Холодный белый асфальт под ногами казался мягким. Снег покрывал улицы скользкой клеенкой, пока еще прозрачной, но уже не тающей. Скоро ноябрь, наступает самое унылое время года, когда утром уходишь на работу еще в темноте, а вечером возвращаешься уже в темноте. Ничто на замерзающих серых улицах не радует глаз, только и остается, что разглядывать витрины. От работы до дома, если идти пешком, примерно сорок минут и сорок восемь витрин.

Четыреста восемьдесят три шага нужно сделать, чтобы пройти первый квартал от работы в сторону дома. Но сначала – одиннадцать ступеней, чтобы подняться с цокольного этажа, где находится отдел выпуска, и восемь ступеней, чтобы спуститься с крыльца.

Софья теперь все кругом считала, как козленок из мультфильма. Сколько оборотов ключа нужно сделать, чтобы открыть дверь в кабинет. Сколько мужчин в офисе носят костюмы, а сколько – свитера. Сколько раз за день Олечка открывает книжку, сколько листьев у цветка Ванды, сколько раз в день Фанис произносит «йоханый бабай». Всю ее голову заполнили цифры – десятки, сотни цифр, так много, чтобы не осталось места ни для чего другого.

Она навела в делах идеальный порядок. Расходные материалы учитывались до каждого листа бумаги, до каждого грамма тонера. Заявки на размножение и накладные листы были разложены по папкам. Журналы выдачи велись с маниакальной педантичностью, без прочерков и сокращений. Достоевский не смог бы придраться, если бы захотел. Но Софье было все равно, она перестала остро реагировать на чужое вранье, больше не бежал холод по кончикам пальцев, не подкатывала тошнота к горлу. Она искала новые цифры, чтобы заполнить все без исключения пространство в голове, чтобы ни для одной мысли, ни для одного чувства не осталось даже самого крошечного уголка.

Софья ходила домой пешком. Отец мог бы купить ей машину, но беспокоился, что дочь со своими странностями не справится с вождением.

Она шла домой и считала, сколько витрин в каждом магазине.

За перекрестком две ее самые любимые – на углу цветочный магазин, в одном из окон каждый день выставляют новые композиции, а второе, с корзинками, садовыми украшениями и гномиками, всегда напоминает ей о лете. За цветами – лавка сувениров и антиквариата. Софья мельком глянула в окно и вдруг остановилась, как будто перед ней выросла невидимая стена. Не может быть!

Сквозь стекло мощным водопадом бил поток. Как же так? Она была уверена, что больше никогда не почувствует Меркабур, что забыла, как преломляется в ладонях цветной луч. Откуда эта волшебная, с ума сводящая волна?

Это была кукла.

Чтобы узнать, кто сделал эту куклу, ей не нужно было читать табличку: «Авторская работа художника Дмитрия Лопухина». Она называлась «Офисная фея» – кукла из двух не похожих друг на друга половинок. Левая половинка носила золотое платье, золотой чулок и золотую туфлю с огромной пряжкой, а правая – строгий офисный костюм, узкую юбку, блузку в тонкую полоску, черную лодочку на шпильке и часы. Половину лица покрывал золотой грим, с этой стороны развевались золотистые кудри, а вторую половину, бледную до белизны, украшали только лихорадочное пятно румянца на скуле и половинка очков в черной прямоугольной оправе. С «офисной» стороны темные волосы были гладко зачесаны на затылок. Золотое платье и офисный костюм зигзагом сходились на груди и на животе. Половинки лица соединяла улыбка, совершенно одинаковая с обеих сторон. Слева к золотой груди было приколото ярко-красное сердце, покрытое сплетением золотых нитей. В золотой руке фея сжимала волшебную палочку, а в «офисной» – ежедневник, крошечный, но филигранно выполненный, даже маленькая закладка торчала.

Трогательная фигурка рождала двойственное ощущение: от золотой половинки в груди просыпалось тепло, словно там всходило солнце, а от «офисной» по коже бежал мороз, хотелось поежиться и обнять себя руками. Огонь слева, холод справа – обе половинки излучали мощный поток. Софья бы не удивилась, если бы здесь, перед витриной, начали собираться уличные художники или артисты. Она глаз не могла оторвать от «офисной» феи, как будто смотрела на собственное отражение, только в каком-то другом световом диапазоне, в каком никогда еще не видела себя в зеркале. Поток пробивал не только витрину, но и толстую, прочную скорлупу, которой окружила себя Софья. Уходить не хотелось. Может быть, купить фигурку? И что тогда, фея будет стоять рядом, а Софья – каждую минуту чувствовать все это, вспоминать и… нет, ни за что на свете! Лучше она снова будет считать. Она стремительно пошла прочь, заполняя себя новыми цифрами. Сколько красных машин проехало по улице? Сколько людей идут навстречу в пальто, а сколько в куртках? А сколько до сих пор носят с собой зонтик? Два, три, четыре. Вон та старушка с длинным зонтом и в шляпе похожа на Шапокляк.

В скорлупе, отделявшей ее от мира, наметилась тонкая, едва заметная трещина.

– Тебе два письма пришли, – сообщила ей мать с порога. – Необычные такие, и пахнут. От поклонников, что ли?

– Наверное, какая-нибудь рекламная акция, – пожала плечами Софья, снимая пальто.

Она мельком посмотрела на себя в зеркало – надо же, как будто за несколько дней стала старше лет на пять. «Взгляд руководителя», – назвал бы это папочка. В самом деле, сотрудники отдела теперь выполняли распоряжения Софьи быстро и без лишних вопросов, даже Ванда помалкивала. Отец с каждым днем сиял все ярче, и все чаще можно было увидеть, как он расслабляется в кресле со сборником кроссвордов в руках. Доволен, будто ему подменили дочь на другую, больше подходящую к его стандартам. Вчера он подарил Софье дорогой кожаный ежедневник, почти такой же, какой сжимала в руке «офисная фея».

После ужина она некоторое время сидела в гостиной и смотрела с отцом какую-то передачу, но не различала изображения на экране и не разбирала слов, словно само понятие «телевизор» лежало в каком-то другом измерении. Потом Софья ушла к себе в спальню. Она больше не поднималась в мансарду с тех пор, как выкинула все материалы для скрапбукинга.

На тумбочке лежали конверты. Один – ярко-желтый, другой – черный и очень толстый. Софья села на кровать и взяла оба, по очереди понюхала. Желтый пах сладкими, тяжелыми духами, черный, на ощупь мягкий, – мятной прохладой. Второй от Магрина, можно даже не гадать. Почему он не схватил ее в охапку, как тогда, раньше, не увез куда-нибудь, не растормошил? Почему только звонил, почему вызывал ее своей визиткой? Наверное, хочет попрощаться. Сказать, что не вышло из нее скрапбукера, что это занятие – не для нее. Софья отложила черный конверт и вскрыла желтый. Из него выпал еще один конвертик, поменьше, белого цвета и записка, написанная на плотной желтой бумаге аккуратным почерком с завитушками. Такими буквами только приглашения на свадьбу писать.

«Дорогая Софья! Я знаю, что ты сделала для меня отличную открытку, и что она не попала ко мне не по твоей вине. Я все равно чувствую себя в долгу и хочу тебе помочь. Я сделала открытку, о которой ты просила, и посылаю ее тебе. Удачи! Будь счастлива. Твоя Джума».

Вот так. Все очень просто. Можно сейчас пойти к отцу, сказать ему:

– Посмотри, пожалуйста. Ты случайно не знаешь, кто мог это прислать?

И на следующий день можно будет подать заявление на увольнение, заняться поисками отдельной квартиры, найти работу по душе. Одним легким взмахом волшебной палочки феи. Раз – и все. Но какое это теперь имеет значение?

Она не стала открывать белый конверт с открыткой.

Осталось только попрощаться с Магриным. Что ж, если он так хочет, то попрощаемся. Она вскрыла черный конверт. Что это, открытка или детская поделка? В твердый кусок картона, вырезанного из коробки, был вшит детский мячик. Софья сразу поняла, что это именно мячик, а не просто куча лоскутков. Яркие куски ткани – однотонные и полосатые, в горошек и в цветочек – были пришиты один на другой, а сверху их покрывал хаотичный узор разноцветных нитей. Швы тоже были разные – зигзагообразные и прямые, обметочные и пунктирные. По обе стороны от мячика, словно крылышки, расположились белые цветы, а над ним распростерла крылья синяя птица. Софья поддалась первому желанию и смяла мячик ладонью. В груди стало тепло, она глубоко вздохнула.

Внутри мячика пряталась простая незатейливая радость, как в первых детских воспоминаниях, – когда мама улыбается и целует в макушку, когда из песка получился куличик, когда по травинке ползет зеленая гусеница, когда барахтаешься в реке в надувном круге или мчишься по двору на трехколесном велосипеде, а папа кричит: «Молодец!» Она сидела, мяла открытку и глупо улыбалась, ни о чем не думая. Нет, она не чувствовала потока, даже намека на него. Просто кусок тряпок, который хочется тискать, мять пальцами, сжимать, гладить, как плюшевого медведя. Она так и заснула, положив голову на подушку, не раздеваясь, свернулась калачиком и погрузилась в глубокий, спокойный сон.

Утром, собираясь на работу, она снова несколько минут мяла мячик, а потом положила открытку в сумочку. Ей сразу стало легче, как будто теперь вместе с ней был верный, надежный талисман. Похожее чувство уже возникало у нее раньше, в тот раз, когда она брала с собой на работу свою самую первую открытку с ластиком. Как давно это было! Словно целая жизнь прошла. Тогда, как и сейчас, она не знала, чем поможет ей карточка, но ясно чувствовала: что-то изменится. Открытка с мячиком не была похожа на другие. От нее не кружилась голова, не плыл мир перед глазами, но она работала. Действовала медленно, но верно, как гомеопатическое лекарство.

Протирая сонные глаза, Софья выползла на кухню. Получила тарелку с яичницей и гренками. В любое утро мамины гренки – в меру поджаристые, хрустящие, румяные – можно было отправлять на конкурс «Мистер гренок и мисс гренка мира». Софья еще толком не проснулась, а мама, уже бодрая, подтянутая, энергичная, доставала из кухонного шкафа большую кастрюлю с мукой. Наверное, собирается сделать к обеду или к вечеру пирожки. Поразительно, мама готовит еду по меньшей мере три раза в день, а фартук у нее всегда белоснежный, без единого пятнышка. Если бы Софья взялась жарить пирожки, кухню бы потом не отмыли и десять уборщиц. Она хрустела гренком и смотрела, как мама уверенной рукой месит тесто. И вдруг ей показалось… она перестала жевать. Нет, не может быть! Мама накрыла миску с тестом пленкой и поставила в уголок, возле батареи. Потом вымыла руки, уселась за стол рядом с Софьей и открыла свою писательскую тетрадь.

– Ты чего застыла? Ешь, а то на работу опоздаешь.

Она не знала, чему больше удивляться – тому, что она снова легко чувствует поток, или тому, что видит его в маминых руках. Тем временем наваждение сгинуло. Минуту назад ей казалось, что сквозь мамины ладони струится в тесто поток, так же как он раньше вливался сквозь ее собственные руки в открытку. Но сейчас, когда мама взяла ручку, ее гладкие, ухоженные руки стали обычными.

– Мам, а что ты любишь делать больше всего на свете?

– Заботиться о твоем отце и писать мою книгу, – не задумываясь, ответила та.

Интересно, если бы мама открыла пирожковую или кулинарию, она была бы счастлива? Если бы каждый день в ее руках играл волшебным светом поток, была бы ее жизнь другой?

Сорок минут прогулки, восемь ступеней вверх, одиннадцать ступеней вниз, четыре двери слева и три справа, и она на своем рабочем месте. Лилечка уже здесь, последнее время она приходит на работу первой. Нормоконтролерша вела себя почти так же, как раньше, разве что больше работала. Никто не вспоминал злополучный тренинг, все сделали вид, что ничего не произошло, даже Юра. Не было пересудов в курилках, не шушукались в столовой вечные сплетницы, не переписывались бурно в корпоративном чате молодые сотрудницы. Так в электричке люди вдруг замолкают и начинают увлеченно смотреть в окно или утыкаются в свои книги и журналы, когда по проходу едет инвалид со страшным увечьем, даже если он не просит денег.

Лилечка склонилась над бумагами, ее губы что-то беззвучно шептали, карандаш в руке чуточку подрагивал. Софья опустила руку в сумочку и сжала мячик. Какой чувственный, литературный монолог произнесла тогда Лилечка, обращаясь к Юре. Вот если бы сейчас перед ней лежал не том со строительными расчетами, а любовный роман, увидела бы Софья поток? Если бы всю свою нерастраченную страсть, все оттенки романтического чувства, тончайшие движения влюбленной души Лилечка вкладывала не в бесплотную любовь к прекрасным принцам, а упаковывала бы в строки дамского романа, из разряда тех, какие любит читать Олечка, что тогда? Она была бы сейчас счастлива? Или все равно влюблялась бы, к примеру, в молоденьких редакторов? Или влюблялась бы, но вместо страданий радовалась новому источнику вдохновения?

Тем временем в офис подтягивались другие сотрудники. Фанис скрючился под столом – он не только переобувал ботинки, но и менял носки и заодно протирал ноги влажной салфеткой, стараясь, чтобы никто не заметил. Ванда полировала пилочкой ногти и хмурила брови. Олечка и Валечка уже облачились в рабочие комбинезоны, Олечка подкрашивала ресницы, а Валечка проверяла электронную почту.

Софья улыбнулась и снова впустила пальцы в мячик, мягко и с явным удовольствием, как кошка запускает когти в тугую оболочку любимого хозяйского дивана. «Селекционер» – вот холодное, колючее слово, которое отлично подходит к Ванде. Здорово бы она смотрелась в оранжерее, где рядом с каждым кустиком – подробная табличка, где надо следить за влажностью и освещением, где бы под ее началом копались в земле практикантки в резиновых перчатках. Она бы непременно вывела сорт цветов, способный выжить при любых капризах погоды, назвала бы его «Ванда стрессоустойчивая» и разбила в пух и прах любого, кто посмел бы высказать хоть одно критическое замечание. Софья невольно залюбовалась этой картиной. И снова, как в тот раз, когда на ней были «розовые очки», почувствовала смутную симпатию к Барракуде. Надо будет как-нибудь при случае послать ее в ботанический сад, интересно, как она отреагирует?

Валя уже в который раз разъясняла Олечке, как правильно пользоваться переплетной машинкой. Софья каждый раз поражалась, что в сестре нет ни капли раздражения, хотя у любого другого на ее месте давно кончилось бы терпение – в сотый раз объяснять одно и то же. Она опять сжала мячик и сразу же подумала, что из Валечки получилась бы отличная учительница – строгая, но терпеливая и справедливая. Она бы сумела увлечь детей, ее бы уважали родители. Из таких людей выходят Учителя с большой буквы, ученики их потом вспоминают долгие годы после окончания школы. Вот Валя еще раз показывает Оле, как пользоваться машинкой, и на ее лице ясно читается удовольствие, а Софья слышит отголоски знакомого потока. Если бы все учителя вели уроки вместе с потоком! Дети полюбили бы школу. Вале нет еще и двадцати, не поздно поступить в педагогический институт. Надо будет как-нибудь поговорить с ней, намекнуть, посоветовать.

Хлопнула дверь, вошла знакомая сметчица.

– Фанис, не посмотришь плечо? Вчера работала до девяти, сегодня руку поднять не могу.

Тот вопросительно посмотрел на Софью, без ее ведома последнее время ничего в отделе не делалось.

– Только недолго, – улыбнулась она.

Широкие ладони легли на плечо сотрудницы, и та вскоре вздохнула с облегчением, а Софья потянулась к мячику. Странно, раньше она не замечала, сколько в Фанисе простой, незамысловатой доброты. Да, прямо сказать, он лентяй, и человек не самого далекого ума, и любит схалтурить, и хвастается по поводу и без, но ведь это он кормит котят возле офиса, и он всегда находит деньги для помощи детским домам, и он недавно первым ходил сдавать кровь, когда одному из коллег понадобилась срочная операция. Фанис умеет делать массаж, к нему частенько заглядывают сотрудники из соседних отделов, и он никому не отказывает. Раньше Софью это раздражало, она думала, что это – очередной способ отлынивать от работы. Может, из него получился бы врач или массажист? Но почему тогда в самую первую их встречу ей сразу привиделась корова? Пожалуй, из него бы вышел отличный ветеринар. Из тех душевных даже не врачей, а врачевателей, которым необязательно учиться в институте на отлично, потому что они сердцем чувствуют причину болезни и лечат не столько лекарством, сколько искренним вниманием и теплыми ладонями, из которых льется поток. Вот сейчас, когда Фанис мнет плечо, закрыв глаза, когда его пальцы обхватывают шею, в них ведь играет Меркабур! Самый настоящий, что ни на есть.

К горлу подступил комок. Вдруг разом толстая, прочная скорлупа, отделявшая Софью от мира, треснула так, что посыпались вокруг осколки, и в сердце заколола острая боль. В Фанисе звучала родная нота! В этом простом, деревенском парне, который больше всего на свете боится вонючих носков и мечтает о большом телевизоре и путевке в Турцию, играла, переливалась, откликалась на все самое глубокое, внутреннее, искреннее, что только могло быть в Софье, настоящая родная нота. Она с трудом сдержала дикое желание подойти и обнять его. И сказать на ухо: «Фанис, бросайте-ка вы наш отдел, идите лучше на ветеринара учиться. Будете коров лечить и котов». Она не удержалась и хихикнула так, что на нее недоуменно оглянулись сотрудники. Софья не обратила внимания. Наверное, они уже привыкли, что начальница отдела немного странновата.

Она вышла в коридор, сжимая в руке теплый радостный мячик, и чуть не столкнулась с клоуном, даже ойкнула от неожиданности. Нарисованная улыбка, лицо в белой пудре, красный накладной нос и беретка с помпоном – разве ожидаешь увидеть такое в офисном коридоре? Она на всякий случай помотала головой, и видение развеялось – перед ней стоял Альберт Фарисеевич. Кто бы только мог подумать! Его нынешнее место в каком-то смысле не так уж далеко от истинного предназначения. Вот только родная нота вряд ли себя проявит, пока он работает шутом при директоре, а не для зрителей. И скорее всего, для него выбор уже сделан раз и навсегда, не сможет он перешагнуть через себя и радикально сменить профессию. Даже жалко его!

– Здравствуйте. – Она сочувственно улыбнулась ему, а он только кивнул в ответ, чем-то озабоченный.

Софье вдруг стало до чертиков любопытно посмотреть в новом ракурсе на Шалтая-Болтая. Она припомнила подходящий предлог и направилась в кабинет директора. По дороге ее остановил Пчелкин:

– Софья Павловна, ну почему я опять должен учить работать ваших девочек?

– А что опять случилось?

– Вчера в трех коробках тома разложили не по порядку. И на титульной странице первого тома – какое-то пятно. Селедку вы, что ли, едите прямо на документации?

– В следующий раз исправимся, – улыбнулась она, ей не терпелось добраться до Шалтая-Болтая.

– Ну как же вы не понимаете! Проектная документация – это не просто готовый продукт. Это лицо нашей организации! Вот будут в гостях у нашего заказчика коллеги, посмотрят на этот том, и что о нас подумают? Мы должны сделать так, чтобы с нами всегда хотелось работать, чтобы наш продукт был самым лучшим, и чтобы это было видно по первым же страницам. А у вас там пятно.

Послушав Тимофея, хотелось взять в руки флаг и лезть на баррикады, выкрикивая: «Ура нашей проектной организации!» Нет, политик из него не выйдет, он слишком принципиальный. А вот проповедник… такой бы повел паству за собой, церковных прихожан хлебом не корми, дай послушать такого горячего, убежденного товарища, который совершенно точно знает, как всем правильно нужно жить. Софья представила себе Пчелкина с бородой и в рясе и сделала такое лицо в попытке сдержать смех, что он только молча покачал головой, махнул рукой и пошел по своим делам.

Софье повезло – у директора как раз никого не было. Она сидела в кресле для посетителей в его кабинете. Смотрела, как он разговаривает по телефону и улыбается, а свободной рукой подписывает бумаги и делает глазами знак секретарше, чтобы принесла кофе. Она влезла в свою кипу бумаг, помяла мячик. Кем бы он мог стать? Ни одной мысли в голову не приходило. Она мяла его снова и снова, пока Шалтай-Болтай не уставился на нее удивленно. Тогда она убрала руку и улыбнулась ему. Он договаривался с кем-то о встрече, записывал время в календаре, и ей вдруг померещился поток.

Он был на своем собственном, родном, ему предназначенном месте. Вот почему он в офисе улыбается чаще всех. Управлять, организовывать, состыковывать, находить общий язык, разрешать конфликты, ублажать заказчиков и проверяльщиков, быть строгим, но справедливым отцом коллективу, не отказывая себе в удовольствии иметь любимчиков, строить стратегические планы и тактические атаки – все это было его родной стихией. Здесь он был королем собственного королевства, и для него оно было волшебным. Софья улыбнулась, пробормотала: «Зайду как-нибудь в другой раз» – и тихонько вышла. Шалтай-Болтай извинительно развел руками.

До самого вечера Софья ходила по этажам, заглядывала в кабинеты, что-то спрашивала и рассматривала людей с таким любопытством, будто она видела их впервые, и в то же время от того, разглядит она в них что-нибудь или нет, словно зависела вся ее жизнь. И в каждом человеке, пусть на самом глубинном, невидимом слое, находилось то, что под действием поразительного мячика с детской радостью просыпалось и звучало в резонанс с ее внутренней струной. И каждый был ей симпатичен, и сыпались вокруг толстые скорлупки. Если бы могли они мановением волшебной палочки стать реальными, она бы все коридоры засыпала шелухой своих рассыпающихся оболочек.

Стоило Софье перестать каждые десять минут мять руками тряпичный радостный мячик, как офис менял свой цвет. Снова серыми и неприветливыми становились лица, снова возникало ощущение, что на этой офисной планете она – инопланетянка, зеленый человечек с рожками вместо ушей.

Под конец рабочего дня в буфете Софья столкнулась с сотрудником, которого она не знала, но лицо показалось ей смутно знакомым. Где она встречала его раньше – на общем собрании, в столовой, в очереди за ключами на вахте? Нет-нет, где-то в совсем других обстоятельствах. Парень носил дорогой серый костюм в тонкую полоску, белую рубашку и неплохой галстук. На безымянном пальце – обручальное кольцо, на мизинце другое, серебряное, из кармана торчал ежедневник. От него веяло таким холодом, что Софья почувствовала – между ней и этим миром все еще есть преграда. Он отхлебывал кофе и говорил в блестящую черную трубку, похожую на панцирь огромного насекомого:

– Солнышко, у меня много работы. Нет, я не могу забрать Костика. Обещаю, в следующий раз. Я в зоопарк его свожу в выходные, честное слово.

Он опустил телефон, их глаза на мгновение встретились. Усталые, серые глаза и выглаженный костюм – вместе они идеально вписывались в офисные стены. Софья сразу вспомнила, где видела его раньше. Это он требовал бант, когда она заворачивала игрушечную машинку и представляла себе хохочущего карапуза. И сразу же поднялась внутри горячая волна, и она почувствовала ответное тепло, как если бы их вдруг соединил невидимый инфракрасный луч.

– Ваш сын, наверное, очень любит игрушечные машинки? – спросила она.

Парень молча кивнул, поправил галстук.

– Купите ему сегодня еще одну.

Он нахмурился, будто хотел сказать: «Не ваше дело», – но потом передумал, словно тоже почувствовал связывающий их лучик, и произнес:

– Да, пожалуй, куплю.

Вокруг Софьи треснула и рассыпалась в прах еще одна, очередная оболочка, ей померещился хруст. Сотрудники офиса, закованные в костюмы, как в панцирь, задушенные галстуками, носящие бледные, будто инеем покрытые лица, и покупатели в отделе упаковки – те, кто смущенно улыбается, кто несет с собой искренние и теплые чувства, чтобы запаковать их в синие банты и розовую бумагу, – это одни и те же люди.

Это сам офис – невидимый дирижер послушного оркестра – заставляет их играть фальшивую, вымученную ноту. Они злятся и срываются друг на друге, они иногда ненавидят себя и всех вокруг, мир становится для них враждебным и чужим, как недавно для Софьи, и они верят, что за свое существование нужно все время бороться. А все потому, что они себя не слышат. Их заглушает махина отлаженного, хромированного офисного колеса, ни на мгновение не дает им побыть в тишине, чтобы вдруг случайно они не посмели выбиться из общего стройного хора. Некоторые из них играют чужую мелодию так долго, что уже никогда не услышат тихий голос собственного сердца. Его звучание искажается, и тогда кажется, что бравурный деловой марш – и есть истинная родная нота, а значит, нет в мире внутренней радости, а есть только холод и одиночество. И чтобы не было мучительно пусто от того, что нет с миром настоящего резонанса, хитрая офисная машина подменяет его фальшивым мажорным вальсом – командообразованием и корпоративными вечеринками. Тогда каждый на мгновение чувствует себя частью чего-то целого и важного, но уже в следующий миг остро ощущает внутри пустоту и тут же стремится заглушить ее бутылкой водки или телевизионным сериалом. От этих мыслей у Софьи сводило скулы и подступал комок к горлу.

Забыть голос своего сердца, испытать однажды, каково это – когда весь мир входит в резонанс с твоей внутренней стрункой, когда все вокруг откликается и поет вместе с тобой, и забыть настоящую сладость жизни, какую не заменит никакой на свете торт, – что может быть страшнее?

Сколько их – потерявшихся, марширующих, напевающих себе под нос все подряд или навсегда замолчавших в бесплодной попытке услышать свою родную ноту?

На Софью вдруг накатилась такая черная волна, что она судорожно сжала в руке тряпичный мячик, чуть не порвала открытку. Сжала и сказала сама себе:

«Больше всего на свете я люблю делать открытки».

Она представила, как берет в руки ножницы, и льется по рукам, преломляется, как луч солнца сквозь цветное стекло, волшебный поток… и тогда весь мир становится ею, и она становится всем миром. Вот он – момент, ради которого стоит не просто жить – совершать безумства.

Софья ушла с работы в половине шестого, еще до конца рабочего дня. Дома отказалась от ужина, только прихватила, не удержалась, два пирожка прямо из сковородки, и бегом поднялась в мансарду. Отец посмотрел на нее обеспокоенно, мама руку на лоб положила – уж не заболела ли?

– Хочу дома поработать, папа, – пробормотала она, но он, кажется, не поверил.

Стол был пуст, как взлетное поле аэродрома. Какая же она дура, она все выкинула! Ничего страшного, сейчас она что-нибудь придумает. На стол полетели конверты от старых пластинок, журналы, конфеты (пригодятся фантики), она достала из ящика старые карандаши, офисный клей, а где же ножницы? Она нашла их под столом.

Софья подняла ножницы бережно, как ребенок берет в руки любимую куклу. Что с ними? Ручки совсем почернели, только бабочки выделялись теперь еще сильнее крошечными светлячками.

Сейчас бы увидеться с Надеждой Петровной, рассказать ей все, поделиться – только она ее сможет понять. Софья принялась вырезать нарисованную радугу из конверта от пластинки. Она перебирала карандаши, вырезала картинки из журналов, рисовала и клеила, но ничего не получалось. Не возвращался в руки поток, не бежал больше по пальцам, мертвыми оставались горы вырезок и картонные листы. Через два часа у нее руку сводило судорогой от ножниц, но она все никак не решилась их выпустить.

Неужели Меркабур отвернулся от нее? Не простил предательства, поверил, что она на самом деле хотела его забыть?

В отчаянии Софья взяла с полки альбом. Она прикладывала к щекам страницы с белыми колоннами, водила по ним пальцами, вдыхала запах красок и клея, обнимала альбом и прижимала к себе, но он не отзывался.

Она больше не скрапбукер, и у нее нет больше хранителей?

Неужели она теперь всего лишь инструмент офисного оркестра? Она уронила голову на руки и по-детски шумно, навзрыд расплакалась.

* * *

– У меня не получилось найти вашу дочь, – тихо сказала Софья.

Огромная луна смотрела на нее круглым глазом, протягивала, как длинную руку, дорожку света по гладкой поверхности спокойного моря.

Софья только что вытерла слезы облегчения и крепко обняла Надежду Петровну. Как все-таки хорошо с ней рядом!

– Что с тобой случилось? Я уже почти совсем перестала тебя чувствовать, мы боялись, что скоро нам придется переехать в другой альбом, – озабоченно спросила та.

– Я и сама думала, что я больше не скрапбукер, – на глаза снова навернулись слезы. – Если бы не ваша открытка с каруселью. Она удивительная. Это ведь не просто компас, если повернуть круг ножницами против его нормального хода, так, чтобы ракета оказалась в море…

– Да, – улыбнулась Надежда Петровна. – Моя карусель – особенная, больше ни у кого такой нет. У нее есть и другие секреты.

Они сидели все на той же скамейке, аллею позади них освещали фонари, и, несмотря на глухую ночь, откуда-то по-прежнему доносилась мелодия карусели-шарманки. Фигуру Надежды Петровны окружало ровное золотистое сияние, как у святых на иконах.

– Вы светитесь почти целиком, – прошептала Софья.

– Меня забирает Меркабур, – она грустно улыбнулась.

– Я вас больше не увижу? – испуганно спросила Софья.

– Увидишь. Просто скоро я потеряю последнюю возможность когда-нибудь вернуться. Но не будем об этом. Что с тобой приключилось?

Софья рассказала обо всем, что произошло во время тренинга, только не сказала, зачем сделала ту открытку, чтобы они не почувствовали себя виноватыми. Вместо этого она попыталась описать все свои ощущения – коллектив против Лилечки, и как давили на нее с двух сторон чужая боль и ненависть, словно по ней проехались два танка подряд.

– Бедная девочка. – Надежда Петровна обняла ее еще раз. – Дело ведь не в скрапбукинге и не в Меркабуре. Ты умеешь чувствовать чужие эмоции, как свои собственные, я поняла это еще тогда, когда увидела тебя маленькой девочкой. Ты умеешь сопереживать. Это очень важная способность для скрапбукера, она усиливается по мере общения с Меркабуром, но ты ведь чувствовала это и раньше, не так ли?

– Мои чувства – это одно! Но что значит – дело не в скрапбукинге?! Ведь если бы не открытка, ничего бы этого не было!

– Открытка в данном случае – всего лишь катализатор. Все это было и раньше, и страдания влюбленной женщины, и тихие насмешки коллектива – ты же не думаешь, что никто не замечал ее увлечения?

– Но она не мучилась раньше до такой степени! Они же все, все не просто смеялись – они тыкали в нее пальцами, они ее унижали, все вместе, одновременно, как сапогами по больному месту, и ни капельки сочувствия! Даже от того человека, в которого она так влюблена. Если бы директор дал им в руки камни, они бы ее забили до смерти. Они же не подростки, не дети, взрослые люди, а ведут себя как… не знаю кто.

– Скрапбукер всегда ходит как по лезвию бритвы, я тебе уже говорила. Привыкай к тому, что из-за открыток будут обостряться конфликты, взрываться эмоции, что любая вялотекущая проблема может превратиться в такую, которую нужно решать немедленно. Сильная открытка – это и катализатор, и эпицентр землетрясения сразу. Место взрыва, последняя капля, точка, в которой внезапно сходятся все линии.

– Почему все так сложно? Я думала, это будет легко, как будто я – волшебная фея, и в руках у меня волшебная палочка.

– Никто не обещал, что это будет просто, – вздохнула Надежда Петровна. – Все это не так страшно, как кажется. Ты привыкнешь. Главное – нужно держать баланс, крепко стоять на ногах. У тебя должна быть зацепка в реальном мире – что-то, чего не хочется бросать ни за что на свете, и зацепка в Меркабуре – то же самое, что-то, ради чего ты готова быть кратером извергающегося вулкана, не только что эпицентром землетрясения.

– Мне кажется, меня совсем ничто не держит ни в том, ни в другом мире, – покачала головой Софья. – Может быть, мне и вправду заключить контракт?

Надежда Петровна резко замотала головой, как будто хотела сказать так много и сразу, что не могла все это выразить словами.

– Подумай хорошенько, если у тебя нет зацепок, тогда как же ты ухитрялась держаться до сих пор?

– Меня каждый раз спасает Магрин. Хотя вы и полагаете, что его следует остерегаться, но без него я бы уже давно потеряла связь с одним из миров.

Софья рассказала про открытку с тряпичным шариком, сотканным из детской радости. Надежда Петровна все время переглядывалась с мужем, пока слушала эту историю, потом спросила:

– Он не написал, кто автор этой открытки с мячиком? – Софье показалось, или ее голос чуть заметно напрягся?

– Нет. Я не знаю.

Надежда Петровна погрузилась в свои мысли, перебирая в руках носовой платок, которым недавно вытирала Софье слезы.

– Так странно, – задумалась Софья. – Почему тогда, в розовых очках, люди казались мне не такими, как под действием этого мячика? В тот раз, в розовых очках, мне представлялось, что наш инженер – повар и делает пиццу, а теперь я подумала, что из него бы вышел отличный ветеринар.

– А ты что больше любишь, собак и кошек или пиццу?

– К домашним животным я как-то равнодушна, а вот пиццу, если вегетарианскую, то очень люблю, – призналась Софья.

– Я думаю, открытка Магрина дала тебе прикоснуться к чему-то сокровенному в других людях. Нужно было что-то совершенно настоящее, глубокое, искреннее, что тронуло бы тебя настолько сильно, чтобы ты захотела вернуться в Меркабур.

– А очки?

– Это же «розовые очки»! Само их название говорит о том, что видишь мир в искаженно-радостном свете. Любишь пиццу? Твой подчиненный превращается в повара. Нравится балет? Девушка из твоего отдела начинает танцевать. Как пришло в голову сделать тебе такую открытку?

– Так, – Софья пожала плечами. – Настроение было плохое.

– Если бы это был заказ, я бы решила, что кто-то нарочно дал его тебе, в надежде, что ты останешься в Меркабуре, – задумалась Надежда Петровна.

Софья вздрогнула, но ничего не ответила. Потом подумала и сказала:

– Меня бы все равно утащило, раз меня ничто не держит. Не эта открытка, так другая. Если бы не Магрин…

– А как он с тобой работает? – поинтересовалась ее собеседница.

– Когда меня утягивало в Меркабур, Магрин на меня… просто физически воздействовал.

Надежда Петровна с любопытством глянула на нее, но ничего не сказала. Лунная дорожка и фонари играли тенями, и выражение ее лица трудно было разобрать. Софья вздохнула и продолжила:

– А когда я захотела избавиться от Меркабура, Магрин прислал мне открытку с мячиком. Как ни крути, выходит, он меня спас. И наверное, он прав, что мне сейчас без контракта никак нельзя. Или лучше забыть совсем про Меркабур.

– Ты ведь мне не поверишь, если я просто скажу тебе: «Не подписывай»?

Софья покачала головой.

– У нас сегодня еще есть время, – Надежда Петровна посмотрела по сторонам. – Я расскажу тебе кое-что, о чем я не рассказывала никому, кроме Кеши.

Иннокентий Семенович поправил очки, грустно улыбнулся и произнес:

– Один несу тяжкий груз ее признаний.

Лунная дорожка играла на тихих волнах, дул чуть заметный теплый ветерок, принося знакомую мелодию, погода не собиралась портиться, как в их прошлые встречи.

– Когда я была в твоем возрасте, я подписала подобный контракт.

– С Магриным? – удивилась Софья. – Сколько же ему лет?

– С его отцом, Евгением. Он передал Эмилю свое дело по наследству. Я была молода, а в советские времена таким, как Магрин, легче было манипулировать нами, скрапбукерами. Даже джинсы тогда были пределом мечтаний, а он мог достать все что угодно. Это сейчас в жизни помимо скрапа столько возможностей, что не каждый соглашается, а тогда редко кто отказывался от контракта и всех связанных с ним привилегий. Поначалу все шло просто замечательно. Я получала конверты с заказами и такие же конверты отдавала ему обратно, с готовыми открытками. Открытки раньше было делать гораздо интереснее, чем сейчас. Не было всех этих готовых наборов, фигурных ножниц, штампов, украшений, ленточек, и чего только мы не придумывали! Чтобы сделать красивый отпечаток, использовали вместо штампа кочерыжку от капусты, например, макали ее в краски или чернила. Часто пользовались обертками от шоколада, вырезали картинки из обычных открыток, в ход шли популярные тогда карманные календарики, марки, новогодние гирлянды. Массу интересных деталей можно было добыть из старых школьных учебников. А достать пачку бархатной бумаги – уже счастье, – она мечтательно улыбнулась.

– Я тоже делаю открытки из чего попало. Даже из коробок от обуви, правда, моя мама покупает обувь таких фирм, какие немало платят дизайнерам за коробки, – вставила Софья.

– Потом родилась дочь, – продолжала Надежда Петровна. – С ней было много хлопот, я перешла на минимум заказов. Но отказаться совсем нельзя даже во время декрета, по контракту скрапбукер обязан выполнять не меньше двух заказов в месяц. Однажды на улице ко мне подошла женщина, очень худая, нервная, в темных очках. Она была вся такая несчастная, какая-то замученная, рядом стоять и то было больно. Женщина сунула мне под нос открытку, одну из моих старых работ, с признанием в любви, и сказала: «Я нашла тебя. Это все из-за тебя!» Оказалось, она вышла замуж за нелюбимого человека. Он ухаживал за ней несколько месяцев, и она каждый раз ему отказывала. Потом он пришел к ней с моей открыткой, и тогда она решила, что тоже его любит, и согласилась выйти за него замуж. Свадьбу сыграли очень быстро, уже через месяц она поняла, что это была ошибка, но оказалось слишком поздно. Во-первых, у нее были очень консервативные родители, и они не приняли бы ее обратно, во-вторых, она уже ждала ребенка. А потом он начал ее изводить ревностью. Сначала просто упреками, потом стал избивать. Она тогда сняла очки, и я увидела синяк у нее под глазом. Я никогда не забуду ее лица. И ее состояние… только краешком сознания к нему прикоснуться – вечный страх, за себя, за ребенка, некуда спрятаться, некуда бежать – мне чуть не стало плохо прямо на улице.

– Неужели можно сделать такую открытку, чтобы насильно влюбить кого-то в себя до такой степени, чтобы женщина согласилась выйти замуж за нелюбимого человека?

– Я до сих пор не знаю, было ли все дело в моей открытке или нет, – покачала головой Надежда Петровна. – Обычно открытка перестает действовать, стоит только убрать ее с глаз подальше. Но если она, например, повесила ее на стенку возле кровати и любовалась ею каждый день… а она могла так сделать, если в первый момент открытка ей понравилась. Тогда я не думала об осторожности, выполняла каждый заказ так, чтобы он как можно лучше соответствовал пожеланиям клиента. Потом я старалась придумать какую-нибудь защиту, что-то вроде предохранителя. Но хуже всего было не это.

– Что же может быть хуже?

– Она на коленях умоляла меня сделать другую открытку. Такую, чтобы он добровольно согласился на развод – разменять жилплощадь, платить алименты, и самое главное – чтобы оставил их с ребенком в покое. А я ничем не могла помочь.

– А что будет, если нарушить условия контракта?

– Смотря какие условия. Я попыталась выяснить, какие решения обычно принимает комиссия в похожих случаях, Сделать открытку, которая противоречит желаниям клиента… Довольно серьезное нарушение. Несколько месяцев в Меркабуре и крупный денежный штраф. А дочь была тогда совсем еще крохой, я не могла ее оставить, кормила грудью.

– Вы могли отправить ту женщину к Магрину. Вы могли заказать для нее открытку, вам ведь полагались бонусные открытки по контракту?

– Открытка тогда стоила или очень больших денег, или серьезных услуг. Ей нечего было предложить Магрину. Из свободных скрапбукеров, не на контракте, я знала только Марту, но она уже не делала тогда открыток. Бонусные открытки можно заказывать только для себя или членов своей семьи. И я ничем не могла помочь. Советовала ей пойти в милицию и подать на него заявление, развестись через суд, уехать в другой город, найти психолога, обещала помочь деньгами. Она не взяла у меня ни копейки, только сказала напоследок: «Ведьма! Таких, как ты, надо сжигать на костре». Сказать, что я была шокирована, – ничего не сказать. До того момента я была уверена, что делаю хорошее, доброе дело, помогаю людям. И только тогда я поняла, в какой ловушке оказалась. Я не могла ни бросить Меркабур совсем, ни уйти в него навсегда – контракт крепко держал мой баланс. А на руках у меня была еще и маленькая дочь. С тех пор я начала потихоньку собирать сведения о заказчиках. Это было трудно, Магрин тщательно скрывал все, связанное с клиентами. Но со временем я отыскала нужные ходы, научилась находить получателей открыток. Когда я обнаружила, что многим людям мои работы помогали изменить свою жизнь к лучшему, мне стало гораздо легче. В моей квартире есть два альбома – белый альбом и черный альбом. В белом альбоме я сохраняла информацию о тех, кому мои открытки помогли, чью жизнь они сделали лучше, или о тех, для кого они оказались лишь мимолетной шуткой. Черный альбом я начала с записи о той несчастной женщине. Я решила, что, когда моя дочь станет взрослой и самостоятельной, я выберу из своего черного альбома тех, кто пострадал больше всего, и попробую им помочь – сделаю для них хорошие открытки и приму то наказание, какое определит комиссия. После этого я хотела расторгнуть договор…

– Тогда вам пришлось бы отказаться от ножниц.

– Да, я надеялась, что смогу это сделать. Дочь выросла, она живет отдельно, но я до сих пор не готова. Скрапбукинг слишком много значит для меня, и дело даже не в деньгах. Иногда я думала, что мне легче будет остаться в Меркабуре, чем больше никогда не брать в руки ножницы. Наверное, я понимала это с самого начала, потому что пообещала себе, что моя дочь ни за что не станет скрапбукером. Я не хотела для нее такой жизни, как моя. Поэтому я никогда не занималась скрапом дома. Организация купила мне квартиру-мастерскую, где ты уже побывала. Дочь думала, что я работаю бухгалтером, каждое утро я уходила в ту квартиру, как на работу.

– Она до сих пор совсем ничего не знает?

– Может быть, теперь, когда мы пропали, она о чем-то догадывается? Однажды, когда она была совсем маленькой, она сделала что-то очень похожее на открытку. Хулиганы во дворе дразнили очкарика, и она устроила так, что у них всех «выросли» нарисованные усы, и целую неделю их ничем нельзя было отмыть. Не знаю, помнит ли она этот случай. Магрин, конечно, узнал об этом. Он знает обо всем, что творится в Меркабуре. Он дал мне ножницы для нее. Я отказалась отдавать их дочке, контракт не обязывает это делать. Он ответил, что раз ножницы у меня в руках, то я должна отдать их кому угодно, у кого есть дар. Тогда я нашла тебя.

Софья молчала. Плеск волн стал громче, он заглушал мелодию карусели, половинка луны спряталась за облаком, ехидно подмигивала с неба.

– Софья. – Надежда Петровна взяла ее за руку. – Прости меня. Пойми, я была молодая, я не все понимала. Если у тебя есть дар, рано или поздно ты получишь в руки ножницы. И рано или поздно такие как Магрин находят тебя. Теперь я знаю, потому что чувствую, что моя дочь тоже стала скрапбукером. Здесь, в Меркабуре, чувства так обостряются… как будто с той стороны, в реальном мире, кто-то набивает точки и тире на телеграфе, а я получаю их здесь, но могу расшифровать только половину. Ты не держишь на меня обиду?

– Я не знаю, – покачала головой Софья. – Если бы вы спросили меня тогда, когда я делала свои первые открытки, я бы вас благодарила. Потом, после той истории во «Дворце связи», а особенно после случая с тренингом, я бы вас возненавидела. Но теперь я не знаю. Наверное, это просто жизнь, вы правы, рано или поздно происходит то, что должно произойти.

– Софья… Мне кажется, открытку с мячиком сделала для тебя моя дочь. Мне так подсказывает интуиция. И она сейчас тоже на грани, и тоже мечется, не понимает, что ей делать с даром, как все начинающие скрапбукеры. Я сделала все неправильно. Не нужно было защищать ее от этого. Я должна быть сейчас рядом с ней, помочь ей разобраться во всем, но я отказалась, отдала ножницы тебе – и вот я теперь рядом с тобой. И ты для меня теперь – тоже как дочь.

Софья молчала. Море снова стало гладким, она разглядывала лунную дорожку и гальку у себя под ногами. В глазах у Надежды Петровны стояли слезы. А может быть, это свет фонарей так падал на лицо. Софья чувствовала – надо сказать что-то важное, что говорят только самым близким людям, которым прощают все на свете. Но вместо этого она спросила:

– Как вы оказались в Меркабуре? Почему контракт не защитил вас?

– Идея с альбомами, которые я тщательно вела много лет, оказалась глупостью. Когда я поняла, в чем дело, я не знала, как мне быть дальше. Между белым и черным альбомом тоже всегда сохранялся баланс. В них было всегда одинаковое количество записей. Поначалу мне так не казалось, но потом я поняла, что делаю некоторые записи неправильно. Например, человека выгнали с работы, я его записываю в черный альбом, а он нашел себе другую, еще лучше. Или как с той женщиной – она ведь вышла замуж, свадьба – это счастливое событие, а вон как все вышло. Приходилось отслеживать судьбу клиентов месяцами, годами, прежде чем я поняла, что между черным и белым альбомом держится баланс.

– Так, может быть, контракт не так уж плох? – спросила Софья, все еще разглядывая круглую гальку у себя под ногами. – Вы же сами сказали – открытка работает катализатором. Может быть, все эти события рано или поздно все равно случились бы с адресатами открыток?

– Да, я думала и об этом тоже. Пока не столкнулась с одной очень особенной открыткой. Ее получателем был мальчик, совсем юный, ему было двенадцать лет – немного моложе твоего знакомого Семена. Для него был заказ на открытку-приключение, ко дню рождения. Это такая штуковина, вроде компьютерной игры, в которой принимаешь участие. Например, можно побыть суперменом или полетать на драконе. Только эта игра очень короткая, потому что в Меркабуре нельзя бывать слишком долго, но зато весьма и весьма реалистичная.

«Да уж», – подумала Софья. Трудно было поверить, что мир вокруг – ненастоящий. Запах моря пьянил голову, а при такой луне – только в любви признаваться.

– Потом мальчик пропал без вести. Его родители сходили с ума, он был единственным ребенком, причем поздним, они его боготворили. Я представилась учительницей мальчика и пришла к его родителям, выразить сочувствие. Увидела у него на столе открытку и обнаружила, что ее немного подправили. Самую малость. Вместо пяти минут приключения – бесконечный цикл в образе человека-паука. И я даже не могла рассказать его родителям, что прямо перед ними – вход в мир, где сейчас находится их мальчик! Правда, запертый вход – на открытку поставили защиту, чтобы никто не мог уйти вслед за ним. Такая нелепость! Я до сих пор не понимаю, как я сразу не догадалась, что он – тоже скрапбукер, причем очень талантливый. Но почему моя открытка сработала именно так, если она должна была выбрасывать обратно ровно через пять минут?

– И почему же?

– Я пошла к Магрину. Он сказал, что мальчик подписал контракт и совершил какой-то серьезный проступок. Так я узнала, каким способом наказывают тех, кто нарушил условия контракта: одних скрапбукеров – руками других. Я спросила, как долго мальчик будет там оставаться. Магрин сказал, что до особого решения комиссии, и потребовал, чтобы я не вмешивалась не в свое дело и забыла про этот случай. Я, конечно, не могла забыть. То, что я смогла выяснить об «особых решениях комиссии», повергло меня в ужас. Чаще всего никаких решений не следовало, люди оставались в Меркабуре навсегда. Он же был совсем пацан, наверное, влюбился в девчонку или хотел получить хорошую оценку, да мало ли соблазнов у ребенка! Но Магрин ни для кого не делает исключений. Он говорит: такие правила, и все тут.

Улыбчивые морщинки у глаз Надежды Петровны погрустнели, она махнула рукой, потом вытерла одинокую слезинку со щеки.

– Но ведь этот мальчик был несовершеннолетним! – возмутилась Софья. – Как он мог что-то подписать сам?

– Контракт подписывается в Меркабуре. Государственные законы здесь не действуют. Я стала искать способ вернуть его оттуда. Много времени проводила в библиотеках, перерыла весь Интернет, разговаривала с очень многими людьми, изучила полную версию Кодекса вдоль и поперек. Один человек мне сказал, что в Ницце, в городском музее хранится уникальная старинная открытка, которая может мне помочь. Мы приехали в Ниццу, и я нашла ее – старую желтую карточку с бумажной дверью. Я заказала у знакомой открытку для смотрителя музея, и карточка оказалась у нас. В самом деле, открытка – уникальная. Можно открыть дверь и попасть в любой из миров Меркабура, главное, правильно настроиться. Я нашла мальчика, я обещала помочь ему. Он не хотел разговаривать со мной, обиженный подросток, ненавидящий весь мир, который не дал ему играть по его правилам. Мы провели целую неделю в городских архивах, искали, как воспользоваться открыткой с дверью, чтобы вернуть человека, и, наконец, нашли. Хорошо, что Кеша свободно владеет французским, он мне очень помог. Оказалось, все очень просто. Надо было выбрать яркий, солнечный день, в который совсем не хочется расставаться с этим миром, крепко взять за руку любимого человека, чтобы постоянно чувствовать его живое тепло, и «пройти» в эту дверь. Мы выбрали пляж. Лежали на солнышке, загорали, пили коктейли, Кеша читал любимый журнал. Потом мы взялись за руки, я открыла открытку, нашла мальчишку, схватила его в охапку. Это были очень необычные ощущения, я физически видела границу двух миров. Одна моя рука – там, в Меркабуре, держит упрямого подростка, тащит его наружу, а другая – сжимает Кешину ладонь, и там, снаружи, все залито солнечным светом. Мне так хотелось вернуться к этому свету, я тянула его изо всех сил. Но когда парень до конца поверил в то, что происходит, то дотянулся до Кеши и бросил его внутрь, а сам исчез снаружи. Дверь захлопнулась, мы остались в Меркабуре.

– Вот козел! – Софья не сдержалась.

– Я не обижаюсь на него. Я его прекрасно понимаю. Подростку сидеть в крохотном мирке однообразного, монотонного приключения – это же с ума можно сойти. Да он, наверное, до конца жизни будет ненавидеть комиксы. Слава богу, Меркабур над нами сжалился, наверное, мои способности подействовали, но этот мир – вечная летняя Ницца – не так уж и плох.

Ницца – так вот они где. Интересно, настоящая Ницца – такая же? Луна поменяла цвет от ярко-желтого к бледно-синеватому. Вдали, на горизонте, родилась бледная серая полоска рассвета.

– Софья, тебе пора, – сказала Надежда Петровна.

– Я хочу попробовать, – произнесла Софья и, наконец, посмотрела на своих хранителей. – Где мне сейчас найти эту открытку? Может быть, у меня получится вернуть вас?

– Нет. Лучше даже и не пытайся, – поспешила ответить Надежда Петровна. – Мы уже один раз попробовали, это оказалось слишком рискованно.

– Тогда я хотя бы найду вашу дочь и буду посредником между ней и вами.

Надежда Петровна улыбнулась сквозь слезы, взяла руку Софьи и легонько сжала ее.

– Таких благодарных хранителей ты не найдешь во всем мире, – добавил Иннокентий Семенович, который все это время молчал.

Софья потянулась к Надежде Петровне, хотела ее обнять, но перед глазами все вдруг померкло. Едва она сообразила, что ее выкинуло из альбома, как увидела красное, разъяренное лицо отца.

– Что у тебя с лицом? – кричал он. – Что ты тут делаешь?

Софья понятия не имела, как она выглядит после часа, проведенного в Меркабуре. Но, очевидно, не самым лучшим образом. Почему отец в мансарде? Он же никогда сюда не поднимается?

– Ты выглядишь как наркоманка. Мне сегодня звонила сотрудница из твоего отдела, сказала, ты странно себя ведешь.

«Ванда! Вот стерва», – подумала Софья, но ответить ничего не успела.

– Завтра же поедем к Аркадию Петровичу. А всю эту ерунду, – он показал пальцем на стол. – Я сейчас же заберу.

Софья замерла, не в силах пошевелиться. Надо встать, надо возразить ему, надо убедить его. Вместо этого она со слезами на глазах смотрела, как он сметает со стола в мусорный пакет альбом с хранителями и открытку с каруселью. Вскочить бы сейчас, оттолкнуть его, так, чтобы он упал и ударился посильнее! Но она сидела как прикованная.

– Я все это выкину! Всю эту чепуху!

– Не надо, – Софья не выдержала и взмолилась. – Пожалуйста, не надо выкидывать, я все объясню, в этом нет ничего плохого!

– Не выкидывай, – послышался с лестницы мамин голос. – Лучше возьми с собой, покажешь Аркадию Петровичу, может быть, он что-то посоветует.

– В самом деле, возьму. – В пакет упали ножницы с бронзовыми ручками, Софья с тоской проводила их взглядом. – Завтра в десять будь готова.

Остаток вечера Софья пролежала, скрючившись на полу возле отдушины. Хотя крики отца были прекрасно слышны и так.

– В кои-то веки я думал, что дочь наконец-то стала нормальным человеком! А тут захожу – она держит в руках какую-то картонку и сидит с видом полной дебилки, разве что слюна изо рта не течет! Здоровая девица двадцати с лишним лет, а вырезает какую-то ерунду из бумаги!

Потом послышался грохот, отец выматерился.

– Ну вот, разбил. Это же подарок Бориса Федоровича! А если он в гости придет? Ох, у меня что-то в сердце колет.

«Это он о негритенке», – догадалась Софья.

– Не переживай, – тихо отвечала мама. – Склеим, будет как новый.

– А дочь тоже склеишь? – возмущался отец.

Ночью Софья не спала, она тихо собирала вещи. Кое-что ценное у нее осталось – визитки скрапбукеров, карточка Магрина, открытка с тряпичным мячиком.

Она тихонько спустилась вниз. В гостиной увидела на столе мамину тетрадь, не удержалась, заглянула. Ровным почерком вверху страницы было выведено:

«Не надо бояться помощи психотерапевта. В некоторых случаях без него просто не обойтись».

Софью передернуло. Она прошмыгнула в свою спальню, нашла спортивную сумку, закинула туда кое-какие вещи. С тумбочки упал на пол маленький белый конверт. Сердце подпрыгнуло вверх, как мячик, в ушах зашумело. Это же открытка Джумы для отца!

* * *

– Золотце, ты меня обманываешь. Обещала ведь конфеты принести.

Инга в ужасе зажмурила глаза. Меньше всего ее сейчас волновали обиды клоуна. Интересно, все хранители такие… такие… она даже слов не могла подобрать. Такие долбанутые на голову? Сумасшедшие? Безбашенные?

Сегодня шляпа на клоуне была разноцветная, как будто он обвернул вокруг головы радугу. Это было первое, что успела увидеть Инга перед тем, как зажмурить глаза. Потом она посмотрела вниз, и ей тут же захотелось обратно, в свою уютную квартирку. Но, сколько она ни старалась, вернуться назад у нее не получалось.

– Даже не пытайся, золотце. Ты же в альбоме, тут я хозяин. Не выпущу тебя, пока мне не захочется, – он злобно хихикнул. – Трусиха. Открой глазки-то, родная!

Инга приоткрыла один глаз, охнула и зажмурилась обратно. Ничего себе мирок! Она соорудила вполне симпатичную, классическую для обычного скрапбукинга страничку – зеленая «полянка» с орнаментом из ромашек и васильков. А куда в итоге попала? Выходит, куда клоун хочет, туда и затащит ее, какое бы райское местечко она ни изобразила на странице.

Они раскачивались на огромных качелях в утлой деревянной люльке, вроде аттракциона «Лодочки» в старых советских парках. Качели взлетали вверх под самые облака, причем в нижней точке они всякий раз оказывались в другом месте. Это Инга обнаружила, когда все-таки решилась открыть глаза, крепко вцепившись в ободранную деревянную скамейку обеими руками. Они то приземлялись в пустыне, лицо обдавала жаркая сухая волна, днище шкрябало об песок, то ныряли в тропический лес с риском врезаться в дерево или запутаться в лианах, то спускались в заснеженную тайгу, успевая зачерпнуть пригоршню снега. Температура и влажность сменяли друг друга так же быстро, как пейзажи. В ушах свистел ветер, лицо горело. Интересно, в Меркабуре можно простудиться или обгореть?

– Золотце, ты в компьютерные игры играешь? Много там болячек подцепила?

– Они, знаете ли, не такие реалистичные. – Она уже не удивлялась, что клоун читает ее мысли.

Когда Инга потихоньку привыкла к стремительному взлету под облака и такому же спуску, она почувствовала, как в нее вливается знакомое остро-сладкое удовольствие – вкус полета пополам с адреналином. Радость внутри отозвалась, затрепыхалась, словно росли в животе крылья и щекотали изнутри. Только в самой верхней точке, когда мир внизу становился совсем уж далеким, сердце по-прежнему замирало так, что нестерпимо хотелось исчезнуть из хлипкой лодчонки и оказаться где-нибудь в другом месте.

– Как вас зовут? – спросила Инга.

– О! Ну надо же, она до меня снизошла. С которой встречи? – Клоун скорчил рожу, нарисованная улыбка растянулась в стороны. – Называй меня на «ты», золотце, я теперь тебе ближе папы с мамой.

Инга нахмурилась. Он сделал картинный поклон, ловко удерживая равновесие, и произнес:

– Извини, родная, задел больное место. Зови меня просто – Скраповик.

– А нормального имени у тебя нет?

– Забыл. – Клоун развел руками, и было непонятно, врет он или говорит правду.

– Послушай, Скраповик. – Инга все-таки зажмурилась, когда они едва не врезались в необъятный баобаб посреди саванны. – Как можно узнать, кто из двух скрапбукеров лучше? Или хотя бы, какая из двух открыток лучше?

Она проводила взглядом стадо жирафов, оставшееся внизу.

– Золотая, скрапбукеров не сравнивают по абсолютной величине. Нет таких весов и нет таких килограммов, в которых можно было бы измерить вес скрапбукера.

– А по относительной? – Инга была серьезна, как никогда, и клоун не стал ерничать.

– У каждого есть своя специальность, призвание или вроде того. Как человек с талантом к музыке может быть скрипачом или оперным певцом или дирижером, так и скрапбукеры – один лучше всего делает вдохновлялки, другой – любовные привороты, третий – сказки для детишек, четвертый – карьеристов снабжает, пятый – политиканов.

– А я?

Клоун прищурился, послал ей воздушный поцелуй.

– Золотая моя, солнце моей души, ты даришь радость.

Инга поверила ему сразу и на слово. Он и не думал шутить. Так вот она откуда, треклятая, ничем не вытравимая радость. Значит, это теперь ее скрапбукерское призвание.

– Значит у той, другой, специальность – более нужная Магрину?

– Золотце, ты о чем?

Лодочка снова взлетела под самое небо, солнце беспощадно жарило, по спине ручейком струился пот.

– Слушай, останови эту штуковину, я не могу так разговаривать! – возмутилась Инга, перекрикивая ветер.

Клоун щелкнул пальцами, люлька зависла, накренившись. Инга глянула вниз – ровная гладь океана, редкие барашки волн.

– Можно пониже?

– Капризничаешь, золотая! – Он все же опустил люльку, теперь она болталась над самой водой, вроде судна на воздушной подушке.

Инга с облегчением вздохнула.

– Я хочу подписать контракт с Магриным. В обмен на контракт он вернет родителей, но Магрин говорит, что на этот год у него есть другая кандидатка, и она ему нравится больше.

– Золотце, зачем тебе контракт? С ума сошла? Меньше всего я хотел бы оказаться в альбоме контрактника. – Он картинно надул щеки, отвернулся, съежился калачиком и пробурчал: – Пробовал, не хочу.

– Моя мама работала по контракту?

Он кивнул, не поворачивая головы. Потом обернулся, скорчил рожу и сказал:

– И, как видишь, ее все равно угораздило загреметь в альбом. А мы ведь столько лет с ней рука об руку, почти как родственники. Не одна ты, между прочим, скучаешь.

Бедная мама! Столько лет терпеть эту вонючую зловредную рожу? Теперь, когда ветер перестал бить в лицо, она снова почувствовала запах грязного тела.

Клоун повернулся к Инге, тихонько щелкнул пальцами, небо стремительно окрасил восхитительный закат, достойный самой романтической сцены всех времен и народов.

– Золотце. – На лице его появилось сочувственное выражение, явственно различимое несмотря на грим. – Мне тебя жаль, честное слово. Ты не думала, что есть другой выход?

– Какой?

– Очень просто. Ты находишь альбом, где твои папа и мама – хранители, и уходишь туда. В Меркабур, насовсем. И они всегда будут рядом с тобой, а кому-то очень повезет с такой толпой хранителей.

– Но это же как в тюрьме! – возмутилась Инга.

– Золотце, это у вас там тюрьма! В ваших душных офисах и однокомнатных квартирах. А здесь ты – сама себе хозяйка.

Он взмахнул рукой, люлька помчалась над волнами, и минуту спустя внизу показались пальмы и чудесный пляж с белым песком и тихим прибоем.

– Искупаться не хочешь, родная? Добро пожаловать на райские острова, – он снял шляпу и ловко изобразил реверанс. – Да, скрывать не буду, не каждый хранитель умеет выбирать такой мир в Меркабуре, какой ему нравится. Большинство ограничиваются тем, что изобразил на странице альбома скрапбукер. Но, как видишь, при некотором опыте можно вертеть Меркабуром, как тебе захочется.

Инга вылезла из люльки. Ступить на твердую землю, даже если это был мягкий теплый песок, в который она сразу провалилась по щиколотку, оказалось необыкновенно приятно.

– Ты можешь так у себя в реале? Махнула рукой, и вот ты уже в месте твоей мечты. Никаких тебе долгих часов в самолете, границ, таможни, отпуска один раз в год.

Он щелкнул пальцами, песок под ногами превратился в траву. Инга стояла на цветочной поляне, прямо перед ней высился прекрасный замок, вдали сверкало голубой гладью озеро.

– Но это же все понарошку, это плод твоей фантазии!

– Понарошку, – передразнил клоун и скорчил гримасу. – Сама ты понарошку! Это у вас там всё понарошку – эти ваши телевизоры, Интернет, компьютерные игрушки. А у нас тут все по-настоящему. Это, между прочим, – баварский замок Нойшванштайн, его построил романтический король Людвиг, большой поклонник Вагнера.

– Ты, наверное, много путешествовал в реале.

– Просто я поддерживаю связь с другими хранителями. Нас много, и нам не нужен переводчик, мы чувствуем миры друг друга без слов. Жаль, что больше никто конфет не любит так, как я их люблю.

– Скраповик, – Инга улыбнулась ему мягко, как только могла. – Покажи мне мир, в котором сейчас мои родители.

– Вуаля!

Теперь у нее под ногами оказалась галька. Ветер играл белыми барашками волн, над морем сгустились тучи, небо прорезали зигзаги острых молний. Белые скамейки под навесами украшали берег, по гальке прохаживались жирные чайки. За рядом скамеек вдоль просторной набережной тянулись особняки и отели. «Это же Ницца!» – догадалась Инга. Она только успела открыть рот, как клоун перебил ее:

– Извини, пообщаться с ними здесь нельзя. Ничего не выйдет. Но здесь не так уж и плохо, да? Погода не всегда такая. Видишь эти тучи? Видимо, Надя сегодня не в настроении. А если ты застанешь меня в депрессии, то увидишь всамделишний ад. Здесь все просто, ты безмятежен – и над тобой голубое небо, а перед тобой – райский пляж. Ты меня злишь – тогда получай!

Небо потемнело, стало нестерпимо горячо. Люлька болталась над черным чревом, из которого извергалась раскаленная магма, в нос и в глаза забивались серые хлопья, дышать стало тяжело.

– Вулкан, – прокричала Инга. – Убери нас отсюда! Я тебе верю, тут все – настоящее.

– Вот то-то же. – Он щелкнул пальцами, и они снова очутились на райском пляже.

Инга с облегчением опустила ноги в прохладную морскую воду.

– Правда, я мастерски умею справляться со своими эмоциями? Учись, родная. И забудь про всякие контракты и прочие глупости. Посмотри коллекцию Нади, и ты все поймешь сама. Лучше совсем не быть скрапбукером, чем быть на контракте, это я тебе от всей своей чумазой души говорю. Счастливо, родная!

Клоун снял радужную шляпу, поклонился и вдруг исчез вместе с люлькой.

– Подожди, Скраповик!

Поздно. Ласковые волны под ногами превратились в мягкий коврик. Она сидела за своим столом, за окном все еще было темно. Взгляд упал на перекидной календарь на столе. Первое ноября наступит ровно через неделю.

Меркабур… что держит ее здесь, в этом мире? Алик? Попугай Павлик? Это смешно. С таким же успехом можно сказать, что ее здесь держит любимый сериал или журнал. С другой стороны, она еще так молода! Каково это, влюбиться по-настоящему, выйти замуж, родить ребенка? Хотя Инга не была так уж уверена, что хочет семью и детей, малыши никогда не приводили ее в умиление. Работа? Она ее совсем забросила последнее время. Взяла отпуск за свой счет, передала все пары другому преподавателю, ее ученики тоже наверняка нашли ей замену. Занятия со студентами, экзамены, частные уроки – все это было в прошлой, очень далекой жизни. И сколько она ни перебирала воспоминания о работе, ничего не нашлось в них настолько яркого, чтобы пожалеть о том, что этого никогда больше не будет. Не отзывалась и внутренняя радость на робкую мысль о том, чтобы вернуться на работу. Кажется, она вообще больше не представляла себя на старом месте. Совсем.

Интересно, а жить в Меркабуре постоянно – это похоже на краткий визит в альбом? Или это тот случай, когда не нужно путать туризм с эмиграцией? Как там говорил Магрин, многие уходят в него специально, правда, уже в возрасте, а ей ведь нет и тридцати. И все же – он такой заманчивый, волшебный, а главное, этот параллельный мир и глубинная радость внутри нее связаны, как две стороны одной монеты. Ей теперь без Меркабура совсем никуда. «А у нас тут все по-настоящему», – звучал в голове голос клоуна. Мысли вдруг завертелись в другую сторону. Его последняя фраза, что-то в ней зацепило Ингу, но что?

«Посмотри коллекцию Нади». Вот! Что это значит? Она перерыла всю родительскую квартиру и не нашла никакой коллекции. И потом, где мама выполняла свои заказы? Инга никогда не видела, чтобы дома она занималась чем-то, хотя бы отдаленно похожим на скрап. Неужели на работе? И зачем ей нужно было работать, если за открытки платят столько, сколько никакому бухгалтеру и не снилось? Только из-за статьи за тунеядство в советские времена или для пенсии? Но имея такого покровителя, как Магрин, неужели нельзя было найти место, где она могла бы числиться только формально?

Инга внезапно ясно и отчетливо поняла, что ее мама никогда не работала бухгалтером. Она всегда приходила домой вовремя, не пропускала ни одного праздника, часто говорила, что взяла отгул, у нее никогда не было годовых отчетов, аудиторских проверок и всего прочего, что заставляет нормальных бухгалтеров до глубокой ночи корпеть над сведением дебета с кредитом. Или ее дела были в идеальном порядке, или… куда же она тогда ходила каждый рабочий день? Где-то ведь было у нее рабочее место?

Инга схватила телефон, набрала номер. Долго слушала гудки, дождалась наконец-то сонного голоса:

– Кто бы ты ни был, звонящий, иди-ка ты на хрен…

– Тетя Марта!

– Деточка, ты совсем выжила из ума? Три часа ночи. Я только недавно спать легла, – возмутилась тетка.

– Вы должны немедленно сказать мне, где работала моя мама.

– В бухгалтерии, где же еще. Нашла о чем спросить посреди ночи.

– Тетя Марта! – По всей видимости, интонация у Инги получилась очень выразительная, потому что тетка все-таки ответила:

– У нее есть квартира, однушка, где-то в спальном районе. Она там устроила себе мастерскую. Но я понятия не имею, где это находится! Она мне не говорила. Зуб даю. Спокойной ночи, деточка, оставь в покое свою старую тетку.

– Подождите!

Инга лихорадочно соображала.

– Квитанции! В серванте, в правом среднем ящике лежит подшивка оплаченных квитанций на квартплату.

– Ох, ты меня в Меркабур загонишь или сразу в гроб. Сейчас посмотрю.

Инга прыгала вокруг телефона, держала кулачки, прислушивалась к шуршанию. Ей померещился мужской голос на том конце провода, она замотала головой – откуда ему взяться? Наверное, тетка забыла выключить телевизор.

– Тебе повезло, что сегодня я в добром расположении духа, потому что Филечка сегодня наконец-то покакал. Представляешь, три дня был запор, я уже думала, придется нести к ветеринару.

– Тетя Марта! Я вас умоляю! Я вашему Филечке самолично буду клизму делать, только скажите адрес.

– Ладно, записывай: улица Гагарина, дом пять, квартира двадцать один.

Инга вызвала такси и помчалась в спальный район на другом конце города, не задумавшись, как она попадет внутрь. Если понадобится, взломает замок, выломает дверь или влезет в окно от соседей, но войдет в эту квартиру. В конце концов, по праву наследства это ее законная собственность.

В тусклом свете желтой лампочки ее встретила самая обычная дверь, обшитая дерматином. Такие старые и неприметные двери сейчас трудно отыскать в приличном доме. Хотя и дом этот с грязным, вонючим подъездом на окраине спального района вряд ли можно было назвать приличным. Инга посмотрела себе под ноги. Перед дверью лежал серый замызганный коврик, один его край отогнулся, и под ним что-то блестело. Ключ! С ума сойти, мама в наше-то время держит ключ от квартиры под ковриком! Будет странно, если никто до сих пор не обокрал эту квартиру.

Она вошла, нащупала выключатель, включила свет. Первое, что бросилось в глаза в комнате, – куча мусора на полу и перевернутая урна. Что за странные воры, которые начинают грабеж с мусорного ведра? Наверное, это сама мама что-то выкинула по ошибке, искала и по какой-то причине не успела прибраться. Инга нашла в ванной совок и щетку, сгребла все в мусорный мешок. Надо будет выкинуть на обратном пути.

Обстановка совсем не походила на ее родную квартиру. Все очень просто и функционально, но обои свежие, и мебель современная – похоже, не так давно мама делала здесь ремонт. Стеллажи с материалами привели Ингу в полный восторг. Тут можно магазин открывать, и выбор будет побольше, чем у дяди Саши. На столе лежали обрезки бумаги, какие-то бусины, несколько карандашей, веточки засохшей сирени – похоже, в последний раз мама не успела прибраться.

Как странно. Если бы пару месяцев назад ее привели в эту квартиру, она бы ни за что в жизни не подумала, что эта рабочая студия принадлежит ее матери. Кроме стола и разбросанного мусора, все кругом было на своих местах, ящички и полки в стеллажах заполнены со свойственной маме аккуратностью, но здесь не было ни одной детали, которая говорила бы о хозяйке хоть что-то личное – ни на кухне, ни на столе, ни в ванной. Даже мыло не такое, какое мама любила покупать домой. Инга сидела на диване, разглядывала комнату, размышляла. Почему все-таки мама скрывала от нее такую важную часть своей жизни? Почему она не хотела, чтобы Инга стала скрапбукером? Боялась, что она захочет сразу уйти в тот, другой мир? Выходит, там не так уж и хорошо? Повинуясь внезапному импульсу, Инга поднялась, заглянула в ящик дивана. Там лежали несколько старых простыней, хорошо ей знакомых. Пару лет назад навещала маму, когда та болела гриппом, и знакомая наволочка в рыжий цветочек напомнила ей родное лицо, и сразу же захотелось обнять ее. Инга расплакалась. Ревела и проклинала себя. Это что, она теперь будет плакать по каждому поводу, как маленький ребенок? Или только до тех пор, пока не выплачет все слезы за предыдущие двадцать с лишним лет ее жизни?

Потом она немного успокоилась, сделала себе чай и принялась исследовать содержимое стеллажей. Материалы можно оставить на потом, больше всего ее интересовали папки с документами. Заказы, какие-то списки, но где же та самая коллекция? В самом нижней левой секции она нашла толстую пожелтевшую тетрадь в белой псевдокожаной обложке, какие делали еще в советские времена. Страницы в клеточку хранили вырезки из газет, записи аккуратным маминым почерком и фотографии. В Италии, куда Инга несколько раз ездила на практику, она часто видела в католических храмах уголки, куда в благодарность покровителям прихожане приносили свидетельства радостей своей жизни – свадебную фату невесты, серебряное изображение руки или ноги, ползунки или распашонки. Белая тетрадь напомнила ей именно этот обычай. В ней нашлись фотографии свадеб и младенцев, сообщения о вручении каких-то наград, сложенные вчетверо афиши спектаклей, вырезанные из книг заглавные страницы, статьи из журналов о художниках и поэтах, вырезки со стихами и просто заметки:

«В. защитил кандидатскую диссертацию, получил два патента».

«П. после развода снова женился, у него двое чудесных детишек».

Снизу другой ручкой приписано: «Бывшей жене оставил квартиру, помог устроиться на работу».

Были и бытовые заметки:

«Сосед З. Р. перестал играть на барабане по ночам».

«Р. достал джинсы своей мечты».

«Муж М. научил ее водить машину».

А вот этим достижением Инга бы гордилась, неужели открытка способна и на такое? Это ж не каждому наркологу или психологу подвластно:

«Вл. бросил пить и курить, устроился на работу».

Интересно, какая специализация была у мамы? То есть не была, конечно, а есть! Она забыла спросить у клоуна, а тут столько всего разного, что сразу и не поймешь.

На каждую страницу тетради ее внутренняя радость откликалась взрывной волной. Каждую страничку заполняла родная, теплая, искрящаяся радость. Инга подумала, что любой, кому доставалась мамина открытка, хотя бы на краткий миг прикасался к этой радости. Теперь она там, в Меркабуре, и не может ни для кого сделать ничего хорошего. Разве что для того скрапбукера или скрапбукерши… нет, не может быть, чтобы они были в альбоме какой-то стервозной бабищи.

Инга листала альбом и понимала: ей пока нельзя туда, в тот мир. Теперь каждый выбор в ее жизни или прибавляет в ней внутренней радости, или отнимает ее. И непонятно, что случится с этой радостью в том мире. Надо ли ее хранить глубоко в себе или, наоборот, делить ее с другими, чтобы она росла, чтобы не пропадала? А если она исчезнет совсем, эта радость, сможет ли Инга жить по-прежнему? Да сможет ли она жить вообще? Разве что, если начисто забудет все, что случилось с того момента, когда она открыла студенческий альбом родителей.

Она пролистала белую тетрадь до конца, собиралась уже поставить ее на место, когда обнаружила в дальнем углу полки еще одну тетрадь, такую же, только в черной обложке. Открыла первую страницу, прочитала:

«М. вышла замуж, муж регулярно избивает ее».

Снизу красной ручкой: «Не может справиться с ненавистью ко мне?»

Фотографий и вырезок в черной тетради было мало, только встречались изредка некрологи – крохотные объявления в толстых черных рамках, вырезанные из газет.

«Р. написал прекрасные стихи, их сначала приняли к публикации, потом отказались публиковать, он попал в психбольницу, тяжело заболел».

«С. сделал открытие, но его не поняли, он провалил защиту диссертации».

«Н. сначала добился потрясающего успеха, но потом буквально за год стал алкоголиком».

«С. после увольнения с работы сел писать научную книгу, но не довел работу до конца и внезапно покончил с собой».

И снова снизу приписка красной ручкой: «Его коллега уехал в Англию и опубликовал целый ряд статей в научных журналах. Работе (общей с С.) прочат большое будущее».

Что это? Тоже результат действия открыток? Нет, не может быть! Это какая-то ошибка. Может быть, это неудачи других скрапбукеров? Может, вообще все эти заметки – не об открытках ее мамы, может быть, она просто собирала все известные ей случаи? Инга потрясла головой: не стоит себя обманывать. Заказы поступали от Магрина, выполнять их ее вынуждал контракт. «Не навреди намеренно» – контракт не требует нарушать Кодекс, значит, в открытках не было намеренного вреда. Почему же так вышло у всех этих заказчиков? Случилось ли бы с ними то же самое, если бы они не получили скрап-открытку? Может быть, поэтому мама так не хотела, чтобы Инга стала скрапбукером? Боялась, что открытки дочери, по контракту или без него, тоже будут пробуждать в людях не самые лучшие качества вопреки ее желаниям.

Инга вдруг почувствовала азарт. Как в тот момент, когда она делала шаг в пропасть, когда одним-единственным усилием – не воли даже, а чего-то неведомого, но очень сильного, поднимающегося из глубины души, – заставляла себя прыгать с моста, ходить по горячим углям, выходить на улицы города в золотом костюме, рисовать открытку на глазах у хулиганов. Эта тоненькая ниточка, которая связывает самую ее человеческую суть с настоящим, опасным, реальным миром, где можно упасть в пропасть, где можно открыткой убить человека, а можно нести радость, – эта ниточка и есть то, ради чего стоит жить в этом мире, это ее предназначение. Нет, она не готова променять даже один-единственный шаг в пропасть на океан меркабурского спокойствия и безмятежности.

Ей не нужен мир, которым можно управлять легким движением руки.

Ей нужен риск. Она хочет держать этот баланс сама.

И на ее пути скрапбукера не должно быть ничего, кроме радости.

Но если контракт – единственный способ спасти родителей – то она на это готова. А потом придумает, как его расторгнуть. Загвоздка только в одном – надо отговорить соперницу.

За окном светало. Инга посмотрела на часы – надо привести себя в порядок перед встречей с Вандой. Волна азарта пробрала ее до самых кончиков пальцев, Инга бережно положила на место обе тетради, еще раз оглядела комнату и смахнула набежавшую снова слезу. Вымыла кружку, тщательно вытерла полотенцем, поставила на место. Пусть будет полный порядок.

Закрыв дверь, она некоторое время стояла перед ковриком, потом тяжело вздохнула и сунула под него ключ. Если мама так хотела, пусть так и будет. Вдруг она вернется раньше, чем Инга об этом узнает?

У входа в подъезд Инга едва не столкнулась с худенькой девушкой, которая несла в руках большую спортивную сумку. Что она тут делает в такой ранний час? Наверное, возвращается из другого города, с вокзала или из аэропорта. Лицо, усыпанное веснушками, показалось ей смутно знакомым. Но Инга слишком сосредоточилась на предстоящем разговоре с соперницей – Вандой, чтобы сколько-нибудь долго предаваться воспоминаниям.

* * *

Той ночью, после разговора с отцом, Софья долго сидела в мансарде с маленьким белым конвертом в руках. Доставала открытку, разглядывала. Маленькая белая карточка, меньше стандартной открытки, пахнет тяжелыми сладкими духами. Почти чистая, только в серединке – кроссворд из четырех пересеченных слов. Заполнены только две буквы: «не». Как Джума догадалась, чем можно зацепить отца? Внизу кверху ногами, как это обычно бывает в газетах, написан маленькими буквами ответ на кроссворд, слова складывались в предложение: «Она – не часть твоей жизни». Как все просто у Джумы! И почему она так не нравится Надежде Петровне?

Софья положила открытку с кроссвордом обратно в белый конверт, долго вертела в руках, ощупывала, как слепой – листок с текстом, написанным азбукой Брайля. И никак не могла понять сама себя: почему, ну почему она не хочет отдать ее отцу? Ведь завтра, когда она уйдет, ему наверняка опять станет плохо. Разве эта карточка – не проявление заботы о нем, даже в некотором смысле – способ выразить дочернюю любовь? Тогда в чем же дело? Трудно понять. Чувства притупились. Вокруг нее снова выросла толстая скорлупа, но ей не хотелось плакать, как это бывало раньше после подобных разговоров с отцом. Битый час она смотрела на конверт, пока не поняла, что не сможет его отдать. По крайней мере не сейчас. Ей нужно как следует подумать, причем подальше от отца, без эмоций, без тягостного ощущения скорлупы вокруг, когда она и сама в себе толком не может разобраться.

В первую очередь, она должна вытащить Надежду Петровну с мужем в реальный мир. Это важно, это надо сделать как можно быстрее, или будет слишком поздно. «Меня забирает Меркабур», – так ведь она сказала? Вряд ли Софья сможет найти ту открытку с дверью, тем более что она осталась там, в Ницце. Или она у того мальчика? Куда он вернулся в реальный мир: прямо на пляж или к себе домой? Надо будет поискать в Интернете и в газетах, может быть, за последние несколько месяцев где-то писали о мальчике, который пропал, а потом внезапно нашелся во Франции. А еще надо наведаться в квартиру Надежды Петровны, может быть, там, в ее черном альбоме, найдется адрес этого мальчика или хоть какие-то сведения о нем. Если Софья не сможет быстро найти открытку с дверью, она сделает ее сама. Отыщет способ, расспросит Магрина, других скрапбукеров, пообещает им все что угодно, но сделает такую открытку.

Она положила белый конвертик в сумку. Найти бы сейчас свои ножницы… но дверь в кабинет отца была заперта на ключ, а ключ он держал где-то у себя в спальне. Наверняка проснется, если Софья войдет, будет только хуже. Жалко, что она не умеет открывать замки проволочкой или как там это делают взломщики и трудные подростки. Скоро рассвет, мама встает рано, пора уходить.

Софья тихо открыла входную дверь, аккуратно прикрыла ее за собой, спустилась вниз. Куда ей теперь идти? Меньше всего ей хотелось бы сейчас оказаться в чужом и холодном гостиничном номере. Ответ пришел сам собой. Она поедет в квартиру Надежды Петровны и сразу же начнет искать что-нибудь про мальчика. Ноутбук она взяла с собой, а Интернетом можно пользоваться с мобильного телефона. Внизу она вызвала такси и вскоре уже была возле знакомого дома. Когда она входила в подъезд, чуть не столкнулась с высокой брюнеткой, чуть полноватой, но очень привлекательной – от нее прямо-таки исходил вихрь энергии. Надо же, как рано народ на работу ходит! Впрочем, отсюда далековато добираться до центра. Кстати, она совсем не подумала – отец может найти ее на работе! Хотя какое значение теперь имеет эта работа? И все-таки надо будет на всякий случай позвонить и сказать, что она приболела. Вряд ли Шалтай-Болтай потребует с нее официальный больничный, она ведь дочь самого Пал Палыча. Недельку можно спокойно «поболеть», прежде чем она решит, что делать дальше.

Софья поднялась наверх и застыла перед дверью и ковриком. Как же она не подумала! Интересно, как приподнять этот чертов коврик и достать ключ без ножниц? Она присела, попыталась ковырнуть его пилкой для ногтей, бесполезно – намертво прилип. Вот тебе и на! И что теперь, все-таки гостиница? И никаких ножниц с собой больше нет, даже маникюрных. Хотя разве дело в самих ножницах? Что такое вообще эти ножницы? Посредник между Меркабуром и этим миром, такой же, как ее собственные руки. Она глубоко вдохнула, представила, как льется вдоль пальцев знакомый поток, зажмурилась… и нащупала ключ!

Она вошла в квартиру и с облегчением вздохнула. Как хорошо и спокойно в этой маленькой студии, как в настоящей крепости. Чисто, уютно и дышится как-то по-другому, чем у нее дома, – легче, что ли. Надо же, она и забыла, что в прошлый раз выкинула мусор из корзины. А ей казалось, что она решила прибраться как-нибудь потом. Софья сделала себе чашку кофе, мельком удивилась, что кухонное полотенце – сырое. Конечно, на улице так промозгло, а форточка приоткрыта. Она поежилась, захлопнула форточку, устроилась на диванчике и разложила свое немногочисленное богатство.

Из всего скрапбукерского арсенала у нее остались только визитки, которые были спрятаны между книгами. Альбом, открытка с каруселью и бронзовые ножницы теперь были у отца. Материалы значения не имели, здесь их хватало с избытком, к тому же она смогла бы сделать открытку даже из старой газеты. Софья не спеша тянула кофе из кружки, думала о том, как будет рвать и метать отец, когда узнает, что она ушла и даже не оставила записки, и о том, что напишет мать в своей книге. «Когда ребенок уходит из дома» – будет называться эта глава, и ничего, что ребенку – уже почти двадцать три года. Эти мысли проплывали мимо, как будто она думала не о своих родителях, а смотрела сериал по телевизору. Куда больше ее занимал вопрос, как вытащить хранителей. В глубине души она понимала: дело вовсе не в том, что она равнодушна к своим родителям, это все проклятая скорлупа. Все, что с ними связано, слишком больно, чтобы позволить себе почувствовать это.

За размышлениями Софья не заметила, как наступило утро, хмурое, словно весь город обернули грязной целлофановой пленкой. Она позвонила на работу, предупредила девочек в отделе, потом отпросилась лично у самого Шалтая-Болтая. Теперь бы встать, поискать адрес того пацана, но сил совсем не было. Диванчик окутывал уютной домашней атмосферой, словно она погрузилась в теплое мягкое облако. Если бы у него были руки, он бы сейчас гладил ее по голове и утешал. Она не заметила, как заснула, свернувшись клубочком.

Мобильный телефон разбудил ее уже после обеда. Назойливый писк означал, что пришло новое сообщение. Странно, она же вроде бы отключила звук? Софья протерла глаза, потянулась к телефону, прочла:

«Сегодня в 15.00 возле нашей гостиницы. Эмиль».

Эмиль! Вот кто наверняка знает, где сейчас открытка с дверью. Скажет ли? Она посмотрела на часы – уже третий час, надо срочно вызывать такси. На мобильнике она обнаружила десяток пропущенных звонков от отца и мамы. Значок на экране показывал, что звук отключен. Странно, почему тогда она услышала сообщение Магрина? Никогда не знаешь, какие странности поджидают тебя в реальном мире.

Эмиль снова увез ее за город. Всю дорогу они молчали. Софья раздумывала, рассказать ли ему о том, что она сбежала от родителей, и что ее отец, быть может, сейчас пьет сердечные лекарства, но Магрин снова окружил себя непроницаемой стеной. Так они и ехали, как чужие, – Софья забралась на заднее сиденье и от всего загородилась своей толстой скорлупой, а Эмиль был рядом и как будто бы не рядом.

Машина свернула в коттеджный поселок «Чудо-вилладж» и остановилась возле игрушечного замка. Если бы не соседние солидные дома, можно было подумать, что они въезжают в детский парк развлечений, только с каким-то зловеще-психоделическим оттенком, как фильм «Стена» группы «Пинк Флойд». В уютном дворике стояли диснеевские фигурки – Микки-Маус, Дональд Дак, моряк Папай с банкой шпината, а посерединке – фонтан с Русалочкой, правда, отключенный на зиму.

Магрин позвонил в дверь, и из сказочного домика вышел грузный седой мужчина с тяжелым плохо выбритым лицом и волосатыми ручищами, сразу видно – бизнесмен из разряда «между законом и порядком». От него приятно пахло, спортивный костюм известной марки явно не относился к ассортименту дешевого рынка. Они с Магриным молча пожали друг другу руки, Софью он представлять не стал. Хозяин дома посмотрел на нее так, будто она сидела в очереди к зубному, – со смесью сочувствия и отвращения.

Внутри домик-игрушка делился на две половины. Слева коридор вел в комнаты, насколько могла судить Софья по приоткрытым дверям, с вполне обычным и довольно уютным евроремонтом. Но хозяин повел их в правый коридор, в почти настоящий Диснейленд. Одна сказочная сцена на стенах коридора сменялась другой, пока они не оказались в огромной розовой комнате, наполненной таким холодом, что стыли руки и ноги. Под уютным балдахином посреди горы подушек сидела молодая женщина того возраста, когда уже начинают появляться первые морщинки, но на улице еще обращаются «девушка». Ее наряд – пышное розовое платье с кринолином, крылышки за спиной и прозрачные туфельки с огромными розами – больше подошел бы пятилетней девочке. Она держала в руках длинную розовую палочку.

– Эмильчик! – Она соскочила с кровати, бросилась к Магрину и чмокнула его в щеку, оставив яркий розовый след помады. – Как я тебе рада! Мороженого хочешь?

Он улыбнулся и кивнул. Розовая «фея» махнула своей палочкой, и спустя минуту в комнату вошла девушка в костюме Белоснежки с тремя вазочками на подносе. Все трое уселись за низенький розовый столик. Софью слегка мутило. Она зачерпнула чуть-чуть ложкой – было приторно сладко.

– Как поживает твое королевство?

– Хорошо, только гномы плохо слушаются, и Белоснежка совсем от рук отбилась.

За спиной «феи» трепыхались ажурные крылышки. Софью тошнило все сильнее и сильнее. Она поджала губы, с трудом сдерживая рвотные позывы, ткнула Магрина ногой под столом. Он озабоченно посмотрел на нее и сказал:

– Иди, подыши воздухом.

Она поспешно выбежала во двор. Возле фонтана с Русалочкой ей стало легче. Там, в игрушечном замке, весь мир был вывернут наизнанку. И от этого в голове что-то перепутывалось, сжималось, расправлялось, съезжало с катушек почти так же, как в ледяной клинике Аркадия Петровича, только тут все вдобавок было еще и приторно-сладким.

– Как вы? – К ней подошел хозяин домика.

– Как же вы тут живете? – вырвалось у нее.

– Мы уже привыкли. Держим круглосуточную прислугу, тут в соседнем доме знакомый врач живет. – Он понял ее вопрос по-своему.

– Очень вам сочувствую.

На обратном пути Софья села на переднее сиденье.

– Эмиль, кто это? Что с ней такое? Мне было так плохо.

– Я заметил. Я хотел, чтобы ты почувствовала.

– Зачем? – Софье захотелось его стукнуть.

– Ее зовут Зоя. Много лет назад я предлагал ей заключить контракт.

– Ты что же, мне угрожаешь?

– Вовсе нет. С чего ты решила? Я тебя предупреждаю. Как это делает Кодекс.

– Предупреждаешь о чем?

– Иногда попытка удержать баланс приводит к тому, что человек теряет ориентиры. Он больше не понимает, где находится. Когда Зое было пятнадцать, она сделала для племянницы, которая мечтала побывать в Диснейленде, открытку и решила ее проверить на себе. Теперь она думает, что находится в Меркабуре. Поначалу она бегала кругами по своей комнате и кричала: «Это не она! Я не тут! Я делала не такую открытку!» Она ничего не ела, не пила, никак не могла успокоиться. Пришлось колоть успокоительные, кормить насильно. Ее отец – человек с большими связями. Он нашел меня, но к тому времени уже ничего нельзя было сделать. Я предложил отправить ее насовсем туда, в открытку. Он, конечно, не поверил мне, чуть не убил, думал, что я издеваюсь. Пришлось ему кое-что показать. В конце концов, он все понял, но отказался. Он все еще надеется, что найдется способ привести ее голову в порядок. Чтобы обеспечить ей более-менее приемлемую жизнь, я посоветовал ему сымитировать открытку. Ты еще не все видела. У них там и в самом деле ходят люди в костюмах гномов, видеокамеры следят за волшебной палочкой, и прислуга исполняет простенькие желания. Мать, правда, ее бросила. Бедная девочка не воспринимает людей, если они не в костюмах, просто не замечает, как будто их нет, даже родную мать. Отец с ней встречается, только переодевшись в какого-нибудь диснеевского персонажа.

– Эмиль… но это же ужасно! Как они все там до сих пор не сошли с ума? Та же прислуга.

– Они не чувствуют это так сильно, как ты. Для них это просто странность, прихоть сумасшедшей дочки хозяина. Кто-то смеется, кто-то сочувствует.

– Неужели совсем ничего нельзя сделать?

– Если бы она подписала контракт, была бы сейчас успешной здоровой женщиной. У нее уже была бы семья, дети, свой дом, счастливые родители. А так… все-таки лучший выход для нее – уйти в Меркабур. Когда ее отец больше не сможет за ней ухаживать, я отправлю ее туда.

– И все-таки я не понимаю… как могло такое случиться?

– Сейчас трудно сказать. Меркабур – тонкий мир, он требует чуткого понимания и обращения. У нашей организации огромный опыт, мы находим способы защитить своих скрапбукеров от подобных ситуаций.

– И часто такое бывает?

– Бывает, – он пожал плечами. – Скоро въедем в город. Посидим где-нибудь, поговорим?

Встреча с помешанной Зоей пробила брешь в скорлупе Софьи. Теперь, когда она вдруг со всей ясностью осознала, что сбежала из дома, и отец, должно быть, рвет и мечет, ее начала колотить мелкая, противная дрожь. А может быть, это сказывался краткий визит в приторно-сладкий домик. Магрин за рулем излучал само спокойствие. Прижаться бы к нему сейчас, заразиться его уверенностью, хоть на минуточку почувствовать себя как за каменной стеной.

– Поедем туда, где нет людей, – попросила она.

– На улице холодно, – заметил Магрин.

Софья вдруг первый раз подумала: интересно, у него есть жена, дети? Почему он не пригласит ее к себе? Но не стала спрашивать, просто ответила:

– Мы можем посидеть в машине.

Он свернул на проселочную дорогу, припорошенную снегом, и через некоторое время остановился на краю белого поля. Ветер играл последними редкими листьями, которые вырвались из снежного плена, над полем висели тучи, налитые чернилами.

– Если ты откажешься, я заключу контракт с другим человеком, – он отвернулся.

– Эмиль, – тихонько попросила она. – Эмиль, если я не подпишу этот контракт, мы будем с тобой продолжать встречаться? Или я стану тебе неинтересна?

– Если ты не сойдешь с ума, как Зоя, и не пропадешь в Меркабуре, как Роза, то почему бы и нет? – Он повернулся и хитро сощурился.

Софья никак не могла понять, шутит он, говорит серьезно или издевается. С неба повалил снег, крупными хлопьями, как будто над ними кто-то тряс огромную пуховую подушку, засыпал лобовое стекло так, что поле пропало из вида.

– Ты не подпишешь? – сказал он почти утвердительно.

– Я не знаю. Я могу подумать еще?

– У тебя есть неделя. Я жду от тебя ответ до первого ноября.

– Я еще кое-что хотела спросить…

– Я тебя слушаю.

Она снова поразилась, как быстро растворилась стена между ними, как весь он превратился во внимание, в того хорошо знакомого ей Магрина, которому хочется безоговорочно доверять.

– Ты что-нибудь знаешь об открытке с дверью? Такой дверью, через которую можно вытащить хранителей из альбома?

– Ты хочешь вернуть своих хранителей в реальность? Что же они такого для тебя сделали? – Он искренне удивился.

– Но они попали туда по ошибке! Их обманули! Почему контракт не удержал Надежду, почему они оказались в альбоме, да еще сразу оба? Выходит, и контракт – тоже обман?

– Надежда влезла не в свое дело. Она не понимала до конца, что делает. – Магрин провел рукой по лицу, словно хотел снять усталость. – Она должна была пойти официальным путем, подать жалобу, потребовать повторно собрать комиссию в расширенном составе, включая независимых скрапбукеров. Теперь это уже неважно. Как неважно и то, где находится открытка с дверью. Она работает не так, как ты думаешь.

– А как?

– Забудь об этом. Я тебя очень прошу. Не из-за контракта, а просто как твой друг. – Он протянул руку к Софье, потрепал ее по щеке. Она вдохнула его запах, так быстро ставший родным, прижалась к ладони щекой и упрямо сказала:

– Я хочу их оттуда вытащить.

– Ты как маленькая девочка, – он покачал головой. – Хорошо. Знаешь что? Подпиши со мной контракт, и я верну их в реальность. Взамен ты будешь полгода работать бесплатно. Договоримся или как?

– Это удар ниже пояса, – глухо сказала Софья.

– Для тебя так будет лучше. У меня есть на примете другая девочка, тоже очень талантливая, но я действительно считаю, что тебе нужен этот контракт. Нужен, понимаешь? Причем тебе он нужен гораздо больше, чем мне.

Снег укрыл лобовое стекло плотным покрывалом, и в машине стало темно. Магрин щелкнул лампочкой, Софья посмотрела ему в глаза, медленно взяла его за руку и прислушалась к своим ощущениям. Эмиль не врет. Он сам верит, что контракт для нее – это благо. Но она не может позволить ему решать за нее. И никому не может. Чем он, в сущности, отличается сейчас от отца?

– Эмиль, ты хоть понимаешь, что ты мне сейчас говоришь? – тихо спросила она.

– Понимаю. Больше того, ты – первая, кому я это говорю. Не в моих привычках кого-то уговаривать. Обычно уговаривают меня, – усмехнулся он.

– Если бы твоя дочь была скрапбукером, ты бы сказал ей то же самое?

– Моя дочь не стала бы скрапбукером. Она бы заняла мое место.

Магрин освободил руку из ладоней Софьи, от него повеяло холодком. Она что, задела больное место? Ей вдруг захотелось извиниться. Или расплакаться и уткнуться ему в плечо. Или и то и другое сразу.

– Эмиль, мне так сложно сейчас, ты даже не можешь себе представить. Я… я ушла из дома.

– Ты молодец, – совершенно серьезно сказал он. – Тебе есть где жить?

Она кивнула.

– Слушай, а что мы с тобой все как на похоронах? Сидим тут мрачные, когда такой снег валит, – Эмиль вдруг улыбнулся и хитро подмигнул ей.

Он выбрался из машины, потом открыл дверцу со стороны Софьи и вытащил ее, упирающуюся, в одном свитере, на заснеженное поле. Пухлые снежинки садились на лицо и волосы, прилипали к ресницам. Софья запрокинула голову, поймала несколько штук ртом и чуть не поперхнулась, потому что за шиворот ей обрушился внезапный холод. Эмиль довольно улыбался и лепил новый огромный снежок. Она завизжала, зачерпнула в обе ладони снега, и вскоре они так самозабвенно играли в снежки, как нынешние школьники способны играть только в компьютерные игры. Потом они, запыхавшись, повалились прямо на землю, валялись на снегу, и Софья представляла себе, как их сейчас заметет с головой, и они превратятся в двух лежачих снеговиков.

– Ладно, поехали, а то дорогу занесет – не выберемся, – сказал Магрин и поднялся.

На обратном пути Софья заснула. Ей снилось, что она стала белым полем, а Магрин был снегом, и сыпался на нее сверху пушистыми хлопьями, и укрывал ее мягким покрывалом, а потом они вместе таяли, превращались в бурную реку, и эта река промывала всю ее изнутри так, что она ощущала внутри только чистоту, словно и в самом деле была всего лишь белым полем.

А потом, когда она уже вышла из машины, Магрин сказал тихо, будто сам себе, так, что она едва расслышала:

– Голова-то у тебя всегда была в облаках, а вот что теперь насчет ног на земле? Может быть, ты справишься и без контракта? Решай сама.

После этих его слов она снова задумалась. Поднималась по лестнице, а сама размышляла: что будет, если она, в самом деле, согласится на контракт? Что в нем, в сущности, плохого? Контракт – это гарантированный баланс: между черным и белым, между реальным миром и волшебным потоком.

Вечером квартирка показалась Софье еще более уютной. Она снова устроилась на диванчике с чашкой кофе. Интересно, а без контракта, управляет ли сам скрапбукер этим балансом? Бывает ли белое без черного или черное без белого? И что такое вообще этот Меркабур? Она вспомнила, как бежит по пальцам волшебный поток, как преломляется он в ее руках, как лучи солнца – сквозь цветное стекло. Кто кем управляет? Меркабур – это инструмент в ее руках или она сама – инструмент в руках Меркабура? И сразу же поняла: неверно ни то и ни другое, они просто сливаются и становятся одним целым, как инь и ян, как две половинки одного яблока, как река и ее берега, как море, в котором отражается небо. И между этими половинками держится неизменное равновесие. После прогулки на свежем воздухе тошнота, наконец, успокоилась, и захотелось есть. Софья заказала на дом пиццу и принялась искать информацию о пропавшем мальчике. Начала с Интернета, но не нашла ничего подходящего. Дети пропадали и находились, кто-то убегал из дома, кто-то загулял в гостях у друзей, кого-то, увы, находили погибшим или утонувшим, но рассказа о внезапном появлении в Ницце или у себя дома пропавшего мальчика ей не встретилось. Тогда она взялась за стеллажи. Ящики с материалами и инструментами пропускала, сосредоточилась на папках и коробках с документами. У Надежды Петровны царил порядок, как в городской библиотеке. Подшивки с заказами были рассортированы по годам и месяцам. Самые старые оказались самыми толстыми, а папки за последние годы были совсем тоненькими. Софья нашла подшивку за текущий год, открыла с замиранием сердца. Внимательно прочитала страницу за страницей все записи вплоть до самых последних в мае, было их не так уж и много. Она терпеливо пролистала подшивки за последние три года, но ничего похожего на открытку для мальчика не нашла. Вообще ни одной открытки-приключения. В основном деловые заказы – привлечение партнеров, работа с инспекциями и разными проверяюще-разрешающими органами, парочка довольно скучных вдохновлялок для свадебных фотографов и ничего похожего на подарок для ребенка. Софья еще раз просмотрела весь стеллаж, нашла на нижней полке те самые альбомы – белый и черный. Просмотрела мельком оба – никаких записей о мальчике. И никаких вычеркнутых записей или следов вырванных листов, ничего такого. Почему-то Надежда Петровна ничего не хотела записывать об этом случае. Возможно, у нее были на то свои причины.

Софья уселась на полу и еще раз оглядела стеллаж сверху донизу. Ящики и папки, картотеки и подшивки, тетради и альбомы. Короткие истории из жизни клиентов, сиюминутные капризы чередуются с точками поворота. Встанет у человека на жизненном пути скрапбукер, незаметно переведет стрелки, и вот уже паровоз судьбы устремляется по другим рельсам. Из подшивки с заказами люди переезжали в черные и белые альбомы, некоторые потом снова возвращались в картотеку заказов и опять попадали в альбом, иногда в тот же самый, иногда в другой. И так до бесконечности, наматывают круги, как на карусели. И едва Софья уловила эту мысль, поймала знакомое ощущение махины вращающегося вала, как вдруг разом поняла все, словно непроницаемую тьму вокруг нее разгладили мягкие лучи света. Она поняла, что ей нельзя заключать контракт ни за что на свете, и одновременно поняла, что Магрин и в самом деле считает: контракт для нее – это благо. Она просто не создана, чтобы стать частью механизма, – и неважно, будет ли это хромированное и холодное офисное колесо или теплая и яркая карусель Меркабура. Быть инструментом оркестра, подчиняться дирижерской палочке – это не для Софьи, она соло-музыкант, только так она по-настоящему может жить в унисон со своей родной нотой, а иначе и смысла никакого в жизни нет. Магрин же, как и отец, – человек системы, и в самой принадлежности механизму он не видит ничего противоестественного ни своей, ни чужой натуре.

А еще она поняла, что контракт – не подходящий способ вернуть Надежду Петровну. Это будет неправильно, она не сможет нормально жить после возвращения. И не от того, что ее потом замучает совесть, а потому, что в обоих мирах нарушатся тонкие связи между Софьей и ее хранителями, разорвутся и выстроятся неправильно. Софья не могла объяснить, почему она решила именно так, а не иначе, она это просто чувствовала.

Остается только сделать открытку с дверью. Но как? У скрапбукеров наверняка должна быть какая-то библиотека, архив – одним словом, копилка знаний. Магрин упоминал скрап-библиотеку. Причем скорее всего вход в нее тоже выглядит как открытка. Жаль, что Софья не догадалась спросить об этом ни у Надежды Петровны, ни у Магрина. Хотя Эмиль бы сказал: вот подпишешь контракт, покажу тебе самые ценные книги. Альбом отобрал отец, значит, у Надежды Петровны больше ничего не спросишь. Все, что у нее осталось, – это визитки. Софья без колебаний выбрала ажурную визитку Джумы. Потерла уголок, в котором узор выбивался из общего ритма, тут же поймала легкое головокружение и провалилась внутрь. А когда открыла глаза, то ахнула. Никогда не знаешь, какие странности поджидают тебя в Меркабуре.