С таким же успехом можно было заниматься сексом по книжке. Руки сюда, ноги туда, прижмите губы к соску и чередуйте интенсивные движения с мягким поглаживанием. Нарезаем макетным ножом аккуратные прямоугольники, приклеиваем узкие полоски клеевой лентой и даем каждому слою просохнуть. Инга смяла кусок картона, с трудом отодрала от пальцев куски двустороннего скотча и зашвырнула смятый комок в урну.

На столе аккуратно, как в операционной, были разложены инструменты и материалы. Над столом, на кнопках, Инга прикрепила распечатки мастер-классов из Интернета. Она натянула тонкие резиновые медицинские перчатки, чтобы не оставлять отпечатков на яркой фольге и чтобы не испортить клеем маникюр.

Казалось бы – чего проще – возьми да сделай простенькую открытку. Никогда она раньше не замечала, что у нее такие толстые пальцы. Вроде бы отлично приспособлены, чтобы лепить пирожки или вязать салфетки, но воевать с крошечными кусочками бумаги не хватало никакого терпения. Кисти рук заболели с непривычки, и шею заломило. В композиции она тоже оказалась не сильна, картинки, складываясь, выходили похожими на детские поделки, и в них не было ничего общего с изысканной прелестью работ пропавшей Розы. А что, если плюнуть на все эти материалы, взять простой кусок бархата, приклеить на картон, а сверху – засохшую розу из букета на трюмо…

– Павлуша – кр-р-расавчик! – прервал ее размышления попугай. – Кр-расавчик!

Инга засыпала ему корм, почистила клетку, налила воды и вернулась к столу. Так как же прилепить эти чертовы прямоугольники?! Кристофоро Коломбо, у нее руки просто не тем концом вставлены. Еще ни одно дело в жизни не получалось у нее так из рук вон плохо, как этот проклятый скрапбукинг. Неужели это – и вправду единственный способ достать Магрина, главного по открыткам? А поговорить с ним нужно во что бы то ни стало. В жизни родителей открылась неизвестная для нее страница, к которой невыносимо хотелось прикоснуться. Как если бы вдруг ее предки оказались королевских кровей, и появилась возможность посетить родовой замок. Хотя теперь, после студенческого альбома, она уже была готова к любым сюрпризам. Но не это главное. «Они могут быть живы, они наверняка живы, но где они?» – эта мысль постоянно пульсировала на заднем фоне, как тихая волнительная музыка, будоражила изнутри, не позволяла отдаваться целиком ни одному делу.

Полночи Инга провела, не вылезая из Интернета. Фамилия Магрин нашлась в первой же поисковой строчке, и какой! Ни много ни мало, «Патриарх русской почтовой открытки»! Однако Спиридон Николаевич Магрин умер еще в конце семидесятых, передав свою коллекцию открыток в музеи Санкт-Петербурга. А собрал он их почти семьсот тысяч! Инга в страшном сне не могла представить себе столько открыток. Где он, интересно знать, складывал их, и как на все это смотрела его жена? К большому сожалению Инги, нигде не говорилось, что Спиридон Николаевич собирал самодельные открытки, везде речь шла об обычных почтовых открытках. Он написал несколько книг о своем увлечении, но вышли они в советские времена, и раздобыть их можно было разве что у букинистов и коллекционеров, и весьма недешево. Инга набрала «Магрин» и «скрапбукинг», потом «Магрин» и «куратор», но поисковая система не выдала ни одного результата. У Магрина-старшего осталась жена, сейчас, должно быть, совсем древняя старушка, о детях в Интернете ничего сказано не было. А кто же тогда господин их любимый директор? Сын? Внук? Правнук? Внучатый племянник? Или тот Магрин к этому вообще никакого отношения не имеет? Она нашла «ИП Магрин» в городском справочнике организаций, но по указанному номеру механический голос отвечал: «Набранный вами номер не существует». Зато нашлись имя-отчество: Магрин Эмиль Евгеньевич. Поискала по базе мобильный телефон, номер нашелся, но все тот же механический голос сообщал: «Абонент временно недоступен или находится вне зоны действия сети». Значит, остается единственный вариант – сделать эту чертову открытку!

Два часа она безуспешно воевала с бумагой и маркерами, но показать результат ей было бы стыдно даже на уроке труда в третьем классе. Потом она хлопнула себя ладонью по голове и сгребла ворох разноцветного барахла со стола обратно в пакет. Конечно же, в Интернете нашлось городское сообщество любителей скрапбукинга, и, несмотря на поздний час, Инга быстро договорилась приобрести две открытки уже завтра утром по сходной цене и неподалеку от дома. Лавку Магрина «сообщницы» знали прекрасно, но, как и следовало ожидать, с директором никто знаком лично не был. Зато все прекрасно знали дядю Сашу и время от времени прикармливали его домашними пирожками. Естественно, ни о каких магических странностях в среде сообщества не было сказано ни слова. Инга поразилась, как много взрослых женщин увлечены этим идиотским занятием и с воодушевлением обсуждают какие-то листики, колечки, цветные пуговки, ленточки и прочую ерундистику.

Потом Инга с головой погрузилась в чтение и узнала уйму разных любопытных, но бесполезных вещей про скрапбукинг. Одни считали, что скрап родился в уютных гостиных богатых барышень конца девятнадцатого века, другие полагали, что родоначальник скрапа – дембельский альбом, третьи рассказывали, что первым скрапбукером был Марк Твен, правда, во всех эти историях речь шла об альбомах с картинками и фотографиями. С открытками ручной работы дело обстояло еще хуже, потому что они брали свое начало еще в Древнем Китае. В Европе они стали популярными в середине девятнадцатого века, а почти весь двадцатый век люди довольствовались стандартными типографскими открытками. И только в самом его конце, в восьмидесятых, самодельные открытки снова стали популярными. Интересно, а вот эти альбомы и открытки с оживающими воспоминаниями, их кто и когда придумал? И узнает ли она когда-нибудь об этом?

Спать Инга легла в четвертом часу утра, когда щелка между слипающимися веками стала такой узенькой, что разглядеть экран было уже невозможно. А в девять ноль-ноль пронзительной трелью разорвал сон будильник.

– Дуррра! – заверещал Павлуша, который терпеть не мог будильник.

Инга быстро собралась, даже не позавтракала. Через полчаса она уже держала в руках готовые открытки. Ничего себе цена – триста рублей за кусок картона! Нет, открытки, на чей-то вкус, может быть, и симпатичные, но все эти умильно-романтические рюшечки с бантиками Инге никогда не нравились. Что-то в них было из детства, от тех причесанных девочек в платьицах, которые наряжали кукол, пока Инга мастерила лук со стрелами и рисовала себе маминой помадой индейскую раскраску на лице. Но, конечно, они все равно были на порядок лучше тех жалких поделок, что выходили у Инги. По крайней мере не стыдно показать.

Инга поблагодарила авторшу открыток и помчалась в магазин. Пробегая второй этаж, удивилась: а что это стало с «Дворцом связи»? Витрины разбиты, на полу – настоящая помойка, все вокруг оцеплено ленточкой, еще и милиционер дежурит. Ограбили, что ли?

Дядя Саша сидел за прилавком и кутался в шарф, как будто и пяти минут не прошло, как она его оставила.

– А, милая барышня! Неужели сделали открытку?

– Две, – гордо сообщила Инга и выложила свои приобретения.

И не покраснела. Врать нехорошо, но если очень хочется, то можно. Он мельком бросил на них взгляд, хмыкнул себе в шарф и сказал:

– Красиво. Очень даже. Прямо не ожидал от вас.

Она просияла. Ну вот, доберется она скоро до господина их любимого директора! И тогда наверняка… нет, лучше ничего не загадывать.

– Но не пойдет, – продолжил дядя Саша. – Для нашего любимого директора – не пойдет! Можете своему молодому человеку подарить.

– Но почему? – Инга надула щеки. – Вы же сами сказали, красиво!

– Во-первых, – вздохнул дядя Саша. – Ножницы. Я же просил вас пользоваться ножницами с бабочками. Во-вторых, и это самое главное, жизни в них нет. Они мертвые.

– Как это – мертвые? – удивилась Инга.

– Милая барышня, вы же прекрасно знаете, о чем я говорю, иначе не пришли бы сюда вчера.

– И как же я должна сделать их живыми?

– Этого я вам сказать не могу, – он развел руками. – И не смог бы, даже если бы захотел.

Ну вот, здрасьте жопа новый год. И какой тогда во всем этом был смысл? Он что, нарочно над ней издевается? По всей видимости, лицо ее было очень выразительным, потому что дядя Саша мягко улыбнулся и начал объяснять:

– Вы совершенно точно так никогда и не узнаете, можете ли создавать живые открытки, пока не возьмете в руки ножницы с бабочками.

– А может, я вам заплачу, и вы мне дадите телефончик или адресок вашего господина директора?

– Он просто не будет с вами разговаривать, – пожал плечами дядя Саша. – К тому же мне совсем не нужны ваши деньги.

Он тяжело вздохнул, отчего стал еще больше похож на ослика Иа, и добавил:

– Кстати, советую вам поторопиться. Насколько мне известно, послезавтра наш любимый господин директор собирается в командировку, на выставку.

– Я сегодня еще приду! – твердо сказала Инга, забрала свои открытки и развернулась, стукнув каблуками.

Она бежала по улице, залитой солнечным светом, а люди вокруг радовались редкому теплому деньку, который вдруг подарила проказница-осень, и никуда не спешили. Ингу раздражали медленно бредущие парочки и мамочки с колясками, их приходилось обгонять, одновременно огибать лужи, и это отвлекало ее, мешало сосредоточиться. Интересно, что труднее – уломать тетю Марту одолжить эти чертовы ножницы или Дину Львовну? Первая просто сумасшедшая, а для второй – это память о матери. С другой стороны, можно пойти к Дине Львовне, вроде бы женщина она адекватная, и попросить ее что-то вырезать прямо там. М-да, и как на это должен реагировать нормальный человек? Психиатрическую бригаду с милицией вместе не вызовет? И вообще, ну откуда, откуда этот старый хрен может знать, какими именно ножницами она пользовалась? Вот ведь вредный, а, ну неужели ему трудно телефон сказать?

Если мама сама сделала альбом и эту открытку с каруселью, значит, у нее тоже должны быть такие ножницы? Или она взяла их с собой в Ниццу?

Инга снова устроила обыск в квартире родителей. Проклинала залежи книг в кабинете отца, чихала от пыли, находила с детства забытые вещицы, хмурилась и прятала их обратно, перевернула все вверх дном. Телевизор тихо бубнил что-то о приближении выборов и повышении цен на молочные продукты. Ингу отвлекла фраза диктора:

– А сейчас вернемся к вчерашнему происшествию во «Дворце связи».

Она бросила большую коробку с принадлежностями для рукоделия и присела к телевизору.

– Нам удалось получить запись с камер наблюдения охраны, – продолжала диктор.

Инга вгляделась в экран. В самом деле, эту акцию организаторы как-то не продумали. Что это за дурацкий плакат такой, с огромными буквами: «Дают – бери! Чем ты хуже других?» Под ним жалась к стене бледная девушка. Надо же, это ведь ее видела вчера Инга возле входа! Странная девица, стоит под плакатом и смотрит и не ломится в толпу.

– Директор «Дворца связи» так же, как и руководство «Афросети», отрицает свою причастность к этой беспрецедентной акции. Продавцы, двое из которых до сих пор находятся в больнице, рассказывают, что к ним подошла девушка с рекламным буклетом, и тогда они вспомнили, что должны были в тот день устроить рекламную акцию.

У Инги екнуло сердце. А что, если эта девица… интересно, можно сделать открытку с фальшивыми воспоминаниями? Но зачем? Хотя мало ли, может, конкуренты заказали. Нет, так Инга окончательно сойдет с ума, везде будут мерещиться тайные козни скрапбукеров. Интересно, листовки для голосования им никто не заказывает? Если бы «живые» открытки можно было тиражировать типографским способом, этот мир точно сошел бы с ума.

Кстати! Страницы в альбоме родителей и открытка с Розой, они все хранили воспоминания. Может быть, это имел в виду дядя Саша, когда говорил о «живых» открытках? Значит, ей нужно сохранить что-то памятное, что происходит сейчас… ну вот хотя бы с попугаем дома поговорить! Найти где-нибудь картинку с попугаем или хотя бы сфотографировать Павлика да распечатать.

К обеду Инга вернулась домой. Снова вытряхнула все скрапбукерское барахло из пакета на стол. Посмотрела на часы и покачала головой: ни черта она не успеет. Достала купленные открытки. Вот с этой зеленой можно аккуратно отодрать корзинку с цветами и приклеить фотографию попугая. Она достала фотоаппарат и приоткрыла дверцу:

– Павлик, хочешь полетать?

– Пррелесть, – откликнулся тот, выпорхнул из клетки и приземлился на спинку дивана. – Павлик – прелесть!

Инга щелкнула его несколько раз, пересадила на палец и запустила обратно в клетку.

– Дуррра, – обиделся попугай.

– Ладно тебе, потом полетаешь.

Наспех она распечатала на всякий случай три фотографии. Лезвием осторожно отделила от открытки корзинку. Все вместе сложила в пластиковую папку. Рука потянулась к просторной пестрой сумке, в которой Инга обычно носила документы.

– Непрррилично! – сообщил Павлик.

В самом деле, для осеннего пальто эта сумка не подходила. Слишком фривольная и яркая, для жаркого лета – самое то, но не для хмурой осени. Инга отложила сумку и закинула папку в пакет. Первым делом она помчалась к тете Марте. Долго жала кнопку звонка, но никто не отзывался. Не иначе как сумасшедшая тетка кормит голубей где-нибудь в парке или на площади, поди-ка найди ее, а время уже – третий час.

Дина Львовна открыла сразу же, и тут же Инга поняла, что с тетей Мартой они все-таки пообщались.

– Извините, девушка, мне сейчас некогда.

– Я вас умоляю – это вопрос жизни и смерти.

«Дио мио, как глупо и пафосно это звучит», – подумала про себя Инга, а вслух продолжила:

– Мне очень нужно вырезать фотографию попугая. Прямо сейчас, вот, – она достала картинку из папки.

К щекам прилила краска. Да, просьба идиотская. Ну а что, могут у нее быть маленькие странности? По крайней мере она не пропадает из дома в одной ночнушке.

– Вы пришли ко мне одолжить ножницы? У вас что, своих нет?

– Нет, у меня есть, но мне нужны именно ваши. Те самые, с бронзовыми бабочками.

– Здесь недалеко универмаг, посмотрите, может быть, там продают что-то похожее.

– Таких ножниц нигде больше не продают.

Кстати, в самом деле, надо будет перерыть Интернет-аукционы и сайты с частными объявлениями, может быть, кто-то все же продает такие ножницы, они могут еще понадобиться.

Дина Львовна смотрела на Ингу так, как будто та пришла отобрать у нее единственного ребенка.

– Я не могу вам их дать.

– Я просто вырежу картинку. Прямо сейчас, при вас.

– Нет. Извините, – она уже прикрыла дверь, Инга привычным движением вставила в щель носок ботинка.

– Вы когда-нибудь пробовали сами сделать открытку? Как вы думаете, ваша мать еще может быть жива? Вы пробовали искать ее?

– У моей мамы, царствие ей небесное, не все в порядке было с головой. Но ее вещи мне дороги как память. Забудьте мой адрес, девушка. Мне и в первый раз не нужно было вас пускать.

Инга посмотрела Дине Львовне в глаза и убрала ботинок. Дверь захлопнулась. Она пнула ногой ступеньку и неохотно побрела вниз. Словно ледяной водой облили, а она ведь не хотела ничего плохого. Жалко ей, что ли, человеку дать пять минут подержать в руках ножницы? Какая она… холодная, пупырчатая, противная, как старая жаба. И взгляд лягушачий – ничего не выражает. Где тот огонь, что был в ее матери, где живая цветочная поляна? Все исчезло вместе с Розой? Или все это – просто временное помешательство, вызванное одним-единственным желанием: чтобы родители были ЖИВЫ.

Дома Инга снова достала все три открытки – с Розой, с позолоченными часами и с каруселью. Вздохнула. Уже почти четыре часа, день пропал зря.

– Брось ерунду! – заявил Павлик.

– Эх… – сказала она вслух. – Ну и что теперь делать?

А может, черт с ним, с Магриным этим? Инга достала открытку из сумочки, некоторое время разглядывала ее, а потом набрала полную грудь воздуха и крутанула диск с каруселью. Ничего. Она никогда не угадает, что означает эта открытка! Она прошлась по прихожей и со злостью пнула пеструю сумку, что так некстати валялась посреди дороги. Дио мио! Больно же! Что там такое твердое? Инга подняла сумку и перевернула вверх ногами. Из кармана со звоном выпали ножницы, массивные, старинные, с бронзовыми ручками и украшениями в виде крохотных бабочек.

– Кристофоро Коломбо, – пробормотала Инга и потерла ушибленную ногу.

Точно, мама недавно брала эту сумку, она же сама просила отремонтировать карман, а у мамы это всегда получалось гораздо лучше. Она забыла их там случайно? Или заранее предполагала – что-то может случиться, и оставила специально? Ладно, об этом можно подумать потом. Выглядят они… бррр, в руки взять неприятно – потертые, в каких-то пятнах. Инга брезгливо вымыла ручки средством для мытья посуды и вытерла полотенцем.

Она достала фотографию, вырезала мутноватое изображение попугая и с третьей попытки прилепила его скотчем на изуродованную открытку. Страшновато выглядит, зато все как полагается – с ножницами, а может быть, и с воспоминанием.

Заверещал дверной звонок, Инга вздрогнула и пошла открывать с открыткой в руке, не желая расставаться с ней ни на секунду. Неужели опять этот рыжий хмырь-тараканище? К счастью, за дверью оказался Алик. Она совсем забыла, что ждала его к вечеру. Алик вручил ей пухлый пакет из супермаркета и элегантный маленький букетик.

– Ты меня извинишь, я отлучусь на полчаса? Потом вернусь и что-нибудь тебе вкусненькое приготовлю, ладушки? – сказала она.

– Ну вот. Я, видите ли, бросаю жену и детей в боулинге, мчусь к тебе, а ты…

– Мне правда очень, очень надо. Расскажу потом. Может быть.

Она поставила пакет прямо в прихожей, букет бросила на тумбочку.

– Что это у тебя? Открытка?

– Ага, мне ее надо срочненько отвезти.

– С ума вы все посходили с этими открытками! Погляди, что мне сегодня подложили в корпоративную почту. Специально тебе принес, раз уж ты так фанатеешь от самодельных открыток.

Он достал из кармана куртки и протянул ей карточку.

У Инги екнуло сердце. Было что-то общее в альбоме родителей, открытке с Розой и вот этой, новой, – что-то едва уловимо родное, как у сестер с большой разницей в возрасте. Карточку Алика она не назвала бы красивой, купленные утром открытки были гораздо интереснее. Но она завораживала грубой простотой: бабочка с двумя крыльями, одно – пестрое, мягкое и бархатное, хотелось его погладить, а другое – из обычной бумаги, но расчерченное золотым узором.

– Я ее тоже возьму!

Улицы окрасились вечерними тенями, в окнах нарисовались розовые отблески заката. Все те же пары и мамочки с колясками все так же неторопливо прогуливались, болтали о чем-то, а Инга снова неслась между ними к торговому центру, лавировала в праздном потоке, сжимая пакет с открытками. Какую из них вручить? Свою – насчет которой она сильно сомневается, что открытка «живая»? Или эту, новую? Но если ее оставить себе и прочесть по-настоящему, может быть, она узнает, кто ее автор? Неужели где-то рядом ходит V. S. скрапбукер, настоящий, никуда не пропавший и не сумасшедший, человек, с которым можно поговорить? Мысли крутились, как барабан вокруг белки, она и сама не заметила, как взлетела вверх по лестнице и уже стояла у прилавка.

– Ну, барышня, у вас последний шанс. Я сегодня заканчиваю пораньше, – улыбнулся дядя Саша.

Инга опустила руку в пакет и вынула обе открытки. Положила их на прилавок перед дядей Сашей и молча посмотрела на него.

Он покачал головой.

– Вы далеко пойдете. И какую из них вы хотите отдать?

– А какая лучше? – схитрила она.

– Шанс у вас только один. Господин наш любимый директор посмотрит только одну и больше времени тратить не будет.

Инга пододвинула к нему открытку с бабочкой.

– Вы уверены? – Дядя Саша хитро сощурился.

Кто бы ни был неизвестным автором открытки, но Магрин здесь, похоже, главный.

– Да, – она кивнула.

– Тогда приходите завтра утром.

Когда Инга уходила, ей показалось, что дядя Саша тяжело вздыхает и что-то тихо бормочет про себя. Ослик Иа, ну чистый ослик Иа. И тут же впилась острой иглой запоздалая мысль: вот балбеска, надо было сначала попробовать прочесть открытку, а не бежать ее сразу же отдавать! Запереться, на худой конец, в кабинке общественного туалета и попытаться. Поздно теперь думать.

Интересно, она сможет сегодня заснуть? И, кстати, она же с утра ничего не ела, уже живот подводит, пора обедать. Хорошо бы Алик остался подольше, тогда ожидание не будет таким невыносимым.

* * *

Алик ушел и оставил после себя бокал из-под вина, грязную тарелку, смятые простыни и звенящую пустоту внутри. Она все расспрашивала его каждые пять минут, кто мог прислать ему ту открытку с бабочкой, а он поначалу смеялся, потом раздражался, и, в конце концов, они поссорились. Инга включила погромче телевизор, но лица на экране расплывались, голоса превращались в ровный шум. Тогда она взяла со столика журнал, попыталась листать. Скучный, картинки мелькают перед глазами, ни на одной не хочется остановиться. Выключила телевизор, поставила запись любимой оперы «Паяцы».

И снова, как все последние вечера, Инга принялась перебирать открытки. Вот лежат они перед ней в ряд: с каруселью, с подружкой Розой, с позолоченными часами (она так и не поняла ее секрет) и обгоревший альбом с фотографиями, а рядышком – ее собственное творение со страшноватым попугаем и работа скрапбукерши из Интернета. Смотрит Инга на них и ясно понимает: в этих первых трех в альбоме и в той, что отдала дяде Саше, что-то такое есть, чего нет в последних двух. Но что именно? Вот ведь в чем загадка! И так мучительно захотелось разгадать ее, что мучившая ее беспрерывно последние дни мысль «а живы ли они» отступила на второй план, и попутно родилось смутное чувство вины.

Инга снова погладила позолоченные часы, осторожно, едва притрагиваясь. На пальцах осталась золотистая пудра. Часы с римскими цифрами и ажурными стрелками на размытом желто-золотом фоне, птичка в клетке, пара засохших лепестков, белое кружевное крылышко, простая пуговка. Почему же так хочется рассматривать эту открытку и не расставаться с ней, как ребенок не расстается с любимой игрушкой? До открытки с Розой она старалась не дотрагиваться лишний раз. Самая загадочная и самая страшная открытка – присланная мамой из Ниццы. Карусель прочная, из твердого картона, картинки – ламинированные, словно открытка рассчитана на частое использование, как детская игра. Крутанешь, и каждый раз замирает колесо на одном месте. Вот сейчас в море – пароходик, а сверху, где солнце, – воздушный шар. Все, как и должно быть по логике вещей. И сколько Инга ни крутит карусель, замирает она в одной позиции. Инга попробовала нарочно остановить напротив моря ракету, но карусель медленно прокрутилась, будто по инерции, и в бархатном море снова «плавал» пароход.

Она принялась листать альбом, осторожно переворачивала обгорелые страницы и отряхивала черную пыль с пальцев. Каждую страницу она уже знала наизусть и даже помнила те первые несколько страниц, что безвозвратно сгорели. Инга много раз изучала их на ощупь пальцами, как слепая, вдыхала запах горелой бумаги, пробовала лизнуть разок фотографию. Иногда ей казалось, что голова начинает кружиться, и тогда она закрывала глаза и ждала волшебного погружения, но минута шла за минутой, и ничего не происходило. Толстые картонные листы, один ложится на другой. Стоп! А вот этот, в серединке, вроде бы толще, чем другие?

– Дур-р-ра! – заорал попугай.

Инга вздрогнула, поднялась и накинула на клетку покрывало:

– Поспи, сам дурак.

Она осмотрела края листа со всех трех сторон. Сверху в толщине листа просматривалась крохотная щелочка. Инга достала из сумочки маникюрную пилку, вставила внутрь и осторожно повернула. Лист распался на две половинки. Гладкие страницы были покрыты повторяющимися рисунками из множества разноцветных пересекающихся треугольников, аж в глазах зарябило. Между страницами лежала открытка обратной стороной вверх с отпечатанной на машинке надписью: «Все, что с нами происходит, уже когда-то было». То же самое написано на маминой открытке с каруселью.

Инга перевернула открытку. На беспросветно-черном фоне красовалась связка разноцветных шариков, пушистых и слегка взлохмаченных. Она погладила голубой, потом розовый, а за ним нежно-желтый. На ощупь они оказались неожиданно гладкими. Инге почудился запах леденцов, и снова навернулись слезы на глаза. На день рождения папа всегда дарил ей воздушные шарики всех цветов радуги и коробку монпансье, даже когда ей стукнуло шестнадцать. Она потом гадала на желание: какой шарик сдуется первым, а какой – последним, а пустые коробки собирала, у нее была уже целая коллекция. Если бы сейчас рядом был отец, если бы только увидеть его родное и усталое лицо, а он поправил бы очки, обнял ее за плечи, и все бы сразу стало просто и понятно. Инга поддалась смутному желанию и прижалась к шарикам щекой. Тут же закружилась голова, подхватил ее сумасшедший поток, помчал так быстро, что желудок подпрыгнул к горлу, и на мгновение подступила тошнота. Она зажмурилась, а когда открыла глаза, обнаружила, что стоит посреди улицы.

Улицу она сразу узнала – Большая Торговая (бывшая «Ленина»), местечковый «арбат», единственная в городе пешеходная улица, где обычно собирались художники, торговцы сувенирами, уличные артисты, стояли ларьки с блинчиками и картошкой, цветочные киоски. И все было так живо, так реально – отражения облаков в лужах, и сырой запах осени, и многоголосый гомон, чей-то смех, звук разбитой бутылки, яркие пятна картин, вдавленные в серое полотно осеннего города, – что Инга поначалу не поняла, что с ней произошло. Голова слегка кружилась. Может быть, она потеряла сознание на улице, а теперь очнулась? Она оглядела себя со всех сторон – нет, не похоже, чтобы она падала, иначе бы обязательно испачкалась. Ущипнула себя за кончик уха – больно! Хе, больно, и что? Это означает, что она на улице или что она – в открытке?

– Привет! – услышала она сзади хрипловатый голос и обернулась.

На нее пялился невысокий худенький мужичок в костюме клоуна, в дурацком нелепом пиджаке в горошек, с нарисованной улыбкой. Это он к ней обращается? Не может быть. Она отвернулась.

– Привет! – Теперь уже клоун стоял перед ней. – Ты что, не слышишь меня? Что ты здесь делаешь? Как ты сюда попала? Кто тебя пустил?

Инга с детства терпеть не могла клоунов и никогда не могла понять, почему зрители так ухохатываются над нелепыми раскрашенными придурками. А этот вблизи оказался еще противнее, чем на первый взгляд. Грим на лице слегка подтек, сквозь него проступала заметная щетина, из-под шляпы торчали сальные, немытые волосы, да и сама шляпа была дикой расцветки – половина ядовито-зеленая, половина – ярко-розовая, как офисные маркеры. Из всех возможных сочетаний цветов розовый с зеленым Инга считала самым отвратительным. На ногах у него были таких же цветов огромные кеды – один зеленый, другой розовый, а грязные шнурки, похоже, были когда-то желтыми. Вдобавок ко всему от клоуна ощутимо разило потом.

– А вы кто? – Она выставила вперед ногу и сложила на груди руки.

Инга никогда не умела отвечать на хамство хамством, и сказать незнакомому взрослому человеку «ты» не могла, даже если этот человек – вонючий клоун.

– Я – хранитель альбома. Я тут главный, – ворчливо ответил клоун. – А ты – точно не скрапбукер, и альбом – не твой! Как ты сюда попала?

Уф! Все ясно, она не в открытке, она в альбоме. Однако Инга на дух не переносила подобного бесцеремонного обращения. Но, с другой стороны, может быть, он сможет ей что-то рассказать? Она подавила сразу два противоречивых желания: развернуться и уйти или вежливо высказать ему сразу все, что она думает о его воспитании.

– А если не мой, то чей это альбом? – слукавила она.

– Нади. Только она, наверное, больше не придет. Так что я никому не нужен, – вздохнул он.

У Инги екнуло сердце. «Больше не придет», – эхом отозвалось в голове.

– Это моя мать, – ответила она. – Почему вы думаете, что она больше не придет?

– Ты же не скрапбукер. Я не могу тебе сказать!

– Для меня это очень важно. Она… они с отцом пропали без вести. Я хочу их найти.

– Золотая моя, ты не скрапбукер, – он сплюнул. – Бесполезно меня уговаривать. Я не скажу, такие правила.

– Ну, раз правила… А если я стану скрапбукером? – поинтересовалась Инга.

– Ты? – Он посмотрел на нее так, как будто она собиралась полететь в космос.

– А чем я хуже других?

Он засунул грязный палец в рот, обошел Ингу вокруг, оценивающе оглядел сверху донизу, грызя ноготь. Инга старалась не морщиться. Клоун наклонил голову вбок и неожиданно спросил:

– Сделаешь для меня страницу с конфетами?

– Что? – удивилась Инга.

– Если станешь скрапбукером, сделаешь новую страницу для альбома? Я жить не могу без конфет. Это очень просто! Выберешь конфет повкуснее, приклеишь фантики или вырежешь из коробки самую красивую картинку. А я тут буду их лопать, – он похлопал себя по животу.

– А что значит «хранитель альбома»? – спохватилась Инга.

– Не могу сказать. Сама знаешь, почему, – он снова сплюнул.

– Хорошо. Я сделаю настоящую скрапбукерскую открытку и вернусь. Тогда вы скажете?

Он важно кивнул и оттянул красный нос на резинке так, что тот хлопнул его по лицу. Потом вдруг схватил ее за руку и потащил за собой. Рука у него оказалась неожиданно приятной на ощупь, теплой и сухой, но Инга инстинктивно отдернула ладонь.

– Куда вы меня тащите?

– «Настоящую скрапбукерскую открытку», – передразнил он ее писклявым голосом и выпустил руку. – А как ее сделать, ты знаешь?

Инга покачала головой.

– Тогда пошли.

Он снова схватил ее за руку и потащил. Они лавировали среди прохожих, Инга кого-то толкала, машинально извинялась, едва успевала за клоуном, промочила ноги в глубокой луже. Она бежала, торопилась, а в груди томилась, била крыльями неуемная, жадная надежда: он ее научит! Научит делать настоящие открытки! И как только она поверила, что и вправду сможет сделать «живую» открытку, родилось глубоко внутри ощущение прикосновения к волшебству, к маленькому чуду, удивительно знакомое, родное, сказочное, только давным-давно забытое. Как будто ее пустили на съемочную площадку любимого детского фильма. Уф, какие глупости! Инга помотала головой, стряхнула нелепые мечты, глубоко вздохнула и закашлялась.

Клоун нырнул во двор, за ним Инга. Между помойкой и гаражом стоял крохотный раскрашенный вагончик. Он распахнул дверцу, и они очутились в затхлом полумраке.

– Надевай, – он бросил Инге кучку золотистого тряпья. – Сначала колготки, потом платье, туфли и парик.

Инга порылась в куче. Какая пошлость – золотое платье. Дио мио, эти колготки уже явно кто-то носил, и неизвестно, кто! Да мало ли какая тут зараза!

– Золотце, ты хочешь открытку сделать или нет? – устало напомнил клоун.

Тьфу ты, опять она забыла, что все это – не настоящее. Сон, фантазия, галлюцинация, никакую заразу здесь подцепить нельзя. Но до чего же все реально, до чего противно тут пахнет, и колготки эти – мерзопакостные, и самое главное – это не может быть чьим-то воспоминанием. Это что-то совсем другое. Просто дух захватывает, когда представляешь себе, на что еще способны открытки!

– Долго ты еще ковыряться будешь? – возмутился клоун. – В альбоме долго сидеть нельзя! Давай, шевели колготками, цигиль ай-лю-лю!

– Так и будете смотреть?

– Очень ты мне нужна, – он отвернулся. – Быстрее только давай, еще грим надо наложить.

Инга поспешно разделась, натянула блестящие золотые колготки, втиснулась в платье кукольного фасона, с трудом застегнула – маловато в груди. А вот туфли и длинные перчатки до локтей пришлись впору. Клоун тут же подскочил к ней, края перчаток засунул в рукава, усадил перед заляпанным зеркалом. Инга закрыла глаза и некоторое время терпела издевательства над своим лицом, а когда открыла снова, из зеркала на нее смотрела совершенно золотая девушка, с ног до головы, в шляпке и парике.

– Обязательно так рядиться, чтобы сделать открытку? – удивилась Инга.

– Ну как ты не понимаешь! – зашипел на нее клоун. – Сказать-то я тебе ничего не могу – ты же не скрапбукер! Могу только показать!

«Ага, – подумала Инга. – Сейчас он меня в этом костюме отведет туда, где делают открытки». И ошиблась, потому что клоун притащил ее обратно на улицу, к маленькой черной квадратной тумбочке. Клоун снял шляпу, под которой обнаружилась розовая лысина, и поставил ее перед тумбочкой.

– Слушай меня сюда. Залезай и не шевелись. Руки поставь перед собой, как будто кого-то обнимаешь или держишь воздушный шар.

Только тут до Инги дошло: она теперь неподвижная фигура! Любимое развлечение для туристов на исторических улицах всего мира! А в своем городе она таких еще не видела, хотя тут вокруг – это и не город, а вообще не пойми что – «город-внутри-альбома».

– Если кто-то положит монетку, то делай книксен. А если бумажную купюру, то реверанс.

– А чем они отличаются?

– Золотце, чем крупнее денежка, тем глубже приседай, поняла?

– Ага.

Инга влезла на тумбочку и замерла. Внизу рекой лился серый, равнодушный поток прохожих. Люди поглядывали на нее искоса, кто-то с любопытством, кто-то с презрением, некоторые показывали пальцами или кивали, но никто не останавливался. Инга сама себе казалась странным зверьком в зоопарке, не достаточно симпатичным, чтобы подойти рассмотреть поближе. «Я был когда-то странной игрушкой безымянной, к которой в магазине никто не подойдет…» Какое счастье, что здесь нельзя встретить никого из знакомых! Вдруг ее бы кто-то узнал? Время остановилось. Сколько она уже так стоит? Минут десять, не меньше. К тому же холодно, ведь не май месяц! Она попыталась пошевелить кончиками пальцев на ногах, но в узких туфлях это удавалось с трудом. Мучительно зачесался нос. Но клоун велел не шевелиться! К тому же грим размажется. Инга тихонько вздохнула, скосила глаза на кончик носа, потом уставилась прямо перед собой. Так прошло еще несколько бесконечных минут, а может, и все полчаса. Руки свело так, что они начали дрожать и сами по себе потихоньку опускались вниз.

– Эй! Ты что делаешь, – возмутился клоун. – Велел же стоять и не двигаться! Пока тыщу рублей не соберешь, ничего не узнаешь, поняла?

– Я не могу больше, – прошипела Инга сквозь зубы.

Тысячу рублей! Ей бы пять копеек кто подал! Руки сводило мучительной судорогой, на глаза наворачивались слезы, внутри кипели, рвались наружу досада и злость. Черт возьми, Кристофоро Коломбо, мама миа, да мать его за ногу, зачем она согласилась на это издевательство? Еще пять минут так постоит, и у нее будет истерика. Небось выражение лица у нее сейчас зверское, ничего удивительного, что никто не подходит. Инга вздохнула, шумно сглотнула слюну, попыталась расслабиться и отвлечься от боли в руках и спине. Теперь начали почему-то дрожать ноги. Она закатила глаза наверх, впилась взглядом в пушистое облако, пересчитала голубей на карнизах окон здания напротив, а когда посмотрела вниз, то увидела толстого сопливого мальчика лет десяти.

– Я денежку положил, – прогнусавил тот. – Ты должна сделать реверанс.

В шляпе лежала смятая десятка.

Ах так! Значит, узнать, как открытки делают, да? Кланяться тут маленьким жирным сопливцам?! Инга наклонилась и показала пацану обеими руками фиги. Клоун схватился за голову и зашипел:

– Реверанс! Реверанс, золотце, а не кукиш!

– Клево, – пацан просиял. – Покажи еще!

В розово-зеленую шляпу упала еще одна десятка. Инга с удовольствием состряпала два кукиша, наклонилась пониже, повертела у пацана перед носом, еще и язык показала. Дышать сразу стало легче, боль в руках отпустила. Пацан довольно улыбнулся и зашлепал дальше по лужам.

– Мама, мама, смотри, какая фея-хулиганка! – раздался тоненький девчачий голосок.

Инга скосила глаза и увидела красивую женщину в элегантном пальто и шляпе, а обладательница детского голоска была слишком маленькой, чтобы увидеть ее с высоты тумбочки.

– Что ты, дочь, какая же она хулиганка. Вот мы ей сейчас денежку положим, а она нам поклонится, – произнесла женщина.

Инга улыбнулась про себя. Руки все еще держали невидимый шар, но в предвкушении удовольствия она забыла о мучительной боли, замерла, как самая настоящая золотая статуя. Бряк! В шляпу упала монетка. Инга не спеша повернулась задом, раздвинула пошире ноги, наклонилась, просунула голову между ног, насколько хватило гибкости, и показала даме язык. Пышная юбка наверняка задралась так, что стало видно обтянутую грязноватыми золотыми колготками задницу, но от этой мысли Инге стало только веселее.

– Мама, я же говорю, фея – хулиганка! – обрадованно заверещала маленькая девочка в розовом плаще. – Давай ей еще денежку дадим!

– Какая гадость! Постыдились бы, детям такое показывать! Гнать вас надо с улицы, – возмутилась мамаша и потащила девочку прочь.

Инга развернулась обратно, снова взяла невидимый шар и застыла. Внутри поселился чертик, как в звонке в квартире родителей, хихикал и ждал новых зрителей.

– А мне, мне тоже шиш покажи, – снова детский голос снизу, а потом по ноге мягко стукнули, и еще раз, и еще раз.

Инга чуть заметно наклонилась и изо всех сил скосила глаза вниз. Прелестный карапуз долбил ее по ноге молотком, grazie al cielo, надувным.

– На, положи монетку, – услышала Инга мужской голос. И снова бряк! Она хихикнула про себя, сделала учтивый реверанс и снова приняла прежнюю позу.

– Ааааааа, – раздался детский плач. – Меня фея не любит!

И снова посыпались мягкие удары по ноге.

– Слышь, фея, ну покажи ребенку шиш, тебе жалко, что ли?

Инга скосила глаза – в шляпе полтинник, перед ней стоит здоровый жлоб, жует жвачку, в руках держит огромную красную пластмассовую машинку. И снова она склонилась в изящном реверансе. Всю улицу оглушил пронзительный детский рев:

– Меня фея не люююююбииииит!

А Инга про себя смеялась, хихикал в ней чертик, веселился, плясал на радостях, и теперь стоять в обнимку с невидимым шаром было уже не так тяжело. Где-то на самом дне сознания затрепетала укоризненная мысль: «Нельзя обижать маленьких!» – но Инга тут же задушила ее: «Каких еще маленьких? Это же все фикция, вымысел, игра воображения!» Она даже и подумать всего этого толком не успела, так, мелькнуло смутное ощущение и пропало. А тут еще клоун выскочил откуда-то сзади и принялся зазывать, сверкая на солнышке розовым пятном лысины:

– Фея-хулиганка! Дорогие детишки и их уважаемые родители! Только сегодня ваш единственный шанс получить настоящий волшебный кукиш, который подарит вам счастье и удачу! А если вы очень понравитесь нашей фее, она покажет вам язык, а может быть даже, одарит чудодейственным пендалем здоровья и богатства!

Люди останавливались, брякали монетки, Инга то показывала кукиши тому, кто положил деньги, то проводила двумя фигами перед собравшейся толпой, то высовывала язык, то прикладывала к носу растопыренную ладонь, а за ней вторую, изображала «нос», дразнила всех вокруг, заигрывала, наконец, поднимала юбку и показывала всем обтянутую золотыми колготками задницу. Вокруг нее образовался небольшой круг, шляпа быстро наполнялась. Ингу подхватил буйный, разноцветный, сияющий поток, и она перестала соображать, что делает, не она владела своим телом – тело само вытворяло такие номера, что Инга только успевала удивляться. Кто-то кинул сотенную купюру, неожиданно для себя она наклонилась, встала на руки, задрыгала ногами и показала язык. В толпе засмеялись, зааплодировали. Она приземлилась обратно и снова обхватила невидимый шар, с трудом перевела дыхание, пытаясь успокоить сердце.

– Пошли. – Клоун потащил ее за рукав.

– Да погоди ты, я только во вкус вошла! – отмахнулась Инга.

– Пошли, золотая моя. В альбоме долго нельзя.

Инга неохотно слезла с тумбочки, толпа разочарованно вздохнула, люди разошлись. Клоун подхватил шляпу, и они снова помчались по улице. В пыльном вагончике он вытряхнул деньги прямо на пол и принялся считать. В основном в шляпе оказались десятки и пятирублевые монеты, но нашлось несколько сотен и полтинников. Инга шумно дышала, приходила в себя. Он разложил все на аккуратные кучки, торопливо пересчитал.

– Девятьсот восемьдесят три рубля. Извини.

– Пошли обратно! Еще пять минут, и будет тысяча.

– Время вышло, – он покачал головой. – Ты не успела.

– Да я там целый час торчала! Еще бы две минутки, жалко тебе, что ли? И потом, это же почти тысяча, совсем чуть-чуть не хватило.

Клоун смотрел на нее, его глаза влажно блестели в полумраке, нарисованная улыбка совсем расплылась. Он улыбнулся по-настоящему, подмигнул:

– Так ты ничего не поняла, золотце?

У Инги слезы навернулись на глаза. Кристофоро Коломбо! Она напялила чужие колготки, изображала из себя черт знает что, ее били надувными молотками противные карапузы, в нее тыкали пальцами сопливые бездельники, ее осуждали приличные люди, а ему теперь семнадцати рублей не хватает! Да он издевается! В глазу защипало, она попыталась протереть его грязной перчаткой, но стало только хуже.

Клоун смотрел на нее, как ученый на редкую бабочку: изучал с ног до головы, приподнимал брови, шевелил губами, будто хотел что-то сказать, потом хлопнул себя по лысине:

– Две минуты еще есть.

Он снова схватил ее за руку, Инга послушно выскочила из фургона вслед за ним.

– Стой вот тут, под окном, и не шевелись!

Уф! Замучил уже: «Не шевелись, не шевелись!» Инга послушно замерла, но не прошло и минуты, как она во весь голос завизжала и оглянулась. Она поначалу не поняла: что это? На нее обрушился внезапный дождь? Смерч? Почему так мокро, холодно и трудно дышать? Она обернулась: из окна вагончика торчала лысая башка и довольно улыбалась, в руках клоун держал пустое ведро, причем не самое чистое. Грим потек, холодная сырость тут же проникла за шиворот, с головы до пяток охватил озноб, Инга попыталась отряхнуть с себя воду, потом со злостью заколотила кулаками в стенку вагончика.

– Ты! Да ты! – Она хватала воздух ртом, никак не могла подобрать слова, потом, наконец, выдавила дрожащими губами: – З-з-зачем?

Вагончик дрогнул, поплыл перед глазами, голова закружилась, Инга поняла, что ее выбрасывает из альбома.

– Зачем? – повторила она громче и закашлялась.

– Золотая моя, слушай меня сюда. Повторишь то же самое в настоящей жизни и тогда узнаешь, как сделать открытку, – он подмигнул и щелкнул себя по лицу красным носом на резинке. – И про конфеты не забудь!

Последним, что она успела увидеть, была нарисованная улыбка на небритом лице.

Инга всхлипнула, открыла глаза и очутилась в родной комнате. Из груди вырвался не то хрип, не то хрюканье, она вдохнула, и еще, и еще, и никак не могла надышаться, и сердце стучало в бешеном ритме, и ледяные пальцы отказывались слушаться. Она прокашлялась и ощупала себя с головы до ног – все сухо, к рукам и ногам потихоньку возвращается тепло. Ах он скотина такая! Думал легко отделаться? Инга схватила открытку, принялась снова и снова тереться об нее щекой. Сейчас она вернется и наконец-то все ему выскажет. Откуда он вообще завелся в альбоме родителей? Может, это паразит, вроде таракана? Она прикладывала открытку то так, то эдак, но ничего не выходило. О чем она думала в тот раз? Об отце и подарках на день рождения. Инга глубоко вздохнула, дыхание немного успокоилось. Она зажмурилась и представила свою детскую комнату, и трубу под окном, и как толкаются под потолком шарики, наполненные гелием, и как хочется прыгать от восторга вместе с ними до самого потолка. Снова прижалась к открытке. Вот сейчас голова закружится и… Она просидела так десять минут. Никакого эффекта.

Инга сгребла все открытки в кучу и со злостью пнула напольную вазу с сухой композицией. Твердая, зараза! Стоит тут, место занимает. Уф, ну что же это такое – опять ничего не понятно! Ну почему, почему в тот раз этот фокус сработал, а в этот – нет? Тут одно из двух: или она идиотка, или сумасшедшая. Или и то и другое. А этот клоун – самая настоящая скотина! Повторить в реальности? Торчать на городской улице в золотых колготках и кланяться толпе придурков? А потом это окажется таким же обломом? Нет уж, увольте! Завтра она встретится с Магриным и уговорит его помочь ей, или она не дочь своих родителей.

Инга на всякий случай еще раз тщательно пролистала альбом, попыталась расковырять пилкой каждый лист. Но больше ни один не поддавался. Интересно, есть еще в нем сюрпризы? Взгляд сам собой упал на открытку с каруселью. Инга нахмурилась: что-то не так. Точно, теперь по небу плывет кораблик с парусом, а в море плавает ракета. И как ни крути картонный диск, карусель не желает менять своего положения. К чему бы это?

Она никак не могла согреться. Пошла на кухню, приготовила себе чашку кофе. Паваротти улыбался ей с дверцы холодильника, а в колонках пел его голос:

М-да, ну лицо она мукой, можно считать, намазала, и что дальше? Инга попыталась еще раз прокрутить в голове все с самого начала. Дурацкий клоун, страница с конфетами, золотое платье, дрожащие руки, капризные дети, толпа глазеет, ведро воды на голову – какой во всем этом смысл? Зачем он над ней издевался? И в чем секрет открытки, или альбома? – это ведь не воспоминание, тогда что, чья-то фантазия? В голове не укладывалось, что мама могла придумать небритого вонючего клоуна, который издевается над людьми.

В самом деле, только и остается, что горько смеяться над собой. От размышлений Ингу отвлек телефонный звонок. Она вздрогнула и сняла трубку.

– Инга? Здравствуйте. Вы сегодня утром покупали у меня две открытки. Знаете, завтра днем у меня будет мастер-класс по скрапбукингу, и как раз освободилось одно место. Не хотите поучаствовать?

– Хочу, – неожиданно для себя ответила Инга. – Спасибо, я с удовольствием.

Когда она повесила трубку, в самой глубине груди возникла странная, нежная легкость. Будто дали подышать кислородной подушкой.

* * *

– Они живы? Вы знаете?

Глаза у Магрина были большие и круглые, как у совы, только не желтые, а серые. Когда он разговаривал, то смотрел, не мигая, прямо на собеседника, и от этого сразу становилось не по себе. Инга вообще рядом с ним чувствовала себя не в своей тарелке. Когда в город приезжали итальянские делегации, ей случалось иметь дело с людьми, облеченными властью, – политиками, крупными бизнесменами, городскими начальниками, и она прекрасно знала, как общаться с теми, кто привык распоряжаться, и как поставить себя с ними на равных. Но здесь было что-то совсем другое. Каждую секунду он видел ее насквозь, как рентген, и даже глубже, проникал в ту невидимую сущность, которая не только не доступна никаким рентгенам, но и самой Инге была до конца не понятна.

– Откуда у вас эта открытка? – спросил он первым делом.

– Я сделала ее сама, – не моргнув глазом ответила Инга.

Врать нехорошо, но если очень хочется, то можно. Инга уже и сама почти поверила, что сделала эту роскошную бабочку.

– Откуда у вас эта открытка? – повторил Магрин вопрос, словно не расслышал ответа.

Инга не была готова к такому вопросу и не знала, что ответить. Она молча теребила пластмассовый цветок в стакане и ерзала на стуле, как школьница, не выучившая урок. Два часа назад она летела в магазин как на крыльях, уверенная, что Магрин согласился с ней встретиться. Она почти не удивилась, когда дядя Саша назвал ей время и место встречи – в половине одиннадцатого, в маленьком уютном кафе внизу. Инга не удержалась, чмокнула его, грустного ослика Иа, в колючую щеку и улыбнулась.

К счастью, в понедельник у нее не было групповых занятий, а частные уроки на ближайшую неделю она отменила. В работе преподавателя и переводчика есть свои плюсы, и один из них – свободный график. Утро Инга посвятила наведению марафета. Готовилась, как к первому свиданию с мужчиной своей мечты. Долго выбирала костюм – не фривольный, чтобы подчеркнуть деловой характер встречи, и в то же время не слишком строгий, чтобы выглядеть в нем привлекательно, подбирала туфли и украшения. После магазина дяди Саши она успела забежать в парикмахерскую и сделать укладку. Оглядела себя в зеркале с ног до головы – bellissima! И не скажешь, что уже которую ночь толком не спит.

Она так ждала этой встречи и вот теперь, при первом же его вопросе, готова провалиться сквозь землю! Ведь уверена была, что стоит ей только встретиться с Магриным, и она обязательно узнает все, что только можно. Будет просить, умолять, требовать, угрожать, но добьется своего. И вот теперь сидит перед ним, вся оцепенела и не знает, что и как сказать.

– Она попала ко мне случайно, – выдавила из себя, наконец, Инга.

– Рассказывайте, – он сделал приглашающий жест.

– Про открытку? – не поняла Инга.

– Все с самого начала. Как вы меня нашли, что вы от меня хотите и почему. И про открытку тоже. У вас есть полчаса.

Внимательный, заинтересованный взгляд собеседника заставил ее рассказать больше, чем она собиралась. Напряжение понемногу отпускало. В воздухе витал острый аромат кофе, будоражил, заставлял ее говорить быстро, немного сбивчиво, в несвойственной ей манере. В этот час кафе пустовало, никто им не мешал. И сама обстановка располагала к доверительной беседе – тяжелые шторы и мягкий свет создавали уютный полумрак в любое время дня. Магрин слушал ее по-настоящему, ни на что не отвлекаясь, и рассказывать было легко. Она разговорилась, рассказала про родителей, как они пропали, про их долги, про альбом с волшебной страницей, про тетю Марту, про исчезнувшую Розу. Как пыталась сделать открытку сама, но у нее ничего не получилось. Про Алика, у которого она нашла открытку с бабочкой. И только об открытках с каруселью и шариками почему-то умолчала.

Инга закончила и вопросительно посмотрела на него.

– Чего вы от меня хотите? – спросил он.

И тогда Инга задала вопрос, который мучил ее все это время. Задала, а сама больше всего на свете боялась услышать ответ «нет».

– Они живы? Вы знаете?

– И да и нет, – ответил он сразу, даже не задумался.

Кристофоро Коломбо! Он что, издевается? Инга заерзала на стуле, потерла кончик носа. Она была готова к тому, чтобы подпрыгнуть от радости, и к тому, чтобы с новой силой ощутить пустоту потери, а вместо этого ее с головой накрыло болезненное разочарование.

– Они в больнице? – предположила она. – В коме, без сознания, в реанимации?

– Нет. Мне будет трудно вам объяснить. Скажем так, они там, откуда, скорее всего, никогда не вернутся.

– Но с ними все в порядке? Они не больны?

– Я думаю, они вполне здоровы. И даже неплохо проводят время, насколько это возможно. Но вы их, подчеркиваю, скорее всего, никогда больше не увидите.

– Тогда где же они? Я совсем ничего не понимаю, я так надеялась, что вы мне все объясните.

– Инга, вы когда-нибудь видели себя со стороны? – спокойно, без раздражения и упрека, сказал он. – Вы начали с того, что попытались меня обмануть. И до сих пор пытаетесь. Вы ведь не рассказали мне всего?

– Я расскажу все, если вы мне поможете.

– Ну вот видите, теперь вы уже ставите мне условия. Впрочем, даже если я хотел бы вам помочь, я все равно не смогу.

Кристофоро Коломбо! Ну почему с ним так сложно?! И что делать теперь? Умолять, угрожать, требовать, ползать на коленях? Как найти с ним точку соприкосновения? Инга гордилась тем, что могла разговорить почти любого, к каждому найти ключик, почему же теперь у нее ничего не выходит?

– Но почему? Я готова на все. Я все расскажу, я не буду ставить никаких условий, я могу работать на вас бесплатно, я готова убираться у вас в квартире!

– И все-таки вы опять ставите условия. Я не могу рассказать вам всего хотя бы потому, что вы – не скрапбукер.

Дио мио, и этот туда же!

– А если я им стану?

Магрин закрыл глаза и принялся массировать зрачки пальцами. Инге было немного легче, когда он переставал на нее смотреть. Она ерзала на стуле и лихорадочно думала, как же еще можно на него повлиять, как уговорить его. Машинально потерла кончик уха и повторила его жест – закрыла глаза, потерла зрачки. И тут же вплыла-ворвалась в фоне перед глазами мамина открытка с каруселью.

– Карусель, – сказала она неожиданно для себя.

– Что?

– У меня есть открытка с каруселью. На ней написано: «Все, что с нами происходит, уже когда-то было».

Магрин усмехнулся.

– М-да, Надя меня удивляет уже в который раз.

– Вы знали мою маму?

– Я ее знаю. Пока еще могу сказать именно так, – голос стал жестче. – Знаете что, Инга? Я, пожалуй, дам вам шанс. Ради эксперимента, это будет любопытно. Только имейте в виду: у вас очень мало времени. Я думаю, еще месяц, максимум два, и вернуть их будет уже невозможно.

– Месяц – не так уж и мало, – возразила Инга.

Магрин снова уставился на нее огромными круглыми глазами. У Инги заломило левый висок.

– Я не знаю ни одного человека, который стал был скрапбукером за месяц. И даже за два.

– У меня получится.

Инга попыталась уверенно улыбнуться, но голова разламывалась, голос Магрина казался глухим, как будто она с головой накрылась одеялом.

– Вы так в себе уверены? И с чего вы начнете?

– Я сегодня иду на мастер-класс.

– Да, и там вас научат вырезать и клеить. А все остальное? Вы сможете оживить хотя бы одну открытку?

– Я надеялась, что вы мне поможете, – едва она это сказала, как сразу поняла, что это звучит глупо и беспомощно.

Магрин посмотрел на часы.

– У меня больше нет времени на вас. Я жду вас через неделю.

– Дайте хоть намек. Ради эксперимента.

Он расхохотался, глаза сузились, обнаруживая мелкие морщинки, и он впервые показался Инге симпатичным.

– Ладно. Вам нужен экстрим.

– В каком смысле?

– Вы так глубоко спрятали саму себя, что быстро помочь вам может только одно – вам нужно поставить себя на грань. Рискните, это ваш единственный шанс.

– Чем рискнуть? – не поняла Инга.

– Жизнью, конечно. А у вас что, есть что-то еще?

Инга не нашлась что ответить.

– Мне нужно уехать на несколько дней, – продолжил он. – Принесете через неделю открытку – настоящую, живую, сделанную вами лично, и я расскажу вам, где ваши родители. Даже если не сможете им помочь, то, по крайней мере, заработаете денег, чтобы вернуть долги. Настоящий V. S. скрапбукинг – это очень доходная профессия.

– Эмиль Евгеньевич! – окрикнула она его, когда он уже двинулся к выходу. – А как я вас найду?

Он вынул из портфеля черный конверт и отдал ей со словами:

– Не сумеете ей воспользоваться – ваша проблема.

Инга открыла квадратный конверт, из него выпала открытка, совершенно черная. Облака из пестрых перьев, короткая надпись: «Эмиль Магрин». Час от часу не легче! То экстрим, то вот теперь еще голову ломать над визиткой. Она посмотрела на часы: еще успеет на мастер-класс. По крайней мере ее открытки не будут выглядеть позорными.

Три часа пролетели как десять минут. Инга получила кое-какое представление о скрапбукинге и смастерила простенькую, но вполне симпатичную открытку. Может быть, получится ее «оживить»? Хотя бы чтобы не тратить время на новую. Домой она вернулась утомленная, но благодарная автору мастер-класса. А там ее поджидал сюрприз.

Рыже-усатый Таракан, который как-то отошел на второй план со всеми этими открыточными чудесами, сидел на скамейке возле ее дома. И что самое подозрительное, он сидел там с огромным чемоданом.

– А, Инга Иннокентьевна! Рад вас видеть.

– Уж я как рада, – пробормотала Инга. – Давайте-ка по-быстрому, что вы там хотели, а то я тороплюсь.

– Да я всего лишь хотел сказать, что мне негде жить.

– Поздравляю вас!

– Да я серьезно! В моей квартире, видите ли, ремонт, кругом пыль и грязь, сантехника отключена, и жилище, так сказать, совершенно перестало быть совместимым с жизнью. И тут я подумал – если квартира ваших родителей уже почти что моя, может быть, я поживу там некоторое время?

Если бы у Инги был с собой пистолет, бейсбольная бита или, на худой конец, сковородка, она бы его точно убила, даже раньше, чем успела бы об этом подумать. Она мысли не могла допустить, что этот мерзкий тип со своими усищами и ужасным запахом одеколона будет спать в той же постели, где когда-то спали ее родители, ходить в ту же ванную, да в конце концов, смотреть на ту же трубу за окном! Он будет брать их вещи, рыться в них, а там… стоп! Там, вполне возможно, можно найти еще что-то интересное. Что-то волшебно-ОТКРЫТОЧНОЕ. Тогда, в их первый разговор, он спрашивал ее об услугах, и она не поняла, в чем дело, может быть, он имел в виду услуги скрапбукера?

– А я собрал все необходимые документы. До единой бумажечки! У меня теперь для вас иск имеется, а вы ведь не хотите, чтобы на имущество наложили арест, как только вы вступите в права наследства? Могу устроить, – он улыбнулся.

Инге захотелось размазать улыбку по его физиономии так, чтобы он на год забыл, как вообще улыбаются. О, теперь она понимала, почему в мужских спорах дело иногда заканчивается дракой. Вот прихлопнуть бы его мухобойкой, как настоящего таракана! Что же теперь делать? С одной стороны, нельзя, чтобы он нашел в квартире родителей что-то важное, скрапбукерское. С другой стороны, если за ним понаблюдать, можно выяснить что-нибудь интересное. К тому же пользование одной кухней и ванной способствует откровенности.

– Знаете что, Артур Германович? Я тоже собиралась сделать у себя дома небольшой ремонт. Вы же не будете возражать, если я тоже перееду в квартиру родителей? Она ведь все-таки пока моя?

В глубине души Инга, конечно, надеялась, что в таком случае он передумает. Увы, она ошиблась.

– Отчего же! Я буду только рад компании, – ответил Таракан и снова улыбнулся.

– Завтра, – строго сказала Инга. – Завтра приходите, так и быть.

– А… – начал было он.

– Одну ночь можно переночевать в гостинице, – ответила Инга и строго посмотрела на него.

– Хорошо, – сдался тот. – Завтра вечером я буду у вас.

Остаток дня Инга была так занята, что у нее совершенно не нашлось времени поразмышлять над словами Магрина. Она спешно наняла «мужа на час» и в двух комнатах – кабинете отца и спальне родителей – врезала надежные, дорогие замки. Она убрала из кухни и гостиной все, что было написано или нарисовано на бумаге, – книгу рецептов, телепрограмму полугодовой давности, рамки с фотографиями, все документы, книги и даже картину со стены сняла. Прошлась еще раз по кухне и гостиной. Все, или что-то забыла? При мысли, что в родных стенах появится не просто неприятный человек – настоящий паразит, – становилось тяжело дышать. Взгляд упал на фартук в рыжих пятнах, Инге захотелось обнять его и прижать к лицу, как в детстве, когда она забывала любые неприятности, уткнувшись в него. И тут ее толкнул под дых смутный, дикий, неуправляемый инстинкт. Инга принялась убирать и прятать в мешки и коробки вещи, все до единой, которые ощущала родными, папиными и мамиными: любимую кружку мамы для муки, отцовский свитер в заплатках, прочитанные полгода назад газеты, кружевные салфетки, свою детскую ложку, фартуки, вышитые мамой прихватки, фигурки и статуэтки – подарки родных, стоптанные тапочки, зубные щетки, полотенца, мамину коллекцию чайных ложечек, отцовскую бритву. Жалко, что нельзя спрятать трубу за окном. И только когда Инга ощутила все незакрытые комнаты пустыми, чужими и холодными, как в гостинице, она вздохнула с облегчением. Оттащила все коробки на крытую лоджию в спальне, закрыла оба замка и вернулась к себе домой.

Пока Инга собирала вещи, свои и для Павлуши, ее грызли поочередно то грусть и тоска, то ярость и гнев, то любопытство и нетерпение. Что этот Таракан будет искать? Можно ли будет что-то выяснить, если понаблюдать за ним? Ведь не сдалась же ему эта квартира с видом на трубу, в самом деле. Может, как-то спровоцировать его на более откровенный разговор?

А послушать Магрина, так теперь еще и жизнью, оказывается, надо рискнуть. Нет, если и впрямь надо, ради родителей, ради того, чтобы выгнать Таракана, то она рискнет. Но, дио мио, как это сделать? Перебежать дорогу перед быстро едущей машиной? Зайти в клетку к тигру? Прочесть тридцать томов Достоевского? Выпить яду? Прыгнуть с парашютом? Наверное, за неделю подготовки к прыжкам не допустят, да и погода сейчас неподходящая – мрачная осень, дождливая и ветреная. И чем ей это поможет?

У нее есть одна драгоценная неделя, чтобы сделать настоящую, живую открытку. Этот рыжий и усатый все время будет рядом, торчать над душой, и одного его оставить никак нельзя. Все равно что своими руками запустить мышь в холодильник. Делать открытку в его присутствии тоже нельзя. Это Инга не столько понимала логически, сколько ощущала на инстинктивном уровне, как кошка чувствует, в какую сторону лучше бежать, чтобы не встретить собаку.

Ночью она снова плохо спала, ворочалась с боку на бок, а утром с тяжелым сердцем оглядела квартиру, вызвала такси и перебралась на квартиру к родителям.

Решение проблемы пришло неожиданно, но вместо удовлетворения Инга пришла в ужас. На следующий день, когда она уже распаковывала вещи в спальне родителей, а Павлик чистил перышки, послышался странный звук. Вроде бы кто-то пытается открыть дверь с той стороны? Разве у Артура Германовича уже есть свой ключ? Наконец, раздался звонок – нетерпеливо захихикал чертик. Инга распахнула дверь, готовая возмутиться, и обомлела. На пороге стояла тетя Марта, рядом с ней – огромный обшарпанный чемодан, а в руках она держала две корзинки с котами. Еще две морды с любопытством выглядывали из-за отворота старомодного пальто.

– Хо! Деточка моя! Не ожидала тебя здесь увидеть, – хохотнула тетя Марта. – Я тут подумала, если квартира все равно пустует, я же могу пожить здесь пару недель? Соседи сверху затеяли ремонт, совсем никакой жизни, и котики пугаются. Правда, Аллочка Борисовна?

Она наклонилась и чмокнула в лоб рыжую морду. Через пару минут дом наполнился мяуканьем, шуршанием и громогласными восклицаниями.

– Деточка, что ты сделала с квартирой? Где все вещи? Почему в спальне такой жуткий замок?

– Дурррра! – раздался из спальни возмущенный вопль.

– Кто это у тебя там? Фу, какой голос противный, – скривилась тетя Марта.

– Тетя Марта, я как раз решила сдать одну комнату. Мне очень нужны деньги. И потом, у меня дома тоже ремонт, вот ведь совпадение, так что я живу в спальне. Вам могу предложить только кабинет отца, но вряд ли он приспособлен для жизни.

– Ничего, я размещусь. Мне, старухе, много места не надо. А кто это там орет таким мерзким голосом? Неужели твой постоялец?

– Это мой попугай. Тетя, умоляю, не пускайте в спальню ваших котов!

Вечером тихая, уютная родительская квартира превратилась в настоящий сумасшедший дом. Гостиная наполнилась отвратительным запахом одеколона. Тараканище насвистывал себе под нос и раскладывал по опустевшим книжным полкам носки и белье. На кухне в ряд выстроились баночки с какими-то биодобавками. Из кабинета отца старый магнитофон хрипло пел: «Конфетки-бараночки, словно лебеди-саночки…» Инга пошла на кухню и наткнулась на Артура Германовича с пачкой одноразовых шприцев в руке.

– Надеюсь, вы не наркоман? – сказала она. – Впрочем, надеюсь, что вы наркоман. Я вас тогда в милицию сдам.

– Что вы! Просто витамины. Возраст уже, надо заботиться о себе.

Павлик все никак не мог успокоиться, время от времени вскидывал желтую голову и кричал: «Дуррра!» Где-то мяукали, противно и заунывно, как будто плачет капризный ребенок. Страшно представить, во что превратят квартиру эти мерзкие вонючие коты. Инга пыталась смотреть телевизор, который перетащила в спальню. У нее раскалывалась голова. Невыносимо хотелось сбежать, вернуться в свою спокойную, безмятежно-уютную квартирку, где нет никого постороннего. Если здесь теперь живет тетя Марта, возможно, Таракан не будет тут по углам рыскать? Может, плюнуть, и оставить их тут жить вдвоем? Интересно, старая грымза явилась случайно или что-то учуяла? Кристофоро Коломбо! Открытка с Розой! Тетка ведь – тоже V. S. скрапбукер! Хотя, глядя на нее, трудно в это поверить, она наверняка знает, как делают живые открытки. Как же Инга сразу не подумала!

Она приоткрыла дверь и высунулась в коридор. В гостиной было темно и пусто, с кухни слышались бодрые голоса, тянуло дымом. Она осторожно заглянула в приоткрытую дверь и открыла рот от изумления. Тетка сидела за столом в знакомом цветастом балахоне с Аллой Борисовной на руках и курила тонкую дамскую сигаретку. Напротив расположился Таракан, в махровом халате и с трубкой во рту. Инга поморщилась: что может быть отвратительнее мужика в халате, да еще когда виднеется тощая грудь в рыжих кудряшках? На столе стояли початая бутылка водки, круглая баночка с кусочками селедки и дымились несколько картофелин в мундире. Дио мио, они прокурят всю мамину кухню! А это пятно от селедочного масла, интересно, оно отмоется? Инга еще не успела закрыть рот, как тетя Марта и Таракан подняли рюмки, и тетка торжественно произнесла:

– На брудершафт!

Они скрестили руки и выпили в полуобнимку.

– Деточка моя, что ты там прячешься? Иди, выпей водочки со старой теткой.

– Спасибо, что-то не хочется.

Инга прошмыгнула к холодильнику, достала упаковку кефира, стакан и поспешила обратно. Отнесла все в спальню, поставила на подоконник и долго смотрела за окно. Там, в тусклом свете фонаря, виднелся гладкий черный силуэт трубы. Никогда бы не подумала, что увидит на родной кухне убийственный коктейль – тетя Марта пьет водку с самым отвратительным типом на свете. Долго, интересно, придется все это терпеть?

– Интересно, это уже экстрим? – спросила Инга шепотом у трубы. – Я уже рискую жизнью?

Труба не ответила. С кухни раздался нестройный, но оглушительный дуэт: «Гимназистки румяные, от мороза чуть пьяные, грациозно сбивают рыхлый снег с каблучка!»

* * *

«Альбом. Он сейчас нужен тебе как воздух» – крутилось в голове у Софьи, но она не торопилась браться за альбом, просто сидела и смотрела в окно своей мансарды. Там, за окном, огромное оранжевое солнце – королева неба – куталось в мантию из пушистых облаков и окрашивало город внизу в мягкие теплые цвета.

После ночи с Магриным мир вокруг Софьи стал больше, словно раздвинулись невидимые стены, и, что самое удивительное, в этом огромном мире было непривычно легко и приятно жить. И тем сильнее становился страх внутри. Уж очень хрупким было это состояние, как весенняя сосулька, дыхни на него – упадет и разобьется вдребезги. Вот если бы запомнить его, запечатлеть, как свадьбу в фотокарточках, чтобы можно было вернуться и ощутить все снова – и послевкусие секса, и страсть моря, сливающегося с желтым небом, и ту волшебную волну, что поднимает высоко в небо.

Она почувствовала, как затягивает, кружит голову визитка Магрина, и поспешно спрятала ее. Страшно. Ночной образ, мимолетная фантазия, безумное воссоединение двух стихий – а вдруг все это рассыплется в прах, если она столкнется с ним снова, днем? Если бы только узнать, как расправиться со своим страхом. Где найти ту лесенку, по которой можно подняться, посмотреть на свой страх сверху и посмеяться над ним. Чтобы хрупкая, хрустальная радость, которая хранится сейчас где-то в глубине груди, поселилась прочно и надолго, так, чтобы даже в полном мраке и глухой загробной тишине слышать ее заливистые, смеющиеся колокольчики.

Иногда думаешь – лучше бы и радости не знать, только бы не бояться. Можно сейчас постараться забыть все, как прекрасный, несбыточный сон. Забыть и не вспоминать больше никогда, смириться с обыденной жизнью, больше не сделать ни одной открытки, ходить в офис, делать карьеру, выполнять план. Родители будут рады, а главное, это будет жизнь, которую не страшно потерять.

А можно пойти к дяде Саше и купить у него чудесные бумажные цветы и полные веселья ленточки. И, может быть, погладить еще раз пушистое перьевое облако на поле из черного бархата. Жить на грани, там, где пронзительный страх соседствует с небесной радостью. Увидеть фотографию, всю, целиком. Вспомнить, где и когда ее сделали. Снимок лежал перед ней на столе, на нем снова были видны три фигурки. Улыбались ей клоун и маленькая девочка, а рядом стояла женщина, в блузке и юбке, но лицо ее скрывала бурая мгла. В руках она держала ножницы, те самые, тяжелые, старинные, с бронзовыми ручками.

«Альбом. Он сейчас нужен тебе как воздух» – снова всплыли в голове слова Магрина. А что, если… Софья улыбнулась, ей пришла в голову идея. Люди обычно складывают в альбомы фотографии на память, а Софья будет складывать в него больше, чем просто картинки, – себя целиком. Она запишет, зарисует, вложит в него всю симфонию чувств и ощущений, чтобы однажды вернуться к ним снова.

Картона подходящего формата у нее не было, и она решила взять конверт от пластинки, он как раз подходил по размеру. Долго перебирала свою коллекцию, пока не нашла подходящую пластинку с веселой надписью: «The merry-go-round». Она не знала исполнителя и никогда не слышала этой музыки. Но конверт был подходящий – плотный, почти белый, только нарисована простыми черными и красными линиями карусель, а вместо лошадок и осликов – черно-белые кадры с танцующим негром. Софья аккуратно заклеила картинку плотной белой бумагой, и получился чистый лист картона.

Первым на новом листе родилось голубое море из нежнейшей бархатной бумаги. Софья не помнила, откуда у нее появилась эта пачка бархата, но берегла ее для особого случая, именно для такого. Она закрыла глаза, представила лазурные волны, взяла карандаш и сделала над морем набросок. Вскоре на листе картона выросли белоснежные колонны, поддерживающие легкую крышу-навес, а между ними – такие же белые скамейки. Теперь чайки, тоже белые и непременно толстые. Ее море не будет безмолвным, оно наполнится шумом волн, криками птиц, в нем будет плескаться рыба. За работой время бежало незаметно. Вот уже втекли в окно сумерки, пришлось включить свет. Софья подняла лист, вгляделась в него. Осталось самое сложное – небо. Бескрайнее желтое небо, затянутое тучами. И, может быть, один крохотный лучик, едва уловимый, если хорошенько приглядеться. Каким оно должно быть, это небо? Вырезать его из бумаги или бархата или нарисовать? Она порылась в ящике, нашла коробочку старых засохших акварельных красок. Софья налила из лейки воды в пустой пластиковый стаканчик, макнула кисточку. Интересно, бумага не отклеится от картона, не сморщится от влажных красок? Но не успела она прикоснуться кисточкой к листу, как у нее мучительно закружилась голова, и перед глазами все поплыло. «Наверное, не выспалась и перенервничала», – успела подумать Софья и провалилась в глухую черноту.

Ее разбудил соленый ветер. Софья облизнулась и глубоко вдохнула. Пахло морем, слышались крики чаек. Она открыла глаза и обнаружила, что сидит на белой скамейке между колонн, а прямо перед ней раскинулся в обе стороны вдоль широкой набережной галечный пляж, и упитанные чайки вальяжно расхаживают по нему взад-вперед, точно солидная публика. Солнце проглядывало сквозь желтые тучи, соленые брызги временами долетали до лица, скамейка была влажной и шероховатой. Откуда-то раздавалась странная, смутно знакомая музыка. Словно мелодия шарманки – то ли аккомпанемент к детскому кукольному представлению, то ли забава для гуляющих. И все это отпечатывалось в сознании так ярко и четко, как будто кто-то выкрутил на максимум в голове у Софьи ручку с подписью «Контраст». И накрыло вдруг странное ощущение: это дежавю, это уже было, она уже сидела однажды на этой скамейке много лет назад, и смотрела на птиц, и слушала плеск волн. Так вот как работает альбом! Даже лучше, чем она могла себе представить. Софья улыбнулась и откинула голову. Нырнуть бы сейчас прямо в облака, интересно, здесь, как во сне, можно все?

– Можно присесть?

Софья неохотно опустила голову и нахмурилась. К ней подошла интеллигентного вида пара средних лет, ближе к пятидесяти. Худой мужчина в очках и уютном свитере сразу напомнил ей дядю Сашу, а женщина была из тех, которых можно определить одной фразой: «Следят за собой». Фигура чуть оплыла в силу возраста, но все еще сохраняла привлекательную форму, а маленькие улыбчивые морщинки вокруг глаз только добавляли зрелой привлекательности. За женщиной тянулся шлейфом аромат легких духов, а вокруг шеи у нее был очень аккуратно повязан цветастый платочек. Софья поначалу никак не могла оторвать глаз от ее рук – от них исходил мягкий свет, как от солнца на закате или ночника. От мужчины заметно пахло табаком.

– Меня зовут Надежда Петровна, – представилась женщина. – А это мой муж, Иннокентий Семенович.

– Бонжур, – улыбнулся мужчина.

Не дождавшись от Софьи ответа, они уселись рядом, мужчина – слева, а женщина – справа. Ей сразу стало неуютно. Кто они такие, а главное, кто их сюда звал, в ее личное пространство?

– Ты – Софья, – мягко улыбнулась Надежда Петровна. – И ты наверняка хочешь знать, куда ты попала?

– Я прекрасно знаю, куда я попала. – Она повернулась к женщине: – Это моя страница в альбоме. Мне бы очень хотелось узнать, как вы сюда попали и почему?

– Мы – хранители твоего альбома.

– Кто? – удивилась Софья.

– Хранители. У каждого V. S. скрапбукера есть свой альбом, а у каждого альбома – хранитель. Ну вроде как в сказках, где в каждом доме живет домовой. Мы тебе расскажем, по каким правилам делаются открытки, научим разным хитростям и тонкостям, дадим совет, если понадобится.

– Если не понадобится, тоже дадим, – вставил Иннокентий Семенович.

Надежда Петровна посмотрела на него укоризненно и добавила:

– Чем сможем, тем поможем.

Ах вот что имел в виду дядя Саша, когда говорил, что альбом – это азбука! Да что же это такое, кругом воспитатели да учителя, даже внутри собственной картонной страницы! Хранители-охранители нашлись! И еще «тыкают» сразу. Тьфу на них! Софья сложила руки на груди, нахмурилась и уставилась себе под ноги.

– Извини, хранители всегда называют своего подопечного на «ты», – сказал мужчина, будто прочел ее мысли, и поправил очки. – И даже если мы тебе не понравимся, ничего не поделаешь. Такой вот скрапбукерский подарок, вроде любимой тещи к свадьбе. Можешь спросить у нас что-нибудь, если хочешь.

Про себя Софья подумала: «Интересно, как от вас избавиться?» А вслух спросила:

– Вы назвали меня V. S. скрапбукером, значит, так это называется?

– Если быть точнее, то мы – те, кто делает особенные открытки, называем себя V. S. скрапбукерами – то есть «very special», очень особенными. Есть и те, кто делает своими руками самые обычные открытки, они тоже – скрапбукеры, – отозвалась женщина.

– Наверное, тот, кто придумал это название, очень любил коньяк, – добавил Иннокетний Семенович.

– И много нас таких, особенных? – спросила Софья.

– Не очень. В нашем городе, может быть, человек двадцать.

Софья вздохнула. Чайки одна за другой взмывали в небо, солнце спряталось за тучи.

– Было бы любопытно посмотреть на их открытки.

– Посмотришь когда-нибудь.

– А Магрин? Вы его знаете?

Надежда Петровна нахмурилась, морщинки вокруг глаз погрустнели. Она взяла Софью за руку, так, что мягкий свет теперь окутывал обе руки, и тихо сказала:

– Он куратор. Но тебе с ним лучше не встречаться.

– Почему?

– Я не могу сказать. Он… не такой, каким кажется на первый взгляд.

Софья вскочила и повернулась к ним лицом. Ну, все! С нее хватит! Ветер играл волосами, она откинула прядь со лба.

– Я больше не сделаю для этого альбома ни одной страницы. Я хочу сделать открытку или что-нибудь такое, где никого не будет, кроме меня. Почему мне все говорят, что я должна делать, как ребенку? Сначала дядя Саша, теперь вы.

Надежда Петровна посмотрела на Софью как на первоклассника, который не хочет идти в школу. Потом улыбнулась и сказала:

– Понимаю тебя. Я была такой же.

Софья отвернулась и уставилась на море. Волны стали сильнее, перебирали гальку с тихим шорохом, пенились, выбрасывали на берег мелкий мусор.

– Скрапбукер всю жизнь живет, как по канату ходит. На этот раз тебя вытащили, в следующий раз – кто знает? – сказала Надежда Петровна.

Софья боролась с любопытством. Хотелось задать тысячу вопросов, но ее злило, что здесь, в ее альбоме, расхаживают чужие люди, которых никто не звал, да еще и указывают ей, что делать. Ладно, она разберется и без них. В конце концов, у нее есть визитка Магрина, раз он главный, все вопросы можно и ему задать. Есть еще чудак в очках, дядя Саша. А про альбом лучше забыть. Софья огляделась. Как, интересно, отсюда выбраться? Она изо всех сил зажмурилась и представила свою мансарду. Открыла глаза – все то же море играет волнами, по коже бежит озноб от холодного ветра.

– Извини, – смущенно улыбнулся Иннокентий Петрович. – Ты не сможешь вернуться из альбома, пока мы тебе не разрешим. Мы же все-таки хранители, а не дед Пыхто какой-нибудь.

Софья топнула ногой, пнула булыжник, прислушалась к затихающей боли в ноге, но легче ей не стало, более того, теперь она была возмущена просто до глубины души.

– Я расскажу тебе одну историю, – сказала женщина. – Потом сможешь уйти, если захочешь.

Она рассказывала не спеша, с интонацией и выражением, как будто читала книжку ребенку перед сном. И, как в детстве, Софья не столько слышала текст, сколько видела перед собой картинку.

– Много лет назад одна молодая женщина ходила по улицам с пакетом в руках. В пакете лежал подарок, очень дорогая, ценная вещь. Женщина не знала, кому она его хочет подарить, только была уверена, что это должна быть маленькая девочка, очень умненькая и наблюдательная. Она уже несколько дней бродила вот так по улицам и паркам, заглядывала в магазины игрушек, даже один раз посмотрела представление в кукольном театре, только все девочки ей не нравились. Одни слишком капризничали – тянули маму за рукав и кричали: «Хочу!» – другие, в пышных платьицах и с огромными бантами, только и делали, что любовались собой, третьи были просто глупенькие, это сразу видно по глазам, четвертые чуть что были готовы удариться в слезы. Иногда женщине казалось, что она никогда не найдет достойную девочку, чтобы вручить свой подарок. Она уже почти готова была его выбросить, потому что ей обязательно нужно было от него избавиться. Но она не хотела, чтобы эта вещь попала в неподходящие руки, и продолжала искать. Однажды женщина случайно попала на выставку картин, серьезных картин, для взрослых. С собой у нее был все тот же пакет, с которым она не расставалась ни на минуту. Возле одной картины она увидела девочку с мамой – очень стильной и красивой, модно одетой женщиной. Девочка была маленькая и худенькая, по бледным щекам рассыпались веснушки, как будто крохотные золотистые конфетти кто-то разбросал. Она смотрела огромными, прозрачными глазами на картину и не шевелилась. Мама теребила ее за плечо, потом тянула за руку, но девочка не двигалась с места. Потом мать решила оставить ее в покое и ушла смотреть другие картины. Тогда женщина достала из пакета свой подарок и вручила девочке. И еще она дала девочке открытку и попросила отдать ее маме, если та спросит, откуда взялся подарок. Девочка развернула упаковочную бумагу. Внутри были ножницы. Тяжелые, красивые ножницы с бронзовыми ручками, украшенными крохотными бабочками. Женщина просила очень беречь эти ножницы и никогда никому не давать.

Над морем сгущались тучи. Софья стояла, оглушенная, ее била мелкая дрожь. Она нырнула из альбома в еще более глубокие слои, в далекие, сокровенные детские воспоминания, куда еще ни разу ей не удавалось проникнуть сознательно, но теперь в памяти как будто с грохотом разлетелся на мелкие кусочки высоченный бетонный забор.

– Та картина, – прошептала она, потом продолжила громче: – Та картина была очень странная. Мама говорила, что там нарисована хижина на берегу реки, а я смотрела и видела совсем другое. Поэтому мама так хотела меня оттуда увести.

– На той картине было небо, желто-серые тучи и море в белых барашках волн.

– Откуда вы знаете? – вырвалось у Софьи.

– Ты все еще хочешь уйти?

Софья молча села на скамейку. Шарманка заиграла громче, ближе, острый ветер кусал за щеки. Она вдохнула легкий аромат духов Надежды Петровны, и снова закружилась голова. Обнять бы эту женщину сейчас, прижаться, как давно она не обнимала даже собственную мать. Снова произошло внезапное превращение, как тогда, с Достоевским. Только в тот раз изменился он, а сейчас перевернулось что-то в самой Софье, сломался забор, хлынули воспоминания, и она увидела свою собеседницу совсем другими глазами. Родная нота, та самая, которую она безуспешно пыталась отыскать то в офисе, то в торговом центре, была сейчас здесь, рядом, звучала в Надежде Петровне в полную силу, эхом отдавалась в самой глубине сердца, так, что слезы наворачивались на глаза.

– Кто вы? Почему вы подарили мне ножницы тогда, много лет назад?

– Я – тоже скрапбукер. Мне показалось, что это дело для тебя, ты справишься. И сейчас я думаю, что не ошиблась в тебе. Правда, мне бы хотелось встретиться с тобой совсем в других обстоятельствах, но я все равно очень рада тебя видеть.

– Я тоже, – вставил Иннокентий Семенович. – Рад тебе, как Дед Мороз детишкам.

– Фотография… Это вы на фотографии? Там, где клоун? Да, это вы. Теперь я вспомнила. Мы катались на волшебных качелях-лодочках, все вместе, втроем. Где они, эти качели? Кто он, тот человек в шляпе? Можно теперь найти то место?

– Клоун… он был хранителем моего альбома. Того места нет в реальности. Это было в моем альбоме, я пригласила тебя в гости. Это он придумал сумасшедшие качели, а у меня на них всегда голова кружилась.

– Зачем вы подарили мне эту фотографию?

– Это не совсем фотография, это тоже скрап-открытка. Она должна была проявиться, когда ты станешь скрапбукером. Чтобы ты вспомнила, откуда у тебя ножницы.

– И когда же она проявится полностью?

– Я думаю, уже проявилась. С того момента, как ты сделала эту первую страницу для альбома. Софья, у нас не так много времени. Здесь, в альбоме, тебе нельзя быть долго. Ты и так все время ходишь по краю.

– Что это значит? Почему мне все время все говорят об этом мифическом «крае»? Что плохого может сделать открытка?

– «Дворец связи», например, – сказал Иннокентий Семенович.

– Откуда вы знаете? – вскинулась Софья.

– Мы же твои хранители, – пожал он плечами. – Мы знаем про тебя и твои открытки все.

– Видишь ли, Софья, – продолжила Надежда Петровна. – Я даже не буду объяснять тебе, как плохо, что пострадали люди. Думаю, ты понимаешь это и сама. Дело в том, что если ты делаешь скрап-открытки, общаешься с Меркабуром, ты должна соблюдать определенные правила. Два первых предупреждения Кодекса: «Не навреди намеренно» и «Не увлекайся». Я уверена, что ты не хотела никому зла сознательно, но, может быть, когда ты делала этот свой плакат, ты что-то испытывала… раздражение, неприятие. Ты ведь почувствовала, как откликнулся Меркабур? Каким он стал сразу после? И потом, ты вовлекла столько людей, такому неопытному скрапбукеру, как ты, нельзя так поступать. Это просто чудо, что ты до сих пор… – Она замолчала.

– До сих пор что?

– Скрапбукер всегда балансирует на грани между двумя мирами. Между привычным, реальным миром и миром, который он творит сам. Точнее, между миром, который создают все скрапбукеры, потому что все открытки и все альбомы связаны между собой общей силой, общим потоком. Мы называем его «Меркабур». Представь, что ты идешь по канату. С одной стороны у тебя реальный мир – город, улицы, кленовые листья под ногами, твоя мансарда, родители, любимые конфеты, теплый плед, дождь за окном. А с другой – Меркабур, мир волшебного потока, страницы альбома, вроде той, в которой ты находишься сейчас, мир, который ты творишь сама. Ты можешь слегка наклониться в одну сторону, потом вернуться и наклониться в другую. А можешь однажды упасть. Если ты упадешь в реальный мир, то больше никогда не сможешь соприкоснуться с Меркабуром и сделать волшебную открытку.

– Я не понимаю, – замотала головой Софья. – Как это – упасть в реальный мир?

– Это довольно сложно объяснить, проще почувствовать, но я попробую. Скрапбукер – это человек, определенным образом сонастроенный с Меркабуром, – терпеливо пояснила Надежда Петровна. – Представь, что ты можешь слышать частоты выше, чем обычные люди, или видеть в другом диапазоне света, если захочешь. Нечто похожее позволяет тебе общаться с Меркабуром. Если он станет тебе неинтересен, если ты больше не захочешь иметь с ним ничего общего, эта сонастройка исчезнет. Меркабур – тонкий мир… потерять связь с ним легко, обрести вновь – очень трудно, почти невозможно. Есть и противоположная опасность. Ты можешь упасть сюда, в Меркабур, и никогда больше не вернуться в реальность.

– Я не верю. Не может такого быть! А что же будет с моим телом там, в реальности?

– Оно исчезнет. Меркабур умеет перемещать людей в свой мир, только дай ему волю.

– А сейчас…

– Сейчас, если кто-то войдет в твою комнату, он увидит, что ты застыла на месте, уткнувшись в альбом.

– Но при чем тут «Дворец связи»?

– Там было много людей. Ты повесила плакат, он вызвал столько эмоций. Каждый, кто прочел его, оказался на мгновение связан с Меркабуром, и ты – в самом центре толпы. Это как водопад, настоящая Ниагара. Поток был очень мощный, если бы не Саша, тебя бы утащило прямо из торгового центра.

– Значит, самое главное, не показывать мои открытки нескольким людям сразу?

– Если бы все было так просто… – вздохнула Надежда Петровна. – Балансировать на грани так же трудно, как ходить по настоящему канату. Во-первых, нужно знать Кодекс…

– Что за Кодекс, о котором мне все твердят? – перебила ее Софья.

– Я покажу тебе его в следующий раз. Запомни самое главное – «Не навреди намеренно» и «Не увлекайся». «Не увлекайся», в том числе, означает, что нельзя быть в Меркабуре слишком долго, особенно начинающим. Иначе можно никогда не вернуться.

– А во-вторых? Кроме Кодекса?

– А во-вторых, чтобы держать равновесие, надо учиться на практике, это почти как учиться плавать, но нужен «тренер», и поэтому у каждого скрапбукера есть альбом, а в альбоме – хранители. Софья, у нас совсем мало времени осталось.

Софья поежилась. Ветер крепчал, волны с шипением набегали на берег. Она и не заметила, как исчезли чайки, как притихла шарманка, которую теперь с трудом можно было расслышать.

– А что еще он умеет, этот Меркабур? Значит, открытки могут не только вскрывать чужие чувства?

Оба ее собеседника рассмеялись, потом Надежда Петровна сказала:

– Они могут все. Все, с чем ты можешь справиться сама. У нас еще есть пара минут, – она кричала, ветер заглушал слова. – Спроси, что бы ты хотела узнать больше всего?

– Когда я увижу вас снова?

– В одну и ту же страничку нельзя вернуться. Если позволит Меркабур, то послезавтра можешь попробовать сделать еще одну, новую.

– Он может не позволить?

– Ты еще совсем неопытная, у тебя может не получиться. Спроси не об этом, спроси о важном.

– А по-настоящему? Мы можем встретиться там, в реальном мире?

Надежда Петровна нахмурилась, Софье показалось, что она разглядела на ее щеке слезу, а может быть, это была просто капля дождя.

– Девочка моя, милая. Нас нет там, в реале. Мы только здесь, и только Меркабур знает, когда мы снова увидимся. У тебя пошла последняя минута.

Море разбушевалось, обдавало мелкой соленой пылью, в гроздьях тяжелых туч мелькали ослепительные росчерки молний. Что спросить? Миллион вопросов роился в голове, один сплошной клубок разноцветных ниток, за какую из них потянуть, какой найти ответ?

Иннокентий Семенович склонился к Надежде Петровне, спросил что-то. Она замотала в ответ головой и выкрикнула:

– Нельзя! Не получится!

Софья уловила их разговор лишь краем сознания, мучительно перебирая вопросы. Почему надо опасаться Магрина? Почему Надежда Петровна тогда, много лет назад, хотела избавиться от ножниц? Почему именно она оказалась в ее альбоме? Как сделать так, чтобы открытки всегда работали именно так, как она задумала? Как научиться управлять этим Меркабуром? Один вопрос перетекал в другой с сумасшедшей скоростью, но Софья чувствовала – это все не то, не это ее мучает. Если бы только можно было сейчас переменить всю свою жизнь! Заполнить ее любимым делом, посвятить ему всю себя. Теперь-то она понимала, почему ее с детства тянуло к ножницам и бумаге. Она скрапбукер!

– Открытками можно заработать на жизнь? – спросила она.

– Можно, и на весьма достойную жизнь, – ответила Надежда Петровна. – Но тут есть много нюансов, это долгий разговор.

Значит, на это можно жить! Значит, это профессия! Даже представить себе невозможно, как это будет здорово – настоящая любимая работа и никаких скучных офисов. Можно будет снять квартиру, переехать, устроить мастерскую и каждый новый день встречать только с радостью. Но никаких переворотов в ее жизни быть не может, пока ее постоянно контролирует отец. Открытки на самом деле могут все?

– Я могу сделать такую открытку, чтобы отец перестал вмешиваться в мою жизнь?

– Нет.

– Но почему? – Софья сжала кулаки так, что ногти впились в кожу. – Вы же сами сказали: открытки могут все!

– Слишком рискованно! Кодекс скрапбукера предупреждает! Результат непредсказуем! Может стать только хуже! – отрывисто произносила Надежда Петровна, перекрикивая ветер.

– Но почему? – удивилась Софья.

Надежда Петровна притянула ее к себе и громко сказала в самое ухо:

– Нельзя делать открытки для близких тебе людей. Ими нельзя управлять вот так, понимаешь?

Ветер на мгновение замер, волны притихли. В самой глубине туч росло напряжение, готовое вот-вот прорваться. Чем темнее становилось, тем ярче светились ладони Надежды Петровны, даже смотреть на них было больно.

– Но он… – Софья никак не могла подобрать нужные слова. – Я не хочу, чтобы он был мне близким! Я не выбирала его!

– Неважно. Он твой отец.

Нет, это ужасно обидно, это просто невозможно, не может такого быть! Для чего нужен этот волшебный поток, если он не может помочь ей решить самый больной вопрос ее жизни?! Видимо, на ее лице можно было прочесть ее мысли, потому что Надежда Петровна тяжело вздохнула и сказала:

– Эту проблему можно решить по-другому.

– Как?

– Ты можешь заказать такую открытку у другого скрапбукера.

Над морем, у самого горизонта закрутился маленький смерч, помчался к берегу.

– Только есть одно «но»!

– Что? – Софья пыталась перекричать ветер.

– Есть одно «но»! Вряд ли кто-то согласится сделать это за деньги, да и я не посоветую.

– Тогда за что?

– Обмен! Сделай для них то, чего они сами не могут сделать для себя. Ты пока не ахти какой скрапбукер, но, если сошлешься на мою помощь, возможно, кто-то откликнется.

– Но почему не за деньги? – удивилась Софья.

Ветер снова ненадолго стих, и Надежда Петровна успела объяснить:

– Это давняя традиция. Не все задумываются, откуда она появилась, но большинство чувствует, что так и должно быть. Знаешь, откуда появился обычай чокаться?

– Слышала что-то, но сейчас не припоминаю, – поморщилась Софья.

– Раньше люди чокались, чтобы вино расплескалось по соседним бокалам. Каждый боялся быть отравленным. Скрапбукеры, как никто другой, знают, на что способны открытки. Обмен – своего рода взаимная гарантия, чаще от халтуры и мелких шуток, но иногда и от кое-чего посерьезнее. Конечно, без особой нужды скрапбукеры вообще стараются обходиться своими силами. Кроме случаев, о которых предупреждает Кодекс.

Последние слова Надежды Петровны утонули в новом порыве ветра. Краем глаза Софья заметила, как Иннокентий Семенович толкнул жену локтем в бок. Она махнула рукой и прокричала Софье на ухо:

– Возьми мои визитки! Запоминай адрес, ключ найдешь…

Окончание фразы унесла вода. С неба хлынул ливень, шторм, водопад, Софья попыталась вдохнуть и захлебнулась. Тут же закружилась голова, и картинка перед глазами рассыпалась. А когда очнулась, то обнаружила, что сидит за столом, а на листе перед ней расплывается под кисточкой желто-серое пятно.

Взгляд упал на фотографию. Со старого полароидного снимка ей улыбались трое – маленькая девочка в белых бантиках, клоун в серебристой шляпе и молодая, стройная Надежда Петровна. Они стояли рядом с белой колонной, позади плескалось море, рядом гордо задирала нос вверх деревянная лодочка. То место, что Софья искала много лет, нашлось. Прямо здесь, у нее в мансарде, на столе. Она наклонилась и поцеловала страницу альбома. Ей показалось, что где-то рядом тихо играет шарманка.

Софья взяла карандаш. Руки двигались быстро, сами собой. Она обо всем подумает потом, а сейчас надо запомнить, зарисовать их – две фигурки на белой скамейке, мужчину и женщину, которые только что пообещали ей невозможное. Едва она положила карандаш, как сквозь фигурки проступили буквы и цифры, как бывает, если написать что-нибудь в блокноте, а потом заштриховать нижнюю страничку. «Улица Гагарина, дом пять, квартира двадцать один», – прочла Софья вслух. К щекам прилила кровь. Неужели получится?