В поезде пахло едой, и Нина чувствовала голод. Вообще-то она старалась не есть после шести и сегодня плотно пообедала перед дорогой, но запах вареных яиц и жареной курицы, доносящийся из соседнего купе, был невыносимо приятен и разжигал аппетит вместе с воспоминаниями.

Воспоминания тянулись из детства. Того самого детства, которое Нина давным-давно запретила себе вспоминать. Когда-то мысли о нем, прекрасном светлом периоде ее жизни, были так мучительны, что Нина заставила себя больше никогда-никогда о нем не думать. Сначала получалось не очень, но с годами она привыкла.

И вот сейчас детство вернулось. Ударило исподтишка, добралось до нервных окончаний через запах курицы и яиц вкрутую. Мама всегда варила их в дорогу, когда они отправлялись в отпуск на море, и не было ничего вкуснее этой поездной еды, к которой прилагались обязательные помидоры, красные-красные, с тонкой просвечивающей кожицей, еле сдерживающей напор яростно рвущейся наружу сочной мякоти. А еще спичечный коробок с солью.

Нина макала в коробок поочередно то яйцо, то помидор, а мама ругалась, потому что соль становилась влажной, розовой, комковатой, с вкраплениями яичного желтка. Нине нравилось представлять, что это цыплята, клюющие соленые крупинки.

Мамы и папы нет. Нет слишком давно для того, чтобы плакать, но глаза против воли наполнились слезами, и Нина быстро потерла их ладонями, не заботясь о макияже. Чертова курица. И есть ужасно хочется.

Она покосилась на соседа по купе. Высокий, кажется, симпатичный мужчина, чем-то неуловимо похожий на писателя Чехова, точнее, на его портрет, с детства знакомый любому советскому школьнику. Да и российскому, наверное, тоже. Мужчина заметил ее взгляд.

— Ужасно есть хочется, — пожаловался он. — Эта соседская курица так пахнет, что можно с ума сойти.

— Я тоже сижу и про это думаю. — Нина невольно улыбнулась, хотя всего полминуты назад ей вовсе не хотелось улыбаться. — По-моему, еда в поезде обладает какой-то особой магией. К примеру, мой сын в детстве очень плохо ел, но стоило нам сесть в поезд, как он тут же требовал достать еду.

— Мой сын еще маленький, восемь месяцев. — Мужчина снова улыбнулся, теперь уже своим внутренним мыслям. Было видно, что вспоминать о своем сынишке ему радостно. — Но думаю, что подрастет и тоже будет любить есть в поезде. Что ж, давайте знакомиться. В купе мы с вами вдвоем, и есть надежда, что так и останется до самой Москвы. Меня зовут Никита Чарушин. Возвращаюсь домой из командировки. А вы сами местная?

— Да. Я живу в Казани, — кивнула Нина. — И, наоборот, еду в командировку. А зовут меня Нина Григорьевна Альметьева. — И, немного подумав, добавила нехотя: — Можно просто Нина. — Фамильярности она не любила.

Настроение у нее снова испортилось. Скорее всего, из-за слова «командировка». Даже самой себе Нина не хотела признаваться, что волновалась из-за нее ужасно. Командировка неожиданная, заранее неприятная, и, будь Нинина воля, она бы от нее обязательно отказалась. Но в этот раз начальник отчего-то даже не захотел слушать ее доводов. Это было странно, потому что с начальником — основателем и руководителем крупной юридической конторы Сергеем Павловым — она состояла в отношениях близких, гораздо более близких, чем предусматривала корпоративная этика. Вот уже пять лет они были любовниками.

Неженатый Сергей уже три или четыре раза делал ей предложение, но, обжегшаяся на молоке, Нина теперь дула на воду и категорически отказывалась снова вступать в брак. Пару раз в неделю она оставалась у Сергея на ночь, поскольку восемнадцатилетнего сына вполне можно было оставить дома одного, вернее, не совсем одного. К нему тут же приходила девушка, и подобный расклад Нину устраивал и без всякого штампа в своем паспорте.

Сергей не настаивал, и Нина была уверена, что предложения он делал просто для проформы. В то, что Сергей ее любит, она не верила, понимая, что просто ему удобна. У них были общие интересы, служебные и не только, которые можно было обсудить после занятий любовью, схожие темпераменты и взгляды на жизнь. С Ниной было не стыдно выйти в свет — красавицей она не была, но к своим тридцати семи годам сохранила изящную фигуру и миловидное лицо, одевалась со вкусом и выглядела стильно и ухоженно.

Сын ее был парнем самостоятельным и приличным. Учился хорошо, окончил школу и поступил в институт на бюджет, не транжирил мамины нервы и деньги, не курил, не пил, не кололся, занимался спортом, но без фанатизма. С фанатизмом он относился лишь к подаренной ему на восемнадцатилетие машине. Глядя на сына, Нина иногда с усмешкой думала, что он родился за рулем. На самом деле почти так оно и было. Она родила в машине, но вспоминать об этом моменте своей жизни она не любила.

Итак, командировка. Когда Павлов вызвал Нину к себе в кабинет и объяснил суть задания, она сначала даже оторопела от изумления. Их адвокатское бюро должно было провести юридическое сопровождение похорон и оглашения завещания миллионера Георгия Липатова, скончавшегося на восемьдесят шестом году жизни. Когда-то давно Липатов был генеральным директором знаменитого Череповецкого металлургического комбината, который успешно акционировал в перестроечные годы. Последний «красный директор» рыночных веяний не понимал, а потому принадлежавшие ему акции продал и ушел на покой, обеспечив себе достойную старость.

Переехал в соседнюю область, купил бывшую барскую усадьбу на утесе над Волгой, протянул туда, как он сам говорил, «водопровод и цивилизацию» и поселился уединенно в сельской тиши, не привлекая к себе лишнего внимания более четверти века. И вот он умер.

— А мы тут при чем? — устало спросила Нина. — Если я что-то понимаю в географии, Казань от этой усадьбы далековато. Он что, в своей области адвокатской конторы не нашел?

— Я с ним давно знаком, — признался Сергей. — Ему меня не кто-нибудь, а Генрих Падва посоветовал. Липатов создавал трастовый фонд и не хотел иметь дело с громкими и крупными фирмами, ему был нужен кто-то мелкий, но надежный, а тут я и подвернулся.

— Сережа, — Нина смотрела внимательно, и он нагнулся, завязывая и без того завязанный шнурок на дорогом ботинке, — таким людям, как Липатов, не подворачиваются. Они точно знают, чего хотят.

— Какая разница? — Павлов занервничал, и Нина начала нервничать тоже. — Он несколько лет назад заключил со мной договор на юридическое сопровождение всех мероприятий, связанных с его возможной кончиной. Похороны послезавтра, все, что нужно сделать и заказать, я уже сделал и заказал. В рамках наших с Липатовым договоренностей с той стороны мне помогает человек, которого он оставил своим распорядителем. Но представитель нашей фирмы должен успеть приехать в усадьбу Знаменское до похорон, встретить всех наследников, познакомиться с ними и присутствовать при оглашении завещания, соблюсти все необходимые формальности и пробыть на месте вплоть до девятого дня. Это, кстати, обязательное условие не только для нас, но и для всех наследников. Если они претендуют на наследство, конечно.

— Мы же с тобой не претендуем, — резко сказала Нина. Перспектива уехать в неведомое ей Знаменское пугала ее чуть ли не до обморока. — Я так не претендую точно. Если уж ты ввязался в это дело, сорвал на этом Липатове неплохой куш и теперь не можешь отказаться, то пошли кого-нибудь другого. Почему я?

— Потому что я так решил, — резко сказал Павлов. Никогда, никогда до этого он не позволял себе так с ней разговаривать. — Потому что ты — мой лучший сотрудник. — Он снизил обороты, видимо понимая, что ничего не добьется прямым давлением. Нина была из другого теста. — Нина, я очень тебя прошу, поезжай. Я не могу всего тебе рассказать, но мне нравился этот старик, и я хочу, чтобы его последняя воля была исполнена, раз уж так получилось, что это зависит от меня.

— Хорошо, я поеду. — Нина и сама была удивлена вдруг неизвестно откуда взявшейся в ней решимости. — Терпеть не могу наследственных дел и от этого самого Знаменского не жду ничего, кроме головной боли. Но я поеду. Как зовут того человека, которого ты назвал распорядителем дел Липатова? С кем я там должна буду решать все вопросы?

— Вот и хорошо. — Павлов обрадовался так явно, что ей стало смешно. Она прекрасно знала своего любовника, а также то, что он терпеть не может скандалов. — А координаты человека, с которым ты должна будешь поддерживать связь и оперативно решать все вопросы, я тебе дам. Его зовут Рафик Аббасов.

— Добрый друг, — задумчиво сказала Нина. Павлов внимательно посмотрел на нее:

— Ты его знаешь?

— Балда. — Она подошла и легкой рукой растрепала его волосы. Сергей любил, когда она так делала, и встряхнул головой, понимая, что опасность бури миновала. За внезапную и не очень приятную командировку Нина на него не сердится. — Имя Рафик в переводе с азербайджанского означает «добрый друг».

— Я всегда знал, что ты — потрясающе умная женщина. И откуда только ты все знаешь? Каждый раз удивляюсь. А что касается поездки, так это же меньше двух недель, — теперь Павлов говорил извиняющимся голосом, — заодно отдохнешь от всех остальных дел. Выспишься хорошенько на свежем воздухе. Там тихо должно быть, за городом-то. И вообще. Неужели тебе неинтересно посмотреть, как живут миллионеры?

Даже самой себе Нина ни за что бы не призналась, что да, интересно. Еще как. И что ее внезапное решение отправиться в Знаменское как раз и объясняется этим так некстати вспыхнувшим интересом. Уж тем более она не могла поведать об этом своему случайному попутчику, с которым оказалась в одном купе. «Я еду в командировку», — вот и все, что она могла сказать.

— Пойду хоть чаю нам раздобуду, — сказал попутчик. Блики играли на стеклах его очков в круглой оправе. Ну точь-в-точь чеховское пенсне, еще бы бородку ему клинышком, и было бы совсем похоже. — Черный? Зеленый? Сахар? Лимон?

— Черный без сахара, а лимона два кусочка, если можно, — попросила Нина. — Спасибо вам, Никита. А то мне что-то грустно стало. У меня всегда перед любой поездкой такая вот беспричинная грусть. Не люблю из дома уезжать.

Он сходил к проводнице и принес два стакана чаю в железных подстаканниках, бывших таким же обязательным и вневременным атрибутом поезда, как жареная курица. Вкусно запахло лимоном. Чай оказался горячим и крепким, и Нина, обхватив кружку длинными изящными пальцами, немного расслабилась. Ну, не съедят же ее в этом Знаменском, в конце-то концов.

— А я раньше, наоборот, очень любил уезжать из дома, — попутчик продолжил прерванный разговор. — В поездках все всегда новое, неожиданное, не уныло-рутинное, а со вкусом приключений, что ли.

Нина представила возможные приключения и поежилась от внезапно охватившего ее холода.

— А сейчас что, надоели приключения? — спросила она, чтобы отвлечь саму себя.

— А сейчас я снова женился, и дома мне так хорошо, что во всех остальных местах плохо, — серьезно сказал он. — Вот сейчас еду и знаю, что меня ждут. Это же очень важно — знать, что тебя ждут дома.

Нина покосилась на него и ничего не ответила.

* * *

Дверь он открыл своим ключом, стараясь действовать как можно тише, чтобы не разбудить малыша, если тот еще спит, но Полина уже ждала его в коридоре, чтобы с размаху прыгнуть, повиснуть на шее, ткнуться носом в ложбинку между ключицами и вдохнуть мужнин запах, такой родной, такой знакомый.

— Привет, Пони, — ласково сказал Чарушин, продолжающий звать жену ласковым прозвищем, когда-то давным-давно данным ей отцом. — Как вы тут с Егоркой без меня?

— Мы с Егоркой хорошо, а без тебя плохо, — сообщила Полина, снова потерлась об него носом и отстранилась, давая мужу возможность раздеться и хотя бы поставить чемодан, который он все еще держал в руках. — Пойдем, я тебя покормлю. Мне нужно с тобой поговорить.

— Что-нибудь случилось? — осведомился Чарушин, хотя понимал, что ничего серьезного случиться не могло, иначе жена вела бы себя иначе.

— Нет. — Она пожала плечами и потянула его за рукав джемпера. Мол, проходи скорее. — Вернее, у нас все хорошо. И у мамы с Олей тоже. И у твоих родителей.

— А у кого тогда плохо? Не тяни, Пони, я же вижу, что тебе до смерти хочется мне что-то рассказать. Так поведай, не мучайся.

— Неинтересно с тобой, Никита, — нарочито печально сказала Полина, в глазах которой плясали чертенята. Все-таки она очень-очень по нему соскучилась за те пять дней, что его не было дома. — Все-то ты всегда знаешь. Садись за стол. Сейчас подам тебе завтрак, как примерная жена, и все расскажу. Скоро Егор проснется, будет не до разговоров.

Чарушин помыл руки и сел за стол, на котором уже стояла плетенка с хлебом, накрытым чистой накрахмаленной салфеткой, масленка, контейнер с аккуратно порезанными сыром и колбасой, горка блинов, мисочка со сгущенкой и тарелка с аккуратно уложенными рядом ножом и вилкой. До женитьбы Чарушин обычно ел без церемоний, но сейчас ему это все очень нравилось — и негнущаяся салфетка, и сложносочиненный завтрак, и то, что его нельзя съесть без ножа, просто вилкой.

Полина выложила на тарелку жареные сосиски и рядом с ними пышный омлет, который ловко достала из духовки.

— Сядь уже. — Он поймал ее за руку и заставил сесть на табуретку. — Давай, говори, кого на этот раз ты вызвалась спасать, сердобольная ты моя.

Он уже не раз и не два помогал Полининым подружкам, бывшим клиенткам и просто знакомым знакомых ее мамы. У них постоянно что-то случалось, а Полина, его ненаглядная Пони, была не таким человеком, чтобы пройти мимо чужой беды. Слишком много ей пришлось пережить, когда совсем еще девочкой она осталась без отца и взвалила на свои плечи ответственность за мать и больную сестру.

— Тате нужна помощь, — сказала Полина. — Настоящая помощь, Никита. Она хочет заказать тебе частное расследование.

В свободное от служебных дел время майор Чарушин действительно занимался частным сыском. В пределах закона, разумеется, хотя и негласно. Семью, а теперь у него была семья, нужно было кормить. И раз уж Полина, несмотря на рождение ребенка, не захотела отказаться от нескольких последних клиентов, квартиры которых убирала, чтобы не брать у него деньги на маму и Олю, то и ему было не грех подзаработать там, где это не вступало в противоречие с Уголовным кодексом и его собственным кодексом чести.

Тата как раз была одной из таких оставленных на время декрета клиенток — у тридцатилетней одинокой женщины, заведующей химической лабораторией нефтеперегонного завода, Полина прибиралась раз в неделю. Работы там было немного, а Тата ей нравилась, поскольку никогда не позволяла себе разговаривать со своей домработницей свысока, поила ее вкусным кофе, когда заставала в своей квартире, вела разговоры «за жизнь», всегда убирала за собой случайно пролитое молоко или разбитую банку варенья. Для Чарушина было удивительно, что так поступали не все, но Полина о нравах клиентов могла рассказать многое.

— Что-то случилось на заводе? — спросил Никита. — Если да, то я не возьмусь. Это серьезно, такое расследование нужно проводить только официальным путем. Я в бизнес-разборки встревать не собираюсь.

— Нет, у нее частное дело. — Полина забрала у него тарелку, он уже успел съесть все до крошечки, и поставила чистую, на которую ловко шлепнула блин. — У нее умер дедушка. Завтра похороны, потом оглашение завещания. Дед жил за городом, и по воле умершего все наследники должны будут прожить в его загородном доме до девятого дня. Так вот Тата хочет попросить, чтобы ты поехал туда вместе с ней. У нее плохое предчувствие. А у тебя все равно с завтрашнего дня две недели отпуска, так что ты вполне можешь себе это позволить.

Чарушин не верил собственным ушам. Он был уверен, что за пятидневное его отсутствие Полина соскучилась по нему, а она, оказывается, спит и видит, чтобы сослать его в какую-то тьмутаракань только потому, что этого хочется ее клиентке?

— Пони, ты что? — Он внимательно посмотрел на жену. — Ты правда хочешь, чтобы я провел почти весь отпуск не с тобой и Егором, а с твоей Татой, и только оттого, что у нее плохое предчувствие?

— Во-первых, она пригласила меня поехать вместе с тобой, — невозмутимо ответила Полина. — Тата говорит, что усадьба очень большая и мы с Егором там никому не помешаем. Мы даже не будем жить в основном доме, нам выделят один из гостевых домиков. А во-вторых, Тата — одна из самых здравомыслящих женщин, которых я знаю. Если она говорит, что дело нечисто и ей нужна помощь, значит, так оно и есть.

— Ты говоришь, что у нее умер дед. Сколько лет ему было?

— Восемьдесят пять.

— Пони… — Чарушин даже вилку отложил, так и не донеся до рта вкусный, блестящий от масла блин. — Что может быть нечисто в смерти восьмидесятипятилетнего старца?

— Я не знаю. И Тата не знает. — Полина встала и налила мужу чаю. — Но быть может все, что угодно. Во-первых, потому что ты сам меня этому учил. А во-вторых, потому что ее дед — Липатов.

— Липатов? Тот самый?

— Да. Тот самый. Миллионер Липатов, отстроивший усадьбу Знаменское.

— И на похороны съедутся все его наследники?

— Да. И Тата — одна из них. Возможно, она — основная наследница, потому что дед ее очень любил. Поверь, Никита, ей очень важно, чтобы при оглашении завещания с ней рядом кто-то был.

— Она считает, что ей угрожает опасность?

— Нет. — Полина снова пожала плечами. — Ничего конкретного она не считает.

— И ты действительно хочешь поехать?

— Хочу. Хочу, Никита. — Полина выглядела очень серьезной. — Я уже больше года не отдыхала. Наш с тобой последний отпуск был в прошлом сентябре. Ты на работу ходишь, людей видишь, вон в командировки ездишь. А я или дома с Егором, или у мамы с Олей, либо быстренько полы у клиенток мою и обратно. Да, я хочу в Знаменское. Там свежий воздух, там мне не надо будет стоять у плиты, там можно гулять с коляской не по грязным улицам, а по заснеженному лесу. А еще там будет приключение. Не ежедневная рутина, а приключение. Понимаешь?

Чарушин понимал. Со своей будущей женой он познакомился как раз в отпуске, в Коктебеле, откуда они вернулись уже с Егором, хотя тогда этого и не знали. И там на их долю выпало приключение, в эпицентре которого оказалась именно Полина, а Чарушин ее спас и ее сестру Олю спас тоже, хотя так бывает только в сказках.

Тогда Полина показала себя настоящим бойцом и вообще огромной умницей, без подсказок которой Чарушин, может, и не справился бы с расследованием. И теперь его деятельной жене очень хотелось нового приключения, вызывающего выброс адреналина в кровь. Это у него с его работой адреналина хватало, хоть пруд пруди, а ей действительно было скучно и маетно в круге работа-дом-ребенок-мама-сестра-муж.

— Хорошо, — сказал он и предупредительно поднял ладонь, потому что видел, что жена уже готова пуститься в пляс от радости. — Погоди, я пока ничего не обещаю. Пока я согласен встретиться с этой твоей Татой и поговорить о том, зачем ей понадобился сыщик. Если мне ничего не покажется подозрительным, то я возьмусь за это дело и мы с тобой поедем в Знаменское. Только денег с твоей Таты мы не возьмем. Моя помощь будет платой за кров и стол. Я, знаешь ли, как-то не привык одалживаться у наследниц миллионного состояния.

— Спасибо. — Полина просияла и поцеловала его крепко-крепко. — Я сейчас позвоню Тате и спрошу, может ли она к нам приехать.

— Я сам к ней съезжу и поговорю с глазу на глаз. И повторяю, что окончательное решение приму только после этого разговора.

* * *

Тата оказалась миловидной, очень приятной женщиной. Стройная, с хорошей стрижкой густых волос, делающей ее строгой и стильной, одетая в узкие джинсы и кашемировый свитер, она нервно сплетала и расплетала длинные тонкие пальцы без колец. Лишь три модных нынче серебряных браслета со скользя-щими на них шариками-шармами в виде зверушек перекатывались по ее тонкому запястью, тихонько позвякивая.

Браслеты не были дешевкой, но и в перечень элитных украшений не входили. Внучка и потенциальная наследница Липатова могла себе позволить что-то более дорогое, но отчего-то серебряные витые кольца, обхватывающие ее руку, очень подходили ей и к окружающей обстановке. Ничего вокруг не было выпендрежным, нарочитым, колющим глаза своим богатством. В Тате не было ничего такого, что Чарушин ненавидел в состоятельных людях — спеси, показухи, зазнайства, тонкого, но заметного хамства, с которым принято разговаривать с людьми «низшего сословия».

При малейшем намеке на что-либо подобное Чарушин бы встал и ушел, невзирая на Полинино желание поехать в Знаменское, но Тата вела себя идеально, ничем его не раздражая. Спокойно и обстоятельно она отвечала на задаваемые им вопросы, и из ее ответов в голове у Чарушина постепенно складывалась картинка того, с чем ему предстоит работать.

Георгий Липатов после ухода на заслуженный отдых переехал из Череповца в соседнюю область. Купил заброшенное имение в Знаменском с полностью развалившимся барским домом, заросшем сорной травой, привел его в порядок, фактически отстроив заново, вычистил лес, углубил и облагородил пруд, запустил в него рыбу, расчистил русло Волги, подсыпал дороги и зажил спокойной и счастливой жизнью рантье. Он не ввязывался в политику, не выставлял напоказ свое богатство и не претендовал ни на какое влияние на местную элиту.

Слухи о нем, конечно, все равно ходили, так как человек такого масштаба и такого уровня благосостояния не мог не вызывать интереса хотя бы у журналистов, но в общении он был сколь спокоен, столь и непреклонен, в гости не приглашал, интервью не давал. Громкие события не комментировал, и интерес к нему постепенно угас.

К тому моменту, как Знаменское было полностью отстроено и приспособлено для безбедной жизни, Липатову исполнилось шестьдесят семь лет. Жил он фактически затворником, редко выезжая из усадьбы, поскольку все нужное ему привозили на дом. Раз в год Липатов отправлялся в Германию на комплексное медицинское обследование, да, пожалуй, и все. Путешествовать он не любил, да и с возрастом это становилось все тяжелее.

— Ваш дед жил один? — спросил Чарушин у Таты.

— Бабушка умерла двадцать семь лет назад. Дед еще тогда директором металлургического комбината работал. К тому моменту, как он переехал в Знаменское, дети уже были взрослые, разъехались кто куда. Поэтому да, он жил один. У него всегда была экономка, которая вела хозяйство. Чуть более полугода назад он еще обзавелся личным помощником, точнее помощницей, чтобы она вела дела и имела при том медицинское образование, чтобы следить за приемом нужных лекарств и делать уколы, если потребуется. Понятно, что в имении работают еще и садовники, и шоферы, но все они, включая механиков для гаража, были наемными работниками со стороны. В усадьбе не жили. Постоянных обитателей в усадьбе было только трое: дед, экономка Люба и помощница Валентина.

— Они и сейчас в усадьбе?

— Да, конечно. Дед особо оговорил, что их работа на него заканчивается лишь на девятый день после его смерти и они обязаны провести это время в усадьбе и присутствовать в момент оглашения завещания.

— А кто еще должен при этом присутствовать? То есть я понимаю, что все потенциальные наследники, но кто они? Поименно, если можно.

— Я поняла, — кивнула Тата. — Попробую все вам понятно объяснить.

У Георгия Липатова и его жены Софьи четверо детей. Старший сын, Александр, отец Таты, был моряком-подводником и погиб на подводной лодке «Курск» в двухтысячном году. Тате тогда было всего тринадцать, а ее младшему брату Гоше и вовсе пять лет. Мать — Ольга Павловна Липатова — замуж больше не вышла и растила детей одна. Финансово обеспеченный дед внукам и невестке, конечно, помог — купил квартиру, перевез из Видяева в областной центр рядом со своей усадьбой, определил ежемесячное содержание. Он был человеком дела, поэтому богатеньких наследников из внуков не лепил. Семья жила, ни в чем не нуждаясь, но, по современным меркам, достаточно скромно. Каникулы внуки проводили у деда, на море летали в Турцию или Краснодарский край. Никаких тебе Мальдивов и Багамских островов.

Тата окончила школу, затем химический факультет университета и устроилась на работу на нефтеперегонный завод. Там она трудилась и поныне, заведуя промышленной химической лабораторией. Дед купил ей квартиру и продолжал выплачивать ежемесячное содержание, но довольно скромное — в размере ее зарплаты. На жизнь хватало. Двадцатилетний Гоша продолжал жить с матерью, хотя этим обстоятельством был крайне недоволен. Но покупать ему отдельное жилье дед не спешил.

— Почему? — спросил Чарушин. — Вам же он квартиру приобрел. Чем же ваш брат хуже?

— Гошка тоже этот вопрос все время задает, — невесело усмехнулась Тата. — Я же вам уже объясняла, что дед — человек старой закалки. Он не приемлет пустое прожигание жизни и мажорство. Он считает, считал, — снова поправилась она, — что все сначала должны получить профессию, устроиться на работу, доказать, что они что-то стоят сами по себе, а не как внуки Липатова, и уже только после этого соглашался помогать. Мама с Гошей, естественно, не голодают, у них хватает денег на все, что им действительно необходимо. И машину дед Гоше на восемнадцатилетие подарил, вот только не ту, какую тот хотел. Гошка мечтал о «БМВ» последней модели, а дед купил ему «Опель», посчитав, что для начинающего жизнь студента этого вполне достаточно.

— Разумно, — не мог не признать Чарушин. — Так, ваша мама, вы и ваш брат — первые три человека, которые будут завтра присутствовать на похоронах. Кто еще?

Вторым ребенком Липатовых была дочь Вера. Родилась она на два года позже Александра, работала врачом, три года назад вышла на пенсию и сразу уволилась, поскольку тоже получала от отца довольно скромный, но постоянный пансион, позволяющий жить, а не выживать на нищенскую пенсию. Еще в молодости Веру Георгиевну бросил муж, поэтому своих двоих сыновей — Виктора и Николая — она тоже вырастила одна. При помощи отца, разумеется. Жила семья в Москве. Тридцативосьмилетний Виктор работал одним из топ-менеджеров Газпрома, тридцатидвухлетний Николай — журналистом в престижной газете. Все они должны были приехать в Знаменское сегодня к вечеру, вместе с женой Виктора Мариной.

Еще одна дочь Липатова, Надежда Георгиевна, овдовела несколько лет назад и переехала из Череповца, где оставалась все эти годы, поближе к отцу, в город на Волге, в котором жили и Тата с Чарушиным. Вместе с ней на новое место жительства перебрался и ее единственный сын Артем.

— Тете Наде — пятьдесят шесть, Артему — тридцать четыре, — обстоятельно объясняла Тата. — Она всю жизнь проработала учительницей младших классов, а у Темки свой бизнес — авторемонтные мастерские.

— А дочери и внуки Липатова часто к нему приезжали?

— По-разному. — Тата пожала плечами. — Московские — от силы пару раз в год. Как правило, на день рождения. Иногда на Новый год, если за границу не отправлялись. Я бывала каждую неделю, потому что скучала по деду. Мне с ним с самого детства было очень интересно, да и меня он очень любил. Единственная внучка, все остальные мальчишки. Мама иногда ездила со мной, хотя и нечасто. Она же не дочь, а невестка, и у нее с дедом особой близости не было. Тетя Надя наведывалась, конечно. Иногда даже жила в Знаменском неделю-две, а летом и пару месяцев могла провести. Природа там замечательная, дом большой, так что никто никому не мешал. Темка тоже ездил, наверное, раз в месяц, не чаще. Иногда мать привозил, иногда меня сопровождал. Но он работает много, поэтому лишнего времени особо не было.

— А правнуки у Липатова были?

— Только одна. Нателла, дочка Марины и Виктора. Остальные дедушкины внуки так и не обзавелись семьями. Колька и Темка не женаты, я не замужем, Гошка вообще еще малолеток. Так что, кроме Нателлы, никого. Давайте посчитаем. Моя мама, Гошка, и я. Это трое. Тетя Вера, Колька, Витька и его жена Марина. Еще четверо. Тетя Надя и Темка. Итого получается, что на завтрашних похоронах будут присутствовать девять человек. Не считая Рафика, конечно. Рафик десятый.

— Кто такой Рафик? — жалобно спросил Чарушин, у которого от обилия липатовских родственников уже голова шла кругом.

— Рафик — дедушкин приемный сын. То есть это, конечно, не было никак официально оформлено, но Рафик жил в нашей семье с тех пор, как ему исполнилось семнадцать. А сейчас ему, слава богу, уже пятьдесят. Вы должны были о нем слышать. Рафик Аббасов — директор нефтеперегонного завода. Мой непосредственный начальник.

Естественно, Чарушин слышал об Аббасове — одном из самых влиятельных бизнесменов их города. Возглавив нефтеперегонный завод двадцать лет назад, он вытащил его не только из руин, но и из бесконечных войн за собственность. С тех пор завод процветал, рейдерские захваты на него канули в Лету, рабочие получали стабильно, а главное, достойную официальную зарплату и положенный соцпакет, а стоимость бензина в их области была заметно ниже, чем у соседей, поскольку «своим» завод поставлял с существенной скидкой. Аббасов искренне считал, что любой крупный бизнес должен быть социально ориентированным, построил в городе бассейн, спортивный зал, крытый теннисный корт и доплачивал сотрудникам, чьи дети учились на «четыре» и «пять».

С недавнего времени он еще и являлся депутатом областной Думы, куда был «внесен» на плечах своих рабочих, проголосовавших за своего директора чуть ли не единогласно. Взяток он не брал, хотя давал там, где было положено, у основных акционеров не воровал, в развитие предприятия вкладывал всю душу, а главное — незаурядные мозги. И вот, оказывается, при всем этом еще и был приемным сыном Липатова, пусть даже и неофициальным.

— Рафик очень умный, — восторженно рассказывала Тата. — Я знаю это лучше других, потому что у него на заводе работаю. Он взял меня, когда я университет окончила. Помогал, конечно, но спуску, на правах почти что родственницы, не давал. Дедушка ему очень доверяет, то есть доверял… Пожалуй, Рафик — единственный человек, которого он считал равным себе по способностям. Управленческим способностям, я имею в виду. Он и распорядителем своих похорон оставил именно Рафика. Знал, что тот со всем справится. Есть еще юридическая фирма, представитель которой должен сегодня приехать, чтобы соблюсти формальности с завещанием. Но похоронами занимается именно Рафик.

— Итак, если вы никого не забыли, то с завтрашнего дня в доме будут девять родственников Георгия Егоровича, этот ваш Рафик, экономка, помощница, представитель юридической фирмы, и всё? — уточнил Чарушин.

Тата покорно шла в расставленную им простенькую ловушку, сама того не замечая.

— Ну да, — сказала она, пошептав что-то еле слышно и загибая при этом пальцы. — Еще вы, если, конечно, согласитесь поехать со мной, и Полина с Егором. Всего шестнадцать человек.

— Тата, вы точно никого не забыли?

— Нет, — она недоуменно смотрела на Чарушина. — Кого я могла забыть?

— Но ведь в самом начале вы сказали, что у вашего деда было четверо детей. Ваш отец, Вера Георгиевна и Надежда Георгиевна — это трое. Четвертый ребенок что, умер?

— Четвертый? — Тата вдруг вздрогнула, как будто речь шла о чем-то очень неприятном. — Нет, не умер. Просто это такая нехорошая история. Знаете, этакий скелет в шкафу, который бывает во всех семьях. С виду даже самых благополучных. У деда с бабушкой была еще одна дочь. Самая младшая. Она родилась, когда тете Наде было уже девятнадцать лет. Знаете, так бывает. Поздний ребенок, последыш. Бабушке исполнилось сорок четыре, когда она поняла, что снова беременна. Хотела сделать аборт, но дед не дал. Съездил в Москву, в Ленинскую библиотеку, провел там почти сутки и привез конспект, в который выписал историю всех гениев, которые родились у пожилых родителей. Там были и Конфуций, и Микеланджело, и Петр Первый, и Паганини, и Гёте. В общем, бабушку он уговорил, хотя тетя Вера и тетя Надя считали, что это неприлично — рожать в таком возрасте. Но бабушка с дедом все-таки рискнули, и у них родилась Мальвина.

— Кто? — спросил ошарашенный Чарушин. — Мальвина? Девочка с голубыми волосами?

— Нет, волосы у нее были обычные, — Тата засмеялась. — Почему-то бабушка решила, что дочку нужно назвать Мальвиной, а дед не спорил. Естественно, что для домашних она была просто Аля. Мой папа рассказывал, что имя свое она ненавидела и не могла дождаться, пока вырастет и сможет его поменять. Когда она получала паспорт, с этим даже скандал вышел. Первый скандал, — уточнила она. — Бабушка к тому времени уже умерла, и дед категорически запретил Мальвине менять имя. Заставил оставить из уважения к памяти матери. И это был последний раз, когда Мальвина его послушалась и уступила.

— Первый скандал. Значит, был и второй?

— Так я к тому и веду. Когда Мальвине было восемнадцать, она влюбилась в неподходящего, с точки зрения деда, человека. Он был намного старше ее, уже дважды разведенный. Нигде не работал, пил. Но что-то Аля в нем нашла такое, что ее от него просто не оторвать было. Дед ее запер, так она в окно вылезла, по водосточной трубе спустилась и убежала на свидание. В общем, дед терпел-терпел, а когда понял, что с дочкой никакого сладу, сговорился с этим уродом и дал ему денег, чтобы он из города убрался. Исчез из жизни Мальвины. Так вот он эту дурочку продал, разумеется, а потом накануне отъезда все ей рассказал, и она сбежала из дому. Вместе с ним. Представляете?

— Да уж. И что дальше было? — с искренним интересом спросил Чарушин.

— Ну, сначала дед, конечно, погоню за ними отправил, но Мальвина, когда ее догнали, заявила, что никогда не вернется к отцу, который считает, что ее можно купить или продать, а останется рядом с человеком, которого любит. Тогда уже дед осерчал и заявил, что если она не вернется добровольно в течение десяти дней, то он вычеркнет ее из своей жизни. Мол, не будет у него такой дочери. А Алька сказала: пожалуйста.

— И что, они так больше и не виделись?

— Нет. Дед суровым человеком был. Недаром столько лет большим производством командовал. Его дети всегда безукоризненно слушались. Это уж нам, внукам, многое позволено было, да и то до определенного предела. А уж такую вольность он, конечно, не стерпел. Заявил, что знать дочери не знает. Пусть живет, как хочет, и чтобы он ничего о ней больше не слышал. Мол, если даже обратно приползет и ботинки целовать будет — не пустит.

— А она приползла?

— Нет. Алька оказалась точной копией своего отца. У нее характер был такой, неженский. Кремень, а не девчонка. Я ее ведь помню, она меня всего на семь лет старше была. Мы, когда летом в отпуск приезжали, у деда останавливались. Так вот она, когда коленки разбивала или в крапиву залезала, никогда не плакала. Уставится своими глазищами, не моргнет даже, шипит сквозь зубы, но не плачет. Так что на поклон она не пришла и домой не вернулась. Дед как раз усадьбу тогда достраивал и примерно через год из Череповца насовсем уехал. Перед отъездом всем велел Альке, если появится, даже адреса его нового не давать. Так что в завещании ее быть не может, и на похороны ее никто не звал. Во-первых, потому что никто не знает, где она. А во-вторых, потому что дед такого распоряжения не оставлял. Я у Рафика спрашивала.

— Вы уверены, что дед в последние годы не нашел свою младшую дочь и не помирился с ней?

— Более чем. Я как-то поинтересовалась у него, не хочет ли он на старости лет примириться с Алькой. Он сказал, как отрезал, чтобы я не совала свой нос в то, что меня не касается. Видно было, что так и не отошел, хотя почти двадцать лет прошло. Такой уж он был человек.

— И то, что вы пригласили меня отправиться в Знаменское вместе с вами, не связано с беспокойством, что на похороны может заявиться эта самая Мальвина? Устроить скандал, претендовать на наследство…

— Нет конечно. Она — такая же сестра моего отца, как тетя Вера и тетя Надя. Я была бы очень рада, если бы она приехала. А наследство… За всех не скажу, но я с уважением отнесусь к любому волеизъявлению своего деда, каким бы оно ни было. Даже если вдруг выяснится, что он все оставил Мальвине, я приму это философски. Профессия у меня есть, работа тоже. Не пропаду.

— А все остальные члены вашей семьи тоже так считают?

— Понятия не имею. — Теперь она выглядела удивленной. — Я с ними это не обсуждала.

— Тогда, Тата, можете ли вы четко сформулировать, зачем вам нужно, чтобы мы с Полиной поехали вместе с вами? Чем вызваны ваши, как это назвала моя жена, плохие предчувствия?

— Я не знаю. — Голос Таты упал до шепота. — Ничего вразумительного я вам, Никита, сказать не могу. Все очень зыбко… На кончиках пальцев… Просто отчего-то из-за поездки в Знаменское страшно волнуется мама. А ей нельзя волноваться, у нее сердце больное. Она ничего не говорит, но я же вижу, что она места себе не находит. Только отошла от неприятностей с Гошкой, и на тебе…

— Каких неприятностей? — навострил уши Чарушин.

— Ничего серьезного. — Тата махнула рукой. — Просто он в начале одиннадцатого класса влюбился, причем в женщину чуть ли не вдвое старше себя. Бегал за ней, как собачонка. Будто приворожила она его. Он даже жениться хотел, как восемнадцать исполнится. Мама чуть с ума не сошла. Но слава богу, прошло это наваждение. Она уехала куда-то из города вроде. И Гошка таким спокойным стал, как и не было ничего. Школу окончил, в институт поступил, сессию зимнюю сдал нормально… Мама еще подергалась какое-то время, думала, что Гошка ее обманывает, но нет, он и правда успокоился. В общем, ей эта история тяжело далась и много крови попортила. Я только радоваться начала, что она нервничать перестала, и тут вижу, что она снова будто не в себе. И началось это после дедушкиной смерти.

— И из-за этого вы решили, что вам нужен в усадьбе частный детектив?

— Нет, не только из-за этого. Видите ли, Никита, мне кажется, что дедушка не сам умер. Его убили.

* * *

В Москве на Казанском вокзале Нину ждала обещанная машина с шофером. Рафик Аббасов, похоже, был человеком, на слово которого можно было рассчитывать. «Мерседес» представительского класса был вымыт до блеска, будто и не преодолел расстояние более двухсот километров. Водитель ждал у вагона с табличкой «Знаменское» в руках, чемодан забрал сразу, дорогу показывал уверенно, но без навязчивости, и даже поинтересовался, на каком месте Нина предпочитает ехать.

Она выбрала переднее, хотя это считалось неправильным, не статусным. Нина любила смотреть на дорогу, а с переднего сиденья это было удобнее делать, обзор лучше. На статус же ей было плевать. Водитель если и удивился, то виду не подал.

Всю дорогу он молчал, давая возможность своей пассажирке самой начать разговор, но беседовать Нине не хотелось, и, достав из портфеля документы, касающиеся Липатова и его наследства, она погрузилась в чтение, чтобы подготовиться к визиту в Знаменское как можно лучше.

Павлов дело свое знал, поэтому в папке лежали досье на всех членов липатовской семьи. Фотографии прилагались, и Нина с интересом разглядывала молодые и старые лица людей, с которыми ей предстояло провести десять дней под одной крышей. Ей действительно было интересно, как выглядят родственники миллионеров. Выглядели они, впрочем, весьма обычно. Просто люди, пусть и со своими привычками, проблемами и тайнами.

Так, Александра Липатова, моряка-подводника, уже нет в живых. Его жена Ольга — полная, видно, что добрая женщина, с отчего-то потухшим взглядом. То ли так и не отошла от потери мужа, то ли дети доставляют проблемы. А вот и они. Дочь Татьяна, Тата, как ее называют в семье. Тридцать лет, не замужем, хотя и непонятно почему. Симпатичная, сероглазая, со стильной растрепанной стрижкой. Глаза хорошие — умные и серьезные. Мало где сейчас можно встретить такие глаза. А вот сын Гошка, Георгий, видимо в честь деда, сразу видно, шалопай. Видать, из-за него матушка такая грустная. Интересно, пьет он или наркотиками балуется? Надо будет понаблюдать.

Идем дальше. Вера Липатова. Интересно, почему у нее девичья фамилия? Ах да, после того как ее бросил муж, Вера снова стала Липатовой и детям заменила документы. Надменная матрона с неприятным взглядом. Сразу видно, что цену себе знает. Впрочем, такие, как она, цену знают всему и вся. Можно быть уверенным, что и ее, Нину, она оценит с первого же взгляда, которым профессионально пробежится от макушки до самых пяток. Нина усмехнулась. Такие взгляды клиентов были ей не впервой, и уж что она умела просто блестяще, так это ставить таких зарвавшихся дамочек на место одним движением брови. С Верой она справится играючи.

Ее сын, Виктор Липатов. Выглядит как преуспевающий менеджер Газпрома, коим и является. Уверен, что жизнь оседлал давно и прочно и ничто не может вышибить его из седла. А вот и его жена Марина. В тридцать шесть лет выглядит максимум на тридцать. Тут ботокс, там гилауроновая кислота, здесь первая подтяжка… К полному боекомплекту еще должен прилагаться роман с фитнес-тренером. Надо же чем-то себя развлекать, пока муж на совещаниях и заседаниях, а дочурка в Англии учится. Дочурку Нина поразглядывала тоже, хотя и знала, что на похоронах ее не будет. Странно это, кстати. Как-никак единственная правнучка Липатова.

Николай Липатов, классический прожигатель жизни. Талантливый журналист, не обремененный необходимостью заботиться о ком-то, кроме себя. Судя по фотографии, уверен в непоколебимости своих суждений, поскольку с детства знает, что такое хорошо и что такое плохо. Взгляд цепкий, противный, кажется, до нутра прожигает. Нина поежилась даже. Все-таки удивительно, до чего у Липатова неприятные родственники.

Она нетерпеливо перелистнула страницу. Так. Надежда Воронина, вдова. Бесформенная клуша, понятия не имеющая, что такое спортзал или диета. Если не знать, что она — дочь миллионера, так в жизни бы не подумала. Одета во что-то немаркое и неброское, похоже, что с вещевого рынка. Взгляд сонный, даже без намека на интерес к жизни. Нина представила, как она сидит перед телевизором, денно и нощно смотрит сериалы для домохозяек, ну, может, еще шарфики вяжет да компоты закатывает, не более того.

А вот у Артема Воронина лицо хорошее, славное. Нина с интересом разглядывала высокий покатый лоб, ясные голубые глаза, похожие на лесные озера. В его чертах не было ни капли липатовской тяжеловесности, видимо, в умершего отца пошел. Красивый мужик, смерть девкам.

Последний листок представлял собой досье на Рафика Аббасова, который сейчас ждал Нину в усадьбе. Аббасов был красив тяжелой восточной красотой с чувственно опущенными вниз уголками полных губ, прямым ровным носом, кудрявыми густыми волосами с проседью, большими угольно-черными глазами, засасывающими в себя почище любого омута. Ничего нельзя было прочитать в этих глазах, навсегда хоронящих любые секреты. Распорядитель похорон. Человек, с которым Нина должна будет решать все возникающие у нее вопросы. Человек, на плечи которого Липатов переложил всю ответственность за свою семью. Любопытно, как к этому относится Виктор, ставший старшим мужчиной в семье. Не ревнует ли он, что сливки полного доверия снял этот азербайджанский полубог, близкий Липатову пусть не по крови, так по духу.

Нина с юности обладала хорошей интуицией, не раз позволявшей ей выпутываться из непростых ситуаций, в которые она попадала из-за неуемного характера и бьющей через край энергии. Ее интуиция не давала ввязываться в совсем уж опасные авантюры и всегда помогала найти выход там, где его, казалось, и вовсе не было. И вот сейчас, сидя в теплом нутре комфортабельной машины, Нина смотрела в черные глаза Рафика Аббасова и чувствовала, что впереди ее ждут непростые испытания. Интуиция, засевшая где-то в районе копчика, свербила, чесалась, кололась и заставляла Нину ерзать на кожаном сиденье «Мерседеса».

— Жарко? — спросил водитель, заметивший, что она елозит туда-сюда, словно не в силах найти себе место. — Я сейчас подогрев сидений выключу.

Ну ничего-то он не знал о ее хваленой интуиции.

В полном молчании они проехали город, бывший промежуточным пунктом, и свернули с окружной дороги чуть в сторону, к усадьбе. Дорога стала чуть уже, но все равно оставалась хорошего качества. Такие в России нечасто встретишь. «Липатов все делал на высочайшем уровне», — подумала про себя Нина и снова усмехнулась.

После очередного поворота они въехали в лес, от чего качество дороги вовсе не стало хуже, проехали около полукилометра и оказались перед большими воротами, у которых стоял знак «частные владения». Водитель позвонил куда-то, и ворота начали медленно открываться, пропуская их на территорию усадьбы Знаменское. Нина подумала, что после того, как они с мягким звуком закроются у нее за спиной, обратной дороги уже не будет.

— Далеко отсюда до дома? — спросила она у водителя.

— Километр.

— А можно я пешком прогуляюсь? — Ей неожиданно захотелось пройтись по засыпанной плотным снегом широкой аллее, проложенной между вековыми дубами и липами. «Наверное, здесь летом очень красиво», — не к месту подумала она.

— Пожалуйста. — Водитель, похоже, был приучен ничему не удивляться. Он аккуратно притормозил и выскочил наружу, чтобы открыть Нине дверь. — Тут не скользко, дорога обработана противоледными препаратами, и неопасно. Чужих тут не бывает. Собак тоже. На деревьях повсюду камеры, так что в собаках нужды нет. Да и не любил их Георгий Егорович. Боялся. Вещи ваши я в комнату подниму, которую вам подготовили. Так что не волнуйтесь, дышите воздухом спокойно. Рафика Валидовича я предупрежу, что вы задержитесь, потому что пешком идете.

Машина уехала, и Нина, вдохнув полной грудью прохладный, очень свежий воздух, неспешно пошла по аллее, представляя себя героиней какого-нибудь купринского рассказа. Отчего-то все вокруг навевало мысли именно о Куприне, и Нина вдруг засмеялась, громко, вслух, с удовольствием. Красный директор Липатов, мастодонт, пережиток советского строя, выстроил для себя дореволюционную дворянскую усадьбу. Отчего-то виделась Нине в этом насмешка судьбы.

Снег хрустел под ногами, как будто Нина давила ржаные сухарики, высыпанные воробьям. В детстве она любила кормить птиц, и мама всегда сушила для них сухарики, которые она таскала в карманах, периодически грызла сама, но чаще высыпала на снег зимой или асфальт летом и давила ногой, превращая в аппетитные крошки. Интересно, миллионеры кормят воробьев сухариками или это удел простых смертных?

Красота вокруг была просто сказочная. Нина и не помнила уже, когда в последний раз она попадала в такую вот зимнюю сказку — с белым-белым, слепящим от солнца снегом, замерзшими ветками деревьев, которые, казалось, звенели в морозном воздухе, как маленькие колокольчики, и грозили сломаться. Вот только тронь их, и рассыпятся. Над головой висела бескрайняя синь неба, в воздухе замерзали облачки легкого Нининого дыхания, оседавшего на ресницах в виде пушистого белого инея. Куда там импортной туши для удлинения ресниц…

Несмотря на пятнадцатиградусный мороз, Нина не чувствовала холода. Она просто шла вперед, к неведомому ей пока дому, к чужим, незнакомым людям, собравшимся вместе по воле умершего тирана. В том, что Липатов — тиран и деспот, она не сомневалась. Такие люди, как он, даже в старости не утрачивают величия и могущества. Помноженные на капризность и плохое самочувствие, присущие всем старикам, они должны были сделать характер покойного просто невыносимым для окружающих. Всю липатовскую родню Нине было искренне жаль.

Дом открылся внезапно, и Нина вдруг остановилась от того, что у нее перехватило дыхание, так прекрасен он был. Выкрашенное в приятный светло-желтый цвет здание с портиком, опирающимся на две белоснежные колонны. От колонн вниз ведет широкая, разветвляющаяся лестница с белоснежными же перилами. Спуск каскадами, поскольку здание стоит на холме, и по бокам лестничных площадок располаются геометрические клумбы, сейчас усыпанные ровными аккуратными сугробами, но летом, по всей вероятности, цветущие.

И лестница, и боковые дорожки, сбегающие между клумб, словно ручейки, сопровождаются высокими фонарями на кованых витых ножках. Вокруг клумб были установлены и маленькие фонарики, в темное время суток, видимо, дававшие подсветку удивительной красоты. В этом Нина могла бы убедиться только вечером.

Дом основательный, красивый, надежный и удивительно гармоничный. Ничего в нем не раздражает глаз, не цепляет своей несоразмерностью или неуместностью. Чуть в стороне от дороги Нина увидела большой, тщательно вычищенный от снега пруд. На его гладкой ледовой поверхности можно было кататься на коньках. Посредине пруда красуется аккуратный насыпной остров с расположенной вокруг балюстрадой, переходящей в скамейку. Обязательные светильники, той же формы, что и у дома, окружают балюстраду и ведут вдоль узенькой дорожки, которая соединила островок с берегом.

Здесь ценили комфорт и уют и умели об этом заботиться. Нина невольно подумала о том, сколько же рабочих рук нужно, чтобы поддерживать такой порядок. Впрочем, из материалов, переданных ей Павловым, она знала, что постоянно в доме живут лишь помощница по хозяйству и секретарь, она же личный помощник. Люба и Валя, если Нина правильно помнила имена, указанные в досье. Остальных нанимают «по случаю», и они либо ездят из города, либо добираются на работу в усадьбу из близлежащих деревень. К примеру, интересно, откуда приходит дворник или дворники? Дорожки вычищены просто отлично.

Раздумья о качестве работы дворников прервал какой-то шум. Из дома вышел и теперь быстро шагал навстречу Нине высокий плотный мужчина лет пятидесяти. Седой чуб, кудрявые волосы, распахнутый на морозе пиджак, судя по тому, как сидит, очень дорогой. Походка стремительная, но мягкая, кошачья. Рафик Аббасов.

— Здравствуйте, — закричал он издалека, не подходя еще вплотную к Нине. — Водитель сказал, что вы решили пройтись пешком. Вот не дождался, вышел вас встречать.

— Замерзнете, — тоже прокричала в ответ Нина. — Я уже иду.

— Я морозостойкий. — Мужчина уже подошел на достаточное расстояние для того, чтобы не кричать, а говорить нормально, протянул Нине крепкую ладонь с длинными, ровными, очень изящными пальцами. Из-под ослепительно белого манжета с бриллиантовой запонкой показалось широкое в кости запястье, поросшее твердыми черными волосами. — Здравствуйте еще раз. Меня зовут Рафик Аббасов.

— Добрый день, Рафик Валидович, — вежливо сказала Нина, воссоздавая дистанцию, которую он только что вольно или невольно нарушил. Нет, она не любила панибратство и с незнакомыми людьми сходилась небыстро. — Меня зовут Нина Григорьевна Альметьева, я тот самый представитель адвокатской конторы «Павлов и партнеры», с которым у Георгия Егоровича Липатова был заключен договор.

— Добро пожаловать в Знаменское, Нина Григорьевна. — Он сделал едва заметную паузу, произнося ее имя, подчеркивая, что понял и принял ее желание держаться в строгих официальных рамках. — Пройдемте в дом. Люба покажет вам вашу комнату, вы сможете разложить вещи и принять душ. Обед в два часа, и за обедом вы сможете познакомиться с теми членами семьи, которые уже приехали в усадьбу. Остальных мы ждем к ужину. Если вы голодны или хотите кофе, то скажите Любе, она все приготовит.

— Чаю я бы выпила, — призналась Нина, — во всем остальном потерплю до обеда.

Они уже поднялись по широким ступеням лестницы, зашли в просторную прихожую. Аббасов помог Нине снять шубку и повесил ее в шкаф за раздвижными дверцами. Пригласил Нину пройти дальше, в круглый просторный холл, посредине которого располагалась лестница на верхние этажи. Навстречу им уже спешила круглолицая полная женщина средних лет в белом кружевном переднике поверх строгого черного платья и в белоснежном кружевном чепце на голове. Видимо, та самая Люба, экономка. Выглядела она грустной, и глаза у нее были заплаканными.

— Здравствуйте, — гостеприимно сказала она. — Меня Любой зовут. Пойдемте, я вам дом покажу, чтобы вы ориентировались, где тут что. А потом в своей комнате отдохнете и придете ко мне в кухню, я там к чаю все накрыла и блинчиков с вареньем напекла, чтобы вы позавтракали с дороги. Рафик, вы возвращайтесь к своим делам, я займусь нашей гостьей. — Нина отметила, что Аббасова она называет на «вы», но без отчества.

— Хорошо, я буду в кабинете, — кивнул тот. — Нина Григорьевна, я думаю, что о делах мы с вами переговорим, когда вы осмотритесь и со всеми познакомитесь. Время еще есть. Похороны завтра в десять утра. Кладбище тут недалеко, в пяти километрах. Автобус заказан. Поминки здесь, в доме. Думаю, что это вся информация, которая вам сейчас необходима. До встречи.

Нина шла за Любой по дому и с интересом оглядывалась по сторонам. Изнутри дом тоже был комфортным и функциональным. Все здесь было продумано до мелочей — нескользкие ступени, удобные, ровно под руку перила, широкие коридоры, поручни у ванн и унитазов, чтобы было удобно пожилому человеку, выключатели, прыгающие в ладонь при входе в комнаты, легко моющийся и не собирающий пыли ламинат, легкие, совершенно не помпезные шторы, не скрадывающие пространство комнат, освещение, которое можно было настроить в зависимости от настроения или потребности в нем. Да уж, кто-кто, а дизайнер помещений у Липатова работал классный, Нина даже позавидовала.

На первом этаже помимо холла и кухни, к которой примыкали большая кладовая с погребом, прачечная и сушильно-гладильная комната, располагались столовая, каминный зал, гостиная, кинозал, библиотека и хозяйский кабинет, в котором сейчас уединился Аббасов. На втором этаже друг за другом шли десять спален с обязательной ванной комнатой при каждой. Одна спальня — хозяйская — сейчас пустовала.

Все остальные были распределены между уже приехавшими и ожидающимися наследниками. Нина не спрашивала, но Люба все равно рассказала, что налево от комнаты Липатова всегда размещались его невестка Ольга Павловна, дочери Вера Георгиевна и Надежда Георгиевна, а также внучка Тата. Пятую спальню, обычно занимаемую Нателлой, сегодня выделили самой Нине, и за порогом уже стояли ее чемодан и портфель.

Справа находились спальни внуков Виктора с женой Мариной, Николая, Гоши и Артема. Пятая комната обычно пустовала, но сегодня предназначалась какому-то гостю, которого должна была вечером привезти с собой Тата. С учетом, что она была не замужем, Нина посчитала, что речь идет о любовнике, который решил не оставлять Тату наедине с горем в день похорон деда. Правда, было странно, что он собирался поселиться отдельно, но бог его знает, какие тут в доме порядки. Зная старорежимность Липатова, можно было предположить, что для него отсутствие штампа в паспорте могло служить причиной проживания в отдельной комнате.

На третьем этаже располагалась небольшая гостиная, в которой можно было посмотреть телевизор или послушать музыку, не спускаясь на первый этаж, комнаты Любы и помощницы Валентины, спальня Рафика, комната его дочери, в которой она останавливалась, когда приезжала в усадьбу, обсерватория с настоящим телескопом, в который можно было изучать звездное небо, и еще несколько пустых гостевых спален на тот случай, если в усадьбу помимо родственников нагрянут и другие неожиданные гости.

— Да уж, места тут много, — заметила Нина. — Интересно, сколько гостей можно разместить в усадьбе одновременно?

— Много, — улыбнулась Люба. Впрочем, даже улыбка у нее была печальная. — В лесу же еще гостевые финские домики построены. В каждом до семи человек помещаются, а домиков пять, вот и считайте.

По всему выходило, что пенсионер Липатов, живший практически затворником, человеком был основательным. И зачем ему, спрашивается, был нужен такой домина, в который его дети и внуки наезжали нечасто, а вместе собрались и вообще впервые, да и то на его похороны.

В «своей» комнате Нина приняла душ, переоделась, развесила одежду в шкаф, убедилась в отменном качестве матраса и постельного белья на кровати (впрочем, иного она уже и не ожидала) и позвонила Сергею, доложиться, что прибыла на место.

— Я рад. — Голос ее друга, начальника и любимого мужчины звучал непривычно сухо и отстраненно. — Надеюсь, что тебе там понравится и ты не только поработаешь, но и отдохнешь.

— Да я вроде не устала, — пожала плечами Нина. — Сережка, ты чего такой?

— Какой?

— Чужой, — призналась Нина. — Недовольный, усталый, мрачный. Продолжать могу до бесконечности. Что-то случилось?

— Не выдумывай, — раздраженно бросил он. — Все, осваивайся там на местности. Я тебе позже позвоню.

Нина тоскливо подумала, что все-таки правильно поступала, когда отказывалась выходить за Павлова замуж. Любые отношения приедаются и надоедают. Вот и она, похоже, стала в тягость Сергею. Что ж, никогда она не навязывалась мужчинам, никогда не вцеплялась мертвой хваткой, пытаясь удержать. И в этот раз удерживать не будет. Все-таки отсутствие штампа в паспорте избавляет от множества мелких, но досадных проблем. А любовь… Что ж, в любовь она давно уже не верит. Жаль, конечно, если они расстанутся. С Сергеем ей удобно, как и ему с ней, да и любовник он хороший, чуткий и внимательный. Для женщины это важно.

Легонько вздохнув, Нина решила пока об этом не думать. В конце концов, впереди у нее десять дней, которые ей предстоит провести здесь, вдалеке от Павлова, а за это время проблема либо рассосется и ее не нужно будет решать вовсе, либо назреет и решится сама собой. А пока ее ждут чай и блинчики. Нина вдруг почувствовала, что зверски проголодалась. Натянув джинсы и легкий свитер, она подкрасила глаза, собрала волосы в длинный свободный хвост и, едва касаясь ступенек, сбежала в кухню, к печальной, но гостеприимно-хлопотливой Любе.

Под лестницей в холле кто-то разговаривал по телефону. Голос звучал нервно, отрывисто. Человек явно приглушал его, чтобы не быть услышанным, потому что до спускающейся вниз Нины долетали лишь отдельные слова, из которых тем не менее складывался общий смысл.

— Я хочу, чтобы это пока осталось между нами, — говорил голос. — Не нужно, чтобы об этом еще кто-то знал. Нет, я сам решу, когда это будет и при каких обстоятельствах. Да не волнуюсь я. Напротив, я совершенно спокоен, черт бы тебя подрал. Нет. Я говорю, нет! Если меня угораздило вляпаться в это дерьмо, я буду разгребать его сам. Мне не нужно, чтобы обо мне судачили на каждом углу. Все, я позвоню, как только что-то узнаю. И молчи, я тебя умоляю.

Нина дошла до последней ступеньки, повернула в сторону кухни и практически уткнулась в спину Николая Воронина. По фотографии, которую она разглядывала сегодня утром, она его тут же узнала, хотя выглядел он гораздо старше указанных в досье тридцати двух лет. Нина невольно отметила измученное лицо, запавшие виски, капельки пота на лбу, хотя в доме вовсе не было жарко.

Услышав Нинины шаги, он поднял голову, и на нее уставились лихорадочно горящие глаза, беспокойно оглядевшие, как ощупавшие ее с ног до головы.

— Вы кто? Что вы тут делаете? Вы подслушивали? — Теперь он чуть ли не кричал.

— Я не подслушивала, я просто шла по лестнице, — спокойно ответила Нина. — Мне нет до ваших тайн никакого дела.

— Каких тайн? — тут же взвился он.

— Да любых, — также спокойно сказала Нина. — Меня зовут Нина Григорьевна, я юрист из адвокатской конторы, которая вела дела вашего деда. Направлена присутствовать при оглашении завещания.

— Господи, да кому оно нужно, это завещание, при нынешних обстоятельствах уж точно не мне, — сказал он с протяжным стоном. — Извините, что я на вас накинулся, просто не ожидал, что здесь еще кто-то есть. Раф в кабинете, Валька ему помогает, Витька с Мариной наверху, мама прилегла отдохнуть в своей комнате, Люба на кухне. Элемент неожиданности, еще раз извините.

— Ничего страшного. — Нина обогнула его по дуге и продолжила свой путь. Вольно или невольно, но ей было интересно, о чем он сейчас говорил с таким жаром и такой внутренней мукой.

«Тебе нет дела до дум и тайн обитателей этого дома, — напомнила она себе. — Ты выполнишь свою работу и вернешься домой. К работе, сыну и Сергею. Впрочем, последнее — не аксиома, но это тоже можно пережить. Как бы то ни было, никого из этих людей ты больше никогда в жизни не увидишь».

От этой мысли у нее отчего-то резко поднялось настроение, и в кухню она вошла, чуть ли не напевая. Блинчики с домашним джемом были сейчас единственным, о чем стоило думать.

* * *

В Знаменское удалось добраться ближе к вечеру. Решение ехать далось Чарушину нелегко. В нем боролся природный скепсис, утверждающий, что все Татины страхи — всего лишь причуды капризной богатенькой барышни и чутко настроенный внутренний барометр, работающий на отличной интуиции, которая твердила, что в деле с наследством Липатова, возможно, не все чисто.

Полина очень хотела поехать и, несмотря на то что Чарушин терпеть не мог «одалживаться», он все-таки позволил себя уговорить. «Если с этой Татой что-нибудь случится, ты же потом век себе не простишь», — сказал он сам себе и дал Полине команду собираться самой и собирать Егора.

— Только учти, что я еду работать, а не отдыхать, и если ты будешь жить в отдельном коттедже, то я, скорее всего, и на ночь буду вынужден оставаться в доме. Правда, если решу, что это необходимо и в усадьбе действительно что-то происходит, — предупредил он жену. — Если все будет тихо, мирно и скучно, то я переселюсь к тебе, проживем там дня два-три, до оглашения завещания, оценим реакцию на него Татиной родни и уедем домой. Я в приживалах ходить не привык.

— Да ради бога, — безмятежно сказала Полина. — Никита, ты же знаешь, что я не буду тебе мешать. Я буду ночевать в коттедже, гулять с Егором по зимнему лесу, а ты заниматься своим расследованием. Тата — не выдумщица, если ее что-то беспокоит, значит, для этого есть серьезные основания.

В Знаменское ехали на двух машинах. В первой за рулем сидел Татин троюродный брат Артем, а вместе с ним ехали его мать, Надежда Георгиевна, мать Таты, Ольга Павловна, и ее младший сын, Татин брат Гоша. Вторую машину вел Чарушин, рядом с ним сидела Тата, а на заднем сиденье баюкала сына Полина. И если первая машина сразу проследовала к конечному пункту назначения, то вторая сначала остановилась у готового к приему гостей коттеджу, где высадили Полину с Егором. Тата подождала, пока Чарушин поможет своей семье расположиться с комфортом и разобрать вещи, и только после этого повела его по тропинке, ведущей от коттеджа к большому дому. Тропинка виляла среди деревьев и была довольно живописна, Чарушин не мог этого не отметить.

— Красиво здесь, — сказал он Тате, сосредоточенно идущей впереди него. Ее красный пуховичок мелькал среди покрытых белоснежным инеем деревьев, как яркий мячик, ловко подбрасываемый чьей-то невидимой рукой. Туда-сюда.

— Очень. — Она остановилась и повернулась к Чарушину, доверчиво заглянула в его глаза: — Когда дед сюда переехал, мне двенадцать лет было. Мы тогда еще в Видяеве жили, поэтому я сюда приезжала только на каникулы. Зимой и летом. Так вот бывать здесь зимой мне нравилось гораздо больше. Я любила гулять по лесу и представлять себя героиней какой-то сказки. Я населяла этот лес злыми лешими и добрыми волшебницами, которые всегда выводили меня, заплутавшую, на правильную дорогу. А потом я выросла, мы переехали в этот город жить, я много времени проводила с дедом, и он всегда выводил меня на правильный путь, если мне казалось, что я немного запуталась. Он очень меня любил, правда.

— Я верю. — Теперь они шли рядом. Дом уже виднелся впереди, большой, красивый, словно сошедший с картин прошлого века. — И вы всегда могли посоветоваться с вашим дедом по любому вопросу? Я слышал, что Липатов был довольно жестким человеком и, как бы это помягче выразиться, в достаточной степени ретроградом.

— Ну… — Тата помолчала, словно запнувшись на готовой вырваться у нее неправде. — По большому счету, у нас не было запретных тем. Я советовалась с ним при выборе вуза, по работе, по ремонту в квартире, по взаимоотношениям с мамой. В свое время дед очень помог мне пережить папину смерть. С ним рядом было не так мучительно горевать, как рядом с мамой. Но вы правы. Запретные темы между нами, конечно, тоже были. К примеру, я никогда не обсуждала с ним проблемы Гошки, чтобы не выдавать чужие секреты и не навлекать на его голову дедов гнев. К внукам он действительно всегда относился сурово. Не так, как ко мне.

— И все-таки что-то личное вы от него скрывали? — мягко спросил Чарушин и удивился, увидев, как побледнела вдруг Тата.

— Какое это сейчас имеет значение? Пойдемте быстрее, нас уже ждут. Люба не любит, когда опаздывают к ужину. Неудобно заставлять такое количество людей нас ждать.

— А Люба давно работает у вашего деда? — спросил Чарушин, чтобы сменить явно неприятную ей тему разговора.

— Нет, меньше года. Предыдущая экономка внезапно уволилась, и дед где-то нашел Любу.

— Где-то? Как мог восьмидесятичетырехлетний человек, который практически не выходит из дома, найти себе новую домработницу? — спросил Чарушин. Ответ на этот вопрос казался ему важным. — Ваш дед едва ли был легкомысленным человеком, а Люба — это человек, постоянно живущий в доме. Она не могла быть взята просто с улицы или с сайта работы по найму.

— Я не знаю. — Тата остановилась и удивленно посмотрела на Чарушина. — Правда, не знаю. Дед никогда не грузил меня, нас такими вопросами и своими проблемами. Я просто знаю, что Инесса Карловна, бывшая домработница, которая проработала у него много лет, еще с Череповца, вдруг уволилась и появилась Люба.

— И вас это не удивило?

— Нет. Инесса Карловна уже немолода, ей лет семьдесят пять, если не больше. Понятно, что ей не под силу уже было заниматься работой по дому. Дед назначил ей достойную пенсию, и она переехала то ли к сыну, то ли к внучке. А откуда взялась Люба, я не задумывалась. Может быть, Инесса Карловна ее посоветовала, может быть, Рафик нашел, может быть, Валентина постаралась. Хотя нет, Валя тогда у деда еще не работала.

— Валя — это помощник, личный секретарь и медсестра в одном лице? — уточнил Чарушин. — И она, получается, тоже работает в Знаменском недавно?

— Да, она появилась с полгода назад, может, чуть больше. Кажется, летом. Думаю, что тоже с подачи Рафика. Больше некому. Всё, мы пришли.

Чарушин быстро поднялся в отведенную ему комнату, разобрал рюкзак, вымыл руки и спустился вниз, в столовую, указанную Татой. Ужин уже начался, и заставлять людей ждать было действительно некрасиво. Он зашел в большую комнату, увидел огромный овальный стол и сборище незнакомых людей, среди которых ему предстояло пожить какое-то время. С дальнего конца стола махала ему рукой Тата. Слава богу, хоть одно знакомое лицо. Хотя нет, вон Артем, который вылезал из машины у чарушинского дома, чтобы поздороваться. Парень ему понравился, лицо хорошее, открытое, незамороченное. Сейчас такое нечасто встретишь.

— Вы, наверное, Никита. — К Чарушину шел пожилой мужчина с кучерявыми волосами, крупным носом и полными губами. Внешность у него была неславянская, и Чарушин понял, что это и есть Рафик Аббасов, приемный сын Липатова. — Проходите, садитесь. Тата предупредила нас, что она пригласила гостя.

— Таточка у нас всегда делает то, что хочет, — ехидно произнесла довольно красивая женщина, оценивающе осмотревшая Чарушина с ног до головы. — Подумаешь, похороны любимого деда… Подумаешь, что будут только свои… Если уж нашей Таточке втемяшилось в голову позвать постороннего, то она так и поступит. И ей плевать, как это выглядит со стороны. Вы у нас кто? Новый хахаль? Охотник за потенциальным Таткиным богатством?

— Марина, прекрати. — Худая, как будто высохшая женщина со злым, надменным лицом отбросила в сторону накрахмаленную салфетку, которую держала в руках. — Не устраивай скандала, помни, что ты в приличном обществе. Хотя ты, Тата, действительно могла бы и удержаться от того, чтобы приглашать своих друзей, — слово «друзей» она выделила так, что оно прозвучало неприлично, — в такой ситуации.

— Ой, бросьте вы, тетя Вера, — протянула Тата весело. — Не нужно учить меня приличиям. Остановитесь на Марине. Она, уж коли ее угораздило стать вашей невесткой, вынуждена это терпеть, а я не буду, вы же знаете.

— Да уж знаю. Это все дед. Позволял тебе все и всегда. Вырастил нахалку.

— Вера, успокойся, — устало попросила еще одна немолодая женщина, в чем-то неуловимо похожая на Тату, ее мать Ольга Павловна. — И оставь уже в покое мою дочь. Давайте уже будем наконец ужинать. Я не очень хорошо себя чувствую с дороги.

— Разрешите все-таки представиться. — Чарушину надоели препирательства дружной семейки, напоминающей скорпионов в банке. — Меня зовут Никита Чарушин, я — юрист. Прибыл сюда по приглашению Татьяны Александровны, чтобы представлять ее интересы в вопросах, связанных с наследством. Здесь же в усадьбе гостит моя семья — жена с ребенком, так что моральный облик как мой, так и Татьяны Александровны не должен вас беспокоить.

— Ребенок? Маленький ребенок? — визгливо спросила толстая до безобразия старуха, которая, не дожидаясь всех остальных, уже жадно ела. Сосискообразные пальцы хватали со стоящих перед ней блюд куски вареного языка и отправляли их в рот вместе с пучками петрушки. Выглядело это отвратительно. — Он будет своим плачем не давать спать по ночам, а днем бегать по коридорам, стуча пятками. Тата, ты совершенно не думаешь о своих близких.

На щеках у Чарушина заходили желваки.

— Моя семья живет в коттедже, в дом заходить не планирует, так что мой сын вам не помешает, — металлическим голосом сказал он. — Обсуждать с вами целесообразность своего визита я не собираюсь, поскольку договор заключен между мной и Татьяной Александровной. Пока ей угодно, я буду тут находиться, вне зависимости от того, нравится вам это или нет. Всем приятного аппетита.

Он подошел к свободному стулу, сел и положил салфетку на колени.

— Браво. — На другом конце стола кто-то захлопал в ладоши. Чарушин поднял голову, чтобы посмотреть, кто именно, и обалдел. Улыбаясь, на него смотрела соседка по купе. Они вместе ехали от Казани до Москвы, и она, кажется, говорила, что едет в командировку.

— Еще одна наша гостья, — вступил в разговор Рафик. — Тоже юрист. Она представляет фирму, услугами которой пользовался Георгий Егорович. Ее зовут Нина Григорьевна. Прошу любить и жаловать.

— Сколько юристов на квадратный метр, — пробурчал представительный мужчина с властным лицом. — Сразу видно, что наследство, которые мы собрались делить, что-то из себя представляет. Иначе юристы не слетались бы сюда, как воронье. Что, уважаемая Нина Григорьевна, вы уже знаете, что там, в завещании?

— Завещание хранится у нотариуса. — Нина пожала плечами и тоже по примеру Чарушина расстелила салфетку на коленях. — Помимо завещания есть и другие юридические тонкости, касающиеся имущества Георгия Егоровича. Но думаю, Виктор Сергеевич, что обсуждать это мы будем не сегодня, а после похорон. По крайней мере, в том распоряжении, которое Липатов оставил на случай своей смерти, говорится именно об этом.

— Дедуля в своем репертуаре. Он руководит даже собственными похоронами, даже после смерти, — хмыкнул худой мужчина с изможденным лицом и запавшими глазами. — Вить, тебя в этом что-то удивляет?

— Нет, Коля, не удивляет. Дед всегда отличался удивительной верностью себе и своим идеалам. Лично мне глубоко наплевать на всех юристов и вообще на все, что здесь происходит. Я — человек небедный и без дедова состояния.

— Но на дележку наследства ты все-таки приехал. — Артем зло смотрел на двоюродного брата. — Витька, Витька, ты бы хоть сам себе не врал. А заодно вспомнил, что это дед пристроил тебя на теплое место, с которого ты и начал свое восхождение по карьерной лестнице. Так что своим нынешним благосостоянием ты в конечном счете все равно обязан деду.

— Как и все здесь сидящие.

— Нет! — Николай резко отшвырнул вилку, звякнул жалобно хрустальный бокал. — Всем, что есть у меня, я обязан своему таланту, больше никому и ничему. Или ты, Тема, полагаешь, что и в газету меня пристроил дед?

— Нет, в газету ты сам пристроился. — Артем спокойно накладывал себе на тарелку салат из круглой миски. Чарушин подумал и потянул к себе такую же, полную обычного классического салата оливье. Он любил его больше других и сейчас удивился, что богатеи Липатовы, оказывается, разделяли его плебейские пристрастия. — Просто, пока ты был начинающим журналистом, ты жил на деньги, которые тебе давал дед. И квартиру в Москве тебе дед купил, чтобы ты не мыкался по углам. Так что уж особо-то хвост не распускай. Мне на начало моего бизнеса тоже дед денег дал. Да, у меня все получилось, и больше я в его помощи не нуждался, но стартовал я благодаря ему, и поэтому я здесь. Кстати, мне все равно, завещал ли он мне что-либо и что именно.

— Не имеет это значения, — горько сказал Николай, из которого, казалось, внезапно выпустили весь воздух. — Ничего сейчас не имеет значения. Все бессмысленно.

Остаток ужина прошел довольно мирно. Любящие родственники больше не накидывались друг на друга, не вступали в споры, а просто ели, что-то тихо обсуждая с сидящими рядом собеседниками. Тата разговаривала с матерью и братом, который, впрочем, больше молчал. Вера Георгиевна завела светскую беседу с юристкой Ниной, обсуждая с ней, Чарушин слышал, вопросы налогообложения на наследство первой очереди. Виктор что-то тихо выговаривал своей жене Марине. Николай ел плохо. Бледный, молчаливый, он, казалось, был погружен в себя и свои невеселые думы.

Надежда Георгиевна была полностью сосредоточена на еде, которую она поглощала в неимоверных количествах, ни с кем не разговаривая. Артем обсуждал что-то с Рафиком, и было видно, что разговор интересен им обоим. Рядом с Чарушиным сидела худенькая женщина с некрасивым и словно навсегда уставшим лицом, видимо, та самая помощница Липатова Валя.

— Вы всех тут хорошо знаете? — спросил у нее Чарушин. В его сыщицком деле важна была любая мелочь, а потому он не преминул воспользоваться возможностью повыпытывать информацию у Валентины.

— Что? — Она вздрогнула и отвела глаза от другого конца стола. Чарушину показалось, что смотрела она то ли на Тату, то ли на Ольгу Павловну. — А, нет, не очень. Я же недавно работаю, а дети и внуки Георгия Егоровича не баловали его своим обществом. То есть я хорошо знакома с Рафиком и Татой. Они бывали в усадьбе постоянно. Ольгу Павловну и Гошеньку видела, конечно. Они тоже тут бывают, хоть и нечасто. Артем как-то приезжал, но я выходной брала в тот день, так что мы с ним не пересеклись. А москвичи впервые с прошлого Нового года приехали. И жирдяйка тоже.

Под жирдяйкой она, видимо, имела в виду Надежду Георгиевну.

— Значит, вам все эти люди так же незнакомы, как и мне, — подытожил Чарушин. — Что ж, новизна ощущений — это тоже неплохо. А что про свою семью говорил сам Липатов? Его-то вы успели узнать.

— Георгий Егорович был очень умным человеком. — Губы женщины тронула легкая тень улыбки. — Он знал все слабости своих детей и внуков тоже. Но он их любил, это несомненно. Кого-то больше, кого-то меньше. Так всегда бывает, что к кому-то в семье относятся несправедливо. — В голосе ее зазвучала неожиданная горечь. — Липатов был упрям и не любил признавать своих ошибок, поэтому человек, однажды заслуживший его неодобрение, уже вряд ли мог рассчитывать на снисхождение. О прощении я даже не говорю.

— Вы кого-то конкретно имеете в виду? — уточнил Чарушин. — Кого Липатов не одобрял и так и не смог простить?

Валентина вздрогнула, будто ее застали на месте преступления. Рука, державшая бокал с красным вином, дернулась, темно-красная жидкость потекла по столу, пропитывая белоснежную скатерть. Отвратительное, словно кровавое пятно, становилось все больше и больше. Валя смотрела на него, не в силах отвести взгляд.

— Боже мой, что я наделала…

Она вскочила, порываясь куда-то бежать.

— Да сиди уж, — ворчливо сказала подоспевшая Люба. — Сейчас все исправлю. Вот уж воистину руки-крюки. Валька, ты ж не человек, а ходячая катастрофа. Что не разобьешь, то прольешь или изваляешь. Вот сразу видно, что не липатовской ты породы.

На этих словах Валентина все-таки, не сдержавшись, залилась слезами и опрометью бросилась вон из столовой. Чарушин задумчиво проводил ее глазами. После ужина все разбрелись, кто куда. Рафик снова уединился в кабинете, Николай обосновался в библиотеке, перебирая книги на какой-то из нижних полок. Для этого ему пришлось сесть на пол. Надежда Георгиевна ушла в свою комнату, старшая сестра Вера смотрела какое-то кино в зале с большим экраном, ее сын с невесткой обосновались там же, но Виктор без устали разговаривал по телефону, решая какие-то рабочие вопросы, а Марина уткнулась в мобильный телефон, в котором, похоже, вела какую-то переписку.

— Ты с Нателлой? — спросил у нее муж, и она кивнула, пообещав передать привет.

Валентина так и не появлялась, Люба мыла на кухне посуду. Артем с Татой и Ольгой Павловной, оставшись в столовой, листали какой-то старый альбом с фотографиями. Чарушин подошел посмотреть — там была вся семья Липатовых лет тридцать тому назад.

— А это я. — Тата, смеясь, показала ему на младенца в чепчике с оборками, которого держал на руках молодой красавец в офицерской морской форме. — А это папа. Это моя самая любимая фотография, он тут такой красавец…

— Твой отец вообще был очень видный мужчина, — тихо сказала Ольга Павловна. — И очень добрый. Порядочный, благородный… Это и в те времена было редкостью, а уж сейчас… — Она горько вздохнула: — Сейчас таких уже не делают. Измельчала порода. Липатовская в том числе.

Решив, что для первого дня наблюдений за «липатовской породой» вполне достаточно, Чарушин накинул куртку и решил проведать Полину с Егором. Выйдя на крыльцо, он с удовольствием вдохнул морозный воздух и шагнул на тропинку, ведущую к коттеджам.

Из открытого наверху окна в загородной тишине отчетливо раздавалось яростное щелканье компьютерной мышки, сменившееся бодрым голосом, вещавшим что-то про казино и супервыигрыш в нем. Чарушин понимающе усмехнулся. Недаром Гоша Липатов исчез сразу после ужина. Двадцатидвухлетний парень в глуши развлекался, как мог — играл в интернет-казино. Никита поднял повыше воротник, чтобы мороз не кусал за уши, и ускорил шаги. Повидать сынишку нужно было до того, как Полина уложит его спать. В данный момент своя семья интересовала его гораздо больше, чем липатовская.

* * *

Похороны прошли спокойно. Гораздо спокойнее, чем интуитивно рассчитывала Нина. Деловой человек Георгий Липатов окружил себя такими же деловыми людьми, поэтому организация прощания была безупречной, а все собравшиеся относились к происходящему именно как к деловому мероприятию. Дресс-код строгий, лица постные, разговоры приглушенные, речи запланированные. Каждый занимает свое место и произносит именно тот текст, который задуман сценаристом. Эмоции не предусмотрены.

Плакала только Тата. Горько, не стесняясь своих чувств. Похоже, она действительно любила деда. Текли слезы и у экономки Любы. Она стояла скромно, в уголке, за спинами родни, но слез не скрывала. Нине это показалось странным. Подишь-ты, и работала-то меньше года, и человеком Липатов был тяжелым, а привязалась. Видимо, просто человек хороший, эта Люба.

На правах старшего внука выступил Виктор, строго, четко, все по делу. Немного волнуясь, поблагодарила за все хорошее Ольга Павловна, бросили горсть земли на гроб дочери — Вера и Надя, подержался за установленное надгробие Артем. Хорошую, проникновенную речь произнес Рафик Аббасов. Вот, пожалуй, и всё.

— Несправедливо это все, — негромко сказала Нина стоявшему рядом с ней попутчику по поезду Никите, оказавшемуся юристом Таты. — Все-таки человек много лет возглавлял крупнейшее производство, вывел его в передовые, делами ворочал миллионными, а умер, и похороны у него, как у самого простого обывателя.

— Так он ведь сам так хотел. — Никита внимательно посмотрел на нее. — Вы же лучше других знаете, что все это было четко прописано Липатовым в распоряжении касательно своих похорон. Вы же здесь именно за тем, чтобы соблюсти точное выполнение его воли. Или я не прав?

Он смотрел так внимательно, что Нина даже поежилась, хотя ничего плохого не замышляла и не делала.

— Так, — сказала она. — Но это не значит, что меня подобная ситуация не удивляет. А могу я полюбопытствовать, зачем Тата привезла вас? Она не похожа на человека, который заботится о своих правах на наследство. Наверное, она — единственный человек здесь, кто искренне горюет из-за смерти деда. Эта искренность плохо сочетается с предусмотрительностью, которую она проявила.

Чарушин колебался лишь мгновение. В конце концов, ему нужен был напарник и помощник, на острый глаз которого он мог бы положиться. Нина Альметьева приехала из другого города, а потому никак не могла быть причиной волнения Ольги Павловны или Татиных подозрений в убийстве Липатова. В последнем Никита, впрочем, сомневался очень сильно. Но чем черт не шутит?

— Я на самом деле не юрист, — признался он. — Вернее, юрист, конечно. Диплом юридической академии имею. Но работаю я в полиции. Тата дружна с моей женой, поэтому попросила меня провести негласное расследование причин смерти ее деда.

— Зачем? — совершенно искренне удивилась Нина. — Какие могут быть причины смерти восьмидесятипятилетнего человека, если не старость?

— Нина, а вы знаете, от чего умер Липатов?

— Нет, — поколебавшись, призналась она. — Мне про это никто не говорил, а я не спрашивала. Инфаркт? Инсульт? Тихая смерть во сне?

— В том-то и дело, что нет. — Чарушин вдруг засмеялся негромко, не привлекая внимания родственников усопшего. Негоже это — смеяться на похоронах. — Так как я сыщик, то я задал сегодня вопрос об этом Аббасову, и тот поведал мне замечательную историю. Георгий Егорович Липатов умер от черепно-мозговой травмы, которую получил, катаясь на лыжах.

— Что????? — Нине показалось, что она ослышалась.

— Вот именно. Оказывается, наш пенсионер обладал настолько крепким здоровьем, что, несмотря на свой почтенный возраст, каждое утро после завтрака вставал на лыжи и проходил десять километров по лесу. Одним и тем же маршрутом. В начале зимы для него специально проложили лыжню и подправляли ее после каждого снегопада. В день своей смерти он тоже отправился в лес, но в положенное время не вернулся. Встревоженная Люба заставила Валентину вызвать помощь. Водитель и дворник вместе со встревоженными женщинами отправились на поиски и обнаружили старика, уже бездыханным, примерно в двух километрах от дома.

— И что с ним случилось? — Нина внезапно начала волноваться.

— По официальной версии, подтвержденной результатами вскрытия, ему стало плохо. Похоже, поднялось давление, закружилась голова. Липатов не устоял на ногах и упал, ударившись виском об огромную глыбу льда. Полученная травма оказалась несовместимой с жизнью.

— Да-а-а, вот уж точно человек оправдывал фразу «старость меня дома не застанет». Жил на высоких скоростях и умер так же. Вы знаете, Никита, хотела бы я в восемьдесят пять лет погибнуть, катаясь на лыжах. Но боюсь, что в моем случае это невозможно. В полную физическую развалину я превращусь гораздо раньше. Меня и сейчас-то от занятий спортом тошнит. И все-таки вы сказали, что это официальная версия. Вы считаете, что может быть и какая-то другая?

— Почему нет? — Чарушин философски пожал плечами. — Тата отчего-то считает, что ее деда убили. Узнав обстоятельства его смерти, я бы не стал полностью исключать такую возможность. Его могли толкнуть на ледяную глыбу. Могли нанести удар в висок чем-нибудь тяжелым, а потом инсценировать несчастный случай.

— Но зачем?

— Ради наследства, ради чего же еще…

— Никита, — Нина положила ему на запястье свою прохладную изящную руку, — я не видела завещание Липатова, оно находится у нотариуса и будет в соответствии с оставленными распоряжениями вскрыто только завтра после обеда. Но я совершенно точно знаю, что основной части липатовского состояния там нет.

— То есть? А куда оно делось?

— Некоторое время тому назад Липатов основал трастовый фонд, в который перевел почти все свои деньги. Этой сделкой занималась именно наша фирма. По условиям заключенного договора, учредительство фонда и средства в нем переходят наследникам лишь через пятьдесят лет. Все эти годы управляющий распоряжается имуществом фонда самостоятельно, а извлекаемая при этом прибыль расходуется в пользу указанных бенефициаров, но лишь в жестко оговоренных Липатовым рамках.

— Ничего не понял, — признался Чарушин. — А кто управляет фондом, кто такие бенефициары и каковы те самые рамки, о которых вы говорите?

— Об этом я расскажу завтра во второй половине дня, — невозмутимо сообщила Нина. — Честно говоря, я не в курсе, знают ли родственники, что в завещании указана лишь очень малая доля того, чем на самом деле владел Липатов. Остальное вложено в трастовый фонд, и на эти средства никто из наследников не имеет никаких прав.

— И сколько же денег Липатов поместил в этот самый фонд? Какой суммы лишились наследники?

— Сто двадцать миллионов долларов. Ренту с них многие действительно получат. Но основной капитал — нет. Поэтому убивать Липатова не имело никакого смысла. Ренту своим детям и внукам он платил и так.

— А если они не знали про траст? Все или хотя бы кто-то один? — медленно спросил Никита. — А если тот, кто убил Липатова, считает, что вот-вот станет наследником ста двадцати миллионов долларов. За эту сумму вполне можно убить, как вы считаете?

— Я бы не стала, — сухо сообщила Нина. — Возможно, в ваших рассуждениях и есть смысл. Но мы же не знаем, убили ли Липатова или он действительно случайно упал и ударился головой об лед.

— Не знаем, но можем попробовать выяснить. — Никита заговорщически улыбнулся. — По крайней мере, я после поминального обеда собираюсь встать на лыжи и пройти тем самым путем, который ежедневно проходил Георгий Егорович, осмотреть место его гибели. Вы со мной?

— Вы с ума сошли? Я на лыжах не стояла со школы.

— Без лыж по лесу сейчас не пройти. Ну же, решайтесь, Нина. У вас очень умные глаза и быстрая реакция. Это я уже заметил. Вы можете быть мне полезны в том расследовании, которое мне поручили.

— Вам поручили, не мне.

— Неужели вам не любопытно к нему подключиться? — поддел ее Никита. — Я же вижу. У моей жены точно так же блестят глаза, когда она сталкивается с загадкой, которую не может разрешить с лету. Кстати, она пойдет в лес вместе со мной. Правда, ей проще, в отличие от вас, она отлично ходит на лыжах.

— А ребенок? Вы и его потащите с собой в лес? — Нина все еще сопротивлялась, но все слабее. Ей действительно было интересно. Так интересно, как, пожалуй, еще ни разу в жизни.

— Ребенок будет спать, и Люба любезно согласилась его покараулить. Обед к тому времени уже закончится, а гору посуды можно смело переложить на наемный персонал, который сегодня прибыл из деревни, чтобы помочь с поминками. Люба любит детей, поэтому ей это даже в радость.

— И когда вы успели это все выяснить? — язвительно спросила Нина. — Вроде вы появились в усадьбе позже меня, а я вот понятия не имею, любит Люба детей или нет.

— Вы юрист, а я сыщик. В этом вся разница, — сообщил Никита и подмигнул ей: — Ну что, ввязываетесь в авантюру или побоитесь?

— Ввязываюсь, — решительно заявила Нина. — Только я действительно не умею ходить на лыжах, так что буду в тягость и вам, и вашей жене.

— За нас можете не беспокоиться. И вас мы не бросим в лесу на съедение волкам. Лыжное снаряжение хранится в подвале, там же можно подобрать костюмы и шапки. Липатов был человеком предусмотрительным и подготовился к тому, что его внукам или гостям может прийти в голову фантазия покататься на лыжах. Встречаемся у черного входа ровно в два. Возвращаться, возможно, придется в темноте, поскольку солнце заходит все еще рано, фонарик я возьму.

— Хорошо, — ошарашенно сказала Нина, отчего-то чувствуя, что ее ловко обвели вокруг пальца, но не понимая, в чем именно.

Снежный наст хрустел, как свежая французская булка. Солнце, еще с утра и не думавшее выглядывать из-за туч, из любопытства все-таки высунуло нос наружу, чтобы поглазеть на лыжные потуги Нины, и теперь, радостно хохоча, слепило глаза, отражаясь от белого-белого снега.

Нина с завистью смотрела на Никиту и Полину, нацепивших темные очки. У нее очков не было, а поискать их в кладовой в подвале она не догадалась. «Либо ослепну, либо нос облезет», — мрачно думала она, передвигая ноги по лыжне. Шла она последней и, конечно, то и дело отставала, но ее попутчики останавливались, терпеливо дожилаясь ее, неумелую, не выказывая при этом ни капли недовольства.

Впрочем, как ни странно, идти на лыжах было хоть и непривычно, но не очень сложно. Сказывалась мышечная память, оставшаяся с детства. В школе Нина не любила уроков физкультуры, но ходить на них ей приходилось, потому что родители не терпели лени и слабости, которые пыталась проявить дочь. Лень скорее распространялась не на само катание, а на необходимость тащить в школу кроме портфеля еще огромный мешок с формой, лыжи и палки, которые норовили то и дело выскочить из рук.

На самой лыжне становилось легче. Ветер свистел в ушах, легкая куртка и шерстяные рейтузы не сковывали движений, позволяли чувствовать себя легкой-легкой, словно птица. Тогда Нина не отставала от одноклассников, а проходила дистанцию одной из первых. В памяти всплывали детские воспоминания, те, что она много лет подряд заталкивала в самые отдаленные закоулки сознания. Скрипящий снег, деревянные лыжи, одна немного треснутая. Боже мой, как она мечтала о пластиковых, которые были писком моды, но ей их покупать категорически отказывались, чтобы не баловать.

Сейчас все было немного по-другому — лыжи самые современные, настоящие, марки Rossignol X-ium Skating WC3 White Base NIS. Сама Нина в этом, конечно, ничего не понимала, но Никита сказал, что лыжи — супер, подходящие для профессионалов высокого уровня. Лыжный костюм — дутый, легкий, очень удобный, красивая стильная шапочка, закрывающая уши, ботинки, не ощущающиеся на ногах. В усадьбе знали толк в катании на лыжах. И идти на них было одно удовольствие, минут через десять Нина даже осмелела настолько, что начала отталкиваться сильнее и катиться вперед, как заправский лыжник. Она подставила лицо ветру и счастливо рассмеялась. Все-таки хорошо, что ее пригласили в усадьбу и позвали с собой на лыжную прогулку. Когда бы еще она покаталась на лыжах.

Она догнала поджидающих ее снова Никиту и Полину, стоящих у живописной сосны.

— С погодой нам повезло, — сказал Никита.

— В смысле? Могло бы быть холоднее?

— Нет. В смысле отсутствия снега.

— А разве снег мешает кататься? — удивилась Нина.

— Снег засыпает следы, — серьезно ответил он. — Липатов погиб четыре дня назад. И все это время не было снегопада. Если на месте его гибели кроме него побывал кто-то еще, то мы обязательно увидим это по следам.

— Балда, — беззлобно сказала Полина. Нине она как-то сразу и бесповоротно понравилась. — Конечно, на месте его гибели мы увидим следы. Его же нашли Валентина, Люба и два местных мужика. Они же туда не на вертолете прилетели.

— Ты права, как всегда, мон женераль. — Никита с нежностью посмотрел на жену. — Но! — тут он поднял указательный палец в лыжной перчатке. — Во-первых, я спросил, как они искали Липатова. Лыжня круговая, он всегда ходил по одному и тому же маршруту, по которому сейчас идем и мы. Когда Люба спохватилась, что хозяина давно нет, и подняла шумиху, то они пошли навстречу, справедливо полагая, что Липатов должен быть уже где-то близко к дому. Валентина, водитель и дворник были на лыжах. Люба шла пешком, она не умеет кататься, поэтому отстала от них. Идти по лыжне было нельзя, чтобы не портить ее, она шла рядом, и то и дело проваливалась в снег. Обратно они тащили Липатова на куске брезента, который предусмотрительно захватили с собой.

— Откуда ты все это знаешь? — удивилась Нина. Почему-то с этим человеком она легко перешла на «ты», отбросив в сторону любую неловкость. Никита Чарушин, как и его жена, очень располагали к себе.

— Лучший способ что-то узнать — это спросить. Я же говорил, что я сыщик. Моя профессия — задавать вопросы. Поэтому, перед тем как отправиться на сегодняшнюю прогулку, я поговорил с дворником. Понятно, что место происшествия они изгваздали всё. Снимали лыжи, суетились вокруг тела. Но думаю, что нечто интересное мы сможем увидеть немного поодаль. Конечно, при условии, что это интересное вообще имело место быть.

— А как они догадались взять с собой брезент? — спросила Нина. — Липатов мог просто задержаться на прогулке? Они были так уверены, что с ним что-то случилось?

— Брезент предложила взять Валентина. Дело в том, что Липатов всегда ходил одним и тем же маршрутом. К тому моменту, когда Люба забила тревогу, его не было дома уже около четырех часов. Мысль о том, что не все в порядке, была очевидной. Правда, женщины думали, что старику просто стало плохо.

Немного передохнув, они пошли дальше. Нина уже освоилась настолько, что не только перестала напряженно следить за ногами, но и вертела головой по сторонам, обращая внимание на красногрудых снегирей, развешанные на деревьях симпатичные кормушки с зернами внутри, на обледеневшие, словно стеклянные, ветки, голубую бесконечность неба и сложносочиненную вязь крон, раскиданную по нему. Все это отчего-то заполняло ее душу восторгом, давним, почти позабытым. Здесь, в зимнем лесу, на неожиданной для себя лыжне Нине внезапно стало казаться, что для нее еще возможно счастье. Обычное человеческое счастье, которого она так долго была лишена. То ли погода, то ли магия сказочного леса, то ли незнакомая, но приятная компания Никиты и Полины делали это счастье не просто возможным, а совсем близким, способным нагрянуть с минуты на минуту. Надо же, как странно.

Они шли и шли, катили и катили, и сказочный лес вокруг все не кончался, и Нина дышала полной грудью, которую распирало от предвкушения счастья. И вдруг уткнулась в спину остановившейся Полины. Идущий первым Никита тоже остановился, скинул лыжи и за чем-то полез.

— Что там? — спросила Нина отчего-то шепотом.

— Чего шепчете? Тут, кроме нас, никого нет. — Никита выглядел сосредоточенным и напомнил Нине тигра перед прыжком. Впрочем, она никогда не видела тигра, если только в зоопарке. — Тут еще одна лыжня. Слабенькая, еле заметная. По ней шли совсем недавно, но только один раз.

— Почему?

— Потому что, если бы давно, ее занесло бы снегом, а если бы ходили регулярно, то она была бы плотной и разъезженной. Смотрите. — Он немного прошел вперед, ноги без лыж проваливались в снег. — Вот тут лыжни сошлись. Кто-то выехал из леса на лыжах и подъехал почти вплотную к трассе, по которой каждый день ходил Липатов. Думаю, что здесь он остановился.

Он аккуратно обследовал кусты и сугробы вокруг, но ничего не нашел.

— Постойте, я проеду по этой лыжне, — повелительно сказал он. — Дальше не ходите, я думаю, что до места, где погиб Липатов, осталось немного. Ждите меня здесь.

— А что нам делать, если кто-то появится? — глупо спросила Нина. Отчего-то в данный момент ее тянуло на глупости.

— Пойте песни. Полька, я скоро.

Он пристегнул лыжи, оттолкнулся палками и помчал по едва заметной лыжне, тут же скрывшись из глаз. Полина отстегнула свои лыжи, плюхнулась в сугроб под елкой и, стащив со спины маленький рюкзачок, вытащила оттуда термос.

— Хочешь? — Из-под крышки поднимался заманчивый пар, вкусно запахло кофе, не растворимым, а самым настоящим, и рот Нины моментально наполнился слюной, так ей захотелось кофе.

— Хочу.

Полина аккуратно налила ароматную жидкость в крышечку, протянула ее Нине, а сама хлебнула прямо через край и блаженно закрыла глаза.

— Люблю кофе. Особенно горячий и в мороз. А ты?

— И я. То есть в мороз я его, пожалуй, пью впервые. Но вообще люблю, да. А вы с Никитой недавно женаты?

— С прошлой осени. Мы в Коктебеле познакомились. Там такой детектив был, закачаешься. Мне так понравилось. Настоящее приключение. С тех пор мне очень хотелось снова очутиться в детективе, и вот благодаря Тате, кажется, получилось.

— А с Татой вы давно дружите? Как она вам? — Нина и сама не знала, зачем спрашивает.

— Если честно, на самом деле мы не подруги. Я Татина домработница. — Полина чуть вскинула подбородок, словно ожидая, что ее работа вызовет у заносчивой юристки презрение, но Нина никогда не была снобом. Более того, снобизм она ненавидела всеми фибрами души еще с юности, поэтому даже бровью не повела. Домработница так домработница. Какая разница. — Ей понадобилась помощь, и она обратилась через меня к Никите. Он ведь сомневался, а теперь видит, что Тата была права в своих подозрениях.

— Не знаю, — с сомнением протянула Нина. — Как-то надуманно все это. Зачем убивать старика, который вот-вот бы и сам отошел в мир иной.

— Никита разберется, — уверенно сказала Полина. — Он всегда во всем разбирается. А ты замужем?

— Нет. Была, но сейчас в разводе, — сказала Нина. Открывать душу перед незнакомыми людьми она не любила. К ее облегчению, разговор прервался, потому что вернулся Никита.

— Лыжня ведет к дороге, — сообщил он. — До въезда в усадьбу метров триста-четыреста. Думаю, что камера туда не достает, дорога немного отклоняется в сторону, получается мертвая зона. Вполне можно было оставить там машину, надеть лыжи и прикатить сюда, чтобы здесь поджидать старика Липатова.

— Но никаких следов ссоры здесь же нет, — сказала Нина.

— Зато там есть следы. Странные следы, которых быть не могло. Пойдемте дальше.

Нина хотела спросить, что он имеет в виду, но не успела. Полина резво вскочила, убрала термос, пристегнула лыжи. Небольшая вереница снова потянулась по крепкой лыжне. В молчании они проехали минут пять, может быть, семь, и тут Никита снова сделал знак остановиться. Нина вытянула голову, пытаясь рассмотреть, что именно он увидел.

— А вот это уже интересно, — услышала она. — Очень интересно. Именно так я и думал.

— Что? — не выдержала Нина. — Что там такое?

Отстегнув свои лыжи, она отошла чуть в сторону и увидела небольшую ледяную глыбу с острыми краями. Сама глыба и снег вокруг нее были забрызганы кровью. Видимо, это было то самое место, где оступился и упал Георгий Липатов. Как она и думала, вокруг много следов, и лыжных, и от ботинок. Рядом с лыжней тянулась широкая полоса, как будто по снегу тащили что-то большое и тяжелое. Тело миллионера на принесенном брезенте.

— Ты видишь что-нибудь необычное? По-моему, подозрительной выглядит только вторая лыжня. Да и то, мало ли кто мог приехать в лес покататься и случайно забрел на частную территорию.

— Девчонки! — Никита рассмеялся вдруг легко, задорно, как человек, который только что получил подтверждение какой-то своей правоты. — Вы смотрите внимательно. Какие следы вы видите?

— Обычные. — Нина начала сердиться оттого, что ему было понятно что-то недоступное ей. — Лыжня, следы ног, след от ткани, кровь…

— И больше ты ничего не видишь? — Голос Никиты звучал вкрадчиво. — Ну же, Нина, присмотрись внимательно.

— Я вижу, — сказала вдруг Полина. — Собачьи следы. Следы лап довольно крупной собаки. Ну и что?

— Все-таки, Пони, ты у меня — огромный молодец. — Никита снова засмеялся. — В том-то и дело, что на территории Знаменского не могло быть никакой собаки. Липатов их боялся и запрещал держать даже для охраны. Нам про это Тата рассказывала по дороге.

— А мне водитель, который меня вез. — Нина вдруг охрипла. Собачьи следы она теперь тоже видела совершенно отчетливо. — Получается, что кто-то приехал на тайную встречу с Георгием Липатовым и привез с собой собаку.

— Да. Кто-то прикатил на лыжах от дороги и привел с собой собаку. Липатов упал, потому что испугался настигнувшей его псины. Возможно, она даже прыгнула и напугала его.

— Но как можно было рассчитать все так точно, что он упадет на острый лед и разобьет себе голову? — Нина все еще не понимала.

— Он просто упал. И его, лежачего, ударили чем-то тяжелым в висок. А уже потом переложили так, как будто он ударился об лед, — мрачно сказал Липатов. — Теперь я практически убежден, что именно так все и было. Тата, нанимая меня, была совершенно права. Георгия Липатова убили.

* * *

Согласно распоряжениям, оставленным старым миллионером, оглашение его завещания должно состояться назавтра после похорон. Мероприятие было назначено на полдень, но, проснувшись в семь утра, Нина больше так и не смогла заснуть, хотя торопиться ей было совершенно некуда.

Ворочаясь в постели, она вспоминала вчерашнюю лыжную прогулку и то, чем она закончилась. В выводы, сделанные Никитой, она поверила сразу и бесповоротно. Он не был похож на шутника или пустого болтуна. Итак, Георгия Липатова убили. Кто? Зачем? Ради наследства? Тогда убийца обязательно должен выдать себя сегодня, при оглашении завещания, ведь, что бы в нем ни оказалось, дети и внуки Липатова должны разочароваться из-за того, что огромный куш уплыл из их рук. Нина знала это лучше, чем кто бы то ни было. Получается, что во время беседы нужно будет внимательно следить за наследниками. Кто-то из них поведет себя как минимум странно.

Нина попыталась представить себя на месте тех, кто сегодня надеется получить миллионное состояние. О чем думают эти люди? Какие эмоции испытывают? Спят ли в эту раннюю пору, видя сладкие сны о денежном дожде, который вот-вот прольется над ними, или, как она, ворочаются с боку на бок.

Не в силах больше выносить вынужденное бездействие, она вскочила, подошла к окну и отодвинула штору. На улице было еще совсем темно. Лишь свет от фонаря, стоящего неподалеку от ее окна, стыдливо заглядывал в окно. Можно? Пустишь ли? Дубовый паркет приятно холодил босые ноги. Уж что-что, а комфорт в этом доме был продуман до мелочей. К примеру, именно здесь, у окна, располагался дублирующий выключатель, чтобы можно было зажечь свет и без помехи полюбоваться на застывшую зимнюю улицу. Сейчас двор перед домом был пустынен, даже дворник не чистил дорожки. В отсутствие снегопада они и так выглядели идеально.

Нина щелкнула выключателем, снова задернула штору, чтобы не быть видимой с улицы, хотя там никого и не было, и вернулась в постель. Уснуть, конечно, не удастся, но поваляться и посидеть в Интернете, почему бы и нет. Мимоходом она подумала, что вчера за целый день Сергей ей ни разу не позвонил. Это было странно и ново для нее. С горечью Нина подумала, что была права: их отношениям, видимо, приходит конец.

«Он и в командировку послал именно тебя, чтобы на время от тебя отделаться и за эти десять дней принять окончательное решение», — уныло сказала она сама себе.

Как она будет жить без Павлова, к которому привыкла? Смогут ли они работать вместе дальше или ей придется уволиться? Гораздо больше, чем любовника, ей было жаль потерять друга. Любовником Сергей, конечно, был прекрасным, но это дело наживное, а хорошего друга найти ой как непросто.

Нина шагнула к кровати и вдруг замерла. На прикроватной тумбочке лежала книга. Обычная книга в бумажном переплете. Немножко потертая от старости черная обложка, красная цифра «три» на ней. Она подошла ближе и взяла книгу в руки. Так и есть. Собрание сочинений Этель Лилиан Войнич. Издательство «Правда», «Огонек», 1975 год. Том третий. Роман «Сними обувь твою». Когда-то в далеком детстве Нина обожала этот роман, и у нее дома было точно такое же собрание сочинений, третий том которого она зачитала практически до дыр. «Овод», «Оливия Лэтам», «Прерванная дружба» и «Джек Реймонд» оставили ее совершенно равнодушной, а «Сними обувь твою» она читала запоем, так ей нравилась эта книга и ее философия.

 

Нина даже представляла себя иногда Беатрисой, не понятой никем, включая собственную родню, Беатрисой, вынужденной жить без любви, но стойко держащейся под напором жизненных обстоятельств. Интересно, почему, вспоминая эту книгу, она ни разу не перечитывала ее с тех пор, как выросла?

Переплет был прохладным, знакомым, удобным, как разношенные туфли. Нина машинально погладила корешок указательным пальцем, здороваясь с ним, будто с давним знакомым, и вдруг застыла. Она точно знала, что, когда позавчера обживала эту выделенную ей комнату, книги тут не было. Впрочем, это было не страшно. Книгу могла оставить прибиравшая в комнате Люба или кто-то из жильцов, нечаянно заглянувших в комнату, когда здесь никого не было. Страшно было совсем другое. Когда вечером Нина ложилась спать, книги на тумбочке не было тоже. Стояла стеклянная бутылка с водой, обязательно газированной, другой она не пила, лежали очки, в которых она смотрела телевизор, сотовый телефон, подключенный к розетке, планшет. Стояла вазочка, в которую Нина складывала часы и кольца. Книги не было, в этом она была уверена. Кто, а главное, зачем принес ее к ней в комнату, да еще и ночью?

Она добежала до двери и подергала ее. Заперто. Двери в комнатах были устроены так же, как в гостиничных номерах. Снаружи они запирались на ключ, а изнутри защелкивались так, что попасть снаружи было невозможно. Или все-таки возможно? Кто-то с ключом пробрался в комнату, пока она спала? Зачем? Оставить у ее постели старую книгу?

Нина развернула томик, который держала в руках, и потрясла его над кроватью. Вдруг там лежало секретное послание, которое кто-то таким образом решил ей оставить? Из книги ничего не выпало. Нина судорожно пролистала страницы. Слипшиеся в одном месте, с оставленными следами пальцев, они вызвали у нее внезапную улыбку. Когда-то она тоже любила читать, параллельно что-то жуя — шоколадку, яблоко, спелую грушу, и ее мокрые липкие пальчики оставляли такие же следы на книжных страницах. Родители ругались, а она продолжала украдкой так делать.

Она аккуратно разделила склеенные листки, и теперь из книги выпал аккуратно сложенный вдвое листок бумаги. Нина, как зачарованная, следила за его неспешным полетом. Листок спланировал на постель, и тут она опомнилась, схватила его и развернула.

«А роза упала на лапу Азора», — было написано там аккуратным мелким, очень четким почерком. Тем самым почерком, которым были заполнены строки договора между агентством «Павлов и партнеры» и Георгием Егоровичем Липатовым. Нина протерла глаза, думая, что наваждение исчезнет. Но листок по-прежнему был у нее в правой руке, а книга — в левой. «А роза упала на лапу Азора», — снова прочитала она.

Может быть, восьмидесятипятилетний миллионер все-таки перед смертью начал впадать в маразм? Зачем он записал принадлежащий Афанасию Фету самый известный палиндром, который слева направо и справа налево читался одинаково? Зачем вложил его в роман «Сними обувь твою»? Нина на всякий случай попробовала прочитать название наоборот. «Юотв ьвубо иминс», — получилось у нее. Ну, полная же бессмыслица.

Она раскрыла книгу на том развороте, в котором лежала записка, и принялась читать. Ничего особенного — размышления Беатрисы о том, как печально сложилась жизнь ее любимого брата Уолтера. «Право же, в жестокости судьбы есть некоторая утонченность», — думала Беатриса, и в этом Нина, пожалуй, была с ней согласна. Ну и что?

От этих дум у нее заболела голова. Нина влезла в постель, аккуратно пристроила несчастную свою голову на подушку и открыла книгу с самого начала. Уж если ей выпала такая возможность и пара часов свободного времени, грех ими не воспользоваться и не перечитать любимое когда-то произведение.

Когда она ровно в полдень зашла в кабинет, чтобы присутствовать при встрече наследников и оглашении завещания, роман был уже проглочен, освежен в памяти, а слезы, традиционно набегающие на глаза в его конце, вытерты, лицо умыто и тщательно подкрашено.

Родственники Липатова уже расселись вдоль стен на мягких диванах и за большой переговорный стол. Во главе стола стояли два стула. Один занимал Рафик Аббасов, на второй он жестом пригласил Нину. Она подошла, достала документы из кожаной папки, разложила их на столе, села — строгий черный костюм и белая блузка подчеркивали официальность ситуации. Кто-то, кажется Артем Воронин, длинно присвистнул. Нина улыбнулась краешком губ.

Она умела соблюдать дистанцию и держать людей на расстоянии, а одежда помогала в этом, как ничто другое. В первый день она появилась в мягких шерстяных брюках и свободном сером свитере — ничего строгого, но сближению не способствует. На похороны и поминки вчера выбрала строгое черное платье, приличествующее случаю. А сегодня выбрала наряд, подчеркивающий, что она здесь при исполнении служебных обязанностей, строгий юрист, чтущий законные права своего нанимателя, пусть даже и мертвого.

Внезапно она вспомнила, как вчера барахталась в снегу в лыжном костюме, и чуть не засмеялась. Эта авантюра напрочь выкидывала ее из тщательно проработанного образа, хорошо, что, кроме Никиты и Полины, ее никто не видел, а они не родственники Липатова, им на ее образ плевать. Никита, впрочем, тоже был здесь, сидел за столом по левую руку от Таты. По правую ее руку сидел Артем, и Нина отчего-то удивилась, что не мать.

Нина повертела головой, чтобы найти Ольгу Павловну, та расположилась в уголке дивана и выглядела взволнованной. На ее мертвенно-бледном лице горели температурным румянцем пятна на щеках. Лихорадочно блестели глаза, вздымалась грудь под черным кружевом блузки. Интересно, почему она так волнуется?

Нина оглядела присутствующих, словно хотела убедиться, что можно начинать, на самом деле же определяя степень волнения присутствующих. Тата тревожно следила за матерью, словно боясь за ее самочувствие. Гоша притулился на подоконнике, полуприкрытый шторой, в ушах у него торчали наушники, но глаза были настороженные, внимательные. Вера Георгиевна занимала центральное кресло. В другом вальяжно уселся ее старший сын Виктор. Марина, его жена, отчего-то отсела подальше от мужа — на диван, рядом с Ольгой Павловной. Высокая грудь выпадала из совершенно неуместного декольте, но Нина не могла не признать, что Марина Липатова очень хороша собой.

Рядом с самой Ниной оказался Николай Липатов. Выглядел он еще более изможденным, чем накануне, как будто ночь не спал. Руки его заметно тряслись. Справа от Рафика восседала Надежда Георгиевна, телеса которой занимали сразу два подставленных стула. По традиции она что-то жевала. За ней сидели «шерочка с машерочкой» — Валентина и Люба. Первая — бледная, вторая, наоборот, раскрасневшаяся от непонятного внутреннего жара, съедавшего ее.

— Гоша, займи, пожалуйста, место за столом, — коротко, но строго бросил Аббасов, и парень хоть и нехотя, но слез с подоконника и уселся рядом с Любой. Теперь все места за столом были заняты. С торца, напротив Рафика и Нины, расположился нотариус, который и должен был огласить завещание.

— Итак, дамы и господа, — торжественно начал Рафик. — Мы собрались здесь, согласно желанию покойного Георгия Егоровича, чтобы узнать его предсмертную волю. Начну я, как его официальный поверенный в делах.

— Да брось ты, Раф, — лениво сказал Николай и облизал сухие тонкие губы. — Все, деда больше нет, и твое главенство закончилось. Давай заслушаем, что там дед кому из нас отписал, и разойдемся.

— Подожди, Коля. — Аббасов говорил ровно, но такая мощная уверенность звучала его в голосе, что Николай стушевался, начал поправлять узел галстука, как будто тот душил его, провел рукой по полированной поверхности стола, оставляя мутные следы. Руки у него, получается, были влажными, если не сказать, мокрыми.

— Итак, — Рафик надел очки и обвел всех присутствующих строгим взглядом, — для начала я должен сообщить вам, что состояние Георгия Егоровича Липатова на момент его смерти оценивалось в сто пятьдесят миллионов долларов США.

По кабинету пронесся еле слышный шелест — вздох как минимум девяти человек. Впрочем, прислуга вздохнула тоже.

— Однако должен вам сообщить, что в наследственную массу попали далеко не все эти деньги, а точнее — лишь малая их толика.

— Что ты хочешь этим сказать? — требовательно спросила Вера Георгиевна.

— Именно то, что говорю. — Сбить Аббасова с толку было непросто. — За два года до своей смерти Георгий Егорович основал трастовый фонд, в который перевел сто двадцать миллионов долларов. Для тех, кто не знает, трастовый фонд представляет из себя доверительную собственность, при которой имущество, являющееся собственностью учредителя фонда, коим и выступал Георгий Егорович, передается в распоряжение доверительного собственника. Сторонами при подписании трастового договора являются учредитель фонда, управляющий и несколько выгодоприобретателей. Согласно пожеланиям Георгия Егоровича, в качестве управляющего был выбран я. Теперь именно на мне лежат обязанности по управлению этими капиталами, а также общая ответственность за любой ущерб или убытки, которые могут понести собственники в период моего управления.

— Ради всего святого, что это значит? — Вера Георгиевна картинно прижала к вискам длинные холеные пальцы, унизанные перстнями.

— Да все понятно, мама. — Виктор Липатов говорил отрывисто и зло. — Особенность трастовых фондов в том, что средства из него могут быть выплачены только для реализации определенной цели. На имущество, находящееся в трасте, не могут распространяться претензии ни кредиторов, ни третьих лиц, видимо, в качестве которых мы тут и выступаем. Раф, ты же хочешь сказать, что средства, выведенные в фонд, не входят в наследственную массу?

— Да, и ты, Витя, это прекрасно понимаешь. Для остальных поясню, что особенность траста как иной формы держания собственности состоит именно в том, что имущество траста не принадлежит учредителю, который теряет право на него с момента передачи имущества управляющему, а значит, не может быть распределено между наследниками до истечения срока действия трастового договора.

— И когда же истекает этот срок? — Нина сказала бы, что Виктор Липатов держится достойно. Его гнев выдавала только быстро-быстро бьющаяся жилка на виске.

— Через пятьдесят лет с момента смерти учредителя. Через пятьдесят лет средства, находящиеся в трастовом фонде, будут распределены, согласно условиям договора, в равных долях между всеми живущими на тот момент наследниками Георгия Липатова, включая его детей, внуков, правнуков и праправнуков, если такие появятся.

— Это нечестно. — Голос Гоши, тонкий, отчаянный, как вскрик обиженного ребенка, повис в гулкой тишине кабинета.

— И это ты говоришь, Гошка? — Голос Виктора был полон иронии. — Пожалуй, из всех присутствующих только у тебя и есть шанс получить часть этих денег через пятьдесят лет. У тебя и у моей Нателлы. Лично я прожить столько не планирую. Даже у деда не получилось, а я пожиже его буду. Но вот что мне интересно, дорогой мой Рафик, а как ты собираешься управлять трастом в течение пятидесяти лет? Намереваешься в здравом разуме дотянуть до ста?

— Шутку оценил, — сухо сообщил Рафик. — С момента смерти Георгия Егоровича у фонда, который он создал, появляется второй доверительный собственник или попечитель, это уж как вам будет угодно. На основании договора им становится юридическая фирма «Павлов и партнеры». Согласно решению директора компании, в данный момент представлять ее в данном деле будет Нина Григорьевна Альметьева. Именно для этого она и приехала в Знаменское.

— Я? — Нина даже растерялась. — Почему я? Представитель нашей фирмы — так говорится в договоре.

— Совершенно верно. И распоряжением вашего директора, господина Павлова, в качестве этого представителя они с Липатовым определили вас. Сегодня вы вступаете в должность. С этого момента в случае смерти или недееспособности одного из нас второй будет должен выбрать иного попечителя. Вы, Нина Григорьевна, сделаете это, если что-то случится со мной. Я — если что-то случится с вами.

— Бред, бред, — прошептала Нина. — Я не умею управлять такими деньгами.

— Найдете того, кто умеет, — любезно сообщил Рафик. — Так как пока я отлично себя чувствую и умирать не собираюсь, то успею обучить вас этой нехитрой науке. Пока же на правах второго попечителя я прошу вас огласить оставшуюся информацию по трастовому договору.

— Да, сейчас. — Нина провела ладонью по лбу, прогоняя головокружение. В конце концов, она была первоклассным юристом и не собиралась сдаваться так быстро. — Итак, управляющие обязаны совершать с имуществом те операции, которые будут приносить максимальную прибыль выгодоприобретателям. В качестве последних Георгий Липатов указал своих дочерей, Веру Георгиевну и Надежду Георгиевну, а также невестку Ольгу Павловну, которые пожизненно будут получать из прибыли фонда суммы своего ежемесячного содержания, которое получали и при жизни Георгия Егоровича. Также доход от прибыли фонда в размере десяти тысяч долларов ежемесячно положены Любови Суворовой, на момент смерти Липатова его домработнице.

— Ах! — вскрикнула Люба и тут же упала в обморок. Бледная, с трясущимися губами Валентина бросилась ее поднимать. Никита быстро поднялся и налил стакан воды.

— Небольшая пожизненная рента с доходов фонда также назначается Валентине Сергеевне Юмашевой, помощнику и секретарю Георгия Егоровича, а также его водителю Игорю. Управляющие фонда, то есть Рафик Валидович и, получается, я, будут получать денежное вознаграждение за свою работу в размере одного процента от получаемой фондом прибыли. Сто пятьдесят тысяч долларов ежемесячно мы обязаны выплачивать наследнику Липатова, который получит по завещанию данную усадьбу, чтобы тот мог ее содержать. И это все указания по бенефициарам, которые указаны в договоре. Остальная прибыль фонда, оставшаяся после указанных выплат, будет накапливаться на счете и увеличивать основной капитал.

— А кто наследник усадьбы? — с надеждой в голосе спросил Гоша.

— Не знаю, — Нина пожала плечами. — Это мы выясним, когда нотариус огласит завещание.

— Ловко ты устроился, дорогой мой названый братец Рафик. — Вера Георгиевна шипела, как змея. — Думаешь, получится увести у семьи сто двадцать миллионов зеленью, да еще получать за это зарплату? А нас оставить на жалком пособии? Да отец из ума выжил, когда придумал такое.

— Вера, Георгий Егорович оставался в здравом уме до последних своих дней, — спокойно ответил Рафик. — Он просто защитил свои деньги от того, что вы их промотаете. Доходы от его состояния будут приносить выгоду вашей семье и вашим детям много лет после того, как его уже не будет. И уверяю тебя, это совершенно законно. Я, как управляющий фондом, получил особые инструкции по распределению трастового дохода и капитала между выгодоприобретателями при наступлении некоторых заведомо предусмотренных учредителем условий, к которым относилась и его смерть. Такие условия были включены в его письмо-пожелание, что зафиксировала фирма «Павлов и партнеры». Георгий Егорович, как учредитель, предусмотрел условия замены попечителя, оговорил вопрос о передаче этого права другому лицу, то есть Нине Григорьевне. Да, вы не получите всех денег сразу. Вам достанется лишь пассивный доход плюс то, что описано в завещании. Но ни ты, ни твои дети, ни твои внуки и их дети не смогут потратить активы траста для погашения долгов или, скажем, закладывать их для получения кредитов. Деньги надежно защищены и останутся в семье. А я сделаю все, чтобы их приумножить.

— Неужели ты так нас любишь? — язвительно спросил Николай. Казалось, что происходящее не заботит его нисколько, словно он только что и не лишился возможности получить значительную часть потенциального наследства.

— Вовсе нет. Но я любил и уважал вашего отца и деда, — спокойно ответил Аббасов. — Он дал мне все, что у меня есть, и в благодарность я сделаю все то, о чем он меня попросил.

После небольшой суматохи, вызванной сообщением Аббасова, слово все-таки передали нотариусу. Оглашение завещания, как предугадывала Нина, должно было стать причиной очередного витка скандала. И она не ошиблась.

В имущество, наследуемое после смерти Георгия Липатова, входила усадьба Знаменское со всем, что находилось на ее территории, три автомобиля, довольно дорогих, а также коллекция марок. Это было все, что оставлял Георгий Егорович своим наследникам. По условиям завещания усадьба отходила Тате. Соответственно, она становилась и бенефициаром трастового фонда, из которого должна была ежегодно получать значительную сумму на содержание усадьбы. Обременением усадьба не облагалась, и Тата была вольна продать ее в любой момент, правда, теряя после этого право на деньги, полагающиеся для ведения хозяйства.

— Продаст она, как же, — язвительно сказала в пространство Вера Георгиевна. — Будет держать все в своих маленьких цепких лапках. Дедушкина любимица. Так и знай, что я больше ногой не ступлю на территорию Знаменского.

— Да как хотите, тетя Вера, — спокойно сказала Тата. Она выглядела уставшей и измученной. То ли дедово наследство ее не радовало, то ли она переживала из-за склоки, разгоравшейся у нее на глазах. — Усадьбу я, конечно, продавать не буду. И не из-за денег, а из-за того, что дед любил это место и меня приучил любить. Естественно, дом всегда будет открыт для всех, кто захочет приехать. Ваши комнаты останутся за вами. Но заставить вас силой приезжать сюда, фактически на могилу деда, я не могу.

Три автомобиля — новенький внедорожник «Лексус», удобный «Мерседес» представительского класса и еще один «Мерседес», но раритетный, шестидесятого года выпуска, — дед оставил внуку Гоше. Легкая тень улыбки осветила его худое лицо. Машинам парень был очень рад. Коллекция марок была завещана в равных долях внукам Виктору, Николаю и Артему.

— Нехило, — довольно сказал Артем. — Я, конечно, к коллекционированию равнодушен, но в деньгах это очень даже здорово получается. У деда такие марочки были — закачаешься.

— Марки? У деда? Впервые слышу, что он вообще увлекался филателией, — заявил Гоша. — Нет, парни, я считаю, что мне повезло больше. У Татки дом, который невозможно продать, чтобы не остаться на бобах, у вас никому не нужные бумажки, а у меня тачки. Жаль, что баблосы обломились, но я тачки продам, да и мама поможет. Правда, мамуля?

Ольга Павловна с нежностью посмотрела на младшего сына.

— Ну, что-либо продать ты сможешь только через полгода, когда завещание вступит в силу, — сообщил Гоше Виктор. — А насчет марок ты не прав, потому как всего-навсего малолетний обалдуй. Дедова коллекция марок потянет на пару-тройку миллионов баксов, если не больше. Колька, помнишь, он нам ее в прошлый наш приезд на Новый год показывал? Я не очень помню, что именно там было, но стоимость тогда оценил, хоть и примерно.

— Миллионы баксов? — Лицо у Гоши вдруг стало обиженным, почти злым. — Я так и знал, что эта старая сволочь меня кинет. Всем досталось что-то стоящее, только мне железо, которое, оказывается, еще и продать нельзя. Ну почему? Почему? Я такой же внук, как и вы, но мне он марки отчего-то не оставил.

— Да ты и знать про них не знал, — насмешливо сказал Виктор. — Ты ж пять минут назад заявлял, что это никчемные бумажки, а теперь получается, что они тебе срочно понадобились?

— Да ладно, Гошарик. — Николай безучастно потянулся и повернулся к младшему двоюродному брату: — Ну хочешь, я с тобой поделюсь этими марками, когда они мне достанутся?

— Что это еще за аттракцион неслыханной щедрости? — резко спросила Вера Георгиевна. — Коля, если дед оставил эти марки тебе, то ты ими и владей. Сашкиным детям и так немалый куш достался. Вот еще, нашими крохами с ними делиться.

— Да брось, мама, — Николай беспечно махнул рукой. — По сравнению с мировой революцией деньги — ничто.

— Какой революцией? — Теперь уже Вера Георгиевна всерьез всполошилась. — Ты связался с либералами? С оппозицией? Боже мой, тебя уволят, арестуют… На что ты будешь жить? А что будет с твоим братом? Его уволят из Газпрома.

— Мама, мама, ни с кем я не связался, успокойся. — Николай досадливо поморщился и провел рукой по лбу, как будто у него болела голова. — Главное — жить, а на что — это уже второй вопрос. Но, чтобы тебя утешить, скажу, что меня никто не увольняет, и Витьку тоже.

— Я не поняла, — вступила в разговор Надежда Георгиевна и отправила в рот аккуратное маленькое пирожное со взбитыми сливками, — а что, мне папа разве ничего не оставил? Может быть, вы не до конца дочитали, уважаемый?

— Ни мне, ни тебе, — зло уточнила ее старшая сестра, — только нашим мальчикам.

— В завещании еще имеется приписка, что не указанным в нем родственникам положены доходы от капиталов, находящихся в трастовом фонде. Эту информацию вы уже заслушали от Рафика Валидовича и Нины Григорьевны. — Нотариус слегка поклонился в сторону названных. — Также в завещании указано, что Георгий Егорович Липатов не оставляет ничего своей младшей дочери Мальвине Липатовой, поскольку еще при своей жизни передал ей все, что считал нужным. Дата, подпись. Всё.

— Мальвине? А при чем здесь Алька? Да отец про нее много лет и слушать не хотел. — Вера Георгиевна поднялась с кресла и гневно уставилась на собравшихся: — Что он ей передал? Когда? Он отнял это у наших детей!

— Алька ему тоже дочь, — мимоходом заметил Рафик. — Мне странно, Вера, что ты об этом забыла.

— Она своим поведением вычеркнула себя из списка его детей, — ответила Вера. — Отец много раз об этом говорил. Он не мог ей ничего оставить.

— Так он и не оставил, — философски заметил Артем. — Все, что он считал нужным ей отдать, он отдал при своей жизни. С тем же успехом это могло быть и двадцать лет назад. Так что береги нервную систему, тетя Вера.

— Нет, я все равно не поняла. — В голосе Надежды послышались плаксивые нотки. — Что мне оставил папа?

— Мамочка, — Артем подошел к матери и обнял ее за полные плечи, — ты будешь получать такое же ежемесячное содержание, как сейчас. У тебя будет все, что тебе нужно. И это главное. Правда ведь?

— Чистая правда, — сообщила Надежда Георгиевна и, улыбнувшись, потянулась за новым пирожным.

— Ну что ж, если мы закончили и всем все понятно, то давайте отпустим господина нотариуса и разойдемся, — подытожил Рафик, вставая со своего стула. — Встретимся за ужином, там и поговорим. Если же у кого-то будут вопросы, то я буду здесь, в кабинете, и готов на них ответить. Витя, тебе не интересно, куда и как я вложил деньги фонда?

— Интересно, — Виктор говорил, впрочем, довольно флегматично, — но не настолько, чтобы я тратил на это время. Ты — хороший бизнесмен, Рафик, так что я убежден, что ты сделал все правильно. Ко мне напрямую это не относится, в твоей честности я убежден, так что за маму спокоен. Остальное меня не касается.

— Тебя только что оставили без штанов, а ты спокоен, и тебя ничего не касается. — Марина вдруг вскочила с кресла и нависла над мужем: — Тряпка, слизняк, ничтожество. Да ты представляешь, как бы мы могли жить, если бы ты получил свою долю ВСЕХ денег!

— Душа моя. — Он смерил жену взглядом, в котором сквозила безмерная усталость. — Все свои деньги я заработал сам, хотя мне тут уже и намекали, что своим положением в обществе я обязан деду. Мне на жизнь хватает, Нателлу я тоже обеспечил. Ее задача — получить образование и удачно выйти замуж.

— А я? — В голосе Марины послышались слезы.

— А что ты? — Виктор пожал плечами. — У тебя, моя дорогая, столько шматья и украшений, что впору открывать магазин. Если ты все это не ценишь, то это твоя проблема. Кстати, я не очень понимаю, почему тебя так волнуют размеры моего состояния. Надеешься при разводе захапать половину? Не получится, любимая. Именно для защиты от таких поползновений дед и создал трастовый фонд.

— Мерзавец, дурак, идиот! — Марина все-таки залилась слезами и выскочила из кабинета. Остальные задвигали мебель, заговорили громче, чем нужно, чтобы скрыть неловкость от сцены, свидетелями которой стали.

— Забей, брат, — Николай хлопнул Виктора по плечу. — Вот я потому и не женюсь, что знаю — все беды от баб. Не грузись.

— Да я и не гружусь. — Виктор говорил как-то вяло, как будто из него выпустили весь воздух. — Перебесится — перестанет. Не впервой.

На этом процедуру оглашения завещания можно было считать закрытой.

* * *

Чарушин отозвал в сторону Тату, тронув ее за рукав:

— Нам бы переговорить.

— Да, конечно. — Молодая женщина выглядела рассеянной. — Не обращайте на меня внимания, Никита, мне немного не по себе. Я, конечно, понимала, что дед обязательно оставит мне что-то. Деньги. Честное слово, я не думала о том, сколько. Но получается, что он оставил мне усадьбу, которая представляет собой целое состояние, да еще и средства на ее содержание, которые значительно превышают потребности. С одной стороны, я теперь богатая женщина, которая может себе позволить не работать, переехать сюда и жить здесь круглый год, занимаясь хозяйством. С другой — это не по мне. Я люблю свою работу и никогда не хотела стать рантье, озабоченной лишь вопросом, ровно ли подстрижены кусты и какой соус сегодня подадут на обед. Ну и, кроме того, я просто боюсь, что не справлюсь с ответственностью за усадьбу. Это же только выглядит красиво, но на самом деле кусты все-таки нужно подстригать, платить налоги, чинить прохудившуюся крышу и периодически менять протекающие трубы.

— Ерунда. — Никита ободряюще улыбнулся. — Глаза боятся, а руки делают. Не думаю, что это сложнее химии органических соединений, которой вы занимаетесь. И потом, я уверен, что Рафик не откажет вам в помощи.

— Это вне всякого сомнения. — Тата впервые за время их общения улыбнулась открыто и радостно. — Рафик — один из самых чудесных людей, которых я знаю. И он никогда нас не бросит.

— Тата, а вы можете рассказать мне историю появления Аббасова в вашей семье? Он так предан Георгию Егоровичу, а вы с таким восторгом о нем говорите. Кто он? Откуда взялся?

— О, это удивительнейшая история. — Тата рассмеялась, будто колокольчик прозвенел в тишине опустевшего кабинета. Разошлись родственники, куда-то исчез даже Рафик, пообещавший остаться, чтобы ответить на оставшиеся у кого-то вопросы. Сейчас в комнате они с Никитой были вдвоем. — Если бы она произошла не в моей семье, а мне ее рассказал кто-то другой, я бы ни за что не поверила.

Тата принялась рассказывать, и Чарушин действительно верил с трудом, настолько не соотносились излагаемые Татой факты с образом, который сложился у него в голове за последние несколько дней, сурового и непримиримого Липатова.

Тридцать три года назад, когда жена Липатова Софья еще была жива, она работала заместителем директора одной из областных вещевых баз. Услышав это, Чарушин коротко усмехнулся: где ж еще могла работать жена директора крупного завода, как не заведовать дефицитом. Однажды судьба забросила ее в служебную командировку в Азербайджан. Гостеприимство принимающей стороны было по-настоящему восточным. О гостинице не шло и речи, Софья Александровна поселилась у директора предприятия, к которому приехала договориться о поставке хлопковых тканей.

Его жена Адиля прониклась к Софье, дым в кухне стоял коромыслом, готовились самые вкусные блюда национальной кухни, не закрывались двери от гостей, рекой лилось вино, настоящая азербайджанская «Матраса», вкус которой Софья запомнила на долгие годы, не прекращались разговоры за полночь. Софья и сама не знала, отчего ей так интересно с этими совсем не знакомыми ей доселе людьми.

Недельная командировка пролетела так быстро, что Софья ее и не заметила. Казалось, еще вчера переживала, что надолго уезжает из дома, оставляя маленькую дочку, позднего ребенка, на которого не могла наглядеться и надышаться. А теперь пора паковать чемоданы, собираясь в обратный путь.

Накануне отъезда на огонек заглянула соседка, принесла собственноручно изготовленную шекербуру. Софья ела и не могла оторваться. Нежнейшее дрожжевое тесто таяло во рту, оставляя на языке начинку из дробленого фундука с сахаром. Вкусно было, не передать словами. Софья украдкой раздумывала, прилично ли будет взять еще штучку, краем уха прислушиваясь к разговору соседки с хозяйкой дома. Рассказывала женщина про старшего сына своего брата, талантливого, способного мальчика, только что окончившего школу. Парень из горного селения не мог рассчитывать на поступление в институт, несмотря на то что окончил школу с золотой медалью. В математике, химии, физике он разбирался отлично, только у его простых родителей не было денег на взятки.

— Вот повезло нашему соседу Акшину, у него знакомые в Ленинграде живут, — говорила женщина. — Приютили его дочку, та в Институт культуры поступила, на библиотекаря учится, уж закончит через год. А моему брату рассчитывать, кроме себя, не на кого. Пропадет же мальчишка, вот как есть пропадет. Он способный, ему учиться нужно, а возможности нет. Вот скажи мне, Адиля, есть ли на свете справедливость?

Вкуснейшая шекербура была ли тому причиной или то внимание, которым окружили Софью в этом гостеприимном доме, но она внезапно, даже для самой себя, сказала:

— Вот что. Я завтра домой улетаю. Живу, конечно, не в Ленинграде, в Череповце, но и у нас в области Политехнический институт имеется. Если успеете собрать до завтра вашего племянника, то я увезу его с собой. Мой муж — большой человек, с поступлением в институт проблем не будет, а дальше уж парень пусть сам старается, учится как следует. Где поселить — найдем, с едой поможем, приглядим первое время, чтобы глупостей не наделал. Хотите?

Соседка залилась слезами, бросилась целовать Софье руки, Адиля смотрела на свою гостью благоговейно, со слезами на глазах, на шумиху вышел хозяин, услышал о предложении Софьи, торжественно водрузил на стол азербайджанский коньяк десятилетней выдержки. За прощальными разговорами и пиршеством провели чуть ли не всю ночь, лишь соседка куда-то подевалась, видимо, сообщать радостную новость своему брату.

Наутро невыспавшаяся, хмурая от винно-коньячного похмелья Софья вылезла из «Волги» у здания аэропорта, приняла от водителя свой чемодан, расцеловала в обе щеки заплаканную Адилю, по очереди обошла всех, кто приехал попрощаться с ней, а народу собралось немало. В общей толчее она не сразу заметила худенького юношу, почти мальчика, стоящего чуть в стороне. Черные брюки с острыми, тщательно заглаженными стрелками, белоснежная рубашка с закатанными рукавами, небольшой фибровый чемоданчик в одной руке и связка книг в другой. Таким Софья Липатова увидела Рафика Аббасова в первый раз.

— А это и есть наш Рафик. — Мальчишку чуть подтолкнули в спину, заставив сделать шаг вперед. Он неловко переступил длинными ногами, покраснел, дернул тонкой шеей с выступающим кадыком, поздоровался смущенно. — Билет мы купили. Вот, «Баку — Москва», все как положено.

Софья на минуту испугалась той ответственности, которую взяла на себя. Мальчик выглядел чистеньким и спокойным, но, как известно, чужая душа потемки. Как он поведет себя, оставшись в чужом городе без родительского присмотра. Справится ли с ним Софья. Не наделает ли бед. На эти вопросы у нее не было ответа. Но не откажешься теперь, когда он стоит перед тобой и все надежды на новую, интересную жизнь просто написаны на его красивом, породистом лице с крупными чертами.

Подали на посадку самолет. Софья вздрогнула, прогоняя сомнения, и обняла Рафика за плечи, приглашая идти с нею.

— А верхняя одежда у него какая-нибудь есть? — вдруг опомнилась она. — У нас и летом-то бывает прохладно, а уж осень скоро, а потом и зима. Морозы.

Толпа провожающих замерла, не понимая, что делать, потом кто-то из провожающих мужчин решительно снял пиджак и накинул его на Рафика:

— На, носи. Не подведи нас. Учись хорошо. Становись большим человеком.

Так, в пиджаке не по размеру, Рафик Аббасов и прилетел в Москву, а потом на поезде доехал вместе с Софьей до Череповца. Встречающему ее на вокзале мужу она сказала просто:

— Это Рафик, он поживет у нас, а потом поступит в институт. Ты должен ему помочь. Я обещала.

— Вот так все и случилось, — подытожила Тата. — Рафик действительно оказался очень способным, окончил Вологодский политех, потом еще в Москве учился, в аспирантуре, кандидатскую защитил, докторскую написал. Жил он, конечно, в общежитии, но к нам, в Череповец, приезжал на каникулы. Дед ему деньгами помогал, на практику устраивал и потом, в Москве, тоже поддерживал. Он всегда говорил, что Рафик — самый выдающийся из всех его детей, пусть и приемный.

— А как родные дети приняли то, что семья приютила азербайджанского мальчика? — полюбопытствовал Чарушин.

— Да, в общем, никак. Когда он появился, папа, тетя Вера и тетя Надя уже взрослые были, жили отдельно, со своими семьями. Да им бы и в голову не пришло идти против решения отца. Тем более что Рафик все-таки в общежитии обретался, в семье бывал лишь наездами, никого это не смущало. С родителями жила только Алька, ей тогда четыре года всего было, так вот она Рафика обожала. Он, когда приезжал, усаживал ее на шею и катал по всей квартире, а она смеялась громко, заливисто. Мне мама рассказывала. А потом, когда бабушка умерла, Рафик вообще был тем человеком, который деда из депрессии вытащил. Он к тому моменту политех уже окончил и в Москву переехал, но, когда бабушка заболела, почти каждые выходные приезжал, сидел с ней, помогал похороны организовать. И когда мой папа погиб, он тоже здорово помог. Мне тогда уже пятнадцать было, дед сюда переехал, Рафик на заводе обосновался, тогда еще, правда, он не директором был, а заместителем, но все равно работы у него всегда было море. Он приехал в Видяево, был рядом с мамой, все вопросы брал на себя, потом нас сюда перевез. В общем, он мне стал как отец. Поэтому я и уверена, что никогда он меня в беде не бросит.

— Понятно, — задумчиво протянул Никита, прикидывающий, мог ли верный Аббасов убить своего приемного отца Липатова, чтобы избавиться от возможного контроля со стороны старика? В его руках был трастовый фонд с огромным капиталом, изъять который можно будет лишь через пятьдесят лет. Что останется от этих денег к тому моменту? Как проверить чистоплотность управляющего? Стоит ли верность и преданность ста двадцати миллионов долларов?

— А почему вы обо всем этом спрашиваете, Никита? — спросила проницательная Тата. — Просто из любопытства или…

— Или, — серьезно ответил Чарушин. — Видите ли, Тата, вчера мы с Ниной Григорьевной совершили небольшую лыжную прогулку к месту гибели вашего деда. И теперь я совершенно убежден, что вы были правы. Интуиция вас не обманула. Ваш дед был убит.

— Боже мой, — Тата прижала к приоткрывшемуся рту ладошку, — какой ужас! Мне так не хотелось в это верить, Никита. Так не хотелось. Но почему вы так решили?

— Собака, — непонятно объяснил Чарушин. — На него натравили большую собаку, а он их не любил и боялся. Ваш дед запаниковал, попытался убежать, лыжи ему помешали, он запутался и упал. А дальше то ли он сам ударился головой о камень, то ли его ударили… Последнее кажется мне более вероятным. Его убили, Тата, а потом обставили все так, будто это был несчастный случай. И теперь мне очень хочется выяснить, кто именно это сделал и ради чего.

— Выясните, обязательно выясните, Никита. — Тата схватила его за руку. Ладони у нее были сухими и горячими. — Дед был непростым человеком, но, несомненно, порядочным и добрым. Да-да, добрым, несмотря на всю свою жесткость и прямолинейность. Он был достоин того, чтобы умереть естественной смертью, он никому и никогда не делал зла. И если его убили, то убийца должен быть наказан.

— Тата, а вы понимаете, что преступником, скорее всего, является кто-то из вашей семьи? Вы понимаете, что расследование, а главное, его результат нанесут всем вашим родственникам ужасный удар?

Молодая женщина немного подумала, перед тем как ответить.

— Да, понимаю, — наконец сказала она. — Вы знаете, Никита, дед как-то раз сказал мне, что нет на свете ничего важнее справедливости. Я не помню, почему об этом зашел разговор, но он сказал, что справедливость рано или поздно все равно должна быть восстановлена, даже если от этого кому-то будет больно. Я с ним согласна. Для меня будет большим потрясением узнать, что один из моих родных — убийца, и я очень надеюсь, что в ходе своего расследования вы выясните, что это не так, а виноват кто-то другой. Люба, Валентина, шофер, дворник, случайный прохожий, я не знаю. Но если все-таки это будет кто-то свой, я приму это, обещаю вам. Приму ради справедливости.

Никита наклонился и поцеловал тоненькую руку, которая до сих пор крепко обхватывала его запястье.

* * *

Атмосфера за ужином, как ни странно, была мирной. Если кто-то из родственников Георгия Липатова и испытывал жестокое разочарование, связанное с особенностями завещания и тонкостями распределения наследства, то виду не показывал. Пожалуй, напряженнее других выглядела лишь Вера Георгиевна, демонстративно фыркающая каждый раз, как в ее поле зрения оказывалась Тата. Ольга Павловна была похожа на человека, которого минуло огромное несчастье. На ее лице было написано такое облегчение, что Чарушин даже начал гадать, чем оно вызвано.

Тем, что усадьба досталась Тате? Тем, что Гоша не устроил скандал из-за того, что ему пришлось довольствоваться лишь тремя машинами? Тем, что она сама теперь обеспечена до последних своих дней? Знать бы…

За столом Рафик и Виктор обсуждали последние экономические и политические новости, Николай не поднимал глаз от ноутбука, в котором что-то увлеченно читал, Надежда Георгиевна сосредоточенно ела, полностью сконцентрировавшись на утке в брусничном соусе и крохотном отварном картофеле, исходившим ароматным укропным паром.

Артем о чем-то разговаривал с Ниной. Сразу видно, что, пользуясь случаем, брал юридическую консультацию. Он вообще был не промах, этот Артем. Никита уже успел это заметить. Выглядел добродушным простаком, но на деле тюфяком не был. И глаза у него умные, цепкие, въедливые. Сразу и не отцепишься.

Не поднимая глаз, медленно и аккуратно ела Валентина. Как будто думала о чем-то другом, постороннем, не имеющем отношения к происходящему здесь и сейчас. Сновала между кухней и столовой Люба, раскрасневшаяся, деловитая, и убирала грязные тарелки, и сменяла салат на горячее, а затем на десерт и кофе.

— Господи, впереди еще один бесконечный вечер. — Виктор со вздохом отодвинул тарелку. Звякнули приборы. — Никогда не понимал, как дед может жить в этой глуши. Сидишь запертый в четырех стенах. Так и до клаустрофобии недалеко.

— Можешь в город съездить, — спокойно сказал Рафик. — Тебя ж тут к стулу не приколачивают.

— А в городе этом вашем что? — В голосе Виктора зазвучала насмешка. — Областной драматический театр? Провинциальная картинная галерея? Или киношка в торговом центре? Ты куда мне посоветуешь отправиться?

— Да хоть по парку погуляй, — подал голос Николай. — А что, между прочим, полезно для здоровья.

— Была нужда таскаться по холодине. — Виктор снова фыркнул. — Нет, все эти сельские прелести не для меня. Скорее бы уже истек отпущенный дедом срок для выражения нашей скорби и можно было уехать домой.

— Может, марки посмотрим? — предложил Артем. — Интересно же. Я дедову коллекцию только один раз видел, да и то мельком.

— А мы смотрели, правда, Колька? — Виктор встал из-за стола, молодцевато втянул живот. — У деда прелюбопытная коллекция, надо признать. Не то чтобы я был выдающимся филателистом, но должен признать, что дед умел выбирать стоящие вещи.

— Даже интересно. — Гоша вытянул тощую шею, тоже стал выбираться из-за стола. — А мне покажете?

— Да, конечно, покажем. — Артем хлопнул его по плечу. — Пошли в библиотеку. Ну, если Раф разрешит, конечно.

— Марки ваши. — Аббасов пожал плечами. — Можете рассматривать сколько угодно. Кляссер в сейфе, но я сейчас его достану. В кабинете или в библиотеке?

— Давай в библиотеке, там можно на ковре расположиться. А, Вить, твое достоинство позволит тебе сидеть на ковре или пузо помешает? — В голосе Артема звучало дружеское подтрунивание, не больше, но глаза смотрели все так же остро, внимательно.

— Мальчишки! — Виктор махнул рукой и пошел к выходу из столовой.

— Татка, а ты пойдешь? — Артем чуть задержался в дверях, посмотрев на двоюродную сестру.

— Нет, я лучше Любе на кухне помогу, — сказала Тата. — Я ничего в марках не понимаю, если честно.

— Никита, Нина, Маришка, мы и вас приглашаем. — Артем все не успокаивался. — Это, конечно, наше с братанами наследство, но если вам интересно, то добро пожаловать.

— Нет уж, вот скукотища. — Марина повела совершенными плечами в открытом вечернем платье. — Я пойду в сауну, как говорится, почищу перышки. Ну, и Нателле позвонить нужно. Сердце матери всегда тоскует по своему ребенку.

— Сказал бы я, по кому ты тоскуешь и каким местом, — грубо сказал Виктор. В его голосе, обычно таком спокойном, даже ленивом, вдруг прорвалась плохо скрываемая ярость. — Шлюха!

— Истерик и импотент. — Марина еще раз выразительно дернула плечиком.

— Я с тобой разведусь. Ты у меня довыделываешься…

— Господи, как с тобой скучно, Липатов. Как с вами со всеми скучно. — Она повернулась и медленно пошла к выходу из комнаты, понимая, что все собравшиеся провожают ее глазами.

— Витя-а-а, это невозможно, — простонала Вера Георгиевна.

— Мама, я тебя умоляю, не начинай. — Внезапная буря улеглась так же быстро, как и возникла. Виктор снова выглядел уравновешенным и апатичным. — Все, спектакль окончен. Как написал французский драматург Эрик Эммануель Шмитт, все это просто маленькие супружеские неверности. Не берите в голову. Пойдемте смотреть марки. Если вам все еще интересно.

— Мне интересно, — сказал Никита, обменявшись с Ниной быстрым взглядом. Вообще-то после ужина он планировал сходить в коттедж к жене и сыну, но сейчас принял решение остаться. Ему показалось вдруг, что это важно.

— И мне, пожалуй, — кивнула Нина.

На самом деле больше всего на свете ей хотелось подняться в свою комнату и немного подумать. Все, что происходило в этом доме, ей отчего-то не нравилось. Вчерашняя лыжная прогулка и сделанное на ней открытие были ли тому виной, неожиданная ответственность за огромное состояние, вложенное в траст, или поведение Павлова, который по-прежнему молчал и не выходил на связь, она не знала.

Тревога съедала ее изнутри, требовала выхода, а выпустить ее, запертую внутри черепной коробки, можно было, лишь разложив все мысли по полочкам и дав себе ответы на все вопросы, даже неприятные. Так уж Нина Альметьева была устроена. Думая, она успокаивалась. Но Никита дал понять, что она нужна ему в библиотеке, и Нина решила пойти. В конце концов, интересно же, чем все это кончится.

Когда она вошла в библиотеку, мужчины уже сидели на полу и в предвкушении смотрели на кожаный кляссер с тиснеными корочками. Не очень большой, но солидный, дорогой.

В темном углу, практически за шторой, притулилась Валентина. Странно, что она тут делает, ее же не звали. Или все еще по привычке выполняет обязанности секретаря? Незаметная, серая, словно мышка, она с тревогой и беспокойством следила за тем, как руки трогают кляссер, открывают обложку, начинают листать глянцевые страницы с маленькими квадратиками, уютно устроившимися в своих гнездышках.

— И кто понимает, что это такое? — спросил Артем. — Раф, ты?

— Никогда не увлекался филателией, — спокойно ответил Аббасов. — В эту часть своей жизни Георгий Егорович меня никогда не посвящал.

— Ты, Вить?

— Да я поверхностное представление имею, если честно. — Было видно, что старшему из братьев стыдно признаться в собственном несовершенстве.

— Тоже мне, бином Ньютона. — Николай усмехнулся, взял кляссер в руки, открыл на первой странице. — Эх вы, профаны. А еще интеллигентами прикидываетесь. Дайте сюда и учитесь, пока я жив. Кстати, если вы думаете, что наш дед был охренительным филателистом и коллекционером, то ошибаетесь. Он не собирал уникальную коллекцию, он вкладывал деньги. Поэтому в этом кляссере марок немного, но все они на вес золота. К примеру, вот эта. — Он ткнул пальцем в квадратик на первом листе и начал свой рассказ.

— Знаменитая «Баденская ошибка» — почтовая марка из первого выпуска Великого герцогства Баден. Черный прямоугольник на сине-зеленой бумаге, выпущенный в 1851 году, с указанием номинала посередине. Первая серия марок состояла из четырех наименований, каждая из которых изготовлена на бумаге определенного цвета. Так, почтовые марки в девять крейцеров печатались на розовато-лиловой бумаге, в шесть крейцеров — на сине-зеленой. Однако в какой-то момент что-то пошло не так, и типографский работник перепутал, напечатав марку номиналом в девять крейцеров на сине-зеленой бумаге. Ошибку заметили спустя почти полвека.

— До наших дней дожило всего четыре экземпляра «Баденской ошибки». — Голос Николая звучал с присущей ему монотонностью, но окружающие слушали внимательно. В библиотеке повисла тишина. — Один хранится в Музее связи в Берлине, три других сменили уже множество частных владельцев. И вот один из экземпляров оказался в коллекции у нашего деда.

— И сколько она стоит? — хриплым голосом спросил Гоша и откашлялся.

— За сколько и где купил ее дед, я не знаю. — Николай пожал плечами. — Но на последнем аукционе в две тысячи восьмом году неизвестный покупатель приобрел «Баденскую ошибку» за полтора миллиона евро. Возможно, это и был дед. Не думаю, что с тех пор она подешевела.

— Полтора миллиона евро? — В голосе Гоши слышалось недоверие. — Ты хочешь сказать, что только одной этой штукой дед подарил вам полтора миллиона евро?

— Ну да. — Николай обвел взглядом сидящих рядом на ковре братьев. — Мне, Витьке, Темке.

— Охренеть, — совершенно искренне произнес Артем. — Я, конечно, понимал, что дед вряд ли будет вставлять в завещание макулатуру, но столько…

— И что там еще есть? — Голос Гоши звучал так безразлично, что Никита понял — парень с трудом сдерживается.

— Да вот. — Николай перелистнул страницу кляссера. Открылся новый лист с аккуратно вложенной под пленку маркой.

— Эта марка называется «24 цента». Выпущена в США в тысяча восемьсот шестьдесят девятом году и ни разу не использована, то есть не погашена. Ее особенность в перевернутом центре. Он расположен вверх ногами по отношению к остальному тексту. Оценивается примерно в миллион долларов с копейками. Так что тоже очень достойный экземпляр.

Артем присвистнул. Гоша же выглядел совсем больным. Помимо воли Чарушин думал о том, как должно быть обидно мальчишке, что он, четвертый, самый младший внук, отчего-то не был включен дедом в список наследников коллекции. Впрочем, может, и верно? Чтобы распоряжаться таким состоянием, нужно достигнуть зрелости. Душевной зрелости прежде всего. Можно ли рассчитывать на нее, если речь идет о двадцатидвухлетнем парне?

— А вот это уже попроще, — Николай перелистнул еще страницу. — Это «250 лет Полтавской битвы». Невыпущенная советская марка пятьдесят девятого года прошлого века. Номинал сорок копеек, а сегодня стоит почти двадцать тысяч баксов. По сравнению с двумя предыдущими — копейки.

Артем засмеялся.

— Хороши копейки, — сказал он. — У моей фирмы годовая прибыль такая, да и то в хороший год.

Следующей показанной Николаем маркой была советская же «авиапочта» номиналом в пять рублей и напечатанным на ней самолетом «Ф-111». Она стоила почти девяносто тысяч долларов.

Помимо воли рассказ увлек Чарушина, который больше следил за речью Николая Воронина, чем за реакцией собравшихся. Он видел, что Нина, напротив, почти не увлечена марками, а изучает заметно расстроенного Виктора, расслабленного Николая, возбужденного Артема и смертельно обиженного Гошу.

Но, разгоряченный филателистической магией, Чарушин совершенно упустил из виду, что за собравшимися наблюдает не только Нина. Сидящий на диване Рафик, казалось не участвующий в беседе, не спускал своих черных, блестящих восточных глаз с сидящих на полу братьев. Удивило бы Никиту и выражение лица притаившейся в углу Валентины. Секретарша Липатова безмолвно смотрела на разворачивающееся действие, сцепив руки на груди. Костяшки пальцев ее побелели, в глазах стояли слезы.

«Базельская голубка» 1845 года, единственный экземпляр почтовой марки, выпущенной для этого кантона, по словам Николая, стоила порядка тридцати пяти тысяч долларов. Первый почтовый выпуск Советского Союза в честь Великой Отечественной войны под названием «Будь героем», оцененный всего в две тысячи долларов (в этом месте Никита усмехнулся. Даже недолгого пребывания в этой комнате ему, нищему менту, хватило, чтобы подумать о двух тысячах долларов с приставкой «всего). Стоивший примерно в два раза дороже бразильский «Бычий глаз». Китайская «Вся страна красная», выпущенная во время культурной революции и кладущая сейчас в копилку братьев еще миллион долларов. Американская «Голубая Александрия» за миллион и советская «Голубая гимнастка», выпущенная в честь сорокалетия советского цирка и стоящая чуть менее пятнадцати тысяч. На последней странице кляссера расположилась «Двойная Женева» за шестьдесят тысяч, редкая швейцарская марка, третье по возрасту филателистическое изделие в Европе.

Да, надо было признать, что коллекция Георгия Липатова содержала самые разные марки, но все они были по-своему уникальны. Николай перелистнул последнюю страницу и закрыл обложку.

— Немного, — сообщил Артем. — Я уж было настроился слушать тебя всю ночь.

— Немного, но нам хватит, — заметил Виктор, отчего-то выглядевший задумчивым. — Хотя я думал, что будет больше. Но и на том спасибо. Раф, когда мы сможем их забрать?

— Через полгода, по закону. — Аббасов встал с дивана, принял из рук Воронина кляссер и сунул его под мышку. — Мне, кстати, кажется, что за это время вам нужно решить, как вы будете это все делить и вообще, что станете с этим делать.

— Решим, времени еще навалом. — Артем энергично вскочил, пару раз присел, чтобы размять затекшие ноги. — Я бы оставил что-то не очень дорогое как память о деде. А остальное продал.

— Ну и дурак, — равнодушно сказал Виктор. — Деньги ты быстро профукаешь, а эти марки будут только дорожать. Так что я бы оставил коллекцию нетронутой. На черный день, так сказать.

— А мне вообще все равно, — сообщил Николай.

— Как это? — В голосе Артема звучало неприкрытое изумление. — Тут марок больше чем на пять мультов зеленью. И тебе все равно, что мы будем с ними делать?

— Решу через полгода. Полгода, ребята, это очень большой срок. Его еще надо прожить, а уже потом приступать к разделу. Не хочу делить шкуру неубитого медведя.

— Медведь-то как раз убитый. — Голос Гоши звучал звонко-звонко. — Сдохший старый медведь, подлый и вонючий. Господи, как же я рад, что он подох! Он никогда меня не любил. Он всегда меня ненавидел. И он ничего мне не оставил, кроме груды старого железа. Ненавижу его. И вас ненавижу. Хоть бы вы тоже все сдохли. Все, до одного.

— Гошан, перестань. — Артем подошел поближе, положил руку на плечо двоюродному брату, но тот скинул ее. — В конце концов, ты не единственный, кого дед обделил. Эта наша тетка, которую мы никогда не видели, Мальвина. Ей же тоже ничего не досталось. Ее вон даже на похороны не позвали.

— И что мне с того? — В голосе Гоши звенели слезы.

— Тебе ничего. Я просто хочу сказать, что в своих пристрастиях дед был не всегда справедлив. Но это были его принципы, его решения и его воля. Смирись, иначе сожрешь себя изнутри.

— Да пошли вы все! — Парень выбежал из библиотеки, гулко застучали в коридоре его дробные шаги. Артем хотел было выскочить за ним, но не успел. В углу комнаты послышался непонятный стук. Это упала в обморок Валентина. Рафик, Артем и Нина бросились ее поднимать. А Виктор и Николай лишь смотрели на поднявшийся переполох.

— Ты тоже об этом подумал? — услышал Никита серьезный голос старшего брата.

— О чем?

— О том же, о чем и я.

— Вить, ради бога, я не читаю твои мысли. — В голосе Николая слышалась усталость. — Если честно, я думаю, что мне пора бы уже лечь в постель. Чувствую себя совершенно измотанным.

— А я вот думаю о другом. — Голос Виктора стал еще задумчивее, хотя звучал довольно громко. — Я думаю о том, что она должна здесь быть. Должна, и всё. Но ее почему-то нет. И хотел бы я понять почему.

Николай потер виски и вышел из библиотеки. В эти минуты он выглядел совсем больным. Виктор еще немного постоял, разглядывая, как усаженную на стул Валентину отпаивают водой, налитой из хрустального графина, и тяжелыми шагами пошел прочь. С лица его так и не сошло озадаченное выражение.

— Надо подумать, — пробормотал он себе под нос. — Если я хорошенько подумаю, то обязательно пойму, что все это значит и где она.

* * *

С утра совершенно неожиданно для себя Нина отправилась на прогулку. Пойти на лыжах она, конечно, не отважилась, но, помня о том сказочном впечатлении, которое оказала на нее усадьба при первом знакомстве, решила пройтись пешком по дороге до больших ворот и обратно.

Когда она вышла из дома, часы еще не показывали и семи утра. Она и сама не знала, почему так рано проснулась сегодня. Открыла глаза в полной темноте, покрутилась с боку на бок, убедилась, что больше не заснет, и встала, внезапно решив погулять. Что еще делать ранним зимним утром в огромной загородной усадьбе, как не гулять?

Быстро проверив телефон на предмет сообщений, писем или звонков от бесповоротно пропавшего Сергея Павлова и в очередной раз удивившись непостоянству человеческих отношений, Нина быстро приняла душ, оделась потеплее и сбежала вниз, уверенная, что все в доме еще спят.

Действительно, свет не горел даже в кухне, где часов с семи обычно готовила завтрак Люба. Нина вытащила с вешалки в прихожей свою шубку, посмотрела на нее с сомнением, повесила обратно и решительно направилась в подвал, за тем же лыжным костюмом, который облюбовала пару дней назад. Полностью одетая, она снова подошла к дверям, начала возиться с непослушными замками и вдруг застыла, привлеченная странным звуком, а главное, светом. Именно такой луч света, неровный, пляшущий небольшим кружком, отражающийся то от пола, то от стен, создавал фонарик.

Кто-то крался по коридору первого этажа. Не шел, а именно крался, стараясь создавать как можно меньше шума. Не зная зачем, Нина шагнула за вешалку и вытянула шею, чтобы разглядеть происходящее получше. Перед лестницей появилась Вера Георгиевна, по всей видимости, шедшая со стороны кабинета и библиотеки. Фонарик, который она держала в руках, описал дугу. Видимо, почтенная дама убеждалась, что в холле, кроме нее, никого нет. Затем она как-то повернула фонарь, и свет озарил небольшую, довольно изящную шкатулку, которую старшая дочь Липатова держала в руках.

Несколько секунд пожилая женщина стояла неподвижно, как будто раздумывая, что ей делать дальше, затем, видимо, решилась, подошла к стенному шкафу в прихожей, отодвинула дверцу и зашуршала внутри. Нина, находящаяся от нее в двух метрах, стояла за вешалкой ни жива ни мертва, понимая, что никак не сможет объяснить свое поведение, если ее обнаружат.

«По закону подлости именно сейчас мне должен позвонить Сергей, — с некоторой долей юмора подумала она. — Меня обнаружат, выволокут на свет божий, начнут проводить расследование, отчего я пугаю пожилых леди рано утром. И если Вера, свет, Георгиевна от моего вызывающего поведения не помрет от разрыва сердца, то я еще легко отделаюсь. Может, хоть пытать не будут. А что, с этой семейки станется».

Впрочем, Сергей не позвонил. Он, видимо, вообще не собирался ей звонить, отправив в командировку, чтобы зачем-то на десять дней остаться на свободе. Даже возможностями соуправляющего трастовым фондом пренебрег. Отдал любовнице лакомый кусок, лишь бы спровадить ее на время. Зачем? Вот что хотелось бы знать.

Вера Георгиевна тем временем прекратила буровые работы в шкафу, вылезла из него и выпрямилась. Фонарик в ее руках дрогнул, и Нина снова затаила дыхание, боясь, что ее обнаружат. Но нет, обошлось. Старуха (смешно, что сама с собой Нина называла пятидесятивосьмилетнюю Веру Георгиевну не иначе как старухой) величественно, вовсе не крадучись, пошла прочь. Нина заметила, что шкатулки в ее руках уже не было. Интересно, что она спрятала?

Впрочем, проверить Нина не рискнула. Дождавшись, пока Вера Липатова поднимется по лестнице на второй этаж, она вылезла из своего укрытия, справилась с замками и выскочила на крыльцо. Морозный воздух обжег ее легкие, и она радостно рассмеялась, предвкушая удовольствие от прогулки. Ночью прошел снег, хоть и небольшой. Двор был укрыт ровным пушистым одеялом, которого еще пока не коснулась лопата дворника. Тот приходил на работу к семи, это Нина уже знала. Посреди нетронутой белизны двора проходила одинокая цепочка шагов. Хотя Нина и рано вышла из дома, кто-то в это утро встал раньше нее.

Сбежав с крыльца, она подошла поближе и наклонилась, чтобы рассмотреть следы. Они были небольшими, женскими, пусть и оставленными не модельной обувью, а чем-то удобным, основательным. Нина скосила глаза на зимние кроссовки, которые нашла в подвале. Да, ее ноги сейчас оставляли точно такие же следы.

Она пошла вперед, к аллее, ведущей к воротам. Той самой аллее, по которой пришла сюда три дня назад. Неизвестный человек чуть раньше тоже проходил здесь. По крайней мере, следы Нины ложились практически рядом с его следами, уходившими от дома все дальше и дальше.

Кто ушел из спящего дома в такую рань? Точно не Вера, потому что ее Нина только что видела в доме. Точно не Люба. Оглянувшись назад, Нина увидела, что в окнах кухни зажегся свет, а это означало, что кухарка и экономка приступила к своим непосредственным обязанностям, в то время как ушедший человек в дом пока не возвращался. Следы вели только в одну сторону. Надежда Георгиевна? Ольга Павловна? Тата? Марина? Валентина? А может, Полина? Вдруг у нее заболел ребенок и она отправилась к дороге, чтобы уехать в город?

Впрочем, последнюю мысль Нина сразу отбросила. Полина ночевала не в доме, а в коттедже, потому ее следы никак не могли оказаться здесь. Да и вообще. Если бы что-то случилось с ребенком или самой Полиной, то Никита взял бы свою машину и увез семью в город, уж точно не отправил бы жену одну в полной темноте. Между этими двумя были как раз те отношения, о которых Нина мечтала всю свою жизнь. Когда любовь и доверие являются основой существования. Когда между тобой и твоей второй половинкой нет ни тени недосказанности. Когда ты знаешь, что так будет завтра, через месяц, через год. Так будет всегда.

У самой Нины так почему-то не получалось. Все ее попытки разбивались о быт, об обстоятельства, о нежелании ее мужчин что-то решать, за что-то отвечать, нести ответственность и за свои поступки, и за нее, Нину. И последнюю попытку тоже следовало считать неудачной, как бы Нине ни хотелось обманывать себя дальше. «Никогда Штирлиц еще не был так близок к провалу», — мрачно думала она, вышагивая по дороге и не замечая красоты, скрытой сейчас ночной тьмой. Дурацкая была идея отправиться на прогулку в темноте. И чем она только думала?

Впрочем, несмотря на всю очевидность совершенной ошибки, обратно Нина поворачивать не спешила и упорно продолжала идти вперед. Кого она догоняла? Зачем? Минут за десять до того, как она дошла бы до конца аллеи, мелькнул просвет, показывающий, что там впереди трасса, и у развилки Нина вдруг увидела машину. Такси. Пассажирская дверца открыта, на сиденье кто-то сидит.

Не отдавая отчет в собственных действиях второй раз за сегодняшнее утро, Нина шагнула в сторону, сошла хоть и с присыпанной снегом, но все-таки вычищенной аллеи в сугроб и спряталась за березой. Нине хотелось увидеть, что будет дальше. Минуты через три из такси вышел водитель, обошел машину, открыл багажник, достал из него средних размеров коробку и поставил на снег.

Пока он возвращался на свое место, с пассажирского сиденья вышла большая, неуклюжая, завернутая в меха фигура. Неуверенно потопталась, обретая равновесие, захлопнула дверцу, махнула рукой, мол, уезжай, и направилась к коробке.

Пожалуй, Надежду Воронину Нина была готова увидеть меньше чем кого бы то ни было. Зачем эта тучная, еле передвигающаяся женщина, все мысли которой были заняты исключительно едой, ранним утром пошла в пешее путешествие, чтобы забрать какую-то коробку? Почему ей не могли доставить необходимое прямо в усадьбу? Кому не положено было знать о полученной ею посылке? Сыну? Сестре? Рафику? Кому?

Коробка была, по всей видимости, довольно тяжелая, потому что несла ее Надежда с большим трудом, пыхтя и отдуваясь. Понимая, что она вот-вот поравняется с нею, Нина вылезла из сугроба обратно на дорогу и пошла навстречу Надежде с милой улыбкой случайной попутчицы, готовой оказать добрую услугу.

— Доброе утро, Надежда. Давайте я вам помогу.

Вряд ли можно было ожидать подобной прыткости от немолодой и крайне тучной женщины. Воронина метнулась в сторону, засуетилась, словно не зная, куда бежать, но коробку из рук не выпустила.

— Вы кто? А… Что вы тут делаете? Кто вас послал за мной следить? Артем? Тата?

— Меня никто не посылал, — мягко сказала Нина, не понимая причины столь сильного испуга. — Я просто вышла прогуляться. Не спалось. Я оказалась тут совершенно случайно, можете мне верить. Увидела вас, решила помочь. Вам же тяжело.

— А вы возвращаетесь в дом? — Надежда смотрела с подозрением, но, похоже, начала успокаиваться.

— Да, признаться, прогулка в темноте не такое уж и удовольствие. Я сглупила, когда отправилась на нее. Надежда, если вы хотите, я помогу вам донести вашу коробку.

— Надежда Георгиевна.

— Да ради бога. Ну что? Вы позволите вам помочь? В противном случае я, пожалуй, пойду быстрее. Есть очень хочется, а Люба уже наверняка приготовила завтрак.

При слове «завтрак» Воронина заметно оживилась:

— Любочка прекрасно готовит. И она очень добрая, всегда делится своими рецептами. Наша мама не очень много времени уделяла кулинарии. В те годы никто не знал толк в хорошей еде. Сейчас же все иначе. Ладно, пожалуй, вы очень меня обяжете, если немного понесете эту коробку. Мне это уже совсем не по силам.

— Зачем же вы таскаете тяжести? — Нина взяла коробку, которая оказалась не столько тяжелой, сколько неудобной. — Попросили бы Артема.

В глазах Надежды мелькнул непонятный Нине страх.

— Ну что вы, деточка. Зачем же просить Артема? Мой мальчик так занят, у него столько забот и проблем. Нет, я уж сама.

Нине стало интересно, что такого страшного может скрываться в коробке, которую она тащила в руках. Она попробовала потрясти ношу, внутри сдвинулось что-то большое, послышался глухой металлический звук, но понятнее не стало. Идти в одном темпе с Надеждой было невозможно. От этого коробка становилась еще тяжелее, и Нина пошла вперед, пообещав подождать Надежду в конце аллеи.

— О, а вы можете занести коробку в дом и оставить в своей комнате? — живо спросила та. — Мне бы не хотелось заставлять вас ждать на морозе. Потом, после завтрака, когда вы будете свободны, я зайду к вам и заберу ее.

— Да пожалуйста, — легко согласилась Нина, обрадованная тем, что ждать неторопливую толстуху не придется.

— И еще, милочка. Очень вас прошу, не рассказывайте никому, что вы встретили меня на прогулке и что эта коробка на самом деле моя. Не нужно, чтобы об этом кто-нибудь знал. Пусть это будет нашей маленькой тайной. Хорошо?

Она смотрела так умоляюще, что Нина согласилась, хотя происходящее ей не нравилось. На миг в голове мелькнула шальная мысль, что в коробке бомба и что она, Нина, сейчас своими руками пронесет ее в дом, да еще и спрячет в своей спальне. Мысль показалась настолько глупой и нереальной, что Нина тут же прогнала ее. В конце концов, мало ли что старуха-мать прятала от своего красавца-сына с голубыми, глубокими, но довольно-таки безжалостными глазами. В каждой домушке, как известно, свои погремушки. Не стоит задумываться над непростыми взаимоотношениями в семье Липатовых, вот и всё. И никакой тебе бомбы.

Изрядно устав, она дотащилась со своей ношей до входа в дом, ввалилась в прихожую, втянула носом приятные ароматы, похоже, только что испеченных блинчиков. И, предвкушая вкусный завтрак, начала разматывать шарф и снимать куртку. На часах было без двадцати восемь, не так уж долго она и гуляла. Разувшись и подхватив коробку, Нина прошла в холл и начала подниматься по лестнице.

Повернув налево, она двинулась к своей комнате, желая как можно скорее избавиться от дурацкой ноши. Мимо нее вниз неспешно прошествовала Ольга Павловна, кинула безразличный взгляд на коробку и прошла дальше. Из соседней комнаты раздавались странные звуки. Плакала Тата, причем так горько и отчаянно, что у Нины аж сердце зашлось. Так плачут только от очень большого горя. Она хотела было уже постучать и зайти, но ее остановил задыхающийся Татин голос:

— Нет, не надо. Не смей. Я очень тебя прошу, не сейчас. Я люблю тебя. Я люблю тебя больше всех на свете. Но я не могу позволить тебе сделать это сейчас. Не надо. Мы их убьем.

Она снова залилась слезами, видимо, слушая, что отвечает ей собеседник. Нине стало неудобно, будто она специально подслушивала под дверью. Отперев свою спальню, она втащила коробку, пристроила ее в стенной шкаф, выбежала обратно и быстро начала спускаться в кухню. Из Татиной комнаты больше не раздавалось ни звука.

* * *

Днем Никита съездил в город. Полине нужно было проведать маму и сестренку да заодно прикупить памперсов Егорушке. Сам Чарушин время это тоже провел с пользой — навестил ребят в отделе, чтобы попробовать найти информацию о каждом из членов липатовской семьи.

Тайна произошедшего в усадьбе манила его. Никогда не знавшему Липатова лично, Никите почему-то казалось очень важным найти человека, убившего старика. Найти и покарать. Почему-то он был уверен, что старик был просто замечательным человеком. Строгим, неуживчивым, с тяжелым характером, семейным тираном, самодуром и деспотом, но при этом замечательным человеком. Бывает же такое.

Информация, которую ему удалось найти, мало чем ему помогла. Репутация Рафика Аббасова была безукоризненной, Артем Воронин и Тата Липатова тоже никогда не были замечены ни в чем предосудительном. И даже Георгий Липатов, которого Чарушин подозревал в том, что парень балуется наркотиками, оказался чист перед наркоконтролем как слеза младенца — никогда не был замечен ни в употреблении, ни тем более в сбыте.

Та ветвь семьи, которая проживала в родном городе Липатова, казалось, не имела секретов или второго дна. Нормальные работающие люди, явно неспособные на убийство. Или это только так кажется? Чарушин попытался обобщить те сведения, которые у него были. Артем знал, что дед собирает марки, но никогда не интересовался их стоимостью. Информация о реальной стоимости коллекции повергла его в веселое изумление. Притворялся или действительно не знал?

Ярость и гнев Гоши выглядели более натуральными. Вот уж кто точно не имел понятия, какая ценность лежала в сейфе, спрятанная в небольшой кожаный кляссер. А если бы и знал, что с того? Как единственному члену семьи, фактически лишенному наследства, ему было проще выкрасть ту или иную марку, чем планировать убийство. И кстати, почему дед так отнесся к Гоше? Молодому неопытному парню, самому младшему внуку, студенту, не балующемуся наркотиками. Чем же было вызвано решение обделить его одного? Если не считать женщины со странным именем Мальвина, конечно.

Московская часть семьи тоже вела себя странно. Тщательно выстраивающий имидж благополучного человека Виктор, нервный Николай, стерва Марина, которую солидный и успешный муж отчего-то назвал шлюхой. А эти две старухи — надменная гордячка Вера и заплывшая жиром обжора Надежда. В жизни ведь не поверить, что они родные сестры. Кто из них спланировал убийство? Кто привез в усадьбу собаку, так напугавшую старика? Кто, а главное — зачем?

Обратно в усадьбу Чарушины вернулись в начале пятого. Уже начинало смеркаться, хотя темнота еще не совсем спустилась на снежную аллею от дороги до усадьбы. У поворота стояла машина. «Форд Мустанг», модный нынче среди «золотой молодежи», рядом девушка с длинными волосами, держащая на коротком поводке огромного рыжего риджбека, и два молодых парня, в одном из которых Чарушин без труда узнал Гошу Липатова.

Останавливаться не было необходимости, хотя Чарушину этого очень хотелось. Он и сам не знал почему. Из-за собаки, что ли? В зеркале заднего вида отразилась сцена прощания. Посторонний парень, девушка и собака уселись в машину, та тронулась с места, а Гоша, подняв воротник короткой стильной дубленки, пошел по аллее к дому. Чарушин нажал на тормоз. Полина вопросительно посмотрела на мужа.

Подождав, пока парень поравняется с машиной, Никита опустил стекло.

— Подвезти? — коротко спросил он.

— Давайте. Спасибо.

Что бы ни скрывал Георгий Липатов, попутчиков он не боялся и от разговоров с ними не уклонялся. И на том спасибо.

— Любишь собак? — Чарушин тронулся, внимательно глядя на дорогу, а не на сидящего рядом Гошу. Парню вовсе не обязательно было знать, что и подвозили его исключительно из-за риджбека, очутившегося в этих краях.

— Я? Ага, люблю. Хотя ухаживать за ними и не умею. У нас в доме к ним было негде привыкнуть. Дед не терпел псов, поэтому я все детство просил собаку, и все понапрасну. На лето мы все равно приезжали сюда, оставить собаку в городе было не с кем, а везти с собой категорически запрещено. Может, хоть теперь мама разрешит. Деда ж не стало.

— Ты очень на него сердит?

— А что толку. Ничего же не изменишь. Обидно, конечно. Как будто я изгой. Чужой в семье. Приблудыш. Никогда не понимал, почему он ко мне так относился. Татка для него была центром вселенной. А я… — Голос у него на мгновение дрогнул, но Гоша сумел взять себя в руки. — Но я не пропаду. Татка всегда мне поможет бабками. Она меня любит. И муттер тоже. Так что на мели не останусь.

— Гоша, а у кого здесь могут быть собаки?

— Здесь — это где? В усадьбе? Ни у кого. Никто не хотел рисковать здоровьем, связываться с дедом. А в деревне по соседству, наверное, есть. У дворника, дяди Васи, точно есть. Как-то летом мать меня к нему посылала за молоком, я видел. Здоровая такая овчарка.

— И он никогда не приводил ее в усадьбу?

— Вы что, дед бы Васю на куски разорвал. Испепелил взглядом. Если бы сам сразу не помер, конечно. Он собак страсть как боялся. Его в детстве маленького собака уронила и начала катать. Не покусала, лишь облизала, но ему хватило. Нет, дядя Вася не сумасшедший хлебное место терять из-за своей псины. Да и зачем? Что ей тут делать?

— Что, все знали, что твой дед боится собак?

— Понятия не имею. Как они могли узнать, если никогда его с собаками не видели. Он просто раз и навсегда категорически запретил приводить собак в усадьбу. А когда дедуля что-то запрещал, камикадзе, готовых спорить, не находилось. Так смешно, он же даже не кричал никогда. Я за всю свою жизнь ни разу не слышал, чтобы он повысил голос. Когда он сердился, наоборот, практически переходил на шепот. И это было так страшно… Страшнее любого крика. Ладно, спасибо, что подвезли.

Высадив Гошу, Чарушин проводил Полину с Егором в коттедж. Когда он вернулся в большой дом, часы показывали начало шестого. Тут-то и выяснилось, что за время своего отсутствия он пропустил главное представление дня — переезд Марины Липатовой в отдельную спальню.

Курившая на крыльце Нина наскоро рассказала, что супруги начали ссориться еще во время завтрака, на который, впрочем, пришли лишь почти в полдень. Взаимные оскорбления набирали обороты, Виктор повысил голос, прозвучало слово «развод», после чего добрая женушка метнула в мужа чашку с недопитым кофе, поднялась в спальню, собрала свои вещи и, хлопнув дверью, переехала в гостевую спальню на третьем этаже.

— И что Липатов? — спросил Чарушин, привыкший не упускать ни одной детали.

— Выглядел расстроенным, пытался переговорить о чем-то с братом, но у Николая болела голова, поэтому он быстро ушел в свою комнату, сославшись на недомогание. Сейчас все сидят по своим комнатам, и атмосфера в доме напряженная. Предвкушаю унылый ужин. Господи, Никита, как бы мне хотелось поскорее уехать отсюда.

— Через четыре дня уедете. Вы уедете, Нина, я уеду, а эти люди останутся со своими проблемами. От себя же уехать невозможно.

Они зашли в дом, и Чарушин начал подниматься в свою комнату, но был перехвачен на лестнице бегущей вниз Татой. Вид у нее был озабоченный.

— У меня от этого дома голова кругом, — пожаловалась она. — Витька с Мариной рассорились в пух и прах, а Колька заперся в своей комнате и ведет себя странно. У меня нервы натянуты до такого состояния, что мне кажется, еще чуть-чуть — и я завизжу. Господи, ну почему с того момента, как дед умер, все пошло кувырком!

— Потому что смерть все переворачивает с ног на голову, — сказал Никита. — А почему вы говорите, что Николай странно себя ведет?

— Да не знаю. Я ничего уже не знаю. — Тата провела рукой по лбу, словно отгоняя что-то неприятное. Паутину мыслей, скорее всего. — Он плохо себя чувствовал днем, и я поднялась к нему в комнату, чтобы спросить, не нужно ли ему что-то. И невольно стала свидетелем странной беседы. Очень странной.

— Ваш двоюродный брат разговаривал с кем-то из домочадцев?

— Нет, по телефону. По крайней мере, мне показалось, что по телефону. Я же не видела, один он в комнате или нет. Он говорил негромко, но очень возбужденно. Как будто обсуждал что-то очень неприятное. Или боялся чего-то. Он просил ускорить что-то. Я не поняла что. Твердил, что это вопрос жизни и смерти. И он больше не может ждать. У него был такой измученный голос… Такой, знаете, обреченный… Как у смертника, вошедшего на эшафот.

— У вас очень образное мышление, Тата. — Чарушин скупо улыбнулся. — Вы не переживайте. Все обязательно разъяснится, я вас уверяю. Вы мне лучше скажите, с чего вы взяли, что Николай разговаривал именно по телефону?

— Ну а как еще? Виктор сидел в гостиной и пил виски. Марина не выходила из своей комнаты. Вера плавала в бассейне, а Надя пила чай с плюшками на кухне. Гошки не было дома, он же только что с вами приехал. Хотя при чем тут вообще Гошка, боже ты мой…

— А если это был Артем?

— Артем? Нет, Артем точно не мог. — Тата вдруг запнулась, помолчала и заговорила снова чуть оживленнее, чем раньше: — И Рафик тоже не мог, он с Ниной был в кабинете, они разбирались с документами по трастовому фонду. И вообще, я точно знаю, что это был телефонный разговор, потому что слышала только один голос. Колькин. Второго собеседника не было.

Возразить что-либо против этого было сложно, и Чарушин пошел своей дорогой, чтобы принять душ, переодеться и подготовиться к ужину. Он сегодня не обедал, поэтому сильно хотел есть.

Атмосфера за ужином, как и ожидалось, оказалась мрачной и скучной. Чарушин вдруг понял, отчего никогда не любил большие семьи. Все здесь выглядело неестественным и натянутым. Виктор сидел надутым и погруженным в какие-то мысли, видимо, неприятные. Николай так и не вышел из своей комнаты. Подать еду в спальню попросила и Марина. Тата выглядела заплаканной, по крайней мере глаза у нее были красными. Надежда, не переставая есть, подавала какие-то странные, непонятные знаки сидевшей напротив Нине. Та, впрочем, на знаки не реагировала, продолжая беседовать о чем-то с усевшимся рядом с ней Артемом.

— Что вы там обсуждаете? Ты решил стать юристом? Не поздновато? — Изрядно набравшийся Виктор решил прицепиться к двоюродному брату, видимо, чтобы сорвать на ком-то накопившееся за день раздражение.

— Нет, пользуясь случаем, обсуждаю с высококлассным юристом свои бизнес-дела, — спокойно ответил Артем, показывая, что не намерен вестись на поводу и вступать в ссору.

— Думаешь, получится захапать в свои руки управление трастом?

— Витя, перестань. — Рафик сказал это, не повышая голоса, но с той особой интонацией, которая выдавала в нем главного в стае. Виктор предпочел заткнуться.

Гоша не отрывал глаз от телефона, тыкая пальцем в экран и, видимо, переписываясь с кем-то в мессенджере. Телефон мерно звякал, уведомляя о пришедших сообщениях, и с каждым новым звуком мальчишка становился все более мрачным.

«Любовная лодка разбилась о быт», — с усмешкой подумал Чарушин, представив длинноволосую юную нимфу с собакой. Он хорошо помнил свои двадцать два года и все, что было с этим связано.

Муторный, долгий, как в замедленной съемке, ужин наконец-то подошел к концу. Рафик быстро поел, отодвинул стул и сообщил, что ему еще нужно поработать. Вслед за ним в кабинет ушла и Валентина. Выйдя за ними, Никита, словно невзначай, прошел мимо открытой двери в кабинет и увидел, как Рафик передает ей деньги. Интересно, это зарплата, расчет или что-то иное? На опытный взгляд Чарушина, секретарша Липатова была одной из самых загадочных персон, встреченных им в усадьбе.

Тихая, невзрачная, незаметная, она неизменно оказывалась рядом при любом скандале. Как личный помощник Георгия Липатова, она наверняка знала достаточно много. Как она оказалась в доме за полгода до смерти старого хозяина? Почему успела запасть ему в душу настолько, чтобы он озаботился о том, чтобы оставить ей содержание? Кто она? Шпионка? Верная служанка? Равнодушный наемный сотрудник? Ее роль в разворачивающемся вокруг спектакле была Чарушину непонятна.

Съедаемый раздумьями, он решил прогуляться и заодно заглянуть в коттедж к своей семье, а может, и провести там ночь. В конце концов, имеет он право побыть наедине со своими любимыми или нет? Члены липатовской семьи не выглядели людьми, готовыми перегрызть друг другу глотки, пастух им был явно не нужен.

Полина обрадовалась его приходу так сильно, что Никита даже засмеялся. Его жена, так трогательно настаивавшая на том, чтобы он включился в затеянное Татой частное расследование, все-таки скучала в сельской глуши, хотя и уверяла, что это не так.

— До чего ж ты упрямая, Пони, — ласково сказал Никита, целуя ее мягкие податливые губы. — Вот затеяла невесть что, а сама сидишь тут в четырех стенах и мучаешься.

— Ничего я не мучаюсь, что ты придумал, Никита? — Полина засмеялась, хорошенько примерилась и с чувством еще раз поцеловала его. — Мне тут хорошо, правда. Уборку делать не надо, готовить не надо, Люба все приносит. Гуляем мы с Егоркой часами на свежем воздухе. Он тут так спит хорошо, что я впервые за все эти восемь месяцев выспалась. Книжку я себе в библиотеке в доме взяла, Интернет есть, ты неподалеку. В город вон сегодня съездили. Я даже жалею, что через четыре дня это все кончится. Я как будто в отпуске, правда.

Никита погладил ее по пушистым волосам и украдкой оглянулся на сынишку, увлеченно играющего пластмассовыми рыбками, сидя в удобном мягком манежике.

— А когда наш сын ориентировочно должен уснуть? — спросил он жарким шепотом, наклонившись к самому уху Полины. Та покраснела, поняв скрытый смысл вопроса.

— Часа через полтора, — так же шепотом сказала она. — Если ты сейчас почитаешь ему книжку, то я соберу игрушки, приготовлю ванну, и процесс, возможно, пойдет быстрее.

Полтора часа Чарушин провел как примерный отец семейства, развлекающий маленького сына перед сном. Они почитали книжку с яркими красочными картинками, попели песен, похлопали в ладоши. Затем Никита поучаствовал в процессе погружения маленького, гладкого, шелковистого, увертливого тельца в ванну, и плескал водой в хохочущее личико с чуть кривоватым передним зубом, и пускал резиновую уточку, и нахлобучивал на светлый чубчик пенную шапку, и выдувал из нее пузыри, и слушал смех своего ребенка, от которого замирало сердце.

Потом он стоял в дверях спальни, глядя, как Полина перед самым сном кормит сына грудью. Она была похожа на мадонну сейчас — с распущенными волосами, спускающимися по обнаженным плечам, с опущенными вниз глазами, излучавшими свет. Тот свет материнской любви, который внезапно просыпается в каждой женщине после рождения ребенка.

Он так любил их обоих, что у него даже болело где-то в груди. То ли сердце, то ли душа, Чарушин не знал. Ему казалось, что он может вечность стоять в дверях и смотреть на эту картину, но минут через десять-пятнадцать Полина деловито встала, уложила Егора в кроватку, подоткнула одеяло, поправила ночник и подошла к дверям, по-прежнему не пряча грудь.

— Здравствуй, — сказала она, как будто они сегодня не виделись. — Я ужасно рада тебя видеть.

— Здравствуй, — ответил он, наклонился к ее губам, лишая возможности и себя, и ее сказать что-то еще, вытащил ее в гостиную, аккуратно прикрыл дверь в спальню, где тихо сопел Егор, нащупал выключатель.

Комната погрузилась во тьму, мягко рассеиваемую лишь светящим снаружи фонарем. В усадьбе не экономили на электричестве. На какое-то время, минуту, час, вечность, не осталось ничего и никого, кроме мужчины и женщины, полностью принадлежавших друг другу. Они не дотянули до дивана, упали прямо на ковер, совсем рядом с детским манежем. Мягкий ворс гостеприимно принял их в свои объятия.

Время остановилось. Время бешено неслось вскачь. У него не было ни начала, ни конца. Глубокий, ровный, мощный поток нес их обоих, закручивался глубокой воронкой, заставляя захлебываться. Сбивал дыхание и снова позволял дышать полной грудью. Сплетались и расплетались пальцы, скрещивались ноги, вжимались друг в друга тела, соприкасались губы, глаза погружались в бездонную глубину глаз напротив. Ревело в ушах, или это гудел в каминной трубе внезапно поднявшийся на улице ветер.

Впрочем, спустя час Никита вышел на крыльцо покурить, и никакого ветра не было и в помине. Спустившаяся на усадьбу ночь была тихой, мягкой, нежной и обманчиво спокойной. Он усмехнулся, вспомнив, какое безумие бушевало у него в крови всего пару минут назад, потянулся всем своим сильным, тренированным телом, прислушался…

Тишина, стоявшая вокруг, была густой, как масло. Ее можно было резать ножом, намазывать на свежий хлеб… Масляная густота забивала легкие, от чего становилось трудно дышать. Чарушин с силой выдохнул густой воздух, понимая, что только что случившееся с ним счастье меркнет, уходит в прошлое, сменяясь взявшейся из ниоткуда тревогой. Он вернулся в дом и начал одеваться.

— Ты ж ночевать хотел. — Полина, теплая, мягкая, соблазнительная, еще не скинувшая легкую очумелость от бурных занятий любовью, подошла сзади, накинула руки на шею. Даже тени недовольства не слышалось в ее голосе. Ее мужчина всегда мог делать то, что считал нужным, не боясь истерик и скандалов.

— Пойду, Пони. Чего-то тревожно мне. Есть в этой усадьбе что-то дьявольское.

— Иди, конечно. — Она снова поцеловала его и отстранилась, не мешая. — До завтра.

Часы показывали почти полночь. Никита шел по тропинке к большому дому, слушая, как мягко хрустит снег у него под ногами. Хорошая в этом году выдалась зима. Настоящая. У стеклянного здания бассейна он невольно замедлил шаги. Свет внутри был приглушен, но в бассейне, несмотря на поздний час, кто-то был. В принципе, любой из домочадцев мог решить поплавать на сон грядущий, но Никита все-таки остановился и прислушался. Через приоткрытое окно до него донесся стон, и он навострил уши, как волк, почуявший опасность. Стон повторился, глухой, женский стон, тут же подхваченный, как эхом, вторым стоном, уже мужским.

В бассейне занимались тем же самым, чем пятнадцать минут назад был увлечен сам Чарушин. Он понимающе усмехнулся и пошел дальше. Подслушивать было неудобно, да и не было в занятиях любовью ничего криминального. Никите, конечно, было любопытно, кто именно так здорово проводит время в бассейне. Помирились Марина с Виктором? К Гоше приехала девушка? Или, наоборот, любовник приехал к Тате? Или к Валентине? Он снова усмехнулся, потому что любая из представительниц прекрасной половины человечества, живущих в усадьбе, могла сейчас быть в бассейне. Ну, кроме Веры Георгиевны и Надежды Георгиевны, конечно.

Чарушин дошел до дома, поднялся по лестнице в свою комнату и подошел к оставленному открытым для проветривания окну, чтобы закрыть его. Уж слишком свежо было в комнате.

Под окном кто-то стоял. Фонарь снаружи был установлен так, что не освещал фигуры, а лишь высвечивал легкие тени мужчины и женщины. Такое чувство, что этой ночью в Знаменском все разбились на пары.

— А я ведь сразу тебя узнал, — негромко сказал мужской голос.

Приглушенный, он был неузнаваем. Никита навострил уши, чтобы услышать, что ответит женщина, но в этот момент у него зазвонил телефон. Громкий звук был отлично слышен тем, кто внизу. Стоявшие отпрянули друг от друга, и в следующую секунду ловко пущенный умелой рукой снежок разбил стекло фонаря, и площадка под окнами теперь уже полностью погрузилась в темноту. Никита, чертыхнувшись, включил фонарик на телефоне и, рванув оконную створку, чуть ли не по пояс высунулся наружу. Под окнами уже никого не было.

* * *

На следующее утро Нина проснулась, когда часы показывали начало одиннадцатого. Посмотрев на циферблат, она даже засмеялась, настолько это было непохоже на нее — спать так долго. Круглый год она вставала максимум в полвосьмого утра, и даже новогодняя ночь, проведенная без сна до самого утра, не заставляла ее изменить своею привычку. Во сколько бы она ни ложилась накануне, спать позже восьми утра заставить себя не могла. Нина Альметьева была ранней пташкой.

«Смешно, — думала она, стоя под душем. — Вчера вскочила ни свет ни заря и отправилась в темноте на прогулку, а сегодня продрыхла без задних ног. Что это со мной, старею, что ли?»

Натянув джинсы и свитер с высоким горлом, она собрала волосы в хвост, нанесла на ресницы тушь и немного прошлась кистью с румянами по высоким скулам. Вполне достаточно для загородного ленивого утра в компании чужих, абсолютно неинтересных людей. Хотя с нужными в ее жизни, надо признать, полный облом. Сын, конечно, звонит каждый вечер, но абсолютно понятно, что без матери ему вполне себе хорошо и комфортно. А Сергей пропал совсем, и как бы ни хотелось дальше оттягивать выяснение отношений по данному поводу, а рано или поздно все равно придется. Нина коротко вздохнула и выглянула в окно.

По тропинке, ведущей из леса, медленно брела Надежда Воронова, сгибающаяся под тяжестью тяжелой коробки. Не верящая своим глазам, Нина перевела взгляд в сторону стенного шкафа, где стояла принесенная ею такая же коробка, которую Надежда пока так и не забрала. Получается, что ей привезли еще одну? И так как забирает она ее не под покровом предрассветной темноты, а при свете дня, то в дом идет не по главной аллее, а крадется из леса? Зачем? Что такого в этих коробках, что их надо скрывать от домочадцев?

Нина поборола искушение вскрыть ту коробку, что стояла в ее комнате, и посмотреть, что там внутри. Это было недопустимо — без спроса рыться в чужих вещах, и никакое любопытство не могло оправдать подобного нарушения приличий. Бросив еще один взгляд в окно (Надежда брела медленно, тяжело отдуваясь), Нина вышла из комнаты и спустилась в кухню.

В кухне, кроме Любы, никого не было. Вежливо поздоровавшаяся Люба поставила перед Ниной стакан апельсинового сока, тарелку с яичницей, блюдо с пышными оладушками и вазочку со сгущенным молоком. Это выглядело так аппетитно, что рот у Нины моментально наполнился слюной. Откуда бы ни привел Георгий Липатов свою экономку, готовила она просто отменно.

— Припозднились вы сегодня. — Перед Ниной появилась чашка кофе с молоком, ровно в той пропорции, в которой она любила. — Обычно раньше завтракаете.

— Проспала, — призналась Нина, вонзая зубы в первую оладушку. — М-м-м-м, Люба, это чудо, как вкусно. У вас талант. — Женщина зарделась:

— Да ну вас, скажете тоже. Талант — это когда картины рисуют или книжки сочиняют. Или на пианино играют, к примеру. А готовить… Какой же это талант… Это ремесло. Мне от мамы передалось. Она еще лучше меня готовила. Она рассказывала, что отец мой влюбился не в нее, а в ее стряпню. И что если бы не ее золотые руки, так меня и вовсе на свете бы не было. Все смеялась, что в ее случае поговорка «путь к сердцу мужчины лежит через желудок» сработала на сто процентов. И меня учила сызмальства, что пироги и пышки — это основа семейного счастья. Впрочем, со счастьем у меня не получилось. Замуж не вышла, детей не родила. Но готовлю хорошо, да.

— А отец что говорит? — Люба с изумлением уставилась на нее. — Ну, мама учила вас, что нужно уметь готовить, чтобы завести семью. А отец что говорил по этому поводу? — Не то чтобы Нине было интересно, но ее в детстве учили, что вежливый человек всегда поддерживает начатую беседу. На лице экономки отразилось непонятное смятение.

— Да что же это я болтаю-то без умолку, — спохватилась она и отвернулась к раковине, в которой лежали тарелки. — Вы завтракайте спокойненько, не буду мешать.

— Задерживаю я вас, — немного виновато сказала Нина. — Все, поди, уже поели, а я новые хлопоты создаю.

— Да вовсе и не все. Витя не вставал еще. Виктор Георгиевич, я имею в виду.

Люба совсем смутилась, чуть ли не до слез, и Нина отвернулась, не понимая причины ее расстройства, но не желая усиливать его еще больше. Быстро доев свои оладьи и залпом допив кофе, она поблагодарила Любу и выскользнула из кухни. В коридоре она столкнулась с Никитой. Он выглядел задумчивым.

— Здравствуйте, Нина. Скажите, а к вам вчера никто не приезжал? — спросил он.

— Нет, — удивилась Нина. — Никто. А с чего вы взяли, что ко мне кто-то должен приехать?

Ей показалось или Никита немного смутился? Сегодняшнее утро почему-то располагало к смущению, происхождения которого Нина не понимала.

— Просто я вчера ночью стал свидетелем чьего-то очень пылкого свидания в бассейне, — признался Никита. — Не то чтобы я был сильно любопытен, но я не очень представляю, кто из здешних это мог быть, поэтому и решил, что, может быть, к вам приехал друг. Простите.

— С другом я, похоже, рассталась, — мрачно сообщила Нина. — Не знаю, свидетелем чьего свидания вы стали, но у меня ничего романтического вчера вечером не случилось, и ночью тоже.

— Здесь что-то происходит. — Никита потер крепкой ладонью затылок. — Я не могу этого объяснить, но чувствую совершенно четко. Здесь, в усадьбе, что-то происходит. Что-то очень плохое.

— А по-моему, все плохое уже произошло. — Нина пожала плечами. — Я, конечно, чисто условно приняла на веру вашу уверенность в том, что старика Липатова убили. Но даже если это и так, ничего криминального я здесь больше не вижу. Даже дележка наследства прошла мирно. Приличные люди эти Липатовы, что можно сказать.

Из гостиной вышла Вера Георгиевна. Волосы ее были забраны в высокий восточный тюрбан, пальцы усыпаны перстнями, лицо тщательно подкрашено, узкие брючки и свободная туника дополняли безупречный для пожилой дамы образ. Нина вдруг подумала, что хотела бы в таком возрасте так выглядеть, а не утрачивать интерес к маникюру и макияжу хотела бы еще больше.

— Вера, ты ничего не хочешь мне сказать? — Вслед за ней в коридор выглянул Аббасов, увидел Никиту и Нину, коротко кивнул. Липатова же даже не обернулась.

— Пойду разбужу своего сына, — сказала она грудным, хорошо поставленным голосом. — Всем наплевать, что у мальчика семейная трагедия. Никто не выказывает ему моральную поддержку, никто, включая родного брата.

— Ой, мама, только не начинай, — из гостиной послышался голос Николая, — без твоих сентенций тошно. Твоему старшему сыну тридцать восемь лет, и я тебя уверяю, что по своему внутреннему складу он не способен ничего воспринять как трагедию. Захотелось Витьке отоспаться, так пусть спит. Зачем ты к нему лезешь?

— У тебя нет своих детей, — с достоинством произнесла в ответ Вера Георгиевна, продолжая идти к лестнице. — Если бы были, ты бы меня понимал. Вот Витя всегда меня понимает.

— Просто клубок змей, а не семейка, — шепнул Никита Нине. — Все всегда друг другом недовольны.

— А где Маринка? — Николай вышел из гостиной, посмотрел на Аббасова и Нину с Никитой. — Может, они с Витькой ночью помирились и сейчас маманя нарушит их интимное уединение? Зная нашу мамочку, я даже готов поспорить, что первое, что она скажет: «Боже, как она лежит, мальчику же неудобно». — Он рассмеялся, Рафик неодобрительно посмотрел на него.

— Марина ушла кататься на лыжах, — сказал он. — Примерно часа полтора назад. Так что ничьего уединения Вера точно не нарушит.

— Да ну, не верю, — усомнился Николай. — Маринка? На лыжах? Нет, она, конечно, может красиво постоять на них где-нибудь в Куршавеле, позируя для инстаграмма, но не больше. Здесь, в глуши, Маринка встала до полудня и ушла кататься на лыжах? Бред какой-то.

— И тем не менее. — Рафик пожал плечами.

Продолжить он не успел. Нечеловеческий крик раздался со второго этажа дома, прокатился по лестнице, заполняя собой все пространство до самой крыши, оборвался, начался заново, перерастая в протяжный вой, в котором было нечто нечеловеческое. Кричала Вера. Рафик и Никита, переглянувшись, со всех ног бросились наверх по лестнице. Нина, прижав руку к стремительно заколотившемуся сердцу, устремилась за ними. Краем глаза она успела заметить, как дернулся Николай, будто норовя рвануть следом, но пошатнулся, закрыл лицо руками, сполз по стене на пол. Нина хотела было вернуться к нему, но жуткий вой наверху нарастал, она слышала топот бегущих над ее головой мужчин и все-таки побежала следом, понимая, что случилось что-то ужасное.

На втором этаже дверь в спальню Виктора Липатова была открыта. Нина немного потопталась перед дверью, не решаясь заглянуть, но любопытство пересилило. Посредине комнаты на мягком ворсе ковра в одних трусах ничком лежал Виктор. Рядом заламывала руки уже не воющая, но отчаянно скулящая Вера. Рафик держал ее за плечи. Никита, присев на корточки, осматривал тело Виктора.

— Что случилось? — отчего-то шепотом спросила Нина. — Помощь нужна?

— Поздно уже помогать, — в сердцах сказал Никита. — Рафик, уведите Веру Георгиевну, пожалуйста. Не надо ей тут оставаться.

— Нет, не пойду. Я не пойду. Витя… Витенька… Сыночек… Нет-е-е-ет! — закричала она, когда Рафик поднял ее с пола и аккуратно, но решительно повел к двери.

— Вера, пожалуйста, пойдем вниз, — уговаривал ее Рафик. — Вера, пойдем. Ты уже ничем не поможешь. Пойдем, пожалуйста.

— Что случилось? — Нина пропустила их в дверях, оглянулась, провожая глазами, и зашла внутрь. Никита протестующе поднял обе руки:

— Не подходите, Нина. — Он поморщился. — Не надо тут топтать. И проследите, пожалуйста, чтобы до прибытия бригады здесь все заперли. — Он встал с колен и двинулся к выходу, выпроваживая Нину восвояси. — Хотя нет, вот же ключ… Я сам все запру.

— Он умер? — шепотом спросила Нина, уже слыша, какая жуткая суматоха поднимается внизу. — Или вы считаете, что его убили?

— Похоже на сердечный приступ, хотя я не медик. — Никита снова поморщился. — Но я уже говорил вам, что мне не нравится все, что тут происходит, поэтому исключать убийство я бы не стал. Сейчас позвоню ребятам. Думаю, что завтра мы уже будем знать ответ.

— Никита, — Нина положила руку ему на плечо, — зачем нужно было его убивать? Скорее всего, он просто расстроился из-за ссоры с женой и ему стало плохо. А ночевал он один и не смог позвать на помощь. Вот и все.

— Не уверен. — Чарушин упрямо поджал губы. — Виктор что-то знал или о чем-то догадывался. И если я хоть что-то понимаю в расследованиях, а я, поверьте мне, в них разбираюсь, его именно убили, сымитировав несчастный случай. Про его ссору с женой в доме знали все, а это означает, что убийца вполне мог рассчитывать на то, что все подумают так же, как вы. И никто не будет ничего расследовать. Но не на того напали.

— Что он знал? — напряженно спросила Нина. — О чем догадывался?

— Понятия не имею. Но я разберусь. Я обещаю.

Глядя на него, Нина поняла, что так и будет. Этот мужчина всегда доводил начатое до конца, и почему-то в этот момент Нина, которая, в общем-то, была совершенно независтливой, уже во второй раз остро позавидовала его жене.

Они спустились по лестнице в холл, где плакала в объятиях Рафика Вера Георгиевна, рядом прыгала Люба со стаканчиком остро пахнущей жидкости в руках. Бледный Николай пытался погладить мать по голове. Рядом стояла Тата тоже с бледным, практически ничего не выражающим лицом.

— Где Темка? — спросила она. — Почему его здесь нет?

— Пошел предупредить Надежду, — отозвался Рафик. — Сейчас они спустятся. Я попросил всех собраться в гостиной.

— Я вызвал бригаду, — негромко сказал Чарушин.

Рафик понимающе кивнул:

— Хорошо. Так будет правильно. Валентина! — Он повертел головой в поисках секретарши, но ее нигде не было. — Люба, найди Валентину, она будет мне нужна. — Экономка послушно кивнула и, сунув стаканчик в руки Тате, скрылась из виду. — Где Ольга и Гоша?

— Гошка в деревню ушел. Мама его за молоком отправила, — негромко сказала Тата. Зубы ее клацнули, и она залпом выпила лекарство, которое сунула ей Люба, поморщилась, подышала открытым ртом. — А мама не знаю где. Кажется, прогуляться пошла. Господи, она же еще ничего не знает! Как я ей скажу? — Тата не выдержала и расплакалась.

— Как ты ей скажешь? — Голос Веры Георгиевны прозвучал неожиданно громко и визгливо. — А какая ей разница? Почему она должна расстроиться из-за того, что моего сына больше нет? Это же не ее драгоценные дети… О нет, конечно, твоя мамочка, как всегда, лицемерно изобразит горе. Она всегда мастерски проделывала такие штуки, и все на них велись. Даже папа… Боже мой, столько лет лжи… Сплошной лжи…

— О чем вы, тетя? — дрожащим голосом спросила Тата. — Что вам мама сделала? Она один из самых искренних людей, которых я знаю. В чем она врала и кому? Отцу? Деду?

— Да всем! — выкрикнула Вера и вдруг задрожала всем телом. — Господи-и-и, за что? Сыночек мой, за что? Как я теперь буду жить?

Хлопнула дверь, и в дом влетела румяная с мороза, веселая Марина в ярком лыжном костюме и шапочке с помпоном.

— Оу, что за сборище и почему в коридоре? — живо спросила она и стянула шапочку со своих золотистых волос, каскадом падающих на плечи. — Обсуждаете наши семейные неурядицы? Не надоело еще сплетничать?

— Марина, — Рафик замолчал, пытаясь подобрать слова, — видишь ли…

— Это она его убила! — вдруг закричала Вера Георгиевна. Вид ее был страшен — высокая старуха в черном тюрбане с безумными глазами протягивала усеянные перстнями руки в сторону невестки и тыкала в нее острым скрюченным пальцем. — Это она его убила. Потаскуха, мерзавка, убийца! Да будь ты проклята! — И, упав на руки Николаю, она бурно зарыдала.

Марина попятилась, оживленное выражение сошло с ее лица.

— Тут что, массовое помешательство? — аккуратно спросила она и требовательно уставилась на Рафика: — Раф, ты тут самый здравомыслящий, ты можешь мне сказать, что произошло?

— Вити больше нет, — мрачно ответил тот.

— Что значит, «нет»? Уехал? Сдержал свое обещание и бросил меня? — Голос у Марины дрогнул.

— Он умер, Мариш. По всей вероятности, сердце, но это нужно еще проверить. — Рафик смотрел на нее, не отводя взгляда, хотя Нина видела, как ему трудно дается каждое слово. Все-таки он очень любил эту семью.

— Как это — умер? — Марина переступила длинными ногами, помяла шапку в руках. — Он не может умереть. Ему еще и сорока лет нет. Какое сердце? О чем вы?

— Это ты его доконала! — снова вскричала Вера Липатова. — Ты убила моего мальчика!

— Послушайте, — прекрасные Маринины глаза начали наполняться слезами, — это все какой-то чудовищный сон. Скажите мне, что вы меня разыграли. Это жестокий розыгрыш, но я вас прошу. Только скажите мне, что это неправда.

Никто не успел ей ответить. Снова хлопнула дверь, и в дом вбежала, точнее, впорхнула Валентина.

— Что случилось? — настороженно спросила она, оглядев мизансцену.

— Виктор умер, — коротко бросил Рафик, будучи, видимо, уже не в силах вдаваться в детали.

— Смерть? Еще одна смерть в этом доме? — Валентина вдруг дико расхохоталась. Смеясь, она сползла на пол и теперь сидела, широко раскинув ноги. — А я знала, я знала, что так будет. Господи, я говорила ему, что ничем хорошим это не кончится.

Рафик сделал шаг, наклонился и резко ударил ее по щеке. Голова мотнулась, словно была приделана на веревочке.

— Прекрати истерику, — приказал Аббасов, и Валентина моментально заткнулась, оборвав свой жуткий хохот. — Иди разденься, умойся и приходи в кабинет. Сейчас приедет следственная бригада, и мне нужно, чтобы ты работала, а не устраивала дополнительные представления. Поняла?

— Поняла. — Валентина встала с пола, размазала по щекам выступившие от хохота слезы и понуро побрела по лестнице. Обернулась: — Извините меня, Рафик Валидович, больше этого не повторится.

«Я ему говорила». — Нина слышала, как, поднимаясь по лестнице, Валентина повторила это несколько раз, и дорого бы дала, чтобы понять, что именно имеет в виду секретарша.

* * *

К вечеру суматоха в доме немного улеглась. Оперативная бригада, вызванная Чарушиным, уехала, тело Виктора Липатова увезли. Вера Георгиевна после сделанного ей укола спала в своей комнате. Николай остался дежурить рядом с матерью. Нина отметила про себя, что выглядит он просто отвратительно — на висках залегли желтые тени, щеки впали, глаза утонули в темных кругах. Сейчас тридцатилетнему журналисту легко можно было дать все пятьдесят. Он выглядел измученным и совсем больным. Впрочем, как еще может выглядеть человек, у которого внезапно умер родной брат, а мать чуть не помешалась от горя?

Нина пыталась представить, что чувствует Вера Липатова, и не могла. Сознание не пускало в себя картинки, связанные с возможной смертью ЕЕ сына, блокировало любые мысли об этом, за что своему сознанию Нина была благодарна. В ее жизни не было ничего и никого, кроме Илюши, и она не могла не думать о том, что если бы кто-то попытался отнять у него жизнь, то она сама пошла бы на преступление, не задумываясь ни на секунду, лишь бы отвести от сына угрозу.

Интересно, как поведет себя Вера, если выяснится, что Виктора действительно убили? В возможность этого Нина верила слабо. В глубине души она была убеждена, что у Виктора действительно не выдержало сердце. Ранние инфаркты и инсульты для ее поколения, к сожалению, стали нормой. Поскандалил человек с женой, перенервничал, вот и результат.

Она внезапно почувствовала, что устала. Нервный, богатый на негативные события день не мог не сказаться даже на ее крепкой нервной системе, и Нина решила прилечь перед ужином хотя бы на час. Поднявшись в свою комнату, она скинула туфли, легла на кровать прямо поверх покрывала и прикрыла глаза.

Сон наваливался на Нину. Стремительный, тяжелый, душный сон, не способный подарить ничего, кроме кошмара. Нина попыталась вырваться из его липкой паутины, и тут, на ее счастье, в дверь постучали. Вскочив с кровати, она подбежала к двери и распахнула ее. На пороге стоял Никита.

— Простите, Нина, мне надо с вами поговорить, и желательно так, чтобы нам не мешали. Тут повсюду уши, поэтому я и решил подняться к вам.

— Ничего страшного. — Нина забрала за ухо выбившуюся прядь волос. — Проходите, пожалуйста. О чем вы хотите поговорить, Никита? О том, что случилось?

— И да, и нет, — непонятно ответил он. — Нина, я с самого утра думаю о том, что знал Виктор.

— И что? — Она зевнула и тут же страшно смутилась: — Простите.

— Видите ли, Нина, я стал свидетелем странного разговора между братьями Липатовыми. В тот вечер, когда все рассматривали марки, Виктор сказал что-то вроде «она должна быть здесь, но ее здесь нет». Его это очень взволновало, и он, выходя из комнаты, пробормотал, что обязательно во всем разберется. Как вы думаете, что он имел в виду?

— Понятия не имею, — искренне сказала Нина. — Он мог иметь в виду все, что угодно.

— А вот мне кажется, что я знаю, о чем он говорил. До этого речь шла о том, что Гоша — не единственный член семьи, которого дед фактически лишил наследства.

— Его не лишали наследства. — Нина пожала плечами: — Ему оставили три довольно дорогие машины. По-моему, для двадцатидвухлетнего парня за глаза и за уши, как говорится.

— Но он считал иначе, а братья утешали его тем, что он не один такой и старик Липатов еще обошел наследством свою младшую дочь Мальвину.

— Признаться, я перестала следить за вашей мыслью, — сказала Нина. — Какое отношение это имеет к Виктору?

— После этой фразы про Мальвину, а ее, кажется, произнес Артем, Виктор и проговорил задумчиво про то, что «она должна здесь быть». И я считаю, я фактически уверен, что он имел в виду именно младшую дочь Липатова. Эта самая Мальвина по всем законам, логическим и моральным, должна быть здесь после смерти своего отца. И я убежден, что она здесь. И думаю, что Виктор тоже был в этом уверен. Потому и погиб. И его ссора с женой тут совершенно ни при чем.

— Глупость какая, — искренне сказала Нина. — Даже если вы правы и он имел в виду Мальвину — хотя мне кажется, что он думать о ней не думал последние двадцать лет, — то почему его из-за нее должны были убить?

— Этого я не знаю, но обязательно узнаю, когда пойму, кто такая Мальвина.

— И кто? — Нина иронически посмотрела на него. — Как вы собираетесь это выяснить, если никто из родственников не знает, как она выглядит, а в ее планы открываться, как видно, не входит.

— Во-первых, в этом доме не так много женщин, тем более подходящего возраста, — серьезно ответил Никита. — Смотрите, эта самая Мальвина родилась, когда Георгию Липатову было сорок восемь лет. Значит, сейчас ей тридцать семь. Под этот возраст подходят Люба, Валентина, Марина Липатова и, извините, вы, Нина. Кстати, вы Альметьева по мужу?

— Да, по бывшему мужу, — спокойно согласилась Нина. — Сейчас мы в разводе.

— А какую фамилию вы носили до того, как стали Альметьевой?

— Шагалова. — Нина мимолетно улыбнулась: — Я начинаю понимать ход ваших мыслей, Никита.

— Ну и прекрасно. — Сыщик выглядел удовлетворенным. — В общем, на данный момент времени я считаю, что эта самая Мальвина — не кто иная, как Валентина.

— Секретарша? — В голосе Нины послышалось изумление. — Ради всего святого, с чего вы это взяли?

— Все Липатовы, вспоминая о младшей сестре, называли ее Алькой и твердили, что она ненавидела свое имя и мечтала его поменять. Даже попытку такую предприняла, когда ей исполнилось четырнадцать, да отец не позволил. После того как она сбежала из дома, я уверен, что смена имени была первым, что она сделала. Но она ненавидела именно свое «полное» имя, Мальвина, а против Альки, по большому счету, ничего не имела. Именно поэтому Алька стала Валькой. Понимаете?

— С трудом, — призналась Нина. — Если честно, мне это объяснение кажется притянутым за уши.

— В этой самой Валентине вообще много странного. Она устроилась на работу к Липатову совсем недавно. Никто из родни до этого приезда в Знаменское никогда ее не видел. Как она попала в дом? Кто пристроил ее помощником к старику? Какие функции она выполняла за немаленькую зарплату и за какие такие заслуги Липатов оставил ей ренту наравне со своими детьми? Успел так привязаться к совершенно постороннему человеку? За полгода? Не верю. И вообще она какая-то странная. Ходит, как будто не в себе. Вы вспомните, именно тогда, когда разговор зашел про Мальвину и наследство, она упала в обморок. Вы слов Виктора не слышали именно потому, что прыгали вокруг нее. Помните?

— Помню. Но все равно не очень понимаю, что вам это дает и как именно вы собираетесь выводить эту лже-Валентину на чистую воду? И почему ей было так важно избавиться от Виктора?

— Той ночью, когда Липатов умер, я возвращался в дом довольно поздно. Ходил проведывать семью и задержался. — Никита немного покраснел. — Так вот, из своей комнаты я слышал разговор, в котором мужчина говорил женщине, что сразу ее узнал.

— И кто же это был?

— Я не успел разглядеть. Мужчина разбил снежком фонарную лампу под окном. Но я думаю, что это был Виктор Липатов, а разговаривал он с Мальвиной. И спустя несколько часов его не стало.

— Сильно, — искренне сказала Нина. — Как говорила героиня Алентовой в фильме «Москва слезам не верит»: «С вашим аналитическим умом надо работать в бюро прогнозов».

— Не вижу ничего смешного, — сухо произнес Никита. — Если вы будете надо мной смеяться, то я не стану с вами советоваться.

— Извините, Никита. — Нина положила руку ему на запястье. — Я не хотела вас обидеть. Я думаю, что во многом вы, наверное, правы, хотя все равно не верю в то, что Виктор погиб из-за Мальвины. Этого не может быть. Это же не мексиканский сериал, в котором родственники обретают друг друга спустя двадцать лет, и все это приводит к трагедиям, интригам и убийствам. Жизнь гораздо проще, а значит, смерть Виктора имеет очень очевидное объяснение. И вы его обязательно найдете. Мы его обязательно найдем. И знаете что? Я считаю, что вам нужно поговорить с Рафиком.

— Аббасовым?

— Ну, другого Рафика тут нет. — Нина снова улыбнулась. — Вы знаете, он очень умный и наблюдательный человек. Я думаю, что он знает обо всех обитателях этого дома все. Он должен знать ответы на вопросы: откуда взялась Валентина, почему Липатов оставил ей деньги, отчего он так не любил своего младшего внука. Да и на все другие вопросы он точно наверняка знает ответы.

— Вот только захочет ли он делиться со мной этими знаниями? — задумчиво сказал Никита. — Аббасов не похож на человека, легко открывающего чужие секреты. Он слепо предан семье, которая его приютила и дала путевку в жизнь. И он никогда не предаст никого из Липатовых. Никогда.

— Да, но Виктор тоже Липатов, — тихо сказала Нина. — И если исходить из вашей логики, то и Мальвина — Липатова. А значит, предавать их он не станет. Поговорите с Рафиком, Никита.

Как и предполагал Чарушин, Аббасов не тот человек, из которого можно вытянуть информацию, если в его планы не входит ею делиться. Вопрос о том, откуда в доме взялась Валентина, заставил его лишь поднять брови.

— Никита, вы, наверное, неправильно осведомлены о моих взаимоотношениях с Георгием Егоровичем, — медленно сказал он. — То, что я стал распорядителем и управляющим трастового фонда, созданного для защиты интересов его семьи, вовсе не означает, что я имел возможность участвовать в принятии им управленческих решений или как-то влиять на них. Несмотря на свой преклонный возраст, Георгий Егорович оставался в здравом уме и твердой памяти, а потому делал то, что считал нужным. Я не набирал для него персонал. Он прекрасно справлялся с этим сам. Поэтому я не знаю, откуда в доме появилась Валентина.

— До этого у него были другие секретари?

— Насколько я знаю, нет. У него было не так много занятий, которые требовали бы деловой переписки. Он владел компьютером, поэтому вел ее сам.

— А как он, например, покупал марки?

— Еще раз. — Рафик говорил спокойно, как человек, который, похоже, никогда не теряет терпение. — Липатов не страдал старческим маразмом. Он все всегда делал сам и лишь в последние полгода решил, что ему нужен помощник. Помощница, которая могла бы что-то печатать для него, потому что у него стало сдавать зрение. Снять с него нагрузку по взаимоотношениям с дворниками, водителями, авторемонтными мастерскими, страховыми фирмами, поездками на ежегодные медосмотры. Всю эту работу он и переложил на Валентину, хотя до ее появления занимался всем этим сам.

— Но откуда-то он же ее взял?

— Молодой человек, я не спрашивал. Просто один раз приехал проведать Георгия Егоровича, и тот познакомил меня с Валей.

— И вы не стали задавать вопросов и наводить справки, откуда она взялась?

— Нет. — Рафик чуть заметно улыбнулся. Эта легкая, очень мужская улыбка шла ему. — Попытайтесь понять, что Липатов был не тем человеком, у которого можно было легко что-то спросить. Кстати, а могу я полюбопытствовать, чем вызван ваш интерес к этой женщине?

— Вы сами себе противоречите, что странно, поскольку, зная вашу биографию, я понимаю, что логические противоречия вам не свойственны. — Теперь Никита улыбнулся тоже. — Вы только что сказали, что не привыкли задавать лишних вопросов, и тут же их задаете. Из этого я делаю вывод, что вы лжете, уважаемый Рафик Валидович. Впрочем, оставлю это на вашей совести и отвечу на ваш вопрос. Я интересуюсь секретаршей Липатова, потому что подозреваю, что она — не та, за кого себя выдает, и в доме появилась не случайно. Мне кажется, что она вполне может быть пропавшей двадцать лет назад младшей дочерью Липатова Мальвиной, с которой он помирился на старости лет, но по какой-то причине не хотел, чтобы об этом знали остальные члены семьи.

Лицо Аббасова выразило такое неприкрытое изумление, что Никита невольно засомневался в своих логических умопостроениях.

— Господи, какой бред. — Рафик рассмеялся громко, раскатисто и, как показалось Чарушину, с каким-то даже облегчением. — Уверяю вас, что вы ошибаетесь, Никита. Валентина — просто молодая женщина, попавшая в непростую жизненную ситуацию, из которой Липатов помог ей выбраться. Вот и все. Никакая она ему не дочь.

— То есть вы в курсе, как она попала в дом, — «поймал» своего собеседника Чарушин. — И что, подобная филантропия была в порядке вещей для старого миллионера? Он регулярно спасал тех, кто попал в трудную жизненную ситуацию?

— Ирония тут неуместна. — Аббасов стал серьезен, из его глаз пропал даже намек на улыбку. — Георгий Егорович был человеком непростым, но хорошим. Он не прощал людям многого, в первую очередь внутренней распущенности, которую считал одним из самых главных грехов. Но право на исправление собственных ошибок признавал всегда. И да, он много занимался благотворительностью, хотя и никогда это не афишировал.

— Как Валентина попала в дом? Рафик Валидович, у вас не получится сделать вид, что вы этого не знаете.

Аббасов тяжело вздохнул:

— Я не привык вытягивать язык, особенно когда речь идет о женской чести. Валю выгнал из дома муж. Она разводилась тяжело, некрасиво. Я точно не знаю, то ли муж поймал ее на измене, то ли выдумал, что эта измена была. Квартира, в которой они жили, принадлежала ему. То есть, чтобы ее купить, они продали однокомнатную квартиру Валентины, ее дачу и машину, но новая квартира, большая, трехкомнатная, была записана на Валину свекровь. Муж говорил, что это делается для того, чтобы избежать налогов, ведь мать его — пенсионерка, но, когда дошло до развода, просто выставил Валю на улицу с одним чемоданом и сказал, что о квартире она может даже не мечтать. Ей было негде жить. Работала она секретаршей в какой-то небольшой компании. Жила на крошечную зарплату. В общем, работа в Знаменском была для нее самым лучшим выходом. Она получала и зарплату, и кров, и стол, а главное — покой и защиту. А Липатов получал высокопрофессионального помощника, о котором к тому моменту уже думал довольно долго. Все совпало, только и всего.

— Кто рассказал историю Валентины старику? Кто ее порекомендовал?

— Никита, — Аббасов положил руку ему на плечо, — я и так рассказал вам слишком много. Это была не моя тайна. И наверное, мне не стоило вам ее раскрывать. Но, во-первых, вы очень настойчивы, что делает честь вашему профессионализму. А во-вторых, в плане Мальвины вы действительно ошибаетесь. И рассказал я вам про Валентину только для того, чтобы это доказать.

— Мальвина здесь, в доме?

В лице Аббасова не дрогнула ни одни жилка.

— Никита, — сейчас он выглядел уставшим и гораздо старше своих пятидесяти лет, — услышьте же вы меня. История Мальвины не имеет никакого отношения к тому, что происходит здесь. Вы идете по неверному следу.

— А скажите-ка мне, уважаемый Рафик Валидович, — Никита говорил жестко и, не отрываясь, смотрел в блестящие глаза, так похожие на спелые черные маслины, — вы отдаете себе отчет в том, что смерти вашего обожаемого Георгия Егоровича и его старшего внука не были случайны? Вы понимаете, что их убили?

— Скажем так: я не исключаю такой вариант.

— И что же, вы не хотите, чтобы виновные были найдены и наказаны?

— У меня нет ответа на этот вопрос. — Рафик говорил тихо, словно через силу. Его грудь мерно вздымалась, выдавая сильнейшее волнение. — Если бы я мог, я бы горло перегрыз тому, кто поднял руку на человека, ставшего мне вторым отцом. Но я боюсь ошибиться в выборе виновного и совершить непоправимую ошибку. Это во-первых.

— А есть и во-вторых?

— Есть. Жизнь вообще очень многообразна в своих проявлениях. В ней есть и во-первых, и во-вторых, и в-третьих… Я уверен, что сам Липатов не хотел бы наказания для членов своей семьи. Он бы их простил. Даже своего убийцу.

— Тата считает по-другому.

— Да, конечно. Иначе бы она вас не наняла. Но Тата всего лишь девочка, не знающая жизни. Она не понимает, каково это — жить на руинах, которые ты сам же и сотворил. А Липатов понимал. В этом разница.

— Вы прекрасный организатор, блестящий менеджер и отлично разбираетесь в нефтеперегонке, — сообщил Чарушин сухо. — Возможно, вы считаете, что хорошо разбираетесь и в психологии, но тут я буду вынужден вас разочаровать. Вы ничего не знаете о психологии преступника. Один раз преступив черту, очень трудно остановиться. И большинство преступников, остающихся без наказания, убивают снова и снова. В этом доме, столь дорогом вам, уже погибли два человека. Уверяю вас, что если это не остановить, то погибнет кто-то еще. И в этих новых смертях будете повинны вы, Рафик Валидович. И с этим вам придется жить дальше до конца своих дней.

— Бог никогда не дает человеку ноши, которая ему не по силам, — почти шепотом ответил Аббасов.

Никита повернулся и вышел из кабинета. Он понял, что больше ничего не добьется. За дверью он чуть не упал, наступив на шнурок своего ботинка, присел, чтобы его завязать, и вдруг услышал все такой же тихий голос Рафика Аббасова. Тот явно звонил по телефону.

— Привет, это я, — сказал он. — Я решил, что должен тебе сообщить. Мне кажется, что ей грозит опасность.

* * *

Нине было ужасно любопытно, как проходит разговор Никиты и Рафика, однако не подслушивать же под дверью. Маясь от любопытства и не зная, чем себя занять, она заглянула на кухню к Любе, которая, как всегда в это время, колдовала над ужином. Запахи в кухне витали такие, что рот моментально наполнился слюной, и Нина в который уже раз подивилась уровню таланта поварихи.

— Кушать хотите? — ласково спросила Люба, поднимая от духовки красное от жара лицо. — Потерпите, через полчаса подам. Рагу из кролика сегодня. Потушила с прованскими травами. Хотя уж и не знаю, будет ли в таком состоянии кто-то есть или нет. — Она горестно вздохнула, ее полное лицо огорченно сморщилось. — Господи, хорошо, что Георгий Егорыч-то не дожил. Это ж горе какое… С Витенькой…

— Люба, давайте я вам чем-нибудь помогу, — предложила Нина. — Уже сил никаких нет без дела слоняться. Хотите, овощи порежу или хлеб…

— Да что вы, — Люба замахала руками, — я сама.

— Любочка, так мне же не трудно. Мне, наоборот, в радость. Не хотите, чтобы я на стол накрывала, давайте я пол пропылесошу, что ли…

Видимо, Люба поняла, что от настырной помощницы ей не избавиться, сосредоточенно наморщила лоб, видимо обдумывая, в каком деле от Нины будет меньше вреда, и вдруг просияла:

— Ой, а можете новые салфетки достать и в столовой разложить? Мне как раз на днях привезли коробку, а я ее разобрать не успела.

— Конечно, — с готовностью согласилась Нина. — А где она?

— Так в прихожей. В большом шкафу. Слева створку откроете зеркальную, и там коробочка стоит. Вы достаньте штук двадцать, больше пока не надо, и у каждого приборчика в столовой разложите. Ладненько?

— Ладненько.

Полная энтузиазма Нина прошествовала в прихожую, решительно отодвинула левую зеркальную дверцу шкафа и уставилась в его содержимое. Помимо висящей верхней одежды там действительно стояли какие-то коробки. Правда, в верхней оказались не салфетки, а бумажные полотенца, под ними коробка с двумя большими скатертями, а ниже еще и еще упаковки и коробки, в которых предстояло разобраться. Нина присела на корточки и решительно взялась за дело.

По всей видимости, заказанные хозяйственные товары привезли совсем недавно, и при наличии огромного количества гостей в доме у Любы просто не дошли до них руки. Внизу в подвале Нина увидела кладовку, в которой хранились хозяйственные запасы, поэтому она решила разобрать все коробки и отнести все в подвал. С двумя верхними коробками она справилась довольно быстро и наконец-то увидела то, что искала с самого начала, — тщательно сложенные белые тканевые салфетки, которые Люба неизменно раскладывала под тарелками каждый обед и ужин.

Нина уже протянула было руку, чтобы достать их, как глаза ее уткнулись в довольно большую изящную черную шкатулку, задвинутую практически к самой стенке шкафа и заботливо прикрытую коробкой с теми самыми, нужными ей салфетками. Нине сразу вспомнилось, как она пряталась за вешалкой, стараясь не дышать, чтобы ее не заметила прячущая что-то в шкафу Вера Георгиевна. Да, совершенно точно. Тогда Вера кралась по темному коридору, неся в руках именно эту шкатулку, а потом, когда она отошла от шкафа, ее руки уже были пустыми.

Что спрятала мать Виктора Липатова в этом шкафу? Не в силах противостоять собственному любопытству, Нина воровато оглянулась, не видит ли ее кто, и, отодвинув коробку с салфетками, взяла в руки шкатулку, оказавшуюся неожиданно тяжелой. Щелкнул маленький изящный замочек, выполненный аккуратной вязью, откинулась деревянная крышка, и Нининым глазам открылось удивительное зрелище — на бархатной подложке были бережно разложены и приколоты специальными булавками головки богинь.

Да-да, это были именно богини — лица из слоновой кости, обрамленные в серебро, золото и украшенные полудрагоценными камнями. Перстни, серьги, кулоны и броши. Да, брошей здесь было больше всего. Строгие тонкие лики, удивительной красоты шлемы, изящно вырезанные из камня цветы, граненые аметисты и хризолиты, топазы и ониксы. Украшения, которые сейчас держала в руках Нина, пожалуй, не были очень дорогими в прямом смысле этого слова, но собранная коллекция по праву могла считаться произведением искусства. Она была так прекрасна, что от нее просто захватывало дух.

Под одной из брошей торчала бумажка. «Sajen», — прочитала Нина, подцепив ее ногтем, — «Goddess». Последнее слово означало как раз «Богини», первое не говорило ей ни о чем. От вида коллекции сердце билось сильно-сильно. Нина погладила пальцами гордые прохладные лики.

Зачем Вера Липатова спрятала шкатулку в стенном шкафу? Что в ней было такого? Ответа на эти вопросы у Нины не было, как и понимания, что ей теперь делать со своей находкой. Положить обратно в шкаф? Унести в свою комнату и подождать реакции Веры? Хотя после гибели сына она, поди, об этой шкатулке даже не вспомнит. Спросить у Рафика?

В коридоре послышались голоса, поэтому Нина решительно поставила шкатулку на место, задвинула ее оставшимися коробками и, выхватив пачку салфеток, выпрямилась. Из-за угла показались Тата и Артем.

— О, Нина. — Особого энтузиазма в голосе хозяйки усадьбы Нина не услышала, но не обиделась, девушка ей нравилась. — Что вы тут делаете?

— Пытаюсь быть хоть немного полезной обществу, — сказала она, стараясь, чтобы голос звучал естественно. — Люба отправила меня за салфетками. А вы?

— А мы были у мамы. У моей мамы, — объяснила Тата. — Она очень расстроена из-за Вити. Говорит, что у нее недаром были плохие предчувствия. Я очень за нее переживаю.

— Моя мама тоже расстроена. По этому поводу даже съела шоколадный торт целиком. — В голосе Артема не было издевки, лишь простая констатация факта. — Как ни крути, а Витька самый первый ее племянник. Был. Так странно. Дедов дом всегда ассоциировался у меня с местом покоя и неспешного течения времени. Сюда было хорошо приезжать для того, чтобы отдохнуть от суеты. А сейчас такое чувство, что над Знаменским черное облако повисло. Прям не знаю, Татка, как ты будешь теперь сюда приезжать?

— Прекрасно буду приезжать, — сердито сказала Тата. — Это мой дом. Всегда здесь был мой дом. С самого начала. И я никому и ничему не позволю испортить мне впечатление от Знаменского. Все плохое уйдет, я в это верю. А хорошее останется.

— Подожди, и все плохое исчезнет само собой? — задумчиво сказал Артем.

— Что?

— Закон Мерфи. Помнишь, в нашем детстве была такая книжка: «Физики тоже шутят». И там были перечислены законы Мерфи, в том числе и этот. «Подожди, и все плохое исчезнет само собой». А потом дополнение к нему: «Нанеся положенный ущерб». Ущерб уже нанесен, Татка. И с этим ничего не поделаешь.

— И все равно, — Тата решительно вздернула подбородок, — я верю, что все будет хорошо.

— Конечно, будет. — Артем нежно привлек двоюродную сестру к себе и поцеловал в висок. — Все будет так, как ты хочешь.

— Тата, — Нина вдруг решилась спросить про то, что сейчас занимало ее мысли, — вы знаете, что такое Sajen?

— Sajen? — Тата выглядела озадаченной, но тут же понимающе улыбнулась: — А, вы, наверное, имеете в виду ювелирную марку?

— Наверное, — согласилась Нина. — Честно признаться, я не очень знаю, что это.

— Точно-точно. Это ювелирная компания, которую основали два американца в конце восьмидесятых годов. Моя бабушка очень любила их украшения. Они с дедом ездили за границу и купили первую брошку, и бабушке она так понравилась, что дед стал по случаю заказывать другие украшения этой марки. Бабушка потом заболела, и он старался радовать ее. Она уже почти не вставала и ничего не ела, а при виде фигурок богинь, там, знаете, украшения были сделаны в виде ликов богинь, у нее глаза начинали блестеть. И для деда это было очень важно, поэтому он, как умалишенный, все покупал и покупал новых богинь. А почему вы спрашиваете?

Георгий Липатов просил знакомых привезти из-за границы фигурки богинь, потому что они нравились его больной жене. Тогда, в начале девяностых, это было сродни чуду. Нина снова ощутила под пальцами тонкие резные лики, успокаивающую прохладу камня, дарящего надежду, что все будет хорошо и болезнь отступит. Как жаль, что эти богини не были волшебницами и не смогли победить смерть. Как жаль, что сейчас они хранятся в закрытой коробке, спрятанной в шкаф. Ей захотелось плакать.

— Кто-то сказал мне, что в доме есть такая коллекция, — покривила душой она. — Я захотела ее посмотреть, но не знаю, у кого спросить.

— Дед никому никогда не разрешал трогать эти украшения. — Тата пожала плечами. — Они для него были памятью о бабушке. Кстати, странно, что о них ничего не говорится в завещании. Впрочем, это не настоящие драгоценности, а бижутерия, хоть и качественная. Думаю, что они лежат где-то в кабинете деда. Можно попросить Рафика, и он покажет.

— Раз коллекция не указана в завещании, значит, она твоя, как и все в доме? — спросил Артем.

— Наверное. — Тата пожала плечами. — Они, конечно, красивые, но вряд ли я буду их носить.

Нина поднялась в свою комнату и открыла планшет. История ювелирной марки «Sajen» будоражила ей душу. И почему она не помнила такого названия? Должна была бы помнить. Спустя полчаса она уже знала, что марка была основана в 1987 году Марианной и Ричардом Якобсами, вернувшимися из Индонезии. Искусство Юго-Восточной Азии настолько потрясло дизайнеров, отдыхавших на Бали, что они придумали ювелирную марку нового, совершенно ни на что не похожего дизайна, сочетающего современные и традиционные подходы.

Серия «Богини» стала самой узнаваемой их визитной карточкой, и слава о ней моментально разлетелась по всему миру. Изделия производились вручную из золота и серебра, резьбы по камню и слоновой кости с использованием полудрагоценных камней. Для работы над «богинями» приглашались лучшие ювелиры со всего света, и выпущенные изделия разительно отличались от всего, что предлагалось любителям бижутерии в конце двадцатого века.

Несмотря на то что все украшения марки были довольно массивными, они не утяжеляли образ, а добавляли в него утонченности, кольца обнимали длинные женские пальцы, как виноградная лоза, кулоны точно указывали на то место в декольте, куда должен был приходиться страстный поцелуй, серьги устремлялись вниз по точеной шее, которая, казалось, никак не кончалась.

Изделия, настоящий хенд-мейд, выпускались лимитированными сериями. Компания в двадцать первом веке прекратила свое существование, и луноподобный инопланетный винтаж «Sajen» сейчас стоил довольно дорого. Вся эта информация была необычайно интересной, но абсолютно ничего не объясняла.

Резные богини из золота и серебра, дорогие сердцу Георгия Липатова, сейчас лежали в шкафу внизу. И спросить у Веры Липатовой, зачем она их туда спрятала, пока не представлялось возможным.

Нина потерла уставшие от чтения глаза. Господи, ну почему, почему дети и внуки Липатова ведут себя так странно и необъяснимо? Какие еще тайны скрывает этот дом, такой совершенный, такой прекрасный, такой спокойный и надежный, так и не ставший укрытием от житейских бурь?

Ей вдруг ужасно захотелось домой. К сыну. К бросившему ее Сергею. К понятной и предсказуемой работе. К удобному дивану, на котором вечерами так уютно смотреть хорошие фильмы, забравшись под мягкий клетчатый плед. Семья Липатовых жала ей, как новые, неудобные, слишком тесные туфли. Их хотелось сбросить, остаться босиком, почувствовать ступнями свободу прохладного пола.

Она вспомнила загадочный, немного печальный разрез глаз богинь, которых недавно держала в руках. Что ж, наверное, всегда приходится нелегко, особенно если ты — богиня. Нет, несправедливо было оставлять их в затхлом шкафу в ожидании непонятной судьбы. Нина решительно встала с кровати, вышла из комнаты, спустилась по лестнице, подошла к шкафу и вытащила из него припрятанную шкатулку.

Рафик Аббасов был в кабинете. Заложив руки за спину, он стоял у окна и безучастно смотрел на снег, который засыпал двор. Он повернулся на звук ее шагов, и Нина успела увидеть безмерную усталость, делавшую его красивое восточное лицо старее.

— А, это ты, — сказал он. — Проходи.

— Вот, — Нина протянула ему шкатулку, — мне кажется, что это нужно куда-то убрать.

— Откуда это у тебя? — Рафик принял шкатулку бережно, словно огромную ценность.

— Я случайно увидела, как Вера спрятала ее в шкафу. Мне показалось, что это неправильно.

— Вера? — В голосе Рафика мелькнуло удивление. — Ничего не понимаю.

— Я тоже, но на всякий случай решила не оставлять это там, где оно лежало. Липатов не отдавал распоряжений об этой шкатулке?

— Нет. — Аббасов немного помолчал. — Она, как и всё в доме, принадлежит Тате. Старик любил внучку. Думаю, что он хотел, чтобы ей осталась память о бабушке. Строго говоря, коллекция не представляет никакой ценности. Набор не очень дешевый, но все-таки бижутерия.

— Если шкатулка досталась Тате, то получается, что Вера хотела ее украсть?

— Дикость. Вокруг сплошная дикость, — пожаловался Аббасов. Для человека, который никогда не жаловался, это звучало странно, немного пугающе. — Давай, я пока положу шкатулку в сейф. Она принадлежала Софье Николаевне, и я бы не хотел, чтобы украшения пропали. Хорошо, что ты принесла их сюда. Спасибо тебе, коллега.

— Зови меня «партнер», — рассмеялась Нина, чувствуя, как с них обоих спадает напряжение. — Все-таки ничто так не сближает, как совместное управление трастовым фондом. Кстати, пользуясь огромным количеством свободного времени, ты бы уже начал вводить меня в курс дела. Предупреждаю, что я — страшная зануда и привыкла во всем доходить до самой сути.

— Значит, сработаемся, — улыбнулся Рафик. — Давай завтра с утра и начнем.

* * *

Завтрашнее утро Чарушину предстояло начать с решения непростой задачи — Полину и Егора нужно было отправить домой. Усадьба, в которой уже произошли два убийства, была не лучшим местом для отдыха молодой женщины с маленьким ребенком. Конечно, Никита понимал, что, скорее всего, его семье ничего не угрожает, но то, что они жили в отдельном коттедже совсем одни, напрягало его.

Постоянно находиться с семьей он не мог. Более того, даже краткосрочные отлучки из главного дома вызывали в нем ужас. В прошлый раз, пока он был со своей женой, убили Виктора Липатова. Кто станет следующей жертвой и сможет ли он, Чарушин, простить себе, если его снова не окажется рядом?

Никита был почти уверен, что Полина наотрез откажется уезжать, но, как оказалось, он так и не выучил свою жену до конца. Выслушав его сбивчивую просьбу, она чмокнула Никиту в щеку, сунула ему в руки гукающего Егорку и пошла собирать вещи.

— Ты прав, — она деловито сворачивала одежду и складывала ее в большой чемодан, — мы не должны тебе мешать. Никита, через пару дней вся семья разъедется, и узнать правду будет практически невозможно. Ты должен выполнить просьбу Таты, и при этом я понимаю, как важно тебе быть спокойными за нас. Конечно, мы уедем.

— Я тебя увезу. — Никита вздохнул с облегчением, в очередной раз позавидовав самому себе, что ему так повезло с женой.

— Не надо, вызови нам такси. Не стоит сейчас уезжать из усадьбы. Но только обещай мне, — Полина подошла поближе и взяла мужа за уши, — обещай мне, что будешь каждый вечер мне все рассказывать. Мне же интересно, да и Тата — не чужой мне человек.

— Конечно, буду. — Чарушин улыбнулся нежно-нежно. При взгляде на жену у него всегда начинало что-то плавиться в груди. — Пони, я клятвенно обещаю, что буду держать тебя в курсе событий. Ты вот что мне скажи: а почему эта твоя Тата до сих пор не замужем? Она же красивая.

— Ну ты даешь, Чарушин! — Полина рассмеялась. — Кабы замужество зависело от красоты… К сожалению, внешность не дает никаких гарантий. Сколько я знаю женщин и красивых, и умных, и работоспособных, и покладистых, а одиноких. Иногда просто диву даешься, чего вам, мужикам, надо.

— А Тата? — Чарушина было трудно сбить с толку, когда ему было что-то нужно. — Не может же так быть, чтобы у нее никого не было.

— Мы теперь ищем подозреваемого в ближайшем окружении Таты? — спросила Полина. — Так это зря. Она хороший человек, добрый и правильный. И одна, скорее всего, именно поэтому. Впрочем, я не уверена, что она одна. Мужчина у нее, несомненно, есть, только она почему-то тщательно его скрывает. В первую очередь от родни, хотя и от знакомых тоже.

— Может, женатый? — Никита поморщился, потому что не терпел адюльтеров. В его понимании в них таилось что-то омерзительное, похожее на глистов в организме.

— Может. — Полина пожала плечами, продолжая собирать вещи. — Хотя не уверена. Тата слишком честная девочка для того, чтобы тайно встречаться с несвободным мужчиной. Она как-то сказала мне в случайном разговоре, что женатые поклонники для нее не существуют и что она никогда не смогла бы построить свое счастье на слезах другой женщины.

— Банально.

— Так и что ж. В таком вопросе при любом раскладе трудно быть оригинальной. Нет, мне кажется, что она не может открыто встречаться со своим мужчиной по какой-то другой причине. То ли она боится, что семья его не одобрит, то ли с ним что-то не так. Не знаю.

— Не хватало еще, чтобы он оказался судимым. — Чарушин вдруг встревожился: — Пони, мне бы не хотелось, чтобы неприятности семьи были связаны с твоей Татой. Не при тебе будет сказано, но она мне нравится.

— А что Валентина? Ты уже разобрался, почему она так странно себя ведет и откуда она взялась?

— Не до конца, — признался Чарушин. — Но зато я теперь уверен, что ошибался насчет того, что она может оказаться этой самой Мальвиной. Ребята прислали мне материалы по ней. Она действительно Валентина и действительно недавно развелась с мужем, который выкинул ее на улицу, лишив жилья. Старик Липатов просто помог человеку, попавшему в непростую жизненную ситуацию. И все. Я, правда, так и не понял, откуда он про нее узнал, но думаю, что это не важно. Важно то, что она — не Мальвина.

— Я вот тут все думала, — робко сказала Полина и замолчала.

— Ну-ну, — подбодрил ее Никита. — Не стесняйся, твои наблюдения очень точные и мне очень помогают. Говори.

— Я все думаю над тем, почему Липатовы своего позднего ребенка назвали Мальвиной. По логике, ее должны были звать совсем иначе.

— А здесь должна была быть логика?

— Обязательно. — Полина отложила в сторону детскую кофточку, которую держала в руках, и серьезно посмотрела на мужа: — Видишь ли, в своих рассуждениях я исходила из того, что жену Георгия Липатова звали Софьей.

— …?

— Ее звали Софьей, а старших дочерей она назвала Верой и Надеждой. Понимаешь?

— Если честно, не очень.

— Балда. — Полина нежно-нежно улыбнулась мужу, смягчая только что данное ему прозвище. — В православии есть святые Вера, Надежда, Любовь и мать их Софья. Если старших дочерей назвали Верой и Надей, то третью родившуюся дочь должны были назвать Любой. Понимаешь? А она почему-то Мальвина. И это странно.

— Пони, ты гений, — серьезно сказал Никита. — Я бы без тебя пропал, честное слово. Ну, конечно, Люба. Меня смутило то, как внезапно в доме появилась Валентина. Но параллельно с ней Липатов взял на работу еще одного нового сотрудника — экономку Любу. При этом для Валентины просто создали рабочее место, которого до этого не существовало, а для того, чтобы благоустроить Любу, пришлось рассчитать старую домработницу, проработавшую у Липатова не один десяток лет. Конечно, Люба — это и есть Мальвина. И когда она меняла имя, то взяла себе то, которое подходило их семье гораздо больше. Черт, до чего ж ты все-таки умная.

— Погоди, Никита, я же не говорила, что Люба — это Мальвина, — запротестовала Полина. — Я в этом вовсе не уверена. Я просто считаю абсолютно логичным, что третью дочь Липатовых должны были звать Любой. Но ее назвали иначе. Вот и все.

— Нет, ты у меня самая умная женщина во Вселенной. — Чарушин посадил Егорку на пол, подхватил Полину на руки и закружил ее по комнате. — Пони, если бы ты только знала, как я тебя люблю.

И все-таки, захлопнув дверцу такси, увозящего его семью домой, Никита почувствовал, что у него словно камень с души упал. Когда ведешь расследование, пусть даже и частное, за спиной не должно быть никого. Это правило сыщика он помнил с юности, да в этот раз отчего-то позабыл. Воздух в Знаменском казался наэлектризованным и отчетливо пах опасностью и несчастьем, а еще почему-то напоминал смесь запахов дорогого одеколона и сдобной домашней выпечки.

Возвращаясь в дом, Никита успел ответить на телефонный звонок. Ребята из его отдела сообщили, что проведенное вскрытие подтвердило: Виктор Липатов был убит. В его организме нашли следы миорелаксанта — вещества, вызывающего остановку дыхания.

— Повезло тебе в отпуске, Чарушин, — мрачно сказал Никите начальник его отдела Иван Бунин. — Вечно во что-нибудь вляпаешься. Жди. Бригада к вам выедет, поможешь там разобраться, что к чему. Есть там кто подозрительный?

— Да тут все подозрительные, — в сердцах сказал Никита. — Вот просто шкурой чувствую, что каждый что-то скрывает.

Всю семью он нашел в библиотеке, что было само по себе удивительным. Липатовы не относились к людям, которые жить не могли друг без друга, и обычно предпочитали проводить время порознь. И вот на тебе, волей случая собрались в одной комнате. Даже Вера Георгиевна, бледная, с красными глазами и дрожащими руками, но все-таки была здесь. Даже Марина Липатова, сидящая на максимальном расстоянии от свекрови и всем своим видом выражавшая недовольство. Даже вечно источающий обиду и протест Гоша.

— По какому поводу собрание? — уточнил Никита, обращаясь к сосредоточенному Рафику, который сидел в одном из кресел возле небольшого журнального столика и усердно объяснял что-то сидящей в соседнем кресле Нине. — Или случилось еще что-то, о чем я не знаю?

— Нет, ничего не случилось, — спокойно ответил Аббасов. — Именно для этого я и попросил всех быть здесь, на виду.

— А где Люба и Валя?

— Люба готовит обед. Валентину я отправил в город, выполнить ряд моих поручений. Я, несомненно, рад исполнить последнюю волю Георгия Егоровича и буду находиться здесь столько, сколько нужно, но моя работа требует определенных действий с моей стороны, поэтому я попросил Валентину мне помочь.

— Вы бы вполне могли съездить в город и сами, — пожал плечами Никита. — Никто из вас не давал подписку о невыезде. По крайней мере пока. Впрочем, я думаю, что в ближайшее время это изменится. Более того, я в этом практически убежден.

— Что-то случилось? — спросил теперь уже Аббасов.

— Да. Вчера, — спокойно ответил Никита. — Вчера ночью в этом доме произошло убийство.

Глухо вскрикнула и закрыла лицо руками Вера Георгиевна, вздрогнула Нина, побледнела Марина, недоуменно поднялись брови Артема, задрожала Тата, выражение скуки на лице Гоши сменилось на любопытство, а Ольга Павловна заметно заволновалась. Безучастными остались лишь лицо Надежды Георгиевны, которая по привычке что-то ела, и Рафика Аббасова. Этот мужчина умел держать свои эмоции под контролем.

— Это уже точно? — только и спросил он.

— Абсолютно. И в связи с этим у меня есть к вам несколько вопросов. Думаю, что будет лучше, если вам их сначала задам я, а уже потом мои коллеги, которые сделают это в рамках допроса.

Чарушин смотрел на их лица, такие похожие, такие разные. Он пытался увидеть, в ком из Липатовых известие о допросе и расследовании вызовет если не страх, то хотя бы искорку волнения. Нет, кроме Ольги Павловны, пожалуй, не нервничал никто. И что ты будешь с этим делать?

— Мы ответим на ваши вопросы, — сообщил Рафик. Его тон не давал членам семьи ни малейшего шанса ответить как-то иначе. — Спрашивайте, Никита.

— Николай, первый вопрос у меня будет к вам. — Журналист поднял голову, на Чарушина уставились воспаленные, больные глаза. — Перед тем как подняться в свою комнату перед смертью, ваш брат спросил у вас, думаете ли вы о том же самом, что и он. Вы ответили, что не умеете читать мысли, и тогда он произнес что-то типа «ее здесь нет». Кого он имел в виду, Николай? И не врите мне, что вы этого не знаете.

— Он никого не имел в виду…

— Николай! Я же попросил вас мне не врать. Все слишком серьезно.

— Боже мой, с чего вы взяли, что я вру? Витька никого не имел в виду. Он говорил не о человеке.

— А о ком?

— Ни о ком, а о чем. О марке. Редкой марке, которая должна была быть в коллекции нашего деда, потому что он нам показывал ее прошлой зимой. Тогда он только ее купил и страшно гордился своим приобретением. Все требовал, чтобы мы ее хорошенечко рассмотрели, рассказывал ее историю, в общем, находился в состоянии некоторой ажиотации. И этой марки не было в кляссере, когда мы рассматривали наше наследство. Я обратил на это внимание, но не придал значения. В конце концов, год прошел. Дед мог продать эту марку, или подарить ее кому-то, или даже просто потерять. Но Витьке это показалось странным.

— Вы уверены, что он говорил о марке?

— Абсолютно. Он перед сном заходил ко мне в комнату, чтобы поговорить об этом.

— И как? Поговорили?

— Нет, у меня болела голова, и я сказал, что не собираюсь гоняться за тем, чего нет. Меня вполне устраивает то, что есть, даже если речь идет о «Британской Гвиане».

— «Британская Гвиана» — это марка?

— Да. Марка. Это редчайший в филателии экземпляр, марка номиналом в один цент с восемью углами, которую в тысяча восемьсот пятьдесят шестом году выпустила Британская Гвиана в Южной Америке. Почти весь тираж был арестован, и почтмейстер, мистер Далтон, распорядился выпустить еще одну серию, так называемую аварийную. Ее печатали в газетной типографии черной краской на красной бумаге. И, несмотря на то что дизайн был утвержден, типографские рабочие самовольно нанесли в ее центр трехмачтовую шхуну, изображение которой использовали в своей газете.

— И это действительно филателистическая редкость? — Чарушин повернулся к Аббасову.

— О да, — тот невозмутимо кивнул, — в две тысячи четырнадцатом году она была продана с аукциона одному американцу, а Георгий Егорович выкупил ее уже у него аккурат перед прошлым новым годом. И действительно, очень гордился тем, что ему удалось провернуть такую сделку.

— И сколько же стоит эта пропавшая марка?

— За сколько ее приобрел Липатов, я не знаю, — Рафик продолжал изображать полную невозмутимость, — но на аукционе «Британская Гвиана» была продана за девять с половиной миллионов долларов.

— Сколько? — не выдержав, тонким голосом вскричал Гоша.

Аббасов промолчал.

— Так. — Никита почесал кончик носа, что выдало в нем сильнейшее волнение. — Ваш дед оставил свой кляссер с марками в наследство трем своим внукам. При этом выяснилось, что самая ценная из всех имеющихся в коллекции марок, которая значительно дороже всей остальной коллекции, бесследно пропала и в кляссере ее нет. Я правильно понимаю?

— Правильно. — Николай пожал плечами. Пожалуй, по спокойствию он мог бы соревноваться с Аббасовым.

— И вы отнеслись к этому спокойно, в отличие от вашего брата?

— Совершенно спокойно, — кивнул Николай.

— И вы хотите, чтобы я в это поверил?

— А это уже как вам будет угодно.

Дело принимало новый оборот. Получалось, что незадолго до своей смерти Виктор Липатов думал вовсе не о своей пропавшей много лет назад тетушке, а о ценной марке, которую рассчитывал получить в наследство, но которой отчего-то не оказалось там, где она должна была быть. «Я докопаюсь до истины». Примерно так сказал Виктор, выходя из комнаты, и спустя пару часов был убит. Кто слышал его слова? Кроме Чарушина, только Николай. Он знал, где на самом деле марка, и убил родного брата, чтобы не делить десять миллионов долларов? Чарушин посмотрел на журналиста с сомнением. На братоубийцу тот не тянул категорически. Хотя… Не зря ведь говорят, что чужая душа — потемки.

Еще немного подумав, Чарушин попросил Аббасова принести злополучный кляссер. Спустя пять минут вся мужская часть сгрудилась вокруг кожаной книжицы, под обложкой которой пряталось целое состояние. Нетерпеливо перевернув листы, Никита увидел все те марки, которые показывали ему братья пару вечеров назад. Все было на месте. «Британской Гвианы» не было.

Из-за плеча Николая подошла и заглянула в кляссер Марина.

— И что, это и есть то самое Витино наследство? — напряженным, немного неестественным голосом спросила она.

— Ну да, — буднично сказал Артем.

— И эти бумажки чего-то стоят?

— Чего-то стоят. Эти, доставшиеся нам, около четырех-пяти мультов зеленью. А та, что нам не досталась, как ты слышала, еще десять.

— Я не знала. Боже мой, я не знала! — В голосе Марины послышалось отчаяние. — Я даже представить себе не могла, что речь может идти о таких деньгах. И что теперь? Когда Вити не стало? Он же не успел вступить в права наследования. Получается, что я не получу всех этих денег?

— Сучка, — голос Веры Георгиевны скрежетал, как металл по стеклу, — жадная похотливая сучка. Тебя только наследство и волнует. Ты ни слезинки не проронила по человеку, который почти пятнадцать лет был твоим мужем. А как про марки услышала, вон как встрепенулась. Ничего не получишь. Ничего. Я об этом позабочусь.

— Нина! — Никита повернулся к Альметьевой, которая внимательно следила за разговором. — Ну-ка, скажите нам как юрист: если Виктор умер, не успев вступить в права наследования, то что становится с его долей в завещании деда?

— Согласно наследственной трансмиссии, — Нина пожала плечами, — действительно фактическое вступление в права наследования возможно лишь через полгода, однако юридически все наследники написали заявления нотариусу в тот же вечер, когда было оглашено завещание. Поэтому наследство, полученное от деда, попадает в наследственную массу, оставшуюся от Виктора Липатова, и будет распределено между наследниками либо по оставленному завещанию, либо просто по закону.

— Ты ничего не получишь, — снова прошипела Вера Георгиевна, обращаясь к невестке. — Он собирался с тобой развестись. Тебе ничего не положено. Все мое и Коленькино.

— А с Нателлой он тоже собирался развестись? Она его дочь, между прочим, и ваша внучка, — язвительно сообщила Марина. — И он не успел со мной развестись. Он умер моим мужем. Так что все свое я получу до копеечки.

Сцена выглядела отвратительно. Видимо, для того чтобы ее прервать, Нина встала из кресла, подошла к Артему, взяла у него из рук кляссер, перелистнула страницы, зачем-то потрясла. Небольшой, ровно обрезанный листок бумаги выпал из-за кожаной обложки и мягко спланировал на ковер. Артем и Николай бросились его поднимать, чуть не столкнувшись лбами.

Большие печатные буквы, написанные на листочке от руки старческим неровным почерком, гласили: «АЧИНИ ОВТ ПИР К СУНАМ».

— Что это? — потрясенно спросил Николай и оглядел собравшихся. Глаза его блестели. — Что это за несуразица?

— А все-таки дед к старости поехал крышей, — сообщил Гоша. — Че-то, наследнички, у вас тоже не очень выгорает. Дедок-то наш мастер был загадки загадывать. Марки по десять миллионов баксов пропадают бесследно, а на их месте дурь какая-то оказывается. Шутник, однако, хрыч старый.

— Гошенька, — Ольга Павловна смотрела на сына с мягким упреком, — не надо так говорить, ты же хороший мальчик.

— Ага, мамуль. Нормальный я мальчик. Бедный только. Но я даже об этом не жалею, потому что за удовольствие видеть сейчас ваши рожи можно и заплатить.

Гоша раскатисто захохотал и вышел прочь из библиотеки. Тата подошла поближе к Артему и заглянула в бумажку, которую тот по-прежнему держал в руках.

— АЧИНИ ОВТ ПИР К СУНАМ, — прочитала она и жалобно посмотрела на Чарушина: — Никита, как вы думаете, что дедушка хотел нам сказать?

Ответа на этот вопрос Чарушин не знал. Он повернул голову и внезапно увидел лицо Аббасова. Удовлетворение было написано на нем. Рафика полностью устраивало то, что происходило в библиотеке в эти минуты. Заметив, что Чарушин смотрит на него, он встретился с ним взглядом, и больше не отводил его, твердый, немигающий, жаркий взгляд восточных глаз человека, который совершенно точно знал, что означают как странные слова, так и все, что с ними связано.

* * *

Увлекательную беседу пришлось прервать, потому что в Знаменское приехала опергруппа. Никита коротко, но обстоятельно рассказал коллегам все, что ему удалось узнать, умолчав лишь о своих подозрениях касательно экономки Любы. Помня о том, как он ошибся с Валентиной, ему хотелось все хорошенько проверить самому.

Так как он был, во-первых, в отпуске, а во-вторых, одним из гостей усадьбы, где произошло убийство, к расследованию его официально не подключили, хотя негласно его присутствию в усадьбе порадовались. Никита Чарушин славился зоркими глазами, хорошей интуицией и тонким нюхом, так что его наблюдения и выводы точно не могли быть вредными.

Аббасов освободил кабинет для следователя. Шли опросы членов липатовской семьи и остальных гостей усадьбы, и Никита, которому пока было совершенно нечего делать, прошел на кухню, откуда доносились умопомрачительные запахи. Люба готовила обед.

— Уехала жена ваша, — печально сказала она, — и младенчика увезла. А я уж привыкла к нему. Я ж вообще детей люблю. Так жалела, что своих Бог не дал. Я ж к вашим каждый раз, как еду приносила, так нет-нет и задержусь, чтобы малыша потетешкать. Хороший он у вас, смышленый.

Слышать это отцовскому сердцу было приятно, но сбивать себя с панталыку Чарушин был не намерен. Он ловко вытащил у Любы из-под ножа кусок ярко-красного помидора, закинул его в рот и притулился на подоконнике, разглядывая раскрасневшуюся от хлопот повариху.

— Люба, а как вы в усадьбу на работу устроились? — спросил он, будто между делом. Нож в руках экономки замер, но тут же заработал с удвоенной скоростью.

— Известно как, — сказала она неестественно тонким голосом. Неровные красные пятна поползли с ее щек к шее, усыпали грудь в вырезе тонкой блузки. — Как все, так и я.

— А как все? — уточнил Никита. Щадить Любу он не собирался. В конце концов, старика Липатова и его старшего внука тоже никто не щадил. — Через бюро по найму, через газету? Как?

— Через бюро по найму… — Люба горько усмехнулась: — Вы сами-то верите в то, что говорите? Разве ж сейчас без знакомств и протекции хорошее место-то получишь? Без связей никуда. Так что я по знакомству устроилась. У Георгия Егоровича старая экономка на пенсию собралась, вот ему меня и порекомендовали. А что, готовлю я хорошо, сами знаете. Чистоплотная, дом в порядке содержу. И уж в том, что я ни копеечки лишней не возьму, только на хозяйство, сомневаться-то не приходилось.

— И кто ж это ему вас порекомендовал, если не секрет? Старик же последние годы безвылазно в Знаменском жил. Почти никуда не ездил, ни с кем не общался.

— Вы так говорите, как будто Георгий Егорович затворник какой-нибудь был, прости господи. Он с такими известными людьми общался, что вам и не снилось. И переписку вел, и по скайпу разговаривал, и приезжали к нему, бывало. И коллеги его бывшие, и ученики. И из Москвы, и из-за границы, и из Череповца.

— А вас ему из какого города посоветовали? Из Москвы или из Череповца? А может, из Парижа?

— Да какого Парижа! — Люба закончила резать помидоры и теперь с ожесточением взялась за перец. Семечки сыпались со стола, летели в стороны, усеивая кухню, но она этого, казалось, не замечала. — Я в Череповце родилась и выросла. Там и жила, пока сюда не переехала. Это никакая не тайна.

— А что тогда тайна, Люба? — вкрадчиво спросил Никита. — То, что на самом деле Георгий Липатов — ваш отец?

Экономка замерла. Съежилась, как будто от удара. Втянула голову в плечи. Глаза ее, Никита видел, наполнились слезами.

— Откуда вы узнали? Вам Нина сказала?

— Нина? — Теперь пришел черед Чарушина удивляться. — А Нина знает, что вы тоже Липатова?

— Нет, откуда? Просто я тут болтала с ней на днях, разоткровенничалась. Про маму рассказывала, про отца упомянула. Вот она, наверное, и догадалась.

— Нет, — Никита покачал головой, — с Ниной мы это не обсуждали. Я сам понял, что вы дочь Георгия Егоровича. Вернее, мне жена подсказала.

— Полиночка? А она-то как? — Люба не договорила и махнула рукой.

— Она сказала, что третью дочь Липатовых по всем правилам должны были звать Любовью. Вера, Надежда и Любовь, это же логично. Вот я и решил, что вы, когда меняли имя, взяли то, которое подходило вашей семье больше.

— Меняла имя? — Люба выглядела озадаченно. — А когда я его меняла?

— Да бросьте! Все и так уже понятно. Вы — младшая дочь Липатовых Мальвина. Та самая, которая сбежала из дома, потому что отец не позволял ей встречаться с неподходящим парнем. Много лет вы не общались. Знаменитая липатовская гордость не позволяла, а потом все-таки встретились, да? То ли вы решили помириться с отцом, то ли он все-таки на старости лет решил простить блудную дочь, но так или иначе, а вы оказались здесь, в Знаменском. Отчего-то вы решили никому не говорить о том, что помирились и отец взял вас в экономки. Так все было?

— Господи, глупость-то какая… — Люба вытерла слезы и вдруг расхохоталась, звонко-звонко. — Да с чего же вы взяли, что я и есть Мальвина? Если хотите знать, в ее появлении на свет, конечно, я виновата, как ни крути, но больше нас ничего не связывает. Я ее даже не видела никогда. Правда-правда!

Теперь уже Чарушин ничего не понимал. Люба — дочь Липатова, но при этом не Мальвина? Как такое возможно?

— Ладно. Не хотела я, чтобы они все, — она кивнула в сторону приоткрытой двери в холл, откуда слышались голоса, — знали, что я им хоть и сбоку припека, но все же родственница, да ладно. Расскажу. Чего уж теперь, когда отца в живых нет, да и в доме чертовщина творится. Слушайте. Мне стесняться нечего.

И, не веря собственным ушам, Чарушин выслушал неожиданную, хотя и очень банальную историю.

Почти сорок лет назад у знаменитого «красного директора» Георгия Липатова случился производственный роман. Возможно, что романы бывали у него и раньше. В конце концов, вряд ли хоть один мужчина вообще мог бы похвастаться стопроцентной верностью жене, а уж мужчина при практически безграничной власти и подавно. Похождения свои, если они и были, Липатову удавалось держать в тайне, но не в этот раз. Молодая сотрудница столовой, приставленная к директору, чтобы кормить его вкусно и разнообразно, запала ему в душу настолько сильно, что противостоять этой внезапной слабости он не мог.

Девушку звали Марией, но он называл ее не иначе как Машенька. Баловал безмерно, заваливал цветами и подарками, возил с собой в командировки и, хотя бросать жену с тремя детьми и не помышлял, влюбился крепко, так крепко, как только можно влюбиться на излете пятого десятка лет.

Машенька Липатову отвечала взаимностью. Она не пыталась устроить свою жизнь, она действительно нежно и искренне любила Георгия Егоровича, так выгодно отличавшегося от ее пустых ветреных сверстников. Ей даже в голову не приходило мечтать о том, чтобы выйти за него замуж. Семья Липатова была для нее свята, а его душевное спокойствие важнее своего собственного. Единственное, в чем она была непреклонна, так это в своем желании родить от него ребенка. «Он будет только мой», — говорила она подругам, не подозревая, что повторяет слова десятков, если не сотен литературных героинь.

Узнав о беременности любимой, Липатов не обрадовался, но и не испугался. Надо признать, что в этой ситуации он вообще повел себя так, как поступал всегда, — по-мужски. На аборт не отправил, согласился помогать, попросил только, чтобы Машенька записала родившуюся дочку только на себя, дабы избежать слухов, почти неминуемых в таком маленьком городе.

Как человек прямой и честный, он не мог допустить, чтобы его шантажировали его маленькой постыдной тайной, а потому признался во всем жене. Для Софьи Николаевны известие о внебрачном ребенке мужа стало ударом, но она нашла в себе мужество его простить и не поднимать скандала. Для члена партии, Героя Соцтруда Георгия Липатова развод неминуемо разрушил бы его карьеру, да и не хотела Софья никакого развода. Немного подумав, она нанесла молоденькой сопернице ответный удар, сколь сильный, столь и неожиданный. В сорок пять лет родила мужу четвертого ребенка — дочку, которую по какой-то неведомой прихоти назвала Мальвиной.

— У отца пунктик был по поводу имен. Раз у него жена была Софья, то он настоял, чтобы дочерей назвали Верой и Надеждой, а когда родилась я, потребовал, чтобы мама записала меня Любой. Она спорила сначала, ведь София не была моей матерью, но быстро сдалась, потому что имя ей нравилось. Люба — значит Любовь, а это чувство по отношению к отцу было для нее самым главным в жизни. — Экономка вытерла влажные от слез глаза. — В общем, когда Софья Николаевна родила девочку, имя Люба уже было занято, и она тогда в обиде сказала, что выберет, как назвать ребенка, сама. И назвала дочку Мальвиной. Наверное, от того, что хорошенькая она была, как куколка. С самого рождения. Это мне мама рассказывала.

После рождения младшей дочери Липатов свой роман на стороне прекратил, но Машеньке и Любе финансово всегда помогал.

— Я на год Мальвины этой старше. Мама рассказывала, что первое время отец приходил к нам, играл со мной, на руках носил, а потом, после рождения Мальвины, как отрезало. То ли он Софье Николаевне пообещал, то ли себе какой обет дал, но больше мама его не видела. Ее с завода перевели в другую столовую, чтобы пересекаться не приходилось. Да она встреч не добивалась — гордая была.

О том, что у Липатова умерла жена, Люба узнала, когда ей исполнилось пятнадцать. Мама в тот день сильно плакала, то ли от сочувствия к Липатову, то ли от того, что так поздно он оказался свободен. Но и после того, как стал вдовцом, к своей бывшей любовнице он так и не вернулся. Переводил на сберкнижку деньги, как все эти годы, и всё.

— У мамы не было к нему ни ненависти, ни обиды, — рассказывала Люба. — Она всю жизнь очень его любила. Говорила, что такие мужчины рождаются раз в сто лет и что ей очень повезло, что она его в жизни встретила, хоть недолго, да дышала с ним одним воздухом. Ее самой любимой песней была та, что Пугачева пела. Там еще слова такие были: «Пройти, не поднимая глаз, пройти, оставив легкие следы. Пройти, хотя бы раз, по краешку твоей судьбы». Вот она так и чувствовала, как в этой песне пелось.

О том, что она — дочь знаменитого Липатова, Люба знала с детства. Мать не скрывала, хотя и строго-настрого запретила болтать. Люба и не болтала. Жили они вдвоем. Мама обучала ее готовить, вести хозяйство, шить и вышивать, вязать и делать домашние заготовки. Она была убеждена, что у дочери личная жизнь сложится гораздо удачнее, чем у нее самой, что у Любы будет большая дружная семья, любящий муж и дети. Но не сложилось. Замуж Люба так и не вышла, детей не родила. Жила вдвоем с мамой, работала поваром в дорогом ресторане, иногда заводила короткие неудачные романы. Вот и вся жизнь.

После смерти матери у нее отчего-то появилась потребность найти отца. Люба даже наняла частного детектива, который и назвал ей адрес Липатова в Знаменском. Немного посомневавшись, молодая женщина написала Георгию Егоровичу письмо, а он, неожиданно для нее, на него ответил.

— Он чувствовал себя очень одиноким в последнее время, — говорила Люба, руки которой машинально продолжали делать свою работу — заправляли салаты, снимали капустные листья с кочана для голубцов. Работали они ловко и споро, будто и не вела она грустный для себя рассказ. — Жены и сына нет в живых, старшие дочери живут отдельно, Мальвина — вообще отрезанный ломоть. Внуки его особо тоже не баловали. Пожалуй, одна Тата по-настоящему деда и любила. Так что я со всей своей нереализованной любовью оказалась очень кстати.

Ни сам Липатов, ни Люба не горели желанием рассказывать всем остальным историю своего родства, поэтому договорились, что молодая женщина поступит в Знаменское на работу. Будет поближе к отцу, а заодно возьмет на себя ведение домашнего хозяйства, то есть будет делать то, что знает и любит. Полгода назад она переехала в усадьбу. Первые несколько вечеров отец и дочь не могли наговориться, а потом жизнь как-то расставила все по своим местам. Люба прибирала, стирала, готовила еду. Липатов принимал ее заботу, иногда разговаривал с ней о каких-то пустяках, но особой близости между ними так и не возникло. Слишком большой кусок жизни провели они вдали друг от друга. Впрочем, Любу такая жизнь вполне устраивала. У нее была крыша над головой, любимая работа, финансовая стабильность и отец под боком. Что думал по этому поводу Липатов, она не знала, а потом он умер.

— Я не рассчитывала на завещание, — сказала Люба, отложив вдруг ложку, которой перемешивала фарш, и прижав к груди полные руки. — Я вообще ни о чем таком не думала. Просто жила, и всё.

— Поэтому вы плакали на похоронах, и в момент оглашения завещания тоже, — задумчиво сказал Чарушин. — А я-то думал, что просто у вас такая натура впечатлительная. А вы не по хозяину убивались, оказывается, по отцу.

— Ну да. Я очень ему благодарна. Я же теперь до конца своих дней вообще могу не работать. Даже если Тата меня отсюда уволит, так я домой вернусь и буду жить, ни в чем не нуждаясь. И путешествовать могу. Я же, кроме Турции, и не бывала нигде.

— А вы хотите, чтобы Тата вас уволила?

— Нет, не хочу. Мне тут нравится. Глядишь, она замуж выйдет когда-нибудь. Дети у нее пойдут. Я уж так детей люблю, просто страсть.

— А Мальвина? Георгий Егорович когда-нибудь в разговоре с вами упоминал Мальвину?

— Нет, — немного подумав, сказала Люба. — Думаю, что для него это было слишком личной темой, чтобы он обсуждал ее со мной. А может, и не думал он про нее. Шутка ли, больше двадцати лет прошло. Никита, можно мне спросить у вас совета?

— Да, пожалуйста. Если смогу, то помогу.

— Как вы считаете, мне нужно им всем, — она снова кивнула в сторону кухонной двери, — рассказать, что я тоже Липатова?

— Не знаю, Люба. Это вам решать, — ответил Никита серьезно. — Только знаете что? Я всегда считал, что правда — гораздо лучше неправды. Даже в мелочах. И еще… Вы же совсем одна. А у любого человека должна быть семья. Непростая, не очень добрая, разная, но все-таки семья. И я совершенно точно знаю, что если, к примеру, Вера Георгиевна вряд ли обрадуется тому факту, что вы ее сестра, то Тата совершенно точно будет рада обрести еще одну родную тетку, да еще так вкусно готовящую. — Он улыбнулся: — Подумайте и примите решение.

— Спасибо. — Люба тоже смотрела на него очень серьезно. — Наверное, вы правы и нужно все им рассказать. Вот я рассказала вам, и мне сразу легче стало. Да, я обязательно подумаю, как мне поступить.

* * *

Атмосфера за обедом отчего-то была особенно тягостной. Вера Георгиевна к столу не вышла, Николай сказал, что пообедает в комнате матери, чтобы убедить ее хоть что-нибудь съесть. Тата выглядела измученной, Ольга Павловна — взволнованной, Гоша — надутым. Марина Липатова быстро поела и ушла к себе. Было видно, что общество семьи ее угнетает и больше всего на свете она хотела бы остаться одна, а еще лучше вообще убраться из Знаменского. Однако по распоряжению полиции это было пока невозможно.

Нервной выглядела Валентина. Сегодня она отчего-то особенно сильно была похожа на загнанную в угол крысу, и хотя это сравнение пришло в голову Нине впервые, оно было таким точным, что ей стало казаться, будто она считала так с самого начала. Рафик казался уставшим, Никита задумчивым, а по Любиному лицу видно, что она недавно плакала. Это было странным — отчего бы плакать Любе?

Впрочем, несмотря на дурное настроение или наличие у Любы повода для расстройства, обед был в очередной раз выше всяческих похвал. Нина даже снова позавидовала таланту экономки. Сама она готовить не то чтобы не любила, но так здорово точно не умела.

Грибной суп был ароматным, голубцы таяли во рту, салат казался кулинарным совершенством, десерт из печеных яблок ублажал вкусовые рецепторы, и Нина вдруг подумала, что во время такого обеда жизнь кажется вполне сносной штукой, невзирая на все неприятности последней недели. И все-таки ей хотелось домой. Хотелось так сильно, что она даже отложила ложку, не в силах больше проглотить ни кусочка.

«Не лги себе, — одернула сама себя Нина. — Возвращение домой ничего не изменит. После этой дурацкой командировки уже ничего не будет как раньше».

В дверь позвонили. Экономка, отставив в сторону графин с брусничным морсом, который она разливала по бокалам, пошла открывать.

— А мы кого-то ждем? — Артем поднял голову от тарелки, которую отчего-то сосредоточенно разглядывал. Как заметила Нина, он всячески старался не встречаться взглядом с сидящей напротив Татой, и это было странно. Нина уже успела заметить, насколько близки двоюродные брат с сестрой, гораздо ближе, чем с остальными. Поругались, что ли?

— Нет. — Аббасов пожал плечами. — Но дом никогда не был закрытым, а уж сейчас здесь и вовсе проходной двор.

— Проходите, пожалуйста, — послышался звонкий голосок Любы.

Нина машинально подняла глаза на дверь. Ей вовсе не было интересно, кто еще пожаловал в дом. Она была уверена, что это кто-то из коллег Никиты. Однако в двери столовой входил огромный букет роз, штук на пятьдесят, не меньше. Из-за букета не было видно лица их владельца, лишь снизу торчали ноги в джинсах и высоких, грубых, очень дорогих ботинках.

О стоимости ботинок Нина знала не понаслышке, потому что присутствовала при их покупке. Было это в Лондоне, недели за три до Нового года. Она судорожно сглотнула.

— Можно вас попросить поставить цветы в вазу. — Мягкий, бархатный мужской голос ей тоже был хорошо знаком.

Люба приняла букет, и из-за него показался Сергей Павлов собственной персоной. Нина ущипнула себя за руку, чтобы убедиться, что ей это все не снится.

— Здравствуйте, позвольте представиться. Павлов Сергей Владимирович, директор юридической фирмы «Павлов и партнеры», коллега Нины Григорьевны. — Если бы Нина знала его чуть хуже, то решила бы, что ее директор и любовник (кажется, бывший, или она ошибается) прекрасно владеет собой. Но Нина знала его хорошо, очень хорошо, слишком хорошо, поэтому видела, что Сергей волнуется, причем просто чудовищно.

Рафик встал из-за стола, подошел, протянул первым руку:

— Приятно, что вы решили приехать, Сергей Владимирович.

— Зовите меня просто Сергей. Не люблю церемоний. Да вот, знаете, расквитался с основными делами и решил все-таки проконтролировать ситуацию лично. Такой клиент, как Георгий Егорович, — несомненная удача для любой компании. Речь идет о немалых деньгах, поэтому решил убедиться, что у Нины Григорьевны все в порядке и вы с ней поладили.

— Может, ты и на меня посмотришь? — спросила Нина, которой надоело это кривлянье.

— Конечно, душа моя. — Он обошел стол, наклонился и поцеловал Нину в щеку. Губы у него были мягкие и теплые, а поцелуй хоть и мимолетным, но нежным. Нина уже и забыла, оказывается, какие у него губы.

— Обедать с нами? — Рафик бросил короткий взгляд на Любу, и та тут же засуетилась, расставляя у свободного места новые приборы.

— С удовольствием. — Павлов сел рядом с Ниной, подмигнул ей и начал накладывать салат. — Ночь в поезде, потом пара часов в такси. Поесть было некогда.

— С чего ж такая спешка? — спросила Нина своим «особенным» голосом. Обычно он использовался во время их с Павловым ссор и не предвещал для Сергея ничего хорошего. Впрочем, он даже ухом не повел.

— Могу я по тебе соскучиться? — спросил он, и Нина чуть не упала со стула. Никогда он еще не афишировал их связь так однозначно и бесстыдно, да еще в присутствии практически незнакомых людей. — Вот спешил к тебе, все дела бросил, розы купил, а ты и не рада.

— А роза упала на лапу Азора, — пробормотала Нина. Зная своего любовника очень хорошо, она понимала, что у его появления здесь, равно как и у странного поведения, есть причина, причем очень серьезная.

Короткое воспоминание шевельнулось у нее в мозгу. Несколько дней назад она уже бормотала про себя этот палиндром Фета. Он был написан на листке, выпавшем из книжки в ее комнате. А роза упала на лапу Азора. Если прочитать эту фразу с любого конца, то она выглядит совершенно одинаково. Прочитать с любого конца…

Нина вскочила со стула так резко, что он упал. Все озадаченно уставились на нее.

— Рафик, где листок, который лежал в кляссере?

— Тот, что мы сегодня нашли? — Ей показалось или в глазах Аббасова мелькнула искорка непонятного ей торжества?

— Да-да, тот самый, где написана какая-то абракадабра. Мне нужно на него посмотреть.

— Валя, принеси кляссер, он в сейфе. — Аббасов протянул секретарше ключ. Она молча взяла его и тенью выскользнула из столовой.

— Вас осенило знамение? — чуть иронически спросил Артем. Нет, все-таки он сегодня отчего-то был не в духе.

— Не знаю, — призналась Нина. — Но мне нужно проверить одну мою догадку. Понимаете, а роза упала на лапу Азора.

— Это ваш визит на нее так повлиял? — Артем теперь насмешливо смотрел на Павлова. — У нас тут, знаете, вообще не соскучишься. Что ни день, то новости.

Вернулась Валентина с кляссером в руках. Аббасов достал из него злополучный листок, протянул Нине. Та взяла его чуть дрожащими руками.

— Понимаете, этот текст нужно прочитать не так, как мы его прочитали, — сказала она, лишь взглянув на бумажку. — Мы прочитали его слева направо и увидели лишь ничего не значащий набор букв. Вот, АЧИНИ ОВТ ПИР К СУНАМ. А его надо прочитать наоборот. Справа налево. И тогда получится… — Она пошевелила губами, читая фразу про себя, а потом повторила вслух: — Получается МАНУСКРИПТ ВОЙНИЧА.

— И что? — Артем смотрел недоверчиво, Тата — с любопытством. — Что это значит?

— Я не знаю, — пожала плечами Нина, чей сыщицкий азарт понемногу угасал.

— Тема, ты говорил, что в кляссере не хватает одной марки. Очень ценной, — медленно заговорила Тата.

— Я ничего такого не говорил. — Ее двоюродный брат снова пожал плечами. — Это Колька говорил, я про эти марки знать ничего не знал.

— Ну хорошо, Колька, — согласилась Тата. Видно было, что ей не хотелось спорить. — А мог дедушка спрятать где-то эту марку, а место ее нахождения зашифровать каким-нибудь тайным кодом?

— Дед все мог, — криво усмехнулся Гоша. — Он даже после своей смерти не перестает делать из нас всех идиотов.

— Гошка, перестань. — Тата смотрела на брата ласково, но в глазах ее блестел металл. С характером была девушка, ничего не скажешь. — Он завещал Вите, Коле и Артему не конкретные марки, а кляссер с марками. Так написано в завещании. Вдруг он эту марку спрятал где-то отдельно, чтобы ее получил кто-нибудь другой?

— Например, ты, — снова вмешался в разговор Гоша. — Тебе что, мало? Еще что-нибудь хочешь заграбастать? К примеру, марочку за десять миллионов зеленью.

— Я не хочу ничего заграбастывать, — сердито ответила Тата. — Я хочу понять, что имел в виду дед, когда оставлял в кляссере эту записку. Кто-нибудь из вас знает, что такое «манускрипт Войнича»?

— Я знаю. — Артем пожал плечами. — Это зашифрованная книга, которую никто не может прочитать уже восемь веков.

— В смысле? — уточнил молчавший до этого Никита. Нина видела, что происходящее нравится ему все меньше. — Артем, откуда вы про это знаете?

— Мальчишкой я очень увлекался шифрами. — Он усмехнулся: — Готовил себя в разведчики. Дед мое увлечение поощрял, покупал всяческую литературу, потом вместе со мной в Интернете сидел. Хобби у нас такое было. Мы с ним любили обсуждать, к примеру, какие послания зашифрованы в Библии, как работала Энигма, изучали немецкие шифры времен войны. А потом я как-то наткнулся на историю манускрипта Войнича. Если интересно, то расскажу.

— Ну, конечно, интересно, — заверил его Никита. И Артем Воронин начал свой рассказ.

Манускрипт Войнича представлял собой средневековый труд, написанный в XV веке неизвестными авторами на неизвестном языке и с использованием неизвестного алфавита. Ученым Аризонского университета удалось установить путем физико-химического анализа, что пергамент для его написания был выделан в эпоху раннего Возрождения, примерно в первой половине пятнадцатого века. Артефакт обнаружил в 1912 году антиквар Вильфрид Войнич, в честь которого он и получил свое название, в замке Вилла Мондрагоне неподалеку от Рима. И более ста лет ученые, криптографы и просто искатели приключений пытались разобрать смысл зашифрованного в нем послания.

Однако все попытки были тщетны. Удалось лишь проследить приблизительный след рукописи, переходящий от одного владельца к другому. Так, считается, что книга могла принадлежать императору Священной Римской империи Рудольфу Второму, который заплатил за нее около двух килограммов золота.

Точно подтвержденным владельцем манускрипта был пражский алхимик Георг Бареш. Тот много лет бился над разгадкой, но не сдвинулся ни на дюйм. После смерти Бареша манускрипт перешел по наследству его ближайшему другу — Иоганну Марпи. Служивший врачом при дворе императора Священной Римской империи ученый даже написал письмо, рассказывающее об одержимости своего покойного друга тайной рукописи. Это письмо он вложил в книгу, и оно было найдено Вильфридом Войничем. Когда Марпи умер, более трехсот лет книга пролежала в хранилищах ордена иезуитов, а в годы гонений на Церковь была спрятана в личной библиотеке главы ордена Петера Бекса. Так как именно Вилла Мондрагоне и была штаб-квартирой иезуитов, не было ничего странного в том, что Войнич обнаружил ее именно там.

Любители криптографии и профессионалы криптоанализа взялись за рукопись с новой силой. Во время Второй мировой войны она неоднократно исследовалась в Британии, в том числе и на знаменитой Энигме, однако ни всю целиком, ни даже отдельную часть манускрипта расшифровать так и не удалось. Ученые лишь высказывали предположения, противоречащие одно другому. В частности, считалось, что книга написана на некоем искусственном языке, не имеющем мировых аналогов, или, наоборот, написана на одном из европейских языков, а потом зашифрована.

Ученые установили, что текст в ней идет слева направо без знаков пунктуации, но написан твердым и устойчивым почерком, как будто его автор точно понимал, что и о чем он пишет. К непонятному тексту, изложенному на двухстах сорока страницах, прилагалось много картинок, смысл которых также не удалось идентифицировать. На их основе ученые лишь смогли разделить манускрипт на несколько разделов, посвященных ботанике, биологии, космологии, астрономии, фармакологии и рецептам.

В 1961 году букинист Ханс Краус выкупил рукопись у наследницы Вильфрида Войнича — известной писательницы Этель Лилиан Войнич, а спустя восемь лет подарил библиотеке Йельского университета, где она и хранится поныне. С тех пор начался новый виток исследований, связанный с расшифровкой манускрипта. Так, один из профессоров Йельского университета сделал вывод о том, что рукопись — просто фальшивка и представляет собой не связный текст, а набор случайных символов. Его итальянский коллега высказал мнение, что это — не что иное, как фальшивый травник, который шарлатан-лекарь носил с собой, чтобы втираться в доверие к пациентам.

В 2014 году ученые идентифицировали десятую часть изображений в книге, установив, что это действительно растения. А в 2017 году российские ученые в Институте прикладной математики пришли к выводу, что манускрипт Войнича написан на двух языках, либо английском и итальянском, либо на немецком и латыни, а затем зашифрован путем удаления из него всех гласных букв и пробелов, а потом вставления новых пробелов в произвольных местах.

— Вот такая история, — закончил свой рассказ Артем.

— И что это нам дает? — недоверчиво спросила Тата. — Какое отношение марка, эта самая «Британская Гвиана», может иметь к какому-то доисторическому травнику? Или дед его тоже купил?

— Нет, манускрипт Войнича хранится себе в музее. Дед его не покупал, — усмехнулся Артем. — И что он хотел нам сообщить своим зашифрованным посланием, я не знаю.

— А мне кажется, все намного проще, — заметила Нина, которая последнюю часть рассказа была особенно задумчива. — Шифры и многовековая загадка древнего манускрипта тут совсем ни при чем. Георгий Липатов имел в виду книгу. Конкретную книгу, написанную Этель Лилиан Войнич. Той самой, что продала манускрипт. Книга лежит у меня в комнате, и именно в ней лежал листок, на котором был написан палиндром «А роза упала на лапу Азора». Да, я более чем уверена, что в своем зашифрованном послании он имел в виду именно эту книгу. Мне отчего-то кажется, что марка, которую вы потеряли, именно там.

Теперь на лице Аббасова она видела явное неудовольствие. И пожалуй, облегчение, хотя Нина и не знала, чем вызваны эти два, в общем-то, противоречивых чувства.

— А вы можете принести эту книгу, Нина? — спросила Тата. — Ну, правда же, очень интересно.

— Конечно, могу. — Нина встала из-за стола.

— Пожалуй, я тебя провожу, — Сергей решительно взял ее под руку.

— А Татка-то права, — звонко сообщил Гоша. — Раз этой марки не было в кляссере, значит, она вовсе не завещана моим братцам. Она вообще никому не завещана, так что делить будем по справедливости.

— У тебя в последнее время странное представление о справедливости, — заметил Рафик. — И чтобы что-то делить, это сначала было бы неплохо получить.

Нина с Сергеем поднимались вверх по лестнице. На середине пролета она вдруг остановилась:

— Зачем ты приехал?

— Соскучился. — Он смотрел на нее достаточно твердо, но в глубине души Нина знала, что он врет.

— Ты почти неделю мне не звонил, не писал и не отвечал на мои звонки и сообщения. Я уж было решила, что ты меня бросил. — Нина заставила себя усмехнуться. — А теперь ты как ни в чем не бывало появляешься здесь и заявляешь, что соскучился. Я никогда не была дурой. Павлов, во что ты меня втравил?

— Я тебя ни во что не втравливал. Я лишь выполнял посмертную волю своего клиента, — вяло сказал он.

— И именно поэтому отправил меня сюда? Здесь, знаешь ли, как выяснилось, убивают.

— Я не знал, Нина. — Лицо у Павлова скривилось, как будто он собирался заплакать. — Я правда не знал, что это может быть опасно. Но у меня сердце было не на месте все это время. Поэтому я и приехал.

— Почему ты пропал? Сергей, говори мне правду, иначе ты прямо сейчас уедешь обратно в Казань, — требовательно сказала Нина.

— Я знал, что тебе тут будет непросто. Хотел, чтобы ты во всем разобралась незамутненным взглядом. Я не хотел тебе мешать. Клянусь, это правда, — горячо ответил он. — Мне казалось, что, если я отойду в сторону, тебе будет проще.

— Что проще? Я тебя не понимаю.

— Черт, все так запуталось. Нина, я прошу тебя, давай отложим этот разговор. Давай сходим за этой чертовой книгой, вернемся в столовую, а потом поговорим. Вечером, когда останемся одни. Ты должна только быть уверена в том, что я тебя люблю и ни на минуту не переставал любить. Это вся правда, которую тебе сейчас надо знать. Для остального пока неподходящее время.

— Для правды не бывает неподходящего или подходящего времени, — печально сообщила ему Нина. — Мне жаль, что ты этого до сих пор не понял. Хорошо, давай поговорим позже. Нас действительно ждут.

Она поднялась еще на один пролет, подошла к своей двери, отперла ее и зашла в комнату. Сергей шагнул за порог вслед за ней и попытался ее обнять. Нина мягко высвободилась из его рук, успев отметить, что действительно по нему соскучилась.

— Нет уж, позже так позже, — произнесла она, прошла к кровати и протянула руку к тумбочке. Замешкавшийся в дверях Павлов услышал ее сдавленный вскрик и бросился внутрь. Бледная Нина стояла у кровати и смотрела на девственно чистую тумбочку. Книга Войнич пропала.

* * *

К ужину атмосфера в доме напоминала предгрозовую. Нина просто физически ощущала тучи, сгустившиеся над ее головой. Практически все члены семьи Липатовых были уверены, что злополучную книгу вместе с ее возможным содержимым Нина спрятала, чтобы не отдавать ее семейству. Оправдываться она не собиралась, просто было немного противно.

Хвала Господу, у нее был свидетель. Нина не уставала благодарить Всевышнего, что Павлов появился так вовремя, вместе с ней поднялся в комнату и видел, что книги в комнате уже не было. Впрочем, если бы не он со своим букетом, она, возможно, и вовсе не вспомнила бы о розах, а значит, не догадалась бы перевернуть загадочную фразу. В конце концов, сопоставить получившееся с лежащей на тумбочке книжкой тоже было не так-то уж и легко.

— Да брось ты переживать, — сказал ей Сергей. — В конце концов, если бы ты хотела спереть эту книжку, то просто не стала бы им про нее рассказывать. Получается, что, кроме тебя, никто про нее знать не знал.

— Знал, — упрямо сказала Нина. — Тот, кто сначала подкинул мне ее в комнату, а потом забрал. Я только не понимаю, зачем все эти сложности.

— Нет ничего тайного, что рано или поздно не стало бы явным, — беспечно проговорил Сергей, но Нина отметила, что глаза у него смотрели цепко, настороженно. Он был обеспокоен, хоть и скрывал это под видом напускного благодушия. — Забей, Нина. Скоро все это кончится. Завтра девятый день, а это значит, что послезавтра все смогут уехать домой. И мы тоже.

— Павлов, скажи мне честно, — Нина подошла и обвила руками его шею, — ты не собираешься меня бросать?

— Нет, я не собираюсь тебя бросать, — сказал он совершенно серьезно. Взгляд его тоже был серьезным и каким-то грустным.

— Ты знаешь, я за те дни, что была совсем одна, без тебя, многое передумала и хочу тебе сказать, что поняла, что была неправа. Если ты не передумал на мне жениться, то, пожалуй, я бы вышла за тебя замуж.

Он молчал, хотя в глазах его читалась теперь невысказанная нежность. Нина снова почувствовала неладное.

— Ты что, больше не хочешь на мне жениться? — Господи, да еще несколько месяцев назад она бы скорее откусила себе язык, чем позволила бы вслух сказать такое. Она же фактически навязывается ему. Ужас, как стыдно!

— Скажем так. — Он немного откашлялся и притянул Нинину голову к своему плечу. — Скажем так, если ты в течение ближайшего месяца не решишь меня бросить и устроить свою жизнь как-нибудь иначе, то я с удовольствием на тебе женюсь. Но если ты передумаешь, то я в обиде не буду. Я пойму и приму это.

— Ничего не понимаю. — Нина вывернулась из его объятий и сердито посмотрела Павлову прямо в лицо: — Серега, чего ты несешь? Ты что, убил человека? Совершил финансовую махинацию? Продал тайну клиента? Или, может, ты мне изменил и теперь боишься, что я про это узнаю?

— Насколько я помню, нет. — Он пожал плечами.

— Тогда почему я должна тебя бросить? И почему в течение месяца? Из нас двоих странно в последнее время ведешь себя ты, а не я.

— Нина, — в голосе его послышалась мольба, — пожалуйста, не гони ты лошадей. Я не могу тебе сейчас все объяснить. Ты сама все поймешь, причем в самое ближайшее время. Мой приезд сюда еще больше все усложняет, но не приехать я не мог. Просто поверь мне, что я по-прежнему тебя люблю. И потерпи немного.

— Да почему я должна терпеть? — Нина чувствовала, что начинает злиться.

— Потому что это чертово дело о наследстве все запутало. — Павлов устало потер лоб. — И эти убийства тем паче. Все, Нина. Пойдем вниз, в столовой уже все собрались. Ты же не собираешься пропускать ужин только потому, что кто-то что-то про тебя подумал. Мне всегда казалось, что тебе плевать на чужое мнение.

— Так и есть. Как говорит мой сын, я на удивление самодостаточна. Всегда такой была. Но тем не менее есть люди, уважение которых мне бы терять не хотелось.

— Например?

— Например, Рафик Аббасов. Или Никита Чарушин. И пожалуй, Тата Липатова.

— Мне кажется, что никто из перечисленных тобой людей и не подумает о тебе плохо. — Павлов снова пожал плечами. — А даже если подумает, то потом передумает и извинится. Это нестрашно.

— Ну, если нестрашно, то пойдем вниз. Попробуем войти в клетку с тиграми. — Нина засмеялась: — Милый мальчик Гоша обязательно захочет попробовать на зуб вкус моего мяса. А так как он — товарищ избалованный, то препятствовать ему вряд ли кто-то станет.

Они выходили из комнаты, когда у Павлова зазвонил телефон.

— Спускайся, — шепнул он одними губами, — я поговорю и приду.

Спорить Нина не стала. Она по натуре вообще не была ревнивой, считая, что свое никуда не денется, а за чужое и волноваться не стоит, поэтому опускаться до подслушивания у дверей не стала, а действительно спустилась в столовую, где уже собралась практически вся семья. Не хватало только Марины и Никиты Чарушина. Даже Вера Георгиевна, бледная, осунувшаяся, но не менее надменная, чем обычно, была здесь, впервые выйдя к обществу после смерти сына.

— Что это за история с найденной и тут же потерянной книгой? — повелительно спросила она у Нины, едва та вошла в столовую. — Тема рассказал Коленьке, а тот мне. Вы что, голубушка, всерьез полагаете, что мы можем позволить вам умыкнуть у нас филателистическую редкость стоимостью в десять миллионов долларов и ничего не предпринять?

— Мама, — попытался остановить ее Николай, но это было не так-то просто.

— Нет уж, позволь мне сказать то, что я считаю нужным. — Я думаю, дорогая моя, что вы должны одуматься и вернуть марку, пока мы не обратились в полицию. Тогда обойдется без шума. И вы даже сможете остаться на посту соруководителя трастового фонда, хотя лично у меня вы больше доверия не вызываете.

Нина подумала о том, что ее привычка не краснеть ни при каких обстоятельствах сейчас как нельзя кстати. Горячая волна поднималась у нее внутри — смесь отвращения, презрения, злости, замешанная на жалости к стареющей дурынде, только что потерявшей сына, но так и не изменившей взглядов на жизнь и свое место в ней.

— Уймись, Вера. — В разговор вступил Рафик, и его голос, твердый, властный, было не так просто проигнорировать, как неубедительную реплику Николая. — Я убежден, что Нина ничего не брала, и уж тем более ничего у тебя не крала.

— Ну да, в конце концов, она же сама сказала о книге. Могла не говорить, а потихоньку все проверить и оставить марку себе. Мы бы и не узнали ничего, — подтвердил Артем. Тата благодарно посмотрела на него.

— А я бы ее обыскал. В смысле, обыскал бы ее комнату, — в разговор, как и ожидала Нина, вступил Гоша. — Если вы все тут такие богатые, чтобы кидаться десятью мультами, то дело ваше. А я человек бедный и не гордый. Мне эти деньги не помешают, так что я на стороне тети Веры.

— Сыночек, не надо, не позорься. — Ольга Павловна говорила тихо, но решительно. Губы у нее дрожали, и Нине отчего-то стало ее жалко. — Я понимаю, что решение деда тебя расстроило, но нужно оставаться человеком в любой ситуации. И да, Верочка, тебя это тоже касается. Мы некрасиво ведем себя по отношению к Нине, а она ведь наша гостья, причем поневоле.

— О, наша почетная святая заговорила. — В голосе Веры Георгиевны зазвучал неприкрытый сарказм. — Оля, зная тебя столько лет, я все равно не перестаю удивляться, как прочно ты вжилась в свою овечью шкуру. Тебе самой-то не надоело?

— Вера, перестань. — В голосе Рафика послышался металл, но Веру Георгиевну было уже не остановить.

— Что перестань? — Она вскинула голову и обвела глазами собравшихся. — Что именно я должна перестать? Может быть, перестать пора именно Ольге. Перестать врать нам всем, как она делала всю жизнь?

— Вера, пожалуйста. — В голосе Ольги Павловны послышались слезы. — Я не врала. Никогда. Никому. С самого начала я говорила правду. И Саше, и Георгию Егоровичу.

— Тетя Вера, мама, вы о чем вообще? — Тата растерянно переводила взгляд с матери на тетку и обратно.

— Ни о чем, Таточка. Все в порядке. — Ольга Павловна даже задыхаться начала от охватившего ее волнения.

— Опять врешь. — Вера торжествующе тыкала в нее указующим перстом. — Ну же, скажи своей ненаглядной доченьке о том, что она на самом деле вовсе не Липатова. Расскажи уже всем, что мой брат подобрал тебя брюхатой и женился, чтобы покрыть твой позор. Или что, ты думала, что никто из нас этого не узнает?

— Мама, — в голосе Таты звучал ужас, — что она говорит? Мама…

Ольга Павловна затравленно молчала.

— Я, в отличие от твоей матери, говорю правду. — Вера неслась со скоростью локомотива, который уже невозможно было остановить. — Сашка на своих подводных лодках облучился. Схватил какую-то там дозу радиации, поэтому у него не могло быть детей. Он с твоей матерью учился в одном классе и вроде даже был в нее влюблен, но когда уехал в военное училище, она начала встречаться с кем-то другим. С каким-то козлом, который заделал ей ребенка и сбежал. Сашка приехал в отпуск и нашел ее всю в слезах и в губной помаде. Пожалел, женился.

— Да, он меня пожалел. — Голос Ольги Павловны звучал тихо, но в нем был слышен вызов. — В отличие от тебя, Вера, Саша был способен на жалость. И Георгий Егорович тоже. Это я настояла на том, чтобы Саша сказал родителям, что его невеста беременна не от него. Я не хотела входить в семью обманом. И до конца своих дней буду благодарна Липатовым, что они приняли меня, несмотря ни на что. Да, Саша не мог иметь детей, но Тату он с самых первых дней считал своей дочерью, а Георгий Егорович — внучкой. Он действительно ее любил и дом ей оставил, потому что любил. А все остальное не имеет значения, и твои злобствования в том числе.

— Погодите. — Гоша подошел к матери и схватил ее за руку. — Если папа, — он поперхнулся этим словом и откашлялся, чтобы продолжить, — если Александр Липатов не мог иметь детей, значит, я тоже не его сын? А кто тогда мой отец, мама?

— Вот-вот, — Вера Георгиевна засмеялась, словно закаркала, — эта святоша еще Сашке и рога наставляла. Он один ее грех покрыл, так она, пока он в плавании был, еще с кем-то спуталась.

— Не смей, — Ольга Павловна выпрямила спину, теперь она выглядела грозно и надменно, ничуть не менее надменно, чем ее золовка, — не смей говорить гадости ни про меня, ни про Сашу. Твой брат был святой. Тебе этого не понять. Не было для него ничего мучительнее, чем невозможность стать отцом. Он любил детей, считал, что в семье их должно быть несколько, чтобы жили дружно, чтобы опора в жизни была. Ваш пример ничему его не научил, ничему. Вы же, Липатовы, всю жизнь, как пауки в банке, прожили, друг друга ненавидя. Нет у вас родственных чувств. Нет. А он мечтал, чтобы были. Поэтому, когда Таточка во второй класс пошла, мы и приняли это решение — усыновить ребеночка.

— Мама! — Гоша вскрикнул тонко, по-заячьи, а Тата подошла и решительно обняла младшего брата. — Мама, я что — неродной?

— Гошка, ты у нас самый родной, — успокаивающе сказала Тата и погладила его по вихрастой макушке. — Тебя в дом принесли, когда тебе три месяца было. Помню, что мне было так интересно на тебя смотреть. Я тебя сразу полюбила. И мама, и папа, и все…

— Неправда, — из горла Гоши вырвалось сдавленное рыдание, — не все. Дед меня ненавидел. С самого детства терпеть не мог. Я все думал, за что он меня так, а оказывается, это потому, что я неродной.

— Гошенька, да бог с тобой. Я же, как выясняется, тоже ему была по крови неродная, но он меня любил.

— А меня — нет. Меня вообще никто никогда не любил, кроме, кроме… — Он задышал открытым ртом тяжело-тяжело, как будто воздух внутри кончился, а затем махнул рукой и выбежал прочь из столовой.

— Бинго, — задумчиво произнес Николай, — прекрасный семейный ужин. Впрочем, вполне достойный нашей семьи. Браво, мама, тебе удалось-таки выпустить джинна из бутылки. Хоть бы в память о Витьке обошлась без скандала.

Услышав о старшем сыне, Вера Георгиевна побледнела еще больше, всхлипнула и опрометью бросилась вон из комнаты. Николай, тяжело вздохнув, пошел следом за ней.

— А как же ужин? — растерянно спросила Люба. — Остынет же все.

В столовую вошел Никита, выражение лица которого было задумчивым. Оглядел расстроенные лица собравшихся, подошел к Нине, отвел ее в сторону:

— Что здесь случилось?

Она коротко рассказала ему о сцене, которой только что стала свидетелем.

— Господи, да что же здесь происходит-то! — в сердцах сказал Чарушин. — Каждые полчаса новости. Прямо жаль, что пропустил такое представление. А я между тем только что тоже стал свидетелем интересного разговора. Наша вдовица по телефону с кем-то разговаривала.

— Вдовица — это Марина Липатова? — уточнила Нина.

— Она. В библиотеке она была, а я зашел книгу на место поставить, брал детектив на ночь почитать. И слышу, как она у кого-то спрашивает, приехал он уже или нет.

— Приехал? Кто приехал? — Голос Нины звучал очень ровно, так ровно, что и не догадаешься, что она волнуется.

— Не знаю. Она спросила: «Ты уже приехал? То есть ты уже здесь? Хорошо, а то мне кажется, что я одна с этим не справлюсь». Мне подслушивать было неудобно, тем более что она так на меня посмотрела, будто сейчас на месте испепелит. Я книгу поставил на стеллаж и ушел. Но интересно мне, с чем таким она не может справиться и кого позвала на помощь.

— А по-моему, все ясно, — так же ровно сказала Нина. — Не справится она с похоронами и всем, что связано с убийством ее мужа. А приехал сегодня только один человек — мой непосредственный начальник. А я-то все гадала, что это его сюда внезапно принесло. А оказывается, Марина Липатова призвала его под свои знамена.

— Да ну, — усомнился Никита, — откуда они могут быть знакомы?

— Не знаю. — Голос Нины был тусклым, как свет горящей вполнакала лампочки. Черт, она даже и не думала, что ей может быть так больно. — Но разговаривала она точно с Павловым, потому что, когда я выходила из комнаты, ему как раз позвонили. Вряд ли это может быть совпадением.

— Все страньше и страньше, — задумчиво сказал Никита. — Так, кажется, утверждала Алиса из Страны чудес. В этом доме происходит что-то очень странное. Чувства, эмоции, родственные связи, человеческие отношения — все так запутано, что разобраться невозможно. Только потянешь за кончик нити, а она обрывается у тебя в руках.

— Что вы там шепчетесь? — звонко спросила из другого конца комнаты Тата. — Можете говорить вслух. Ничего страшного не случилось. В нашей семье еще один скелет в шкафу. Подумаешь, эка невидаль. Мама, ты из-за этой ерунды так сильно волновалась в последнее время? Боялась, что мы с Гошкой узнаем правду? Зря, мамуля. Давно уже надо было нам все сказать. Гошка, конечно, расстроился, но он молодой, быстро отойдет. А что касается меня, то вы все просто даже представить себе не можете, насколько я счастлива. Господи, спасибо тебе, оказывается, я и не Липатова вовсе. Это так все упрощает.

Она засмеялась. Смех ее становился все громче и громче. У Таты явно начиналась истерика. Артем подошел к ней, чтобы успокоить, но Тата замахала руками, спрятала лицо в ладонях и тоже выбежала из комнаты. Чарушин проводил ее задумчивым взглядом.

* * *

До самого вечера Нина использовала любую возможность, чтобы не оставаться с Павловым наедине. Наибольший эффект дало уединение с Аббасовым в кабинете для обсуждения ситуации в трастовом фонде. Часа на три Нина погрузилась в мир цифр, биржевых графиков, ценных бумаг и ситуации на фондовых рынках. Разбиралась она в этом слабо, поэтому терпеливые объяснения Рафика слушала внимательно и сосредоточенно. На иные мысли места в голове не оставалось, да и слава богу.

Павлов попытался было прорваться внутрь, чтобы принять участие в беседе, но Нина сухо попросила их не отвлекать. Мол, назначил меня главной по расхлебыванию всего этого дерьма, теперь терпи, поскольку я привыкла работать обстоятельно и вдумчиво. Раз уж назвалась груздем, лезу в кузов.

Сергей послонялся под дверью и куда-то пропал, что Нину на данный момент совершенно устроило. Через три часа, когда у нее уже невыносимо чесались глаза от сухости и противно кружилась голова, Рафик предложил закончить на сегодня.

— Ты и так огромная умница. Даже не верится, что у тебя нет экономического образования, — скупо похвалил он, и Нина вдруг зарделась от этой похвалы, хотя чужое мнение никогда особо ничего для нее не значило. Высокая оценка, поставленная Рафиком Аббасовым, была сродни ордену.

Она встала из-за стола, подошла к окну и от души потянулась, разминая затекшие плечи. За окном был все тот же февраль — морозный, серый, сыплющий мелким снегом, заметающий прошлое и стирающий робкие следы по дороге в будущее.

Под этим снегом по дорожке из леса деловито шла Марина Липатова. Голова ее, покрытая ярким шарфом, мячиком мелькала среди высоких, укутанных снегом кустов. И куда она ходила совсем одна? Впрочем, додумать эту мысль Нина не успела. С крыльца, невидного из окна, сбежал Павлов. На плечи его была накинута щегольская дубленая куртка. Он щелчком отбросил сигарету, которую держал в руке, и поспешил навстречу Марине. Та, увидев его, остановилась.

У Нины пересохло в горле. Сергей и Марина стояли под снегом и разговаривали как два давно и хорошо знакомых человека. Марина даже приподнялась на цыпочки и поцеловала Павлова в щеку — так не ведут себя с незнакомцем, которого видят первый раз в жизни.

Получается, что подозрения Нины были обоснованными? Сергей, ее Сергей действительно приехал в Знаменское, потому что его вызвала сюда Марина Липатова, приехал и разговаривал с ней по телефону, а потом назначил эту встречу. На улице, подальше от чужих ушей, которые в доме были повсюду. Нина до боли закусила губу.

Попрощавшись с Рафиком, она поднялась в свою спальню, приняла душ и переоделась в спортивный костюм, тщательно смыв с лица косметику. Движения ее были плавными и неторопливыми, как у человека, который принял важное для себя решение и теперь совершенно спокоен. Она успела поговорить с сыном, когда в дверь поскреблись. Нина отперла замок и встала на пороге, не давая Сергею зайти внутрь.

— Ты чего? — удивленно спросил он. — Может, мы уже можем лечь в постель, а?

— Сережа, — Нина старалась говорить спокойно, но голос ее все-таки предательски дрогнул, — я хочу, чтобы ты сейчас взял свои вещи и переехал в одну из гостевых спален на третьем этаже. Я сейчас схожу к Любе и попрошу, чтобы она все там приготовила. Мы не ляжем с тобой сегодня в постель. И никогда не ляжем.

— Не понял… — Сергей смотрел на нее обескураженно, но в глубине его глаз, таких знакомых, таких родных, зарождалось чувство понимания. Нина это видела.

— Ты сказал, что женишься на мне, если я не передумаю. — Это понимание давало Нине силы продолжать, поскольку вселяло в нее уверенность, что она все делает правильно. — Так вот, я подумала и решила, что действительно не хочу больше быть с тобой. Так что жениться на мне не надо. И ночевать со мной в одной постели не надо тоже. Отныне мы с тобой вместе работаем, и это всё. Больше ничего не будет.

— Да, я понимаю. — В глазах Сергея плескалась горечь, природы которой Нина не знала. — Я понимаю, почему ты так решила. Ты поговорила с Рафиком, да?

— Я проговорила с Рафиком три часа, — сказала Нина, не очень понимая, при чем тут Аббасов.

— Что ж, все правильно. Я с самого начала знал, что именно так все и будет. — Сергей прошел мимо нее в комнату, взял свой небольшой чемодан и, поникший плечами, пошел к дверям. — Ты все верно делаешь, Нина. Эта история все изменила, и мы уже никогда больше не будем прежними. На какой-то миг я вдруг подумал, что все еще может остаться, как прежде, но нет, не может. И не беспокойся, я сам попрошу Любу выделить мне комнату.

На третьем этаже было восемь спален, и заняты из них были только три, в которых расположились Люба, Валентина и Марина Липатова. Павлов мог занять любую из оставшихся, но Нину уже совершенно не удивило, что поселился он именно в той, что соседствовала с комнатой Марины. Она даже усмехнулась от того, что все так правильно вычислила.

Убедившись, что суматоха, связанная с переездом, закончена, она легла под одеяло прямо в спортивном костюме. Раздеваться не хотелось, тем более что ее знобило. Этажом выше не спал мужчина, с которым она была счастлива последние несколько лет. Она знала, что он не спит. Она знала, что он сейчас занимается любовью с женщиной, которая была гораздо красивее ее, Нины. Что ж, так бывает, что мужчинам нравятся более раскованные, более совершенные, более богатые и уверенные в себе. Да и что может быть достойнее попытки утешить женщину, только что потерявшую мужа. Марина Липатова выглядела подавленно, грациозно и элегантно. Ее хотелось утешать, гладить по голове, носить на руках и защищать от жизненных невзгод.

Нина никогда не умела вызывать в мужчинах подобные чувства. С юных лет она все и всегда делала сама, не нуждаясь ни в чьей помощи и ни в чьей защите. Что ж, надо признать, что сейчас она просто пожинает плоды своей самостоятельности. Она даже не заметила, что плачет. Слезы стекали по щекам, скатывались за уши, оставляя мокрые пятна на подушке.

Господи, что же это с ней? Она никогда не была слабой и никогда не боялась говорить правду самой себе. Не происходит ничего, о чем бы она не знала, что не могла бы объяснить. Вот только от чего же так больно? Нина перевернулась на живот, обхватила руками подушку и зарыдала отчаянно и горько, как не плакала с детства.

Наутро глаза практически не открывались.

— Вот что значит рыдать в ночи, — мрачно сказала себе Нина, расправляя на лице холодное мокрое полотенце. — Еще хорошо, что сегодня с утра все едут на кладбище, поскольку девятый день. Есть надежда, что мое опухшее лицо не будет выбиваться из общей массы. Хотя… кого я обманываю.

Как повелось с самых первых дней, завтракали все отдельно, что сегодня Нину особенно устраивало. Ей не хотелось сидеть за общим столом и делать вид, что все в порядке. На кухне кроме нее сидела только Тата, бледная, с синевой под глазами, но отчего-то счастливая. Такой возбужденной Нина ее еще не видела и даже позавидовала, что хоть у кого-то, похоже, все хорошо. Когда успела? Вчера еще места себе не находила, слонялась по дому бледной тенью, и вот тебе, просто лучится довольством. Впрочем, наверняка речь идет о любовных отношениях, а в этом вопросе от горя до радости и обратно всего-то один шаг. Уж что-что, а это Нина точно знала по себе.

На кладбище нужно было прибыть в десять утра, и за двадцать минут до этого домочадцы начали собираться на крыльце. Нина уже знала, что венки и цветы отправлены вместе с одним из водителей. Рафик никогда не упускал из виду ни одной мелочи. Вот и он сам вышел из дому, натягивая перчатки. Длинное черное кашемировое пальто, под белоснежным шарфом, отлично сидело на его ладной фигуре, и хотя Нина не любила восточную мужскую красоту, в очередной раз признала, что Аббасов все-таки очень привлекательный мужчина.

Гоша на кладбище идти отказался, сообщив, что не испытывает никаких горестных чувств по отношению к человеку, который, как оказалось, даже не был ему дедом, а потому дальше принимать участия в глупом фарсе не намерен. Вера Георгиевна собиралась было пойти со всеми, но в последний момент ей стало плохо. Поход на кладбище к отцу неумолимо напоминал о скорой и неизбежной панихиде по старшему сыну. Ей дали лекарство и оставили в покое. Николай вызвался присмотреть за матерью. Так как выглядел он тоже не лучшим образом, спорить Рафик не стал. Отсутствовала среди собравшихся и Валентина.

— Уволю я ее, — в сердцах сказал Аббасов Нине. — Нет, я все понимаю, сложная жизненная ситуация, все дела. Но старик оставил ей средства, на которые она сможет безбедно жить до глубокой старости, так можно проявить уважение и хотя бы на могилу к нему сходить? Что за люди такие, неблагодарные.

Все остальные были на месте. Артем, поддерживающий Надежду Георгиевну, Тата под руку с бледной, но относительно спокойной Ольгой Павловной, Павлов, похлопывающий по руке Марину Липатову, Рафик с Ниной, уже начавшая заранее плакать Люба, рядом с которой, словно оберегая, стоял Чарушин. По дорожке, ведущей в деревню, процессия не спеша тронулась в путь.

— Так-то через лес короче, — махнул рукой Артем.

Надежда замахала на сына руками:

— Да бог с тобой, зачем же по сугробам, пошли по дороге, Рафик еще с вечера распорядился ее расчистить.

— Да, Тёма, пошли по дороге, — согласилась Тата. — Это одному напрямки удобнее, а такой делегацией, как наша, не больно много удовольствия по лесу шастать.

У могилы провели минут десять, не больше. Говорить было не о чем, все и так было давно понятно. Положили цветы, мужчины хлебнули водки, зажгли свечку, поставили рюмку, накрыли хлебом, немного помолчали. Нина задумчиво смотрела на большую черно-белую фотографию, прислоненную к деревянному кресту. С нее смотрел старый, но все еще красивый и гордый человек с волевым лицом и решительным взглядом. Отчего-то именно сегодня Нина не могла отвести от портрета глаз. Ей казалось, что он будто хочет что-то ей сказать.

Ну конечно, Липатов не мог не знать, кто его убийца. Вот интересно, хотел бы он, чтобы правда выплыла наружу? Знал ли, собирая своих детей и внуков под одной крышей, что это приведет к еще одному убийству, жертвой которого окажется его старший внук? Чего добивался, оставляя завещание? От чего хотел уберечь? Она не знала.

Немного потоптавшись у могилы, процессия двинулась в обратный путь.

— Я в деревню загляну, — сказал Никита, когда ограда кладбища осталась у них за спиной. — Мне там с людьми поговорить надо.

Спорить никто не стал, потому что всем было наплевать. Лишь Марина Липатова оглянулась на удалявшегося Чарушина, но тут же пошла дальше, увлекаемая Сергеем Павловым.

— А я за молоком зайду, — сообщила Надежда Георгиевна. — Или за сливками, если повезет. Тут прелесть, а не сливки. Жирные такие.

— Давай с тобой схожу, — предложил Артем, но Надежда Георгиевна замахала руками:

— Не надо, сыночек. Что тебе со старухой таскаться? Я хожу медленно, устанешь только. Я не спеша, прогуляюсь, с Натальей поговорю. Ну, эта та, что корову держит. Может, у нее еще и творог на подходе, так дождусь, заберу. Не переживайте за меня.

Артем пожал плечами, но спорить не стал. Рафик, наблюдавший за этой сценой, усмехнулся, и его ухмылка, тонкая, едва тронувшая красиво изогнутые полные губы, не осталась не замеченной Ниной, но что она означала?

Чарушин дожидаться Надежду не стал, быстрыми шагами двигаясь в сторону видневшейся неподалеку деревни. Ему нужно было во что бы то ни стало поговорить с дворником, чистящим дорожки в усадьбе и приходящим туда каждое утро всего на пару часов. Причем поговорить без свидетелей, от которых, казалось, в усадьбе некуда было укрыться.

Впрочем, и сейчас он вовсе не остался один. Его догнал Сергей Павлов, поднял воротник дубленки, сунул руки в карманы, зашагал рядом, коротко бросив:

— Я с тобой?

Чарушин лишь пожал плечами. Что бы ни происходило в усадьбе, вряд ли Павлов имел к этому отношение.

Вместе они дошли до деревенского дома, местонахождение которого предусмотрительный Чарушин еще накануне аккуратно выведал у Любы. Дворник Василий Петрович, крепкий, не старый еще мужик, чуть старше пятидесяти, жил именно здесь.

Во дворе гремела о забор железная цепь, на стук залаяла собака. Громко, злобно. Чарушин остановился на мгновение.

— Собак боишься? — проницательно спросил его спутник.

— Я — нет, — ответил Чарушин, толкнул калитку, вошел во двор, присел перед бросившимся к нему псом, запустил пальцы в густую собачью шерсть. Пес, совсем не страшный, а даже, наоборот, очень дружелюбный, завертелся волчком, подсовывая морду под ладони.

— Ну, Барон, цыц. Отойди, что ж ты людям-то мешаешь? — С крыльца спустился Петрович, обтер руку о штаны, протянул ее, здороваясь.

— Пса вашего, значит, Барон зовут? — спросил Чарушин, вставая. — Давно он у вас?

— Ну да, Барон. А насчет давно… Так, почитай, года три. До этого у меня лайки были, я с ними на охоту ходил. А потом померли от старости, я хотел было других завести, да дорого они стоят, заразы. Тут Барон и подвернулся. Дачники его привезли на лето, а осенью уехали и оставили, я и подобрал. Хороший пес, добрый. Людей любит. Да вы и сами видите.

Собака действительно скакала вокруг, пытаясь лизнуть. Павлов, чтобы не мешать Чарушину, присел, отвлекая внимание любвеобильного пса. Он не понимал, почему этот полицейский, живущий в усадьбе, спрашивает о собаке, но чувствовал, что речь идет о чем-то важном, поэтому слушал внимательно.

— Скажите, Василий Петрович, а вы когда-нибудь брали с собой Барона в усадьбу? — спросил Никита.

— Не, это было никак нельзя, — серьезно ответил дворник. — Хозяин-покойник, царствие ему небесное, собак до страсти боялся, так что как я мог Барона привести. Зачем?

— А если вы никогда не были в усадьбе с собакой, то откуда знаете о том, что хозяин ваш боялся собак?

Ради этого вопроса Никита и затеял поход в деревню. Он никак не мог взять в толк, откуда все знали о панической боязни собак Липатова. Не рассказывал же он об этом направо и налево. Или рассказывал?

Василий Петрович задумался.

— Ну, я когда на работу нанимался, меня инструктировала тогдашняя экономка. Что, мол, собаки в усадьбе — табу. Хозяин их не любит шибко. Так что я должен в оба смотреть, чтобы какой приблудный пес не забежал.

— Не любит и боится — немного разные вещи. Вы не находите? — заметил Никита.

— Ну… — Мужик почесал голову. — Сначала-то вроде говорили, что не любит. Я к сведению принял. Мне-то что. Я человек маленький, что скажут, то и делаю. Но потом я точно понял, что он их боится до жути.

— А как поняли?

— Так летом как-то Гошка за мной увязался. Он-то как раз всю живность обожает, собак особенно. Попросился на Барона посмотреть, а потом его погулять повел. Я спорить не стал, мне ж не жалко. Ушли они, а я в усадьбу пошел, в тот день землю привезли, чтобы газоны разбить новые, я помочь должен был. Ну, пришел я, работаю, хозяин вышел посмотреть, что да как. Глядь, а тут по дороге Гошка с Бароном идут. Причем он Барона с поводка спустил. Тот же умный, ни в жизнь не убежит. Знает, что так хорошо, как дома, ему нигде не будет. В общем, Барон меня увидел и подбежал, крутится вокруг меня, хвостом виляет, прыгает, радуется, значит. Я на хозяина глаза-то поднял, а он белее мела. Стоит, не шелохнется, дрожит только. И говорит шепотом, тихо-тихо: «Убери, Василий, собаку». Я как-то сразу понял, что он серьезно. У него такое лицо было, как будто сердечный приступ сейчас начнется. В общем, я Барона за ошейник схватил, в сторонку отвел, забрал у Гошки поводок, пристегнул его и увел Барона от греха. Знаю, что, когда мы ушли, хозяин Гошку взгрел так, что ему мало не показалось. Он в тот же вечер и уехал, от дедовского гнева подальше. Старик-то крут был и в гневе страшен.

— Ладно, спасибо, Василий Петрович, — задушевно сказал Чарушин. — Пойдем мы. Пока, Барон.

Пес, услышав свое имя, завилял хвостом с удвоенной силой.

Чарушин и Павлов вышли за калитку и пошли по засыпанной снегом улице.

— И что это тебе дает? — спросил Павлов. — Ничего, что я на «ты»?

— Нормально. А насчет того, что дает, я и сам не знаю, — признался Никита. — Крутится в голове что-то, а в путную мысль никак не оформится.

— Так бывает, — серьезно сказал Павлов. — А насчет чего крутится?

— Да насчет много чего. Вот, к примеру, насчет собаки. Откуда-то же взялась в лесу собака. Я же сам собачьи лапы видел в том месте, где Липатова нашли. Вот хотел посмотреть, могла ли это быть собака Василия Петровича.

— Ну и как? Мог это быть Барон?

— Нет, не мог. Там след лап был гораздо больше. А значит, собака крупнее. — Он замолчал на полуслове, словно споткнулся.

— Ты чего?

— Да нет, ничего.

За соседним забором стояла машина, отливая на солнце гладким полированным боком. Черный «Мерседес» с московскими номерами, вполне обычный для столичных улиц, но довольно странно смотрящийся возле покосившегося, хоть еще и крепкого деревенского дома с резными наличниками на окнах. Чарушин оценивающе посмотрел на Павлова:

— А ты сюда на чем добрался?

— Сначала на поезде, потом на такси, — ответил тот и тоже посмотрел на машину. — Думаешь, моя? — догадался он. — Нет, не моя, у меня попроще будет, хотя от такой я бы не отказался, если честно.

— Постой-ка минутку. Я сейчас приду. — Никита повернул обратно и через мгновение скрылся во дворе Василия Петровича и тут же вернулся, уже вдвоем с дворником.

— Так Наталья комнату сдала, — говорил тот, видимо отвечая на заданный ему вопрос. — Наталья — баба толковая. Два года назад овдовела, но горевать не стала. На всем зарабатывает. Масло сбивает, творог делает, вторую корову завела, чтобы в город молоко продавать, кур держит. Каждая копейка у нее на учете, потому что дочку она в Москве учит. Вот и комнаты сдает, когда кому надо. Правда, это летом обычное дело, а зимой уж и не знаю, кому в нашу глухомань понадобилось.

— Давно появился гость-то этот?

— Да вчерась вроде, — неуверенно сообщил дворник. — Ты ж пойми, я ж не слежу. Может, дочка на каникулы приехала, а с ней хахаль какой заявился. Я ж не знаю. Ведут себя тихо.

— А это та самая Наталья, к которой Надежда собралась? — уточнил Павлов.

— Точно. — Чарушин улыбнулся: — Это ты молодец, что сопоставил. Я упустил как-то. Вот только где ж сама Надежда Георгиевна? Раз она к Наталье собиралась, так должна быть здесь, а ее нет.

— Так, может, в доме, — предположил Павлов.

— Может, — согласился Никита. — Вот что, Василий Петрович, а не покажете ли вы нам, как можно коротким путем к усадьбе выйти? Чтоб не по дороге через кладбище, а напрямки, через лес.

— Покажу, — легко согласился дворник. — Только сейчас Барона возьму, чтобы тот заодно побегал.

Пока Василий Петрович ходил за собакой, Чарушин достал телефон. Ответили ему сразу.

— Пробей номерок, — сказал он и продиктовал номер стоящей во дворе у Натальи машины. — По своим каналам узнай, на кого оформлен сей автомобиль, кто на нем ездит, ну и фактуру по персонажу. Ок? Да, и еще по второй машине у меня к тебе просьба такая же будет. С ней проще, она наша, в нашем городе зарегистрирована. И он продиктовал еще один номер.

— А это чья машина? Ты почему ею интересуешься? — спросил Павлов, с любопытством наблюдая за Никитой.

— Не важно. Наверное, — уточнил тот. — Но есть одна мыслишка, которую было бы не худо проверить.

Пришел Василий Петрович со скачущим вокруг от переизбытка чувств Бароном, и компания двинулась в сторону усадьбы. Пройдя с десяток метров по деревенской улице, повернули и практически сразу очутились в лесу. Тонкая тропинка вилась между деревьями, впрочем, довольно утоптанная. Идти пришлось гуськом, но ноги не проваливались в снег. Минут через пять вышли на дорогу, ведущую от усадьбы к шоссе. По ней в сторону Знаменского медленно и тяжело шла Надежда Георгиевна, тащившая какую-то коробку.

— Ну вот, что и требовалось доказать: не была она ни у какой Натальи, — удовлетворенно заметил Чарушин. — Понять бы еще, куда она ходила и зачем соврала?

Пересекли дорогу и снова углубились в лес, чтобы срезать еще. Тропинка петляла между елками, соснами и березами, пахло зимней свежестью, морозный воздух скрипел на зубах, которые ломило от холода. Барон то убегал вперед, то возвращался, проверяя, на месте ли его хозяин, периодически поднимал лапу, помечая деревья в одному ему понятной последовательности, и снова убегал. Вот собака в очередной раз скрылась за деревьями и вдруг протяжно завыла.

— Господи, волк, что ли? — тревожно спросил Василий Петрович. — Так отродясь их тут не было. Барон, Бароша, ты где? Я сейчас приду.

Свернув с тропинки, он бросился в чащу, проваливаясь по колено в снег. Чарушин и Павлов, переглянувшись, полезли за ним.

— Мать твою, — услышали они. — Твою же мать! Парни, идите сюда. Быстро!

С трудом вытаскивая ноги из снега (в отличие от дворника, они были вовсе не в валенках), Никита и Сергей выбрались на небольшую поляну и остолбенели, увидев привязанную к дереву Валентину. Женщина была почти совсем раздета, не считая легкого шелкового пеньюара, совершенно неуместного на таком морозе. Босые ноги утопали в снегу. Женщина бы упала, если бы веревки не держали ее тело вертикально, голова у нее свесилась набок, глаза были закрыты, лицо совершенно белое, неживое.

— Мертва? — спросил Павлов Никиту, подбежавшего к Валентине и прижавшего пальцы к ее шее в надежде услышать пульс. Сам он не приближался от охватившего его ужаса. Он никогда еще не видел мертвых людей так близко.

— Жива, — сквозь зубы пробормотал Никита. — Правда, пульс совсем нитевидный. Так, звони Аббасову, пусть вызывает «Скорую» и людей отправляет нам на подмогу. Петрович, нож есть?

— Да как не быть. — Дворник вытащил из кармана складной нож, ловко перерезал веревки, тело Валентины начало оседать, но Никита успел подхватить ее.

— Снимайте куртки, нужно ее завернуть. Хотя если она провела так ночь, то все равно не спасем. Черт, черт, черт!

Через десять минут они, изрядно замерзшие без верхней одежды, уже подходили к усадьбе, втроем неся легкое, практически невесомое тело закоченевшей женщины. Навстречу им бежали люди.

* * *

— Ну что? — Нина тревожными глазами смотрела на Чарушина, только что положившего телефонную трубку. Он молчал.

— Ну что же вы? Скажите нам, как Валечка, — плачущим тоном проговорила стоящая рядом с Ниной Люба. — Она что, умерла? — Голос ее сорвался, и она тяжело задышала, приоткрыв рот, как собака на солнцепеке.

— Нет-нет, что вы, — поспешно ответил Никита. — Она жива, правда, врачи говорят, что состояние Валентины тяжелое. У нее черепно-мозговая травма, потому что ее ударили по голове чем-то тяжелым, да и на морозе она провела раздетой слишком много времени. Но будем надеяться, конечно.

Люба все-таки не удержалась, расплакалась и метнулась из холла, в котором они разговаривали, к себе в кухню. Сидящий на ступеньках широкой лестницы Павлов задумчиво проводил ее глазами и витиевато выругался.

— Врачи говорят, что шансов практически нет, — мрачно добавил Никита, дождавшись, пока за Любой захлопнется дверь. — Господи, хотел бы я понять, что все это значит. Ну чего такого могла знать эта дурында, чтобы ее понадобилось убивать, да еще таким жестоким способом?

— А Надежда Георгиевна-то болталась по лесу, да еще коробку какую-то тащила, — сообщил Павлов, глядя в пространство.

— Ну и что? — не понял Никита. — Она-то тут при чем?

— Не знаю. — Павлов пожал плечами, легко поднялся со ступенек и сбежал вниз, подойдя вплотную к Нине. Она отодвинулась, и он снова пожал плечами. — Но она соврала. Сказала, что пойдет в деревню, к этой, как ее, Наталье, кажется, а вместо этого пошла в лес, где была привязана Валентина. Что могло быть в этой коробке? Орудие преступления, может?

— Да она все время таскается с какими-то коробками. — Никита махнул рукой. — Я ее уже видел, — он чуть помедлил, — незадолго до убийства Виктора Липатова.

— Вот-вот. — Павлов многозначительно поднял указательный палец.

— Коробка! — воскликнула вдруг Нина. — Ну, конечно, коробка!

Она побежала вверх по лестнице, только каблучки застучали.

— Куда это она? — озадаченно спросил Павлов.

— Не знаю. — Никита вдруг решительно двинулся в сторону кабинета. — Пойдем посмотрим, что ли.

Они поднялись на второй этаж и подошли к двери в Нинину спальню, которую она и не подумала прикрыть. Нина стояла на коленях перед какой-то большой коробкой и ожесточенно отдирала с нее полосы скотча, которыми та была заклеена.

— Что это? — изумленно спросил Никита. — Ты отобрала у Надежды Георгиевны ее коробку?

— Нет, это другая, хотя тоже Надеждина, — сообщила Нина. — Несколько дней назад я гуляла по дороге и встретила Воронину, которая тащила эту коробку. Я предложила ей помочь, а она попросила, чтобы коробка пока постояла у меня. И до сих пор не забрала. Мне кажется, нам уже пора понять, что именно она все время таскает.

Павлов подошел и рванул посильнее. Плотные липкие полосы, никак не поддававшиеся слабым ручкам Нины, легко разорвались в его крепких руках. Он чуть заметно усмехнулся. Никита подошел поближе, и все трое уставились в разверзнутое нутро коробки, в которой лежали аккуратно уложенные… сковородки.

— Это что? — недоуменно спросил Никита.

— Набор сковородок. — Нина достала одну из них, довольно дешевую ярко-оранжевую сковородку с не самым лучшим антипригарным покрытием и несъемной ручкой. Заглянула внутрь, там лежали еще три — разных размеров, но того же веселенького цвета. — Ей их курьер привез. Я его видела.

— И зачем заказывать посуду сюда, в Знаменское? — недоуменно спросил Павлов. — В Любином хозяйстве, как я заметил, сковородок и кастрюль хватает, причем не такой дешевки, а фирменных, «Таллер», если не ошибаюсь.

Он покосился на Нину, которая любила именно «Таллер» и старалась покупать эту марку, хотя цена на нее и кусалась. На кухне у Липатова «таллеровская» посуда имелась (плюс Павлову за внимательность), но в основном кастрюли и сковородки были немецкой фирмы «Фишлер». Нина, к примеру, на такие не зарабатывала.

— Откуда я знаю, — огрызнулась она. Близость Сергея нервировала ее больше, чем ей бы хотелось, и больше всего на свете она волновалась, что он это понимает. — Ты еще спроси, зачем она заказывает не одну коробку. Если эта здесь, у меня, то получается, что Никита несколько дней назад видел вторую, а сегодня вы оба — третью? Хотя я и еще одну видела, Надежда ее из леса тащила. Зачем ей вообще столько сковородок? Хоть в Знаменском, хоть где.

— Ну мы ж не знаем, может, в других коробках не сковородки, — логично заметил Чарушин, — но это все равно странно. Даже если представить, что Надежда, находясь здесь, решила что-то купить домой, зачем доставлять сюда? Чтобы потом везти обратно в город?

— И еще она делает это втайне от сына, — заметила Нина. — Она не хочет, чтобы Артем знал про эти коробки, поэтому и проносит их в дом тайно.

— Я с ума сойду с этим семейством, — простонал Никита и энергично растер ладонями лицо. — Будь проклят тот день, когда я согласился разбираться с проблемами Липатовых.

— Да, Липатовы точно кого угодно доведут до ручки, — согласился Павлов, которому отчего-то было весело. Нина зыркнула на него, мол, не до веселья, если ты не заметил.

— Так… Сковородки — это одна загадка, — сказала она, пытаясь не смотреть на чертенят в глазах своего шефа и любовника, к счастью уже бывшего. Или к несчастью? Она и сама не знала. — Есть еще и вторая. Если средняя сестра заваливает дом кастрюлями, то старшая прячет в шкафу в прихожей нехилые материальные ценности.

И она рассказала о коллекции брошей из слоновой кости и самоцветов, которую нашла недавно.

— Там были еще коробки, но я решила, что посмотрю позже, а потом убили Виктора, и все так завертелось, что я про это совсем забыла. А сейчас вспомнила. — Нина, чуть виновато, смотрела на мужчин. — Пойдемте вместе посмотрим, что там еще.

Они снова спустились на первый этаж, и Павлов встал «на стреме», хоть его и душило любопытство. Чарушин отодвинул зеркальную дверцу, Нина нырнула в залежи коробок с домашней утварью, которую так и не удосужилась разобрать Люба, и вытащила один за другим два набора серебряных ложек и вилок в дорогих сафьяновых коробках, старинную Библию в дорогом кожаном переплете и небольшую, но, похоже, очень ценную икону. Все это великолепие покоилось на дне шкафа, заваленное салфетками, губками для мытья посуды и прочей ерундой.

— И что все это значит? — озадаченно спросил Чарушин. — Нина, вы хоть что-то понимаете? Что происходит в этом доме?

— Если честно, не очень, — призналась Нина. — Но я думаю, что с этими находками сделаю то же самое, что и с богинями, — отдам Рафику.

— Какими богинями? — простонал Никита.

Нина засмеялась, хотя весело ей не было.

— Те брошки, которые я нашла, они были в виде фигурок богинь. Серия такая, — пояснила она. — Впрочем, это не важно.

Решительными шагами Нина дошла по коридору до кабинета, в котором, как она знала, находился Рафик. Он вообще практически все время был в кабинете, решая дела своего предприятия, трастового фонда, многочисленные проблемы и принимая ежеминутные решения. Чарушин иногда задавался вопросом, спит Аббасов когда-нибудь или нет. Впрочем, то, что Нина сейчас ломилась в кабинет, ему было только на руку. Никита был убежден в том, что настало время для решительного разговора с этим невозмутимым восточным красавцем, которому было известно очень многое, но который не хотел делиться ни каплей информации. И это при том, что в Знаменском было совершено уже три преступления. В конце концов, этому нужно было положить конец. Махнув рукой Павлову, чтобы он следовал за ним, Никита так же решительно, как и Нина, двинулся в сторону кабинета.

— Рафик, можно? — Нина заглянула в кабинет и застыла в дверях, ожидая приглашения войти. Аббасов был не тем человеком, уединение которого можно было нарушать без разрешения.

— А, Нина, входи. — Он приглашающе махнул рукой. — Что это у тебя там? Ты нашла клад?

— Почти. — Нина подошла к столу и выгрузила на него найденные в недрах шкафа коробки с серебряными ложками, Библию и икону. — Все это довольно ценное, как ты видишь, и происхождение у этих ценностей то же самое, что и у коллекции ювелирных богинь. Я достала все это из того же шкафа в прихожей. Полагаю, что и попали они туда точно так же, как и богини. Вера Липатова их спрятала.

— Думаю, ты права. — Рафик вздохнул: — Слушай, а фигурку Дон Кихота каслинского литья ты там, в шкафу, не находила? Она стояла тут, в кабинете, и пропала куда-то. Вещь недешевая, во-первых, да и Липатов ее очень любил.

— Нет, не находила. — Нина покачала головой.

— Ладно, не важно. Вера спрятала в шкафу вот это. И что с того? Она сейчас явно не в том положении и не в том состоянии, чтобы я говорил с ней об этом.

— А зря. — Никита вошел в комнату, следом за ним Павлов. — По-моему, разговор начать самое время. Рафик Валидович, неужели вы так не считаете?

Аббасов снова вздохнул, глядя на Нину чуть ли не умоляюще, но она лишь покачала головой, отошла к стоящему у стены дивану и села, аккуратно расправив свитер. Приготовилась.

— Нет, Рафик, я думаю, что поговорить действительно надо, — мягко, но непреклонно сказала она. — Я все понимаю, честь семьи, все дела, но ребята вправе знать, раз уж они тоже оказались в это втянуты. Сергея, — она кивнула в сторону мающегося у дверей Павлова, — втянул Георгий Липатов, ну, или Марина Липатова, с этим я еще не разобралась до конца. Никиту — Тата. Никита — отличный полицейский, поэтому у него неизбежно возникают вопросы, и я думаю, что мы, — она сделала едва заметный упор на это слово, — рано или поздно должны на них ответить. Так почему бы и не сейчас?

— Да, почему бы и не сейчас? — эхом отозвался Рафик. Он встал из-за стола и подошел к окну, как будто в волнении не мог усидеть на месте. Впрочем, слово «волнение» никак не ассоциировалось со спокойным выражением его красивого лица. — Ладно, Никита, видит бог, я пытался этого избежать, но вы не отстанете, да и последние события оставляют мало надежды на то, что все это может утрястись мирным путем.

— Да уж, надежды мало, — жестко сказал Чарушин. — Пока вы молчите и изображаете благородство, два человека погибли, а третий, возможно, вот-вот умрет. Вы выгораживаете преступника, и это нельзя объяснить никакими благими целями.

— Хорошо, будем считать, что вы правы. — На лице Аббасова ходили желваки, но голос звучал все так же размеренно. — Я действительно переусердствовал в своем стремлении защитить липатовскую семью. Итак, спрашивайте. Что вы хотите знать?

— В доме происходит нечто странное. И я сейчас даже говорю не о двух убийствах и попытке третьего. Такое чувство, что все, все что-то скрывают. Уже неделю я процарапываюсь сквозь сонмище секретов, которые есть практически у каждого в этом доме. Вы могли бы облегчить мне жизнь, но не делаете этого. К примеру, не могли же вы не знать, что Люба — дочь Липатова.

— Разумеется, я об этом знал, — устало сказал Рафик.

— Люба? — В голосе Нины послышалось удивление. — То есть как это дочь?

— А так это, — зло сказал Чарушин. — У Георгия Липатова случился роман с поварихой, которая готовила ему на комбинате. Ее звали Мария, и она родила ему дочь. Липатов, надо признаться, оказался человеком порядочным, от ребенка избавляться не заставил и деньгами помогал, правда, из семьи не ушел, да Мария этого и не просила. Любила его сильно, не хотела карьеру портить. В общем, родилась у них дочка, которую назвали Любой. Любовью. Вера с Надеждой у него ж уже были. Жене Липатов, конечно, все рассказал, чтобы не давать возможностей врагам шантажировать его внебрачным ребенком. Жена простила. Во-первых, деваться ей было некуда, с тремя-то детьми, а во-вторых, с Марией он пообещал расстаться и слово свое сдержал. В общем, четвертый ребенок, та самая Мальвина, родился у Липатовых в знак примирения.

Нина вопросительно посмотрела на Рафика:

— И когда ты узнал?

— Пару лет назад, когда Люба разыскала старика. Он попросил меня навести справки, съездить в Череповец, там на месте все посмотреть, чтобы принять решение, можно приглашать ее в Знаменское или нет. Я съездил.

— В общем, Люба, оставшаяся одна после смерти матери, переехала в Знаменское и заняла место домоправительницы, взамен старой, отправленной на пенсию, — продолжил Чарушин. — Признаться, я сразу заподозрил, что она гораздо ближе к Липатову, чем хочет казаться. И доходы от траста он ей оставил, и плакала она гораздо чаще, чем остальная родня. Возникало такое чувство, что она чуть ли не единственный человек, который искренне убивается, что старика не стало. Ну, и еще Тата, конечно.

— А ты правда молодец. — Аббасов улыбнулся, чуть заметно, одними губами. Глаза его оставались неподвижными, горячие, черные, жгучие глаза, впрочем, не несущие в себе угрозы. — И до чего ты еще додумался?

— Как я уже сказал, все в доме ведут себя странно. Вера Липатова прячет ценности в шкафу, Надежда Воронина таскается через лес со сковородками, Ольга Павловна нервничает так сильно, что невольно задаешься вопросом, отчего. Марина скандалит с мужем, которого убивают, но при этом на убитую горем вдовицу она не похожа вовсе. Тата заявляет, что она счастлива узнать, что Липатову не родная внучка. Гоша ненавидит деда так сильно, что от него можно прикуривать. Николай ведет странные телефонные разговоры. Артем при первой удобной возможности запрашивает у Нины юридические консультации, Валентина как будто шпионит за всеми, а в результате ее привязывают голой на морозе. И знаете, что я вам скажу, уважаемый, Рафик Валидович? Вы знаете, что стоит за всем этим, и молчите только потому, что кого-то покрываете. И я даже знаю кого!

Рафик чуть заметно вздрогнул и посмотрел на Нину и усевшегося рядом с ней Павлова. От его взгляда не укрылось, что Нина чуть заметно отодвинулась, чтобы не прикасаться к нему бедром.

— И кого же, позвольте полюбопытствовать? — В голосе Аббасова не было ни тревоги, ни насмешки, лишь одна чугунная усталость.

— А у меня только одно предположение, и оно не изменилось. Я с самых первых дней был уверен, что Мальвина Липатова, сбежавшая из дома в восемнадцать лет, тоже находится здесь. Сначала я думал, что это Валентина, потому что она вела себя более странно, чем другие. Но выяснилось, что Валентина — именно та, за кого себя выдает, женщина, попавшая в тяжелую жизненную ситуацию. Липатов просто помог ей, предоставив кров и работу. Тогда я решил, что Мальвина — это Люба, но и тут оказался не прав. Но есть еще один вариант — Марина Липатова.

— Чего? — воскликнул Павлов, и Нина покосилась на него с неприязнью. Вон как волнуется за свою драгоценную Марину.

— Того самого, — невозмутимо ответил Чарушин. — По возрасту она вполне подходит. Кроме того, вы уж извините меня, Нина, но я слышал, о чем вы беседовали с Артемом Ворониным. Его постоянные юридические консультации показались мне странными, и я предпочел подслушать. Он спрашивал у вас о законности браков между родственниками. Получается, что он догадался, что его двоюродный брат Виктор Липатов на самом деле женат на своей тетке. Мальвина вполне могла стать Мариной.

— Вы ошибаетесь, Никита, — мягко сказала Нина. — Вас трудно в этом упрекнуть, потому что в этом доме действительно все очень запутано, но вы не правы.

— Ясен перец, не прав… — начал было Павлов, но Чарушин не дал ему договорить:

— Что же вы молчите, Рафик Валидович? — спросил он. — Ведь вы же точно знаете, прав я или не прав. Вы точно знаете, где сейчас Мальвина Липатова.

Рафик молчал. Нина встала с дивана, подошла к Никите и положила свою тонкую ручку на его сжатый кулак:

— Никита, не рычите на Рафика и не обижайтесь на него. Он человек чести, он не может выдать чужую тайну. Но вы действительно ошибаетесь, потому что Мальвина — это я.

Глядя на его ошарашенное лицо, Нина звонко расхохоталась, но тут же оборвала смех, выглядевший неуместным.

— Да, я ее сразу узнал, несмотря на то что не видел восемнадцать лет, — глухо сказал Рафик. — Это мы с ней стояли тогда под вашим окном, Никита. И это я разбил лампочку, когда понял, что вы нас заметили. Нина хотела сохранить свое инкогнито, и я делал все возможное, чтобы ей это удалось. Эта глупая распря и так принесла много горя и ей, и Георгию Егоровичу. Хотя он был хорошим отцом.

Немного волнуясь, что было для него совсем несвойственно, Аббасов рассказывал Никите, Павлову и не менее внимательно слушающей Нине о том, как все годы разлуки Георгий Липатов не выпускал из виду свою младшую дочь.

* * *

Не в его характере было пускать дела на самотек, даже те, которые, казалось, не требовали его вмешательства. Да, младшая дочь проявила характер и сбежала из дома, но, несмотря на весь свой гнев, в глубине души Липатов одобрял если не ее поступок, то, по крайней мере, характер, который за ним стоял.

Липатовская порода вообще была крепкой. Недаром старший сын Александр стал не просто военным, офицером, а моряком-подводником, то есть принадлежал к той особой касте настоящих мужчин, для которых слова «родина», «честь», «мужество» были не пустым звуком, а повседневной реальностью. Дочь Вера, пожалуй, тоже обладала характером. Счастья ей это, правда, не принесло, поскольку, в отличие от матери, смириться с изменой мужа она так и не смогла, предпочтя воспитывать детей одной, лишь бы не чувствовать себя униженной рядом с предавшим ее человеком. Надежда была послабее, а вот Мальвину Бог силой духа не обидел.

Идти на поводу у младшенькой Липатов не собирался, не тот был человек, чтобы прощать выверты и причуды, но и совсем отказываться от дочери счел для себя невозможным. Молодая еще, горячая, мало ли что натворит. Когда она вышла замуж за человека, с которым сбежала, а затем родила ребенка, Липатов через подставных людей нашел способ поддерживать семью материально. Муж Мальвины, в отличие от нее, был человеком негордым, а точнее, полным мерзавцем, поэтому деньги от своего тестя, пусть и инкогнито, брал легко и охотно.

— Я-то думала, что он на работу устроился, — печально сказала Нина. — Илюшка совсем маленький был, денег у нас почти не было, я уж была готова идти подъезды мыть, но тут мой первый муженек сказал, что устроился на работу и зарплату начал приносить, пусть и небольшую. А это, оказывается, ему отец платил.

— У тебя два мужа, значит, было, — усмехнулся Чарушин. — Я же, когда вычислял Мальвину, про тебя подумал, поэтому и спросил, какая у тебя была фамилия до того, как ты стала Альметьевой. Но ты ответила Шагалова, и я решил, что это твоя девичья фамилия.

— Заметь, я не говорила неправды. — Нина пожала плечами и слабо улыбнулась: — Да, мой первый муж был Шагалов, и сын носит его фамилию. Мы довольно быстро развелись, потому что, когда прошел первый любовный угар, я поняла, что придумала себе принца скорее из юношеского упрямства, чем из реальности. Мы развелись, когда Илюше исполнилось два года. Я понимала, что отец был прав, а я совершила глупость, но признаться в этом и приползти обратно не могла.

Липатов этого и не ждал. Развод дочери он принял с философским спокойствием. Оставшись одна с ребенком, я устроилась на работу — секретаршей в юридическую контору, отдала сына в детский сад и поступила в юридический институт, пусть и на заочное отделение.

Я не знала, что на работу меня взяли только потому, что об этом договорились люди Липатова. В Казани, куда забросила меня судьба, он нанял людей, которые приглядывали за его младшей дочерью, поменявшей к тому времени имя и отчество. Из Мальвины Георгиевны я стала Ниной Григорьевной, наивно полагая, что так отец меня не найдет. А он и не думал искать, потому что не терял.

Нина училась, работала, постепенно делала карьеру, потому что обладала хорошими мозгами, ясным взглядом на мир и нечеловеческой работоспособностью. Она снова «сходила замуж», но и второй ее брак оказался неудачным. Новый муж не смог перетерпеть ни того, что она все время была на работе, ни того, что дома не всегда оказывался свежий суп и чистые рубашки, ни того, что Нина категорически отказывалась рожать ему ребенка. Она делала карьеру, чтобы прочно стоять на ногах, откладывая рождение второго ребенка лет на пять, а мужа это не устраивало, впрочем, как и постоянное присутствие в доме Ильи — чужого для него малыша, так и не ставшего родным.

Разошлись они довольно мирно, и больше Нина попыток создать семью не предпринимала, что Липатова вполне устраивало. На безопасность и финансовое благополучие его дочери отныне никто не покушался. Затем Нина устроилась на работу в юридическую контору «Павлов и партнеры». Липатов навел справки и остался доволен. Фирма была солидной, Нинино положение там — устойчивым, к тому времени она действительно стала первоклассным юристом. Роман с начальником тоже выглядел вполне респектабельным. Неженатый Сергей Павлов регулярно делал предложение и получал отказы. Репутация у него была безупречной.

Липатов старел, все чаще думая о том, как распорядиться остающимся после него богатством. Именно тогда у него и родилась идея основать трастовый фонд, который обеспечил бы его наследников до самой их смерти, сохранив состояние от возможного проматывания. Его родные не вспоминали о Мальвине, ничего о ней не спрашивали, и он решил, что воссоединять семью не имеет смысла. И попросил Рафика при основании фонда сделать так, чтобы вторым его распорядителем в случае смерти Липатова стала именно Мальвина, пусть и через юридическую контору, в которой она работала.

— Сергей знал? — спросила Нина у Рафика, игнорируя самого Павлова, будто его и не было в комнате.

— Конечно. С самого начала, — кивнул Аббасов. — Я приехал в Казань, встретился с Сергеем, пригласил его в Знаменское, на встречу с Георгием Егоровичем. Он согласился, еще не зная сути дела, потому что обещанное вознаграждение было очень щедрым. Здесь, в Знаменском, Липатов все ему и рассказал, взяв слово, что Сергей никому об этом не расскажет. Даже тебе. В первую очередь тебе. Ты не должна была знать о том, что отец помогал тебе все эти годы. Он очень щадил твое достоинство, твою самостоятельность.

— Да, так щадил, что платил мне исподтишка. А я-то, дура, искренне считала, что и сама чего-то стою, — горько сказала Нина.

— Но это не так… — начал было Рафик. Павлов прервал его властным движением руки:

— По крайней мере, у меня ты получала только то, что заработала сама, — сказал он. — Я про Липатова и про то, что ты его дочь, узнал только год назад, когда создавался трастовый фонд. Извини, но я не считаю, что поступил по отношению к тебе нечестно. Во-первых, пока он был жив, в твоей жизни ничего не менялось и он мог сто раз передумать, и тогда ты бы просто ни о чем не узнала. А во-вторых, за те пять лет, что мы были вместе, ты ни разу не обмолвилась о своем прошлом. Ты не говорила, что меняла имя, что сбежала из дому. На мой вопрос о твоих родителях ты ответила, что они давно умерли. Когда я встретился с Липатовым, я долго думал, отчего ты ничего мне не рассказывала. То ли оттого, что эта тема до сих пор причиняла тебе боль, и тогда я не хотел лишний раз напоминать тебе о той части твоей семейной истории, которая для тебя мучительна. То ли оттого, что так и не начала доверять мне полностью. В таком случае мы были квиты.

— Когда Георгий Егорович умер, я запустил тот механизм, который мы проговорили с Сергеем, — продолжил Рафик. — Я позвонил ему, и он отправил тебя, Нина, сюда, в Знаменское, в командировку, чтобы ты здесь узнала о том, что будешь сораспорядителем трастового фонда. У тебя был выбор — все ему рассказать и отказаться ехать в дом своего отца и встречаться со своей семьей, но ты этого не сделала.

— Мне вдруг захотелось их всех увидеть, — призналась Нина. — Когда Сергей сказал о командировке, первым желанием было отказаться. Мне с самого начала показалось очень странным это совпадение. Я много лет не видела отца, но хорошо его знала. Он не мог случайно выбрать в качестве душеприказчиков на похоронах фирму, в которой я работаю. Но мне вдруг ужасно захотелось использовать возможность приехать в Знаменское инкогнито. Посмотреть на своих родных, не раскрывая, кто я на самом деле. Та легенда, которую придумал отец, давала мне такую возможность, и я не устояла перед искушением.

— Да, только потом все запуталось. — Аббасов потер свой высокий лоб, словно у него болела голова. — Тата, которую что-то беспокоило, пригласила в усадьбу Никиту, а он довольно быстро выяснил, что Георгий Егорович был убит. Признаться, меня больше всего мучает именно то, что Тата, которую я привык считать девчонкой, оказалась гораздо мудрее и прозорливее меня. Затем случилось несчастье с Виктором. Я понимал, что в усадьбе поселилось зло, но не мог его вычислить. Мне стало казаться, что Нине угрожает опасность. Что тот, кто уже убил двоих человек, не остановится. Никита настойчиво искал Мальвину, и я решил, что если тайна Нины откроется, то ее тоже захотят убить. Поэтому позвонил Сергею и попросил его приехать.

— Ты вызвал сюда Сергея? — Нина не верила своим ушам.

— Ну да. Я знал, что он любит тебя, и если ты будешь у него под присмотром, то с тобой ничего не случится.

— Значит, когда я слышал ваш телефонный разговор, в котором вы сказали: «Приезжай, мне кажется, ей угрожает опасность», вы разговаривали с Сергеем? — уточнил Чарушин.

— Ну да. Он выехал в тот же день и назавтра был уже здесь. Признаться, с этой минуты мне стало чуть спокойнее, хотя и напрасно. Стоило мне расслабиться, как случилась беда с Валентиной. Ума не приложу, кому она помешала?

— Это как раз ясно, — спокойно сказал Чарушин. — Валентина знала очень многое из того, что происходило в усадьбе. Последние полгода именно она была глазами и ушами Липатова. Она была полностью в курсе его дел, а значит, имела возможность передавать эту информацию тому, кто пристроил ее в этот дом.

— Говорю же вам, что ее никто не пристраивал. Липатов просто решил ей помочь, потому что Валентина была в тяжелой жизненной ситуации. — В голосе Рафика послышалось раздражение.

— Рафик Валидович, уважаемый, да вы сами-то в это верите? — вздохнув, спросил Никита. — При всем уважении к Липатову, ему было восемьдесят пять лет, и он вел довольно замкнутый образ жизни. У него было достаточно хлопот с открытием трастового фонда, с контролем за жизнью Нины, с Любой, которую он взял в дом. Честь ему и хвала, что он поддержал Валентину, но кто-то изначально должен был ему про нее рассказать. Понимаете?

— Я об этом не подумал. — Аббасов снова потер лоб. — Я не спрашивал его об этом. Но вы правы. Липатов общался со мной, несколькими старыми друзьями, с которыми в основном разговаривал по скайпу, с Любой, с членами семьи, и, пожалуй, всё.

— А еще с садовниками, шоферами, дворником и еще с десятком человек из соседней деревни, — сообщила Нина. — Не так уж и много, чтобы не установить, кто именно знаком с Валентиной.

— Вряд ли Георгия Егоровича убили садовники или шоферы, — с досадой возразил Никита. — Покушение на Валентину связано именно с тем, что она слишком много знала, в том числе она могла либо подозревать убийцу Липатова, либо точно знать о том, что он совершил. А от старика избавились из-за денег. Или в надежде получить деньги. Жителям деревни в этом вопросе точно ничего не обломилось.

— Кстати, о деньгах. — Рафик подошел к небольшому сейфу, вделанному в стену, открыл его, поколдовав над замком, и протянул Нине книгу в черной, чуть потрепанной обложке. Она растерянно взяла ее и посмотрела на красные, облупившиеся буквы. Этель Лилиан Войнич. «Сними обувь твою». — Ты была права. Твой отец действительно решил оставить тебе марку. Ту самую «Британскую Гвиану», которой хватился Виктор. Он заранее подложил ее в книгу и оставил загадку специально для тебя. Ему хотелось, чтобы ты ее разгадала. На самом деле он оформил дарственную, вот она. — Он протянул Нине еще и пластиковую папку с какими-то документами. — Необходимые налоги уплачены, все заверено нотариально, марка стала твоей еще при жизни Георгия Егоровича, поэтому в наследственную массу она не вошла.

— «Моей дочери Мальвине я не оставляю ничего, поскольку еще при своей жизни передал ей все, что считал нужным», — пробормотала Нина. — Так было написано в завещании. Теперь понятно. А если бы я не разгадала загадку?

— Я бы тебе отдал книгу перед отъездом. Марка там, в тайнике под корешком. Когда ты приехала, я подбросил книгу в твою комнату, думая, что ты догадаешься. Это же в детстве была твоя любимая книга, и ты не могла не понять, что она в твоей комнате не просто так. А потом, когда ты разгадала загадку вслух, при всех, я решил, что сейчас начнется светопреставление, что марку у тебя отберут, украдут, тебе дадут по голове. В общем, книгу изъял от греха подальше. Сейчас вот возвращаю.

— Папа сделал меня распорядителем трастового фонда, доверив мне управлять деньгами всей семьи, и оставил в наследство марку стоимостью десять миллионов долларов, — прошептала Нина. Слезы текли у нее по лицу, но она не вытирала их, только слизывала кончиком языка. — Он всю жизнь следил за моими успехами, он помогал мне тогда, когда я в этом нуждалась, сохраняя мое самоуважение и щадя мою дурацкую гордость. Получается, что он действительно меня любил?

— Конечно, он тебя любил, — сказал Рафик чуть удивленно. — Георгий Липатов был непростым человеком, но одно совершенно точно — он любил всех своих детей. До самой своей смерти.

— Господи, какая же я дура, — медленно сказала Нина. — Самовлюбленная тщеславная дура, которая на столько лет вычеркнула из жизни свое прошлое. Я столько лет страдала от того, что у меня больше нет родителей. Боже мой, как же так получилось, что я нашла отца только после того, как он умер. И не просто умер. Его убили.

— Sero molunt deorum molae. С латыни это переводится как «поздно мелют мельницы богов». Помнишь такое крылатое выражение? — спросил Павлов, обнимая ее. Вырываться Нина не стала.

— Помню, — тихо сказала она и горько расплакалась, уткнувшись лицом в его грудь.

* * *

Спустя полчаса она все еще плакала, правда, теперь свернувшись калачиком на собственной кровати. Павлов сидел рядом, на самом краешке постели, и тихо гладил ее по голове. Они ушли из кабинета Аббасова, потому что Нина никак не могла успокоиться. Было такое чувство, что копившееся годами напряжение и горе от ссоры с отцом теперь выходило из нее вместе со слезами. Как будто слои песка вымывались из души, обнажая ее сущность.

— Пусть поплачет, — сказал Рафик Сергею, бережно обнимавшему Нину за плечи. — Ей легче станет. Ты ей не мешай.

Павлов и не собирался мешать. Он бы, наоборот, был рад помочь, снять с души Нины лежащий на ней груз, но не знал как. Некстати вспомнилось, что в переводе с одного из восточных языков, то ли арабского, то ли армянского, фраза «я люблю тебя» звучит как «я возьму твою боль на себя». Он был бы счастлив взять на себя Нинину боль, потому что любил эту женщину, хотя, видит бог, это было непросто. Все, что он мог сейчас, — это сидеть тихо рядом и гладить ее по голове. Да еще размышлять над тем, выгонит она его из своей жизни, когда выплачется, или позволит остаться. Он бы на ее месте выгнал.

Погруженный в невеселые мысли, Сергей не сразу понял, что она о чем-то его спрашивает.

— Что? — немного очумело сказал он, обрадовавшись мимолетно тому, что она больше не плачет. — Ты что-то сказала?

— Я спросила, если ты действительно кинулся сюда по первому зову Рафика, чтобы спасать меня от неведомой опасности, то почему ты мне не звонил несколько дней до этого?

— Нина, — в голосе Павлова прозвучала досада, — ты же сама все прекрасно понимаешь. После смерти Липатова и твоего отъезда сюда все поменялось. Ты вошла в сотню богатейших женщин страны, а это значит, что, пытаясь сохранить свое место рядом с тобой, я выгляжу альфонсом. Мы несколько лет были партнерами, коллегами, любовниками и просто друзьями. Сейчас ты — долларовая миллионерша, а я скромный владелец адвокатской конторы с туманными перспективами и скромными доходами. Я не уверен, что останусь нужен тебе, и мне хотелось дать тебе время подумать. Я ж не знал, что ты до сегодняшнего дня была не в курсе своего нового статуса. Я был уверен, что Рафик тебе сразу все расскажет.

— Погоди, Павлов. — Нина села на кровати и требовательно уставилась ему в лицо. — Погоди, я что-то не понимаю. То есть это не ты решил меня бросить, это ты придумал, что я, узнав, что стала наследницей приличного состояния, решу, что ты мне больше не подходишь?

— Ну да, — промямлил он, понимая, что выстроенная им конструкция, будучи произнесенной вслух, выглядит крайне глупо.

— Павлов, ты что, идиот? — с подозрением спросила Нина. — То есть ты, зная меня много лет, на полном серьезе мог решить, что, получив в свое распоряжение кусочек бумажки стоимостью в десять миллионов долларов, я брошу тебя, брошу работу и пущусь на поиски приключений на свою задницу? Кого ты там представил рядом со мной в своей голове? Кого-то из олигархов? Голливудскую звезду? Сотрудника администрации президента? То есть ты именно это имел в виду, когда высокопарно заявлял, что останешься рядом, если я не передумаю.

Озвученные предположения были смешны, поэтому Павлов позволил себе рассмеяться. Получилось не очень, скрипуче, деревянно…

— Но ты же сама выгнала меня из своей комнаты и сказала, что передумала, — огрызнулся он. — Я решил, что ты наконец-то узнала про марку и решила, что я тебе не пара.

— Да не про марку я узнала, а про Марину Липатову, точнее, про вашу связь, — выпалила Нина.

— Про что? — На лице Павлова отразилось такое искреннее изумление, что Нина на миг усомнилась в том, что через окно видела, как они с Мариной встретились во дворе. Она решительно тряхнула головой, не привиделась же ей эта встреча на самом деле.

— Павлов, если ты сейчас соврешь, что до приезда в Знаменское никогда в жизни не видел Марину Липатову, то лучше уходи сразу, — грозно сказала она.

— Я не собираюсь врать. — Он пожал плечами, лицо его выражало все то же недоумение. — Я действительно давно знаю Марину. Правда, понятия не имел, что она носит теперь фамилию Липатова. У нас бабушки жили в соседних домах. В Крыму. Меня родители отправляли туда на лето из Казани. А Марину — из Москвы. Она помладше, конечно, но не намного, поэтому каждый год мы все лето проводили вместе, точнее, в одной компании. Последний раз я ее видел, когда окончил институт и приезжал на похороны бабушки. Больше мы не пересекались. Но, естественно, увидев ее здесь, я ее узнал. Хотя, впрочем, и удивился.

— То есть это точно не она попросила тебя приехать в Знаменское? — спросила Нина, чувствуя, как у нее сваливается гора с плеч.

— Нет, конечно. Меня позвал Рафик, и приехал я из-за тебя. А то, что я знаю Марину, — это случайность. Кстати, именно поэтому я мог легко доказать этому самому Чарушину, что Марина — вовсе никакая не Мальвина. Хотя бы потому, что знаю ее с раннего детства.

— Но ты крутился вокруг нее, когда мы ходили на кладбище, — слабо возразила Нина, понимая уже, что все это глупости. Глупости и ерунда, и нет между Павловым и Мариной Липатовой никакого романа.

— Она мужа потеряла. Мне чисто по-человечески ее жаль, по-моему, это не преступление, — сухо сообщил Павлов.

— И ты переехал в соседнюю комнату с ней.

— Так если ты меня выгнала, должен был я где-то спать. Ты так про это говоришь. Как будто я переехал не в соседнюю комнату, а в ее постель. Или ты думаешь… — Он замолчал и вдруг уставился на Нину требовательными и отчего-то веселыми глазами: — Ты что, меня ревнуешь, что ли?

— Ну да, ревную, — призналась Нина, чувствуя себя глупо. — Я решила, что ты меня бросил, а сюда приехал, потому что у тебя роман с этой накрашенной куклой, у которой силиконовый бюст, и попа, и губы, и щеки, и вообще у нее все силиконовое. Ты не звонил, а потом, когда появился, начал говорить, что я должна передумать быть с тобой, а потом беспрекословно переехал поближе к этой Марине. Нет, а что я должна была подумать?

— Лучший способ защиты — это нападение. — Павлов засмеялся: — Да, Нинок. Намудрили мы что-то с тобой, причем оба. Нет, вот с какого перепуга ты решила, что я полюбил другую, да еще такую, как Марина?

— Но ты ведь решил, что я буду готова променять тебя на человека, более соответствующего мне по положению, — огрызнулась Нина. — Почему тебе можно, а мне нельзя?

— Вот я и говорю, что оба хороши, — согласился Павлов. — Нина, я ведь только сейчас, когда решил, что потерял тебя, понял, как сильно на самом деле тебя люблю.

— Ты знаешь, а я ведь тоже, оказывается, тебя люблю, — медленно сказала Нина. — Я думала, что просто провожу время, потому что мне с тобой хорошо, спокойно и надежно. Я отказывалась выходить замуж, потому что жизнь моя устоялась и мне больше не нужны никакие потрясения. А на самом деле все это чушь и ерунда, потому что я тебя люблю и мне невыносима мысль, что я могу тебя потерять и остаться одна. Вот какая штука.

Он притянул ее к себе и поцеловал в краешек губ. Поцелуй его, сначала мягкий, нежный, становился все настойчивее. Нина чувствовала, как жар с губ передается дальше, расходится вниз по телу, заливает сначала шею, потом грудь, ставшую вдруг необычайно чувствительной, сбегает дорожкой вниз, распространяется на бедра, а затем вглубь, заливая низ живота и вызывая внутренний огонь, такой неумолимый и настойчивый, что Нина, не выдержав, застонала.

Сергей, услышав ее стон, задрожал всем телом, прижал ее к себе, хотя это, казалось, было невозможно, бережно опустил на подушки, накрыл сверху своим длинным, гибким, крепким и сейчас отчего-то особенно тяжелым телом. Она чувствовала его всего, от макушки до пяток, и от этого жар внутри разгорался все сильнее, но был он не обжигающим, а, скорее, равномерно прогревающим, заставляющим мышцы сбросить оцепенение, в котором, казалось, Нина как застыла несколько дней назад, так и осталась.

Сейчас она, наоборот, была как податливая мягкая кукла, как тающий в руках умелого мастера пластилин, из которого можно слепить все, что хочешь. Павлов как раз был умелым мастером, который точно знал, чего хочет. В мгновение ока исчезли разделяющие их слои одежды. Кожа казалась то шелком, то бархатом. То скользящим, то высекающим искры при прикосновении. И не было разговоров. Они казались совершенно лишними в комнате, наполненной полувздохами, полустонами. Недоговоренности исчезли и растворились, недосказанное больше не вставало между ними, любимыми и любящими, сплетенными сейчас в единое целое. И казалось, что иначе и быть не может.

Иногда Нина чувствовала, что она больше не может дышать, но она дышала, понимая, что попадает в унисон с дыханием того единственного мужчины, к которому она шла всю свою жизнь. Оказывается, все это было не зря — побег из дома, многолетняя ссора с отцом, самостоятельные попытки пробиться сквозь жизнь, попробовать ее на зуб, доказать свою крепость. Два развода, ночные слезы в подушку, долгое одиночество и жизнь только ради сына — все это было не напрасно, не зря, потому что в итоге привело ее в Знаменское, в эту комнату, в которой они сейчас были наедине. Наедине вдвоем. И все, что происходило сейчас за закрытой дверью, казалось, совсем не имеет значения.

Интересно, почему она раньше этого не понимала? Почему для того, чтобы увидеть Павлова по-настоящему, ей понадобилось похоронить отца, попасть в эпицентр семейного детектива и с изумлением обнаружить себя наследницей огромного состояния? Или все дело в том, что в стрессовой ситуации мозги начинают работать лучше?

Впрочем, все эти мысли и сейчас лениво вспыхивали где-то на задворках сознания. В данный момент важны были лишь руки Сергея на ее влажной коже, его губы, которые, казалось, были везде и всюду, он сам, заполнивший собой не только ее голову, но и ее тело, которое сейчас не существовало отдельно, а лишь было его продолжением, его частью. И Нине казалось, что она уже никогда-никогда не сможет существовать отдельно. Без него. Господи, это же так страшно — быть без него. И этого она раньше тоже не понимала.

Нина вздрогнула ощутимо от физически накатившего на нее страха, но он тут же сменился наслаждением, которое накрыло ее, заставив забыть обо всем остальном. Она закричала, не заботясь о том, что ее могут услышать и крик этот в окутанном страхом доме будет воспринят неправильно. Но и об этом Сергей позаботился тоже, он поймал ее крик своими губами, обнял еще крепче и тоже забился в длинной сладострастной судороге, особенной, не встречаемой Ниной у других своих мужчин. Да и были ли они, эти другие. Так, недоразумение, не стоящее того, чтобы о нем вспоминали. Она еще крепче прижалась к своему единственному мужчине, словно вбирая в себя дрожь его тела, еще раз вскрикнула и расслабленно откинулась на подушки, навсегда признавая свое неминуемое перед ним поражение и свою гордую победу.

— Послушай, Сереж, — спросила Нина, когда минут через пять к ней вернулась способность говорить и соображать. — А какая она была в детстве?

— Кто? — лениво спросил Павлов и на правах завоевателя положил руку ей на грудь. На всякий случай, чтобы никуда не делась.

— Марина Липатова. Ты сказал, что знал ее много лет. Какая она была?

— Ты опять? — простонал Сергей и укусил ее за плечо. — Я ж тебе уже все объяснил и, по-моему, доказал, что, кроме тебя, меня не интересует никто. Или ты хочешь, чтобы я доказал это еще раз? Придется потерпеть, я так быстро не могу.

— Сережа-а-а, я серьезно. Нет, было бы, конечно, здорово уехать отсюда и сделать вид, что нас с тобой не касается все происходящее, но это же не так. Я — Липатова, сколько бы лет ни пыталась об этом забыть. И хотя бы в знак уважения памяти отца, который, оказывается, делал для меня гораздо больше, чем я привыкла считать, я обязана помочь Никите разобраться в том, что здесь происходит. Я много лет бежала от своей семьи. Но нужно быть честной перед собой, я бы не поехала сюда, если бы мне было неинтересно на них на всех посмотреть. Я здесь, и волей-неволей они все стали частью моей жизни. И надменная Вера, и обжора Надя, и горестная Ольга, и мои племянники: Тата, Гошка, Артем, Николай. Их не вычеркнуть из нее снова. И Любу не вычеркнуть, хотя для меня новость о том, что отец, оказывается, изменял маме, а я родилась в знак ее прощения, стала шоком. Правда. Я выросла в убеждении, что они идеальная пара. Отец так трогательно ухаживал за мамой, когда она заболела. Так убивался после похорон. Я же и дурить начала оттого, что видела, что не могу заменить ему маму. Что он тоскует, несмотря на то что у него есть я. Юношеский эгоизм, но это я сейчас понимаю.

— И какое отношение ко всему этому имеет Маринино детство?

— Не знаю, — призналась Нина. — Мне кажется, что мы все бредем, как в тумане, а под ногами топкое болото. Сделаешь неправильный шаг — провалишься и утонешь. Но, чтобы выйти из тумана, нужно шагать. Нравится тебе это или не нравится. И мне кажется, что тут важна любая информация, понимаешь?

— Не совсем, но если ты считаешь, что это необходимо… Марину в детстве, тогда она была не Липатова, а Кондратьева, не очень любили. Не дома, нет. Семья ее обожала и баловала. Ее одевали как куклу, бабушка, к которой ее на лето привозили, во всем потакала. А вот в компании дворовой ее не любили. Знаешь, как это бывает у детей. Вот вроде и не гоняли, и играть принимали, но сторонились. Она так и не стала «своей», хотя, надо отдать ей должное, ей это было и не нужно. Она всегда давала понять, что на голову выше всех окружающих. Что главная, лучшая, что снисходит до нас, простых плебеев, с высоты своего сияющего трона. Нет, понятно, что она это так не формулировала, да и никто не формулировал, но ощущение было именно такое. Она была эгоисткой, постоянно тянущей одеяло на себя. И естественно, что это никому не нравилось.

— А открытые конфликты были?

— Да нет. — Павлов немного подумал. — Лет в четырнадцать в нее влюбился один из моих друзей, Колька Сахаров, а по нему очень убивалась девочка Таня, по пятам за ним ходила, в рот ему смотрела. Они даже дружили, а потом Марина приехала, и Кольку как присушило. Он ей даром не нужен был, и она было сразу дала ему это понять, но потом заметила, как страдает Таня, и ей назло начала Кольку привечать. Они даже в кино один раз сходили, а потом она Кольку отшила, дав понять, что он ей не ровня. Колька с горя сиганул с обрыва в море, ударился головой о дно, хорошо хоть шею не сломал. Чуть не утоп. Если бы не Таня, которая за ним следила и побежала за помощью, так он, может, и утонул бы. Но все хорошо закончилось. Пока он был в больнице, Марина домой уехала, а Таня Кольку проведывала все время, и на этой почве все у них стало хорошо, и они даже поженились после школы. Об этом я должен был тебе рассказать?

— Не знаю, — снова повторила Нина. — Но для определения характера история показательная. Мне кажется, что с годами Марина совсем не поменялась. Она все такая же эгоистичная и зацикленная на себе и своих потребностях. Такое впечатление, что ей никого не жалко. Ни умершего мужа, ни впавшую в отчаяние свекровь. Она оживляется только тогда, когда речь заходит о деньгах. К примеру, ух как сверкали ее глаза, когда она узнала про ценность коллекции марок и интересовалась, достанутся они ей после смерти Виктора или нет. Было такое чувство, что в этот момент она впервые подумала о том, что было бы неплохо, если бы он остался жив.

— Знаешь, что я думаю?

Нина вопросительно посмотрела на Павлова.

— Я думаю, что ужасно хочу есть. Давай спустимся в Любино царство, а?

— Давай, — засмеялась Нина. — Я тоже не против что-нибудь съесть. Да и с Никитой надо договорить. Мне кажется, что вместе мы скоро сможем докопаться до правды.

Но Чарушина в Знаменском не оказалось. Как сообщил Рафик, тому позвонили коллеги, и, получив какую-то важную информацию, Чарушин срочно уехал в город.

* * *

Ребята из отдела действительно нашли нечто важное. Внутреннее чутье, обычно не подводившее Чарушина, просто вопило о том, что теперь все встанет на свои места. В принципе, он уже и так догадался, что именно происходило в Знаменском в последние две недели, однако слова «знать» и «доказать» отнюдь не были синонимами.

Между тем Чарушину хотелось именно доказать, а точнее, наказать убийцу. Убийц. Старик Липатов, который был Никите глубоко симпатичен, хотя он и никогда его не видел, его внук Виктор, гораздо менее симпатичный субъект, но все же не настолько, чтобы заслуживать смерти, наделавшая глупостей Валентина, борющаяся сейчас за жизнь на больничной койке. Все они заслуживали возмездия, справедливого и неотвратимого. А для него нужны были доказательства.

Сбегая по лестнице, Чарушин столкнулся с Николаем Липатовым. Обычно бледный и печальный, он выглядел отчего-то жизнерадостным и довольным. Даже морщины на высоком лбу разгладились. Николай поднимался по лестнице и напевал что-то под нос. Это выглядело так непривычно, что Никита даже остановился на мгновение.

— У вас что-то случилось? — спросил он, понимая, что вопрос звучит по-идиотским. У Николая недавно убили родного брата, а мать не вставала с постели, чудом не помешавшись с горя. И спрашивается, с чего бы в такой ситуации петь.

— У меня? О, у меня все великолепно! — воскликнул Николай. — Лучше даже быть не может. Признаться, я на это даже не рассчитывал.

— Выиграли сто тысяч по трамвайному билету? — съязвил Чарушин.

— Боже мой, да при чем тут деньги? Денег мне вполне хватит благодаря дедовым маркам. Да и вообще деньги — мусор. Можно сказать, что я выиграл по трамвайному билету жизнь. Понимаете, жизнь.

От крайнего возбуждения молодой журналист даже приплясывал на месте, будто не в силах сдержать бьющую из него радость. Не дожидаясь продолжения разговора, он крутанулся на каблуках и побежал дальше вверх по лестнице. Из кармана у него выпал какой-то листок, Чарушин поднял его и машинально посмотрел. Визитка медицинской клиники. Он хотел было окликнуть Николая, но того уже и след простыл. Никита пожал плечами, сунул визитку в карман и продолжил свой путь.

Ребята в отделе установили владельцев тех двух машин, о которых просил Чарушин. Первая — увиденный в деревне черный «Мерседес» с московскими номерами — зарегистрирована на Липатову Марину Владимировну. А ездил на ней с недавнего времени некто Корсунский Валерий Андреевич, фитнес-тренер одного из московских спортивных центров. Еще за пару телефонных звонков удалось установить, что именно этот центр регулярно посещала Марина Липатова, а Валерий Андреевич до того, как заделаться фитнес-тренером, окончил медучилище по специальности «фельдшер».

Вторая машина была той самой, на которой на встречу к Гоше Липатову приезжала неизвестная длинноволосая девушка с шикарным риджбеком на поводке. Немного подумав, Никита позвонил и ей, задав всего один-единственный вопрос, ответ на который его полностью удовлетворил.

Мысли в голове ворочались, как тяжелые камни. Они терлись друг о друга, издавая чуть слышный треск. Словно искры проскакивали. Еще немного подумав, Чарушин достал из кармана визитку, подобранную на лестнице. Официально звонить в частный медицинский центр, чтобы получить там информацию, выглядело наивностью, а наивным Чарушин не был. Впрочем, название московской клиники было ему смутно знакомо. Что-то такое ему рассказывала Полина. Мол, одна из ее клиенток, в доме которой она прибиралась до родов, сейчас уехала в Москву, потому что вышла замуж за владельца медицинского центра, крутого врача и вообще успешного чувака. Даже если Чарушин что-то путает и это другой центр, все врачи наверняка знают друг друга. Да и вообще, попытка не пытка.

Он позвонил жене и коротко сформулировал задачу.

— Ну да, это тот самый центр, — уверенно сказала Полина. — Его владельца и главного врача зовут Витольд Семенов, и он теперь женат на моей клиентке Элеоноре Бжезинской. В общем, Никита, я сейчас все узнаю.

— Пони, они будут говорить тебе про врачебную тайну и все такое, но мне это очень важно, — взмолился Чарушин. — Постарайся получить информацию, ладно?

— Да Элеонора — отличная тетка и все понимает, — с уверенностью в голосе сказала Полина. — Я все узнаю, обещаю.

Спустя час Чарушин тоже был готов во всеуслышание подтверждать, что Элеонора Бжезинская — отличная тетка. Впрочем, слово «тетка» не подходило к ней, элегантной умнице и красавице, совершенно, но Чарушину сейчас было не до стилистических тонкостей. Важно было другое — серьезностью момента Элеонора прониклась, задачу поняла четко, с врачебным долгом своего мужа договорилась, и теперь в электронной почте Чарушина имелась сканированная выписка из медицинской карты Николая Липатова, которая объясняла если не все, то точно многое.

Еще один кирпичик лег на свое место, и Никита довольно улыбнулся. Пожалуй, он не зря провел сегодняшний вечер. Ему было с чем возвращаться в усадьбу и о чем разговаривать с ее обитателями. Завтрашний день был последним, который они, согласно причудам старика Липатова, должны были провести в Знаменском. И этот завтрашний день должен был наконец дать ответы на все вопросы, сорвав покров с тайн, которые так старательно пыталась скрыть старая усадьба.

По-хорошему, нужно было возвращаться туда, но Никита внезапно понял, что устал и соскучился по своей семье. Полина и Егорка были совсем рядом, всего-то в трех кварталах. Подняться в квартиру, где пахнет только что испеченным печеньем, где в кроватке сопит его восьмимесячный сынишка, так смешно и трогательно похожий на него, Чарушина, обнять податливое тело жены, зарыться губами в ее пушистые, похожие на пух одуванчика волосы. Услышать, как бьется у его груди ее сердце.

Он почувствовал, как внезапно у него пересохло во рту, и решил, что не будет преступлением, если он переночует в городе, а в Знаменское вернется рано утром. В конце концов, все, что могло случиться, уже произошло. А Аббасов и Павлов смогут удержать ситуацию под контролем, и в первую очередь защитить Нину, если это понадобится. Впрочем, пока остальные члены семьи не знают, что она тоже Липатова и что «Британская Гвиана» уже находится у нее, Нине вряд ли что-то угрожает.

Камни в мозгу снова стукнулись друг о друга, но Чарушин предпочел не обратить на это внимания. Ему очень хотелось домой. К тому же он чувствовал, что проголодался. Из Знаменского он уехал, не дождавшись ужина, и сейчас в желудке настойчиво сосало. Решено, он поедет домой, к Полине. Поест, проведет ночь с женой и утром будет готов к решающему бою. Раздав последние инструкции коллегам и договорившись о том, как они будут действовать завтра, он прыгнул за руль и поехал домой.

Остаток вечера прошел именно так, как ему и грезилось, и спать Никита лег совершенно счастливым и умиротворенным. Он только начал засыпать, балансируя на той зыбкой грани полусна-полуяви, в которой и живет настоящее счастье, как его разбудил телефонный звонок. Чертыхаясь, что забыл поставить телефон на вибрацию, и опасливо косясь, не проснулись ли Полина и малыш, он схватил трубку.

— Слушаю, Чарушин. — Голос был хриплым со сна.

— Это Аббасов, — отозвалась трубка напряженным голосом. — Вы где, Никита?

— В городе. — Сбросить сонную одурь отчего-то не удавалось, но и сквозь нее Никита понимал, что что-то случилось. Что-то очень плохое.

— Приехать можете? Как быстро?

— Могу, конечно. — Чарушин уже одевался, прижав телефон плечом к уху. — Что произошло, Рафик?

— Нина пропала. — Голос в трубке сорвался, поехал вниз, и Чарушин с изумлением обнаружил, что железобетонный Аббасов волнуется настолько, что теряет контроль над собой. Тот контроль, который он привык не ослаблять ни на секунду.

— Что значит «пропала»? Постарайтесь формулировать максимально точно.

Полина приподнялась на своей половине постели, посмотрела вопросительно. Никита мотнул головой, показывая, что уходит. Она встала, чтобы закрыть за ним дверь, подала куртку, шапку, опустилась на колени, чтобы зашнуровать ботинки, погладила по плечу, кивнула, что все понимает и все в порядке. Несмотря на явно неподходящий момент, Чарушин в очередной раз подумал, что ему очень повезло с женой.

Он одевался, хлопал себя по карманам, проверяя, не забыл ли ключи, спускался по лестнице, прыгал в машину и все это время слушал рассказ Рафика.

Последний раз Нину видели на ужине. Она сидела рядом с Сергеем Павловым и выглядела вполне довольной, мило шутила с Татой, о чем-то переговаривалась с Артемом, сказала комплимент Любе. После ужина Павлов сказал, что перетащит свои вещи обратно в ее комнату, а Нина — что ей нужно срочно проверить электронную почту, потому что одна из ее постоянных клиенток просит срочной консультации. Рафик разрешил ей воспользоваться кабинетом, и Нина уединилась там. Было это около девяти вечера, и после этого ее никто не видел.

И Рафик, и Сергей, будучи уверенными в том, что она работает, не заходили в кабинет, чтобы ее не отвлекать. Павлов вообще уснул, дожидаясь, пока Нина вернется, и лишь проснувшись в районе одиннадцати вечера, понял, что ее до сих пор нет. Он спустился и обнаружил кабинет, в котором, впрочем, горел свет, пустым. Минут десять он ходил по дому в поисках Нины, думая, что она в кухне, в комнате Таты, у Любы или в библиотеке, но ее нигде не было. Тогда он поднялся к Рафику, и дальнейшие поиски они проводили уже вместе, подняв всех членов семьи и заглянув во все спальни и комнаты. Ни к какому результату это тоже не привело. Обнаружив, что Чарушина тоже до сих пор нет, у них на минуту затеплилась надежда, что Нина может быть с ним. Но и она тут же погасла после звонка Никите.

— Вы понимаете, что это может значить? — зло спросил Чарушин, давя на педаль газа и выжимая из своей машины максимум того, что она могла дать. — Как вы за ней не уследили? Я же вам русским языком сегодня сказал, что это все очень серьезно. Эти люди не шутят.

— Никита, вы не скажете мне ничего, кроме того, что я уже сам себе сказал, — мрачно сказал Аббасов. — Но сейчас нужно не хлопать крыльями, а думать, где ее искать.

— Если ее привязали к дереву в лесу, предварительно раздев и ударив по голове, то шансов найти ее невредимой у нас немного. Да, для этого нужна собака, поэтому звоните Василию Петровичу, пусть с Бароном прочешет лес.

Он услышал, как Аббасов длинно и витиевато выругался, и усмехнулся, хоть ситуация и мало располагала к веселью. До этой минуты он ни разу не слышал мата из уст лощеного и интеллигентного директора нефтеперегонного завода. Хотя и догадывался, что вряд ли тот и с рабочими разговаривает на безукоризненно правильном русском языке, который к тому же вовсе не был для него родным.

— Я буду через тридцать минут, может, чуть раньше, — сообщил Никита. — Пока поднимайте людей и прочесывайте лес. Обитатели усадьбы все в своих комнатах?

— Нет. — Голос Аббасова звучал растерянно. — Нет Гошки, мальчик поехал на дискотеку в город. И Темы тоже нет, у него какие-то дела срочные появились, обещал к утру вернуться. Жаль, конечно, все-таки еще двое мужчин. Для поисковой операции они бы нам не помешали.

— Не помешали, но и не помогли бы, — непонятно сказал Чарушин. — Ясно. Приступайте, Рафик. Нам нужно успеть найти ее живой.

С такой скоростью, с которой он доехал до Знаменского, Никита, как ему показалось, не ездил никогда. Машину заносило на поворотах, швыряло по скользкой зимней дороге и от серьезных неприятностей спасало лишь полное отсутствие других авто на ночном шоссе. Даже не пытаясь припарковаться на стоянке, Чарушин бросил машину на лужайке перед входом и бегом бросился к стоящему на крыльце Рафику, рядом с которым приплясывала от волнения маленькая хрупкая фигурка — Тата.

— Ну что? — спросил Никита, по неподвижности Аббасова понимая, что нет, не нашли.

— Василий Петрович пришел с собакой, привел десять человек. Они в лесу, но толку мало, темно слишком. Одна надежда на Барона.

— В доме все осмотрели?

— Каждый уголок. Сергей сейчас в бассейне, решили там поглядеть, на всякий случай. И в бане.

Из-за дома появился Павлов. Был он до синевы бледен, так, что лицо его резко выделялось в темноте. В ответ на невысказанный вопрос он лишь отрицательно покачал головой и закусил губу.

— Ну что, присоединимся к той команде, которая в лесу? — то ли спросил, то ли приказал Аббасов. — Тата, иди в дом, замерзнешь.

— Постойте! — Никита предупреждающе поднял ладонь. — Постойте, что-то здесь не то. Ее не могли увести в лес.

— Почему? Валентину же увели, — растерянно сказала Тата.

— Валентина пошла туда по доброй воле. Она доверяла преступнику и не боялась его. Нина в нынешней ситуации ни за что не пошла бы ночью в лес добровольно. Она понимала, что в доме совершено преступление, несколько преступлений, и после случившегося с Валентиной вряд ли восприняла бы это за приглашение прогуляться. А значит, подняла бы шум.

— А вдруг ее увели силой? Или утащили в бессознательном состоянии? — Голос Павлова дрогнул.

— Сергей, — Никита положил руку ему на плечо, — как ты себе это представляешь? Да, ее в кабинете могли, скажем, оглушить. Но как бы потом ее вынесли из дома? Ведь еще никто не спал, а значит, кто-нибудь обязательно бы услышал, как волокут тело по коридору, увидел это в окно. Понимаете, о чем я?

— Но Нины же нет. И в доме мы только что под каждую кровать не заглянули. Если ты знаешь, где она, то говори уже, не томи.

— Я не знаю, я пытаюсь рассуждать логически, — признался Никита. — История с лесом кажется мне маловероятной. В доме Нины нет. В чью-то машину она тоже вряд ли бы села или хотя бы поставила в известность тебя или вон Рафика. Ее выманили из дома под каким-то предлогом. Например, сказали, что я вернулся из города и жду ее для серьезного разговора. Или пообещали показать что-то важное, имеющее отношение к Липатову. Она пошла, потому что не видела в этом угрозы. Кстати, Сергей, какая ее одежда на месте, а какой нет, вы проверяли?

— Нет только шубки. Шапка на месте, платок тоже. И перчатки. Как лежали в прихожей, так и лежат.

— Еще один аргумент в пользу того, что она не собиралась в лес. Она накинула шубу, чтобы выскочить ненадолго из дома. А значит, вариант только один. Странно, что вы его до сих пор не проверили.

— Какой? — Теперь уже нетерпение слышалось в голосе Рафика.

— Коттеджи. Она в одном из коттеджей, и если ее выманивали на встречу со мной, то в том, в котором жила моя Полина. Если бы я назначил встречу в этом коттедже, то это точно не выглядело бы подозрительно.

— Я ходил к коттеджам, — устало сказал Павлов. — Я ж не идиот все-таки, Никита. Я проверил баню, бассейн и коттеджи. Я обошел их все. Они заперты, света нет. И тихо.

— Конечно, заперто. — Никита начинал сердиться. — А ты хотел, чтобы тебя там ждали с распахнутыми дверьми? Следы у входа есть?

— Я не обратил внимания, — растерянно сказал Павлов.

— Понятно, ты же не сыщик. Все ясно, надо идти туда. Только тихо, чтобы он, испугавшись, глупостей не наделал.

— Он — это кто? — спросил Павлов, а Рафик только посмотрел на Никиту и сокрушенно покачал головой.

— Тата, — Чарушин повернулся к молодой женщине и теперь смотрел на нее то ли печально, то ли оценивающе, — вы знаете, где сейчас Артем?

— Тёма? — Тата смотрела непонимающе, глаза ее, серьезные, серые, становились все больше и больше, как будто, кроме них, ничего и не было на ее симпатичном встревоженном личике. — А при чем здесь Тёма? Никита, вы что, считаете, что это Тёма похитил Нину? И что это он убил дедушку? И Витю с Валентиной?

— Тата, — голос Чарушина звучал ласково, как будто он разговаривал с напуганным ребенком, — пожалуйста, прямо сейчас позвоните Артему и попросите его срочно вернуться в усадьбу. В ближайшее время вам понадобится его помощь. И еще: постарайтесь не отходить от вашей мамы. И лекарство какое-нибудь припасите успокаивающее, валокордин там, я не знаю.

— Зачем? Господи, я ничего не понимаю! — Тата закрыла лицо руками.

— Затем, что там, в коттедже — а я уверен, что именно в коттедже, — Нину удерживает ваш младший брат. И отвечая на второй ваш вопрос, скажу: да, это он убил Георгия Егоровича и напал на Валентину.

— Гошка? Никита, этого не может быть, вы с ума сошли! — Тата отняла руки от лица, которое теперь было таким же белым, как и у Павлова.

— Нет, с ума сошел ваш брат. Хотя сомневаюсь, что экспертиза признает его невменяемым. Тата, идите к маме. Я обещаю, что все вам расскажу, но позже, когда весь этот кошмар кончится. Тата, и пожалуйста, не делайте глупостей. Возвращайтесь в дом. Вы меня поняли?

Молодая женщина, как зачарованная, кивнула, повернулась к ним спиной и скрылась за входной дверью.

— Георгий Липатов? — спросил Павлов, голос которого не предвещал для молодого мерзавца ничего хорошего. — Ты в этом уверен?

— Абсолютно. Рафик Валидович, вы ведь знаете, что я прав?

— Я догадывался, — глухо ответил Аббасов. — Мне не хотелось в это верить, но я догадывался. Хотя бы потому, что больше было некому. Гошка отчаянно ненавидел деда, хотя я и не понимал почему.

— Об этом я вам позже расскажу тоже, — пообещал Чарушин. — А пока пошли, только тихо. Один вопрос: Рафик, Сергей, где книга с маркой?

— Я положил ее обратно в сейф, — отозвался Аббасов. — Нина начала плакать, Сергей ее увел, а книга осталась лежать на моем столе. Я решил, что это непорядок, и спрятал, а что?

— А то, что это дает нам маленький шанс. Он не будет ее убивать, пока не поймет, как заполучить марку. Он узнал про то, что она у нее. Скорее всего, просто подслушивал под дверью. Если бы книга была у Нины в спальне, то, быстро выяснив это, он бы избавился от нее и выкрал книгу. А из сейфа нет, не получится.

— Может, со стороны леса зайдем? Окна, ведущие к дому, он, я думаю, просматривает, — предложил Рафик.

— Да хрен его знает, что он просматривает. Думаю, что мы поступим иначе. Сергей уже подходил к коттеджу, думаю, не будет ничего подозрительного, если теперь это сделаете вы, Рафик Валидович. Идите по основной дорожке, не скрываясь. А мы с Сергеем зайдем со стороны леса. Попробуем эффект неожиданности, вдруг сработает. Только начните с другого коттеджа, чтобы это выглядело естественно. Хорошо?

Аббасов кивнул, что все понял, и деловито пошел по дорожке, ведущей к гостевым домикам. Вид у него был сосредоточенный и хмурый. Сразу видно — идет человек, проверяет, исключает все неожиданности.

Проводив его глазами, Никита кивнул Павлову и повернул в другую сторону, к тропинке, ведущей к лесу. Через три минуты они уже были на месте и, спрятавшись за покрытой широкой подушкой снега елкой, остановились, прикидывая, где сейчас может быть Рафик.

— Он еще не дошел сюда, особенно если послушал тебя и начал с другого коттеджа, — шепотом сказал Павлов. Никита кивнул, досадуя на себя, что не догадался договориться о каком-нибудь условном сигнале.

— Подождем, — одними губами сказал он. — Заодно оглядимся. Вот это окно — это маленькая гостевая спальня. Мы здесь сына укладывали. Вон те два окна — это спальня побольше. В ней Полина ночевала. — Он покраснел, вспомнив бурные несколько часов, проведенных в этой комнате. Хорошо, что темнота скрывала его смущение. — Гостиная и кухня выходят окнами на ту сторону. Подвала здесь нет, так что они в одной из комнат. Понять бы еще, в какой.

— А в какой находился бы ты?

Чарушин немного подумал.

— Я бы считал, что если будут нападать, то точно отсюда, со стороны леса. Именно поэтому я бы старался держать под наблюдением эти три окна. Но периодически проверял бы и те. Другими словами, Нину я привязал бы в одной из этих комнат, а сам ходил между окнами, проверяя обстановку. Теоретически ему надо дождаться, пока все уйдут на поиски в лес, а потом проникнуть в дом, чтобы попытаться открыть сейф. Думаю, что пароль он знает.

— Откуда?

— Так от Валентины. — Чарушин посмотрел на Павлова, как на маленького ребенка. — Ему нужно попасть в дом, а затем сделать вид, что он только что вернулся с дискотеки, на которую поехал. Решить проблему с книгой, а потом присоединиться ко всем остальным.

— Сложно. Как говорил мой дед в таких случаях, соплями писано. Очень многое основано на допущениях. А если бы никто не пошел в лес, а взяли запасные ключи и начали обходить коттеджи?

— Он уверен, что поиски будут вестись в лесу. Потому что пример Валентины стоит у всех перед глазами. Прячь на самом видном месте. Вряд ли кто-то из вас подумал бы по-серьезному проверить коттеджи. Темно, тихо, заперто? Значит, все в порядке. Ты же так рассуждал. А меня нет. Я в город уехал. И на ночь не вернулся. Дура-а-к. Конечно, он рискует, но все совершенные им преступления не были тщательно спланированы. Он же еще ребенок, мальчишка. Идет на поводу у эмоций, нисколько не просчитывая ситуацию.

— А он точно ее еще не убил? Если Нина сказала, что книга в сейфе, то, значит, она ему больше не нужна. Зачем ему рисковать, возвращаясь в коттедж еще раз?

— Убивать Нину раньше времени ему не с руки. Она же не знает, что книга в сейфе. Она только знает, что оставила ее в кабинете Рафика. И он не может быть уверен в том, что Нина сказала ему правду. А если она солгала? Ему надо попасть в дом, обыскать кабинет, а потом вернуться в коттедж и либо вытрясти из нее правду, либо избавиться. В такой кутерьме это проще, чем кажется. Все бегают по территории туда-сюда. Ну и он побегает. Он уже совершил два преступления и уверен, что это сошло ему с рук. Чувство опасности притупилось, да, может, и не было его, этого чувства. Я целый день наводил справки. По официальным каналам это просто, даже несмотря на тайну усыновления. У мальчонки, как я узнал, наследственность того, не очень хорошая. Он оказался в Доме ребенка, потому что его мать попала в сумасшедший дом в связи с тяжелой формой шизофрении. Буйная она у него была. Так что склонность к насилию у него в крови. Вот так.

Павлов хотел что-то сказать, но Никита положил ему ладонь на плечо:

— Тихо.

С другой стороны дома бодро захрустел снег.

— Нина, — послышался голос Рафика, — Нина, ты здесь? Не пугай нас так, ради бога, выходи. — Было слышно, как заскрипели ступеньки крыльца и задергалась запертая дверь.

— Молодец этот Рафик, — сказал сквозь зубы Никита. — Я его не предупредил, но он сам догадался, издает много шума. Сейчас Гоша должен поверить и высунуться из этих комнат, чтобы посмотреть, что происходит. Давай, прыгай в окно, времени немного. Сейчас он очухается и метнется к Нине.

Он выскочил из-за елки, подтянулся на руках и с грохотом разбил стекло маленькой комнаты, пронося свое тело сквозь торчащие осколки и не думая о возможных последствиях. За ним в комнату так же лихо ввалился Павлов. Там было темнее, чем на улице, но глаза быстро привыкли к темноте. Вот кровать, рядом стул, на нем привязанная женщина, Нина.

Из дверного проема в комнату метнулась тень.

— Убью, суки, не подходите!

Никита свернулся клубком, подкатился по полу в ноги тени, ударил по коленям, одновременно выхватывая из рук тени ее оружие — украденный на кухне у Любы топорик для разделки мяса. Павлов бросился к Нине, закрыл ее собой, с тревогой вгляделся в лицо. Рот заклеен, глаза открыты, смотрит испуганно. Жива, слава богу. Он начал в ожесточении рвать узлы на веревке, сковывающей Нинины запястья. Зазвенело еще одно стекло, теперь уже то ли в гостиной, то ли на кухне, и в дверях появился Аббасов, догадался щелкнуть выключателем.

Желтый, мирный, совсем не тревожный свет залил комнату, осветил напряженное лицо Рафика, пересеченное длинным кровоточащим порезом от оконного стекла, Павлова, сорвавшего наконец веревки и теперь аккуратно отклеивающего широкий скотч с Нининых губ, Никиту, сидящего верхом на поверженном, но все еще брыкающемся Гоше, самого Гошу с искаженным от ненависти лицом.

— Веревку дай, — спокойно, совсем не запыхавшись, сказал Никита и кивнул в сторону валявшихся на полу пут, от которых только что освободили Нину. — Наручники я, извините, в машине оставил.

— Боже мой, ребята, — проговорила содранными в кровь губами Нина, наконец-то освобожденными от клейкой ленты, — как же я рада вас видеть. Вы даже представить себе не можете. — И, не выдержав, заплакала.

— Я сейчас убью этого гада. — Павлов угрожающе дернулся в сторону лежащего на полу связанного Гоши, но Никита схватил его за рукав:

— Спокойно. Без эмоций, — проговорил он. — Не уподобляйся этой скотине. Пошли в большой дом. Надо запереть этого, — он кивнул в сторону Гоши, по лицу которого тоже текли слезы, мелкие, злые, — и лечь спать. Всем. Завтра с утра ребята приедут, сдадим этого фрукта и разберемся со всем остальным. Я обещаю.

— Это Гоша убил папу? И Виктора? И на Валентину напал, да? — выпалила Нина, но Павлов не дал ей договорить, закрыв рот поцелуем. Она запищала от того, что моментально защипало губы.

— Никита же сказал: завтра. Завтра мы все узнаем, — сказал он. — Пойдем, я тебе помогу. Рафик, поможете Никите доставить наш малоценный, но важный груз в дом?

Рафик только тяжело вздохнул, вместе с Чарушиным рывком поднял Гошу на ноги и потащил к двери.

* * *

Остаток ночи прошел на удивление спокойно. Нина была уверена, что не сомкнет глаз из-за бушующего в крови адреналина, но уснула сразу, как только голова ее коснулась подушки. Сон был ровен и крепок, но даже сквозь него она чувствовала руки Сергея, обнимающие ее и надежно защищающие от любых невзгод. Он тоже спал, но и во сне не размыкал рук, чтобы не упустить, не потерять, не ослабить контроль за женщиной, которую он так любил и чуть было не потерял.

Спала под действием успокоительного заплаканная Ольга Павловна, забылась тревожным сном взволнованная Тата, спали и остальные члены странного, не очень дружного, но уже ставшего отчего-то близким Чарушину семейства. Сам он вызвался стеречь запертого в собственной спальне Гошу. Пусть тот и был крепко связан, но излишняя предосторожность не мешала. Впрочем, хотя бы несколько часов сна выпали и на долю Никиты, когда в четыре утра его сменил на боевом посту Рафик Аббасов, всклокоченный, с красными глазами, но такой же невозмутимый, как обычно.

Несмотря на ночные волнения, встали все довольно рано. К восьми утра позавтракали уже все, даже спустившаяся к завтраку впервые после смерти сына Вера Георгиевна.

— Молодой человек, так вы собираетесь нам все объяснить? — требовательно спросила она у Чарушина. — Вот уже две недели в нашем доме творятся черные дела. Вчера вы без объяснения причин задержали моего… племянника. — Перед последним словом она сделала неловкую паузу, видимо, не вовремя вспомнив о том, что Гоша Липатовым на самом деле неродной. — Расследование по поводу смерти моего сына ведется из рук вон плохо. И так как сегодня последний день, который мы, по дурацкой воле моего отца, должны провести здесь, то я завтра же уеду домой, в Москву, и буду добиваться встречи с министром внутренних дел.

— Мама, — попробовал остановить ее Николай, но тщетно.

— А ты мне, кстати, и поможешь. У тебя же должны быть связи, ты столько лет являешься звездой отечественной журналистики, что к тебе не могут не прислушаться. В общем, так и знайте, молодой человек, — теперь она уже снова обращалась к Чарушину, — лично вас ждут крупные неприятности.

— Ну, в этом я сомневаюсь. — Никита отставил в сторону чашку и встал из-за стола. — Хотя бы потому, что я нахожусь тут как лицо неофициальное. Впрочем, рассказать вам обо всем, что мне удалось узнать, я все-таки и так собирался, поэтому, Рафик Валидович, попрошу собрать всех в кабинете, скажем, через десять минут. В девять часов приедет опергруппа, и я думаю, что до этого момента мы уже должны покончить с семейной частью разборок. И Гошу приведите, пожалуйста.

— Я помогу, — сказал Артем и тоже встал из-за стола, оглянувшись на Тату. — Пойдем, Раф.

Через десять минут члены липатовской семьи собрались в библиотеке. Специально или нет, но расселись они точно так же, как в день оглашения завещания. Лишь пустой стул Валентины и свободное кресло, в котором в прошлый раз вальяжно расположился Виктор, пустовали в набитой людьми комнате.

— Ну что ж, — сказал Никита, немного волнуясь. — Как вы все знаете, я приехал сюда в Знаменское, потому что меня попросила об этом Тата. Ее отчего-то пугала предстоящая семейная встреча. Тате казалось, что ее мама, то есть вы, Ольга Павловна, — он слегка кивнул в сторону заплаканной женщины, — слишком сильно волнуется. Причин для такого волнения Тата не видела, хотя, по ее словам, в прошлом у Ольги Павловны они действительно были, связанные с тем, что ее младший сын связался с женщиной намного старше его. Но роман расцвел и затух, а новых поводов для расстройства Гоша не подавал. Я правильно излагаю, Тата?

— Да, правильно, — сказала молодая женщина, а Ольга Павловна закрыла лицо руками.

— Первое, что бросилось мне в глаза, когда я приехал в усадьбу, — это то, что все вы, все без исключения, даже сама Тата, заказавшая мне расследование, вели себя странно. Очень странно. Возникало стойкое ощущение, что каждому из вас есть что скрывать. И на фоне заявления Таты о том, что ее деда, Георгия Липатова, на похороны которого вы все приехали, на самом деле убили, это выглядело подозрительно.

— Как убили? — спросила Надежда Георгиевна, которая на мгновение даже оторвалась от трубочки с кремом, блюдо с которыми прихватила с собой в кабинет. — Папу убили? Что за чушь?

— Это не чушь, к сожалению, — сообщил Чарушин. — В том, что Георгия Егоровича действительно убили, я убедился буквально на второй день своего пребывания здесь. У него было богатырское для его возраста здоровье, но в лесу, где он каждый день катался на лыжах, его подстерегал убийца, прихвативший с собой собаку. Огромную собаку, совершенно незлобную, а, наоборот, очень дружелюбную, встающую на задние лапы при виде любого нового человека и радостно лижущую ему лицо. Преступник знал, насколько Георгий Егорович боится собак, поэтому рассчитал, что от ужаса старик обязательно попытается избежать встречи с псиной, повернуться, убежать, что на лыжах будет сделать практически невозможно. Скорее всего, он упадет, и либо у него не выдержит сердце, либо его, упавшего, легко можно будет добить, ударив в висок предусмотрительно захваченным с собой тяжелым предметом. Я думаю, что это было каслинское литье. Пропавшая из библиотеки фигурка Дон Кихота. Да, Гоша?

Он повернулся к парню, но Гоша Липатов молчал, угрюмо смотря на всех.

— Гоша? Гоша убил деда? — Николай потрясенно переводил взгляд с двоюродного брата на Чарушина и обратно. — Но зачем? Он же даже в завещании практически не упоминается. Какой смысл был ему его убивать? И откуда он взял собаку, да еще такую, повадки которой так хорошо знал? В нашей семье никогда не было собак.

— Для ответа на первый вопрос события надо отмотать немного назад, — спокойно пояснил Чарушин. — А второй разъясняется очень просто. У Гоши есть приятель Ярослав, который встречается с девушкой Даной, а у той — замечательный рыжий риджбек по кличке Консул. Я видел их здесь, на съезде с трассы в усадьбу. И запомнил и парня, и девушку, и собаку, и, что немаловажно, номер их машины. Гоша сам сказал мне потом, что очень любит собак, но так как ему не разрешают их заводить, то ему приходится общаться с собаками своих друзей. Вчера я позвонил Дане, которая рассказала мне, как именно в тот день, когда и умер Георгий Липатов, Гоша брал у нее Консула на полдня. Сказал, что хочет выгулять его в зимнем лесу. Все произошло именно так, как он планировал. Георгий Егорович, увидев Консула, испугался, запаниковал и упал. Возможно, у него действительно стало плохо с сердцем, а возможно, и нет, но Гоша подошел к лежащему деду, ударил его в висок, а затем инсценировал несчастный случай, положив рядом измазанный кровью кусок льда. Ему оставалось только убраться с места преступления и вернуть Консула Дане. Все остальное за него доделал его сообщник.

— Сообщник, — оказывается, даже Рафика Аббасова можно было удивить, — какой еще сообщник?

— Что ж, как я и говорил, придется вернуться на год назад. Именно тогда, по словам Таты, у Гоши начался тревожащий его маму роман с замужней женщиной. Признаюсь, мне должно быть стыдно, что я так долго не мог связать между собой два очевидных факта. То, что сказала мне Тата в день нашего знакомства, и информацию, которую мне удалось вытянуть из господина Аббасова. Он же рассказал мне, что секретарь Валентина появилась в доме после того, как кто-то попросил старика Липатова помочь ей в трудной ситуации. Она изменила мужу, и тот выгнал ее на улицу. Я все пытался добиться, кто именно рекомендовал бедняжку Георгию Егоровичу, но Рафик этого действительно не знал. Липатов умел держать язык за зубами. А попросили его вы, правильно, Ольга Павловна?

Ольга Липатова отняла ладони от лица и кивнула.

— Эта тварь разрушала жизнь моего мальчика, — глухо сказала она. — Веревки из него вила. Он так влюбился, что ничего не соображал. Когда ее муж их застукал и выгнал ее, как собаку, то Гошенька даже собирался бросить институт, чтобы увезти ее куда-нибудь подальше, спрятать от мужа. И тогда я попросила отца помочь. Правда, с Гоши и с этой твари взяла честное слово, что видеться они больше не будут. Не на глазах же старика-деда было роман крутить. Мальчик спорил, а эта мерзавка согласилась. Конечно, у нее не было выхода. Ей предлагали кров, приличную зарплату и работу, на которой не нужно было ублажать самодура-начальника, с которым она работала прежде и который ее унижал.

— Сначала я думал, что ваше волнение, так некстати замеченное Татой, связано с тем, что вы боитесь, будто на семейном сборище наружу вылезет тайна рождения Таты и усыновления Гоши. Но, поразмышляв, я решил, что это вряд ли так. Ведь Вера Георгиевна, обладающая ядовитым жалом вместо языка, могла выболтать эту тайну в любой момент. И уж коли и муж, и свекор изначально знали правду, то причин волноваться у Ольги Павловны не было. А значит, ее волнение было вызвано совсем иной причиной. Вы же не знали, что Гоша и Валентина продолжают тайно встречаться. В усадьбе, с ее количеством помещений и отдельно стоящих коттеджей, это было совершенно не трудно. Вы-то думали, что Валентина держит данное вам обещание, а Гоша не бывает в Знаменском. Вы просто боялись, что, приехав на похороны и увидев Валентину, он вспомнит о своих старых чувствах, которые на самом деле и не остывали.

— И старик Липатов согласился приютить у себя эту женщину? — недоверчиво спросил Павлов. — После того как она практически совратила его внука?

— Он был уверен, что, когда она будет у него на глазах, он сможет предотвратить их встречи. Гоше было запрещено приезжать в усадьбу без предварительного звонка, и на это время Липатов отправлял Валентину прочь. Он даже представить себе не мог, что они смеются над ним, встречаясь за его спиной. В его понимании никто и никогда не нарушал его запретов.

— И вы хотите сказать, что Валентина помогла Гоше убить деда? — спросил Рафик, не упускающий нити разговора.

— О нет, о готовящемся преступлении она ничего не знала. Она, конечно, была в курсе, что накануне убийства Гоша приезжал в усадьбу, потому что попросила деда о встрече. Липатов велел ей не выходить из своей комнаты, чтобы не попадаться внуку на глаза, она послушалась, улыбаясь про себя его наивности. Гоша же приезжал просить у деда денег. Ему очень нужны были деньги. Много. На тот момент его долг все тому же Ярославу, которого я уже упоминал, составлял порядка миллиона рублей, и проценты росли с катастрофической скоростью.

— Долг? Какой долг? — растерянно спросила напряженная, вытянувшаяся в тонкую струну Тата. — Вы что, хотите сказать, что Гоша подсел на наркотики?

— Нет, в плане пьянства и наркомании парень абсолютно чист. Это я проверил в самую первую очередь, когда еще только нащупывал возможные поводы для преступления. Но он — игрок. Подсел на подпольные игровые автоматы, проиграл кучу денег, взял в долг и снова проиграл. Да, Гошан?

Парень снова зыркнул на Чарушина. В его взгляде было столько ненависти, что он мог бы испепелить. Впрочем, за годы работы в органах и жизни с первой женой (пожалуй, с женой — в первую очередь) Никита стал совершенно невосприимчив к подобным взглядам.

— В общем, деньги нужны были срочно, и ваш Гоша приехал в Знаменское, чтобы попросить у деда денег. А тот не дал. Причем, насколько я понимаю, еще и лекцию прочел о том, что в двадцать два года уже можно иметь в голове хоть какое-то подобие мозгов. И тогда то ли в голову Гоши пришла мысль о наследстве, то ли просто захотелось отомстить. Как бы то ни было, у него родился четкий план, и он позвонил Дане с просьбой одолжить ему назавтра собаку. Когда же он убедился, что Липатов мертв, то позвонил Валентине и рассказал о том, что сделал. Ему было очень нужно, чтобы она первой появилась на месте совершенного им преступления, хотя бы для того, чтобы натоптать там побольше, уничтожить оставленные им следы. Именно так она и сделала, вот только на следы собачьих лап, оставленные чуть в стороне, не обратила внимания. Опыта в сокрытии следов преступления, надо признать, у нее не было никакого. И только благодаря этому да еще отсутствию снегопада я, появившись в лесу через пару дней, смог обнаружить, что незадолго до смерти Липатова рядом с ним был пес.

— Прямо «Собака Баскервилей» какая-то, — сказал Артем. — Гошка, ты что, детективов в детстве перечитал? Как тебе вообще такое в голову пришло?

— А ты понимаешь, что это такое, когда тебе нужны деньги, а взять их неоткуда? — хрипло подал голос Гоша. — Меня на счетчик поставили, а этот старый козел сказал, что ни копейки не даст. Что в мои годы уже работать надо, а не баклуши бить, и что я для него вообще самое большое жизненное разочарование. Мол, я не способен ни на что. Вот я ему и доказал, что способен.

— Твою энергию да на мирные бы цели, — тяжело вздохнул Артем. — Так-то дед прав. Нужны деньги — иди заработай. Я сколько раз предлагал тебе работу на своей станции? А? Ты ж не хочешь ручки пачкать.

— То есть я буду под машинами лежать, а ты бабло заколачивать? — зло выкрикнул Гоша. — Ты директор, мать твою, а я, значит, подмастерье.

— А ты хочешь сразу в директоры? Так не бывает. Я тоже под машинами належался достаточно, до того как свою станцию открыл. Да и сейчас, если нужно, могу любого из механиков заменить, благо руки-то помнят. Да что с тобой говорить… Артем махнул рукой.

— Как и предполагал Гоша, смерть деда списали на несчастный случай. И если бы не Тата, которая интуитивно почувствовала неладное, и не найденные нами с Ниной собачьи следы, то, пожалуй, ему бы все сошло с рук. Но мы подняли волну, начали расследование, и это очень сильно взволновало Валентину. Вспомните, как странно она себя вела. Как человек, которому явно есть что скрывать. Именно ее странное поведение заставило меня подумать, что Валентина и есть та загадочная Мальвина — младшая блудная дочь, изгнанная из семьи за плохое поведение. Но все оказалось немного иначе. Валентина переживала из-за того, что обожаемый ею Гоша стал убийцей, и боялась, что это вскроется. В какой-то момент ее поведение вышло из-под контроля, и теперь она представляла собой для Гоши реальную угрозу, потому что была единственной, кто знал правду о том, что он сделал. Именно поэтому он и попытался ее убить.

— Как же так, Гошенька? Ты же ее любил? — спросила тихо Тата.

— Любил, — кивнул Чарушин. — Только от любви до ненависти один шаг, тем более у людей с нестабильной психикой. Валентина стала для Гоши смертельно опасна. По крайней мере, именно так ему виделось. Он завлек в лес, ударил по голове, раздел и привязал к дереву, оставив замерзать на морозе. Ему не повезло, что у нее оказался такой крепкий организм. Да и нашли мы ее случайно, просто потому, что срезали путь через лес. Если бы не эта случайность, то хватились бы мы ее не раньше вечера, а искать бы и вовсе вряд ли отправились. Решили бы, что она сбежала из усадьбы. В общем, еще пара часов, и Валентина бы умерла. А так она потихоньку приходит в себя, и думаю, что скоро сможет дать показания.

— Да, не повезло мне, — криво ухмыльнулся Гоша. — Сначала Татка, сестрица любимая, ищейку наняла, потом ищейка глазастой оказалась, а потом еще и в лес вас занесло совсем уж не вовремя.

— Это ты не вовремя решил еще и марку захапать, а для этого Нину похитил, — ответил Чарушин. — По совокупности тебе теперь вообще пожизненное светит. Откуда ты вообще узнал, что марка у нее? Под дверью кабинета подслушивал, убогий?

— Да, подслушивал, — с вызовом сказал Гоша. — А сколько я должен был терпеть, что все получили от деда по полной, а я только груду старого железа. Ее тут не было двадцать лет, и на тебе, пожалуйста, получи на блюдечке десять миллионов долларов. Сука!

— Кто получил десять миллионов долларов? — осведомилась молчавшая до этого Марина. — Вы сказали, что Гоша похитил эту… Нину… из-за марки. Вы имеете в виду ту самую марку, которая пропала из кляссера? «Британскую Гвиану» или как ее там? Почему она оказалась у Нины? Она что, ее украла?

— Это уже вторая история, — вздохнув, сказал Никита. — Сейчас я вам ее расскажу.

В полной тишине он начал рассказывать историю Мальвины, сбежавшей из дома двадцать лет назад, ставшей известной юристкой, поменявшей имя и фамилию, но не оставленной отцом без помощи и поддержки. Информацию, что управление трастовым фондом, в который были переданы все деньги семьи, доверено не чужому человеку, а той самой Мальвине, о которой они все предпочли забыть, члены семьи встретили по-разному.

Вера Георгиевна презрительно выпятила губу, вовсе не выражая радости от обретения потерянной сестры, Надежда неуклюже кинулась обниматься, Тата улыбалась сквозь слезы, Артем одобрительно качал головой, Марина выглядела ошарашенной и недовольной, Николай насмешливо качал ногой в элегантном ботинке.

— Так вот как выглядит скелет в нашем семейном шкафу, — сказал он. — Что ж, добро пожаловать в семью, тетушка. Думаю, что за эти десять дней ты налюбовалась на нас вволю. Значит, дед оставил «Британскую Гвиану» тебе? И ты не зря догадалась, что она спрятана в старой книжке. Браво. Ловка.

— Если это кому-то интересно, то все документы на право владения маркой в полном порядке и хранились у меня, — скучным голосом сказал Рафик. — Книгу в комнату Нины сначала подбросил, а потом забрал тоже я. Да, она догадалась, что марка там, и именно на это и рассчитывал Георгий Егорович, которому захотелось немного пошалить. Когда Мальвина была маленькой, она любила разгадывать всякие детективные ребусы, и отец всегда устраивал ей это приключение. Вот он и решил вспомнить прошлое. Точнее — напомнить Нине, что в их отношениях было много хорошего. Если бы она не догадалась, то перед отъездом из Знаменского я бы просто отдал ей и ее любимую книгу, и спрятанную в ней марку. Так что если у кого-то есть иллюзии, что марку получится отсудить, то нет, не получится.

— Да ладно, что мы — совсем уж звери? — обиженно сказал Николай. — Раф, ты что? Нам чужого не надо, нам и своего хватит. Ну, решил так дед, ну и слава богу.

— Ты бы за всех-то не говорил, — напряженно сказала Марина. — Ты у нас вообще блаженный. Уже две недели твердишь, что тебе дедово наследство не нужно. Ну так откажись, нам с Нателлой больше достанется.

— А вот тебе! — выкрикнула Вера Георгиевна и показала невестке кукиш. — Ничего тебе не достанется, сучка!

— О-о-о, началось. — Марина демонстративно закатила глаза.

— Чтобы закрыть тему воссоединения семьи Липатовых, расскажу еще об одной дочери Георгия Егоровича, которая, как и Нина, все это время тоже была среди вас, — продолжил Никита.

Коротко, но ясно он изложил историю раскрасневшейся и взволнованной Любы, что вызвало среди собравшихся новую волну эмоций и обсуждений. Никита с интересом наблюдал за тем, как ведут себя члены семьи, с удовлетворением отмечая, что большинство из них, в сущности, хорошие люди. Новый прилив злобы случился лишь у Веры Георгиевны, которая, в принципе, была человеком недобрым. Ее сестра Надежда тут же снова полезла целоваться, а младшее поколение известие и вовсе оставило спокойным. В том, что их дед, оказывается, изменял бабушке, не было ничего экстраординарного, на их благополучие Люба не покушалась, так что подумаешь, еще одна тетушка.

— Слушай, а как ты все это раскопал? — с любопытством спросил Артем. — И про Любу, и про Мальвину, да и вообще про все.

— Да, в общем-то, это было не очень сложно, — признался Никита. — В принципе, можно было догадаться и раньше, но вы все очень мне мешали своим странным поведением. Если бы не ваши тайны, то я бы разобрался гораздо раньше. Просто складывалось такое ощущение, что каждый из вас, образно выражаясь, прячет свой труп на кладбище.

— Какие тайны? — спросил Николай. В голосе его не было ни тревоги, ни волнения, лишь дежурное любопытство.

— Ну, к примеру, вы старательно скрывали от своей семьи, что плохо себя чувствуете. Более того, когда вы приехали сюда, вы были уверены, что у вас неизлечимое заболевание. Буквально накануне смерти деда вы обратились в одну хорошую частную клинику и прошли полное обследование. Результатов не было довольно долго, поэтому вы нервничали, волновались, не находили себе места, вели приглушенные телефонные разговоры за закрытыми дверями и уверяли, что наследство для вас совершенно не важно, жизнь важнее. Согласитесь, со стороны это выглядело странно.

— Откуда вы… — начал было Николай, но Вера Георгиевна не дала ему договорить:

— Коленька, боже мой, что, это правда? — Глаза ее наполнились слезами, и сейчас она была похожа на безумную. Чарушин запоздало подумал, что, пожалуй, это было жестоко с его стороны — заставить женщину, только что потерявшую старшего сына, на миг заподозрить, что она может лишиться и младшего.

— Мама, успокойся. — Николай подскочил к матери и обнял ее за плечи. — У меня все хорошо. Результаты наконец готовы, и я узнал, что мне ничего не угрожает. Меня в последнее время мучили страшные головные боли, мой врач заподозрил опухоль мозга, и, естественно, я решил, что умираю. Но обследование показало, что у меня все в порядке. Боли вызваны спазмом сосудов, мне уже назначили лечение. Не переживай, пожалуйста.

— Да, с Николаем все в порядке, — подтвердил Чарушин. — Вы уж извините меня, Вера Георгиевна, но раз уж мы выясняем все до конца, то хочу сказать, что вы не найдете коллекции брошей и других ценностей там, где вы их спрятали. Я понимаю, что, будучи недовольной решением вашего отца о распределении наследства, вы решили потихоньку забрать из дома то, что хотели получить, но действовать тайком было с вашей стороны не очень красиво. Думаю, что Тата, которой завещано все имущество в доме, отдала бы вам то, о чем вы попросили. Красть за ее спиной не благородно.

— Тетя, — Тата с удивлением посмотрела на Веру, лицо которой наливалось свекольной краснотой, — ради бога. Вам что-то нужно? Конечно, вы можете забрать из дома все, что хотите.

— Мама, — Николай смотрел на мать с недоумением, — о чем они сейчас?

— Я только хотела оставить себе память о маме и папе, — заблеяла Вера. Вся ее показная горделивость слетела, будто ее сдуло внезапным северным ветром. — Брошки, да. Они принадлежали маме. Папа ей их дарил. И еще ложки, столовые серебряные ложки. И небольшая икона. Ее маме подарили родители, когда я появилась на свет. Она довольно древняя, поэтому дорогая. И Библия… Я не понимаю, почему все это должно достаться девчонке? Она и так дом получила. Хотя и неродная.

— Тетя, повторяю, вы можете вывезти отсюда все, что считаете нужным, — холодно сказала Тата. — Я препятствовать не стану.

— Вот только броши с фигурками богинь я все-таки предлагаю разделить между всеми женщинами семьи, — мрачно сказал Рафик. — Пусть память о Софии Николаевне останется у всех вас. А от тебя, Вера, я признаться, не ожидал.

Старшая дочь Липатова хотела что-то сказать, но стушевалась, что с ней, похоже, происходило впервые.

— Вы, Надежда Георгиевна, признаться, тоже поставили меня в тупик. — Чарушин повернулся к средней дочери, и она, подняв на него глаза, отложила очередное пирожное. — Ваши тайные прогулки по лесу невольно наводили на мысль, что вы что-то скрываете. Однако правда оказалась гораздо прозаичнее. Вы просто получали посылки, выписанные по электронным каталогам. В той коробке, которую вы так и не забрали из комнаты Нины, — сковородки. Думаю, что в остальных — что-то похожее. В вашей приверженности распространяемым каталогам нет ничего преступного, вот только я так и не смог понять, почему вы окружаете свои покупки такой таинственностью?

— Мама, ты что, опять? — грозно спросил Артем, а Надежда съежилась, став, насколько это возможно, меньше в размере. — Ты же мне обещала, что больше не будешь этого делать. Ты деньги-то где взяла?

— С пенсии, — обреченно сказала Надежда. — Я же все равно сюда уезжала, мне тут деньги без надобности, вот я и заказала кое-что, по мелочи. Тёма, не сердись.

Нина с Чарушиным переглянулись непонимающе, Артем поймал их взгляд.

— Мама подсела на интернет-магазины, рассылающие каталоги по почтовым ящикам. На пенсионеров же и рассчитано. Они падки на все эти блестящие предметы, продаваемые якобы с большими скидками. Мама всю пенсию там оставляла и деньги, что я давал. Все спускала, а потом сидела на одном хлебе. Я не сразу спохватился. Деньги давать перестал, продукты привожу, лекарства сам покупаю. Ну не пенсию же у нее отбирать. Мы уж с ней разговаривали-разговаривали, все без толку. — Он горестно махнул рукой. — Так-то ладно, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало.

— А скажите-ка, Артем, а когда вы с Татой собираетесь во всем признаться родне? — спросил Чарушин.

Артем вздрогнул всем своим крупным телом, Тата ойкнула и залилась краской, а Рафик Аббасов чуть заметно усмехнулся.

— В чем признаться? — спросила Надежда Георгиевна. — Тёмочка, сыночек, он о чем?

— Да о том, что ваш сын и ваша племянница любят друг друга, — пояснил Чарушин. — Артем, вы ведь давно хотели все рассказать, а Тата волновалась, что родня негативно воспримет эту историю. Кровосмешение, все дела… Чтобы ее успокоить, вы при каждом удобном случае консультировались у Нины по поводу юридических аспектов родственных браков. И именно поэтому Тата так явно обрадовалась, узнав, что она не родная, а приемная дочь Александра Липатова. Теперь, когда всем понятно, что вы не кровные родственники, вы почему молчите?

— Тата, — воскликнула Ольга Павловна, — это правда?

— Да, правда, — с вызовом сказала Тата. — И что?

Артем подошел к ней и обнял за плечи, призывая ее не волноваться.

— Действительно, тетя Оля. Мы с Таткой любим друг друга и теперь обязательно поженимся, — спокойно сказал он. — Юридически мы, конечно, по-прежнему кузен и кузина, но это ничему не мешает. И за здоровье будущих детей теперь можно не волноваться, так что все отлично сложилось. Я так рад, что в нашей жизни были эти десять дней, которые расставили все по местам. Бог знает, сколько бы мы еще мучились и скрывались по темным углам.

— Да уж, скрываться вы мастаки, — улыбнулся Никита. — Я всю голову сломал, чьему любовному свиданию в бане стал невольным свидетелем. Никак не мог понять, кто именно уединился там. Люба, Валентина, Марина, Нина? А это были вы с Татой, ничего угрожающего. Простите меня, Тата, но я предупреждал вас, что могу нарыть что-то из того, что вы предпочли оставить бы в тайне. Так и вышло. В ходе моего расследования обнаружилась не только ваша связь с Артемом, но и тот малоприятный для вас факт, что ваш брат — убийца деда.

— Ничего. Я же шла на это с открытыми глазами, — сказала Тата. — Я пообещала принять любой результат расследования, и я сдержу свое обещание. Дед не заслуживал такой смерти, и Гоша должен за нее ответить. — Она мельком посмотрела на младшего брата, который неприятно осклабился. — Я люблю его и буду горевать о том, что с ним будет дальше, но факта необходимости справедливого возмездия это не отменяет. А что касается Артема, то я вам даже благодарна. Не знаю, когда бы я осмелилась сказать про это вслух. А теперь тайны больше нет. И я счастлива, правда.

— В доме горе, а она счастлива, — фыркнула Вера Георгиевна. — Распутница. Вся в мать.

— Мама, прекрати. — В голосе Николая послышалась сталь. — Хватит уже говорить гадости. Надоело. А за вас, ребята, я рад. Правда.

Во входную дверь позвонили, Люба пошла открывать и вернулась в кабинет вместе с коллегами Чарушина. Он коротко кивнул вошедшим.

— Мы уже почти закончили, — сказал он. — Можете забирать. — Он кивнул в сторону сникшего на своем стуле Гоши. — Как там все прошло?

— Нормально, — ответил один из полицейских. — В рамках запланированного. — Он кивнул, и двое его коллег подошли к парню, подняли его под руки и повели к дверям, а двое других остались, встав за спиной у Чарушина.

— Подождите, — язвительный тон Веры Липатовой вдруг сменился на умоляющий, чуть ли не заискивающий, — а как же Витя, Витенька, мой мальчик? Молодой человек, вы же еще не рассказали, как и за что Георгий убил его.

— А Георгий его не убивал. — Чарушин пожал плечами. — На совести Гоши Липатова лишь жизнь его деда, покушение на Валентину и удерживание взаперти Нины. К смерти Виктора он никакого отношения не имеет.

— Как это? — спросила Вера. — А кто же его тогда убил?

— Вы хотите сказать, что это все-таки был несчастный случай? — вступила в разговор Марина. — Слава богу, что все выяснилось. Я же с самого начала так думала.

— Нет, это не был несчастный случай, — ровно сообщил Никита. — Хотя понятно, почему вы так на это надеетесь. Ведь это вы его и убили, Марина Евгеньевна.

— Что? — ошарашенно спросил Николай. — Что вы сказали?

— Я сказал, что это Марина Липатова убила своего мужа. Растворила в его бокале с коньяком лекарство, приводящее к остановке дыхания. Ваш сообщник, тот самый, снявший комнату в соседней деревне, уже признался в том, что это именно он помог вам достать нужный препарат. Еще бы, у него же медицинское образование, пусть даже сейчас он и работает фитнес-тренером.

— Я знала, я знала, что это она. Мерзавка, негодяйка, проститутка… — Вера Георгиевна вскочила со своего места и тигрицей ринулась на невестку: — Мало ты крови у него выпила, так ты его еще и убила!

— Сядьте! — рявкнул Никита, а стоявшие за ним полицейские закрыли собой сидящую в кресле Марину. — Самосуда нам еще не хватало. Ребята, гражданку Липатову можете уводить, а я тут пока объясню господам, что к чему.

Поникшую Марину, как пятью минутами ранее Гошу, подхватили под руки и вывели из комнаты. Она шла молча, ни на кого не глядя. Ее лицо было напрочь скрыто упавшими на него длинными белокурыми волосами, так что нельзя было на нем прочитать ни стыда, ни раскаяния, ни даже испуга.

— Все-таки Марина? — полуутвердительно спросил Рафик.

— Да. — И Никита рассказал собравшимся историю второго приключившегося в их доме убийства.

Марина Липатова никогда не любила своего мужа. Внук олигарха, он рассматривался ею как отличная партия, тем более что обладал серьезными амбициями и намеревался достичь в жизни многого, а не только транжирить деньги деда. Так и получилось. Благодаря протекции Георгия Егоровича, уважавшего целеустремленность внука, он продвигался по карьерной лестнице, поскольку обладал цепким умом, высокой работоспособностью, а также умением не рефлексировать из-за проблем других людей.

Чем выше становился статус Липатова в обществе, тем быстрее росли доходы. Марина могла позволить себе не работать. Домашними делами и воспитанием дочери занимался нанятый персонал, а когда Нателле исполнилось двенадцать, ее и вовсе отправили учиться в престижную английскую школу. Марина настаивала на том, чтобы постоянно жить за границей, поближе к дочери, но беспокоящийся о своей репутации Липатов наотрез отказывался покупать квартиру в Лондоне, как хотелось его жене.

Она злилась, дулась, маялась от безделья и отчаянно скучала. Результат этой скуки был вполне закономерен — Марина завела роман с фитнес-тренером, а затем влюбилась в него до беспамятства. Высокий, прекрасно сложенный мужчина казался ей прекрасным, как бог, и разительно отличался от грузного Виктора. Он был неутомим в постели, и это сравнение оказывалось тоже не в пользу часто устающего Виктора, заметно охладевшего к супруге.

Иметь богатого и скучного мужа, а также бодрого и красивого любовника Марину вполне устраивало, однако ей не повезло. Виктор Липатов дураком не был, о том, что жена завела романчик, догадался довольно быстро, а догадавшись, нанял частного детектива, чтобы уличить супругу в неверности.

Правда, подтвержденная фотографиями, вскрылась аккурат перед поездкой в Знаменское. Накануне того дня, когда был убит Георгий Липатов, состоялся неприятный разговор Виктора с женой, в котором он сообщил, что разводится с нею. Подобный поворот Марину совершенно не устраивал. Муж собирался взять на себя все расходы по обучению дочери, но ясно дал понять, что после развода не намерен содержать неверную супругу. Марина кинулась к любовнику и с ужасом поняла, что без денег ему совершенно неинтересна. Она не знала, что делать, и тут-то тренер и предложил ей хладнокровно избавиться от злого мужа, подлив ему в еду или питье лекарство, которое он обязался достать.

Перспектива стать убийцей Марину напугала, но меньше, чем перспектива превратиться в брошенную жену и любовницу. Кстати подвернулась и поездка в Знаменское, куда Липатов не мог не взять с собой супругу, поскольку об этом ясно говорилось в требовании его деда. Прибыть в усадьбу на десять дней должны были все члены семьи без исключения, а официально Марина Липатова была еще женой Виктора. Скрипя зубами он повез ее с собой.

Однако долго разыгрывать безмятежные отношения супруги, поселившиеся изначально в одной спальне, не могли. Виктор много пил, был мрачен, упрекал жену, она в ответ скандалила с ним, а затем переехала в другую комнату. Медлить было нельзя. Пока супруги гостили в усадьбе, смерть мужа было легче списать на несчастный случай. Смерть деда и странная ситуация с завещанием могла подкосить Виктора настолько, что у него случился сердечный приступ.

Даже когда экспертиза установила, что Липатов был отравлен, его жена рассудила, что подозреваемым в убийстве мог стать любой из членов семьи, в которой творилось что-то непонятное. Конечно, она дергалась и нервничала, обрывала телефон своему любовнику, и он, раздосадованный ее несдержанностью, даже приехал поближе к возлюбленной, чтобы держать ее под контролем. Снял комнату в соседней деревне и несколько раз встретился с Мариной, успокаивая ее.

— Глупость какая-то. — Артем удивленно покачал головой. — Вся их конспирация была шита белыми нитками. Понятно, что если Виктора убили, то мотив тут может быть только корыстный. Кому выгодна его смерть? Только жене, получающей все его деньги. Никому из нас это даром не нужно. А тут еще и любовничек под боком. Да любой мог засечь его дорогую машину и начать задавать вопросы.

— Жадность и похоть — не самые лучшие попутчики разума, — покачал головой Никита. — Этот фитнес-тренер, которого уже задержали, не производит впечатления Спинозы. Обычный альфонс, который не погнушался убийством. Кстати, машина, на которой он приехал, оформлена на Марину Липатову. Это она ему ее подарила, а оформила на себя. Так что им обоим вряд ли удастся отвертеться и от своей связи, и от убийства. Девочку вот только жалко. Останется и без отца, и без матери.

— Внученька моя, — Вера Георгиевна залилась слезами, — я не дам ее в обиду. Вот только хватит ли мне средств учить ее дальше? Рента, оставленная отцом, не так уж и велика. — И она со значительностью во взгляде посмотрела на Рафика.

— Мама, прекрати, — поморщился Николай. — Витькиных денег, наследницей которых станет Нателлка, ей вполне хватит, чтобы получить любое образование. Да и я пропасть не дам, оформлю опекунство над племянницей. Проживем как-нибудь, раз уж так получилось. А вы, Никита, уж не стригите нас всех под одну гребенку, а то у вас просто на лице написано, что вы считаете нас, Липатовых, редкостными сволочами.

— Неправда, — улыбнулся Никита. — Я вовсе так не считаю. Большинство Липатовых — хорошие, порядочные люди. А то, что в семье не без урода, так это ж нормально.

— А я вот все думаю, что жизнь так устроена, что потери в ней всегда оборачиваются приобретениями. Дедушку, конечно, не вернешь, и дядю Витю тоже. И мне больно, что Гошка оказался таким слабым, а Марина такой глупой. Но зато судьба подарила нам Нину и Любу, а главное — доказала, что мы все-таки семья, — задумчиво сказала Тата.

— Да, голос крови — страшная штука, — улыбнулась Нина. — Я столько лет старательно глушила его, а оказалось, что все зря. И знаете что? Я очень рада, что, приехав сюда, я вернула моему сыну то, что когда-то отняла.

— Особенно если это «что-то» — липатовские миллионы, — съязвила Вера.

— Нет, — Нина снова улыбнулась, — это та самая семья, о которой только что сказала Тата. Это она и Ольга Павловна, Надя и Артем, Рафик и Люба, Николай и даже ты, Вера. Да-да. Оказывается, я по всем вам ужасно скучала. Просто не позволяла себе про это думать. Возвела вокруг себя бастион, уверенная в том, что со всем справлюсь сама. А на самом деле человек не должен справляться сам. Он должен позволять своей семье заботиться о себе, оберегать от глупостей и помогать в трудную минуту. Плохо, что я поняла это так поздно. Хорошо, что я это вообще поняла. И да, еще я узнала, что папа меня любил. До самой своей смерти любил. И боже ты мой, как же мне это важно!

Она протерла ладонями ставшие влажными глаза и улыбнулась. Улыбка, мягкая, нежная, странным образом сделала ее лицо моложе, словно вернув на мгновение восемнадцатилетнюю мятежную бунтарку Мальвину.

— И еще знаете, что я поняла? — сказала Мальвина. — Нет ничего лучше в жизни человека, чем долгожданное возвращение домой.