К сорока пяти годам Павел Горенко понял, что заскучал. Жизнь не приносила больше того удовлетворения, которое с головой накрывало его в молодости при каждой удачной сделке, солидной прибыли от очередной выпущенной книги, открытии нового кафе или переезде в новую, более роскошную и престижную квартиру.

Давным-давно был построен загородный дом, вырос посаженный при нем яблонево-сливовый сад, повзрослели и отдалились дети. Отношения с женой, утратившие и новизну, и остроту, давно стали тягостной рутиной. Горенко был убежден, что люди женятся один раз и на всю жизнь. Разводы Галицкого он считал чудачеством и блажью, искренне веруя, что интрижки на стороне не имеют никакого отношения к гладкости семейной жизни.

Впрочем, в последние годы он изменял своей жене Ольге тоже нечасто. Любовницы требовали внимания, денег, усилий в постели, но практически ничего не давали взамен — молоденькие, все на одно лицо, с выпрямленными белыми волосами, спускающимися до соблазнительной округлой попки, они давно уже не вызывали сильных эмоций, лишь раздражение из-за своей предсказуемости. Пару раз он даже потерпел позорное фиаско, пытаясь заняться с ними любовью. И с той поры вообще стал остерегаться случайных связей, боясь снова оказаться не на высоте.

Занятия любовью с женой он тоже свел к минимуму, отговариваясь то занятостью, то усталостью, то плохим самочувствием. На постоянные сексуальные эскапады Галицкого он смотрел с плохо скрываемой завистью. Друг и партнер вообще бесил его тем, что казался не по годам живым, с непотухшими глазами. Казалось, он испытывал интерес ко всему, постоянно откапывая где-то новых, никому не известных авторов, внезапно оказывающихся настолько талантливыми, что приносили издательству «Ирбис» либо литературные премии и славу, либо неплохие доходы.

Илья Галицкий жил насыщенной жизнью, в то время как Павел Горенко, как казалось ему самому, стоял на обочине, обдаваемый пылью от проносящихся мимо скакунов-событий. Его жизнь была слишком предсказуемой, устоявшейся, скучной и оттого пресной. Краски окружающего мира, казалось, потускнели, выцвели. И небо было не таким голубым, и листва не такой зеленой, и солнце светило словно через туманную дымку, не обжигая кожи. Именно в таком состоянии он приехал в Витебск открывать «Лiтару» и познакомился с Алесей Петранцовой.

В этой девушке, наоборот, всего было чересчур. Броская, яркая, красивая исконной белорусской красотой, чуть деревенской, но от этого еще более брызжущей здоровьем и полнотой жизни, она была совсем не похожа на тех женщин, которые попадались ему на пути в последнее время. Подвижная, чуть восторженная, но при этом умная, внимательная, начитанная и эрудированная.

Несмотря на молодость, Алеся удивляла серьезным подходом ко всему, что делала. Она оказалась прекрасным юристом, отличным экскурсоводом, раскрепощенной любовницей и незаменимым слушателем. С ней Гарик не только отдыхал душой и телом, которое с ее появлением стало снова работать, как в молодости, находясь в постоянной боевой готовности, но и советовался по самым разным вопросам — от бизнеса до взаимоотношений с женой.

Последние, кстати, что-то совсем перестали складываться. Будучи ровесницей мужа, Ольга болезненно переносила первые симптомы приближающейся старости. Периоды безудержного ухода за собой, когда она не вылезала от косметологов, колола ботокс и гиалуроновую кислоту, превращаясь в мумию, сменялись апатией, когда она переставала стричься и красить волосы, днями не вылезала из домашней пижамы и не смывала облупившийся кроваво-красный лак с ногтей.

Неопрятность ее внешнего вида, особенно пальцев ног с облезшим лаком, вызывала у Гарика отвращение, в котором он стеснялся признаться даже самому себе. Но и это было бы полбеды, если бы не растущая как на дрожжах безудержная Ольгина ревность.

Так безумно она не ревновала его даже в молодости, хотя поводов для этого он тогда давал предостаточно, с нынешними не сравнить. Сейчас она била посуду, копалась в мужниной одежде, по ночам тайком утаскивала в туалет его мобильный телефон и рылась в нем в поисках эсэмэсок от любовниц и других доказательств неверности мужа. Павел идиотом не был, ничего компрометирующего в телефоне не хранил, но Ольга все равно не успокаивалась.

С Алесей ему было хорошо и спокойно, поэтому он, прикрываясь делами «Лiтары», частенько ездил в Витебск, где проводил полные неги ночи. Алеся словно омывала его живой водой, от которой ярче блестели глаза, глубже дышалось, да и желание практически не проходило. Свою молодую любовницу Гарик хотел постоянно, прикладываясь к ее телу по нескольку раз за ночь, частенько прихватывая еще и утро. Периодически они запирались в маленьком Алесином кабинетике в «Лiтаре», поскольку, глядя на ее налитую грудь и тонкую талию, плавно переходящую в крутые бедра, Горенко терял контроль над собой.

В пожирающем его огне вожделения он не сразу заметил, что Алеся изменилась. Стала более капризной и требовательной, начала предъявлять на него права и даже, о ужас, заговорила о возможном разводе. Гарик понял, что переступил черту, и потихоньку начал, сводя отношения на нет, приезжая в Витебск все реже и реже. Чем это закончилось, Галицкий и Ганна уже знали.

С Вольдемаром Краевским Алеся познакомила Гарика в самый разгар их романа. Как-то, вернувшись из «Лiтары» в предвкушении того, как он ляжет с Алесей в постель или завалит ее прямо на кухонный стол (от этой мысли в брюках сразу становилось тесно), он застал с ней в квартире (сегодня она не работала в издательстве и вернулась домой из Здравнево раньше его) высокого и мускулистого красавчика, принадлежавшего к породе мачо, привлекающей всех женщин без разбору.

Впрочем, Алеся на красавчика смотрела без всяческого интереса, наоборот, на пороге прильнула к Гарику, погладив его по истомившемуся за тугой молнией естеству, дав понять, что соскучилась. Гарик мечтал только о том, чтобы непонятно откуда взявшийся красавчик сгинул бесследно, оставив их наедине.

— Знакомься, это Валька Ванюшкин, мой сосед с нижнего этажа, — сказала Алеся. — Забежал в гости, принес пирог, испеченный его мамой. Кстати, он писатель.

— Позвольте представиться. Вольдемар Краевский, — красавчик склонился в полупоклоне, протягивая руку, и Гарик чуть не застонал. Занятие любовью откладывалось на неопределенный срок, который предстояло провести в нудном разговоре с непризнанным гением.

Скорее от желания выпроводить нежданного гостя восвояси, чем от интереса к его персоне он дал писателю свой телефон, пообещав поговорить о литературе и перспективах Краевского в ней. Только попозже. Никак не сейчас.

От Ванюшкина томление Гарика не укрылось, человеком он был понятливым, поэтому ретировался довольно быстро, пообещав зайти позже. Закрыв за ним дверь, Гарик рывком притянул к себе Алесю, опустил ее на пол и упал рядом, мучимый съедаемым его телесным жаром. Про гостя он тут же забыл.

Спустя пару дней Ванюшкин появился в Алесиной квартире снова, предусмотрительно подгадав, когда ее не было дома. Гарик был один, поэтому позволил втянуть себя в разговор. То ли, чтобы заинтересовать влиятельного издателя, то ли просто потому, что больше ему было не с кем посоветоваться, Валентин Ванюшкин неожиданно и рассказал своему собеседнику о картине Шагала, которая якобы досталась ему в наследство от умершего друга детства. Рассказал и даже сбегал за полотном домой, в квартиру матери, чтобы доказать, что это не пустая фантазия, не писательский вымысел.

Прекрасно разбирающийся в искусстве Гарик понял, что нашел золотую жилу. Он сразу решил, что купит картину с достаточным дисконтом, чтобы на ней удалось заработать. Других каналов сбыта у провинциала Ванюшкина, не обзаведшегося в Москве никакими связями, кроме доморощенных писателей, все равно не было.

Правда, на условия, предлагаемые Павлом Горенко, Ванюшкин очень долго не соглашался, надеясь сорвать на картине солидный куш. Но Павел не торопился, зная, что в подобной игре всегда побеждает тот, у кого больше терпения.

Их торг по поводу цены Шагала шел почти полгода. За это время Гарик охладел к Алесе, перестал приезжать в Витебск, уговорил Ванюшкина перевезти ценное полотно в Москву и сдать на хранение в банковскую ячейку. По иронии судьбы, располагалась она там же, где хранила своего Фаберже и Эсфирь Григорьевна Галицкая.

Параллельно Ванюшкин не отставал от Гарика, пытаясь убедить его издать свои творения в издательстве «Ирбис». Но Горенко стоял, как скала, объясняя, что не принимает подобных решений и что нужно выходить на главного владельца фирмы — злого и неприступного Илью Галицкого.

— А у него жена есть? — как-то спросил Ванюшкин во время очередной встречи.

— Есть, — немного удивился Гарик. — А почему ты спрашиваешь?

— Потому что в таком деле лучше действовать через женщин, — туманно объяснил писатель и попросил Гарика познакомить его с Миленой Галицкой.

Павел Горенко знакомить наотрез отказался, но все-таки пригласил жену друга на одну из литературных выставок, издали показал ее Ванюшкину и, что называется, умыл руки. Внешний вид и обходительность писателя не оставили Милену равнодушной, как и рассчитывал Вольдемар Краевский. Он втерся в доверие, влюбил Милену в себя и вынудил организовать ему, Вольдемару, встречу с великим и ужасным Галицким.

Милена, впрочем, обратилась за помощью к тому же Гарику, но из любого свинства, как говорится, можно вырезать кусок ветчины, поэтому Гарик, взамен на обещание отправить Галицкого на собрание писателей в Новогиреево, выбил-таки с Валентина обещание продать Шагала.

Сделка была назначена на следующий день после того, как Галицкий приедет на встречу. Вечером того же дня Валентин Ванюшкин забрал картину из банковского хранилища, а Гарик снял со своего счета все деньги, которые должен был отдать за Шагала.

Однако, когда на следующее утро Гарик приехал к Ванюшкину, он нашел дверь открытой, а писателя убитым. Превозмогая дурноту и страх быть застигнутым, Гарик обыскал квартиру, пытаясь найти полотно, однако того нигде не было. Шагал пропал бесследно.

* * *

Галицкий смотрел на Гарика как на невиданное доселе насекомое. Они сидели в кафе аэропорта, регистрация на рейс давно закончилась, да и самолет, похоже, уже улетел, но до этого никому из собеседников не было никакого дела.

Галицкий чувствовал, как спадает поселившееся внутри напряжение. Нет, сидящий перед ним Гарик, жалкий, с дрожащей улыбкой Гарик, рассказывающий о том, как он фактически подложил под Вольдемара Краевского жену своего лучшего друга, пытался провернуть махинацию с ценным полотном, использовал и бросил Алесю Патранцову, по-прежнему не был похож на того Павла Горенко, которого Галицкий знал большую часть своей жизни. Это был другой человек, слабый, подлый, трусливый, но, слава тебе господи, не убийца.

В то, что Гарик не убивал писателя, Галицкий поверил сразу. Он и сам не мог сказать, откуда исходила его убежденность в том, что его партнер не совершал преступления. Ему просто хотелось расставить все точки над i по остальным эпизодам, в которых волею злой судьбы они все трое оказались замешаны.

— Так, с Краевским все понятно, — сказал он, когда Гарик закончил свой рассказ на том, что нашел писателя мертвым. — Теперь давай рассказывай про Витебск.

— Как же понятно, — возмутился Гарик, — как раз ничего не понятно. Кто-то же его все-таки убил и забрал картину.

— Это пусть полиция разбирается, — сообщил Галицкий сухо. — Нет мне никакого дела ни до писателя, ни до картины. Я лишь стараюсь обезопасить своих близких и сохранить свой покой, насколько это возможно. Ты, кстати, деньги куда дел?

— Какие деньги?

— Свои. Которые снял со счета для покупки картины и исчезновение которых заметила Ольга. Ты ж картину так и не купил, а деньги где?

— А… Дома. Я их собирался обратно в банк отнести, но из-за поездки в Витебск не успел. Вернусь из Берлина — отнесу. Деньги в сейфе, квартира на охране, никуда не денутся.

— Рисковый ты парень, я погляжу, — Галицкий хмыкнул. — То есть дом в Лондоне ты покупать передумал?

— Какой дом? — не понял Гарик.

— Ольга узнала, что ты снял деньги со счета, и нашла у тебя буклет по лондонской недвижимости. Кстати, на этом основании она сделала вывод, что ты решил ее бросить.

— Да не собирался я покупать никакой дом, — еще сильнее удивился Гарик. — Деньги я на Шагала снял. А буклет какой-то дома, может, и валяется. Вот Ольга и надумала себе. Ты ж ее знаешь, у нее страхи впереди нее бегут.

— Ладно, вернемся к нашим баранам. Точнее, твоим. Тебя в Витебск-то чего вдруг понесло?

— Я испугался, — признался Гарик. — Когда я понял, что Краевского убили, а картину украли, то мне стало страшно, что о нашем знакомстве узнают, и я окажусь главным подозреваемым. Ты же поверил, что я убил писателя из-за картины. И все остальные могли поверить. Никто, кроме Алеси, не знал, что мы знакомы, а Алеся была на меня зла, поэтому после того, как известие об убийстве достигло ее ушей, вполне могла захотеть меня подставить. Я решил отправиться в Витебск, помириться с ней, хотя бы на время, а заодно проверить ее информацию по Дзеткевичу. Тебе я свою поездку так и объяснил, да и для всех окружающих повод был весьма солидным.

По словам Гарика, он приехал в Витебск в районе десяти вечера и сразу поехал в квартиру к Алесе, где, не без приятности, провел ночь. Алеся сначала держалась холодно, но растопить ее сердце любовнику все-таки удалось. Правда, про Дзеткевича и его делишки она наотрез отказалась говорить, сообщив, что поезд ушел. Но Дзеткевич Гарика, по большому счету и не интересовал, он был уверен, что, приехав назавтра в «Лiтару», сам во всем разберется.

Гораздо важнее было понять, что Алеся думает про убийство своего соседа, но она лишь охала, жалела несчастную Наталью Ванюшкину, потерявшую сына, и, похоже, никак не связывала Павла Горенко со случившимся. Впрочем, про переговоры по картине она ничего не знала, как и о самом подлиннике Шагала. В ее представлении несчастный Валька был знаком с Горенко, пытался через него издать свои литературные шедевры, но не преуспел в этом, на чем их контакт и закончился. Гарик против такой версии не возражал и совершенно успокоился.

Для себя он решил, что немного подыграет Алесе, притворившись, что их роман снова в самом разгаре, а когда убийство будет раскрыто или хотя бы сойдет на нет шумиха, поднятая вокруг него, он снова бросит свою назойливую любовницу, теперь уже насовсем.

Проснувшись утром, Алеся уехала на работу, а Павел немного задержался в ее квартире, поскольку уснул, утомленный ночными утехами. В «Лiтару» он приехал лишь к полудню, убедился, что Дзеткевича нет на месте, и только успел увидеть «левую» кассу и запросить все документы у бледной и дрожащей бухгалтерши, как в магазин приехали сотрудники милиции с сообщением об убийстве Алеси.

Гарик снова запаниковал. Впрочем, в магазине все были уверены, что он прибыл к ним прямо с дороги, в доме Алеси его никто не видел, поэтому он сообщил сотрудникам правопорядка, что только-только приехал из Москвы. Ему поверили, потому что причин подозревать респектабельного и уверенного в себе господина Горенко ни у кого не было.

— То есть ты не был в тот день в Здравнево? — на всякий случай уточнила Ганна.

— Не был, разумеется. На хрена мне было туда ехать? После ухода Алеси я примерно часа полтора поспал, потом принял душ, позавтракал, выпил кофе и спустился в машину, захлопнув дверь. Поверьте, у меня не было ни малейшего повода ее убивать. Я собирался съездить в магазин, выполнить для отвода глаз задание, ради которого я поехал в командировку, ночь снова провести у Леськи, а с утра уехать в Москву. Ее смерть внесла коррективы в мой план, я понимал, что, если уеду вечером того же дня, то это будет выглядеть подозрительно. Да и темные делишки Дзеткевича я к тому моменту уже действительно обнаружил, с ним нужно было разобраться до конца, поэтому, дав показания, отправился снимать гостиницу. Мне нужно было остаться одному, чтобы понять, кто и за что убил Алесю. По всем моим прикидкам выходило, что это Дзеткевич. Мне лично это ничем не угрожало, поэтому я лег спать довольно рано и проснулся лишь от твоего, Илюха, звонка. Ты психовал, что Ганну ударили по голове, и требовал, чтобы я поехал к ней в больницу. Я так и сделал. Ночью ты приехал, так что все остальное происходило уже на твоих глазах. Клянусь, я не убивал Алесю, и на Ганну я тоже не покушался.

— Со мной все понятно. На меня напал Дзеткевич, — нетерпеливо сообщала Ганна. — Ты рассказывай, что дальше было.

— Ничего, — Гарик недоуменно смотрел на нее.

— А Наталья Ванюшкина? Ты узнал, что я ходила на встречу с ней, быстро собрался уходить из нашего номера, а через полчаса Наталью убили.

— Это никак не связано, — возразил Гарик и молитвенно приложил руки к груди. Белые холеные пальцы снова зашевелились, как черви. Ганну передернуло. — Я ушел, потому что на вас было написано, как вам не терпится остаться наедине, и поехал в «Лiтару», ждать Дзеткевича. Ни про какую Наталью я ничего не знаю. Я ее даже не видел никогда.

— А это не ты звонил Дзеткевичу, что его собираются арестовать? В результате он сбежал в Минск, и мы нашли его практически чудом? — прищурился Галицкий.

— Детьми клянусь, не я. Зачем мне было это делать? Илья, Ганна, поверьте мне. У меня такое чувство, что меня кто-то специально подставляет. Хочет свалить на меня все эти убийства. Но я не виноват. Честное слово. Я не знаю, как вам это доказать, но не виноват я. — И Гарик, не выдержав, заплакал, закрывая лицо руками.

Галицкий без тени сочувствия холодно смотрел на него. Ганна, обладавшая более мягким сердцем, засопела.

— В твоих словах, что тебя пытаются обвинить в убийствах, что-то есть, — помолчав, признал Галицкий. — Остается только понять, кому ты насолил настолько, что тебя хотят посадить в тюрьму пожизненно. Если мы это поймем, то, пожалуй, попутно найдем их обоих.

— Кого их? — не поняла Ганна, а Гарик отнял руки от лица и уставился на друга с внезапно вспыхнувшей надеждой.

— Картину Шагала и убийцу, — спокойно ответил Галицкий. — Вот что, Павел, — Горенко передернулся от такого обращения. Со времен их юности друг не звал его иначе как Гарик. — На самолет ты уже опоздал, так что в Берлин, пожалуй, не полетишь.

— Я могу купить билет на другой рейс.

— Нет, этого мы делать не будем. Берлинских партнеров я предупрежу. Нам нужно разобраться со всем, что происходит. Так что езжай домой и жди моего звонка. Я сейчас посоветуюсь со своими знакомыми в МВД. И после этого примем решение, что делать дальше. Ты, конечно, подонок, но вешать на тебя три убийства, которые ты не совершал, я в память о нашей былой дружбе, не позволю.

— Ты меня уволишь?

— Если честно, пока не думал об этом. Были дела поважнее. Доверять тебе, как раньше, я, конечно, уже не смогу. А работать… Черт его знает… — Гарик затравленно смотрел на него.

— Да, и еще, постарайся найти список участников встречи в Новогиреево. Мне кажется, что пришло время познакомиться с господами писателями поближе.

— Ты думаешь, Вальку убил кто-то из них? — спросила Ганна.

— Я понятия не имею, кто убил Вальку, — честно признался Галицкий, — но вся эта история мне уже порядком надоела и совсем не нравится.