Инга что есть силы стукнула по столу, бумаги и карандаши подпрыгнули, несколько маркеров скатились на пол. Она скомкала начатую открытку и кинула в закрытое окно. Бумажный шар ударился о стекло, упал на подоконник. Когда она обещала Магрину сделать такую открытку, что он сам будет просить ее заключить контракт, то была уверена – так оно и выйдет. Уж если она смогла за одну неделю стать скрапбукером! Но ее впервые в жизни одолели сомнения. Как только она села за стол, то сразу подумала: а вдруг она больше не сможет сделать ни одной настоящей открытки? И так страшно стало, что все тело охватила слабость. Несколько минут она сидела, не шевелясь, и смотрела в окно, где вдоль верной подруги детства – толстой ржавой трубы – тянулась широкая траншея. Потом взяла заготовку, начала вырезать что-то из цветной бумаги и тут же поняла – ничего не выходит.

Инга привыкла идти по жизни уверенной походкой покорительницы любых трудностей, но сейчас ей будто сломали ногу, и она хромала не хуже собственного попугая. Павлик уже порядком достал Ингу своими криками. Время от времени ей хотелось задушить назойливую птицу. Каждый вопль Павлика «Хромоножка» напоминал ей самой, что скрапбукер из нее неполноценный. Ничего толком не знает, ни у кого не училась, и учить-то некому. Тетя Марта и разговаривать с ней не хочет. Открытка с Розой куда-то запропастилась, наверное, старая мегера все же прибрала ее втихаря. Хотя… что там говорила Роза? У каждого скрапбукера должен быть альбом, и в нем должен найтись хранитель, который как раз и должен ее учить. Ну конечно, ей нужно сделать альбом. Во-первых, если она настоящий скрапбукер, то в нем появится этот самый хранитель. Во-вторых, он ее чему-нибудь да научит. Вопрос теперь в том, с чего начать делать альбом?

Инга наведалась в лавочку дяди Саши. Какая же она была глупая, когда спрашивала про товары для V. S. скрапбукеров! Ничего удивительного, что в ответ она услышала стандартную отговорку. В магазинчике все дышало потоком – каждая пуговица, каждая ленточка, каждый клочок бумаги, так же как и продавец, и даже его облезлый шарфик. Она выбирала материалы наугад, предпочитая те, от которых по ладоням сразу бежал ветерок. Купила зачем-то дорогой набор пестрых разноцветных лоскутков. Дядя Саша добавил к покупкам подарок – обложку для альбома – и пожелал удачи. И с чего она в прошлый раз решила, что он похож на ослика Иа?

Домой она проскользнула потихоньку от Марты. Заглянула в гостиную, забрала у Артура Германовича пустую тарелку: он все-таки поел, не отрываясь от пазла. Дела у него шли не очень-то быстро. Интересно, он ночью спит? Выглядит плохо – взлохмаченный, под глазами синяки. Главное, что все-таки отрывается от пазла, чтобы дойти до туалета, а то не хватало ему еще здесь горшок поставить.

Исполненная приятных предвкушений, Инга разложила перед собой покупки. Ну, теперь все зависит только от нее самой. Инга взялась за ножницы, с удовольствием почувствовала знакомый холодок. Внутри проснулась радость. В животе ожил и запрыгал детский разноцветный мячик, в котором собралось все самое лучшее: нежное и трогательное, как младенческие пяточки, извечно прекрасное, как плеск лазурных волн летним утром, такое, что грудь готова разорваться от восторга при каждом вдохе.

Инга вырезала первую деталь, приклеила к заготовке страницы. Взяла любимый золотой маркер, обвела по контуру, принялась выводить рисунок. И чем дольше рисовала, тем яснее понимала – не получается. Она мучительно вспоминала, как легко это вышло у нее в прошлые разы. Стычку с хулиганами она помнила очень смутно, как будто это случилось много лет назад, где-то в прошлой жизни. Но еще вчера, под руководством Марты, она делала «открытку» так легко, так непринужденно, почему же ничего не выходит теперь, когда это нужно позарез? А где-то внутри продолжала пульсировать удивительная внутренняя радость. Инга улыбалась сквозь слезы. Кристофоро Коломбо, так скоро крыша совсем поедет – у нее ни черта не получается, а она улыбается как последняя дура! Надо сосредоточиться, надо хорошенько подумать, ведь ничего же ей не мешает, в самом деле, даже попугай притих и молча чистит крылышки.

– Дай-ка угадаю, – прогремел от порога голос.

Инга подскочила на месте от неожиданности.

– Тетя, ну разве так можно! Меня чуть инфаркт не хватил.

– Деточка, я пришла к тебе только потому, что ты делаешь альбом. Раз уж ты профукала карусель, то придется помочь тебе с альбомом. Дай-ка угадаю – не получается ничего?

– Точно. – Инга выдохнула с облегчением, ожидая от тетки простого и полезного совета.

– Помнишь, я подожгла альбом твоих родителей?

– Еще бы не помнить!

– Ты ожила на моих глазах. Весь твой идиотский расчет, как одурачить и разговорить старую тетку, разлетелся в пух и прах. Вспомни, что ты тогда чувствовала! Ни на что не рассчитывай, ничего не жди, просто наблюдай за собой. И еще кое-что. Насколько я тебя знаю, деточка, ты наивно полагаешь, что от тебя одной зависит, получится открытка или нет.

– А от кого же еще? – удивилась Инга.

– А ты подумай, – тетка гоготнула. – Хорошо подумай, а может, и помолись.

– Помолиться?! Тетя! Ну почему нельзя просто, по-человечески объяснить мне, в чем дело?

– А я по-человечески и объясняю. Разве нет? Пойду-ка я лучше кошечек покормлю. Алла Борисовна, не дай бог, похудеет от переезда. – Тетка удалилась, оставив Ингу в полном недоумении.

Дио мио, вот только помолиться ей сейчас и не хватало! И с чего бы вдруг Марта об этом заговорила, вроде бы тетка никогда не была религиозной? И потом, что значит: «Не от тебя одной зависит»? Тогда от кого? Или от чего?

Инга повертела в руках ножницы – с ними, что ли, поговорить? В ответ по рукам побежал ветерок. Кто ты и что ты, Меркабур? Волшебный мир или таинственный поток, творческая сила или коллективная фантазия, инструмент или живое существо? «Живое» – эхо пролетело по комнате, как тогда, в визитке у Магрина, и тут же поплыла голова, все вокруг стало мягким, ватным, покрылось туманной пеленой. «Сумасшедшая или идиотка, а впрочем, не одно ли и то же? – мелькнула на заднем фоне мысль, а вслух Инга прошептала: – Меркабур… помоги мне, пожалуйста». И с этой секунды ее собственные руки перестали ей принадлежать. Сначала она так испугалась, что пыталась сложить их на груди или подложить под себя и усесться сверху, но они рвались к ножницам, к картону и бумаге, к цветным ленточкам и бусинам. Потихоньку, осторожно, как будто отпускала с поводка дикого зверя, она давала своим рукам свободу, с удивлением смотрела, как из золотой фольги ножницы ловко вырезают высокую шляпу, вроде цилиндра. Наконец, убедившись, что ничего страшного не происходит, она глубоко вздохнула и целиком отдалась потоку, продолжая каждую секунду бороться со страхом. Все предметы вокруг: стены, окно, труба за окном, шкаф и кровать – потеряли очертания, стали расплывчатыми, мягкими, словно сшитыми из ткани, как плюшевые игрушки. Она четко видела только стол, инструменты и материалы. Руки выбирали ленточки, краски, маркеры, перед глазами рождалась картинка. Ингу разрывало на части. Поток нес ее так мощно, что казалось, за спиной выросли реактивные двигатели, и было дико страшно от того, что ни черта не понятно. Потом голос разума утих окончательно, и только страх все еще бился выброшенной на берег рыбой, щекотал внутри живота, постепенно утихая. Время потеряло свой ход, реальность растворилась, и маленький ее кусочек напрочь выпал из осознания и памяти.

Когда Инга очнулась, то увидела перед собой готовую страницу альбома. Осталось только проделать дырки, чтобы надеть ее на кольца в папке. Страница дышала теплым, летним, веселым ветром, перекликалась с разноцветным мячиком радости в животе. Из золотого цилиндра яркими, бесформенными мазками вырастала радуга, и блестели вокруг россыпью крохотные стразы. Инга перевела взгляд выше. В левом верхнем углу расположился рисунок, она бы и сама себе не поверила, что умеет так здорово рисовать. Красный нос, рыжие патлы, щетина торчит сквозь белила на щеках – не может быть, это же клоун!

И стоило ей только подумать об этом, как перед глазами все заполнила радуга, а когда вид прояснился, она крепко вцепилась руками в первое, что подвернулось под руку, и завизжала, успев только подумать: «Интересно, там, в реальности, мои вопли тоже слышно, и какое сейчас у меня, должно быть, лицо?» Инга чуточку пришла в себя и огляделась по сторонам. Первое, что она увидела и от чего ей снова захотелось завопить, на этот раз возмущенно, – это знакомая небритая рожа в гриме. Она сразу почуяла терпкий запах давно не мытого тела. Пиджак на клоуне был тот же, в дурацкий горошек, а вот шляпа и кроссовки поменяли свой цвет на другой, золотистый. Выглядели на нем эти вещи дешево и пошло, как вьетнамская бижутерия. Они мчались в хлипкой утлой лодчонке по бурной горной речке в окружении ядовито-зеленых джунглей, и вода под лодкой искрилась разными цветами подобно ожившей радуге. Инга вцепилась обеими руками в борт, а клоун ловко орудовал оранжевым веслом.

– Здравствуй, золотце! Где мои конфеты? – Он перекрикивал шум потока.

– Я думала, это мой альбом! – возмутилась Инга. – Откуда вы здесь взялись?

– Перехожу по наследству, – хмыкнул клоун. – Откуда я знаю, почему меня именно в твой альбом занесло? Один Меркабур ведает.

– Постойте-ка. Значит, в мамином альбоме вас больше нет? – пыталась сообразить Инга.

– Наде больше не нужен альбом. Она сейчас сама в чьем-то альбоме.

У Инги екнуло сердце.

– Что это означает? Ее уже нельзя оттуда вытащить? Совсем-совсем? – спросила она упавшим голосом.

– На этот вопрос тебе могут ответить только два «М».

– Магрин и Меркабур?

– Умница, золотце! Слушай меня сюда. Сейчас я тебе кое-что покажу, а с тебя конфеты. В следующий раз явишься без конфет, даже разговаривать не буду.

Лодка подпрыгнула на камне, у Инги душа ушла в пятки. «Тьфу ты, это же все не настоящее», – уговаривала она себя, а страх все равно щекотался противной щеточкой, играл тоненько на нервах, не давал толком соображать.

– На, – клоун вручил ей весло. – Представь себе, что это Меркабур, и управляйся с ним.

Инга обалдела. Он что, совсем очумел? Ну разобьются они сейчас, а толку? Инга очнется у себя в комнате, клоун, как птица феникс, возродится небось на следующей странице, и что?

– Чего стоишь, золотце? Все в твоих руках.

Инга неохотно взяла весло, навстречу мчался узкий, крутой поворот. Она попыталась опустить весло, повернуть лодку, но та отказывалась слушаться. Сейчас они влетят прямо на огромный валун и разобьются. Она зажмурилась, лодка неуклюже подпрыгнула и плюхнулась вниз, обдав Ингу с ног до головы радужными брызгами, а когда она снова открыла глаза, поворот остался далеко позади.

– Тьфу ты, ученица, скрапбукер называется. Я ж тебе говорю, представь себе, что река – это Меркабур, и ты им управляешь.

Инга вконец запуталась. Только что тетка ее учила чуть ли не молиться Меркабуру, а теперь этот паяц заявляет, что им нужно управлять.

– Золотце, управлять – не означает повелевать ему, – он будто читал ее мысли. – Договорись с ним, найди общий язык, проси его, обещай ему, и самое главное – доверься ему так, чтобы он доверился тебе.

Инга неловко подняла весло. В сотне метров впереди разноцветный поток пробивался в крохотный проход между двумя огромными валунами, едва в ширину лодки.

– Глаза закрой, – прокричал на ухо клоун.

Она зажмурилась. Какая разница, смотреть вперед или нет, все равно она никогда в жизни не управится с этой посудиной. Хотя, если послушать клоуна, справляться надо не с посудиной, а с самой радужной рекой. Вот если бы она сейчас сидела за столом в комнате… Кристофоро Коломбо, да она же и так сидит у себя в комнате за столом!

– Расслабься и почувствуй, – вкрадчиво шипел на ухо клоун. – Не думай.

«Не думай», – эхом отозвалось в голове. Легко сказать «не думай»! Дио мио, почему все так сложно с этими открытками, почему нет простых и понятных правил, как в иностранном языке: глаголы первой группы спрягаются так, глаголы второй – эдак, в таких-то случаях – определенный артикль, а в других – неопределенный, все ясно, логично и понятно. «Не думай!» Да проще не дышать! Она набрала в грудь воздуха и замерла. Спустя несколько секунд Инге стало казаться, что она легкая, как воздушный шарик, и едва касается лодки. Она бросила весло на дно, раскинула руки в стороны и в ту же секунду всем телом ощутила поток. Она была потоком! Это она плывет в лодке, которая вот-вот врежется в огромный валун, и она же мчится радужной рекой, огибая камни, скалистые выступы и изогнутые стволы деревьев. Легкое, приятное, щекотное, то, что скользит по ее поверхности, – это лодка, и она же сама – тоже в лодке. И там и тут… не думать, только чувствовать! Она попробовала шевельнуть рукой, толкнуть лодку вправо, но лодка не слушалась. Река текла сквозь ее руку и не слушалась ни капельки.

– Ну, давай же, верь ему. Пока ты не научишься доверять потоку, он тебя не послушает. Золотце, давай!

Она сама была потоком, и доверять потоку сейчас означало довериться самой себе: не той умнице Инге, которая с отличием окончила университет и чьи лекции называют образцово-показательными, и не той Инге, которая с безупречным вкусом обставляла любимую квартирку, и не той Инге, из которой слезу не вышибить дубинкой, и даже не той Инге, которая верит, что плетет свою жизнь своими руками, будто свитер вяжет. Довериться потоку означало поверить тому настоящему, которое прячется в ней так глубоко, что нельзя его ни понять умом, ни описать словами – только почувствовать всеми фибрами души.

– Давай! Давай! Давай! – Клоун скандировал, как заправский болельщик на стадионе.

Поток стал с ней единым целым. Они слились в экстазе, как любовники на пике страсти, только вместо яркого и острого оргазма все ее существо заполнил мягкий, нежный свет. Инга открыла глаза и даже не мыслью, лишь легким намеком на мысль направила лодку аккурат в проход между валунами, до которого оставалось буквально пара метров. Посудина послушно скользнула в узкую расщелину, пролетела в сантиметре от валуна и помчалась по волнам дальше.

– Браво! Золотце, умничка! – Клоун захлопал в ладоши и приблизил к Инге свою размалеванную небритую физиономию с явным намерением чмокнуть ее в щеку.

Инга инстинктивно дернулась, и все тело пронзила острая боль – связь с потоком разорвалась, голова резко закружилась до тошноты, и спустя мгновение она обнаружила, что сидит в комнате, сердце ухает как сумасшедшее, стучит в ушах, а с улицы в такт раздается оглушительный грохот. Она посмотрела в окно – там орудовал хищный трубоукладчик. Труба погружалась в траншею. Инге захотелось вдруг выскочить и закричать: «Стойте, что вы делаете, сейчас же перестаньте!» Тогда ее точно упрячут в сумасшедший дом. Все остальные жильцы наверняка счастливы, что наконец-то, спустя столько лет, избавятся от этой детали пейзажа.

Она вздохнула, задернула шторы и вернулась за стол. Сердце быстро успокоилось, ум стал кристально ясным. Руки буквально чесались. Инга отложила альбом и взялась за открытку для Магрина. Поток играл в руках, ластился, как комнатная собачка, Инга улыбнулась от удовольствия. Как странно было знать, что не сама она делает открытку, а доверяет самую важную сейчас вещь в своей жизни странной, потусторонней, до конца непонятной силе. По крайней мере стало ясно, что иначе нельзя и быть не может. Сейчас все зависит только от него – от Меркабура. Инга усмехнулась, надела наушники, включила плеер.

Смейся над собой, Инга, над своей уверенностью, своей самовлюбленностью. Грязный клоун учит тебя, как надо жить. Она расхохоталась, принялась за работу и сразу решила, что упакует в эту открытку то самое, единственное, перед чем Магрин не сможет устоять. Стоило ей взять лист бумаги, как четкий секунду назад мир стал ватным, мягким, расплылись очертания предметов вокруг, и только ножницы засияли сами по себе. Дело пошло как по маслу.

Когда Инга закончила, бронзовые ножницы стали горячими, крохотные бабочки отпечатались на ладонях. Она не удержалась и чмокнула теплые ручки. Какая классная штука – эти ножницы! Кристофоро Коломбо, она совсем сошла с ума – ее переполняет благодарность к какой-то железяке.

Инга была по-настоящему довольна открыткой. С одной стороны, карточка удалась стильной и яркой, хоть на выставку, хотя обычные скрапбукеры ее бы, пожалуй, не поняли. С другой стороны, горячий ветер бил из нее теплой, но мягкой силой. Магрин не устоит, иначе и быть не может! Нестерпимо захотелось поделиться успехом хоть с кем-нибудь, но только не с тетей Мартой. Мало ли чего от тетки ожидать. Инга сунула открытку под нос попугаю. Тот уставился одним глазом и грустно прохрипел:

– Хромоножка.

– Тьфу на тебя, – выругалась Инга.

Выглянула в коридор – в кухню важно шествовала Алла Борисовна, переваливаясь с боку на бок. Инга подхватила теплую пушистую тушку, прижала к себе и прошептала:

– Ну хоть тебе скажу: я классный скрапбукер, честное слово!

– Муррмяу! – отозвалась кошка и вцепилась ей в грудь острыми когтями.

– Магрин не сможет мне отказать, и скоро я увижу родителей, – шептала Инга сама себе, и по всему телу разливалась нежная радость, пропитывала до мозга костей, до кончиков пальцев и простиралась дальше, за пределы тела, так, что воздух вокруг нее почти светился.

Алла Борисовна громко мурчала и терлась о лицо влажной мордой.

* * *

Ключ был под ковриком. Скрапбукеры могли себе позволить то, что простые люди помнили только по старым советским фильмам. На самом деле, они и дверь могли не запирать, так, повесить сверху ограждающий плакатик, вроде охраняющего заклинания, но это было уж как-то чересчур вызывающе. Софья присела на корточки. В коврике ощущалось дыхание потока. Как это, интересно, удалось Надежде Петровне? Вышивала она его или раскрашивала? Сейчас он такой серый и замызганный, что уже не разглядишь, и только поток по-прежнему живой и яркий. В прошлый раз она даже не заметила, что он вообще есть, этот коврик, и именно так он и работал – обнаружить его мог только тот, кто знал о нем. Шутки ради Софья попробовала отодрать его от пола просто так, но ничего не выходило, пальцы соскальзывали, коврик намертво прилип к полу. Она рассмеялась, достала из сумочки ножницы с бронзовыми ручками, подсунула их под коврик, тот легко приподнялся, и под ним обнаружился самый обычный ключ. Софья подозревала, что помимо ключа есть что-то еще, что не допускает в квартиру нежеланных посетителей, но не могла понять, что именно, да и времени у нее не было разбираться.

Она вошла в квартиру с замиранием сердца, как верующий человек входит в церковь, как поклонник художника – в его мастерскую, осторожно закрыла за собой дверь и прислонилась к ней. Ощущение потока здесь было таким сильным, что кружилась голова и подкашивались ноги. Крохотная однокомнатная квартирка-студия была обставлена просто и функционально, вроде жилья для посуточного съема. В кухонном уголке, отделенном от комнаты барной стойкой с парой стульев, пристроились низенький холодильник, микроволновка, узенькая плитка на две конфорки и пара шкафчиков. Посреди комнаты стоял небольшой диван, а возле окна – широкий стол, заваленный всякой всячиной. Окно прикрывали выцветшие оранжевые жалюзи. Всю стену напротив «кухни» сверху донизу занимали стеллажи. Половина из них была похожа на ящики для хранения архивов у них в офисе и явно предназначалась для бумаг и документов, а другая половина весело переливалась самыми разными цветами. Десятки папок, ящичков и коробочек, желтых и красных, зеленых и синих, полосатых и в горошек, пестрели веселыми этикетками.

Софья подошла к стене со стеллажами и некоторое время разглядывала их, завороженная, как ребенок – витрину «Детского мира». Бережно, по одному, она доставала ящички, гладила их с нежностью, изучала надписи и рисунки, открывала и с любопытством заглядывала внутрь. На одном был приклеен снаружи пакетик с жемчужиной, и в ящике оказалось несколько наборов разноцветного жемчуга. На другом – скотчем прилеплен кусочек кружевной ленты, и внутри нашлось несколько мотков лент разной ширины, разных цветов и узоров. Одну за другой она открывала коробки и таяла от восторга. Да это же скрапбукерский рай! Здесь выбор на порядок больше, чем в магазинчике дяди Саши. Сколько же лет собирала Надежда Петровна все эти материалы?

Софье захотелось прямо здесь и сейчас сделать какую-нибудь открытку. Интересно, хозяйка бы разрешила? Стоп, она же пришла сюда не за этим. Она собиралась найти дочь своих хранителей! Софья странным образом чувствовала себя виноватой перед этой незнакомой девушкой, как будто случайно взяла у нее без спроса семейную реликвию. Как же найти ее? Софья внимательнейшим образом пересмотрела все вещи на столе. Первое, что ее удивило, – нигде не было ножниц, совсем никаких. Стояли банки и подставки с маркерами, карандашами, фломастерами, мелками, пастелью и ручками, бутылочки с клеем, коробки со скотчем, лежало несколько дыроколов, какие-то заготовки, фигурные линейки, трафареты. В большой коробке на подоконнике обнаружилась куча разнообразных штампов от милых сердечек до колыбелек и чертиков. Нигде: ни возле дивана, ни на столе, ни на барной стойке, ни в ванной – не было ничего, по чему можно было судить о хозяйке или ее семье. Никаких фотографий, визиток, записок, телефонных книжек – ничего подобного. В отчаянии Софья заглянула в холодильник, но тот оказался пуст и вообще выключен. И что теперь? Рыться в стеллажах? Это ж сколько времени и терпения потребуется! Под столом стояла яркая оранжевая урна. Софья вытряхнула содержимое на пол, принялась копаться в обрезках и мятых бумажках. Один скомканный лист показался ей знакомым. Пахнет как-то… колбасу в него, что ли, заворачивали? Вот и жирное пятно расплылось, но рисунок знакомый. Точно, это же схема проезда к их собственному офису, распечатанная с корпоративного сайта. Софья сама такую печатала, когда первый раз ехала в этот проклятущий офис. Что это значит? У Надежды Петровны был там заказчик? Интересно, кто? Внизу, под схемой, курсивом была напечатана надпись: «Ингусик, жду тебя всемь возле нашего офиса, у нас впереди нескучная ночь». Означает ли это, что дочь Надежды Петровны зовут Ингой? И как это проверить? Она даже фамилии ее не знает! Так или иначе, эта Инга должна знать хоть что-нибудь о Надежде Петровне. И похоже, что с ней встречается кто-то из ее собственной конторы, если этот кто-то, конечно, еще не уволился, потому что непонятно, как давно здесь лежит эта бумажка. Значит, его нужно найти. Но нельзя же подходить к каждому сотруднику с вопросом: «Вы случайно не встречаетесь с некой Ингой?» Выход только один – надо сделать открытку. Можно прямо здесь, ножницы у нее с собой, а материалов – в изобилии. Пожалуй, Надежда Петровна не обидится.

Софья провозилась с открыткой добрых два часа – уж очень много материалов было, и все хотелось попробовать. В одном из ящичков она нашла гербарий и прикрепила к открытке высохший букетик фиалок. Кажется, фиалка – на языке цветов – тайная любовь? В другом ящике она нашла стопку вырезок со стихами и сонетами, выбрала подходящее стихотворение Пушкина, про цветок. Сверху прикрепила клепку от джинсов – как символ свободного, раскованного стиля, призыв заговорить открыто, сделать признание. В углу проставила штампиком несколько дат, как напоминание: время идет, чувства остаются нераскрытыми, потом может быть поздно. Добавила еще несколько деталей – бирку с номером, мягкую ткань по краям.

Уходя, она аккуратно положила ключ на место, прикрыла ковриком, проверила – без ножниц не открывается.

На следующий день в офисе Софья с любопытством приглядывалась к каждому встречному. Многие сотрудники были женаты, впрочем, кто сказал, что они не могут иметь любовницу? И как теперь поступить, показывать открытку всем по очереди, стоять с ней перед проходной под видом сбора взносов на день рождения какому-нибудь заму или подсовывать в столовой вместо меню? Долго думать не пришлось. Едва она пришла на рабочее место, как вспомнила, что на сегодня как раз назначен командообразующий тренинг. Отличная возможность, наверняка придут многие сотрудники.

Народ подтягивался в актовый зал вяло и неохотно. Когда прошло пятнадцать минут от объявленного момента начала тренинга, а свободных мест все еще оставалось множество, кадровичка засуетилась и принялась обзванивать отделы. Пришел Фанис, уселся в первом ряду, рядышком расположилась Ванда, достала пилочку и принялась полировать ногти. Притащилась нормоконтролерша Лилечка, села недалеко от Юры Суханова, на ходу дожевывая сосиску в тесте. Юра смотрел прямо перед собой, невозмутимый, как бюст Ленина, но Софья чувствовала: ему хочется куда-нибудь пересесть. Последним примчался Пчелкин, с красным распухшим глазом, бурча под нос, что приходится заниматься всякой ерундой.

Приглашенный консультант, бойкая девушка с короткой стрижкой и ярким макияжем, долго и бодро щебетала о пользе и смысле командообразующих мероприятий. Софья еще со школы, если не с детских утренников, ненавидела дурацкие коллективные игры, от хоровода вокруг елки до зарницы, и по той же причине плохо переносила свадьбы, юбилеи и прочие массовые развлечения с участием тамады. Она не находила в них ровным счетом ничего, кроме натужного, показного веселья и дурного пьяного угара. В другой раз она бы молча развернулась и ушла, пусть ее хоть на кусочки режут, но сейчас с нетерпением ждала начала тренинга и подходящего момента. Первый же этап оказался ей на руку. После того как их разбили на команды, каждой группе вручили большой лист бумаги, установленный на мольберте, краски, фломастеры, блестки, которые прилипали куда угодно, только не к бумаге, и велели изобразить коллективную картину. Игра называлась «Развитие коллективного творчества». Само словосочетание «коллективное творчество» казалось Софье таким же диким и нелепым, как коллективное ковыряние в носу. Однако сотрудники взялись за дело с неожиданным энтузиазмом. Фанис принялся обводить лист по контуру, выводя неровную рамку, незнакомая толстая потная тетка наклонилась и с кряхтеньем рисовала в уголке уродливую розочку. Софья терпеливо ждала в сторонке.

Готовая картина напоминала творчество пациентов городской психбольницы, она однажды видела такие на выставке. Было в ней что-то жуткое, отчего мороз продирал по коже. Мрачная тревожность сочеталась с фантастической аляповатостью. Прямо сказать, повесить такое не то что в офисе – в офисном туалете – не каждый бы решился.

На следующем этапе тренинга участники каждой команды должны были по очереди выразить комплимент картине своих соперников. Софья, недолго думая, достала свою открытку и приклеила прямо в центре картины. Потная тетка возмутилась, что этот листок портит весь вид, и к тому же разрешается использовать только материалы, выданные консультантом. Но милая девушка-организатор возразила, что каждый должен приложить свою руку к картине, и если Софья хочет сделать это именно так, то пусть так оно и будет, в конце концов, это же творческое самовыражение.

Участники команд расселись по креслам. Консультантша выставила картину на всеобщее обозрение и вызвала первого участника. Софья замерла на кончике кресла, краем уха услышала, как тихонько хлопнула дверь, обернулась – посмотреть на тренинг пришел Шалтай-Болтай, сел в заднем ряду.

Первым вышел Пчелкин.

– Я быстренько скажу и пойду, ладно? – спросил он у девушки. – Работы невпроворот.

«И вы тут еще со своим тренингом», – можно было прочитать на его красной физиономии продолжение фразы.

– Хорошо, начинайте. – Девушка улыбнулась ему радужно и приветливо, словно угощала чаем любимого родственника.

Тимофей уставился на картину и замер, разглядывая ее с таким любопытством, будто там показывали блокбастер. Девушка с намеком кашлянула, тогда он очнулся и произнес:

– Я очень люблю свою жену Леночку. Как встретил ее, с тех пор не только не изменял, даже порнуху в Интернете не смотрю.

У девушки-консультанта глаза стали как у рыбы-телескопа. По рядам прошел шепоток.

– А картина отличная. Вот эта розочка удалась, что-то в ней есть… цепляет. Ну, я пошел?

Консультантша молча кивнула. Шалтай-Болтай пересел поближе.

Следующим вышел начальник одного из производственных отделов, Софья совершенно забыла, как его зовут. Уставился на открытку, почесал в затылке и сказал с видом прилежного ученика, отвечающего на вопрос учителя:

– Лялечка – восхитительные ноги, Тонечка – самые мягкие на свете сиськи, и Маша, у нее потрясающая попка. Мечтаю поближе познакомиться с Ниночкой и ее прелестными округлостями, но что-то она пока не отвечает взаимностью. Мне, знаете ли, нужно разнообразие. Жену, конечно, люблю тоже.

Что он сказал по поводу картины, никто уже не расслышал. Софья хихикнула и отметила про себя: «Не он». Зал заполнил гул голосов.

– Тише, пожалуйста! – Консультантша захлопала в ладоши.

Похоже, она понятия не имела, что делать, поэтому решила вести тренинг дальше по заданной программе. Софья сидела между Юрой Сухановым и Лилечкой. Она до сих пор чувствовала себя немного виноватой перед Юрой после истории с галстуком и решила хотя бы временно оградить его от тумбочкообразной поклонницы. Когда Суханов все с тем же невозмутимым видом вышел вперед, несмотря на шипение из рядов: «Надо прекратить это безобразие», Лилечка напряглась так, что от нее можно было заряжать батарейки. Юра посмотрел на картину и сразу же сказал:

– Мне нравится мой сосед по даче, Максим, – и продолжил, обращаясь к притихшему в одно мгновение залу: – Картина неплохая, я думаю, когда несколько человек делают каждый свой вклад, лучше просто и не могло получиться.

«Тактичный, как всегда», – подумала Софья и только потом, когда по залу промчалась физически ощутимая волна любопытства, смешанного с отвращением, до нее дошло, что он имел в виду насчет Максима.

Тут же поднялась Лилечка, бледная, с дрожащими руками, она выскочила вперед еще до того, как Юра сел на место. Краем глаза Софья заметила, как Альберт Фарисеевич, сидевший сзади, придержал ее за плечо, пытаясь остановить, но она рванула вперед, словно бы и не заметив этого.

– Не слушайте его, он пошутил. У него такое чувство юмора, не все понимают. – Она перекрикивала поднявшийся гул, консультантша хлопала в ладоши, Шалтай-Болтай подался вперед, встал и хотел что-то сказать, но его никто не слушал.

Тут взгляд Лилечки уперся в открытку в центре картины. Она замерла, и тут же из глаз ее потекли слезы.

– Я люблю Юрочку Суханова. Я жить без него не могу.

С переднего ряда зашикали, зал стремительно заполнила тишина, Юра покраснел, но сидел все такой же прямой и с каменным лицом.

– Юрочка, – она обращалась прямо к нему. – Я же не требую взаимности, я даже не надеюсь. Ты просто разговаривай со мной иногда, ладно? Здоровайся, дай посмотреть на тебя лишний разочек. Мне же много не надо, один твой взгляд – счастье, рукопожатие – большущее счастье. Тебе ведь это нетрудно, правда, руку мне пожать? А я потом целый день руки не мою. И столько нежности во мне, что вот-вот она перельется через край, теплая, как молоко из нутра доброй буренушки. Вот смотрю я на тебя и думаю – ты всегда такой занятый, бледный, у тебя столько работы. Прижаться бы к тебе, забрать себе твою усталость без остатка, накормить тебя вкусненьким. Во мне любви много, понимаешь, Юрочка? Я не хочу, чтобы ты мне принадлежал, хочу только заботиться о тебе, ну хоть самую капельку. Домашним супчиком бы тебя угостить хоть раз, да ты не берешь из моих рук.

Лилечка захлебнулась во всхлипываниях, Юра превратился в статую, перестал дышать. Ватная тишина заполнила зал. Софья лихорадочно думала, что теперь делать и пытаться ли остановить это безобразие. Но сообразить ничего не успела.

– Что это вы тут устраиваете, Лилия Андреевна? – поднялся Шалтай-Болтай. – У нас здесь корпоративный тренинг, а не вечер для тех, кому за пятьдесят.

– В самом деле, что это вы себе позволяете?! – выкрикнул голос из зала, и к нему тут же присоединились другие голоса.

– Сорвали тренинг!

– Занимаетесь личными делами в рабочее время!

– Да он же вам в сыновья годится, Лилия Андревна! Не стыдно?

– Уж молчали бы лучше!

– Вы же замужняя женщина, у вас дети!

Громче всех кричал начальник отдела, который любил мягкие прелести.

Лилечка вся съежилась, скуксилась, закрыла лицо руками. Никто не подходил к ней, только презрительные взгляды буравили насквозь. Софья не могла оторвать от нее глаз. Все тело заломило, словно в него разом воткнулись тысячи иголочек, она передернулась, на коже выступили противные пупырышки. К горлу подступила мучительная, нестерпимая тошнота. Если сейчас каждому из людей в зале дать в руки камень, и если Шалтай-Болтай даст команду «Бей»… Софья случайно столкнулась глазами с Лилечкой и вздрогнула. Никаких камней не нужно. И так уже очень, очень больно – сильнее боли она в жизни не ощущала. Мелкие рыжие кудряшки Лилечки выглядели сейчас особенно жалко, по щекам потекли черные разводы, фигурка ее сгорбилась, но ничего этого Софья не различала. Она видела только яркую, пульсирующую боль. Она чувствовала себя в эпицентре страшного столкновения. Отчаяние на пике отверженности, воспаленное одиночество, желание провалиться на месте давили с одной стороны, а с другой стороны напирали мощной волной единодушное презрение, мелкие оглядки – а замечает ли директор? – и раздражение, граничащее с ненавистью. Сейчас Лилечка была живая, она жила, проживала, переживала внутри себя целую жизнь, а все люди вокруг были мертвыми. И в то же время к ней тянулись нити клейкого, грязного любопытства, и каждый упивался чувством собственного превосходства.

Всё то холодное, чужое, мертвое, чего Софья так боялась в офисе, сконцентрировалось, собралось в один отвратительный шар, который неотвратимо катился навстречу и вот-вот обрушится на нее. Софья подумала, что сейчас она или встанет и завизжит, или сойдет с ума, или ее вывернет наизнанку прямо здесь.

С места поднялся Альберт Фарисеевич. Спокойно вышел вперед, долю мгновения смотрел на картину, хотел было что-то сказать, но вместо этого сорвал с мольберта лист бумаги и разорвал на части, потом еще раз и еще раз, вместе с открыткой. На плачущую Лилечку он не обращал ровным счетом никакого внимания. Он прокашлялся и громко сказал:

– Коллеги, я думаю, этот тренинг вышел не очень удачным. Прошу кадровый отдел впредь более внимательно относиться к выбору командообразующих программ. Я думаю, наш консультант предложит нам взамен сорванного тренинга что-нибудь другое, более интересное.

Сквозь мутную пелену перед глазами Софья мельком заметила, как Альберт Фарисеевич бросил многозначительный взгляд на Ванду. Лилечка наконец-то выскочила из зала совещаний, вслед за ней потянулись остальные сотрудники. Как из тумана, Софья слышала обрывки фраз:

– Она никогда мне не нравилась.

– Интересно, за срыв тренинга ее премии лишат или объявят выговор?

– А мне ее жалко. Такая непроходимая дура, ведь не пятнадцать лет уже.

Последним ушел Юра. Софья видела, как он выходил из зала совещаний все с тем же каменным лицом, не замечая ничего вокруг. И ей стало противно до омерзения. Он же мужчина! Неужели ему не жалко Лилечку, он ведь мог бы просто по-мужски найти в себе силы и утешить ее, защитить от нападок. Ну хоть как-то. Или накричать, даже ударить ее, все что угодно, только не ходить с лицом истукана. Софья думала об этом отрешенно, мысли проплывали в голове и так же уплывали, как облака на равнине, которым не за что было зацепиться.

– Какая удивительно добрая картина вышла у нашей команды, – язвительно сказала Ванда, как только Софья вернулась в отдел.

«Что-то знает», – вяло подумала Софья и взялась за план-график выпуска проектной документации. Внутри у нее все замерзло, холод затопил ее до самых кончиков пальцев, она ровным счетом ничего не чувствовала. А вокруг выросла плотная, тяжелая, толстая скорлупа, какую не пробил бы и пушечный снаряд.

– Валя, мы сегодня успеем выпустить три комплекта смет до обеда? – спросила она.

– Да, Софья Павловна, один уже готов.

Софья бросила выразительный взгляд на Олю. Та сразу же отложила книжку и взялась за переплетную машинку.

Лилечка тихонько вошла в комнату, хлюпая носом, села за свой стол и разложила большой чертеж. Никто не обращал на нее внимания. Даже Фанис держал при себе свои сомнительные шуточки и прочие «ништяки» и с сосредоточенным видом изучал какую-то инструкцию.

Пожалуй, никогда еще отдел выпуска документации не работал так быстро и слаженно, ни на что не отвлекаясь, весь рабочий день.

Дома отец, как обычно, спросил Софью:

– Как дела на работе?

– Отлично, пап. Сегодня выпустили сверхпланово два комплекта. Производительность растет не по дням, а по часам, уже на двадцать процентов подняли.

– Ну вот, молодец! Я наконец-то слышу от тебя цифры, это совсем другое дело, – он похлопал дочь по плечу.

За ужином Софья жевала медленно и методично, грызла зубами кусок мяса и абсолютно не чувствовала вкуса. Потом поднялась к себе, села за стол и увидела ножницы.

«Ненавижу, – подумала она. – Не-на-ви-жу! Ненавижу этот Меркабур!» Лучше бы она вообще про него ничего не знала. Зачем это все нужно? Эти альбомы, открытки, этот поток – глупости, нет в них никакого смысла. Они только вскрывают боль и злость, и наружу вырывается столько страшного, едкого, беспощадного, что хочется закрыть глаза, заткнуть уши и провалиться сквозь землю. Зачем, зачем им трогательный, живой, настоящий мир? Зачем ей знать, что где-то есть родная нота? И что это вообще такое, на что оно похоже? Софья пыталась вспомнить, хотела ощутить снова, как это – когда всю ее заполняет хрупкая радость, когда все вокруг отзывается, звучит в резонанс, на общей ноте, но ничего не чувствовала. Молчит мансарда, лежат перед ней уродливые страницы альбома с белыми колоннами, и ножницы с бронзовыми ручками – старые и страшные, настоящая рухлядь.

Краем глаза она заметила какое-то движение на полке. А, черная визитка Магрина. Облака плывут, пушистые. Куда, зачем? Она внимательно посмотрела на карточку, облака тут же застыли, а внизу запиликал телефон.

– Соня, тебя спрашивают, – кричала снизу мать. – Какой-то Эмиль, кто это?

– Мам, скажи, что я в ванной или что меня дома нет. Я сейчас занята.

«Никогда, никогда больше в жизни я не сделаю ни одной открытки. Ни за что», – прошептала она. Пусть лучше она будет ходить на работу, выполнять план, выйдет замуж за какого-нибудь начальника, получит должность заместителя директора, пусть ее лицо станет серым и ничего не выражающим, пусть она всю жизнь проведет под толщей скорлупы, лишь бы только никогда больше не чувствовать и не видеть ничего похожего на то, что произошло сегодня.

«Никогда в жизни», – шептала она, и на ее глазах бронзовые ручки ножниц темнели, пока не стали почти черными. Только крохотные бабочки остались светлыми и теперь стали еще заметнее. Софья достала большой пакет, собрала со стола гору бумаг, карандаши, маркеры, краски, завязала надувшийся пакет крепким узлом – завтра по дороге на работу выкинет на помойку. Потом она приняла душ, спустилась вниз и легла спать в обычной спальне. Всю ночь ее мучили кошмары. Временами Софья просыпалась со смутно знакомым ощущением – словно прилипла к коже чужая, темная шкура, но не хотела вспоминать, откуда ей знакомо это чувство, предпочитала нырнуть обратно в тяжелые, дурные сны.

«Когда у ребенка не ладится с карьерой, можно помочь ему найти работу. В хорошем, дружном, увлеченном общим делом коллективе человек становится более дисциплинированным и ответственным, учиться любить свою работу», – выводила в соседней комнате ее мать в свете ночника.

* * *

– Инга, вы меня снова удивляете. Отличная работа, я ее возьму. Сколько вы за нее хотите?

– В чьем альбоме мои родители? Как мне их найти?

– Это не имеет никакого значения. Все равно вы не сможете их увидеть. Сколько я вам должен за открытку? Это работа, и я вам за нее заплачу.

– Вы все еще не хотите подписать со мной контракт?

Его зацепила открытка, Инга совершенно точно это видела. Когда он ее взял, то сразу сощурился, будто смотрел на восход солнца, и на мгновение напрягся, потом чуть заметно улыбнулся, но тут же снова принял невозмутимый вид, надел маску равнодушного всезнайки. Они сидели все в том же кафе, за тем же столиком. Отсутствовал только уютный полумрак – одна штора была открытка, девушка в униформе оттирала стекло. В стакане перед Ингой стояла живая ромашка с мохнатой головкой и растрепанными лепестками.

«Он в меня просто влюбится! – пело внутри Инги что-то веселое, залихватское, задорное. – Влюбится, влюбится!»

– Инга, вы феномен, и очень любопытный. – Магрин сидел к ней боком, разглядывал что-то за окном.

Инга довольно улыбнулась, замерла в ожидании. В ней все еще пульсировала внутренняя радость, та, что наполнила ее, пока она делала открытку. Магрин тем временем продолжал:

– Может быть, на следующий год я подумаю о том, чтобы взять вас на контракт.

Она удивленно вскинула брови. Он, наверное, чего-то не понял.

– Но вы же сами сказали, что родители не могут ждать так долго! Что их нельзя будет вернуть! – Ее голос неожиданно дрогнул.

– Инга, поймите меня правильно, – он сел, взял ее за руку обеими ладонями, Инга дернулась, но сдержала желание отнять руку. – Я не изверг, не садист, чисто по-человечески мне вас очень жаль, но у меня есть свои интересы. Я – не благотворительная организация. Ваша мама – взрослая женщина, опытнейший скрапбукер, она прекрасно понимала, что она делает и чем рискует. С другой стороны, будучи там, в альбоме, они никогда не заболеют, не состарятся, не попадут в автокатастрофу.

– Не увидят внуков, не обнимут родную дочь, не отметят с друзьями юбилей, – продолжила за него Инга.

– Всегда приходится выбирать, – он пожал плечами. – Некоторые скрапбукеры специально уходят в Меркабур, когда еще полны сил и здоровья. Строят там себе идеальный мир, живут в нем.

– А что будет потом, Эмиль Евгеньевич?

– Когда потом?

– Ну, они так и будут всегда там, в альбоме, как Роза?

– Пока существует альбом, и жива его хозяйка, они будут в нем. Когда хозяйка покинет этот мир, неважно, естественным способом или уйдет в Меркабур, поток будет решать за них. Они или перейдут в другой альбом, или уйдут туда же, куда уходят люди, умирающие в нашем мире.

– И все-таки, я же вижу, что вам понравилась открытка. Скажите честно, неужели я вас совсем не интересую как скрапбукер?

– Инга, у меня на этот год есть только один контракт. Такие условия мне ставят сверху.

– И на эту вакансию много претендентов? – Она усмехнулась, во рту стало горько, словно она откусила лимон.

– Нет, – он покачал головой. – То есть желающие, конечно, есть. Но на эту вакансию не бывает слишком много достойных кандидатов.

– Тогда в чем же дело?

– Есть одна очень талантливая девочка. И ей очень нужен контракт, чем скорее, тем лучше.

– Нужнее, чем мне?

– По правде сказать, в ней я заинтересован больше.

Все. Вот так вот. Так всегда бывает. Ты проходишь конкурс, отбор, готовишься к соревнованиям, ночами не спишь, а все уже решено заранее, все места распределены. Нечего даже и рыпаться. «Инга, ты уже слишком взрослая, чтобы верить в справедливость», – сказала она себе. Надо что-то придумать, прямо сейчас, пока он еще настроен на разговор с ней, пока она не превратилась из равноправного партнера, с которым можно заключить договорные отношения, в назойливую муху. Не может быть, чтобы у нее не было шансов! Так думала голова, а внутри билась, хлопала крыльями неубиваемая, незатихающая радость. Бывают, интересно, анти-анти-депрессанты? Нельзя же так все время ходить и радоваться, даже если на ногу упадет батарея! Но сейчас не это важно, важно другое – ни в коем случае нельзя снова превратиться в просительницу, надо держать себя на равных, надо предлагать себя как выгодный товар.

– Моя открытка, вот эта, сегодняшняя, ее можно назвать работой профессионала? – спросила Инга.

Он кивнул, изучая ее своими круглыми глазищами, как визажист, перед тем как взяться за дело.

– Но я же только начала работать. Вы сами говорили, скрапбукером нельзя стать за два месяца, а я стала им за две недели!

– Инга, помните, вы принесли мне чужую открытку?

– Это была ошибка! Я хотела вызвать вас на разговор, любыми средствами.

– Неважно. Откуда она у вас? Теперь-то вы можете сказать?

– Мне дал ее человек, с которым я встречаюсь. Ему подложили эту открытку в служебную почту.

– То есть вы не знаете, кто автор открытки?

– Нет.

Инга не могла понять, к чему он клонит.

– Тогда я вам скажу. Эту открытку сделала та девушка, которой я собираюсь в этом году предложить контракт. Это одна из ее первых работ. Отдайте ее тому, кому она предназначалась, и посмотрите на результат.

Он порылся в портфеле, вернул ей открытку с бабочкой. По рукам подул теплый ветерок, запахло цветами.

– И что потом?

– Потом у вас все вопросы отпадут сами.

– У меня нет ни малейшего шанса? – Инга перестала дышать.

– Есть. Если та девушка откажется от контракта, я заключу его с вами.

– И что же мне теперь делать?

– Ждать. – Он мягко улыбнулся, у Инги свело судорогой ногу.

Как это вообще можно, ждать? Уму непостижимо! Да она не дочь собственным родителям, если будет сидеть сложа руки, пока Меркабур прибирает их к себе.

– Да, кстати, Инга. Думаю, вас теперь можно назвать настоящим V. S. скрапбукером. Сегодня я постараюсь разобраться с вашим шантажистом.

– Хорошо бы, а то он уже плохо выглядит, – машинально ответила она.

Магрин удивленно приподнял брови.

– Тяжело все-таки собирать пазл из четырех тысяч частей, особенно если деталей не хватает.

Он рассмеялся.

– Честное слово, вы мне нравитесь! На следующий год я буду настаивать на вашей кандидатуре.

Издевается, что ли? Инге захотелось дать ему пощечину.

– Когда я узнаю, с кем будет заключен контракт? – холодно спросила она.

– До первого ноября. Такие правила.

Значит, осталось всего две недели. Она вежливо прощалась с Магрином, а сама думала только об одном: надо найти соперницу и уговорить ее не подписывать контракт. У этой девицы ведь тоже родители есть, она должна понять. Ингу вдруг озарила мысль, от которой сердце забилось сильнее. Магрин сказал, «хозяйка альбома», а та девушка стала скрапбукером совсем недавно. Что, если… Надо найти ее во что бы то ни стало. Если понадобится, она привяжет Алика к кровати и будет пытать утюгом, пока он не вспомнит все, что касается этой открытки.

Инга не стала возвращаться на родительскую квартиру. Позвонила, попросила тетку покормить попугая и помчалась к себе. Когда вошла, сначала испугалась: мамма миа, к ней что, забрались воры или хулиганы? Вещи разбросаны, на полу рядом со скомканным одеялом – осколки большой вазы (она не помнила, как разбила ее), в ванной все вверх дном, на кухне пахнет гарью, в кастрюле – остатки горелой бумаги, хрупкие черные листы. И дом какой-то… полосатый. Будто местами чужой, местами родной.

Инга прикинула, сколько времени потребуется, чтобы навести порядок, и решила, что до вечера управится. Набрала номер Алика, скороговоркой проговорила:

– Жду тебя сегодня ровно в восемь, отговорки не принимаются.

Пока Алик молча пыхтел в трубку, Инга вспомнила, что все-таки разговаривает с любовником, а не со студентом, и добавила:

– Я соскучилась по тебе. Закажу ужин в ресторане, креветки-гриль, белое вино. Все как ты любишь и кое-что еще.

– Вообще-то я и сам хотел с тобой встретиться. – Голос Алика звучал устало. – Честно признаться, э-э-э… отличная программа на вечер, но я хотел кое о чем поговорить.

– Значит, в восемь?

– Я приеду.

Она заказала по телефону ужин и вино. Где-то на краю сознания мелькнула мысль, что теперь, когда у нее есть Внутренняя Радость, секс должен превратиться во что-то неописуемое и прекрасное. Дио мио, о чем она думает! У нее есть последний шанс на спасение родителей, а она мечтает потрахаться! Тьфу! Инга отставила сладкие грезы и целиком погрузилась в уборку квартиры. Кажется, выкинула много лишнего, но к моменту встречи была во всеоружии.

Алик с порога поцеловал ее и вежливо, по-дежурному произнес:

– Рад тебя увидеть.

Некоторое время они оба молча жевали креветки, с хрустом разламывали розовые масляные панцири и вытирали пальцы салфетками. Алик посматривал на вырез шелкового халатика, но Инга не замечала в его глазах огонька желания. Наконец их взгляды столкнулись, и они хором сказали друг другу:

– Я хочу у тебя что-то спросить.

Получилось смешно, но никто не рассмеялся.

– Ты первая, – терпеливо сказал Алик.

– Помнишь эту открытку? – Она протянула ему карточку.

– Странно, и я с тобой хотел поговорить об открытках.

– Ну да? – Инга поперхнулась вином.

– Ага. У нас в конторе последнее время творится какая-то ерунда. Сегодня у нас был тренинг, ну знаешь, эйчарное мероприятие для промывания мозгов, обычное дело. Представляешь, сотрудники начали ни с того ни с сего нести какую-то пургу. Кто в кого влюблен, началось безобразие, оказалось, что одна толстая тетка солидного возраста и страшенного вида влюблена в молодого начальника. Ее, конечно, закидали камнями. В общем, перед тем как нести всю эту чушь, все сотрудники смотрели на картину.

– Картину? – живо заинтересовалась Инга.

– Ну да. На тренинге надо было всем вместе нарисовать картину. И там в серединке была карточка, очень похожая на открытку. Что-то такое самодельное, вроде как аппликация, еще засохший букетик приляпан. Только глянешь – и голова начинает кружиться, то ли от сирени, то ли еще от чего. Я порвал ее в клочки, и это сумасшествие прекратилось. Ерунда какая-то… Это что, новый метод НЛП? Я вспомнил, как мы с тобой в прошлый раз поругались из-за открытки, и подумал: вдруг ты об этом что-то знаешь?

Инга глубоко задумалась. Если сейчас рассказать ему про Меркабур, про родителей, про Магрина, он точно решит, что она сошла с ума. Нет, если бы он поверил, то, возможно, дал бы какой-нибудь по-мужски логичный и простой совет, но он не поверит ни за что на свете. Слишком это выпадает из его картины миры.

– Знаешь, ты прав. В самом деле, это новый психологический метод, что-то вроде НЛП или двадцать пятого кадра. Он очень секретный, о нем мало кто знает, – она принялась вдохновенно сочинять. – Даже не знаю, кому понадобилась такая глупость, хулиганить на этом вашем мероприятии. Может, она что-то с кем-то не поделила.

– Почему ты думаешь, что это именно она, а не он?

– Ну, это очень женский метод. Мужчины и открытки – это как-то плохо совмещается.

– Я тоже так подумал. В нашем офисе последнее время черт-те что творится – один очень серьезный товарищ пришел как-то на работу в галстуке с микки-маусом, а другой сотрудник выкинул кресло из окна, хорошо еще, что не убил никого.

– Как ты думаешь, кто бы это мог быть?

– У нас есть одна стерва. Каждый раз, когда что-то происходит, у нее такое хитрющее выражение лица. И потом, последнее время она выглядит как-то не в себе. Забывает все, путает. Чувствую, что она к этому причастна.

– А как ее зовут?

– Ванда Цветкова, она работает в отделе выпуска. А что?

– Ну, мне кажется, исчезновение моих родителей и тот тип, что требует у меня квартиру, все это как-то связано с этим новым методом.

– А что ты о нем знаешь? Об этом методе?

Взгляд Алика стал очень ласковым. Они сидели на диване, Алик обнял ее за плечи, положил руку на колено.

– Расскажи мне, очень любопытно. Как им пользоваться?

Инга отодвинулась. Его дыхание, запах дорогой туалетной воды, горячая рука – чужие, неприятные, хочется прогнать их от себя. И он туда же. Он такой же, как Артур Германович. Небось спит и видит, как бы залезть в кресло повыше легким движением открытки. Зачем она с ним встречается? Ведь не любит его ни капельки. И не будет у них никакого феерического секса, и быть не может. Потому что нет контакта, не откликается глубинное, радостное, теплое на Алика, не видит она в нем ничего родного и близкого, не хочется довериться ему целиком. Да лучше с грязным клоуном из альбома переспать!

– Алик, посмотри на эту открытку повнимательнее, пожалуйста. – Она сунула ему под нос карточку с бабочкой.

– Я не хочу, – он отвернулся.

– Обещаю, ничего страшного не случится. Здесь нет никого, кроме нас с тобой.

– Ну да, конечно, ничего не случится. А завтра я узнаю, что стал двоеженцем, – он тоненько хихикнул.

– Боишься? Не доверяешь мне?

– Просто не хочу.

– Хорошо. Тогда закроем эту тему. – Инга встала, подошла к окну.

Открытка лежала на столе, грубая и простая. На ней бабочка расправила два крыла, одно – мягкое и бархатное, а другое – из простой бумаги, но с золотыми узорами.

Инга украдкой посматривала на Алика. Тот задумчиво очищал от панциря очередную креветку. Он такой холодный и такой красивый! Весь одет с иголочки, как всегда, гладко выбрит, принес букет цветов. И пустой, как барабан, стукни по нему – только эхо и услышишь. И глупый. Вот глупый, он же не понимает! Инге вдруг стало его жалко, как маленького мальчика, который не хочет съесть конфетку, потому что ему жалко разворачивать фантик. Расшевелить бы его. Что с ним сделает эта открытка? Он начнет танцевать голышом? Споет «Марсельезу»? Сходит по-малому в цветочный горшок? Как бы она отомстила ненавистному начальнику на месте той, другой? Инга была уверена, что эта Ванда просто-напросто по-мелкому мстит. Как странно, как не похоже это на скрапбукера. Знать не понаслышке радость потока и потешаться над коллегами по работе? Все равно что профессору медицины с ехидным удовольствием втыкать самую толстую иглу шприца в мягкое место пациента.

Она решительно вернулась на диван, едва отдавая себе отчет в том, что делает. Обняла его, съела прямо из его рук креветку, облизала пальцы. Инга целовала его лицо, глаза, чувствовала, как его руки забираются под халатик, как движения становятся грубыми, жадными. И не испытывала ни малейшего возбуждения, как будто в ней отключили функцию «секс». Она обнимала его правой рукой, а левой ухитрилась взять со столика открытку. Целовала веки, не давала ему открыть глаза. Потом осторожно взяла его руку, обхватила указательный палец и провела им по контуру бабочки. Когда Алик понял, в чем дело, и выскользнул из ее объятий, было уже поздно.

Дио мио, и на что только способны золотые феи!

* * *

Бездомный котенок умеет смотреть в глаза так, что становится мучительно стыдно, если не подберешь его или хотя бы не покормишь. Он – сама доверчивость, мурчит, трется шкуркой об ногу, тянется к человеку крохотной душонкой и всем своим видом говорит: «Моя жизнь сейчас – в твоих руках».

Инга терпеть не могла кошек. По крайней мере раньше терпеть не могла. Последнее время она уже не понимала, что ей, на самом деле, по душе. Но она и прежде никогда не проходила мимо котят на улице. Звонила знакомой, увлеченной кошатнице, та приезжала и забирала их. Просто из чувства долга и воспитания. Инга никогда не интересовалась дальнейшей судьбой подобных малышей.

Алик сейчас тянулся к ней, как бездомный котенок. Положил голову на колени и смотрел снизу бесконечно открытым и доверчивым котеночьим взглядом. Инга улыбалась ему, потому что не могла не улыбаться, но в глубине души надеялась, что это их последний совместный вечер. Ей не было грустно за себя, за себя она радовалась. У нее душа болела за Алика, как за уличного котенка, который отчаянно и безуспешно ищет себе хозяина.

Поначалу она решила, что открытка на него не подействовала, и он выпустил ее из объятий просто потому, что обиделся. Но он вдруг предложил ей сыграть в шашки.

– Алик, у меня нет дома шашек. Даже в компьютере.

– Тогда в карты.

– В преферанс вдвоем не получится.

– В дурака! – Он вдруг расхохотался. – Сто лет не играл, и вдруг почему-то так захотелось!

Инга согласилась из одного только любопытства: что же будет дальше? Они играли в дурака на раздевание, пока Алик не остался в одних трусах. Потом он украл у Инги тушь и носки, тушью нарисовал себе гусарские усы, а носки напялил на уши, отчего стал похож на спаниеля-уродца, наконец, залез с ногами на кровать и принялся на ней прыгать, взлетая до потолка. Инга всерьез опасалась за сохранность кровати. За свой рассудок она уже давно не боялась, хотя пузатый мужик с нарисованными усами и ушами из носков, прыгающий на кровати в семейных трусах, – зрелище не для слабонервных. На короткий момент она и сама с головой погрузилась в бесшабашное веселье, хохотала так, что забыла про все на свете, и плевать, что во всем виновата открытка с бабочкой.

Когда Алик предложил сыграть в прятки, Инга залпом выпила бокал вина и сказала ему, как ребенку:

– Я уже устала. Давай просто отдохнем?

И вот теперь он положил голову ей на колени и вроде бы успокоился.

– С тобой так легко, – признавался он. – Когда я долго тебя не вижу, мне чего-то начинает не хватать.

Инга гладила его по голове, и на глаза ей наворачивались слезы. Ее опять раздирало на части. Кристофоро Коломбо, да когда же это прекратится! Это невыносимо – все время делить внутри одновременно радость и острую боль.

Алик скорчил рожу и показал ей язык. Она обвела пальцем нарисованные усы и улыбнулась ему. Он довольно рассмеялся.

Зачем он ей? То есть понятно, зачем он был нужен той, другой Инге. Он был красивой картинкой в ее персональном глянцевом журнале, отличным дополнением к дизайнерской квартире и дорогому шелковому белью. Теперь, когда она сменила глянец на альбом скрапбукера, он казался ей таким же чужим, как если бы посреди квартиры стоял ткацкий станок. Он стал грузом из прошлой жизни, и она вздохнет с облегчением, когда они выяснят все отношения и расстанутся. Внутри сразу же зашевелилась глубинная радость. Алик был как фальшивое окно на фотообоях, а у нее теперь есть настоящее окно в мир, и ей нестерпимо хочется почувствовать, как бутафорские крылья за спиной сменяются настоящими, и все вокруг меняется вместе с ней.

И вместе с тем сейчас ей было больно смотреть на Алика.

Алик – человек-картинка. Он не живет, а фильм снимает, причем строго в рамках написанного им самим сценария. И чем строже он следует сценарию, тем более нарисованным становится – плоским, двумерным, как персонаж в старом анимационном фильме. А цепляется за Ингу своим котеночьим взглядом только потому, что рядом с ней в его жизни появляется третье измерение. Инга вдруг отчетливо поняла, что он тянется именно к той глубинной радости, что живет внутри нее, что он заприметил эту радость гораздо раньше, чем она сама. Даже не заприметил, а бессознательно учуял, как голодный котенок чует колбасу в сумке прохожего. Вот и вертится вокруг, как школьник рядом с другом, у которого есть игровая приставка, – а вдруг даст поиграть? А не поиграть, так хоть посмотреть, прикоснуться к удовольствию, впитать в себя частичку чужого азарта.

Он взял ее ладонь, принялся загибать ее пальцы по одному. Инге безотчетно захотелось отнять у него руку.

– Ты сегодня какая-то особенная. Ты мне так нравишься, что я тебя боюсь, – теперь он принялся целовать ее пальцы.

Когда они расстанутся, его жизнь станет совершенно плоской. Если он, конечно, не найдет себе кого-то другого. Будет бегать за каждой юбкой, как котенок на улице – за всеми прохожими подряд, пока кто-нибудь не подберет его и не заберет в настоящий, объемный мир.

Инга перевела взгляд на открытку с бабочкой, одна сторона – из мягкого бархата, а другая – из простой бумаги. И что в ней такого особенного? Почему Магрин считает, что ее авторша – намного способнее Инги? Прежде чем расставаться с Аликом, надо все выяснить как следует про эту даму.

– Алик, расскажи мне про эту Ванду. Какая она? Сколько ей лет?

– Под сорок, наверное. Обычная стервозная баба, и глуповатая причем, – он пожал плечами. – Считает себя неотразимой. Повсюду таскает за собой пилочку и ногти точит. У нас про нее поговорка ходит: «Как вы жопой ни крутите, все равно не Нефертити».

– У тебя есть ее телефон?

– Просто позвони в офис, тебя соединит секретарь. Так ты мне расскажешь про этот новый чудо-метод психологии?

– Я сама в нем еще толком не разобралась.

– Ну и черт с ним, – его поцелуи поднимались все выше по руке.

Инга собралась с духом, отняла руку и тихо сказала:

– Алик, нам надо расстаться.

Она хотела добавить: «Давай останемся друзьями», – но ничего более идиотского в такой ситуации нельзя было придумать. И дело не в том, что звучит банально, но какие из них друзья? У них даже нет общих интересов.

– Ты это серьезно?

– Да.

Некоторое время он молчал, переваривая услышанное, а потом началось что-то невообразимое. Инга была уверена, что они сейчас тихо и мирно поговорят и расстанутся как нормальные взрослые люди, не связанные ничем, кроме секса. Она никогда бы раньше не подумала, что Алик – всегда такой спокойный, практичный, деловой – способен на подобные страсти. Может быть, это открытка все еще действовала на него?

Он умолял ее на коленях, целовал руки, спрашивал: «Ну почему?»

Он обещал ей развестись и жениться на ней: «Это давно надо было сделать!»

В истерике он заходился кашлем, Инга боялась, что у него прямо сейчас начнется приступ астмы.

Он клялся, что или найдет деньги на оплату долгов ее родителей, или своими рукам задушит кредитора.

Он бегал по комнате и грозился выброситься из окна: «Моя смерть будет на твоей совести!»

Инга молчала. Она с трудом сдерживала отвращение. Ко всему прочему Алик так и не смыл нарисованные усы, только размазал их по щекам и оттого выглядел еще противнее.

Сейчас она заставит его умыться, одеться и выставит вон. Прямо сейчас. Надо только привести его в чувство. Можно на всякий случай спрятать открытку, вылить на него стакан холодной воды, накричать, дать пощечину, в конце концов. Но Инга сидела и молчала, не могла сдвинуться с места.

Сначала ее затопила жалость. Почему он так себя ведет? Унижается, угрожает… Она ни на минуту не допускала мысли, что он ее любит. Любовь Алика – это как айсберг в пустыне, мираж, да и только. Может быть, он понимает, что теряет вместе с Ингой что-то ценное, трепетное внутри себя, что-то, что его хоть самую капельку, но тормошит. А может быть, все гораздо проще, может, его больно бьет по самолюбию сам факт, что его бросает женщина, его, успешного до самых кончиков наманикюренных ногтей, обеспеченного, и вдруг бросает какая-то учительница итальянского.

Но это не важно. Важно, что ему и в самом деле больно.

Инга вдруг ясно поняла, что, если сейчас выкинет его из дома, как бездомного котенка, ее собственная, живая внутренняя радость померкнет. И что теперь от каждого ее выбора, от каждого решения зависит, будет ли эта радость тускнеть и покрываться пылью или засверкает новыми красками.

Она не может его так просто бросить. И вовсе не потому, что он устроил весь этот цирк.

Ей захотелось растормошить его, крикнуть: «Очнись! Тебе нужна не я, тебе нужно встряхнуться, оторваться от плоскости, сделать что-то сумасшедшее!»

Как жаль, что Магрин забрал ту открытку. Она вышла такой сильной, что Инга сама себе удивилась, как если бы собственными руками собрала вертолет. Может быть, сделать для Алика еще одну, такую же? Не получится. Скрап-открытки – работа штучная, они – как состояние души, не повторяются. Что же ей теперь делать с Аликом?

Она стала скрапбукером. И если у нее возникла неразрешимая проблема, у нее теперь есть больше вариантов решения, чем у любого другого. У нее теперь есть новая степень свободы.

Она сделает для него такую открытку, которая заменит ему Ингу. И Алик отпустит ее сам. В его двухмерной жизни снова появится объем, даже если ради этого ему придется пережить немало неприятных минут.

Алик сидел на полу в трусах и рубашке спиной к Инге, вздыхал и вертел в руках бокал из-под вина. Что ж, придется отложить момент расставания.

Первым делом она спрятала подальше открытку с бабочкой.

– Алик. – Ее голос стал вдруг хрипловатым. – Если ты очень хочешь, мы можем повстречаться… еще немножечко.

– Правда? – Он обернулся к ней, и Инге снова стало не по себе от его котеночьего взгляда.

– Правда. – Она села рядом и прислонилась к его плечу. Нельзя выгонять бездомных котят. Когда Инга сделает открытку, они расстанутся легко и спокойно, и в душе у нее сохранится теплая, чистая внутренняя радость. Но все это будет потом, когда она вернет родителей.

– Алик, ты познакомишь меня с Вандой?

– Хоть с папой римским.

С большим трудом и многочисленными обещаниями не бросать его, Инга к поздней ночи наконец-то выставила умытого и одетого Алика за дверь и вздохнула с облегчением.

Теперь ей нужно посоветоваться с кем-то, понять, чем же она лучше, эта другая скрапбукерша. Открытка с бабочкой – сильная штука, но та, которую Инга сделала для Магрина, – ничуть не хуже. Она посмотрела на часы – время двенадцатый час, ехать в родительскую квартиру уже совсем не хочется. Инга взяла трубку телефона, набрала номер, не дождавшись ответа, включила автодозвон. Тетя Марта ответила с третьего звонка.

– Деточка, это ты? Раз уж ты вернулась к себе, может быть, ты заберешь наконец-то свою болтливую птицу? Аллочка Борисовна очень нервничает из-за нее.

– А как там наш гость?

– У него уже получается гораздо лучше. Собрал половину пазла.

– Вот как? Значит, Магрину совсем нельзя верить?! Он ведь обещал мне, что сегодня же разберется с ним.

– Ну, деточка, знаешь… вообще-то он хотел. Он звонил, но я попросила его немного подождать.

– Подождать? Тетя Марта, что вы там еще придумали?

– Да ничего такого. Просто хочу задать нашему гостю несколько интересных вопросов.

– Тетя Марта! Только не убейте его случайно!

– Деточка, я тебе обещаю, что все будет в порядке. Я за ним пригляжу еще немного, а потом лично сдам его с рук на руки Магрину. Я бы с твоего позволения хотела пожить здесь еще. У моих соседей, в самом деле, ремонт.

– Да ну?

– Мои деточки очень пугаются перфоратора. Так ты заберешь своего павлина-мавлина?

– Да, я завтра заеду. Тетя Марта… а труба, ее уже закопали?

– Какая труба?

– Ну, там, под окном.

– А, этот ржавый кошмар. Еще возятся, но я надеюсь, скоро от нее здесь и следов не останется. Ну ладно, пока уже, а то у меня чай остывает.

– Подождите!

– Ну что еще?

– Как можно узнать, какая из двух разных скрап-открыток лучше?

– А что, по-твоему, лучше, «Мона Лиза» Леонардо или «Травиата» Верди?

– Хочешь сказать, несравнимо? Ну хорошо, а тогда как узнать, кто из двух скрапбукеров лучше?

– Деточка, как ты считаешь, кто лучше – Ван Гог или Сальвадор Дали? Не морочь мне голову глупыми вопросами.

– А если сравнить Сальвадора Дали с учеником художественной школы?

– Среди скрапбукеров нет учеников художественной школы. Нельзя быть немножко беременной, ты или скрапбукер, читай Сальвадор Дали, или нет. Все, я пошла чай пить.

– Приятного аппетита.

Инга ощутила внутри внезапную пустоту. Что-то перестало быть таким, как раньше. Минуту назад она наслаждалась мыслью, что придумала, как расстаться с Аликом, как будто только что мир спасла, а теперь что-то изменилось. Словно она только что восседала, как принцесса, на семи матрасах, а теперь ей горошину в самую серединку подложили. Хотя она не особенно-то и надеялась, что тетка, в самом деле, объяснит ей, чем один скрапбукер лучше или хуже другого.

Ладно, будем считать, что насчет долгов и родительской квартиры пока не надо голову ломать. И тут она подпрыгнула, словно горошина выросла прямо у нее под задницей. Вот интересно, что на самом деле нужно было от Инги Артуру Германовичу? Теперь очевидно, что ему нужны были от нее не столько деньги, сколько именно услуги скрапбукера. Почему такая сложная схема – дать родителям денег в долг, дождаться их исчезновения, шантажировать Ингу? Почему бы не пойти сразу же к тому же Магрину или какому-нибудь скрапбукеру и не заплатить ему просто-напросто? Наверное, он хотел сделать что-то, от чего предостерегал Кодекс. Навредить кому-то? Инга вспомнила мерзкие рыжие усы Тараканища, едкий запах одеколона, приторную манеру выражаться. И как он сидел, сгорбившись, перед кучей деталей и составлял пазл, и его дрожащие руки вставляли одну детальку в другую. Чего он хотел от потока? Она закрыла глаза, представила, как дует вдоль пальцев легкий ветерок, играет воздухом, устремляется к рыжему-усатому, окутывает его сверху донизу, проникает внутрь… Инга охнула и скорчилась.

В нем пряталась боль. Пусть ее трудно разглядеть обычным зрением, но стоит посмотреть на него, даже мысленно, сквозь поток, как это сразу становится понятно. Он хотел избавиться от мучившей его боли. Но почему таким способом? Почему он просто не попросил, она ведь поняла бы и, возможно, помогла. Хотя та Инга, с которой он впервые встретился, не только не смогла бы ему помочь, но и не захотела. Из той Инги слезу нельзя было вышибить даже дубинкой.

Ей вдруг стало не по себе. Что с ним, интересно, сделает Магрин? Надо в этом разобраться, каким бы противным ни был Таракан, но, может быть, что-то можно для него сделать? Иначе получится, что к ней обратился человек, которому больно, а она его не просто оттолкнула, а можно сказать, сдала в компетентные органы. Тьфу ты, он же хотел отобрать у нее любимую квартиру, приперся к ней жить, а она его спасать собралась неизвестно от чего! Однако, стоило ей начать думать о том, как бы ему помочь, в глубине просыпалась такая радость, что хотелось подпрыгивать, словно и в самом деле внутри мячик завелся. Кристофоро Коломбо, да у нее так скоро крыша совсем поедет! Нашлась тоже мать Тереза. Надо отвлечься, заняться какими-нибудь делами. Она вскочила, принялась наводить порядок в квартире.

И все-таки, чем та, другая девушка лучшее нее? Посоветоваться бы еще с кем-нибудь, кто понимает во всех этих скрапбукерских делах. Но с кем? Остается только одно – грязный вонючий клоун в ее альбоме. Хорошо, что в этой квартире остались кое-какие материалы, а ножницы и альбом она всегда носит с собой, не расстается ни на минуту.

До двух ночи Инга вырезала, клеила, рисовала, наконец, страница была готова. С десяток секунд у нее кружилась голова, а потом возникла знакомая рожа в шляпе и мрачно спросила:

– Привет, золотая! Где мои конфеты?