К концу дня измученной Ганне казалось, что она прописалась в театре абсурда. Она всегда была уверена, что обладает железной нервной системой и непробиваемым спокойствием, но удар по голове и три трупа кого угодно способны вывести из себя.

Когда утром они позвонили в милицию, чтобы сообщить о нападении на Наталью Ванюшкину, им, естественно, не поверили.

— А если вас разыграли, и владелица квартиры просто не захотела с вами разговаривать? — лениво уточнили в телефоне. — Мы побеспокоим людей, и выяснится, что это глупый розыгрыш. Нет, проверять мы не поедем.

— Одевайся, — рявкнул Галицкий, положив трубку, причем с такой силой, что Ганну словно ветром сорвало с места.

— Так я же уже одета, — робко сказала она, хотя до этого момента не случалось еще ситуации, чтобы она разговаривала с Ильей робко и заискивающе. — Мы же как раз уходить собирались. Нас Гарик ждет. В «Лiтаре». Мы с Дзеткевичем собирались разговаривать.

— К черту Дзеткевича. К черту Гарика, — снова рявкнул Галицкий, но уже с гораздо меньшей экспрессией в голосе. — Поехали к этой твоей Наталье. Вызовем милицию уже оттуда.

— А может, и правда, ничего не случилось, — трусливо заныла Ганна, которая боялась снова ехать в дом на улице Ленина.

— Значит, попьем с ней чаю и расспросим про картину Шагала. Заодно расскажешь ей, что я — сумасшедший, которому привиделось вдруг, что ее убили.

— А если ее и впрямь убили, значит, я найду еще один труп? — В голосе Ганны звучал неприкрытый ужас. — Илья, меня же из страны не выпустят. С точки зрения правоохранительных органов, я — крайне подозрительная личность, явно втянутая в непонятный криминал.

— Ты с любой точки зрения подозрительная личность, — пробурчал Галицкий уже с нежностью. — Ганна, не время бояться. Все, что могло случиться с тобой, уже случилось. Но если на Ванюшкину напали, то мы потом себе не простим, что даже не попытались ей помочь. Все. Хватит препираться. Поехали.

По пустым проспектам они доехали до нужного дома за пятнадцать минут. Въезжая под арку, ведущую во двор, Ганна посмотрела на окна, из которых в прошлый ее визит на нее кто-то смотрел. Но сейчас они были безжизненны. Выйдя из машины, они с Ильей вошли в подъезд и медленно поднялись на второй этаж.

Разговаривать не хотелось.

В глубине души Ганна надеялась, что дверь в квартиру Натальи Ванюшкиной окажется запертой, и, если на их звонок никто не отзовется, они смогут с чистым сердцем уйти восвояси, не влезая в дополнительные неприятности.

Однако дверь была не заперта и даже неплотно прикрыта. Между ней и косяком виднелась тонкая полоска света, бьющего, как помнила Ганна, из окна в маленькой комнате, расположенной ровно напротив входа в квартиру.

— Открыто, — севшим голосом сообщил Галицкий.

Он толкнул дверь и, решительным жестом задвинув Ганну себе за спину, на цыпочках вошел в квартиру. Из-за спины Ганне было совсем ничего не видно, и она уже хотела пискнуть, выражая свое недовольство, как он, сделав два шага, остановился и смачно выругался.

— Что? — спросила Ганна свистящим шепотом.

Он молчал, и она аккуратно выглянула у него из-под мышки. Наталья Ванюшкина ничком лежала поперек широкого коридора. Из-под цветастого халата ползла тоненькая струйка крови.

— Тетя Наташа, — тихонько позвала Ганна, понимая, что это бессмысленно. Живой человек, даже будучи без сознания, не мог лежать так. Так окончательно. — Илья, ее нужно перевернуть, вдруг она еще жива.

— Нет уж, оставлять свои отпечатки на теле я не буду. — Галицкий был предельно серьезен. — Так, выходи обратно на площадку и постарайся ничего не трогать.

— А ты?

— А я обойду квартиру, чтобы убедиться, что тут никого нет, и снова позвоню в милицию. Теперь уже они не смогут не приехать.

— Я с тобой, — заявила Ганна.

— Господи, ты когда-нибудь научишься не спорить. — Он даже застонал от огорчения. — Марш на лестницу. Если я закричу, беги за подмогой, поняла?

— Поняла, но лучше не кричи. — У Ганны от эмоционального напряжения клацали зубы.

— Хорошо, помру молча. — Он подтолкнул ее под зад, и она вышла на площадку, радуясь, что больше не находится в одном помещении с мертвой Натальей, и беспокоясь за Галицкого.

Впрочем, через пару минут он тоже оказался рядом с ней на лестнице, притворив дверь в квартиру.

— Никого там нет, — сказал он. — Конечно, убийца — не идиот. Он мог предположить, что мы либо вызовем милицию, либо нагрянем сюда сами. Несомненно, что он сразу убрался отсюда, не дожидаясь, пока его застукают.

— Ты позвонил в милицию? Они приедут?

— Ответ оба раза положительный. Вот что я скажу тебе, Мазалька. Мы вряд ли уедем сегодня в Москву. И завтра тоже вряд ли. Думаю, что нас обоих теперь вдоволь помурыжат с дачей показаний. Особенно тебя, извини.

— Почему особенно меня? — возмутилась Ганна.

— Потому что это ты находишь уже второй труп.

— А твоя жена нашла труп Вальки, а он Натальин сын, так что, скорее всего, оба этих убийства связаны между собой. Или мы об этом умолчим?

— Мы ни о чем умалчивать не будем. Мы ни в чем не виноваты, поэтому говорить будем правду, только правду, и ничего, кроме правды. Кроме того, ты абсолютно права. Эти два убийства связаны между собой. А вот можно ли пришить к ним еще и труп Алеси Петранцовой или это совсем другая история, еще надо разобраться.

— Илюша, я боюсь. — В голосе Ганны послышались близкие слезы. — Это не детектив. Не выдуманная история, которую можно в любой момент остановить, выключив телевизор или захлопнув книжку. Это люди, которых я знала, которых видела. Не важно, плохие они или хорошие. Но они были живы, а сейчас их нет. И я чувствую себя так, как будто вольно или невольно повинна в их гибели.

— Не говори ерунды, Мазалька, — Илья привлек ее к себе и нежно обнял. — Конечно, ты ни в чем не виновата. Это просто стечение обстоятельств, что все получается именно так. Но мы обязательно во всем разберемся. Верь мне. С маминым портсигаром же все выяснилось, и тут выяснится.

— Точно? — Голос Ганны звучал жалобно, как у ребенка. Давно она уже не чувствовала себя так. Лет десять назад, если быть совсем точной.

— Абсолютно. Мне не верить — себя не уважать.

Да, именно так говорил ее Илья Галицкий, с которым она познакомилась по переписке. Люди, как и их привычки, не меняются с годами, и даже непонятно, хорошо это или плохо. Впрочем, Ганна не успела додумать свою философскую мысль до конца, потому что подъезд наполнился людьми в форме.

Часа три Ганна и Галицкий давали показания, вместе и порознь, устно и письменно. Ганна рассказывала, как Илье позвонила его жена, и он отправился на квартиру к писателю Вольдемару Краевскому. Как Ганна поехала вместе с ним и увидела своего товарища детства Валентина Ванюшкина. Как приехала в Витебск и решила нанести визит его матери. Как они сегодня утром позвонили Наталье и узнали про картину Шагала. Как во время разговора Наталья пошла открывать дверь, и они поняли, что ее убили. Как звонили в милицию, и им не поверили. Как отправились сюда и нашли тело.

В разных вариациях все то же самое без устали рассказывал Галицкий. И их обоих слушали двое понятых — приглашенные с той же лестничной площадки соседи.

— Господи, второе убийство в парадной, — пробормотала вдруг соседка, полная женщина в расходящемся на груди застиранном махровом халате. — Дом-то всегда такой спокойный. А тут, Господи благослови, бандитское место. Уезжать на дачу надо нам, Петя, а то и нас пришибут.

— Что значит «второе убийство»? — спросила Ганна, в которой вдруг проснулся автор детективных романов. — Что, в вашем подъезде еще кого-то убили?

— Так в квартире над этой девушка жила. Алеся. Позавчера убили ее, прямо на работе убили. Она экскурсоводом была, тут недалеко, под Витебском, утром туда уехала и не вернулась, — охотно поделилась соседка, которой от волнения хотелось поговорить, не замечая предостерегающих жестов следователя.

— Алеся? Алеся Петранцова? Она жила в этом доме? В квартире на третьем этаже? — От возбуждения Ганна начала давиться воздухом. — Боже мой, вот это да!

— А вы откуда знаете про убийство гражданки Петранцовой? — строго спросил следователь.

— Так это я ее нашла. Там, в Здравнево, — пробормотала Ганна, понимая, что своими руками надевает петлю себе на шею.

— Вы? Дайте мне ваш паспорт снова на минуточку.

Схватив документы, он выскочил из кухни, в коридор и начал куда-то звонить.

— Точно. Вы — Ганна Друбич. Свидетель по делу об убийстве Петранцовой. — Он выглядел так, словно только что вспахал поле, причем без трактора. — И как вы можете все это объяснить? Почему вокруг вас людей убивают?

— Да не знаю я, — закричала Ганна, чувствуя, что полная соседка с опаской отодвигается от нее подальше. — Если хотите знать, меня саму чудом не убили. Когда я позавчера вечером вышла от тети Наташи и пошла в гостиницу, меня по голове ударили.

— Вы были здесь, у Ванюшкиной? В день убийства Петранцовой? — совсем нехорошим голосом уточнил следователь.

— Да. Я приехала всего на несколько дней, мне нужно было встретиться с тетей Наташей, и я пошла к ней в вечер убийства в Здравнево. Тогда я не знала, что это может быть как-то связано. Валька, Алеся, а теперь еще и сама тетя Наташа. — Ганна все-таки не выдержала и расплакалась. Галицкий решительно пересек комнату и обнял ее, осуждающе глядя на следователя.

— Грязная история, — задумчиво сказал тот, не обращая на Галицкого никакого внимания. — Понятно, что эти убийства нужно объединять в одно дело. Еще и Москву запрашивать. Господи, за что мне все это. Вот что, товарищи. Я вас попрошу из Белоруссии, и из Витебска в частности, пока никуда не уезжать. Думаю, что нам придется побеседовать еще не раз.

— Хорошо, мы останемся, — просто сказал Галицкий. — Поверьте, господин следователь, что мы заинтересованы в расследовании этого дела, потому что оно затрагивает нас лично. При этом скрывать нам нечего.

— Илья, мне же на работу нужно будет, — с тревогой сказала Ганна. — И Вовка там один.

— Вовка не один, а с бабушкой. А что касается твоей работы, так мы, кажется, все решили. Ты там больше не работаешь и вообще переезжаешь жить в Москву. Так что твое опоздание из отпуска не имеет никакого значения.

— Но я же еще не уволилась.

— Успокойся, а. Впереди девятое мая, так что на работу тебе через четыре дня. Надеюсь, что за это время все решится, и мы сможем спокойно уехать.

Когда они наконец вышли из мрачного подъезда и вдохнули теплый яблонево-сиреневый воздух, часы показывали начало четвертого.

— Есть хочется, — жалобно сказала Ганна. — Только если мы сейчас еще пойдем обедать, то Гарик нас точно убьет. Он звонил?

— Раз сто. Но я скидывал, — честно признался Галицкий. — Если бы сейчас еще начали объяснять про Дзеткевича и «Лiтару», то не вышли бы из этой квартиры до ночи. Поехали в магазин, там и поедим. Нет, не зря я придумал открывать кафе в книжных магазинах. Может, хоть в одном деле точку поставим.

Однако судьба сегодня не благоволила к разгадыванию загадок. В «Лiтаре» они нашли лишь разъяренного Гарика и заплаканную Аксану. Дзеткевича не было.

— Где этот придурок? — спросил Галицкий, заходя в кабинет директора, где обосновался бледный до зелени Горенко. — Девушка, принесите нам еды какой-нибудь, — обратился он к Аксане. — Есть хочется, сил нет.

— Какой еды? — пискнула та.

— Любой. Посытнее. Свиную отбивную на кости, жареной картошки с лисичками, хлеба побольше.

— И драников со сметаной, — вставила Ганна, которую, впрочем, немного смущал явно пребывающий в ярости Гарик.

— Натрахались так, что аппетит проснулся? — заорал тот, едва за Аксаной закрылась дверь. — Вы вообще оба что себе позволяете? Я вам что, холоп, дерьмо тут разгребать, пока вы в постели кувыркаетесь?

— Не ори, — миролюбиво сказал Галицкий.

— Что не ори? — Гарик заводился все сильнее и сильнее. — Я от тебя, Галицкий, уйду к чертям, ты меня достал.

— Да ну? — Ганна заметила, что Илья тоже зло изогнул бровь. — И куда переквалифицируешься? В управдомы?

— Найду куда. На тебе одном свет клином не сошелся.

— Тихо, — встряла Ганна. — Гарик, не сердись, пожалуйста. Мы не в гостинице задержались так долго.

— Да ну? А куда вас занесла ваша эротическая фантазия? Небоскребов тут вроде нет.

— Не хами, тебе не идет. Мы были на месте происшествия.

— На каком таком месте происшествия?

— Наталью Ванюшкину убили. Прямо в момент телефонного разговора с Ильей.

— Ничего не понял, — признался Гарик, но лицо его с мертвенно бледного сменилось на нормальное. — Какую Наталью Ванюшкину?

— Маму Вальки. Ну, Вольдемара Краевского. Помнишь, я утром рассказывала, что к ней позавчера заходила.

— Ну, — тупо сказал Гарик.

— Ну вот. Мы ей позвонили, чтобы кое-что уточнить, а пока она с Ильей разговаривала, к ней в квартиру кто-то пришел. Убийца пришел, понимаешь?

— Нет, — честно признался Гарик. — Какой убийца?

— Да откуда мы знаем, какой? — теперь уже рассердилась Ганна. — Илья по телефону услышал, что ее убивают, и мы туда поехали.

— Господи, да зачем? Вам что, приключений на задницу мало?

— Долго объяснять. — Ганна махнула рукой. — В общем, пришлось вызывать милицию, давать показания. Мы поэтому задержались. Так что не ругайся.

— Господи, с вами не соскучишься. — Гарик упал в кресло и прикрыл лицо руками. — Мало вам своих неприятностей, так вы еще все время в чужие влезаете, как нарочно.

— Ладно, давай без нравоучений, — сухо сказал Галицкий, который еще не совсем простил компаньона за крик и дерзость речи. — Давай ближе к делу. Дзеткевич где?

Открылась дверь, вошла Аксана, а следом за ней два официанта с подносами, ломящимися от еды. Галицкий хрюкнул от вожделения, схватил кусок домашнего ржаного хлеба и вонзил в него зубы.

— Хочется верить, что пробили по нужной кассе, — заметил он. — Боже мой, до чего же вкусно. Так что, где Дзеткевич?

— А хрен его знает, где Дзеткевич, — тихо сказал Гарик, и Ганна вдруг заметила, какое усталое и измученное у него лицо. Словно постаревшее разом лет на пять, не меньше.

— В смысле? — Галицкий уставился на него в изумлении, даже жевать перестал.

— В прямом смысле. — Гарик потер ладонями лицо и шумно выдохнул. — Дзеткевич на назначенную ему сегодня здесь встречу не явился. Утром вышел из дома, поехал на работу, жена сказала, как на заклание отправился. Но в «Лiтару» так и не пришел. Домой не вернулся. И вообще его нигде нет. Господин Дзеткевич исчез.

* * *

Ровная гладкая дорога стелилась под колесами мощного черного зверя. Машина Галицкого была похожа на мощного ирбиса в прыжке, только окрас имела другой. Они вообще идеально подходили друг другу — машина и ее хозяин.

Сидя на кожаном, немного скользком сиденье, приходилось все время прилагать некоторые усилия, чтобы не сползать. Благодаря кондиционеру в машине было свежо, и кожа приятно холодила бедра сквозь тонкую ткань легких брюк, в которые Ганна переоделась из удобных, но совсем не женственных джинсов. Она тихонько погладила прохладное сиденье и улыбнулась. Впервые за долгое время ей было не все равно, как она выглядит.

Они собрались ехать в Минск. Идея хоть как-то скоротать затянувшуюся поездку в Белоруссию пришла внезапно. Следователь, который вел дела об убийстве Натальи Ванюшкиной и Алеси Петранцовой (все шло к тому, что их вот-вот объединят в одно) в восторге не был, но повода запретить поездку не нашел. Ганна была не подозреваемой, а всего лишь свидетелем, и ее согласие не уезжать в Москву, по большому счету, было актом доброй воли. Гневить Ганну Друбич не следовало, а уж сопровождающего ее повсюду мощного мужика, казалось, в любой момент готового к внезапному прыжку, тем более. Поэтому они собрались в Минск, и Ганна отчего-то чувствовала себя, как школьник, внезапно сбежавший с контрольной за четверть. Гарик ехать с ними категорически отказался.

— Кто-то и работать должен, — язвительно сказал он. — А вообще, Илюха, я сейчас дебет с кредитом сведу, пояснительную записку закончу и рвану обратно в Москву. Меня тут ничего не держит. — Он многозначительно взглянул на Ганну.

Ей моментально стало стыдно. Из-за того, что она вляпалась в неприятности, а Илья вынужден сидеть сиднем рядом с ней, оберегая ее от неведомой опасности, в то время, как в Москве у него стоит работа.

— Я могу и одна тут остаться, — промямлила Ганна, понимая, что бессовестно врет. Оставаться одной ей не хотелось ни при каком раскладе. Во-первых, потому, что она боялась неведомого преступника, уже ударившего ее по голове. А во-вторых, точнее, в-главных, ей было хорошо рядом с Галицким. Впервые за долгое время, несмотря на все свои страхи и непонятность ситуации, она чувствовала себя счастливой.

— Одна ты не останешься, — Галицкий бросил на нее короткий взгляд, под которым она привычно съежилась, и повернулся к Гарику: — Вообще-то, было бы неплохо найти нового директора и передать ему все дела. Кроме того, мы так и не решили, что будем делать с Дзеткевичем. Сдаем его шалости в «Лiтаре» милиции, или с него и убийства Алеси вполне достаточно?

— Знаешь что? — В голосе Гарика зазвучала неприкрытая злость. — Хочу тебе напомнить, что мне послезавтра в Берлин лететь. Готовиться там к открытию магазина. Твоего, к слову, магазина. И так-то до отъезда я бы еще хотел с несколькими авторами поработать и с семьей побыть хоть немного. А ты все равно тут штаны просиживаешь, вот и найди себе нового директора. Поработай для разнообразия, тебе не вредно.

На памяти Ганны Павел Горенко никогда не позволял себе разговаривать с Галицким подобным тоном. Она видела, что Галицкий изумлен этой внезапной дерзости не меньше, чем она.

— Странно, не замечал раньше за тобой такого стремления проводить время с семьей, — проскрежетал Илья. — Но будем считать, что ты прав. Договорились, я буду работать здесь, а ты в Москве и Берлине. Потом сравним результаты.

Сразу после этого неприятного разговора Ганна и Галицкий сели в машину и поехали в Минск. Вернуться они планировали завтра. К этому времени Гарик уже уедет, и о пробежавшей между партнерами кошке можно будет забыть. Ганна очень не любила находиться в эпицентре ссоры. Будучи крайне мирным человеком, она терялась и расстраивалась, когда при ней начинали говорить на повышенных тонах. Аллергия на ссоры возникла еще в детстве, когда Ганна при первых же раскатах грома, сопровождавших выяснение отношений родителей, забивалась в угол и закрывала уши руками. От ссор ее физически начинало тошнить.

Громыхнуло, и она с недоумением вынырнула из своих мыслей. Гроза собиралась вокруг. Не эмоциональная, а физическая, затянувшая небо черными плотными тучами, похожими на старое ватное одеяло. Острые молнии, как разошедшиеся на одеяле швы, разбегались по небу. Дождь упал внезапно и сразу отвесной стеной, которая словно разрезала дорогу пополам на до и после. Из-за бушующего водопада она стала практически не видна, но Галицкий ехал вперед, уверенно и бесстрашно, так, как он делал все, за что брался.

Несмотря на привычку тревожиться из-за каждого пустяка, Ганна совсем не боялась. В своем водителе она была уверена на сто процентов. Рядом с ним ей точно ничего не грозило. Было что-то волшебное — двигаться вперед через ливень под разверзшимися небесами и молчать, уютно думая каждый о своем. А может быть, об одном и том же?

У Галицкого зазвонил телефон, и очарование момента развеялось. Ганне даже стало обидно.

— Да, Олюшка, — ответил он, и голос его был столь нежен и ласков, что она моментально расстроилась и тут же разозлилась на себя за дурацкую и неуместную ревность.

— Это Ольга, жена Гарика, — шепотом сказал Илья, словно прочитав мысли Ганны. И снова погрузился в разговор, к которому она тут же потеряла всякий интерес.

— Странно, — сказал Илья, отключившись.

— Что именно?

— Ольга уверена, что Гарик собирается ее бросить.

— А он собирается? — Ганне было неинтересно знать ни про Гарика, ни тем более про его возможный развод с женой. Она зевнула.

— Ольга говорит, что во время уборки нашла предложение о покупке квартиры в Лондоне. А когда, заволновавшись, позвонила в банк, то выяснила, что он закрыл их общий счет и потратил все деньги, которые на нем лежали.

— Ну и что? — так же лениво спросила Ганна. — Почему из этого следует, что он собирается ее бросить?

— Вот и я сказал, что не следует. Ну захотелось парню квартиру в Лондоне… Хотя я не понимаю, зачем она ему сдалась. Ближайшие полгода он все равно провел бы в Берлине. Наверное, от кризиса спасается.

— А ты?

— Что я?

— Ты не спасаешься от кризиса?

— Нет. Я никогда ни от чего не спасаюсь. Я просто живу. Но если тебе это интересно, то у меня есть квартира в Португалии.

— Зачем? Я не слышала, чтобы ты надолго ездил в Португалию. Или у тебя и там бизнес?

— Нет. Просто я люблю смотреть на океан. Там холодно, всегда дождь, воздух влажный, и когда дышишь, кажется, что пьешь. И эта вода живая, снимает любую усталость, смывает плохое настроение. Я отвезу тебя туда.

— А где у тебя еще есть квартира? — Для Ганны слова, что Илья отвезет ее куда-то, не важно куда, звучали как музыка.

— В Париже есть. Небольшая. В мансарде под самой крышей. Окна узенькие, но выходят на Сену. Там я тоже больше всего люблю бывать в дождь.

Ганна вспомнила. Он действительно любил дождь. В одну из тех ночей, которые они проводили вместе, за окном не переставая шел дождь, и Галицкий, тогда он еще курил, в очередной раз вылез из постели, прошел к большому окну, начинавшемуся практически от пола, и молча курил, уставившись на потоки дождя с той стороны мутного стекла, которые все текли и текли как неожиданные слезы. Это была та самая ночь, после которой она сказала ему, что они больше не будут встречаться.

— О чем ты думал тогда?

— В гостинице? — удивительно, но Галицкий сразу понял, о чем она спрашивает. — Я думал, что мне совершенно неожиданно крупно повезло. Повезло, что я встретил тебя. Мне было уже под сорок, не мальчик. Уже тогда я понимал, что в моей жизни очень много работы, суеты, денег много, а вот смысла, наоборот, очень мало. Пока я строил и расширял бизнесы, пока зарабатывал свое благосостояние, обеспечивая маму, жену с сыном, потом вторую жену со вторым сыном, мне было весело и интересно. Хотелось доказать себе и другим, что я умею, что я могу. А лет после тридцати пяти азарт стал куда-то пропадать. Вроде и дело, которое я делаю, я люблю, но получается оно уже на автомате, понимаешь?

— Странно, мне всегда казалось, что ты человек увлекающийся. Что тебе не может быть скучно.

— Да. Потому что я все время искал, чем себя развлечь. А это, наверное, неправильно. Вот тогда я стоял и думал, что, кажется, в моей жизни наконец-то появился смысл. И очень боялся, что это мираж, химера, рисунок на песке, который смоет дождь, идущий за окном. Кстати, так и вышло. С тех пор я полюбил смотреть на дождь. Каждый раз он нашептывал мне, что все временно. Неприятности, удовольствия, победы, поражения, все будет смыто. Останется лишь то, что действительно стоит беречь. Извини, я слишком поздно это понял. И в результате мы потеряли десять лет.

— Я потеряла десять лет, — сказала Ганна. — Но ты даже в это время умудрился делать мне царские подарки. Сначала сына, а потом мои книги. Если бы не ты, у меня бы ничего не получилось. Я с самого начала знала, что отправлю свои романы тебе, и ты честно скажешь, хорошие они или плохие. Я всегда была в тебе уверена, даже тогда, думала, что ты меня предал.

— Все у нас будет хорошо, Ганка. — Он обнял ее за плечи правой рукой, продолжая левой уверенно вести машину. — Нам даже повезло, что все так сложилось. Если бы не этот Вольдемар Краевский (в его устах имя писателя прозвучало как замысловатое ругательство), я бы, может, еще десять лет сопли жевал. И тебя бы совсем потерял, и возможность провести с сыном то время, когда я ему особенно нужен.

— А сын у нас с тобой хороший получился, — Ганна улыбалась сквозь слезы.

— А у нас с тобой все хорошо получается. — Он засмеялся и притянул ее поближе к себе. Ганна поерзала, удобнее устраиваясь на кожаном сиденье. — И бизнес, и книги, и сын, и даже реальные детективы. Мы с тобой сейчас играем в «Покемон гоу», ей-богу. Только ищем не покемонов, а убийцу.

Дождь кончился так же внезапно, как и начался. Будто другая, немножко фантастическая земля осталась позади. Полоса мокрого асфальта сменилась сухим, и менее чем через полтора часа они приехали в столицу Белоруссии.

Минск оказался еще чище и зеленее, чем Витебск. От количества парков, встречающихся на каждом шагу, Ганна пребывала практически в щенячьем восторге, с болью думая о том, как не хватает ее родному городу таких широких улиц, таких прекрасных фонтанов, таких удивительных уличных скульптур, поднимающих настроение и заставляющих улыбаться. Главная городская улица — проспект Независимости — казалась памятником советской эпохе, ухоженным, чистым, пользующимся уважением и любовью людей.

Современные здания из стекла и бетона так удачно вписывались в стиль пятидесятых годов, что Ганна мысленно невольно сняла шляпу перед главным архитектором города. Перед ней была европейская столица — ухоженная и чистая, современная и динамичная, быть может, не очень богатая, но с налаженным бытом и работающими коммунальными службами.

На каждом шагу встречались люди, подметающие мусор. За время прогулки (машину они оставили у гостиницы и решили пройтись пешком, что для Галицкого, как знала Ганна, было настоящим подвигом) она не увидела ни одного брошенного окурка, ни одной унесенной ветром бумажки, ни одного упавшего с дерева листика. В Минске оказалось не очень много высаженных цветов, ее город мог дать ему фору в тысячу очков, но отсутствие цветочных красок общее впечатление вовсе не портило. Она даже представить не могла, что столица Белоруссии приведет ее в такой восторг.

Галицкого ее восторг умилял донельзя.

— Ты как ребенок, — он подергал ее за собранный из волос хвостик. — Охаешь, ахаешь. Все тебе нравится. От всего ты в восхищении. Просто идеальный турист.

— Если бы я была идеальным туристом, то скупала бы все сувениры подряд. Кстати, Илюша, ты купишь мне магнит на холодильник?

Он купил ей магнит на холодильник. И вязаного смешного жирафа, которого продавала на импровизированной ярмарке в центре города пожилая тучная одышливая женщина, и самодельные бусы из раскрашенной вручную глины, и колокольчик. Вместе со всем свалившимся на Ганну богатством она в изнеможении доковыляла до скамейки, являющейся отчего-то памятником композитору Огинскому, и рухнула на нее. Скамейка тут же заиграла знаменитый полонез, от чего Ганна зашлась в очередном приступе счастья.

— Пошли пива выпьем, — Галицкий кивнул на расположенный неподалеку трактир, внешний вид которого вселял надежду, что там можно поесть без опасений. Как ресторатор со стажем он доверял лишь тем заведениям, которые хорошо знал.

— А драники закажем? — тут же откликнулась Ганна, и глаза ее заблестели в предвкушении любимого блюда.

— Ты перестанешь пролезать в дверь, — добро шепнул он ей в ухо.

— Думаешь? — Она испуганно вскочила со скамейки, прервав звучание музыки.

— Уверен. Но имей в виду, если ты располнеешь, я буду любить тебя еще больше. Ты же помнишь, твои бедра сводят меня с ума.

Он неожиданно засопел, и Ганна, скосив глаза, убедилась, что да, действительно сводят, так что джинсы ему становятся тесны. Она моментально вспыхнула предательским румянцем, больше всего на свете мечтая оказаться не на пороге трактира с вожделенными драниками, а в гостиничном номере, и желательно, уже в кровати.

— Ты даже не представляешь, что я буду с тобой делать всю сегодняшнюю ночь, — Илья шагнул к ней и то ли простонал, то ли прорычал эти слова, зарывшись носом в ее волосы. — Как ты думаешь, если мы займемся любовью прямо на этой скамейке, нас сразу заберут в милицию, или мы успеем?

— Под полонез Огинского? — Она засмеялась, вывернулась из его объятий и потянула за руку в сторону трактира. — Не думаю, чтобы это была хорошая идея. Пошли пить пиво и есть драники. А все остальное пока можешь предвкушать.

— Дьяволица. — Он картинно вздохнул и закатил глаза. — Никак не могу понять, что в тебе такого, что ты меня словно приворожила? Мазалька, ты ведьма.

— Ага. — Она кивнула. — Мне Вовка об этом как-то сказал. Ему лет семь было. Говорит: «Мама, ты никогда не спишь с открытой форточкой и не ешь чеснок. Наверное, ты ведьма». Пришлось согласиться.

— Против правды не попрешь, — подхватил он. Весело пикируясь, они дошли до двери трактира и чуть не столкнулись с выходящим человеком, сделавшим шаг в сторону, чтобы пропустить их. Ганна подняла глаза и узнала Адрыяна Дзеткевича. Галицкий уже прошел дальше и на случайного встречного не обратил внимания.

— Здравствуйте, Адрыян Карпович, — громко сказала она, привлекая внимание Ильи.

Все остальное происходило, как в замедленной киносъемке. Галицкий повернулся на ее звонкий голос, а Дзеткевич, смертельно побледнев и по-волчьи оскалившись, сунул руку за пазуху.

Пистолет! И Ганна на линии огня. Секундной мысли было достаточно, чтобы Галицкий прыгнул, развернувшись в воздухе и выбрасывая вперед ногу для удара. Поверженный противник, словно куль с мукой, упал к Ганниным ногам. Рука, которой он тянулся за пазуху, сделала в воздухе мягкую дугу и шлепнулась на пол. В ней был зажат белоснежный носовой платок. Поднялся шум, к ним бежали люди, но Галицкий все-таки успел присесть и быстро и профессионально обыскать Дзеткевича. Никакого пистолета при нем не оказалось.