Последняя ночь мая

Время круглой луны

Кот двигался осторожно и не спеша, как тепловоз, совершающий сложный маневр. Сначала на ступеньку крыльца опустилась одна толстая серая лапа, за ней другая, потом подтянулся живот и грязно-белые задние конечности. Кот довольно хрюкнул – перелезая через порог, он никогда не упускал возможности почесать пузо.

Люди звали кота Кругляшом – то ли за лунообразную морду, то ли за идеальную округлость сытого живота. Кругляш верховодил в Старой Кошарне так давно, что никто из десятка-другого нынешних ее обитателей не помнил другого вожака. О том, чего ему это стоило, знали только старые шрамы, которые можно было бы нащупать под слоем густой шерсти на голове – если бы, конечно, Кругляш дал кому-то себя погладить, – откушенный кончик уха и всегда смотрящий налево ободранный хвост.

На крыльцо высунула морду Пеструшка – тощая кошка-подросток из новеньких. Кругляш обернулся, и нарушительница покоя поспешила скрыться еще до того как столкнулась со строгим взглядом его желтых глаз.

Кот задрал голову и некоторое время разглядывал вечереющее небо с таким видом, словно вот-вот должен пойти дождь из колбасы. Сегодня луна будет круглая – совсем как морда у Кругляша. Пришло время выбрать счастливчика. Кот склонил голову набок, потом развернул уши назад, словно прислушиваясь к чему-то позади себя, там, в Кошарне. Гладкая шерсть светилась в лучах фонаря.

Преодолеть четыре ступеньки крыльца за час может только очень уверенный в себе кот – тот, кто никуда не торопится. Они подождут: люди, которые в эту ночь с замиранием сердца думают о Старой Кошарне, и кошки, которые не смеют показаться наружу, пока Кругляш не сделает свое дело.

Двор Старой Кошарни усеивали шарики из скомканной бумаги. Кот протрусил по дорожке, сел у края вытоптанного газона и тронул лапой крайний шарик. Тот зашуршал и откатился в мятую траву. Сегодня свою работу выполнит Кругляш, а завтра – дворник. Площадка перед Кошарней опустеет, чтобы до следующей круглой луны заполниться снова. Таковы правила игры, которых, впрочем, никто и никогда не произносит вслух, но которым следуют все, кого это касается, – месяц за месяцем, год за годом, с тех самых незапамятных времен, когда крыльцо еще пахло свежей краской, и Кошарню окружали не светящиеся сотнями глаз многоэтажки, а потрескавшиеся стены низеньких полубараков и развешанное на веревках белье.

Кот встал, не спеша, одну за другой вытянул передние лапы, потом подобрал их к себе, выгнул спину и, наконец, принял обычный деловой вид. Несмотря на толстое брюхо, Кругляш передвигался ловко, едва заметной серой тенью скользя между шариками. Следуя одному ему известному маршруту, он тщательно обнюхивал и ощупывал пространство перед собой.

Знатные усы Кругляша, длинные и по-гусарски лихо закрученные, топорщились вперед, как локаторы. Уши отвечали на малейший шорох мгновенным движением. Лапы ступали мягко, неслышно, словно и не весила кошачья туша добрых шесть кило. Надломанный кончик котовского хвоста раскачивался из стороны в сторону. В эту ночь – последнюю ночь мая – их было слишком много. Слишком много бумажных шариков, слишком много желаний – накарябанных впопыхах на страницах, выдранных из ежедневника, отпечатанных на принтере, разукрашенных маркерами на тетрадных листах в клетку, аккуратно сложенных и скомканных в нетерпении, лежащих кучками и поодиночке, плотно исписанных и почти чистых, с несколькими крупными буквами посередине.

Чем дольше шел кот, тем сильнее раскачивался его хвост. Слишком много желаний, и ни одного подходящего. Кругляш даже позволил себе фыркнуть, а это было совсем на него не похоже. Первый обход завершился ничем, и кот пошел на следующий. Время от времени он садился, оборачиваясь хвостом, и вопросительно смотрел на сырный желтый круг в небе: мол, «луна, дорогуша, ты ничего не перепутала»? «Не слишком рано закруглилась? Может, спрячешь на время половинку светящегося бока?» Потом он оглядывал поляну бумажных шариков, вздыхал и шел дальше.

Кругляш не умел считать. Он только знал, что его лапы помнили много ночей полной луны. Так много, что хватило бы на маленькую кошачью жизнь. Например, такую, как у неугомонных малышей полосатой красотки Мурлы, которые появились на свет ранней весной не без его, Кругляша, участия.

И прежде случалось так, что ему приходилось выбирать долго. Нужный шарик оказывался закатившимся под куст, или прятался среди десятка своих близнецов, или обнаруживался в самом дальнем уголке. Но на то Кругляш и вожак, чтобы вынюхать его, выследить и выцепить когтистой лапой. На прошлую луну ему хватило несколько минут. Кругляш помнил, как месяц назад он сразу почувствовал верное направление, как нос его поймал знакомый аромат, и каким неожиданно сильным оказался этот запах вблизи, не давая усомниться в правильности выбора ни на секунду. Помнил он и шарик: таких в Кошарне он еще не видел – буквы были выпуклыми и отражали лунный свет ярче, чем весенние лужи, бумага громко шуршала, а когда Кругляш тащил в пасти шарик в Кошарню, внутри него что-то позвякивало.

На этот раз и нюх, и особое, неведомое другим существам, кошачье чувство на пару подводили его. Запахи, которые улавливал чуткий нос, не вызывали у кота ничего, кроме отвращения. Кругляш не знал, сколько кругов он уже сделал по двору Кошарни. Он трогал шарики лапой, засовывал в них влажный нос и фыркал, он обследовал каждый уголок и обнюхивал каждую травинку. Лапы намокли от росы, шерсть на загривке вздыбилась, отчего котовье тело казалось еще круглее, хвост метался из стороны в сторону.

Когда луна растеряла свою желтизну, и небо едва заметно посветлело, Кругляш успокоился. Он сел, повернувшись спиной к Старой Кошарне и полю из бумажных шариков. Вся его неподвижная, сутулая фигура выражала только одно чувство. Пеструшка, которая все это время тихо сидела в тени дверного проема, встревожилась и поспешила подняться. Виданное ли это дело, чтобы вожак на кого-то обижался?

Она ринулась было на крыльцо, но тут же остановилась. А ну как попадет под горячую лапу? Лапа-то у Кругляша тяжелая, непорядка не терпит. Пеструшка застыла на крыльце, вытянув морду вперед, и не верила своим глазам.

Кругляш поднялся и пошел прочь. Задние лапы в пушистых серых галифе вальяжно покачивались, хвост волочился по пятам, указывая надломанным кончиком налево. Когда фигура кота стала едва различимой в утреннем сумраке, Пеструшка не выдержала и бросилась следом.

Она догнала вожака в считаные секунды. Кругляш обернулся. Его немигающие желтые глаза заставили Пеструшку остановиться. На мгновение ее пробила дрожь, уши сами собой прижались к голове, но она быстро поняла, что кот смотрит совсем не на нее. Взгляд его был устремлен выше, за ее спину. Она навострила уши в том направлении, но ничего не услышала. Пришлось проследить за его взглядом. Кот смотрел не на двор, усыпанный шариками, и не на кривые окна, откуда выглядывали любопытные морды, и не на темный дверной проем. Он уставился наверх, туда, где над залатанной крышей замер флюгер. Первые лучи солнца, пробившиеся сквозь утренний туман, высветили знакомый силуэт – стрелку, на которой устроился черный кот с хулиганской мордой. За кончик хвоста зацепился полумесяц, на конце которого сидела маленькая птичка. И чего тут смотреть? Всё тот же флюгер, который они видели каждый день и под скрип которого привыкли засыпать, торчит себе и даже не шелохнется.

Когда Пеструшка снова повернулась, Кругляша уже и след простыл.