Софья

2 июня, два часа пополудни, время наблюдать за хорьками Меркабур

Я сижу возле конвейерной ленты и наблюдаю, как хорьки в белых шапочках укладывают на нее заготовки. Что за штуки они тут производят, совершенно непонятно, но смотреть, как шустро работают их ловкие лапки, можно бесконечно.

– Как ты думаешь, в городе есть еще опасные открытки? – спрашиваю я хозяйку и замираю на кончике стула, рискуя грохнуться.

Барный стул подо мной раскачивается, потому что вместо ножки у него – толстая пружина.

– Много ты видела безопасных открыток? – насмешливо отвечает она.

Таков Меркабур. Здесь никто не дает прямого ответа на вопрос, если его можно избежать.

Ее зовут Лилиана, но она просит звать ее «Лия» и обращаться исключительно на «ты». Она носит свободное платье прямого покроя, длинные черные перчатки и забавные очки – что-то среднее между очками сварщика и военного летчика прошлого века. Изумрудные линзы прикреплены к бронзовой оправе по кругу блестящими винтиками, а толстая оправа одета в кожу и плотно прилегает к лицу. Из-за всего этого я не могу понять, сколько ей лет, но предполагаю, что никак не меньше тридцати пяти, а скорее, ближе к сорока.

– Почему я? И как ты меня нашла? – Эти вопросы интересуют меня сейчас больше всего.

– Почему ты? Ты не знаешь? – В голосе Лилианы слышится беспокойство, на лбу появляется вертикальная складка.

– А что я должна знать?

Она снимает с пояса небольшую коробочку. Медную крышку украшают две крохотные лампочки, выкрашенные изумрудной краской, шестеренки, циферблаты и ключики. Если бы среди скрапбукеров был часовщик, он бы мог сделать себе такую коробку для особо ценных деталей. Я жду, что Лия что-нибудь достанет оттуда, чтобы показать мне, но она отворачивается в сторонку, приоткрывает коробочку и говорит в нее возмущенно:

– Она не знает? Нет, ну ты представляешь! Она не знает!

Я решаю, что это такое переговорное устройство, вариант меркабурского мобильника. Лилиана продолжает что-то говорить, внимательно глядя в коробку, и в ее тоне звучат доверительные интонации, словно она советуется со старым мудрым другом. Если из коробки и звучат ответы, я их не слышу – шум конвейера заглушает все звуки. Наконец, Лия удовлетворенно кивает и говорит:

– Ты думаешь, ей надо рассказать?

Некоторое время она молча смотрит в коробку, потом удивленно приподнимает брови и отвечает кому-то невидимому:

– Ого! Ну да, конечно, ты прав. Сомнений быть не может. Поток не ошибается Она узнает – рано или поздно.

Лилиана захлопывает коробочку, вешает ее обратно на пояс, потирает ладони и говорит мне:

– Четыре стежка от Хори! Это стоило того.

– Так что я должна узнать? – переспрашиваю я.

– Наберись терпения. Я тебе расскажу одну длинную историю.

В этом есть что-то сказочное. Будто мне надо разгадать загадку, и тогда я получу в жены прекрасную принцессу. Или прекрасного принца в мужья. Вот только я боюсь, что награда мне сильно не понравится.

– Подожди минутку. – Она принимается переключать блестящие рычажки и крутить рукоятки на панели управления.

Лия – большая и хмурая. Есть женщины полные и булькающие, как бочки с квасом, есть хрупкие и гнущиеся, словно соломинки от коктейля, есть подтянутые и напористые, как резиновые дубинки, а Лия – каменная башня. Она высокая, у нее крупные черты лица и густые волосы цвета осенних листьев, она все время хмурится, но в ней сразу чувствуется большое и открытое сердце: хочется рухнуть ей в объятия и поплакаться в жилетку. Я надеюсь, что она разберется с Тварью и открыткой самоубийцы. Иначе зачем она привела меня сюда?

Помещение, в котором мы находимся, так же похоже на ателье, как его хозяйка – на модную дизайнершу. Оно шарообразное, как планетарий, в центре купола сходятся тяжелые балки цвета бронзы, вдоль стен тянутся конвейеры. Посредине стоит большой бассейн, над которым клубится пар, а внутри что-то булькает и переливается. Время от времени над поверхностью появляются большие пузыри, которые с шумом лопаются, разлетаясь брызгами в разные стороны.

Бассейн с конвейером соединяют медные трубы, увешанные манометрами разных форм и размеров. Заготовки, уложенные на ленту хорьками, попадают в железные лапы диковатых штуковин, похожих на изобретения ученого, который мечтал придать человекоподобный образ печатным станкам. Ритмично двигаются туда-сюда поршни, из клапанов с шумом вырываются облака пара, стрелки приборов нервно подергиваются.

Хотелось бы знать, что у них тут шито белыми нитками!

Я собираюсь спросить об этом хозяйку, но мое внимание отвлекает происшествие на конвейере. Один из зверьков поднимает лапку и верещит. Лента останавливается, сверху спускается механическая рука с жирной красной надписью «Контроль качества», убирает детальку, лежащую перед хорьком, и прилепляет ему на грудь золотой бантик, а потом дает размашистую затрещину его соседу, предыдущему по конвейеру, и тому, кто за ним, и еще одному, и так до самого начала ленты. Зверьки визжат и хватаются лапками за головы. Хорек с бантиком потирает лапки и выглядит при этом как маленький довольный человечек. Потом рука уезжает наверх, и конвейер запускается снова.

Лия на хорьков почти не смотрит, она щелкает медными тумблерами на панели управления и громко рассказывает, перекрикивая грохот конвейера и лязг машин:

– Я хочу рассказать тебе историю одной моей подруги. Ее зовут Лидуся. Есть такие люди, которых можно сравнить с паровым двигателем. Они будто пар генерируют – и все кругом приходит в движение. Лидусю весь дом знает. А те, кто в этом доме не живет, иногда хотят переехать только для того, чтобы стать ее соседями. Оно ведь как обычно бывает: сосед соседу – первый враг, сплетник и завистник. Оттого общественные мероприятия в подъезде обычно заканчиваются плачевно. Одни горшки с цветами в подъезде поставят, а другие их своруют или разобьют. Одни стенку покрасят, а другие на ней матерное слово напишут. И совсем другое дело, если в доме Лидуся живет. Сама маленькая, худенькая, кнопка с ножками, а без нее и жизни в доме представить себе нельзя. В гости кто придет – глазам своим не верит. Вроде и дом не элитный, а на площадках не просто чистота – ремонт приличный, не хуже чем в ином офисе. Дом у них нетипичной постройки: один подъезд, внизу огромный холл. Обычно люди в подъезде выставляют то, что самим не нужно, а у них на первом этаже диван и кресла стоят почти новые, у выхода на случай дождя зонтики висят – бери, кому надо, шкаф книжный – целая библиотека, хоккей настольный, как в доме отдыха. Да что библиотека! Люди друг друга в лицо все знают и по именам, и не только на одной площадке. Кто за детьми соседскими присмотрит, кто кружок вышивания организует, кто соседке-пенсионерке продукты принесет. Клумбам возле подъезда любой ботанический сад мог бы позавидовать. Не дом – а коммуна из утопического романа! И везде Лидуся, и всегда с карандашом за ухом, чтобы ничего не забыть. Всем поможет, подскажет, да и просто добрым словом подбодрит.

Я слушаю рассказ Лии и наблюдаю, как работают хорьки. Морды у них хитрые и хулиганские, то и дело норовят соседу напакостить. Стоит только одному потерять бдительность, как другой ему или на лапу наступит, или шапочку на нос натянет. Ближайший ко мне зверек с любопытством разглядывает мои кроссовки, когда сосед толкает его под локоть, и когтистая лапка попадает под мощный пресс. Хорек оглушительно визжит, остальные зверьки выгибают спину и шипят, шерсть на их спинках становится дыбом.

Лия нажимает красную кнопку, и конвейер останавливается. Зверек трясет окровавленной лапкой и прыгает на одной ноге. Лия передвигает маленький бронзовый рычажок на панели рядом с нарисованным красным крестиком – и лапка у жертвы заживает на глазах. Виновник происшествия складывает передние лапки в умоляющем жесте и пятится назад. Лия не обращает на несчастную мордочку хорька никакого внимания и щелкает другим рычажком. Сверху со скрипом спускается клетка и появляется механическая рука, и спустя несколько секунд зверек болтается в клетке где-то под куполом, пытаясь просунуть мордочку сквозь прутья.

Я недоумеваю: к чему устраивать в визитке такой сложный спектакль? Картина душераздирающая, но ведь нет на самом деле никаких хорьков, окровавленных лапок и клеток, все это – одна сплошная иллюзия.

– Лидуся, конечно, скрапбукерша? – спрашиваю я, возвращаясь к теме разговора.

– И какая! Другой такой я не знаю. Ни одного заказа не брала ни разу. Увидит, кому чего не хватает, сделает открытку и подсунет незаметно. Никогда и ни от кого ни копейки денег за свою работу не получила. Угощают ее, конечно, и вкусненьким, и подарки дарят, но только от чистого сердца. И знаешь, что меня больше всего во всем этом удивляло?

– Слишком хорошо все, – говорю я, наблюдая, как один из хорьков тащит куда-то здоровенный болт. – Так не бывает.

– Да. Как ей удавалось в людях только самое светлое и хорошее проявлять, одному Меркабуру известно. Особые отношения у Лидуси с потоком. Святая скрапбукерша… была.

Я вздрагиваю и задаю вопрос, ответ на который боюсь услышать:

– А что с ней случилось?

– Она очень изменилась.

Я вздыхаю с таким заметным облегчением, что Лия удивленно вскидывает брови.

– По крайней мере она жива, – поясняю я.

– А что, кто-то умер?

Я мгновенно успеваю расстроиться. Я была уверена, что Лия знает о самоубийце. Быть такого не может, что она ничего не слышала об этом.

– Один молодой v.s. скрапбукер покончил с собой. Ему подсунули убийственную открытку, – говорю я.

– Вот как… Так вот почему ты говоришь об опасных открытках.

Лия некоторое время сидит молча, думает о чем-то. Потом она нажимает большую красную кнопку. Конвейер со скрипом останавливается, хорьки встают по стойке смирно на задних лапках. Точнее, пытаются стоять смирно. Один чешет себе живот, другой водит головой, пытаясь вернуть на место шапочку, которая сползла ему на глаз, третий ковыряет лапкой в полу. Они такие забавные, что я не могу удержаться от смеха.

Лия смотрит на меня неодобрительно, хмурится.

– Вольно, – говорит она, и хорьки мгновенно разбегаются в разные стороны.

Минуту спустя в помещении становится пусто и тихо. Только наверху в клетке суетится и шуршит зверек. Лия смотрит выразительно вверх, и клетка с хорьком растворяется в воздухе без всяких там рычажков и кнопок. Пар потихоньку исчезает, открывая воду в бассейне, такую же изумрудную, как ее очки.

– Так что случилось с Лидусей?

– Я тоже сразу задала себе этот вопрос, когда столкнулась у подъезда с участковым полицейским. Оказалось, у соседей украли детскую коляску. Будь это любой другой дом, я бы сказала: «Ну бывает», – но рядом с Лидусей?! Коляска всегда стояла на площадке, и никто раньше ее не трогал. Представь себе мое удивление, когда я вошла в квартиру Лидуси и обнаружила там эту самую коляску! Я поначалу решила, что Лидуся шутит, что она решила подарить соседям новую или еще что-то в этом роде. Но тут она такое принялась творить с этой коляской! Я глазам своим не могла поверить. Она изрезала кухонным ножом всю обивку, проткнула колеса. И еще приговаривала: «Понарожали тут, а нормальным людям пройти невозможно».

Лия вздыхает, я в нетерпении раскачиваюсь на своем пружинистом стуле и едва не теряю равновесие. Она неожиданно ловко хватает меня за руку, нажимает какую-то педальку внизу, пружина сжимается и превращается в обычную ножку барного стула.

– Поначалу я решила, что у нее нервный срыв, – продолжает рассказывать Лия. – Лидуся не всегда была образцовой домоправительницей. Это в последнее время мне казалось, что она нашла свое предназначение – домовой в масштабе многоквартирного дома. До того, как с ней случилась трагедия, Лидуся вела совсем другой образ жизни. Долгое время она работала коммерческим директором в одной очень солидной организации. Дни и ночи на работе, совещания, командировки, бюджеты, отчеты. Другой бы на ее месте взвыл, а она во всем этом жила как рыба в воде. Так любила работу, что даже к своим способностям v.s. скрапбукера всерьез не относилась и на переговорах с партнерами и представителями разных инстанций открытками не пользовалась, считала, что это было бы нечестно. Она и тогда принципиально денег не брала за открытки, все, что делала, – или по велению души, или по жизненной необходимости, когда уж совсем не обойтись было без скрапа. Зарабатывала хорошо – ни в чем себе не отказывала, одевалась с иголочки, ездила на дорогой машине, сыну купила отдельную квартиру, с мужем жили душа в душу. Пока однажды у этой организации не начались серьезные проблемы с законом. Что-то там то ли с укрытием от налогов, то ли с хищением государственного имущества. Директор сбежал за границу, а Лидусе пришлось выкручиваться. Ее арестовали и предъявили обвинения. Не знаю, что бы с ней стало, если бы она не была v.s. скрапбукером. Конечно, никто бы не разрешил передать ей в камеру ножницы, но Лидуся, похоже, предвидела такой расклад дел. У нее уже была готова открытка для судьи, оставалось только выяснить фамилию, узнать, чем он интересуется, и добавить зацепку. Этим уж мне пришлось заняться. А вот муж ее ничего не знал о скрапе. Она и мне запретила говорить ему об этом. Не хотела, чтобы он подумал, будто всей своей карьерой она обязана только v.s. скрапбукингу. По предъявленным обвинениям Лидусе грозило до десяти лет лишения свободы. Когда ее муж ехал на суд, он и предположить не мог, что в папке, которая ляжет на стол судьи, припрятана открытка, которая решит исход дела. Перенервничал, не справился с управлением – лобовая авария, без шансов… Лидуся узнала только после суда. Когда она призналась во всем сыну, он перестал с ней общаться и до сих пор не разговаривает – не может простить смерть отца. Потом были долгие месяцы депрессии, попытка уйти в Меркабур насовсем. Не знаю, что бы с ней стало, если бы не ее хранитель. Он сотворил с ней настоящее чудо.

Некоторое время мы обе молчим и думаем об одном и том же. Поток способен дарить людям удивительные вещи, а скрапбукерам – удивительные вдвойне. Я испытываю двойственные чувства – болезненное желание узнать, каким чудом Меркабур вернул ее к жизни, и страх перед тем, что пришлось бы для этого пережить.

Потом Лия продолжает:

– Лидуся никогда не рассказывала о том, что произошло тогда в альбоме, но в нее словно вдохнули новую жизнь. Она устроилась на работу в ЖЭУ, жила очень скромно, на зарплату, все свое время посвящала заботам о доме, который тут же начал преображаться. Сантехники с электриками появлялись по первому звонку, вежливые и трезвые, лифты никогда не ломались, а воду горячую отключали не больше чем на пару часов. Ни одна копейка у нее зря не пропадала, все шло на ремонт и улучшение домовой территории. Лидуся считала, что ей никто больше не нужен, потому что теперь в ее жизни есть цельность и законченность, каких не было прежде. «Когда ты в таких отношениях с Меркабуром, семья уже не имеет большого значения» – вот как она говорила.

– В таких отношениях? – переспрашиваю я. – Что это значит?

– Боюсь, что она ошибалась на этот счет, – вздыхает Лилиана.

Что бы там ни думала Лия, но на фразу про «отношения с Меркабуром» внутри что-то откликается, сладкое и тревожное, словно говорят о чем-то, что касается лично меня, но что от меня пока скрывают. Это немного пугает, будто ты деревенская девушка на выданье, и тебе уже определили жениха, но ты его еще ни разу не видела.

– Не знаю, пыталась ли она наладить отношения с сыном, – продолжает Лилиана. – Лидуся никогда об этом не рассказывала. Она очень любила соседского малыша, того самого, у которого украла коляску, часто присматривала за ним, пока родителей не было дома. И тут вдруг такие дела!

– Конечно, ты первым делом спросила ее про альбом? – не могу я удержаться и перебиваю Лию.

– Нет, – качает она головой. – Я вообще не стала с ней разговаривать, как увидела все это безобразие, так и ушла оттуда без оглядки.

– Почему? – удивляюсь я.

– Побудешь с мое скрапбукером, поймешь.

Я сразу решаю, что она старше, чем кажется на первый взгляд. Лия долго смотрит на изумрудную воду, потом говорит:

– Лидуся была моей лучшей подругой.

– И ты не захотела ей помочь?

– Я не могла. Не сразу… – Она отворачивается, хотя я все равно не вижу ее глаз за зелеными стеклами очков. – Надо было подождать, пока Серафим сделает одну вещь, а он такой медлительный!

Я мотаю себе на ус, что надо бы расспросить про этого Серафима. Лия продолжает:

– Я узнавала новости через клиентку ателье, которая жила в том же доме. Неприятности сыпались на дом одна за другой. Изобретательные, скажу я тебе, неприятности. Один жилец по пьяни раскурочил перила на лестничной клетке. Оторвал поручень и сплел из железных прутьев натуральные косички. Можешь себе представить? К ним даже телевидение приезжало снимать это изощренное хулиганство. Когда протрезвел, не мог даже одного прута отогнуть. Другой мужик изувечил новую соседскую машину: сверху донизу покрыл толстым слоем монтажной пены. И подписал еще: «Не селедка, но под шубой». Через некоторое время в одной из квартир оставили ребенка на десять минут без присмотра, и тот выпал из окна. Двухлетний малыш умудрился пододвинуть стул, взобраться на подоконник, скинуть цветочные горшки, открыть окно и выбраться наружу. Слава богу, второй этаж, мягкий газон… Отделался ушибами и ссадинами. Дня не проходило, чтобы в дом не наведывался участковый. Первый этаж разгромили весь. На диване кто-то вырезал ножом целую картину, очень неприличную, но на удивление неплохую с художественной точки зрения. На полу каждый день кто-то выкладывал скверные слова из осколков бутылок, зонтики и библиотеку разворовали, у шкафа оторвали дверцы, клумбы разобрали на букеты. Ходили слухи, что кто-то навел порчу. Одна соседка даже попа с кадилом приводила. Смешно, правда?

Я не улыбаюсь. В словах Лилианы чувствуется горечь. За ее рассказом стоит нечто такое, чего я предпочла бы не чувствовать. Тень того самого, о чем я хотела бы забыть и никогда больше не вспоминать. Я трясу головой, пытаясь сбросить неприятное ощущение, и спрашиваю:

– А что же Лидуся?

– Она со всеми ругалась. Начала требовать от соседей какую-то плату за свои услуги. Писала на всех жалобы и доносы – в полицию, в прокуратуру. Причем делала это с той же энергией, с какой раньше всем помогала. Ее начали избегать, но она каждый вечер искала встречи с соседями, обходила квартиры, пока ей не перестали открывать. Тогда Лидуся начала писать свои требования несмываемым красным маркером на дверях. Когда Серафим наконец-то сделал то, о чем я просила, я решилась пойти к ней снова. И не узнала подъезд, его как будто подменили: запах мочи, грязные подтеки, мусор, надписи на стенах, жутковатые рисунки. И все как-то с изюминкой, с выкрутасами, даже дерьмо – и то, извини, художественно размазали. Ты когда-нибудь бывала на выставке современного искусства? Ее запросто можно было бы провести в этом доме. Хотя это я отвлеклась… Я сразу заметила кое-что особенное. Это бросилось бы в глаза любому v.s. скрапбукеру.

Лия снова молчит. Вода неподвижна, в ней ничего не отражается, и бассейн кажется зеленой ареной невиданного цирка. У меня начинает звенеть в ушах от тишины, когда Лия, наконец, продолжает свой рассказ:

– Лидуся кроме открыток делала объявления-картинки. Очень красивые, в лучших скрапбукерских традициях. Потом вставляла их в рамки и развешивала в подъезде. У входной двери – «Добро пожаловать в дом чистоты и порядка», рядом с диваном – «Места для поцелуев и объятий», на этажах – «Сосед – лучший друг человека» и все в таком духе. Так вот, все картинки остались нетронутыми, на своих местах – и в холле, и на этажах.

Когда Лия рассказывает про открытки, зеленая вода оживает и начинает колыхаться, и тогда я понимаю, что там – в бассейне – концентрированный поток, густой, как сахарный сироп. Каждый скрапбукер видит Меркабур по-своему. Когда я делаю открытку, то поток в моих ладонях – как луч солнца, преломляющийся сквозь цветное стекло. А для Лии поток – вот эта густая изумрудная масса.

Над бассейном начинает подниматься пар, в трубах слышится гул, и на ленту конвейера падают толстые круглые капли. Падают и не растекаются, как тесто. Интересно, что с ними должны делать хорьки? Я едва не теряю нить рассказа Лии. Черт, в ее визитке слишком увлекательное пространство! Тут невозможно обсуждать что-то серьезное – со всеми этими зверушками и рычажками.

– Представляешь, ни одну картинку никто не разбил, не украл и даже не испачкал! – говорит Лия.

Я пожимаю плечами.

– Меркабур защищает себя сам. Скрап-открытки в огне не горят и в воде не тонут.

Лия смотрит на меня с любопытством.

– Интересное заявление. Сколько я испорченных открыток в свое время перевидала! В том числе и Лидусины случалось видеть. Нет, тут дело было в другом. Я поболтала с соседями, и у меня сложилась другая картина. Несчастные случаи распространялись от этажа к этажу, как заразная болезнь.

Я мигом забываю про бассейн и про хорьков. У меня холодеют кончики пальцев. Вспоминаю слова Ильи: «Если эта штука – вирус, то она должна размножаться сама».

– Человек, который заплел перила в косички, живет с ней на одной площадке, причем он уже много лет так сильно не напивался. Завистливый до чужих машин мужик – этажом ниже. Приступ буйной зависти, как ты догадываешься, тоже внезапный. Ребенок чуть не расшибся еще одним этажом ниже. И только потом начались безобразия в холле на первом этаже.

Я не хочу во все это верить. Мне хочется заткнуть уши. Пар над бассейном снова рассеивается, изумрудный сироп успокаивается. Лия сейчас не думает о Меркабуре.

– Зараза… – говорю я глухим голосом.

– Что «зараза»? – не понимает Лия.

– Эта зараза распространяется сама.

– Зараза? – Она приподнимает брови. – Нет, это Лидуся. Она переделала все свои открытки. По очереди.

Я ерзаю на стуле. Не могу решить, можно уже вздыхать с облегчением или еще рано.

– Внешне картинки выглядели так же, как и раньше. Но внутри… Хорошо, что я вовремя обратилась к Серафиму.

Лия поправляет оправу. Я смотрю на нее, но не вижу в изумрудных линзах своего отражения, замечаю в них текучесть, словно в стеклышки налили сироп из бассейна.

– Очки! – осеняет меня. – Он для тебя сделал очки с потоком.

– Молодец! – восхищается Лия. – Кроме тебя, никто не догадался! Ничто не защищает от потока лучше, чем сам поток.

Интересно, в реальном мире очки выглядят так же?

– Я все еще была уверена, что у Лидуси нервный срыв, – говорит Лия, – поэтому она вкладывает в свои открытки черт знает что. Хотелось ее остановить.

Я закрываю глаза и вижу парня с открыткой, стоящего в оконном проеме. Я должна была заметить его раньше. Кто сделал ту карточку для него? Уж не Лидуся ли? В каком доме он жил? Жаль, что я не знаю его фамилии.

– Сколько дней прошло? – Я не узнаю свой голос. – Сколько открыток она успела сделать?

Лия опускает голову. Потом снимает очки и смотрит на меня. У нее карие глаза, глубоко посаженные, в них прячется теплая осень.

– Когда она украла коляску, было, кажется, десятое мая. Точно, как раз закончились праздники. О следующем происшествии я узнала два или три дня спустя.

Не хочу. Я не хочу ничего этого слышать, но Лия продолжает говорить:

– Я знаю, ты наверняка считаешь, что мне нужно было с самого начала остаться с Лидусей, не давать ей делать открытки в таком состоянии, в конце концов, заставить ее каждый день работать с альбомом.

Ничего такого я не считаю. Это все не мое дело, меня волнует совсем другое… Если Лидусины открытки приносят людям столько бед, она давно должна была оказаться или в кошмарных мирах Меркабура, или там же, где сейчас тот парень из магазина. Опять же, Эмиль не мог не узнать об этом – такое не остается незамеченным для куратора. У него же свои каналы информации! Объяснение всему этому, включая мои неприятные ощущения от рассказа Лии, может быть только одно: здесь тоже замешана Тварь.

– Хорьку понятно, что без Меркабура в этих хулиганствах не обошлось… – вздыхает Лия. – Уж слишком изощренные они.

– Что ты такое говоришь? – вскидываюсь я. – Ты хоть сама понимаешь, что говоришь? Меркабур – и изощренные хулиганства.

Лия хмурится, но молчит. Изумрудная вода в бассейне застывает и подергивается пленкой, как река – первым слоем тонкого льда.

– Кодекс, – угрюмо говорю я. – Ты заметила, что она игнорирует предупреждения Кодекса? Ты ведь не могла не заметить.

– Мы же не знаем наверняка, был ли заложен в ее открытках намеренный вред, – поясняет Лия. – Можно ведь, например, вложить желание почувствовать себя крутым парнем или показать всем, кто здесь хозяин.

Она себя обманывает. Сознательно или нет – но обманывает. Я внимательно смотрю на нее и говорю:

– Лия, мы же с тобой все понимаем. Есть разные способы показать себя крутым, а Меркабур чувствует малейшие нюансы и откликается на них.

– Тогда как такое возможно? – Я читаю на ее лице искреннее удивление.

Я понимаю, что Лилиана ничего не знает о Твари. Прочная каменная башня оказалась сложенной из детских кубиков.

– Ты можешь не верить в Кодекс. – Она смотрит на меня, как учительница на первоклассницу. – Но я точно знаю, что ни одно из его предупреждений не написано просто так.

Усмехаюсь про себя – уж я-то об этом прекрасно знаю, мне можно не объяснять. Рассказать ей про Тварь или нет?

– Помнишь, я говорила тебе, что один парень покончил с собой? Выбросился из окна торгового центра. Он не мог раньше жить в этом доме? Ты что-нибудь слышала про это?

– Нет. – Лия качает головой. – Если бы он был из этого дома, слухи бы до меня уже дошли.

– Слухи тоже можно остановить, – говорю я сама себе вслух.

– Такое не утаишь. И потом, я не верю, что Лидуся на такое способна.

– Ты же сама сказала, что она стала другой.

Лия снова прячет глаза за изумрудными стеклами. Я представляю себе, во что Тварь может превратить человека, и по спине у меня ползут колючие мурашки.

– Я хотела ей помочь, – говорит Лия. – Сделала все, что могла. Сделала для нее открытку.

Я ей охотно верю. Истинная правда: все, что может v.s. скрапбукер, – это сделать открытку.

– Когда я ее увидела, то глазам своим не поверила. Поразительно, как может человек измениться внешне за какой-нибудь месяц. Она сделала дурацкую, очень короткую стрижку, которая ей совсем не идет, еще больше похудела, и у нее совершенно переменилось выражение лица. Поджатые губы, жадный взгляд, руки все время будто что-то перебирают. Раньше от ее заразительного смеха у всех вокруг настроение поднималось, а теперь рядом с ней у меня такое чувство, словно я заприметила карманника – хочется прижать к себе сумку. У Лидуси еще с прошлой жизни осталось столько стильных шмоток, а она напялила ужасный серый халат, который, должно быть, сшили из мешка из-под картошки.

«Еще одна из советских грузчиков, которые женщины», – отмечаю я про себя. Те, кто распространяет Тварь, зачем-то надевают серые халаты. Интересно, это не она взяла ножницы у тети Шуры? Нет, тетя Шура говорила о высокой девице, а Лидуся, по словам Лии, – мелкая как кнопка. Сколько же их в городе? У меня неприятно сосет под ложечкой.

– А ты не замечала у нее такой круглой штуковины, похожей на карманные часы? – спрашиваю я Лию.

– Откуда ты знаешь? – Лия приподнимает брови. – Да, она носила похожую вещь на шее. Я еще удивилась, на какой помойке она откопала эту рухлядь.

– Я видела такую у одной скрапбукерши, которая тоже внезапно изменилась. А ножницы? Ее скрапбукерские ножницы остались при ней?

– Хм… – задумывается Лия. – Мне кажется, я видела их у нее на столе, но не уверена. Может быть, я просто привыкла, что они всегда лежат там. Нет, не могу точно сказать.

– На открытке самоубийцы была клетка, мертвый голубь и черная шкура в шляпе. Ты видела у нее что-нибудь похожее?

– Клетка и дохлая птица? – Лилиана усмехается. – С таким же успехом можно представить на Лидусиной открытке череп с костями. Она очень любила полевые цветы. У нее на всех карточках были ромашки, васильки и лютики – засушенные, вышитые, нарисованные. Еще подсолнухи, как у Ван Гога.

Вода в бассейне откликается на рассказ об открытках легкими волнами. Пленка на ее поверхности колышется.

– Ты видела у нее какие-нибудь новые открытки? Которых не было раньше? Или в подъезде?

Лия задумывается. Потом качает головой:

– Нет, пожалуй что, нет. Когда я пришла, она принялась меня оскорблять. Кричала, что я плохая подруга, редко прихожу, не приношу подарков, не забочусь о ней. Назвала меня «чувырлой» и «прошмандовкой». Я и не подозревала, что она вообще знает такие слова. Ей-богу, если бы я была религиозным человеком, то решила бы, что в нее вселился бес. Никогда ее такой не видела. И потом… открытка…

Лия встает и подходит к краю бассейна. Вода покрывается корочкой настоящего льда цвета винной бутылки, и бассейн становится похожим на зеленый каток.

– Я никому про это не рассказывала. Никогда. И никому больше не расскажу, наверное. Но тебе надо узнать, раз мы на тебя рассчитываем.

– Кто это – мы? – с подозрением спрашиваю я. – И на что вы рассчитываете?

– Мы – это мы, – говорит она. – Мы так решили, а поток не ошибается. Не перебивай меня, пожалуйста. Мне правда трудно об этом говорить.

Елки-палки, вот как я этого не люблю! Словами не передать! Лилиана – такая большая, надежная, с теплым взглядом, в ней столько чувствуется внутренней силы, и вдруг она рассчитывает на меня – тощую рыжую девчонку в шортах. А я-то надеялась спрятаться от Твари на ее широкой груди.

Тонкие трещинки расчерчивают лед в бассейне. Я чувствую, как Лия волнуется.

– Я сделала для Лидуси открытку. Не один день потратила, думала, что это – лучшая моя работа. Я покажу, как она выглядела.

Лия щелкает тумблером, и в полу отодвигается дверца, из которой выезжает некое подобие столика с толстыми пружинами вместо ножек. Его поверхность расчерчена толстыми дорожками и напоминает электронную плату, сильно увеличенную в размерах.

На столике лежат карточки в несколько стопок. Все правильно – раз она много работает с клиентами, у нее в визитке должна храниться коллекция открыток. Скопировать открытку в Меркабур – довольно-таки утомительное занятие, я предпочитаю их просто фотографировать. Лия берет одну из стопок, находит нужную карточку и протягивает мне.

Я разглядываю яркую, пронзительную картинку: мохнатая от пыли черная стена в паутине и грязных разводах, по углам лежат кучи какого-то хлама, а посредине – окно, заполненное цветами. Вокруг окна тянутся миниатюрные трубы с вентилями и краниками: прозрачные, поблескивающие, прячущие внутри изумрудный поток. Кажется, будто они сделаны из мармелада или из сахара, а внутри – волшебный сироп, чудодейственное зелье.

Из открытого краника изумрудный сироп течет за окно, туда, где сочные побеги с желтыми и красными бутонами соревнуются в красоте. Кажется, будто от растений исходит сияние. В этом окне – радость раннего летнего утра, восхода солнца, когда первые его искорки пробуждаются на горизонте, и цветы раскрывают свои лепестки ему навстречу. Когда долго смотришь на окно на картинке, перестаешь замечать черную стену вокруг.

Я не должна чувствовать игры потока – это ведь просто копия, но я ловлю в ней отражение, словно ухватываюсь за тонюсенькую ниточку, которая ведет к настоящей открытке. Вдыхаю полной грудью яркий свет – и мне отвечает изумрудная вода в бассейне.

По льду бежит глубокая трещина, и корочку изнутри разбивает волна. Я наблюдаю за пародией на ледоход. Осколки льда переливаются на свету, как тысячи крохотных изумрудов. Вода больше не напоминает сироп, она играет барашками волн, как море в легкий шторм.

Лилиана смотрит на меня с удивлением и восторгом.

– Ты ее чувствуешь. Феноменально… никогда такого не видела. Поток не ошибается, Хоря прав.

Ну вот, опять какой-то загадочный Хоря… Не тот ли это, с кем она разговаривает через коробочку? Я отдаю ей открытку обратно, изумрудная вода на глазах густеет и успокаивается. Есть у меня кое-какие подозрения, но жду, пока она сама мне все расскажет.

– Это очень сильная открытка, – искренне говорю я. – Ты о-го-го какой мастер.

– Я знаю. – Она кивает и начинает говорить обычно быстро. – Но у меня ничего не вышло. Это было так… меня словно перевернули с ног на голову и все из меня выжали. Я ушла потрясенная, ничего не видела вокруг себя, меня будто пропустили сквозь мясорубку и потом еще через сито протерли.

Лия ставит локоть на барную стойку и опирается на него подбородком.

– Я слишком долго занимаюсь v.s. скрапбукингом. И успела отвыкнуть от неудач.

– Ты столкнулась с очень серьезной штукой, – пытаюсь я ее утешить. – И ты столько вложила в эту открытку. Даже не знаю, кто мог бы сделать что-то более впечатляющее.

– Да, Меркабур подарил мне способность создавать образы исключительной выразительности, – усмехается она. – Но иногда этого недостаточно. В той ситуации нужен был специалист по настоящим вещам…

– Расскажи, что случилось, – прошу я. – Лидуся не захотела брать открытку?

– О нет, открытку она взяла сразу, я даже удивилась. Хотя у меня язык не поворачивается назвать Лидусей женщину, которую я увидела, – уж слишком не похожа она была на ту, прежнюю, Лидусю. На голове вместо прически – жалкий ершик, лицо серое, будто света белого месяцами не видит, во взгляде – пустота, и эти худые, неспокойные руки… короче говоря, тяжкое зрелище. Она сказала, что нальет мне чаю, и ушла на кухню вместе с открыткой. А квартира как изменилась! Я даже подумала, что она собралась переезжать, но не обнаружила коробок с вещами. Исчезли все фотографии, которые раньше висели на стенах и стояли на полках: муж, сын, родители, мы с ней, даже календарь с природой – и того след простыл. Пропали сувениры с полок – те, что она привозила из заграничных поездок и командировок. Не дом, а больничная палата – неуютно и хочется побыстрее уйти. В тот момент, помню, мне еще сильнее захотелось ей помочь. И тут она вернулась с кухни – без чая, но с моей открыткой (та сработала – я сразу почувствовала, как включился поток).

Лия умолкает и закусывает губу. Я терпеливо жду, потому что понимаю: ей нелегко вспоминать о том, что случилось потом. Наконец, она продолжает:

– Я была уверена, что у меня получится. Не хвастаюсь, просто знаю: у меня есть дар, у меня огромный опыт, Меркабур для меня – родная стихия. Поток казался таким легким, тонким, он наполнял меня, я скользила по его глади, мы вместе с ним лились по направлению к Лидусе. Я хотела, чтобы она вспомнила все самое светлое и радостное, что было в ее жизни, но не ожидала, что и сама погружусь в воспоминания. Я увидела нашу молодость, да так ярко – даже не думала, что в памяти остались такие детали. Ее свадьбу, появление ребенка, его первые дни рождения, и как я дарю ей подарки – цветы, конверт с деньгами, погремушки. А потом начался страшный, дикий сон. Подаренные мной игрушки – ярко-красные пластмассовые ягодки – плавились как от огня и растекались по ручкам ребенка, он плакал и кричал, что ему больно. А я эхом чувствовала дикую боль в своих руках, и на коже вздувались волдыри – там, в Меркабуре.

Лия замолкает и гладит руки, словно ей до сих пор больно.

– Одно время я Лидусе тихо завидовала. У меня ведь тогда не было даже парня, не то что семьи. Однажды у нее исчез муж. Позвонил с работы и сказал, что скоро придет, спрашивал, нужно ли что-нибудь купить по дороге. И пропал. Я сидела у нее до часу ночи, мы оборвали его рабочий телефон, но никто не отвечал. В третьем часу ночи он откликнулся: оказалось, принял какое-то лекарство и заснул после долгого дежурства. – Она снова потирает руки. – В тот момент я поймала себя на том, что испытываю разочарование. Я вдруг поняла, что, если бы с ним на самом деле что-то случилось, какая-то часть меня была бы довольна. Это бы уравняло нас с Лидусей – так я почувствовала. Вот если бы можно было сделать такую открытку… Это был только момент, очень короткий, про такие говорят «черт попутал». Я ужаснулась и тут же запретила себе об этом думать.

– У нас у всех бывают такие моменты, – говорю я.

Я могла бы сказать просто «у всех», но я подчеркиваю: «у нас у всех». Это объединяет нас с Лилианой. Может быть, мы не случайно обе оказались втянутыми в эту историю. Я не вижу ее глаз, но чувствую, что она оценила мою фразу. Обычный человек добавил бы: «Мало ли кто что в сердцах подумает, это еще не означает, что человек готов так поступить». Но мы, v.s. скрапбукеры, понимаем: мысль – это уже кое-что.

Лия продолжает:

– Я напрочь забыла про этот случай. И вдруг все всколыхнулось, вспомнилось так, словно это было вчера. Могу поклясться своим ателье, что я не вкладывала в открытку ничего подобного! Вся эта зависть… она раздулась как шар и заняла все пространство внутри меня. Словно я вся состояла из одной сплошной зависти. Мне захотелось задушить Лидусю. – Лия сжимает кулаки, вода в бассейне на глазах темнеет, словно туда влили чернил. – А потом на меня обрушилось чувство вины, – тихо говорит она. – Вспомнила, что это ведь я виновата в гибели ее мужа: сделала для него ту открытку – карточку, из-за которой он потерял управление и разбился. Я вспомнила мельчайшие ее детали, я увидела, как болтающаяся на одной нитке пуговица превращается в непослушный руль, как размазанное красное пятно становится запретным сигналом светофора, а нанесенные серебристой краской штампы оборачиваются грудой искореженного металла. Когда перед моими глазами встала эта картина, мне захотелось наложить на себя руки. Казалось, что мне на голову надели мешок, и над моей головой смыкаются тонны темной воды.

Меня пробирает дрожь. Выходит, черный мешок, что померещился мне на голове самоубийцы, – это не случайность? Я чувствую, что у Твари в открытке самоубийцы и рассказе Лии есть что-то общее – липкое, темное и омерзительное. Темная шкура – оживший внутри паразит, который съедает все вокруг и распространяется, подменяя живое мертвым, светлое – темным, радостное – кошмарным.

Я слишком много чувствую! Уж лучше бы я была толстокожей, как Инга, или хотя бы хладнокровной, как лягушка. Постойте-ка, но я же не лягушка и обычно все так близко принимаю к сердцу, почему же тогда у меня не вызывает ни капли отвращения то, в чем сейчас призналась Лилиана? Это может означать только одно.

– Лия, ты ведь мне сейчас говоришь неправду?

Лилиана усмехается:

– От тебя ничего не скроешь! Жаль, что я не встретила тебя раньше.

– Но почему, Лия?! – Я вскакиваю со стула. – Зачем?

– Как тебе объяснить? Я и вру, и не вру одновременно. Это было ложное воспоминание, фальсификация, подделка. Идеальная иллюзия памяти, – усмехается она. – К счастью, у меня было доказательство, которому я могла верить безоговорочно, – Кодекс скрапбукера, в котором говорится, что Меркабур не позволил бы мне сделать такую открытку безнаказанно. Но если бы ты знала, сколько бессонных ночей понадобилось, чтобы убедиться, что я никогда не хотела ничего подобного, чтобы поверить в это окончательно и бесповоротно. Тогда, в комнате Лидуси, мне казалось, что этот кошмар никогда не закончится, что это мой личный, персональный ад, и отныне мне суждено пребывать в нем вечно.

Лилиана опускает голову, ее спина становится сутулой. На моих глазах вода в бассейне убывает – поток утекает, испаряется в никуда. Смотреть на это страшно, как на человека, истекающего кровью на твоих глазах. Есть только один способ вернуть поток обратно.

– Рассказывай, – говорю я тем самым скрапбукерским тоном, который сама ненавижу.

Лия вздрагивает, словно забыла о моем присутствии, но ее голос звучит теперь громче:

– Лидуся достала из кармана такую же штуковину, как была у нее на шее, и спросила меня о чем-то. Но я ее не слышала, не разобрала слов. Потому что в этот момент увидела в зеркале свое отражение, увидела сквозь очки. И меня как по голове стукнули – ведь это же не я! Это какая-то другая, не знакомая мне молодая девушка из далекого прошлого, очень несчастная. Она – будто героиня старого фильма, который я когда-то смотрела. И все эти чувства – зависть, вина – не мои! Я давно все это пережила, прожила, простила себя. И самое главное – воспоминания тоже не мои. Я даже не знаю, чьи они и откуда взялись!

Поверхность воды, которая плещется на дне бассейна, играет цветными бликами. Кажется, что они складываются в картинку, как на экране, но стоит только попытаться разглядеть ее, как вода снова приобретает спокойный и ровный изумрудный цвет.

– Тебя спасли очки, – говорю я.

– Я знаю, – кивает Лия. – Спасибо Серафиму. Но от чего они меня спасли?! Вот чего я не могу понять! Ты знаешь, я опять сбежала. Я попыталась вырвать у Лидуси открытку, но у меня не получилось. Лидуся такая хрупкая, у нее ручки – как соломинки, но она оказалась удивительно сильной. А этот ее смех… первый раз после того случая с коляской я слышала, как она смеется. Странно, но отчасти это напоминало ее прежний заразительный смех, однако он был искаженным, словно его записали на пленку и обработали. Тогда я порвала ее, свою открытку. Никогда раньше такого не делала, но в тот момент почему-то была уверена, что ни в коем случае нельзя оставлять карточку у нее. Она все смеялась и смеялась, а клочки моей открытки летели на пол – яркие, похожие на перья, словно я ощипывала попугая. Теперь эта карточка, моя лучшая работа, есть только здесь, в моей визитке. Точнее, ее бледная тень…

Она грустно усмехается:

– Снова пришла – и снова сбежала. Хороша подруга!

В моей голове становится тесно от мыслей. Значит, вот так это происходит. Скрапбукер заражается Тварью и начинает распространять ее вокруг себя – подселяет и в свои открытки, и в чужие. Правда, непонятно, каким именно образом. И что хуже всего – Тварь действует на всех, кто видит эти открытки.

– Считай, что Лидуся больна, что она заразилась опасным вирусом, – говорю я. – Вроде как гриппом. Бывают такие болезни, когда человек начинает бредить…

– Ну ладно, положим, Лидуся заболела, хотя я очень сомневаюсь, – размышляет вслух Лилиана. – Но я-то здорова! Или хочешь сказать, что и я тоже заразилась этой штукой?

– Почему ты так решила? – спрашиваю я.

– Из-за работы. – Она щелкает тумблером, и столик с коллекцией открыток прячется в полу.

Я решаюсь задать вопрос, который меня мучает с самой первой минуты, как я попала в ее визитку.

– Лия, ателье «Депрессивный хорек» – это ведь на самом деле никакое не ателье. Чем ты занимаешься?

– Думаешь, не ателье? – хитро улыбается она.

Я показываю рукой на бассейн и конвейерную ленту.

– Ну если это – ателье, то я живу в космической ракете.

– Одному Меркабуру известно – может, и живешь. – Она пожимает плечами и снова улыбается.

– И все-таки?

– Специализация у меня редкая и сложная, – говорит Лия. – Скажешь, у всех такая? Поверь, я балансирую на грани больше, чем любой другой v.s. скрапбукер.

На грани? Поначалу я предполагала, что Лилиана делает вдохновлялки и рекламные карточки для модельеров и магазинов модной одежды или что-то вроде того. Теперь я просто в догадках теряюсь по поводу ее истинного занятия.

– У меня и клиенты необычные. И это притом, что я их очень тщательно отбираю. Хотя мои заказчики старательно прячут меня от конкурентов, но знают обо мне многие. Меркабур такая штука – шила в мешке не утаишь, открытку от получателя не спрячешь. Каждый мой новый заказ отличается от предыдущего, как дама с картины Рубенса от портрета работы Пикассо, и для каждого клиента я делаю чуточку больше, чем он хочет. Тонкая работа. Скажешь, у всех тонкая? А у меня – особенная. Ни один из моих клиентов не обходится одной открыткой. У меня обычно бывает в каждом заказе не меньше десятка, а иногда и несколько десятков карточек. Настоящий конвейер, – смеется она. – Можно сказать, одна из особенностей моей специализации.

Лилиана рассказывает о своей работе – и вода в бассейне прибывает, снова обретая неповторимые оттенки цвета морской волны. Я невольно улыбаюсь – мы обе с ней любим Меркабур, и обе сейчас это чувствуем, несмотря на то что обсуждаем не самые приятные события.

– Чем ты все-таки занимаешься, Лия?

– Превращаю бутафорское в настоящее, пустое делаю полным, из фальшивого извлекаю искреннее, символическое и поддельное подменяю на всамделишное и взаправдашнее, хотя клиенты мои думают, что я все делаю наоборот.

Я не знаю, что на это ответить. Если скажу, что не догадалась, то признаю себя дурочкой. Остается только промолчать и сделать вид, что я все поняла.

– Я, конечно, слежу за успехом своих работ, – говорит Лилиана, – как большинство скраперов. Отмечаю, где надо что-то в следующий раз сделать по-другому, но чаще просто получаю удовольствие. Для последнего заказа мне понадобилось сделать тринадцать открыток. Счастливое число, между прочим. Задача была, как всегда, непростая, хотя и отчасти знакомая, и я неплохо с ней справилась. По крайней мере так мне казалось.

Она замолкает и смахивает с барной стойки невидимую пыль. Я смотрю, как изумрудный сироп густеет и перестает отражать свет, и понимаю, что сейчас Лия вспоминает свои открытки. Она вздыхает и продолжает:

– История с Лидусей застала меня в самый разгар работы. Обычно я стараюсь не прерываться и ни на что не отвлекаться во время работы над заказом, но тут я поняла, что не смогу успокоиться и войти в рабочий ритм, пока не сделаю открытку для Лидуси. И она совершенно выбила меня из колеи.

– Заказ не удался? – осторожно спрашиваю я.

Лилиана нарочито ровным и отстраненным тоном отвечает:

– Я присутствовала на… – Она обрывает себя на полуслове и поправляется: – В общем, я побывала на одном из мероприятий, где можно было проверить качество моей работы. Сначала все шло так, как и было запланировано, а потом мне внезапно стало дурно. Как-то затошнило, и пошла по телу такая, знаешь, ломка, будто укачало в автобусе на горной дороге. Я даже в один момент решила, что подцепила какой-то желудочный грипп.

– Заразу, – бормочу я тихо. Но Лилиана не обращает внимания, она погрузилась в воспоминания и продолжает рассказывать:

– Потом, когда я поняла, что все дело в потоке, ужасно на себя разозлилась. Начала вглядываться с жадностью в людей, пыталась понять, что сделала не так. Может быть, лица были чуть мрачноваты, но общее настроение очень напоминало то, что я вкладывала в открытки. И тут как подступил комок к горлу – хоть из зала выбегай, уже неважно стало, что там происходит. Потом я догадалась очки надеть. Вот когда мне стало по-настоящему дурно! В этих очках поток видится совсем по-другому. И, скажу тебе, завораживающее я увидела зрелище. Обычно такой четкий, ясный, осязаемый – как горный ручей, в котором виден каждый камешек на дне, – на сей раз он привел меня в ужас.

Я слушаю с любопытством. Это ведь очень интимная вещь – как именно v.s. скрапбукер видит поток, все равно что о своих сексуальных ощущениях рассказывать. Не каждый готов поделиться этим.

– Ты можешь представить себе реку, которая ведет себя вопреки всем законам физики? – В голосе Лилианы слышится неподдельное изумление. – Течение то вдруг замедляется, то ускоряется, волны накатывают ему навстречу, а параллельно стремительному потоку струится неспешный ручей. Что это за вода, которая выбирает на своем пути камни вместо ложбин, отчего рябь по ней расходится уродливыми геометрическими фигурами, каракулями, будто ее рисует на бумаге маленький ребенок?

– Парадоксальная геометрия, – повторяю я шепотом, вспоминая открытку самоубийцы.

– Это было дикое и неприятное зрелище, – продолжает Лия. – Мне захотелось прогнать всех, кто там был, остановить это. Но я не успела ничего сделать. Или не смогла… Не знаю. А потом началось такое, о чем я даже не хочу вспоминать. Могу только сказать, что люди, которые в последний раз дрались разве что в школе на переменках, начали всерьез бить друг другу морды. Моя клиентка плакала в уголке и пила валерьянку. Первым моим порывом было найти все свои открытки и проверить, что с ними не так. Я бы так и сделала, если бы не Серафим. Когда он вручал мне эти очки, то сказал: «Не поддавайся на провокации. Уж кто-кто, а ты-то должна их заметить сразу». И я подумала: а что, если все, что сейчас происходит, – как раз та самая провокация, специально для меня, и никакого отношения не имеет к заказчику? Возможно, это было несколько самонадеянно с моей стороны – так думать, но на всякий случай я просто развернулась и ушла. – Лия замолкает ненадолго, потом добавляет: – Ничего подобного не случалось ни разу за все время моей работы, а это не один десяток лет. Клиентка позвонила на следующий день. Она не верила, что мои открытки стали причиной этого безобразия, просила приехать и помочь. Я отказалась под каким-то предлогом, хоть и сама считаю так же. А еще решила не брать никаких заказов, пока не разберусь, где тут собака порылась.

Я смотрю на бассейн. Изумрудный сироп снова превратился в воду, в которой отражается купол с его опорами, и эта жидкость потихоньку утекает, словно в ванне вытащили пробку. Страх и Меркабур несовместимы, как лед и огонь.

– Ты боишься? – прямо спрашиваю я.

– Опасаюсь, – уклончиво говорит она. – Не люблю провокаций.

– Я понимаю, – отвечаю я еще одной любимой скрапбукерской фразой.

Сейчас я напоминаю себе Магрина. Когда он так говорит, я просто влюбляюсь в него. Понимание без слов – редкая ценность даже в меркабурском мире. Но сейчас мне нечем гордиться, ведь мои способности тут ни при чем, это все бассейн – он выдает Лилиану с головой.

Вода перестает утекать, тихо плещется, словно в бассейне завелась большая рыбина.

– Эти карточки сейчас у тебя? – Я задаю один из тех вопросов, любой из ответов на который мне не понравится.

– Нет, – покачала головой Лилиана. – Остались у клиентки. Думаю, что они были испорчены так же, как открытки в доме Лидуси. Вот только кто это сделал? Сперва я даже подумала на Лидусю. Вспоминала реку, сошедшую с ума, ловила странное, нездоровое течение потока и слышала ее смех. Но откуда она могла узнать про мою работу, как эти карточки могли попасть к ней в руки? Когда вспоминаю, что мне пришлось пережить в ее квартире, то начинаю подозревать: возможно, со мной что-то не так. А если это я коверкаю поток незаметно для себя? Как подумаю об этом, боюсь в руки ножницы брать.

– Почему ты не пошла к куратору? – спрашиваю я.

– Я не на контракте, – качает головой Лия.

Все правильно, это только у меня есть дурацкая привычка чуть что – бежать к Эмилю. Наверное, только в моих глазах он самый надежный человек на свете – Великая Китайская Каменная Стена. Магрин тоже хорош! Если подобные вещи происходят уже три недели, то быть такого не может, чтобы он ничего об этом не знал. Ему известно про каждую открытку в городе! И он молчал. Не предупредил ни меня, ни Ингу, а теперь и вовсе исчез.

Лилиана снимает очки, и я читаю надежду в ее глубоких карих глазах:

– Как ты думаешь, это могла быть я?

Я вздыхаю. Изумрудная вода в бассейне сейчас напоминает горное озеро – спокойное, почти неподвижное, но полное затаенной силы. Я отлично чувствую, что в данный момент Лилиана в порядке. Проблема в том, что я не знаю, в каком она была состоянии, когда делала те карточки на заказ. И сказать ей об этом не могу, иначе каждый раз, взяв в руки ножницы, она будет мучиться и думать: а что, если опять?

– Ты здесь ни при чем. Их испортил кто-то другой.

Она отворачивается от меня, некоторое время шумно вздыхает, потом снова надевает очки и спрашивает:

– Вот ты говоришь о самоубийстве. Лидуся ведь не может быть источником всех бед сразу?

Я не знаю ответа на ее вопрос. Мы молчим. Вода в бассейне прибывает и волнуется – это Лия расслабилась и дала ей волю. Но я думаю о другом. Эта мысль крутится у меня в голове с того самого момента, как я услышала от Лии про изощренные хулиганства: все гораздо хуже, чем я предполагала. Эльза была уверена, что открытки с Тварью действуют только на скрапбукеров, но выходит, что и обычные люди попадают под влияние этой заразы. Я гоню от себя мысль о том, что будет, если появятся вдохновлялки с Тварью.

Вдохновлялка – особенная карточка. Если человеку недостает таланта и он не умеет черпать из Меркабура вдохновение, v.s. скрапбукер может сделать для него вдохновляющую открытку. Тогда получатель почувствует поток и сможет произвести на свет настоящий шедевр. Такие открытки пользуются бешеным спросом. Многие популярные фильмы, книги и песни обязаны своим успехом таким карточкам. Страшно представить себе, что будет, когда кто-то заразит вдохновлялки, и они доберутся до кино- и телережиссеров и актеров. Это все равно, что запустить в городской водопровод холерную палочку. Конечно, чем больше посредников, тем слабее влияние потока. Открытка на фотографии никогда не сработает так, как было задумано, и не заставит человека совершить поступок. Но оттенки настроения зритель уловит. Когда мы выходим из кинотеатра, окрыленные, готовые свернуть горы и изменить всю свою жизнь по примеру любимых героев, что еще на нас действует, если не Меркабур?

Больше всего меня мучает вопрос: может ли Тварь распространяться сама по себе, без участия v.s. скрапбукера? Если я права, и Лилиана отдала клиентке нормальные карточки, то выросла ли в них Тварь сама, как плесень на старом хлебе, или кто-то все же постарался и подселил ее туда?

– Есть другие, такие же, как Лидуся, – говорю я. – Бывшие скрапбукеры.

– И много их? – Складка на лбу у Лилианы становится глубже.

– Не знаю.

– Софья, а эта открытка, из-за которой парень покончил с собой… Ты ее видела?

– Я держала ее в руках.

Она смотрит на меня так, будто я призналась, что управляю восходом и закатом солнца, – и снова мне на грудь давит неведомая тяжесть, словно передо мной опять возникла омерзительная черная шкура. Я стараюсь дышать глубже, чтобы сбросить неприятное ощущение.

– Раз ты здесь сейчас сидишь, выходит, убийственная открытка на тебя не подействовала. – В голосе Лилианы звучат неожиданно радостные нотки.

– Просто мне вовремя помогли, – оправдываюсь я.

– Нет, дело не в этом, дело совсем-совсем в другом! – волнуется Лия. – Если ты именно та, кто нам сейчас нужен, значит, ты не сможешь забыть Меркабур, даже если очень захочешь. А раз ты не смогла его забыть, даже когда держала в руках ту открытку, значит, именно ты нам сейчас и нужна!

– Лия, кому это – нам? И почему я? Как ты нашла меня? – я повторяю вопросы, которые задала в самом начале нашей встречи.

– Надеюсь, ты не думаешь, что я искала просто рыженькую худышку, – улыбается она.

– А кого тогда?

– Карточка, благодаря которой ты сюда попала, – не такая, как все остальные мои визитки.

– Еще бы, – подтверждаю я, – произведение искусства!

– Да ну, – машет рукой Лия, – дело не в том, как она выглядит, как раз на вид – ничего особенного. Я сделала несколько таких визиток и заглянула в настоящее ателье, которым владеет одна из моих клиенток. Попросила ее подшить карточки в несколько случайных заказов.

– Зачем? – удивляюсь я.

Она снимает очки и смотрит мне в глаза.

– Ты уловила поток. Очень тонкое его проявление, почти незаметное, из самой глубины. Только очень чувствительный v.s. скрапбукер обратил бы внимание на это платье.

Вот, значит, как! А я-то думала, что это платье светится от потока, словно в него вшили новогоднюю гирлянду и включили в розетку.

– Эта карточка – слишком тонкая работа даже для меня. Тот случай, когда жизнь показала мне такую фигу, что пришлось прыгнуть выше головы. Вряд ли еще когда-нибудь я смогу сделать такую же, – продолжает смущать меня Лилиана. – В ней поток в его тончайших оттенках, невесомый, едва уловимый. Из тысячи скрапбукеров мог откликнуться только один.

Изумрудный сироп едва заметно колышется в подтверждение ее слов.

– Тебя привел Меркабур, – говорит Лилиана и снова надевает очки. – От чего бы там ни портились открытки, разобраться с этим сможешь только ты.

У меня в животе трепещут бабочки, как перед первым свиданием. Я не хочу верить словам Лилианы, но что-то внутри меня верит сразу, безоговорочно, это «что-то» сильнее меня, оно прокручивает в голове фразу «Тебя привел Меркабур» снова и снова, и я чувствую ее вкус, сладкий и тревожный, полный волнительного предвкушения. «Открой свою собственную тайну», – шепчет в голове голос Эльзы. Сумасшествие какое-то!

– Лия, ты ошибаешься! – убежденно говорю я. – Ну при чем тут я?!

– Ты идеальный скрапбукер для этого дела. Лучшего не найти. Никогда не видела, чтобы человек читал меркабурскую копию открытки так, как ты, – отвечает она. – И потом, поток не ошибается. И Хоря подтвердил – четыре стежка!

– Лия, моя специализация – открывать чужие тайны. Какой от этого прок? Максимум, что я могу, – помочь разгадать секрет этой заразы.

– Ты еще не знаешь, – Лилиана подходит ко мне и обнимает за плечи. – Софья, ты просто не знаешь. Тайны – это только одна сторона твоей специализации.

– А какая вторая?

Я спрашиваю и замираю в ожидании ответа, но Лилиана и не думает отвечать на мой вопрос. Вместо этого она говорит:

– Ты не переживай, мы тебе поможем. Я – по своей части, Серафим – по своей. На наши открытки можешь рассчитывать, и не только на них, но и на штуки механики!

Я отчаянно мотаю головой. У меня слова застревают в горле.

– Тебе не нужна наша помощь? Зря отказываешься! – настаивает Лия и чуточку обиженно добавляет: – Между прочим, большинство скрапбукеров могут только мечтать, чтобы поработать вместе со мной или Серафимом.

– Не могу! – наконец-то выдавливаю я из себя.

– Почему? – изумляется она.

Почему?! Да у меня сто двадцать две тысячи причин! Из всех v.s. скрапбукеров, кого я знаю, я – худший кандидат на главную роль в борьбе с этой Тварью.

– Лия, ты не понимаешь! Ты во мне ошибаешься! Я вовсе не такая. У меня мало опыта, я и двух лет не занимаюсь скрапом. Я самоучка. К тому же слишком чувствительная для такого рода занятий! Это же все равно, что учительницу музыки послать командовать танковым батальоном. Да я грохнусь в обморок при первой же возможности. Или превращусь в статую и буду сидеть без движения – такое уже было! Или застряну в Меркабуре навсегда. Или буду реветь в три ручья, как потерявшийся ребенок. Я слабая, я стеснительная, я не умею общаться с людьми. Ну какого черта на меня вечно пытаются взвалить то, чего я никогда в жизни не потяну?!

Лилиана слушает мою тираду молча, с таким видом, словно я отказываюсь от Нобелевской премии.

Я тяжело вздыхаю. В голову снова приходят мысли о самоубийце. Откуда взялось это странное чувство, что я должна была заметить его раньше? Я могла бы остановить его? Разве могу я хоть чем-то помочь Лидусе?

Я машинально перебираю пальцами рычажки на пульте управления конвейером. Три красных, три желтых, три зеленых. И кнопки с цифрами. Один, три, пять, семь, девять, одиннадцать и тринадцать – только нечетные.

– Верить в себя никому не запрещается, – говорит Лия. – Я тебе покажу кое-что.

Она нажимает большую кнопку, похожую на кнопку лифта, которая светится изнутри зеленым. Кнопка гаснет, как будто воображаемый лифт освободился.

– Отдаю тебе на время бассейн.

– Спасибо, – машинально отвечаю я.

Хотя чего мне благодарить Лию, если я ее ни о чем подобном не просила?! Просто среагировала на слово «отдаю». А вообще-то меня такое доверие скорее смущает. Я вспоминаю Эльзу и добавляю:

– Но ты так лучше не делай.

– Почему? – Она вскидывает брови.

– Я имею в виду, никому больше не давай ничего менять в твоей визитке.

– А, это… – Лия смеется. – Не учи ученого! Я знаю, что делаю. Так, теперь представь, что ты делаешь открытку.

– Какую открытку? Для чего?

– Ни для чего! – восклицает Лия. – В этом весь смысл! Не ставь никакой цели. Просто открытка.

Я засовываю руку в карман и нахожу там фонарик. Щелкаю выключателем, луч касается зеленоватой глади. Сначала над водой появляется пар, как тогда, когда были запущены конвейеры. Потом он собирается в легкие пушистые облака изумрудного оттенка. Некоторое время они весело толкутся над бассейном, а потом проливаются дождем, и над бассейном вырастает маленькая радуга. Под куполом рождается теплый весенний ветер, ласкает меня по щекам, играет волосами.

Это не я делаю, я просто чувствую поток, который плещется в бассейне, считываю его настроение и пропускаю через свой фонарик. А он почему-то радуется, хотя чему тут радоваться – совершенно непонятно. Все остальное – облака, ветер, радуга – появляется само собой. По груди у меня разливается тепло, словно где-то там, в районе сердца, пришли в движение невидимые силы. Это ощущение – до боли родное, будто после долгого перерыва возвращаешься домой, где тебя любят и очень ждут, – но оно настолько сильное, что пугает меня.

Лилиана завороженно смотрит на развернувшуюся картину, потом поворачивается ко мне и говорит:

– Видишь? В тебе есть то, чего нет во мне. В твоей специализации.

Не понимаю, о чем говорит Лия, но чувствую, что она права. Я опять думаю о самоубийце. Неспроста же появилось чувство, что я должна была заметить его раньше.

– Лия, о чем ты говоришь? Если ты знаешь о моей специализации то, что неизвестно мне, расскажи, пожалуйста.

Я хватаю ее за руку, чтобы на этот раз она не отвертелась. Очки мешают мне заглянуть ей в глаза.

– Прости, я не могу тебе сказать. – Она гладит меня по руке, в ее голосе звучит тепло.

– Но почему?!

– Меркабур запрещает. Ты должна узнать сама.

Лилиана высвобождает руку, нажимает кнопку, которая загорается зеленым, и радуга над бассейном исчезает.

– Что значит «Меркабур запрещает»? – настаиваю я. – Как это? Я не понимаю.

– Тебе еще многое предстоит понять. Я даже немного завидую тебе. Все это так интересно.

– По-моему, ты надо мной просто издеваешься, – бурчу я себе под нос.

Лилиана не слышит, она вздыхает:

– Моя открытка не могла помочь Лидусе. Но твоя – сможет. Скорее всего, не прямо сейчас, но однажды – сможет.

– Лия, пожалуйста, не надо на меня надеяться. Я не могу тебе ничего обещать, – прошу я.

– Не обещай. Тебе и не нужно. Просто дай мне слово, что мы встретимся в реале в самое ближайшее время! Мне нужно кое-что тебе отдать.

Я записываю адрес, и мы договариваемся о времени и месте встречи. Обе чувствуем, что провели в Меркабуре слишком много времени, поэтому быстро прощаемся, чтобы вскоре опять увидеться. Перед тем как уйти, Лия щелкает рычажком, конвейерная лента запускается, и отовсюду появляются хорьки в белых шапочках. Вот они уже стоят перед конвейером, их шустрые лапки вовсю работают, а над бассейном поднимается густой пар.

– Лия, зачем все это? – В последний момент я не могу сдержать любопытства. – Хорьки, этот завод, несчастные случаи?

– Это картинка для клиентов. Здорово, правда? – Я впервые за все время, проведенное в визитке, вижу на ее лице хулиганскую улыбку. – Они думают, что у меня тут все по-серьезному. Не какое-нибудь там кустарное производство, а настоящая фабрика – коллектив работников, дисциплина, контроль качества, система мотивации и медицинская помощь по высшему разряду в качестве соцобеспечения. Все как полагается.

– Лия, но это же глупости! V.s. скрапбукинг – это же творчество, искусство. Какое отношение к нему имеет фабрика?

– Я же тебе говорю: у меня необычные клиенты. Из тех, что в телевизоре часто светятся. У них с искусством особенные отношения, – усмехается она.

– Ах, вот что у тебя шито белыми нитками, – смеюсь я.

– Ну не только это, – хитро улыбается она.

– Ты бы еще Доску почета для хорьков нарисовала.

– Отличная идея, когда-нибудь так и сделаю.

Под густым паром я не вижу, как реагирует на мое предложение бассейн, но чувствую, что изумрудный сироп снова пришел в движение.

– А почему хорек «депрессивный»? – спрашиваю я, когда пространство уже плывет перед глазами.

– Потому что мало стежков, – доносится до меня странный ответ, и я возвращаюсь в свою комнату.

Еще час у меня кружится голова, и мне повсюду мерещатся хитрые мордочки хорьков. Я сокрушаюсь, что забыла расспросить Лию, кто такой Серафим. Снова и снова прокручиваю в голове историю Лидуси. Раздумываю, не поэкспериментировать ли снова с альбомом, но мне больше нельзя сегодня в Меркабур, несколько часов в двух визитках – это уже слишком. Я с трудом коротаю время до назначенного часа и к пяти бегу в кафе, где мы договорились встретиться с Лилианой.

Большинство скрапбукеров в реальном мире выглядят практически так же, как и в Меркабуре. Лия – не исключение, разве что морщинки на ее лице более заметны. Конечно, одета она по-другому – на ней стильный брючный костюм, который отлично сидит на ее далеко не стандартной фигуре. Работа клиентки-хозяйки настоящего ателье? Или туда тоже вшита карточка? Нет, я бы сразу заметила. Лилиану легко узнать по роскошной копне волос – рекламщики шампуней должны стоять за ней в очереди. Даже в помещении она не снимает свои защитные очки. Тут, в реальном мире, они выглядят проще – это два кругляшка с зелеными линзами в тоненькой бронзовой оправе. Такие очки ей не идут, они скорее подошли бы какому-нибудь рэперу, но в некоторых случаях вопрос о красоте не стоит.

Я сажусь за столик, мы заказываем кофе. Рестораны и кафе я не люблю даже больше, чем автобусы. Всего тут слишком много, много до боли: у влюбленных парочек – надежд и ожиданий, у деловых партнеров – пыли в глаза и откровенного вранья, не говоря уже о всплесках гнева или обиды, которым многие дают волю по вечерам. Винегрет из эмоций, от которого меня всегда подташнивает.

Лия то постукивает пальцами по столу, то крутит в руках ложечку. Мне тоже как-то неуютно. То чувство доверия, которое сразу возникло между нами в Меркабуре, почему-то не ощущается здесь, в реальном мире. Несколько часов назад в визитке она была для меня близкой подругой, а сейчас передо мной сидит чужая женщина гораздо старше меня. Резкий запах ее духов раздражает, зубы немного испачканы яркой помадой, край шелкового шарфика немного пожеван – наверное, ему приходилось застревать в молнии. Все эти мелочи создают впечатление неряшливости.

Некоторое время я молча пью кофе. Лия к своей чашке даже не притрагивается. Мне кажется, что она прячет под очками внимательный, изучающий взгляд. Я ерзаю на стуле, как ученица в кабинете завуча. Наконец, она на что-то решается и мигом успокаивается. Лилиана снимает очки и протягивает их мне.

– Софья, ты должна взять их.

– Нет, что ты! Я не могу.

Стоит мне взглянуть в ее глаза цвета теплой осени, как чувство близости возникает снова. Запах духов исчезает из восприятия, словно его и не было.

– Можешь, – она пододвигает ко мне очки.

Дужки еще хранят тепло ее тела.

– А как же ты?

– Серафим для меня еще сделает. И потом… он хочет, чтобы было так.

– Серафим?

– Нет. – Она качает головой. – Меркабур. Ты принадлежишь ему.

Ее слова откликаются в глубине живота знакомым предвкушением, мучительным и сладким. Я ей не верю – потому что как может человек принадлежать Меркабуру? – и одновременно верю, потому что так откликаются мои чувства. Должно быть, все это отражается на моем лице, потому что Лия спрашивает:

– Тебе никто об этом раньше не говорил?

Я молчу. Вспоминаю голос Эльзы: «Ты не принадлежишь себе». Неужели эта малявка и вправду знает обо мне больше, чем я сама? Но Лилиане я верю, и ее слова меня пугают.

– Лия… если то, что ты говоришь, – правда, то я боюсь. Ведь я даже толком не понимаю, что такое Меркабур! А ты говоришь, что я ему принадлежу… У меня такое чувство, что меня продали в рабство турецкому султану.

– Хорошая моя девочка. – Она улыбается и треплет меня по щеке. – Мало кто из нас сам распоряжается своей судьбой. Все мы, скрапбукеры, в той или иной степени принадлежим Меркабуру. И поверь мне, если и есть в мире что-то, абсолютно противоположное по своей природе рабству, то это – оно самое.

– Я все равно боюсь, – говорю я.

Мне хочется, чтобы на Лилиане была жилетка, только для того, чтобы можно было в нее уткнуться.

– На этот случай я тебе кое-что принесла. – Она протягивает мне пакет.

Я заглядываю внутрь. Там что-то пушистое и колючее, в серую клетку. Да Лия просто мысли мои читает!

– Это плед. Будет совсем тоскливо или страшно – просто завернись в него и посиди.

В пледе явственно чувствуется поток.

– Туда тоже вшита карточка? – любопытствую я.

– Нет, просто сделано под хорошей вдохновлялкой.

– Спасибо, – благодарю я от души, мне уже становится легче.

– Софья… – Лилиана делает паузу, потом продолжает: – Софья, обещай мне, что, если все сложится как надо, ты поможешь Лидусе.

– Я постараюсь.

Ага, значит, тете Шуре я обещала вернуть ножницы, а Лилиане – ее подругу. Отлично! Кого еще мне спасти? Эй, кто желает встать в очередь? И тут я вспоминаю о важном.

– Лия, кто такой Серафим?

Она изумленно приподнимает брови.

– Ты что, никогда о нем не слышала? Паромеханический манул Серафим, присматривает кое за чем, – ответила Лилиана и тихонько напела: – Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…

– Манул? Это же вроде кот? – переспрашиваю я.

– Ну, если заглянуть в энциклопедию, то манул – действительно дикий степной кот. А для нас, скраперов, это – любимое воплощение Серафима в Меркабуре. В реальном мире никто его не видел. Не манула, конечно, – на него-то можно в зоопарке посмотреть, а Серафима.

– И как его найти?

– Его нельзя найти. Он сам находит кого хочет.

– А если…

– Он скоро пришлет тебе приглашение. Но ни в коем случае не называй его котом! Только манулом, иначе он может страшно обидеться. Ну все, мне пора…

– Подожди! Что мне делать дальше, Лия?

Она придвигается ближе и тихо говорит:

– Слушай поток, он подскажет. Что бы ни происходило, всегда слушай только поток. Он для тебя – самый главный.

На прощание Лия три раза целует меня в щеки и шепчет:

– Хорьку ясно, что у тебя все получится. Удачи тебе! Забегай в гости!

Некоторое время я продолжаю чувствовать ее губы на своей коже. Она уже ушла, но ее тепло и поддержка остались, словно решили подзадержаться. Лия – особенная скрапбукерша. Я предпочла бы познакомиться с ней в других обстоятельствах, но все же искренне рада этой встрече. Кажется, за последние два дня я успела как следует забыть, что значит «радоваться». Вспоминаю открытку с радостью внутри, которая когда-то очень помогла мне в жизни. Инга – вот кто наверняка мог бы помочь Лидусе! Где она сейчас? Надеюсь, ей еще не встретилась открытка с Тварью.

Когда возвращаюсь домой, меня ждет сюрприз. На моем собственном диване, сбросив на пол мои любимые разноцветные подушки-думки, сидит высокая тощая девица в нелепом одеянии – мешковатом халате из грубой серой материи.

Кажется, мой дом становится проходным двором.

– Кто вы? Как вы сюда попали?

Она молча протягивает мне открытку. Я прячу руки за спиной, тогда она встает и подсовывает мне ее прямо под нос. Пытаюсь зажмуриться, но она щипает меня за бок с такой силой, что я невольно ойкаю и открываю глаза. Мой взгляд падает на карточку, и я уже не могу оторвать от нее глаз.