18:55
Очутиться в замкнутом, лишённом света помещении, битком набитом визжащими от страха людьми и осаждаемом снаружи сотнями безумных нелюдей – такого и врагу не пожелаешь. На мгновение я и сам поддаюсь общей панике. Я не вижу и не слышу друзей, не ощущаю их присутствия рядом. Внезапно я оказался совсем один посреди кромешного ада, который вот-вот поглотит меня. Ситуацию усугубляет ощущение полнейшей безысходности. Мы в ловушке – в огромном цинковом гробу, который скоро похоронит под землёй военная авиация.
Какое-то время я пытаюсь кричать. Темнота пялится на меня отовсюду десятками светящихся глаз – это экраны мобильников, ни на что иное теперь не годных. Свой телефон я выбросил на второй день после катаклизма – никогда не любил эту штуку и был только рад избавиться от неё. Но сейчас жалею об этом. Фонарик на дуле моего карабина разбит, а никакого иного источника света у меня нет.
Кто-то кладёт ладонь мне на плечо. Я оборачиваюсь. Михась подсвечивает себе вспышкой «Айфона». За его спиной ангарные ворота дрожат под натиском «прокажённых».
Вокруг стоит такой шум, что я скорее читаю по его губам, чем слышу:
– Надо их утихомирить!
Разумеется, он имеет в виду беженцев. Если они и дальше будут так орать, мы не услышим «прокажённых», даже когда те ворвутся в ангар под шум канонады и грохот взрывов.
Пытаться докричаться до них, всё равно что тушить пожар бензином.
– Карабин заряжен? – спрашивает Михась.
– Нет…
Он кивает и исчезает на несколько секунд в темноте, а потом возвращается с Виталиком. Тот даёт три залпа в воздух.
А ангаре становится немного тише. Люди озабоченно бормочут, отступают к стенам помещения.
– ТИШИНА! – зычным голосом кричит Михась. – ТИШИНА!
Виталик даёт ещё три залпа.
Воцаряется почти полное молчание. Теперь звуковой фон составляют лишь громыхающие под ударами «прокажённых» ворота да рокот вертолётов где-то над потолком.
– Заткнитесь, в самом деле! – раздаётся из темноты незнакомый мужской голос. – Чего разорались?
Молчание толпы разбивается на десятки звуков: кашель, хрип, плач, стоны, быстрый шёпот.
– Почему ещё не бомбят? – спрашивает кто-то.
– Начало отложили на полчаса, – отвечает мужчина, призывавший всех заткнуться. – По радио слышал.
Чернота моргает горящими глазами – владельцы телефонов смотрят на дисплеи, сверяясь с часами. В одном из углов ангара плачут дети.
– Нужно успокоиться! – говорю я в полный голос. – Другого выхода нет. Попробуем переждать.
По ангару разносится недовольный галдёж. Двое мужчин затевают жаркий спор – на них шикают со всех сторон. Снаружи в ворота бьётся основная волна «прокажённых», одинокие твари скребутся в стены.
– Сегодня, кстати, день города, – вспоминает вдруг кто-то.
– Вот вам салют забацают – вовек не забудете, – отвечают ему.
Несколько человек нервно смеются.
Собираемся своей группой у входа в ангар, располагаемся прямо на полу. Михась, Ева, Саша и Воронюки подсвечивают мобильниками. Я словно заново перенёсся в детство, когда мы с друзьями рассаживались кружком в тёмной комнате, зажигали свечи и вызывали духов. Мы знали, что это понарошку, но намеренно пытались себя напугать. Сейчас всё наоборот.
Я оглядываю друзей. В эту первую минуту покоя, когда адреналин потихоньку рассасывается в крови, я вдруг ощущаю, насколько загнан и измотан. Меня всего трясёт, ноги подгибаются, не могу отдышаться. А потом накатывает неимоверный страх. Внезапно мне открывается вся картина происходящего во всём своём безобразии. Наши шансы на выживание практически равны нулю. Нас прикончат либо свои, либо чужие. Мы – живые покойники, такие же, как те, что ломают ворота снаружи, но ещё не утратившие способность думать, способность анализировать, способность бояться…
Ужас окончательно завладевает мной, и я плотно стискиваю зубы, чтобы не закричать.
Тяну за рукав брата. Тот оборачивается:
– Что?
В свете вспышки телефона он выглядит особенно болезненно. Худой, взмокший, волосы дыбом. На бледном, как у привидения, лице два больших чёрных глаза.
Я молчу. Наверное, стоит попрощаться.
Но у меня нет сил даже на это. Возможно, так лучше. Если я найду их – это будет последнее, что я сделаю. Признание поражения – последний гвоздь в крышку гроба надежды.
Все молчат. Никто не хочет начинать обсуждение. Нам нечего предложить, у нас нет идей и энергии для их осуществления. Только животный отупляющий страх, пригвоздивший наши задницы к бетонному полу ангара.
Надо попытаться найти другой выход наружу. Я устанавливаю дробовик прикладом в пол и, опираясь на него, пытаюсь встать, но с криком падаю обратно. Боль простреливает левую руку от кончиков пальцев до плеча.
Все озабоченно смотрят на меня.
– Сломал пару пальцев, когда бежали, – поясняю я.
Надо мной возникает округлая фигура Евы, подсвечиваемая вспышкой телефона.
– Дай посмотрю.
Протягиваю ей руку. Она внимательно осматривает мои распухшие пальцы.
– Надо наложить повязку.
Болит жутко. В пылу боя я почти не замечал этого и умудрялся держаться за цевье и перезаряжать оружие. Удивительна способность человеческого организма мобилизоваться в минуты смертельной опасности. Ни боли, ни мыслей о неминуемой кончине. Всегда бы так…
– Ты врач, что ли?
Ева смотрит на меня исподлобья:
– Не выпендривайся.
Она извлекает из сумки аптечку, прихваченную из дома на Таганрогской, и достаёт рулон бинта.
– Не дёргай рукой. Сейчас будет больно.
Я стискиваю зубы, пытаясь стоически терпеть боль, но очень скоро не выдерживаю и начинаю мычать. Потом перехожу на тихий свистящий мат.
Наконец, с перевязкой покончено. Четыре пальца плотно стянуты бинтом, несколько раз Ева обмотала большой палец для жёсткости – получилась эдакая варежка.
– Старайся поменьше шевелить пальцами.
– Ну, это уж как получится.
Мы молчим. Слева Михась, Женя и Виталик вполголоса что-то обсуждают. Лилит показывает Артёму нечто забавное на своём телефоне – тот вяло улыбается. Ваня извлёк из сумки со съестными припасами палку колбасы и теперь жуёт. Саша сидит у стенки, отстранённо уставившись в одну точку.
Каждый из нас прячется в свою раковину.
– Ты вроде собиралась распрощаться с нами, когда покинем город, – напоминаю Еве.
– Так и будет. Когда отсюда выберемся.
Я выдерживаю паузу:
– Думаешь, выберемся?
Ева встряхивает копной каштановых волос:
– Не знаю. Переждём бомбёжку, а там видно будет.
– Ты правда считаешь, что бомбы пройдут мимо? Мы же в самом центре «прокажённого» стада. На нас хоть мишень рисуй…
– Знаю! – перебивает Ева. – Чего ты хочешь? Чтобы я заплакала? Чтобы начала молиться?
Я и сам не знаю, чего хочу. Наверное, мне просто нужно выплеснуть на кого-то весь свой ужас, всю свою злость. А Ева – очень подходящий кандидат.
– Боишься? – вдруг спрашивает она.
Я показываю ей невидимую монетку, зажатую между большим и указательным пальцами:
– Вот настолечко…
Ева скептически смотрит на меня.
– Шутишь? – говорю я. – Да я бы обделался от страха, если бы было чем!
Она нервно улыбается:
– Я тоже вся как на иголках. Надо что-то делать. Нельзя просто так сидеть.
Она права. Бездействие убивает. Если не физически, то морально. Большинство приговорённых к смерти мучит не сам факт казни, а её ожидание.
– Пойдём, – говорю я. – Поищем запасной выход.
Мы встаём и, подсвечивая фонариками (я позаимствовал телефон у Артёма), отправляемся на поиски.
19:15
Мы шагаем по тёмному ангару, обходя сидящих на полу людей. Из темноты на нас смотрят белёсые встревоженные лица, горящие глаза, слышится шёпот и бормотание. Люди жмутся друг к другу, подтягивают ноги. Женщины прижимают к груди детей, испуганно поглядывая на наши с Евой карабины.
Они не доверяют нам. Боятся. Новый постапокалиптический мир приучил их к осторожности, приучил быть готовыми к любому удару, особенно исподтишка. Приучил ждать в первую очередь не помощи, а требования помочь.
Мы доходим до противоположного конца ангара. Вокруг царит кромешный мрак. Беженцев здесь нет, только в дальнем углу слышится какое-то движение. Вскоре я понимаю, что звук исходит с улицы: кто-то ходит вокруг ангара с другой стороны. Вдоль стены тянутся стеллажи с товаром, длинные распиловочные столы с маятниковыми пилами и инструментами. Под ногами хрустит крошево металлической стружки. Мы в производственном отделе.
– Это сборочный цех, – говорю я. – Давай поищем какой-нибудь служебный выход.
Ева кивает и, подсвечивая светодиодной вспышкой, отправляется исследовать левую часть помещения. Я иду направо. Из темноты выплывают очертания длинных столов, заваленных металлическими обрезками и наполовину собранными деталями, поддоны с заготовками, рассыпанные по полу трубы и профиля. Я старательно перешагиваю через завалы металлического мусора, останавливаясь через каждые пять шагов, чтобы изучить стену за стеллажами. Вдруг где-то там за ними есть дверь, которой давно не пользуются?
В одну из таких остановок, почти у самого конца ангара, я наступаю на что-то округлое, похожее на длинный стержень. Нога уезжает вперёд, и я почти сажусь на шпагат. Трещат по швам джинсы, а вместе с ними и сухожилия. Я с грохотом опрокидываюсь на бок, пересчитывая рёбрами железки, покрывающие пол.
– Твою мать!
– Макс! – зовёт Ева. – Ты в порядке?
Она бежит ко мне.
– Нет… Я не в порядке.
На зубах хрустит стальная стружка. Я здорово приложился виском о что-то твёрдое. Валяюсь на земле, созерцая пол. В полуметре от меня в пятне диодного света лежит телефон. Вставать совсем не хочется. Сейчас бы заснуть…
Надо мной останавливается Ева.
– Ты чего разлёгся? Сломал что-нибудь?
– Не знаю… ещё не проверял.
– Давай, поднимайся.
Она наклоняется, чтобы помочь.
– Добей меня, и уходите. Да шучу я, шучу… убери руки, я сам.
Она берёт меня за локоть и тянет вверх, но вдруг останавливается:
– Что это там?
– Где?
– Вон там, – она указывает на пятно света вокруг телефона. – Видишь? Ручка.
Мне удаётся сесть, и теперь я тоже вижу: к полу, недалеко от того места, где я уронил телефон, привинчена дверная ручка.
– Там люк, – говорю я.
Подползаю ближе и сметаю с пола металлическую стружку и обрезки. Скоро из-под слоя мусора вырисовывается квадратная крышка люка около метра в поперечнике.
– Это ты удачно упал… – замечает Ева.
Я поднимаю крышку.
Под нами квадрат непроглядно-чёрной бездны.
– Сомневаюсь, что это подземный лаз наружу. Скорее, какое-то хозяйственное помещение.
– Ну, тогда нам от него мало толку.
Я не успеваю возразить. Внезапно всё вокруг стихает, словно люди в ангаре разом испарились… а потом по земле прокатывается вибрирующая волна, сопровождаемая гулким эхом.
Город начали бомбить.
19:20
Первые звуки бомбёжки доносится до нас издалека. Это не единичные разрывы – землю сотрясает связный хор множества снарядов, как если бы с неба обрушился метеоритный дождь. С каждым ударом внутренности ангара звенят тонким металлическим звоном, я чувствую, как подпрыгивает на полу железная стружка. Стены гудят так, словно вот-вот рухнут.
Целую минуту люди сознают случившееся. Потом начинается паника.
19:21
В одно мгновение ангар заполняется человеческими воплями, за которыми не слышно звуков бомбёжки. Мы с Евой бежим через ожившую, кишащую людьми темноту. Одной рукой я держу Еву за локоть, чтобы не потерять в суматохе, другой прикрываю лицо от десятков кулаков и ладоней, норовящих выколоть глаз или выбить зуб.
У ворот в ангар столпотворение. Люди рвутся наружу, обезумев от ужаса, точно неконтролируемое стадо, спугнутое хищниками. Снаружи в ворота по-прежнему бьются «прокажённые», но это уже никого не волнует – точно так же жильцы горящего дома выпрыгивают из окон, выбирая из двух зол меньшее.
Мы находим своих там, где и оставили. Теперь все на ногах. Темнота моргает десятками светодиодных лампочек, дышит распаренными телами многолюдной толпы. Для полного сходства с ночным клубом не хватает только музыки.
Хватаю за руки Витоса и Ваню:
– Пошли за нами! Быстрее! Быстрее!
Ева тащит девчонок. Я толкаю в спину Арта и Михася.
– За нами! Пошли!
Справа от меня появляется Женя:
– Куда мы идём?
Взрывы нарастают, приближаются. Весь ангар ходит ходуном. Что-то сыплется с потолка, тонким слоем оседая на голове и плечах. Облизываю губы – пыль.
Мы пробиваемся сквозь стремнину плотного людского потока, который движется нам навстречу. Это сложно – проникнуть вглубь ангара, в то время как остальные пытаются его покинуть.
– Что там? Куда вы нас ведёте? – спрашивает сзади Женя.
19:23
– Давайте вниз! Лезьте!
Все в нерешительности обступают чёрный квадрат в полу.
Ева опускается на корточки и чуть ли не по пояс ныряет в люк, подсвечивая себе мобильником.
– Есть лестница, – говорит она, показавшись наружу.
– Что там? – спрашивает Женя.
– Не знаю. Подсобка какая-то…
Череда мощных взрывов прокатывается по земле в какой-то вероломной близости от нас. Земля под ногами ходит ходуном. Теперь я знаю, что чувствуют люди в эпицентре шестибального землетрясения. А может, восьмибального…
Переворачиваются столы, по полу катаются железные профиля и трубы. Люди падают с ног. Что-то тяжёлое обрывается с потолка и с грохотом падает вниз. Кто-то вопит от боли.
– Присядьте! Прикройте головы! – говорю я.
Все приседают на корточки, сцепляя над головами кисти рук.
– Я пошла! – Ева садится на край люка, свешивает ноги вниз и исчезает в темноте.
– Следующий! Давай!
Мы опускаем вниз рыдающих Сашу и Лилит. Следом идут Ваня, Михась и Витос.
Настаёт очередь Арта. Тот упирается руками в края люка и его ноги повисают над чёрным проёмом…
Смерть с шипением пикирует на нас сверху. Я скорее чувствую её приближение, нежели слышу. Волосы на затылке встают дыбом, по спине бегут мурашки. Всё происходит в одно мгновение, а уже в следующее…
На нас обрушивается удар сокрушительной силы. Несколько долей секунд мои барабанные перепонки разрывает звук в сотни децибел, глаза режет свет в тысячи кандел. Затем я разом лишаюсь и слуха, и зрения. Меня подбрасывает, переворачивает, а потом я зависаю в воздухе, как в космической невесомости, такой же чёрной и беззвучной.
Дальше всё как в тумане. Слух возвращается первым – если только непереносимый звон в ушах можно назвать слухом. Зрение то приходит, то уходит.
Я навзничь на полу. Вверху надо мной кусок неба… Переднюю часть ангара словно отрезало ножом циклопических размеров.
Звон. Темнота.
Я на боку. Кто-то тащит меня к люку. В середине ангара огромная дымящаяся воронка.
Звон. Темнота.
Моего лица касаются пальцы руки. Но это не моя рука. И ничья… Это кисть. Оторванная кисть лежит на полу в луже крови.
Звон. Темнота.
Я у края люка. Кто-то тянет меня вниз. Последнее, что вижу – край воронки, напоминающей огромную тарелку с расплескавшимся томатным супом. Там, за этим краем, в клубах чёрного дыма…
Звон. Темнота.
19:30
Я в каменном мешке боли. Внутри темно, тесно, душно, воняет гарью, просачивающейся сквозь крышку люка. Отовсюду слышатся стоны. Кто-то светит на меня фонариком…
– Ты живой?
Звон в ушах немного стих, хотя до полного исчезновения пройдёт ещё немало дней. Но теперь я, по крайней мере, могу слышать.
– Ты живой?
Я пытаюсь что-то ответить, но получается лишь слабо шевелить губами.
– Его контузило? – спрашивает кто-то.
– Не думаю. Просто оглушило…
– У тебя осколок в плече и в ноге. Но не очень глубоко. Мы их вытащим и перевяжем раны. Жить будешь.
Я пытаюсь спросить, что с моим братом. Видимо, по несвязному бормотанию и движению губ меня удаётся понять.
– Я нормально, – слышу рядом голос Жени. – Даже не задело.
– Это он тебя сюда затащил, – говорит кто-то.
Наверху всё рушится. Беспрерывно гремят взрывы, кричат люди. Стены подземного убежища вибрируют. Крышка люка отбивает дробь.
Мне помогают сесть и дают глоток воды. Глаза, ослеплённые вспышкой, постепенно привыкают к темноте. Теперь я различаю своих собеседников – это Женя, Михась и Ева.
В дальнем углу подземелья кто-то непрерывно стонет.
– С Артом дело худо, – поясняет Женя.
Я пытаюсь вспомнить. Последний раз я видел его висящим на руках над зевом люка. Это было перед самым взрывом.
– Он упал, – говорит Михась. – Сломал ногу. Слава богу, перелом закрытый. Но лодыжка опухла будь здоров.
– Дальше ваш друг пойдёт только в качестве багажа, – замечает Ева.
Это ничего. Учитывая комплекцию Арта, нести его не тяжелее, чем походный рюкзак.
Я осматриваюсь. Мы внутри тесного подвального помещения, большую часть которого занимает разнообразный инвентарь: диски для пил, инструменты в ящиках, коробки с перчатками, касками и рабочей одеждой. На полках вдоль стен запасные лампочки, мотки провода и много чего ещё. В одном из углов вёдра и швабры.
– Кладовка, – говорит Ева. – Отсюда нет выхода.
Ясно. Если люк завалит, нас похоронит заживо. Но это лучше, чем оказаться сейчас там, наверху. Я вспоминаю воронку в полу, обрамлённую кровавыми ошмётками. Снаряд угодил в самую гущу беженцев, столпившихся у ворот. Минуту назад там были и мы…
Артём кричит от боли. Виталик и Ваня колдуют над его ногой, но я не представляю, что можно сделать в такой обстановке. Вверху рвутся бомбы, всё дрожит и рассыпается.
Меня охватывает паника.
– Надо выбираться отсюда!
Михась укладывает меня обратно на пол:
– Не спеши. Сначала вытащим из тебя эти железки.
20:00
В начале девятого бомбёжка нашего сектора города прекращается. Мы слышим её в отдаленье, но земля уже не дрожит под ногами, стены не гудят, а пыль не сыплется на голову. Снаружи тоже как будто бы стихло. Не слышно ни людей, ни «прокажённых»; вертолёты – и те улетели.
Наконец, Ваня предпринимает попытку открыть люк. Залезает на лестницу, упирается руками в крышку.
Мы следим за ним, затаив дыхание. Момент истины. Если вход завален, нас ожидает долгая и мучительная смерть.
Ваня налегает на крышку, кряхтя от натуги.
– Чёрт… не поддаётся.
У меня обрывается сердце.
– Сильнее, Вано! – говорит Михась.
Ваня бьёт по крышке ладонями, но та приподнимается над полом лишь на пару миллиметров. Сверху слышится железный звон, как если бы кто-то тряс над нами мешком с кастрюлями. Люк однозначно завален, но, кажется, это мусор, а не элементы конструкции.
– Дай я! – Михась поднимается на ноги.
Я очень хочу помочь им, но пока не рискую вставать. Три металлических осколка, извлечённых из моих плеча и бедра, оказались не такими уж маленькими – понадобилось два мотка бинта, чтобы остановить кровь.
Миша находит у дальней стены стремянку, устанавливает рядом с Ваниной лестницей, и вот уже оба бьют по люку, пытаясь стряхнуть с него мусор, блокирующий крышку.
Рядом со мной стонет Арт. Витос кое-как наложил на сломанную лодыжку шину, истратив на это последние запасы бинта, но это лишь временная мера. Если перелом со смещением – а он наверняка со смещением, – без грамотного костоправа Арту не обойтись.
– Ты как? – спрашиваю его.
– Хреново. А ты?
По сравнению с ним, мне довольно неплохо, но я хочу подсластить ему пилюлю, а потом говорю:
– Тоже. Всё болит.
– Идти сможешь?
Он очень хочет, чтобы я ответил «нет» – ведь тогда нас будет двое. А значит, вдвое меньше шансов, что нас бросят.
– Не знаю ещё. Не боись, без ног не останемся. Зачем ещё нужны младшие братья?
Арт глухо смеётся.
Крышка люка понемногу поддаётся – щель над полом становится шире. Сначала пять сантиметров, потом десять. Наконец, Михась может просунуть в неё руку. Тогда он принимается стягивать с крышки тяжёлые куски металла – обломки со скрипом царапают пол.
– Готово, – тяжело отдуваясь, объявляет он. – Можно выходить.
20:10
В узкую щель между крышкой и полом пытаемся разглядеть окружающую обстановку. На дворе глубокий вечер, через час совсем стемнеет. Вокруг царит полумрак. То, что осталось от ангара, вздымается над развороченной землёй искорёженными утёсами. Куски стен и железных балок чёрными силуэтами выделяются на неоново-пепельном небе. Потолок обрушился вовнутрь, засыпав пол ровным слоем металлического месива. К счастью, над нашим люком каким-то чудом оказался железный верстак, принявший на себя основной груз обломков, иначе мы бы ни за что не выбрались.
Воронки в полу не видно, как и трупов людей. Почти все беженцы похоронены под рухнувшим потолком. Не думаю, что кто-то успел выбраться. Всё произошло слишком быстро.
Но нас волнуют не выжившие, нас волнуют «прокажённые». Сколько их уцелело после авианалёта? Ещё совсем недавно нас окружало три стада, каждое из которых насчитывало, по меньшей мере, несколько тысяч голов. Даже если половина их них разбежалась, а вторую уничтожили военные, вокруг должны шастать десятки недобитков. А у нас почти кончились патроны, двое раненых – один не может идти – плюс все до крайности измотаны и полностью деморализованы.
– Вроде никого… – говорит Михась, всматриваясь в щель над полом, точно наводчик в смотровую щель танка. – Но я отсюда мало что вижу.
Он прикрывает крышку и спускается с лестницы.
– Может, переждём?
– Ага! – говорит Ваня. – А если ночью снова начнут бомбить?
– Маловероятно, Вано. Тут всё зачистили.
В целом, я согласен с Мишей. Судя по тому, как нас трясло, Промзону сравняли с землёй. Если тут и остались цели, то слишком мелкие и незначительные для повторного рейда.
Но тут из темноты подаёт голос Арт:
– Надо уходить… – стонет он. – Я тут за ночь сдохну.
– Придётся потерпеть, – говорит Ева. – Из-за одного тебя мы не будем рисковать…
– Пр`итихни, – рявкает на неё Витос. – Тебя с нами нет.
– Арт, – говорю я, – безопаснее переждать.
– А если снова будет налёт?
Я знаю, ему просто больно, а мысль о том, что придётся терпеть всю ночь, делает боль ещё невыносимее. Конечно, он понимает, что снаружи его не ждёт доктор с инъекцией морфина, но движение дарит надежду, в то время как бездействие превращается в пытку.
Мне тоже больно, но до утра я вытерплю. Я вытерплю даже до следующего утра, если понадобится. Однако я могу и идти.
– Так болит?
– Ужас…
– «Пенталгин» не снимает?
– Вообще. Распухла – в ботинок не пролазит.
И снова последнее слово за мной. Кажется, я начинаю жалеть, что выиграл в том голосовании…
– Так. Ладно. Давайте сначала проведём разведку.
20:15
Едва приоткрыв крышку, Михась тут же снова захлопывает её. Впрочем, за ту секунду, что она была открыта, до нас успели долететь звуки шагов.
– «Прокажённые»! – шепчет Михась. – Пролезли в ангар!
– Много?
– Человек десять. Может, больше.
– Что они делают?
Михась возвращается к люку, снова приоткрывает его – всего на пару сантиметров.
Мы замираем, боясь шелохнуться. Если нас заметят – конец.
С минуту Михась наблюдает за «прокажёнными». Потом снова закрывает крышку.
– Я насчитал двенадцать. Ещё несколько бродит на улице, не знаю, сколько. Они вроде… ищут трупы.
– Голодные, значит, – говорит Женя. – Рано или поздно нас учуют.
Арт шумно выдыхает.
Саша снова принимается плакать. Вот уж кого бы я с удовольствием оставил в этом подвале навсегда.
– Ты уверен, что пересидеть не получится? – спрашиваю брата.
– Уверен. Они не уйдут, пока не обрыщут каждый угол. Голод обостряет нюх.
Что ж, теперь выбор невелик. Либо держать оборону, либо прорываться с боем.
– Подвал не удержим, стопудово, – говорит Ваня. – Когда откроется люк, они посыплются сюда, как говно.
Он прав. Даже если удастся отстрелять первую волну, нас банально завалят трупами.
– Выскочить разом не получится, придётся вылезать по одному, – я рассуждаю вслух. – С Артом будет много возни. Теряется эффект внезапности.
– Значит, кто-то должен их отвлечь, – говорит Ева то, что я боялся озвучить.
Тишина, в которой отчётливо слышны звуки возни наверху.
– Нам нужен камикадзе, – констатирует Михась. – Ну, и кто это будет?
20:20
– Вы серьёзно? – говорит Арт. – Это вам не кино.
Я тоже не до конца верю в происходящее. Мы не раз попадали в серьёзные передряги, но добровольное самопожертвование с минимальным шансом на спасение – такого ещё не было. И, я надеялся, никогда не будет.
Однако других протестующих нет. Стало быть, всё предельно серьёзно.
– Это капец, – говорит Женя, – но иначе мы отсюда не выберемся. Нужно, чтобы кто-нибудь отвлёк их, пока мы будем вылезать. Потом сможем принять бой.
Я вздыхаю:
– Ладно. Какой план?
20:22
Михась в очередной раз закрывает крышку люка и возвращается к нам:
– Короче, на девять часов отсюда в стене брешь. Оттуда легко выбраться наружу. Наш камикадзе сможет выманить туда часть «прокажённых», а потом, оббежав здание, зайти с главного входа. Там его уже будем ждать мы.
– И что дальше? – спрашивает Ваня.
– Дальше будем смотреть по ситуации, – говорю я. – В идеале – отойдём во двор и займём позицию для боя. Потом отстреляем всех «прокажённых» и свалим из города.
– Как два пальца обоссать! – говорит Женя.
– Обалденный план, – кивает Миша, но я не могу понять, серьёзно он или шутит. – Так, а что, если во дворе будут ещё «прокажённые»?
– Если их и не будет, то на шум пальбы сбегутся твари со всей округи, – говорит Ева.
– Будем отстреливаться, пока не закончатся патроны, – отвечаю я. – Кстати, что у нас с патронами?
Лилит, получившая распоряжение пересчитать коробки, рапортует:
– С десяток пулевых, два десятка дробовых и столько же картечи.
– Полсотни на четыре ружья, – констатирую я. – Чуть больше десятка на стрелка.
– Есть ещё арбалет и три пригодные стрелы, – говорит Михась.
– Плюс колюще-режущее, – прибавляет Ева.
– Камикадзе в любом случае пойдёт с ружьём, – замечает Михась. – Так что я бы рассчитывал на три ствола.
– Решил погибнуть смертью храбрых? – усмехаюсь я.
Михась в ответ пожимает плечами.
Судя по тому, как все притихли, пришло время определиться с добровольцем.
Я с трудом встаю на ноги:
– Ладно. Кто хочет…
– Я хочу! – звенящим голосом перебивает Лилит. – Ев, я юркая! Мне даже ружья не надо!
– Никуда не пойдёшь! – рявкает на девчонку Ева.
– Полегче с командами, – осекаю я, а потом добавляю в сторону Лилит: – Ты не идёшь. Слишком мелкая.
– В штанах у тебя мелкий! – огрызается девчонка, за что тут же получает от Евы подзатыльник.
– Сначала откинем негодных, – говорю я. – Арт, ты остаёшься, калека долбаный.
– Макс, я бы пошёл… – с истеричными нотками в голосе отвечает тот. – Ты же знаешь.
– Знаю. В другой раз.
Я перевожу взгляд на Сашу – жалкий хныкающий комочек в самом дальнем и тёмном углу кладовой.
– Саша тоже.
Услышав мои слова, девушка принимается плакать навзрыд.
– Все остальные…
Михась кладёт руку мне на плечо:
– Воу-воу, старичок. Ты сам-то сильно не разгоняйся.
По моему телу словно пропустили электрический ток.
– Не понял…
– А ты подумай. Из твоей тушки полчаса назад вытащили три осколка. Башка перебинтована. Еле ноги волочишь. Далеко отманить собрался?
Он прав. К величайшему своему стыду, я испытываю огромное облегчение. Но пытаюсь сопротивляться.
– Да-да-да, – осаживает Михась, – ты Рэмбо, мы знаем. В другой раз, сам сказал.
– Серьёзно, Максим, – говорит Женя. – Не выпендривайся.
– Ладно, – я сдаюсь. – Хорошо. Остаётся пять человек.
– Тянем жребий? – предлагает Ваня.
Витос, с самого начала хранивший собранное молчание, порывисто встаёт:
– Не надо жр`ебий. Я пойду.
20:25
Мы хором протестуем против такой несправедливости, но Виталик непреклонен:
– Это мой бр`ат нас тор`мозит, значит и пойти должен я. Вы вообще булки, я из вас самый быстр`ый.
Громче всех возмущается Арт – он уже согласен никуда не идти, согласен терпеть боль всю ночь. Но грохот наверху усиливается: «прокажённые» ворошат завалы мусора в поисках съестного и скоро доберутся до нашего подземного убежища.
– Всё! Р`ешено!
Виталик шумно выдыхает через ноздри и ставит ногу на первую ступень лестницы, демонстрируя тем самым, что дальнейшие споры бесполезны.
– Виталик! Виталик! – неустанно повторяет Артём почти в полный голос. – Дебил! Стой…
Ева опускается рядом с Артом на колени, одну руку кладёт ему на грудь, вторую на плечо и быстро шепчет что-то на ухо. Она пытается утихомирить его и, кажется, ей удаётся. Тепло женских рук и мягкий голос успокаивают Арта, и он, наконец, замолкает.
Михась вешает Виталику на плечо карабин. Лилит сыплет запасные патроны в карманы плаща. Остальные спешно собираются. Стрелками назначаем Женю, Вано, Михася и Еву.
Несколько секунд молчания растягиваются в моём сознании на целую минуту. Минуту молчания. Я вдруг совершенно ясно понимаю, что больше никогда не увижу своего друга. Если он поднимется по этой лестнице и выйдет наружу, живым он к нам не вернётся.
В неконтролируемом порыве хлопаю Витоса по плечу и протягиваю ладонь. Тот крепко пожимает её. Ритуал повторяют все оставшиеся из присутствующих. Кроме одного.
Арт, поддерживаемый под руки Сашей и Лилит, стоит неподвижно. Он не собирается прощаться.
– Увидимся через пять минут, придурок.
– Да, – Витос кивает и снова ставит ногу на ступень лестницы.
Потом делает шаг.
20:28
Дальше всё происходит так быстро, что я лишь успеваю наблюдать.
Кто-то толкает Виталика в плечо, и тот кувырком летит с лестницы, не успев подняться и на две ступеньки. В следующее мгновение я вижу на верху лестницы, уже под самым люком, Женю.
Кто-то что-то выкрикивает. У меня же язык прирос к небу.
Женя упирается спиной в крышку люка и на секунду я вижу его лицо, подсвеченное снизу чьим-то фонариком.
– Я попробую заставить их уйти! – говорит он.
Потом выталкивает головой крышку и одним прыжком выскакивает из подземелья.
20:29
Я бросаюсь следом, но у самого верха лестницы кто-то хватает меня за ноги, так, что лишь моя голова высовывается из люка. Я смотрю вниз: Михась держит меня за лодыжки:
– Стой, Макс! Погоди!
– Михась…
– Я не отпущу! Пусть попробует.
Я снова высовываю голову из люка. Женя, с «Моссбергом» наперевес, шаг за шагом приближается к ближайшей группе «прокажённых» – шесть человек лихорадочно ворошат мусор, железным ковром устилающий пол.
Они не замечают его. За общим грохотом шагов почти не слышно, а что касается запаха… не знаю, какой запах сейчас источает Женя, но «прокажённых» он явно не приманивает.
Когда до тварей остаётся шагов двадцать, Женя снимает с плеча дробовик и сильным пинком отправляет кусок оцинкованной стали в их сторону.
«Прокажённые» реагируют мгновенно. Двое отпрыгивают в сторону, трое принимают позицию для атаки и лишь один, самый смелый, без раздумий бросается на Женю.
Брат выкрикивает что-то неразборчивое. Гремит выстрел. Тварь отлетает в сторону, фонтанируя кровью из пробитой глотки.
Женя снова что-то кричит – я не могу понять, что, ибо это больше напоминает рык, нежели человеческую речь, – и остальные пятеро «прокажённых», пригнув спины, отступают назад.
К ним спешат остальные. Михась был прав: в ангаре их человек пятнадцать, не больше. Завидев Женю, твари сбиваются в кучу, из которой то и дело выпрастываются наружу скрюченные руки и ноги. Женя продолжает медленно наступать, понемногу тесня «прокажённых» к выходу из ангара – огромной пробоине в стене там, где некогда были ворота.
Я ныряю обратно в люк.
– Он выгоняет их! Надо выбираться!
– Потихоньку, – командует внизу Миша.
Я первым покидаю подземное убежище, стараясь не высовываться из-под стола, послужившего столь надёжной защитой во время обрушения потолка.
Один за другим остальные тоже выбираются на поверхность. Сперва Арт, с посильной помощью Вано и Лилит, затем Саша с Евой, Михась, и наконец, злой, как чёрт, с огромной шишкой на лбу, Витос.
Мы затаиваемся под столом, ожидая, пока Женя не выгонит из ангара всех «прокажённых». Тот почти у выхода – до главных ворот метров десять. Нечленораздельным рыком и редкими выстрелами в воздух брат теснит тварей на улицу. Как только они исчезнут из виду, мы рванём в противоположную сторону – к той самой бреши в стене, через которую должен был уйти камикадзе.
Внезапно Женя останавливается. Приглядевшись внимательнее, я понимаю, что причина остановки в «прокажённых»: они застревают у самого выхода на улицу, не желая двигаться ни вперёд, ни назад. Твари беспокойно крутятся на месте, рыча и повизгивая, звонко шлёпая ладонями по голым телам. Они словно оказались заперты в невидимых тисках – и тут до меня доходит, какая неодолимая сила преградила им путь с другой стороны ангара.
– Там вожак, – холодея от ужаса, шепчу я. – На улице ещё один вожак.
20:25
Я хочу прокричать Жене, предупредить его. Но он и так понял. Унюхал. Почуял кожей.
Он делает несколько шагов назад, досылая в патронник «Моссберга» заряды. Едва он углубляется в ангар, как «прокажённые», словно вода в бутылке, из которой выдернули пробку, снова растекаются по всему помещению. Несколько секунд – и Женя оказывается в окружении.
Потом в проходе появляется человек.
20:26
Первое, что бросается в глаза – наличие одежды. В отличие от своих безумных собратьев, вожак одет в драные джинсы и красную линялую толстовку. Капюшон толстовки низко надвинут на голову, скрывая половину лица. На ногах истрёпанные кроссовки. Мощные руки сжаты в кулаки.
Отсюда, издалека, почти ничто не выдаёт в нём заражённого. Если бы я встретил его на улице в мирное время, то принял бы за обычного пьянчугу. Но сейчас, в этом саркофаге смерти, он вовсе не кажется мне обычным. Это существо, кем бы оно ни было, источает невидимую силу, повелевающую «прокажёнными» и наводящую ужас на живых. Должно быть оттого, что сам вожак принадлежит сразу двум мирам, и, вместе с тем, ни одному из них. В отличие от Жени, чей мозг и сознание мы сберегли, вовремя «подсадив» на ингибитор, этот человек боролся с вирусом сам. И победил его, но какой ценой? Какие необратимые изменения произошли в его голове под действием инфекции? Какое безумие завладело им за то время, что он адаптировался к вирусу? Какая тёмная сторона личности этого, некогда обычного человека, возобладала над светлой, и что она сулит нам?
Вожак входит в ангар и направляется к Жене, перешагивая через обломки на полу с почти кошачьей грацией. Женя перезарядил ружье, но прицелиться мешают «прокажённые» – как только он поднимает ствол, несколько тварей встают между ним и вожаком. Они не рискуют напасть на Женю, но и слушаться не желают. Их вожак – настоящий вожак – только что вошёл в ангар, и они будут защищать его.
Тогда Женя начинает стрелять. Он делает девять выстрелов, и девять тварей замертво падают на землю. Но ни одна пуля не касается вожака. Подствольный магазин пуст, и Женя кладёт дробовик на пол.
В ту же секунду человек в красной толстовке бросается на него.
20:35
Оба падают на землю, и между ними завязывается ожесточённая борьба. «Прокажённые» окружают дерущихся тесным кольцом. За голыми извивающимися телами почти не видно самой схватки, но я успеваю разглядеть, как Женя, лёжа на полу, отчаянно отбивается от человека в толстовке, оседлавшего его и наносящего хлёсткие удары сверху.
– Он проигрывает…
Я хватаю ружьё и рвусь на помощь, но меня перехватывает Вано.
– Стой, Макс. Смотри.
Он указывает на главный вход, через который в ангар бегут ещё «прокажённые». Теперь их столько, что мы физически не сможем отстрелять их, даже если каждый оставшийся патрон достигнет цели.
– Да мне насрать… – шиплю я. – Нельзя его так бросать.
Я предпринимаю очередную попытку выбраться из-под стола… но меня опережают.
20:35
Сначала я слышу выстрелы и крики. Потом вижу Виталика. Он выбегает на середину ангара и, дико вопя, палит по «прокажённым». Подстреленные твари с визгом падают на землю. В живой стене, окружающей схватку двух вожаков, появляется несколько брешей.
Виталик разряжает в толпу весь магазин. «Прокажённым» требуется минута, чтобы прийти в себя и опознать новую цель. Когда они замечают Виталика, тот уже бежит к дыре в стене, не переставая дико вопить. Пробегая мимо нашего стола, он бросает на пол разряженный «Ремингтон». Запасных патронов с собой он не брал.
«Прокажённые», ошеломлённые и разъярённые столь внезапным нападением, кидаются в погоню. Десятки босых ног, разрывая кожу в кровь об острые края металлического мусора, бегут мимо нас. В ангаре стоит такой грохот, словно всё столовое серебро Эрмитажа решили выстирать в гигантской стиральной машине. Я вижу как Виталик ловко выпрыгивает на улицу сквозь брешь в стене. Первые «прокажённые» добираются до неё лишь десять секунд спустя. Толпясь и толкаясь, они протискиваются в узкий проход, пачкая кровью стены и пол.
Ещё минута, и в ангаре становится почти тихо.
20:39
Только два вожака, да пара-тройка самых преданных «зрителей», остаются внутри. Я выскакиваю из-под стола и мчусь на помощь брату. Краем глаза вижу, что меня сопровождают Вано и Михась.
Когда мы добегаем до места схватки, Женя почти не сопротивляется. Лишь слабо прикрывает голову от сыплющихся сверху ударов человека в красной толстовке. Руки твари сплошь в крови. Капюшон слетел с лысой головы, и я вижу его лицо. Рябое, мертвецки-бледное, покрытое сеткой глубоких морщин. Лицо старика, никак не вяжущееся с крепким телом молодого юноши. И глаза – два стеклянных шарика, блестящих беспощадной жестокостью.
Михась и Ваня пристреливают «прокажённых-одиночек». Я обхожу человека в толстовке сбоку и приставляю дуло «Сайги» к его виску. Почувствовав холод металла, тот замирает: окровавленные кулаки застывают в воздухе.
– Моего брата бьёшь, пидор!
Вожак косит на меня глаза. Губы растягиваются в улыбке, обнажая кровавый оскал.
– К-ха! – выплёвывает он.
Я нажимаю на спусковой крючок, и голова твари разлетается на куски.
20:42
Помогаю брату встать. Тот сильно побит, но в сознании и способен передвигать ногами.
– Обопрись на меня. Вот так.
Подбираю Женин дробовик и перезаряжаю его. Ева вооружена «Ремингтонам» Виталика. Саша и Лилит ведут под руки бледного, как смерть, Арта. Михась и Вано прикрывают.
К выходу из ангара почти бежим, насколько это возможно с двумя ранеными на усыпанной обломками земле. Михась с Вано выходят на улицу первыми. И тут же начинают стрелять.
– Что там? Что там? – повторяет Арт.
Глаза, как плошки, губы сравнялись цветом со лбом. За стенами ангара он надеется встретить брата.
– БЫСТРЕЕ! – вопит снаружи Михась. – ВАНО, ТЫ КУДА?
Наконец мы тоже покидаем железный саркофаг, из которого не чаяли выбраться, и оказываемся на свежем воздухе. Сырой, прогорклый, пропитанный гарью, порохом и кровью, но гораздо приятнее могильного смрада ангара.
Вокруг царит полнейшее разорение. Теперь я знаю, как выглядел Сталинград осенью сорок второго. Близлежащие постройки горят, выгорели дотла или разрушены под основание. Изрытая бомбами земля тоже в огне. Повсюду воронки, окружённые вырванными из земли комьями грязи и камней. Трупы «прокажённых» и беженцев смешались друг с другом – смерть уравняла всех. Тут и там видны оторванные части тел. Некоторые торчат из-под слоя мусора, как бы призывая на помощь, другие висят на уцелевших частях стен и на ветвях деревьев.
Посреди этого хаоса бродят «прокажённые». Их немного, но они ещё представляют опасность. Тех, кто решается подойти слишком близко, отстреливают Михась с Евой.
Виталика нигде не видно.
– Сюда! – кричит нам Ваня. – Быстрее!
Он стоит на пятачке парковки возле старой «шестёрки». Той самой, которую тщетно пытались завести беженцы перед началом бомбёжки и которая каким-то чудом осталась цела. Зато здание офиса позади превратилось в груду развалин.
Привлечённые звуками выстрелов, в нашу сторону бегут ещё «прокажённые». Через минуту их станет слишком много.
Мы подбегаем к Ване, на ходу отстреливаясь. Тот уже за рулём машины.
– Толкайте! Давайте-давайте, быстрее!
– Она не заведётся, Вано! – говорит Михась. – Это кусок дерьма!
– Я и похуже заводил! Толкайте!
Дружно налегаем на «шестёрку», толкая её по рыхлой земле к переставшим существовать воротам. Здание офиса и парковка находятся на возвышении, поэтому скоро дорога уходит под горку, и толкать становится легче. «Шестёрка» набирает ход, подпрыгивая на кочках и скрипя, как несмазанная телега. Когда она разгоняется так, что мы не успеваем за ней, Ваня бросает сцепление.
Машина вздрагивает… и взрывается хриплым рокотом мотора.
– Скорее! Залезайте!
– Стойте… – нас догоняет задыхающийся Арт, ведомый под руки Сашей и Лилит. – Надо подождать Виталика.
Он совсем плох – вот-вот потеряет сознание от боли и усталости. Возможно, сейчас ему так и следует поступить.
«Прокажённые» наступают со всех сторон – выстрелы становятся чаще, привлекая ещё больше «прокажённых». Это замкнутый круг.
– Я пуст! – кричит Михась.
Я пересыпаю ему в карман все свои патроны. Ева забирает остатки у Вани и хватает меня за руку:
– Надо уходить!
– Макс… – почти плачет Арт.
– Ждём, – говорю я. – Ещё минуту.
20:48
Мы ждём три.
– Я пуст! – снова слышу от Михася.
Он закидывает ружьё в салон и снимает с плеча арбалет.
Саша с Лилит уже в машине. Ваня дважды сигналит нам:
– Надо уходить!
Арт, стоя на одной ноге и опираясь на багажник, продолжает ждать.
– Он трижды успел бы оббежать ангар, – говорю я. – Наверное, повёл их в другую сторону. Не боись, он шустрый, как заяц. Небось спрятался где-то. Мы его найдём.
Ваня снова сигналит.
– Я пустая! – рапортует Ева.
По дороге, со стороны соседних баз, к нам бегут ещё «прокажённые». Человек десять, не меньше.
– Арт… – я беру друга за руку.
– Ладно, – кивает тот. – Едем.
20:51
Мы трамбуемся в машину как попало. Последний «прокажённый» был убит из арбалета, причём на это потребовалось сразу три стрелы. Группа «прокажённых» на дороге неумолимо приближается.
Внутри так тесно, что мои недавние раны снова открываются и кровоточат. Рядом со мной Женя – его одежда пропиталась от крови, разбитое лицо распухло, словно он упал на пчелиный улей. Помимо нас на заднем сиденье девчонки и Арт. Михась с Евой уместились на переднем.
Мы лежим друг на друге, истекая кровью и охая от боли, когда Ваня влетает в очередную яму. Не знаю, каким образом он умудряется находить дорогу на развороченной, испещрённой воронками земле, но мы движемся вперёд, планомерно набирая скорость. «Шестёрка» ревёт каждой новой передачей, подвеска визжит на кочках.
– Держитесь! – предупреждает Ваня.
Я замечаю впереди группу «прокажённых», на которых не осталось патронов. Ваня идёт на таран.
От удара с машины срывает крышку капота. Кузов вибрирует так сильно, что мне кажется, он вот-вот развалится. Мы прорвались через живой заслон, убив двух «прокажённых» и ранив ещё нескольких.
Едем дальше, не снижая скорости. «Прокажённые» продолжают преследование. То и дело Ваня кричит «держитесь!», и тогда машина подскакивает так, что мы бьёмся головами о потолок.
Я – сплошной комок боли. Представляю, каково сейчас Жене и, в особенности, Арту. Если раньше он вскрикивал, то сейчас просто утробно мычит.
Спустя пять минут мучительной тряски, мы видим впереди просёлок, огибающий поле и выходящий на Малиновского. Мы почти выбрались из Промзоны.
Потом Михась и Ева начинают кричать.
20:51
Из их криков становится ясно, что они видят Виталика. Неимоверным усилием заставляю себя приподнять голову и посмотреть в окно.
Мы проезжаем мимо пустыря, усеянного грудами камней – всё, что осталось от базы стройматериалов. Вдали, метрах в трёхстах от нас, я различаю человеческую фигуру. Лица с такого расстояния не разобрать, но по одежде и телосложению понятно, что это Виталик.
Он бежит из последних сил, преследуемый двумя десятками прокажённых. Не верится, что он успел уйти так далеко. Видно, как он измотан. Его бег становится всё медленнее, прерывистее. То и дело он спотыкается о камни. Наконец, сбивается на шаг и останавливается.
В машине царит гробовое молчание. Мы заворожённо наблюдаем в окна за происходящим, не смея верить глазам. Нам кажется, что это дурной сон, что так не бывает взаправду.
Никогда не чувствовал себя настолько близко к смерти.
Виталик замирает посреди пустыря, тяжело дыша, ссутулив спину, будто придавленный тяжестью всего того, что нам пришлось пережить за последнюю неделю. Он очень устал. Его усталость передаётся мне, и на одно мгновение я хочу оказаться на его месте. Я хочу, чтобы всё, наконец, закончилось. Я хочу, чтобы утихла боль. Я хочу отдохнуть.
20:52
Виталик стоит неподвижно, провожая взглядом нашу машину. «Прокажённые» стремительно нагоняют его. Потом «шестёрка» ныряет в очередную яму.
А когда выпрыгивает обратно, его уже нет.
20:54
Мы едем в тишине, раздавленные случившемся. Вдруг я вспоминаю про Арта. Поворачиваю голову и вижу Сашу. Она сидит у него на руках и смотрит на меня. Огромные глаза полны слёз.
– Он не видел… – тихо сообщает она. – Потерял сознание.
Я киваю.
«Шестёрка» вырывается на просёлочную дорогу, оставляя преследователей дышать выхлопными газами, и разгоняется по-настоящему. Дорога здесь неровная, гравийная, но после изрытой кратерами Промзоны она кажется немецким автобаном.
Я больше не смотрю в окно. Откидываю голову на подголовник и закрываю глаза. Машину швыряет то вправо, то влево – значит, Ваня выехал на магистраль.
Я пытаюсь заснуть. Кто-то из девушек посапывает. Мы настолько измотаны, что нет сил на то, чтобы горевать. Это подождёт. Пока не выберемся из города – мы в опасности.
Мне плевать на это. На меня накатывает почти опустошающее спокойствие. Кажется, в медицине это называют «прострацией». Я прислушиваюсь к своему дыханию, стараясь по возможности успокоить его. Мне очень неудобно: задница затекла, спину ломит, раны от осколков жутко болят, не говоря о сломанных пальцах. Слева в бок давит дверь, справа – Женя. В такой обстановке мне точно не уснуть. Точно не уснуть…
Какое-то время я размышляю над этим… а потом проваливаюсь в сон.