Софья

Один зимний вечер

Меркабур, визитка Софьи

В списке разочарований моей жизни этот момент по праву занимает одно из первых мест. Не каждый день тебе предлагают увидеть, как выглядит твое собственное предназначение. Вот я поправляю тяжелые очки и беру свою визитку, исполненная волнительных предвкушений. У меня не сразу получается настроиться, и первые секунды я вижу перед собой лишь синее стекло. Наконец мне удается расфокусироваться, и к щекам приливает жар.

Сколько я ни всматриваюсь, вижу только одно: ровный белый свет, умеренно яркий, не ослепляющий. Пространство ничем не заполнено, в нем лишь тускло светится пустота.

– Эмиль, – вырывается у меня. – Эмиль, да нет у меня никакого предназначения! Я ничего не вижу!

– Сними очки, – просит Магрин.

Я делаю это и потираю переносицу. Он придвигается ближе, ставит кружку на пол и берет меня за руку. Теперь мы сидим лицом к лицу, и я ловлю себя на ощущении, будто смотрю в зеркало. Сейчас Эмиля как бы и нет, есть только одно сплошное внимание.

– Ты просто не хочешь признавать свою специализацию, – говорит он.

– С чего это ты взял? – возмущаюсь я.

Он смотрит на меня все так же внимательно, но ничего не говорит. Я понимаю, что спорить нет смысла. Это все равно, что смотреть в зеркало, уговаривая себя: «У меня нет веснушек, у меня нет веснушек». Я сдаюсь и начинаю оправдываться:

– Между прочим, я не одна такая. Вот Инга тоже до сих пор сопротивляется. Поменяться бы с ней предназначениями! Вот уж кто бы с удовольствием вскрывал тайное вместо меня и смотрел бы бесстрашно на все, что откроется. А я до сих пор боюсь действия собственных открыток. Лучше бы я дарила радость! Что может быть безопаснее?

– Боишься действия открыток? Почему? – очень серьезно спрашивает он.

– Мне кажется, что люди могут пострадать из-за них.

– Несмотря на Кодекс? – В его голосе нет и тени насмешки.

– Если я не собираюсь причинять вред намеренно, это же не означает, что ничего плохого из-за моих открыток не случится. Особенно когда речь идет о чужих тайнах.

– Знаешь, многие v.s. скрапбукеры поначалу отрицают свое предназначение, не только вы с Ингой, – говорит Магрин. – Я бы даже сказал, что у вас – еще не самый худший вариант. Вы хотя бы знаете о вашей специализации.

– Но почему так?

– Примерно по той же причине, по которой люди не сразу узнают о своих способностях v.s. скрапбукера. Одни чувствуют это в себе с детства, другие, как вы с Ингой, открывают это в молодости, некоторые – ближе к старости, а кто-то, можешь себе представить, так никогда и не узнает, каково это – работать с потоком.

– Печально, – вздыхаю я. – Какой тогда вообще смысл в жизни?

Эмиль весело смеется и снова берется за глинтвейн:

– Да в ней в любом случае нет никакого смысла. Считай, что это игра, как на компьютере. Как насчет перекусить чего-нибудь?

Был бы на его месте кто другой, я бы решила, что он шутит или издевается. И все равно я немного обижаюсь, потому что штрудель с ванильным соусом, который появляется на тарелке перед Магриным, выглядит слегка подгоревшим. Конечно же, он сразу это замечает.

– Ладно, я не шутил, но давай оставим разговоры о смысле жизни на другой раз и вернемся к нашим открыткам. Знаешь, в чем самая большая сложность моей работы?

– У всех скраперов характер не подарок? Как у меня?

Эмиль хохочет.

– Софья, поверь, твой характер по сравнению с некоторыми другими – настоящий подарок, красиво упакованный и перевязанный бантиком. Прости, я не хотел намекать на твою бывшую работу в отделе упаковки, – тут же извиняется он и продолжает: – Понимаешь, подобрать ключик даже к самому заковыристому характеру – это рядовая задача любого руководителя. Проблема в другом: люди не понимают собственной природы, не знают, кем и чем они являются. У большинства v.s. скрапбукеров есть нечто, что блокирует их способности и возможности. У всех эти блоки разные – это могут быть страхи, комплексы, предрассудки, много разных вещей, но все они сводятся к одному и тому же – тот потенциал, те энергии, которые ты видела через очки, не могут проявить себя. Они наглухо заперты внутри. Отсюда и отрицание специализации, и нежелание признавать свои способности. Одна из моих задач – как и моей организации – помочь v.s. скрапбукеру понять свою природу, чтобы он мог полноценно действовать в соответствии со своим предназначением, чтобы реализовал себя.

– А потом посадить его на контракт? – Я не могу сдержать усмешку.

Магрин пропускает мой вопрос мимо ушей и говорит:

– В тебе тоже есть нечто, что мешает тебе принять свою природу. Поэтому ты и боишься собственных открыток, поэтому и не видишь ничего в очках.

– А что у меня за блоки? – спрашиваю я. – Ты ведь знаешь?

Некоторое время Магрин просто смотрит на меня, но я не вижу отражения в его глазах. Он словно погрузился внутрь себя и подбирает там подходящие слова. А я почему-то чувствую себя ужасно, словно мне только что сказали: «Вы очень больны, нужна срочная операция». Наконец, он отвечает:

– Я тебе совру в обоих случаях – и если скажу «да», и если отвечу «нет». Иногда мы помогаем v.s. скрапбукерам, направляем их. Так было с Ингой, мне нужно было как следует разозлить ее. Кстати, можешь ей об этом сказать, она все равно не поверит. Насчет тебя я кое-что предполагаю, поскольку хорошо знаю тебя и… мы тебя тоже изучали. Но рассказать тебе не могу, ты должна узнать все сама.

В окно ударяет порыв ветра, створка распахивается, и в комнату врываются снежинки, а по полу скользит ледяной сквозняк. Я встаю и набираю в грудь побольше воздуха, чтобы успокоиться, а то из глаз вот-вот вырвутся обиженные слезинки. Да он надо мной издевается! Я медленно закрываю окно и возвращаюсь обратно.

Эмиль кладет руку мне на колено и объясняет:

– Понимаешь, есть вещи, которые должны приходить изнутри, а не снаружи. Иначе ты решишь, что они имеют какую-то определенную форму, а они могут проявиться совсем в ином виде, и ты их не узнаешь. Анекдот знаешь? Трое слепых решили узнать, что собой представляет слон. Первый пощупал слоновью ногу и сказал, что слон – это колонна. Второй взялся за хобот и высказал мнение, что слон – что-то вроде змеи. Третий потрогал животное за ухо и сообщил, что слон больше всего похож на опахало. Вот я сейчас дам тебе потрогать ухо, а ты в следующий раз увидишь хобот – и не узнаешь своего слона.

Если бы это сказал кто-то другой, я бы решила, что он то ли меня недооценивает, то ли издевается. Но Эмилю нельзя не верить. Я перестаю дуться на него, улыбаюсь и ставлю перед ним новую тарелку с идеальным штруделем – в меру пропеченным, залитым теплым ванильным соусом – и по комнате распространяется аппетитный аромат.

А потом, когда он уже берется за ложку, я все-таки прошу:

– Может быть, ты дашь хотя бы маленький намек? Можешь даже меня разозлить.

– Тебя?! Разозлить?! – Он со смехом роняет ложку в соус, и на рубашке появляются брызги. – Чудо, ты меня сегодня уморила. Нет уж, прости, но это лекарство – не для тебя. А вот намек – легко! Хочешь, проведем эксперимент «от обратного»? Вот сейчас доем вкуснятину и расскажу.

Эксперимент нас обоих весьма повеселил. На следующий день я сделала открытку по совету Магрина, но никак не могла сообразить, что делать с ней дальше. Очень хотелось посмотреть, как на нее отреагируют разные, не похожие друг на друга люди, но я стеснялась ходить целый день по пятам за незнакомым человеком. К тому же меня с новой силой обуял страх: вдруг что-то пойдет не так? Выход из положения, как всегда, нашел Эмиль. Он предложил воспользоваться услугами почтальона. Оказалось, что у куратора есть свой собственный, особенный почтальон, который специализируется на вручении скрап-открыток, и его можно попросить отследить, какой эффект произведет на получателя карточка. Эмиль уверил меня, что его почтальонша не постесняется ходить по пятам за получателем столько, сколько нужно, даже если для этого ей придется стать бульдозером.

– Эмиль, а потом? Она мне все расскажет?

– Боюсь, я не могу тебя с ней познакомить. Это не в правилах куратора. Но я попрошу ее написать тебе письмо.

Открытка у меня вышла в стиле элегантной эко-упаковки, основой служила крафт-бумага, а общим фоном – штамп в виде огромных часов. Большую часть карточки занимали два прямоугольника – кармашек и рамка, пристроченные на машинке. Кармашек закрывался клапаном на «застежке»: и на клапане, и на нижней части кармана я приделала по картонной пуговице и обвязала их бечевкой. Дерни за веревочку – карман и откроется. Его украшал штамп: фигурка в стиле «палка-палка-огуречек – вот и вышел человечек» с глазами из крошечных пуговок. В рамке же я расположила два крыла, вырезанных из плотного рыжего картона с неразборчивым рукописным текстом. К открытке была привязана бечевкой пачка пожелтевших разлинованных листков бумаги, состаренных с помощью чая.

С открыткой нужно было обращаться так: почтальон просил получателя расписаться в получении открытки на одном из листочков, который затем клал в карман и завязывал клапан на веревочку. На листке перед подписью в специальной графе надо было оставить какое-нибудь пожелание в благодарность создателю открытки. Ну, то есть это получатель думал, что пишет кому-то пожелание.

Действовала открытка не более двух часов, потому что я не хотела долго мучить почтальоншу. Я даже облегчила ей работу – добавила в уголок подвеску в виде очков на цепочке. Благодаря этой маленькой детали получатель радовался компании почтальона так же, как встрече с любимой кинозвездой. Карточку я разрешила показывать любому встречному. Все это я, на всякий случай, изложила в записке-инструкции и отдала Магрину вместе с открыткой.

В тот раз я упустила нечто важное. Я должна была узнать что-то о себе благодаря этой открытке: что-то о своем предназначении и о том, что мешает ему. Но в тот раз мы так здорово повеселились, что я начисто об этом забыла. Сейчас самое время вспомнить.

Руки все еще дрожат и плохо слушаются меня. Воспоминания об Эмиле, о наших с ним доверительных разговорах, о его бесконечном внимании и заразительной уверенности наводят на меня такую тоску, что я спешу достать из пакета подарок Лилианы. Накидываю на плечи колючий серый плед и вспоминаю ее слова: «Ты не можешь забыть Меркабур». А ведь я ей тогда не поверила. Теперь понимаю, почему Лия не захотела рассказать мне о моей специализации. «Есть вещи, которые должны приходить изнутри».

Я достаю из нижнего ящика стола пухлую папку, где храню открытки, которые сделала когда-то для себя. Карточка с кармашком и рамкой и письмо от почтальонши лежат в конверте из шершавой упаковочной бумаги. Разворачиваю несколько тетрадных листков, исписанных быстрым округлым почерком. К счастью, почтальонов обучают каллиграфии не так тщательно, как врачей, поэтому я быстро привыкаю к прыгающему почерку и легко пробегаю глазами по строчкам:

«Приветствую тебя, о неизвестный скрапбукер, бесконечно дорогой моему сердцу!

Вы все кажетесь мне волшебниками, вносящими в нашу жизнь столь желанное нам разнообразие, поэтому прости заранее за мой высокопарный стиль, которому найдется, как ты позже узнаешь, весомая причина.

Спасибо тебе, дорогой мой неизвестный человек, от всего моего почтальонского сердца за инструкцию. Я прямо глазам своим не поверила, когда увидела ее. Думала, быть такого не может, чтобы над очередным заданием не пришлось четыре с половиной раза сломать себе голову и сделать из собственных мозгов порцию свежего лимонада. Я подозревала, что тут есть какой-то подвох, но не думала, что устрою его себе сама. Чувства, которые я питаю к этой открытке и к своей профессии особенного почтальона, столь изобильны и многообразны, что мне трудно подобрать достойные эпитеты, которые в должной мере отражают всю ту потрясающую фибры души гамму… Извини, я не писатель. Начну по порядку.

Первой получательницей твоей открытки оказалась замухрышка – хилая бледная девица с острыми коленками. Открытке она обрадовалась, моей просьбе написать свое пожелание не удивилась и на бумажке изобразила такую надпись: «Будь гибкой!» В гости напрашиваться не пришлось, девица сама пригласила меня, как выразилась, «чтобы сфоткать мои новые достижения».

Спасибо тебе, дорогой мой неизвестный скрапбукер, за эти восхитительно проведенные два часа! Никогда еще в жизни мне не доводилось чувствовать себя одновременно дрессировщиком обезьян, тренером по спортивной гимнастике и санитаром в психбольнице. Замухрышка старалась принять самые отчаянные акробатические позы. Пыталась раскорячить ноги на шпагат, корчила страшное лицо и заявляла что «еще чуть-чуть – и все», хотя в это «чуть-чуть» между ее ногами могла бы пролезть небольшая лошадь. Столько раз пыталась встать на руки и падала, что мне захотелось подарить ей каску. Глядя, как она закручивает руки и ноги в затейливые кренделя, я начала всерьез подозревать, что вместо костей у нее резиновые протезы.

Пришлось мне изменить первому почтальонскому принципу: не вмешиваться в действие открытки. Очень уж было страшно за здоровье получательницы карточки! Три раза я ловила девицу, четыре раза заслоняла своим телом от падения на острые мебельные углы, пять раз помогала ей распутать ноги и руки и ушла от нее взмыленная, как если бы пришлось целый день разносить почту задом наперед.

Перед уходом я спросила ее: «К чему тебе вся эта хитро вывернутая гимнастика?» На что бедная девочка ответила: «Это не гимнастика, а йога. Хочу стать инструктором по йоге: они и выглядят хорошо, и зарабатывают много». Только высочайший профессионализм особенного почтальона удержал меня от того, чтобы я посоветовала ей заняться шашечным спортом, ну или в крайней случае преподавать лечебную физкультуру в доме престарелых.

Следующим получателем оказался юный увалень в растянутой футболке, который открыл мне дверь с банкой пива в руке. В квартире у него было уютно, как на городской помойке. Коллекции коробок из-под пиццы мог бы позавидовать любой бомж, их хватило бы на постройку приличного картонного дома в несколько комнат. А запах, источаемый складом жестяных банок и пластиковых баллонов, заставил меня в очередной раз убедиться, сколь трудна и опасна работа особенного почтальона. Не каждый решился бы провести два часа в этой квартире без противогаза и защитного костюма.

«Заведи моторчик!» – так написал этот пухлощекий юноша на листке бумаги.

Признаюсь тебе, что следующие два часа я провела не без удовольствия. Юный свин, потрясая пивным животиком, бегал по своему жилищу, пытаясь навести в нем подобие порядка. Уже одно его намерение услаждало мою душу, приведенную в смятение состоянием его квартиры. Способы уборки потрясли мое воображение. Надо будет прислать к нему моего зятя, продавца лучших в мире пылесосов. Если бы я так дома убиралась, у меня бы не осталось времени даже на то, чтобы сходить в туалет. На сей раз почтальонские принципы взяли верх, и я удержала себя от каких бы то ни было вмешательств.

Коробки из-под пиццы он разрезал ножницами по линиям сгиба, в процессе старательно высовывая язык, как первоклассник над прописями. Три итоговые пачки картона могли бы занять первое место на конкурсе на самую аккуратную стопку.

Потом он принялся отдраивать пол тряпочкой размером с детский носовой платок, залезая в щели и под плинтусы зубной щеткой. Не знаю, где его научили такому способу мытья полов. Легче было поверить, что невезучая и рассеянная сотрудница нашей почты Лизонька по ночам пилотирует «боинги», чем что этот лоботряс когда-нибудь служил в армии. Надраивая пол, он усиленно вихлял задом, словно там и вправду прятался моторчик, и каждые две минуты бегал в ванную споласкивать свой носовой платочек. Я постеснялась спросить, есть ли у него ведро или швабра.

К сожалению, за этим занятием у него прошел остаток отведенного времени, и я так и не узнала, что он собирался сделать с горой банок и баллонов.

После визита к юноше с моторчиком мне нужно было заскочить в городскую поликлинику. Вот уже неделю меня терзало непонятное красное пятно под веком, а глаз в самые неподходящие моменты подергивался слезой. Почтальон, вручающий повестку в суд со слезами на глазах, – что может быть нелепее?

И тут я подумала, почему бы не воспользоваться открыткой у врача? Раз уж инструкция разрешала мне выбирать получателей. В конце концов, мне надоело сидеть по чужим квартирам.

Врачиха – строгая пожилая тетка с немилосердным взглядом и сурово подобранными сухими губами – мою первую попытку подарить ей открытку встретила в штыки.

– Это что еще такое? Что вы мне тут суете? Карточку давайте и талон.

Но я же не обычный почтальон, я особенный – к кому хочешь подход найду. Мне тут давеча пришлось дело иметь с кришнаитами и переодетой вампиркой, что мне какая-то там врачиха! Не прошло и пяти минут, как она накарябала свое пожелание. Правда, разобрать ее каракули мне сразу не удалось – в каждой букве чувствовался огромный опыт работы с рецептами, направлениями и диагнозами. Привычным движением руки я закинула листок в карман открытки и принялась излагать свои жалобы.

Тетка осмотрела мой глаз и сочувственно вздохнула.

– Голубушка, вы только не волнуйтесь и не принимайте близко к сердцу, – проникновенным голосом сказала она и взяла меня за руку.

– А что такое? – немедленно взволновалась я.

Врачиха заглянула мне в глаза, сделала скорбное лицо и произнесла:

– Ваша болезнь не лечится.

Медсестра, которая писала что-то в карточке за соседним столом, уронила ручку.

Я сглотнула слюну и вместе с ней все те прилагательные, которыми мне хотелось охарактеризовать мою болезнь, врача и вообще всю эту прекрасную, непостижимую жизнь.

– Да, но зато от нее и не умирают! – утешила меня врач и погладила по руке.

– Слава тебе господи! – прошептала я. – А что за болезнь-то?

– Аллергия у вас. Надо будет сделать пробы, исключить контакт с аллергеном. А пока попейте антигистамины.

– Ааа…аааллергия, – я даже заикаться начала.

– А что вы так побледнели? Сердечко пошаливает? Давайте-ка я вам направление дам на ЭКГ. С сердцем в вашем возрасте шутки плохи. Давление небось скачет? В ушах шумит, в затылке тяжесть? Я сейчас померяю.

– Ссспасибо, не надо.

– Ну как же! Ну-ка, руки покажите.

Я безропотно протянула ладони.

– А руки-то у вас печеночные! Поэтому и аллергия. Надо будет сходить к гастроэнтерологу. Только сначала анализы сдайте. УЗИ обязательно сделайте и желательно ФЭГС. И сосуды мне ваши не нравятся. У вас варикоза нет? Работа стоячая?

– Ходячая, – снова сглотнула я.

Медсестра испуганно моргала, во все глаза глядя на врачиху.

– Чулки надо носить поддерживающие. Понимаю, в жару неприятно, но надо, а куда деваться? Здоровье важнее! Так, а что это у вас пальцы припухшие? Коленки покажите. Боли беспокоят? Похоже на артрит. Рановато, рановато, в вашем возрасте суставы еще должны быть здоровыми. Валя, направление к ревматологу выпиши. Гимнастику делаете? Массаж?

– Что так долго? У меня талон на три часа, – сунулась в дверь чья-то лохматая голова.

– Ох, вы уж извините, пожалуйста, – стушевалась врач. – Тут такая пациентка сложная, столько проблем. Вы не волнуйтесь, мы с вами тоже подробно обо всем поговорим.

Она повернулась ко мне, нахмурилась и снова тяжело вздохнула:

– Что-то много у вас родинок на правой руке. Сходили бы, проверились. С родинками в наше время шутки плохи, загаром не увлекайтесь. И ногти у вас не очень выглядят. Витамины принимаете?

В следующие полчаса я выслушала подробную лекцию о здоровом питании, суставной гимнастике, пользе свежего воздуха и крепкого сна, целебных травах, физиотерапии и курортном лечении на просторах нашей необъятной родины.

Медсестра достала мобильник и украдкой записывала выступление врачихи на видео. Лицо у нее было такое, словно к ним на прием пришел восставший из мертвых Майкл Джексон и жалуется на приступ радикулита.

– Так, а что это у вас за гримаса вместо лица? – возмутилась врачиха, когда я наконец-то собралась уходить с пачкой направлений в одной руке и рецептов в другой. – Что это с вами?

Я уже испугалась, что сейчас она меня отправит к челюстно-лицевому хирургу на принудительное лечение. Но она растянула губы в злорадной ухмылке, о какой мог бы только мечтать самый злобный киношный злыдень, держа пистолет у виска главного героя, и ласковым голосом сказала:

– Улыбаться надо чаще! Вот я вам как врач говорю: все болезни от нервов. Аллергия, гипертония, холецистит, гастрит, варикоз, артроз – это все пройдет. Вы же с людьми работаете, не только с почтовыми ящиками! А к людям надо бережно, к людям надо внимательно. Будьте здоровы!

Как на духу тебе признаюсь, мой дорогой неизвестный скрапбукер, я не выдержала двух часов. Сбежала из той поликлиники без оглядки и открытку забрала. Боюсь, что, не сделай я этого, общение с врачом могло бы нелучшим образом сказаться на здоровье других пациентов. Особенно тех, что ожидали своей очереди.

Слова на карточке я сумела прочесть, только выйдя из поликлиники. «Будь пациентам родной мамой» – вот чего пожелала эта милая женщина.

В рабочем дне, как известно, обычно бывает восемь часов, и я решила себе на радость попробовать карточку на еще одном получателе.

Дверь мне открыла пухлая девушка в очках с тихим голосом и медленными, робкими движениями. Она долго мутозила листок и, в конце концов, каллиграфическим почерком вывела: «Стань звиздой!» Да, так и написала, через букву «и».

Ну, круглое кулинарное изделие из жидкого теста, зачем я только зашла в эту квартиру? Вот уж и вправду, в те два часа работа у меня была ходячая. Первым делом девушка сходила в канцелярский магазин на углу, купила большой альбом формата А3 и пачку маркеров. На первом листе она размашисто написала: «Привет! Меня зовут Лена, я брюнетка с маленькой грудью и кривыми ногами». «Не такие уж и кривые, бывают намного хуже», – хотела возразить я, но в силу почтальонского принципа воздержалась. Уж лучше бы честно написала, что сутулится и грызет ногти. С этим плакатом «звизда» вышла во двор и сделала два круга вокруг дома. Я держалась поодаль, всячески подчеркивая, что не имею к ней никакого отношения.

Потом она напялила фиолетовые гетры, туфли на подошве толщиной в кирпич, розовую юбку и нацепила на каждую руку штук по десять браслетов, будто дикарь племени мумба-юмба перед ритуальным жертвоприношением.

На новом плакате девчонка накарябяла: «Ну как вам мой лук?» – и прошла целых три круга. Сколько я ни пялилась на нее, никакого лука не обнаружила – ни зеленого, ни репчатого, ни такого, из которого пускают стрелы. На обратном пути она споткнулась на лестнице и поцарапала коленку.

«Только что отбилась от маньяка в подъезде! Расбила каленку. Намазала иодом – щипит» – с этим плакатом ей, слава богу, хватило одного круга. Хотя содержание плаката меня возмутило: это я, что ли, маньяк? Я ни на кого не нападала!

«Попробывала новый рецепт с маянезиком. Креативненько, но теперь хочеться пить» – два круга.

«Купить новые туфли или хлебопечьку? Два часа читала форум, решила взять массажор для ног» – три круга.

«Вспомнила, что опять снился мущщина моей мечты. Во сне звал меня ласково – хавроньюшкой» – два круга.

«Устала рисовать буквы. Нет ли другого способа стать звиздой?» – два круга.

«Мысли кончились» – один круг.

«Эй, звизда, еще давай», – кричали зеваки, в немалом количестве собравшиеся вокруг дома.

Я пыталась прикрыть девочку своим телом от фотоаппаратов и телефонов, а уходя, прихватила с собой все плакаты. Во-первых, чтобы она потом не расстроилась, во-вторых, бумага в хозяйстве пригодится.

«Звизда» отчего-то вызвала у прожженной старой почтальонши приступ неловкости. Мучимая чувством вины, я, на свою голову, решила испытать открытку на себе.

Стоило мне взяться за листок и ручку, как рука сама по себе, словно и без моего участия, вывела на бумаге: «Забудь свои ругательства к чертовой бабушке!» Злой языческий дух дернул меня пойти вместе с открыткой домой. Никак не могу вспомнить, как я обычно называю себя в таких случаях. В голову приходит только «женщина недалеких умственных способностей, папа которой был бестолковым бездельником». А там Ирка со своим мужем, он же мой зять, лицом напоминающий изящное устройство в форме уточки для освежения туалета, купили в прихожую новый шкаф, вид которого вызвал у меня сложную гамму эмоций, не поддающихся никакому описанию.

– Что это за непривлекательное сооружение, устрашающее мой взгляд и наводящее ужас в моей душе? – спросила я с порога. – Дети мои, зачем вы принесли в мой дом то, от чего мое чувство вкуса хочет немедленно и бесповоротно покончить с собой? Ира, я так и знала, что это парнокопытное животное, эта набитая соломой шкура, то есть твой муж, не доведет тебя до добра!

Произнесла я все это – и сама испугалась. Потому что хотела сказать что-то совсем другое, но не могла вспомнить что. Не буду описывать дальше наш семейный вечер. Скажу только, что не знаю, на кого мой новый способ выражать мысли произвел больше впечатления – на семью или на меня саму.

В общем, дорогой мой неизвестный скрапбукер, да пошлет тебе Бог много расчудесных открыток, которые подарят тебе не меньше впечатлений, чем мне сегодня, надеюсь, что теперь мой отчет можно считать законченным. Клянусь, что писала его с открытым сердцем и чистой душой, все как есть, как на духу.

На этом подписываюсь, твоя Дурында Балбесовна (о, наконец-то вспомнила!), она же почтальон, специалист по доставке особого класса лично в руки, Лина».

Каждый раз, перечитывая это письмо, я улыбаюсь. Эмиль дал мне потом посмотреть на записки получателей через свои спецочки. Пожелания, написанные на скрап-открытке и адресованные на самом деле самому себе, в очках трансформировались забавным и причудливым образом. Я чуть со смеху не умерла, пока их разглядывала, особенно последние два.

Пожелание поклонницы йоги «Будь гибкой!» имело мерзкий паукообразный вид. Тельце паучка больше всего походило на колючку перекати-поле, длинные суставчатые лапы заплетались и цеплялись одна за другую. В воздухе там и сям болтались стодолларовые купюры. Под трагические аккорды из «Лебединого озера» паучок пытался совершать изящные пируэты, но выходил у него танец недоделанного Буратино. Когда тельцу удавалось допрыгнуть до очередной купюры, в нем открывалась пасть, которая с хрустом пожирала банкноту.

«Заводной моторчик» оказался совсем не моторчиком, а стройными рядами весело прыгающих оранжевых шаров, заполненных жидкостью и радужно переливающихся, как мыльные пузыри. Глубокий бас где-то в высоте проникновенно выводил: «Ээээйй, ухнем!» В ответ шары дружно надувались, а потом хором выдыхали тоненькое жалобное «Уууууиииих» с присвистыванием, будто кто-то проткнул воздушный шарик. Голос подзадоривал: «Еще рааазик!», шары взволнованно подскакивали и снова отзывались жалким «Уиииииих».

Пожелание врача быть всем мамой ничего общего не имело с младенцами. Оно выглядело как ярко-желтая поверхность с запахом лимона, утекающая куда-то за горизонт. Упругая и пористая, по фактуре она напоминала беруши. Желтая масса вылезала из гигантской медной кастрюли на манер сбежавшего теста. Вместо ручек из кастрюли торчали механические руки на шарнирах. Обеими конечностями кастрюля изо всех сил пыталась натянуть на себя крышку. Воздух гудел от напряжения, словно над головой проходила мощная линия электропередач. В целом же картина напоминала иллюстрацию к сказке «Горшочек, вари!», нарисованную в лучших традициях современного искусства.

«Стань звиздой!» больше всех себе соответствовало. Сочный фон имел непередаваемый меркабурский цвет, отдаленно напоминающий оттенки летнего неба в час после сумерек. На «небе» ослепительно сияло созвездие, которого не увидишь в реальном мире: изящные округлые формы женского зада нельзя было перепутать ни с чем другим. В воздухе стоял характерный аромат хвойного освежителя, который отличается от настоящего лесного запаха так же, как жвачка со вкусом клубники – от свежих ягод. Слышалось тихое шуршание, как будто кто-то мнет бумагу. Я поспешила отложить эту записку куда подальше.

Больше других мне понравилось пожелание почтальонши Лины. Я увидела огромного розового слона, пушистого и невесомого, словно он был сделан из облаков. На ногах он носил довольно изящные белые туфельки-лодочки. Пахло от него сахарной ватой, а из живота у него раздавалось дикое хихиканье, как из мешочка со смехом.

Я тогда спросила у Магрина:

– Значит, вот так выглядят желания? Эмиль, почему они все такие безумные и нелепые?

– Потому что иллюзорные, – рассмеялся он. – Не соответствуют внутренней природе, понимаешь? Природа перца – быть острым, природа лимона – быть кислым. Конечно, можно запрячь в сани десяток котов, но далеко ли на них уедешь?

Мне живо представились упитанные коты, уютно устроившиеся в санях на теплом одеяле, надменно-презрительные морды и человек в телогрейке, волокущий за собой сани сквозь пургу. Я даже поморгала, чтобы прогнать картинку.

– Ты обратила внимание, как сочетаются в этих записках потенциальные энергии и материальные желания? – спросил Эмиль. – По записке докторши очень хорошо видно. Желтая масса имеет вид, типичный для меркабурской энергии, а кастрюля – исключительно материалистическая штука.

– Угу, с руками, – усмехнулась я. – У меня дома таких десять штук, сами себя моют.

– И это тоже материальное желание, – рассмеялся он.

– Эмиль, а почему человек хочет того, что ему не подходит?

– Воспитание, реклама, пропаганда, обработка населения средствами массовой информации, – Магрин пожал плечами. – У всех разные причины, но все хотят соответствовать одним и тем же стереотипным образам. У людей даже мысли не возникает, что можно заглянуть внутрь себя. Они так вживаются в свои образы, что им страшно посмотреть на себя настоящих.

– Им в самом деле есть чего бояться?

– Есть, – кивнул он и тут же мягко улыбнулся. – Меняться всегда страшно, потому что никогда не знаешь, что из этого получится. Поэтому мы подталкиваем, пробуем разные варианты, наблюдаем – в том числе с помощью очков, помогаем человеку делать шаг за шагом.

– И вот этим всем занимается куратор? Никогда бы не подумала.

– А ты что, думала, я беру готовеньких скрапбукеров и цинично их использую, пока свежие? – рассмеялся Магрин.

Ох, Эмиль… Как же трудно мне теперь о нем думать. Как мне его не хватает и как страшно представить, что никогда у нас больше не будет вот таких душевных разговоров.

В тот раз я упустила одну очень важную вещь. Можно было бы даже сказать, что сделала эту открытку зря… Но то, что связано с Меркабуром, никогда не бывает зря. Просто тогда еще не наступил подходящий момент. А сейчас, похоже, самое время.

Беру карандаш и открытку. «Надень скафандр!» – выводит моя собственная рука на пожелтевшем листке бумаги.

Я отрываю листок и уже собираюсь положить записку в бумажный карманчик, но в последний момент останавливаюсь. Я понимаю, что мне это не нужно. Я вижу свою карточку как сквозь спецочки, хотя их и нет на мне. Она выглядит огромным теплым шерстяным покрывалом в коричневую клетку, под которым что-то прячется, копошится и шуршит. Пахнет оно почему-то ржавым железом, как старые качели в детстве. Покрывало похоже на подаренный Лилианой плед, тот самый, в который я сейчас кутаюсь, несмотря на теплый летний вечер. Я вспоминаю объяснения Магрина и догадываюсь: меркабурские энергии – там, под покрывалом, а само покрывало – это мое глупое желание спрятаться от них. Я уже успела почувствовать, что плед и в самом деле помогает избавиться от тоски и страха, и тут же спроецировала этот образ в Меркабур.

Если сейчас положу этот листок в карман, то на два часа избавлюсь от своей уникальной чувствительности. Тогда больше не будет казаться, что у меня есть огромные прозрачные крылья и каждый, кто проходит мимо, больно задевает их. И я тут же потеряю связь с потоком, а заодно и всякие ориентиры в жизни, как кошка, которой оторвали усы. Мне не нужно экспериментировать, чтобы понять это, я же v.s. скрапбукер.

А что меня удивляет-то? Всегда ведь считала, что особая восприимчивость – это то, что больше всего мешает мне жить!

Но если я – v.s. скрапбукер и человек, излишне чувствительный от рождения, значит, в этом есть какой-то смысл. Что, если так и должно быть? Похоже, я подбираюсь к правильному ответу.

Вот в чем моя первая и самая главная ошибка. Нельзя отказываться от своей чувствительности – это все равно, что отказаться от самой себя, признать, например, собственную почку чужой и враждебной субстанцией, пересаженной от инопланетянина.

Почему я всегда воюю с собой? Почему хочу стать жесткой, твердой, перестать различать нюансы, почему завидую Инге?

Почему я уверена, что вот это самое качество – чувствительность – помешает мне разобраться с Тварью? Что, если совсем наоборот? Может быть, тут нужен особо тонкий подход?

«Маммона отомстит», – вспоминаю я слова девицы, и в груди у меня застревает холодный комок, словно я проглотила целиком шарик мороженого. У Твари есть имя – Маммона.

Это же отговорка. Просто удобная заслонка. Ах, извините, я такая чувствительная, что ничего не могу! Чуть что, падаю в обморок и на улицу без скафандра не выхожу.

Может, это – не минус, может, это – плюс! Ведь именно благодаря чувствительности я нашла выход из лабиринта, только благодаря ей увидела платье, познакомилась с Лилианой, и теперь у меня есть защитные очки.

Тогда чувствительность – это моя потенциальная энергия. А что тогда не дает ей проявиться?

То, чего я не знаю о своем предназначении, – самая важная его часть, самая суть. Я сапожник без сапог. По иронии судьбы, мне доступны все тайны, кроме одной. Но что мешает мне узнать мою собственную тайну? Я же v.s. скрапбукер! Я могу задать вопрос и получить на него ответ там, где ответы находятся чаще, чем в обычной жизни, – в пространстве Меркабура. Руки сами тянутся к альбому. Пусть у меня нет хранителя, но это еще не значит, что я не смогу получить в альбоме подсказку?

Задвигаю шторы и включаю свет во всей своей небольшой квартирке – в крохотной спальне, куда вмещается только кровать, в комнате, на кухне, в совмещенном санузле и в прихожей. Отключаю оба телефона – городской и мобильный.

Быть такого не может, чтобы главная часть моей специализации не оставила никакого следа в моей жизни. Я беру в руки корзинку и мысленно прошу поток помочь мне. Брожу по дому и складываю в корзинку все, к чему тянутся руки. Я достаю из мусорного ведра жестяную крышку от бутылки нарзана, я сыплю в нее несколько красно-оранжевых бисеринок, отодранных от коробки конфет, нахожу в ящике кухонного стола крохотную стеклянную баночку, а в ящике комода в прихожей – гайку и ключ неизвестно от чего. Следом в корзинке оказываются: крышечка-пульверизатор, которую я сняла с дезодоранта в ванной, собачка молнии от старой кофточки, какой-то камушек, валявшийся возле балкона, гайка и шайба, половинка одежной кнопки, советская монета в десять копеек, пружинка от автоматической ручки, какая-то круглая резинка и несколько пуговиц разного размера.

Все это я высыпаю перед собой на стол и достаю белую акриловую краску.

Это еще не все. Теперь мне нужен ключевой элемент – символ чего-то нового, неизведанного. Я перебираю собранный хлам. Бисеринки пересыпаю в прозрачную баночку. Они похожи на икру. Икра – это хорошо, это рождение новой жизни, но еще не центральный образ.

Я прошу помощи у Меркабура. Поток играет со мной, я чувствую его присутствие, но он не хочет втекать в мои ладони. Я что-то должна понять, что-то рассказать ему.

Мучительно размышляю. Нахожусь на какой-то невыносимо трудной грани – одновременно пытаюсь рассуждать логически и вместе с тем почувствовать нечто очень тонкое в глубине себя.

Я перебираю хлам на столе, накрываю крышкой гайку, и вдруг мои руки застывают. Минуту назад я была уверена, что должна быть истинная причина, по которой от меня скрыто мое собственное предназначение. Но как только меня касается дыхание потока, его ласковый радужный свет, я понимаю, что никакой истинной причины нет.

Нет – и все тут.

Есть привычка, инерция, въевшаяся в кожу защитная реакция.

Когда-то давно в воду упала крохотная веточка, а круги до сих пор идут по воде. Белое кружево, фрактальные узоры – один, порождающий другой, – все это словно придумано специально для меня. Я роюсь в своих коробках с материалами и нахожу тонкую кружевную салфетку. Беру свои драгоценные скрапбукерские ножницы, тяжелые, с крохотными бабочками на ручках, и режу салфетку на кусочки. Нитки падают одна за другой, и вместе с ними с моих глаз словно спадает пелена. Я не сразу замечаю, что по щекам текут слезы. Я вижу свет, и я чувствую боль.

Все, что могло быть истинной причиной, так давно забыто, что остались только пыль, ветошь и запах старого чулана.

Клетка на открытке самоубийцы – тоже специально для меня. Я сама себе запретила. Я сама себя обвиняю и сама себя наказываю. Я и судья, и прокурор, и палач, и обвиняемая. Это – глупая игра, в которую играю сама с собой. И это я сама запрещаю себе разобраться с Тварью. Вот для чего мне нужно удобное оправдание – чувствительность.

Тогда я принимаюсь снимать запреты.

Я подбираю кусочки салфетки и режу их еще мельче, пока от них не остаются крошечные нитки, которые теряются между лезвиями.

«Верить в себя никому не запрещается» – так сказала Лилиана.

Я могу быть v.s. скрапбукером. Я могу делать классные открытки. Это право мне не нужно заслуживать. Равно как и право реализовать свое предназначение. Право радоваться и право улыбаться. Право быть такой, какая я есть.

В этом мире вообще нет ничего, что я должна заслужить. Потому что нет никого, кто меня оценивает, кто вознаграждает и наказывает, кроме меня самой.

Мне по-прежнему надо считаться со своей чувствительностью, но нет причины ни отвергать ее, ни скрывать, ни бояться.

Мне можно чувствовать. Можно чувствовать, чувствовать, чувствовать… как вкусно это звучит!

Мне можно ошибаться. Можно спотыкаться, падать – и подниматься опять.

Некоторое время я просто сижу и плачу. Это неимоверно просто и колоссально трудно. И вместе с тем ловлю настолько родное для меня ощущение – роднее, чем самая родная нота, что я уверена на тысячу процентов – я не ошибаюсь.

Теперь мне можно.

Я должна это запомнить.

Нужный образ сам выкатывается на мою ладонь в виде крошечной жемчужины. Дальше руки повинуются потоку и двигаются без малейших усилий с моей стороны. Я только смотрю, как радужные лучи играют в ладонях. Руки берут квадратный лист картона и приклеивают к нему вырезки со стихами. Посередине ложится еще одна круглая кружевная салфетка, а на ней я раскладываю весь хлам из моей корзинки, оставляя лишь место в центре. Там будет жемчужина – в крышечке из-под нарзана – как в раковине.

Все это сверху покрывает слой белого акрила, и я отправляю открытку сушиться под фен. Пока идет сушка, разглядываю свое творение, даю потоку рассказать мне, чего не хватает в новой карточке. Когда краска высыхает, добавляю по краям «рамку» из штампов: солнечный лик, часы, подсвечник, крыло бабочки, циферблат, шестеренки, почтовые штемпели, крохотная птичка, цветы и листья.

Последняя деталь – ярко-красные буквы, которые складываются в слово: «REbirth». Как из песчинки рождается жемчужина, так из разного хлама, из которого и состоит наша жизнь, рождается то, что несет в себе поток. Суть творчества – перерождение. То, что со мной произошло сейчас, – тоже перерождение. И слезы еще не высохли на глазах. Чуть влажный белый акрил, чуть влажные веки…

Я вставляю страницу в альбом, потом беру черный карандаш и штрихую отпечатанную штампом в углу короткую линейку, заполняю пространство между отметками, указывающими сантиметры. Комната меняется на глазах, и снова я – не в альбоме, а лишь на грани между реальностью и Меркабуром. Я испытываю смутное разочарование. Наверное, ожидала, что эта особенная страничка – «Перерождение» – поможет мне наконец-то найти своего хранителя. Радужные очертания предметов, их разноцветная аура при взгляде сквозь поток выглядят привычно и знакомо, с особой силой рождая во мне ощущение дома, собственного дома, где всегда хорошо и спокойно.

Но теперь в комнате есть нечто, что нарушает мое внутреннее ощущение покоя. Над диваном, где сидела девица в халате, висит размазанное серое пятно, словно на стекло пролили чернила и наспех стерли грязной тряпкой. Я подхожу к нему ближе, протягиваю пальцы и тут же отдергиваю. Вблизи пятно выглядит взвесью мелких темных капель, в каждой из которых прячется черная дыра. Словно не грязь висит в воздухе, а нечто, что пожрало частички пространства, и теперь сквозь эти дырки радужный поток может утечь в чужеродное пространство. К счастью, поток никуда не течет, он настороженно замер вокруг пятен. Мне хочется взять пылесос и засосать в него пятно, но я понимаю, что невозможно. Такую грязь можно убрать только открыткой, над которой придется хорошо поработать. Но сейчас не время.

Я хочу сделать то, чего не делала никогда раньше. Смотрю на свои босые ступни цвета серой тени и делаю шаг за шагом, медленно и осторожно, будто иду по канату над пропастью. Встаю перед зеркалом и долго смотрю себе под ноги. Каждая клеточка моего тела напряжена. Наконец, я делаю глубокий вдох и поднимаю голову. Из зеркала на меня смотрит девушка с темным лицом и тяжелыми серыми волосами. Веснушки с лица исчезли, формы носа, скул и губ обострились, словно выточенные из мрамора. Я напоминаю себе чью-то поделку. Я кукла, я прочная оболочка, я – человек-скафандр.

– Мне можно почувствовать. – Я повторяю эти слова, как мантру. – Можно чувствовать, можно чувствовать, можно чувствовать.

Ничего не меняется, только шевелятся губы у каменной девушки в зеркале.

– Чего ты хочешь? – спрашиваю я, но не знаю, к кому обращен этот вопрос: к Меркабуру, к Магрину, к Твари или к себе самой.

В ответ что-то трещит, будто рвут на части старую тряпку. В груди появляется странное жжение. Оно не мучает, как изжога после неудачного обеда, оно оставляет ощущение легкого горячего прикосновения, будто сотни крохотных пальчиков делают массаж. Легкие изнутри заполняет свежесть, словно я впервые по-настоящему вдохнула воздух.

А потом я вижу у зеркальной девушки крохотный огонек в центре груди. Или мне только кажется? Может быть, это отблеск лампы? Но огонек излучает свет, не знакомый реальному миру. Свет потока, ясный и звонкий, свет пронзительной чистоты льется сквозь нечто внутри меня – нечто невыносимо хрупкое и бесконечно ценное, что впервые соприкоснулось с этим миром. Он завораживает своей мягкостью и нежностью, он не способен ослепить, но и не исчезает, даже если закрыть глаза. Никогда в жизни я не испытывала ощущения более прекрасного и вместе с тем настолько тонкого, что даже просто думать о нем было бы слишком грубо, не то что описывать его. На глазах выступают слезы.

И тут у меня виски сводит от оглушительного звона в голове. Я зажмуриваюсь и затыкаю уши, а когда открываю глаза снова, комната принимает свой обычный вид. Я протираю лицо, смотрю в зеркало и вижу свое привычное отражение, разве что щеки красные, как с мороза. В дверь кто-то настойчиво трезвонит.

Прячу белую открытку в ящик и иду открывать. В комнату врывается Эльза, едва не сбив меня с ног. Обычно холодная, сейчас она как маленький уголек – того и гляди, все вокруг заполыхает. Даже в косичках у нее сегодня ленточки огненного цвета.

Елки-палки, как же я рада ее видеть! Вспоминаю встречу с Эмилем в открытке с кружевами, тяжесть и боль в его взгляде, клубящиеся тучи и понимаю, что это была наглая, циничная фальшивка, которая попала прямо в цель. И замучившая себя бука по имени Софья не дала себе ни малейшего шанса воспользоваться собственной уникальной способностью. Потому что если бы дала, то почувствовала бы фальшь с первой же секунды.

Я не могу удержаться от смеха. Как вообще я могла поверить, что с Эмилем можно встретиться в чужой открытке?

– Что смешного? – Эльза приподнимает брови.

Ужасно хочется кинуться к ней на шею и расцеловать ее. Мне ведь теперь можно? Но я стою, растерянная, и даже не соображу, что сказать. Все-таки я старшая, а она не очень-то красиво со мной поступила.

– Приглашение от Серафима! – Эльза машет конвертом и улыбается во весь рот, а это случается с ней реже, чем затмение – с луной. – Там все и обсудим!

– А что с открыткой самоубийцы? – Наконец-то я вспоминаю, что нужно у нее спросить.

– Я же тебе говорю – обсудим все у Серафима! Ты же его знаешь – это паромеханический манул.

– А тебе это откуда известно? – удивляюсь я и одновременно делаю вид, что и в самом деле прекрасно его знаю, а не услышала о его существовании несколькими часами раньше.

Говорю это, а сама оглядываюсь вокруг, шарю на диване и заглядываю под подушку. Не может быть! Похоже, эта девица в халате сперла мои очки, драгоценный подарок Лилианы.

– Кто же не знает неизгладимого, – пожимает плечами она.

– Надеюсь, он не будет ругаться, что я потеряла его очки. Может, мне не стоит перед ним появляться?

Теперь Эльза смотрит на меня с любопытством.

– Не глупи. От приглашения Серафима никто не отказывается. Даже я.

Это ее королевское «даже я» ужасно меня раздражает. Царица Небесная, а не подросток. И как все-таки я рада ее видеть живой, здоровой и без серого халата!

– Ну, до завтра? – весело говорит Эльза. – И возьми с собой твоего мальчика.

Это она про Илью, хотя он ее выше и старше. Прежде чем она уйдет, я хочу спросить у нее кое-что.

– Эльза, один вопрос. Твой отец… давно ты говорила с ним?

– Зачем тебе?

– Все еще не могу до него достучаться.

– Я не в курсе, где он и чем занят, – резко отвечает она.

– Как ты думаешь, он знает, что с тобой все в порядке?

Тонкие черные брови взлетают вверх. Она смотрит на меня словно я спросила, сколько будет дважды два.

– Иначе он не был бы Магриным и моим отцом.

В груди у меня разливается приятное, упругое тепло, словно я проглотила оранжевый шар, который видела в одной из записок с пожеланиями. Шар наполняет меня изнутри солнечным теплом, и я готова прыгать от радости вместе с ним! Пока Эльза уходит, и я закрываю за ней дверь, снова и снова повторяю себе, что сцена с Эмилем и вправду была всего лишь фальшивкой, иллюзией. Это на самом деле был не мой Магрин. Не он обвинял меня – я сама себя обвиняла.

Возвращаюсь в комнату, открываю конверт и достаю приглашение от Серафима.

Это плотная карточка в бежево-коричневых оттенках. Центром композиции служит картинка с чашкой и чайником такого цвета, будто их нарисовали чаем. Позади нее прячется повернутая набок страничка из англо-русского словаря. В левом верхнем углу – венгерский кроссворд с двумя перечеркнутыми красной ручкой словами: «TEA» – по горизонтали и «TIME» – по вертикали. Рядом на заклепке прикреплена картинка с часами-брегетом, а в противоположном углу нарисована рука, показывающая указательным пальцем направо. Из носика чайника вылетают разноцветные бабочки, порхая по всей открытке, там и тут выглядывают шестеренки. Смесь романтического с техническим, так бы я сказала про эту открытку. В нижней ее части написано:

«Где его нет, там нет творения».

Я переворачиваю приглашение и читаю на обратной стороне:

«Приглашаю на умное чаепитие. Завтра в чайное время. Ваш Серафим».

Рядом с надписью – картинка с таким же указующим перстом, как на лицевой стороне, и забавный кармашек, по которому «едет» на старинном велосипеде человечек в цилиндре. Я заглядываю внутрь, но кармашек пуст.

Что-то меня щекочет. Я провожу рукой, пытаясь отогнать несуществующую муху, и только в этот момент замечаю, что футболка на груди разорвана. Если этот Серафим умеет делать очки с потоком, может быть, он поможет мне разгадать мою тайну?

Бывают дни, когда «завтра» кажется бесконечно далеким.