Ольга Горенко всегда была ревнива, правда, в молодости одолевающих ее демонов удавалось держать под контролем. Муж обожал сына и дочь, не раз говорил о том, что семью создают один раз и на всю жизнь, свои походы «налево» от жены тщательно скрывал и всячески осуждал своего друга Галицкого, бросившего сначала одну жену с ребенком, потом вторую, платящего дань на третьего сына, родившегося у какой-то подруги по переписке (как будто детей можно сделать по переписке, смешно, ей-богу), а вскоре после этого женившегося в третий раз.

Павел основательно и добротно строил семейный быт. По мере роста доходов от стабильно развивающегося бизнеса он перевез семью в новую квартиру, выстроил отличный загородный дом, купил жене приличную машину, не скупился на бриллианты и меха. Отдыхать Горенко ездили не в какие-то там Турции-Египты, а в Канны, на Мальту, Карибы, в Ниццу. Ольга вращалась в светских кругах и ни разу не пожалела о том, что практически сразу после свадьбы ушла с работы и стала домохозяйкой.

Давным-давно она окончила театральный институт, потому что с детства мечтала стать актрисой. Училась она неплохо, хотя больших талантов не выказывала. Лучше всего ей удавалось имитировать голоса других людей, а также животных и даже птиц, но для блистательной артистической карьеры этого было маловато, находиться на вторых ролях, играть «кушать подано» — было не для нее. Слишком амбициозной она была, слишком завышенные требования предъявляла к жизни и успеху.

Она никогда не скрывала, что мечтает жить за границей. Ольга грезила небольшим уютным домиком, скрытым в английских холмах. Туман, сырой воздух, запах мокрой травы, плачущие на ветру деревья для нее были обязательными атрибутами покоя и безмятежности. Старшего сына Горенко учили в Англии, и не было для Ольги более счастливых мгновений, чем проснуться утром в старой английской гостинице, распахнуть окно, устремленное в долину, и вдохнуть влажный воздух, ощущая, как капельки воды напитывают легкие.

Она думала о том, что, когда Гарик выйдет на пенсию, они все-таки смогут позволить себе тихую уединенную жизнь где-нибудь в Озерном крае, Чевиот-Хилсе или Йоркшире. Муж ее мечты не поддерживал, но и не разрушал.

Примерно год назад Ольга стала замечать неладное. В глазах вялого, словно навсегда уставшего Гарика стал появляться непонятный огонь. Он никогда не был полным, наоборот поджарым и жилистым, но тут еще больше похудел, начал бегать по утрам, придирчиво разглядывать себя в зеркале и по вечерам уединяться в кабинете, запаролив вход в стоящий там компьютер.

Если бы он стал позже приходить домой, Ольга и то паниковала бы меньше. Но муж приезжал в семь часов, равнодушно ужинал и уходил в кабинет, где просиживал по нескольку часов, уставившись в скайп и что-то бормоча. Из-за тщательно закрытой двери Ольге было не слышно, с кем он разговаривал, но она не сомневалась — с любовницей. Причем на этот раз все очень серьезно.

А еще Павел Горенко все время ездил в Витебск. Ни один до этого открытый в других городах магазин не требовал столь частых визитов и пристального внимания, как этот. В чемодан перед поездкой (она покопалась в нем как-то, пока Гарик был в ванной) клалось чуть больше бритв и галстуков, трусы в дурацких красных сердцах (Ольга никогда не видела у мужа таких трусов и точно их не покупала) и — о ужас — целая лента презервативов.

Соперница жила в Витебске. Это Ольге было очевидно. Изучив страницу мужа в социальной сети, Ольга нашла всех его «френдов», имеющих отношение к Белоруссии и внимательно изучила теперь уже их страницы в Интернете. Вызвавшую поначалу ее сильные подозрения Аксану Геут она быстро исключила из списка потенциальных соперниц, поскольку та везде позировала в обнимку со своим парнем, а вот Алеся Петранцова в любовницы Гарика подходила по всем статьям.

Высокая, статная, брызжущая здоровьем красавица с молодым сильным телом, она размещала на своей странице дурацкие статусы про страстную любовь, печаль от разлук, мучения от того, что отношения с самым близким человеком нужно держать в тайне, размещала зашифрованные в стихах, песнях и афоризмах послания любимому. Так соперница была идентифицирована, а нанесенная ею рана в сердце больше не заживала, а саднила и кровоточила.

Ольга как с цепи сорвалась. Она закатывала Гарику скандалы, следила за ним, подслушивала под дверьми, плакала, не спала ночами, перестала следить за собой. Гарик в ответ отдалялся все больше и больше, ездил в Витебск все чаще и чаще, и Ольга начала подумывать о том, чтобы покончить с собой.

Не то чтобы у нее не было подруг, с которыми можно было бы наплакаться вволю. Ей просто было стыдно признаться в том, что ее, стареющую и стремительно теряющую привлекательность, больше не хочет муж. Она не могла заставить себя признаться кому-то, что они с мужем не были близки уже почти восемь месяцев, и лишь однажды, в каком-то безумном порыве, который позже не могла объяснить, выплеснула свои страдания Милене Галицкой, случайно встреченной в торговом центре.

— Как живешь? — безучастно спросила Милена, которой, в общем-то, не было никакого дела до чужой жизни, а Ольга разрыдалась в ответ и начала бессвязно лепетать о проклятой Алесе, ее белокурых косах и наглых попытках увести чужого мужика.

Милена усадила ее в кафе, заказала кофе и коньяк, внимательно выслушала, протянула пакетик с бумажными салфетками и закурила, жадно затянувшись ароматным сигаретным дымом.

— Ну и что? — спросила она, жестко глядя Ольге в лицо. — Из-за чего эта вселенская скорбь-то, я не понимаю. Это мой Галицкий, чуть что, сразу разводится, а твой Гарик — домосед и домостроевец. Ты ж лучше меня знаешь, что для него семья — святое. Ну нравится ему сейчас трахать эту Алесю так, что яйца сжимаются. Тебе что, жалко? Ну еще месяц, ну полгода, ну год… И бросит он ее, попомни мое слово.

— Я этот год не протяну, — проскулила Ольга. — Я жить не хочу. Веришь, каждый день думаю, с крыши кинуться или вены в ванной вскрыть…

— Ну и дура. Ты меня извини, конечно, за грубость, но это так. У тебя сейчас самая жизнь. Гарик делом занят и на сторону бегает. Дети выросли, своими домами живут. Денег полно. Работать не надо. Так живи ты в свое удовольствие.

— А в удовольствие это как? — снова всхлипнула Ольга. — Меня ничего не радует. Ни одежда, ни украшения, ни театры с музеями.

— Мужика заведи, — посоветовала Милена, — сразу интерес к жизни появится.

— Как это, мужика?

— Да очень просто. Заведи себе любовника. Он будет тебя в постели ублажать, так что вся дурь из головы вылетит. А что? Чем ты хуже Гарика? Ему можно, а тебе нельзя? Ты знаешь, подруга, я — за женское равноправие. — Подругами они не были, но сути дела это не меняло.

— А ты что, Галицкому изменяешь, да? — догадалась вдруг Ольга и даже перестала плакать от изумления.

— Конечно, — Милена расхохоталась, видя неподдельное удивление на лице собеседницы. — Ой, Оля, ты все-таки какое-то ископаемое. А еще актриса. Конечно, я ему изменяю. И он мне изменяет, и нас обоих устраивает делать вид, что ничего не происходит. Как в песне, «все хорошо, прекрасная Маркиза».

— А где ты его взяла?

— Кого, Галицкого?

— Нет, любовника… Я вот просто не представляю, где вдруг его можно завести.

— Это вшей можно завести или блох, — покровительственно сказала Милена. — А с мужчинами знакомятся. Я, к примеру, с Воликом познакомилась на литературной ярмарке. Меня туда твой муж затащил, кстати. И я ему теперь за это страшно благодарна.

— Вот, меня он даже на литературные ярмарки не приглашает, — горько сказала Ольга и снова расплакалась.

— Перестань реветь. Закажи лучше еще кофе. Минут через десять я тебя с Воликом познакомлю.

— Он что, сюда придет?

— Да, мы договорились тут встретиться. Надо кое-что ему купить. Так что увидишь его и сразу меня поймешь. Ой, Оля, ты бы знала, какой он красавец. Я как его вижу, так сразу между ног мокро становится. А в постели он просто бог.

Ольга подобных разговоров стеснялась, поэтому предпочла перевести тему в более безопасное русло:

— А по профессии он кто?

— Писатель. Ну, то есть у него есть какая-то пошлая и скучная работа, потому что жить на что-то надо, но вообще он прекрасный писатель, которого ждет большое будущее, если, конечно, наши с тобой мужья захотят поддержать его талант. Кстати, ты бы с Гариком поговорила про него. Я ж не могу Галицкого просить, вдруг он обо всем догадается. А тебе можно. Его зовут Вольдемар Краевский.

Так Ольга впервые услышала это имя, а вскоре увидела и самого писателя. Признаться, ей он совсем не приглянулся — слащавый, вертлявый, сразу видно, что жиголо. Но расстраивать Милену своими мыслями она не стала, да и Милена при появлении любовника сразу перестала обращать на нее внимание. Ольга допила свой кофе, посидела для приличия минут пять и ушла, чтобы не мешать влюбленным.

Любовника она завести так и не решилась, да и взять его ей было решительно негде; правда, жизнь и без того внезапно начала налаживаться. Милена оказалась права, Гарик, быстро насытившийся чужими прелестями, стал все реже и реже наведываться в Витебск, по скайпу не разговаривал и в кабинете не уединялся, свозил Ольгу на пять дней в обожаемый ею Лондон, где они бродили по улицам, пили пиво в пабах и даже зачем-то прихватили рекламный буклет по продаже недвижимости, в котором Ольге приглянулся чудесный маленький домик в Северной Англии. Именно такой, как она хотела.

Но отрава ревности, струящаяся по жилам вместе с кровью, не растворялась, не рассасывалась, не выходила из организма через поры. Ольга продолжала ревновать мужа и следить за ним. И однажды неожиданно для себя стала свидетельницей его неожиданной встречи с Вольдемаром Краевским.

Следя за мужем, она пробралась в маленькое, темное подвальное кафе, в котором умудрилась сесть так, чтобы все слышать, оставаясь при этом незаметной. Она была уверена, что Гарик пришел сюда на встречу с женщиной, но его визави оказался именно любовник Милены Галицкой. Ольга вспомнила, что он писатель, поняла, что встреча явно деловая, но уйти, не привлекая внимания, не могла, а потому осталась сидеть. Так она узнала о неизвестной картине Шагала, которую Гарик мечтал купить подешевле, а Краевский — продать подороже.

Ничего бы не случилось, если бы через пару дней Ольга не услышала телефонный разговор мужа с Алесей Петранцовой. Если бы она не была так ослеплена ревностью, то обратила бы внимание, что Гарик не уединился в кабинете, разговаривает раздраженным тоном, да и речь идет исключительно о делах «Лiтары». Но она услышала лишь имя «Алеся» и его обещание приехать в Витебск, чтобы «окончательно во всем разобраться». Для нее эти слова прозвучали как приговор — Гарик собирался развестись. И Ольга решила отомстить, заодно обеспечив собственное будущее, в котором значился домик в Англии.

Она задумала убить Вольдемара Краевского, забрать картину Шагала и улететь в Лондон. Детали задуманного ею преступления Ольга Горенко прорабатывала обстоятельно и никуда не торопясь. По ее прикидкам, труп писателя должен был обнаружить пришедший на сделку Гарик, вызвать полицию и стать идеальным подозреваемым в убийстве. Задержанный над телом с большой суммой денег в чемодане, он подходил на эту роль идеально. Даже если бы его и не посадили, страху бы он натерпелся достаточно. А за это время Ольга бы уже была так далеко, что не достать.

Впрочем, самообладания мужу оказалось не занимать. Обнаружив Краевского убитым, он вызывать полицию не стал, а подобру-поздорову убрался из квартиры. Впрочем, поразмыслив, Ольга решила, что это к лучшему. Снятые со счета деньги он вечером привез домой и уложил в сейф, так что их тоже можно было запросто прихватить с собой в новую жизнь.

Ни ужаса от совершенного, ни жалости к ни в чем не повинному писателю она не испытывала. Эмоции вообще словно атрофировались. Ольга чувствовала себя сухой виноградной лозой, уже не живой, но по-прежнему крепкой, не порвать. Она не испытала ни малейшего удовольствия, нажав на спусковой крючок. Мертвое тело не вызывало в ней ни страха, ни восторга. Она сделала то, что должна была сделать. И ушла, унося с собой картину Шагала с нарисованным на ней проклятым Витебском.

* * *

Допрос Ольги Горенко шел уже почти час. Галицкому и Ганне, как особо отличившимся при поимке преступницы, в нарушение всех правил разрешили на нем присутствовать. Ганна слушала рассказ так внимательно, что периодически даже чувствовала, как у нее шевелятся на голове волосы. Никогда она не понимала такой разрушительной ревности, искренне полагая, что свое от нее никуда не денется, а чужое удержать все равно невозможно.

— Где вы взяли пистолет, из которого убили гражданина Ванюшкина? — спросил между тем следователь.

— В студенческие годы у меня была подруга, — Ольга говорила медленно, но спокойно, видимо, решив для себя, что ответит на все вопросы. В фантазиях Ганны эта женщина виделась ей уже стоящей на эшафоте. И ее спокойствие было покорностью приговоренного к смерти. — Она встречалась с молодым человеком, который состоял в бандитской группировке. Это была середина девяностых, тогда казалось модным и престижным встречаться с бандитами, вот она и встречалась, хотя я ее предупреждала.

Мы с Павлом были уже женаты, жили своим домом, он целыми днями пропадал на работе, а я скучала одна, и ко мне часто приходили гости, в том числе и эта подруга со своим молодым человеком. Однажды раздался звонок в дверь. На пороге стоял этот самый парень. Один. Я удивилась и впустила его в квартиру. Он попросил меня спрятать пистолет. Сказал, что вляпался в нехорошую историю и со дня на день ждет ареста. Это было каким-то наваждением, но пистолет я взяла. Парня этого, действительно, арестовали вскоре, подруга моя о нем никогда больше не вспоминала, а пистолет так и остался у меня. Я никогда о нем никому не говорила, даже мужу. А когда решила убить Вольдемара Краевского, пистолет и пригодился. Удачно, что он был с глушителем, я смогла выстрелить, не привлекая внимания соседей.

— Зачем вы убили Алесю Петранцову?

— Я не собиралась ее убивать. Я забрала картину в квартире писателя и купила билет на самолет. Я думала, что мужа арестуют по подозрению в убийстве, но он сумел убраться из квартиры, никем не замеченный, да еще и деньги домой вернул. Я решила, что в моей новой жизни деньги мне тоже пригодятся. Я знала, что муж вскоре уедет в Берлин и что я смогу тогда забрать деньги, хоть из сейфа, хоть с общего счета. Так бы и было, но тут он снова сорвался в Витебск. К этой стерве. Он так курлыкал с ней по телефону, что я решила, что должна отомстить им обоим. Раз не получилось его подставить с Краевским, я решила, что убью эту белорусскую стерву, а убийство повесят на него.

Было что-то ужасное в том спокойствии, с которым Ольга Горенко рассказывала о том, как приехала в Витебск на машине вслед за мужем, нашла нужный ей дом (адрес соперницы она давно уже вычислила), убедилась, что машина Гарика припаркована во дворе, переночевала в автомобиле, не смыкая глаз от тоски, а утром дождалась того момента, когда Алеся вышла из квартиры и отправилась в Здравнево.

Ольга предложила подвезти девушку, прикинувшись туристкой, знакомящейся с достопримечательностями. Всю дорогу она расспрашивала о жизни в Белоруссии, о работе своей попутчицы, о ее увлечениях, друзьях и любимом человеке.

Алеся не скрывала, что у нее роман с женатым москвичом, разливалась соловьем, насколько ему хорошо с ней в постели и как тяжело со старой, ревнивой, выжившей из ума женой.

— Я знала, как она выглядит, до мельчайших деталей, потому что целыми днями рассматривала ее фотографии в Интернете, — рассказывала Ольга. — Я понимала, что и она наверняка бывала на моей страничке, любовницы всегда с болезненным любопытством рассматривают жен своих мужчин, ищут у них недостатки и изъяны. Я не снимала темные очки и накинула на голову шарф, поэтому по дороге она меня не узнала. Когда мы приехали в Здравнево, Алеся предложила мне посмотреть усадьбу, я согласилась, но по дороге отстала, сделав вид, что мне нужно позвонить, и махнув рукой, что иди, мол, я догоню. У меня в багажнике лежал тяжелый камень, я привезла его с дачи, чтобы сделать груз для домашнего вяления мяса. Гарик очень любит вяленое мясо, и мне хотелось освоить этот рецепт, чтобы ему угодить. Я переложила камень в пакет, догнала Алесю на тропинке, убедилась, что вокруг нет ни души, и ударила ее по голове. Она упала, как брошенный мешок со старым тряпьем. Свалилась, не издав ни звука. И тогда я ее задушила. Сняла ремешок со своего платья и задушила, чтобы избавиться от нее наверняка.

— Думаю, следственные органы Белоруссии найдут свидетелей, которые смогут подтвердить, что вы находились в одной машине с убитой. Да и на ремешке вашем наверняка остались частицы ее кожи. Вы не думали, что вас обязательно найдут?

Ольга пожала плечами.

— Меня никто не видел, кроме этой старой сволочи, ее соседки снизу. Она несколько раз за ночь выходила из дома. То к мусорному баку, то просто ходила по двору и скулила, как умирающая собака. После убийства я вернулась во двор к Алесе, чтобы посмотреть, уехал ли оттуда Гарик. Его машины уже не было во дворе, зато я обнаружила, что в подъезд заходит Дзеткевич.

— Вы знали его в лицо?

— Да, он приезжал в Москву, и как-то Гарик познакомил меня с ним, когда я заходила в издательство. Он меня не заметил, но я убедилась, что он идет в квартиру именно к Алесе. Это было так смешно — наблюдать, как он вскрывает дверь отмычкой. Бабка снова застукала меня, когда я спускалась вниз по лестнице. Она точно меня запомнила, а мне лишние свидетели были абсолютно ни к чему. Поэтому назавтра я вернулась и убила ее тоже.

Ганна с интересом вглядывалась в лицо говорившей женщины, пытаясь увидеть на нем признаки настигшего ее безумия. Психически здоровый человек не мог так спокойно рассуждать о том, как убивал ни в чем не повинных людей. Но Ольга Горенко выглядела совершенно обычно — не очень молодая уже, чуть полноватая женщина, явно при деньгах, со спокойным и ясным взглядом серых прозрачных глаз. Слишком прозрачных, как будто бесцветных, ничего не выражающих.

— Вы знали, что убитая вами пожилая женщина — мать писателя Краевского?

— Нет. Уже когда я была в квартире, я увидела на комоде в прихожей его фотографию с черной ленточкой и очень удивилась. Рядом лежали ножницы, ими я ее и ударила. Мне нужно было оттуда быстро уйти, потому что, когда я пришла, старуха разговаривала по телефону. Снятая трубка лежала на столике рядом с аппаратом. Я подняла ее и услышала голос Ильи, — она кивнула в сторону Галицкого. — Я решила, что он может меня застукать на месте преступления, а потому быстро убралась из квартиры и сразу уехала в Москву.

— Зачем вы позвонили Адрыяну Дзеткевичу?

— Мне нужно было, чтобы муж задержался в Витебске и попал под подозрение. Он вполне мог тоже рвануть домой, чтобы избежать вопросов о своем знакомстве с Алесей. К тому моменту я уже знала, что Галицкий тоже приехал в Витебск, что его любовнице, — она бросила равнодушный взгляд на Ганну, — кто-то дал по голове. Гарик мне звонил и все рассказывал. Он сказал, что они поговорят с Дзеткевичем, поставят все точки над i, и он вернется домой. Чтобы его задержать, я и отправила Дзеткевича подальше от владельцев издательства.

— А мне ты зачем звонила? — влез в разговор Галицкий. Следователь с неудовольствием покосился на него, но кивнул, ладно, мол, спрашивай.

— Так все для того же. Я хотела подставить Гарика. Подвести под статью. Ты же умный, ты должен был свести концы с концами. Гарик снимает все деньги, покупает дом в Англии, бросает меня и тебя и уезжает за границу. Для того, чтобы там жить, ему нужны деньги. Значит, картина Шагала у него. А из этого следует вывод, что и убийца тоже он. Я была уверена, что ты все сложишь правильно, и Гарика наконец-то арестуют, чтобы он в тюрьме сгнил, сволочь. — Она наконец-то начала плакать. Слезы текли, прокладывая дорожки на пухлых щеках, и она слизывала их языком. — Гарика должны были арестовать в Витебске, но он вернулся в Москву. Как и в первый раз, выскочил сухим из воды. Тогда я решила ждать, пока он уедет в Берлин, чтобы забрать деньги. Но он опять вернулся, позвонил из аэропорта, что никуда не улетел и едет домой. Я еле успела забрать деньги и чемоданы с собранными вещами, а главное — картину, вызвала такси, доехала, заметая следы, до вокзала, а оттуда на метро в гостиницу. Мне нужно было дождаться своего рейса, а Гарик в любой момент мог хватиться денег, и тогда все бы вскрылось. Их некому было взять, кроме меня.

— Именно потому, что их некому было взять, кроме тебя, я тебя и вычислил, — мрачно сказал Галицкий. — Ты натравила на Гарика полицию, но он успел позвонить мне и сказать, что его арестовали, ты исчезла в неизвестном направлении, а из сейфа пропали деньги. Как ты совершенно правильно заметила, я же умный, поэтому сумел сложить два и два.

По Москве плыл запах цветущих яблонь. Ганне казалось, что этот аромат теперь будет всегда-всегда ассоциироваться для нее со счастьем. Они с Галицким бросили машину и шли по улице пешком, взявшись за руки. Ей казалось, что она может идти так целую вечность. Идти, молчать, вдыхать запах яблоневого цвета и думать, что все лето еще впереди. Да что там лето, вся жизнь впереди. И не важно, что ей скоро тридцать шесть, а ему уже сорок восемь. Подумаешь, и в этом возрасте жизнь запросто может только начаться.

— Ты знаешь, у меня такое чувство, что я заново родился на свет, — сказал вдруг Галицкий, и Ганна даже не удивилась очередному совпадению их мыслей. — Как будто все, что было раньше, за последние две недели обнулилось. Все поменялось коренным образом, абсолютно все. Я развелся с женой, которая казалась мне вполне сносной для комфортного сосуществования. Я понял, что это самое существование, которое раньше было нормой, меня вовсе не устраивает, и мне нужен вихрь эмоций, мне нужна любовь, шекспировские страсти, мне чертовски необходимо, чтобы сердце замирало от нежности. А я и не знал, что для меня это возможно. Я вдруг нашел тебя. Десять лет назад потерял, а сейчас нашел и больше уже никогда не отпущу. У меня классный сын, который теперь всегда будет рядом. Мой друг, с которым я прошагал рядом четверть века, оказался трусом и подлецом. А его жена, которую я считал распустехой и мямлей, трансформировалась в жестокую хладнокровную убийцу. Все перевернулось с ног на голову, а я этому рад. С ума сойти.

— Просто есть ситуации, в которых очень выпукло проявляется, что важно, что второстепенно, — тихо ответила Ганна. — И правду уже не спрячешь, и обманывать себя, что ты живешь хорошо, нормально, не хуже других, уже не получится. Правда рано или поздно всегда побеждает. Просто Ольга Горенко не учла этого в своих расчетах. И Гарик не учел тоже. Они ошиблись.

Галицкий вдруг остановился, закинул голову, посмотрев на голубое-голубое небо, весеннее, предпраздничное, выходное от всех неприятностей небо, зажмурился, потянулся всем своим сильным, гибким, как у снежного барса, телом и сказал:

— К чертям их всех, Мазалька. Пойдем домой! Мы слишком давно не виделись.