Зеркальной комнаты осколки

Мартовский Сергей

В новую книгу Сергея Мартовского вошли стихи разных лет, в том числе сокращенная «книга в книге» «Там, на распутьях юности», составленная в 1982 г., и убранная «в стол» в силу известных идеологических установок того времени…

Автор сознательно поместил под одну обложку произведения, весьма различные по художественному уровню и тематике. Зрелая любовная и философская лирика, посмертные посвящения дорогим людям, песенно-балладные мотивы и стихи, выражающие гражданскую позицию автора, как и обнаженные до дневниковости стихотворные опыты 17-летнего юноши, покажут заинтересованному читателю часть сложного и противоречивого развития жизни и творчества поэта.

Настоящая книга приурочена к 25-летию творческой деятельности поэта.

Сергей Ма́ртовский родился в 1959 г.

Автор книг стихов «Весны разноверстные» (1998 г.), «Трудное небо» (1999 г.), «Корабль Земли» (1999 г.); редактор, составитель и автор посмертной книги Валентина Матвеева «Грани» (2000 г.), коллективного сборника прозы «Защитники Отечества» (2000 г.).

О книге и о себе

Поэтической строке, как художественному воплощению состояния души и мысли человеческой, выход в свет, то есть движение и свобода, необходимы жизненно.

Стихи, накопившиеся и слежавшиеся в авторских рукописях, с годами уподобляются болезненным узникам — отрезанные от внешнего мира, оторванные от своего времени… И, если малоизвестные, сухие и беспристрастные исторические архивные документы срок забвения делает только весомее, то для стихотворений (а они — смею утверждать — существа живые!) принудительное молчание зачастую ущербно и особенно — для творческой эволюции их здравствующего автора.

И, тем не менее, говоря об этой книге, я не сетую на заточенческую судьбу давних своих писаний, хотя бы потому, что выдержка временем отнюдь не убедила меня в их полной несостоятельности… Другое дело — разговор о «знаке качества» и о «сроке годности» данных стихов…

Временной диапазон их написания охватывает двадцатипятилетие моего возрастного и географического пути — пути многодорожного, порой тупикового… Отсюда — неравнозначный художественный показатель, неровность и «нехарактерность» некоторых произведений.

Волею жизненных обстоятельств входить в литературу и издавать книги мне пришлось в достаточно позднем для поэта возрасте — в тридцать девять лет. Многое из написанного за время творческой жизни увидело мир в предыдущих моих основных авторских книгах «Весны разноверстные» и «Трудное небо», в которых так же отчетливо прослеживается раздробленность «материала». Что-то из неопубликованного мне еще предстоит просмотреть и подготовить для будущих книг. Но многое из всех стихотворных осколков разбитой «зеркальной комнаты», из строк и строф, не вошедших ни в располовиненное «Трудное небо», ни в разрозненные «Весны разноверстные», навсегда останется в сумрачном писательском архиве, как тот жизнедающий почвенный сор, из коего «растут стихи, не ведая стыда…».

«В зеркальной комнате тревог…»

В зеркальной комнате тревог Я жил, судьбою заключен. Там был зеркальным потолок И в нем сиял зеркальный пол! Там стены были из зеркал… И вместо окон — зеркала… Там в мир заветный — на замке Мне дверь зеркальная была! И в затхлой бездности зеркал Я зрел — един и многолик; Безвестный «гений» — созерцал Безликость образов своих! В аквариуме возрастов, Из зова призрачных глубин — Из множеств «я», из зорких стекл Мне зрил — один! и злил — один… В зеркальной комнате стихов Я глох без солнечных небес, Но в зыби строк, в забвенье строф — Призывы вещие познал! И в час прозрения — я сам В осколки комнату разбил! И каждый, зеркальцем упав, Мне жизнью небо отразил! И в каждом — я…

«Плоть ли теперь возвращается в земь…»

Плоть ли теперь возвращается в земь — Тает, как снег, на весенних ветрах? Все невесомое и́зо дня в день Слышу себя в шагах. Звезды ль призывней? И мозга объем Свет заполняет, очистивший Мысль? И воздымает воздушным шаром Память и грезы — ввысь! Но почему сиротливую грусть, Кровью и Разумом разделена , Знает Душа — из Сознанья и Чувств Сотворена?..

«Нет! Не глухо в моем сердце, не глухо!..»

Нет! Не глухо в моем сердце, не глухо! И в твои неразделенные сны Возвращаюсь я — по кругу, по кругу! — Даже если и… скорблю от вины. Но бывает так в природе, бывает! И далось мне — не из книжных страстей: Если в будущее жизнь убывает, Значит, прежде, — не в стихи, а в детей! Большелобые!.. Пусть очень не судят, Пусть себя по нашим судьбам прочтут… Ведь и песен о любви не избудет, Если юноши под небом растут! Нет, не глухо в моем сердце, не глухо! Лишь за тайное пыланье прости… Я приду к тебе — по кругу, по кругу! — Даже если и погасну в пути…

Раннеэпитафное

Взгрезилось мне в молодой мечте Вспомнить прискорбный адрес… И на разбитой дочесть плите Стертую Жизнью НАДПИСЬ: «…ОН, разрывавшийся на куски Временем и сознаньем, ОН, переполненный до тоски Гневом и состраданьем, — Был ОН — безгласен, и был — поющ! Но, отражавший долю. Люди! ОН — зеркало ваших душ, Треснувшее от боли…»

«И вновь, как в памятные миги…»

И вновь, как в памятные миги Дремучих дедовских веков, Увидеть доблестные блики Кольчужной ряби озерков Дорожных луж… И отразиться В дрожании веселых слез На бурых веточках-ресницах Родимых мартовских берез. И вслед — в восторге вдохновенья, Услышать таянье снегов И чувствовать прикосновенья Голубоватых ветерков. И с трепетом благоговенья, Как в давнем будущем , прозреть, Что мир — оазис возрожденья, Где невозможно умереть!

Поэма без конца

1. Вступление

Начинается драма С серединных страниц, Где до срока — до срама! — Согерои — без лиц!.. Не для недругов пьеса, Зарифмована соль… И скорбна поэтесса, Обреченная в роль. У судьбы-режиссера Не прописан сюжет, Здесь плохого актера Представляет поэт… Но, коль за́чато действо И внимателен зал, — Не во грех лицедейство И не страшен финал! Лишь бы вне декораций, На задворках кулис, Им сливаться — прощаться! — Обнаженностью лиц… Мир вам! выжавшим души В кровоточие строк, Оголившим досужим Полыхающий ток! Возжигается драма! Возрождается свет! …А неимущих срама, Для горения — нет!

2. Еще о небе

Предугадана, предыспытана, Предназначена роль твоя… Уносилась в свои края От собрата незнаменитого; Над снегами летела сонными, Растекалась глазами — в синь, И болелось — не ведать сил Быть крылатою и непойманной! Чтоб искаять вину попречную Перед горькими на земле, Разделенную в феврале На — прощальную и предвстречную…

3. И еще — о птицах

Я ослеп бы без птицы ве́щей, Непонятной другим — не певчим… Я метался по разным небам — Все в похожих влюблялся птиц; Все к чужим прибивался гнездам, Неумелый для песен в клетках… И, безгрешных птенцов голу́бя, О птенцах горевал своих… Но птенцы, оперившись, — к воле Исчезают в веселых высях! Ведь, грузнея по гнездам, птахи Отвыкают летать и петь… Но и силы бесплодны в небе, Если — даже в весеннем! — пусто… Умирают на воле песни, Если нет им в ответ сердец! …Заблудился я в трудных небах Без своей путеводной птицы, А она оказалась… рядом — НА ЗЕМЛЕ! НЕ СО МНОЙ! И — МНЕ!.. А она — распластала крылья, Как РАСПЯЛА СЕБЯ крылами! Чтоб под каждым согреть — любимых… Не судите поющих птиц!

4. Стихи, написанные в День святого Валентина

Мне б не мир объять, Мне б тебя обнять, — Прояснившую, промелькнувшую, Материнским теплом пахнувшую, Неиспитую благодать!.. Нам бы вровень пройтись по городу — Хоть по слякоти, хоть по холоду! — Чтоб угрюмых людей — глаза Оборачивали назад! Мне не мир объять — Мне б тебя назвать В голос песенный — да по имени! Предзакатная! Ты прости меня, Покорившегося играть… Но с судьбою еще поспорим мы, Полыхая друг другу зорями! И попятится режиссер От вознесшихся на костер! Нам не мир объять, Нам на мир — страдать, Рассыпать мечты золоченые… Необвенчанно обрученные Знают Дантову благодать!

5. Времена жизни

От весеннего До осеннего — Будто лета прошла пора… Отзвенела югов жара, Янтарем остудилась в зелени, И на золото — серебра Принасыпало зимовейного Благодатное небо Севера… Так покров нанесли ветра, Убаюкав судьбы стремление — От цветения До забвения… Это было давно — вчера… А сегодня — с утра, с утра! — Как явление — Карусельная Заплясала лучей игра! И просевших снегов кора Эйфорийным кипит веселием Под целительным небом Севера! …От осеннего До весеннего — Будто вьюг пронеслась пора…

6. Стихи, написанные в день рождения

Милая! Март заливает округу; Солнце расплескано, люди скользят — «Ах, не упасть бы!»; смеются друг другу, «Здравствуйте!» — говорят. Милая! С пятиэтажек лавины Ухают снежные: поберегись! Автомобилей блестящие шины Фыркают ши́пом брызг. Милая!!! В новое тысячелетье Звоны весны устремляют разлет. Жизнь — нескончаема! И — для бессмертья Каждый из нас умрет! Милая!.. Ты ли нахмурила ду́ги Чутких бровей своегласным словам? Светочный март куролесит в окру́ге — Вестник рождений — нам!

Волк

Одинокий, бессонный, естественный, Не по-волчьи глазами раскос, — Он выходит наружу — в рождественский, Осыпающий звезды мороз! Он выходит — незримый — из логова, Чтобы в неукротимых снегах, Средь сородичей мира жестокого, Надышаться свободой впотьмах! И Душою, для Космоса видимой, — Не убийца, не хищник, не вор! — Из глазниц теплокровной обители Он лучится в Великий Простор. Он — беглец в Мироздания Вышние Сквозь решетки липучих ресниц — НЕПОХОЖИЙ, НЕЗДЕШНИЙ, НЕНЫНЕШНИЙ, Переросший волков и волчиц!.. Но — наивец! — бочинами впалыми Изнурив во Вселенную вой, Все он — ВОЛК с пригвожденными лапами На голгофовской тверди земной!..

Спустя восемь лет

Все та же рваная пацанва, Все те же нищие старики… И неба горькая синева, И сердце, пьяное от тоски. Родные!.. И спотыкаются поезда, И вдоль перронов — цветистый сор! Здесь та же Правда и та ж Беда, Здесь молят милостыни — в упор! Россия! Улиткой пячу — вовнутрь — глаза! В себя вбираю — и мысль, и слух!.. А вслед монете блестит слеза И… вдаль уносит колесный стук. ПРОСТИТЕ!..

Стон

Эка жизнь пошла лихая — Вздыбом жизнь! Громыхая, полыхая Вдоль небес, — Завертели, закрутили Виражи! То ль амуры учудили, То ли бес… Или — в ад повергло душу? Или — в сон? Только, плотью неостужен, — Из-под век — Источается тягучий Сердца стон В разъедающий, горючий Слезный смех! Нет! Не ахи мне, не боли Снов любви — Что по Томе, что по Оле… По стране Разливается — во стоне, Во крови! — Скорбь России — в Дагестане И в Чечне! А по кухням — все о ме́сти… «Мудрецы»… А по Думам — своры бестий… Во главе! Но в аду руиноносном — Что́ отцы! — Ребятишки гибнут в Грозном, Как в Москве! Месть не ведает ни меры, Ни границ! На вершинах изуверы Двух сторон! И… выдавливает ду́ши Из глазниц, И — бессилен, и — заглушен Сердца стон…

Песнь о чеченском походе

Мне бы выплеснуть крик Кровоточащих ран Из написанных книг — В невозвратный туман… Мне бы выветрить РОК Из напетых стихов, Из истерзанных строк, Из измученных слов! Мне не ведать бы яд Предназначенных тем, Предваряющих явь, Предстоящую всем, — Неприснившихся снов Несвершившихся дней Недоживших отцов Нерожденных детей!.. …Как бы жили они! Как бы пели они — В непридущие дни, В неявленные сны!.. Как бы силы росли В их упрямых руках! Как бы весны цвели В их сыновних глазах!.. Мне не ведать бы яд Предначертанных тем, Предваряющих явь, Предстоящую — всем! Где не смогут прервать Сатанинский расчет, Где пошлют убивать И — погибнуть еще!.. Но коль голос мне дан, И, коль сердце живет, — В невозвратный туман Эта боль — не уйдет! И я буду кричать! И я буду болеть! Буду книги писать, Буду помнить и петь… Как бы жили они!..

Два стихотворения из одного месяца

1. В отражениях

Где-то, когда-то со мной уже было: Странная женщина в доме ходила, Мягко ногами босыми ступала, В струях воло́с своих лик умывала. Полупокорный, в саднящей печали Я предстоял у нее… за плечами. И отражались в зеркальном провале Глаз наших карих похожие дали. Дали и глу́би… Ах, плечи и струи!.. Как торопились мои поцелуи — Трепетных губ — в напряженные губы! Дни прибывали — на убыль, на убыль!.. Где-то, когда-то, в зеркальные были С женщиной этой мы вздорными были, — В клетках грудных запиравшие души, Перья желаний роняли наружу! Перья сиротские соприкасались… Души по клеткам — метались, спасались!.. Души безмолвно и больно кричали, И уставали, и затихали… Где-то, когда-то, в глубинные веки Их разделили не ребра, а вехи Ломаных жизней… И в здешних мгновеньях Душам осталось любить — в отраженьях Безднами глаз — недоступно, тревожно… Странное сердце! Понять ли возможно Все, что вершится, но как уже — было?! Что́ в отражениях ты полюбило?..

2. У ограды чужого сада

Плазмой солнца полыхала Кровь любви — и каждый раз Так, что вены прожигала Боль, летящая из глаз! Сердце преданно любило, Веру в пламени храня, И предавших — не губило! Лишь чернело без огня… Но, в багряных листопадах, — Все сгораемей мечты, И — реальнее в оградах Перезревшие сады С горьковатыми дарами, Накопившимися — в груз… Сердцу с поздними кострами Сад запретный — не искус! Гордое, — не приручилось Подзаборно воздыхать, Пылкое, — не покорилось Жар по крохам источать. А любовные подачки — Пусть хватают невпопад Плотоядные собачки, Допускаемые в сад…

Больничная зарисовка

Позднеапрельский снегопад Вносит вакцины свежий яд Агонизирующим в городе снегам. Там, вне больничного окна́, — Неисцеленная страна, Болезнетворная весна, Слякоть и хлам…

«В народе не трудно…»

В народе Не трудно безумцем прослыть… Володя! Сложнее — глупцов пережить… На свете Не канет и вздох без следа, Но дети — Им выпить свои бы года. Известней Бывает в цвету умереть! Да песни Твоей никому не допеть…

«А мне приснился сон…»

А мне приснился сон длиною в Жизнь… Но, чтобы осознать его реальность, Я должен был однажды… умереть И — умер в незапамятном мгновеньи, Знакомо расширяющемся в Вечность, Где странных снов бесчисленно, что звезд…

Рыночно-интимное

Светлым заснеженным северным вечером — Нынче в России апрель! — Мимо скучающих теток коммерческих Шапку несу набекрень! Мною ни грамма спиртного не выпито — Жизнь без того веселит! Ну, а что шапка на у́хо задвинута, — Так ведь не шапка шалит… Мгла придвигается к городу сизая, Рынок пакует шмутье… Эх, голова моя, сивая, лысая! Холостяково житье! Вот ведь какой наградили проказою!.. Лих в пересудах народ! Хоть, извините, прилюдно доказывай: Ты ли не мартовский… кот?! Вон, меж торговок, одна, что картиночка… (Зорок весною мужик!), Ножки высокие в модных ботиночках — Ну до чего ж хороши! Грех ли кипучему, сорокалетнему, С жаждой природной в крови, — Да разведенному, да не последнему! — Да поплотнее к любви?.. Слушай, торговочка, девочка дивная! Я тебя — не оскорблю! Вот постою перед демонстративною… И — ничего не куплю!..

«Солнца призыв на снегу…»

Солнца призыв на снегу Так вдохновенно искрист, Что осквернить не могу Снега сияющий лист — Ни вознесенной ногой, Ритм оборвавшей в шагах, Ни изумленной строкой, Замершей на губах…

Подарок

Янтарный и сверкающий, С ума сводящий снег, Да воздух опьяняющий, Да музыка и смех… Лукавы поздравления Весенней кутерьмы: Совпал мой день рождения С Днем проводов Зимы! Ах, праздничные проводы! Народа торжество, Понятно, не по поводу Рожденья моего. Выходит население Из каменных берлог На шоу-представление В ребячий городок. Прощается уверенно С владычицей Зимой (Еще самонадеянной Пред школьницей Весной!). Но, снегом не завьюжена, — Наряжена, светла — Ракушкою жемчужною Здесь сцена расцвела. Здесь ярмарочно красочны, Рекламны и щедры Явившиеся сказочно Торговые шатры. Здесь танцы — впечатляющи! А сизые дымки К мангалам искушающе Влекут на шашлыки. И любо мне и дорого, До трепета души, Смотреть, как люди города Чудесно хороши. Ведь лиц таких улыбчивых В подарок я не ждал, И глаз таких отзывчивых Увидеть — не гадал! И сердце покоряется Проказнице Весне И чуточку смущается: Не много ль чести мне?

«Ах, Максим-Максимушка!..»

Ах, Максим-Максимушка! На моих глазах Набиралась силушка На большой размах. В сыновья ли, в братья ли Мне равнялся ты — Любовался статью я, Ждущей высоты. Я крылатых видывал — Не бескрылый сам! — Но твоим завидовал Будущим крылам. Для какой же доблести, Вырастив мечты, Встал в соседней области Под присягу ты? Присмирил погонами В поднебесье зов… Да ведь не попонами Модных «кожаков»! Да ведь не обкурками, Да ведь не иглой! Да ведь не с придурками В «хате» воровской! Эх, Максим-Максимушка, Весь тебе был свет… Прострелили крылышки В девятнадцать лет.

«Не все сложил я к сорока́…»

Не все сложил я к сорока́, Что мог, и жил — не без греха… Будь верной, поздняя строка, — Неправ — суди! Но жизнь прошла — не впопыхах! Ты плоть дала ей — в дневниках, В рассказах, песнях и стихах… И с тем — гряди!

«Не впадаю в бреда́ и витийства!..»

Не впадаю в бреда́ и витийства!.. Но в одну из космических вех На планете Земля для убийства Пробный камень занес Человек! И посыпались камни и войны Из его «созидающих» рук! И в безумье людском подневольным Оказалось все сущее вдруг… Но Природа за Зло — не в ответе! Лишь в одну из космических вех Атлантидой приснится планете Обитавший на ней Человек…

Стихотворение в уходящем году

…Вас, стихи мои родные, никогда Не предам я, но оставлю… навсегда. Покажите тем, кто взялся слушать нас, Кареоблачность моих излитых глаз. Ведь дышали этим воздухом и мы — Полногрудо, полноправно — не взаймы! И любили, и пылали — не для книг, А насущно расточая жизни миг!..

…Это Солнце, это Небо, этот Свет — Всем живущим мой отеческий завет. Эти вечные растенья-зеленя — Те же соки, те же строки из… меня. Дорогие! Вы продолжите мой вдох, Потому что уж не так я был и плох! Потому что вас не предал — никогда! Но оставил, но покинул — навсегда…

Диалог с гитарой

«Скажи мне, гитара, На струнном наречье: Любовь ли не кара Сердцам человечьим? — Невечное чудо Расцветшей души Да… песня-зануда, Да плачи-вирши?!» Вздыхает гитара, Минор обрывает: «Чудеснее дара Природа не знает! Невечно явленье Цветений весной, Но в нем — возрожденье И жизни самой!» «Но что же, родная, Скорбишь ты со мною, О даре вздыхая… Отцветшей душою?» И слышу простое В ответе струны: «Грустим мы с тобою До новой весны».

Женщинам божественным

Все мы, с рожденья в высоты спешащие, Часто не видим, что в мире божественны — Вовсе не боги, а рядом грустящие Наши родные, прекрасные женщины… В силах иссякшая, кроткая, тихая — Все мне даровано, все мне завещано! — С вечной любовью, задумчиволикая Мама моя — судьбоносная женщина! Жизнь и спасенье — жена моя чуткая, Сколько же было в пути ей обещано! С песней протяжной журавушка чу́дная, Вся — бесконечно любимая женщина! Ею однажды чрез муки телесные Дар мне ниспослан — земной и божественный — Доченька наша, созданье прелестное, Дочь моя — к звездам растущая женщина! Лишь бы она, поднебесьем летящая, Помнила, что жизнетворна и жертвенна, Все божества в этом мире молящая, Вслед ей грустит — судьбоносная женщина!

«Есть на Руси примета…»

Есть на Руси примета С лермонтовских времен: Чтобы почтить Поэта, Нужно, чтоб умер он! Я не о том, как возле Имени и строки Будут картавить после Праздные языки. Все мы живем до срока, Всем нам — различен срок… В жизни, увы, так много Губящих нас дорог… Спутаны мои мысли… Но по одной — своей — Важно уйти из жизни, Вырастив сыновей. Важно, чтоб жили внуки, Небом твоим дыша, Важно, чтоб пели руки, Чтобы цвела душа! Чтоб и в года седые Кисти не выпускать, Чтобы стихи простые Сердцем самим рождать! …Спутаны мои мысли, Горечь в груди моей. Вновь обрывают жизни Лучших среди людей…

«Дорогие мои, люди грешные…»

Дорогие мои, люди грешные, Люди добрые, люди нежные, — Непохожие, своенравные, — Люди сильные, люди равные, Не являйте себя жестокими: Рождены мы, чтоб быть высокими! А еще, а еще, родимые, Все мы — дети, и все — ранимые. Наши души — тычинки чуткие, Что пыльцой золотой опудрены. Наши души — снежинки хрупкие; Дрожь росинок на травах утренних… Наши души светлы и трепетны: Все мы дети земли и возраста, Но и дети страны и времени … Оттого ль мы горды и… горестны? Дорогие мои, великие, — Низко падшие, злобно вставшие, — Не убогие, не безликие, Но — угрюмые, но — уставшие… Вас люблю я и вас жалею я! Мы от века — не безрассудные! И поэтому, как умею, я Призываю вас, люди мудрые, — Не к терпению и страданию, Не к покорности и смирению — Призываю вас — к Состраданию! Призываю вас — к Примирению! Мы не твари. По дару Разума Все мы — братья, родные, разные…

«Я, из мира религий…»

Я, из мира религий к призывам иным Уносящийся — противоборцем! — Каюсь! Каюсь! Я видел: Сквозь облачный дым — Там, над сферой небесной, — крестом золотым Воссияло Вселенское Солнце!

«Вечности звездной…»

Вечности звездной Непостижимость, Неотвержимость, Неугасимость… Бренности нашей Непримиримость, Неустрашимость, Неотвратимость…

Инфляционное

Ах, цены, цены, цены — Раздутые шары! А у народа вены Вздуваются в бугры. А у народа жилы Под кожей — тетивой! Но все мы будем живы, Поскольку — не впервой… Поохаем на цены, И снова: где б успеть? Поскольку в наши гены Заложено — терпеть, Сновать по магазинам, Давить в очередях… Привычны наши спины Да шишки на локтях. И в том, что злее будем, Друг друга ли винить, Поскольку все мы люди И все желаем жить! Чтоб как-то пропитаться — Попробуй-ка проспать! — Мы будем надрываться, Хитрить и добывать. Пусть в давке за насущным Кого-то и сомнет!.. Не страшно власть имущим Испытывать народ. Зато у нас встряхнули Сознание и лень! И мы себя втолкнули В последующий день. Все — цены, цены, цены Дамокловым мечом… А все ли будем целы, Хватая воздух ртом?

Брат…

Был у меня брат, — Как по кро́ви брат… Звал я его — БРАТ, Звал он меня — БРАТ! …Где-то в тайге злой, Где-то в ручье-тьме, Рай он обрел свой, Ад потеряв, — мне… Сердцу не бить в лад, И не понять всем: Был у меня БРАТ Лучше, чем я, — всем! Крепче меня рос, Чище меня жил… В годы МОИХ ГРОЗ БРАТОМ МОИМ слыл! С криком слепых глаз Душу б теперь — вон! Как я сумел раз Не различить стон?! Как я посмел — в свет Песней своей мчась, В годы ЕГО БЕД С НИМ потерять связь?!.. Мишка, Мишка, Мишка, Как же это вдруг?! Младший мой братишка — Старший друг…

«Вот говоришь, что живу я слепо…»

Вот говоришь, что живу я слепо… Вот обвиняешь, что не от мира… Только ослепну я — жить без неба! Только — в миру мне — не петь без лиры! Тем и несчастна, роднясь со мною… В том и невинна, что — будет дата! Вслушаться в слово мое земное И помянуть меня виновато…

В огнях

Ты меня не покинь, ясность! Я еще укрощу ярость, Перекрою беде горло, По ногам повяжу гордость! И не выброшусь в ночь-стужу, Лишь глаза, потемнев, сужу… Да! Имеет любовь право Бить, как в драке, — с плеча, правой! Да! Жалеет любовь хилых, Но упрямым дает силы! И поэтому кровь-слюни Я еще раз утру-сплюну. …Но в груди моей есть сердце! Мне куда от него деться? Как ему разделить милых? Ты нашла бы, любовь, силы? Ты дала бы ответ, ясность? Или выход один — явный?..

Кошка

(

Совсем не поэтическая история

)

Была она девочкой непослушной, И в ванну, хандря, окунала кошку. А папа был толстый и добродушный, Он дочку пришлепывал понарошку. А мама ей нравственно говорила, Что кошек трепать и купать — жестоко… Но девочка с кошкой играть любила, И мучала если — совсем немного. Был дед еще жив — одуванчик сивый; Все пальцем грозил на проказы внучки: «Вот вырастешь, шкодница, некрасивой, Вот станут черны от царапин ручки…» Но девочка выросла непохожей На дедовы хитрые заверенья — Русалковолосой и солнцекожей Явилась на зависть и восхищенья! И в девушке этой упруготелой Сам дед не признал бы родимой крошки… Представьте глаза… и в глазах — умелый Прищур своенравной игривой… кошки!

…Он встретил ее в золотую осень И так же, как все до него, — влюбился. Он был неопасен и тем — несносен, А женщине — грубый и сильный снился. А женщина эта играть устала: Прошли молодого азарта годы, И женщина мягкой и томной стала, Оставшись пленительной от природы…

Он счастлив был с ней, как вчерашний школьник, — Дарил ей стихи, шоколад и розы, И дерзко садился на подоконник, И что-то читал — про себя и слезы… «Какой неуклюжий… — она вздыхала. — Какой неумелый, пустой мальчишка!». И мучала мстительно, но держала В руках его цепко, как кошка мышку. Но кошка себе на уме бывает… А любящий разуму вряд ли внемлет: Он когти любимой… обожествляет! А в хищнике сытом — природа дремлет… И вот вам развязка для подтвержденья — Не тайною ночью, а днем погожим, С усатым холеным котом постельным Застал он ее на… предбрачном ложе!

Финал этой были, увы, не ла́ком: Он в петлю не влез и не застрелился — Он с ней сочетался законным браком, Хотя, поначалу, едва не спился. И дочь родилась, и пошло — как надо; И в весе прибавил солидный папа, И в светлой квартире, на прихоть чада, Ходила игрушка на мягких лапах. С ней дочь и росла — не совсем послушно: Все в ванну, хандря, окунала кошку! Но папа посмеивался добродушно Да шлепал проказницу… понарошку.

«Все возвращается! Все не бесследно!..»

Все возвращается! Все не бесследно! Память и совесть — до срока молчат! Дочка НЕ МНЕ! Не могу незаметно Сердцем стенать, ибо струны кричат — Грешной души — о тебе, недоступной; Поздней души — о себе, неразумном; Горькой души — и о ней, несчастливой… Детка! Так кто же из нас виноват?!.

«Что-то память му́кой полнится…»

Что-то память му́кой полнится, Погружаясь в глу́би прошлого… Или жизнь прошла околицей Мимо праздника всеобщего? Или вспомнилось о парне ей — Как, скитаясь по окраинам, Сердце вольное да раннее Об ограды поизранил он? Или, в тех краях потерянных, Ей привиделась пристыженно Боль любимых и… растерянных, — Им без умысла обиженных?.. Что ж ей горестное помнится, Будто кто-то про́жил праведней?.. Если жизнь и шла околицей — Знала жизнь — простор окраинный! Если с памятью — бессонница, Если память — му́ки кузница, Значит, память — не покойница! Но — важнее — не отступница!

На отъезд

Прощай, страна чумазая! Калпакия, прощай! Зовет меня из Азии России дальний край. Он ждет меня, спаленного Удушливой жарой, Ветрами пропыленного, Пота́ми просоленного, Работой изможденного, — Не в гости, а домой! Туда, где зори с росами, Где воздуха глоток Целебен, как березовый — Земли апрельский сок. Где летом над озерами Прохладны небеса; Где ливни сыплют зернами — Тяжелыми, отборными! — На древние леса. Там сопки серебристые Столетья стерегут, Там речки каменистые Студеные бегут. Там в зимы снежноярые, Средь стужи-белизны, — Ребятушки — румяные! Молодушки — красны! Тот край мне мил — не призрачно, И я в него — вернусь! Тому, что здесь не вызначил, Оставив гнев и грусть…

Прощай, страна отсталая, — Мир во́ров и хапуг, Брезгливо и устало я Покину адский круг. И пусть дельцы немытые Всех рангов и мастей, Гребут рубли, добытые В бесправности моей… Не жаль мне сил и времени, Иссушенных дотла, Другая горечь бременем Мне думы извела: О девушках, которых ты, Как вещи, продаешь, О юношах, которых ты Калымами гнетешь! О детях необученных В корявых тугаях, О женщинах, измученных На хлопковых полях, — Чью волю, как оковами, Тиранишь ты века! Хламье средневековое, Саманная тоска!

Но ты, земля, расцветшая Оазисом в песках, Прости мне наболевшее И дерзкое в стихах. Зеленая и майская, Я верю в твой народ! Он иго полубайское — Избудет-изживет! Республику он вычистит От хищников-рвачей, Он вызволит и выучит Всех спрятанных детей! И ветры, солнцем сочные, Разыщут грусть мою… И я, страна восточная, Тебе еще спою!

Сказка о поруганной березке

Зачем ты играешь со мной в недотрогу? Я в женщине чудом любви дорожу… Послушай, случайная, выпьем немного: Я грустную сказку тебе расскажу. …Когда-то была ты веселой березкой, Жила, распускаясь, на милом юру, С корой белоснежной, с накидкою броской — Влюбленной и дерзкой цвела на ветру. В весенние дни и в осенние стужи Ты, гордая, вольно и жадно росла. И, может быть, там, среди добрых подружек, Ты самой красивой и стройной была!.. Пришли негодяи разгульной толпою, И ветви ломали, зелеными жгли! И пили, и пели, глумясь над тобою, — Кору обдирали, ножами секли! Тебе б в испытании злом — закалиться! Так много в стволе твоем жизненных сил! Тебе бы, надруганной, — солнца напиться! А дождик живительный — раны б полил… Но юность сломали, и ты испугалась, Ту боль и обиду, как смерть, пережив, — В чужом хороводе ты снова качалась, Вином свою совесть и стыд заглушив! Потом приходили — другие, любые… И жгли, и ломали, — любя, не любя… Меж тех, что тебя, забавляясь, губили, Припомни, однажды не путался… я? Но чистых березок я в жизни не трогал! Сквозь слезы свои — ты мои ли прочтешь?! Бери-ка стакан, и — за нас, недотрога! А сказка? — Она ведь… известная ложь!

Лжезвезда

Вот и сокрушилось — Нечего крушить… Как же ты решилась Прошлым ворожить?! Выброшу я в полночь Падшую звезду, В омут — да не в обруч! — Выдавлю беду. Сплетнями ль измучен, В пьяной ли хандре — Грезил я о лучшей — Будущей поре. Нес я — не украдкой — Сердце за порог, Званый на пресладкий… Кусаный пирог! Сыто ж мне — по во́рот! Сыто — по глаза! Выбрала ты скоро Дутого туза! Но и подтвердилось: Благо — от беды… Видимость разбилась — Видимость звезды…

Предвстречное

Скоро, скоро, друзья далекие, Я обрушусь, как снег на голову, Я свалюсь, будто с неба третьего — Полон нового, полон прежнего. Скоро, скоро ворвусь растроганно К вам — кто ждал меня и не ждал меня… Вдохновленный, хмельной и утренний — Весь из светлого, безрассудного… Скоро, скоро, ребята милые, Закружу вас в объятьях искренних — Слишком частых и неумеренных… За балтийцев своих — потерянных…

«Хожу крикливый…»

Хожу крикливый, Как после кражи, А сам, строптивый, Грызу себя же. Себя же мучу, Свои же нервы. Хочу, чтоб лучше, Хочу, чтоб первый. Но вслед за мною — Ухмылки, сплетни… Всему виною, Всегда последний…

«Так же лето…»

Так же лето Отцветало Синевой… Только это Пребывало — Не со мной! Но и было, Но и было — Не во сне! А уплыло И забыло Обо мне… И теперь я От тоскливой Пустоты Превратил Воспоминания — В мечты! …А вокруг — Такие злобные Слова. И не вдруг Заплесневела Синева… Уходи же! Проходи же — Стороной! Не предвижу! Ненавижу!.. Не со мной!

«Я пра́ва не имею забывать…»

Я пра́ва не имею забывать О том, что про́жил, и о том, что видел; О тех, кого любил и ненавидел… О многом мне хотелось бы смолчать, Но совесть бы тогда себя презрела, И гордость — не позволила дышать… И, значит, обнаженно, до предела — До гибели! — мне нужно рассказать О том, что прожил, и о том, что видел… Я пра́ва не имею замолчать!..

Там, на распутьях юности

КНИГА В КНИГЕ

(по стихотворениям 1975–1977 гг.)

Как я стал писать стихи

В начале жизни заслушивался мамиными сказками, а подрастая, влюбился в ее гитарные песни — песни не детские, песни из глубин самого народа. Песни эти, негласно запрещенные, сопровождают меня всегда…

В четыре года, выводя карандашные каракули, наговаривал примерно такое:

Зайчик прыгал и упал, Он в снегу весь обвалялся, Он морковку потерял, И себя вдруг — не узнал….

В позднем детстве был вруном, выдумщиком и невероятным рассказчиком. Но в школе, начиная с интернатского года (1970), учился плохо. Как большинство мальчишек, стихи не воспринимал, зато песни всегда волновали. Где-то к четырнадцати годам стал сочинять их сам, подражая вульгарным уличным…

Во все ранние и отроческие лета участвовал в школьной и сельской (клубной) художественной самодеятельности. Различных выступлений, смотров и конкурсов в тот период было так много, что теперь все это представляется одной пестрой многоцветной гирляндой. Но самое яркое звено в ней есть: однажды с мамой пели со сцены дуэтом, имея у односельчан ошеломляющий успех…

Страстно мечтал научиться играть на гитаре. Помню, брал неподатливый инструмент, бил без разбора по струнам и что-то пел мальчишам-слушателям, на ходу придумывая слова и мотивы. Без гитары не мыслю себя и теперь…

Как-то, в то ученическое время, у состоятельного одноклассника выклянчил дефицитную 96-листовую общую тетрадь в красной обложке, куда стал записывать слова своих песен, а немногим позже — и первые дневниковые записи…

В восьмом классе, весной, на уроке геометрии сочинил первое свое самостоятельное (без мелодии) стихотворение, посвященное товарищу, и на переменке прочел ему, к величайшему его изумлению. С тех дней стремительный вихрь рифмотворчества и прозоизлияний закружил и увлек мой воспаленный разум в необъятные «поэтические небеса». В день мог выдавать по пять «стихотворений»! Появилась черная общая тетрадь — вся в стихах; потом коричневая — тоже вся…

Все, что было намарано мною на бумаге почти до семнадцатилетнего возраста, являлось несомненной графоманией, потому и уничтожено. Писались «философские размышления» и повести, создавались многомерные поэмы и рукописные сборники стихов, название одного из которых — «Ночные были» — так возвеличивало меня в собственных глазах. Был одурманен радужными мечтами и несбыточными планами. Безграмотно и сладострастно предавался исканиям небывалых стихотворных форм, размеров и ритмов. Читать стал одних поэтов и даже в библиотеке ГПТУ, в которое поступил учиться, похищал вожделенные поэтические сборнички, в чем, впрочем, уличен не был, а наоборот: на последнем для меня третьем курсе обучения получил грамоту за 1-е место в конкурсе стихов и на торжественной линейке по случаю начала нового учебного года был представлен как лучший поэт училища…

Но в период семнадцатилетия в судьбе моей наступили хулиганские испытательные времена. Городская и уличная действительность отрезвили: законы «бурсы» и общежития подняли свободолюбивую душу к сопротивлению и бунту… Переломный возраст, жестокая реальность, противоречия окружающего и личные заставили забыть всю поэтическую муть и надумь, заставили говорить и кричать о происходящем. Слабые подражательные стихи (кумира Лермонтова сменил кумир Есенин) становятся дневником души, беспощадным самоистязанием и… саморазвитием.

Вероятно, начало и становление моего сознательного творчества мне следует отсчитывать именно с той поры.

I. Училище

Жалобы зеркалу

Далеко мой дом — не дойти пешком… Мне в училище — мордобитие. Дисциплины шнур — по ногам хлыстом, Оглушивший гам — общежитие. А удрать бы вон и… стихи писать, Схорониться в рай одиночества! Чтоб никто-никто не посмел мешать, Чтоб покой со мной был, как отчество! …Человек родной, я себе не рад: Все вокруг себя вижу страшное!.. Но осмелюсь раз и в цепи преград Разорву звено, как бумажное! Докажу врагам, что мечту свою Я не про́пивший и не пре́давший! …Так у зеркала пред собой стою, Самому себе исповедавшись.

Вне дня

В одном спасение — писать До мук и до самозабвенья! Но — участь горькая! — являть И прятать адские творенья. Безумные! Они, как бред, Как всхлипы нищего в кювете! И силы нет, и воли нет, И юность вся в поганом цвете! Когда заглохнут голоса И ночь сотрет дела и лица, Сомкнув бессонные глаза, Я вру себе: все это снится! И в усыпляющий обман Мечты желанные крадутся, Что в стихотворческий дурман Восхода вестники ворвутся! Что утро новью возгорит! Умоюсь свежестью в рассвете! Но — ночь, стихи мои, как хрип Ублюдка пьяного в кювете…

«Жизнь мне травят вино и город…»

Жизнь мне травят вино и город, Драки дикие да друзья… Говорят, что я глуп и молод, Что играю опасно я. Но, выслушивая их речи, Виноватить тебя не дам! И несчастий моих предтечи Пусть выискивают не там! …Где угар на снега накрошен, Где ругаюсь, дерусь и пью, — Терриконной тоской стреножен, Я, как прежде, тебя люблю! Но поймешь ли меня, родная? И простишь ли? На этот лист — Нет, не слезы! — я кровь роняю, Прокусивши в запястье кисть! …Только двое нас, только двое Среди злобы людей и лет! Неужели я им позволю На тебя навести навет?! Не бывать! Ты не верь им, мама! Кровь засохнет, сойдут снега, — И расскажет о нас упрямо Новой жизни моей строка!

«Шальная пятнадцати лет…»

Шальная пятнадцати лет, Напрасно и ты с неумелым Притворством хохочешь в ответ Словам моим осиротелым… Чумная, я вовсе не тот, Который несчастье догложет. Ты гадишь похабщиной рот, Но… так на ребенка похожа! Что гордость? Я тоже такой: На все обвинения — в сдачу! — Бросаю свой хохот больной, А после упрячусь и… плачу.

В день рождения

Вновь пишу и жалуюсь бумаге, Запершись от уличного блуда. В комнатном подземном полумраке Нет мне поздравлений — ниоткуда… Прячусь я преступным человеком, Празднуя проклятое рожденье. Что своим семнадцати калекам Выставить на стол для угощенья? Чем разочарование умерить? В дар им — лишь изломанные строки! Или, отмахнувшись, не поверить В явь свою и в мерзкие итоги? Или — просто-напросто — напиться! Выйти в переулок — и подраться! Чтоб перед бумагой повиниться Позже за… «невинные» семнадцать!

Голубоглазой

В жизнь мою, как в поверженный сумрак, Ты вошла с голубыми глазами… Но, скажи, неужели ты — друг мой, И звезда воссияла над нами? Ты не жди от вопроса подвоха, Я устал от похожести глаз, От чужих поцелуев и вздохов, От пустых и наигранных фраз… Мне с такими грустилось… А где-то Голубыми глазами — не ты ль Улетала с апрельской планеты В мироздания звездный… пустырь?! Ты пойми, в этой мелочной жизни От всего, что имел в стороне, — Мне б с любимой — и вечер, и вишни, И стихи о любви и весне; Чтоб под звездным родительским кровом, Обнимая подругу свою, О себе ей — от слова до слова! — Рассказать, как беду — не мою!.. Незнакомая, славная, слушай! Я тебя безысходно люблю! Хочешь, голосом, выевшим душу, Сокровенную песню спою? Ты приемли ее, не пугаясь, Посмотри, как, тоски не тая, У груди твоей низко склоняюсь… Потому, что уже — повторяюсь! Потому, что и ты — не моя!

Моя юность

Вот моя юность — в зигзагах разбоя, В поисках правды, любви и покоя! В мире условий, запретов, страстей Вся моя доля погрязла в крамоле… Вся моя жизнь — сорняковое поле И — плодороднейшее из полей! Вот моя юность — со стоном сознанья, С жаждой раскаянья и оправданья!.. С небом в сравненьи ничтожный микроб — Я б в голубом, как в реке окунулся, Я бы заснул и — не мной проснулся! Мне бы — прохлады на Жаркий лоб… В юности этой — разборки, угрозы, Мерзкая ругань, сопливые грезы… В юности этой — растления гнет! Нравоученья да льстивые рожи, Карты и счеты… А может, а может, Это не я, а… другой живет?..

«Не спрашивай, мама…»

Не спрашивай, мама, где шляюсь ночами, Терзая мне совесть мольбой и слезами: Ведь я рассказать не осмелюсь — себя… Не спрашивай, мама, браня и любя. В заветные дали упрямо и влажно Глаза мои смотрят — не в силах смотреть… Не спрашивай, мама, когда-то отважно Я все расскажу, чтоб навек отболеть!..

18 мая

На улице густой и синий вечер, Там только что затих веселый дождь… Мне хочется вдыхать омытый воздух, Настоянный на запахах и звуках; Идти по освеженному асфальту В неоновых туманах фонарей; И городом вечерним любоваться, Улыбчиво приветствуя прохожих (Чтоб каждый проходил и удивлялся!)… Выдумывая сказочный побег, Закатываю в бублики брючины, Снимаю намозолившие туфли, И мчусь по широченному проспекту По лужицам на встречной полосе! А позднему троллейбусу пустому, Шипящему в испуге тормозами, Состраиваю дерзкую «петрушку», Дразня его ехидным языком… А вот я осторожно пробираюсь, Под слышное окрест сердцебиенье, В запретный чей-то загородный сад… И там, среди ночных благоуханий, С бутонов и соцветий собираю Немыми сладострастными губами Дождинок найвкуснейшее вино… А утром мне — попасть бы в чистополье! До ранок исколоть босые ноги И нежить их в тепло хранящей пашне, С малиновым восходом говоря… Но… Застеклен мне этот чудный вечер. Вдали я от лучащихся проспектов, Не видно мне просторных площадей; Не слышно мне чарующих мелодий Из дачного загадочного сада; Не чувствую я запах аромата Напоенной отзывчивой земли… Сегодня, восемнадцатого мая, Не выйти мне: разбито все лицо…

На зачете

Я напрасно время трачу На зачете годовом: Не решается задача Да и мысли о другом. Мне ли точность логарифмов И премудрость теорем? Я выискиваю рифмы Для магических поэм! Мне ли нудные уроки, Если памятью опять Вижу крымские дороги, Интернат, коровник, мать?.. Здесь, где всеми я обруган, Здесь, где беды все мои, — Как из замкнутого круга, Вижу радостные дни. Там зелеными лучами Детство за́лила весна! Здесь глаза мои мечтами Заполняются до дна… Здесь, наивный сочинитель, Ты схлопочешь «незачет»!.. Вы простите мне, учитель: Жизнь стихи мои зачтет!

«…И, веришь ли…»

…И, веришь ли, я жил в мирах иных… А было так. Рождение рассвета Светлеющей сиреневою мглой, Как в фотореактиве проявляло Неприбранную комнату мою, Последним обнаружив дальний угол, Где стыла печь остатками тепла С февральских дней… Я телом был в постели — Лежал, лелея сладкой полудремой Свой ждущий мозг и органов покой, И каждое тягучее мгновенье Вбирал в себя из вечности… И вдруг Нездешние чарующие звуки Явились мне… — и женский полушепот, Из призрачных волнующих глубин, Струящийся… Он пел, напоминая, О зримых днях, когда-то проведенных, Забытых мной, — на красочной планете Среди других галактик и времен. На той планете праведной и мудрой, Где зло и ложь незнаемы издревле, Я был в кругу отзывчивых друзей. Мы пели, танцевали и смеялись, Мы строки вдохновенные читали, Мы слушали друг друга — с упоеньем! И я им никогда не говорил О том, что есть в немеркнущей Вселенной Не менее прекрасная обитель С такими же прекрасными людьми, Которые еще не научились Любить друг друга так же, как они… Я им не говорил, чтобы не ранить Их чистые возвышенные души; Чтоб люди эти, добрые, как боги, Вовеки не узнали, ужаснувшись, О голоде, о войнах и безумстве, Царящих на неведомой Земле; Чтоб в дом их, непорочный и цветущий, Не внесся межпланетный черный вирус Чужой болезни… И еще была Там девушка… О ней нездешний шепот Ласкал мне слух в желанном забытьи… И видел я зеленую поляну Всю в искорках от солнечных росинок, И всю — в цветах; По ним, как по волнам, Я к ней бежал — навстречу мне бегущей, И взгляд ее — любимый и влюбленный — Мой взор сжигал… То солнца первый луч Проник в окно. И лаял пес спросонья, И куры потревоженные хрипло Кудахтали на горны петуха; У флигеля ведром гремела бабка Да деда разносила по-земному, И кашель его, громкий и надсадный, Звучал в ответ клокочущей трубой; В окно мое соцветьями-глазами Смотрела вишня вешняя… И, знаешь, Казалось, понимала все… А, может, Все понял я?.. Ты веришь в эту быль?

Известие

Беленькая девочка из детства, Вспомни, я — тот самый мальчуган, При́нявший в злосчастное наследство Первый твой безропотный обман… Верь мне, ничего не затевая, Запросто оставленный тобой, — Я тебя навеки называю Девочкой небесно-голубой! Краски разрушаются с годами… Вот, уже не первая гроза, Серыми холодными тонами Выела мне карие глаза. Эта ли последняя и злая В нашей предназначенной беде?.. Рос я, беспокойно размышляя: Как ты изменяешься и — где? Жил я, не подсчитывая силы… Было, что и двигаясь едва, Брел я через гиблые трясины, В солнечные веря острова! Девочка!.. Зачем же рассказали Правду мне, хлестнувшую, как… ложь? В улочках, что нас короновали, Ты теперь блудницею слывешь… Светлая!.. Я всматриваюсь мимо — В лето, где под радужным дождем, Мокрые, счастливые, бежим мы — Мы, еще невинные, ни в чем…

Опять

Я забывался в яростном вине — Лечил бессилье выбродившим ядом… И дряблость преждевременная мне Легла на тело виснущим нарядом. Среди преступных всасывавших сил — Среди бездушья, подлости и фальши — Я маски скоморошечьи носил В отчаяньи о юности пропащей. Писать мне страшно: змеями в душе Кишат заматерелые пороки! И снова я захлебываюсь — уже Без воли, без сознанья, без тревоги…

К ночлегу

Куда идти? К кому стучаться? Везде одна — чужая дверь!.. И если хочется смеяться, То плакать — больше… Не теперь Я грезы юности разрушил… По улицам в июньский мрак Брожу бездомен и не нужен, Пугая кошек и собак, Когда швыряю им, бродячим, — Таким, как сам! — паскудный стих… К друзьям? — В уюте им — незряче… К врагам? — Но тошно и без них! Пусть спят, в подушки зарываясь, Но снится пусть им — неспроста, Как гнусно, во́ром озираясь, Нырять в ночлежные места, Чтоб утром прятать от прохожих За во́рот мятое лицо!.. Луна на опухоль похожа, Протухло лунное яйцо! Души́ луна не очарует Тому, кто звездами гоним… В подъезде парочка воркует, И каждый в парочке томим Иной потребностью животной… А мне бы — блудному — одно: Прилечь, забыться — где угодно! — Но чтобы — глухо и темно! И, вздрагивая поминутно От шорохов и мерзких снов. Считать, что в жизни бесприютной Есть прелесть затхлых чердаков!

«Тебя пугают наркоманы…»

Тебя пугают наркоманы И «хат» притонческих разврат? Так знай: за трусость и обманы Ты в этом прямо виноват! Я вынес собственную драму! Но слышу ненависти дрожь. Узнав, как старенькую маму Подонки грабили — под нож! Ты внял болезням проститутки? Ты был свидетелем, когда Сажали юношей на сутки И на застенные года? Ты был средь парков и беседок, Где, может быть, твоя сестра Обслуживала малолеток В бесчувстве пьяном до утра? А там, где ритмами швыряют В толпу дуреющих под шейк [1] , Ты знал, как топчут и пинают Двоих пятнадцать человек?.. Но, если общая отрава Твою не вымарала честь, — Какое ты имеешь право Мне в душу лезть?!

Желанным вечером

Опять мы во власти твоей гитары, И в горе моем, и в глазах — щемит… Внимаю я песням родным и старым, Их ранняя память теплом хранит. И ноет в сознаньи тоска и сладость, И хочется плакать, не пряча глаза… Последнее слово мое и радость, Быть может, все это — в последний раз!.. Плывут переборы — напевно, ровно; Привычно склоненная головой, Поешь ты о чести, о мести кровной, О страшной потехе войны былой; Поешь ты о тюрьмах, о пьяной воле, О скорбных ночах да веселых днях… Но спой лучше, мама, о юной доле В далеких поволжских твоих краях! Вздыхает гитара и — глуше, тише — Звучит, замирая, болит струна… И в раме оконной, от звезд отплывши, Детдомовкой тихой стоит луна. Ей в озере звездном не знать причала, Ей светом родниться с твоей судьбой… Ну что же ты, мамочка, замолчала? Ну, хочешь, о чем-то другом напой. Пусть песня заполнит и мысль, и чувства На всю безутешность грядущих дней! Играй же! Мне, мама, совсем не грустно! Звени же, гитара, сильней, сильней!..

В Ново-Эстонии

Село мое, мне горько и обидно. Товарищества о́троческих лет Сегодня мне не слышно и не видно, Я встречей долгожданной не согрет. В ореховом разветвившемся парке Сижу я на полдневном ветерке, И солнца луч, трепещущий и жаркий, Играет на обколотой руке [2] . Но сердцу не становится теплее — Мне вымершими видятся места: У клуба — безголосые аллеи, И улица, где вырос я, — пуста… И жизнь пуста… И детство — на кладби́ще… Село мое! И, все-таки, — до слез! — В холодном зарешетчатом жилище, Где юность поселю я на… погост, — Приснись мне! Но не нынешним пустынным, В котором и привета не найти, А — праздничным, зеленым, тополиным, Как в детстве… И во сне меня — прости… До встречи той! Не пламенный мальчишка Догубит нерассказанную быль… Пусть слезы! Это — ясность, это — вспышка, А дальше снова — холод, грязь да пыль.

У пропасти

Все кончено, и про́пасть — предо мною… Как гончими затравленный зверек, Мечусь по краю с дикой головою, И вскрикнуть бы, но сжался крик в комок. Что вопли стихотворным повтореньем О юноше, стремившемся к добру! Как верил он за миг перед паденьем, Что выстоит!.. Довольно! Я — умру! И, заживо зарытому в неволе, Средь сверстников, отверженных собой, Останется мне в облике — людское, А в памяти — карающий разбой… Я выдохся и грязь не отчищаю, И, значит, — не достоин чистоты; И, значит, — устоявшим завещаю Великие мальчишечьи мечты! Есть шаг еще — отчаянный, последний! И — мрак за ним, злорадствующий мрак… Ну что же я, измученный и бледный? Есть шаг еще, есть шаг еще, есть шаг!..

II. В убежище

«Тишина, тишина…»

Тишина, тишина, что со мною — не знаю, Отгуляли друзья, отгремели деньки… Тишина, тишина, никого не ругаю, Просто мне, тишина, сновиденья горьки́. Я до срока спасен от прямого ответа: Бесполезно бежать от надзора судьбы. Тишина, тишина, мне не надо совета, Тишина, тишина, мне бы честной борьбы! Я за все и всегда поплатиться сумею! Эта клятва моя не сегодня дана! Но, моя тишина, как я рано жалею! Видишь слезы? Прости… и — смолчи, тишина.

Самолет

Слышу гул самолета в пространстве небесном, Удаляясь, он тает, как эхо, — до дна… Я теперь вдалеке… Мне в укрытье безвестном — И покой, и стихи, и… бутылка вина. Сын заблудший! — я к дому с повинной вернулся… Вот рождается отзвук и гаснет опять… Я в сентябрьском рассвете тревожно проснулся, И до слез засмотрелся на спящую мать. Спит она, подоткнув под себя одеяльце… После утренней дойки, с зарею придя, Прикорнула на час… Лишь бессонные пальцы Все коровьи соски невпопад теребят. Пусть ей дремлется сладко в не долгом затишье!.. Чтоб неслышно — сажусь я за письменный стол, Но из верха незримого — грохот по крыше Нарастает и сыплет известку на пол! Он и матери чуткой прервал сновиденья! Проклиная работу и ферму, она Суетится в веранде — и вскоре за дверью Исчезает… И снова со мной — тишина… Но — еще самолет! В дребезжании стекла!.. Свист турбинный визжит, он пронзает мозги! И в глазах моих мутных — и жгуче, и мокро, И сжимаю кулак!.. Я, заложник тоски, Что́ ищу? Что́ хочу? Че́м, безумный, спасаюсь?! Все равно эту муку никто не прочтет! Затыкаю я уши, к столу прижимаясь… Раздирающий рев! Пропади, самолет!..

29 сентября

Сегодня мне — семнадцать с половиной… Под солнечным слабеющим дождем В примолкшем окруженьи воробьином Сентябрь умирает за окном. Смотрю в него и до изнеможенья, Предчувствую крадущийся недуг. Тлетворно сентября повиновенье — Ни ропота, ни жалобы, ни мук!.. Отчаявшийся, голосом неровным Прошу его: «Очнись же хоть на миг!» Но глух он — отрешенный и бескровный, — От жизни остывающий старик! И взор мне застилает и щекочет, И голову склоняю я повинно! И сердце изнывающе не хочет, Чтоб умерли семнадцать с половиной!

Лету окаянному

«Месяц осенний, как грустному другу, Тянет мне хрупкую белую руку…», — Горькие строки шепчу на крыльце. В зябком тумане небесного света Дорасскажу окаянное лето, Точку не ставя в конце…

«Не грустно мне…»

Не грустно мне: уютом скрашен вечер, За шторами — осенняя метель; Там дождь и хлябь, там злой и темный ветер, А в доме мне — и пища, и постель… Каких же благ я более хотел? Душевная и мысленная нега Сердечный убаюкивают ритм. Не нужно мне — ни друга, ни успеха, Тепло мне в одиночестве — от рифм! И я гитару трогаю за гриф. И льется очищающая песня, И чувствам от заветного — светло. Я стар и мудр. Мне все уже известно, Мне раньше всех изведать повезло: Ничтожнее всего на свете — зло!

Лето виноградное

Далекое мальчишеское лето, Где девочка с весенними глазами? Ты помнишь проплывавшие рассветы С бесшумными цветными облаками? Ты помнишь замечательные лозы И гнезда молодого винограда — Над девочкою дымчатоволосой, Над мальчиком порывистого склада? Такое не забудется ресницам: Сокрытые узорными листами, Друг друга, как заботливые птицы, Кормили мы по ягодке — губами… Влюбленные, неловкие, смешные!.. Те дети — чистоты не осквернили! Но вскоре их рассветы заревые Распутные ветра заполонили… Я в память, как изгнанник, укрываюсь — По ранним виноградникам блуждаю, И отроком блаженным улыбаюсь, И девочку свою обожествляю!.. Но глупо это! Глупо это слишком! Ведь девушка с осенними глазами Забыла — и несмелого мальчишку, И лето с расписными облаками…

«Надолго меня отравит…»

Надолго меня отравит Угар опаленных дней — Не чад в голове оставит, А злые виде́нья в ней. Как совесть бы ни просила — От памяти не уйдешь. Я все расскажу, что было, И Правда повергнет Ложь! А ныне… Сгущает осень Суровость законных туч. С усмешкою ветер бросил Мне по́д ноги к воле ключ. Я знал, что бежать придется, Что серым залепит взор, Что бывшее не уймется Наращивать приговор. Со временем — злее будет, Нависнет гроза — плотней! Но жизнь, разразясь, остудит Угар обгорелых дней!..

Однокласснице

Я приеду незванно веселым и пьяным, Не ругай за браваду — я сам повинюсь. Миролюбовской [3] ночью, объятой туманом, Все равно от объятий твоих опьянюсь… И меня не суди ты, игривая, строго: Изменились тревоги со школьных часов. Ты позволь мне, ровесник, забыться немного — От друзей и от пьянок, от драк и врагов!.. Мне так важно не думать, что, может быть, утром Нас навек разбросает по топи земной… Я приеду нежданно, и ночью безлюдной Эту гиблую юность забудем с тобой…

С гитарой

Неистовы красные тени… В ворованном жарком раю Горячие наглые стены, Зачем заковали вы песню мою?! Зачем из печного оскала В глаза мне хохочешь, огонь? Того, чья душа угорала, Кровавыми бликами раны — не тронь! Я вырвусь из адского плена, Навзрыд, но мотив — допою! По струнам, по нервам, по венам — Я выкричу страшную правду свою!

Предновогоднее

Ветер хлесткий, холодный Звезды по́ небу гонит. Мрак зубастый, голодный В стекла тонкие стонет… Убежать бы, укрыться От смертельной напасти, С головою зарыться — От себя, от ненастья. Или — воли набраться, Только злой и ехидной, Чтоб нахально смеяться Над, бедой дальновидной!..

Чужие

По селу чужому К дому неродному Я иду подмерзший. Вечер сизо-лунный, Как пьянчуга блудный, Звездами обросший. Переполошившись, Воодушевившись, Псы вдогонку лают. В окнах разноцветных Нет мне лиц ответных: Здесь меня — не чают! Ждущие — далече… Сон их безупречен… Спите сладко, други! Нам же, друг мой вечер, Вместе ежить плечи В вымерзшей округе…

«Я живу без судьбы и имени…»

Я живу без судьбы и имени. Я брожу по холодным улицам, Наблюдаю чужие радости И страдаю своими бедами; Месяцами сижу закованный, Сочиняю стихи паршивые, Под гитару слагаю песенки, Украшая свою действительность… Я мечтаю о звездном будущем… И друзьям доверяюсь письмами… Но опять — человек без голоса, Но и впредь — гражданин без имени…

«Друзья мои, как все вы далеко!..»

Друзья мои, как все вы далеко! На улице темно у нас и сыро. Один я в доме. В комнатке моей — Лишь тиканье часов… Да лай собаки Врывается сквозь звонкое стекло Окна… Там, в черноте вечерней, Проходит юность — сельские подростки Идут привычно грязною дорогой На танцы в клуб. И только никого Мое окно на свете не волнует… Молчит гитара, множественно раз Прочитаны все письма дорогие. Один я в мире… Верные друзья, А как там ва́м вдыхается нетрудно?..

Вагонопроводнице

Длинна железная дорога, На станциях — толчки и свет… Послушай же и ты немного, Что мне всего — семнадцать лет; Что я тебя — ничуть не знаю, Что ночь уже и нужно спать… Но мне — ах, блажь моя шальная! — Тебя так хочется обнять! А я, когда ты ходишь рядом, Раскачиваясь стуку в лад, Ловлю надеющимся взглядом Хотя бы твой случайный взгляд! Но… близкая! Не замечая Мой верхнеполочный НП [4] , Ты вновь скрываешься, скучая, В служебном крошечном купе. Вздыхаю я, печалю строки, Качается плацкартный мир. Вот рядом мы, в одной дороге, Но я в дороге — пассажир…

…Летит состав, и там, где вечность, Огни проносятся назад. Лишь возле тамбура беспечно Два парня шаткие стоят. Ты им являешься — такая, Какую встретишь только раз! И оба, зенками моргая, Теряют дар сонливых фраз… Затем, опомнившись, заводят Велеречивый словоблуд И жеребцами хороводят, Тебя касаясь там и тут… Они развязанно-игривы, И им, конечно, наплевать На то, что юноша ревнивый Все это может наблюдать; Что он с отчаянной тревогой Вникает в скользкую игру, Где ты дразнящей недотрогой В свою ныряешь… конуру! И вновь выходишь, занятая Для виду чем-то, и опять, Смеясь, кривляясь и болтая, Себя даешь приобнимать… Я отворачиваюсь молча, Дышу в немытое окно, Там искаженно, как от порчи, Мое лицо отражено́. И понимаю понемногу, Что глупо сердце обольщать, Что и в стихах немного проку, Что ночь давно и нужно спать.

В гостинице

Номер гостиницы. Сумерки за окном. Юность-бесстыдница, Хватит страдать, потом! Лучше мы влюбимся — Девушки к нам милы́… Лучше забудемся Средь маскарада мглы. Видишь, на площади Сколько влюбленных пар? Сеется дождичек, Манит рекламой бар… Видишь, там весело! Нам ли с тобой скучать? Юность-ровесница, Выйдем-ка погулять! Там нахохочемся, Там я — стихи прочту! Ой, как мне хочется Поцеловать вон ту!.. Ой же, как вымытым Жаждется подышать! Даже и вымокнем — Слезы не распознать… Выйдем на улицу, Бросим рублевый дом. Юность-распутница, Станем жалеть потом… Прочь из гостиницы! Спрячемся — под дождем! Юность-настырница, Хватит хандрить, идем!

На фото Р. Т

Все дороги впереди! Мне лицо твое, на фото, Говорит, что нам идти В удивительные годы! Были чаянья и боли В нелюбимой стороне, Где без друга и без воли Я топил себя в вине. Все прервато-перебито! Все осталось позади! Мне лицо твое открыто Говорит, что мы — в пути!

«Тревоги — мои товарищи…»

Тревоги — мои товарищи — За мною, как тень, слоняются. Мечты мои не сбываются, И нет на моих дорогах Знаков предупреждающих. А в мире — мгновенья чудные С весенней и кровной ласкою! Да тень навела указкою В холодный закон ответа За юность мою беспутную… Но солнцу и небу вечному, И матери, всё сгибающей, И девушке ожидающей Кричу я с ожившей силой: Вчерашнему — не обречь меня!

«Слушайте, ветры…»

Слушайте, ветры, я начинаю Новые песни петь! Слушайте, ветры, я продолжаю Далям в глаза смотреть! Жизнь устояла, перестрадала, — Не примирилась — тлеть! Юность восстала и засияла, Чтоб в облака лететь! Вечно бороться и не сдаваться — Только такой обет! Мне — восемнадцать! Мне — восемнадцать! Мне восемнадцать лет!

Прощание с друзьями

Тише, милые, глупые, тише! Я хочу на прощанье грустить… Под тяжелой охранною крышей Мне придется, наверное, быть. Это скоро, так скоро случится! Но сегодня тоска не о том: Нам придется теперь разлучиться, Чтоб… не встретиться в жизни потом. Лягте рядом, ребята, смотрите, Как весенне настроен февраль! Всюду тянутся звонкие нити И простором распахнута даль… Через час, в состраданьи озлившись, Я уеду, а новый жилец, Полновластно в наш дом заселившись, Вашей воле положит конец. Разбежитесь вы, ставши ничьими, Беспризорную долю познав. Обхлестают вас криками злыми, На помойные ямы изгнав. Будут бить и не брезговать кровью, Понаделают жалких калек, А затем — охраняя здоровье! — Вам устроит отстрел человек!.. Но… кому-то подвалит и счастье, Если благо приемлемо в том, Что приметнее ростом и мастью, Сторожить он останется дом: Будет яростно рвать на прохожих, И терпеть забавленья детей, Станет жизнь его сытно-погожей, И, наверно, забудет друзей… Ну а я? Я не знаю, родные, Что утрачу еще впереди, Что в судьбе обрету и какие Мне страдания не обрести… Но когда-нибудь, в жизненном мраке Или в благополучия час, Незнакомой бездомной собаке Расскажу о покинутых — ВАС…

Воспоминание

Вечер фонарями дружески мигает, В небе оживают синие цветы… Вдоль ограды клубной юноша шагает К месту, где встречала явь его и ты… Кто же он — спортивно выкроенный парень, Трезвый, некурящий (нравиться привык!), Русский по рожденью, внешностью — татарин… В общем, не последний сельский призывник? …Жил на свете мальчик с пылкою душою, Рано полюбил он книги и вино; Много повидал он с мамкой-сиротою… Пламенно мечтал он в светлое одно: Выйдет он по жизни очень знаменитым! Молодость прославив в буйстве и вине, Станет, как Есенин, кротко незабытым, Будет, как Высоцкий, слышен по стране! Время упраздняло игры и проблемы, Детские проказы, крымские года… Леты приходили, вольные, как темы, Леты уносились, будто поезда. Лето и примчало стуком серебристым Школьника на дальний утренний вокзал… Так неотвратимо в августе зарнистом Мальчик деревенский юность повстречал. Дальше что? Не знаю, должен ли я, право, Исповедь чужую в люди выносить?.. Может, по призванью, может, для забавы Стал он, как мечталось, песни петь да… пить. …Там, где танцплощадки, парки и пивбары, Сброды хулиганов, грязные слова, Там, где надрывались пошлые гитары, — Разная за парнем числилась молва… Только — заверяю! — запертый ли, праздный — В строгих кабинетах, в вольницах-дворах — Цели незабвенной, вере распрекрасной Клятву повторял он в песнях и стихах. Впрочем, ну их, песни! Миру ль интересно Что́ он там наплакал, спел и написал? Если и прослыл он… — я о том известий Радио не слышал, в прессе не читал! Что́ чужие судьбы! Личная дороже! Жизнь моя, быть может, — лучшая из книг! Если разобраться, если подытожить, — Я, пожалуй, тоже в пройденном велик… Дело ведь не в этом! Шествуя у клуба, Наши вспоминаю глупые мечты, И не отвергаю встретившие губы Там, где восхищала сны мои и ты…

Корабль Земли

(

Венок сонетов

)

Нам Космос — Отец! Нам Вселенная — Мать! Мы — их своенравные дети… Но нам — постигать, постигать, постигать Свое НАЗНАЧЕНЬЕ на свете!..

Пришедшим жить на Пик тысячелетий Творю Венок сонетною строфой. Мы, гении, как синтез всех наследий, — Цари цивилизации земной. И все-таки, для Космоса, мы — дети, Достигшие вершины роковой; Стоим пред галактическою мглой На Разумом освеченной планете! О, Пика эпохальные ветра! Под нами — Человечества Вчера, Над нами — Завтра, полное сомнений… И шаг зовет, и — пятит пустота… И нам, отцам грядущих поколений, Открыта — ввысь и в пропасть — высота!

Открыта — ввысь и в пропасть — высота… Зовет простор — для взлета иль паденья? В нас предков прозревает слепота, Но вспять необратимо восхожденье. О генная, о звездная мечта! Скопили яд открытья и свершенья… И ядерного века прегрешенья Не есть ли нам предельная черта? Мы — время парадоксов и знамений, Мы — возраст озарений и затмений… Ах, Вечности немая глубина!.. Очистись, мысль, от сора междометий: Была нам показательно дана Эпоха войн и атомных трагедий!

Эпоха войн и атомных трагедий Над миром потрясенным пронеслась, Подобная галлеевой комете, Явив нам — ужасающую власть! Тем Роков Рок историю пометил — В ней Бисмарка идея вознеслась, И Гитлера антихристская страсть Дала арену дьявольских комедий… Но чье же ты, ПРОКЛЯТИЕ Земли? Какие Силы Смерч нам принесли, Невиданный — ни в Греции, ни в Риме? Чернобыля засыпаны уста… Не внять нам, что и гибель Хиросиме Творилась в нашем веке — неспроста!

Творилась в нашем веке неспроста Стихия и природных разрушений — Не вирусом с брюлловского холста, А ветром внеземных происхождений. Обугленность тунгусского пласта, Губительный синдром землетрясений, Чахоточность вулканных извержений Коры земной познала береста! И дикий сок из ран своих сочила — Смертельный нам… но жизненная сила Была в него, как в кровь, заключена… И снова — провинившиеся дети — Вникали мы в святые письмена: Мы — ВОЛЯ чья подопытной планете?

Мы — воля чья подопытной планете? Безмолвствует Вселенной океан… Стоим мы на краю тысячелетий, Вдыхая гипнотический туман. Стоим мы — за историю в ответе, За век наш, что — Целитель и Тиран… Блажен в Талмуд ушедший, иль в Коран, Иль в Библию… а кто — не принял Четий? Тому дробить единственный вопрос И воем слать в небесный купорос: ОТКУДА? КТО? И — ЧТО? И — КАК? И — ГДЕ МЫ? И Дарвин есть — святая простота… И перед необъемлемостью темы — Астрологов назойлива тщета.

Астрологов назойлива тщета… Но зов познать — во взлете, не в паденьи! — В зрачках у нас! Открыта высота В трехтысячное летоисчисленье! И сладостно нам головокруженье, Нас ясностью чарует чернота, Нас Пика будоражит высота, И свищут эпохальные мгновенья! И мы стоим — могучи и мудры, Светлы, как взоры, вышние миры, И Даль полна Значения и Смысла, Зовет в себя — проглядна и чиста! Но чуем вдруг: за спинами нависла Развилка — скорпионьего ль хвоста?

Развилка — скорпионьего ль хвоста Показывает каплющее жало?.. Еще тысячелетняя верста Имеет шанс для славного начала! Разделом новым с чистого листа Продолжить ей истории анналы! Вот только бы опять не задрожала… Над нами зыбь небесного пласта!.. Вот только б осознать предупрежденье, Нам посланное, — из долготерпенья Родительских, отчаявшихся недр, Что, хоть и венценосные, но — дети — Опасно заигрались мы и — НЕРВ Трепещет над хребтом тысячелетий!

Трепещет над хребтом тысячелетий Нерв Жизни, беззащитно оголен Прожорливостью хищников-соцветий Людских всепоглощающих племен! И вот мы на вершине, будто в клети, Повисшей в шахте мыслящих времен, И опыт нам, увы, определен Как… самовырождение планете? Недетская жестокая игра! Нам позднего прозрения игла Пронзила мозг и тычется вслепую В коробку черепную — изнутри! А сверху бездны давят на больную… О, мыслей тупиковый лабиринт!

О, мыслей тупиковый лабиринт! Но в том спасенье — да не преисбудет! Покуда мозг вопросами кипит — Любые ветры Разум не остудят! И, значит, не подопытны мы, люди! Планета — не шальной метеорит, Которым промелькнет и отыскрит, И след Земли Вселенная забудет… И сами мы, быть может, для Нее — Загадочное звездо-бытие, Взаимно познаваемое чудо… Так гений Человечества творит В ошибках постижения, покуда Вселенной Смысл пространствами сокрыт.

Вселенной Смысл пространствами сокрыт; В материях Хао́са Мирозданья Он высшею Гармонией царит — Нетленной по законам Созиданья. Не таинства Безмолвие хранит, А вещие свои неиссказанья … И всех его глубин предначертанья Достичь нам — никогда не предстоит! От этого ли сонм противоречий Терзает мир — плененный, человечий — В прозрачной атмосферной скорлупе? Где — вовсе не от солнечного света — Задо́хнемся, скопившись мы, — в себе!.. Сними ж, Венок, безумие поэта!

Сними ж, Венок, безумие поэта Минутное на взлетных рубежах! Строка упрямотканого сонета, Стань связкой для стоящих на ветрах! Да будет здравомыслие воспето И цель светозаветная в глазах! Да будет в материнских небесах — Не дадено затмением ответа! Взошедшим на крутую высоту — Да звездную не выветрить мечту, Исполненную вечного стремленья! Познанье — всемогущественный дар! И, значит, неспроста от сотворенья Корабль Земли для жизни миру дан!

Корабль Земли для жизни миру дан. И нужно не разбить его — во имя Придущих пить мерцающий туман Возвышенными душами своими. Потомки да простят нам шрамы ран! Но сами мы, продолженные ими, Восстанем — в Нагасаки, в Хиросиме, — Коль снова соберется Ураган! Сегодняшнего Пика поколенье, Мы — лоцманы! И кораблекрушенье Допустим ли оплота своего? Во имя прародителей завета Мы знаем и полета торжество! И Космос полон Разума и Света!

И Космос полон Разума и Света — Распахнут, вдохновляющ, величав! Земля ему — любимая планета, И он Земле — начало из начал. Не тщетно Мироздания секреты Безумец Циолковский изучал И Фениксом Гагарин увенчал Тлетворный век великого расцвета. Но, Знаний и Науки капитал Являет жизнетворческий нектар Для лучших — очищающих соцветий! Он нам противоядием возда́н, И кладезь достояний наших — светел! И вечен путь наш в звездный океан!

И вечен путь наш в звездный океан. Плывет, плывет в немеркнущей Вселенной, Светящимся дыханьем осиян, Корабль Земли — Корабль благословенный! Пою ему не плачи, не пеан, — А гимн Любви — сыновний, вдохновенный… Я — юнга твой с мечтою дерзновенной, Корабль Земли — космический Титан! Покаюсь за мальчишечье смятенье: Кликушеское светопреставленье Земному не открыть календарю! ТАК, веруя в Мечту и в Добродетель, Венок сонетов чаянно дарю Пришедшим жить на Пик тысячелетий!

Магистрал

Пришедшим жить на Пик тысячелетий Открыта — ввысь и в пропасть — высота! Эпоха войн и атомных трагедий Творилась в нашем веке — неспроста! Мы — ВОЛЯ чья подопытной планете? — Астрологов назойлива тщета… Развилка — скорпионьего ль хвоста Трепещет над хребтом тысячелетий?.. О, мыслей тупиковый лабиринт! Вселенной Смысл пространствами сокрыт… Сними ж, Венок, безумие поэта! Корабль Земли — для Жизни миру дан! И Космос полон Разума и Света! И вечен путь наш в Звездный Океан!