Вся эта история уже порядком поднадоела. Все пошло не так, как должно было пойти. В какой момент ситуация начала выходить из-под контроля? Скорее всего, когда в дело вмешалась бабка. Убивать бабку вовсе не входило в первоначальные планы. Она была ни в чем не виновата, если только в том, что не вовремя оказалась на лестнице. Или не нужно было трогать эту проклятую Алесю? Ведь конечная цель была уже достигнута, а побочное моральное удовлетворение, боже мой, да разве оно может иметь значение, когда речь идет о миллионах?

Отражение в темном зеркале скептически усмехнулось, слегка скривив угол рта. Негоже лгать себе… Совсем негоже. Моральное удовлетворение от победы над растоптанной гадиной — превыше всех денег мира. Изумление в глазах проклятой девчонки, сменяющий его страх узнавания, ужас перед неминуемой расплатой… Что может быть лучше?

Эта сладкая отрава свершившейся мести… Вкусив ее один раз, так тяжело остановиться, чтобы не хотеть ее снова и снова. Не зря говорят, что месть сродни наркотику. Но нельзя подсаживаться на иглу мщения. Нужно спокойно доделать то, что запланировано, и жить, лишь изредка позволяя сладостным воспоминаниям выбираться из закоулков памяти, вызывая дрожь экстаза. Слышать звучание струн, перебираемых Мнемозиной, вкушать нектар, пить его прохладу, улыбаться своим потаенным мыслям, зная, что заслуженное наказание свершилось.

Вот только…Отражение в зеркале чуть нахмурило брови. Почему оставленный след не привел к Павлу Горенко? Вернее, привел, не мог не привести, но совершенно безрезультатно. Как так получилось, что из аэропорта он вернулся домой? Он никак не должен был туда возвращаться, потому что на этом, пожалуй, строилась вся схема.

В Белоруссии расследование должно было взять след Дзеткевича, и тогда Горенко улетел бы в Берлин. Если бы Дзеткевичу удалось быстро выкрутиться, тогда арест неминуемо ждал бы Горенко. Третий вариант не был предусмотрен в схеме, которая теперь дала неожиданный сбой.

До этого момента все шло хорошо, даже несмотря на бабку. Бабка как раз вписывалась в схему. Схему идеального преступления. Отражение в зеркале подмигнуло само себе и подняло бокал в приветственном салюте. Кроваво-красное вино плеснулось на стенки, оставляя масляный след. Хорошее вино должно оставлять такой след на стекле, густой, жирный, тягучий. Иначе оно не может считаться хорошим.

Когда-то, отражение снова усмехнулось, не приходилось разбираться в дорогом вине или отличать односолодовый и купажированный виски. Тогда и мясо-то было просто мясом, а не мраморной говядиной, олениной или филе аллигатора. А еще чаще — дешевой бумажной колбасой, которая, полежав сутки в холодильнике, покрывалась склизким налетом и зеленела, и ее приходилось отваривать в круто просоленной воде, чтобы не отравиться.

Много лет прошло с тех пор, а нет-нет, да и всплывают воспоминания, имеющие стойкий привкус отваренной колбасы и макарон по-флотски. Хорошо, что время необратимо. Хорошо, что оно спешит вперед, тикая, как будто шаркая по асфальту спадающими тапочками. Осталось пройти еще немного, до поворота, за которым откроется много-много тумана, запаха торфа с болот, капель воды, висящих в набухшем воздухе, который, кажется, можно погладить, погрузить в него пальцы, сжать кулак, сминая сырую свежесть.

Зеркало, в котором виднелось отражение, тоже запотело, подернулось дымкой от близкого горячего дыхания. Сквозь пелену виднелись смутные очертания будущей жизни, тихой, ароматной, аристократичной, неспешной, как классический английский чай. Его можно будет пить каждый день в кафе неподалеку от Тауэра. Обязательный «файф-о-клок» входил в представление о счастливом будущем, в котором не было места сомнениям, обидам и ненависти.

Осталось сделать совсем чуть-чуть. Самолет должен подняться в воздух завтра, в пятнадцать сорок пять по московскому времени. А это значит, что до свободы, настоящей свободы, осталось чуть более суток.

Щелкнул замок на маленьком кейсе, бережно уложенном на туалетный столик в роскошном гостиничном номере. Дыхание участилось от волнения перед тем, что лежало внутри и вот-вот должно было явиться на свет. Дрожащие руки извлекли на свет детскую подзорную трубу с намотанным на нее холстом, чтобы не разбились объективы. Первый слой холста был отброшен в сторону с легкой небрежностью. Над вторым пальцы невольно затрепетали, разворачивая, а затем смахнули дымку с зеркала, в котором послушно отразились маленькие дома красного кирпича, остроугольные, уходящие в небо крыши и парящие над ними люди в белых и черных одеждах.

«А вы не из Витебска?» — Говорят, что в последние годы своей жизни именно такой вопрос задавал всем встреченным незнакомцам Марк Шагал. И сейчас в зеркале, чуть качаясь в неверном свете, бьющем из занавешенного окна, отражался прекрасный Витебск, визитная карточка великого художника. Пропуск в беззаботную новую жизнь.

В этом крылась насмешка судьбы. Падение в ад, мучения и боль, боль, боль, от которой, казалось, не было спасения, начались именно в Витебске и им же и заканчивались. Жизнь совершила виток и перешла на более высокий уровень. Кажется, так гласила марксистско-ленинская философия, изучаемая на втором курсе театрального института. Боже мой, как давно это было.

Отражение со вздохом отставило в сторону пустой бокал и начало аккуратно оборачивать бесценный холст вокруг подзорной трубы. На таможне тщательно упакованная игрушка не вызовет подозрений. И даже если придется провести пару-тройку неприятных минут, сдавая чемодан при регистрации на рейс, они ничто, по сравнению с предстоящей вечностью, наполненной богатством и безмятежностью.

И все-таки в глубине души царапало беспокойство от того, что Павел Горенко вернулся домой. Нет, он никак не должен был этого делать. Отражение достало мобильный телефон, дешевый пластмассовый телефон, купленный за шестьсот рублей в переходе метро. Господи, сколько лет не приходилось спускаться в метро? Пятнадцать? Двадцать. Сейчас им пришлось воспользоваться, так как брать машину было опасно. Машина, как маячок, могла привести к нынешнему укрытию. А этого допустить нельзя. Никак нельзя.

Сим-карта была предусмотрительно приобретена с полгода назад у таксиста и навести на след никак не могла.

Набрав номер, который также предусмотрительно был узнан заранее, отражение вытянуло губы, напрягло горло, меняя голос до неузнаваемости, так, как учили в театральном институте, и быстрой скороговоркой сообщило все, что знало об участии Павла Горенко в убийстве Валентина Ванюшкина в Москве и Алеси Петранцовой и Натальи Ванюшкиной в Витебске.

Именно этим же голосом звонили Адрыяну Дзеткевичу, вынуждая его броситься в бега, чтобы привлечь к себе внимание белорусской милиции. Что ж, та уловка отчего-то не сработала, значит, вторая попытка будет удачнее.

Из трубки задавали какие-то вопросы, но отвечать на них было уже лишним. Извлеченную из телефона симку спустили в унитаз, сам телефон закопали в кадку со стоящим в спальне гостиничного номера фикусом. Все. Теперь оставалось только ждать завтрашнего рейса. Вдвоем с Шагалом.

* * *

Москва казалась, нет, не безлюдной, конечно, но изрядно поредевшей. Используя выходные перед Днем Победы, народ разъехался по загородным домам и просто дачам, отправился на набирающие популярность экскурсии по России или к морю, еще не очень теплому, но все равно маняще прекрасному. Поток машин поредел, пробки растаяли, и даже развеявшиеся неожиданно тучи открыли небо, голубое, весеннее-весеннее, распахнутое навстречу надвигающемуся лету.

Ганна и Галицкий неспешно брели по бульвару, взявшись за руки. Чуть впереди лихо катил на новых, только что купленных роликах Вова.

— Что ты решила по поводу переезда? — спросил Илья, искоса любуясь подставленным ветру, нежным профилем Ганны. И как он жил без этой женщины последние унылые годы?

— Конечно, я перееду, — Ганна повернулась к нему и улыбнулась, чуть застенчиво, но счастливо. — Я и сама не знаю, как я жила без тебя все эти годы.

Он засмеялся, радуясь совпадению их мыслей.

— А своему крокодилу ты позвонила?

— Какому крокодилу?

— Гене…

— Ты хочешь знать, сообщила ли я Геньке, что с ним расстаюсь? Нет, мне кажется, что такие вещи не говорят по телефону.

— То есть ты все-таки собираешься домой? — В голосе Галицкого прозвучало разочарование.

— Илья, — Ганна покрепче сжала его руку. — Конечно, я собираюсь вернуться домой. Мне нужно поговорить с Генькой, рассказать о переменах в моей жизни маме и папе, уволиться с работы. С работ… Да и учебный год Вовке нужно закончить. Так что потерпи до начала июня, и мы приедем, обязательно приедем.

— Ганна, если тебя волнует, что я женат, то мы с Миленой разводимся и… — Она снова сжала его руку.

— Меня ничего не волнует, Илюша. Вернее, если честно, меня волнует, как встретит меня Эсфирь Григорьевна и как я расскажу про тебя родителям. И все.

— К Эсфире Григорьевне мы с тобой идем сегодня вечером. Съездим с Гариком к следователю, все расскажем и отправимся к маме пить чай с пирогами. Она уже и тесто поставила. А твоим родителям про меня рассказывать не надо.

— В смысле?

— Я сам про себя все расскажу.

— Ты что, собираешься со мной? Ко мне?

— Да. Во-первых, тебя ни на минуту нельзя оставлять без присмотра. Ты или труп найдешь, или по голове получишь. А во-вторых, должен же я попросить у них твоей руки.

Ганна подставила зардевшееся лицо солнцу. Она вспомнила моря слез, пролитые из-за мужчины по имени Илья Галицкий, тысячи бессонных ночей, проведенных в мыслях о нем, мамины переживания по поводу того, что внук растет без отца, немного укоризненный взгляд папы, пересуды подруг и коллег. Ни дня в своем прошлом не согласилась бы изменить она. Потому что весь пройденный ею путь, трудный, горький, болезненный, оказался дорогой к счастью, затапливающему сейчас целиком, с головы до пяток.

— Мама, папа, смотрите, как я умею… — Мимо в крутом пируэте промчался Вова, покачнулся, но не упал, сохранил равновесие и снова лихо развернулся, показывая свое мастерство. Круглая мордашка под непокорным чубом волос сияла восторгом.

— Классный у нас с тобой парень получился. И знаешь что, — Галицкий прищурился и смотрел на Ганну с легкой подначкой. — Я делаю тебе заказ. Думаю, нам нужна девочка.

— Девочка?

— Дочка. Три сына у меня уже есть. Для разнообразия хотелось бы подержать на руках дочь. И чтобы была умная, как папа, и красивая, как мама.

— А мама, значит, неумная, — слегка обиделась Ганна. — Ты, Галицкий, гендерный шовинист, не признаешь женского равенства.

— Все-все, сдаюсь, — он шутливо поднял руки вверх. — Мама у нас умная, красивая, самостоятельная, равноправная и…

Продолжить ему помешал телефонный звонок.

— Да, Гарик, — Галицкий внутренне чертыхнулся от того, что назвал друга привычным прозвищем. — Да, Павел, — чуть суше повторил он. — Я поговорил со своим знакомым из МВД. Сегодня в шестнадцать часов нас ждет следователь. Что-о? Погоди, я ничего не понимаю.

Некоторое время он внимательно слушал, что говорит сбивчивый, взволнованный голос в трубке, совсем непохожий на привычный голос Павла Горенко.

— Ну, адвоката я тебе сейчас отправлю. Но я ничего не понимаю. Этого не должно было быть. Что? Оперативные данные? Какие, к черту, данные… Да не перебиваю я тебя, слушаю.

Он снова помолчал, впитывая получаемую из телефона информацию. Вид у него стал задумчивым и каким-то сердитым. Ганна внимательно смотрела на него, понимая, что случилось что-то нехорошее.

— Я услышал тебя, Гарик. Адвоката пришлю. Над тем, что ты сказал, подумаю. И да, хорошо, что ты позвонил именно мне.

— Что? — пытливо спросила Ганна, когда он опустил руку с телефоном и начал, сопя, засовывать его в карман джинсов. — Что случилось, Илюша?

— Гарика арестовали.

— Как? За что?

— По подозрению в убийстве трех человек. Кто-то сообщил в полицию, что Гарик знал про картину Шагала и провел ночь перед убийством у Алеси Петранцовой. Ну и остальные детали его малославной в последнее время биографии.

— Кто сообщил?

— Думаю, что настоящий убийца. Впрочем, и это еще не все. Когда утром Гарик приехал домой, то решил, пользуясь свободным временем, все-таки отнести приготовленные для покупки картины деньги обратно в банк. Чтобы не держать их дома на случай возможного обыска, если следователь, к которому мы собрались, ему бы не поверил. Деньги, как ты помнишь, лежали в сейфе.

— Я не помню, потому что не знаю. Это Гарик так говорил, — уточнила Ганна, во всем предпочитавшая точность.

— Так вот, деньги пропали.

— Как пропали? — почему-то шепотом спросила Ганна.

— Не знаю, как. В сейфе их не оказалось. И это наводит меня на кое-какие мысли.

— Какие мысли? Илья, что ты придумал? — Ганна тормошила Галицкого за руку, пугаясь его взгляда, ставшего вдруг чужим, страшным.

— Подожди. Пожалуйста, подожди, Мазалька, — вдруг попросил он, высвобождая руку. — Мне нужно немного подумать. Кажется, я знаю, кто убил Валентина, Алесю и Наталью. Только все это немного… неожиданно. Да. Остается неясным, откуда убийца знал про Ванюшкина. Но это мы сейчас уточним. Это как раз проще простого.

Ничего не понимающая Ганна, как зачарованная, смотрела, как он снова вытаскивает телефон и набирает какой-то номер.

— Это я, — сказал он, когда ему ответили. — Да и тебе не хворать. Слушай, я звоню по делу. Ответь мне, пожалуйста, кто-то знал, что ты изменяешь мне с Вольдемаром Краевским? Милена, оставь, пожалуйста. Мне нет никакого дела до своих рогов. Пожалуй, я даже ношу их с радостью, потому что они сделали меня свободным и наконец-то счастливым. Речь не о твоей измене, а о том, кто про нее знал, понимаешь? Это очень важно. От этого, пожалуй, зависит жизнь человека. Не торопись, вспомни, с кем ты обсуждала, что у тебя появился любовник. Или, может, вы когда-то встречались где-то, ты, он и кто-то еще?

Он внимательно выслушал ответ, бросил короткое: «спасибо» и отключился.

— Что ж, теперь все сходится, — пробормотал он. — И если я прав, то мне нужна еще кое-какая информация.

Он снова набрал номер. Ганна, изнывая от любопытства, топталась рядом с ним.

— Привет, Сашок, — сказал он. — Не в службу, а в дружбу. Ты можешь поднять для меня информацию? Негласно, разумеется. Мне нужно знать, нет ли среди пассажиров рейсов, вылетающих в Лондон, человека с фамилией Горенко? Даты? — Он немного подумал, — думаю, сегодня-завтра. Позже уже не имело бы смысла. Спасибо. Я жду.

— Гарик собирался улететь в Лондон? — спросила Ганна. — Не в Берлин, а в Лондон?

— Погоди, Мазалька. — Он вдруг обнял ее и закружил по весеннему бульвару, в порыве каких-то необъяснимых эмоций. — Рано еще делать выводы. Совсем скоро мы все узнаем и тогда решим, что же нам, собственно говоря, делать.

— Ты обещал Гарику адвоката, — напомнила Ганна.

— Ах, да, адвоката. Сейчас позвоню. Хотя, — он на мгновение остановился, набирая номер, — хотя, если я прав, то Гарику, скорее всего, потребуется не адвокат, а хороший невролог. Даже психиатр.

— Когда ты говоришь загадками, я тебя ненавижу, — сообщила Ганна.

— Нет, ты меня любишь. Причем давно. Вот что, поехали к маме. Будем собирать штаб и вырабатывать стратегию поимки убийцы.

— Так убийца-то кто?

— Скоро узнаешь. — И Галицкий снова загадочно улыбнулся.

* * *

Ганна чувствовала легкое дежавю. Как и вчера, они снова ехали в аэропорт, чтобы найти картину Шагала и убийцу трех человек. Следователь, расследующий дело, которого они вчера пригласили пить чай с воздушными пирожками и удивительной красоты тортами, делом рук Эсфири Григорьевны, и которому за чашкой чая рассказали все, что знали, сидел на заднем сиденье, машина с полицейским сопровождением ехала следом.

— А если вы все-таки ошиблись? — спросил следователь. — Вы меня простите, Илья Владимирович, но ваши выводы построены на очень шатких основаниях.

— У вас есть какие-то другие?

— Нет.

— Тогда все, чем вы рискуете, проверяя мою версию, это потерянное время. К нужному нам человеку подойду я, вопросы задам тоже я, вам останется лишь посмотреть на реакцию. А таможня имеет право попросить открыть чемодан без объяснения причин. Даже если мы не найдем то, что ищем, хотя я убежден, что найдем обязательно, просто извинимся, и чемодан уедет на погрузку, а человек пройдет в зону отлета. Все.

— То есть ты не уверен, что вычислил правильно? — робко спросила Ганна.

— Я уверен. Потому что если зверь выглядит, как собака, ведет себя, как собака, и лает, как собака, то это собака. Все сошлось именно на этом человеке. Все кирпичики встали на место, все зубчики в механизме легли в нужные пазы. Вы что, сами не видите?

— Это так чудовищно, — Ганна обхватила себя руками за плечи, хотя день был теплым. Настоящий майский день накануне Дня Победы. Символично, что Илья, ее Илья победит именно сегодня. Илья. Победитель.

С трудом найдя свободное место на парковке, они, поглядывая на часы, вбежали в зал вылета. Мягко закрылись стеклянные двери за спиной, отрезая путь назад. Регистрация на нужный им рейс в Лондон была еще закрыта, но у стоек уже толпились нетерпеливые туристы. Именно туристы. Люди, отправляющиеся в Лондон по делам, приезжают позже, когда открываются стойки бизнес-класса.

Ганна вдруг с непонятно откуда взявшимся сожалением подумала о том, что никогда не летала бизнес-классом.

— В свадебное путешествие полетим, возьму билеты в бизнес-класс, — шепнул ей Илья, и она в очередной раз подивилась тому, насколько в унисон были настроены их мысли. — Хотя ничего там особенного нет. Места побольше и подушку выдают да вино наливают. Эка невидаль.

Ганна никогда не видела человека, которого им предстояло высмотреть в толчее аэропорта, и благодарила судьбу, что это вновь любимое ею Шереметьево. Толчея была весьма условной. Она нервничала, от напряжения, которое не отпускало ни на минуту, ее знобило, даже кончик носа похолодел.

— Будь добра, принеси кофе.

— Что? — Ганна с изумлением смотрела на Галицкого, разместившего их группу чуть в сторонке от нужной им стойки. — Какой кофе? Ты с ума сошел? А если пропустим?

— Не пропустим, — он успокаивающим жестом погладил ее ладонью по щеке. — Сходи за кофе, Мазалька. Согреешься, да и нам принесешь. До открытия регистрации еще минут пятнадцать, так что не бойся, мы все успеем.

Уже был выпит кофе, оказавшийся вкусным и горячим, первые туристы потянулись к стойкам, за которыми расположились строгие девушки в фирменных нарядах известной мировой аэрокомпании, первые чемоданы торжественно поплыли по транспортерной ленте, но ничего, стоящего внимания, так и не произошло. Вдруг снова разошлись стеклянные двери, пропуская очередную горстку прибывших: мужчину в строгом черном плаще, молодую пару в рваных джинсах и коротких кожаных куртках, полную, но ухоженную даму «за сорок с хвостиком», семейную пару с ребенком на руках, еще одну даму с аккуратной седой стрижкой.

Ганна скорее почувствовала, чем увидела, как напрягся стоящий рядом Галицкий, и с интересом уставилась на багаж вновь прибывших пассажиров. Мужчина в плаще нес объемный пухлый портфель, молодая пара по рюкзаку, полная женщина везла за собой огромный чемодан на колесиках, седая дама — аккуратный чемодан поменьше. В руках у нее был кейс, увидев который, Ганна больше не отрывала глаз. Именно в таком кейсе, как она понимала, и мог перевозиться украденный Шагал.

Галицкий что-то тихо сказал следователю, сгруппировался, как барс перед прыжком, и двинулся навстречу вошедшим. Ганна устремилась за ним, чтобы ничего не пропустить. Мимо седой дамы с чемоданом Илья прошел, не останавливаясь, и Ганна даже хотела потянуть его за рукав, но не успела. Он тронул за плечо полную даму, неотрывно смотревшую на табло вылета, видимо, ища номер своей стойки, мягко, но настойчиво принял у нее ручку чемодана и тихо сказал:

— Здравствуй, Оля!

Ольга Горенко в смятении и ужасе смотрела на него. Паника, ненависть и отчаяние как пламя вырывались из ее больших, окаймленных пушистыми ресницами глаз, медленно наливающихся слезами.