© ЭИ «@элита», 2017

* * *

 

 

Пролог

Не знаю, как мы дошли до этого. Почему? Что мы здесь делаем? Сейчас это уже неважно. Неужели пришла пора умирать?.. Я не хочу верить в это. Оглядываю друзей: Арт, Витос, Ванёк, Михась. Младший брат Женя. Все остальные. Внутри темно, не могу подсчитать точно, сколько нас здесь. Слышу только тяжёлое дыхание, чую пропитанный страхом воздух. Кто-то надсадно кашляет. Пришлось уходить быстро, бежали, как сумасшедшие… Опускаю ладони на колени – мои ноги ещё дрожат.

Мы заперты. Надёжно – внутрь никто не прорвётся. Но нам от этого не легче. Снаружи в железную дверь бьётся волна сумасшедшей силы. Волна неистовой злобы, волна безумия. Волна смерти. Я не боюсь, что она хлынет внутрь, я боюсь, что она не даст нам уйти. А время тает. Через полчаса, а может и меньше, город накроет военная артиллерия. И не оставит здесь камня на камне.

Тяну за рукав брата. Он поворачивается: «что?». Исхудалый, взмыленный, встрёпанный. Губы бледные, как у вампира. Не знаю, что сказать. Наверное, стоит попрощаться – так, на всякий случай. Но сил нет. Сил нет даже на это.

Нет, так не годится! Сейчас отдышимся и осмотрим место. Нужно найти другой выход: люк, окно, подземный лаз. Время на исходе, но мы можем успеть покинуть город. Сдаваться рано. Нужно отдышаться и найти фонарик. Нужно только встать…

 

Глава 1. Розовый дождь

21:20

Последний день привычного нам мира. Обычное воскресенье. Обычный вечер. Обычная встреча друзей. Знай мы, что она окажется последней – придумали бы что-нибудь поинтересней.

Но мы не знаем, и устраиваем вечер покера. Стол, фишки, карты, бутылка виски – ничего особенного. Собираемся, как обычно, у нас в цеху – если это можно назвать цехом. Скорее, большая лестница, построенная на участке частного дома и оборудованная для сборки жалюзи – наш с братом маленький бизнес. Для покера здесь есть всё, что нужно, небольшая зона отдыха обставлена вполне уютно. Диван, кресла, компьютер, заменяющий музыкальный центр. Как будто предчувствуя скорую беду, из всей музыки на винчестере я выбираю «In the house/In a hearbeat» Джона Мерфи.

Братья Воронюк, Виталик и Артём, уже здесь, Михась немного опаздывает. Женя разливает по стаканам виски, я раздаю первый кон. Игра начинается спокойно, мы ещё не втянулись, обмениваемся свежими новостями и шутками. По телевизору идут новости. На военном полигоне где-то под Оренбургом взорвался очередной склад с боеприпасами. Я нажимаю кнопку, и экран гаснет.

21:40

Звонит Михась – он подъезжает. Спрашивает, не докупить ли чего, но у нас всё есть, и мы говорим ему тащить свою задницу быстрее. Из телефона доносится раскат грома. Михась сообщает, что погода быстро портится, но мы и так это знаем: через секунду звук грома докатывается и до нас. Я закрываю в цеху все окна и возвращаюсь к игральному столу. Арт вслух выказывает недовольство: только утром помыл машину. Женя и Витос смеются над какой-то шуткой. Я смеюсь над «везучестью» Арта. И правда, ещё утром ничто не предвещало грозы.

22:00

Первый раскат грома напоминает треск лесоповала. В окнах дрожат стёкла. Через секунду за ними бушует ливень. Мириады водяных капель при столкновении с землёй шипят, как жир на сковородке. Мы пропустили по паре стаканчиков, и игра идёт веселее. Я включаю камеры наружного видеонаблюдения, чтобы встретить приезд Михася заблаговременно. На секунду задерживаюсь перед монитором, заворожённый пляской дождевых брызг. Инфракрасные глазки видеокамер обесцвечивают картинку, и на экране ливень больше похож на метель.

– Звони этому тормозу! – говорит Витос, когда я возвращаюсь за стол.

Я ещё раз набираю Мишу.

«Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети».

Я гоню от себя плохие мысли и снова вглядываюсь в монитор видеонаблюдения. Ничего, кроме дождевого вихря. Брат заново наполняет мой стакан, и я бросаю карты на стол. Пас.

22:15

Наконец появляется Михась. В левом верхнем секторе экрана, передающем изображение с камеры номер четыре, я вижу его машину. Она заезжает на подъездную дорожку и останавливается перед воротами. Игра прерывается, я надеваю куртку и иду встречать гостя. Артём тоже решает сделать паузу: в нашей компании он единственный курильщик. Я открываю дверь, и Арт перестаёт обуваться.

Перед нами стена дождя.

– Да ну его на… – Артём стягивает туфель, который успел надеть. – Потом покурю.

Однако мне нужно идти, сам Миша не войдёт. Накрываю голову курткой, выскакиваю на улицу и мчусь по дорожке к воротам. Дождь хлещет в спину тугими струями, под ногами вода вперемешку с грязью чмокает и разлетается во все стороны. Дождь наполняет воздух запахом сырости, и этот запах кажется мне незнакомым. Тяжёлый, приторный… Что-то чужое витает в пространстве, изгибаясь под танцующими плетьми воды, что-то инородное. А может, мне просто кажется.

Михась ждёт меня за воротами. Стоит, как ни в чём не бывало, и я не сразу замечаю над ним чёрный колпак зонта. При виде моей сгорбленной фигуры на его лице появляется улыбка. Не будь мне сейчас так холодно и мокро, я б тоже улыбался. Чёрт, у кого-то машина и полдня не проездила чистой, а у этого зонт! И ведь ничто не предвещало грозы…

00:12

Мы уже изрядно навеселе. Я почти проигрался – моего стэка хватит разве что на пару раздач. У Витоса положение не лучше. Артём и Женя в плюсе, Михась при своих. Виски почти кончился, и нам хочется ещё. Поднимаем вопрос о том, стоит ли ехать в магазин за спиртным. Женя предлагает вызвонить Ваню – он по ночам «таксует» и всегда на колёсах. Но идея не успевает получить развития.

Дождь прекращается так же внезапно, как начался. Просто в один момент всё разом стихает, и мы слышим это столь же отчётливо, как удар грома. Однако тишина нездоровая. Что-то мешает ей, мутит её. Мы почти одновременно кладём карты на стол и прислушиваемся.

– Что это? – произносит Женя и подходит к окну.

Я следую его примеру. Звук нечёткий, и Женя открывает окно.

Его лицо вытягивается:

– Вы слышите?

Мы слышим. Звук напоминает гудение пчелиного улья. Нет, даже не улья… Как будто рой Лангольеров всего в паре километров от нас принялся поедать планету. Это толпа. Шум толпы. Десятков и сотен людей – их вопли переходят в стоны, крики в рык. Они зовут, умоляют, угрожают. Или у меня разыгралось воображение?..

– Закрой, – вдруг просит Артём.

Я знаю, он произнёс это рефлекторно: гудение за окном не только у него вызывает отвращение.

Но мы, конечно, не закрываем. Вместо этого кидаемся к выходу. Я пытаюсь найти свою обувь, и мой взгляд натыкается на кроссовки Михася. Чёрно-голубые, но шнуровка на них белая. Точнее, когда-то была белой. Сейчас она испещрена бледно-розовыми пятнами, совсем свежими.

– Куда ты влез? – спрашиваю у Михася, запрыгивая в свои мокасины.

Женя и Витос, толкаясь, тоже пытаются обуться. Арт ещё на диване, дожидается, пока освободится место у двери.

Михась недоумённо разглядывает кроссовки. Его брови собираются у переносицы, свидетельствуя об активной мыслительной деятельности. Потом выпрямляется и поднимает свою куртку. На чёрной коже поблёскивают капли дождя.

Что-то заставляет меня взглянуть и на свою куртку. Она тоже кожаная, но тёмно-коричневая. Капли на ней такие же чёрные, как и на Мишиной. Тогда я просовываю руку в карман и достаю платок. Белый и свежий – я платками редко пользуюсь.

Провожу платком по куртке и показываю всем.

Михась выглядит озадаченным, но почти не удивлён. Женя и Витос замирают, потрясённо разглядывая платок. Арт встаёт с дивана и подходит к нам.

На платке, собравшем дождевую воду с рукава моей крутки, отчётливо видны розовые разводы.

00:30

Женя хватается за дверную ручку и плечом преграждает нам путь на улицу.

– Вы чо, нельзя выходить! – сквозь зубы шипит он, делая страшные глаза. – Там какой-то кислотный дождь!

Миша тем временем повторяет тест с платком на своей куртке. Результат тот же, разве что платок стал ещё розовей.

Я чувствую, как моё сердце уходит в пятки. Мысль: «мы вляпались в серьёзное дерьмо» встаёт перед глазами огромным реющим транспарантом.

Между тем шум на улице усиливается: толпа Лангольеров приближается. Я поднимаю глаза на экран видеонаблюдения, но там тихо. Только белая крыша Мишиной машины посверкивает бисером капель в свете уличного фонаря.

– Дождь кончился, – замечает Виталик.

Шум манит его в той же степени, что и отталкивает. Я испытываю сходные чувства. Мы должны выйти отсюда.

Миша принюхивается к своей куртке, смотрит на нас:

– Ну, вообще-то, запаха никакого.

Запах есть. Концентрация розовой дряни на куртке слишком мала, чтобы почувствовать её в закрытом помещении, но запах есть. Он был, когда я бежал открывать ворота. Он и сейчас там, стоит только выйти и принюхаться.

Мы выходим. Дорожка от цеха до ворот узкая, и мы бежим друг за другом, вытянувшись в колонну. Передо мной маячит кудрявый затылок Михася, мне в спину дышит Витос. Запах исчез – я принюхиваюсь изо всех сил, но не чувствую ничего, кроме сырой земли и мокрого бетона. Различить цвет сошедшей с небес воды в темноте невозможно, но я знаю, что она розовая. Всё вокруг розовое. От этой мысли кожа на спине идёт мурашками.

С грохотом распахиваем железные ворота и вываливаемся на улицу. Сначала мне кажется, что переулок пуст. Наш участок расположен в частном секторе, рядом с тюрьмой, места здесь тихие, за всю ночь одна машина проедет. Потом я понимаю, что мы не одни: у ворот смежного участка выше по улице стоит соседский пацан. То ли Костя, то ли Дима… Ему лет восемнадцать – наш ровесник, ужасно толстый. Мы с ним почти не общаемся, «привет-пока», вот и всё.

Завидев нас, толстяк поднимает ладонь в приветственном жесте.

– Здоров, – говорю ему. – Тоже слышишь эту фигню?

– Угу, – кивает он. На его лице беспокойство. – Возня какая-то. Будто…

Он замолкает, пытаясь подобрать нужное слово, но я опережаю его:

– …днём. Как будто днём.

Да, теперь я могу классифицировать непонятный шум. С улицы он уже не кажется таким устрашающе близким. Мы далеко от эпицентра, это точно. Непонятная какофония напоминает голос бодрствующего города: гул машин, звуки человеческой деятельности – составные части привычной тишины в разгар дня. Вот только на дворе ночь.

Пока мы стоим, внизу переулка, по дороге, тянущейся вдоль тюремной стены, пролетает на дикой скорости несколько машин. Витос и Женя сбегают вниз на разведку. Я вижу, как Женя выскакивает на дорогу и пристально всматривается вдаль, пытаясь различить хоть что-то. Но там ничего. Как и на нашем переулке, кроме нас с Костей-Димой на улице ни души.

Арт пытается дозвониться куда-то. В губах зажата сигарета. Заметив мой взгляд, сообщает:

– Сеть перегружена.

Я поворачиваюсь к Михасю:

– Что думаешь?

На лице Михася выражение собранной задумчивости учёного. Он и есть учёный – во всяком случае, будущий. В нашей компании он самый старший, учится на втором курсе физфака РГУ. Одно из качеств, заслуживающих моё уважение – он тщательно обдумывает вопрос, прежде чем ответить.

– Не знаю, – пожимает плечами он. – Слушай, Макс, я, наверное, поеду.

Он обеспокоен, по-настоящему обеспокоен. Не могу судить его за это: дома ждут родители. Живёт он в «западном» микрорайоне, а это довольно далеко отсюда. Там же, кстати, сейчас находятся и мои родители…

– Слышь, Михась, может, не стоит пока никуда ехать? – говорит Арт, не отнимая телефона от уха. Я знаю: он тоже звонит родителям. – Нездоровая фигня.

Михась набирает на мобильнике номер отца. Сеть перегружена.

Мы почти протрезвели, от былого веселья не осталось и следа.

– А ну-ка набери моим, – говорю Арту.

– Уже. Никому не дозвониться.

Мне неспокойно. Мы с братом живём с родителями на «западном», а в цех приезжаем работать или встречаться с друзьями, как сегодня.

Михась принимает решение:

– Ладно, пацаны, я поехал, – он решительно протягивает нам ладонь.

Мы по очереди жмём её.

– Спасибо за вечер.

– Дай знать, как приедешь – говорю я. – Кинь сообщение «вконтакте», что ли. Я сейчас включу комп.

– Окей.

Миша отъезжает от двора, когда возвращаются Виталик и Женя.

– Михась, ты чо, всё? – кричит ему в приоткрытое окно Витос.

Михась в ответ машет рукой. Машина выруливает на дорогу, вспыхивают красные стоп-сигналы. Мокрый асфальт, кирпичная стена тюрьмы, ещё не опавшая листва на деревьях – всё загорается алым.

Или розовым?..

Мы провожаем машину взглядом, пока она не исчезает за стеной магазина.

– Ну, что там? – спрашиваю у пацанов.

– Да фиг его, – отвечает Витос. – Пр'икинь, мы сначала думали, бунт в тюр'ьме.

– Да вроде уже затихает, – Женя вытягивает шею, прислушиваясь. – Может, там драка какая-то? Толпа на толпу?

Мне тоже кажется, что стало потише. А может, мы, как говорится, просто «прислушались»? Ведь дневная и ночная тишина – всего лишь дело привычки.

– Ладно, пойдём в дом.

Мы возвращаемся к воротам. Я смотрю вверх по улице – Костя-Дима куда-то исчез. Краем глаза замечаю на том месте, где он только что стоял, чёрный холмик на земле. Потом закрываю дверь.

01:20

Перед тем, как вернуться в цех, я заглядываю в дом к бабушке. Взамен на разрешение построить у неё во дворе производственное помещение, мы с братом присматриваем за ней, так что у нас что-то вроде симбиоза. Из спальни слышен её храп, и я немного успокаиваюсь. Возможно, мы переполошились понапрасну, а виной всему разборка местных гопников и литровая бутылка виски. Не удивлюсь, если завтра окажется, что цветные пятна на одежде – всего лишь подтекающая с ворот ржавчина. По пути к цеху я почти убеждаю себя, что обрушение телефонных сетей – курьёзное совпадение.

Машина Арта стоит во дворе, рядом с моей. Мы ещё днём решили, что сегодня они с Витосом заночуют у нас, поэтому когда я захожу в цех, оба брата раскладывают диван. Я лягу на полу, а Женя пойдёт ночевать в дом, так что места всем хватит.

Но пока Женя здесь – сидит у компьютера, пытаясь пробиться в Интернет. Судя по выражению его лица, ничего не получается. Почему-то я не удивлён.

– Завязывай, – говорю ему. Выпитый виски даёт о себе знать: мои глаза слипаются. – Оставь комп включённым. Может, прочухается. Я через пару часов встану, проверю «вконтакт».

Арт совершает ещё одну попытку дозвониться хоть куда-то.

– А сеть по-прежнему недоступна, – с ухмылкой произносит он.

03:30

Меня будит телефонный звонок. Сбрасываю одеяло, рывком поднимаюсь на ноги. Нет, мне не приснилось, звонит мой телефон! С дивана слышится возня братьев Воронюк, они тоже разбужены полночным звонком. Хватаю с тумбочки телефон: «Михась». Я не успеваю нажать на кнопку приёма…

Б-БАХ!

Звук взрыва прокатывается по гипсокартонным стенам нашей летницы вибрирующей волной. В оконных рамах дрожат стёкла. Рвануло далеко, но так мощно, словно на соседнем участке.

Втроём, почти одновременно, вскакиваем на ноги. В полумраке помещения фигуры братьев напоминают силуэты костлявых привидений. Телефон в моей руке по-прежнему звонит. Я включаю трубку:

– Алло?

На другом конце линии Михась успевает выкрикнуть всего одно слово:

– ОТКРОЙ!

Потом раздаётся ещё один взрыв.

В одних майках и трусах, успев натянуть лишь обувь, выскакиваем на улицу. Сон ещё не отпустил до конца, происходящее вокруг кажется нереальным кошмаром. Я добегаю до ворот первым. Краем сознания отмечаю зажёгшийся в доме свет – Женя тоже проснулся. Нет времени возиться с замком – выдёргиваю засов и распахиваю ворота настежь.

Первым вижу даже не Михася, а его машину. Белый «Митцубиши «, ещё два часа назад абсолютно новый, сейчас полностью разбит. Правое боковое зеркальце отбито начисто, левое болтается на проводах. Капот, бампер и оба крыла выглядят так, словно кто-то поработал над ними бейсбольной битой. В центре лобового стекла белый клубок стеклянного крошева, пускающий во все стороны паутину трещин. В центре клубка темнеет кровавое пятно.

Потом мой взгляд перекочёвывает к Михасю. Второй раз за ночь он на моём пороге, но теперь больше не улыбается.

На его лице ужас.

 

Глава 2. Костя-Дима

03:35

– МАКС, ЗАКРЫВАЙ! – Михась отпихивает меня в сторону и сам захлопывает ворота, но я успеваю заметить творящийся на улице хаос.

Горящие люди. Люди в огне, вот что я вижу.

Меня словно пронзает тысяча крохотных иголок. Язык прилипает к нёбу, в ногах появляется слабость. Я чувствую на плечах чьи-то холодные руки, и только спустя мгновение понимаю, что это Арт. Пятясь назад, я чуть не отдавил ему ноги. А может, в моих плечах он искал поддержки?

Ко мне возвращается слух. То, что он доносит до мозга, ввергает в ступор. Воздух переполняют человеческие голоса. Десятки, сотни голосов – я и не подозревал, что в нашем забытом богом микрорайоне живёт столько народу. Голоса молят о помощи, вопят от боли, проклинают от отчаяния. Но страшнее всех те, что служат прослойкой между ними. Словно отравленный крем в слоях «наполеона», эти звуки являют собой смесь рыка и визга живьём жаримого на электрическом стуле смертника. Звуки перемежаются безумным гиеновым хохотом. Пожалуй, так должен смеяться Сатана на комедиях Чарли Чаплина.

Мы поворачиваем головы в ту сторону, откуда гремели взрывы. Далеко на западе в небе пылает зарево пожара. Потом в ворота со стороны улицы врезается человеческое тело.

ББ-ОМ-М!

Зловещий гонговый звук и треск ломающихся под плотью костей приводят нас в чувство. Мы отшатываемся от вибрирующих ворот и отступаем вглубь двора.

Фонарь над тамбуром заливает всё тусклым жёлтым светом.

– Максим, что происходит?! – из дверей тамбура на меня смотрит перекошенное лицо брата.

Я слышу, как в глубине дома вопит благим матом бабушка.

– Пацаны, в дом! – командует Михась. – Быстрее! Быстрее!

Мы вваливаемся в тамбур, и Женя закрывает за нами дверь. Не разуваясь, ломимся на кухню. Бабушка уже здесь. В белой ночнушке, доходящей ей до колен, она напоминает карлика в шутовском наряде Пьеро.

– Максим! Максим! – повторяет она снова и снова. Кажется, это всё, что она может сказать. Глаза лезут из орбит, лишённая вставных зубов челюсть жуёт губы. – Максим!

Она совершенно не понимает, что происходит. Возможно, решила, что мы ввязались в драку, или что начался Армагеддон. Признаться, в вопросе осведомлённости я недалеко ушёл от неё.

– Ба, иди в комнату! – кричит на неё Женя.

– Максим! Максим!

– Я сказал, иди в комнату! Быстро!

По щекам старухи катятся слёзы. Женя почти силой выпихивает её из кухни.

– Юра! Юра! – теперь она зовёт моего отца. – Я позвоню Юре! Я сейчас позвоню Юре!

– Ба, всё нормально! – пытается угомонить её Женя. – Сейчас мы придём!

Из спальни доносится надрывный старушечий плач. Сквозь всхлипы я слышу, как она повторяет: «Война… война началась…»

Пока брат борется с бабушкой, мы пытаемся допросить Мишу. Но из этого мало что выходит. Мой друг в глубоком шоке. Впервые вижу его в таком состоянии… да что там, впервые вижу вообще кого-то в таком состоянии. И то, что доносят мои глаза до мозга, ужасает в не меньшей степени, чем то, что происходит сейчас на улице.

От моего внимания ускользает момент, когда Витос потрошит столовые ящики. Вижу его уже вооружённым – в обеих руках поблёскивают сталью длинные кухонные ножи.

Это выводит меня из ступора. Подбегаю к мойке и набираю стакан холодной воды. Первый залп летит в лицо Михасю, второй – в зелёную маску, в которую превратилось лицо Арта. Следуя моему примеру, Витос подсовывает голову под струю проточной воды.

Пацаны матерятся и фыркают, но я вижу, что вода пошла им на пользу. Недолго думая, плещу водой себе в лицо. Принимаю от Витоса нож с зазубренными краями и сразу передаю Мише.

Какое-никакое, но оружие в руке придаёт тому силы, и он наконец обретает дар речи.

03:50

– П…ц! – первое слово, что мы слышим от него за последние десять минут, и первое матерное слово, что я слышу от него за последний… месяц? А то и того больше.

В своей речи Михась старается избегать мата, и то, что он снова вернулся к нему, странным образом подбадривает меня.

В кухне появляется Женя. Даже не взглянув на нас, подбрасывает под себя стул и, запрыгнув сверху, достаёт с шифоньера в дальнем углу кухни старое зазубренное мачете. Давным-давно мачете купил на птичьем рынке отец, чтобы рубить осоку, он у нас заядлый рыбак. Сталь – полное дерьмо, там и сям уже прихвачено ржавчиной, но лезвие заточено отлично, и уж точно не хуже затупленных о сотни хлебных буханок ножей.

При виде мачете в руках брата по кухне прокатывается полувздох-полусмешок.

Что-то снова бьётся в ворота, и мы вздрагиваем. Бабушка в спальне принимается причитать.

– Михась, объясни, что происходит! – снова обращаюсь к Мише.

Тот кладёт руки мне на плечи, едва не выколов при этом глаз ножом, который сжимает в кулаке.

– Макс, – говорит он, стараясь сохранять в голосе твёрдость и пристально глядя мне в глаза, – пацаны, – обводит взглядом остальных, – я всё расскажу, но только позже. Сейчас… – его голос даёт слабину, – …сейчас нам надо пережить ночь…

Звучит страшно. Я оглушён услышанным. На задворках сознания различаю, как Женя бесконечно тянет: «Что-о? Что-о?».

Потом беру себя в руки:

– Хорошо. Понял. Объясни хотя бы, кого бояться.

Михась отходит на середину кухни, берёт со стола ещё один нож и вручает Арту. Последний нож достаётся мне от Витоса. Теперь мы все при оружии. А впрочем, хорошо бы добраться до сарая и достать парочку топоров.

– Всех, кто попытается прорваться в дом. Задерживаем их… задерживаем их любыми способами.

– Задер'живаем! – насмешливо вскрикивает Витос. – Мочим на фиг!

В моей голове уже прокручивается план обороны. Дом имеет три слабых места. Первое – спальня брата. Единственные два окна, выходящие на улицу, находятся именно там. На ночь их закрывают ставнями, но разъярённая толпа снимет их с петель, даже не потрудившись поискать щеколду. Второе – собственно, сами ворота. Третье – двор, в который незваные гости могут проникнуть через смежные участки. Заборы у нас из профнастила, символические.

– Так, – говорю я, – слушаем меня. Женя с Артом возьмут спальню. Михась, ты берёшь ворота. Карауль, и если что – зови нас. Мы с Витосом возьмём остальной участок и будем неподалёку. Если двор удержать не получится, баррикадируемся в доме.

Цех, как убежище, я даже не рассматриваю. Гипсокартонная коробка и хилая шпонированная дверь – не самая лучшая защита.

Друзья кивают.

– Убивайте всех, кто нападёт на вас, – напоследок говорю я.

Говорю серьёзно. Я готов убивать. Сейчас я почти верю в это.

– Убивать, – эхом отзывается Арт. Его лицо – камень, губы – тонкая нитка. – Да, убьём.

Никогда не замечал за ним признаков жестокости. Но сейчас он – не он. Все мы – не мы.

– Мочить на фиг! – кричит Витос так, что на висках вздуваются вены, а руки сжимаются в кулаки.

– Только осторожней, – вставляет Михась. – Не запачкайтесь кровью. Она… короче, может быть заразной.

04:40

Это самая долгая ночь в моей жизни. Даже не ночь – утро. До рассвета всего два часа, но мне они кажутся вечностью. Творящееся за пределами видимости безумие бьёт по нервам, неведение сводит с ума. Пару раз мне кажется, что кого-то на соседнем участке в буквальном смысле рвут зубами заживо. Звук клокочущей в горле жидкости вызывает кровавые ассоциации. «Не испачкайтесь в крови. Она может быть заразна», – сказал Михась. Что он имел в виду?

Нам поразительно везёт. За сорок минут на наш участок не позарилась ни одна тварь. На другом участке – там, где живёт со своим семейством (младшим братом и родителями) Костя-Дима – вот уже с полчаса бушует нешуточное сражение. Дикий рык перемежается женскими воплями, мольбами и звоном бьющейся посуды. Слов не разобрать, но я знаю: если мы дотянем до утра, живым я Костю-Диму больше не увижу. Один раз что-то грузно врезается в забор с той стороны, выгнув панель профнастила. Мы с Витосом, к тому времени вооружённые найденными в сарае топорами, готовимся вступить в бой, но неизвестная тварь решает не продолжать таран, и отступает.

Я стараюсь всё время держать Михася в поле зрения. Тот выбрал один из углов ворот для засады и, притаившись там, ждёт вторжения. Со своего места я не вижу, но знаю: в его руках пара ножей, и я молюсь не увидеть их до самого рассвета.

Каждые пять минут забегаю в дом на десять секунд, проверить Женю с Артом. Они в спальне, оба нашли для себя укрытия и тоже ждут момента, которого никогда не хотели бы дождаться. Поразительно, но ставни до сих пор закрыты – наш дом словно оберегает невидимое силовое поле. Бабушка у себя в спальне сидит на кровати и, кажется, молится. Пусть молится. Какая-то польза от этих молитв всё-таки есть – они отвлекают.

Возвращаюсь к Виталику. Тот притаился у стены сарая и не сводит глаз с участка дяди Вити, нашего соседа справа. Отвратительные горловые звуки прекратились несколько минут назад, и сейчас оттуда исходят грохот бьющегося стекла и треск ломающейся древесины. Похоже, нападающие осадили двор и теперь громят дом – огромный трёхэтажный особняк из итальянского кирпича. Ну что ж, по крайней мере, это займёт их на какое-то время, поживиться там есть чем.

Мы так напряжены, что не смеем даже переговариваться, боясь спугнуть удачу. Соседи по обеим сторонам нашего участка, скорее всего, уже мертвы, а мы остаёмся нетронутыми, как будто защищённые их жертвой. Их смертью. Я гоню от себя чувство вины, совершенно неуместное в вопросах выживания.

Небо на востоке выбеливает поднимающееся солнце, но мы почти не замечаем этого. Звуки побоища тоже понемногу стихают. Им на смену приходит стук колотящегося в груди сердца. Даже не подозревал, что оно может биться на такой бешеной скорости.

– По ходу, заканчивается… – слышу шёпот Витоса. – Да, Макс?

Я хочу ответить «да», но боюсь сглазить. Вот когда закончится совсем, тогда и поговорим. Однако моё сердце понемногу переходит с галопа на рысь, и я начинаю чувствовать холод. Только теперь до меня доходит, что мы с Витосом до сих пор в майках и трусах. Впопыхах не успели одеться, да и не до того было. А на дворе конец сентября. Адреналин греет лучше шерсти.

Оглядываюсь на Михася. Он в джинсах и вязаной кофте, ему хорошо. Поднимет руку и легонько машет нам. Машу ему в ответ. Солнце поднимается стремительно, укромный уголок, где он засел со своими ножами, уже не кажется таким укромным. Ещё минут двадцать, и там будет совсем светло.

Потом происходит сразу несколько событий.

05:30

С оглушительным металлическим грохотом вылетает одна из панелей профнастила. Вместе с ней на огород, разделяющий дом и цех, вваливается огромная тёмная туша. В предутренних сумерках мы видим лишь силуэт. Это человек, но не совсем…

В ту же секунду ещё одна тварь с улицы принимается вколачивать себя в ворота. Железные створки ходят ходуном. Отпрянув от них, Михась кубарем катится на землю. Вскакивает на ноги и занимает боевую позицию. Я вижу, как дрожат ножи в его руках.

– Макс! – полуистерично зовёт он. – Витос!..

Мы ничем не можем ему помочь. Случилось кое-что похуже: на участке со стороны двора Кости-Димы прорыв. Придётся действовать раздельно. У Михася своя битва, у нас – своя.

Тем временем тварь в огороде приходит в себя после сокрушительного столкновения с забором. Становится на четвереньки и роет пальцами землю. В этой туше килограмм сто двадцать, и я понимаю, что существо абсолютно голое, не считая лоскутов материи вокруг шеи и бёдер – последних остатков одежды, которые оно не успело с себя сорвать. Я вижу, как покачиваются в воздухе огромные сиськи и… гениталии. Стало быть, некогда оно было мужчиной.

Тварь издаёт нечленораздельные жующие звуки. Плохо видно, но мне кажется, что с губ клочьями летит пена. Воображение дорисовывает цвет – тёмно-розовый. Почти алый.

– АГГР-ХХ-ШШ! – выплёвывает тварь и, загребая землю толстыми ручищами, на четвереньках мчится на нас. – ШШАВРР-КХ-Х…

Она выбирает цель – Виталик. Он ближе к ней, чем я, и находится в менее выгодной позиции. Позади него стена сарая, отступать некуда.

– Витос! – кричу я, чувствуя свою беспомощность. – ВИТОС!!!

Он успевает отпрянуть. Адское отродье промахивается и с жутким треском врезается в саманную стену сарая. Я удивлён, как она не проломилась под ударом – остальные три ощутимо вибрируют. Тварь мешкает, приходя в себя, и Витос пользуется моментом. С размаху бьёт топором… и промахивается.

Как можно промахнуться по такой жирной туше, я не понимаю, однако рукоять топора проскальзывает в потных ладонях, и лезвие проходит вскользь, едва ободрав твари спину. Момент упущен, и второго существо дарить не намерено. Прежде чем я успеваю сделать хоть что-то, оно валит Витоса с ног и между ними завязывается ожесточённая борьба.

Витос – сухой, жилистый, кандидат в мастера спорта по греко-римской борьбе, увлекается смешанными единоборствами и намерен достичь в этой сфере немалых высот. Но весовые категории есть даже там. И сейчас преимущество в весе явно не на его стороне. Всё, на что меня хватает – пару раз пнуть тварь ногой. Однако мне больнее, чем ей: босые ноги против одеяла из жира. Пустить в ход топор я не решаюсь. Витос может быть ранен, а кровь этого существа… «Не запачкайтесь в крови», – сказал Михась. – «Кровь может быть заразна…»

Витос оказывает неистовое сопротивление. Я бросаю взгляд в сторону Михася – тот обеими руками удерживает сотрясающиеся под ударами ворота. Возможно, стоит позвать на помощь Женю с Артом, но я боюсь оставлять Витоса наедине с этой мразью. Если он проиграет, мне не останется ничего иного, как задействовать топор…

– Сука… сука… – повторяет Витос, и вдруг полностью исчезает под студенистой тушей твари.

Две пары ног и две пары рук скручиваются невообразимым узлом… Потом, внезапно, каким-то непостижимым образом голова твари и одна из её жирных рук оказываются зажатыми меж сцепленных ног Витоса. С ужасом и восхищением до меня доходит: он выполняет удушающий приём.

– Держи! – воплю я что есть мочи. – Держи!

Тварь хрипит и неистово сучит ногами, но хватка Витоса – капкан. Я уже знаю наперёд: ей оттуда не выбраться.

– ДУШИ! ДУШИ ЕГО!

Голова и рука твари захвачены ногами Витоса. Кровавая пена стекает тому на майку, пропитывая отравленной слюной. Я могу ударить тварь топором по голове, но если она действительно заразна, кровь хлынет прямо на Виталика. С равным успехом можно раскроить голову ему самому.

В полумраке новорождённого утра я вижу, как лицо существа начинает темнеть (а на самом деле синеть). В предсмертной агонии оно находит в себе силы приподнять вцепившегося в него, как клещ, Витоса над землёй и пару раз хорошенько приложить об асфальт, но это ещё туже затягивает захват.

– ТА-А-А! – вопит из под туши Витос. – ТА-А-А! Т-А!!!

Тварь в последний раз взбрыкивает ногами и обмякает. Витос держит её в захвате ещё по меньшей мере с полминуты, и только потом отпускает.

Существо замертво падает на землю, перекатывается на спину. Первые лучи поднимающегося солнца ложатся ему на лицо, и я вижу, что это Костя-Дима. Теперь он точно мёртв.

06:30

Рассвет первого понедельника нового мира встречает нас благословенным затишьем. Над нашими головами раскинулось первозданно чистое небо – ни облачка. Побоище окончилось: лучи солнца в мгновение ока разогнали всю нечисть по углам. Михась удержал ворота – кроме Кости-Димы, во двор больше никто не прорвался.

Я не сомневался в этом ни секунды, но теперь у нас есть точное подтверждение: выпавший ночью дождь действительно был розовым. Всё вокруг окрашено этим мерзким цветом гламура и мракобесия. Но мы не обращаем на это никакого внимания. Мы выжили, и это главное.

Мы встречаем Женю и Арта во дворе. За минувшие два часа ни одна тварь не додумалась проникнуть в дом через окна, и это, без дураков, самое большое чудо сегодняшней ночи. Боюсь даже представить, чем могло кончиться, если бы беснующаяся толпа выбрала своей целью не ворота, а ставни. Мы в красках рассказываем о предутреннем побоище и показываем труп Кости-Димы. Шок от вида лежащего в нашем дворе мёртвого соседского пацана сменяется восхищением, когда Жене с Артом удаётся разглядеть обезображенное неизвестным вирусом лицо. Витос удостаивается прозвищ «молоток» и «машина», и уважительного похлопывания по спине.

Мы наведываемся к бабушке. Удивительно, но она, похоже, спит. Женя сообщает, что здесь не обошлось без лошадиной дозы снотворного, и мы оставляем её отдыхать. Впятером выстраиваемся перед воротами, и Миша отпирает засов. Оглядываем друг друга, готовясь ступить в новый неизведанный мир, прячущийся от нас за железными створками. Никогда прежде мы не чувствовали себя такими живыми, как сейчас.

Потом я киваю Мише, и он открывает ворота.

 

Глава 3. Бешенство

07:00

Сотворение мира завершено, и настаёт понедельник новой эры. В отличие от бога, возившегося целую неделю, розовому дождю хватило одной ночи. Не знаю, как обстоят дела на остальном земном шаре, но наш локальный Армагеддон уже случился. Мы, выжившие, первые люди нового эпохи, саженцы новой цивилизации. Мы смотрим на это диковинное, полное опасностей место сквозь открытые ворота старого мира, сузившегося до размеров земельного участка моей бабушки. Потом делаем шаг и вступаем в наш новый дом.

Мир перевернулся. На дворе день, но в городе стоит ночная тишь. Нет ни гула машин, ни людского гомона, даже звуки природы стихли – за всё утро мы не видим в небе ни одной птицы. Я с трудом узнаю улицу, на которой прожил большую часть жизни. В ямах изрытой автомобильными колёсами дороги поблёскивают тёмно-розовые лужи. Поваленный в лобовом столкновении с огромным внедорожником фонарный столб подмял несколько одноместных гаражиков. Оборванные провода чёрными змеями валяются в грязи. Сквозь треснувшие стекла внедорожника вижу мёртвого водителя, упавшего разбитой головой на рулевое колесо. Ещё несколько тел лежат ниже по дороге, втоптанные в грязь обезумевшей толпой. Розовая грязь на тротуарах и в дорожных лужах маскирует кровь, но я знаю, что она там есть. Где есть смерть, всегда есть кровь.

Большинство домов варварски разгромлены и выпотрошены, ни в одном, кроме нашего, я не вижу целых стёкол. Из окна дома бабы Вали, чуть выше по улице, висит на кусках битого стекла половина человеческого тела. Вторая половина, несомненно, в доме, но далеко не факт, что обе составляют единое целое. Труп выглядит так, словно перед смертью его хорошенько пожевала Годзилла.

Первым не выдерживает Арт. Сгибается пополам, и его шумно рвёт в палисадник. Звуки падающей в грязь блевотины вызывают цепную реакцию, и вот уже мы все извергаем из себя остатки того, что осталось в наших желудках с вечера. Эту роскошь я позволяю себе в последний раз: в нашем новом мире так запросто расставаться с калориями непозволительно.

Машина Михася лежит на боку возле мусорных баков на противоположной стороне улицы. Из открытого капота торчат наружу, точно внутренности, провода и трубки. Какая неведомая сила умудрилась закинуть её туда, я не знаю, да и не хочу знать. Одной машиной меньше, но сейчас меня это не беспокоит. В нашем новом мире недостатка в машинах у нас не будет.

Крики людей доносятся до нас не сразу, мы слишком заняты процессом рвоты. Когда же, наконец, нас перестаёт выворачивать наизнанку, различаем слабые голоса. Кто-то зовёт на помощь. Голосов много, но все исходят из одного места. Бросив взгляд вниз по дороге, я понимаю: тюрьма.

– Зэков бросили… – говорит Женя, отхаркивая слизь. – Ночью, видимо.

– Предусмотрительно забыв открыть клетки, – добавляю я.

Арт вытирает ладонью губы:

– Мы же не пойдём их открывать.

Мы не отвечаем ему, и это само по себе уже является ответом. В нашем новом мире нет места геройству. Слишком опасное хобби.

07:30

– Далеко не расходитесь, – говорит Михась. – Давайте сначала расскажу, что знаю.

В довольно вялом настроении собираемся вокруг него. Мы измочалены бессонной ночью, стрессом и голодом. Никому не хочется слушать новые страшилки, но иного выхода нет. Мы на территории страха и должны повиноваться его законам.

История Михася не даёт почти никакой новой информации. Возможно, она была бы актуальна часа эдак четыре назад, но теперь… Теперь мы и сами с усами. Однако слушаем.

Выехав от нас, Михась отправился сразу к себе, выбрав самый короткий маршрут на «западный», Змиевскую балку. Однако до балки доехать не удалось: огромная пробка тянулась аж до зоопарка. Там он и застрял почти на два часа. Простоял бы и дольше, но обстоятельства сложились иначе.

В три часа двадцать минут по московскому времени Михась увидел первого в своей жизни «прокажённого» (так мы стали называть их после вида обезображенного бешенством лица Кости-Димы). То был мужчина, почти голый – он бежал со стороны Змиевской балки, прыгая по крышам стоящих в пробке автомобилей, словно только что прибывший из джунглей Тарзан. Когда свет фар выхватывал из мрака его лицо, на губах отчётливо виднелась пена. Но не белая, как у всех, а красная. Такая же красная, как налитые кровью глаза. Мужчина издавал отвратительные горловые звуки и неистово молотил кулаками по всему, до чего мог дотянуться.

Никто ничего не успел понять. По словам Михася, он не успел испугаться. Даже когда босые пятки прогрохотали по крыше его собственной машины, он отнёсся к этому как к досадному происшествию, о котором будет забавно рассказать друзьям. Страх появился секунд тридцать спустя, когда из красного марева габаритных огней растянувшейся на несколько километров пробки стали появляться новые «прокажённые». Десятки, а может и сотни людей, мужчин и женщин, в изодранной или почти отсутствующей одежде, с пеной у рта, изувеченных самоистязанием и абсолютно безумных. Эта армия берсеркеров уже не ограничивалась простой порчей машин – неистовые отродья нападали на людей. Выбивали стекла, вытаскивали наружу пассажиров и водителей, набрасывались на прохожих. Сбиваясь в группы, врывались в магазины и ларьки, в подъезды жилых домов – которые ещё оставались без кодовых замков. В одно мгновение воздух наполнился воплями раздираемых руками и зубами на части жертв.

Кульминацией стал трубный зов умирающего слона из глубин зоопарка. Этот звук, по уверению Михася, послужил сигналом, побудившим его к действию. Из пробки мой друг выбирался, как втайне мечтают многие – расталкивая соседние машины кузовом и бамперами собственного новенького «Митсубиши». Во время панического бегства он, кажется, на всём ходу сбил одну тварь. Опомнился только у ворот моего дома.

– Что это, как думаешь? – спрашиваю его, когда рассказ окончен.

– Дождь, – без сомнений отвечает Михась. – Думаю, в дожде была какая-то зараза.

Мы все, не сговариваясь, смотрим на небо. За последние полчаса на безупречной лазури обозначилось несколько облачков, но в целом оно остаётся таким же чистым и безмятежным. Ни единого намёка на гигантскую душевую лейку, с помощью которой бог решил заменить всемирный потоп на всемирную мойку.

– Если зараза в дожде, – округляет глаза Женя, – то какого хрена мы делаем на улице! Надо в дом валить!

– Ну, раз до сих пор не рвём на себе одежду, значит, заразы уже нет, – отвечает Михась.

– Как это? И куда же она подевалась?

Михась пожимает плечами:

– Чёрт его… Может, вирус долго в воздухе не живёт…

– Но вчера мы под дождь попали, – напоминаю я. – По крайней мере, мы с тобой.

– Макс, я не знаю! Ты накрывался курткой, я был под зонтом. Может, он передаётся только при попадании на слизистые или в микротрещины на коже. А может, нет никакого вируса. Чо вы до меня докопались! Давайте лучше решать, что делать дальше.

– Первым делом нужно выяснить, опасно ли ходить по улицам, – чуть подумав, говорю я.

– Есть идеи?

Идеи? Что ж, с этим у меня всегда порядок.

07:50

– Дэн! Дэн! Сюда, мальчик!

Пёс послушно трусит ко мне из спальни бабушки, готовый к утренней прогулке и завтраку. Бабушка ещё спит, но сейчас она не нужна. Я сам покормлю его.

– Максим, мы не будем травить мою собаку! – настойчиво повторяет Женя.

Дэн – такса, домашний любимец и подарок брату от родителей на двенадцатилетие. Из собаки Женя давно вырос, как и из своей двенадцатилетней одежды, так что последние пару лет пёс скинут на попечение бабушке. Здесь его выгуливать проще, чем в квартире – открыл дверь и вперёд, весь двор в твоём распоряжении. Он уже старенький, но Женя ошибается, думая, что мне не жаль его.

– Ты ни хрена этим не докажешь! Может, животные этим не болеют!

– Женя, животные – главные переносчики бешенства, – пытаюсь объяснить брату.

– У нас на районе собак жопой жуй. Ты сегодня видел хоть одну больную?

– А ты видел хоть одного больного человека? Бешеные страдают светобоязнью, а гипербешеные – гиперсветобоязнью. Вот они и попрятались.

Собака уже на улице. Надев резиновые перчатки, зачерпываю в миску для еды немного розовой дождевой воды из уличного ведра, а сверху накладываю каши с мясом. Кладу миску перед Дэном, и пёс жадно зарывается в неё носом. Пока ест, пристёгиваю к шее ошейник, а поводок привязываю к газовой трубе. Крепко привязываю.

Теперь остаётся ждать.

08:50

Пёс абсолютно здоров и совершенно не понимает, чего мы все пялимся на него, как черти на ладан.

– Будем считать гипотезу Миши о неустойчивости вируса подтверждённой, – резюмирую я. – А то мы так никогда не решимся выйти со двора.

– Что дальше? – спрашивает Витос.

– Не знаю, как вы, а у меня на «западном» мать с отцом, – отвечает Михась.

– А брат?

– В командировке…

– Далеко?

– В Китае.

– Пусть там и остаётся, – бурчит Арт, закуривая новую сигарету. Я вижу, как дрожат его пальцы. – У нас тоже родители есть, вообще-то.

– Тогда решено, – говорю я. – Собираем манатки и выдвигаемся.

Две машины у нас есть: «Матис» Артёма и мой «Ниссан» по-прежнему во дворе.

– Пойду бабушку поднимать, – Женя скрывается в доме.

Михась подходит ко мне. Вид у него очень серьёзный.

– Макс, – говорит он, – поход может оказать не из лёгких. Мало ли что. Проехать по дорогам мы точно не сможем, скорее всего, большую часть пути придётся идти пешком. А, может, и бежать…

Я понимаю, к чему он клонит. Бабушка у меня старая, всю жизнь страдает коленями, а ходит вообще, как на протезах. Ей и до туалета дойти – подвиг, что уж говорить о прогулке по населённому живыми зомби городу.

– Надо собрать припасы, – стараюсь увильнуть от щекотливой темы. – С бабушкой или без неё, нам понадобится еда и питьё.

Оставляем Женю заниматься бабушкой – проснувшись, она снова начала истерику, и кому-то нужно побыть с ней, – а сами, одевшись и заставив себя кое-как позавтракать, отправляемся к магазину Тамилы за продуктами.

Магазин единственный на нашем пятачке и живёт в основном за счёт тюрьмы. В дни посещений тут аншлаг: друзья и родственники заключённых сметают с прилавков всё подчистую. Так что мы, простые жильцы, идём у Тамилы третьим номером, что непосредственно сказывается на качестве товара. Хлеб всегда чёрствый, в холодильнике в основном просрочка, а консервы вообще опасны для жизни. Ассортимент тоже рассчитан на непривередливых зэков: сухие корма «Доширак», китайское порошковое пюре и тому подобное здесь в изобилии, два вида сыра – российский и российский несвежий, колбасы, маринованная сельдь в лотках, и вообще всё, что долго не портится.

Однако теперь это даже кстати. Как и зэкам, нам сейчас не до привередства.

В магазине, естественно, никого. В каком-то смысле нам повезло, что Армагеддон случился ночью, а не днём – больше магазинов уцелеет. Сбиваем топором навесной замок и открываем дверь. Впервые в жизни участвую в краже со взломом, однако совершенно не чувствую за собой вины. У меня есть веское оправдание, а это ещё нашим дедам помогало мочить нацистов налево и направо.

В магазине темно – полчаса назад город обесточили, а железные ролл-ставни на окнах не дают солнечному свету проникнуть внутрь. Находим самые большие пакеты и самозабвенно грабим магазин. Берём только то, что может долго оставаться свежим, а так же всё, что пригодится в дороге. В пакеты летят консервы, упаковки лапши быстрого приготовления, все виды пивных снэков – от сушёной корюшки до солёных кальмаров и свиных ушек, шоколадки и кексы, копчёная колбаса и сало, чипсы, орешки, чай, кофе, вода, кола, хлебобулочные изделия, конфеты и мармеладные шарики. Отдельный пакет Артём набивает спиртным: водка, вино, пиво и ещё раз водка. В отделе хозтоваров обносит полки Витос. Туалетная бумага, брикеты мыла, спички, зажигалки, салфетки, тряпки, стиральный порошок, щётки, зубная паста и даже гелевые дезодоранты.

Через двадцать минут у каждого из нас по два тяжеленных пакета в каждой руке. С чувством выполненного долга двигаемся к выходу.

09:25

Недовольное звериное урчание пригвождает нас к месту. Урчание переходит в рык, и из-под прилавка медленно выползает существо, ранее не замеченное нами в темноте.

– Твою… – вырывается у Витоса.

Перед нами собака – доберман-пинчер. Ну, или то, что когда-то было собакой. Существо явно заражено: шкура ободрана, в некоторых местах почти до мяса, вокруг ран свисает лоскутами кожа, уши откусаны под корень, вся морда испещрена глубокими кровоточащими порезами. Вокруг пасти пушистая тёмно-красная пена… Очевидно, пёс подвергся нападению заражённых сородичей, но каким-то образом умудрился спастись. Если, конечно, перерождение в кровожадную бешеную тварь можно назвать спасением.

Как он попал в магазин, для меня загадка. Что он тут делает? Ответ приходит сам собой: как и все, прячется от света. А может, охраняет еду…

– Да-а, блин… – полушёпотом тянет Витос. – Животные не болеют бешенством. Грёбаный Женя…

Стоим, как изваяния, боимся пошевелиться. Доберман собирает в гармошку изорванные губы, обнажая смертоносные (и ядовитые) клыки. Делает несколько шагов в нашу сторону, пригибается к земле, готовясь к прыжку. Я вижу, как шерсть на его холке встаёт дыбом…

– Бежим? – то ли просит, то ли спрашивает у нас Михась.

Естественно, бежим!

Бросаем пакеты и вылетаем на улицу. На задворках отупевшего от страха сознания различаю за спиной цокот когтей по кафельному полу…

На крыльце магазина бросаемся врассыпную. Михась и Арт бегут в авангарде, поэтому выбирают ступеньки. Мы же с Витосом, перемахнув через перила, спрыгиваем с крыльца и разбегаемся в разные стороны – он к гаражам, я на дорогу, к тюрьме. Слышу цокот когтей (теперь уже по асфальту), с парализующим мозг ужасом сознаю, что тварь выбрала для преследования именно меня.

Перебегаю дорогу и, ломая кусты жидкой живой изгороди, врываюсь на пешеходную дорожку вдоль тюремной стены. Цепкие ветки немного сбивают темп добермана, и я мчусь по дорожке, не чуя под собой ног. Но вот зловещий цокот возвращается, а значит, пёс тоже прорвался через зелёный заслон. Четыре лапы против двух ног очень быстро компенсируют отставание.

Снова ныряю в кусты и выбегаю на дорогу.

Что-то огромное, розово-белое, на адской скорости проносится мимо, обдав с головы до ног пурпурной грязью… Я слышу удар, треск ломающегося пластика и предсмертный собачий взвизг…

Останавливаюсь – меня больше никто не преследует. Пытаюсь вернуть сбитое дыхание. Сердце колотится где-то в горле и, кажется, вот-вот выпрыгнет из ушей. Посреди дороги полубоком ко мне стоит белая иномарка с таксистскими «шашечками» на крыше. За задними колёсами тянется двадцатиметровый тормозной след, а в десяти метрах от разбитого переднего бампера лежит изувеченный труп добермана. Веер кровавых брызг покрывает правое крыло и часть лобового стекла.

– Ё… твою мать! – слышу до боли знакомый голос из приоткрытого окна.

Потом дверь открывается, и из салона появляется грузная фигура. На лице моего друга детства испуг, смятение и радость от встречи со мной.

– Макс! – кричит мне Ваня. – Я по ходу сбил кого-то!

Если бы я сейчас мог нормально дышать, я бы плакал и смеялся одновременно.

 

Глава 4. Супер-Арсенал

10:00

После истории с доберманом мы приходим к единогласному решению, что нуждаемся в оружии. Пожалуй, даже больше, чем в еде и хозприпасах. В нашем новом мире без еды человек способен продержаться пару десятков дней, без воды чуть меньше недели, без сна семьдесят два часа. Без оружия ты можешь не прожить и сутки.

Забрав брошенные в магазине пакеты, мы снова собираемся во дворе. На этот раз с нами на одного человека больше. Мой друг Ваня чудесным образом появился из ниоткуда, когда никто его не ждал и, возможно, спас мне тем самым жизнь. Пусть и случайно. Мы все жутко рады его приезду, и даже на лице брата, морально истощённого сражением с бабушкой (в конце концов, нам пришлось запереть её в доме, и теперь мы слушаем её вопли с улицы), появляется тень улыбки.

Однако история его возвращения быстро развеивает поднявшееся было настроение, и мы снова впадаем в уныние. Мой друг пребывает в крайней степени перевозбуждения, от кипящего в крови адреналина его буквально трясёт, и без того немаленькие глаза лезут из орбит. Рассказ Вани спешен и сумбурен, но мы изо всех сил стараемся понять его, замерев от напряжения.

– Почему вы не уехали с военными?! – это первое, что мы слышим от него.

И недоуменно молчим, не зная, что ответить.

Потом Женя с Артом переглядываются, и мой брат, нахмурившись, произносит:

– Мы с Артом слышали автоматные очереди под утро. По ходу, вояки шмаляли. А вы разве нет?

Мы с Витосом и Мишей качаем головами. Уж очень заняты были небольшой свалкой во дворе, чтобы прислушиваться к тому, что творится за его пределами.

– К вам чо, не приезжали? Бли-и-н! – Ваня хлопает себя по потному лбу. – Вот сволочи! Короче, ночью военные начали эвакуацию! Макс, Женька, – он хватает нас с братом за предплечья и делает своё классическое лицо «сейчас-я-вас-приятно-удивлю», – для вас у меня хорошие новости. Салагаевых увезли из города, часа в три утра примерно.

Семейство Салагаевых – наши с Женей ближайшие родственники: бабка по материной линии, дядя с тётей и двое их детей, наши двоюродные брат и сестра. Артёмке пять, его сестре Кате скоро десять. Их дом в полукилометре отсюда, на горе – пять минут пешком. Ваня живёт рядом, на смежной улице. В детстве мы с братом каждое лето проводили у Салагаевых, тогда же и познакомились с Ваней. Этот толстяк для меня с Женей почти как брат, а мы для него, наверное, и того ближе.

Слава богу, первая хорошая новость за последние сутки.

– Моих тоже, – продолжает Ваня. – Я видел Салагаевых, когда сажал своих в кузов. К нам приехало три военных «КРАЗа», разбудили посреди ночи, ни хрена не объясняют. В машины, в машины! Пока будили соседей и строили всех на улице, я переговорил с одним бойцом. Короче, кабздец!

Ваня качает головой, выпятив нижнюю губу. Теперь его лицо выражает «мне-очень-очень-жаль»:

– Всё началось с «западного», и это, пацаны, – он обводит нас взглядом, – для вас всех, наверное, плохая новость. Ну, кроме Воронюков.

Братья Воронюк живут с родителями на «северном», на другом конце города. Мне кажется, или я вижу на лицах Арта и Виталика облегчение? Что ж, здесь нет ничего предосудительного. На их месте я бы реагировал так же.

– В смысле – началось? – потусторонним голосом переспрашивает Женя.

– Дождь! Заражение! Вся эта хрень! – Ваня взмахивает руками. – То, что у нас здесь было, это херня! На «западном» дождь начался раньше, и, думаете, тоже розовый? Фиг! Розовый это здесь, а у них был красный! Люди заражались очень быстро… Кому эта хрень попадала с дождём в организм, в течение часа теряли сознание. Потом… короче, потом вставали. Уже на всю башку шибзданутые.

Я вспоминаю соседского толстяка Костю-Диму. Костю-Диму, труп которого до сих пор лежит у нас во дворе. Витос оттащил его за сарай и спрятал, укрыв куском рубероида, но это всё, на что его хватило. Рыть человеческую могилу для адского отродья никто не захотел. Если загробный мир действительно существует, то пускать в райские кущи это заразное существо небезопасно. «Местные» вряд ли скажут нам спасибо за ещё одну эпидемию.

Стало быть, эпицентром заражения стал наш с Мишей родной район. Район, где живут наши родители. Или жили?.. Я гоню от себя дурные мысли и снова перевожу внимание на Ваню:

– Солдат сказал, что «западный» готовятся отрезать от остального города. Эвакуировать успели около тридцати процентов населения, но ваши точно там.

– Откуда ты знаешь? – с наивной надеждой в голосе спрашивает Женя.

«Ниоткуда», – хочу ответить я ему. – «Он ниоткуда этого не знает. Не может знать».

Но я молчу.

Ваня смотрит исподлобья, стараясь придать внушительности своей следующей фразе:

– Я уверен. Макс, Жека, вы же знаете вашего пахана, он же прошаренный. В первых рядах, небось, был.

Что есть, то есть: на тему недоверия и предосторожности мой отец может докторскую писать. В отличие от нас, детей девяностых, он человек Союза, а люди Союза ждут Армагеддона в любую секунду.

– Ваши в грузовиках, сто пудово.

Ясно: ободряющее послание Мише не адресовано. Они с Ваней не друзья, вместе их объединяем только мы с Женей.

– Слышь, Вано, а про «северный» что-нибудь слышал? – спрашивает Арт. Сигареты из его губ не исчезают. Кажется, у Тамилы он забрал с собой столько блоков, сколько мог унести.

– Н-нет, – качает головой Ваня, – но знаю, что самая жопа, не считая «западного», была в центре. Зомби рванули туда по Стачкам огромной толпой. По идее, на «северном» было потише, но там тоже всё перекрыто. Только уже не зомби закрывали, а от зомби закрывались.

Зомби. Это слово режет слух, настолько мы привыкли к «прокажённым». Да и потом, не слишком оно им подходит. Эти твари явно не мёртвые. Наоборот, живее всех живых.

– Закрывали каким образом? – вступает в разговор Михась.

– Ну, если ты про «западный», то… слыхали ночью взрыв?

– Даже два.

– Это был Новый Мост. Теперь его нет.

Мы поражены услышанным. Не верится, что всё это происходит наяву. Это какой-то кошмарный сон, из которого никак не вырваться. Я пробовал уже неоднократно – все руки себе исщипал.

– А остальные подходы?

– Змиевскую балку перекрыли на перевале, в самом узком месте. Ежами и колючей проволокой. Там собирались сделать Ворота – что-то типа блокпоста в заражённую зону. Вояки держали его, сколько могли, но часам к четырём утра их смяли. Там такая авария, что и танку не проехать – машин сто побито и брошено.

– Ещё есть Западный мост и «Фортуна».

– Второй взрыв – это и был Западный мост. А вот автобан перед «Фортуной» пытались отрезать у железнодорожного моста, но не успели заминировать – дождь пошёл дальше. Там сейчас легче всего пройти… Только… – Ваня подозрительно косится на нас, – вы же не собираетесь туда идти, да?

По нашим лицах и так всё ясно.

– Бли-ин… – закатывает глаза Ваня. – Вот вы безбаши!

– Ты-то здесь что забыл, безбаш? – спрашиваю я.

Он спас мне жизнь, и я благодарил его за это, наверное, минут пять, но всё равно не понимаю, каким образом он оказался в нужный момент в нужном месте. В ангелов-хранителей я не верю, а иного объяснения у меня нет.

– А я не поехал с ними! – выдаёт Вано почти с гордостью. – Как своих отправил, сховался в доме и ждал утра. Пару раз чуть не обосрался! – на его лице появляется довольный оскал.

Это самый идиотский поступок из его богатой коллекции, а в вопросах идиотских поступков Ваня ещё больший профи, чем мой отец в вопросах осторожности. Ему нечем гордиться. Однако я горд за него…

– Почему? – всё же спрашиваю для порядка.

Неважно почему. Сейчас сгодится любая причина.

– Ну, у меня ещё брат на Нагибина, сестры на «западном», тётя на «северном». Пипец сколько родственников! И вы тоже. Не зря же приехал, – заканчивает он, глядя на меня.

Скупо улыбаюсь ему: не зря.

Какое-то время мы молчим.

– Молоток, – наконец, произносит Витос. – Ты молоток.

10:30

Мы решаем разделиться. Теперь у нас три машины, но новая «Октавия» Вано сильно превосходит крохотный «Матис» в габаритах и мощности, поэтому мы выбираем её и мой «Ниссан». Первой группе, в лице меня, Жени и Миши, предстоит отправиться на «западный». Второй, в составе Вано и братьев Воронюк – на «северный». После сбора родственников или любой информации о них мы должны снова встретиться здесь, на Стандартном. Октябрьский район находится почти в центре, между «западным» и «северным», к тому же мы так и не решили, что делать с бабушкой. Скорее всего, ей придётся ждать нашего возвращения здесь. На обратном пути надо бы раздобыть транспортное средство повместительней – компания может собраться немаленькая.

Но сначала необходимо решить вопрос с оружием. Соваться в заражённый город, пускай и спящий ночным сном, с ножами и топорами – смехотворно. Мы можем повстречать и других выживших, и они могут оказаться не менее опасны, чем «прокажённые». К человеческой натуре я отношусь без всяких иллюзий.

Пока выясняем, где у нас ближайший военторг, между Женей и Артом завязывается горячий спор. Брат просит Арта остаться с бабушкой до нашего возвращения, тот категорически отказывается. Очень скоро спор превращается в склоку с взаимными оскорблениями, в жаркое обсуждение ввязываются все остальные.

Наша первая ссора.

Перепалка продолжается, и я принимаю в ней самое непосредственное участие. Единственный человек, которому хватает выдержки и рассудительности не вступать в полемику – это Миша. Я вижу как он, оставив попытки докричаться до нас, теребит за рукав Артёма. Тот уже ни с кем не спорит, по природе своего характера предпочитая уйти в сторону, когда это возможно. Я же не могу остановиться. Никогда не мог. Я ору на Женю, ору на Ваню, ору на Витоса, и на них всех разом.

Вдруг раздаётся оглушительный свист. Это Артём внял просьбе Михася – так свистеть может только он. Как по команде, смолкаем.

Михась выдерживает небольшую паузу, позволяя нам чуть-чуть отдышаться, и произносит:

– Нам нужно выбрать главного.

Смотрим на него с удивлением. Потом до нас постепенно доходит смысл сказанного.

Женя выпрямляется, набирает в грудь побольше воздуха:

– А давайте! Согласен!

– Иначе мы так никуда не уйдём, – подкрепляет успех Михась. – Любой группе нужен вожак, это первое правило зоологии. Или мы тут все сейчас перегрызёмся. Мы теперь – звериный прайд. Так что я предлагаю устроить голосование и выбрать одного человека, которого все будут слушать. Потому что слушать всех одновременно лично я не могу.

Звучит до зубовного скрежета разумно. Зоология, эвона как завернул! Учёный, одно слово.

Все горячо поддерживаем идею.

– Только договоримся, – вставляет Женя, – того, кого выберем, слушаться беспрекословно, чтоб без съездов! Кто начнёт съезжать – тому люлей!

Я смотрю на Михася и, кажется, опережаю его мысли:

– Есть другая идея. Провинившийся изгоняется из прайда. Зоология, так?

– Да, отлично, – кивает Михась.

Вано и Арт обмениваются скептическими взглядами. Они не относятся к нашей затее слишком серьёзно. Пока не относятся.

Зато Женя предельно серьёзен:

– Точно! Так ещё лучше.

Скрепляем рукопожатием.

– Голосовать за себя нельзя, два раза голосовать нельзя, воздерживаться нельзя. Теперь голосуем, – Михась указывает пальцем на Витоса – Кто за Виталика?

Одна рука – Артём.

Указательный палец Михася, точно микрофон тележурналиста, перекочёвывает к Ване.

– Кто за Вано?

Ни одного голоса.

– Вот суки, – полушутливо-полусерьёзно говорит тот.

– Кто за Арта?

И снова – ни одной руки. В эту секунду я понимаю, что Витос не менее серьёзен, чем Женя: обмениваться реверансами он не намерен. Для него это вопрос жизни и смерти, и он должен выбрать того, кого велит ему ум, а не сердце. Хороший признак.

А палец Михася, тем временем, указывает на Женю:

– Кто за Джона?

Я не могу поднять руку. Проголосовать за него претит в равной степени и сердцу и разуму. Нет, я не считаю его плохим стратегом, оратором или не любимчиком компании – как раз здесь у него всё в порядке. Однако ни стратегия, ни ораторское искусство, ни харизма, ни умение влюбить в себя толпу не являются первостепенными качествами для лидера. Злость – вот что главное. Умение быть жестоким. Умение сказать нет, когда считаешь нужным. Умение выбрать из двух зол меньшее. Умение наплевать на всех. Найти в себе решительность пойти против всех. Найти в себе хладнокровие выгнать из прайда лишнего.

Это слишком большая ответственность для него. Не уверен, что он справится. Не хочу взваливать её на него. Так что я оставляю свои руки висеть строго по швам. Оставшиеся голосующие, впрочем, тоже.

Женя не выглядит разочарованным, на его лице скорее облегчение.

– Ну и отлично. Я и не хотел.

Он говорит правду, и я выдыхаю – стало быть, угадал. Черт, я знаю его семнадцать лет, разве могло быть иначе?

Михась указывает пальцем на себя:

– Кто за меня?

Я поднимаю руку. Прости, Михась.

Однако я единственный.

Михась почти не реагирует, словно знал наперёд, что будет именно так. Я заведомо был в фаворитах. Я – связующее звено между всеми ними. Братья Воронюк – сыновья моей крёстной, мы знаем друг друга с пелёнок. Ваня – друг детства. С Михасем мы с пятого класса дружим. Женя – родной брат. Я свёл их вместе и закрепил на себе, как втулка, на которой держатся все спицы нашего колеса, нашего катета, если угодно мистеру Стивену Кингу.

Я понимаю, что уже выиграл, но Михась для формальности наставляет палец на меня. Ему даже не надо называть моё имя – руки Жени, Вано, Витоса и самого Михася уже в воздухе.

В одно мгновение я становлюсь главой прайда… Неожиданно. А впрочем, почему нет? Из всех здесь присутствующих я больше всего подхожу на эту роль. Что ещё я умею? Командовать – вот всё, что я могу. Я не умею жертвовать собой, как Женя и Ваня, я не умею прислушиваться к точке зрения других, как Арт, я не умею быть преданным, как Витос и рассудительным, как Миша. У каждого из них есть какой-то талант, а мой – использовать таланты тех, кто меня окружает. И я пользуюсь ими на всю катушку. Когда мне нужна компания, я звоню братьям Воронюк, когда машина и свободные руки – Ване, когда нужно настроить компьютер – Мише. Не говоря уже о брате. Он младше меня на год, но я кручу им, как хочу и когда хочу. Я использую друзей для своих целей, но сейчас это на руку всей группе. Сейчас моя цель – выжить любой ценой, и, думаю, наши интересы в кои-то веки совпадают.

Михась хлопает меня по плечу:

– Поздравляю.

– Спасибо. Но ещё нам нужен заместитель.

– На кой фиг? – хмурится Женя.

– На случай, если… ну, знаете, вожака вдруг не станет.

Все настороженно переглядываются, словно я собрался прямо сейчас лечь и умереть.

– Тогда ещё р'аз голосуем? – воодушевляется Виталик.

– Нет, – отвечаю. Хватит с меня голосований. – Зама назначит главный.

Никто не перечит. Теперь уже поздно.

Я остаюсь верен своему первоначальному выбору:

– Михась.

Мой друг криво улыбается. Не знаю, испытывает он радость или огорчение, но, думаю, в нём и того и другого понемногу. Отныне решения буду принимать я, в то время как ответственность за последствия нам предстоит делить поровну.

– Я всё равно не останусь с бабушкой, – щурится Арт из клубов табачного дыма.

По лицу Жени расплывается мстительная улыбка.

– Если я скажу, ты останешься один, – отвечаю ему.

– Пожалуйста, – пожимает плечами Арт. – Мне по фиг.

Все с подозрением косятся на меня. Я блефую. Оставлять здесь кого-то – плохая идея, и в этом споре Женя уже обречён на поражение. Но я играю вновь обретёнными мускулами и слежу за реакцией. Они покупаются на мой блеф. И мне это чертовски нравится.

– Никто с ней не останется, – выношу вердикт.

На сей раз негодует Женя. Начинающийся заново спор убивает в зародыше Витос:

– Кто будет выступать, того буду бр'осать на пятак! – предупреждает он. – Я – палач. Тебя это тоже касается, – добавляет он в сторону Арта.

В ответ тот показывает средний палец.

Я обращаюсь к Жене:

– Забаррикадируем все окна в дом, укрепим дверь, оставим ей еды и питья на двухнедельный срок. Выходить на улицу будет только днём и только раз – чтобы очистить переносной туалет и дать псу пять минут выгуляться. Если за это время мы не вернёмся – она всех нас переживёт.

Женя не выглядит убеждённым, но вынужден согласиться. Моё решение ему не нравится, но это меня не беспокоит. Именно поэтому и я не поднял руку на голосовании, когда произносили его имя. Поменяй нас местами, и он пошёл бы у меня на поводу. Сие – бремя каждого младшего брата.

Поворачиваюсь к Ване:

– Вано, ты вспомнил?

– Вспомнил. На Нансена есть оружейка. «Арсенал» или как-то так…

– Тогда собираемся.

Нансена – совсем недалеко. Не больше километра вверх по Шеболдаева. Когда-то было… В отличие от магазина Тамилы, до которого сто шагов пешком, расстояние до Нансена теперь покажется мне бесконечно долгим путешествием. И пускаться в него неподготовленными нельзя.

11:25

Я ставлю задачу разделиться. Трое остаются в доме, готовить бабушку к двухнедельной осаде, трое едут в «Арсенал». Моё первое серьёзное решение, как лидера. Делю группу не наобум: в доме остаются Михась, Женя и Арт. Я, Вано и Витос на «Октавии» выдвигаемся в магазин. Все правильно: два брата и два лидера в разных группах. Больше шансов, что к родителям вернётся хотя бы один сын.

Женя настаивает на том, чтобы перед отъездом мы все проверились на предмет микротравм, а все найденные обработали йодом и заклеили пластырем. Делаем, как он говорит.

Берём с собой несколько ножей, два топора и мачете. У Вани в багажнике отыскивается кусок арматуры и устрашающего вида «вундервафля», как называет это Витос, сделанная руками самого Вано. Кусок черенка от лопаты с набитыми на одном конце гвоздями – эдакое подобие «утренней звезды». Несмотря на примитивизм, орудие выглядит внушительно.

– Ну, мы погнали, – говорю я, стоя одной ногой в машине.

Витос и Вано уже внутри, двигатель включён и тихо урчит в ночной тишине дневного города, нарушаемой лишь жалобными стонами брошенных зэков.

– Давай, удачи, – брат пожимает мне руку, и его страх словно передаётся мне через ладонь.

Мне не хочется оставлять его здесь. Ни с пацанами, ни с ротой солдат.

– Вы тут тоже поаккуратней.

– Да нам чо, у нас Дэн, – улыбается Арт.

К моему удивлению, он справляется со страхом лучше Жени. Или я просто хуже его знаю…

– Через час не вернётесь, мы выдвигаемся на поиски, – напоминает напоследок Михась.

Хлопаю его по плечу:

– Через полчаса вернёмся загруженные под завязку.

– Залазьте в машину! – кричит мне Ваня из салона. – Товарищ командир, ё… вашу дивизию!

11:40

Теперь я знаю, как выглядит покинутый город. И это страшно.

Мы видим брошенные машины. Мы видим сгоревшие остовы машин, сгоревшие кости людей в остовах машин. Трупы повсюду – столько я не видел даже в фильмах про войну. Одни целые, другие истерзанные, третьи – разбросанные по кускам на несколько метров. Мы видим брошенные дома, брошенные многоэтажки, брошенные магазины и кафешки, сауны и автомойки. Где-то там, в их тёмных углах, притаились бывшие владельцы, ждущие своих новых клиентов. Новой ночи.

Воздух наполнен гарью и пороховым запахом. Под колёсами хрустят тысячи стреляных гильз и ковёр битого стекла. Пока мы поднимаемся к РГУПСу, я вижу трупы нескольких военных. Я различаю их лишь по обрывкам зелёной формы – то, что содержалось внутри, теперь похоже на кровавое месиво.

РГУПс разрушен. Моя альма-матер, где я успел проучиться всего один курс, теперь в огне. Из кабинетов и окон вырываются длинные языки пламени, лижут белёные стены, покрывая чёрной копотью. Куполообразная крыша главного корпуса ввалилась внутрь. Завораживающее зрелище.

Раз или два мне попадаются бесцветные лица людей за стёклами уцелевших хрущёвок. Выжившие. Такие же, как и мы. Они смотрят на нас со страхом и недоверием. Они боятся нас не меньше, чем мы их. Их мало и с каждым днём будет становиться всё меньше. Если кто-то думает, что глобальные катаклизмы заставляют сплотиться, то он ошибается. Наш мир отныне – сообщество первобытных хищников. Охотников, кто посмелее, и падальщиков, кто нет. Эволюция пущена в обратное русло: выживут самые деградировавшие, самые злые и бесчестные, аморальные и подлые. Это наш новый прогресс. Дарвиновский естественный отбор. Травоядным здесь не место.

Нам несказанно везёт – в сутолоке гигантской пробки, в которую превратились теперь все дороги города, Ваня умудряется находить узкие лазейки и, не щадя кузова своей машины, поднимается на Нансена.

Только там, на горе, мы вдруг обращаем внимание на небо. Всего два часа назад первозданно голубое, теперь оно затянуто некрозной плотью дождевых облаков. Дневной свет меркнет: солнце скрывается за плотной пеленой. В воздухе отчётливо пахнет дождём.

Мы подъезжаем к магазину в тот момент, когда первые капли начинают барабанить в стальной кузов машины. Несколько падает на лобовое стекло, и мы видим, что они розовые…

11:40

– Бляха-муха! – Ваня спешно закрывает окна.

Как и прошлой ночью, дождь обрушивается на нас единой мощной стеной, и вот уже розовые потоки отравленной жижи стекают по стёклам.

Мы смертельно напуганы. Боимся дышать. Ваня перекрывает вентиляционные заслонки, чтобы даже насыщенный ядовитой влагой воздух не поступал в салон. Витос натягивает на нос горловину толстовки.

Я смотрю в лобовое стекло. Магазин перед нами, закрыт и нетронут. Большая жёлтая вывеска гласит: «СЕПУР-АРСЕНАЛ. РЫБАЛКА. ОХОТА. ТУРИЗМ».

Так близко и так далеко…

– Подождём, пока закончится, – говорю я.

12:00

В шуме дождя появляется новый звук, и через секунду на парковку перед магазином въезжает ещё одна машина. Чёрный «Хендай Акцент». Стекла слегка тонированы, но мы всё равно видим сидящих внутри людей. Их четверо, молодые, самому старшему едва за тридцать. Крепко сбитые, двое кавказской наружности и по виду спортсмены. Завидев нас, водитель поворачивает бритую голову и делает устрашающие глаза. Слов не разобрать, но по его губам я легко читаю: «сваливайте, дети».

Новые клиенты «Супер-Арсенала» совершенно не намерены соблюдать очередь.

12:10

– Что будем делать? – слышу с заднего сиденья голос Витоса. – Если кипешь начнётся, каша будет.

Оружие у нас в салоне, но противников на одного больше, и они старше. И я очень удивлюсь, если они приехали сюда с голыми руками.

«Не нужно было разделяться» – мелькает в голове. – «Нужно было ехать всем скопом».

Моё первое решение – и первая ошибка.

– Ваше мнение?

Я слишком поздно понимаю, что дал слабину.

– Ты босс, – пожимает плечами Ваня.

Адреналин и страх перехлёстывают его, и это плохо. Если он заведётся – быть беде.

– Если мы сейчас включим заднюю, можем уже нигде не найти целого магазина, – вслух рассуждаю я. – Ажиотаж слишком большой. А без оружия мы далеко не уедем. Но если ввяжемся… можем даже отсюда не уехать.

Я снова смотрю на «Акцент». Водитель, словно поняв смысл нашей беседы, качает головой: «не стоит».

Витос просовывается между нашими сиденьями, и я вижу его бледное лицо.

– Мы их сделаем, Макс, – заверяет он меня.

В его глазах я не вижу той уверенности, что несут его слова, но зато я вижу там другое. Дух. Боевой дух.

– Сделаем, – поддерживает Вано. – Продумаем, только, как – и сделаем.

Они правы. Время выживания началось. Уже началось. Если мы начнём с поражения, если будем бояться и прятаться, как те жалкие существа в своих квартирах – нам конец. Пришло время узнать, каково наше место в новой пищевой цепи.

– Хорошо, – киваю я, и страх тут же парализует все конечности. – Остаёмся.

Когда дождь закончится, в этом магазине окажемся либо мы, либо они.

Мы начинаем ждать.

 

Глава 5. Бойня

13:20

На какое-то время дождь поглощает всё вокруг. Это стена, тюремный обвод, за который никому не прорваться. Дождь настолько плотный, что мы почти не видим наших визави. Только тёмный силуэт их машины. Но они по-прежнему там, внутри. Как и нам, им сейчас некуда идти.

Окна запотевают через десять минут. Видимость падает до нуля, и мы оказываемся в непроницаемом розовом коконе. Я говорю Ване включить кондиционер – держать соперников в поле видимости жизненно важно для нас. Ваня заводит мотор, включает режим рециркуляции воздуха в салоне и климат-контроль.

Водяной пар на стёклах медленно отступает, в образовавшихся прогалинах я снова вижу Нансена. Однако что-то изменилось. Дождь поутих, и теперь сквозь тонкую розовую завесу я различаю тени. Приглядевшись внимательней, понимаю, что это тени людей. И они движутся прямо на нас.

13:35

– Снимайся с ручника! – командую Ване. – Уезжаем!

Тот недоуменно хлопает глазами:

– Чо случилось?

Пар на стёклах почти исчез. Я поднимаю глаза к небу.

Солнца нет. Небо обложило наглухо, город погружен в предвечерний полумрак. Смотрю на «Акцент». Парни в салоне не обращают на нас внимания, переговариваясь о чём-то между собой. Кажется, один из них смеётся.

Угомонившееся немного сердце возобновляет бешеную пляску.

Света нет, а значит, нет светобоязни. А значит…

– Там кто-то ходит, – говорит Витос, прильнув лбом к боковому окну.

Они пока далеко – ближайший к нам силуэт не больше скрепки для бумаги. Но дом бабушки, где нас ждут друзья, отсюда ещё меньше.

– «Прокажённые», – я не узнаю своего голоса. – На улице темно, и они повылазили…

Мои друзья витиевато матерятся. Продолжая сыпать проклятьями, Ваня включает заднюю передачу и смотрит на меня:

– Куда? На хату?

Мы не успеем. Я понял это ещё до того, как он спросил, но боялся озвучить. Город наводнён «прокажёнными», и сейчас они вылезают из своих нор на свет божий. Или во мрак, который, уходя, оставил после себя бог.

Если мы доедем до РГУПСа – это уже будет чудом. Но мы не доедем. Я нахожу подтверждение своим мыслям в глазах Витоса и Вано.

– Нет. Придётся искать убежище здесь.

– Я вро'де уже нашёл, – Витос стучит пальцем по заднему стеклу «Октавии», и мы с Ваней выворачиваем головы назад. – Смотр'ите.

13:40

На самом деле улиц Нансена в Ростове две. Верхняя и нижняя. Между обоими проходят железнодорожные пути, ведущие к главному Ростовскому ЖД Вокзалу. Никогда бы не подумал, что эти самые пути, создававшие в час пик огромные пробки у переездов, теперь могут спасти наши жизни. Точнее, не сами пути, а старый добрый Торжокский электропоезд в своём вечнозелёном боевом раскрасе.

«Торжок» стоит прямо напротив нас, головной вагон метрах в трёхстах от «Супер-Арсенала». Все двери в вагонах открыты, под многими спущены ступеньки. Но есть и те, где ступеньки так и остались втянуты внутрь – пассажиры покидали состав спешно, выпрыгивая прямо на пути.

Воспалённое воображение рисует интерьер медленно катящегося к вокзалу поезда. В приоткрытое окно в тамбуре курит мужчина. Сбивает пепел, и несколько розовых капель попадает на фильтр. Мужчина не замечает, как слизывает их со следующей затяжкой. Для квази-апокалипсиса в замкнутом пространстве электропоезда довольно и одного заражённого…

– Туда! – кричу Ване. – Жми!

Ваня бьёт по педали газа, свистят по скользкой дороге покрышки. Мы отъезжаем от «Супер-Арсенала» под гогот и улюлюканье сидящих в «Акценте» парней. В нашу сторону показывают скабрёзные жесты и корчат рожи. Я слышу голос водителя, кричащего в чуть приоткрытое окно: «Щеглы! Щеглы!»

Я выбираю вагон в середине поезда и направляю Ваню туда. Когда мы останавливаемся у насыпи, дождь почти прекратился. Розовые капли едва слетают с небес, точно стряхнутые с губ гигантского заражённого божества.

Поезд выглядит довольно надёжным убежищем. Железные стенки, толстые стекла, в купейных вагонах прочные двери с хорошими замками. Все вагоны соединены друг с другом, в каждом есть два выхода, а межвагонные двери вообще непробиваемые, так что «прокажённых» можно легко отрезать от остального состава, если они вдруг ворвутся внутрь.

«Мы могли бы здесь жить», – мелькает в голове шальная мысль.

Нет, нельзя так думать. Это пораженчество. Хоронить мир людей слишком рано. Человечество не могло погибнуть всего за сутки. Где-то там обязательно есть оплот живых людей, современный Арарат, призванный стать колыбелью новой цивилизации. Я верю, что там нас ждут близкие и друзья. Если это место существует, мы обязательно найдём его.

– Дождь ещё моросит, – замечает Ваня.

– Спрячьте руки в рукава и натяните кофты на головы, – распоряжаюсь я. – Пойдём так.

Ждать нельзя: тени на дороге всё ближе, и их всё больше.

Вооружившись, мы открываем дверцы машины и ступаем на пропитанную отравленной водой улицу.

14:00

– Воняет, – слышу из-под толстовки приглушенный голос Витоса.

Да, теперь мы все чувствуем это: розовый дождь имеет запах. Едва уловимый, но в то же время едкий, химический аромат алкогольной рвоты. По опыту прошлой ночи я знаю: долго в воздухе он не продержится. Возможно, его исчезновение означает смерть вируса, неспособного долго жить вне живого организма.

Первым в вагон залезает Витос, следом за ним я. Ваня замыкает.

Прячу мачете за пояс, хватаюсь за влажные поручни, и рукава вязаной кофты тут же впитывают розовую влагу. Почувствовав её на своих ладонях, я едва не кричу от паники. Неконтролируемый животный страх скручивает где-то в области живота. Я почти уверен, что уже заражён, что вот-вот потеряю сознание, а когда очнусь – моей единственной целью станет убийство себе подобных ради пропитания и просто ради убийства.

– Быстрее! – безотчётно подгоняю Виталика. – Быстрее! Быстрее! Быстрее!

– Да иду, задолбал! – шипит тот, ощущая мои отчаянные тычки в спину.

Мы оказываемся в тамбуре. Только покинув перенасыщенную розовой дрянью среду, я замечаю, что Вани на ступеньках нет. Он по-прежнему на земле, смотрит на нас снизу вверх:

– Идите, я догоню.

– Лезь в вагон! – кричу на него шёпотом.

За моим плечом Витос поносит матом его и всю его родословную на несколько колен вверх по генеалогическому древу.

Но тот уже не видит нас, выпуклые глаза лихорадочно изучают нижнюю Нансена. Дождь совсем перестал, в шуршащей тишине инфицированного города мы слышим, как хлопают двери чёрного «Акцента». Четыре человека направляются к «Супер-Арсеналу».

Тени «прокажённых» приобретают вполне чёткие очертания, и я вижу, что они повсюду. Нижняя Нансена, верхняя Нансена, спуск на Будённовский проспект… Они бродят вокруг, мне даже кажется, что я слышу, как они урчат что-то себе под нос на своём нечеловеческом наречии.

Потом шуршащую тишину обезлюдевшей улицы вспарывает звон бьющегося стекла – пассажиры «Акцента» проникли в оружейный магазин через окно.

– Идите, – говорит нам Ваня, взвешивая топор в руке. Оглядывает вагон в поисках номера. Его явно распирает какая-то идея. Он завёлся, теперь уже не остановить. – Я щас… быстро…

И, прежде чем мы с Витосом успеваем хоть что-то сказать, мой друг возвращается обратно в машину и заводит мотор.

14:25

Мы запираем вагон с обоих концов, но не втягиваем ступеньки, оставляя для Вани пути для отхода. Вагон купейный. С оружием наизготовку и трясущимися от страха коленями обыскиваем все купе. Нам снова везёт – ни одного «прокажённого». Запираемся в одном из купе. Вещи пассажиров брошены так, словно их владельцы вышли отсюда минуту назад глотнуть свежего воздуха на очередном полустанке. На столе нехитрая снедь и чай в железных подстаканниках, койки расстелены, подушках сохранили вмятины голов своих хозяев.

Глаза Витоса широко раскрыты, нижняя губа отвисла:

– Они спали, когда всё случилось…

Да, картина не из приятных. Но сейчас не время рефлексировать.

Прилипаем лбами к окну и следим за Нансена. Белая «Октавия» медленно подкатывает к «Супер-Арсеналу». Наших конкурентов на оружие не видно – все четверо увлечены разграблением магазина. Ваня выжидает ещё минуту, потом открывает дверь и выходит на улицу.

Я вижу в его руке нож, другая сжимает топор. Пригибаясь к земле, Ваня подкрадывается к чёрному «Акценту» и, одно за другим, прокалывает все четыре колеса. Даже отсюда я слышу шипение, с которым выходит воздух из пробитых покрышек.

– Сука, сука, сука, – бубнит у меня над ухом Витос. – Чо он делает…

Я снова окидываю взглядом нижнюю Нансена. Дорога в обе стороны безлюдна, насколько хватает глаз – обзор ограничен шириной окна. Но что твориться за его пределами известно только Ване.

– Сука. Сука. Сука.

«Акцент» уже стоит на дисках, расплющивших спущенную резину. Ваня возвращается к «Октавии» и вдруг замирает. Затем принимается лихорадочно обыскивать карманы в поисках ключей.

В эту секунду я вижу первого «прокажённого».

Это женщина. Она вступает в пределы видимости окна, и Витос перестаёт бубнить. Мои лёгкие со свистом втягивают воздух сквозь неплотно сжатые губы.

Ей чуть за тридцать, абсолютно голая, с головы до пят измазана розово-чёрной грязью. При каждом шаге тело женщины извивает в страшных корчах, скрюченные руки словно живут своей жизнью – она то прижимает их к израненной груди, впиваясь пальцами в мягкую плоть, то отрывает назад, уже со свежими кусочками кожи под ногтями. Длинные волосы грязным колтуном лежат на плече. Страшнее всего её лицо. Перекошенный судорогой рот вытянут в непрерывном немом «О», подбородок и горло покрыты запёкшейся кровью. Глаза закрывает слипшаяся от грязи и крови чёлка. На голове слева недостаёт уха – не знаю, отгрызли сородичи, или она оторвала сама.

Первые секунды шока настолько сильны, что полностью обездвиживают нас. Ротовую полость наполняет терпкий привкус адреналина. Мы так перепуганы, что не можем даже дышать. Всё на что нас хватает – наблюдать за адским отродьем, которое медленно приближается к нашему другу.

Между тем Ваня не замечает заражённую женщину, или не хочет замечать. В ситуациях сродни этой страусиная тактика может быть весьма полезна – по крайней мере, не даст тебе впасть в ступор.

Однако вместо того, чтобы сесть в машину и ехать к нам, Ваня ставит её на сигнализацию.

«Пиу-пиу» – откликается та.

Этот привычный звук, точно вернувшийся к нам из прошлой, нормальной жизни, приводит нас с Витосом в чувство.

– Какого лешего он творит! – вопрошает Виталик.

Если бы я знал.

Ощущаю рукоятку мачете в ладони – последние несколько минут я сжимаю её до онемения в пальцах.

«Прокажённая» не видит Ваню, от неё до парковки «Супер-Арсенала» добрых двести метров, усеянных брошенными и перевёрнутыми машинами. Но это не значит, что она не слышала звуков сигнализации.

Витос обалдело смотрит на меня:

– Он что, боится, что её угонят?

За меня ему отвечает сам Ваня. С размаху бьёт топором в передний бампер «Октавии», и улица оглашается надрывным звуком сработавшей сигнализации.

«ПИУ-ПИУ-ПИУ-ПИУ! УА-УА-УА-УА!»

Теперь инфицированная женщина точно его услышала. Как и все остальные «прокажённые» в округе.

Неожиданно мне становится ясен замысел Вани.

– К дверям! – кричу Витосу. – Надо его встретить!

Сквозь толстое стекло вагона-купе мы видим, как наш упитанный друг опрометью несётся к поезду, держа вооружённую топором руку на отлёте.

14:40

Следующие десять минут помню урывками, точно плохой сон в первые минуты после пробуждения.

Мы с Витосом у дверей в вагон. Ваня мчится к насыпи, маневрируя меж кузовов разбросанных по дороге машин. Никогда бы не подумал, что его грузное тело может обладать такой проворностью – полосу препятствий он проходит почти красиво. Один раз сильно задевает бедром бампер огромного «Ландкрузера», вскрикивает от боли, но остаётся на ногах и скоро восстанавливает прежний темп.

«Прокажённая» женщина переходит с шага на бег. Она мчится к «Октавии», изрыгая страшные горловые звуки, похожие на зов о помощи. Скрюченные руки вытянуты вперёд, истерзанные груди прыгают вверх-вниз.

Ваня почти поравнялся с нашим вагоном. Осталось пересечь дорогу и подняться на насыпь. Потом происходит сразу несколько событий.

Я вижу ещё двух «прокажённых» – молодую девушку, почти девочку, и взрослого мужчину. Они появляются с той же стороны, откуда пришла первая женщина. За ними – ещё шестеро или семеро. Другая группа «прокажённых» выбегает на дорогу со стороны Будённовского, и я перестаю считать. Они уже повсюду. В мгновение ока нижнее Нансена заполнено этими тварями. В ту же минуту из магазина выбегает пассажир чёрного «Акцента». Кажется, один из двух кавказцев, что сидели на заднем сиденье.

Ясно, они решили, что сигнализация сработала у них. Но я-то отлично помню, что водитель вообще не закрывал машину. Увидев моргающую аварийными огнями «Октавию», кавказец тоже это понимает. Я слышу, как он выкрывает что-то на незнакомом языке.

В следующую секунду на него набрасывает первый «прокажённый».

Тварь цепляется зубами парню в горло и валит на землю. Последнее, что я вижу, перед тем, как тело несчастного полностью скрывается под десятком обнажённых нелюдей – фонтан крови, толчками вырывающийся из прокушенной артерии.

Ваня уже у насыпи. Осталось совсем чуть-чуть. Но удача, наконец, изменяет нам: его преследуют. «Прокажённая» женщина – та самая, что появилась на дороге первой и «позвала» остальных – оставила попытки проникнуть в «Октавию» и теперь бежит за её водителем. Остальные твари тянутся к магазинной парковке, привлечённые звуками кровавого пира.

Поворачиваюсь к Витосу:

– Готовься! Ща мы её встретим!

В ответ Виталик собранно кивает.

Крепче сжимаем в руках оружие.

В жизни так не боялся.

14:50

– НЕТ! – доносится до нас из недр «Супер-Арсенала».

Мужской вопль на грани срыва похож на женский. Звук пронизан таким отчаянием, что перекрывает собой даже шум «прокажённой» толпы.

Затем мы слышим череду автоматных выстрелов, и из окон магазина вылетают последние уцелевшие стекла.

14:51

Ваню больше не преследуют. Привлечённая новым неведомым звуком женщина резко меняет направление и, шлёпая босыми ногами по мокрой дороге, мчится к дверям «Супер-Арсенала». Остальные «прокажённые» на Нансена, в количестве, примерно, полусотни обезумевших мужчин, женщин и детей, следуют её примеру.

14:52

Ваня практически взлетает на ступеньки – один шаг, и он уже внутри вагона. Мы с Витосом запрыгиваем следом, втягиваем ступеньки и захлопываем дверь.

Смотрю на Ваню. С губ полностью сошла кровь, они контрастируют на раскрасневшемся от бега лице, как подвенечное платье в похоронной процессии. Мой друг едва дышит, грудь вздымается и опадает в бешеном ритме, подмышками залегли тёмные пятна от пота.

Мы не говорим друг другу ни слова – всё и так понятно. Проталкиваемся в то же самое купе, где ещё недавно наблюдали в окно за Ваней, и закрываемся на замок.

В «Супер-Арсенале» уже вовсю кипит бой. «Прокажённые» толпой ломятся внутрь, в узких дверях образовывается затор. Канонада ружейных залпов и автоматного стрёкота сотрясают стены магазина, вопли умирающих под пулями «прокажённых» разрывают нам барабанные перепонки. Несколько измочаленных тел вываливается на парковку сквозь разбитые окна, расплёскивая литры крови.

Если бы нам было чем, мы бы снова блевали.

– Первый закон зомби-апокалипсиса: будь человеком, и к тебе потянутся, – слышим хриплый голос Вани.

Весь его план в одном предложении.

15:10

Наконец, битва закончена. Перед окнами и дверями магазина плетёный ковёр из окровавленных человеческих тел. Ступая по нему, из «Супер-Арсенала» выходит человек. С карабином наперевес, он тоже с ног до головы в крови, но, в отличие от лежащих внизу, жив, а не мёртв. Не знаю, ранен ли он, не знаю, заражён ли он – сейчас это неважно. Я просто хочу, чтобы он уехал отсюда. Неожиданно я ловлю себя на мысли, что всей душой желаю его спасения.

Трясущейся рукой парень открывает дверцу «Акцента» и садится за руль. Заводит мотор. Жуя пробитую резину железными дисками, машина медленно отъезжает от магазина. На Нансена неспокойно: несколько «прокажённых» по-прежнему бродят вокруг. «Акцент» выезжает на дорогу и катится к спуску на Будённовский проспект. Привлечённые звуком мотора, «прокажённые» бросаются за ним вдогонку, но развязки этой истории мы не видим – машина съезжает вниз и исчезает из поля нашего зрения. «Прокажённые» следуют за ней, как стая щенков за материнской титькой.

Первый луч солнца ложится на дорогу, и мы видим его блик, отражённый в наполненной кровью луже. Поднимаем головы к небу, и моё тело, наконец, расслабляется. Такого блаженства я не испытывал уже давно.

В серой стене дождевых облаков появляются первые голубые оконца. Нам остаётся только ждать.

15:50

– Ну, что, выходим? – спрашивает меня Витос.

Мы в тамбуре вагона, держусь рукой за металлическую ручку двери. Десять минут назад погода окончательно наладилась, с тех пор мы не видели ни одного «прокажённого». Однако после кровавого побоища, развернувшегося на нижнем Нансена всего час назад, нас ещё потряхивает.

– Выходим, – решаюсь я.

Щурясь от яркого света, выпрыгиваем на насыпь и перебежками двигаемся к магазину. Как я и предполагал, от химического запаха не осталось и следа. Стало быть, в воздушной среде вирус живёт около получаса, не больше. Это хорошая новость.

Головы моих друзей крутятся во все стороны, выискивая любые признаки движения. Два топора, два ножа и одно мачете находятся на боевом взводе. Пробегая мимо того места, где несчастного кавказца сожрали заживо вместе с одеждой, мы избегаем смотреть вниз. Наступая на тела убитых «прокажённых» перед входом в оружейный магазин, представляем себе, что идём по водяному матрасу.

– Бля-я! – восклицает Ваня.

Пожалуй, это самое подходящее слово для описания того, что мы видим внутри магазина. Здесь достаточно светло (спасибо выбитым окнам), чтобы ни одна тварь не выбрала это место для днёвки, и мы, открыв рты, созерцаем представшую перед нами картину.

Большая часть «прокажённых» нашла свою смерть именно здесь. Примерно с три десятка трупов в творческом беспорядке разбросано по всему магазину. Они лежат на полу, лежат на разбитых витринах, лежат на поваленных манекенах в охотничьей экипировке. В отделе рыбалки мы видим единственное тело в одежде – это третий из пассажиров чёрного «Акцента». По бритой голове я понимаю, что это водитель. По изрешечённой пулями спине – что он стал жертвой нескольких шальных пуль, если такие вообще бывают. Тело четвёртого товарища нигде не видно, но я не исключаю возможности, что оно просто похоронено под трупами убитых им тварей.

Однако если отбросить кровавые подробности, перед нами настоящий Клондайк! Здесь есть всё, что нужно для выживания в «зомби-апокалипсисе», как назвал это Ваня. Принадлежности для охоты и рыбалки: камуфляж, удочки и спиннинги, палатки, верёвки, капканы, переносные газовые плиты для полевой кухни, походные фляги, фонарики, настоящие охотничьи ножи, по сравнению с которыми наши выглядят жалкими ковырялками.

И, конечно, оружие. Дальний стенд полностью отведён под оружие. Когда-то оно стояло на подставках, соединённое друг с другом стальной цепью с подвесными замками, но наши предшественники позаботились об этом, и сейчас оружие свалено в кучу на полу. Ружья двуствольные и одноствольные, дробовики «Ремингтона», самовзводные карабины, и, разумеется, знаменитая «Сайга». Быстрые автоматические выстрелы, что мы слышали – её голос.

Недолго думая, перетаскиваем в «Октавию» (благо, самый большой урон, полученный ею во время бойни, был нанесён Ваниным топором) всё, что видим. Салон и багажник стремительно заполняются награбленным добром. Видя, что всё нам просто не увезти, даю Ване команду брать только самое нужное и только по паре (на поиски родных предстоит экипировать две машины). Мы с Витосом тем временем спускаемся в небольшое подсобное помещение за боеприпасами.

Внутри царит полумрак, и мы зажигаем фонарики. Очевидно, раньше боеприпасы хранились в небольших деревянных шкафчиках, расставленных на стеллажах, но теперь все они взломаны и выпотрошены. Не разбираясь с маркировкой, сваливаем в глубокий рыбацкий садок все коробки подчистую. Через минуту садок полон. Время поджимает, а я не хочу задерживаться здесь ни единой лишней минуты. Велю Витосу тащить садок наверх и паковаться, а сам задерживаюсь ещё на несколько минут поискать что-нибудь взрывчатое. Шашки, гранаты, что угодно. Чем чёрт не шутит, вдруг найдётся?

Но вместо этого слышу у себя за спиной шевеление. Отупев от ужаса, направляю луч фонаря в тёмный угол, из которого исходил звук. И моя челюсть медленно отпадает.

Передо мной на полу сидит человек.

16:30

Это четвёртый пассажир «Акцента» и второй кавказец из сидевших на заднем сиденье. Парень тяжело ранен – даже в полумраке подсобки я вижу кровь на его груди и животе. В левой руке «Сайга», направленная дулом на меня. Правая рука представляет собой окровавленную культю – кисть оторвана по самое запястье.

– Нэ ссы… – хрипит парень. У него тяжёлый кавказский акцент. – Пули кончились. А без руки не зарядишь…

Молчу, сражённый неприятной картиной.

Возможно, он врёт. Но зачем? Я у него на мушке, его палец на спусковом крючке.

– Видал, сколько я положил?

Киваю – видал.

– Да, стрелять умэю немножко… Но насэли, суки, рэально. Нэ углядел, и вот – нэт руки. Ты у них главный?

Молчу.

– Вижу, что ты. Мнэ конэц, да?

Медленно киваю ему – да.

На обескровленных губах появляется тень улыбки.

– Сам знаю. Слышь, братка, а ведь тэбе тоже конэц…

Снова смотрю на карабин. Всё-таки обманул…

– Да нэ ссы ты, – из груди парня вырывается лающий смешок. – Сказал нэ заряжен, значит нэ заряжен. Но тэбе всё равно конэц… Потому что ты главный.

Молчу.

– Когда-нибудь, братка, ты приведёшь их нэ в то место. И случится хэрня… Как сегодня, – из уголка глаза выкатывается слеза и катится по небритой щеке. Если б не она, я бы ни за что не понял, что он плачет. – И ты будэшь виноват. Они сдэлают тебя виноватым.

– Ты был у них главным? – нахожу в себе силы спросить.

Ещё один сиплый смешок.

– Я? Нэ-эт, брат, нэ я. Вон тот урод лысый в магазине, он был главный. Я говорил: нэ надо идти, надо дома сидеть. А он нэ послушал, повёл. Из-за него Арсена убили. Моего брата…

«Арсена съели заживо», – проносится у меня в голове. – «Разорвали на куски и съели».

– Ты грохнул главного? – спрашиваю.

– Канэшно, – кивает парень. – Полрожка в спину высадил.

Мы молчим. Потом его сдавливает пароксизм кашля, и он харкает кровью на пол подсобки.

– Добьёшь? – поднимает он глаза на меня.

– Нет, – качаю головой.

– Ну, хоть пушку помоги зарядить. Я сам…

Он инфицирован – минут через двадцать сам помрёт.

– Нет, – повторяю.

– Ну и хрэн с тобой. Валите отсюда, пока нэ поздно.

Киваю ему и выхожу из подсобки.

Пацаны уже в сборе. Витос разглядывает какие-то жёлтые свёртки.

Ваня вопросительно смотрит на меня:

– Мне показалось, ты говорил с кем-то.

– Креститься надо, – выдавливаю из себя улыбку и подхожу к Витосу. – Что это?

– Ща посмотр'им.

Витос вскрывает упаковку, снимает застёжку, и свёрток разматывается в длинный жёлтый водонепроницаемый полиэстеровый плащ с капюшоном.

– А вот это нужная вещь, – замечает Ваня.

Мы берём плащи на всех, и ещё несколько про запас. Потом, переступая через мёртвые тела тех, кому не посчастливилось найти такие же до начала первого «розового дождя», направляемся к выходу из магазина.

 

Глава 6. Люди жёлтых плащей

17:00

Мы едем обратно в молчании, усугубляемом тишиной вымершего города. Требуется время, чтобы переварить случившееся у оружейного магазина. До сих пор мы относились к этой безумной кровавой бойне как к чему-то нереальному. Эфемерному. Так воспринимаешь насилие в кино. Ты абстрагируешься от происходящего на экране, прекрасно зная, что всё это понарошку, несерьёзно. Кровь – краска, оторванные части тел – силиконовые муляжи.

На обратной дороге к дому до нас постепенно доходит, что произошедшее с нами было взаправду, что у нас на глазах убито больше полусотни человек, пусть и не совсем нормальных. Но ведь среди них были и нормальные. Мы видели их смерть. Мы приложили руку к их смерти.

Чувствую поднимающуюся в груди тошноту, спазм сдавливает горло. С трудом сдерживаю рвотный позыв – ничего кроме желчи из меня сейчас не выйдет. На водительском сиденье непрерывно курит Ваня. Где он раздобыл сигареты, не знаю, наверное, нашёл в магазине. А ведь он бросил, полгода держался. Впрочем, я и сам подумываю «развязаться» – в условиях свершившегося апокалипсиса психическое здоровье куда важнее физического. О долгой счастливой старости думать не приходится, тут бы до завтрашнего дня дотянуть.

Смотрю на Витоса. Парень держится, но я вижу, что ему тоже погано. Одно дело – убить заражённое отродье, пытавшееся перегрызть тебе глотку, и совсем другое – отправить на тот свет четыре человеческие жизни. Пожалуй, ему даже хуже, чем мне сейчас. В отличие от меня, он человек верующий, а законы веры и законы выживания плохо играют в паре. Рано или поздно ему придётся сделать выбор.

Мы спускаемся к РГУПСу под аккомпанемент розовой капели, непривычно громкой во всепоглощающей тишине. Дождь погасил пожарище на крыше института, однако в окнах по-прежнему теплятся оранжевые язычки пламени. Возможно, это выжившие засели внутри и поджаривают на кострах украденные из магазинов сосиски и хлеб, но скорее всего у меня просто разыгралась фантазия. Слава богу, что она не рисует мне людей, поджаривающих на кострах плоть своих покойников. Пока не рисует…

Мы въезжаем на кольцевую дорогу площади Народного Ополчения, и я трогаю Ваню за плечо:

– Езжай через Каменку. Заскочим в аптеку, раз уж на колёсах. В дороге могут пригодиться медикаменты.

Ваня кивает и закуривает новую сигарету. Вижу в зеркальце заднего вида его глаза, скользнувшие по мне и снова уставившиеся на дорогу. Склеры покраснели, веки припухли, в глазницах залегли тени, словно он не спал двое суток. Что ж, в нашем новом мире сон – роскошь, которую могут позволить себе немногие. По крайней мере, немногие живые.

Спускаемся на Каменку прямо по Шеболдаева. Раньше здесь было одностороннее движение, но теперь нас вряд ли оштрафуют. Один из немногих плюсов зомби-апокалипсиса – отмена всех видов правил, включая дорожные. Можно ездить по встречке, можно ездить по тротуарам, можно ездить по газонам и прямо по человеческим трупам… Можно мочиться в фонтаны, распивать алкоголь в детских садиках, курить травку на кладбище, поедая гостинцы прямо с могилок. Можно навалять огромную кучу в мэрии, аккурат на столе для административных собраний, и подтереться городским флагом. Можно даже устроить сексуальную оргию в храме или синагоге, натянув вязаный балаклав на гениталии и просунув член через глазницу. Лицо можно не прятать – тебе всё равно ничего не будет.

Мама-анархия во всей своей разрушительной мощи.

Мы спускаемся к Каменке, расталкивая кузовом выстроившиеся по обочинам дороги машины. У кольца на Второй Пятилетке нам тоже приходится остановиться. Перевёрнутый набок автобус напрочь перегородил дорогу. Внутри автобуса, в крошеве битого стекла и содранной с сидений обивки, мы видим изуродованные человеческие тела. Что автобус делал здесь в три часа утра, да ещё битком набитый людьми, я не знаю. Возможно, вывозил беженцев. Вполне вероятно, внутри могли быть мои знакомые или даже родственники. Однако чтобы выяснить это, мне придётся войти в автобус и обследовать трупы. Я уверен, что не пойду. Достаточно с меня потрясений для одного дня.

Ваня останавливает машину прямо посреди Шеболдаева, и оставшуюся часть пути до аптеки мы преодолеваем пешком. Награбленное в «Супер-Арсенале» добро, включая огнестрельное оружие, оставляем в «Октавии» под охраной Вани – некогда разбираться с патронами, да и стрелки из нас пока, прямо скажем, неважные. Чего доброго, перестреляем друг дружку, испугавшись тени на стене. Вместо этого берём с собой охотничьи ножи и пару отцовских топоров. Моё мачете тоже со мной – за то недолгое время, что мы вместе, я успел сродниться с ним.

На Каменке аптек целых три. Выбираем с Витосом самую просторную и светлую. Удостоверившись, что внутри никого, принимаемся сметать с прилавков всё, что может пригодиться в дороге, а также во время путешествия к новому Арарату, если таковой существует.

Вместительный ягдташ, позаимствованный в том же «Супер-Арсенале», наполняется бинтами, пластырями, йодом и перекисью, шприцами и ампулами, порошками, всеми видами таблеток, начиная с пилюль от кашля и заканчивая тяжёлыми антибиотиками, а также готовыми автомобильными аптечками. Пошло ухмыляясь, Витос машет мне из-за прилавка огромным резиновым фаллоимитатором.

Идиот.

Внезапно меня осеняет! «Левотироксин»! Как я мог забыть о нём? Примерно два года назад мне удалили щитовидку, и с тех пор я на заместительной терапии. «Левотироксин» – единственное, что поддерживает меня абсолютно здоровым. После тиреоидэктомии я обречён пить эти маленькие безвкусные таблеточки до конца своих дней. Без них я могу прожить месяц или два, но рано или поздно недостаток гормонов щитовидной железы скажется, и меня ждёт гипотиреоидная кома.

Выдёргиваю с корнем все ящики и, наконец, нахожу искомое лекарство. Выбираю упаковки с максимальной дозировкой в 125 миллиграмм и закидываю в ягдташ – всего шесть пачек. Если пить по полтаблетки в день, этого запаса мне хватит на три года. За это время мы либо найдём ещё одну аптеку, либо никакие аптеки нас уже не спасут.

Удовлетворённо застёгиваю ягдташ и выбираюсь из-за прилавка. Витос стоит, прислонившись спиной к стене, и жуёт аскорбинки.

– Хватай, – он протягивает мне белый пузырёк, – надо укр'еплять иммунитет.

В подставленную ладонь выпадает несколько жёлтых шариков. Подношу руку ко рту, но проглотить аскорбинки не успеваю – в эту секунду до нас доносится три коротких сигнала.

Тройной гудок от Вани – наш условный знак на случай появления незваных гостей.

17:20

С мачете в одной руке и набитым медикаментами ягдташем в другой вылетаю из аптеки. Витос за мной, в каждой руке по увесистому отцовскому топору. Пересекаем зелёный газон внутри кольцевой дороги и мчимся к тому месту, где Ваня припарковал свою «Октавию». Издалека вижу ещё одну машину, остановившуюся рядом. Серебристый «Ниссан». Приглядевшись внимательней, различаю номера.

Мой серебристый «Ниссан»…

17:25

Когда мы с Витосом, наконец, добегаем до машины, Женя, Арт и Михась уже окружили Ваню. Тот поочерёдно заключает каждого в объятия, и я, впервые за долгое время, вижу на лицах друзей улыбки. Скованные, напряжённые, но улыбки. Сам не замечаю, как уголки губ расползаются в разные стороны. Позади себя слышу приветственный возглас Витоса.

Первым жму руку брату, хлопаем друг друга по плечу и улыбаемся в тридцать два зуба. Михась и Арт набрасываются на меня одновременно, секунда – и я зажат между ними. Потом уже не замечаю, кого обнимаю, и кто обнимает меня – эйфория от процесса воссоединения захлёстывает нас с головой.

Наша команда снова в сборе. Все целы и невредимы. Что может быть лучше?

17:30

Когда эмоции стихают, Михась напускается на нас всеми перунами:

– Блин, где вы лазили? Мы уже поехали вас искать!

Они должны были выехать к «Супер-Арсеналу» через час после нашего отъезда, но, как и мы, пережидали дождь и последовавшее за ним нашествие «прокажённых». Я благодарю судьбу за то, что дождь уравнял время нашего отправления, иначе мы бы ни за что здесь не встретились. А если бы разминулись, могли вообще никогда больше не встретиться.

Смотрю в салон «Ниссана» через окно. Пацаны собирались серьёзно: кухонные ножи, ещё один топор, бейсбольная бита и… вилы? Да, глаза меня не обманывают, из приоткрытого окна задней дверцы торчат наружу старые садовые вилы. Должно быть, это Женя – только ему в голову могла прийти идея взять их в поход. Ну, хоть бензопилу не прихватил, и на том спасибо.

– В аптеку заскочили, – объясняет Витос, кивая на ягдташ.

– Отлично! – улыбается Женя. – Красавчики, что зашли!

Страсть к лекарствам передалась ему от бабушки. Если бы мы не позаботились о медикаментах заранее, он погнал бы нас в аптеку при первой же возможности.

– Афигеть! – Арт с восторгом разглядывает набитый оружием салон «Октавии». – Вы чо, весь магазин вынесли?

Женя с Михасем отмечают находку Арта победным кличем. Однако при упоминании магазина наши с Витосом и Вано лица темнеют, от улыбок не остаётся и следа.

Это не ускользает от внимания брата.

– Что у вас там случилось? Рассказывайте! Вы под дождь попали?

– Попали, – отвечаю ему. – И не только под дождь.

Следующие пять минут Михась, Арт и Женя слушают мой краткий пересказ событий у «Супер-Арсенала», дополненный ремарками от Витоса и Вано. Я выкладываю всё как на духу, умолчав лишь о полумёртвом парне в подсобке магазина, которому отказал в «последней милости», как называли это в старину. Возникшее между нами полуминутное откровение принадлежит лишь мне одному.

Когда я заканчиваю, повисает напряжённая тишина.

– Малой, ты как? – наконец обращается к Витосу Арт.

«Малым» Витоса трудно назвать, он уже давно не уступает брату ни в весе, ни в росте. Арт старше него на год, но сейчас, когда одному восемнадцать, а второму семнадцать, разница в возрасте почти стёрлась. Осталась лишь старая привычка.

– Нор'мально, – кивает тот.

Он лжёт – мы все это видим. Но кто сейчас хочет услышать правду?

– М-да… – Арт обводит взглядом окружающее пространство. Мне даже не надо стараться, чтобы отыскать парочку трупов, глаза сами натыкаются на них повсюду. – Мы действительно в зомби-апокалипсисе… До сих пор не верится! А вам?

Почти дружно качаем головами.

Что касается меня, последние сутки я пребываю во власти механизма психологической самозащиты. Кажется, в медицине это называют состоянием «отрицания» – так больной терминальной стадией рака реагирует на известие о своей скорой смерти. Он отказывается верить.

Так и я. Я верю своим ушам, верю своим глазам, верю своему носу («дождь пахнет рвотой, алкогольной рвотой»), но я не верю всей картинке в целом. В глубине души я надеюсь проснуться однажды в своей кровати и обнаружить, что всё произошедшее со мной – до чёртиков реалистичный дурной сон.

– Ну, ты, Вано, мозг… – качает головой Арт. – Я б даже не додумался колеса им пробить.

Ваня деловито приосанивается. Несмотря на угрызения совести, он явно польщён.

– В жопу такие истории… – Женя опасливо оглядывается по сторонам. – Сожрали заживо, говорите?.. Ну-ка дайте мне ружьё!

– Не здесь, – отрезает Михась. – На базе разберёмся.

– Ну, а вы тут как? – обращаюсь к нему. – Дождик покапал на нервы?

– У нас тоже не без сюрпризов.

– Серьёзно? Рассказывай.

– Приедем домой, покажем. А сейчас давайте-ка двигать отсюда.

17:40

Мы слышим призывный вой бабушки ещё на дороге. Заключённые в тюрьме приутихли, в отсутствии конкурентов её тонкий голосок разрезает тишину обезлюдевшего района, как нож масло. Женя оставил её всего на двадцать минут, а она уже вопит так, словно собралась зазвать в гости всех «прокажённых» в округе. Что же будет, когда мы сообщим ей, что собираемся оставить её на несколько дней?

На пару с братом бросаемся в дом. Старуха в полуневменяемом состоянии сидит на диване в спальне и плачет навзрыд, совершенно не понимая, что происходит. Ей аккомпанирует Дэн, жалобно поскуливая под столом на кухне. Нам требуется не меньше двадцати минут, чтобы успокоить её. В ход идут транквилизаторы и валерьянка.

Попутно осматриваю дом. Пацаны поработали на славу – все окна заколочены дюймовыми досками, на столе в кухне высятся ряды бутылок с питьевой водой, припасы сложены в холодильник. Компрессор не работает: электрические сети рухнули сразу за телефонными, но это лучше, чем оставлять еду на съедение мышам.

Совершенно измотанные, возвращаемся во двор, где нас ждут остальные.

– Ну, что там? – спрашивает Михась. На вечно румяном лице тревога и сострадание.

– Вроде чуть угомонилась, – отвечает Женя. – Ужас какой-то… – он с укором смотрит на меня: – Ну, и как ты собираешься оставить её одну? Она же помрёт к вечеру!

– Не помрёт, – отвечаю. – Поплачет, проголодается, и пойдёт есть.

Я не лукавлю: воли к жизни в моей бабке побольше чем у некоторых молодых. Врачи её столько раз хоронили, а она ничего, живёт.

Пока мы препираемся, Ваня с Артом заканчивают переносить наши трофеи из «Октавии» во двор.

Производим инвентаризацию. Начинаем, конечно, со стрелкового оружия. У нас джек-пот: пара помповых «Ремингтонов 870», пара помповых «Моссбергов 500», два карабина «Сайга 12», и ещё четыре «Ижа» – пара 12-х и пара 27-х. Все модификации рассчитаны на 12-й калибр, коробки с боеприпасами битком набиты в садок. Есть все варианты: пулевые, дробовые, картечь. Да, и вдобавок арбалет «Мангуст» российского производства, если верить надписи на цевье. В кивере для стрел четыре углепластиковые стрелы.

Ну, и остальное по мелочам: десять охотничьих ножей с фиксированным клинком разной длины, с полдюжины капканов на мелкую дичь, две газовые плиты и упаковка баллончиков к ним, два мотка хорошей альпинистской верёвки, две трёхместные палатки, два походных рюкзака, с десяток фляжек и фонариков, пара раций с упаковкой батареек, а также полный ягдташ медикаментов. Рыболовные снасти мы не брали – у моего отца в сарае столько, что хватит укомплектовать командный рыболовный марафон.

В самом конце мы достаём свёртки с дождевыми плащами.

– А это ещё зачем? – хмурится Женя, и вдруг прозревает: – А, понял! Туплю…

Оглядывая сваленные в кучу на столе сокровища, мы радуемся, как дети. Наличие огнестрельного оружия мгновенно возносит нас на вершину пищевой цепи, делая самыми опасными хищниками в урбанистических джунглях.

Осталось только научиться всем этим пользоваться.

– Кто-нибудь умеет стрелять? – задаю вопрос.

Лес рук.

Ага, ясно. Значит, никто.

– Окей. А перезаряжать?

Желающих продемонстрировать свой талант значительно меньше. Это тебе не на спусковой крючок давить. Мы – одомашненные хищники, не привыкшие к суровым будням дикой природы.

– Да чо там делать! – выступает вперёд Ваня, выплёвывая сигарету. – Дайте сюда!

– Вано, погодь, – осаживает его Михась. – Ты у нас, конечно, Рембо, но тут всем надо попрактиковаться. И, кстати, у нас есть неплохая возможность. Больше скажу: у нас есть мишень.

Я недоуменно вскидываю брови:

– Мишень?

Михась, Арт и Женя заговорщически переглядываются.

– Помните сюрприз, о котором говорил Михась? – спрашивает Женя.

– Ну! – хором отвечаем с Виталиком.

Ваня утвердительно машет головой.

– Пойдёмте, – кивает Михась. – Это надо видеть.

18:10

«Прокажённый» привязан к забору за сараем по рукам и ногам. Толстый слой белой капроновой нити, которую мы с братом используем при сборке карнизов для жалюзи, намертво фиксирует запястья и лодыжки к сетке забора. Как и на всех «прокажённых», на твари нет одежды. Тело худощавое, угловатое, сплошь покрыто синяками и ссадинами. С удивлением понимаю, что это мальчишка, лет десяти-двенадцати. Глаза и нос выдают в нем ребёнка, хотя зрачки сужены, а ноздри раздуваются в бешеных попытках всосать в лёгкие весь окружающий воздух. Дыхание «прокажённых» в два раза чаще обычного, сердцебиение, если следовать логике, в четыре. На месте рта мальчишки – кровавая каверна, в которую он превратил свои изжёванные губы.

У нас с Ваней вырывается вздох удивления. Витос смотрит на «прокажённого», широко открыв рот.

При виде нас зверёныш выходит из оцепенения, в котором пребывал, и принимается раскачивать сетку рабицы, издавая при этом жутки горловые звуки. В кровавой каше изуродованного рта мелькают белые зубы.

– Это Джон его поймал, – извещает Михась.

Мы поражены ещё больше.

– Да, – мой брат напускает на себя безразличный вид, – случайно. После дождя эти твари повылазили отовсюду, как черви. Когда прояснилось, я пошёл осматривать периметр. Слышу, за сараем бьётся кто-то, и шипит. Смотрю – эта тварь ногой в заборе застряла, а выбраться не может. По ходу, укрытие себе искала.

Только теперь я замечаю – левая нога отродья глубоко засела в сетке, искалеченная ступня кровоточит.

– Он меня не видел, прикиньте! – продолжает Женя. – У них на свету слепота какая-то… А у меня с собой только бита. Ну, я сзади подкрался, ударил по башке! Думал, убью, к чёрту. Но они пипец какие живучие! Не сдох, только отрубился. Потом пришёл Михась и предложил привязать к забору. Я-то сразу прикончить хотел, но он мне не дал.

Все смотрим на Михася.

– Ну, – пожимает плечами тот, – раз уж нам предстоит иметь с ними дело, неплохо бы сначала изучить их слабые места, вам не кажется?

Изучить. Конечно же! Учёный, чтоб его…

– Вот они боятся света, это мы уже знаем. Что ещё?

«Прокажённый», словно поняв смысл сказанного, принимается биться ещё яростнее. Бесформенная пасть исторгает нечленораздельные звуки и брызги ядовитой слюны.

– Ща узнаем! – говорит Витос и вдруг убегает обратно во двор.

Через десять секунд он возвращается, держа в руках арбалет «Мангуст».

– Чо патроны тратить, – объясняет он, накладывая стрелу на тетиву.

Резонно. Стрела откроет слабые места не хуже пули.

Право первого выстрела предоставляется Жене.

Мой брат упирает приклад в предплечье, прицеливается. Стеклопластиковые плечи арбалета вздрагивают, спуская тетиву…

Стрела попадает зверёнышу точно в левое бедро. С неприятным мясным чмоканьем наконечник входит в напряжённую плоть с внешней стороны и выходит из внутренней. Однако мальчишка рычит и извивается не больше обычного, точно и не почувствовала выстрела.

– А ну дай-ка мне, – Ваня забирает арбалет у Жени и перезаряжает.

Вторая стела попадает мальчишке в живот, чуть левее пупка.

Ясно – Ваня целил в грудь.

Тело «прокажённого» вздрагивает, живот заливает кровью из раны. Но существо продолжает извиваться в путах, вовсе не собираясь падать в обморок от болевого шока, а тем более умирать.

Первая информация о «прокажённых» – твари почти нечувствительны к боли.

– Думаю, вирус воздействует на болевой центр мозга, – выносит вердикт Михась. – Отсюда и высокий болевой порог.

Но мы уже вошли во вкус. Нам плевать на научную сторону вопроса. В нас бушует злость, и её необходимо на ком-то сорвать.

Третий выстрел мой. Стрела вонзается твари в левую половину груди – посмотрим, как они дышат с кровью в лёгких.

Как оказалось, вполне себе неплохо дышат. Похоже, неизвестный штамм бешенства в «розовом дожде» вынуждает организм «прокажённого» работать на пределе, задействовать все резервы. Мальчишка продолжает хрипеть и брыкаться, но теперь вместе с заражённой слюной из его рта летят брызги крови.

– Теперь я, – Витос берёт арбалет и накладывает последнюю, четвертую стрелу.

Прицеливается…

В следующую секунду воздух сотрясает громоподобный выстрел, и голова мальчишки исчезает в багряном мареве.

18:30

От неожиданности мы подпрыгиваем на месте. В ушах звенит. Я вижу, как тело мальчишки расслабляется и повисает на сетке забора. На его груди кровавый фартук из осколков черепа и кусочков мозга, а выше плеч – ничего.

Требуется несколько секунд, чтобы понять, что произошло…

Потом я замечаю в узком проходе, отделяющем задний двор от остального участка, Артёма. В руках моего друга дробовик «Ремингтона».

– Башка, – говорит он, и выражение, которое принимает его лицо, заставляет кожу на моей спине пойти мурашками. – Башка у них самое слабое место. Надо стрелять прямо в башку.

18:50

Мы собираемся очень быстро – двадцать минут, и «Ниссан» с «Октавией» полностью укомплектованы. Багажники едва захлопываются: провиант, вода, хозприпасы, амуниция и походные вещи, даже разделённые надвое, едва вмещаются в них. Оружие идёт в салон, за исключением нескольких «Ижей» и большей части колюще-режущего, которые также отправляются в багажник. Топоры, вилы и прочий садовый инвентарь оставляем в сарае – мы теперь продвинутые хищники и должны держать марку. Я беру с собой только мачете. В последний момент Женя вспоминает о самом главном – паре обрезков шланга, с помощью которых можно сливать бензин из баков брошенных на дороге машин.

Объясняя бабушке, что пару дней ей придётся продержаться самой, слышу в свой адрес столько оскорблений, сколько не слышал за раз, пожалуй, ни от кого. Спокойно проглатываю все. Может ругать и ненавидеть меня сколько угодно – главное, чтобы кушать не забывала. Напоследок наказываю ей, если мы не вернёмся, и она начнёт голодать, отпустить Дэна. Его еда может понадобиться ей самой, а псу нужно дать возможность выжить или умереть, пытаясь.

Когда вопрос с бабушкой решён, Миша уводит меня в сторонку переговорить с глазу на глаз. Наше первое правительственное совещание.

– Уже почти семь, – напоминает он. – Через пару часов стемнеет. Может, стоит подождать до утра? С таким арсеналом мы легко сможем пережить ещё одну ночь.

Ему не надо говорить мне об этом. Последние два часа я только и делаю, что слежу за небом и солнцем.

– Мы – да, – отвечаю, – а твоя родня может и не продержаться. Моя, кстати, тоже.

Кладу ему руку на плечо.

– Ничего, если не успеем к темноте, найдём укрытие. Весь город в нашем распоряжении. На этом месте свет клином не сошёлся. Михась, нам нужно уходить отсюда.

– Да, – чуть подумав, сумрачно соглашается тот. – Ты прав.

Возвращаемся к остальным. Я киваю Витосу, и тот раздаёт каждому по жёлтому свёртку.

– Все разворачиваем! – делаю объявление. – С этого момента, если только над головой у нас нет крыши, носим их денно и нощно. Крыша машины не считается.

Ворча, друзья распаковывают плащи и натягивают поверх одежды. Оглядываем друг друга – видок тот ещё…

Бабушка не выходит нас проводить. Её маленький бунт – её воля.

– Ну, что? – обращаюсь ко всем. – Присядем на дорожку?

Теперь ко мне подходит Арт:

– Макс, на пару слов.

Мы отходим к воротам, и Арт вручает мне клочок бумаги.

– Слышь, я сейчас включу музыку, а ты прочти это вслух, ага?

– Что это?

– Да так, – сконфуженно отмахивает он, – просто прочти, окей?

– После выходки с дробашем я боюсь с тобой спорить. Ну, хорошо, давай.

Арт выскальзывает на улицу и садится в «Ниссан». Включает зажигание и выбирает на магнитоле нужную композицию. Я возвращаюсь во двор.

– Секунду внимания! Я сейчас кое-что прочту, а вы послушайте. Только серьёзно, договорились?

На лицах друзей скорее любопытство, чем шутливость. Арт выкручивает громкость на полную и присоединяется к нам. Наш спальный район оглашается звуками музыки. Это «Mystikal – Mystikal Fever».

– Мы – люди жёлтых плащей, – читаю первую строчку, стараясь сдерживать улыбку. Глаз не поднимаю – и так знаю, что на лицах остальных то же самое. Проговариваю жёстче: – Мы – люди жёлтых плащей! Это – наша клятва. Повторяем все вместе.

Делаю паузу. Интересно, повторят они следующую фразу или нет?

– Мы будем безжалостны к свои врагам! Мы – люди жёлтых плащей!

Внятно за мной повторяет только Артём, остальные «жуют солому». Слышу чьё-то хихиканье.

– Мы не будем щадить ни людей, ни нелюдей! Мы – люди жёлтых плащей!

К нам присоединяется голос Михася. Славный пример.

– Мы никогда не сдадимся и никогда не сложим оружие. Мы – люди жёлтых плащей!

Теперь за мной повторяют все. Пока неуверенно, но с каждым новым словом их голоса крепнут.

– Кто пойдёт против нас, познает наш гнев. Милость нашу познают только люди в жёлтых плащах. Мы – люди жёлтых плащей!

Хором:

– Мы – люди жёлтых плащей!

– Мы не спасатели человечества! Мы не герои! Мы делаем только то, что нужно для спасения людей в жёлтых плащах! Мы – люди жёлтых плащей!

– МЫ – ЛЮДИ ЖЁЛТЫХ ПЛАЩЕЙ.

Они кричат. Все вместе. Слышу, как Витос, сжав кулаки, тянет: «ПЛАЩ-Е-Е-ЕЙ!» В сочетании с музыкой эффект потрясающий. Руки покрываются гусиной кожей, грудь распирает. Но я продолжаю:

– В наши ряды можно вступить, из наших рядов нельзя выйти! Мы гостеприимны, но мы строги! Мы жестоки, но мы справедливы! Мы – люди жёлтых плащей!

– МЫ – ЛЮДИ ЖЁЛТЫХ ПЛАЩЕЙ!

– У нас своя правда! Горе тому, кто попадёт на наш суд! Счастье тому, кому мы вынесем приговор! Потому что в тот же день муки его закончатся! Мы – раковая опухоль наших врагов! МЫ – ЛЕКАРСТВО ОТ ИХ ЗАПОРОВ! И МЫ ДАДИМ ПРОСРАТЬСЯ ЛЮБОМУ, КТО ЗАХОЧЕТ НАС ОТВЕДАТЬ! МЫ – ЛЮДИ ЖЁЛТЫХ ПЛАЩЕЙ!!! – ору во всю глотку.

МЫ – ЛЮДИ ЖЁЛТЫХ ПЛАЩЕЙ!!! – вторят мне мои друзья.

Нет – теперь уже мои братья.

19:00

Мы отправляемся в путешествие ровно в семь часов вечера, в понедельник первой недели новой эры. Две машины, по три человека в каждой.

Отъезжая, бросаем прощальный взгляд на дом бабушки. Мы ещё не знаем, что больше не вернёмся сюда никогда.

 

Глава 7. Ночлег

19:10

«Моторола» в моей руке оживает, из динамика раздаётся голос Михася:

– Макс, приём! Меня слышно?

– Слышно, брат, слышно.

Если бы он говорил чуть громче, я бы услышал его без всякой рации. Белая «Октавия» опережает нас всего на несколько метров. Наш кортеж из двух машин неспешно поднимается по Вавилова.

Вопреки моим ожиданиям, брошенных автомобилей здесь не так уж много, наша маленькая колонна движется без особых помех. Всё логично. Разбуженные посреди ночи люди, контролируемые инстинктом самосохранения, бежали из города, мы же едем в город. В самый эпицентр хаоса, из которого все так стремились вырваться.

Поглаживаю в ладонях пластиковое цевье «Сайги». Потренироваться в стрельбе в пределах жилого микрорайона мы не решились – лишний шум мог привлечь нежелательное внимание. Поэтому свой магазин на десять патронов я зарядил поочерёдно дробовыми и пулевыми. Если промахнусь пулей, так хоть несколько дробинок достигнут цели. Впрочем, теперь, когда мы опытным путём убедились в полной невосприимчивости «прокажённых» к боли, дробовые заряды уже не кажутся мне хорошей идеей. Пара крошечных металлических шариков вряд ли остановят разъярённое отродье. С другой стороны, улетевшая «в молоко» пуля ещё хуже. И потом, кто сказал, что стрелять придётся только в «прокажённых»?

Женя за рулём издаёт беспрерывные матерные восклицания. В отличие от меня, лицезреть постапокалиптический Ростов ему доводится впервые. Как, впрочем, и Артёму, однако его голоса с заднего сиденья я не слышу. Сильные эмоции он переживает глубоко внутри себя. Не знаю, хорошо это или плохо в условиях постоянного нервного перенапряжения, но делать ему замечания не намерен. По крайней мере, пока он не снёс ещё чью-нибудь голову. С тех пор, как заряд дроби декапитировал заражённого мальчишку, Артём не расстаётся со своим «Ремингтоном».

С переднего пассажирского сиденья рассматриваю улицу, по которой ездил почти каждый день на протяжении многих лет. И не узнаю её. Ресторан «Распутинъ», специализирующийся на классической русской кухне, в котором я так и не успел побывать, теперь никогда не откроет передо мной свои двери. Потому что дверей больше нет, как и львиной части фасада. Что-то огромное, невероятно тяжёлое, размером с броневик, въехало внутрь прямо через стену и выехало обратно. Сквозь глубокий чёрный зев видны переломанные столы и стулья. Горы битого стекла островками возвышаются над затопленным водой полом. На одну секунду мне кажется, что я различаю тела. Очень надеюсь, что все они мертвы. В нашем новом мире только мёртвые вселяют покой в живых.

Чёрные столбы дыма вьются над городом. В воздухе витает тяжёлый запах гари. Пройдёт некоторое время, прежде чем пожарища стихнут окончательно. Тогда на смену гари придёт ни с чем не сравнимый аромат трупного разложения.

Однако «бесхозных» трупов на улицах стало меньше, это бросается в глаза. Вместо мертвецов на дорогах, тротуарах и в салонах покинутых машин всё чаще попадаются следы кровавого пиршества. Густые бурые пятна (словно кто-то уронил с неба огромный помидор) вперемешку с обрывками одежды…

Внезапно меня осеняет. За день тысячи «прокажённых» успели нагулять аппетит, а кратковременный дождь дал возможность выбраться из своих убежищ на поиски пищи. Кому-то удалось найти «живую» еду, но на каждого такого приходилось десять-двадцать тех, кому повезло меньше. А где есть каннибализм, там есть и трупоедство…

Заставляю себя перестать думать. Если продолжу в том же духе, оставшуюся часть пути в нашей машине будет пахнуть, как в бассейне с «розовым дождём» – желчной рвотой.

На пересечении с Таганрогской кортеж останавливается. Здесь наши пути расходятся. Одна половина команды отправится дальше, на «северный» через Темерник – на широких автомагистралях меньше шансов попасть в затор. Вторая поедет на «западный» через Таганрогское шоссе.

Паркуем машины прямо посреди перекрёстка и выходим наружу. Все как один в жёлтых полиэстеровых плащах, капюшоны откинуты на спину, в руках огнестрельное оружие. Интересно, наступит ли день, когда я привыкну к этому?

Команды уже распределены, но я вижу в глазах Михася неуверенность. Изначальный план изменился, вместо «западного» он едет на «северный» вместе с Вано и Витосом. Во второй группе должен быть лидер.

Михась мнётся, потом не выдерживает:

– Макс, ты точно уверен? – в десятый раз спрашивает он меня.

– Брат, если твои родные там, я заберу их. Отвечаю, без них мы сюда не вернёмся.

– Ладно, – подбородок медленно опускается к груди и ещё медленнее поднимается обратно. – Я тебе верю.

У тебя нет выхода, друг. Отныне всё, что связывает нас, зиждется на одном доверии. Без него нам лучше сразу разбежаться.

– Что со связью? – обращаюсь к Ване.

Тот отрывается от изучения упаковки «Моторолы»:

– Написано, шарашат на пятнадцать километров. По прямой без помех должно добивать прилично.

Помех действительно стало меньше. Вполне возможно, излучаемые нашими рациями радиоволны будут единственными в радиусе несколько десятков километров. Или сотен?..

Обмениваемся рукопожатиями. Братья Воронюк коротко, но крепко обнимаются.

– Малой, привези их, – напутствует брату Арт. Никогда не слышал в его голосе столько властности.

– Пр'ивезу. Ты там тоже давай… Остор'ожней с др'обашем.

– Пусть берегут головы, мистер Шотган с нами, – вяло шучу я.

– Увидимся завтра, пацаны, – улыбается Ваня.

Дедлайн назначен на сорок восемь часов. Если через двое суток одна из машин не вернётся к дому на Стандартном, вторая выезжает на поиски.

– Лети как марлин, жаль как хвостокол, – говорю ему.

Ваня у нас водитель безбашенный, машина в его руках – страшное оружие.

Мой друг любовно обнимает «Сайгу» – вторую из двух, взятых в «Супер-Арсенале». Стрелять из чего-либо другого он наотрез отказался.

– Пусть приходят, миленькие, – на лице расплывается маньячная ухмылка. – Я их так угощу…

Прощание окончено, и мы расходимся по машинам. Первым отъезжает Ваня. Белая «Октавия» медленно взбирается вверх по Вавилова и вскоре исчезает в мешанине других автомобилей. Потом трогаемся мы.

20:00

Ехать по Таганрогской гораздо труднее, дорога здесь запружена основательно. Постоянно приходится останавливаться и расчищать путь. Разбиваем прикладами стекла, снимаем с передачи и откатываем перегораживающие движение машины к обочине. Перед тем как приняться за очередной автомобиль, тщательно осматриваем салон – не притаился ли внутри кто живой? Но пока нам попадаются только покойники. Мужчины, женщины, иногда дети. Почти нет стариков. Видимо, идея брать их с собой в дорогу пришлась не по духу не только мне.

Я не спускаю глаз с неба. Солнце стремительно скатывается к горизонту. Ещё полчаса – и придётся искать убежище для ночлега. Продвижение вперёд идёт катастрофически медленно. В пути мы уже больше часа, но даже до военгородка не добрались. Разумеется, я не надеялся быть на «западном» к ночи – в нашем новом мире скорость дорожного движения отброшена лет так на сто назад. Но я не предполагал, что сегодня мы не одолеем даже половину Таганрогской. А ведь впереди ещё куча улиц: Малиновского, Доватора, Мадояна… Учитывая нашу черепашью скорость, дедлайн в сорок восемь часов уже не представляется той прорвой времени, какой казался вначале.

Как будто этого мало, слышу голос Жени:

– Впереди жопа.

Мой брат вытягивает шею над рулём, стараясь разглядеть причину огромной пробки, наглухо заблокировавшей все полосы.

– Там КАМАЗ перевернулся, – он в смятении поворачивается ко мне: – Максим, по ходу, мы приехали. Дальше только пешком.

20:10

На сегодня наше путешествие окончено. Мы останавливаемся, не дотянув до Оганова нескольких сотен метров. Военгородок всего в километре от нас, но добраться до спасительных многоэтажек мы уже не успеваем. Минут через двадцать начнёт темнеть, а я не знаю, сколько люксов способны выдержать светочувствительные глаза «прокажённых», и не намерен это выяснять. По обе стороны от нас частные дома, которые, на мой взгляд, сильно уступают квартирам в надёжности, но выбирать не приходится. Точнее, приходится выбирать из того, что есть.

Выкатываем одну из машин, бесконечной цепью выстроившихся вдоль обочин, и загоняем на её место «Ниссан». До утра он будет дожидаться нас здесь. Внутри нет ничего такого, что могло бы заинтересовать «прокажённых» (трупы, там нет трупов), поэтому за его сохранность я не волнуюсь.

Берём с собой три пушки: моя «Сайга», Женин «Моссберг» и «Ремингтон» Арта, небольшой запас патронов, а так же кое-что из еды, предвкушая скромный ужин при свечах в чужом доме. Хотелось бы найти такой, где не придётся вытаскивать наружу трупы хозяев. К мертвецам мы относимся вполне спокойно – за день насмотрелись – но трупный запах может привлечь «прокажённых». Да и аппетиту не способствует.

Велю Жене закрыть машину на ключ – слишком хорошо знаю, как действует на «прокажённых» сработавшая сигнализация. Потом выхожу на середину дороги и осматриваюсь.

– Ну, куда двинем? – спрашивает Арт. В левой руке пакет с продуктами, в правой помповик.

Я не успеваю ответить, слова застревают в глотке на полпути…

– Слышали? – спрашивает Женя.

Я слышал. Как будто чьи-то ноги шлёпают по лужам.

Одним резким движением цевья Арт досылает в патронник первый патрон из подствольного магазина. Жест настолько отточенный, словно он делал это всю жизнь.

Женя следует его примеру. Я снимаю карабин с предохранителя.

Лихорадочно осматриваем улицу. Никого.

Потом вдруг…

– Вон она! – Женя указывает дулом дробовика на ряд машин, в котором припаркован наш «Ниссан».

Поворачиваюсь туда и тоже вижу её. Нарушитель спокойствия прячется за белым «Мерседесом», сильно покорёженным и без стёкол. Это девчонка, не старше пятнадцати. Худющая, чёрные волосы почти до пояса. Тёмная хлопковая блуза с белыми рукавами, перекрасившимися в грязно-розовый, и чёрные джинсы, разодранные на коленках.

Завидев нацеленный на неё дробовик, девчонка пускается наутёк.

– Не стреляй, – говорю брату. – Пусть бежит.

– Ага… А если она заразная?

– Не заразная.

– С чего ты взял?

– Она в одежде.

20:20

Мы шагаем вдоль обочины в том направлении, куда убежала девчонка. Ботинки шлёпают по мокрому асфальту. Звук кажется инородным, настораживающим. Мне всё время кажется, что кто-то идёт за нами следом. Поминутно оборачиваюсь назад. Но кроме брата там никого. Женя с Артом тоже на нерве, стволы дробовиков безостановочно сканируют улицу.

Ни один дом не кажется мне надёжным. У одного стёкла выбиты, у другого ворота свалены, третий ещё горит, от четвёртого разит так, словно внутри устроили братскую могилу. Пятый…

Я останавливаюсь так резко, что идущий позади меня Женя врезается мне в спину.

– Ты чего?!

Молчу. Смотрю на пятый дом.

Из приоткрытой в воротах калитки нам призывно машет человеческая рука.

20:25

Дом на противоположной стороне дороги. Одноэтажный, кирпичный, окна заколочены досками, ворота самые простые, железные. Не выдержат натиска и пятерых «прокажённых», не говоря уже о компании побольше.

– Идите сюда! – слышу приглушенный женский голос. Рука принимается махать энергичнее. – Вы, в плащах! Идите сюда!

Пацаны отрывают щёки от прикладов и вопросительно смотрят на меня. Дула их дробовиков давно направлены на ворота.

– Покажись, – говорю. – Лицо покажи.

Рука исчезает за дверью, секунда, и из проёма высовывается взлохмаченная голова. Девушке лет восемнадцать, копна спутанных каштановых волосы и синий свитер с высоким горлом.

– Мы можем пустить вас переночевать, – говорит она. Голос мелодичный, но с хрипотцой – не люблю такие. – Вас сколько?

– Трое. А вас?

– Тоже. Будете заходить?

Поднимаю глаза к небу. В нашем распоряжении не больше десяти минут, чтобы подыскать приличное укрытие. А этот дом ничем не хуже других, даже укреплён худо-бедно. И потом – перед нами первые выжившие со времён «Супер-Арсенала».

Меня раздирает любопытство.

– Чернявая в блузке – ваша?

– Наша-наша. Ну, вы будете заходить?

– Пойдём, Максим, – шепчет брат уголком рта. – Чего бродить?

– Ладно, – говорю, и пацаны опускают оружие. – Только смотри, у нас стволы.

– Вижу, – отвечает девчонка. – Я вас потому и позвала.

20:30

Железная калитка за нами закрывается, и мы оказываемся в тесном дворике, окружённом со всех сторон кирпичной стеной. Участок маленький, от стандартных шести соток осталось только три, остальные то ли продали соседям, то ли выкупили имеющиеся. От калитки к крыльцу ведёт узкая тырсовая дорожка, за домом жалкое подобие огорода. Дворик вмещает стол и две лавки. Над головой железная решётка, увитая сухими виноградными лозами.

Теперь могу как следует рассмотреть нашу новую знакомую. Невысокая, пышноватая, густые каштановые волосы давно не чёсаны и не мыты. Лицо округлое, чистое и было бы даже симпатичным, если бы не излишняя полнота. Впрочем, теперь о диете ей можно не беспокоиться. В нашем новом мире тучные люди либо подтягивают пояса, либо протягивают ноги.

– Это у вас химзащита? – спрашивает девушка, поочерёдно оглядывая нас.

Невозможно понять, шутит она или нет. Голос звучит вполне серьёзно.

– Ты вообще в курсе, что на улице происходит? – пускает шпильку Арт.

Девчонка бросает на него недовольный взгляд, тонкие брови взлетают вверх:

– Конец света. Это из-за дождя, да? Мы на дождь сразу подумали.

– В самый корень зрите, – вытягивает палец Арт. Глобальные катаклизмы раскрывают в нем новые грани характера. Сперва властность, теперь саркастичность.

На крыльце появляются ещё две девушки. Одна – уже знакомая нам школьница. Агатово-чёрные волосы обрамляют костлявое лицо, тёмная отёчность под печальными глазами, верхнюю губу морщит рубец – след былой травмы. Вторая, по возрасту ближе к пухленькой, типичная «гламурная киса», как сейчас называют. Высокая, фигуристая, длинные выжженные волосы с прямой чёлкой чуть ниже линии бровей, толстые, точно пара пиявок, губы. Слой макияжа, который она то ли не успела снять, то ли успела наложить, не скрывает припудренные веснушками щеки. Джинсы в обтяжку, из-под короткой курточки выглядывает розовый вязаный топ.

Знакомимся.

Мы представляемся первыми. Киса и школьница реагируют довольно индифферентно, но пухленькая проявляет живой интерес. Вслух проговаривает наши имена, указывая на каждом пальцем. Ясно – она у них заводила.

Потом поворачивается к подругам.

– Это Саша, – взмах руки в сторону кисы, – и Лилит.

– Как? – переспрашивает Женя. – Извини, не расслышал.

– Лилит, – ледяным тоном повторяет школьница. – Ладно, Ев, мы внутрь.

Она хватает подругу за руку и тянет в дом. Киса бросает напоследок гневный взгляд в сторону пухленькой и позволяет увести себя с крыльца.

Значит, с соратницами наша заводила посоветоваться не удосужилась, когда зазывала нас в гости. Что ж, ещё один штрих к её портрету.

– Её на самом деле Даша зовут, – заговорщическим полушёпотом объявляет пухленькая. – Лилит – это она сама себе придумала.

– Зачем? – удивляется Женя.

«Затем, что может» – хочу ответить я ему. В нашем новом мире сменить имя куда проще, чем в старом. Никакой бумажной волокиты, никаких очередей в паспортном столе. Ты просто берёшь и меняешь. Мы все начинаем жить заново, так почему бы не начать с имён?

– Это соседская девчонка, – поясняет полнушка, мрачнея. – У неё родителей на глазах убили, представляете… Она до сих пор в прострации. Тогда и придумала имя поменять. Да пусть ходит, вам-то что!

Нам действительно ничего. Лилит так Лилит. Оно ей даже лучше подходит. В девчонке есть что-то кавказское.

– Ой, блин, я ж себя представить забыла! – всплёскивает руками полнушка. – Я Ева.

Первая женщина нового мира, которая нам встречается, носит имя первой женщины старого. Что ж, если бог существует, с чувством юмора у него всё в порядке.

– Тоже кличка? – на всякий случай уточняю я.

– Нет. У меня мамка очень набожная, – Ева впервые демонстрирует нам свою улыбку, и её лицо буквально расцветает.

Эх, ей бы чуть-чуть схуднуть…

За воротами слышится движение, и мы понимаем, что слишком задержались во дворе. Совсем скоро «прокажённые» заполонят улицы.

Не сговариваясь, замолкаем, прислушиваемся. Потом, на цыпочках, отправляемся в дом.

20:50

Внутри царит кромешная тьма. Все окна заколочены досками, а те крохи света, что проникают внутрь сквозь щели, уже на последнем издыхании. Ещё минут двадцать, и стемнеет окончательно.

Ева закрывает дверь на все замки и ведёт нас в гостиную. Вытянув руки перед собой и натыкаясь на предметы меблировки, следуем за ней по тёмному коридору. Запоздало вспоминаю про фонарик, включаю и дальше идём уже без помех. Впереди маячит Г-образная полоска жёлтого света, окантовывающая приоткрытую дверь.

В гостиной за большим столом нас уже дожидаются Саша и Лилит. На столе, подоконниках и старом пианино в углу расставлены круглые свечи в алюминиевых гильзах. Комната залита мерцающим желтоватым светом.

Интерьер по-стариковски аскетичен, ковёр на полу отсутствует, старые доски под ногами ощутимо скрипят.

– Скидывайте свои плащи, обувь можете не снимать, – Ева придвигает к столу ещё три стула. – У нас тут срач. Верхнюю одежду тоже оставьте, ночью будет холодно.

– Хорошо замуровались? – задаю самый важный вопрос.

– Ну, уж как смогли, – отзывается Саша. Голос манерный, но в пределах нормы. – Вообще весь день угробили. Окна мы с Евкой забили изнутри и снаружи, такими гвоздищами, что зубами не оторвёшь. А дверь и так железная, просто деревом обшита.

– Не возражаешь, если мы проверим?

– Да на здоровье.

Киваю пацанам, и те понимают меня без слов. Прижимая фонарики к прикладам, быстро обыскивают все комнаты. Если это ловушка – мы встретим её лицом к свинцу.

Первым в гостиную возвращается Женя:

– Нормально. Гвоздями сотками заколачивали.

Саша рефлекторно ощупывает свои красиво наращённые ногти.

Следом появляется Арт, кивает: всё чисто.

– Ну, если обыск закончен, давайте сообразим на стол, – предлагает Ева. «Обыск» – это она точно подметила.

– Небось, голодные?

– Держи, – Арт протягивает ей пакет с продуктами. – Посмотри, там много всего. Мы вас объедать не хотим.

Принимая пакет, Ева бросает мимолётный взгляд на оружие в наших руках, о котором деликатно умолчала, и принимается хлопотать над ужином. С недовольным выражением лица Саша присоединяется к подруге. Лилит остаётся за столом, пристально наблюдая за нами.

Вешаем плащи в древний, пропахший нафталином шкаф, ружья ставим в углу. При нас остаётся только холодное оружие: моё мачете в шлёвке на джинсах и пара охотничьих ножей в кожаных ножнах на поясах ребят.

Через пять минут ужин готов. На столе появляются тарелки с бутербродами в ассортименте: колбасные, сырные, с паштетом, шпротами, рыбой и даже красной икрой. Два наскоро поструганных салата из свежих овощей, хлеб, кола и бутылка вина.

Почти романтический ужин. Чёрт, беру свои слова обратно – у этого бога явно нездоровое чувство юмора…

Садимся за стол и накидываемся на еду. Мы так голодны, что первые десять минут проходят в чавкающем молчании. Потом нашу трапезу прерывают звуки, исходящие снаружи.

Город очнулся от дневного сна и приступил к ночному бодрствованию.

21:30

Похоже, ужин окончен – кусок в горло уже никому не лезет.

Мы слышим «прокажённых» повсюду. Они ворчат, скулят и скребутся. На дороге их десятки, может быть, сотни. Кто-то уже минут пять ходит во дворе – или у меня разыгралось воображение? Потом что-то с силой врезается в наши ворота, и начинается ожесточённая потасовка. Вопли, визг, рычание, резкие шлёпающие удары по голому телу.

Выскакиваем из-за стола и разбегаемся кто куда. Арт с Сашей приникают к заколоченным окнам, Женя, схватив дробовик, высовывается в коридор. Я включаю фонарик и совершаю обход дома. В комнатах порядок. Если во дворе кто-то и бродил, то теперь он ушёл.

За столом остаются только Ева и Лилит.

– Возвращайтесь за стол! – зовёт нас Ева. – Чего забегали? Чему быть – того не миновать.

Чуть подумав, решаю, что она права. Снова садимся за стол, однако оружие забираем с собой. Если в дом ворвутся, не хочу, чтобы нас застали врасплох.

В комнате воцаряется зловещая тишина, разбавляемая звуками жизнедеятельности «прокажённых». Мы сидим, как на иголках, невольно прислушиваясь к каждому шороху: не скрипнет ли калитка, не треснет ли шифер на крыше?

– Ну, расскажите что-нибудь о себе! – нарушает общее безмолвие Ева.

Ей страшно, как и всем, но, в отличие от нас, она пытается отвлечься от своего страха, а не зацикливаться на нём. Не самая плохая стратегия.

– Ладно, отбой тревоги, – говорю пацанам. – Пора привыкать, что теперь так будет каждую ночь. Давайте выпьем, что ли.

– Почему каждую ночь? – выкатывает глаза Саша. – Думаешь, везде так? А вы не думали, что это только здесь? Блин, Евка, – в её голосе проскакивают истеричные нотки, – вот угораздило же нас с тобой приехать в этот Ростов!

Разливающий по бокалам вино Женя замирает с бутылкой в руках, мы с Артом недоуменно переглядываемся.

– Не обращайте на неё внимание, – отмахивается Ева. – Она дурочка.

– Ой, умная заговорила! Слышь, Евик, щас по башке получишь.

Чокаемся и выпиваем. Тоста нет. Мы пьём для храбрости, а не для удовольствия.

– А вы не местные, что ли? – спрашивает Арт.

В последующие десять минут узнаем, что девчонки из Шахт, в Ростов приехали учиться – летом поступили в ДГТУ на факультет менеджмента, а этот дом снимают у бабки, живущей по соседству. Теперь ясно, откуда участок в три сотки. Из всей троицы только Лилит коренная ростовчанка, но в её историю наши новые знакомицы предпочитают не вдаваться. Она осталась сиротой – это всё, что нам нужно знать.

Потом приходит наш черед, и мы вкратце рассказываем о себе. Узнав, что отправились на поиски родных, девушки понимающе кивают. В их участливости сквозит плохо прикрытая радость от сознания того факта, что их семьи сейчас далеко отсюда, но я не склонен разделять их оптимизм. В отличие от Саши, я вовсе не уверен, что за пределами Ростова всё спокойно.

Однако я не произношу этого вслух, и разговор переходит на другую тему. Я рассказываю о первых сутках после наступления апокалипсиса, о приключениях в «Супер-Арсенале» и добытом нами оружии, а также о пойманном мальчишке-оборотне. Когда Арт в красках описывает опыт по определению болевого порога «прокажённых», Саша неприязненно морщит носик.

Бутылка почти опорожнена, и я чувствую дикую сонливость. Усталость наваливается на нас разом и едва не валит с ног. Сказывается недосып и стресс.

Увидев, что мы едва ворочаем языками, Ева решительно сворачивает посиделку и гонит нас спать. Мы так заболтались, что почти забыли о «прокажённых», толпами бродящих под нашими окнами. Только оказавшись в полутёмной спальне (источником света здесь является единственная свеча на прикроватной тумбочке), мы вспоминаем, где находимся, и что находится за стенами дома.

Двуспальная кровать расстелена поперёк – так, чтобы могли улечься трое. Три подушки, три одеяла, а вот простыни нет. Да и зачем, спать всё равно будем в одежде.

– Располагайтесь, – Ева не входит внутрь, остаётся в дверях. – Оружие в кровать возьмёте?

– Угадала, – отвечаю. – А ты хотела, чтоб тебе отдали?

– Да нужно оно мне сто лет! Я и стрелять-то не умею. Вы только это, смотрите, друг дружку не поубивайте.

Издаю смешок политеса:

– Спасибо тебе. За всё.

– Да пожалуйста! Ну, спокойной ночи. Сама поражаюсь, как глупо звучит, – она хмыкает и закрывает дверь с другой стороны.

Мы остаёмся в спальне втроём.

– Прикольная девчонка, – выносит вердикт Женя.

– А подружка у неё ещё прикольней, – подбрасывает Арт, плюхаясь на кровать.

– Да, но та вся такая манерная, а эта живая, бойкая.

– Даже слишком бойкая, – говорю я и поворачиваюсь к Арту. – Чувак, твоя смена первая.

Арт недоуменно моргает:

– Какая ещё смена?

– Караульная. Бери ружьё и на пост.

Лицо Артёма вытягивается, он недовольно качает головой – типичные жесты крайнего раздражения.

– Макс, да я еле на ногах стою. Створки закрываются.

– Не волнует. Пойди умойся, кофейку наверни. Через два часа разбудишь, я тебя сменю.

Арт неохотно встаёт, цокает языком:

– Не понимаю! На кой это надо? За кем следить?

– Арт, Макс прав, – вступает Женя. – Вокруг нас такое творится, а мы дрыхнем? По-любому кто-то должен следить за домом.

– И не только за домом, – добавляю я. – За девочками нашими тоже последи.

– А чо за ними следить?

Я открываю рот, чтобы ответить, но Арт отмахивается, хватает своей «Ремингтон» и, всем видом выражая неудовольствие, выходит из спальни.

Перед отходом ко сну пытаюсь вызвать по рации Михася. Как и ожидалось, тишина. В глубине души надеюсь, что заявленные компанией «Моторола» пятнадцать километров – не рекламный ход. На всякий случай оставляю рацию включённой на тумбочке.

Разуваемся и ложимся с Женей в кровать, укрываемся – в доме действительно ощутимо похолодало. Затягиваю под одеяло «Сайгу», любовно обнимаю рукой. Слышу, как брат бормочет «спокойной ночи» – он уже наполовину спит.

Переворачиваюсь на бок и закрываю глаза. Снаружи слышится босая поступь «прокажённых», тяжёлые охающие звуки. Удивительно, как быстро я привык к ним.

Не они сейчас мешают мне уснуть. Мне не даёт уснуть плохое предчувствие.

 

Глава 8. Плата за ночлег

06:10

Меня укусили.

Два этих простых слова прокручиваются в голове снова и снова, как заевшая пластинка: «меня укусили… меня укусили… меня укусили»…

Смотрю на руку и не верю глазам. На правом предплечье, чуть пониже локтя, алеют два полумесяца – следы зубов, вонзившихся в плоть. Тонкая струйка крови красной змейкой уползает к запястью.

Тело колотит крупная дрожь, в висках стучит. На несколько секунд я теряю связь с реальностью. Слух, зрение, обоняние и осязание – всё исчезает одновременно, я даже боли не чувствую. Шок настолько велик, что я просто отказываюсь воспринимать происходящее. Как это случилось? Помню, что под утро в дом ворвались «прокажённые». Адские отродья застали нас врасплох. Что было дальше – в тумане…

Первым возвращается слух. До ушей доносится частое хриплое дыхание. Спустя миг понимаю, что это моё собственное. Потом с глаз спадает пелена, появляются запахи и ощущения. И боль… Рука болит. При этом я не испытываю страданий, скорее, констатирую, как информацию, поступающую в электронный мозг Терминатора.

«Телу нанесён ущерб, повреждения несовместимы с жизнью…»

«Повреждения несовместимы с жизнью…»

«Несовместимы с жизнью…»

Вопли, грохот переворачиваемой мебели, канонада выстрелов обрушиваются на меня единой звуковой волной, окончательно возвращая к действительности. В доме кипит битва. Мои друзья отстреливают «прокажённых», как оловянных солдатиков в тире. Кто-то кому-то что-то кричит. Я сижу на полу, привалившись спиной к краю кровати, меж раскинутых ног лежит карабин с полным рожком патронов. Я не успел сделать и выстрела.

Поднимаю голову и осматриваюсь. Всё плывёт перед глазами, голова кружится. Возможно ли, что это первые признаки заражения? Не может происходить так быстро…

До задворок помутившегося сознания доходит обрывчатая картина событий. Справа Артём, уперев приклад дробовика в плечо, с колена разряжает подствольный магазин в невидимую цель. Цевье в его руке дёргается туда-обратно, как заведённое – щёлк-щёлк-щёлк. Сколько же в этом «Ремингтоне» патронов? Такое ощущение, что Арт высадил по меньшей мере с два десятка.

Слева орёт благим матом Женя. Его дробовик разряжен, так что он гвоздит «прокажённых» прикладом направо и налево, разбивая черепа и ломая челюсти. Замечаю в его левом бедре продолговатый блестящий предмет, спустя мгновение понимаю, что это нож, загнанный в ногу по самую гарду. Как он там оказался? Не знаю…

Вокруг меня постоянно мелькают босые ступни. Такое ощущение, что «прокажённых» в доме тысячи. Они текут внутрь со всех сторон – из дверей, из окон и, кажется, прямо с потолка. Пол устилают обнажённые тела убитых, но по сравнению с живыми их ничтожно мало. Интересно, есть ли среди них тот, кто укусил меня? Надеюсь, что да.

Потом чьи-то мягкие руки опускаются мне на плечи и клонят на бок.

«Ложись», – слышу знакомый хрипловатый голос.

Ева.

«Ложись-ложись-ложись. Тебе нужно отдохнуть».

Она что, бредит? В голове крутится только одна мысль: «меня надо пристрелить, меня надо срочно пристрелить, пока я не превратился в одну из этих тварей!»

Но я не могу произнести ни слова, на губы словно наложена печать.

«Ложи-ись, вот так!»

Чувствую под лопатками твёрдые доски пола. Надо мной нависает чуть полноватое лицо Евы. Почему я так хорошо его вижу? На дворе едва-едва рассвело, но я различаю каждую морщинку на коже, каждую впадинку и родинку… Оно приближается ко мне, точно огромная луна, заполняя собой всё видимое пространство. Пышные волосы щекочут щёки.

Убей меня, хочу сказать я ей, но губы спаяны невидимым клеем.

«Засыпай!» – холодные ладони ложатся мне на нос и рот. – «Засыпай!»

Она принимается давить. Сильно… ещё сильнее.

Сплющиваются ноздри, не пошевелить губами. Нечем дышать. Нечем дышать!

Я начинаю брыкаться, но Ева крепко меня оседлала. Колени пригвождают руки к полу, голова и шея обездвижены.

Я хочу жить! – вдруг отчётливо понимаю я. – Отпусти меня, я хочу жить!

Но силы уже покинули тело. Одурманенный кислородным голоданием мозг теряет связь с реальностью.

Я задыхаюсь. Боже, я задыхаюсь!

Я умираю…

06:15

Я вздрагиваю и просыпаюсь.

Дико вращаю глазами, пытаясь собраться с мыслями. Требуется несколько секунд, чтобы понять, где я. Одежда под одеялом промокла от пота и неприятно липнет к телу. Влажные волосы разметало по лбу. Левой рукой держусь за цевье «Сайги», занемевшая правая похоронена под подушкой.

Сквозь щели между досками на окнах брезжат первые лучи рассвета. Спальня погружена в таинственный полумрак. Ужасно душно. Внутри тихо, как и снаружи. Кое-где в отдалении ещё слышится какая-то возня, но большинство «прокажённых», вне сомнений, уже попряталось. Стало быть, я проспал всю ночь… Тогда кто сменил Арта на посту?

Только сейчас до меня доходит, что на кровати стало теснее. Переворачиваюсь на другой бок и вижу на подушке перед собой умиротворённое лицо Артёма. Мой друг крепко спит. Приподнимаю голову, надеясь обнаружить на месте Жени пустоту, но брат ещё в кровати. Пребывает в сладких объятиях Морфея.

06:20

Яростно тормошу Арта:

– Вставай! Вставай!

Тот просыпается мгновенно, глаза распахиваются и наполняются ужасом.

– Шо сучиось? – спрашивает заплетающимся спросонья языком.

На дальнем конце кровати Женя беспокойно ворочается, бурчит что-то себе под нос. Я уже знаю, в чём тут дело: мой брат пост ни за что бы не бросил.

Набрасываюсь на Арта:

– Что ты тут делаешь! Почему не поднял меня?

– Да я это… – на его губах появляется неуклюжая улыбка. – Не хотел будить.

– Мы же договорились! – я выныриваю из-под одеяла и вскакиваю на ноги.

Пропитанная потом одежда обтягивает распаренную кожу мерзким холодным коконом.

– Слышь, да всё нормально, – Арт приподнимается на локтях. От былой брутальности не осталось и следа, в голос возвращается неуверенность, всякий раз появляющаяся там под гнетом обоснованных обвинений. – Мы с Евой вчера часа два протрещали. Нормальная девчонка.

Передо мной снова Артём, каким я знал его прежде. Пофигистичный, инфантильный, падкий на женское обаяние.

Наконец, просыпается Женя. Садится на кровати и осоловело хлопает глазами. Тоже весь потный, на голове воронье гнездо.

– Что случилось?

– Это нормальная девчонка отправила тебя спать? – игнорируя вопрос брата, наседаю на Арта. – И нас посоветовала не будить, да?

– Ну, да! И чо? – набычивается Арт. Лучшая защита – нападение.

Вместо ответа принимаюсь обшаривать свои карманы. Не обнаружив искомого, обращаюсь к Жене:

– Скажи мне, что ключи от машины у тебя.

Тот выворачивает наизнанку карманы джинсов – ничего. У Арта тоже пусто. Поняв, к чему дело клонится, Артём бросается обыскивать комнату. Может не стараться, я знаю, что ключей в спальне нет. Более того, я почти наверняка знаю, где они.

– Они у Евы. Ключи у Евы.

Женя поносит Арта на чём свет стоит, тот пытается оправдаться:

– Да чего вы кипишуете? Они же не знают, какая у нас машина!

Я стараюсь сдерживать себя, но получается плохо:

– Они нас видели, дурак! Эта мелкая, как её… Лилит! Она пасла нас у дороги. Может, даже срисовала всё, что лежит в багажнике, пока мы разгружались. А у нас там, на минуточку, два ружья, гора боеприпасов, медикаменты и бог знает сколько всего ещё!

На лице Артёма смятение.

– Чисто твой косяк, Арт, – подливает масла Женя.

– Пошли, – цежу сквозь зубы, – может, ещё не поздно.

Прихватив оружие (благодарю бога, что нам хватило рассудительности взять его с собой в кровать) и рацию, покидаем полутёмную спаленку.

06:30

Гнев застит мне глаза, едва я перешагиваю порог комнаты. В висках стучит, ладони мокрые. Зол не только я, мои друзья тоже в бешенстве. Топот наших ботинок, яростное сопение, шорох плащей, которые мы снова надели – это звучит угрожающе в душной темноте изолированного от внешнего мира дома.

Неудивительно, что она испугалась. Из второй спальни, которую хозяйки дома делили между собой на время нашего визита, доносится короткий вздох. Едва различимый, но моё обострившееся внимание улавливает его, и я направляюсь туда. Дёргаю ручку – заперто. Слышу сзади звенящий голос брата:

– Отойди!

Едва успеваю отшатнуться – Женя со всего маху бьёт ногой в область замка, и дверь отлетает к стене.

Тонкий взвизг пронзает гостиную.

Саша сидит на заправленной кровати, полностью одетая (они даже не ложились спать!), и размазывает косметику по заплаканному лицу. Когда мы врываемся в комнату – три высокие фигуры в жёлтых дождевых плащах поверх тёплой одежды – грохоча ботинками, она вжимается с пинку кровати и принимается вопить:

– Это Ева, это всё Ева! Не трогайте меня, пожалуйста!

Мой брат наставляет на неё дробовик. Щёки угрожающе раздуваются, вылетающие сквозь зубы шипящие согласные производят на девушку тот же эффект, что расправленный капюшон кобры на кролика:

– Где она? Говори быстро! Быстро!

Саша подтягивает ноги к груди и елозит ступнями по покрывалу, пытаясь плотнее втиснуться в спинку кровати.

– Она ушла с Лилит! Минут десять назад! Я здесь не при чём! Отвечаю, пацаны! Это Ева всё придумала, я сразу отказалась участвовать. Пожалуйста, не убивайте меня…

Последняя фраза сперва пролетает мимо моих ушей. Лишь спустя мгновение я понимаю, что просьба адресована мне. Оно и неудивительно. Когда в последний раз кто-то умолял вас сохранить ему жизнь? Всерьёз умолял? Лично у меня это впервые.

Новый мир – новый опыт.

– Куда пошла? – потрясая дробовиком, продолжает допрос Женя.

Ответ уже известен нам, но не мешает убедиться.

– К вашей машине, куда же… – причитает Саша. Меня не покидает стойкое ощущение, что её истерика – не более чем актёрская игра. Хорошо поставленная актёрская игра. – Она сразу задумала вас ограбить… потому и пригласила переночевать… Малая увидела, сколько у вас в багажнике всего…

У меня за плечом Арт отчётливо произносит: «бля… «.

Воскрешаю в памяти нашу встречу на улице. «Я вас потому и позвала», – честно призналась Ева, когда я сообщил ей об оружии. Кто ж знал, что её заявление следует толковать так буквально…

– Пожалуйста, пацаны, не убива-айте!

О! Теперь её слова сразу достигают ушей и устремляются по слуховым каналам прямиком к центру удовольствия в мозгу. Кажется, я начинаю привыкать.

– А ты осталась?

– Да!

– И типа не собиралась нас обманывать?

– Говорю же, я не при чём! Ну, клянусь вам, клянусь! Пожалуйста, пацаны!

– Ну, если обманула, – Женя делает страшные глаза, – я тебя найду и лично шлёпну.

Пустые угрозы. Мой брат пытается запугать её, и только. Он ломает свой концерт, она свой. Сейчас мы ведём разные игры.

Оставляем Сашу горестно всхлипывать в спальне, и собираемся в прихожей. Здесь темно почти как ночью, солнце ещё не добралось до восточной части дома. Вижу чёрные силуэты друзей, покатые фигуры в плащах.

– Не рановато выходить? – осторожно спрашивает Арт. – Темновастенько.

Да, эта мысль тоже приходила мне в голову. В другой ситуации я непременно дождался бы, пока солнце вступит в свои полные права. Но сейчас кипящая злость и жажда мести пересиливают инстинкт самосохранения.

– Эта же толстуха пошла, – замечает Женя. – Мы чем хуже?

– Если только это не какая-то замануха, – говорит Арт.

Тоже правда. Один раз нас уже перехитрили, но вдруг то был всего лишь первый акт многоходовой пьесы? Очень уж картинно Саша размазывала сопли по щекам.

Кручу ручку замка, и сувальдовые пластины щелчками загоняют засов в дверь.

– Пошли.

06:55

Ночной бой у ворот – схватка стаи заражённых дворняг с «прокажёнными». Мы видим двух мёртвых собак, явно инфицированных, и растерзанное тело мужчины, лежащего в позе витрувианского человека посреди лужи крови. На руках и ногах недостаёт пальцев, кожа на спине изорвана в лоскуты, лицо обглодано почти до костей.

Перешагиваем через тело и устремляемся к «Ниссану». Бежим вдоль дороги, пригибаясь к земле и стараясь держаться как можно ближе к домам. Так, чтобы при необходимости всегда можно было юркнуть во двор. В наше время иметь пути к отступлению не менее важно, чем конечную цель.

Воздух напоен умопомрачительным смрадом. Эдакая смесь скотобойни, крематория и братской могилы. Запахи свежего, сгоревшего и разлагающегося мяса забивают ноздри и глотку. Лёгкая тошнота, не покидающая меня вот уже вторые сутки, усиливается. Ещё пара дней, и к нашей экипировке, помимо плащей, придётся добавлять респираторы.

Город окутан утренней серью, истончающейся под напором набирающего мощь солнца. Из всех звуков я различаю только те, что издаём мы сами. Звуки, которым я доверяю, звуки, которые для меня слаще музыки. Безопасные звуки. Никаких инородных примесей.

Помимо бытового мусора, наводнившего улицы (удивительно, как быстро он разнёсся по городу в отсутствие людей), под ногами попадаются трупы птиц и мелких грызунов. Ещё вчера ничего подобного не наблюдалось, а сегодня ими буквально кишит. Возможно, их сгубил сам вирус, но мне почему-то кажется, что причина в последствиях, приведших к отключению инстинкта самосохранения. Воображение рисует голубей, камнем бросающихся к земле, и обезумевших крыс, нападающих на собак.

Погруженный в утреннюю дымку город напоминает руины давно исчезнувшей цивилизации. Причинённые апокалипсисом разрушения ничтожны по сравнению с тем, что сделают с городской инфраструктурой погода и время, но даже сейчас я чувствую себя туристом на Марсе. Это больше не мой Ростов. Через год или пять здесь будут джунгли. Камень искрошится, железо сгниёт, дороги и тротуары зарастут травой, улицы заполонят дикие животные. Какой биологический вид будет царствовать в этой биосфере? Не знаю. Но вряд ли это будет «человек разумный». Скорее, «человек безумный».

Бегущий в авангарде Женя замедляется, оглядывается на нас, машет рукой: «стоять». Останавливаемся, замираем. Вытягиваю шею и смотрю на дорогу.

Впереди в строю припаркованных у обочины машин вижу наш «Ниссан» с открытым багажником. Возле автомобиля как будто никого, но мы всё равно соблюдаем осторожность, приближаясь к нему. Жестом приказываю брату обойти машину сзади; мы с Артом, с оружием наизготовку, заходим спереди.

– Никого, – шепчет Женя. Подступает к багажнику, заглядывает: – Ай твари, ай твари…

Значит, мы пришли слишком поздно.

Арт огибает машину по кругу, я заглядываю в салон. Пусто.

Вдруг слышу у себя за спиной:

– Не шевелись.

Знакомый голос с хрипотцой…

Потом ружейное дуло упирается мне между лопаток.

07:00

«Они прятались в салоне соседней машины», – слишком поздно доходит до меня. Нет, не так. Они поджидали нас в салоне соседней машины.

– Убери это! – Женя вскидывает свой «Моссберг».

Ева у меня за спиной, поэтому он целится скорее в меня, чем в неё. Находиться на линии огня сразу двух дул – ощущение не из приятных. Да что там, я вот-вот наложу в штаны…

– Слышь, завязывай, – Арт дёргает цевьём дробовика: «щёлк-щёлк».

Сон в руку.

– Сам завязывай, белобрысый, – произносит ещё один девичий голос.

Лилит. Мне не надо поворачиваться, я и так знаю, что второй из украденных «ИЖ-ей» направлен на моего друга. Чертовка дождалась, пока Арт возьмёт на прицел Еву, и только потом обнаружила себя.

Женя приставным шагом меняет диспозицию и берёт на мушку Лилит.

Теперь у нас самая настоящая мексиканская ничья.

07:10

Стоим и целимся друг в друга – пять человек посреди оккупированного кровожадными монстрами города. Лучшей иллюстрации никчёмности человеческой натуры просто не найти.

– Мы только возьмём пару ваших ружей и немного патронов, – говорит Ева. Она вытравила из голоса приветливые нотки, но ему по-прежнему не хватает жёсткости. – Вам всё равно столько много не надо. Будем считать это платой за ночлег.

– Слышь, мы сами решим, сколько нам надо, а сколько нет, – произносит Арт. – Убери ружьё и давай нормально поговорим.

– Мы с тобой вчера наговорились, дружок. Языком чесать ты мастак.

Даже периферическим зрением вижу, как краснеет лицо Арта.

– Я тебя сейчас грохну, убери пушку! – скалит зубы Женя.

Он всегда так делает, когда хочет нагнать страху на оппонента, но сейчас его попытки больше похожи на струю зловонного секрета из-под хвоста скунса. Капюшон кобры исчез. Он защищается, а не нападает.

– А я грохну твоего братика, – парирует Ева. – Так что сам убери.

Её голос дрожит, и я понимаю, что она напугана не меньше нашего, если не больше. И, тем не менее, идёт до конца. Как бы парадоксально это ни звучало, но у девочки есть яйца.

– Ты хоть стрелять умеешь? – подаю голос я, стараясь не выдавать страха, сковавшего язык.

– Мой батяня заядлый охотник, я разве не говорила? Берёт меня с собой в степь с семи лет. Так что давайте лучше договоримся.

Торопит события. Первый признак неуверенности.

– А пушку заряжать научил? У тебя в ружье-то патроны есть?

– Потрынди ещё чуток, и сам узнаешь.

– Какими заряжала? – захожу с другого бока. – Тридцать шестыми?

– Двенадцатыми. Тридцать шестыми только мух сбивать.

– Двенадцатые, это такие золотистые?

– Нет, такие синие. Золотистые – это двадцать четвертые. Хорошь меня проверять? Сказала умею, значит умею! Давайте лучше к делу!

Последняя фраза звенит на высокой ноте, почти истерично. Ружьё между моими лопатками ходит ходуном, выдавая дрожь в руках своей владелицы. Надо дожать.

– Это вы решайте. Нас всё равно на одного больше.

– ПЕРЕСТАНЬ ЦЕЛИТЬСЯ В МОЕГО БРАТА, ТУПАЯ СУКА! – вопит Женя, и я чувствую, как Ева вздрагивает.

Уловив это, Арт подхватывает:

– Если ты выстрелишь, я убью тебя. Мелкая убьёт меня. А Женя убьёт её! Ты чо, до трёх считать не умеешь?

– А потом я вернусь домой и грохну твою подружку, – наконец, раскрывает свой «кобриный» капюшон Женя. – Только не быстро…

– Медленно, – говорю я со всей уверенностью, на которую сейчас способен. – Он будет убивать её очень медленно.

Пауза. Только треск пожара вдалеке.

Потом…

– Обещайте, что возьмёте нас с собой.

07:15

– Хорошо, – отвечаю без раздумий, – обещаю.

Слишком быстро согласился. Пожалуй, следовало выдержать паузу.

В голосе Евы сомнение:

– Ты отвечаешь за свои слова?

Как сказал один хороший писатель: слова – ветер.

– Отвечаю.

Она не так глупа, чтобы положиться на мою честность или, смешно сказать, совесть. Понятие совести придумали люди, в естественной природе оно не встречается. Теперь же, когда мы вернулись к истокам, принятые обществом искусственные модели нравственного поведения обречены на исчезновение. Что касается порядочности, она и в былом мире стоила не дороже конского яблока, а сейчас и того дешевле.

Но у Евы нет другого выхода. Всё, что ей остаётся – уповать на те крохи этического воспитания, что ещё остались в нас от родителей.

Прикинув в уме удовлетворительность ответа, она, наконец, вытаскивает ствол из моего позвоночника.

– Опусти оружие, Лилит.

– Не, не опущу. Ты чо, Ев, они же нас кинут!

– Опусти оружие, я сказала! – рявкает Ева так, что я вздрагиваю.

Недовольно ворча, Лилит повинуется.

Поворачиваюсь и, наконец, вижу лицо Евы. Лоб бледный, на щеках нездоровый румянец, обтянутая синим свитером грудь вздымается и опадает от возбуждённого дыхания.

Забираю у неё ружьё. Арт обезоруживает Лилит. В глазах Евы стоят слёзы, но она не позволит им выкатиться из глаз. Почему-то я в этом уверен.

– Ты ведь не сдержишь обещание… – обескровленными губами произносит она.

Уйти от ответа мне помогает тот, кого я меньше всего ожидал сейчас услышать.

07:19

Рация в моем кармане издаёт хриплый вздох, и сквозь треск помех я слышу голос Михася:

– Макс… Макс, приём…

Сигнал слабый, прерывистый, но в наступившей тишине мы хорошо различаем то, что доносится до нас из динамика:

– Макс… приём… вы где…

Вытаскиваю рацию из кармана и прижимаю к губам:

– Михась, это Макс, приём! Мы на Таганрогской! Вы где?

На заднем плане слышится монотонный гул, который я идентифицирую, как звук работающего мотора. Стало быть, они едут.

– Макс! Ждите… ждите нас… мы к вам… – голос Михася вибрирует. То ли от плохого сигнала, то ли от волнения.

– Мы можем выехать к вам навстречу! Приём, Михась! Ты слышишь меня?

Шум, треск, ничего не разобрать. Потом:

– Нет! Нет! Ждите нас там…

Снова треск, визг покрышек и чья-то витиеватая ругань.

– Что там у вас происходит?

– Приготовьтесь и ждите нас… – хрипит Михась. – Мы… скоро…

Моё сердце начинает биться чаще.

– Что значит приготовьтесь? Поясни.

Из рации доносится тяжёлый удар, сопровождаемый скрежетом металла, визг тормозов и человеческий мат.

– Ждите нас!.. – кричит Михась, и теперь я могу распознать в его голосе то, что раньше принимал за помехи. Это паника. – …Мы не… ах, ты ж! НАЛЕВО, ВАНО, НАЛЕВО!..

Визг тормозов и снова удар.

– Макс! Макс! Мы не одни…

Я хочу спросить, что это, чёрт возьми, значит, но не успеваю…

В следующую секунду «Моторола» дважды коротко кашляет, и я понимаю, что это звуки выстрелов.

 

Глава 9. Золотая медаль

07:25

Все прекрасно понимают, что последние слова Михася означали вовсе не то, чего нам хотелось бы.

Не знаю, нашли они кого-то из родственников или возвращаются тем же составом, но то, что преследует их, будет явно похуже Евы и компании. Очевидно, для разрешения их конфликта слов было недостаточно, и тогда заговорили ружья.

Я пытаюсь вызвать Михася ещё несколько раз, в надежде получить чуть больше информации, но тот не отвечает. В лучшем случае его руки сейчас заняты оружием, а не рацией. В худшем… даже не хочу думать о худшем.

Они едут сюда и нуждаются в нашей помощи. Мы должны быть готовы. Это всё, о чём мне надо помнить.

Ко мне подходит Женя.

– Максим, я не понял… – лицо бледное, на лбу блестят бисеринки пота. – Ты понял?

С понятливостью у меня ненамного лучше, чем у брата. Зато у него талант задавать вопросы, на которые у меня нет адекватных ответов.

– Женя, я слышал не больше твоего. Что я должен был понять?

Оглядываю улицу. Насколько хватает глаз, ни единой живой души. Прислушиваюсь. Ни гула мотора, ни визга покрышек, ни выстрелов. Стало быть, они ещё далеко.

– Нам надо закрепиться где-нибудь, – подаёт голос Ева.

– Нам? – морщится Арт. – Ты вообще чего лезешь, а?

Ева одаривает его неприязненным взглядом и отворачивается, как от назойливой мухи. К ней снова вернулась былая воинственность. От слез, грозивших навсегда уничтожить образ боевой подруги, полезной в трудном переходе, не осталось и следа.

– Я теперь с вами, забыл? – напоминает она мне. – Вы меня приняли.

Хороший ход. Сейчас её единственный шанс увязаться с нами – сдать экзамен на «профпригодность». Пройти проверку боем, доказать свою состоятельность на деле, а не на словах. Слова – ветер. Кто не верит, может облизать палец и поднести к губам, когда надумает дать очередное обещание кому-либо или самому себе. Ева это понимает не хуже меня.

– Мы что, на мизинцах клялись?! – не унимается Арт.

Его голос дрожит, как и его подбородок. Я прекрасно представляю, что он чувствует: его брат в той машине. Но сейчас нам всем надо взять себя в руки. Паника убивает раньше, чем обстоятельства, её вызвавшие.

– Арт, не гони! – Женя вопросительно смотрит на меня. – Чем больше людей, тем лучше, а? Пусть поможет!

Он прав. Поворачиваюсь к Еве и кладу ладонь себе на грудь:

– Хочешь получить такой плащ?

Она кивает. Внушительно и молча.

Под неодобрительный вздох Артёма возвращаю ей ружьё, из которого она совсем недавно целилась мне в спину.

– Тогда покажи, как умеешь стрелять.

07:30

Дальнейшие приготовления происходят в сосредоточенной спешке. Как будто кто-то невидимый, но очень кровожадный, подгоняет нас в спину звериным рыком и тёплым воздухом, вырывающимся из пасти.

Первым делом запасаемся боеприпасами. Женя вываливает на землю коробки с патронами и давит их ногами. Содержимое катится по асфальту. Падаем на колени и лихорадочно набиваем им карманы, выхватывая друг у друга из-под носа, точно голодающие Поволжья хлебные корки.

Когда к разноцветным пластиковым гильзам протягиваются тонкие руки Лилит, Ева шлёпает по ним ладонью:

– Куда!

– Мне тоже…

– Домой пошла!

– Но я хочу с вами… я тоже умею стрелять!

Лилит ружьё никто не возвращал (чего доброго, понаделает в нас дырок из лучших побуждений), но я не мог запретить ей помогать нам. Жёлтый плащ нужно заслужить, и она не исключение. Балласт никому не нужен, а дети – это всегда балласт. Ей придётся повзрослеть в рекордные сроки, если она хочет, чтобы плащ пришёлся ей впору.

Пожалуй, стоит сказать об этом Еве, но сейчас у меня нет времени спорить с ней. А она обязательно будет спорить.

– Я сказала, домой пошла! Быстро!

Ещё один шлепок, на этот раз по затылку. Голова Лилит подаётся вперёд, из глаз брызгают слёзы. Девчонка вскакивает на ноги и, горько всхлипывая, бросается бежать в направлении дома. Длинные волосы мотаются из стороны в сторону, точно чёрное помело.

Как это нередко бывает, мои мысли озвучивает Женя:

– Вообще-то нас надо было сначала спросить. Может, нам её помощь нужна?

Я жду, что сейчас Ева начнёт огрызаться, но она лишь заискивающе улыбается брату:

– Женечка, да от неё больше вреда, чем пользы. Только под ногами путаться будет.

Невиннейший из голосов. В ушах ещё не отзвенел рык, которым она напустилась на Лилит, поэтому контраст особенно заметен. На Женю это действует, как седативное.

– По фиг уже… но впредь с нами советуйся.

– Хорошо. Я поняла.

Карманы наполнены патронами, но у нас остаётся ещё несколько коробок. Складываем их в пакет и берём с собой. Следующие на очереди ножи. Арт раздаёт каждому по одному. Я отказываюсь – мачете мне нравится больше. Время от времени пытаюсь вызвать Михася по рации, но все мои попытки тщетны.

– Что теперь? – спрашивает Женя, когда с экипировкой покончено.

Осматриваюсь. Нам сказали ждать гостей? Что ж, будем гостеприимны.

07:45

Далеко ходить не пришлось: сгодился ближайший дом. Участок огорожен кирпичным забором, двор на две машины, асфальтированная подъездная дорожка, ответвляющаяся от Таганрогской, железные ворота. Створки гостеприимно распахнуты. Плоская крыша небольшой летницы, пристроенной к дому, представляет собой отличную огневую позицию. Забраться наверх можно только по приставной лестнице, которую мы легко втянем наверх, если возникнет необходимость.

В центре крыши собран весь наш арсенал. Коробки с патронами, резервный, уже заряженный «ИЖ» и запасные рожки для «Сайги». А также пара садовых вил, три топора на длинной ручке, и самая огромная в мире кувалда, которую мы с Артом едва подняли наверх. Всё это Ева нашла внутри летницы, переоборудованной хозяевами в сарай. Там же нашлась банка с краской.

Подступаю к краю крыши и осматриваю Таганрогскую. Женя с Евой заканчивают надпись. На дороге, не видевшей краски уже много лет (как и девяносто процентов всех Ростовских дорог), наконец, появляется разметка. Огромная Г-образная белая стрелка указывает на распахнутые ворота, ведущие во двор. Надпись под стрелкой гласит: «СВАРАЧИВАЙ СЮД». На букву «А», явно лишнюю в первом слове и недостающую во втором, у Жени не хватило краски.

– Ну что там? Видно? – в десятый раз спрашивает меня Арт.

Приставляю к глазам бинокль (и снова спасибо, «Супер-Арсенал») и смотрю вдоль дороги. Обзору мешает крона абрикоса, растущего перед домом, но даже сквозь сплетения ветвей не вижу никакого движения.

– Пока нет.

Воздух над дорогой плывёт от бензиновых испарений. Запах стоит такой, что я удивляюсь, как Арт ещё не угорел. Машу ему рукой – завязывай. Тот бросает опустевшую канистру и бежит ко мне наверх. Смотрю на ворота, и сердце начинает биться чаще. Я пока не решил, кто закроет их. Это самая опасная часть нашего плана, и я до сих пор не уверен, стоит ли вообще претворять её в жизнь. Женя категорически против, считая затею слишком рискованной, Арт до чёртиков боится оставаться внизу, Ева не в том положении, чтобы упираться, но доверять ей я тоже не могу. И дело вовсе не в рыцарском благородстве, дело в её тучной комплекции. Не уверен, что она справится. Остаюсь я.

Внезапно мы слышим. Ещё слабо, отдалённым эхом, но это определённо был выстрел. Через тридцать секунд второй – уже гораздо чётче. Потом третий, четвёртый. К звукам присоединяются гул мотора и голоса.

– Все наверх! – командую я. – Все наверх!

Женя с Евой отшвыривают кисти и со всех ног мчатся к дому. Арт уже поднимается по лестнице.

Я почти физически ощущаю колотящееся о стенки грудной клетки сердце.

Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук.

Арт на крыше. Отдаю ему бинокль и перетягиваю карабин с плеча на грудь.

– Куда собрался?

– Вниз.

Тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук…

Показывается взлохмаченная голова Евы, за ней на крышу поднимается Женя. Пропускаю их и ставлю ногу на перекладину лестницы.

– Максим, ты куда? – встревожено спрашивает брат.

– Надо закрыть ворота, когда они заедут.

Б-БАХ! Б-БАХ!

Выстрелы уже совсем близко. Им аккомпанируют человеческие крики и безумные животные вопли. А ещё шлёпанье десятков босых ног по мокрому асфальту.

«Прокажённые»…

Туктуктуктуктуктуктуктуктуктук…

Женя начинает кричать:

– Не занимайся херней! Пофиг на ворота! Слышишь, блин, не лезь туда!

Сейчас его крик – излюбленное оружие в отсутствие аргументов – нам не поможет. Мне не поможет.

– Занимайте позиции. Когда машина заедет, прикрывайте нас шквальным огнём.

– Макс, может, не надо? – это Арт.

– Не лезь туда, я тебе говорю, дебил! – это Женя.

Ева молчит – и на том спасибо.

Опускаю вторую ногу на перекладину и начинаю спускаться.

07:50

Я не верю в вещие сны. К тому же мои сны почти всегда идут вразрез с реальностью. Не припомню, чтобы хоть один из них сбылся. Значит ли это, что сегодня я не умру?

Правильный ответ – нет. Иначе я бы здесь сейчас не стоял. Ворота должны быть закрыты, в этом у меня нет никаких сомнений.

Я на подъездной дорожке. То, что к нам приближается, звучит поистине устрашающе. Грохот ружей, надрывное жужжание перегруженного двигателя, нечеловеческие вопли и вполне человеческий мат. И удары. Десятки кулаков и ладоней бьют в металлический кузов машины. Спустя несколько мгновений я понимаю, откуда взялся этот странный звук.

Несмотря на довольно широкую «просеку», оставленную нами в пробке на Таганрогской, «Октавия» еле едет. Все четыре колеса пробиты, резина изжёвана в лохмотья, обода с лязганьем чертят в асфальте глубокие борозды. Машину кидает из стороны в сторону, изуродованные колеса петляют восьмёркой. Ваня делает не больше тридцати километров в час, хотя я слышу, что он давит педаль газа в пол.

Возможно, ехать быстрее мешает пара «прокажённых», по пояс застрявших под передним бампером. Руки тварей хватаются за радиаторную решётку в тщетных попытках втащить туловище на капот. Ноги… то, что осталось от ног, волочится мясными оковалками где-то под днищем машины. А может, их замедляют ещё двое, пытающихся проникнуть в салон через разбитое заднее стекло. Грузный мужчина и тощая женщина едут на багажнике, а чьи-то руки (кажется, Витоса) колотят их прикладом дробовика по головам. Или всё дело в полуголом здоровяке, лежащем в позе морской звезды на крыше? В этой туше килограмм сто, руки-ноги раскинуты в стороны для лучшего сцепления, за неимением иных конечностей он пытается пробить себе путь в машину головой. На крыше уже образовалась приличная вмятина.

В нескольких десятках метров позади «Октавию» преследуют с полсотни отстающих. Высунувшись из окна, Михась разряжает в них свой «Моссберг».

Б-БАХ! Б-БАХ! Б-БАХ!

Сердце перебирается из груди в голову и принимается отбивать чечётку в недрах черепной коробки. Происходящее на дороге перестаёт казаться реальным, я словно погружаюсь в свой утренний сон…

Странно, но страх при этом отступает. Он ещё во мне, сжимает сердце ледяными пальцами, но мой мозг теперь свободен. И может беспрепятственно посылать сигналы в конечности.

Поднимаю голову и смотрю на летницу. Женя, Арт и Ева на крыше, с оружием наперевес.

– Готовьтесь! – кричу им.

Господи, только бы в «Октавии» заметили стрелку…

07:55

– ЕЗЖАЙТЕ ПО СТРЕЛКЕ! ЕЗЖАЙТЕ ПО СТРЕЛКЕ! – воплю в рацию, что есть мочи.

Грохот стоит такой, что я едва себя слышу. Маловероятно, что внутри «Октавии» слышимость лучше. Но попробовать стоит.

Машина приближается к надписи под стрелкой, и вот уже передние обода прорезают полосы в свежей краске. На одну чудовищную секунду мне кажется, что они не заметили указатель и сейчас проедут мимо. Потом колеса со скрипом выворачиваются, и «Октавия» ползком взбирается на подъездную дорожку.

Прицеливаюсь в одного из «прокажённых» под бампером. Опускаю палец на спусковой крючок. Вдыхаю… выдыхаю… Плавно нажимаю…

Почти не слышу грохота. Только чувствую отдачу в плечо.

Мой первый выстрел из огнестрельного оружия по живой цели откалывает от черепа «прокажённого» кусочек, и из отверстия выплёскивается наружу кровавая каша. Ослабевшие руки отпускают решётку, и тело исчезает под машиной. Вторым в рожке «Сайги» идёт дробовой заряд. До меня запоздало доходит, что если я промахнусь, то пробью радиатор или, чего доброго, двигатель.

Ваня меня заметил и машет рукой из окна. Кудрявый затылок Михася на секунду сменяется лицом, и снова превращается в затылок. Руки быстро досылают в подствольный магазин новые заряды, и он возобновляет стрельбу. Витос на заднем сиденье слишком занят сражением с «прокажёнными», сквозь сетку трещин на лобовом стекле мне его почти не видно.

«Октавия» едет прямо на меня. До ворот остаётся метров двадцать, когда с летницы, наконец, открывают огонь. Чей-то меткий выстрел тут же снимает «прокажённого» на крыше. Мужчина вздрагивает, обмякает и остаётся лежать, но теперь без движения.

Слышу, как пули барабанят по багажнику. Один «безбилетный пассажир» отваливается от машины, изрешечённый, как швейцарский сыр; другой – спустя пару выстрелов.

Десять метров. Выскакиваю из ворот и бегу навстречу «Октавии». Слышу, как Женя наверху командует «не стреляйте!».

Бью второго «прокажённого» под бампером мачете по голове. Лезвие намертво застревает в черепе, и я отпускаю рукоятку. Ничего, потом достану… Опрометью бросаюсь к воротам.

«Октавия» въезжает во двор с двумя мёртвыми «прокажёнными» на кузове (один на крыше, второй под бампером, безжизненные пальцы так и не отпустили решётку радиатора) и целой сворой живых на хвосте. Через несколько секунд они будут здесь.

Закрываю ворота, запираю засовы.

Поднимаю голову и ору во всю глотку:

– БРОСАЙ!

Зажжённая бутылка перелетает с крыши летницы за забор.

Слышится звон стекла и вздох вспыхнувшего пламени. Меня обдаёт жаром.

Потом первый «прокажённый» врезается с железные створки ворот.

08:00

Открываются дверцы, и пацаны выскакивают из машины. Жёлтые плащи сплошь в крови, оружие и ботинки тоже. Не знаю, кто ранен, кто не ранен, кого покусали, кто заразился – сейчас это неважно.

– По лестнице! На крышу!

Дважды повторять не приходится. Витос взлетает по перекладинам с какой-то нечеловеческой скоростью, в одной руке «Ремингтон», вторая сжимает нож с налипшими на лезвие кусочками плоти.

Ворота сотрясаются под новыми ударами, горящие «прокажённые» издают вопли боли и экстаза, барабанные перепонки разрывает безумный гиеновый хохот и визг. Двое лезут через забор. На них тут же обрушивается град свинцовых пуль. Оба замертво падают на плиточное покрытие двора, расплёскивая кровь из развороченных тел.

Вторым на крышу поднимается Миша. Не так быстро, как Витос, но в нём почти два метра роста, ему сложней. Я успеваю пристрелить ещё одного «прокажённого», перемахнувшего через ворота так легко, словно это живая изгородь в парке. С каждым новым ударом ворота выгибаются всё сильнее, один из верхних засовов уже вывалился из гнезда, и теперь створки удерживают лишь три.

Ваня поднимается медленнее всех. Женя с Артом криками подбадривают его, Ева ведёт безостановочную стрельбу по «прокажённым», насколько это вообще возможно делать безостановочно из двуствольного ружья.

Наконец, Ваня на крыше.

В следующее мгновение падает второй засов, а затем одна из железных створок просто отрывается от петель и обрушивается во двор. В образовавшемся проёме вижу десятки окровавленных обожжённых тел, оскаленные морды и скрюченные руки, тянущиеся ко мне…

08:05

В мгновение ока разряжаю весь рожок: дробь-пуля-дробь-пуля-дробь-пуля. Но «прокажённые», кажется, не замечают этого. Падает несколько тел, на их место тут же становятся другие.

– МАКСИМ! МАКСИМ! ПОДНИМАЙСЯ НАВЕРХ! МАКСИМ! – на грани срыва вопит Женя.

Закидываю карабин на спину и, не чуя под собой ног, мчусь к лестнице. Передозировка адреналина застилает глаза пеленой, наполняет рот терпким привкусом. Уши словно набрали воды, все звуки доносятся до меня, как из-за стенки. Моё отступление прикрывают безостановочным огнём. Ружейная канонада сливается в один сплошной долгий выстрел, больше напоминающий работу десятка отбойных молотков: «Б-Р-Р-Р-Р-Р!» Позади себя слышу, как пули с неприятными мясными шлепками врезаются в плоть «прокажённых», щелкают по бетонной плитке двора, барабанят в кузов «Октавии».

Я влетаю на лестницу быстрее, чем Витос. Ну, или мне так кажется. Как бы то ни было, подъёма я не запомнил – моргнул, и уже на крыше. Пинком откидываю лестницу, и она падает на головы «прокажённых». Не думаю, что им хватит ума приладить её обратно.

Под нами море человеческих тел. Живых и мёртвых. Кто-то сует мне в руку запасной рожок от «Сайги». Оглянувшись, понимаю, что это Женя. Кто откачал всю кровь из его организма? В жизни не видел брата таким бледным.

Осматриваю крышу. Арт и Михась у склада с боеприпасами в центре – припав на одно колено, перезаряжают оружие. Ева вынимает новые патроны из карманов, точно семечки. Только и видно, как она раз за разом переламывает ружье для очередной перезарядки. Интересно, она стрелять вообще успевает?

Витос поливает двор дождём свинцовой картечи из «Ремингтона». Ваня ведёт беспорядочную стрельбу из «Сайги», нажимая на спусковой крючок так часто, что мне кажется, будто он стреляет очередями.

Меняю рожок и присоединяюсь к остальным. «Прокажённые» успели окружить летницу, самые проворные карабкаются наверх.

– Рассредоточиться по периметру! – даю команду.

Мы распределяемся по всем трём сторонам крыши. Четвертая, примыкающая к кирпичной стене дома, нуждается лишь в присмотре. Если со стороны дома к нам пожалуют «прокажённые», увлекавшиеся в прошлой жизни альпинизмом, мы встретим их должным образом.

Смотрю на подъездную дорожку. Канистра бензина, разлитая Артом по площадке перед домом, и «коктейль Молотова», наскоро сварганенный мной из бутылки и куска ветоши, сделали своё дело. Земля объята пламенем. С два десятка трупов горят там, убитые ещё на подступах к воротам. У «Октавии» вспыхивают колеса, маленькие огненные дорожки тянутся к ним с улицы. Огонь добрался до машины по бензиновым следам, оставленным покрышками. Воздух наполняется угарным газом и запахом палёного сала. Когда его сменяет аромат жареного мяса, Еву выворачивает на рубероидную крышу летницы. Она делает это быстро, словно выплюнула жвачку, и снова возвращается к стрельбе.

Мои первоначальные подсчёты оказались неверными. За машиной гналось не полсотни «прокажённых», а вся сотня. Четверть так и не прорвалась за ворота, ещё четверть была убита нами уже во дворе. Но это лишь половина…

Первый «прокажённый», достигший крыши летницы, не успевает взобраться полностью. Сначала мы видим изувеченные руки, потом голову и грудь… Потом Женя со всего маху вонзает садовые вилы ему в лицо, и существо падает вниз. Правильно – патроны надо беречь.

– Держимся! – подбадриваю своих. – Держимся! Немного осталось!

– На золотую медаль идём! – шутит Миша.

Витос начинает нервно хихикать, потом переходит на хохот. Его смех звучит безумно, но в то же время заразительно, и очень скоро я присоединяюсь к нему. Спустя какое-то время хохочут все, кроме Евы. С диким утробным гоготом Ваня обрушивает кувалду на голову очередного «верхолаза», и та лопается, как спелый арбуз. Женя нашёл себе новую забаву – бегает по периметру крыши с топором и рубит руки «прокажённым», норовящим вскарабкаться наверх. Его так затянуло, что он почти забыл о стрельбе.

Впрочем, мы и без него неплохо справляемся. Твари внизу принимают на себя огонь с бесхитростным удовольствием, даже не пытаясь как-то спрятаться или организоваться. Поражая столь лёгкие мишени, я кажусь себе настоящим снайпером. Я сменил уже шесть рожков, и почти все мои выстрелы достигли цели. Единственное преимущество «прокажённых» перед обычными людьми – они очень трудно умирают. Мелкие ранения им нипочём, чтобы свалить их, требуется попасть в сустав ноги или жизненно важный орган. А лучше всего в голову – я видел, как одна тварь продолжала ползти по двору с шестью пулевыми ранениями в спине.

Выстрелы слышатся реже, и я, не смея верить своему счастью, понимаю, что мы побеждаем. Внизу остаётся не так уж много прямоходящих тварей – больше на четвереньках, раненных и истекающих кровью. За последние пять минут сквозь ворота не забежало ни одного «прокажённого». Те, что остались внизу, умирают, и мы охотно помогаем им, добивая прицельными выстрелами в голову.

08:23

– Кажется, всё… – выдыхает Арт.

Обвожу взглядом своих соратников. Взмокшие, покрасневшие, с тяжёлой одышкой.

Воздух пропитан гарью, кровью и палёным мясом. Рубероид под ногами усеян разноцветными стреляными гильзами. Тут и там попадаются жирные кляксы крови. В одном углу лежит отрубленная по локоть женская рука…

– Поздравляю, – говорю я, не узнавая своего голоса. Когда он успел так охрипнуть? Чуть позже мне скажут, что в течение всего побоища я орал, как сумасшедший, отдавая распоряжения, на которые почти никто не обращал внимания. – Золотая медаль наша.

Мои друзья понимающе кивают. На улыбки не осталось сил.

 

Глава 10. Бегство

08:30

Тот, кто никогда не лишал человека жизни, ничего не знает о жизни. Лишь положив чему-то конец, можно с полным правом засчитать себе приобретённый опыт. До тех пор ты в процессе познания. Нельзя сказать, что ты умеешь играть в шахматы, не доиграв ни одной партии. Нельзя заявить, что ты смотрел фильм, так и не узнав, чем он закончился. Нельзя приехать из точки А в точку Б, остановившись на полпути.

Сегодня я узнал о жизни больше, чем мог узнать за несколько десятилетий привычного существования. Я убивал людей собственными руками. Неважно, на сколько процентов они были людьми – на пятьдесят или на двадцать пять. Будь на месте любого из них стопроцентно здоровый человек, мой палец не дрогнул бы и тогда. Теперь я это знаю.

Кто бы что ни говорил, а все мы, все поголовно – убийцы. Таково наше естество, наша природа, такова природа любого живого существа. Потребность убивать себе подобных ради выживания – вот главный двигатель эволюции. В двадцать первом веке, как и сто тысяч лет до этого, мы продолжаем убивать. Но теперь руками других. Мы платим за убийство нашей пищи, наших врагов, ради выгоды, ради развлечения, во имя закона и просто для удовольствия. Мы пользуемся услугами полицейских, военных, палачей, врачей, мясников и дезинсекторов. Мы чувствуем себя непричастными к этим убийствам, благочестивыми, высокоморальными белыми святыми жопами. Мы ошибаемся.

Сегодня я убедился в этом на собственной шкуре. Времена изменились. Отныне всё снова нужно делать самому. В следующий раз, когда мне захочется есть, потребуется защититься от врага или избавиться от конкурента – придётся вспомнить о методах, проповедуемых дикой природой. А, значит, кто-то обязательно должен будет умереть.

Витос первым слезает с крыши. Аккуратно переступая через трупы убитых, находит лестницу и приставляет её к стене, чтобы мы могли спуститься.

– Сука! – Ваня обходит «Октавию» сзади и принимается открывать багажник. – Сука! Сука! Сука!

Ни дистанционно, ни ключом сделать это не получается, и он матерится пуще прежнего.

– Вано, забей! – Обращается к нему Женя. – Тачке капец.

Машина пребывает в крайне плачевном состоянии. Кузов изрешечён пулевыми отверстиями, покрышки сгорели почти до ободов, стекла затянуты паутиной трещин. Всё щедро сбрызнуто кровью заражённых и розово-чёрной грязью.

– Да по фиг на машину! – Ваня в сердцах бьёт ногой по крышке багажника, и та чудом открывается.

Внутри, на рюкзаках с боеприпасами и прочими вещами, лежит полуживой парень лет двадцати. В теле застряло столько свинца, что никакая радиация ему теперь не страшна. Однако, завидев нас, рот его искажается в оскале, и он вытягивает вперёд скрюченные руки.

– СУКА! – Ваня стреляет «прокажённому» точно в лицо, и мозги несчастно вылетают через затылок.

– Всю дорогу с нами ехал, – поясняет Михась, утирая пот со лба. – Как пролез – хрен знает!

08:50

Группа Михася вернулась целой и невредимой – это первое, что меня интересует. Никто не ранен и не инфицирован, максимум – несколько ушибов и изрядно потрёпанные нервы. Однако на этом хорошие новости заканчиваются.

– Северный пустой! – сообщает Ваня. – То есть, вообще пустой! Мы объехали Днепровский, Вятскую, даже на Темерник заскочили. Никого. По ходу, там эвакуация прошла без проблем. Если кто и не успел уйти, мы таких не встретили. Трупов тоже не очень много, хотя, может их… ну, вы поняли…

Мы поняли. Но предпочитаем думать, что всех забрали военные.

– Малой, домой заезжали? – спрашивает брата Арт.

– Нет, по р'айону покатались и к вам! Конечно, заезжали. Они ушли.

– Что, даже записки не оставили?

– Записку оставили, – вмешивается в разговор Михась. – Одну на всех.

– Как это?

– Очень просто. На домах, краской. «Эвакуация по трассе М4. Дальнейшие указания по направлению движения», – цитирует Михась по памяти. – Думаю, сообщения сделали сами военные.

– Не могли по радио передать? – ворчит Женя.

– С вчерашнего утра передают. Мы просто не слушали. А сегодня утром я поймал волну.

Михась достаёт рацию, крутит ручку настройки частоты, и монотонный мужской голос из динамика принимается диктовать:

«…Москва – Воронеж – Ростов-на-Дону – Краснодар – Новороссийск… Дальнейшие указания и инструкции по радио и на пути следования эвакуации…

Пауза. Потом запись заходит на новый круг:

«Внимание! Данное сообщение санкционировано министерством чрезвычайных дел Российской Федерации и комитетом гражданской обороны населения… произошло химическое заражение… сохраняйте спокойствие… не выходите из дома… не открывайте окна и двери… выключите все источники энергосбережения и распределите продукты на две недели… экономьте воду всеми возможными способами… избегайте любого контакта с внешним миром… не предпринимайте никаких самостоятельных действий до прибытия спасателей… эвакуация проходит по трассе М4… Москва – Воронеж – Ростов-на-Дону…»

Миша выключает рацию.

– Сообщения меняются. Там ещё много всяких бесполезных указаний. Повторяется на всех частотах: гражданских, УКВ, думаю, и по телику крутят. Про «прокажённых» ни слова. Про дождь тоже. Химическое заражение… Какое химическое, когда у нас тут вирусная эпидемия!

Молчим, переваривая услышанное. Правительственное оповещение, надиктованное безжизненным голосом из рации, становится последним кирпичиком на башне нашего неверия, и башня летит ко всем чертям. Москва, Воронеж, Краснодар – о каком локальном катаклизме могла идти речь? Пандемией охвачена вся страна, а если заражённый вирусом циклон пойдёт дальше, то на очереди континент.

– Новороссийск… – задумчиво тянет Женя. – Там ведь порт, да?

Светлая мысль.

– Самый большой в России на Чёрном море, – подтверждаю я. – Думаешь, нас собираются вывозить на кораблях?

– Нас пока никуда не вывозят, – напоминает о себе Ева. – Мы-то с вами здесь.

Михась, Витос и Ваня недоуменно смотрят на девушку, точно только теперь её заметили.

– А вы, красавица, кто такая, разрешите полюбопытствовать? – в привычной для себя нелепой высокопарной манере обращается к ней Ваня.

Ева обводит всех долгим взглядом и, наконец, останавливает его на мне:

– Я новобранец. Ну, так когда мне выдадут мой жёлтый плащ?

09:00

Знакомим новоприбывших с новообращённой. Вкратце пересказываю историю нашей встречи, начиная с затора на Таганрогской и заканчивая сегодняшним утром, когда мы поймали сигнал из «Октавии». Умалчиваю лишь о «недоразумении с ружьями» – для всех нас будет лучше, если мы замнём эту тему. В глазах группы из «Октавии» это не прибавит очков ни нам, ни Еве сотоварищи. Решение принять Еву в команду я объясняю её помощью в обороне крыши и своим обещанием. Которое теперь не могу нарушить, однако имею все основания видоизменить. Но к этому вопросу я вернусь чуть позже.

А пока настаёт черед группы «Октавии» рассказать о своих приключениях на Северном. Главным образом нас интересует, где они заночевали, и каким непостижимым, мать его, способом умудрились притащить на хвосте целую армию «прокажённых».

– Когда стало темнеть, мы вернулись к Воронюкам, – объясняет Миша. – В основном потому, что у Витоса ключ был, да и место ничем не хуже и не лучше других. Заперли дверь на этаж и в квартире закрылись.

Братья Воронюк живут в «гостинке», где каждый этаж отгорожен от лестничной площадки железными воротами. Что, несомненно, уменьшает шансы увидеть на своём пороге «прокажённых», рвущих пластиковую облицовку с двери в квартиру.

– Вообще, в многоэтажках проще всего прятаться, – продолжает Михась. – Это ж целая крепость! Ну, это вначале мы так думали…

Витос, ухмыляясь, кивает в своей классической саркастичной манере а-ля «ну, да-а-а, коне-е-ечно!»

– К вам прорвались? – округляет глаза Женя.

– Не, ночь пр'ошла гладко, – продолжая улыбаться, отвечает Витос. – Тихо так, мир'но, к нам даже не скр'ёбся никто. Зато утр'о выдалось весёлым…

– Вы не обыскали все квартиры на этаже? – догадывается Ева.

Михась качает головой:

– Обыскали. Но… не очень хорошо, как выяснилось. Короче, утром Ваня вышел в коридор перекурить, а там…

– Я его сразу хлопнул, – вставляет Ваня, прикуривая сигарету от зажигалки Артёма. – Я теперь с «Сайгой» даже посрать хожу. Но… вы когда-нибудь стреляли из огнестрела в панельном доме? У меня чуть барабанные перепонки не вылетели!

Дальше можно не продолжать. Моё воображение живописует десятки «прокажённых», ползущих по лестничным маршам на звуки выстрела.

– И не только у тебя, – теперь уже и Михась улыбается. – Весь дом слышал. В общем, на будущее, ребята: многоэтажки – хреновое место для ночлега. Потому что там не только мы заночевать решили, но и с полсотни этих тварей. Точнее, стянулись в дом перед самым восходом на днёвку, пока мы мирно посапывали в кроватях.

Стало быть, выставить караульных они не догадались! Моё ликование омрачают воспоминания о реализации сей чудесной затеи.

– Ох, и драпали же мы оттуда! – почти смеётся Михась.

Драматичная в иной ситуации история неожиданным образом превращается в комедию, и наши лица озаряются улыбками. Не самое плохое завершение этого кровавого утра. Разрядка нам явно не помешает.

Уловив общее настроение, Михась продолжает рассказ в юмористическом ключе:

– Отстреливались на ходу. Пока донизу добежали, штук десять со страху положили на лестнице. Ну, я радуюсь про себя: хорошо, что машину недалеко оставили. И что, вы думаете, делает наш друг Ваня? Правильно: выпучив глаза, преет через бордюры, и покрышки весело лопаются. Остаток пути мы проводим как в том анекдоте: замазывая глаза «прокажённых» говном.

– И куда подевалась их светобоязнь? – спрашиваю я.

Михась пожимает плечами:

– Не знаю. Может, в раж вошли. Не каждый день на завтрак подают таких наглых идиотов.

Витос и Женя ржут, как кони. Арт хихикает из клубов табачного дыма. Остальные просто улыбаются, довольные, что остались живы. Даже Ева присоединяется к всеобщему веселью, неуверенно поглядывая на нас. Она пока нам не верит. И правильно делает.

09:30

После утреннего побоища у нас осталась едва ли половина первоначального запаса боеприпасов. Одной машиной стало меньше, зато пассажиров прибавилось. К тому же ни одну из поставленных целей мы пока не выполнили. Судьба наших родных, ради которых и затевался весь поход, по-прежнему неизвестна. Сегодня нам предстоит добраться до «западного», но меня терзают сомнения. Не уверен, что мы найдём там что-то, чего не видели здесь. Шансы наткнуться на нечто куда более ужасное намного выше.

Арт и Витос вполголоса обсуждают что-то в стороне. Кажется, один успокаивает другого. Представляю, как им тяжело сейчас. Неизвестность дарит надежду, но отбирает покой. С плохими новостями дела обстоят проще. Всё, что от тебя требуется – найти в себе силы смириться с действительностью.

Оставляю Воронюков в покое, остальным раздаю указания. Женя с Ваней отправляются искать новую машину. Мы же с Михасем и Евой возвращаемся в дом. Еве нужно собрать вещи, и я отправляю её вперёд. Сам задерживаюсь у «Ниссана» и подзываю Мишу. Открываю багажник и, склонившись над ним, киваю другу: надо поговорить.

– Макс, ты уверен, что стоит брать их с собой? – первым спрашивает он.

– Нет. А ты что думаешь?

– Думаю, они могут здорово нас затормозить. Если мы найдём наших на «западном», это ещё, как минимум, одна-две машины. Получится целый кортеж. Оно нам надо?

Качаю головой. Меньше всего я хочу собирать цыганский табор.

– Но я уже пообещал. Девчонка здорово подсобила.

В голос Миши возвращается тот рассудительный тон, против которого следует выходить только с зубодробительными контраргументами:

– Макс, слушай. В другой ситуации я бы с тобой на сто процентов согласился, но сейчас вся наша деятельность направлена на выживание и только выживание. Мы – люди жёлтых плащей, так? Все, кто не с нами – против нас.

Я хочу сказать ему, что уже посулил ей жёлтый плащ, который она честно заработала, но в последний момент передумываю. Вместо этого спрашиваю:

– Предлагаешь их кинуть?

Михасю требуется секунда, чтобы положить совесть на лопатки.

– Опять же, в другой ситуации я бы никогда так не поступил, но… – его лоб покрывается испариной, на висках вздуваются вены, и мне становится ясно, насколько нелегко даются ему эти слова: – сейчас нам надо расставить приоритеты. Настало другое время. Сейчас приоритеты в прямой корреляции с шансами выжить. Если мне придётся выбирать между жизнью моих родителей и…

– Слушай, заканчивай, – перебиваю его.

Я знаю Мишу без малого восемь лет, и впервые вижу, чтобы он вот так юлил. Слишком честный и справедливый для таких слабостей. А теперь я его почти не узнаю. Новый мир – новые правила. Люди не меняются, но могут сломаться. Молюсь, что это лишь минутная слабость, и мой друг скоро ко мне вернётся.

Лицо Михася меняется – с него словно спадают чары наваждения, и он порывисто кивает:

– Да. Предлагаю их кинуть.

Ну, вот, так-то лучше. Узнаю старого Михася.

– Хорошо, – отвечаю, и вынимаю из недр багажника упакованный в целлофановый пакет новенький жёлтый плащ. – Думаю, я знаю, как это сделать.

09:40

Мы входим в прихожую под звуки приглушенного девчачьего смеха. Из гостиной слышно, как хозяйки дома спешно собирают вещи: хлопают дверцы шкафчиков, шелестят пакеты, вжикают застёжки-молнии. Обстановка царит явно приподнятая.

Подавляя в себе любые мысли, способные пошатнуть мою решимость, веду Михася по коридору. Открываем дверь и входим.

Девушки даже не замечают нашего появления, настолько заняты. На полу лежит устрашающих размеров чемодан, в отсеки которого они запихивают свёртки и пакеты, сваленные на столе.

– Агр-р, – говорю я, вытягивая вперёд руки. – Мозги-и-и…

Все трое вздрагивают и поворачиваются к нам.

– Евка! – кричит Саша, шлёпая подругу по плечу. – Ты чо, овца, дверь не закрыла!

Щеки Евы вспыхивают, она выпрямляет спину и неуклюже улыбается:

– Ой, забыла… Спешила очень. Думала, без нас уедете.

Клак! – словно ножом по стеклу чиркнули.

Почти слышу, как скрипят у меня за плечом зубы Михася.

– Да куда они теперь без тебя! – пытается пошутить Саша. – Ты же у нас Рэмбо в юбке.

Краем глаза отмечаю Евин «Иж», приставленный к стенке. Интересно, заряжен ли он?

– Девочки, это Миша, – Ева указывает пальцем на Михася, – он приехал в другой машине, я вам рассказывала. А ты друзьям тоже про нас рассказывал?

Она одаривает меня многозначительным взглядом, и я понимаю, что Саше с Лилит велели держать язык за зубами.

– Ты это про ваш вечерний стриптиз? Нет, только фотки показывал.

Шутка удалась – гостиная взрывается смехом. Даже изуродованные губы Лилит искривляются в улыбке.

– Слушай, Ев, на пару слов, – я указываю глазами на спальню, в которой ещё пару часов назад мы застали зарёванную Сашу, решившую, что её пришли убивать.

Ева отрывается от сбора вещей, взгляд настороженный:

– Да, конечно.

– Секретничаете? – кокетливо подмигивает мне Саша, словно мы не ружьями ей угрожали, а предлагали выпить на брудершафт.

Да уж, они с Евой – альфа и омега. Наверное, только такие и притягиваются.

Втроём входим в спальню, и Михась прикрывает дверь.

Ева выжидающе смотрит на меня, не решаясь заговорить первой.

Протягиваю ей жёлтый пакет:

– Твой плащ. Как и обещал. Ружьё тоже твоё. Патроны и кое-что из амуниции – нож, фонарик, фляжка – я оставил в прихожей. Собирай вещи и уходим.

Она уже поняла, к чему дело клонится – по глазам видно, но понять и поверить не всегда получается сразу.

– Мы и так собираемся…

– Неверный выбор местоимения. Не «мы», а «я». На твоих подруг уговора не было.

Лицо Евы вздрагивает, как от пощёчины. Глаза подёргиваются маслянистой плёнкой – первый признак подступающих слёз. Она отходит от нас на два шага, отрицательно качая головой, не желая примириться с действительностью.

– Мы договаривались на всех… ты обещал всех…

– Нам помогала только ты. Ты заработала свой плащ, никаких вопросов. Они – нет.

Моя рука продолжает висеть в воздухе, сжимая пакет с плащом. Снова предлагаю его Еве, но она бьёт по нему кулаком. Пакет шлёпается на пол, точно больная циррозом медуза.

– Мы договаривались на всех! – с горечью вскрикивает она. Глаза полны слёз, и на сей раз она не сможет их удержать. – Я сказала «возьмёшь нас всех» и ты сказал «хорошо»! Ты сказал «хорошо»!

Если бы не Михась, я бы напомнил ей, что слова, сказанные под дулом карабина – не самый лучший аргумент, чтобы апеллировать к моей порядочности. Но мы ведь решили, что с порядочностью нам отныне не по пути. Так будем придерживаться плана.

– Неважно, что я сказал. Главное, что я сделал. Я принял тебя, и только. Точка.

Её губы бледнеют, к лицу приливает кровь. Два шарика слёз прочерчивают на щеках тонкие блестящие полосы. Ну, наконец-то.

– Ты подлец! – в отчаянии она пинает ногой пакет с плащом, и тот закатывается под шифоньер. – Ты же знаешь, я не могу их бросить!

– Я тебя и двух дней не знаю. Без понятия, что ты можешь, а чего нет…

Она порывисто приближается ко мне, и её распухшее от слёз лицо зависает в нескольких сантиметрах от моего. Слёзы текут из глаз беспрерывно, словно кто-то подаёт их через крохотные трубочки; на подбородке собралась внушительных размеров капля, которая так и норовит сорваться вниз.

– Ты ведь поэтому оставил патроны и амуницию в прихожей? Ты знал, что я не поеду!

Здесь она меня подловила… Ума ей не занимать, что уж.

Беру пример с Михася:

– Да. Знал.

К чему юлить? Очень скоро мы расстанемся и никогда больше не встретимся.

– ПОШЛИ ВОН!

Меня обдаёт брызгами слюны вперемешку со слезами. Не самый приятный коктейль.

Ева толкает меня в грудь ладонями, да так сильно, что если бы не стоящий позади Михась, я бы точно упал.

– ПОШЛИ ВОН! СУКИ! ТВАРИ! ПРЕДАТЕЛИ!

– Пошли, Макс, – слышу над ухом напряжённый голос Михася.

Открываем дверь и, осыпаемые проклятиями Евы, вываливаемся в гостиную. Стараюсь не встречаться взглядом с Сашей и Лилит, но периферическим зрением отмечаю выражения их лиц. Напряжённые. Оскорблённые. Ненавидящие.

Да, ненависть определённо преобладает над остальным. Воздух ею буквально пропитан. Возможно, я не самый приятный парень на земле, но меня ещё никто никогда так не презирал.

– Уходим, уходим, – шепчет Михась.

«Иж» у стены явно не даёт ему покоя – больно ловко Ева с ним управляется. А может, он тоже чувствует на себе эту всепоглощающую ненависть? Если бы эмоции могли причинять физический вред, нас бы сейчас стёрло в порошок.

Выходим на улицу и, стараясь контролировать скорость движения так, чтобы свести степень своего позора к минимуму, шагаем к «Ниссану». Однако уже через несколько секунд не выдерживаем и практически одновременно пускаемся бежать.

 

Глава 11. Пути расходятся

11:25

Небо хмурится с самого утра, предвещая дождь если не к середине дня, то к вечеру точно. Мы въезжаем на кольцо «Фортуны» под свинцовыми тучами, громоздящимися низко над землёй, точно гигантская флотилия цеппелинов с заполненными отравленным газом аэростатами. Безмолвная угроза незримо давит на каждого. То и дело кто-то прислоняется лбом к стеклу и поднимает глаза к небу. Пасмурная погода придаёт «западному» особенно зловещий вид. Мой родной район окончательно завоёван вирусом бешенства, сконцентрированного в розовых осадках над нашими головами. То, во что он превратил это место всего за пару дней, трудно описать словами.

Первое, что приходит на ум при виде этого царства мёртвых: «мы никого здесь не найдём». Нет, не так: «лучше бы мы никого здесь не нашли». Ни родных, ни близких, ни друзей. Потому что шанс, что они при этом окажутся живы, крайне мал. Перерождение в «прокажённых» ничем не лучше смерти. По крайней мере, пока не будет найдено доказательство, что процесс обратим.

Дороги по улицам Малиновского и Доватора перестали быть дорогами. Теперь это кладбище автомобилей: легковых, грузовых, автобусов. Целых и не очень, разбитых, покалеченных, сгоревших дотла и полностью уничтоженных. На том же кладбище нашли свой последний приют сотни мёртвых людей. Они повсюду. В салонах машин и под их колёсами, на обочинах и тротуарах, на автобусных остановках и в разбитых витринах магазинов. Люди умирали по одиночке и парами, целыми группами. Семьями. Мы видели одну такую на разделительном газоне – рядок из четырёх мёртвых тел, два взрослых, два детских. Те, у кого не было машин, покидали город пешком, подставляя головы розовому дождю, который той охваченной паникой ночью ничем не отличался от обычного. Тогда ещё никто не знал, что лишь двадцать процентов населения Земли способно победить вирус (если, конечно, спечённые в процессе борьбы мозги можно назвать победой). Один процент имеет иммунитет. Остальные семьдесят девять впадают в кому в течение часа и умирают от массивного ишемического инсульта в последующие три-шесть. Забальзамированные в ядовитом розовом маринаде трупы не едят даже мухи.

Впервые нам на глаза попадается военная техника. Несколько брошенных танков оставили за собой широкую просеку из раздавленных в лепёшку автомобилей на Еременко. Однако дальше юридического института МВД они почему-то не поехали. Может, прикрывали эвакуацию какой-то шишки, засидевшейся в ту субботу на работе до ночи; а может, целой компании шишек, «загулявших» на дне рождения самой главной шишки. Или они просто спасали людей.

Как бы то ни было, военные потерпели неудачу. Люки танков открыты, из одного свисает на башню обглоданное тело танкиста. Вирус проник внутрь, или они принесли его с собой – неважно. Многослойная броня не спасла ни экипаж, ни тех, кого приехал спасать экипаж. Такой вот каламбур…

Наш кортеж возглавляет чудовищное детище американской компании «Дженерал-Моторс» под названием «Молот», более известное в России как «Хаммер». Огромный чёрный «Н2», сверкающий хромированными бамперами и защищающими пороги трубами, с тремя сотнями «лошадок» под капотом, ужасно неповоротливый и громоздкий, жрущий уйму горючего, но до чёртиков брутальный и тоже почти танк. А если «прокачать» его в стиле «зомби-апокалипсис», то можно превратить в настоящую машину смерти. Последнее было главным аргументов Жени и Вани, когда они убеждали нас взять «Хаммер». Впрочем, ничего другого от них я не ожидал. Пусть балуются. Это не первая тачка, на которую мы меняем старую, и точно не последняя.

В «Хаммере» легко могут уместиться все сразу, и ещё место останется, но наш верный «Ниссан» по-прежнему с нами. Во-первых, вторая машина всегда пригодится, особенно если мы найдём кого-то из родных, а во-вторых, «Хаммер» оказался единственным надёжным автомобилем без видимых повреждений, притом с ключами в гнезде зажигания. Менять же проверенный «Ниссан» на что-то похожее, но неизвестное, бессмысленно.

Путь от Малиновского до Зорге занимает львиную долю утра. Полкилометра по Еременко превращаются в безостановочную изнурительную игру «оттолкни с пути машину». Через час мы уже все «в мыле». Пьём воду литрами, кто-то что-то постоянно жуёт. Организм вновь и вновь требует восполнения потраченной энергии, и нас мучает перманентный голод.

Наконец, мы на Зорге. Здесь посвободнее. Останавливаем кортеж у первой же автобусной остановки. До дома моих родителей полсотни метров, а значит, мы с братом узнаем всё первыми. Сердце начинает биться чаще.

Воздух пахнет дождём, промозглый порывистый ветер колотится в двери машины. Выходим на улицу, плотнее кутаясь в плащи. Зябко.

Женя указывает пальцем на торговый центр «Талер» в трёхстах метрах впереди:

– Смотрите – загорел…

Удивительное зрелище. Огромное шестиэтажное строение, облицованное белыми пластиковыми плитками, от бушевавших внутри пожаров перекрасилось в чёрный. Столбы копоти, вырывающейся из лопнувших окон, запечатлелись на белых стенах мрачным рисунком в стиле «нуар». Пессимистичности картине добавляет парковка перед центром, представляющая собой свалку почерневших автомобильных кузовов, из которых испарились все горючие материалы.

«И люди» – шепчет безумная частичка моего сознания. – «Люди тоже отлично горят. Главное, правильно просушить».

– До первого дождя, – замечает Арт, тоже заворожённый новым колером «Талера».

Миша потягивает носом воздух:

– Что случится уже сегодня – если не к обеду, то к вечеру. Давайте не тормозить.

Он прав. И всё же глубоко внутри я хочу оттянуть момент истины, собраться с духом. Приготовиться к худшему.

Через секунду сознаю, что уже давным-давно готов к самому худшему.

– Разделимся, – говорю, осматривая свой карабин. В последнее время проверять его при любой возможности вошло у меня в привычку. Хорошо бы устроить вечером чистку оружия. – Иначе мы опять до ночи здесь застрянем.

– Ну, Макс, я тогда к своим? – Миша обводит нас вопросительным взглядом.

Он уже в полном боевом снаряжении: дробовик, нож, патроны, фляжка с водой. До дома его родителей отсюда не больше километра пешком. Поднимаю голову к небу. Пасмурно, но солнце ещё в своих правах, и «прокажённые» это чувствуют. Однако ходить по улицам в одиночку опасно.

– Да. Витос, Арт, вы составите ему компанию.

Воронюки свою худшую новость уже пережили. А, значит, им будет легче разделить её с Мишей, если так случится.

Без лишних слов братья снаряжаются в дорогу. Машины решено оставить здесь – ещё пару часов «тяни-толкай» никто не выдержит.

– Как рация? – спрашиваю Михася, когда со сборами покончено.

– Батарейки вроде ещё живые. Но я на всякий случай возьму запасные.

– Постоянно держи нас в курсе. Отсюда до тебя сигнал должен дойти, – напутствую я, и протягиваю руку. – Удачи.

Обмениваемся рукопожатиями.

– Через час увидимся, – обещает Михась.

– В два обед. Не опаздывайте.

13:11

Железная дверь на электромагните, давно уже не «электро», пропускает нас в полутёмное помещение подъезда. С оружием наперевес поднимаемся по лестницам, ступенька за ступенькой. Почти все двери в квартиры открыты нараспашку – люди покидали свои жилища, как на пожаре, стараясь спасти пожитки. Повсюду валяются предметы домашнего быта и гардероба. Створки лифта распёрло застрявшим телевизором. На пролёте второго этажа находим первые трупы. Двое стариков, которым не повезло оказаться на пути обезумевшей от паники толпы.

Ваня взглядом указывает на трупы, вопросительно вскидывает брови: «знаете их?»

Мы с братом качаем головами. А может, я просто не узнаю их? Тела настолько изуродованы, что больше похожи на куклы из папье-маше, по которым проехались грузовиком.

Четвёртый этаж кажется недосягаемым пиком Монблана. Мы поднимаемся уже целую вечность, а не добрались и до третьего этажа. Колени трясутся, боимся даже дышать. Стараемся держаться подальше от квартир – опыт ночёвки на Вятской не прошёл даром. За любой дверью может прятаться стая «прокажённых», весь дом может оказаться ульем целого роя. Нет, стада – их группы сбиваются в стада.

Наконец, мы на четвёртом. Обливаемся потом с ног до головы, дыхание сбито, как после спринта на стометровке. Скользкий палец то и дело съезжает со спускового крючка, который я незамедлительно нажму, стоит кому-нибудь громко пукнуть. Даже если этим человеком окажусь я сам.

Дверь в пятнадцатую квартиру открыта, как и остальные. Я ожидал этого, но внутри что-то обрывается и с немым ужасом улетает вниз. Родителей мы там уже не найдём, это ясно. Но что найдём? Или кого?

Стараясь не выказывать ужаса, сковавшего все мышцы, киваю брату: «входим».

13:30

Квартира пуста. Точнее, полна – все вещи на месте. Мой отец не идиот, чтобы тащить с собой в конец света любимую зубную щётку. Телевизор с сорок седьмой диагональю и функцией 3D, куча сопутствующей аппаратуры, стереосистема – всё осталось в неприкосновенности. В наше время любая вещь, если она не съедобна, не стреляет и не режет, ценится не больше, чем кухонный нож или булка хлеба во времена былые. Забавная рокировка.

Спешно обыскиваем все комнаты. Ни живых, ни мёртвых, ни «прокажённых». Ваня запирает дверь, и ноги мои, наконец, подкашиваются. Я оседаю на пол с протяжным вздохом облегчения. Если то, что свалилось у меня с души и можно назвать камнем, то размером он с кусок, который давным-давно откололся от Земли, образовав Луну. Женя приходит в себя на диване, блаженно улыбаясь.

– Значит, ушли… – полушёпотом говорит он. – Слава богу!

– Бога благодари за ту жопу, в которой мы оказались, – возражаю ему. – Слава папе, что не стал вошкаться и свалил отсюда, как только запахло жареным.

– Пацаны! – зовёт нас с кухни Ваня. – Идите скорее! Хорошие новости ещё не кончились.

Точно на крыльях, влетаем с братом в кухню. У холодильника стоит Ваня. В одной руке магнит в форме земляники с наполовину отломанным зелёным лепестком, во второй – записка.

13:35

Перечитываю записку в пятый раз. Пять простых предложений. Пять самых пронзительных предложений в моей жизни:

«Максимка и Женечка, это папа и мама. Не надо было приходить. Мы ушли с солдатами гражданской обороны. Встретимся на ближайшем пункте эвакуации. Без вас дальше не пойдём».

Почерк матери, слова отца, за исключением первой фразы.

На глаза брата наворачиваются слёзы. У меня тоже ком в горле. Ваня улыбается от уха до уха, хлопает нас обоих по плечам:

– Я же говорил! Они вырвались!

13:55

Эйфория от столь прекрасной новости пробуждает в нас адский аппетит. Не выдержав, открываем пакеты и проглатываем по нескольку булочек, запивая колой. В последний раз еда казалась мне такой вкусной, когда три года назад врачи сообщили, что опухоль в моей щитовидной железе излечима, и я буду жить. Непередаваемое ощущение, которое я никому не пожелаю испытать.

– Пять минут до обеда, – напоминает Ваня, пережёвывая четвёртый по счету круассан.

Да, я знаю. И, тем не менее, не хочу звонить Михасю. На сей раз я желаю оттянуть момент счастья, насладиться им вдоволь, прежде чем услышу дурные новости. Конечно, Михась мог найти дома такую же записку, но тогда почему он сам не звонит? Возможно, по той же причине, что и я?..

– Михась, Михась. Приём! Это Макс. Ты слышишь?

Я стараюсь гасить в голосе ликующие нотки. Если моему другу повезло меньше, последнее, что он захочет услышать – мой радостный визг.

Спустя десять секунд рация с жуткими помехами и треском отзывается голосом Михася:

– Макс, приём. Это Миша.

Тон скорее сдержанный, чем радостный, но уж точно не убитый горем. Уже неплохо.

– Как у вас? – спрашиваю. – Нашли что-нибудь? Приём.

– Нет. У нас пусто. В квартире никого… А у вас? Приём.

– Тоже… – и, спустя секунду: – Но мы нашли записку. Приём.

Не выдержал. Неумение держать своё счастье при себе – один из моих пороков. Если бы я знал, к чему это приведёт впоследствии, откусил бы себе язык.

Пауза, как если бы Михась переваривал услышанное.

Потом:

– Поздравляю. Рад за вас. Их эвакуировали?

Так же сдержанно, но в голосе явно прослеживается напряжение.

– Да. А у тебя? Нашёл что-нибудь?

– Нет… Записки не было… Приём.

– Поищите лучше. Приём.

– Если бы была, её бы оставили на самом видном месте, – вот теперь в голосе отчётливо зазвенела натянутая струна. Главное, чтобы она не лопнула. – В любом случае, мы перевернули всё вверх дном. Приём.

– Скажи ему, что они тоже ушли, – как будто предчувствуя беду, суфлирует сзади Женя. – Скажи, что ушли.

Нажимаю на резиновую кнопку рации:

– Михась, они наверняка тоже эвакуировались. Приём.

Пауза.

– Не уверен… Они бы догадались оставить записку… Приём…

А вот теперь зазвучала беспомощность. Помноженная на страх беспомощность маленького мальчика, потерявшего родителей в огромном супермаркете.

– Михась, возвращайтесь сюда. Перекусим, подумаем, как дальше быть.

Видимо, мы заговорили с Михасем одновременно – когда я отжимаю резиновую кнопку рации, то застаю Мишину реплику на полуфразе:

– …не найду.

– Что ты сказал, повтори?

– Я говорю, что они могли поехать на квартиру к тётке или брату. Я не уеду отсюда, пока хоть что-нибудь не найду.

С запозданием понимаю, что последнюю минуту именно этого я и боялся.

– Э-э… ну, хорошо. Мы сейчас соберёмся и к вам. Приём.

– Не надо. Оставайтесь там. Приём.

– Михась, машины здесь!

– Пешком быстрее. Арта с Витосом я к вам пришлю. Это может затянуться надолго, не хочу вас задерживать. Если к ночи не вернусь, езжайте без меня. Приём.

– Нет, так не годится! Приём!

Длинная пауза, предвещающая конец беседы.

– Макс, я всё сказал. К ночи постараюсь отзвониться. Я выключаю рацию и заканчиваю разговор.

Рация в моей руке затихает. Потерянный мальчик исчез – в голос моего друга вернулась упрямая решительность мужчины, и я понимаю, что в ближайшие несколько часов не услышу от него больше ни слова из этой рации.

16:30

Аппетит улетучивается так же быстро, как появился. Мы собираемся в зале и принимаемся ждать. Мне удаётся забыться сном на пару часов, но это беспокойный сон, поверхностный. Проснувшись, обнаруживаю друзей в том же состоянии. Спать сейчас, в драгоценные минуты дня, предназначенного для движения, кажется немыслимым. Бездействие гнетёт не меньше, чем неизвестность. Непонятно, что хуже – сидеть без дела, когда твои родители дожидаются тебя на первом перевалочном пункте эвакуации, или думать, что им, возможно, именно сейчас нужна твоя помощь.

Первым не выдерживает Женя. Встаёт с дивана и принимается расхаживать по комнате.

– Сядь, не мельтеши, – говорю ему.

Он резко останавливается и впивается в меня горящими глазами:

– Это херня какая-то! Что мы тут делаем?

– Ты прекрасно знаешь. Ждём Михася.

– Михась неправ! – взмахивает руками Женя. – Однозначно! Чем его родители лучше наших?

– Согласен, – откликается в кресла Ваня. – Вы про меня не забыли? На Северном я своих не нашёл, но у меня ещё тётка с сёстрами на Профсоюзной.

– Вот-вот, – брат мстительно кивает. – И когда это будет? Когда ты планируешь уходить из города? Максим, я не собираюсь тупо тратить время, когда наши предки…

– Я знаю! – вскрикиваю я так резко, что Женя затыкается на полуслове. – Что ты хочешь от меня? Давай кинем их всех, сядем в машины и поедем?

Женя вскипает, как забытый на плите чайник. Ещё чуть-чуть, и он начнёт плеваться кипятком. Что ж, рано или поздно это должно было случиться. Мы не ссорились целых два дня – своеобразный рекорд. Мы работаем вместе, живём вместе, развлекаемся вместе и вообще проводим вместе слишком много времени. Мы знаем друг друга восемнадцать лет, а за такой срок даже супруги успевают надоесть друг другу до смерти. Ничего удивительного, что в последние годы мы как огниво и кресало посреди моря трута. Достаточно одного соприкосновения, чтобы искра превратилась в пожар.

– Звони Михасю! – Женя переходит на крик – вести диалог спокойно ему не дано природой. – Скажи, пусть заканчивает страдать фиглей и идёт сюда! Там никого не осталось, понятно же! За это время можно успеть весь «западный» по кругу обойти!

Я вызывал Михася несколько раз, но в ответ слышал только тишину, и Женя знает это. Но всё равно нажимаю на кнопку вызова. Ничего.

– Они, наверное, слишком далеко. Сигнала нет.

– Тогда уходим! Напишем им записку, объясним маршрут. К ночи нас догонят.

На бессознательном подтягиваю к себе карабин:

– Никто никуда не пойдёт. Сядь и заткнись.

– Ага, уже! – Женя разогнался не на шутку, теперь не остановишь. – Поуказывай мне, начальник хренов. Я сидеть больше не собираюсь!

Он хватает с дивана дробовик, раскрывает пакет с патронами и принимается перекладывать коробки в карман плаща.

– Только попробуй! – тут уж и я срываюсь на крик – говорить спокойно с братом мне не дано природой. – Только, блин, попробуй!

Женя разражается презрительным смехом, от которого у меня скручивает все внутренности. Это он умеет.

– Уже пробую!

Я сгребаю со столика ключи от «Хаммера» и ощупываю задний карман джинсов – ключи от «Ниссана» на месте.

– Машину не получишь.

– Да насрать, на улице их миллион, – откликается Женя, но через секунду дух справедливости берёт над ним верх: – Тогда я забираю все патроны!

Он хватает пакет, и я не мешаю ему. Это лишь малая часть того, что осталось в багажнике «Хаммера».

– Бери, – насмешливо отмахиваюсь. – Хватит, чтобы протянуть до утра.

– Ага! А ещё по дороге я прострелю вам шины. Поищите запаски.

Я знаю, что он никогда этого не сделает, поэтому пропускаю последнюю реплику мимо ушей.

– Если ты выйдешь в эту дверь, – я указываю дулом карабина на прихожую, – считай, что ты исключён из прайда. К нам ты больше не вернёшься!

Ненависть мутит мой рассудок. Сейчас я так зол, что готов линчевать его на месте собственными руками.

Ваня встаёт с кресла и пытается нас утихомирить, но куда ему. Нас сейчас только инъекцией транквилизатора успокоишь.

Толкаю брата в плечо, едва сдерживаясь, чтобы не заехать кулаком по морде:

– Я тебе сейчас врежу!

Женя отшатывается, вскидывает дробовик и прицеливается в меня. Вены на его шее вздуваются, и он шипит сквозь стиснутые зубы не хуже заправского чревовещателя:

– Только подойди, и, отвечаю, я тебя грохну!

Ваня втискивается между нами, вскидывает вверх руки:

– Э, кончайте, пацаны! Вы совсем погнали?

Женя бросает на него короткий взгляд:

– Вано, ты со мной?

Чуть помешкав, Ваня поднимает с пола свою «Сайгу» и поворачивается ко мне.

Что ж, ожидаемо. Я так зол, что набрасываюсь и на него:

– Иди-иди, дрессированная животинка. Твоей жопой только зомби откармливать!

Трёхэтажно матерясь, Женя скрывается в прихожей, а Ваня приближается ко мне. Лицо спокойное. Если он и обижен, то хорошо это скрывает.

– Макс, не тупи. Не отпускать же его одного.

– Пусть идёт! – плююсь слюнями я. – Задницу прищемят – вернётся!

– Мы пойдём пешком, потихоньку, через Западный мост.

Рассудительный тон друга немного приводит меня в чувство.

– Западный мост взорван, – говорю я, чуть остыв.

– Да, знаю. Но мы туда и не дойдём. Потому что вы нас догоните.

Хлопает дверь – Женя вышел в подъезд.

– Да, щас! Разогнались! Пока пацаны не вернутся…

– Макс, – обрывает меня Ваня, опуская руку мне на плечо. – Вы нас догоните. Когда придёшь в себя, ты выйдешь отсюда и пойдёшь за нами к Западному мосту.

Он произносит это медленно и раздельно, заглядывая своими глазищами в мои, почти гипнотизируя… Иногда этот парень преподносит сюрпризы, когда этого совсем не ждёшь.

– Прости, – наконец, выдыхаю я. – Ты молодец, Вано. Я погорячился.

– Фигня война, – ухмыляется тот.

Потом поворачивается и покидает квартиру вслед за Женей.

Я остаюсь один.

17:10

Меня будит стук в дверь. Вскакиваю с кресла, как подстреленный, одной рукой тянусь к карабину, второй утираю полоску слюны на щеке. Прислушиваюсь.

Приснилось.

Потом…

Тук-тук-тук…

Тихонько так, едва слышно. Удивительно, как я различил этот звук через сон. Впрочем, разве это можно назвать сном? Сплошная мука.

На полусогнутых ногах подкрадываюсь к входной двери с карабином наготове, припадаю к глазку.

С другой стороны двери на меня смотрит искажённая линзами глазка физиономия Артёма.

– Арт, ты? – задаю идиотский вопрос.

– Нет, папа римский. Открывай давай.

Отмыкаю замок и впускаю друга внутрь. Он пришёл один.

– Где остальные? – тут же спрашиваю. Спросонья мозги соображают плохо, поэтому добавляю: – Убили?

– Когда я уходил, были вроде живы, – Арт выходит в зал, прикуривает сигарету и обводит комнату сумрачным взглядом. – У меня, кстати, тот же вопрос.

Только сейчас вижу его лицо: осунувшееся, посеревшее, печальное.

Вкратце рассказываю ему о Женином бунте и изгнании. Выясняется, что наши истории во многом совпадают.

– Михася вообще переклинило, – Арт несколько раз трогает себя кончиком пальца по виску. – Мы были на квартире у тётки и у брата – везде пусто. Записок нет. Но ему этого мало, он решил какие-то ещё адреса проверить, ну а там… короче, ну его… – он отмахивается. – Я сказал, что дальше не пойду.

– А Виталик?

Лицо Артёма ожесточается. Он делает глубокую затяжку и, задрав голову, выпускает облако сизого дыма к потолку.

– Этот придурок с ним остался. Я предложил ему вернуться, он не захотел. Я сказал, что уйду без него, он не поверил, – Арт пожимает плечами. – Думал, я его на пушку беру.

Отлично представляю, как всё было. Арт ушёл, в надежде, что Витос не выдержит и последует за ним, а когда сделал сотню шагов и не услышал у себя за спиной спасительной поступи, повернуть обратно не позволил характер – источник многих его проблем.

Присаживаемся на диван в гнетущем молчании.

– Дай сигарету, – говорю ему.

Без лишних вопросов Арт выдаёт мне тонкий «Винстон» и подносит огонь.

Закуриваю, затягиваюсь полной грудью, и табак незамедлительно ударяет в голову.

Поворачиваюсь, пристально смотрю на друга:

– Как такая фигня получилась?

Тот пожимает плечами, на губах появляется неуверенная улыбка:

– Спроси чо попроще.

Минуту сидим в полной тишине. Только ветер бьёт в окно.

– Ладно, – говорю я, бросая окурок на пол и раздавливая его ботинком. – С кого начнём?

Арт выпрямляется, почти любовно перекладывает свой «Ремингтон» на колени и принимается стирать пальцем одному ему заметное пятнышко.

– Джон с Вано пошли к мосту? Давай тогда с них. Михась может быть где угодно, так что по дороге будем вызывать его по рации.

Киваю.

– Пошли.

17:25

На первом этаже Арт останавливается, разглядывая что-то блестящее на полу. Наклоняется, чтобы поднять. Краем глаза отмечаю, что это новенькая зажигалка «Зиппо». Обгоняю его и первым подхожу к выходу из подъезда. Толкаю дверь и вышагиваю на дышащую скорым дождём улицу.

Арт нагоняет меня сзади:

– Классная зажига…

Договорить ему не удаётся. Слышится тяжёлый стук, вскрик, а через два удара сердца звук падающего на бетон тела.

Едва я успеваю повернуться, как что-то сильно бьёт меня в висок, и земля уходит из-под ног. Я теряю сознание прежде, чем тело достигает земли.

 

Глава 12. Допрос с пристрастием

Мягкая тёплая ладонь соприкасается с моим лбом, гладящим движением поднимается к волосам. Я не открываю глаз, но знаю, что ладонь женская – кожа слишком шелковистая, слишком нежная даже для того, чтобы принадлежать кому-то, кроме моей матери. Ладонь скользит по длинным волосам, пропуская между пальцев, точно самый чувствительный в мире гребень, ласково зачёсывает их ото лба к затылку, переходит к вискам…

«Мама…» – хочу позвать я. Хочу спросить, что она здесь делает, но не решаюсь раскрыть рта. Меня сдерживает иррациональный страх. Если я произнесу хоть слово, рука исчезнет, улетит, как горлица, спугнутая ружейным выстрелом не слишком меткого охотника.

Волосы струятся меж тонких пальцев, ногти приятно массируют кожу головы, моей несчастной разбитой головы, которая вот-вот расколется от невероятной, всепоглощающей боли… Как долго это продолжается? Я не знаю, понятие времени исчезло, растворилось вместе с понятием пространства. В этом месте нет ничего, кроме моего агонизирующего мозга и руки матери, зачёсывающей мне волосы назад.

Но вот её движения становятся резче, грубее. Потом рука замирает на самой макушке и сжимает пальцы в кулак. Сгребает волосы в пучок и рвёт их сначала влево, потом вправо, и вверх, вверх, вверх… Треск стоит такой, будто кто-то жарит на голове попкорн. Шпага боли пронзает от темени до подбородка, к ней присоединяется вторая, пробивает барабанную перепонку в одном ухе и вылетает через другое, а волосы трещат, трещат, трещат, рука рвёт их уже совсем с неженской силой, голову мотает из стороны в сторону, как флюгер на порывистом ветру…

Я начинаю вопить. Такой боли я ещё не испытывал. Мозг словно живьём зажаривают на адской сковороде в шипящем масле. По крыльям носа текут слезы… нет, не слезы. Кровь. Кровоточат и уши, и нос, и рот… С хлопком, словно выдернули пробку из бутылки, лопаются глазные яблоки. Содержимое выплёскивается мне на щеки…

17:40

Холод. Странно, но это первое, что я чувствую. Боль приходит секундой позже. Она обрушивается единой мощной волной и затапливает все вокруг. Я вскрикиваю… и продолжаю кричать, когда чья-то рука, уже вовсе не женская, хлопает меня по щекам, в то время как вторая по-прежнему держит за волосы.

– Этот очухался… – доносится до помутившегося сознания.

Я нахожу себя лежащим на земле. Из всей одежды на мне только трусы и майка, оголённые руки и ноги сплошь в грязи. Вся правая часть головы и шея покрыты липкой кровью из рассечения чуть повыше виска. Голова болит так, как если бы кто-то сбрил волосы машинкой, а щетину заставил расти вовнутрь черепа. В глазах двоится. Едва я открываю рот, чтобы выстонать пару слов, как меня выворачивает наизнанку. Рвота стекает по подбородку на грудь.

– Фу, он блеванул!

Рука, держащая меня за волосы, разжимает хватку и брезгливо отталкивает голову на асфальт. При соприкосновении с землёй мозг озаряется вспышкой боли, и я снова вскрикиваю. Перед глазами плывут яркие пятна.

Превозмогая неодолимое желание вновь отключиться, разлепляю слезящиеся глаза и нахожу взглядом Арта. Он лежит в позе эмбриона рядом со мной, тоже в одном исподнем, без сознания. Второй мучитель пытается привести его в чувство сходным способом – шлепками по щекам и дёрганьем головы за волосы.

На одну невыносимо жуткую секунду мне кажется, что Арт никогда не очнётся. Что он мёртв, настолько бледным и обескровленным выглядит его лицо. Потом я различаю едва уловимое движение тощей груди. Дышит.

Обзор закрывает лицо третьего мучителя – он присаживается передо мной на корточки и с любопытством разглядывает меня, как особенно редкого слизняка. Ему чуть за двадцать, бритая голова, сухое обветренное лицо, в углу рта алеет бляшка простуды. Но больше всего меня пугают его глаза. Серые, по-рыбьи водянистые, без тени интеллекта и всякой надежды на пощаду.

Я пытаюсь приподняться на локтях, но он толкает меня обратно на землю, предостерегающе цокая языком.

– Лежать. Куда собрался?

– Вы уже всё взяли… – удаётся выговорить мне.

Во рту стоит отвратительный привкус рвоты, голова кружится, как после хорошей пьянки. Что касается боли, то она уже давно стала отдельным, шестым чувством моего организма, четвертым измерением моего существования, моим вторым я. Если бы единственным лекарством от неё была пуля в голову, я бы без промедлений согласился на лечение.

– Ага, – кивает лысый. – Спасибо за ружья.

– И за шмотки, в хозяйстве всё пригодится, – тот, что тряс меня за волосы – щуплый белобрысый очкарик, смахивающий на героинового наркомана – принимается мерзко хихикать.

Другой, покрупнее и потише, чернявый и смуглый, с едва наметившимся пушком над верхней губой, не оставляет попыток привести в чувство Арта.

– Тогда чего вам надо?..

«Рыбьи глаза» достаёт из кармана ветровки ключ от «Ниссана», соединённый цепочкой с брелком от сигнализации, и качает им у меня перед носом, точно гипнотизёр.

– Где тачка?

Ну, конечно. Они хотят взять всё. И наши жизни в придачу.

– Скажу, если пообещаете нас не убивать.

Все трое обмениваются взглядами.

Потом «рыбьи глаза» без предупреждения наносит мне удар кулаком в скулу. Голова взрывается ошеломительной болью, и я отключаюсь вторично.

18:02

Когда я прихожу в сознание, то обнаруживаю себя пристёгнутым рукой к металлической ножке лавочки, на которой по вечерам сиживали бабки из нашего подъезда, а по ночам пьянствовала молодёжь. Пластиковый хомут глубоко врезается в запястье, причиняя дополнительную боль, которая, впрочем, кажется смехотворной по сравнению с той, что разрывает мою голову. Рядом со мной, пристёгнутый ко второй ножке, лежит Арт. Он уже в сознании и тоже изрядно «помят»: губа кровоточит, левый глаз подбит. Одного взгляда на него достаточно, чтобы понять: он до сих пор не раскололся лишь потому, что страх побоев перебарывается страхом смерти, которая может наступить сразу после того, как наши пленители получат нужную информацию. Я смотрю в его серые глаза, и меня одолевает неконтролируемая паника. Готов спорить, мои глаза производят на Арта тот же эффект.

– Мы всё равно, бля, их найдём.

«Рыбьи глаза» бьёт меня мыском ботинка под ребра, и «очкарик» с небольшим запозданием повторяет его движение на Арте. Мой друг крякает от боли.

– Но если скажете по-хорошему, мы успеем сделать это до дождя.

Я понимаю голову кверху и только теперь понимаю: переполненные отравленной водой тучи полностью загромоздили небосклон. В иссиня-чёрных утробах беззвучно помигивают молнии.

– Кто его знает, может, мы подобреем и оставим вас дышать, – добавляет «чернявый».

Если бы существовал учебник по распознаванию фонетической лжи, эту фразу я поместил бы туда в качестве примера к разделу «введение, первые шаги». Но разве у нас есть выбор?

Смотрю на Арта. На его лице чётко и ясно написано: «если не скажешь ты, скажу я».

– Ладно, – соглашаюсь и добавляю, рискуя получить ещё один пинок под ребра: – Только, пацаны, за базар отвечайте. Если вокруг беспредел, это ещё не значит, что нельзя уважать побеждённых.

На самом деле, именно это и значит. Остаётся уповать, что моя ложь дотягивает хотя бы до раздела «углублённые знания».

Пинка не следует. Вместо этого «рыбьи глаза» ставит ногу мне на живот.

– Будет зависеть от того, что ты скажешь, птичка-говорун.

– Машина на Зорге, первая остановка от Еременко по нашей стороне. Серебристый «Ниссан Альмера», номера…

– Обойдёмся, – обрывает меня «чернявый», – мы не менты. Ещё чо-нибудь, чо мы должны знать? Друзья в засаде, собака в салоне? Найду чо, сука, вернусь сюда и лично тебя кончу, понял?

Он наклоняется надо мной и шлёпает грязной ладонью по щеке. Шлепок получился несильный, но мой израненный мозг отзывается острой болью.

– Понял, бля?

И куда подевалась его кротость? Знавал я товарищей вроде этого. Про таких говорят: «в тихом омуте». Голос с хрипотцой, дурацкая манера растягивать слова. Полный отморозок, словом.

Внезапно меня захлёстывает ненависть. Меня унижает и грабит мразь, которая в обычной жизни ничего из себя не представляла, никогда бы не сделала ничего полезного, прожила бы никчёмную жизнь и загнулась в сорок от «передоза» или цирроза.

– Нет, – отвечаю, скрепя сердце. – Вроде, всё.

И тут я допускаю ошибку. Тупая, безрассудная надежда, что ключ-брелок от «Хаммера» где-то потерялся, что они его не нашли или (о Иисус, Мария и Иосиф плотник, какая невероятная заносчивость!), что этим недоумкам, не видевшим в жизни ничего лучше ржавой «копейки», в которой они катали своих шлюховатых подружек на залитых пивом сиденьях, не хватит мозгов отличить его от обычного брелока, толкает меня на самую бездарную в мире ложь. На ложь, которую в учебнике для распознания лжи следовало бы поместить в раздел «смехуёчки».

Нас начинают бить безо всяких преамбул, словно только и ждали моего ответа, как команды к действию. Методично и молча.

18:15

Удары сыплются со всех сторон, мы с Артом только успеваем кое-как прикрывать мягкие места и вскрикивать, когда сделать это не удаётся. Впервые в жизни меня избивают вот так: на земле, как какого-то попрошайку или пьянчугу. Спустя пять минут экзекуция останавливается.

Боли почти не ощущаю, сказываются шок и потрясение, но чувствую, что урон телу нанесён немалый. Я весь в чём-то склизком; спустя мгновение понимаю, что это кровь. Вся кожа в мелких ссадинах и порезах, завтра будет густо приправлена синяками и кровоподтёками. Конечно, если это завтра вообще наступит…

Один из мучителей, кажется, «очкарик», нависает над нами. Слышу, как он собирает во рту слюну.

Первый плевок летит в Артёма, второй в меня:

– Гондоны, бля. Кинуть нас вздумали?

– Да вы чо, пацаны… – начинает Арт, но тут же получает очередной пинок – кажется, на сей раз по зубам – и принимается стонать от боли.

Это самый жалкий звук, который я когда-либо слышал. Когда от боли стонут близкие тебе люди, ощущения совсем иные. Это уже не просто звук страдающего человека – это зов о помощи. И вдвойне тяжело слышать его и не иметь возможности эту помощь оказать. Особенно когда сам вот-вот завоешь от страха и отчаяния.

– ЧО, СУКИ, ДУМАЛИ, МЫ НЕ ЗНАЕМ ПРО «ХАММЕР»? – вопит «чернявый», стараясь нагнать побольше страха.

И ему удаётся. Несмотря на все протесты оскорблённого самоуважения, я едва сдерживаюсь, чтобы не начать умолять. Особенно когда «рыбьи глаза» принимается ковырять у меня в затылке дулом моего же карабина.

– Ну, всё, хана вам.

Внезапно перед глазами встаёт образ брата. Его искажённое ненавистью лицо. Может статься, последнее выражение, которое я видел от него в этой жизни. Ирония судьбы: если бы я отдал ключи от «Хаммера» Жене, сейчас мы бы сохранили не только половину нашего добра, но и шанс на спасение. А может, это карма?

– «Хаммер» там же где и «Ниссан», вы бы его и так заметили… – пытаюсь оправдаться я.

– По фиг уже. Косяк засчитан.

– В башку верняк, – вворачивает «очкарик». – Бац и всё.

В эту секунду я окончательно понимаю всю серьёзность нашего положения. Нас действительно собираются убить. Это не заигрывания с Евой – здесь всё по правде.

Дуло карабина сильнее вдавливается в темечко. Боль такая, будто в голову закручивают буравчик.

– Пожалуйста… не надо… – слышится чей-то жалобный писк.

До меня не сразу доходит, что это мой. Вот и всё. Я сломался. Чувство собственного достоинства пасует перед страхом смерти. Все эти крутые парни, умудряющиеся сохранять самообладание с дулом у виска – вымысел не в меру романтических литераторов и режиссёров. Либо профессионалы, которых годами учили подавлять инстинкт самосохранения – самый мощный, самый сильный инстинкт человека. Инстинкт, для разрушения которого и был создан вирус «розового дождя».

К моим мольбам присоединяется Артём, повторяя на одной безумной ноте снова и снова:

– Ребят, пожалуйста, не убивайте… ребят, пожалуйста, не убивайте… ребят, пожалуйста, не убивайте… ребят, пожалуйста, не убивайте…

Я слышу, как «рыбьи глаза» и «чернявый» вполголоса обсуждают что-то. Возможно, нашу дальнейшую судьбу.

В горле пересыхает, живот скручивает спазм. Если бы мой желудок не был пуст, я бы снова блевал.

– Пацаны, вы обещали… мы вам всё сказали, вы у нас всё забрали…

– Ребят, пожалуйста, не убивайте… ребят, пожалуйста, не убивайте… ребятпожалуйстанеубивайте… ребятпожалуйстанеубивайте…

– Пуль на вас жалко, – с ленцой в голосе произносит «рыбьи глаза».

– Ножом можно, Богдан, – замечает ему «чернявый», в три слова затаптывая зажёгшуюся на миг надежду.

– Ребятпожалуйстанеубивайте… ребятпожалуйстанеубивайте… ненадоненадоненадо…

– Ну, ты сделаешь? – чуть подумав, спрашивает Богдан.

Меня запоздало осеняет: до сего момента он блефовал. До сего момента…

– Нельзя их так оставлять! А ты подумал, что будет, когда они освободятся? А ты подумал, что будет, если они захотят нас догнать?

Артём меняет пластинку: «пацаны да мы и не подумаем… да я вам матерью клянусь… матерью клянусь, пацаны, матерью клянусь!», но его уже никто не слушает.

– Я понял, не егози! Я спрашиваю, ты сам их отоваришь?

«Чернявый» набирает в грудь воздуха, чтобы ответить, и моё сердце перестаёт биться.

В этот самый момент по небу прокатывается первый раскат грома.

18:35

Ответ «чернявого» тонет в поднявшемся грохоте, но это уже неважно. Пока мы обсуждали одну смерть, к нам незаметно подкралась другая.

Выход из сложившейся ситуации в буквальном смысле приходит с неба, и рыбьи глаза Богдана зажигаются идеей:

– Оставим здесь. Дождь их прикончит.

«Чернявый» с сомнением поглядывает на нас:

– А если нет?

– Да ты глянь на них! Все покоцаные. Отвечаю, сразу заразятся.

– И на кой плодить этих тварей?

– Да мы уже далеко будем! Весь город ими кишит, на двух больше, подумаешь!

Мы с Артом, затаив дыхание, следим за их диалогом, не смея шелохнуться, боясь спугнуть удачу, не сознавая, что промениваем шило на мыло и лишь оттягиваем неизбежное. Сейчас нас это не волнует. Воистину говорят: «минута жизни – это тоже жизнь».

Громыхает вторично.

– Ладно, – соглашается «чернявый», – хер с ними.

Он склоняется над нами с видом благодетеля, в моём жёлтом плаще и «Ремингтоном» Арта в руках:

– Вы поняли, шкуры? Мы вас отпускаем. Цените, бля. Недолго вам осталось.

Последняя фраза сопровождается подобострастным хихиканьем «очкарика», к которому вскоре присоединяется Богдан. Под это хихиканье они и оставляют нас лежать на земле, побитых и окровавленных, пристёгнутых прочными пластиковыми хомутами к ножкам лавочки.

А небо вздрагивает от удара грома в третий раз.

18:40

Безвыходность ситуации сваливается на нас в одночасье, едва стихают в отдаленье шаги наших мучителей. Небо охвачено газовой гангреной, переполненные отравленной водой антрацитовые тучи висят низко над землёй, будто крышка гроба, обитая чёрным бархатом. Крышка гроба, которая вот-вот захлопнется.

Я рву руку изо всех сил, пластиковый хомут глубоко рассёк кожу и теперь врезается в вены. Арт грызёт свой зубами, но толку от этого чуть. До спасительного козырька над подъездом, под которым мы могли бы укрыться, пять метров, которые мы никогда не успеем преодолеть. Первые капли уже срываются с неба.

Арт поднимает на меня глаза, и я вижу, что они полны слёз:

– Макс… Макс…

Его губы искривляются, и вдруг он начинает плакать. Меня хватает ненамного – через секунду мою грудь тоже сотрясают рыдания.

Мы ревём, как малые дети. Мы оплакиваем свои потерянные жизни, оплакиваем друзей и родных, которых никогда больше не увидим, оплакиваем нелепость ситуации, в которую угодили и которой вполне можно было избежать. Какими же мы были идиотами! Конфликт, послуживший толчком для всей этой истории, кажется теперь до того пустяковым, до того надуманным, что от этого хочется плакать ещё сильнее, и мы плачем, ревём в голос, размазывая кровавые сопли по окровавленным лицам.

Потом первая капля падает мне на затылок. За ней вторая, на нос. Третья и четвертая попадают на тело.

Потом Арт, в бессознательной попытке спастись, подползает под лавочку. Под рейчатую, мать её, лавочку в надежде укрыться от дождя!

Потом несколько холодных капель шлёпается мне на ноги.

Потом на нас стеной обрушивается почти тропический ливень.

 

Глава 13. Серебряный чемоданчик

19:00

Что есть смерть? Прекращение всех процессов жизнедеятельности. Есть ли жизнь после смерти? Никто ещё не вернулся с того света, чтобы ответить на этот вопрос, а значит, вопрос остаётся открытым. И в то же время невозможность появления человека, способного закрыть его, само по себе является ответом. Парадокс, но отсутствие доказательств существования загробной жизни будет вечно питать веру в её существование.

Удивительно, что я думаю об этом, лёжа под ядовитым дождём, который вот-вот убьёт меня. А впрочем, что может быть естественнее мыслей о смерти на пороге смерти? Говорят, некоторые люди на смертном одре умудряются думать о хорошем, вспоминать лучшие моменты жизни, уходить в мире, а не в злобе и ужасе. Не верю. Я даже не верю, что смогу поверить в это пятьдесят лет спустя, когда будет что вспомнить. Никто не хочет умирать – ни в восемнадцать, ни в сто. Но многие хотят верить в то, что хотят, как многие хотят верить в то, чего нет. Жизнь парадоксальна, и этим отличается от вымысла.

Я чувствую, как отравленная вода струится по моему телу, проникая в раны на коже, инфицируя каждую царапину и трещину. Агенты вируса разносятся с током крови по организму, внедряются в здоровые клетки, в первую очередь поражая мозг. Необратимые изменения начинаются сразу же. Пока я не чувствую их, но процесс уже запущен и его не остановить. Очень скоро мой мозг изменится до неузнаваемости: либо погибнет, либо спечётся в борьбе с вирусом, превратив меня в вечно голодное животное, лишённое всяких мыслей, эмоций и даже первичных инстинктов.

Есть ли жизнь после смерти? Для «прокажённых», умерших и вновь восставших, определённо есть. Что касается меня… сейчас я бы предпочёл, чтобы её не существовало. Не для меня. Но кого волнуют мои желания?

Я держу глаза закрытыми, и только слышу шум дождя да всхлипывания Арта неподалёку. Отравленная вода омывает тело, холодит кожу и голову, принося облегчение разбитым мозгам, и в то же время не даёт забыться, уйти из реальности, сбежать от мучительного переживания процесса собственного умирания. Как бы я хотел уснуть сейчас, а проснуться уже мёртвым. Перестать существовать прямо здесь, в эту секунду. Но кого волнуют мои желания?

19:30

Мне удаётся ненадолго отключиться – сказывается физическое и психологическое потрясение. Когда я прихожу в себя, дождь едва моросит, а через несколько минут перестаёт вовсе. Разлепляю глаза, и первое, что вижу – мокрое и бледное, как мел, лицо Арта. Он лежит на боку, отсутствующим взглядом рассматривая меня… и улыбается.

Я смаргиваю, не веря глазам. Нет, мне не привиделось – тонкие губы моего друга растянуты в улыбке, обнажающей окровавленные зубы. А может, это первые симптомы поражения мозга? Галлюцинации…

Перекатываюсь со спины на бок, насквозь промокшее исподнее липнет к телу. Меня колотит мелкая дрожь – я до костей продрог. Земля под лавочкой, к которой нас приковали, продавлена тысячами ног, в углубления уже натекло порядком воды. По сути, мы лежим в большой луже, точно пара чумных свинок на последнем издыханье.

С трудом поворачиваю затёкшую шею и смотрю на Арта. Соломенные волосы мокрым шлемом охватили голову, длинный чуб слипся на лбу «гитлеровским» клинышком.

– Ты чо лыбишься?

– Макс… – шепчет тот едва слышно. – Макс… дождь…

В отличие от меня, Арта бьёт крупная дрожь, как если бы кто-то подсоединил к его ушам пару электродов и включил тумблер. Цианозные губы, искривлённые идиотской ухмылкой, тёмные круги вокруг глаз (под левым налился солидный фингал), контрастирующие на белом лице, отчего мой друг похож на тощего филина…

Колонна мурашек перебегает с затылка на спину, и меня сковывает леденящий ужас. Артём сошёл с ума… Свихнулся. Сомнений в этом быть не может. Этот безумный блеск в его глазах, который ни с чем не спутать. Его гибнущий мозг агонизирует, клетка за клеткой сжираемый вирусом «розового дождя», побуждая своего хозяина вести себя ненормально, неестественно. Пугающе.

– Что – дождь?

– Дождь, Макс, дождь… Ты не видишь?

– Да, я вижу. Мы попали под дождь, Арт. Это конец…

– Да нет же, идиот! Не конец!

Он точно съехал с катушек. Боже, за что мне это?

– Арт, ты не в се…

– Дождь, Макс! – кричит Арт, и с моих глаз вдруг спадают шоры. – Ты что, не видишь? Дождь нормальный!

19:48

Шаг. Ещё шаг. Боже, как болит голова…

Я считаю дни. Сколько прошло с начала конца? Сутки? Двое? Не больше трёх, точно. А кажется, что прошёл месяц – столько всего пришлось пережить. Когда всё начиналось, я знал, что нам придётся несладко, но не подозревал, что будет так круто. Каждый день – новое сражение за жизнь, каждый час – новое испытание. Как на любой войне, время растягивается здесь… Неделя вечной гонки со смертью равна году обычной жизни в мире, канувшем в бездну.

Меня снова мутит. Наклоняюсь вперёд, упираю руки в колени и стравливаю на землю желчь – ничего другого во мне не осталось. Бредущий рядом Арт останавливается, пережидает. Его пошатывает, руки и ноги в крови и грязи. Особенно кровоточит правое запястье. Хомут, который он всё-таки сумел перегрызть, глубоко вошёл в плоть, поэтому грызть пришлось не только пластмассу, но и кожу.

Проблевавшись, стою с полминуты, возвращая дыхание. Потом возобновляем путь. Босые ноги шлёпают по холодной грязи, но нам не холодно. И не жарко. Нам никак. Людям, полчаса назад родившимся заново, не до плотских капризов.

Что день грядущий нам готовит? Какие испытания? Переживём ли мы новый бой? Лучше всего не думать об этом. Эта тактика испокон веков помогала солдатам не свихнуться на войне, поможет и нам. Как сказал один командир одному новобранцу: «пока не поймёшь, что уже умер, не сможешь выйти из окопа».

Выбредаем на Зорге. Как и ожидалось, наши машины исчезли. А вместе с ними исчезло всё, что было внутри: плащи, ружья, провиант, медикаменты и бог знает что ещё… Мы всё потеряли. Кроме наших жизней, конечно. Однако без всего этого сохранить их будет в десять раз сложнее. А впереди новый бой, новые испытания.

«Мы уже умерли»…

– Надо раздобыть одежду, не то околеем, – говорю Арту. Весь дрожу от холода, в израненной голове что-то постоянно стреляет и дёргает. В глазах двоится. – И каких-нибудь таблеток… У меня сотрясение мозга, кажется.

– У меня тоже, – отвечает Арт. – Только… только давай сначала отдохнём немного…

Чёрт, да ведь он совсем зелёный! Поразительно, как он вообще стоит на ногах.

Присаживаемся на бордюр, и на меня обрушивается смертельная усталость. От дома родителей до дороги шагов триста, но мы чувствуем себя так, словно проделали километров пять, не меньше. Если бы только нам удалось найти машину. А, впрочем, без пары часов «тяни-толкай» нам отсюда не выбраться. Одна мысль, что снова придётся толкать машину, вызывает приступ тошноты, и я отхаркиваю на землю сгусток жёлтой слизи вперемешку с кровью.

Потом меня окликает знакомый голос.

Поднимаю голову и смотрю через дорогу.

С другой стороны улицы мне машет рукой Михась. Друг, которого я больше никогда не надеялся увидеть.

20:00

Дрожа под плащами, позаимствованными у друзей, заканчиваем нашу печальную историю. На лицах Михася и Витоса гамма чувств: беспокойство, сочувствие, удивление, мстительное презрение к нашим мучителям, много чего. Но нет злости. Нет злости, а она должна быть. Должна, потому что, будь они мудрее, нам не пришлось бы разделяться. Будь мы мудрее, не потеряли бы машины и нажитое добро. Так что они должны злиться на нас точно так же, как мы злимся на них. Как я злюсь на них. Злюсь до такой степени, что если бы не плачевное физическое состояние, кинулся бы на обоих с кулаками.

Пока мы говорим, Виталик то и дело озирается по сторонам, высматривая нежданную угрозу, держа оружие наготове. Оружие, которого у меня больше нет.

– Ну, а вы чего вернулись? – спрашивает Арт, когда история закончена.

Внутри него тоже всё клокочет, это видно невооружённым взглядом. Но Михась с Витосом продолжают делать вид, будто ничего не замечают, а может и правда не замечают… Страшно представить, как мы оба выглядим со стороны.

– Кто-то вызвал нас по рации, – объясняет Михась. – Наверное, ваши «друзья». Пробивали, нет ли кого поблизости. Когда мы ответили, они исчезли с частоты и больше не появлялись. Ну, мы сразу заподозрили неладное…

– То есть, ради нас ты решил прервать свои поиски? – пускаю шпильку я. – Да ладно, чего уж там. Не стоило.

Лицо Михася темнеет. Если раньше он чего-то и недопонимал, то сейчас точно понял.

Однако злости по-прежнему нет. Неужели у меня настолько жалкий вид?

– Ну, да. Мы сначала подумали, нашу частоту поймал кто-то ещё, но Витос распереживался… ну, и убедил меня вернуться.

Арт набычивается:

– Ага. То есть, если ли бы не Виталик, ты бы не вернулся?

– Не факт, – чуть подумав, со свойственной ему прямотой отвечает Михась. – Нашу частоту мог поймать кто угодно. И потом, дело шло к ночи, собирался дождь…

– Обалденно, – кивает Арт. – Красавчик, чо.

Михась молчит. Только бросившаяся к лицу кровь выдаёт его смятение.

– Слышь, я сначала тоже так думал, – вступается за Михася Виталик. – Мы чёрти где были, ваши р`ации до нас не добивали. Кстати, это Михась пр`едположил, что те, кто на вас напал, могли пр`оехать вперёд, в зону пр`иёма.

– Предположил, и всё равно решил не возвращаться, – замечаю я.

Михась в упор смотрит на меня, ничего не отвечая. Вот теперь я вижу на его лице злость. Ну, наконец-то.

В отличие от него, Виталик своих чувств не скрывает:

– Слышь, Макс, не напирай! Вы сами не лучше. Если бы с Джоном фиглей не стр`адали, мы бы сейчас не остались с голой жопой!

Я не возражаю: всё логично. Лучше сразу высказать друг другу претензии, чем копить их внутри до тех пор, пока не прорвёт.

– А если бы не вы… – начинает Арт, но я останавливаю его жестом руки.

– Хватит.

– Да не хватит, Макс! Нас там чуть не кончили! Я уже с жизнью простился… думал всё, конец. И всё из-за…

– Давай не будем искать виноватых. Нам это сейчас чем-то поможет? Нет. Вот и хватит. Тем более времени мало. Скоро стемнеет.

Заметив, что я собираюсь встать, Михась протягивает мне руку. Хватаюсь за неё, и он рывком поднимает меня на ноги. Витос помогает встать брату, закидывает его руку себе на плечо. Арт совсем плох, едва держится. Он худее меня килограмм на пятнадцать, холод окончательно выжал из него все соки.

Михась поднимает голову к небу, принюхивается:

– Как думаете, с розовым дождём всё? В смысле, ядовитый фронт вроде прошёл.

– Не знаю, – отвечаю, – но я бы не торопился снимать этот плащ даже после десятка нормальных дождей. Бережёного бог бережёт.

– Оно и видно, – хмыкает Витос. – Надо найти какие-то шмотки. Капец… Ну и видуха у вас!

Его губы расплываются в улыбке. Неуместной. Глуповатой. Но при виде неё у меня отлегает от сердца. Под кипящим котлом ненависти выключают конфорку.

– На той стороне дороги аптека, – замечает Михась. – Витос, веди их туда. Я пробегусь по району, найду что-нибудь из одежды и сразу к вам. Надо шевелиться, часа через полтора совсем стемнеет. До ближайшего частного сектора десять минут ходу… ну, с вами все двадцать. На ночёвку в многоэтажку меня теперь калачом не заманишь. Какой у вас размер обуви?

– Михась, найди сигареты, – хрипло просит Арт.

Похоже, с минуты на минуту он снова потеряет сознание. Надеюсь, что это случится уже в аптеке, иначе Виталику придётся тащить его на себе.

– Тебя щас только сигарет не хватало…

– Найди сигареты, – отрывисто повторяет Арт. – И зажигалку не забудь. Вот твари… – в порыве чувств он взмахивает рукой, и Витосу приходится крепче прижать его к себе, чтобы тот не упал. – Классная «Зиппо» была…

20:20

Артём позволил себе отключиться, едва Витос удостоверился в безопасности аптеки и разрешил нам войти. Кто-то побывал тут до нас: почти все стеллажи выпотрошены и разорены, но нам удаётся найти кое-какие средства первой помощи.

Глотаю третью по счету таблетку «пенталгина» – ближайшую неделю мне предстоит есть их, как конфеты. Голове чуть легче, но без пары-тройки дней постельного режима о нормальном восстановлении не может быть и речи. От тошноты принял «валидол» и разжевал несколько ментоловых леденцов. Витос кое-как помог обеззаразить и забинтовать рану на голове. Сейчас он хлопочет над бесчувственным телом брата. Свои ссадины и порезы я обработал йодом сам, где надо, наложил повязку. Слава богу, обошлось без черепно-мозговых травм – значит, мы с Артом будем жить. Какое-то время.

Возвращается Михась. Руки оттягивают большие пакеты, битком набитые тряпьём. Окинув ситуацию быстрым взглядом, кивает на Арта:

– Давно он?

– Минут пять, – отвечаю ему. – Ничего, пусть поспит. Ну, что, всё нашёл?

Михась швыряет мне один из пакетов:

– Не уверен, что твой стайл, но грязные труселя и майки нынче не в моде.

Крякнув, вываливаю содержимое пакета на пол. Джинсы, тёплая «докерская» рубашка в чёрно-зелёную клетку, вязаный свитер и кожзамовая куртка. Носки и пара неплохих ботинок на толстой подошве. Даже исподнее! Всё либо новое, либо чистое.

– Где достал? – спрашиваю, скидывая с себя плащ.

Грязное бельё я снял ещё раньше, когда обмывался из маленьких бутылочек с минеральной водой. Вся одежда приходится почти впору, только рост великоват, но подвернуть штанины и рукава проблем не составляет.

– Смотался домой, – отвечает Михась, и я только теперь замечаю, как тяжело он дышит. – Не было времени шастать по подъездам.

Успел обернуться за пятнадцать минут – значит, бежал, сломя голову.

– Разумно. О, Аллах, скажи, что эта рубашка не твоя!

– Подарили, – летуче улыбается Михась. – Я её ни разу не носил.

– Для меня берёг.

Витос заканчивает с ранами Арта и тоже выворачивает пакет.

– На этого др`ыща всё большое.

– Потом прикинется по моде, – отвечаю я. – Свидания в ближайшее время у него только с унитазом. Давай, буди нашу красавицу.

Виталик отвинчивает колпачок с пузырька «нашатыря», подсовывает брату под нос. Секунду тот лежит без движения, потом морщится, вздрагивает, открывает глаза, осоловело разглядывает нас.

– Good morning, sunshine! – приветствует его Михась.

– Блин… – стонет Арт, – башка ща треснет.

Витос протягивает два таблетки «пенталгина» на ладони:

– На, выпей.

Арт неохотно проглатывает таблетки, запивает минералкой. Снова морщится.

– У меня есть средство получше, – Михась наклоняется и демонстрирует пачку «винстона» и зажигалку.

Губы Арта трогает болезненная улыбка.

Внезапно мы замолкаем и прислушиваемся. С улицы доносится быстро приближающийся рёв двигателя, шум огромных колёс по асфальту. Звук нарастает стремительно, и я понимаю, что его источник уже на Зорге. И не просто на Зорге, а рядом с нами. Слышится треск и скрежет металла, звон бьющегося стекла, словно огромная махина прорубает себе путь сквозь затор прямым тараном…

В следующую секунду раздаётся грохот, как если бы огромные колеса перескочили через невысокое препятствие. Затем стены маленькой аптеки сотрясает такой удар, что из окон выбивает стекла.

Пол осыпает бриллиантовая россыпь осколков. Воздух мгновенно заполняется вонью горящей солярки, слышится треск открытого огня.

Велю Витосу присматривать за Артом и никуда не выходить из аптеки. Тот кивает, отдаёт мне ружьё. Обмениваемся коротким взглядом с Михасем и, не сговариваясь, одновременно выскакиваем на улицу.

20:30

Бортовой военный КАМАЗ с камуфлированным тентом на бешеной скорости слетел с дороги, промчался тридцать метров по газону, перевернулся набок и врезался в девятиэтажку, на первом этаже которой располагалась наша аптека. До нас он не дотянул совсем чуть-чуть. Ещё пара метров – и он влетел бы внутрь через стеклянные двери, превратив тесное помещение в братскую могилу.

Держа оружие наготове, обходим КАМАЗ по кругу. Машина лежит на боку и горит, чёрный дым клубами скользит вверх по стенке здания. Огонь проделал в брезентовом тенте бесформенные дыры, сквозь которые хорошо видно, что находится внутри…

Кровавая каша из изуродованных человеческих тел в хаки – вот что мы видим. Пассажиров было человек двадцать, не меньше. Судя по тому, что мы не слышим стонов раненых, никто не выжил. И неудивительно: в таких авариях у людей обычно кишки через уши вылетают. А если кто и уцелел, пытаться помочь им слишком рискованно. У КАМАЗА горит бензобак – в любую секунду может последовать взрыв.

Ошарашено таращимся на грузовик, не зная, что предпринять.

Потом я замечаю движение со стороны кабины. Кивком указываю на него Михасю. Обходим КАМАЗ с правого бока… и наши челюсти почти одновременно отъезжают вниз.

Из сплющенной кабины выбирается наружу через боковое окно человек.

20:32

Это водитель. Угадывается по возрасту – солдат слишком молодой, чтобы быть кем-то другим. К тому же у него отсутствует половина лица. Нижняя челюсть и часть носа проломлены внутрь и почти срезаны рулевым колесом, в которое он впечатался при столкновении со стеной. Зелёная форма побурела от крови, левая нога изогнута под неестественным углом. И, тем не менее, он продолжает идти…

20:33

Он инфицирован. Но как такое возможно? Если он был заражён до аварии, то как вёл машину? А если авария явилась следствием заражения, то он просто не мог перевоплотиться на ходу. Для этого требуется время. Или нет?

«Прокажённый», подволакивая ногу и утробно урча, двигается в нашу сторону. Михась вскидывает дробовик, прицеливается твари точно в голову.

– Стреляй, – говорю ему. – Убей его, Михась! Убей!

– Ща-а-ас, – Михась прищуривает один глаз. – Пусть чуть поближе подойдёт.

– НЕТ! – раздаётся третий голос.

Кричали из кабины.

Четвёртый голос принадлежит дулу Мишиного дробовика.

Заряд дроби разворачивает солдату оставшуюся часть лица, и бесчувственное тело оседает на землю.

20:35

Из кабины продолжают кричать, и мы, забыв о всякой предосторожности, бежим туда. Проем ветрового окна намертво слипся со стеной, и единственный путь внутрь лежит через окно двери, из которой наружу выбрался «прокажённый».

Михась запрыгивает на колесо, подтягивается и взбирается на дверь, заглядывает в кабину. Я ещё слишком слаб для таких трюков, от запаха гари и переполняющего кровь адреналина голова заходится в новом приступе боли.

– Что там? – спрашиваю его.

Крики превращаются в стоны.

Лицо Михася показывается над колесом:

– Там ещё один. Его зажало.

– Помоги мне залезть.

Михась подаёт руку. Я закидываю дробовик на спину и вскарабкиваюсь наверх. В голове гремит фейерверк, перед глазами мелькают синие мушки, меня снова начинает мутить.

Наклоняюсь над окном и заглядываю в салон машины.

На пассажирском сиденье ещё один военный, на сей раз в возрасте и звании. Приглядываюсь к погонам – генерал-майор. Крупное породистое лицо перекошено от боли, в посеребрённых сединой висках алеет кровь.

Нижняя часть туловища исчезла в складках искорёженного металла, и я понимаю, что ему уже ничем не помочь. Он до сих пор жив лишь потому, что все вены и артерии в его тазу сжаты, как в тисках – он просто не может истечь кровью.

Мужчина поднимает к нам обречённое лицо:

– Вы убили его? Вы его застрелили?

Миша утвердительно кивает головой.

– Нет… нет… – выдыхает военный слабнущим голосом. – Ему можно было помочь…

– Он переродился, – отвечает Михась.

– Нет… нет… мальчишка… просто мальчишка…

Он бредит, понимаю я. Это агония. Гуманнее всего было бы оборвать его мучения одним метким выстрелом, но ни я, ни Михась на это не отважимся.

– Возьмите… – шепчет мужчина.

Он вытягивает вперёд руку, и я замечаю что-то серебристое, пристёгнутое к его запястью наручниками.

Это кейс. Небольшой алюминиевый чемоданчик с кодовым замком, похожий на знаменитый «Zero Halliburton». Другой рукой мужчина шарит в кармане, достаёт ключ и размыкает наручники.

– Возьмите… передайте его генералу… генералу Борз…

Договорить не даёт приступ кровавого кашля. Беднягу сгибает пополам (в две четверти, ещё две смешались в куче пластика и металла), и он исторгает из себя заполняющую лёгкие жидкость.

Пламя приближается к кабине, я слышу его треск и ощущаю жар на коже. Времени мало…

– Возьми, – говорю Михасю. – Скорее.

Тот ныряет по пояс в кабину и забирает чемоданчик из дрожащих рук мужчины.

Несчастный перестаёт кашлять, утирает с подбородка кровавую слизь, и его измученное лицо вдруг расслабляется. Он откидывается на спинку сиденья и обессилено сползает к двери.

– Что в нём? – спрашивает Михась, предчувствуя, что генералу осталось недолго.

– Доклад для Борзова… прототип ингибитора… пневматический инжектор… два… два…

Лицо Михася напрягается, на шее вздуваются вены:

– Что два? Чего два?

– Два… раза… в сутки… код… код…

– Какой код? Какой код?

Глаза мужчины закатываются, все его тело (половина тела) как бы вытягивается в предсмертной судороге. Он издаёт долгий, влажный, клокочущий хрип и, наконец, затихает.

Миша вытаскивает чемодан из кабины, кладёт на дверь грузовика. Серебристый алюминиевый корпус поблёскивает в свете пожара, отражающегося оранжевыми бликами на влажной стене здания. Глядим на чемодан во все глаза, как на сокровище, цены которому не знаем.

На меня пыхает жаром, и я смотрю вниз. Пламя подобралось совсем близко, уже занялось днище грузовика, бензобак почти полностью охвачен огнём.

– Уходим, – говорю Михасю. – Щас бабахнет.

Тот согласно кивает, засовывает чемоданчик подмышку и первым спрыгивает с кабины на землю.

 

Глава 14. Страх, кровь и боль

23:30

Я уже и забыл, как приятен набитый едой желудок. На маленьком журнальном столике перед нами следы сытного ужина – вскрытые консервные банки, хлебные крошки, остатки копчёной колбасы и сыра, пустая бутылка «кока-колы», початая «крымского красного». Если бы не встретившийся по дороге «Магнит» на Содружества, разграбленный практически подчистую, всего этого могло и не быть.

Арт, наевшись до отвала, откинулся на брошенный на пол матрас, натянул одеяло и уже посапывает. Рядом, на ещё одном матрасе, но двухместном, расположились мы с Витосом. Блаженно откинувшись на подушки, разглядываю Михася, устроившегося на кушетке. Стащить её в подвал оказалось непросто, но матрасов в доме нашлось всего два, а спать на холодном бетонном полу никому не улыбалось. Михась битый час сражается с кодовым замком чемоданчика, доставшегося нам от умирающего генерала. Он испробовал, наверное, тысячу комбинаций, пользуясь длинным кодовым деревом, начерченным на клочке бумаги, но пока все его попытки остаются тщетны. Чёртова штуковина не желает открываться по-хорошему, а по-плохому мы не рискуем: содержимое может представлять ценность исключительно в невредимом состоянии.

Тесное, продуваемое сквозняками помещение подвала освещается несколькими свечами, найденными в доме. На низком потолке (ходить можно, лишь пригнув голову) пляшут тени от наших фигур. Вдоль стен тянутся стеллажи, заставленные банками с соленьями, две из которых тоже пошли к нам на стол. Воздух пропитан сыростью, гнилью и кислятиной из подтекающей где-то банки. Вентиляционное окошко в дальнем углу подвала даёт достаточную тягу, чтобы внутри можно было разжечь костёр, но собрать растопку не хватило времени. Поэтому мы греемся вином и одеялами. Но это лучше, чем пережидать ночь в хиленьком одноэтажном домике, не подготовленном для длительной осады. Забаррикадировать все окна и двери мы бы точно не успели, в то время как в подвале всего одна дверь, которую мы надёжно забили досками, а в щели натолкали тряпок для лучшей звукоизоляции.

Получилось даже лучше, чем я ожидал: активности «прокажённых» снаружи почти не слышно. Я знаю, что они уже наводнили город, пару раз мы даже различали шаги над нашими головами, словно кто-то обыскивал дом. Однако здесь, под землёй, я чувствую себя почти в полной безопасности. У нас осталась пара помповых ружей и немного патронов, есть ножи. Толстая дубовая дверь выглядит достаточно надёжной даже для очень массированного натиска, а на узких ступеньках, ведущих из прихожей в подвал, за раз поместится не больше трёх человек, так что при прорыве проход вполне можно завалить трупами. Мы решаем не выставлять этой ночью часовых.

И только мысли о брате не дают мне покоя. Где он сейчас? Далеко ли они с Ваней ушли? Нашли ли убежище на ночь? От этих вопросов голова начинает болеть сильнее, и я проглатываю очередную таблетку обезболивающего. Сейчас бы самое время поспать, но сон, невзирая на моральное и физическое истощение, не идёт. Возможно, это одно из проявлений сотрясения мозга? Вряд ли. Судя по тому, как сладко спит на своём матрасе Арт, мне не дают уснуть именно мысли о брате.

«Выкинь из головы, завтра мы догоним их», – в сотый раз повторяю себе. Самовнушение никогда на меня не действовало, но снотворное в аптеке мы не нашли, а это хотя бы что-то.

Витос душераздирающе зевает; он уже вовсю клюёт носом.

– Михась, завязывай. Завтр`а откр`оем.

– Ложитесь, пацаны, – откликается тот, сосредоточенно ковыряя чемодан. – Оставьте мне одну свечку. Я ещё чуть-чуть повожусь.

– Во маньяк, – усмехается Витос.

Падает на матрас и, не раздеваясь, натягивает одеяло до самого носа. Вторую половину матраса оставляет для меня.

– Макс, р`убани свечки, когда будешь ложиться.

На часах почти полночь, но сна ни в одном глазу. Однако надо попытаться уснуть, завтра ранний подъем, сложный день, а мои разбитые мозги нуждаются в отдыхе.

– Я сейчас тоже ложусь.

Залпом допиваю оставшееся в бокале вино и задуваю свечки на столе. Гореть остаётся только одна, которую Михась забрал к себе и установил на чемоданчике. Наше подземелье погружается в мерцающий полумрак. Откидываюсь на подушку и укрываюсь. Мою половину матраса отделяет от половины Виталика заряженный «Моссберг». Засыпать в одежде и с оружием под боком постепенно входит у нас в привычку, как и постоянная смена ночных стоянок. Вчера мы спали под крышей, сегодня под полом, завтра… может статься, придётся спать под открытым небом. Неважно, что это будет – главное, чтобы там было безопасно.

00:00

Сна нет. Стоит мне закрыть глаза, как перед внутренним взором раз за разом возникает лицо брата – искажённое ненавистью… или страхом… или болью. Выражение лица меняется, перетекает из одного в другое, и ни одно из них мне не нравится. Каждое меня пугает.

Сладкое посапывание Витоса и мерное щёлканье кодового замка Михася только усугубляют ситуацию. Ворочаюсь с боку на бок, но сна нет ни там, ни здесь. Никак не заснуть: я уже достиг той точки, когда, чем сильнее пытаешься, тем бодрее становишься. Лишь однажды мне удаётся забыться поверхностной дрёмой, в которой снова является Женя с перекошенным от боли лицом (теперь это точно боль, я вижу), и я просыпаюсь, как от удара.

Спустя полчаса мои мытарства замечает Михась:

– Не спится?

Переворачиваюсь на спину и смотрю на него. Михась сидит на софе, скрестив ноги по-турецки и водрузив на них чемоданчик. К чемоданчику припаяна свеча, рядом авторучка и лист бумаги с кодовым деревом. Однако глаза Михася обращены не на лист, а на меня.

– Заснёшь тут, – ворчу в ответ. – Один храпит, второй щелкает, третий… спит, как сурок.

На лице Михася появляется промельк улыбки. Подсвеченное снизу неверным светом одинокой свечи, оно выглядит немного устрашающе. Чёрные провалы глаз и ноздрей на оранжевых, словно охваченных пламенем, участках кожи.

– Я уже скоро заканчиваю.

– Как успехи?

– Замок трёхдисковый, на каждом диске по десять цифр – итого, тысяча комбинаций. Я испробовал порядка ста пятидесяти неповторяющихся, значит, осталось… думаю, пара-тройка дней.

– Неплохо. А если ты где-то ошибся, придётся всё начинать…

– Макс, я хочу попросить прощения, – внезапно обрывает он меня.

Молчу, удивлённо моргая глазами.

Выпрямив спину, Михась пристально вглядывается в меня, аккуратно сложив руки на алюминиевой поверхности чемоданчика. Выражение лица трудно разобрать, мерцание свечи искажает его (как и лицо Жени), но я чувствую, что он предельно собран и серьёзен.

– Да ладно, проехали…

– Нет, не проехали. Я виноват. Я не должен был вас бросать. Из-за меня команда разделилась.

«Да», – хочу ответить я ему, – «именно так».

Но не отвечаю. Странно, но я совсем не испытываю злости. Наоборот. Сейчас, когда он признал свою вину, на меня снисходит неимоверное облегчение.

– Ты не виноват, что Джон ушёл, – продолжает Михась. – Это я.

«Да! Да! Да!» – вопит воспалённая часть моего рассудка, лишившая меня покоя. – «Так и есть! Так и есть!»

Запоздало понимаю, что Михась продолжает сидеть смирно, словно подсудимый, ожидающий приговора. Видимо, я должен что-то сказать.

– Всё в порядке, – отвечаю ему. Отвечаю абсолютно искренне. – Не исключено, что на твоём месте я не поступил бы так же.

И это тоже чистейшая правда.

– Ладно, – кивает Михась. Похоже, мой ответ удовлетворил его. – Слушай, я ещё минуток пять пощёлкаю. Потерпишь?

– Давай.

Снова поворачиваюсь на бок. Закрываю глаза, приготовившись ждать.

Но уже через минуту не выдерживаю и проваливаюсь в глубокий безмятежный сон.

09:25

Это утро – самое мрачное и пасмурное в новой истории постапокалиптического Ростова. Воздух пахнет озоном, иссиня-чёрные тучи тщательно просеивают солнечный свет, пуская к земле лишь малую часть. Нас окружают почти что сумерки. Путешествие по городу в такой обстановке увеличивает риск многократно, но другого выбора нет. Нам предстоит догнать третью часть нашей команды, а они сидеть на месте не будут. По крайней мере, мы должны исходить из этого.

Чтобы компенсировать отставание, мы выбираем самый быстрый в нынешних условиях способ передвижения – пешком. Михась предлагал даже немного пробежаться, но мы с Артом пока не готовы к подобным нагрузкам. Этим утром я проснулся с такой мигренью, словно моей головой всю ночь играли в футбол. Даже тройная доза обезболивающего уняла боль лишь частично. Арт чувствовал себя чуть лучше (сказался ранний отбой), но после утренней сигареты он изверг завтрак на ботинки Виталика, и с тех пор с его лица не сходит серо-зелёный оттенок.

Мы движемся налегке, и после постоянных остановок, которые раньше приходилось делать для расчистки заторов на дорогах, кажется, что летим. За какие-то полчаса мы добираемся до «Хладокомбината № 5», а это уже почти окраина города. Оттуда до гаечно-подшипочного завода рукой подать, а там на Всесоюзную – и по прямой до самого Западного моста.

Можно и быстрее, но мы не решаемся срезать через густонаселённый частный сектор и стараемся держаться основных магистралей. Меньше шансов наткнуться на нежелательную компанию, что при нынешней погоде и освещённости особенно актуально.

Вокруг царит тишина, нарушаемая лишь шелестом ветра в кронах деревьев. Но тишина обманчива. Мы знаем, что не одни здесь, чувствуем кожей. Меня не покидает необъяснимое ощущение слежки, посторонних глаз на спине. Конечно, за нами следят. Несмотря на кажущуюся пустынность, город наводнён людьми – как выжившими, так и просто живыми. И те и другие видят нас, пускай и не решаются пока обнаружить себя. Первых пугают наши ружья и диковатый вид (во всяком случае, мне нравится так думать), вторых останавливают те крохи света, что пробиваются сквозь плотную завесу туч. А может, они просто ждут своего часа. «Прокажённые» выходили на свет и в более ясную погоду, так что же им мешает теперь? Набитые до отказа животы после ночной охоты? Дневная сиеста?

Не думать об этом. Идти, идти, идти.

За стрелков сегодня Михась с Витосом – бедняги выворачивают себе шеи, высматривая нежданную угрозу. Я же стараюсь поменьше зыркать по сторонам. Знаю, что так неправильно, что в случае опасности мог бы предупредить остальных, но ничего не могу с собой поделать. Гляжу под ноги и считаю пройдённые метры. Так меньше болит голова. Вот выйдем к мосту, там и осмотримся.

На подходе к гаечно-подшипочному заводу мы встречаем молодого мужчину без одежды – первый и главный признак «прокажённого». Так и есть, мужчина инфицирован. Однако он один и как будто ранен. Михась с Витосом одновременно вскидывают ружья, но в этом нет необходимости. Бедняга лежит под козырьком автобусной остановки и истекает кровью. Большая её часть уже вытекла на тротуар – об этом свидетельствуют творожно-белый оттенок кожи и пара круглых отверстий в животе, с пятирублёвую монету каждое. Раны очень глубокие, но почти не кровоточат. Жизненных сил в нём осталось так мало, что он едва шевелится, однако пытается встать, безвольно вытянув вперёд руку и пробуя ухватится за воздух. Запёкшиеся в крови и грязи волосы торчат ёжиком, рот искривлён судорогой. Из горла вырывается слабый хрип.

Держа ружьё наготове, Витос подступает к мужчине ближе, внимательно осматривает.

– В него стр`еляли, – заключает он. – Дыр`ки как от др`обовика.

Виталик повидал достаточно «прокажённых», убитых таким способом, чтобы иметь своё мнение в подобных вопросах.

Мы с Михасем переглядываемся: кажется, нас посетила одна и та же мысль.

– Думаешь, из нашего дробовика? – спрашивает Михась.

Пожимаю плечами:

– Вполне возможно, что они побывали здесь. У всех сейчас одна дорога – подальше из города.

– Стопудово они! – восклицает Витос. – Во ур`оды! Из наших же пушек шмаляют.

Мы смотрим вдоль дороги, и мои подозрения крепнут. От завода вниз по Малиновского тянется знакомая просека – след движения автомобиля по запруженной пробками дороге.

– Добить? – спрашивает Витос, указывая дулом на агонизирующего «прокажённого».

– А смысл? – поднимает брови Михась. – Минут через двадцать сам подохнет.

Витос размышляет с полминуты, потом возвращается на дорогу:

– Как думаете, сколько человек пр`отянет с такой р`аной? Можно пр`икинуть, когда они здесь пр`оезжали…

– Человек недолго, – отвечает Михась. – Эти твари… бог знает. Без крови никто не выживет, а она вытекает из всех примерно одинаково. Думаю, в пределах часа-двух.

– Может, успеем догнать, – лицо Витоса каменеет.

– Кого ты собрался догонять? Ты так уверен, что это наши клиенты?

– Очень даже может быть, – невесело усмехается Арт.

– Да сам подумай, Михась! Др`обаши, след на дор`оге. И вр`емя подходит!

– А ещё там наша машина, – говорю я.

Друзья недоуменно смотрят на меня. Вытягиваю вперёд руку и они, проследив моё движение, замечают то же, что и я. В сотне метров впереди, там, где Малиновского ныряет под железнодорожный мост и соединяется с Всесоюзной, прямо посреди просеки сверкает на солнце серебристая крыша легкового «Ниссана». Номеров с такого расстояния не разобрать, но марка машины угадывается безошибочно.

Чувствуя вскипающую в жилах кровь, я поворачиваюсь к друзьям:

– Либо это они, либо это огромное совпадение.

11:04

Мой верный «Ниссан» в который раз возвращается ко мне, точно старый пёс к не слишком внимательному хозяину. Машина почти невредима, не считая мелких царапин и вмятин – новые хозяева бросили её как есть, не озаботившись возможностью преследования. Шины не спущены, стекла не выбиты, и даже ключи остались в салоне – Витос находит их на заднем коврике, втоптанными в толстый слой грязи. Багажник, естественно, пуст, как и бензобак. Последнее обстоятельство, возможно, и повлияло на их решение избавиться от лишней машины. Для троих вполне достаточно одного «Хаммера».

– Вот ур`оды, вот ур`оды… – приговаривает Виталик, выметая с сидений скомканные пакетики от чипсов и хлебные крошки. Грабители плотно позавтракали в машине, прежде чем бросить её.

Михась укладывает в машину наши скромные пожитки. Немного провианта, питьевая вода и кое-что из запасной одежды идут в багажник, ружья и чемоданчик, с которым Михась отныне неразлучен – в салон.

Приходится повозиться с заправкой – машин вокруг много, но без трубки в бензобак не пролезть. Наконец, обыскав с два десятка багажников, находим в одном двухметровый кусок садового шланга. Заливаем полный бак и ещё две пятилитровые бутылки берём про запас.

Сажусь за руль, вставляю ключ в замок зажигания, проворачиваю – и мотор тут же заводится. Как приятно снова слышать знакомое урчание…

– Тр`огай, Макс! – подгоняет сзади Витос.

Я знаю, им движет сейчас не желание поскорее найти Женю с Ваней. Он не оставляет надежды догнать наших обидчиков.

Мысли о брате не покидают меня ни на секунду с того самого момента, как мы расстались, однако какой-то тёмной, потаённой частью своего сознания я разделяю его жажду.

11:38

Прорубленная нашими предшественниками просека на дороге прослеживается вполне отчётливо, и мы движемся по ней, как по накатанной лыжне в нетронутой снежной целине.

Если пеший ход казался мне полётом, то езда на машине, пускай и со скоростью тридцать километров в час, напоминает прыжок в гиперпространство. Всего пять минут, и мы уже на Всесоюзной. Ещё пять – и я разгоняюсь до пятидесяти. Боже, как быстро…

Звуки музыки доносятся до нас спустя десять минут.

Звуки выстрелов – несколькими секундами позже.

Первый «прокажённый» появляется ещё через полминуты. Он вырастает передо мной, точно из-под земли, и я сбиваю его на скорости шестьдесят километров в час.

11:50

Костлявое тело голой женщины залетает на капот, проскальзывает по лобовому стеклу и, с грохотом перекатившись через крышу, падает на дорогу позади нас.

– Твою ж мать! – вопит Виталик. – Что за?..

Михась хватается за «Ремингтон», второй рукой пристёгивая ремень безопасности.

Звуки музыки нарастают – это «The Prodigy – Omen». Электронный бигбит гремит на всю улицу. Дальше, всего в полукилометре от нас, я вижу его источник.

Чёрный «Хаммер» стоит посреди дороги, упираясь в ещё не «прорубленный» затор, двери открыты нараспашку, мотор заведён. Идиоты ехали с включённой магнитолой, не подозревая, что собирают к себе всех «прокажённых» в округе, осмелевших в ненастную погоду. Но откуда перестрелка?

На дорогу выскакивают ещё двое «прокажённых» – грузный мужчина с растрёпанной бородой и девочка лет шести. Рефлекторно ухожу от столкновения с толстяком и налетаю на девочку. Малышку забрасывает под бампер, машину несколько раз встряхивает, и мы слышим, как хрустят под днищем её косточки.

«Б-БАХХ! Б-БАХХ!» – гремят выстрелы.

Я никак не могу разглядеть стреляющих – обзор загораживают ещё трое «прокажённых». Однако дорога здесь пошире, и мне удаётся объехать их, не задев.

До «Хаммера» метров триста. Кажется, я различаю человека. Даже двух – оба укрылись за левым бортом внедорожника и, припав щеками к прикладам ружей, ведут прицельный огонь в людей, спрятавшихся за машинами на обочине справа.

Будь я проклят, если это не засада.

– ТОРМОЗИ, ТОРМОЗИ, КУДА ЛЕТИШЬ! – орёт на меня Арт.

Бью по тормозам, визжат покрышки. Мы останавливаемся в ста пятидесяти метрах от места перестрелки. За орущей музыкой и грохотом выстрелов наше прибытие остаётся незамеченным: двое за «Хаммером» продолжают стрельбу, не обращая на нас никакого внимания.

Теперь я хорошо могу их рассмотреть. Это наши знакомцы – «рыбьи глаза» и «чернявый». Третьего, белобрысого дохляка с визгливым голоском, я замечаю не сразу. Худощавое тело распластано на земле справа от «Хаммера», как раз на линии огня. Выстрелом с головы несчастного сорвало скальп, ещё три пули угодило в грудь. Очки слетели с носа и лежат на мостовой, в треснувших стёклах запеклась кровь.

Похоже, о существовании «прокажённых» стрелки ещё не подозревают. Слишком увлечены перестрелкой, да и эти твари пока сюда не добрались.

– Что будем делать? – различаю вопрос Михася.

Его голос мог принадлежать кому угодно – сейчас он неузнаваем. Никогда не слышал его таким испуганным. Даже в первую ночь апокалипсиса он звучал бодрее.

– Это они? Это они? – безостановочно повторяет Витос.

– Они, – ледяным голосом отвечает Арт. И тут же: – Малой, дай ружье.

– Ага, щас!

– Дай, я сказал!

– Ты себя видел? Еле ходишь…

Мы настолько ослеплены жаждой мести, что забываем об опасности, подстерегающей нас за пределами «Ниссана».

– Возьми нож, Витос, – говорю я, выдёргивая из ножен свой. – Когда мы их кончим, заберёшь пару ушей.

12:00

Мы выбегаем из машины на улицу, и сразу встречаем «прокажённого», слепо несущегося на нас от придорожной кафешки. Парню лет двадцать, невысокого роста, но плотно сбитый. Оголённое тело сплошь в синяках, отчего кожа стала цвета ягодного мороженного. Своей целью он выбирает Витоса. Тот, сжимая в руке бесполезный в ближнем бою с «прокажёнными» нож, присаживается.

– Отойди! – кричит Михась.

Но прежде чем успевает вскинуть ружьё, Виталик наносит твари ошеломляющий удар ногой в голову. «Прокажённый» не пытается блокировать его, и, сражённый сокрушающей встречной силой, валится на землю, «пропахав» носом по асфальту с полметра. Прийти в себя ему не позволяет стальное лезвие моего ножа: припав над поверженным на одно колено, я загоняю клинок в шейные позвонки отродья.

А перестрелка продолжается. Едва мы высовываемся из-за «Ниссана», как несколько пуль с жужжанием пробивают пластиковым бампер.

– Назад! Назад! – вопит Арт и дважды стреляет в ответ.

Однако его «Моссберг» смотрит дулом вовсе не в ту сторону, где прячутся за «Хаммером» наши обидчики. И тут я понимаю, что по нам стреляли не они, а другие. Те, кто устроил засаду на дороге.

Наконец, нас замечают и «чернявый» с «рыбьим глазами». Оба смещаются ближе к капоту внедорожника, чтобы оставаться вне досягаемости теперь уже двух противников. Мы же укрываемся за багажником «Ниссана». Распределяю роли: Михась с Витосом следят за дорогой и «прокажёнными», мы с Артом концентрируемся на «Хаммере».

С обочины в нас посылают ещё две пули. Обе попадают в капот, мягкий свинец застревает в толстом металле. Третья проделывает в лобовом стекле аккуратную круглую дырочку.

Внезапно музыкальная композиция в «Хаммере» смолкает, и в наступившей тишине до нас долетает крик:

– Стой, не стреляй!

До боли знакомый голос.

Перед глазами вспыхивает образ: перекошенное ненавистью лицо, оскаленные зубы.

– Ты чего? – доносится ответ.

– Не стреляй, Вано! Это наши!

Теперь я узнаю голос. Там, на обочине, в засаде за машинами, мой брат.

12:20

После короткой переклички мы окончательно убеждаемся, что, сами того не подозревая, нагнали сразу две цели. Друзей и врагов. Но удивительней всего то, что и те и другие пересеклись между собой, и дружба у них не заладилась.

– Зачем вы отдали им машину? – вопит из засады Женя.

Ясно. Когда они увидели «Хаммер» и не увидели внутри нас, почуяли неладное.

– Мы не отдавали! – кричу в ответ. – Его у нас украли!

Заслышав мои слова, «чернявый» и «рыбьи глаза» заметно оживляются. Теперь они поняли, что угодили в клещи. Пытаться защитить награбленное добро дальше не имеет смысла.

– Это ты, птичка-говорун? – доносится до нас из-за «Хаммера».

– А то!

– Живучий, падла…

– А это твой дружок там на дороге?

В ответ нас осыпают бранью и свинцом – пули врезаются в «Ниссан», и я понимаю, что для машины это, пожалуй, последняя остановка. По крайней мере, одного из наших они убили…

И всё-таки это жест отчаяния. Враги понимают, что угодили в ловушку. Бежать некуда. Стоит им высунуться из укрытия, и мы изрешетим их, как швейцарский сыр.

– Суки… суки, – шепчет Арт, досылая патрон в патронник.

– Не трать пули, – говорю ему. – И «Хаммер» побереги. Он нам ещё пригодится.

– ПАЦАНЫ! – орёт из-за укрытия Ваня. – ОБХОДИТЕ ИХ СБОКУ! МЫ ПРИКРОЕМ!

Ответить я не успеваю. Компакт-диск в магнитоле «Хаммера» «заходит на новый круг, и мощная стереосистема взрывается очередной музыкальной композицией. На сей раз это «The Prodigy – Warriors Dance».

А затем начинается хаос.

12:27

Ни с того ни с сего Михась начинает палить. За каких-то несколько секунд он разряжает весь магазин и, разбив ногой новую коробку с боеприпасами, лихорадочно запихивает патроны в подствольный магазин.

Я оборачиваюсь назад… и обмираю. На дороге позади нас четверо убитых «прокажённых». С пятым Витос схватился в смертельном спарринге. Это здоровый детина, раза в два тяжелее Виталика. Тварь швыряет его из стороны в сторону, не позволяя встать на ноги.

«Ремингтон» выпадает из трясущихся рук Михася и закатывается под «Ниссан». Я хочу призвать на помощь Арта, но тот уже вовсю стреляет. И снова в другую сторону. Вначале мне кажется, что он так и не оставил попыток достать ублюдков, укрывшихся за «Хаммером», но потом понимаю, что это не так. Впереди, на участке дороги между «Хаммером» и припаркованными вдоль обочины автомобилями, где засели Женя с Ваней, тоже появляются «прокажённые». И там тоже стреляют. Общий враг заставляет забыть на время о междоусобной войне и сконцентрироваться на выживании.

Я вижу как Женя, улёгшись животом на капот зелёного «Вольво», отстреливает тварей, сбегающихся к гремящему музыкой «Хаммеру», точно стая шакалов на падаль. Один из «прокажённых» набрасывается на лежащий на земле труп белобрысого очкарика и принимается обгладывать ему лицо. Через секунду Ваня снимает зомби выстрелом в затылок.

Со стороны «Хаммера» тоже слышится ружейный грохот, но как-то отдалённо. Наши недруги отстреливаются, пользуясь моментом улизнуть. Я вижу, как «чернявый», пригнувшись, покидает укрытие и перебегает к жёлтому микроавтобусу на противоположной стороне дороги. Через несколько секунд к нему, гружёный всем, что удалось прихватить из «Хаммера», присоединяется «рыбьи глаза».

Чёрт с ними. Сейчас не до них. Виталик явно проигрывает спарринг с «прокажённым». Тот, игнорируя сыплющиеся на него удары, в очередной раз отшвыривает Витоса в сторону. Толчок такой сильный, что парень отлетает к обочине и впечатывается в дверцу припаркованного там автомобиля. На мягком металле остаётся вмятина, повторяющая форму спины. Похоже, этим ударом из Витоса вышибло дух – издав стонущий звук, он сползает на землю и замирает неподвижно.

Наконец Михась выуживает из-под «Ниссана» свой дробовик. Вскидывает и наводит на полуголую громадину, надвигающуюся на Витоса. Руки дрожат, дуло пляшет из стороны в сторону. Он попадает в «прокажённого» лишь с третьего раза, когда между тварью и Виталиком всего метр. Грузное тело опускается на колени и сваливается набок, конвульсивно подёргивая конечностями.

– Помоги ему! – кричу Михасю.

Тот кивает и бросается к Витосу. Арт заправляет свой «Моссберг» очередной порцией боеприпасов.

– Надо вырубить музыку, – говорю ему.

Тот выглядывает из-за укрытия:

– Я отсюда не достану.

– Знаю. Прикрой меня, я сам.

Пятачок вокруг «Хаммера» сейчас кажется как будто безопасным. Женя с Ваней отстреляли всех желающих познакомиться с музыкой «The Prodigy» поближе. На дороге валяются в различных позах шесть-семь трупов. Но я знаю, что скоро пожалуют другие.

Выскакиваю на середину дороги и мчусь со всех ног к «Хаммеру». Разделяющие нас сто пятьдесят метров я преодолеваю с какой-то немыслимой скоростью – по крайней мере, мне так кажется. Мою пробежку словно вычленил из памяти невидимый монтажёр: мгновение, – я уже перед распахнутыми дверцами «Хаммера». Ныряю в салон.

Приборная панель стереосистемы напоминает пульт управления инопланетного корабля: миллион кнопок и ручек. Тогда я вспоминаю про доселе бесполезный нож, который до сих пор сжимаю в руке, и всаживаю по самую гарду в дисковод.

Треск короткого замыкания, вонь сгоревшей проводки, а потом – тишина.

12:35

Что-то хватает меня за ногу и рывком выдёргивает из «Хаммера». Я оказываюсь на земле, а на мне верхом сидит «прокажённый». Худое костлявое тело, клочковатая борода, залитые кровью глаза. Лысая голова напоминает формой пулю – оба уха отгрызены начисто.

Недолго думая, тварь начинает рвать на мне одежду. Я так парализован страхом, что не могу пошевелиться. Трещит по швам куртка, за ней рубашка – пуговицы брызгают во все стороны… Вижу смутный силуэт сзади. Силуэт подбегает, размахивается… Приклад дробовика попадает твари точно в нижнюю челюсть и выворачивает её из сустава. «Прокажённый» падает набок, как подрубленный, и «силуэт» хладнокровно добивает его выстрелом в голову.

Внезапно я понимаю, почему спасший меня человек выглядит размытым образом на фоне поредевших туч. Проглянувшее в узкое окошко солнце слепит мне глаза.

«Силуэт» протягивает руку, помогает встать. Это Арт – бедняга дышит, как загнанная лошадь, бледное лицо пошло красными пятнами. Похоже, эти сто пятьдесят метров он пробежал ещё быстрее меня.

Оглядываюсь вокруг. Солнце искрит на полированных боках машин, в лужах воды и крови на земле. Над «полем боя» витает запах пороха и сырого мяса. «Прокажённых» не видно.

А затем я снова слышу выстрелы.

12:40

– Макс! Ма-а-акс!

Кричит Ваня. Нет, не кричит – стонет. Плачет. Он выскакивает на дорогу из-за баррикады автомобилей, в жёлтом плаще, испещрённом брызгами крови, но я знаю, что кровь не его.

Круглое лицо, заросшее недельной щетиной, вытянуто и бледно, как у покойника. Он волочит свою «Сайгу» по земле, держа за мушку. Шаг неверный. И вдруг я понимаю, что стрелял он.

– Где Женя? – только и удаётся выговорить мне.

«Лицо, перекошенное болью». Навязчивый образ, который, точно камушек в ботинке, лишал меня покоя последние сутки.

Ваня не отвечает, и я повторяю настойчивее:

– Где Женя?!

Губы Вани искривляются, как будто он вот-вот заплачет:

– Макс, он… его цапнули.

12:41

Последующие события запечатлелись в моей памяти отдельными слайдами.

Вот мы мчимся с Артом к обочине. Перепрыгиваем через капот зелёного «Вольво».

Грязный тротуар, земля, усыпанная стреляными гильзами и разорванными коробками от боеприпасов.

«Прокажённый» в полуметре. Мёртвый. Дыра в голове. Свежая кровь на губах.

Женя. Он лежит на спине, жёлтый плащ на бурой грязи, рядом ружьё. Расширившиеся глаза смотрят в небо, лицо белое, как мел, губы, напротив, синюшные.

Тело сотрясается от дрожи. Нет, это не дрожь – быстрое-быстрое дыхание, точно у живого «прокажённого». Я слышу свист, с которым вырывается воздух из приоткрытых губ.

Правой ладонью он зажимает рану на левом плече. Кровь проступает сквозь пальцы.

Голос Вани: «он подкрался сзади, мы не заметили…»

Глаза Жени – два белых яблока с чёрными монетами зрачков – поворачиваются и смотрят на меня.

– Максим, меня укусили, – скороговоркой сообщает он. – Меня укусили, Максим. Меня укусили. Меня укусили…

Я закрываю глаза, и в мозгу вспыхивает яркий образ.

«Лицо, искажённое болью и страхом».

 

Глава 15. Ингибитор протеазы Н2Р1

12:50

Я никогда не относился к тому подавляющему большинству людей, что пребывает в святой уверенности, будто все беды человечества – это беды остального человечества. Что плохое, по-настоящему плохое, никогда ни с кем не случается. Что это миф, раздутый СМИ и корыстолюбивыми политиками. Что войны, болезни и несчастные случаи – удел неких безликих неудачников, которые и родились-то только ради того, чтобы в нужный момент умереть в автокатастрофе или от рака простаты, дополнив статистическую переменную.

Напротив, я всегда причислял себя к тем самым неудачникам, чьи головы выбирает своей целью сорвавшаяся с крыши сосулька, чьи оголённые лодыжки находит на пикнике энцефалитный клещ. Если у меня вскакивала бородавка, я рассматривал возможность наличия в моей крови онкогенного папилломавируса. Засыпая ночью, я всегда помнил, что проснуться утром мне может помешать синдром «внезапной сердечной смерти». Когда мой самолёт совершал посадку в плохую погоду, я был готов упасть в океан.

Естественный конец в глубокой старости никогда не виделся мне достижимой перспективой. У среднестатистического человека шансы дожить до этой самой старости, с учётом всех факторов – начиная с загрязнённой окружающей среды и заканчивая пьяным водителем, готовым размазать тебя по шоссе приятным январским вечером, – примерно пятьдесят на пятьдесят. Прибавим сюда фактор Х (метеорит-убийца или новый штамм вируса, способный за одну ночь «выкосить» восьмую часть населения крупного города), и картинка становится совсем нелицеприятной.

Однако, несмотря на всё это, я никогда не допускал мысли (теперь это кажется странным), что нечто плохое может случиться с кем-то из моих близких. Только не с ними. Люди, окружавшие меня каждый день на протяжении многих лет, стали неким фоном, неотъемлемой частью привычной картины мира. Я сотни раз представлял себя лежащим в гробу в окружении скорбящих родственников, но ни разу моё воображение не рисовало в этом гробу кого-то из них. Наверное, причиной тому глубоко сидящий в каждом из нас гиперэгоист. Мы мним себя центром статичной вселенной, меняющейся лишь вследствие нашей смерти.

Осознать это меня заставляет брат, распластавшийся на обочине в дорожной грязи и зажимающий ладонью кровоточащий прокус на предплечье. Сколько раз я представлял себя на его месте. Я должен был быть на его месте. Я был почти уверен, что окажусь там первым. У меня даже был разработан план на такой случай. Но меня опередили, и это сломало привычную картину мира, перечеркнуло весь план и вызвало ступор.

– Макс, – Ваня трясёт меня за плечо. – Эй, слышишь?

– Что?

– Я говорю, берём Женьку и уходим отсюда. Смотри, небо опять затягивает. Скоро на запах крови сбегутся другие.

Я поворачиваюсь к Арту. Тот ещё не отдышался, на лбу и шее выступают капельки пота. Лицо снова приняло зеленоватый оттенок, предвещающий близкий обморок. Широко раскрытыми глазами он смотрит на Женю, который то ли спрашивает, то ли констатирует: «Меня укусили. Меня укусили? Меня укусили. Меня укусили… Меня укусили?»

– Приведи Михася и Виталика! – почти кричу.

Арт кивает и исчезает. Опускаюсь на колени перед Женей.

– Ты сможешь идти? Надо грузиться в «Хаммер».

Брат вздрагивает, как от пощёчины, глаза лихорадочно сканируют меня сверху донизу. В какой-то момент мне начинает казаться, что он меня не узнает.

– Максим, – наконец, произносит он. – Меня укусили.

– Да, я знаю.

Его губы искривляются, и глаза тут же наполняются слезами. Он отнимает руку от предплечья и осматривает перемазанную кровью ладонь, словно хочет убедиться, что это настоящая кровь, а не вишнёвый сироп. Сжимает ладонь в кулак, разжимает, снова прикладывает к ране, снова отнимает и подносит к глазам, рассматривает, растирает алую маслянистую жижу в пальцах. Слезы текут по щекам, губы дрожат. Воздух поступает в лёгкие короткими лихорадочными глотками.

– Макс! – стонет он. – Мне конец! Вот твари, вот твари!

– Успокойся, дай посмотреть…

Он с готовностью позволяет мне исследовать рану, словно надеясь, что у меня в кармане спрятана волшебная палочка, которая позволит одним взмахом все исправить.

В непромокаемой ткани плаща чуть повыше локтевого сгиба виднеется несколько дырочек. Прокусы нарушили целостность полиэстерового волокна, и ткань вокруг отверстий покраснела от пропитавшей её крови.

– Ну, что там? Что там?

– Пара-тройка ранок. Не очень глубоких – кровь почти не сочится.

Невзирая на колотящееся где-то в висках сердце, мой голос звучит довольно спокойно. Пожалуй, даже слишком спокойно, потому что следующий вопрос брата едва не разрывает то, что ещё бьётся в висках:

– Как думаешь, я заразился?

Отвечаю почти без паузы:

– Нет, вряд ли.

Слова – ветер. Так почему бы ему не подуть немного, раз уж хуже от этого никому не станет.

Женя разражается лающим хохотом.

– Не неси херни! – говорит он, отсмеявшись. – Я заразился, сто пудово! Я чувствую…

Мой брат с самого детства отличался крайней степенью внушаемости. Начав думать о чём-то, он мог убедить себя в чём угодно – как в плохом, так и в хорошем смысле. Сейчас он «накручивался» в плохом, а значит, почувствует симптомы раньше, чем они проявятся. Кажется, в медицине это называют эффектом ноцебо.

– Перестань! Возьми себя в руки!

Как обычно бывает, от этих слов ему становится ещё жальче себя, и он принимается плакать уже в голос.

В этот момент к нам подбегают Михась, Арт и Витос. Последний ещё не отошёл от схватки с «прокажённым» и вынужден опираться на плечо брата. Михась смотрит на нас горящими глазами. В одной руке у него дробовик, вторая сжимает ручку алюминиевого чемоданчика.

– Макс, что… – начинает он, но я обрываю его:

– Думай как хочешь. Делай что хочешь. Но открой этот чемодан сейчас же!

13:05

Искать подходящее убежище нет времени, поэтому Арт с Витосом, вооружившись ружьями, выходят патрулировать дорогу.

Я снова наклоняюсь к Жене:

– Побудешь тут один? Я буквально на пять минуток.

В ответ тот только кивает, поджав губы. Слёзы выкатываются из уголков глаз и исчезают в заросших висках.

Я поднимаюсь с колен на ноги, и голову пронзает раскалённый добела гвоздь. Острый пароксизм боли простреливает от темени до шеи, во рту появляется привкус меди. Охнув, я отшатываюсь назад и опираюсь на бампер зелёного «Вольво», чтобы не упасть.

– Всё нормально, брат? – Ваня подхватывает меня под локоть, бросает тревожный взгляд на перебинтованную голову.

– Я в порядке. Закружилось немного…

Это ложь. Я вовсе не в порядке. В моем мозгу кто-то устроил фейерверк – ещё несколько вспышек поменьше простреливают височные и лобную доли. Перед глазами снова плывут пятна, меня душит тошнота. Трясущейся рукой вынимаю из кармана блистер «пенталгина» и проглатываю две таблетки. Мне бы сейчас чего-нибудь позабористей. Пара дорожек кокаина была бы в самый раз.

– Открывайте чемодан! Скорее!

Ваня оставляет меня и присоединяется к Михасю. Тот водрузил серебристый чемоданчик на широкий капот такого же серебристого «Мерседеса» (отчего оба слились в единое целое), припаркованного следом за «Вольво», вынул из кармана клочок бумаги с кодовым деревом и зачем-то его разглядывает. Этим утром он встал пораньше и, пока мы завтракали, успел проверить ещё с пятьдесят комбинаций. Осталось каких-то восемьсот…

– Нет времени перебирать, – говорю я, подковыливая ближе.

Острые болевые вспышки сменились пульсацией, иррадиирущей по шее в спину.

– Что в чемодане? – спрашивает Ваня.

– Это мы и пытаемся узнать, – отвечает Михась, пряча бумажку обратно в карман.

– А чо тут пытаться!

Ваня снимает с плеча «Сайгу» и отстёгивает рожок-магазин. Удостоверившись, что все патроны внутри пулевые, поднимает карабин в воздух и выстреливает тот, что остался в патроннике. Тишину улицы оглашает трескучий хлопок. Невидимая пуля пронзает мою голову, и я вздрагиваю от боли.

Виталик и Арт настороженно всматриваются в нашу сторону. Ваня показывает им большой палец: «ложная тревога».

– Не вздумай, Вано! – кричит Михась, заслоняя собой капот «Мерседеса».

Ваня пристёгивает рожок обратно, вопросительно смотрит на меня.

Возникает пауза, во время которой мы слышим частое, с присвистом, дыхание Жени, перемежающееся всхлипами.

– Макс! – зовёт он меня. – Макси-им! Мне плохо!

– Сейчас, подожди чуток! Михась, отойди от чемодана.

– Макс, это тупо. Он там всё разворотит.

Ох, как же болит голова… Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не надо спорить…

– У тебя есть предложение получше?

– Нет… но… можно попробовать сделать аккурат…

– Максим, мне плохо!

– Отойди от чемодана!

Ваня бесцеремонно отодвигает Михася от капота:

– Михась, свали, пожалуйста, пока я тебе жопу не отстрелил.

Миша одаривает того полным презрения взглядом, говорящим: «в другой ситуации мы бы с тобой поговорили иначе», но уступает и отходит в сторону.

В отличие от других чемоданов, на этом нет привычных наружных замков-застёжек. Всё аккуратно спрятано внутри, на гладкой алюминиевой поверхности только ручка для переноски и кодовый механизм с кнопкой. Замки могут располагаться в любой части чемодана на любой из крышек. Если стрелять наугад, можно превратить чемодан в решето, а крышки всё равно останутся плотно сомкнутыми. Поэтому единственный наш шанс – выбить кодовый механизм, и надеяться, что это приведёт в движение замки.

Ваня щелкает затвором и приставляет дуло карабина вплотную к чемодану – аккурат между кнопкой открывания и дисками для набора кода. Зажмуривается.

– Стой! – вскрикивает Михась. – Подожди! Нужно его зафиксировать!

Он отбегает к обочине, а через пару секунд возвращается с плоским увесистым камнем. Кладёт на чемодан, отступает назад.

– Давай.

Ваня зажмуривается и спускает курок.

13:21

Первая пуля расплющивается о стальную пластину, на которой располагаются кодовый замок с кнопкой, не нанеся никакого видимого вреда. Несмотря на камень, исполняющий роль пресс-папье, чемодан отбрасывает на полметра назад. Приходится повторить. Вторая пуля расплющивается, как и первая, но на сей раз ощутимо вгибает пластину внутрь. Третья пуля закрепляет успех второй. Внутри чемодана гремит, и я чувствую, как обливается кровью сердце Михася с каждым новым выстрелом.

Четвертая пуля полностью утапливает искорёженную пластину внутрь крышки. Кнопка открывания и кодовый замок приходят в полную негодность – обратного пути нет.

– Давайте быстрее! – шипят на нас с дороги Воронюки. – Скоро сюда весь город сбежится.

Женя беспрерывно стонет и зовёт нас. Похоже, ему действительно плохо. Но я не могу сейчас всё оставить и уйти: я должен узнать, что находится внутри этого проклятого чемодана.

Михась устанавливает чемодан с камнем на прежнее место в пятый раз, и Ваня подносит дуло карабина к замку.

Звучит выстрел.

13:32

С пронзительным «ДЗЕН-НЬ», взорвавшем очередную мини-бомбу в моем мозгу, стальная пластина исчезает в недрах чемодана вместе с пулей, её выбившей. Камень отлетает и, кувыркаясь по капоту, падает на землю. На его месте в крышке чемодана вспухают два бугорка. При виде них у Михася расширяются глаза. Что бы ни выгнуло в алюминиевом корпусе эти бугорки – пуля, стальная пластина или пороховые газы – внутри вряд ли что-то уцелело.

Однако своей цели мы добились: между створками чемодана появляется узкая щёлка. Ваня просовывает в неё пальцы, тянет вверх.

С неприятным металлическим скрежетом верхняя крышка открывается, и Ваня заглядывает внутрь.

13:32

– Твою мать…

Усиливающаяся мигрень окончательно выбивает меня из колеи, я уже не стою, облокотившись на капот зелёного «Вольво», а вишу на нём. Глаза застит пелена, во рту стоит привкус меди, меня сильно тошнит. Я совершаю рывок в сторону «Мерседеса», но ноги не слушаются, и мне только удаётся выстонать:

– Что там?

Михась в нетерпении подскакивает к чемодану и тоже склоняется над ним. Тем временем Ваня извлекает на свет божий нечто, похожее на мёртвого угря: продолговатая коричневая лента, блестящая от влаги на солнце, с обоих концов которой капает на землю зеленоватая жидкость. В воздухе повисает резкий запах горького миндаля, исходящий от чемодана.

«Неужели цианид?» – проносится в мозгу безумная мысль.

– Фу… – сморщив нос, Ваня несёт «мёртвого угря» ко мне.

Когда он подходит ближе, я вижу, что никакой это не угорь, а кожаный патронташ, наполненный…

– Ампулы, – говорит Ваня.

И правда, узкие кожаные ячейки патронташа нашпигованы маленькими, с женский мизинец, стеклянными ампулами, запечатанными пластиковыми крышками с мембраной для моментального пробоя иглой. Ампулы наполнены зеленоватой жидкостью, она же стекает по патронташу и Ваниным пальцам.

Будь это цианид, мой друг уже бился бы в предсмертных судорогах.

– Там ещё несколько таких, но почти все разбиты, – поясняет Ваня. – Ну и вонища…

Я смотрю на ампулы, как зачарованный. В агонизирующем мозгу звучит голос генерала: «вы убили его… ему можно было помочь…»

Из размышлений меня выдёргивает зов брата:

– Максим! Максим! Мне совсем хреново! Помоги!

13:32

– Михась, неси инжектор! – кричу я, а потом хватаю Ваню за руку: – Идём со мной.

Вместе мы обходим «Вольво» (мне приходится мобилизовать внутри все силы, чтобы вернуть ногам твёрдость) и снова опускаемся на колени перед Женей.

Одного взгляда достаточно, чтобы понять: насчёт внушаемости брата я погорячился. Не в этот раз. Укус действительно оказался заразен, и сейчас его организм ведёт борьбу с вирусом. Борьбу, в которой он обречён на поражение.

Лицо Жени покраснело, лоб и щеки покрывают пунцовые лоснящиеся бляшки, чуть выступающие над кожей. Склеры налились кровью, она же сочится из носа. В уголках рта застыло белое, дурно пахнущее выделение – нечто среднее между слюнной пеной и зубным налётом. Руки (тоже сплошь в аллергических бляшках) вцепились в отвороты плаща на груди. Быстрое лихорадочное дыхание сменилось тяжёлым, с хрипами. На шее вздуваются вены, словно каждый вдох даётся ему из последних сил.

– Максим… Максим… я… мне…

– Тихо-тихо, не пытайся говорить. Только слушай. Вот это, – я вынимаю из патронташа одну ампулу и, удерживая её большим и указательным пальцами, показываю брату, – сегодня утром досталось нам от одного военного.

Глаза брата расширяются ещё больше, грозя вылезти из орбит. Он раскрывает рот, обнажая оскал, и моё сердце совершает тройной кульбит. Его зубы тоже сплошь в крови…

– Это лекарство? – после очередного чудовищного по своей тяжести вздоха, спрашивает Женя.

– Я не знаю. Мы не уверены… Ну, где там Миша застрял!

– Я здесь, – раздаётся за моей спиной.

Оборачиваюсь и вижу стоящего надо мной Михася. В одной руке у него искорёженный пистолет-инжектор для моментального введения раствора внутримышечно, в другой ворох бумажного серпантина, местами залитого зелёной жидкостью – всё, что осталось от доклада для генерала Борзова.

– Последняя пуля навела шороху, – объясняет он. – Инжектор сломан, а это, – он потрясает ворохом бумаги в руке, – ещё не скоро получится прочесть. Если вообще получится.

– Больше в чемодане ничего не было?

– Теперь там крошево из стекла, бумаги и этой вонючей гадости, – говоря это, Михась злобно косится на Ваню. – Осталось ещё несколько таких же лент с ампулами, кое-что уцелело, но большинство разбито. А больше ничего.

Ваня забирает у Михася пистолет-инжектор, вертит в руках.

– Этой штучке кабздец… – заключает он чуть виновато. – У нас нечем колоть, Макс. А до ближайшей аптеки неизвестно сколько.

Я чувствую лихорадочное верчение глазных яблок в глазницах, пока горящий адским пламенем мозг пытается найти решение проблемы. Каждое движение глаз отдаётся болью – всё равно что пилить смычком по оголённым нервам.

– Чемодан с медикаментами! – вдруг осеняет Ваню. – Вдруг он ещё в «Хаммере»?

– Спасибо… – хрипло благодарю его.

– За что?

– За то, что не дал моей башке взорваться. Тащи сюда шприцы.

Ваню убегает на дорогу, а я ловлю на себе неодобрительный взгляд Михася.

«Что ты собрался колоть и кому?» – этот вопрос читается на его лице, и я благодарен ему лишь за то, что он не озвучивает его. Потому что ответа у меня нет.

Мы ожидаем Ваню в тягостном молчании, слушая надрывное дыхание Жени, от которого мне самому становится труднее дышать. Наконец возвращается Ваня с упаковкой двухкубовых шприцев.

Присоединив иглу, вынимаю из кожаного патронташа зелёную ампулу, пробиваю мембрану в крышке и втягиваю в шприц всё до последней капли.

Снова поворачиваюсь к Жене:

– Думаем, это лекарство. Но полной уверенности нет.

– Уверенности нет никакой! – не выдерживает Миша. – Мы вообще не знаем, что это такое. Макс, не гони!

Смотрю на Женю. Времени у того совсем чуть-чуть: сквозь красную, точно ошпаренную, кожу просвечивают тёмно-серые вены. Минуту назад этого не было.

– Михась, не лезь! – рявкаю я.

– Да, – вторит мне брат, – мы сами разберёмся. Максим, давай…

Но Михась и не думает сдаваться:

– Нет оснований считать, что это лекарство! Это может быть что угодно!

Меня снова мутит. Рвотная масса устремляется вверх по пищеводу, но в последний момент мне удаётся сдержать её и глотательным движением отправить обратно в желудок. Боже, как болит голова…

– Есть, – слабо возражаю я.

– Обоснуй, – упорствует Михась. – Не то я заберу шприц.

Обессилено роняю голову на грудь. Бороться с ним у меня нет ни сил, ни желания.

– Ладно. Вспомни водителя грузовика. Почему, по-твоему, он направил машину в стену? Да потому, что не мог ехать дальше! Его отрубило прямо на ходу, потому что он уже был заражён. Но кто станет пускать «прокажённого» за руль военного грузовика, будь он хоть трижды Шумахер?

Говоря это, я поворачиваю шприц иглой вверх и несколько раз щелкаю по нему ногтем, чтобы в маслянистой жидкости не осталось ни одного пузырька.

Михась хмурит лоб:

– Хочешь сказать, он принимал лекарство?

– Скорее всего, – я выдавливаю поршнем воздух до тех пор, пока из кончика иглы не вырывается тонкая струйка дурно пахнущего вещества. – Вспомни слова генерала: водителя можно было спасти. Он был на препарате, но ещё не прошёл полный курс. Возможно, этим утром он не успел или забыл принять дозу. Недобитый вирус вырвался на свободу, атаковал мозг и – бац! – привет, стена.

Михась молчит, обдумывая мои слова. Пользуясь моментом, я принимаю от Вани кусочек смоченной в спирте ваты и склоняюсь над Женей.

Тот смотрит на меня, как, возможно, когда-то смотрел на Иисуса Лазарь. Смысл нашего спора неясен ему, но он на моей стороне. Просто потому, что, в отличие от Михася, мне есть что предложить. И это что-то у меня в правой руке.

– Женя, я хочу вколоть тебе это, – я указываю на шприц. – Оно может спасти тебя, а может убить. Ты понимаешь меня?

Болью охвачена уже не только голова – агонизирует всё от живота и выше. Грудь, спина, плечи, шея. Даже дышать больно. Только бы не рухнуть в обморок, только бы продержаться ещё несколько минут. Это всё, чего я прошу.

– Да, – отвечает брат. – Максим, это правда? То, что ты говорил про водителя?

Господи, он хочет гарантий! Если он надеется, что они припрятаны у меня в левой руке, то зря. Там только пот и грязь.

– Правда. Но это всего лишь предположения.

– Коли! – кивает он. – Коли, я согласен!

– Повернись набок, расстегни джинсы и заголи полужопие.

Женя покорно выполняет, что велено. Когда он стягивает джинсы, я замечаю, как сильно дрожат его руки. На сей раз не от лихорадки, а от страха. Страха, с которым каждый вечер засыпают больные на терминальной стадии рака. Страха, с которым получают наркоз перед открытой операцией на сердце. Это – страх не проснуться, не увидеть завтрашний день.

Мы не знаем, как Женя отреагирует на лекарство. Отключится или будет бодрствовать, почувствует лёгкое недомогание или будет выть от боли, умоляя пристрелить его. И Женя этого не знает. Всё, что он сейчас знает – это всеобъемлющий, неописуемый, животный страх. И мы знаем только это.

Руки дрожат. Игла пляшет из стороны в сторону. Кое-как смачиваю кожу на ягодице спиртом, потом коротким движением вонзаю иглу. Стараюсь вводить препарат как можно медленнее, но не думаю, что Женя чувствует хоть какую-то боль. Сейчас у него в крови столько адреналина, что его можно оперировать на живую – никакого наркоза не надо.

Столбик зеленоватой жидкости укорачивается миллиметр за миллиметром. Михась с Ваней наблюдают за процессом молча, стараясь не производить вообще никакого шума, точно присутствуют при некоем таинстве. Наконец, шприц опустошён, и я вынимаю иглу. Прикладывают вату и помогаю натянуть джинсы.

Женя снова переворачивается на спину. Глаза превращаются в блюдца, дыхание замедляется. Из ноздрей опять начинает течь кровь.

«Заразная кровь» – напоминаю я себе.

Когда я делал укол, об этом даже не думал.

Ноги брата начинают извиваться в судорогах, так что мне приходится прижать их коленями к земле.

– Максим, это меня вылечит? Это меня вылечит? – бесконечно повторяет он.

У него бред. Прикладываю ладонь ко лбу – он весь горит.

– Вылечит.

– Меня это вылечит? Меня это вылечит?

Ваня наклоняется, чтобы придержать ему руки – тот уже вовсю возит ими по земле.

– Надо убираться отсюда, – говорит Михась. – Нас ожидает тяжёлый день.

«И ещё более тяжёлая ночь», – думаю я, но оставляю свои мысли невысказанными.

Кажется, на сей раз Михась благодарен мне.

17:50

Последующие четыре часа проходят, как в аду. Они сменяются периодами покоя – когда Женя проваливается в забытьё, и периодами мучений – когда он приходит в себя. В такие моменты он постоянно кричит и плачет, а мы успокаиваем его. Это всё, что мы можем сделать. Сейчас его организм один на один с вирусом, и неизвестно, кто выйдет в этой схватке победителем. Нам остаётся лишь надеяться и молиться.

Дневным убежищем мы выбрали складскую базу всего в полусотне метров от места нашей остановки. «Хаммер» оставили на Всесоюзной, все нужные вещи перенесли в руках. Забаррикадировались в офисном здании на втором этаже. Наверх ведёт только узкая металлическая лестница, других входов нет. Место это отличное, есть выход на крышу, большая территория базы хорошо просматривается со всех сторон, так что незамеченным никто не пройдёт.

Женю разместили на полу на одном из двух спальников, найденных в багажнике «Хаммера» – достались в наследство от Богдана сотоварищи. В сравнении с тем, что они забрали у нас («Сайга», «Ремингтон», два ИЖа и львиная доля патронов), размен не самый справедливый, но лучше, чем ничего. Братья Воронюк обнаружили в соседнем офисе небольшую кухоньку и сейчас вместе с Ваней хлопочут над обедом-тире-ужином. За столом у окна Михась собирает по кусочкам паззл из изорванного в труху доклада для генерала Борзова.

Я дежурю с братом. Сейчас моя очередь. В обед мне удалось подремать с полчасика (потом меня разбудил пришедший в сознание Женя), но и этого хватило, чтобы набраться сил и прийти в себя. А главное, хватило моей голове. Болевые ощущения снизились с девятки до пятёрки, что в нынешней ситуации почти равносильно экстазу.

Когда в верхнюю часть окна заглядывает оплавленный краешек клонящегося к закату солнца, Женя в очередной раз приходит в себя. Я прикладываю к его лбу заново смоченный в холодной воде компресс (они сохнут, как на раскалённой сковородке в знойный день) и вздрагиваю от неожиданности, заметив, что его глаза открыты.

На секунду застываю, ожидая, что брат снова начнёт кричать. Выглядит он паршиво. Краснота на лице спала, на смену ей пришла мертвенная бледность. Лишь на щеках багровеет нездоровый румянец. Губы обметало, веки распухли и словно налились свинцом. В носу застыли кровавые катышки. Глаза потускнели, склеры заволокло сеткой лопнувших сосудов. Потные волосы прилипли к черепу.

– Привет, – мне удаётся выдать улыбку. – Живой?

– Ага, – хрипло отвечает брат. – Пить…

Я подаю ему кружку с водой, и он делает несколько жадных глотков.

Потом снова откидывается на подушку спальника:

– Сколько время?

– Вечер. Ты уже четыре часа остаёшься человеком, а значит, лекарство действует. Как себя чувствуешь?

– Плохо. Но терпимо.

– Орать больше не будешь?

– А я орал?

– Как резаный.

– Не помню… Вообще ничего не помню.

Прикасаюсь тыльной стороной ладони к его лбу. Жар ещё держится.

– У тебя высокая температура. Мы дали тебе жаропонижающее, но оно не действует. Ещё ты блевал, но не так, чтобы много, в основном желчью. И пару раз обоссался. Памперсами-то мы запастись и забыли.

Мой игривый тон нисколько не трогает Женю. Он не радуется тому, что ещё жив, не радуется тому, что лекарство действует. Он большей частью пребывает в стране мёртвых, а не живых. И путь из мира теней предстоит долгий.

– Слушай, Максим… если я выживу, пообещай мне, что мы вернёмся за ними.

– Мы уже вернулись, – отвечаю, уверенный, что он ещё бредит. – Они ушли. Они в безопасности, забыл?

Распухшие веки тяжелеют, Женя снова проваливается в сон:

– Да нет, я не про родителей… те девчонки… пообещай, что если я выживу, мы вернёмся и заберём их.

Удивлённо моргаю глазами. Вот уж о ком бы думал в последнюю очередь на пороге смерти, так это о них.

– На кой чёрт нам возвращаться в город, из которого мы с таким трудом вырвались?

– Мы должны… – заплетающимся языком отвечает Женя. Его глаза почти закрыты. – Это карма… мы кинули их, и теперь расплачиваемся…

– Не городи огород. Это просто совпадение.

Но я уже не уверен в этом. Несчастья преследуют нас, как заговорённых: сначала меня с Артом избивают до полусмерти и угоняют наши машины, потом «прокажённый» кусает Женю. Если это совпадение, то какое-то избирательное. Страдают только те, кто ночевал в доме на Таганрогской. Клятвопреступники.

– Это не совпадение, – лепечет Женя. – Обещай…

– Ладно. Обещаю.

Но он уже спит и моего ответа не слышит. Однако слово дано, назад не заберёшь. А я теперь трижды подумаю, прежде чем снова нарушить его.

18:10

Ваня приносит чай и даёт мне несколько минут передышки, принимая дежурство. Подсаживаюсь за стол к Михасю.

– Ну, что, дешифровщик? Нашёл что-нибудь?

Михась отрывается от лоскутков бумаги, скрупулёзно разложенных по кучкам на столешнице, с которой он убрал всё лишнее, включая принтер, монитор и прочие электроустройства, бесполезные в мире без электричества, и с благодарностью принимает от меня чашку чая.

– Да, нашёл. Но, Макс… не думаю, что тебе это понравится. Может, в другой раз обсудим?

Я устало вздыхаю. Сейчас я так измочален, что мне уже всё равно.

– Спасибо за заботу, конечно, но нет. Давай, добивай.

Михась мнётся с полминуты, то и дело прикладываясь к чаю. Потом откашливается и произносит:

– Это твоё чудодейственное средство называется ингибитор протеазы Н2Р1. Я мало что успел собрать, – он кивает на кучки лоскутков, представляющих собой, судя по всему, страницы доклада, – и ещё меньше понял из того, что смог прочесть, но… принцип действия этой штуки таков: она проникает в клетку, инфицированную рабдовирусом А101 (так на самом деле называется наш вирус) и блокирует выделение вирусного фермента протеазы, что, в свою очередь… короче говоря, делает вирус дефектным и препятствует его дальнейшему размножению.

– Ну, это же отлично!

– Не совсем. Во-первых, это экспериментальный прототип, на людях то ли не испытывался, то ли в процессе испытания. В любом случае, побочка пока не описана. Во-вторых, эта штука не лечит, а только купирует болезнь, сдерживает её. Это как ВАРТ для ВИЧ-положительных – пока пьёшь, будешь жить. Но стоит прекратить курс или хотя бы сделать перерыв, и вирус сразу выйдет на свободу. Так случилось с водителем КАМАЗа – тут ты был прав. Но ты ошибся в другом. Это не лекарство, а скорее… отсрочка.

Миша замолкает с таким виноватым видом, словно это он занимался разработкой препарата и ответственен за его несовершенство. Наверное, я таращусь на него слишком уж выразительно.

Признаться, к такому повороту я был не готов.

– И сколько? – сглотнув комок, спрашиваю я. – Сколько у нас времени?

– Ну, уцелело чуть больше шестидесяти ампул.

– Хватит на два месяца.

– Не совсем, – повторяет Михась, и я невольно вздрагиваю. Это его «не совсем» загонит меня в могилу. – Помнишь, что сказал генерал? Два раза в сутки. Я ещё не нашёл страницу, где указаны рекомендации по способу применения, так что, думаю, пока нам лучше поверить ему на слово. Будем колоть утром и вечером.

– Значит, месяц…

Какое-то время мы сидим в молчании, глотая горячий чай.

– И на что мы потратим этот месяц? – наконец, спрашивает Михась.

Я уже думаю над этим. Временные промежутки представляются мне теперь не днями в календаре, а зелёными ампулами в кожаном патронташе. Запастись припасами – полдня – одна ампула. Забрать бабушку – ещё одна. Выбраться из города – два дня пути – четыре ампулы. Забрать бабушку, вернуться на Таганрогскую за девчонками («это карма…») и выбраться из города – шесть ампул минимум.

– Я думаю потратить этот месяц с максимальной пользой, – отвечаю почти ожесточённо. – Я думаю потратить оставшиеся дни на поиски умника, придумавшего этот ингибитор, или той мрази, что вывела вирус. Не исключено, что это один и тот же человек. Я думаю попросить у этого человека добавки.

«А чтобы у него эта добавка всегда была в запасе, я позволю Жене нежно, совсем чуть-чуть, укусить его» – продолжаю я. Но уже мысленно.

 

Глава 16. Ночной кошмар

01:00

Я просыпаюсь от ощущения постороннего присутствия рядом и с ужасом сознаю, что не должен был засыпать. Моя очередь дежурить, и я обязан был следить за братом. В три утра меня сменит Ваня, но сейчас явно не три утра.

Свеча погасла, в помещении темно, хоть глаз выколи – ночное небо нынче беззвёздное и безлунное почти всегда. Я уснул прямо на стуле, уронив голову на грудь и раскинув ноги. Руки, как плети, висят вдоль туловища, дробовик скатился с колен и прикладом упирается в пол, а цевьём в моё бедро.

Передо мной кто-то стоит. Поднимаю голову и слепо вглядываюсь в черноту. Вокруг царит непроницаемый мрак, но я кожей чувствую, что надо мной нависает чья-то фигура. Может, это Артём вернулся со своего поста? Он в карауле на крыше до двух, затем вахту примет Михась, а в четыре поменяется с Витосом.

Но нет, это не Артём. Ко мне, наконец, возвращается слух, и я различаю быстрое, с присвистом, дыхание. Так дышать может только…

«Прокажённый»! Эта мысль пронзает мозг, как новый приступ мигрени, а рот мгновенно наполняется адреналиновым привкусом. Каким-то образом «прокажённый» миновал пост Арта и пробрался в офис, пока все спали. И теперь он здесь, передо мной, ждёт чего-то. Но чего?

Выяснять это у меня нет ни малейшего желания. Едва уловимым движением нащупываю дуло дробовика на своём бедре, стискиваю в пальцах, пытаюсь приподнять…

Слышу над собой недовольное урчание.

Потом:

– Максим, зачем тебе ружьё?

Требуется секунда, чтобы сообразить: голос принадлежит Жене. Спустя ещё секунду я понимаю, что распознал его по интонации, а не по тембру. Этот тембр – глубокий, низкий – не имеет ничего общего с моим братом.

Пронзительно вскрикнув, дёргаю дробовик наверх и упираю прикладом в плечо.

01:02

К стволу «Ремингтона», прямо над патронником, примотан изолентой маленький фонарик. Нажимаю кнопку в торце, и луч света выхватывает из мрака лицо брата.

Издав утробный рык, Женя закрывает глаза руками и отпрыгивает в сторону, точно вампир от ультрафиолета.

– Убери! Убери!

Вместо этого я снова навожу луч на брата – тот в ужасе шарахается в угол комнаты. Воспользовавшись его минутным замешательством, нашариваю в кармане спички и зажигаю потухшую свечу. Поднимаю её с пола, ставлю на стол.

Комната озаряется мягким желтоватым светом, и я выключаю фонарик. Сердце гулко бьётся в груди, руки трясутся. Я не опускаю дробовик, но на всякий случай вытаскиваю палец из спусковой скобы.

Женя сжался в клубок в дальнем углу офиса. За одним из столов, коих в помещении шесть штук, виднеется часть его спины и руки, обнявшие туловище. В полумраке помещения силуэт напоминает фигуру горбуна из романа Гюго.

Я зову брата несколько раз, сначала шёпотом, потом громче, но он не откликается, и тогда я решаюсь подойти ближе. Прихватив для верности ещё одну свечу, я направляюсь к нему, держа свет как можно выше. В другой руке у меня дробовик, из которого я не собираюсь стрелять, но который придаёт моему парализованному страхом телу силы, чтобы его удерживать.

– Женя? – я останавливаюсь у края стола, за которым спрятался брат, ставлю свечу на столешницу. – Ты чего там сидишь?

Он молчит. В полуночной тишине слышится его учащённое дыхание, из груди вырываются странные звуки: хрипы, треск, свист.

– Мне плохо, Максим… – вдруг слышу я. – Очень плохо…

Колонна мурашек перебегает с затылка на спину. Этот голос… он вроде и Женин, а вроде и нет. Как если бы его состарили тридцать лет безостановочного курения и пьянства.

– Вылазь оттуда. Давай-давай…

Я закидываю дробовик за спину, обхожу стол и беру брата за предплечье.

– Вставай, вставай, пойдём обратно, тебе надо прилечь.

Почти силой вытаскиваю его из угла и, придерживая под руку, веду обратно к спальнику. Он стал, как пушинка – неужели возможно так похудеть за неполные сутки?

Мы медленно ковыляем к центру комнаты, точно пара стариков на променаде в парке. Добравшись до спальника, я укладываю Женю на синтетический матрас, подкладываю под голову подушку.

Только сейчас мне удаётся разглядеть его лицо как следует. Глаза запали глубоко в глазницы, губы высохли и потрескались, скулы и подбородок выпирают, обтянутые тонкой кожей. Оттенок самой кожи впотьмах не разобрать, но я уверен, что он соответствует общей картине.

– Тебе надо поспать.

– Я не смогу уснуть…

Грудь ритмично поднимается и опускается, издавая свистящие звуки, точно кто-то качает насос. Костлявые руки (боже, боже, куда исчезло всё мясо!) вцепились в ткань матраса.

Я подумываю, не позвать ли кого-нибудь – Витос, Вано и Михась спят в соседней комнате, – но потом решаю, что пока в этом нет необходимости. До конца моей смены ещё два часа. Впрочем, теперь я уверен, что не сомкну глаз до утра.

– На вот, попей, – я подношу к его губам бутылку с водой.

Женя делает пару глотков и кривится:

– Убери… горло вяжет… – он отпихивает бутылку.

Странно, когда я в последний раз пил эту воду, она была абсолютно нормальной. Я собираюсь попробовать её, но в последнюю секунду останавливаю себя. Чёрт возьми! Горлышко этой бутылки теперь инфицировано вирусом. Ещё мгновение, и он попал бы в мой организм. Теперь, чего бы ни коснулся Женя, куда бы ни плюнул и что бы ни надкусил, нужно всегда помнить об этом.

Поражённый неожиданным открытием, отставляю бутылку на пол и машинальным движением вытираю о себя руку, которой держал её.

«Он превратится в парию» – шепчет тёмная часть моего рассудка. – «Снаружи останется человеком, но внутри всегда будет «прокажённым».

– Чего ты хочешь? Есть будешь?

Судя по истощённому виду, его сейчас можно питать только внутривенно. С равным успехом я бы мог предложить еду анорексику.

– Нет… – он поднимает на меня запавшие глаза. – Я хочу укол. Сделай мне ещё укол.

Этого я не ожидал. Второй укол мы поставили в полночь, а следующий планировали на начало утра. Если он будет превышать рассчитанную дозировку, то ампул не хватит и на месяц…

– Генерал сказал, колоть нужно два раза в сутки. Мы собирались…

– СДЕЛАЙ УКОЛ! – полурычит-полушипит Женя, выбрасывая в мою сторону руки со скрюченными пальцами.

Я в ужасе вскакиваю со стула, на который едва присел, хватаюсь за дробовик. При виде лица брата волосы на затылке встают дыбом. Оно состарилось вместе с голосом – и как я не заметил раньше? Кожу вокруг глаз опутывают «гусиные лапки», носогубной треугольник очерчен глубокими морщинами, мочки ушей отвисли, лоб рассекают горизонтальные складки… И эти глаза – два круглых чёрных жука-скарабея с блестящими панцирями. Глаза животного. Сейчас звериная часть в нём явно преобладает над человеческой.

– Сде-е-елай, – шипит Женя, загребая пустоту костлявыми руками. – Максим, мне очень надо…

– Хорошо-хорошо. Лежи. Я сейчас.

Я нахожу ампулы и шприц, подготавливаю инъекцию. Всё это время Женя нетерпеливо ждёт, следя за каждым моим движением и жалобно постанывая. Кажется, будто что-то выедает его изнутри, рвётся наружу сквозь утлую плоть.

– Переворачивайся на живот.

Я ставлю укол одним быстрым отточенным движением. Когда поршень выдавлен до отказа, Женя облегчённо выдыхает, мышцы расслабляются, его перестаёт трясти. Он переворачивается на спину и смотрит на меня благодарным взглядом.

«Дзень!» – сообщает внутренний счётчик. – «Минус одна ампула!»

– Спасибо, – шепчет брат. – Ох-х… да, так гораздо легче. Максим, я уже дума…

Окончание фразы перетекает в дикий пронзительный вопль, разрывающий мёртвую тишину этой ночи, грудную клетку брата и мои барабанные перепонки.

01:19

– …М-А-А-А-А! – Женя встаёт на мостик без помощи рук, выгибаясь немыслимой дугой, и я почти слышу, как трещат под одеялом его позвонки. – А-А-А-А-А-А!!!

Страх парализует меня с головы до ног – я застываю на месте с глупым видом, не в силах пошелохнуться. Из головы мигом выветриваются все мысли, кроме одной:

«Ты убил его» – набатом стучит в висках. – «Ты только что убил его».

Женя переваливается набок и начинает кататься по полу, пытаясь потушить пожар, снедающий его изнутри.

На шум сбегаются все, кто находился в офисе. Чувствую, как чьи-то руки пытаются отнять у меня «Ремингтон». Это Витос. Миша с Ваней останавливаются перед катающимся по полу Женей и просто смотрят, не решаясь приблизиться. Мне не в чем упрекнуть их – в данной ситуации я, наверное, поступил бы так же. Женя заразен и не контролирует себя. Прикасаться к нему сейчас крайне опасно – он может укусить, оцарапать, на худой конец, плюнуть в лицо ядовитой слюной.

Я разжимаю пальцы, и Виталик забирает «Ремингтон». Следующие пять минут мы проводим за созерцанием агонии брата, не в силах ничего предпринять. Слышим, как с глухим стуком соприкасается его голова с полом, когда он перекатывается с живота на спину и обратно. Видим, как он рвёт на себе пропитанную зловонным потом майку, раздирая попутно и кожу на груди, пытаясь добраться до источника боли, запрятанного глубоко внутри. Ощущаем едкий запах ингибитора протеазы Н2Р1, выделяющийся сквозь поры.

Потом, совершенно внезапно, Женя перестаёт кричать. Замирает ничком, уткнувшись лбом в пол, и больше не шевелится. Всё окутывает звенящая тишина.

09:20

У меня получается заснуть под самое утро, когда за окнами уже сереет предрассветное небо, а в офисе становится достаточно светло, чтобы можно было различать силуэты друзей и Жени, которого мы снова уложили в спальник. Ночной кошмар завершился, и я могу, наконец, подарить своей измученной голове пару часов покоя.

Которых, конечно же, недостаточно. Ничего удивительного, что я чувствую себя таким разбитым, когда в девять утра Арт трясёт меня за плечо.

– Макс. Макс, вставай…

Неохотно разлепляю глаза. Потом, мгновенно вспомнив, где нахожусь и что готовит мне это утро, порывисто сажусь в своём спальнике.

Арт смотрит на меня сочувственно. Он отдежурил на крыше первым и выглядит вполне отдохнувшим. Его сменил Михась, а того Витос. Меня же никто не менял. Ваня уговаривал раза три, но всякий раз я отсылал его обратно спать. Я не смог бы заснуть, даже если бы очень хотел. Но я не хотел. После того, как мы убедились, что Женин припадок окончен, и перенесли его бесчувственное тело в спальник, мой пульс не мог восстановиться ещё по меньшей мере час. А может и дольше. Во всяком случае, я слушал, как сердце бьётся в ушах ещё очень, очень долго. И этот стук ни за что не дал бы мне заснуть.

– Сколько время?

– Начало десятого. Вставай, Макс, там… Джон проснулся.

Интонация, с которой сказаны эти слова, мне не нравится.

Я осоловело моргаю глазами, пытаясь стряхнуть с них последние остатки сна и вернуть зрению фокус. Когда мне это удаётся и помещение офиса обретает наконец чёткие очертания, я замечаю Михася, Ваню и Витоса. Друзья сгрудились вокруг стола, за которым ещё недавно мы с Михасем пили чай, и заворожённо наблюдают за чем-то. Или за кем-то…

С пола не видно, что они так пристально разглядывают, поэтому я протягиваю Арту руку:

– Помоги встать.

Тот хватает меня за запястье и рывком поднимает на ноги. В голове что-то с чмоканьем отрывается и растекается по затылку вязкой горячей массой. Нащупываю в кармане «пенталгин» и сразу проглатываю две таблетки.

Видя моё состояние, Арт предлагает:

– Давай помогу.

Он уже собрался нырнуть мне подмышку, но я останавливаю его:

– Не надо. Я сам.

Неспешно, шаг за шагом, направляюсь к столу, у которого собрались друзья. Меня сдержанно приветствуют; отмечаю на себе сочувственные взгляды. Ничего, это терпимо. Нету жалости – и то хорошо. Жалость – самое низкое, самое оскорбительное и недостойное чувство на свете. Жалость унижает хуже безразличия, испытывать её к калекам, неизлечимо больным или просто убогим – всё равно, что прилюдно констатировать сам факт их убожества. Жалость оказывает медвежью услугу, лишний раз напоминая человеку о его трагедии. Я никогда никого не жалею, и не хочу, чтобы жалели меня. А ещё я не хочу, чтобы жалели моего брата. Потому что от жалости до отвращения ещё меньше, чем от любви до ненависти.

Поравнявшись с друзьями, я, наконец, могу видеть, что привлекло их внимание. В дальнем углу офиса, противоположном тому, откуда я с таким трудом выковыривал Женю ночью, стоит ещё один стол, представляющий собой столешницу, установленную на опорное основание из двух тумб с выдвижными ящиками. Боковые просветы стола закрыты одеялами спальника, наброшенными сверху. Получилось что-то вроде халабуды, которые мы с братом не раз строили в детстве. Внутри халабуды кто-то есть – это чувствуется по шевелению матерчатых стенок.

– Он там? – задаю вопрос, ни к кому конкретно не обращаясь.

Мне отвечает Михась:

– Да. Как только начало светать, он встал, забрал спальник и устроился под столом.

– Почему сразу меня не разбудили?

– Хотели дать тебе чуть-чуть отдохнуть. Он же никого не трогал, построил себе домик и залез туда. Потом уснул, мы слышали, как он храпит. А пять минут назад проснулся и давай тебя звать.

Звучит ужасно. Как будто мы говорим о каком-то диковинном домашнем зверьке.

– А сейчас чего не зовёт?

– Ну, мы сказали, что ты подойдёшь… – тут Михась запинается, неуверенно глядя на меня: – Ты же подойдёшь?

– Дурацкий вопрос. Конечно, подойду.

Неожиданно я понимаю, что боюсь. Боюсь узнать, что ждёт меня за стенкой этой халабуды. Или кто…

Поколебавшись секунду, делаю первый неуверенный шаг.

09:25

– Женя? Ты тут?

– Да, тут.

Голос вроде бы нормальный. Обычный. Немного приглушенный матерчатой перегородкой, но я узнаю его.

У меня чуть отлегает от сердца.

– Можно я приподниму одеяло?

– Нет, нельзя.

Следует подкатываться аккуратно, неспешными волнами.

– Могу я узнать, почему?

– Свет режет мне глаза.

Можно было догадаться. Я ведь помню, как он шарахался от луча фонаря.

– Хорошо. Тогда разреши мне залезть к тебе.

Пауза. Он напряжённо размышляет. Потом:

– Максим… я ведь нормальный.

– Я знаю. Я это знаю. Можно мне войти?

Вместо ответа одеяло чуть приподнимается, как бы приглашая меня пролезть в образовавшуюся щель над полом.

Опустившись на четвереньки, я залезаю в нашу первую халабуду, построенную спустя десять лет после возведения последней.

09:30

Внутри жарко и душно, и я не сразу понимаю, что причиной тому сам Женя. Брат источает тепло, как батарея. Чуть позже я узнаю, что его нормальная температура тела теперь равна сорока градусам, пульс в покое превышает сто ударов, частота дыхания как минимум вдвое больше обычной. И этот новый запах его кожи – резкий, отталкивающий.

«Запах вируса…»

Однако сам Женя выглядит куда лучше, чем ночью. В полумраке халабуды я могу разглядеть его черты. Он очень худ, но уже не напоминает постояльца концлагеря. Костлявое иссушенное лицо снова округлилось, кожа набрала влаги и посвежела, с губ сошла лихорадка, а глазам вернулась ясность. А ещё в них поселился блеск, которого доселе там не было. Так блестят глаза наркоманов или безумцев. Если бы не этот блеск, его облик почти ничем не отличался бы от привычного.

– Как себя чувствуешь?

Женя смотрит на меня настороженно, словно ожидает, когда же я оттолкну его и с воплями ужаса брошусь вон из халабуды. Поняв, что делать этого я не собираюсь, осторожно отвечает:

– Хорошо. Даже очень.

– Вот как? И ты совсем не помнишь, что было ночью?

– Почти ничего. Я помню, что говорил с тобой. Кричал и куда-то бегал…

– Бегал? Ну… можно и так сказать. А как вообще состояние? Что-нибудь болит?

Женя отчаянно мотает головой:

– Я же говорю, чувствую себя отлично! Ничего не болит, сил хоть отбавляй. А ещё я очень, ну просто очень хочу жрать!

Немного ошарашенный таким заявлением, я не сразу нахожу, что ответить.

– Ну, пожрать у нас найдётся. Но сначала тебе придётся выйти отсюда.

– Ну-у, не хочу, – в голосе брата капризный ребёнок. – Принеси мне еду сюда!

– Нет, так не пойдёт. Мы же не сможем таскать тебя повсюду в твоей халабуде, как в паланкине.

– Но свет режет мне глаза, сильно режет! Ничего не вижу, всё слезится, двоится. И как-то… шумит.

– Шумит?

– Ну, да. В голове. Это, наверное, из-за лекарства?

Возможно. Но я почему-то склоняюсь к другой точке зрения. И она вряд ли понравится Жене.

– Вполне вероятно, – уклончиво отвечаю я. – Но тебе надо привыкать к своему новому состоянию. Если не хочешь провести здесь остаток жизни, придётся перебороть свою светобоязнь.

С полминуты Женя размышляет над моими словами.

– Хорошо, Максим. Давай попробуем.

Его лицо вдруг озаряет улыбка:

– О господи, чёрт, я так рад, что остался жив! Спасибо тебе! Спасибо! Я перед тобой в долгу!

Его приподнятое настроение делает моё, и без того мрачное, ещё мрачнее. Не слишком ли он спешит с благодарностями?

В ответ я только сдержанно киваю:

– Забей, всё нормально. Пошли.

09:38

Женя зажмуривается, и я вывожу его из халабуды за ручку, точно маленького. Вано, Арт, Михась и Витос наблюдают за нами у окна, затаив дыхание.

Я поворачиваю Женю лицом к ним.

– Ладно. Открывай глаза.

Под чёрной, всклокоченной, точно у отряхнувшегося от воды шпица, шевелюрой вспыхивают два блестящих глаза.

– Ай! – Женя прикрывает лицо ладонью и отворачивается. – Там как будто прожектор!

– Это всего лишь окно. И дневной свет. Кстати, на улице довольно пасмурно. Что же с тобой будет, когда мы выйдем из помещения?

– Не знаю. Значит, не выйдем! – в голос брата опять вернулся капризный ребёнок. – Мне больно! В ушах шумит…

Ловлю на себе встревоженный взгляд Михася. Я знаю, что означает этот взгляд, и мои подозрения только крепнут.

– Щас, погодите! – Арт бросается к одной из сумок, принесённых нами из машины.

Покопавшись в ней с минуту, извлекает солнцезащитные очки с круглыми зеркальными стёклами.

– На вот, надень, будет полегче.

Он передаёт очки мне, поглядывая на Женю так, словно даст дёру, стоит тому громко пукнуть.

Брат надевает очки и издаёт возглас облегчения:

– О-о-о, так гораздо лучше. Спасибо, Арт.

– Да… не за что, Базилио.

Друзья встречают Женю улыбками и ободряющими подшучиваниями, однако от меня не ускользает тот факт, с какой внутренней, почти неуловимой неприязнью они пожимают его руку. Так в «Филадельфии» Джо Миллер пожимал руку Эндрю Бэкета, узнав, что у того СПИД.

– Витос, Арт, организуйте на стол, – говорю я. – Джону надо подкрепиться. Видите, каким голодными глазами он смотрит на Ваню?

Шутка удалась: помещение офиса взрывается смехом. Однако шутка несла в себе двоякий смысл, и его разглядели все присутствующие. В адрес брата уже летят недоверчивые взгляды. Пожалуй, впредь стоит следить за языком.

09:45

Мы усаживаем Женю за стол, на который подаётся быстрый завтрак. Хлеб, колбаса, сыр, шпроты, килька в томате, свежие огурцы и помидоры, на десерт фрукты и плитка шоколада. Из напитков кола и минералка «Нарзан» в стекле.

Женя долго смотрит на еду, шевелит носом, как будто принюхиваясь. Потом набрасывается на колбасу и шпроты, полностью игнорируя хлеб и овощи. Когда я предлагаю ему закусить огурцом (помидоры он никогда не любил), он сначала отказывается, но потом предпринимает робкую попытку откусить кусочек. И тут же выплёвывает.

– Фу! Они прокисли, что ли? Такая гадость!

Теперь уже тревожными взглядами обмениваются все, за исключением Жени. Кажется, он совершенно не замечает своего странного поведения.

Когда с мясными и рыбными блюдами покончено, Женя пробует откусить яблоко, но эффект тот же, что и с огурцом. Он выплёвывает его, брезгливо фыркая.

– Тьфу! Да что вы мне подсовываете! Всё попропадало!

– Попробуй шоколадку, – вкрадчиво предлагает Михась.

Но меня беспокоят не новые вкусы брата – здесь всё понятно – а то, что за время трапезы он ни разу не прикоснулся к воде. И это Женя – водохлёб, каких поискать!

Брат поворачивается к Михасю и недоверчиво щурится из-под солнцезащитных линз. Кажется, теперь и до него начинает доходить…

Он разворачивает шоколадку, откусывает от плитки большой кусок и принимается сосредоточенно жевать. Мы прекрасно видим отвращение, написанное у него на лице, но Женя не обращает на это внимания и продолжает упрямо работать челюстями. Когда шоколад растёрт в кашу, он мучительно глотает. Я вижу, как прыгает при этом его кадык, как вздуваются вены на горле. Шоколадная масса отправлена в пищевод, и Женя судорожно втягивает в лёгкие воздух, борясь с пароксизмом тошноты.

– Ну, как? – интересуется Михась.

– Нормально. В горле застряло немного.

– На, запей, – я откручиваю крышку у «Нарзана» и протягиваю бутылку брату.

– Не хочу.

– Почему?

– Не люблю «Нарзан».

– Ну, тогда колы.

– Отвали.

– Выпей минералки, – я подсовываю бутылку ему под нос.

– Отвали!

– Ты не можешь пить. У тебя гидрофобия…

– ОТВАЛИ!

Он выхватывает бутылку и швыряет в окно. Стекло разбивается, и на Женю (за столом сидел только он) градом сыплются осколки. Один, довольно большой, оставляет глубокий порез на руке. Остальные, поменьше, впиваются в грудь и лицо, превращаясь в маленькие кровавые кляксы.

Все, включая меня, в страхе отпрыгивают в сторону, изумлённо таращась на разбитое окно. Повисает пауза.

Потом Женя поворачивает к нам окровавленное лицо, и я вижу, что оно искажено ужасом осознания.

– Пацаны, – потрясённым полушёпотом произносит он, – что со мной происходит? Я не чувствую боли…

 

Глава 17. Особое мнение

11:30

Движение порождает жизнь. Жизнь порождает движение.

«Если я остановлюсь – мы погибли».

Я делаю ещё один шаг. Капли крови, стряхнутые с волос вибрацией, летят в пыль под моими ногами. Пропитанная кровью рубашка липнет к спине.

«Я должен идти, пока есть силы».

Солнце палит нещадно, но я настолько обезвожен, что почти не потею. Единственная жидкость, которую я способен выделять – моя собственная плазма. И я истекаю ею, истекаю с головы до ног.

Руки окостенели, я давно не чувствую пальцев. Суставы ломит, словно в них набили толчёного стекла. В ушах шумит несуществующее море. Но я продолжаю держать локти согнутыми, потому что иначе уроню свою ношу. А она так хрупка…

Эта пустыня кажется бесконечной. Во все стороны, насколько хватает глаз, простираются бескрайние пески. Однообразный пейзаж разбавляют лишь редкие кустарники, да иссохшие валики перекати-поля, застывшие в ожидании попутного ветра.

Шаг. Ещё шаг.

Её тело казалось почти невесомым в начале пути. Я был уверен, что смогу нести её вечность, но раны на спине, ногах и ещё где-то там, уже не помню где, пили силы с каждой новой каплей крови, упавшей в песок. Так что моя вечность стала близиться к концу на исходе третьего часа.

Она просит меня остановиться, в который раз.

«Если я остановлюсь – мы погибли».

Шаг. Шаг. Шаг.

Она говорит, что я вот-вот задохнусь. Да, дышать действительно тяжело: раскалённый воздух ножом режет лёгкие. Слизистая ротовой полости высохла настолько, что по ней можно чертить мелом. Болят глаза.

Но у меня есть ноги, и они пока целы. В отличие от её ног. Я не помню, как она поломала их, и ломала ли вообще. Всё, что я помню – она неспособна идти.

«Если я остановлюсь – мы погибли».

В этой пустыне нас не найдут. Никто не придёт к нам на помощь. Не прибудет кавалерия, не прилетит на вертолёте спасательная бригада, не пройдёт мимо случайный турист. Когда мы начнём терять силы, вокруг соберутся только грифы. И станут ждать.

Кровь капает на запылённые ботинки. Ноги слабеют, поджилки трясутся. Штаны на заднице отяжелели от влаги, как если бы я обделался. Но я знаю, что там тоже кровь – стёкшая со спины.

Господи, как же хочется остановиться… Упасть лицом в землю и просто лежать без движения.

Но ноги сами несут вперёд, уже на полном автомате, контролируемые обезумевшим от жары и боли мозгом. Особенно боли. Она, эта боль, причиняет необычные страдания. Нервные волокна не передают болевые сигналы мозгу, лишь сухую информацию. Эта информация сводит с ума почище любых физических пыток:

«Организму нанесён непоправимый урон, расчётное время до полного отключения систем жизнедеятельности: 256 шагов…»

«255 шагов»…

«254 шага»…

«253»…

Обратный отсчёт для движения вперёд. Движения к смерти.

Мираж, последние полчаса мреющий впереди тонкой серебристой полоской, превращается в ленту раскалённого асфальта. Дорога.

Она говорит, что тоже видит её. Я ускоряю шаг, расходуя последние резервы.

«152»…

«151»…

«150»…

Я поднимаюсь на насыпь и выхожу на дорогу в сорока шагах от собственной смерти. Мягко, словно хрустальную, опускаю свою ношу на обочину, распрямляю задеревеневшую спину.

Я мог бы лечь прямо здесь. Расслабить мускулы, дать отдых натруженным ногам, ощутить тепло асфальта изувеченной спиной. Я мог бы закрыть глаза. Я мог бы уснуть рядом с ней.

Наверное, я бы так и поступил, если бы не знал наверняка, что проснусь уже другим человеком. «Не человеком».

Она тоже это знает. Видит в моих запавших глазах, читает на высохшем, как пергамент, лице.

Я продолжаю свой путь. Пересекаю дорогу и спускаюсь по насыпи с другой стороны. Ботинки снова утопают в мягком песке. Я должен уйти как можно дальше…

Тридцать шагов.

«Падай», – слышу у себя за спиной. – «Падай».

Она плачет. Едва слышно.

Двадцать шагов.

«Падай, малыш. Уже можно. Можно».

Десять шагов.

«Падай на землю! Ну же, падай!»

Последние шаги я не считаю, просто иду. Иду до тех пор, пока ноги не подкашиваются, превратившись в бескостные лохмотья из кожи и мышц.

Тогда я ложусь на песок и замираю.

11:35

Машина вздрагивает, и я просыпаюсь.

Обнаруживаю себя на переднем сиденье «Хаммера». Голова свесилась набок, щека прилипла к кожаной обивке.

За рулём Ваня. Заметив, что я открыл глаза, виновато улыбается:

– Извини. Собака на дорогу выскочила, пришлось тормозить.

Отлипаю от сиденья, растираю ладонями заспанное лицо.

– Заражённая?

– Вроде нормальная, – Ваня слегка опускает стекло: – Я покурю?

В салоне довольно темно, окна у «Хаммера» тонированные, но я с опаской оглядываюсь назад.

Женя, Арт, Михась и Витос с комфортом расположились на широком заднем сиденье. Всех четверых сморил сон – ночные приключения не прошли даром ни для кого. Головы Воронюков покоятся на плечах Михася, сам Михась спит, откинувшись на подголовник. Женя уткнулся в мягкую обивку боковой стенки «Хаммера». Солнцезащитные очки он снял, но узкая полоска света, проникающая сквозь приоткрытое окно в салон, похоже, нисколько ему не мешает.

И всё же я говорю:

– Давай быстрей.

Ваня торопливо закуривает – контролировать свои аддикации ему всегда было трудно.

Я тем временем исследую обстановку за бортом. Мы снова на Малиновского – пришлось возвращаться проторённой тропой. Ехать вперёд не имело смысла: если верить военным, Западный мост взорвали в первый день эпидемии, о чём, вероятно, не было известно «рыбьим глазам» сотоварищи. Ближайший выезд на трассу М4 теперь лежит через центр, но нам предстоит сделать петлю.

В нашей компании ожидается пополнение. Во-первых, мы решили забрать с собой бабушку – переход по населённому зомби городу может оказаться для неё ещё опаснее, чем ожидание спасения дома, но это хоть какой-то шанс. А во-вторых…

…это карма…

Наутро Женя не забыл о моём обещании.

Снова оглядываюсь назад. Глаза брата закрыты, но непонятно, спит он или притворяется. Грудь вздымается и опадает, как у человека, только что пробежавшего стометровку – на фоне размеренного дыхания соседей контраст бросается в глаза. Мышцы лица напряжены, лоб наморщен, будто он задумался о чём-то неприятном. И волосы… После инфицирования они торчат дыбом, как наэлектризованные, и не желают ложиться. Каким-то образом вирус воздействует на гладкие мышцы, приводящие в движение волосяные фолликулы, и те сокращаются, придавая человеку вид разъярённой росомахи. Судя по всему, здесь замешан некий биологический механизм устрашения.

Утренняя инъекция прошла не так болезненно, как ночная. Видимо, организм брата постепенно адаптировался к препарату. Побочные эффекты стали менее выражены: боль и ломота в суставах, тошнота с рвотой (не очень обильной), непродолжительные судороги. Но он, по крайней мере, не катался по полу и не вставал на мостик. Потом наступила сильная сонливость – в машину Женю пришлось вести под руки. Там он забился в угол и уснул. Михась выразил надежду, что это лишь временный эффект от лекарства, а не новый – ночной – образ жизни. Его надежду разделяли все остальные.

Мы проезжаем мимо «Хладокомбината № 5» – стало быть, поспал я всего ничего.

– Дай затянуться, – обращаюсь к Вано.

Тот секунду смотрит недоверчиво, потом передаёт сигарету.

Затягиваюсь, выдыхаю, возвращаю сигарету обратно.

– Классно придумали с засадой. Если б не отвоевали своё добро, сейчас пришлось бы туго.

Мы с Артом в подробностях поведали обо всём, что произошло с нами после расставания на Зорге. Ваня слушал с плохо скрываемой мстительностью на лице, неизвестно кому адресованной: нам или нашим обидчикам. Женя – с широко раскрытым ртом, не мигая («…это карма…»).

– Да, – Ваня лениво отмахивается, – мало им было. Будут знать, как наезжать на людей в жёлтых плащах.

– Кто ухлопал белобрысого? – задаю давно мучавший меня вопрос.

– Я! – на Ванином лице плотоядная ухмылка. – Хедшот! – он победоносно хлопает ладонями по рулю. – Потом ещё в грудь добил! Пацан даже не понял, что умер.

Я ожидал подобной реакции:

– Ну… и каково это? Убивать живых… то есть, незаразных. Короче, ты понял.

Ваня пожимает плечами:

– Так же, как и заразных. Разницы никакой, в общем-то.

Да, разницы никакой. Мы на войне, и действуем по законам военного времени. Ни один солдат не мучается угрызениями совести, убивая врагов при защите родины. Ни один соотечественник не осудит его после войны – ни служитель закона, ни служитель церкви, ни даже самый отъявленный моралист. В военное время отменяется «святость жизни», отменяются «десять заповедей», отменяется уголовный кодекс и кодекс этический. Что в очередной раз доказывает довольно избирательное свойство самой этики – как, впрочем, и любой другой человеческой выдумки, направленной на извлечение максимальной выгоды в определённое время при определённых условиях.

Несмотря на довольно широкую просеку, оставленную нашими предшественниками, мы движемся медленно. Ваня крутит головой из стороны в сторону, высматривая то, что заметил на дороге ещё вчера.

– Может, проехали? – спрашиваю.

– Нет-нет, он был где-то здесь. Я же помню.

Я тоже выглядываю в окно. На улице пасмурно, но небо затянуто не полностью. Солнце то и дело проглядывает в узкие бреши на стыках тектонических плит дождевых облаков, и тогда по кузовам машин начинают плясать яркие блики.

Должно быть, для Жени каждый из них – как удар ножом по глазам. Мы заставили его выпить немного воды перед инъекцией, что оказалось довольно непростой задачей. Выпучив глаза от страха, он глотал воду, как яд кураре, жадно втягивая ноздрями воздух. Свои порезы, полученные от осколков разбитого стекла, он не разрешил бинтовать. Впрочем, в этом не было необходимости: кровь свернулась почти мгновенно. Когда он отёр влажным полотенцем повреждённые места, на коже остались едва заметные следы. Очевидно, раны на инфицированных затягивались, как на собаках – ещё один защитный механизм вируса.

– Вот он! – вскрикивает Ваня и останавливает машину.

В боковое окно со стороны водителя я вижу его. У обочины, между двумя легковыми седанами, лежит на асфальте небольшой дорожный мотоцикл. На зелёном бензобаке надпись «Stels Flame 200», наполовину стёртая при ударе о землю. Чудо китайского мотопрома изрядно помято, зеркала отломаны, передняя фара треснула, тут и там краска стёрта до металла. Но мотоцикл пострадал гораздо меньше своего владельца. Беднягу забросило под машину, где он сломал себе шею – из-под днища торчат безжизненные ноги.

Издав победный клич, Ваня выскакивает из «Хаммера». С заднего сиденья слышится недовольное ворчание. Перебуженные внезапной остановкой пассажиры разминают затёкшие суставы, зевают в голос.

Один Женя продолжает спать, уткнувшись головой в стенку машины и нахмурив брови.

Арт, сидящий к нему ближе всех, утирает рукавом взмокший лоб. Потом с любопытством заглядывает Жене в лицо.

– Ну и жар… весь горит.

Он предпринимает попытку растолкать его, но я останавливаю:

– Не надо. Пусть спит.

Оставляем Женю в «Хаммере», а сами выходит на улицу.

Ваня уже поднял мотоцикл на подножку и теперь внимательно изучает узлы машины. Круглое лицо светится детским счастьем.

– Я всегда мечтал, всегда мечтал… – приговаривает он, счищая рукавом плаща куски грязи с сиденья.

– Ты хоть ездить умеешь? – скептически замечает Михась.

Ваня так заворожён находкой, что не удостаивает его ответом. Вместо этого берётся за торчащий в замке ключ зажигания, поворачивает.

Мотор не заводится. Ваня повторяет попытку. Ничего.

– Облом, – говорит Арт.

– Ща заведётся!

Отточенным движением знатока Ваня откидывает лапку кик-стартера и бьёт по ней ногой. Раз, другой. С третьего раза двигатель устало всхрапывает, а после четвёртого оживает рокочущая глотка.

12:20

Следующие двадцать минут занимают проводы. Со вчерашнего дня каждая минута у нас на вес золота (на вес ампулы), а потому своих родственников на Профсоюзной Ваня решает искать сам. Я предлагал ему найти машину и взять кого-то в напарники, но он отказался – дескать, одному на мотоцикле всяко быстрее, да и играть в «тяни-толкай» на двухколёсном транспорте не придётся. Договорились встретиться на Стандартном, крайний срок назначили на шесть вечера, потом будем бить тревогу.

Ваня получает в дорогу наплечный рюкзак с водой, кое-какой снедью, фонариком, спичками и прочими незаменимыми в пути вещами. Также кладём туда запас патронов для «Сайги», сам карабин Ваня устраивает за спиной. К шлёвке на джинсах цепляем охотничий нож в ножнах. Не хватает только шлема – снимать его с изрядно подгнившей головы хозяина мотоцикла никто не рискнул.

Последней отдаю рацию:

– Поставил свежие батарейки. Звени, если что.

Ваня уже оседлал своего двухколёсного коня – мерно рокочет заведённый двигатель, подрагивает изолированная пластиком выхлопная труба.

– Обязательно, – рация исчезает в кармане плаща.

– Поаккур`тней, Вано! – напутствует Витос.

– Да, – кивает Михась, – по бордюрам не езди больше.

Все улыбаются. Шире всех – Ваня. Он определённо наслаждается своей новой ролью «байкера – истребителя зомби».

– Вы тоже. Жеку берегите. Ну и… найдите их.

Улыбка исчезает с моего лица вместе с поднявшимся на миг настроением. Сейчас я бы охотно поменялся с Ваней местами.

Мотоцикл медленно выкатывается на дорогу, подталкиваемый ногами седока. Потом Ваня выкручивает ручку акселератора, и «Stels Flame 200» с рычанием берёт разгон.

13:13

Мы возвращаемся на Таганрогскую под навалами дождевых облаков. Из-под чёрных насупленных туч не выглядывает больше солнце. В тонированном салоне «Хаммера» совсем темно. Как бы ни отрицал я теорию Михася о ночном образе жизни «прокажённых», но сгустившийся мрак будит Женю не хуже утреннего света. Арт, который теперь за рулём, замечает это в зеркальце заднего вида, подаёт мне сигнал.

Женя выпрямляется на сиденье и оглядывает салон. Странно, но он совсем не выглядит человеком, только что пробудившимся ото сна. Движение точные и резкие, глаза широко распахнуты, в мышцах нет расслабленности, присущей людям спросонья.

– Мы где? – спрашивает он.

– Подъезжаем, – отвечает Михась. – Как самочувствие?

– Лучше не бывает. Ваня уже уехал?

– Ага, – говорит Витос. – Умчал на байке.

– Значит, он его нашёл. Я же помню, что мотик был, – Женя вытягивает шею, стараясь разглядеть пейзаж в ветровое стекло. – Вроде дождь намечается?

– Будем надеяться, самый обычный, – говорю я. – Промокнуть под водой – меньшая из наших проблем.

Странно представить, что в былом мире люди боялись дождя только поэтому.

– Сомневаюсь, – вдруг говорит Женя.

Все недоуменно смотрим на него.

– Я про дождь, – поясняет он. – Вы разве не чувствуете запах…

Как идиоты, качаем головами. Все окна закрыты, в салоне работает климат-контроль.

– А ты что, чувствуешь? – тянет Витос.

– Конечно, – отвечает Женя, и на его лице вдруг появляется самодовольная улыбка.

Эта улыбка заставляет моё сердце биться чаще. Мне кажется, или его новое состояние начинает ему нравиться?

Подгоняемый неясным ужасом, Арт вдавливает педаль газа в пол. «Хаммер» мчится по просеке на Таганрогской, подпрыгивая на кочках.

– А ещё я кое-что слышу, – продолжает Женя. – Вы тоже скоро услышите.

Арт немного опускает стекла, мы прислушиваемся.

Сначала ничего, кроме звука мотора и шуршания шин по асфальту. Потом…

– Вот оно! – вскрикивает Арт. – Гудит!

Да. Больше всего это напоминает гудение пчелиного улья – огромного, циклопического улья. Нечто похожее мы уже слышали – в первую ночь эпидемии, когда весь город стоял на ушах. Но тогда звуки были немного иные, с примесью чего-то привычного, обыденного. С примесью…

…людских голосов. Живых голосов. Люди кричали, визжали, молили о помощи. Но они были, эти самые люди. То была песнь толпы. Умирающей может быть. Агонизирующей, может быть. Но в голосе той толпы чувствовалась жизнь.

Гул, который доносится до нас откуда-то спереди, лишён этих звонких ноток. Это мёртвый однообразный поток, без каких-либо вкраплений. Как будто флотилия Боингов одновременно прогревает турбины.

– Что это? – спрашивает Виталик.

Мы по привычке ждём ответа от Жени, но у того его нет. Он только пожимает плечами.

– Прибавь, – обращаюсь к Арту и неожиданно срываюсь на крик: – Прибавь! Прибавь! Прибавь!

13:20

Мы так спешим, что едва не проезжаем дом Евы. Забитые досками окна в последнюю секунду замечает Женя. Кричит остановиться, и Арт даёт по тормозам. Барабанит антиблокировочная система, «Хаммер» замирает посреди дороги.

Гул нарастает. Теперь его можно слышать, не напрягая слух. Мало-помалу однородное гудение обретает форму, разбивается на отдельные звуки: шипение проколотой шины, шкворчание жарящийся на сковородке картошки, дробный голос отбойного молотка. Десятков отбойных молотков. Сотен сковородок. Тысяч шин.

Неожиданно в ужасающей какофонии появляется, точно луч света в тёмном царстве, живой звук. Это визг – пронзительный женский визг. И звучит он далеко от эпицентра инородного гудения, но близко к нам. Из Евиного дома.

– Это они! – Женя хватается за дверную ручку.

– Погоди, – говорю я. – Подготовимся.

– У них проблемы!

Ну, разумеется, у них проблемы. Разве может быть иначе.

– И их проблем станут нашими, если не вооружимся. Так, я с Женей в дом. Витос, ты с нами. Арт, Михась, оставайтесь в машине. Если что, прикроете отступление.

В лихорадочной спешке достаём ружья, распределяем патроны, пристёгиваем ножи.

Крик повторяется. На сей раз ему аккомпанирует второй. Из дома доносится какой-то грохот, словно кто-то пытается вышибить дверь.

– Там «прокажённые»! – Женя, не в силах больше ждать, открывает дверь.

Ну, разумеется, там «прокажённые»! Разве может быть иначе!

13:33

Я выхожу на улицу, и в лицо сразу бьёт порыв сырого ветра. Вместе с ним ноздри наполняются неприятным резким запахом – нечто среднее между муравьиной кислотой и алкогольной блевотиной. Значит, Женя не ошибся: ядовитый циклон не ушёл. А может, пришёл новый?

Думать над этим нет времени. Женя уже во весь опор мчится к дому. Витос за ним – в одной руке «Ремингтон», в другой топорик.

Оббегаю машину и бросаюсь вдогонку. Гудение на улице настолько сильное, что я едва слышу собственные шаги. Теперь оно исходит как будто со всех сторон сразу, так что определить его источник совершенно невозможно. А значит, невозможно определить, откуда грозит опасность.

Ударом ноги Женя распахивает калитку, и мы, один за другим, проникаем во двор. Недра дома сотрясаются под ударами чудовищной силы. Внутри визжат теперь безостановочно, лишь меняется тональность. Слов не разобрать, но смысл и так понятен.

С оружием наперевес заходим в тамбур. Преодолеваем полутёмный коридор и останавливаемся перед дверью в гостиную. За ней отчаянные звуки борьбы, крики, визг. И утробное рычание, которое ни с чем не спутать. Диалект «прокажённых».

– На счёт три, – шепчу я. – Раз. Два. Три!

13:35

Рывком распахиваем дверь и высыпаем в гостиную, размахивая ружьями во все стороны. Здесь ещё темнее, чем в коридоре – окна заколочены, свечи не горят. Примотанные к дулам фонарики помогают мало: световые пятна прыгают по стенам в эпилептическом припадке, лишь ухудшая видимость. Я полностью дезориентирован, от страха подгибаются коленки. Указательный палец невольно соскальзывает на спусковой крючок – ещё секунда, и я начну палить.

Быстрее всех ситуацию оценивает Женя:

– Сюда!

Мы следуем за ним в дальний конец комнаты. Здесь дверь в спальню, где мы провели позапрошлую ночь. Лучи фонарей высвечивают спины девушек, прильнувших к антресоли, которой они забаррикадировали дверь. Ева и Саша.

Первой нас замечает Ева. Оборачивается, и свет фонаря выбеливает пухлое лицо, словно висящее отдельно от тела. Девушка жмурится, прикрывает глаза ладонью.

– Кто здесь…

– Это мы.

Дверь дрожит под очередным ударом. Звенит стекло в антресоли.

– Кто мы?

– Ваши неблагодарные гости.

Лицо Евы вытягивается от изумления, она на секунду застывает в этой позе… потом отворачивается и снова налегает на антресоль. У неё за спиной замечаю подаренное нами ружье.

– Помогите, что же вы!

Саша почти не реагирует на наше присутствие. Девушка в таком шоке, что не удивилась бы появлению Ивела Книвела в своей звёздно-полосатой куртке верхом на байке.

– Отойдите! – кричит Женя, вскидывая дробовик. – Сейчас мы их расстреляем через дверь.

– Нет! Нет! – рыдает Саша. – Не стреляйте!

– Да отойди ты! – рычит Витос.

– Нет, нельзя стрелять! – срываясь на визг, объясняет Ева. – Там Лилит…

13:40

Дверь содрогается под новыми ударами, антресоль ходит ходуном. Мы тратим время впустую.

– Нужно уходить, – говорю Еве. – Если она там, её уже не спасти.

Ева качает головой, по щекам катятся слёзы. Она и сама не понимает, зачем держит дверь. Если она откроет её и попытается войти, это будет означать смерть для неё и Саши. Если бросит и кинется бежать, это будет означать смерть для Лилит. И только пока она удерживает её закрытой, Лилит, как кот Шредингера, ни жива, ни мертва.

Из спальни доносится акустическая версия песни мёртвых – той самой, что бушует во всём инструментале на улице. Я прислушиваюсь – ни единой живой нотки.

Потому что Лилит мертва.

– Её больше нет! Её загр`ызли! – вопит Витос. – Сваливаем отсюда!

– Уходим, уходим! – подгоняю я. – На улице машина.

Саша с Евой рыдают в голос, мотают головами, отрицая реальность. Время тает.

Женя подтягивает к двери огромный доисторический диван, кривые ножки царапают дощатый пол. Ну и силища в нём… В одиночку эту дуру не сдвинуть ни мне, ни Витосу.

– Отойдите, отойдите!

Отпихиваем девушек в сторону, и Женя придвигает диван вплотную к антресоли. Такая баррикада даст нам минуту-полторы.

– Всё, уходим! – я хватаю Еву за предплечье.

– Нет! Нет! – она пытается высвободиться, но как-то вяло.

– Дашка! Дашка-а-а! – воет Саша.

– Сваливаем отсюда! Быстро! Быстро! – Витос толкает Сашу в спину.

Я тащу за собой Еву. Наше отступление прикрывает Женя.

В коридоре обе девушки наконец поддаются и идут сами. Дверь в тамбуре открыта. За ней нас встречает душный, пахнущий прогорклой блевотиной воздух. Пересекаем двор и выходим на улицу.

Кот Шредингера умирает.

13:52

Мы выбегаем на дорогу под первые, микроскопические капли дождя. Михась с Артом, точно пара часовых, охраняют машину с двух сторон. Организованно трамбуемся в салон, закрываем двери.

Шлёп. Шлёп. Шлёп.

По окнам «Хаммера» растягиваются тонкие дождевые слезы. Тёмная плёнка на стёклах обесцвечивает их, и только через не тонированное лобовое я могу видеть их окрас.

Они розовые.

13:55

Мощный ливень запирает нас в машине, как мышей в клетке. Поток отравленной воды настолько плотный, что мы не решаемся включать вентиляцию. Окна моментально запотевают.

– Трогай, – говорю Арту.

Тот заводит мотор.

Смотрю назад. Пассажиры заднего сиденья – как шпроты в банке. Михась, Витос, у них на коленях зарёванные Ева с Сашей…

– Где Женя?

Пауза, в течении которой все тупо таращатся на свободное место, предназначенное для брата. Не обнаружив его там, я смотрю в окно.

Женя стоит под дождём, без плаща, омываемый струями ядовитой жижи.

Шипение и грохот такие, что я скорее читаю по губам, чем слышу:

– Сидите здесь, я сейчас.

И, прежде чем кто-либо успевает хоть что-то сообразить, он разворачивается на каблуках и припускает к дому Евы.

13:57

– СИДИ! КУДА! – Арт хватает меня за шиворот.

Я вдруг понимаю, что одной рукой держусь за ручку двери, намереваясь открыть её.

– Он совсем одурел! Куда он побежал?

Перед глазами плывёт, от страха слиплось в горле.

– Нельзя выходить! В такой ливень никакой плащ не спасёт. Ты заразишься! – увещевает сзади Михась.

Арт предусмотрительно нажимает кнопку центрального замка, и двери защёлкиваются.

Я пытаюсь что-то возразить, мне возражают в ответ, мы начинам кричать друг на друга. Девушки плачут. Дождь барабанит в кузов, шипит на мостовой. Незримый гул на улице, в последние пять минут перешедший в рёв, глушит всё, создавая ни с чем не сравнимый фон, в котором нельзя ничего разобрать, никого услышать, ничего понять. Это напоминает дурной сон, ночной кошмар; сюрреалистичности прибавляет замкнутое пространство, перенаселённое горланящими людьми, а также полная неспособность что-либо изменить. Ощущение собственной беспомощности выдавливает из меня душу, и я ухожу под контроль паники.

Затем в доме Евы раздаются выстрелы.

14:20

Следующие минуты плохо отпечатались в моей памяти. Страх съел их, как рак гортани съедает нёбный язычок.

Сознание возвращается, лишь когда в Евиных воротах снова появляется Женя. Одежда и волосы запачканы кровью, как и приклад «Моссберга», облепленный кусочками размозжённой плоти.

На руках Женя держит какой-то свёрток – что-то длинное, плотно укутанное в несколько одеял. Лёгкой трусцой, словно его ноша совсем ничего не весит, он бежит к «Хаммеру».

– Багажник! Открывай скорее! – кричу Арту.

Несколько секунд тот лихорадочно ищет ручку. Наконец находит её, тянет вверх.

Багажник открывается, когда Женя уже позади машины.

Вместе с заражённой водой в салон врывается безудержный рёв обезумевшей толпы. Песнь мёртвых обрела чёткий мотив.

14:22

Женя забрасывает свёрток в багажник и захлопывает дверцу. В ту же секунду на просеке появляются первые «прокажённые». Они бегут со стороны центра – оттуда, куда направлялись мы.

Впервые в новейшей истории постапокалиптического Ростова мы встречаем стадо. Его движение напоминает цунами – небольшая, на первый взгляд, волна превращается в мощнейший вал разрушительной силы. За первыми «прокажёнными-одиночками» бегут компании по пять-шесть человек. Эти компании объединяются в более крупные группы, а те, в свою очередь, в скопления по двадцать-сорок одинаково голых тварей.

«Прокажённые» теперь действительно похожи друг на друга. Истощавшие за несколько дней безостановочных поисков свежей еды, изувеченные и грязные, они напоминают ходячие скелеты, только что восставшие из могил. Бегущие скелеты.

Стадо увеличивается на глазах: десятки превращаются в сотни, сотни в тысячи. Мы становимся свидетелями «двинувшегося» стада. А если стадо «двинулось», его уже не остановить.

Заворожённые невиданным действом, не сразу замечаем первых тварей, промчавшихся мимо нашей машины. Кажется, им нет до нас никакого дела. Вокруг слишком шумно и слишком сыро, чтобы нас заметили в непроницаемо-тёмной консервной банке. И только когда мимо проносятся первые группы, а в кузов «Хаммера» начинают биться пятки и локти, я вдруг вспоминаю о Жене.

Его по-прежнему нет в машине. Заглядываю в каждое окно, надеясь, что он спрятался под днищем «Хаммера» или ещё где-нибудь, чёрт возьми, где угодно…

– Вон он, – шепчет Арт. – Впереди…

Смотрю в лобовое стекло, и ощущение сюра возвращается. Я настолько изумлён увиденным, что столбенею: нижняя челюсть и брови ползут в противоположных друг другу направлениях.

Женя стоит посреди дороги, а безудержный поток «прокажённых» обтекает его со всех сторон, словно торчащий из ручья валун. Стадо не обращает на него никакого внимания, даже когда он, размахнувшись, бьёт кулаком одну из тварей в лицо. Нос съезжает набок, тварь падает в грязь… поднимается и бежит дальше.

В салоне «Хаммера» гробовое молчание. Мы забыли о странном свёртке, заброшенном в наш багажник. Вокруг, куда ни глянь – голые чумазые тела, неукротимая река рук, ног и голов. Они визжат, скулят, поскальзываются и падают, встают, врезаются на всем ходу в машину, снова падают и снова встают.

И только от Жени «прокажённые» шарахаются, как черти от ладана – его словно оберегает невидимый силовой щит. Он стоит там неподвижно – минуту, две. Потом поднимает голову кверху, и я невольно следую его примеру.

Сотрясая воздух звуковыми вибрациями лопастей, в небе появляется военный вертолёт.

 

Глава 18. Прокажённый язык

14:30

Боевой Ми-28 в серо-чёрном окрасе с тяжёлым вооружением на борту летит низко над землёй.

Мы заворожённо смотрим в небо, позабыв о стаде «прокажённых», о дожде, и том, что оказались посреди всего этого. Даже Женя неотрывно следит за вертолётом, окружённый беспрерывно движущейся рекой голых человеческих тел.

Вертолёт берёт курс на стадо, разворачивается вдоль его движения и зависает в каком-то десятке метров над дорогой. Счетверённый пулемёт на турели приходит в движение.

– Кажется, – бормочет Арт, – он собирается…

– ПРИГНИСЬ! – кричу я, ныряя под приборную панель.

Остальные проделывают то же самое – машина ходит ходуном, в спинку моего сиденья кто-то беспокойно толкается.

Потом воздух наполняет пулемётный стрёкот, и я забываю обо всём на свете. Каждая клетка организма ожидает снаряда, который, прошив машину насквозь, разорвёт моё тело на части. Грохот стоит такой, что болят барабанные перепонки. Зажав уши ладонями, я начинаю кричать.

И кричу до тех пор, пока вдруг не вспоминаю о Жене. Мысль о брате, находящимся в самом эпицентре стада, на которое открыли охоту, заставляет преодолеть страх и выглянуть из-за приборной панели.

На дороге, метрах в ста впереди, творится сущий ад. Пулемётные снаряды, напоминающие длиннохвостые огненные кометы, с шипением вонзаются в дорожное полотно и взрывают его. Во все стороны летят куски асфальта и щебня. Но это ничто по сравнению с разлетающимися кусками изуродованных человеческих тел, когда снаряды попадают в «прокажённых». Вытянутые огненные всполохи с жужжанием отрывают от них руки и ноги, мозжат в кровавую кашу головы, в три-четыре удара перешибают напополам туловища. Ярко-алые фонтаны крови брызжут во все стороны, мощными струями бьют из открытых ран в местах отстреленных конечностей. Дорога, столбы, близстоящие машины – менее чем за минуту всё окрашено красным.

Уцелевшие «прокажённые» визжат и разбегаются в разные стороны, надеясь укрыться от неведомой угрозы, но удаётся не всем. Подвижная турель вертолёта настигает их на бегу, когда они перепрыгивают через машины, прячутся за деревьями. Огненный дождь подкашивает беглецов, словно порыв ураганного ветра, укладывая сразу по шесть-семь человек, укорачивая на голову или разрезая напополам.

Воздух переполнен звуками и запахами. Шум вертолётных лопастей и рвотное зловоние розового дождя, стрёкот пулемёта и аромат пороха, хлопки, когда снаряды попадают в дорогу или машину, и чавканье, с которым они настигают живую цель, смрад мяса и крови, свойственный скотобойне…

В этом огненно-кровавом мареве я тщетно пытаюсь найти брата. Но чем больше проникаюсь всем ужасом творящегося за окном, тем сильнее убеждаюсь, что живым мне его больше не увидеть. Только не там. Там никому не выжить. Там лишь смерть.

От переполняющих чувств я забываю, что сам нахожусь в эпицентре смертельного вихря. И вспоминаю об этом лишь когда первые пули пробивают капот «Хаммера».

14:35

КЛОМ-П!

КЛОМ-П!

КЛОМ-П!

В капоте появляются, один за другим, глубокие кратеры с рваными краями. Машина вздёргивает под ударами невероятной силы, хлопает пробитый двигатель, разорванные патрубки охлаждающей системы с шипением выпускают наружу пар. Снаряды прошивают «Хаммер» насквозь, взрывают правое переднее колесо. Кузов накреняет набок.

Ещё метр, и смертоносный град ворвётся в салон. Сзади слышится протяжный девчачий визг, на водительском сиденье Арт двумя руками давит на клаксон в надежде, что пилоты заметят живых пассажиров.

Но вокруг так шумно, что сигнал плохо слышен даже из салона, что уж говорить о пилотах. Всё равно, что пытаться петь перед многотысячной аудиторией без микрофона. Тогда Арт меняет тактику и принимается моргать фарами, но только зря дёргает ручки – аккумулятор разбит.

Первая удар снаряда проминает крышу с задней стороны. За ним следуют второй и третий – на кожаном потолке «Хаммера» вспухают овальные бугры.

Однако что-то не так… В буграх нет отверстий, в салоне нет пуль. Тогда я понимаю, что это не снаряды, а следы человеческих ног.

14:37

Сквозь тонированное окошко люка я вижу того, кто запрыгнул к нам на крышу. Это Женя. Он стоит там, голый по пояс, и раскручивает над головой промокший от дождя свитер. Обнажённый торс цвета рассольного сыра обтекают розовые струи, длинные мокрые волосы обрамляют лоб рваными фестонами. Он что-то кричит, это видно по движению губ и натянутым сухожилиям на шее. Слов не разобрать, но это неважно – как и мы, пилоты вертолёта тоже не слышат. Главное, чтобы они увидели человека, способного говорить – «прокажённые» речью не владеют.

И они видят. Через несколько секунд обстрел «Хаммера» прекращается. Турель отводят в сторону, вертолёт зависает в воздухе огромной чёрно-серой птицей, почти неподвижно, как бы раздумывая…

Во мне зажигается глупая надежда. Я почти готов открыть люк и выскочить на крышу к брату, уверенный, что вот сейчас нам спустят спасательную лестницу. Моё настроение разделяют остальные пассажиры «Хаммера». Вижу ожившее лицо Арта. Сзади слышится нервный смех Евы. Витос облегчённо выдыхает, тихо матерясь.

Эта надежда, глупая и наивная, как все несбыточные надежды, тает на глазах, когда вертолёт даёт крен влево и снова включает пулемёт. В течении следующих пяти минут МИ-28, разворачивая нос то влево, то вправо, методично добивает почти разбежавшееся стадо. Жёлтые световые лучи мелькают в окнах, сбивая с ног самых нерасторопных – слишком молодых или слишком старых и истощённых, неспособных бежать быстро.

Наконец, пулемётная глотка смолкает, и вертолёт снова застывает неподвижно, словно в последний раз прикидывая в уме то и это («ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, забери нас отсюда!»). Потом набирает высоту и, задрав хвост, устремляется вдоль Таганрогского шоссе. Спустя минуту мы погружаемся в звенящую тишину, нарушаемую едва слышной капелью поредевшего дождя.

С гулким грохотом, заставившим всех подпрыгнуть от неожиданности, Женя без чувств падает на крышу.

14:50

Дождь почти закончился, мелкие капли ещё срываются с неба, но они незаразны – по крайней мере, на вид и на запах. Вокруг царит в буквальном смысле мёртвая тишина. Столько мертвецов зараз мне не приходилось видеть даже в самых кровавых голливудских фильмах. Повсюду изуродованные тела и части тел, по асфальту, точно ёлочные игрушки, разбросаны внутренности. Дорога скользкая от крови, слизи, мочи и прочих выделений человеческого тела, испражняемых при столь инвазивных способах убийства. Когда я выхожу из машины, под ногами что-то хрустит – опустив глаза, понимаю, что это чьи-то зубы, вылетевшие из простреленной челюсти. К горлу подступает тошнота.

Я не один такой. Ева и Саша исторгают содержимое желудков чуть в стороне, лица Воронюков принимают зеленоватый оттенок. Михась беспрестанно морщится, словно ему под нос подсунули потный кроссовок. И неудивительно, запах стоит тот ещё. Сногсшибательная смесь мяса, крови и миазмов, приправленная рвотным амбре розового дождя.

Справившись с первым потрясением, замечаю движение тут и там – многие из «прокажённых» ещё живы, но смертельно ранены.

– Вы двое, – подавив спазм в горле, обращаюсь к Воронюкам, – займитесь недобитками, ладно? Только не шумите.

Витос кивает и вытаскивает из багажника арбалет «Мангуст». Через минуту они с Артёмом методично гвоздят «прокажённых»: один стреляет в голову, второй вытаскивает стрелы.

Мы с Михасем аккуратно спускаем с крыши бесчувственное тело Жени, укладываем на заднее сиденье «Хаммера». Выглядит брат погано. Кожа какого-то пепельного оттенка и словно истончилось – изнутри просвечивает венозный рисунок. Губы синюшные, на бледных щеках нездоровый румянец, а тёмные круги вокруг глаз придают сходство с умирающей пандой. Но больше всего меня тревожит его дыхание. С недавних пор всегда учащённое, теперь оно снова замедлилось. Проверяю пульс – брадикардия, даже по меркам обычного человека. Для «необычного» же это значит…

– Он умирает, – неожиданно для себя произношу вслух.

В салон просовывается Михась, несколько секунд напряжённо размышляет.

– Думаю, это из-за вируса, – наконец говорит он.

– Но он победил вирус. Организм справился с ним.

Михась смотрит на меня, как на слабоумного.

– Он никогда не побеждал вирус, Макс. Мы сдерживали его препаратом, только и всего.

– Да, но что изменилось?

– Вирусная нагрузка. Гулять под инфицированным дождём и душить «прокажённых» голыми руками не слишком умно, знаешь ли. Концентрация вируса в крови повысилась, вот ему и поплохело.

– Значит, надо поставить укол.

В следующую секунду дверца в другой стороны салона открывается, и внутрь заглядывают Ева с Сашей. Переводят настороженный взгляд с Жени на меня с Михасем и обратно. Потом Ева спрашивает:

– Какой укол?

Пухлое личико принимает требовательное выражение.

Что-что, а наглости этой девке не занимать.

– Тебе послышалось, – отвечаю раздражённо. – Я сказал: «надо поставить частокол». Частокол от излишне любопытных.

Еву мой сарказм не впечатляет:

– Я точно слышала «укол», шутничёк. Что ещё за укол? У вас есть лекарство от вируса?

– Нет. Валите отсюда.

– Не ври. Мы же видели, твой братишка бегает под дождём, как прибабахнутый Дон Локвуд, и совсем без зонтика.

– Потому что ему не нужен зонтик… – доносится из багажника новый голос, заставляющий всех замолкнуть.

Мы совсем забыли про похожий на кокон свёрток из одеял, брошенный Женей в машину перед самым появлением стада. А «кокон» тем временем ожил и раскрылся, явив на свет «куколку».

Из-за заднего сиденья на нас смотрит встрёпанная и не уступающая в бедности самому Жене, черноволосая девчонка лет пятнадцати.

Лилит.

15:05

Немая сцена длится минуту. Потом наступает кульминация, сопровождаемая слезами, соплями, визгом и объятиями. Ева с Сашей едва ли не за уши вытаскивают Лилит из багажного отделения и принимаются тискать наперебой, попутно осыпая вопросами, основной смысл которых сводится к «ты не ранена?» и «где болит?». Мы с Михасем ошарашены не меньше, но стараемся сдерживаться, лишь обмениваясь красноречивыми взглядами, основной смысл которых сводится к «ну, ничего себе!».

К нам подбегают раздражённые поднявшимся шумом Воронюки. В руках Витоса арбалет, Арт удерживает за оперение четыре окровавленные стрелы. Заметив причину всеобщего веселья, братья недоуменно смотрят на меня:

– Сам в шоке, – отвечаю без улыбки.

Михась не без труда утихомиривает женское население нашей маленькой группы.

– Он тебя вытащил, – обращаюсь к Лилит, придавленной с двух сторон Сашей и Евой.

Девчонка утвердительно машет головой.

– Как?

Некоторое время Лилит молча жуёт губы, подыскивая нужные слова. Потом набирает в грудь побольше воздуха и обрушивает одним махом:

– Они ворвались в дом через окно, штук шесть, не меньше. Выбили доски каким-то тараном. Я под кровать – они давай крушить комнату! Один попытался вырваться, но Евка дверь захлопнула. Она ж не знала, что я внутри. Потом не помню… страшно было. Кажется, я с перепугу отключилась ненадолго. Когда пришла в себя, дверь кто-то открывал. Кто это был, я не видела, но слышала, как он вошёл и стал кричать что-то таким голосом страшным… но не мне, а этим тварям! А они, прики-и-иньте… – девчонка округляет глаза, – поняли! Поняли и остановились! Как будто он на одном языке с ними говорил! Я сначала решила, что он просто выманивает их. Тихо вдруг стало. Ну, думаю, они все из комнаты повыскакивали – и за ним. Хотела вылезать, и тут он как начнёт палить! Так неожиданно… ну, я со страху опять вырубилась… очнулась уже здесь, а вокруг все стреляют, стреляют. Я сидела тихо, пока всё не закончилась, а когда решилась выбраться, услышала ваши голоса. Конец истории.

Молчим, осмысливая услышанное. Понятно, что правды здесь не сыскать: треть недопоняла, треть померещилось, треть домыслила. И, тем не менее, рассказ производит впечатление. Женя, разговаривающий с «прокажёнными» на особом языке. Женя, раздающий «прокажённым» приказы… Дурдом, одним словом.

– Почему они тебя не тронули? – задаёт Михась давно вертевшийся у меня на языке вопрос.

В ответ Лилит пожимает плечами. Висящие на ней Ева с Сашей смачно целуют девчонку в обе щёки:

– Потому что она у нас сладкая! Зомби таких не едят.

При упоминании зомби лицо Лилит мрачнеет. Она высвобождается из объятий подруг и заглядывает в салон «Хаммера».

Женя по-прежнему лежит на заднем сиденье, бледный и неподвижный, как труп.

– Он укушен, да? – говорит Лилит.

– Да, – отвечаю после паузы.

Поймав мой взгляд, Михась отправляется за чемоданом с ингибитором. Вернувшись, раскладывает его на переднем сиденье и принимается готовить инъекцию.

Ева сосредоточенно следит за каждым движением. Саша удивлённо хлопает густо натушенными глазами. И только Лилит не обращает на манипуляции Михася никакого внимания: склонившись над Женей, она ласково гладит того по лбу ладошкой.

– Это лекарство? – спрашивает Ева.

– Скажем так, да, – отвечаю уклончиво.

– Оно его вылечит?

– Скажем так, нет.

– Но он не превратится в одного из них?

– Нет.

– Откуда?

Подходит Михась с готовым шприцем в одной руке и проспиртованной ваткой в другой:

– От верблюда. Много будешь знать – плохо будешь срать. Макс, я готов.

Обвожу глазами девчонок. Лилит продолжает гладить Женю по лбу, остальные выжидающе смотрят на меня.

– Короче… надо его подержать.

16:30

Возвращаться в Евин дом, ставший могилой для полудюжины «прокажённых», мы не решаемся, поэтому занимаем участок по соседству. Крошечный двухкомнатный флигелёк из пеноблоков и фанеры в вопросе надёжности мог бы соперничать с постройкой Ниф-Нифа, но мы ведь не прятаться сюда пришли. Нам требуется переждать где-то Женину «ломку», а сделать это можно где угодно – лишь бы были стены и крыша.

Михась с Витосом отправляются на поиски новой машины – как я и предполагал, «Хаммер» прослужил нам недолго. В условиях пост-апокалипсиса автомобильный пробег измеряется в метрах, а не в километрах. Саша и Лилит заняты переносом и сортировкой нашего скарба, которого, вкупе с вещами девчонок, порядком прибавилось. С Женей в доме остаёмся только мы с Артом и Евой.

Брат лежит на узкой софе, под одеялом, в лихорадочном забытьи. Самая тяжёлая часть позади: судороги почти сошли на нет, не считая редких конвульсий лицевых мышц, он больше не кричит и не корчится от боли. Остались жар и дегидратация, но с этим бороться проще.

Арт собирает на стол быстрый ужин. Впервые вижу его за этим занятием – зрелище необычное. Ева меняет Жене очередной холодный компресс, который через пять минут снова станет горячим, и смачивает губы влажной марлей. С употреблением жидкости у брата и так большие проблемы, а в теперешнем состоянии о нормальном питье не стоит и помышлять. Если так пойдёт и дальше, придётся задуматься о капельном питании. В любом случае, будет нелишним заехать в аптеку – нужно пополнить запасы шприцев. Когда мы с Витосом собирали ягдташ, никто не подозревал, что кому-то понадобятся ежедневные инъекции.

Вдруг вспоминаю, что сам не принимал «левотироксин» уже больше трёх дней. Ягдташ стоит у Жениной койки, так что достать таблетки незаметно не получается.

– Что это? – спрашивает Ева, заметив коробку с гормонами у меня в руках.

Выдавливаю на ладонь тройную дозу и проглатываю, не запивая.

– Витаминки.

Ева исподлобья разглядывает меня, словно я сказал что-то непотребное:

– Опять врёшь.

– А что меня выдало? Идеально здоровый вид?

Разгладив марлевый компресс на Женином лбу, она выпрямляется и упирает руки в бока:

– Мы можем переговорить с глазу на глаз?

– Ну, давай попробуем.

Ева кивает на уличное окно.

– Вы куда? – спрашивает Арт, заметив нас в дверях.

Машу ему рукой:

– Скоро вернёмся. Продолжай, не отвлекайся.

Арт показывает мне средний палец.

– Увидите остальных – зовите. Ужин почти готов.

16:30

Флигелёк пристроен к большому двухэтажному дому, выгоревшему изнутри дотла. Участок в шесть соток разделён надвое бетонной дорожкой, большую часть занимает сад из карликовых плодовых деревьев, сейчас совершенно мёртвых.

Розовый дождь убивает флору избирательно. Например, его воздействию менее подвержены хвойные, нежели лиственные, хотя и среди последних встречаются резистентные виды. Тополя и другие ивовые вполне безболезненно переносят ядовитые осадки, в то время как почти все семечковые и косточковые сбрасывают листву через двадцать часов, и полностью погибают в течение следующих суток. Чем обусловлена такая непоследовательность, известно только демиургам вируса, да и то при условии, что их детище не мутировало в нечто имеющее весьма отдалённое отношение к первоначальной модели.

Мы с Евой прохаживаемся по садовой дорожке в окружении голых вишен, слив и персиков, которые больше никогда не принесут плодов. К ногам прилипают пачки мокрых жёлто-розовых листьев.

– Так что за таблетки? – спрашивает Ева.

– Это не имеет никакого отношения к вирусу, – разгадав её беспокойство, отвечаю я.

Ева секунду размышляет над ответом:

– Ладно. Допустим. А как насчёт твоего брата?

– А что с моим братом?

– Его укусили. Ты что же, считаешь, это неважно? Так, пустячок?

Приподнимаю брови:

– Нет, это важно. Для меня и моего брата. Ты-то тут при чём?

– Ну, если мы собираемся некоторое время путешествовать вместе, это имеет ко мне самое непосредственное отношение.

– Ты в папу такая наглая? Сомневаюсь, что с такой наглостью твоя мама смогла бы стать мамой.

Ева пропускает колкость мимо ушей. В молчании доходим до конца двора и останавливаемся под сенью высокой груши, простёршей костлявые ветви над забором.

– Дело не в наглости, – говорит Ева, задумчиво разглядывая мёртвое дерево. – Ты здесь выступаешь от своей группы, я – от своей. И, как и ты, я хочу обеспечить своим максимальную безопасность. А рядом с таким человеком, как твой брат… м-м-м, не думаю, что это будет возможно. Ты меня понимаешь?

– Если честно, не совсем.

– Ну, а ты подумай.

Разговор начинает раздражать:

– Мозги не делай. Прямо скажи, чего хочешь.

Ева отламывает от груши веточку, подносит к носу, принюхивается. Сморщив нос, отбрасывает в сторону.

– Я уже вроде сказала. Меня беспокоит твой брат, только и всего.

– Что ж, в таком случае ничем не могу помочь. Если что-то не нравится, вас силком не держат. Выходы есть во всех направлениях.

Пухлые щёки Евы растягивает недоверчивая улыбка:

– То есть, вы за нами вернулись, чтобы опять бросить?

– Вас никто не гонит. Мы вернулись, чтобы вам помочь. Когда в следующий раз задумаешься о безопасности, вспомни, кто вытащил из дома Лилит. Кстати, если бы не Женя, нас вообще бы здесь не было.

– Я не умаляю его заслуг и очень ему благодарна! – вспыхивает Ева. – И повторю ему это ещё не раз, когда он очнётся. Но вы не думали… ну, не знаю, о каких-то мерах предосторожности?

– Что? – теперь пришёл мой черед улыбаться. – Намордник на него надеть? Или в кандалы заковать?

Ева краснеет ещё больше:

– Ну, не в кандалы, конечно. Но, к примеру, наручники или…

– Ты ведь несерьёзно, да?

Вопрос риторический. На лице Евы ни тени иронии.

– Предлагаешь посадить родного брата на цепь? Ты совсем рехнулась?

Девушка становится пунцовой от подбородка до кончиков ушей.

– Не надо так. Я вовсе не…

– Разговор окончен.

Резко разворачиваюсь и быстрым шагом направляюсь обратно к дому.

Где-то на середине двора меня застигает голос Евы:

– В таком случае, дальше нам не по пути!

Останавливаюсь. Оглядываюсь.

– Выберемся из города и разойдёмся, как в море корабли.

Киваю:

– Как скажешь.

Ева пожимает округлыми плечами, как бы говоря: «ну, вот и порешили».

Отворачиваюсь и преодолеваю оставшуюся половину пути в раздражении и злобе.

17:00

Я решаю не рассказывать до ужина о нашем с Евой разговоре. К чему портить людям аппетит? Чуть позже я сообщу своим, Ева – своим. А пока мы наслаждаемся едой, в изобилии представленной на маленьком столике, сервированном Артёмом. Разместились в тесной кухоньке, места едва хватило на всех. Гостиная, где мы оставили Женю, отлично просматривается через дверной проём – то и дело кто-то поглядывает туда. Брат без сознания, но есть улучшения. Дыхание вернулось к нормальному темпу, стало ритмичным, жар тоже спал. Пару раз он даже глотнул воды из подставленного к губам стакана. Неосознанно, конечно, иначе бы выплюнул.

Я вижу, с каким волнительным нетерпением ждут его пробуждения девушки. Они одновременно и хотят этого, и боятся. Ева не лукавила: её страх подсознательно разделяют все члены её маленькой группы. Нечто подобное не так давно испытывали и мы сами.

Артём выставил на стол почти все запасы съестного, что у нас остались. И это правильно: нужно набраться сил перед последним, решающим рывком. Когда выберемся за город, начнётся совсем другая жизнь. Будет полегче. Во всяком случае, нам хочется в это верить.

Трапеза протекает в чавкающем молчании. Разговор не клеится. Во-первых, все голодны, во-вторых – все очень голодны.

Лишь когда тарелки изрядно опустели, а желудки набрали приятную тяжесть, завязывается диалог. Обсуждаем план дальнейших действий, и, в первую очередь, маршрут, по которому будем двигаться. Следует учесть все нюансы, включая возвращение на Стандартный и воссоединение с Ваней, который, может статься, прибудет не один.

Михась с Витосом пригнали две новые машины: почти новый «Ниссан Джук» и «Део Нексия» с таксистскими «шашечками» на бортах. Саша и Лилит распределили оружие, патроны и вещи первой необходимости по багажникам с расчётом на две самостоятельные группы, если вдруг придётся экстренно разделяться. Позаботились и о горючем: оба бака заправили «под пробку». Поступает предложение выделить час после обеда на чистку оружия, дабы встретить последний день в Ростове во всеоружии, так сказать. Предложение поддерживается единогласно.

Спустя пять минут обсуждения примерный маршрут готов, и мы решаем вызвонить Вано. Для лучшего приёма Михась подходит к окну и включает рацию. Пока он налаживает связь, мы доедаем остатки ужина в приподнятом настроении. Прилив сахара в крови стимулирует выработку серотонина, и на лицах присутствующих появляются улыбки. Слышны шутки и смех. Не смеёмся и не улыбаемся только мы с Евой. Мы знаем, каков срок жизни у всей этой идиллии, а избыток знаний, как известно, плохо уживается с оптимизмом.

Наконец, сквозь треск помех и неустанные «приём-приём» Михася, прорывается голос Вани. Мы затихаем, прислушиваемся.

Сначала до нас доносятся только обрывки фраз – они с Михасем пытаются говорить одновременно, и из этого ничего не получается. Потом Михась замолкает, давая возможность собеседнику проговорить первым.

«Вы уже выбрались из города?» – это первое внятное предложение, которое мы слышим от Вани.

– Нет, – отвечает Михась. – Мы ещё на Таганрогской, забрали девчонок. Приём.

Пауза. Шум, треск.

«На Таганрогской? Вы забрали бабушку?»

– Нет. Только собираемся туда. Приём.

Снова шум, жужжание, как если бы Ваня говорил, одновременно управляя мотоциклом.

«Какого х…. (помехи)… на Таганрогской?»

– Повтори, не расслышал. Приём.

«Какого вы до сих пор на Таганрогской?!»

– Нас немного задержали… Ты видел стадо? Приём.

«Какое… (ш-ш-ш-щщщщ)… стадо?»

– Забей. Приём.

Долгая пауза, сопровождаемая треском и визгом.

«Вы чо, ещё не в курсе? Настройтесь на гражданскую волну! Повторяю – настройтесь на гражданскую волну!»

Михась бросает на нас озадаченный взгляд, крутит ручку настройки частоты.

Рация свистит, шипит… потом:

«Вниманию гражданского населения! Санкционирована операция «Зачистка»! Всем выжившим приказано эвакуироваться из города в кратчайшие сроки! В 19 часов 00 минут по Московскому времени будет произведена массированная авиабомбардировка фугасными боезарядами повышенной мощности главных районов города. Также будет произведён точечный артиллерийский обстрел наиболее плотных скоплений противника. Территория в радиусе двадцати километров от города признана «зоной отчуждения» и не является безопасной. Повторяем: не является безопасной!»

Трескучая тишина. Потом запись заходит на новый круг.

17:20

Миша снова переключается на Ваню.

– Вано, приём.

«Ну, что… послушали…»

– Да, послушали. Дай нам пять минут подумать. Приём.

«Давай… выйду на связь через пять минут!»

Миша опускает руку с рацией и поднимает другую – ту, на которой часы. Смотрит на циферблат.

Я уже подсчитал.

– У нас полтора часа, – говорю ему.

Сердце колотится в груди так, что я удивляюсь, как его стук не слышат другие. На лицах остальных – потрясение. Новость сногсшибательная, что и говорить.

– Думаешь, успеем?

Михась качает головой:

– Даже если рванём прямо сейчас – не успеем. По-хорошему, надо валить в сторону Чалтыря. Для нас это сейчас кратчайший путь из города.

Он прав. К трассе М4, по которой идёт эвакуация, ведут всего два пути: Ворошиловский мост и Сиверский мост. Оба находятся в центре города, а это, как минимум, полдня мытарств по запруженным пробками улицам.

– Но это вообще в другой стороне… – стонет Ева.

– И что? – огрызается Арт. – Хочешь рискнуть? Без меня.

– И меня, – поддакивает Витос.

– И меня, – говорит Саша. Натушенные глаза уже на мокром месте. – Евка, нам сейчас спасаться надо! Через час тут всё взорвут!

– Полтора, – поправляю я и оглядываю друзей. – Как думаете, на Стандартный успеем?

– Не успеем, – отвечает тот, кого я меньше всего ожидал услышать.

В соседней комнате Женя пришёл в сознание.

17:25

Топоча и шумно дыша, окружаем софу, на которой лежит брат. Выглядит он неплохо: к лицу прилила кровь, лоб покрывают бисеринки пота – первый признак спавшей температуры, прищуренные глаза живо изучают окружающую обстановку.

Мужская половина группы встречает пробуждение Жени приветственными улыбками. Девушки держатся чуть подальше, испуганно жмутся друг к другу, глазея на Женю, как на восставшую мумию.

Заметив их, Женя вдруг сам обнажает зубы в улыбке:

– Привет.

Со стороны девушек слышится сдавленное разноголосое «привет».

На этом приветственную часть можно считать оконченной, поэтому я спрашиваю:

– Как себя чувствуешь?

– Нормально. Свет режет слегка…

– Ничего, щас принесём очки. Ты, кажется, что-то говорил про «не успеем»?

– Да, говорил. Если хотим выбраться, надо уходить прямо сейчас. Максим, я понимаю, как дерьмово это звучит, но забрать бабушку мы не успеем.

– Вообще-то, если постараться, то можно, – возражает Михась. – Дорожка к Стандартному прорублена, мотнуться туда-обратно – минут двадцать.

– Дело не в этом, – качает головой Женя. Всклокоченные, выдубленные потом и жарой волосы шуршат по подушке. – У нас всего минут двадцать, от силы тридцать. Потом сюда придёт новое стадо.

В словах брата неколебимая уверенность. Он произносит это почти будничным тоном – так констатируют восход солнца на востоке.

Молчим, пригвождённые очередной неприятной новостью.

Первым дар речи обретает Витос:

– Новое стадо? Ещё одно?

– Да, – отвечает Женя. – А потом ещё и ещё. Вы думаете, зачем военные так спешат с бомбардировкой?

Теперь в голосе Жени печаль.

– Хотят накрыть побольше «прокажённых»! – констатирует очевидное Саша.

В отличие от неё, я пытаюсь зрить в корень:

– Да, но почему «прокажённые» бегут из города? Они не могут знать о бомбардировке. А даже если б и знали, они же тупые животные…

– И, тем не менее, они знают, – прерывает Женя.

Он вдруг перестаёт щуриться и в упор смотрит на меня. От его чёрных, неестественно ярких глаз, мне становится не по себе.

– Ты о чём, дружище? – усмехается Арт. – У зомбаков есть мозги?

Женя продолжает неотрывно смотреть на меня:

– У зомбаков нет. Точнее, их слишком мало для принятия собственных решений. Но достаточно, чтобы слушать решения вожаков.

Теперь пришёл мой через щуриться:

– Вожаков? Братан, ты, по ходу, глубоко заснул и видел интересный сон…

– Нет, это не сон.

Женя приподнимается на локтях, его лицо принимает свирепый вид. Девчонки в ужасе отшатываются назад, даже парни как-то съёживаются. У меня мурашки бегут по коже.

– Ещё раз повторяю, Максим. У «прокажённых» есть вожаки, которые знают об операции «Зачистка». Вожаки хотят сберечь стада, поэтому приказывают им бежать из города. Военные тоже это знают, и торопятся с авиаударом.

– Но откуда… откуда об этом знаешь ты? – коснеющим языком спрашиваю я. – Откуда знаешь про вожаков?

– Очень просто, – отвечает Женя. – Я один из них.

 

Глава 19. Между молотом и наковальней

17:40

Смотрю на себя в зеркальце заднего вида и не узнаю. Овал лица жёстко очерчен, кожа бледная, щеки впали. Руки на руле тоже чужие – костлявые, венистые. Когда я успел так исхудать? С меня слетело килограммов пять, если не больше. А, впрочем, чего удивляться. Последние несколько дней мы крутимся, как белки в колесе. Постоянное физическое перенапряжение, недоедание, стресс и недосып – вот рецепт новой диеты «зомби-фит». Особые экстремалы могут добавить в список травмы разной степени тяжести и хроническую боль – сотрясение мозга вполне подойдёт.

Я снова за рулём «Ниссана», правда, на сей раз модель поновее. Вполне симпатичный «парктеник», хотя многие и считают его пропорции несколько женственными. Со мной в машине Женя, Арт, Ева и Лилит. Остальные, под предводительством Михася, в таксистской «Нексии» позади.

Михась дважды коротко сигналит.

– Трогай, – подгоняет сидящий справа Женя. – Они уже рядом.

Да, они совсем рядом. Брат не бредил и не лукавил, говоря о массовой миграции «прокажённых». Спустя некоторое время после его признания мы снова начали слышать странный шум – гул растревоженного осиного улья. Пока очень далёкий, едва уловимый, не позволяющий определить точное местоположение. Но Женя уверяет, что новое стадо движется в том же направлении. И оно в два раза многочисленнее первого.

У нас нет причин ему не верить. Честно говоря, всякие сомнения на его счёт отпали ещё тогда, когда он вышел на дорогу, кишащую «прокажёнными», и принялся раздавать тварям тумаки. Я даже не уверен теперь, кто он больше – человек или зомби. Одно я знаю точно: он вожак, редкий вирусрезистентный гибрид. Если он говорит, что позади нас стадо – значит, позади нас стадо. И если он скажет мне бежать – я побегу.

Снова заглядываю в зеркальце. Оттуда на меня смотрят два печальных, глубоко запавших в глазницы чёрных глаза. Опускаю руку на рычаг переключения передач (кожа да кости, а не рука), включаю первую.

«БИП-БИП-БИП» – торопит сзади Михась.

– Поехали, – говорит Женя.

Мы трогаемся.

17:45

Колонной движемся по прорубленной просеке, объезжая и переезжая трупы «прокажённых», во множестве валяющиеся на дороге в лужах красно-розовой жижи. Под колёсами «Джука» хрустят конечности убитых, раненых или просто свалившихся с ног от усталости. Мы слышим их возгласы и вздохи, бульканье и хрип, когда машина ломает грудные клетки, выдавливает из животов, точно из тюбиков с краской, внутренности.

Раньше меня бы стошнило от одного вида этого зрелища. Сейчас я не ощущаю ничего, кроме мстительного удовольствия, размазывая по дороге очередную тварь. Искоса поглядываю на Женю. Как он отреагирует на столь бесцеремонное обращение с его… сородичем?.. подданным? Но он абсолютно равнодушен к происходящему за бортом, отрешённый взгляд устремлён вдоль дороги.

Пассажиры сзади не столь хладнокровны. Арт сосредоточенно созерцает свои коленки, Ева и Лилит, прикрыв глаза руками, то и дело охают, особенно когда машина в очередной раз мягко подскакивает на чьём-то теле. Дабы облегчить их муки, я включаю магнитолу. Громче песня – ровнее дорога.

Спустя пять минут равномерного движения (страшно представить, во что превратились наши колеса) трупы на дороге попадаются всё реже и вскоре исчезают совсем. Ещё через пять минут мы выезжаем на кольцо, соединяющее Таганрогскую с Малиновского. Первый съезд с кольца – на Таганрогское шоссе. Это прямой выход из города, к спасительному рубежу за зоной отчуждения.

Я замедляю ход, под изумлённые возгласы сидящих позади, сознавая, что достигнуть его будет самым сложным испытанием из всех, что выпадали нам до сих пор.

17:50

За чертой города нас встречает привычный степной пейзаж. Конец широкой четырёхголосной магистрали теряется у линии горизонта. С обочин простираются, насколько хватает глаз, безбрежные урочища идеально плоской земли. Поля, с которых собрали урожай, представляют собой огромные серо-коричневые четырёхугольники вспаханного чернозёма, разделённые линиями лесопосадок. Свинцовое небо гранитной плитой нависает над тусклыми крышами брошенных машин, тут и там попадающихся на дороге. В сравнении с городскими заторами, их здесь не так уж и много – во всяком случае, проехать вполне возможно.

Но я не решаюсь надавить на педаль газа. То, что помешает нашему дальнейшему движению, будет пострашнее автомобильной пробки.

– Твою мать… – слышится сзади голос Артёма.

– Может, беженцы? – с надеждой в голосе произносит Ева.

Женя качает головой.

Метрах в пятистах впереди люди. Отсюда их фигурки не больше почтовой марки, но это не те люди, о которых говорила Ева. Слишком хорошо мы знаем повадки «прокажённых», чтобы спутать их с кем-то ещё, даже с такого расстояния. Словно муравьи, десятки тварей снуют по дороге, на первый взгляд абсолютно беспорядочно. Однако это броуновское движение вскоре обретает смысл.

Первое стадо я замечаю на одном из свежескошенных полей недалеко от дороги. Навскидку – тысяч десять голов, не меньше. К стаду и от стада тянутся «муравьиной» дорожкой те самые фигурки, что, как мне казалось вначале, бессмысленно бродили по дороге. Теперь я вижу, что это муравьи-фуражиры, и свой фураж, добытый из разорённых машин, они несут к стаду.

– Это то, о чём я думаю?.. – я прищуриваю глаза.

– Да, – Жене щуриться не надо, он и так прекрасно видит. – Там трупы, вещи… любые съестные припасы, короче. Они заготавливаются.

– К чему? – спрашивает Ева.

– К переходу. За городом прокормиться тяжелее, чем в городе. Им понадобится провизия, хотя бы на первое время.

Необычное зрелище завораживает: мы впервые наблюдаем за организованной работой «прокажённых». Кто-то ими явно управляет – невидимый кукловод, дёргающий за тысячи нитей. А значит, способный думать, анализировать и принимать решения. Не утерявший рассудок – во всяком случае, полностью. А значит…

Исподволь кошусь на брата. Тот замечает и будто читает мои мысли:

– Да, у стада есть вожак. Возможно, не один. Без них «прокажённые» – просто орда неконтролируемых идиотов. Без командиров они бы через пару дней сами перегрызли друг другу глотки.

Эпизоды каннибализма встречались у «прокажённых» и раньше. Я сам видел не раз, как они поедали погибших или смертельно раненых сородичей. Но почему-то никогда не задумывался о том, что будет, когда в городе станет совсем нечего есть.

Стук в стекло заставляет меня вздрогнуть. За окном Михась, движением головы приглашает на диалог. Открываю дверцу и выхожу на улицу.

– Видели стадо?

– Да. И второе тоже.

– Второе? Мы никакого второго не заметили…

– А с этим пробовали? – Михась протягивает мне бинокль.

Настраиваю фокусировку окуляров и смотрю в указанном Михасем направлении. Так и есть – в километре от нас, с другой стороны дороги, на поле расквартировано ещё одно стадо, чуть поменьше первого. К нему точно так же тянутся колонны фуражиров, растягивающих по частям содержимое брошенных автомобилей, начиная с сумок и заканчивая теми, кто эти сумки перевозил.

– М-да… – возвращаю Михасю бинокль. – Стадо слева, стадо справа, и на дороге их не счесть.

Миша нервно поглядывает назад. Шум «толкучки» в базарный день нарастает, разбивается на составные части. Чем больше этих частей, тем меньше у нас времени.

– И с тыла подпирают. Мы между молотом и наковальней.

– А самое дерьмовое, что деваться некуда. Надо сваливать из города самым кратчайшим путём.

Словно в подтверждение моих слов, над нашими головами на сумасшедшей скорости проносятся три военных истребителя-бомбардировщика. Небо рассекает пополам рёв реактивных двигателей.

К нашему совещанию присоединяются Воронюки и Женя. Девушки предпочитают оставаться в машинах.

Вкратце обрисовываем ситуацию. Поступает несколько предложений. Из самых здравых, на мой взгляд: искать другой путь из города и искать временное бомбоубежище в городе. Лично я больше склоняюсь ко второму…

– Бросаем машины, вещи в руки и пешком через поля, – заявляет Женя, до сих пор хранивший молчание. – Другого варианта нет.

Идея идти полями не находит позитивного отклика у остальных.

– Джон, ты видел, что там творится! – восклицает Витос. – Нас там по-любому поймают.

– Тоже не уверен, что это хорошая мысль, – качает головой Михась.

Задумчиво смотрю на брата:

– Почему считаешь, что это единственный вариант?

– Потому что во всех остальных мы попадаем под бомбёжку, – отвечает Женя. – По мне, так лучше рискнуть в поле.

– Хорошо тебе говорить, тебя-то они не тронут, – раздаётся из окна Евин голос.

Она подслушивает из машины.

Женя поворачивает к ней всклокоченную голову:

– У нас без принудиловки. Можешь остаться в зоне и искать ближайший подвал. Надеюсь, тебя потом кто-нибудь откопает.

В ответ Ева только хмыкает.

– У нас ещё одна проблема, – со странной фаталистской улыбкой на губах произносит Арт. Он указывает пальцем в небо. – Ливануть может в любой момент, а плащей на всех не хватит.

Он прав. Жёлтый плащ есть только у Михася, Витоса и у меня – с дырочками чуть повыше локтевого сгиба, доставшийся в наследство от Жени-человека. Что касается Арта и девчонок, то они абсолютно беззащитны перед ядовитым дождём.

– Да, может, – соглашается Женя. – Поэтому решайтесь быстрее. Чем раньше двинем, тем раньше найдём убежище. Но только за зоной отчуждения!

Смотрю на часы: десять минут седьмого. Тик-так, тик-так…

– Голосуем? – Ева высовывает голову из окна.

Как же она иногда раздражает…

– У нас здесь не демократия! – отвечаю я. Скорее назло ей, чем из согласия с Женей. – Как скажу, так и будет. Не нравится – у нас свободное племя.

– Ну, – Ева ехидно прищуривается, – и что ты скажешь?

«Племя» напряжённо молчит, ожидая моего решения.

– Ладно. Идём полями.

17:55

Мы поддерживаем связь с Ваней каждые десять минут, поэтому «вызвонить» его не составляет особого труда. Сообщаем о своём местоположении. В ответ узнаем, что он движется в нашу сторону и прибудет через минуту, максимум две. Памятуя о Ваниной «пунктуальности», заключаю, что у нас в запасе по меньшей мере минут десять.

Которые, впрочем, не пропадут даром. Пока Ваня едет, спешно собираемся в путь. С тоской взирая на стрелку топливного датчика «Джука», не успевшую опуститься даже на полсантиметра, открываю багажник, и девчонки принимаются потрошить сумки. Содержимое быстро сортируется на две кучи: «необходимое» и «жизненно необходимое», и лишь последнее мы рассовываем обратно по сумкам. Когда на земле остаются лежать рыболовные снасти и инструменты (все, кроме маленького топорика, незаменимого в пути), портативная газовая плита и баллоны с пропаном, котелок, верёвка, капканы, запасные тёплые вещи, а также половина нашего провианта, шесть пятилитровых баллонов питьевой воды (с собой берём только фляги) и две канистры бензина – тоской наполняются не только мои глаза, но и глаза всех остальных. Однако иного выхода у нас нет, раз мы решили идти налегке. Успокаиваю себя мыслью о том, что капитаны старинных кораблей, попав в шторм, поступали так же.

Ваня не даёт повода разочароваться в себе и прибывает с пятикратным опозданием. Он один. На вопросы о тётке и сёстрах качает головой. Что ж, учитывая сложившуюся ситуацию, ещё неизвестно, кому повезло больше. Весьма вероятно, что идею гарцевать по полям, оккупированным тысячами «прокажённых», они бы не восприняли с должным энтузиазмом.

Время тает на глазах. Минута уходит на посвящение Вани в самоубийственный план. Минуту экономим на спорах (Ваня всегда с коллективом), но тратим две на уговоры не брать в поле мотоцикл. Где-то находишь, где-то теряешь.

Наконец, все вопросы улажены, вещи собраны, оружие подготовлено и заряжено. Те, кому не досталось огнестрельного, довольствуются колюще-режущим и – в случае с арбалетом Витоса – стрелковым. Я, Женя, Михась и Витос вызываемся в носильщики, так что наши спины и руки оттягивают ещё и тяжёлые рюкзаки с сумками.

Сбиваемся в кучу для последнего брифинга. По глазам Михася вижу, что он хочет сказать слово. Охотно предоставляю ему такую возможность.

– Ну, что, все собрались… эй-эй, тихо там! – Михась выдерживает паузу, позволяя гвалту стихнуть. – Короче, слушайте внимательно. Сейчас выйдем на трассу и сойдём с дороги во-о-н там, – он указывает пальцем, где. – Выйдем в поле и будем двигаться на юго-запад, в обход первого стада строго по прямой. Мы должны пройти аккурат между шоссе и юго-восточной Промзоной… во-о-он те здания вдалеке, видите?

Михась указывает на скопление невзрачных кирпичных построек вперемешку с тускло поблёскивающими металлическими ангарами у западной окраины поля, на котором разместилось первое, ближайшее к нам, стадо. Я хорошо знаю эту Промзону, часто бывал там по работе – на одной из баз мы с братом закупали комплектующие для производства жалюзи. Кажется, это было тысячу лет назад.

– Запомните, – продолжает Михась, – если Промзона слева от вас – значит, вы идёте правильно. Если она вдруг оказалась справа, спереди или сзади, – тут он позволяет себе косо ухмыльнуться, – ну, значит, вы в ужасе убегаете от «прокажённых» в неправильном направлении.

Раздаются нервные смешки.

– А если там ещё одно стадо? – спрашивает Арт.

– Или эти ваши фуражиры? – поддакивает Ваня, попыхивая сигаретой.

– Они не наши, Вано, – отрезает Михась. – А лично тебе я бы советовал поменьше дымить, не то и правда первым пойдёшь на фураж. Нам предстоит солидный кросс, и тащить тебя на своём горбу желающих мало.

На пухлом Ванином лице пренебрежительная улыбка:

– За меня не волнуйся, – он демонстративно затягивается сигаретой, – я ахеренно бегаю.

– А ты давно проверял? С последнего раза, небось, лет двадцать прошло.

Вместо ответа Ваня показывает средний палец.

Михась поворачивается к Арту:

– Я не знаю, что будет, если там ещё одно стадо. Думаю, сориентируемся на месте. В любом случае, сейчас заморачиваться этим бессмысленно.

– Согласен, – говорю я. – Один фиг всего не предусмотришь.

– И что-то по любому пойдёт чер`ез жопу, – прибавляет Витос.

Согласно киваем. Морды у всех серьёзные, собранные, и, в то же время, большинство едва сдерживает улыбки. Нервное, не иначе.

Михась обводит всех взглядом:

– Ладно. И последнее. Бежим кучно, никто не отбивается, не урывается. Носильщиков охранять с особой тщательностью, просматривать и прикрывать все зоны. Слушайте, что вам говорят, соображайте быстро, не тупите. И, самое главное, не очкуйте.

Последнее наставление – задачка не из простых. Но кто обещал, что будет легко?

18:12

Лямки походного рюкзака больно врезаются в плечи. В правой руке дробовик «Ремингтон», изрядно прибавивший в весе – бег по неровной зыбучей поверхности здорово выбивает из сил. По заднице хлопает мачете, пристёгнутое к поясу. Накладные карманы куртки оттопыривают запасные патроны.

Слева и справа слышится пыхтение, тяжёлое дыхание, топот ботинок по рыхлой сухой земле. В водонепроницаемом дождевом плаще уже через десять минут становится жарко. Пот струйками стекает по лбу и вискам, заливается в ушные раковины. Ноги проваливаются в ямы, спотыкаются о кочки, цепляются за стебли высокой травы, пучками растущей меж окаменевших комьев чернозёма. Промозглый ветер порывами бьёт в лицо, срывает с головы капюшон, пробирается под одежду и холодит пропаренное тело.

Передо мной маячат затылки Вани и Арта, бегущих в авангарде. По бокам, то и дело меняясь местами, трусят Витос, Михась и Женя. Девчонки замыкают. Я знаю, что Еве можно доверить тыл – с её-то дотошностью.

Едва мы углубляемся в поле, как мне становится не по себе. На огромном открытом пространстве я чувствую себя особенно беззащитно. Меня одолевает иррациональное желание остановиться, припасть к земле, затаиться и лежать, не шевелясь, пока опасность не минует. Так чувствует себя муравей на человеческой ладони – лихорадочно пытается найти убежище. Отверстие, трещину, складку – любой изъян. Но ровная поверхность не подразумевает изъянов. Она оголяет, обезоруживает. И ты знаешь, что в любую секунду с неба может спуститься перст, который раздавит тебя одним касанием. Ты знаешь, но всё равно ждёшь его с ужасом и смирением, не смея поднять головы.

Первые полкилометра бежим довольно упруго, потом переходим на лёгкую трусцу. Силы покидают слишком быстро – сказывается общее переутомление.

Я стараюсь как можно чаще смотреть по сторонам, но толку от этого чуть. Безбрежный бурый океан сливается с низким ржавым небом, так что невозможно определить, где верх, а где низ. Заливающий глаза пот и тряска только ухудшают видимость, всё плывёт и раздваивается. Но я, по крайней мере, могу различить направление. По левую руку тянется приземистая уродливая поросль, за которой поблёскивает мокрый асфальт автобана. Постепенно мы удаляемся от Малиновского, строго придерживаясь выбранного курса. Промзона вырисовывается в манящем отдаленье. Это – самая западная точка города. Когда мы достигнем её, автобан окончательно исчезнет из поля зрения.

Некоторое время Михась пытается следить за передвижением стада через бинокль, но вскоре бросает эту затею. На бегу ничего не разглядишь, а вот потерять равновесие проще простого. Даже без бинокля головой особо не повертишь – местность ухабистая, приходится постоянно смотреть под ноги. Нам остаётся полагаться только на периферическое зрение.

Мы ожидаем атаки справа – оттуда, где расположилось стадо, и откуда по нашу душу могут явиться фуражиры, поэтому движение слева замечаем не сразу. А когда замечаем, уже слишком поздно.

Первые люди, ломая и перешагивая придорожные кустарники, выбегают на поле. За ними на автобане ещё фигуры, по меньшей мере, несколько десятков.

– Стойте! – кричит Арт, вскидывая ружьё.

Мы останавливаемся, натыкаясь друг на друга и тяжело отдуваясь. Создаётся толчея; мне в спину врезается Ева, сбоку поджимает Витос, сражающийся с тесёмками рюкзака, в которых запутался приклад арбалета. Ощущаю сзади рывок, звук лопнувшей тесёмки на джинсах – это Лилит сдёрнула с меня мачете. Саша, визжа от страха, падает на колени, утыкается лбом в землю и зажимает ладонями уши, точно эта страусиная тактика может как-то помочь. Михась и Ваня тоже на земле – каким образом они там оказались, для меня загадка. Впрочем, оба быстро встают. Михась пытается освободиться от рюкзака, но Женя хватает его за плечо:

– Надо бежать дальше! Нельзя останавливаться!

Поздно. Наш маленький отряд ощетинился ружейными дулами и остриями ножей, готовясь принять бой.

На поле уже человек двадцать. Мужчины, женщины, дети. «Прокажённые» мечутся из стороны в сторону, не зная, куда податься. Когда они заметят нас, проблема поиска направления отпадёт сама собой.

Трясущимися руками беру на прицел одного, потом другого.

Что-то не так… с этими тварями явно что-то не так…

– БЕЖИМ ДАЛЬШЕ! – вопит, что есть мочи, Женя. – ОНИ НАС НЕ ТРОНУТ!

18:20

До меня вдруг доходит, что неладно с людьми, появившимися на поле. Они одеты. Все они носят одежду. Это выжившие – такие же, как мы. Гражданское население, не успевшее к эвакуации. Беженцы, покинувшие обречённый город, которому суждено стать городом-призраком, сотворённым в результате самой масштабной техногенной катастрофы в истории человечества. И, может статься, самой последней.

Беженцы тоже замечают нас. Затравленные перепуганные взгляды блуждают по дулам ружей, направленных на них, по лицам людей, направляющих их. Соотнеся одно с другим, они понимают, что здесь помощи не дождутся, и устремляются дальше в поле – навстречу неизвестности и фуражирам-одиночкам.

Отдышавшись чуток, возобновляем путь. Со стороны автобана прибывают новые беженцы – группами, целыми семьями. Оборванные, грязные, с пожитками в сумках, с примитивным оружием – в основном садовым и кухонным инвентарём. Кто-то бежит нам наперерез, кто-то сопровождает на безопасном расстоянии. Не обращая на них внимания, продолжаем путь.

Однако вскоре делать это становится всё труднее. Постепенно наша группа оказывается в самом центре многолюдной толпы. Со всех сторон нас окружают пропитанные страхом и застарелым потом тела, являющиеся одновременно и живым щитом, и приманкой. Сначала нам приходится сбавить скорость, потом и вовсе перейти на шаг.

– Держимся вместе, держимся вместе, – повторяет Женя. – Не разделяемся.

Мне в ладонь проскальзывают холодные пальцы Евы. Лилит не отстаёт от Жени ни на шаг, точно привязанная. Саша, сменив тактику со страусиной на обезьянью, повисает на рюкзаке Михася. Тот, в свою очередь, придерживает за плечо Витоса. Мы с Евой идём тесно, плечом к плечу. Впереди, обгоняя нас всего на полшага, пробивают локтями дорогу Арт и Вано.

– Нас заметят, нас сейчас заметят! – талдычит Саша.

– Заткнись, – одёргивает её Ева. – Иди молча.

Вокруг на удивление тихо. Только поступь шагов, шорох одежд да редкие односложные фразы. Не уверен, что беженцам известно о стаде, «пасущимся» неподалёку – по крайней мере, не тем из них, кто углубился в поле. И всё же они стараются не шуметь. Возможно, всё дело в привычке не высовываться, которая вырабатывается в первые дни после апокалипсиса – если, конечно, ты планируешь пожить чуть подольше. Но мне кажется, что дело не только в этом. На них, как и на нас, давит открытое пространство. Они чувствуют здесь свою уязвимость, свою беззащитность. То же чувство заставляет их инстинктивно обходить поле стороной, двигаться к Промзоне, придерживаясь края дороги.

Вскоре автобан окончательно исчезает из виду, а ему на смену приходят первые ангары юго-восточной Промзоны. К моменту, когда мы достигаем её, наше шествие насчитывает не меньше сотни человек. Длинный безмолвный строй серых, в предвечерних сумерках, фигур. И этот строй продолжает пополняться.

Наш отряд идёт так кучно, что мы можем чувствовать дыхание друг друга на своих шеях. После бега я весь взмок – теперь же остыл, продрог до костей и трясусь, как осиновый лист. Надеюсь, этого не чувствует Ева, по-прежнему держащая меня за руку. Мне, конечно, страшно, но не до такой степени. По крайней мере, пока.

Внезапно, почти в одно мгновение, становится очень шумно. Неясный гул появляется сзади и, распространяясь со скоростью лесного пожара, волной движется вдоль строя. Потом людская масса вздрагивает, пропуская рябь обернувшихся голов… и с воплями устремляется вперёд.

18:25

Впервые в жизни попадаю в давку. Меня сбивают с ног почти сразу – сильный толчок справа, за ним, через секунду, удар по затылку – и вот я уже на земле.

Откуда-то сверху слышу голос Жени:

– СТАДО! СТАДО ЗДЕСЬ!

Похоже, он о том самом стаде, что следовало за нами по Таганрогской. Значит, молот всё-таки догнал нас и вот-вот расплющит о наковальню…

Всё смешалось в одно мгновенье. Я потерял Еву, потерял остальную группу, потерял всякую ориентировку. Непонятно, где свои, где чужие. Повсюду крики, визг. Люди бегут, толкаются, падают, встают, снова падают и снова встают, продолжают бежать…

Неожиданно я теряю способность дышать. Чья-то нога бесцеремонно наступает на диафрагму, за ней другая, прямо на грудь. Скорчившись от боли, переворачиваюсь набок, пытаясь восстановить дыхание, и по мне пробегаются вторично. На сей раз достаётся рукам и голове. На рукавах плаща отпечатки грязных подошв. Я успеваю вовремя прикрыть затылок – тяжёлый ботинок бьёт по пальцам, слышится треск перелома.

Прожёгшую руку боль тут же заглушает кошмарное понимание того, что если я сейчас не встану – меня затопчут насмерть.

Перекатываюсь на спину, попутно уклоняясь от ещё одного пинка. Огромный походный рюкзак съехал набок и пригвождает к земле туго натянутыми лямками. Нужно скинуть их как можно быстрее, иначе мне никак не встать.

По земле стелется толстое облако пыли, забивающей глаза, нос и горло. Я зажмуриваюсь, отхаркиваю хрустящую на зубах слизь. Когда снова открываю глаза, надо мной возвышается чья-то фигура. Плотный лысеющий мужчина в очках и заношенном коричневом пальто. На шее справа след от укуса. Глаза за толстыми линзами очков горят безумным блеском – пока ещё не заражённого зомби, но всего лишь отчаявшегося человека.

Я смотрю на него, он на меня. Потом мужчина делает шаг навстречу, наклоняется, лицо его принимает выражение человека, заметившего на земле стодолларовую купюру.

Надо встать! Надо встать, встать, встать…

Когда я рывком высвобождаю левую руку из лямки рюкзака, мужчина наваливается на меня сверху и принимается отбирать ружьё.

 

Глава 20. Юго-восточная промзона

18:32

– Ах ты ж, чёрт! Ах ты ж чёрт!

Мужчина хватает меня за кисти, придавливает руки к груди, не позволяя поднять дробовик, а сам садится сверху. Тяжёлый, гад…

– Ах ты ж чёрт! Чёрт! Чёрт! Отдай. Отдай его!

У него странный визгливый голос, почти девчачий.

Внезапно я понимаю, что он боится меня не меньше, чем я его. Пожалуй, даже больше. Но он в отчаянии – и он сверху.

– Пошёл на… урод… встань с меня!

Говорить тяжело. Дышать тяжело. Справа и слева мелькают ноги, ботинки чиркают по плечам, раз или два подфутболивают рюкзак. Лямки больно врезаются в шею.

Вот гад… Навалился – не шевельнуться.

– Отдай, чёрт, отдай! Отдай! Отдай, чёрт! – визжит мужчина.

Он плачет. Слезы текут из-под толстых очков в роговой оправе и повисают на двойном подбородке. Одной рукой мужчина продолжает придерживать мою кисть, мёртвой хваткой вцепившуюся в дробовик, а второй принимается хлестать меня по лицу.

Он даже бьёт по-девчачьи. Шлёпает ладонью по щекам и верещит, как резаная свинья. Зачем ему дробовик? Что он будет с ним делать?

Я брыкаю ногами в попытке сбросить седока на землю, но только зря трачу силы. В этом жирдяе килограмм сто, не меньше. Я по-прежнему боюсь отпустить дробовик, а пощёчины безостановочно сыплются сверху, начиная приносить ощутимые неудобства.

– Ах ты, мразь…

Возникает безумная идея укусить ублюдка за пальцы, но я сразу отметаю её. Мой визави инфицирован, и если он разбил мне лицо в кровь, то нарушать целостность его кожных покровов было бы верхом неблагоразумия.

– Чёрт возьми, отдай же его! Отдай! Чёрт, отдай!

– Да забирай! – кричу и разжимаю пальцы.

Мгновение дробовик лежит на моей груди ничейный. Потом мужчина хватает его, ошарашено взвешивает в руках, не смея поверить в собственную победу. Секундного замешательства достаточно, чтобы я успел нащупать в кармане плаща складной нож.

Когда я вытаскиваю его, мужчина вспоминает о моём существовании. Однако он вовсе не собирается стрелять. Он таращится на меня воспалёнными от слёз, неестественно большими за линзами очков глазами, не понимая, зачем нам продолжать драться, если каждый получил то, что хотел. Он – ружьё, я – свободу.

– На, сука!

Раскрыв нож, тыкаю лезвием в выпуклый живот. Клинок легко пробивает тонкую материю пальто, а когда выходит обратно, на ткани в месте удара расплывается тёмное пятно.

– Ой-ей! – вскрикивает мужчина и скатывается на землю.

Наконец я могу вдохнуть полной грудью.

Быстро, очень быстро освобождаюсь от лямок рюкзака и вскакиваю на ноги.

Отбросив ружьё, мужчина стоит на коленях, прижимая руки к кровоточащей ране, и жалобно скулит. Слёзы градом катятся из глаз, очки повисли на кончике носа. Тучное тело колышется, как бланманже на подносе пьяного официанта.

– Зачем… Зачем ты сделал это?

Я стою над ним с ножом в руках, напрочь позабыв о ружьё, о людях, бегущих навстречу, о «прокажённых», преследующих их. О друзьях, потерявшихся в суматохе. О бомбардировке. О «зоне отчуждения».

Сейчас меня переполняет ненависть.

– Ты убил меня… ты убил меня… – шепчет мужчина. И вдруг, заметив мой взгляд: – Не надо! Прошу!

Его просьба останавливает меня лишь на миг. Потом я заношу руку и бью его ножом наотмашь. Попадаю в горло, и фонтан крови выплёскивается мне на рукав.

Мужчина инстинктивно прижимает ладони к шее. Покачиваясь, смотрит на меня изумлёнными глазами. Тогда я подхожу ближе и трижды бью его лезвием в грудь.

18:38

Шум погони и крики беженцев заглушает громоподобный рёв реактивных двигателей. Над полем проносится звено бомбардировщиков, сразу за ним второе. Они устремляются в центр города – чёрные птицы смерти – и исчезают за домами. Оттуда слышен стрёкот вертолётов, переговаривающихся между собой пулемётной скороговоркой. Ещё немного, и к беседе присоединится глубокий бас рвущихся снарядов. Это будет диалог богов, несущий смерть всем, кто осмелится его подслушать.

Мужчина, пытавшийся отнять у меня ружьё, лежит на земле, уставившись в небо мёртвыми глазами. Из груди торчит складной нож, который я подарил ему вместе с третьим ударом. Он хотел оружия, и я дал ему его, забрав кое-что взамен.

Чувствую влагу на щеках – похоже, его кровь всё-таки попала мне на лицо. Неважно. Мои руки уже в крови. Я испачкал их, когда бил его ножом. Что ж, если я заражусь, он здорово мне отомстит.

Как ни странно, угроза заражения и скорой смерти (на нас с Женей ингибитора точно не хватит) приводит меня в чувство, активизирует инстинкт самосохранения, атрофирующийся при длительном пребывании в экстремальной ситуации. Я вдруг понимаю, насколько сильно хочу выжить. Любой ценой выжить.

Подбираю ружьё, успевшее менее чем за минуту трижды сменить хозяина, и опрометью бросаюсь вперёд вместе с остальными беженцами. Рюкзак оставляю лежать на земле – из жизненно важных вещей остались только те, что на мне.

Ноги несут меня по самому худшему в мире футбольному полю со скоростью далеко не самого худшего футболиста – во всяком случае, так мне кажется. Я обгоняю бегущих впереди, бесцеремонно отпихиваю локтями тех, кто не желает уступать дорогу. Дробовик в руке позволяет быть грубым. На ходу пытаюсь звать своих, но из этого мало что выходит. Вокруг такой шум, что я даже себя не слышу. Мой голос тонет в воплях беженцев, протяжном рёве очередной эскадрильи бомбардировщиков, клокочущем вое наступающего на пятки стада. «Прокажённые» так близко, что я затылком чувствую их зловонное дыхание. Я слишком задержался и теперь оказался в самом конце колонны живых и в самом начале армии мёртвых.

Боковым зрением замечаю первых тварей. Они нагоняют отставших беженцев, валят на землю и принимаются рвать. На каждого человека набрасывается сразу по три-четыре отродья: секунда – и несчастного растаскивают в разные стороны по кускам. Я следующий в очереди… должно быть, Михась здорово посмеётся, узнав, кто первым пошёл на фураж.

Ошалев от ужаса и злости, щелчком цевья досылаю патрон в патронник и принимаюсь наугад палить через плечо. Первый же выстрел оглушает – левое ухо точно набрало воды. Но сейчас это даже к лучшему. Меня словно отгородили сбоку невидимой стеной. Я перекидываю ружье на другое плечо, и теперь уже две стены надёжно защищают меня от царящего вокруг хаоса.

В своей персональной раковине я слышу лишь собственное дыхание, топот ботинок, передающийся звуковыми вибрациями через тело прямиком на барабанные перепонки, и грохот «Ремингтона», разящего невидимые цели, будь то люди или нелюди. Я больше не полагаюсь на слух, а он не отвлекает меня. Обоняние, вкус и осязание (судя по тому, как распухли пальцы на левой руке, у меня сломано несколько пястных костей) тоже отключены за ненадобностью. Мой организм приведён в режим «бей-беги», и сейчас он выбирает второе. Всё внимание сконцентрировано на зрении, только оно ведёт меня к намеченной цели.

Я вступаю на территорию Промзоны, когда в «Ремингтоне» не осталось ни одного патрона. Позади меня несколько человек, все на почтительном расстоянии – никому не улыбается поймать шальную пулю. И только «прокажённых» не страшат ни пули, ни боевые вертолёты, минуту назад показавшиеся над полем. Они продолжают гнаться за людьми, невзирая на то, что сами превратились из охотников в дичь. Даже сквозь заложенные уши я слышу кантату пулемётов, кровавыми чернилами расписывающих на поле либретто о смерти.

Впереди беженцы рассыпаются по территории Промзоны, прячась, кто куда. Через десять секунд рыхлый чернозём под ногами сменяется гравийной дорогой, и теперь передо мной встаёт выбор: куда бежать и где прятаться? Вокруг железные заборы с откатными воротами, высокие кирпичные стены с колючей проволокой, низкие сетчатые ограды. Люди в панике перелезают через рукотворные препятствия, ломают воротины, вышибают калитки. Там, на другой стороне, стоят вразнобой кирпичные здания и складские ангары с оцинкованным крышами, окружённые сложенным на деревянные поддоны товаром. Тысячи коробок, ящиков и ламинированных в плёнку брикетов создают огромный лабиринт, по которому когда-то ездили, а сейчас просто стоят, погрузчики, тяжёлые длинномеры с прицепами, и легковушки персонала.

Я бегу по широкой гравийной дороге, выискивая место для укрытия. Слева и справа люди висят на заборах, запутываются в колючей проволоке, срываются с высоких стен, ломая руки и ноги. Сзади слышатся крики тех, кто покалечился в попытке взять неприступный барьер и угодил в лапы «прокажённых». Характерный звук рвущейся одежды свидетельствует о том, что первые фуражиры вторглись в Промзону. Вертолёты отрезали авангард от основного стада, но тех, кто успел проскочить, на нас хватит с лихвой.

Я оглядываюсь. Пара или тройка подранков преследует меня уже минут пять. Все израненные, с ног до головы в крови. Не знаю, кто их так – мой «Ремингтон» или пулемёты военных, но осталось им недолго. Я бы мог попробовать на ходу перезарядить дробовик и добить тварей, но боюсь сбить дыхание, оступиться или уронить оружие. С другой стороны, перелезть через забор мне не дадут. Остаётся надеяться, что скоро они сами отстанут (мой отрыв постепенно увеличивается) или переключатся на другую цель. Благо целей вокруг полно. Я бы мог подкинуть им одну – патронов в дробовике не осталось, но есть приклад…

Обдумать эту мысль не даёт тот, кто, судя по всему, обдумал её раньше. Я ощущаю сильный толчок в бок и падаю на землю.

18:43

Не успев сгруппироваться, на всём ходу впечатываюсь носом в дорожное покрытие, и рот наполняется металлическим привкусом крови. Перекатываюсь на спину. Что-то жёлтое мелькает над головой, а в следующую секунду…

Б-БАХ!

Б-БАХ!

Б-БАХ!

Три коротких, до боли знакомых звука.

– Вставай, Макс!

В поле зрения появляется красная, как варёная креветка, физиономия Михася. Большие руки хватают за запястья и рывком поднимают на ноги.

Как же я рад его видеть…

– Прости… – задыхается Михась, – но этот тебя чуть не ухлопал…

В нескольких метрах позади тело истекающего кровью и медленно умирающего «прокажённого». Трупы двух других преследователей, тех самых подранков, лежат на дороге чуть дальше.

– Откуда он взялся?

– С забора спрыгнул. Бежим!

– Где остальные?

– Бежим! За мной!

Мы устремляемся вперёд. Бежим недолго, метров через сто Миша сворачивает к кирпичному забору с тяжёлыми откатными воротами. Поначалу мне кажется, что ворота закрыты и придётся лезть, но потом я замечаю полуметровую щель между забором и подвижной воротиной. Вероятно, чтобы сдвинуть её, потребовалось совместное усилие нескольких крупных мужчин.

– Сюда!

Михась втискивается в щель. Только сейчас замечаю, что на нём тоже нет рюкзака. Неужели сбросил, как и я?

Пролезаю в щель вслед за ним. На другой стороне нас встречают Арт, Вано, Витос и трое незнакомцев.

– Закрывайте! – командует Михась.

– Джон ещё там! – отвечает Витос.

– Закрывайте! Он не пропадёт.

Ясно. Значит, на мои поиски подрядились Женя с Мишей – и Женя ещё не вернулся.

Трое незнакомцев: здоровенный мужик сильно за пятьдесят, и двое парней вполовину младше – видимо, сыновья, – налегают на воротину.

– Стоп! – кричит Витос. – Надо Джона дождаться…

Не успеваю я вставить свои «пять копеек», как в щель между воротами и стеной просовывается всклокоченная голова.

– Нашёлся… – выдыхает Женя, в упор глядя на меня. – Ну, ты и придурок, Максим.

Согласен. Сейчас я так рад, что со всем согласен.

Женя пролезает в щель, и ворота со скрипом закрываются.

18:45

Вывеска на двухэтажном офисном здании, примыкающем к небольшому ангару из сэндвич-панелей, гласит: «ПРОИЗВОДСТВЕННО-СКЛАДСКАЯ БАЗА РОСТОВ-МЕТАЛЛСНАБ». Территория базы почти полностью заставлена длинными поддонами, на которых размещаются штабеля арматур, швеллеров, балок и труб, мотки кладочной сетки и бухты вязальной проволоки. Несколько фур с прицепами припарковано в дальнем конце базы. На пятачке парковки перед офисом всего одна машина, старая-престарая «шестёрка». Вокруг машины вьётся несколько беженцев в тщетных попытках её завести. Других людей на базе не видно.

– Где наши? – спрашиваю я.

– Туда, – Михась указывает на чёрный зев ангара, наполовину прикрытый «зубами» секционных ролл-ворот.

– Пригнитесь! – кричит Витос.

Над базой пролетает вертолёт, палящий из всех орудий по «прокажённым» за стеной. Строчат пулемёты, с шипением вылетают ракеты, оставляя за собой змеиные шлейфы дыма.

Мы припадаем к земле, и на нас сверху обрушивается дождь стреляных гильз.

– Сука, сука! – матерится Арт. – Горячие…

Вертолёт улетает, а по небу проносится ещё одно звено бомбардировщиков.

То, что творится снаружи, трудно описать словами. Судя по звукам, в полку «прокажённых» прибыло. Невзирая на все усилия авиации, их слышно отовсюду. Крики людей почти стихли: кто не успел спрятаться, уже никогда не закричит вновь. На смену человеческим воплям приходят вопли сотен и тысяч обезумевших тварей.

– Они дерутся, что ли… – бормочет незнакомый здоровяк.

– Да, – отвечает Женя. – Второе стадо двинулось – то, что на поле. Скоро они полезут через стены.

Здоровяк затейливо материться.

– К ангару! – торопит Михась. – Бегом, бегом, бегом!

18:47

Идея спрятаться в «бункере» из завёрнутой в оцинковку пены, а не в кирпичном здании по соседству, вначале кажется мне абсурдной. Однако, едва взглянув на количество окон и хлипкие двери офисного корпуса, я меняю свою точку зрения. Ангар, хоть и не такой прочный, имеет всего один вход. Широкий проём, в который легко проедет грузовик, защищён секционными ролл-воротами из экструдированного металлопрофиля. В нём нет ни окон, ни дверей, а узкие вентиляционные отверстия под крышей забраны решёткой. Запершись внутри, мы окажемся в прочной консервной банке, которую будет не так-то просто вскрыть.

У входа в ангар толпятся люди, среди которых я узнаю Еву с Лилит.

– Где Саша?

Заметив меня, Ева всплёскивает руками, её губы странно искривляются:

– Она внутри. Что у тебя с лицом?

Наверное, она имеет в виду кровь, в которой оно измазано.

– Упал.

Незнакомый здоровяк и два его сына не отходят от нас, ожидая дальнейших действий. Кто и когда успел посвятить их в «жёлтые плащи», я не знаю, да это и неважно. Сейчас лишние руки строго не во вред, особенно если речь идёт о полудюжине сильных мужских кулаков.

В небе кружат вертолёты. Некоторые пролетают так низко, что ветер от их лопастей шевелит волосы на наших затылках. Группа беженцев, пытавшихся завести «шестёрку, бросает безнадёжное дело и прячется в здании офиса.

– Много там людей? – спрашиваю Еву.

– До хрена, – отвечает та. – Но у нас не меньше.

Сейчас территория базы выглядит довольно мирно. За стенами по-прежнему слышны звуки побоища, но никто не лезет через ворота и не выламывает двери. Основной поток беженцев схлынул, а бой за Промзону теперь идёт между двумя противоборствующими стадами.

– Чего они сюда ломанулись? – спрашивает Витос.

– Прячутся от бомбёжки, – поясняет Женя. – Стадам приказали рассредоточиться, бежать врассыпную, смешаться с людьми. Многие пришли сюда.

– Почему?

– А ты догадайся. Здесь безопаснее. Есть где спрятаться от пулемётов, да и гражданских бомбить станут в последнюю очередь. В полях сейчас тысячи «прокажённых» – бомби, не хочу.

– Да, но какого они гр`ызутся?

– Потому что их здесь слишком много, места на всех не хватит.

– Парень дело говорит, – встревает здоровяк. – Смотрите.

Я замечаю двух «прокажённых» на крыше маленького здания контрольно-пропускной службы.

– Вон ещё, – Ваня указывает на северную стену.

Разрывая в клочья руки о колючую проволоку, через стену лезут трое «прокажённых». Шум снаружи нарастает, как цунами; проходит всего несколько секунд, и я сбиваюсь со счета. «Прокажённые» теперь повсюду – на стенах, на воротах, на крыше пропускного пункта. Некоторые перескакивают на штабеля металлоконструкций, на кабины припаркованных фур.

Когда первые твари спрыгивают на землю и разбегаются по территории базы, петляя между башен товара, от офисного здания разносится визг, похожий на тот, что издаёт толпа фанаток на концерте девчачьей группы. Вот когда я понимаю, что означало Евино «до хрена». Там, внутри, десятки, а может и сотни, беженцев. Они обречены – все до единого.

В мгновение ока паника перекидывается на людей в ангаре. В силу расположения, они не могут видеть того, что творится снаружи, но хоровой визг из соседнего здания моментально заражает их страхом, и вот уже женское население ангара визжит так, что дрожат стены. Тогда я с содроганием понимаю, что означало Евино «у нас не меньше».

– Все внутрь! – вопит Михась. – Живо! Живо!

Мы вбегаем в полутёмное, подсвечиваемое лишь экранами включённых мобильников, помещение, переполненное людьми. Арт, Витос и Ева принимаются отстреливать «прокажённых», показавшихся из-за ближайших штабелей. Михась, Женя и незнакомый здоровяк повисают на воротах, пытаясь закрыть их вручную. Сыновья здоровяка тянут отца за ноги, но ворота не поддаются. Скрипят несущие балки, звенит натянутая цепь электромотора, приводящего в движение механизм ролл-ворот. Где-то наверху есть система аварийного управления на случай отключения электроэнергии, но она слишком высоко, не дотянуться. Искать лестницу нет времени.

– Быстр`ее! Быстр`ее! – вопит Витос.

В ангаре стоит такой шум, что я едва слышу его. Ещё несколько мужчин присоединяются к нашим попыткам закрыть ворота.

– Лестницу! Дайте лестницу! – кричит Ваня.

С равным успехом он мог бы взывать к бушующему морю, прося осадить валы.

Я пытаюсь перезарядить «Ремингтон», но в темноте рассыпаю почти все патроны. В ладони остаётся всего два. Дрожащими руками запихиваю их в магазин. Поднимаю голову к потолку – кромешный мрак.

– Подсвети мне! – кричу Ване. – Надо отстрелить цепь.

– Фонарик! – принимается вопить Ваня. – Фонарик! Дайте фонарик!

«Море, море, дай мне золотую рыбку!»

Перед входом в ангар множатся трупы «прокажённых». По ним сверху бегут живые, в ещё большем количестве. Один из них прорывается через шквальный огонь карабинов и напрыгивает на мужчину, висящего на ручках ворот. Мужчина с криком разжимает пальцы, падает на бетонный пол ангара. Тварь мгновенно вгрызается в его горло зубами.

Поднимаю «Ремингтон» и первым же выстрелом снимаю у «прокажённого» верхушку черепа. Тварь затихает на груди мужчины, но тому уже всё равно – он мёртв.

Два «Моссберга» и «Сайга» безостановочно палят по наступающим со всех сторон тварям. К бою присоединяется Михась, снимает с плеча Виталика арбалет. Он не спешит растрачивать стрелы, а лишь прикрывает, чтобы история с прорвавшимся в ангар «прокажённым» не повторилась.

– Давайте быстрее! Мы не удержим долго!

Ко мне подбегает Ваня.

– Ничего…

– Ищи на полу патроны. Сколько сможешь, – говорю ему.

А потом стреляю в потолок наугад. Мимо.

Ваня падает на пол и тут же подаёт мне один патрон.

Не дожидаясь, пока он найдёт второй, перезаряжаю и стреляю вторично.

Пуля рикошетит, но цель не задета.

– Ещё!

Снова патрон. Снова выстрел. Снова мимо.

– Ещё!

Перерывы между выстрелами удлиняются, Ване всё труднее искать новые заряды.

В ангар вбегают ещё двое «прокажённых». В первого Миша выпускает две стрелы, но лишь третья укладывает его на землю. Вторая тварь бросается на одного из сыновей незнакомого здоровяка, тот успевает выставить локоть, и ядовитые зубы смыкаются на предплечье. Парень отпускает ноги отца и принимается кричать. Пока тварь жуёт его руку, Михась стреляет в упор. Стрела пронзает голову «прокажённого» с одной стороны и выходит из другой. Челюсти размыкаются, парень хватается за раненое предплечье.

Канонада выстрелов не смолкает. Зафиксировав ногой голову «прокажённого», Михась пытается вытащить стрелу.

Я успеваю ещё дважды выстрелить в потолок. Глаза немного свыклись с полумраком, и я стал различать очертания электродвигателя над головой, но обе пули ушли «в молоко».

Огненный заслон не справляется с наплывом «прокажённых». Пока Миша возится со стрелами, очередной «прокажённый» подбирается слишком близко ко входу. Это «свежак» – человек совсем недавно заражённый и ещё полный сил. Он прорывается к воротам, невзирая на несколько точных выстрелов Евы. Полуголый мужик с комплекцией боксёра-тяжеловеса почти не замечает вонзающихся в тело пуль. До висящих на воротах людей остаются считанные метры, когда укушенный сын незнакомого здоровяка вдруг бросается ему наперерез.

– НЕТ! – безумно кричит здоровяк. – СЫНОК, НЕТ!

Он спрыгивает с ворот, но уже слишком поздно.

«Свежак» настигает парня в пяти метрах от входа, заключает в медвежьих объятиях и валит на землю. За стоящим вокруг грохотом я не слышу хруст позвоночника – его дорисовывает моё воображение. Но я вижу, как конвульсивно дёргаются и обмякают конечности парня ещё до того, как «свежак» вонзает в него зубы.

– Весь огонь на «свежака», на «свежака»! – орёт Михась.

Общим усилием трёх карабинов тварь удаётся уложить на асфальт.

Незнакомый мужчина выбегает на улицу, поднимает бесчувственное тело сына на руки, и, рыдая в голос, относит в ангар.

– Патрон! – требую я. – Патрон!

Ваня вкладывает мне в руку пластиковый цилиндр.

Дробь.

– Это последний, Макс…

Заряжаю, поднимаю ружье. Прицеливаюсь в блок – антрацитово-чёрный квадрат на чёрном потолке.

И спускаю курок.

Звенит простреленная цепь… а затем ворота, под грохот металлических секций и торжествующие вопли обороняющихся, падают вниз, погружая нас во мрак.

 

Глава 21. Последний день города

18:55

Очутиться в замкнутом, лишённом света помещении, битком набитом визжащими от страха людьми и осаждаемом снаружи сотнями безумных нелюдей – такого и врагу не пожелаешь. На мгновение я и сам поддаюсь общей панике. Я не вижу и не слышу друзей, не ощущаю их присутствия рядом. Внезапно я оказался совсем один посреди кромешного ада, который вот-вот поглотит меня. Ситуацию усугубляет ощущение полнейшей безысходности. Мы в ловушке – в огромном цинковом гробу, который скоро похоронит под землёй военная авиация.

Какое-то время я пытаюсь кричать. Темнота пялится на меня отовсюду десятками светящихся глаз – это экраны мобильников, ни на что иное теперь не годных. Свой телефон я выбросил на второй день после катаклизма – никогда не любил эту штуку и был только рад избавиться от неё. Но сейчас жалею об этом. Фонарик на дуле моего карабина разбит, а никакого иного источника света у меня нет.

Кто-то кладёт ладонь мне на плечо. Я оборачиваюсь. Михась подсвечивает себе вспышкой «Айфона». За его спиной ангарные ворота дрожат под натиском «прокажённых».

Вокруг стоит такой шум, что я скорее читаю по его губам, чем слышу:

– Надо их утихомирить!

Разумеется, он имеет в виду беженцев. Если они и дальше будут так орать, мы не услышим «прокажённых», даже когда те ворвутся в ангар под шум канонады и грохот взрывов.

Пытаться докричаться до них, всё равно что тушить пожар бензином.

– Карабин заряжен? – спрашивает Михась.

– Нет…

Он кивает и исчезает на несколько секунд в темноте, а потом возвращается с Виталиком. Тот даёт три залпа в воздух.

А ангаре становится немного тише. Люди озабоченно бормочут, отступают к стенам помещения.

– ТИШИНА! – зычным голосом кричит Михась. – ТИШИНА!

Виталик даёт ещё три залпа.

Воцаряется почти полное молчание. Теперь звуковой фон составляют лишь громыхающие под ударами «прокажённых» ворота да рокот вертолётов где-то над потолком.

– Заткнитесь, в самом деле! – раздаётся из темноты незнакомый мужской голос. – Чего разорались?

Молчание толпы разбивается на десятки звуков: кашель, хрип, плач, стоны, быстрый шёпот.

– Почему ещё не бомбят? – спрашивает кто-то.

– Начало отложили на полчаса, – отвечает мужчина, призывавший всех заткнуться. – По радио слышал.

Чернота моргает горящими глазами – владельцы телефонов смотрят на дисплеи, сверяясь с часами. В одном из углов ангара плачут дети.

– Нужно успокоиться! – говорю я в полный голос. – Другого выхода нет. Попробуем переждать.

По ангару разносится недовольный галдёж. Двое мужчин затевают жаркий спор – на них шикают со всех сторон. Снаружи в ворота бьётся основная волна «прокажённых», одинокие твари скребутся в стены.

– Сегодня, кстати, день города, – вспоминает вдруг кто-то.

– Вот вам салют забацают – вовек не забудете, – отвечают ему.

Несколько человек нервно смеются.

Собираемся своей группой у входа в ангар, располагаемся прямо на полу. Михась, Ева, Саша и Воронюки подсвечивают мобильниками. Я словно заново перенёсся в детство, когда мы с друзьями рассаживались кружком в тёмной комнате, зажигали свечи и вызывали духов. Мы знали, что это понарошку, но намеренно пытались себя напугать. Сейчас всё наоборот.

Я оглядываю друзей. В эту первую минуту покоя, когда адреналин потихоньку рассасывается в крови, я вдруг ощущаю, насколько загнан и измотан. Меня всего трясёт, ноги подгибаются, не могу отдышаться. А потом накатывает неимоверный страх. Внезапно мне открывается вся картина происходящего во всём своём безобразии. Наши шансы на выживание практически равны нулю. Нас прикончат либо свои, либо чужие. Мы – живые покойники, такие же, как те, что ломают ворота снаружи, но ещё не утратившие способность думать, способность анализировать, способность бояться…

Ужас окончательно завладевает мной, и я плотно стискиваю зубы, чтобы не закричать.

Тяну за рукав брата. Тот оборачивается:

– Что?

В свете вспышки телефона он выглядит особенно болезненно. Худой, взмокший, волосы дыбом. На бледном, как у привидения, лице два больших чёрных глаза.

Я молчу. Наверное, стоит попрощаться.

Но у меня нет сил даже на это. Возможно, так лучше. Если я найду их – это будет последнее, что я сделаю. Признание поражения – последний гвоздь в крышку гроба надежды.

Все молчат. Никто не хочет начинать обсуждение. Нам нечего предложить, у нас нет идей и энергии для их осуществления. Только животный отупляющий страх, пригвоздивший наши задницы к бетонному полу ангара.

Надо попытаться найти другой выход наружу. Я устанавливаю дробовик прикладом в пол и, опираясь на него, пытаюсь встать, но с криком падаю обратно. Боль простреливает левую руку от кончиков пальцев до плеча.

Все озабоченно смотрят на меня.

– Сломал пару пальцев, когда бежали, – поясняю я.

Надо мной возникает округлая фигура Евы, подсвечиваемая вспышкой телефона.

– Дай посмотрю.

Протягиваю ей руку. Она внимательно осматривает мои распухшие пальцы.

– Надо наложить повязку.

Болит жутко. В пылу боя я почти не замечал этого и умудрялся держаться за цевье и перезаряжать оружие. Удивительна способность человеческого организма мобилизоваться в минуты смертельной опасности. Ни боли, ни мыслей о неминуемой кончине. Всегда бы так…

– Ты врач, что ли?

Ева смотрит на меня исподлобья:

– Не выпендривайся.

Она извлекает из сумки аптечку, прихваченную из дома на Таганрогской, и достаёт рулон бинта.

– Не дёргай рукой. Сейчас будет больно.

Я стискиваю зубы, пытаясь стоически терпеть боль, но очень скоро не выдерживаю и начинаю мычать. Потом перехожу на тихий свистящий мат.

Наконец, с перевязкой покончено. Четыре пальца плотно стянуты бинтом, несколько раз Ева обмотала большой палец для жёсткости – получилась эдакая варежка.

– Старайся поменьше шевелить пальцами.

– Ну, это уж как получится.

Мы молчим. Слева Михась, Женя и Виталик вполголоса что-то обсуждают. Лилит показывает Артёму нечто забавное на своём телефоне – тот вяло улыбается. Ваня извлёк из сумки со съестными припасами палку колбасы и теперь жуёт. Саша сидит у стенки, отстранённо уставившись в одну точку.

Каждый из нас прячется в свою раковину.

– Ты вроде собиралась распрощаться с нами, когда покинем город, – напоминаю Еве.

– Так и будет. Когда отсюда выберемся.

Я выдерживаю паузу:

– Думаешь, выберемся?

Ева встряхивает копной каштановых волос:

– Не знаю. Переждём бомбёжку, а там видно будет.

– Ты правда считаешь, что бомбы пройдут мимо? Мы же в самом центре «прокажённого» стада. На нас хоть мишень рисуй…

– Знаю! – перебивает Ева. – Чего ты хочешь? Чтобы я заплакала? Чтобы начала молиться?

Я и сам не знаю, чего хочу. Наверное, мне просто нужно выплеснуть на кого-то весь свой ужас, всю свою злость. А Ева – очень подходящий кандидат.

– Боишься? – вдруг спрашивает она.

Я показываю ей невидимую монетку, зажатую между большим и указательным пальцами:

– Вот настолечко…

Ева скептически смотрит на меня.

– Шутишь? – говорю я. – Да я бы обделался от страха, если бы было чем!

Она нервно улыбается:

– Я тоже вся как на иголках. Надо что-то делать. Нельзя просто так сидеть.

Она права. Бездействие убивает. Если не физически, то морально. Большинство приговорённых к смерти мучит не сам факт казни, а её ожидание.

– Пойдём, – говорю я. – Поищем запасной выход.

Мы встаём и, подсвечивая фонариками (я позаимствовал телефон у Артёма), отправляемся на поиски.

19:15

Мы шагаем по тёмному ангару, обходя сидящих на полу людей. Из темноты на нас смотрят белёсые встревоженные лица, горящие глаза, слышится шёпот и бормотание. Люди жмутся друг к другу, подтягивают ноги. Женщины прижимают к груди детей, испуганно поглядывая на наши с Евой карабины.

Они не доверяют нам. Боятся. Новый постапокалиптический мир приучил их к осторожности, приучил быть готовыми к любому удару, особенно исподтишка. Приучил ждать в первую очередь не помощи, а требования помочь.

Мы доходим до противоположного конца ангара. Вокруг царит кромешный мрак. Беженцев здесь нет, только в дальнем углу слышится какое-то движение. Вскоре я понимаю, что звук исходит с улицы: кто-то ходит вокруг ангара с другой стороны. Вдоль стены тянутся стеллажи с товаром, длинные распиловочные столы с маятниковыми пилами и инструментами. Под ногами хрустит крошево металлической стружки. Мы в производственном отделе.

– Это сборочный цех, – говорю я. – Давай поищем какой-нибудь служебный выход.

Ева кивает и, подсвечивая светодиодной вспышкой, отправляется исследовать левую часть помещения. Я иду направо. Из темноты выплывают очертания длинных столов, заваленных металлическими обрезками и наполовину собранными деталями, поддоны с заготовками, рассыпанные по полу трубы и профиля. Я старательно перешагиваю через завалы металлического мусора, останавливаясь через каждые пять шагов, чтобы изучить стену за стеллажами. Вдруг где-то там за ними есть дверь, которой давно не пользуются?

В одну из таких остановок, почти у самого конца ангара, я наступаю на что-то округлое, похожее на длинный стержень. Нога уезжает вперёд, и я почти сажусь на шпагат. Трещат по швам джинсы, а вместе с ними и сухожилия. Я с грохотом опрокидываюсь на бок, пересчитывая рёбрами железки, покрывающие пол.

– Твою мать!

– Макс! – зовёт Ева. – Ты в порядке?

Она бежит ко мне.

– Нет… Я не в порядке.

На зубах хрустит стальная стружка. Я здорово приложился виском о что-то твёрдое. Валяюсь на земле, созерцая пол. В полуметре от меня в пятне диодного света лежит телефон. Вставать совсем не хочется. Сейчас бы заснуть…

Надо мной останавливается Ева.

– Ты чего разлёгся? Сломал что-нибудь?

– Не знаю… ещё не проверял.

– Давай, поднимайся.

Она наклоняется, чтобы помочь.

– Добей меня, и уходите. Да шучу я, шучу… убери руки, я сам.

Она берёт меня за локоть и тянет вверх, но вдруг останавливается:

– Что это там?

– Где?

– Вон там, – она указывает на пятно света вокруг телефона. – Видишь? Ручка.

Мне удаётся сесть, и теперь я тоже вижу: к полу, недалеко от того места, где я уронил телефон, привинчена дверная ручка.

– Там люк, – говорю я.

Подползаю ближе и сметаю с пола металлическую стружку и обрезки. Скоро из-под слоя мусора вырисовывается квадратная крышка люка около метра в поперечнике.

– Это ты удачно упал… – замечает Ева.

Я поднимаю крышку.

Под нами квадрат непроглядно-чёрной бездны.

– Сомневаюсь, что это подземный лаз наружу. Скорее, какое-то хозяйственное помещение.

– Ну, тогда нам от него мало толку.

Я не успеваю возразить. Внезапно всё вокруг стихает, словно люди в ангаре разом испарились… а потом по земле прокатывается вибрирующая волна, сопровождаемая гулким эхом.

Город начали бомбить.

19:20

Первые звуки бомбёжки доносится до нас издалека. Это не единичные разрывы – землю сотрясает связный хор множества снарядов, как если бы с неба обрушился метеоритный дождь. С каждым ударом внутренности ангара звенят тонким металлическим звоном, я чувствую, как подпрыгивает на полу железная стружка. Стены гудят так, словно вот-вот рухнут.

Целую минуту люди сознают случившееся. Потом начинается паника.

19:21

В одно мгновение ангар заполняется человеческими воплями, за которыми не слышно звуков бомбёжки. Мы с Евой бежим через ожившую, кишащую людьми темноту. Одной рукой я держу Еву за локоть, чтобы не потерять в суматохе, другой прикрываю лицо от десятков кулаков и ладоней, норовящих выколоть глаз или выбить зуб.

У ворот в ангар столпотворение. Люди рвутся наружу, обезумев от ужаса, точно неконтролируемое стадо, спугнутое хищниками. Снаружи в ворота по-прежнему бьются «прокажённые», но это уже никого не волнует – точно так же жильцы горящего дома выпрыгивают из окон, выбирая из двух зол меньшее.

Мы находим своих там, где и оставили. Теперь все на ногах. Темнота моргает десятками светодиодных лампочек, дышит распаренными телами многолюдной толпы. Для полного сходства с ночным клубом не хватает только музыки.

Хватаю за руки Витоса и Ваню:

– Пошли за нами! Быстрее! Быстрее!

Ева тащит девчонок. Я толкаю в спину Арта и Михася.

– За нами! Пошли!

Справа от меня появляется Женя:

– Куда мы идём?

Взрывы нарастают, приближаются. Весь ангар ходит ходуном. Что-то сыплется с потолка, тонким слоем оседая на голове и плечах. Облизываю губы – пыль.

Мы пробиваемся сквозь стремнину плотного людского потока, который движется нам навстречу. Это сложно – проникнуть вглубь ангара, в то время как остальные пытаются его покинуть.

– Что там? Куда вы нас ведёте? – спрашивает сзади Женя.

19:23

– Давайте вниз! Лезьте!

Все в нерешительности обступают чёрный квадрат в полу.

Ева опускается на корточки и чуть ли не по пояс ныряет в люк, подсвечивая себе мобильником.

– Есть лестница, – говорит она, показавшись наружу.

– Что там? – спрашивает Женя.

– Не знаю. Подсобка какая-то…

Череда мощных взрывов прокатывается по земле в какой-то вероломной близости от нас. Земля под ногами ходит ходуном. Теперь я знаю, что чувствуют люди в эпицентре шестибального землетрясения. А может, восьмибального…

Переворачиваются столы, по полу катаются железные профиля и трубы. Люди падают с ног. Что-то тяжёлое обрывается с потолка и с грохотом падает вниз. Кто-то вопит от боли.

– Присядьте! Прикройте головы! – говорю я.

Все приседают на корточки, сцепляя над головами кисти рук.

– Я пошла! – Ева садится на край люка, свешивает ноги вниз и исчезает в темноте.

– Следующий! Давай!

Мы опускаем вниз рыдающих Сашу и Лилит. Следом идут Ваня, Михась и Витос.

Настаёт очередь Арта. Тот упирается руками в края люка и его ноги повисают над чёрным проёмом…

Смерть с шипением пикирует на нас сверху. Я скорее чувствую её приближение, нежели слышу. Волосы на затылке встают дыбом, по спине бегут мурашки. Всё происходит в одно мгновение, а уже в следующее…

На нас обрушивается удар сокрушительной силы. Несколько долей секунд мои барабанные перепонки разрывает звук в сотни децибел, глаза режет свет в тысячи кандел. Затем я разом лишаюсь и слуха, и зрения. Меня подбрасывает, переворачивает, а потом я зависаю в воздухе, как в космической невесомости, такой же чёрной и беззвучной.

Дальше всё как в тумане. Слух возвращается первым – если только непереносимый звон в ушах можно назвать слухом. Зрение то приходит, то уходит.

Я навзничь на полу. Вверху надо мной кусок неба… Переднюю часть ангара словно отрезало ножом циклопических размеров.

Звон. Темнота.

Я на боку. Кто-то тащит меня к люку. В середине ангара огромная дымящаяся воронка.

Звон. Темнота.

Моего лица касаются пальцы руки. Но это не моя рука. И ничья… Это кисть. Оторванная кисть лежит на полу в луже крови.

Звон. Темнота.

Я у края люка. Кто-то тянет меня вниз. Последнее, что вижу – край воронки, напоминающей огромную тарелку с расплескавшимся томатным супом. Там, за этим краем, в клубах чёрного дыма…

Звон. Темнота.

19:30

Я в каменном мешке боли. Внутри темно, тесно, душно, воняет гарью, просачивающейся сквозь крышку люка. Отовсюду слышатся стоны. Кто-то светит на меня фонариком…

– Ты живой?

Звон в ушах немного стих, хотя до полного исчезновения пройдёт ещё немало дней. Но теперь я, по крайней мере, могу слышать.

– Ты живой?

Я пытаюсь что-то ответить, но получается лишь слабо шевелить губами.

– Его контузило? – спрашивает кто-то.

– Не думаю. Просто оглушило…

– У тебя осколок в плече и в ноге. Но не очень глубоко. Мы их вытащим и перевяжем раны. Жить будешь.

Я пытаюсь спросить, что с моим братом. Видимо, по несвязному бормотанию и движению губ меня удаётся понять.

– Я нормально, – слышу рядом голос Жени. – Даже не задело.

– Это он тебя сюда затащил, – говорит кто-то.

Наверху всё рушится. Беспрерывно гремят взрывы, кричат люди. Стены подземного убежища вибрируют. Крышка люка отбивает дробь.

Мне помогают сесть и дают глоток воды. Глаза, ослеплённые вспышкой, постепенно привыкают к темноте. Теперь я различаю своих собеседников – это Женя, Михась и Ева.

В дальнем углу подземелья кто-то непрерывно стонет.

– С Артом дело худо, – поясняет Женя.

Я пытаюсь вспомнить. Последний раз я видел его висящим на руках над зевом люка. Это было перед самым взрывом.

– Он упал, – говорит Михась. – Сломал ногу. Слава богу, перелом закрытый. Но лодыжка опухла будь здоров.

– Дальше ваш друг пойдёт только в качестве багажа, – замечает Ева.

Это ничего. Учитывая комплекцию Арта, нести его не тяжелее, чем походный рюкзак.

Я осматриваюсь. Мы внутри тесного подвального помещения, большую часть которого занимает разнообразный инвентарь: диски для пил, инструменты в ящиках, коробки с перчатками, касками и рабочей одеждой. На полках вдоль стен запасные лампочки, мотки провода и много чего ещё. В одном из углов вёдра и швабры.

– Кладовка, – говорит Ева. – Отсюда нет выхода.

Ясно. Если люк завалит, нас похоронит заживо. Но это лучше, чем оказаться сейчас там, наверху. Я вспоминаю воронку в полу, обрамлённую кровавыми ошмётками. Снаряд угодил в самую гущу беженцев, столпившихся у ворот. Минуту назад там были и мы…

Артём кричит от боли. Виталик и Ваня колдуют над его ногой, но я не представляю, что можно сделать в такой обстановке. Вверху рвутся бомбы, всё дрожит и рассыпается.

Меня охватывает паника.

– Надо выбираться отсюда!

Михась укладывает меня обратно на пол:

– Не спеши. Сначала вытащим из тебя эти железки.

20:00

В начале девятого бомбёжка нашего сектора города прекращается. Мы слышим её в отдаленье, но земля уже не дрожит под ногами, стены не гудят, а пыль не сыплется на голову. Снаружи тоже как будто бы стихло. Не слышно ни людей, ни «прокажённых»; вертолёты – и те улетели.

Наконец, Ваня предпринимает попытку открыть люк. Залезает на лестницу, упирается руками в крышку.

Мы следим за ним, затаив дыхание. Момент истины. Если вход завален, нас ожидает долгая и мучительная смерть.

Ваня налегает на крышку, кряхтя от натуги.

– Чёрт… не поддаётся.

У меня обрывается сердце.

– Сильнее, Вано! – говорит Михась.

Ваня бьёт по крышке ладонями, но та приподнимается над полом лишь на пару миллиметров. Сверху слышится железный звон, как если бы кто-то тряс над нами мешком с кастрюлями. Люк однозначно завален, но, кажется, это мусор, а не элементы конструкции.

– Дай я! – Михась поднимается на ноги.

Я очень хочу помочь им, но пока не рискую вставать. Три металлических осколка, извлечённых из моих плеча и бедра, оказались не такими уж маленькими – понадобилось два мотка бинта, чтобы остановить кровь.

Миша находит у дальней стены стремянку, устанавливает рядом с Ваниной лестницей, и вот уже оба бьют по люку, пытаясь стряхнуть с него мусор, блокирующий крышку.

Рядом со мной стонет Арт. Витос кое-как наложил на сломанную лодыжку шину, истратив на это последние запасы бинта, но это лишь временная мера. Если перелом со смещением – а он наверняка со смещением, – без грамотного костоправа Арту не обойтись.

– Ты как? – спрашиваю его.

– Хреново. А ты?

По сравнению с ним, мне довольно неплохо, но я хочу подсластить ему пилюлю, а потом говорю:

– Тоже. Всё болит.

– Идти сможешь?

Он очень хочет, чтобы я ответил «нет» – ведь тогда нас будет двое. А значит, вдвое меньше шансов, что нас бросят.

– Не знаю ещё. Не боись, без ног не останемся. Зачем ещё нужны младшие братья?

Арт глухо смеётся.

Крышка люка понемногу поддаётся – щель над полом становится шире. Сначала пять сантиметров, потом десять. Наконец, Михась может просунуть в неё руку. Тогда он принимается стягивать с крышки тяжёлые куски металла – обломки со скрипом царапают пол.

– Готово, – тяжело отдуваясь, объявляет он. – Можно выходить.

20:10

В узкую щель между крышкой и полом пытаемся разглядеть окружающую обстановку. На дворе глубокий вечер, через час совсем стемнеет. Вокруг царит полумрак. То, что осталось от ангара, вздымается над развороченной землёй искорёженными утёсами. Куски стен и железных балок чёрными силуэтами выделяются на неоново-пепельном небе. Потолок обрушился вовнутрь, засыпав пол ровным слоем металлического месива. К счастью, над нашим люком каким-то чудом оказался железный верстак, принявший на себя основной груз обломков, иначе мы бы ни за что не выбрались.

Воронки в полу не видно, как и трупов людей. Почти все беженцы похоронены под рухнувшим потолком. Не думаю, что кто-то успел выбраться. Всё произошло слишком быстро.

Но нас волнуют не выжившие, нас волнуют «прокажённые». Сколько их уцелело после авианалёта? Ещё совсем недавно нас окружало три стада, каждое из которых насчитывало, по меньшей мере, несколько тысяч голов. Даже если половина их них разбежалась, а вторую уничтожили военные, вокруг должны шастать десятки недобитков. А у нас почти кончились патроны, двое раненых – один не может идти – плюс все до крайности измотаны и полностью деморализованы.

– Вроде никого… – говорит Михась, всматриваясь в щель над полом, точно наводчик в смотровую щель танка. – Но я отсюда мало что вижу.

Он прикрывает крышку и спускается с лестницы.

– Может, переждём?

– Ага! – говорит Ваня. – А если ночью снова начнут бомбить?

– Маловероятно, Вано. Тут всё зачистили.

В целом, я согласен с Мишей. Судя по тому, как нас трясло, Промзону сравняли с землёй. Если тут и остались цели, то слишком мелкие и незначительные для повторного рейда.

Но тут из темноты подаёт голос Арт:

– Надо уходить… – стонет он. – Я тут за ночь сдохну.

– Придётся потерпеть, – говорит Ева. – Из-за одного тебя мы не будем рисковать…

– Пр`итихни, – рявкает на неё Витос. – Тебя с нами нет.

– Арт, – говорю я, – безопаснее переждать.

– А если снова будет налёт?

Я знаю, ему просто больно, а мысль о том, что придётся терпеть всю ночь, делает боль ещё невыносимее. Конечно, он понимает, что снаружи его не ждёт доктор с инъекцией морфина, но движение дарит надежду, в то время как бездействие превращается в пытку.

Мне тоже больно, но до утра я вытерплю. Я вытерплю даже до следующего утра, если понадобится. Однако я могу и идти.

– Так болит?

– Ужас…

– «Пенталгин» не снимает?

– Вообще. Распухла – в ботинок не пролазит.

И снова последнее слово за мной. Кажется, я начинаю жалеть, что выиграл в том голосовании…

– Так. Ладно. Давайте сначала проведём разведку.

20:15

Едва приоткрыв крышку, Михась тут же снова захлопывает её. Впрочем, за ту секунду, что она была открыта, до нас успели долететь звуки шагов.

– «Прокажённые»! – шепчет Михась. – Пролезли в ангар!

– Много?

– Человек десять. Может, больше.

– Что они делают?

Михась возвращается к люку, снова приоткрывает его – всего на пару сантиметров.

Мы замираем, боясь шелохнуться. Если нас заметят – конец.

С минуту Михась наблюдает за «прокажёнными». Потом снова закрывает крышку.

– Я насчитал двенадцать. Ещё несколько бродит на улице, не знаю, сколько. Они вроде… ищут трупы.

– Голодные, значит, – говорит Женя. – Рано или поздно нас учуют.

Арт шумно выдыхает.

Саша снова принимается плакать. Вот уж кого бы я с удовольствием оставил в этом подвале навсегда.

– Ты уверен, что пересидеть не получится? – спрашиваю брата.

– Уверен. Они не уйдут, пока не обрыщут каждый угол. Голод обостряет нюх.

Что ж, теперь выбор невелик. Либо держать оборону, либо прорываться с боем.

– Подвал не удержим, стопудово, – говорит Ваня. – Когда откроется люк, они посыплются сюда, как говно.

Он прав. Даже если удастся отстрелять первую волну, нас банально завалят трупами.

– Выскочить разом не получится, придётся вылезать по одному, – я рассуждаю вслух. – С Артом будет много возни. Теряется эффект внезапности.

– Значит, кто-то должен их отвлечь, – говорит Ева то, что я боялся озвучить.

Тишина, в которой отчётливо слышны звуки возни наверху.

– Нам нужен камикадзе, – констатирует Михась. – Ну, и кто это будет?

20:20

– Вы серьёзно? – говорит Арт. – Это вам не кино.

Я тоже не до конца верю в происходящее. Мы не раз попадали в серьёзные передряги, но добровольное самопожертвование с минимальным шансом на спасение – такого ещё не было. И, я надеялся, никогда не будет.

Однако других протестующих нет. Стало быть, всё предельно серьёзно.

– Это капец, – говорит Женя, – но иначе мы отсюда не выберемся. Нужно, чтобы кто-нибудь отвлёк их, пока мы будем вылезать. Потом сможем принять бой.

Я вздыхаю:

– Ладно. Какой план?

20:22

Михась в очередной раз закрывает крышку люка и возвращается к нам:

– Короче, на девять часов отсюда в стене брешь. Оттуда легко выбраться наружу. Наш камикадзе сможет выманить туда часть «прокажённых», а потом, оббежав здание, зайти с главного входа. Там его уже будем ждать мы.

– И что дальше? – спрашивает Ваня.

– Дальше будем смотреть по ситуации, – говорю я. – В идеале – отойдём во двор и займём позицию для боя. Потом отстреляем всех «прокажённых» и свалим из города.

– Как два пальца обоссать! – говорит Женя.

– Обалденный план, – кивает Миша, но я не могу понять, серьёзно он или шутит. – Так, а что, если во дворе будут ещё «прокажённые»?

– Если их и не будет, то на шум пальбы сбегутся твари со всей округи, – говорит Ева.

– Будем отстреливаться, пока не закончатся патроны, – отвечаю я. – Кстати, что у нас с патронами?

Лилит, получившая распоряжение пересчитать коробки, рапортует:

– С десяток пулевых, два десятка дробовых и столько же картечи.

– Полсотни на четыре ружья, – констатирую я. – Чуть больше десятка на стрелка.

– Есть ещё арбалет и три пригодные стрелы, – говорит Михась.

– Плюс колюще-режущее, – прибавляет Ева.

– Камикадзе в любом случае пойдёт с ружьём, – замечает Михась. – Так что я бы рассчитывал на три ствола.

– Решил погибнуть смертью храбрых? – усмехаюсь я.

Михась в ответ пожимает плечами.

Судя по тому, как все притихли, пришло время определиться с добровольцем.

Я с трудом встаю на ноги:

– Ладно. Кто хочет…

– Я хочу! – звенящим голосом перебивает Лилит. – Ев, я юркая! Мне даже ружья не надо!

– Никуда не пойдёшь! – рявкает на девчонку Ева.

– Полегче с командами, – осекаю я, а потом добавляю в сторону Лилит: – Ты не идёшь. Слишком мелкая.

– В штанах у тебя мелкий! – огрызается девчонка, за что тут же получает от Евы подзатыльник.

– Сначала откинем негодных, – говорю я. – Арт, ты остаёшься, калека долбаный.

– Макс, я бы пошёл… – с истеричными нотками в голосе отвечает тот. – Ты же знаешь.

– Знаю. В другой раз.

Я перевожу взгляд на Сашу – жалкий хныкающий комочек в самом дальнем и тёмном углу кладовой.

– Саша тоже.

Услышав мои слова, девушка принимается плакать навзрыд.

– Все остальные…

Михась кладёт руку мне на плечо:

– Воу-воу, старичок. Ты сам-то сильно не разгоняйся.

По моему телу словно пропустили электрический ток.

– Не понял…

– А ты подумай. Из твоей тушки полчаса назад вытащили три осколка. Башка перебинтована. Еле ноги волочишь. Далеко отманить собрался?

Он прав. К величайшему своему стыду, я испытываю огромное облегчение. Но пытаюсь сопротивляться.

– Да-да-да, – осаживает Михась, – ты Рэмбо, мы знаем. В другой раз, сам сказал.

– Серьёзно, Максим, – говорит Женя. – Не выпендривайся.

– Ладно, – я сдаюсь. – Хорошо. Остаётся пять человек.

– Тянем жребий? – предлагает Ваня.

Витос, с самого начала хранивший собранное молчание, порывисто встаёт:

– Не надо жр`ебий. Я пойду.

20:25

Мы хором протестуем против такой несправедливости, но Виталик непреклонен:

– Это мой бр`ат нас тор`мозит, значит и пойти должен я. Вы вообще булки, я из вас самый быстр`ый.

Громче всех возмущается Арт – он уже согласен никуда не идти, согласен терпеть боль всю ночь. Но грохот наверху усиливается: «прокажённые» ворошат завалы мусора в поисках съестного и скоро доберутся до нашего подземного убежища.

– Всё! Р`ешено!

Виталик шумно выдыхает через ноздри и ставит ногу на первую ступень лестницы, демонстрируя тем самым, что дальнейшие споры бесполезны.

– Виталик! Виталик! – неустанно повторяет Артём почти в полный голос. – Дебил! Стой…

Ева опускается рядом с Артом на колени, одну руку кладёт ему на грудь, вторую на плечо и быстро шепчет что-то на ухо. Она пытается утихомирить его и, кажется, ей удаётся. Тепло женских рук и мягкий голос успокаивают Арта, и он, наконец, замолкает.

Михась вешает Виталику на плечо карабин. Лилит сыплет запасные патроны в карманы плаща. Остальные спешно собираются. Стрелками назначаем Женю, Вано, Михася и Еву.

Несколько секунд молчания растягиваются в моём сознании на целую минуту. Минуту молчания. Я вдруг совершенно ясно понимаю, что больше никогда не увижу своего друга. Если он поднимется по этой лестнице и выйдет наружу, живым он к нам не вернётся.

В неконтролируемом порыве хлопаю Витоса по плечу и протягиваю ладонь. Тот крепко пожимает её. Ритуал повторяют все оставшиеся из присутствующих. Кроме одного.

Арт, поддерживаемый под руки Сашей и Лилит, стоит неподвижно. Он не собирается прощаться.

– Увидимся через пять минут, придурок.

– Да, – Витос кивает и снова ставит ногу на ступень лестницы.

Потом делает шаг.

20:28

Дальше всё происходит так быстро, что я лишь успеваю наблюдать.

Кто-то толкает Виталика в плечо, и тот кувырком летит с лестницы, не успев подняться и на две ступеньки. В следующее мгновение я вижу на верху лестницы, уже под самым люком, Женю.

Кто-то что-то выкрикивает. У меня же язык прирос к небу.

Женя упирается спиной в крышку люка и на секунду я вижу его лицо, подсвеченное снизу чьим-то фонариком.

– Я попробую заставить их уйти! – говорит он.

Потом выталкивает головой крышку и одним прыжком выскакивает из подземелья.

20:29

Я бросаюсь следом, но у самого верха лестницы кто-то хватает меня за ноги, так, что лишь моя голова высовывается из люка. Я смотрю вниз: Михась держит меня за лодыжки:

– Стой, Макс! Погоди!

– Михась…

– Я не отпущу! Пусть попробует.

Я снова высовываю голову из люка. Женя, с «Моссбергом» наперевес, шаг за шагом приближается к ближайшей группе «прокажённых» – шесть человек лихорадочно ворошат мусор, железным ковром устилающий пол.

Они не замечают его. За общим грохотом шагов почти не слышно, а что касается запаха… не знаю, какой запах сейчас источает Женя, но «прокажённых» он явно не приманивает.

Когда до тварей остаётся шагов двадцать, Женя снимает с плеча дробовик и сильным пинком отправляет кусок оцинкованной стали в их сторону.

«Прокажённые» реагируют мгновенно. Двое отпрыгивают в сторону, трое принимают позицию для атаки и лишь один, самый смелый, без раздумий бросается на Женю.

Брат выкрикивает что-то неразборчивое. Гремит выстрел. Тварь отлетает в сторону, фонтанируя кровью из пробитой глотки.

Женя снова что-то кричит – я не могу понять, что, ибо это больше напоминает рык, нежели человеческую речь, – и остальные пятеро «прокажённых», пригнув спины, отступают назад.

К ним спешат остальные. Михась был прав: в ангаре их человек пятнадцать, не больше. Завидев Женю, твари сбиваются в кучу, из которой то и дело выпрастываются наружу скрюченные руки и ноги. Женя продолжает медленно наступать, понемногу тесня «прокажённых» к выходу из ангара – огромной пробоине в стене там, где некогда были ворота.

Я ныряю обратно в люк.

– Он выгоняет их! Надо выбираться!

– Потихоньку, – командует внизу Миша.

Я первым покидаю подземное убежище, стараясь не высовываться из-под стола, послужившего столь надёжной защитой во время обрушения потолка.

Один за другим остальные тоже выбираются на поверхность. Сперва Арт, с посильной помощью Вано и Лилит, затем Саша с Евой, Михась, и наконец, злой, как чёрт, с огромной шишкой на лбу, Витос.

Мы затаиваемся под столом, ожидая, пока Женя не выгонит из ангара всех «прокажённых». Тот почти у выхода – до главных ворот метров десять. Нечленораздельным рыком и редкими выстрелами в воздух брат теснит тварей на улицу. Как только они исчезнут из виду, мы рванём в противоположную сторону – к той самой бреши в стене, через которую должен был уйти камикадзе.

Внезапно Женя останавливается. Приглядевшись внимательнее, я понимаю, что причина остановки в «прокажённых»: они застревают у самого выхода на улицу, не желая двигаться ни вперёд, ни назад. Твари беспокойно крутятся на месте, рыча и повизгивая, звонко шлёпая ладонями по голым телам. Они словно оказались заперты в невидимых тисках – и тут до меня доходит, какая неодолимая сила преградила им путь с другой стороны ангара.

– Там вожак, – холодея от ужаса, шепчу я. – На улице ещё один вожак.

20:25

Я хочу прокричать Жене, предупредить его. Но он и так понял. Унюхал. Почуял кожей.

Он делает несколько шагов назад, досылая в патронник «Моссберга» заряды. Едва он углубляется в ангар, как «прокажённые», словно вода в бутылке, из которой выдернули пробку, снова растекаются по всему помещению. Несколько секунд – и Женя оказывается в окружении.

Потом в проходе появляется человек.

20:26

Первое, что бросается в глаза – наличие одежды. В отличие от своих безумных собратьев, вожак одет в драные джинсы и красную линялую толстовку. Капюшон толстовки низко надвинут на голову, скрывая половину лица. На ногах истрёпанные кроссовки. Мощные руки сжаты в кулаки.

Отсюда, издалека, почти ничто не выдаёт в нём заражённого. Если бы я встретил его на улице в мирное время, то принял бы за обычного пьянчугу. Но сейчас, в этом саркофаге смерти, он вовсе не кажется мне обычным. Это существо, кем бы оно ни было, источает невидимую силу, повелевающую «прокажёнными» и наводящую ужас на живых. Должно быть оттого, что сам вожак принадлежит сразу двум мирам, и, вместе с тем, ни одному из них. В отличие от Жени, чей мозг и сознание мы сберегли, вовремя «подсадив» на ингибитор, этот человек боролся с вирусом сам. И победил его, но какой ценой? Какие необратимые изменения произошли в его голове под действием инфекции? Какое безумие завладело им за то время, что он адаптировался к вирусу? Какая тёмная сторона личности этого, некогда обычного человека, возобладала над светлой, и что она сулит нам?

Вожак входит в ангар и направляется к Жене, перешагивая через обломки на полу с почти кошачьей грацией. Женя перезарядил ружье, но прицелиться мешают «прокажённые» – как только он поднимает ствол, несколько тварей встают между ним и вожаком. Они не рискуют напасть на Женю, но и слушаться не желают. Их вожак – настоящий вожак – только что вошёл в ангар, и они будут защищать его.

Тогда Женя начинает стрелять. Он делает девять выстрелов, и девять тварей замертво падают на землю. Но ни одна пуля не касается вожака. Подствольный магазин пуст, и Женя кладёт дробовик на пол.

В ту же секунду человек в красной толстовке бросается на него.

20:35

Оба падают на землю, и между ними завязывается ожесточённая борьба. «Прокажённые» окружают дерущихся тесным кольцом. За голыми извивающимися телами почти не видно самой схватки, но я успеваю разглядеть, как Женя, лёжа на полу, отчаянно отбивается от человека в толстовке, оседлавшего его и наносящего хлёсткие удары сверху.

– Он проигрывает…

Я хватаю ружьё и рвусь на помощь, но меня перехватывает Вано.

– Стой, Макс. Смотри.

Он указывает на главный вход, через который в ангар бегут ещё «прокажённые». Теперь их столько, что мы физически не сможем отстрелять их, даже если каждый оставшийся патрон достигнет цели.

– Да мне насрать… – шиплю я. – Нельзя его так бросать.

Я предпринимаю очередную попытку выбраться из-под стола… но меня опережают.

20:35

Сначала я слышу выстрелы и крики. Потом вижу Виталика. Он выбегает на середину ангара и, дико вопя, палит по «прокажённым». Подстреленные твари с визгом падают на землю. В живой стене, окружающей схватку двух вожаков, появляется несколько брешей.

Виталик разряжает в толпу весь магазин. «Прокажённым» требуется минута, чтобы прийти в себя и опознать новую цель. Когда они замечают Виталика, тот уже бежит к дыре в стене, не переставая дико вопить. Пробегая мимо нашего стола, он бросает на пол разряженный «Ремингтон». Запасных патронов с собой он не брал.

«Прокажённые», ошеломлённые и разъярённые столь внезапным нападением, кидаются в погоню. Десятки босых ног, разрывая кожу в кровь об острые края металлического мусора, бегут мимо нас. В ангаре стоит такой грохот, словно всё столовое серебро Эрмитажа решили выстирать в гигантской стиральной машине. Я вижу как Виталик ловко выпрыгивает на улицу сквозь брешь в стене. Первые «прокажённые» добираются до неё лишь десять секунд спустя. Толпясь и толкаясь, они протискиваются в узкий проход, пачкая кровью стены и пол.

Ещё минута, и в ангаре становится почти тихо.

20:39

Только два вожака, да пара-тройка самых преданных «зрителей», остаются внутри. Я выскакиваю из-под стола и мчусь на помощь брату. Краем глаза вижу, что меня сопровождают Вано и Михась.

Когда мы добегаем до места схватки, Женя почти не сопротивляется. Лишь слабо прикрывает голову от сыплющихся сверху ударов человека в красной толстовке. Руки твари сплошь в крови. Капюшон слетел с лысой головы, и я вижу его лицо. Рябое, мертвецки-бледное, покрытое сеткой глубоких морщин. Лицо старика, никак не вяжущееся с крепким телом молодого юноши. И глаза – два стеклянных шарика, блестящих беспощадной жестокостью.

Михась и Ваня пристреливают «прокажённых-одиночек». Я обхожу человека в толстовке сбоку и приставляю дуло «Сайги» к его виску. Почувствовав холод металла, тот замирает: окровавленные кулаки застывают в воздухе.

– Моего брата бьёшь, пидор!

Вожак косит на меня глаза. Губы растягиваются в улыбке, обнажая кровавый оскал.

– К-ха! – выплёвывает он.

Я нажимаю на спусковой крючок, и голова твари разлетается на куски.

20:42

Помогаю брату встать. Тот сильно побит, но в сознании и способен передвигать ногами.

– Обопрись на меня. Вот так.

Подбираю Женин дробовик и перезаряжаю его. Ева вооружена «Ремингтонам» Виталика. Саша и Лилит ведут под руки бледного, как смерть, Арта. Михась и Вано прикрывают.

К выходу из ангара почти бежим, насколько это возможно с двумя ранеными на усыпанной обломками земле. Михась с Вано выходят на улицу первыми. И тут же начинают стрелять.

– Что там? Что там? – повторяет Арт.

Глаза, как плошки, губы сравнялись цветом со лбом. За стенами ангара он надеется встретить брата.

– БЫСТРЕЕ! – вопит снаружи Михась. – ВАНО, ТЫ КУДА?

Наконец мы тоже покидаем железный саркофаг, из которого не чаяли выбраться, и оказываемся на свежем воздухе. Сырой, прогорклый, пропитанный гарью, порохом и кровью, но гораздо приятнее могильного смрада ангара.

Вокруг царит полнейшее разорение. Теперь я знаю, как выглядел Сталинград осенью сорок второго. Близлежащие постройки горят, выгорели дотла или разрушены под основание. Изрытая бомбами земля тоже в огне. Повсюду воронки, окружённые вырванными из земли комьями грязи и камней. Трупы «прокажённых» и беженцев смешались друг с другом – смерть уравняла всех. Тут и там видны оторванные части тел. Некоторые торчат из-под слоя мусора, как бы призывая на помощь, другие висят на уцелевших частях стен и на ветвях деревьев.

Посреди этого хаоса бродят «прокажённые». Их немного, но они ещё представляют опасность. Тех, кто решается подойти слишком близко, отстреливают Михась с Евой.

Виталика нигде не видно.

– Сюда! – кричит нам Ваня. – Быстрее!

Он стоит на пятачке парковки возле старой «шестёрки». Той самой, которую тщетно пытались завести беженцы перед началом бомбёжки и которая каким-то чудом осталась цела. Зато здание офиса позади превратилось в груду развалин.

Привлечённые звуками выстрелов, в нашу сторону бегут ещё «прокажённые». Через минуту их станет слишком много.

Мы подбегаем к Ване, на ходу отстреливаясь. Тот уже за рулём машины.

– Толкайте! Давайте-давайте, быстрее!

– Она не заведётся, Вано! – говорит Михась. – Это кусок дерьма!

– Я и похуже заводил! Толкайте!

Дружно налегаем на «шестёрку», толкая её по рыхлой земле к переставшим существовать воротам. Здание офиса и парковка находятся на возвышении, поэтому скоро дорога уходит под горку, и толкать становится легче. «Шестёрка» набирает ход, подпрыгивая на кочках и скрипя, как несмазанная телега. Когда она разгоняется так, что мы не успеваем за ней, Ваня бросает сцепление.

Машина вздрагивает… и взрывается хриплым рокотом мотора.

– Скорее! Залезайте!

– Стойте… – нас догоняет задыхающийся Арт, ведомый под руки Сашей и Лилит. – Надо подождать Виталика.

Он совсем плох – вот-вот потеряет сознание от боли и усталости. Возможно, сейчас ему так и следует поступить.

«Прокажённые» наступают со всех сторон – выстрелы становятся чаще, привлекая ещё больше «прокажённых». Это замкнутый круг.

– Я пуст! – кричит Михась.

Я пересыпаю ему в карман все свои патроны. Ева забирает остатки у Вани и хватает меня за руку:

– Надо уходить!

– Макс… – почти плачет Арт.

– Ждём, – говорю я. – Ещё минуту.

20:48

Мы ждём три.

– Я пуст! – снова слышу от Михася.

Он закидывает ружьё в салон и снимает с плеча арбалет.

Саша с Лилит уже в машине. Ваня дважды сигналит нам:

– Надо уходить!

Арт, стоя на одной ноге и опираясь на багажник, продолжает ждать.

– Он трижды успел бы оббежать ангар, – говорю я. – Наверное, повёл их в другую сторону. Не боись, он шустрый, как заяц. Небось спрятался где-то. Мы его найдём.

Ваня снова сигналит.

– Я пустая! – рапортует Ева.

По дороге, со стороны соседних баз, к нам бегут ещё «прокажённые». Человек десять, не меньше.

– Арт… – я беру друга за руку.

– Ладно, – кивает тот. – Едем.

20:51

Мы трамбуемся в машину как попало. Последний «прокажённый» был убит из арбалета, причём на это потребовалось сразу три стрелы. Группа «прокажённых» на дороге неумолимо приближается.

Внутри так тесно, что мои недавние раны снова открываются и кровоточат. Рядом со мной Женя – его одежда пропиталась от крови, разбитое лицо распухло, словно он упал на пчелиный улей. Помимо нас на заднем сиденье девчонки и Арт. Михась с Евой уместились на переднем.

Мы лежим друг на друге, истекая кровью и охая от боли, когда Ваня влетает в очередную яму. Не знаю, каким образом он умудряется находить дорогу на развороченной, испещрённой воронками земле, но мы движемся вперёд, планомерно набирая скорость. «Шестёрка» ревёт каждой новой передачей, подвеска визжит на кочках.

– Держитесь! – предупреждает Ваня.

Я замечаю впереди группу «прокажённых», на которых не осталось патронов. Ваня идёт на таран.

От удара с машины срывает крышку капота. Кузов вибрирует так сильно, что мне кажется, он вот-вот развалится. Мы прорвались через живой заслон, убив двух «прокажённых» и ранив ещё нескольких.

Едем дальше, не снижая скорости. «Прокажённые» продолжают преследование. То и дело Ваня кричит «держитесь!», и тогда машина подскакивает так, что мы бьёмся головами о потолок.

Я – сплошной комок боли. Представляю, каково сейчас Жене и, в особенности, Арту. Если раньше он вскрикивал, то сейчас просто утробно мычит.

Спустя пять минут мучительной тряски, мы видим впереди просёлок, огибающий поле и выходящий на Малиновского. Мы почти выбрались из Промзоны.

Потом Михась и Ева начинают кричать.

20:51

Из их криков становится ясно, что они видят Виталика. Неимоверным усилием заставляю себя приподнять голову и посмотреть в окно.

Мы проезжаем мимо пустыря, усеянного грудами камней – всё, что осталось от базы стройматериалов. Вдали, метрах в трёхстах от нас, я различаю человеческую фигуру. Лица с такого расстояния не разобрать, но по одежде и телосложению понятно, что это Виталик.

Он бежит из последних сил, преследуемый двумя десятками прокажённых. Не верится, что он успел уйти так далеко. Видно, как он измотан. Его бег становится всё медленнее, прерывистее. То и дело он спотыкается о камни. Наконец, сбивается на шаг и останавливается.

В машине царит гробовое молчание. Мы заворожённо наблюдаем в окна за происходящим, не смея верить глазам. Нам кажется, что это дурной сон, что так не бывает взаправду.

Никогда не чувствовал себя настолько близко к смерти.

Виталик замирает посреди пустыря, тяжело дыша, ссутулив спину, будто придавленный тяжестью всего того, что нам пришлось пережить за последнюю неделю. Он очень устал. Его усталость передаётся мне, и на одно мгновение я хочу оказаться на его месте. Я хочу, чтобы всё, наконец, закончилось. Я хочу, чтобы утихла боль. Я хочу отдохнуть.

20:52

Виталик стоит неподвижно, провожая взглядом нашу машину. «Прокажённые» стремительно нагоняют его. Потом «шестёрка» ныряет в очередную яму.

А когда выпрыгивает обратно, его уже нет.

20:54

Мы едем в тишине, раздавленные случившемся. Вдруг я вспоминаю про Арта. Поворачиваю голову и вижу Сашу. Она сидит у него на руках и смотрит на меня. Огромные глаза полны слёз.

– Он не видел… – тихо сообщает она. – Потерял сознание.

Я киваю.

«Шестёрка» вырывается на просёлочную дорогу, оставляя преследователей дышать выхлопными газами, и разгоняется по-настоящему. Дорога здесь неровная, гравийная, но после изрытой кратерами Промзоны она кажется немецким автобаном.

Я больше не смотрю в окно. Откидываю голову на подголовник и закрываю глаза. Машину швыряет то вправо, то влево – значит, Ваня выехал на магистраль.

Я пытаюсь заснуть. Кто-то из девушек посапывает. Мы настолько измотаны, что нет сил на то, чтобы горевать. Это подождёт. Пока не выберемся из города – мы в опасности.

Мне плевать на это. На меня накатывает почти опустошающее спокойствие. Кажется, в медицине это называют «прострацией». Я прислушиваюсь к своему дыханию, стараясь по возможности успокоить его. Мне очень неудобно: задница затекла, спину ломит, раны от осколков жутко болят, не говоря о сломанных пальцах. Слева в бок давит дверь, справа – Женя. В такой обстановке мне точно не уснуть. Точно не уснуть…

Какое-то время я размышляю над этим… а потом проваливаюсь в сон.

 

Эпилог

Когда я открываю глаза, мы уже за городом. Наша «шестёрка» мчится по Таганрогской трассе, врезаясь в ночной мрак лучами фар. Снаружи в окна хлещет дождь. Стучат дворники.

В салоне все спят. Только Ваня продолжает рулить – удивительно, как он не заснул прямо на ходу. Я пытаюсь пошевелиться – и стискиваю зубы, чтобы не закричать. Тело ломит от боли. Надо остановиться на ночлег, расположиться по-человечески. Но как? Снаружи дождь, и даже если он незаразный, у нас не осталось ни палаток, ни спальных мешков, ни еды, ни оружия.

А ещё нас стало на одного человека меньше. Женя неизлечимо болен, мы потеряли бабушку и не нашли родителей. Выбраться из города стоило слишком дорого…

Я спрашиваю у Вани, не нужно ли его подменить. Тот отвечает, что всё в порядке и советует мне немного отдохнуть. Я прошу его быть осторожным и не гнать так сильно. Ваня с усмешкой сообщает, что мы едем всего семьдесят километров в час. Чёрт… а по мне – так все сто пятьдесят.

Я смотрю на часы. Час ночи. Мы пережили ещё один день. Снова откидываюсь на подголовник. Завтра, а точнее, уже сегодня, нас ждёт совсем другая жизнь. Спокойная.

Я закрываю глаза и засыпаю самым крепким и безмятежным сном в своей жизни.