Карибское море. Эспаньола
«За горой — гора» — гласит поговорка коренных жителей Эспаньолы — индейцев-араваков. В этом Кроуфорд и его отряд убедились на собственной шкуре. Третий день, перевалив Северный хребет, они шли туда, где неподалеку от небольшой горной реки, в одной из карстовых пещер, больше полувека лежали сокровища, упрятанные туда капитаном гвардии королевы Елизаветы Тюдор сэром Уолтером Рэли. Уже в который раз, приваливаясь к острым обломкам известняка, Кроуфорд с трудом переводил дыхание и, прикрывая уставшие от блеска меловых скал глаза, думал о том, как удалось сэру Уолтеру доставить сюда этот груз. Неужели его ненависть и презрение к королю Якову были таковы, что он, не жалея ни себя, ни матросов, ни рабов, гнал сюда караван с золотом? Зачем? Для кого? Он не находил ответа, и, трясясь в подхваченной лихорадке, он слизывал холодный соленый пот с губ и с тоской думал о том, что, скорее всего, он никогда не выберется отсюда. Даже если они опередят французов, даже если Лукреции удастся сделать все, о чем они договорились тогда ночью, им предстоит драка. Людей катастрофически не хватает, и, даже если он сможет убедить полоумного нгомбо дать ему своих маронов, им все равно не вынести отсюда все. Значит, придется брать самое ценное: найти черепа, изумруды и жемчуг. Золото придется бросить или перепрятать. Но почему, почему Рэли спрятал их здесь? Абсурд. Нет логики. Отчим прав: Уолтер Рэли спятил.
При воспоминании об отчиме по лицу Фрэнсиса пробежала судорога ненависти. Да, тот был умен, любил его мать и оплатил все счета пасынка. Но если бы не он, если бы не сэр Леолайн Дженкинс, если бы не глава секретной службы Англии, разве он, Роджер Рэли, стал бы теперь тем, кто он есть? Убийцей, жалким авантюристом, шпионом на службе Карла? О-о, мать плакала от счастья, что ее беспутного сынка, прижитого во грехе, взяли на королевскую службу. Что Роджера, игрока и мота, ждет блестящее будущее под крылом заемного папеньки. Ведь наш новый папенька, наш обожаемый супруг, наш толстый индюк сэр Леолайн — министр Карла. У него есть бювар, набитый письмами короля, кабинет в Вестминстре и дом в Лондоне. Глупенький Роджер не понимает своего счастья — счастья грабить и убивать под флагом Британии, предавать и унижаться под гербом желтого Льва и белого Единорога. «Dieu et mon Droit». Кроуфорд изодранным рукавом утер пот со лба, и уголки его обветренных губ дернулись, складываясь в привычную усмешку. Убейте в человеке личность, и он станет отличным гражданином.
— Привал, — прохрипел он и осел на камни, пытаясь найти тень под редкими кустиками, росшими на выжженном солнцем склоне горы.
— Фрэнсис, выпей, — Харт приставил нагревшуюся от жары серебряную флягу к его губам.
Кроуфорд сделал пару глотков, и тут же новый приступ скрутил его, выламывая суставы, растягивая и сжимая жилы, сокращая мышцы.
— Ты болен, нам надо остановиться.
Кроуфорд помотал головой.
— Достань из кисета листья и дай мне.
— Но ведь это опасно. Ты уже третий раз за сегодня прибегаешь к этой отраве.
— А что мне еще остается, — огрызнулся Кроуфорд и клацнул зубами, которые под действием болезни норовили выбить барабанную дробь. Дрожащей рукой он сунул пару сморщенных посеревших листочков в рот и принялся их жевать.
Боб и Джон тащили на себе бурдюки с водой и пару тушек копченого агути — местного грызуна, больше всего похожего на помесь зайца и морской свинки. Их, как и самодельные кожаные мешки для воды, дали им с собой беглые рабы, снабдив также кукурузными лепешками и сушеными фруктами. Провизия была на исходе, но до цели был всего день перехода — так что, если не будет дождя, к вечеру они доберутся до места. Старый нгомбо дал отряду и двух проводников — молодых негров, с которыми при случае можно было отправить и весточку. Те держались особняком от «больших белых», как они уважительно называли спутников Веселого Дика.
Потрошитель раскладывал прямо на камне нехитрую снедь, тщательно отмеряя каждому причитающийся паек. Капитан Ивлин разулся, разжег трубку и, подставив босые ноги солнышку, предался созерцанию. Все это Кроуфорд видел как в тумане, кока все меньше и меньше действовала на истощенный «желтой смертью» организм.
— Еще немного, ребята, и мы будем на месте, — сказал он.
Ребята кивнули и вернулись к своим занятиям. Был полдень — самое жаркое время дня. Сезон дождей подходил к концу, а здесь, по эту сторону хребта, климат оказался более сухим и жарким. Ветер с океана не достигал этих мест, остановленный каменным барьером хребта, и изнуряющая жара мучила отряд с утра до вечера. В сумерках же температура падала, и, страдая от нехватки дров, люди тряслись от холода, который, может быть, и не был столь силен, но казался таковым для обожженной и разогретой солнцем кожи.
— Солнц нет, мы придем, — вдруг сказал один из негров и махнул рукой куда-то на запад. — Там твой скала. Мой ходил туда. Нгомбо послал — там место силы.
— Откуда ты знаешь? — спросил Кроуфорд, поднимая голову.
— Много лет назад, много, столько пальцев нет у нас всех, там жили белый человек. Один, два, — много. Их мучал злой дух: он забрался в них и ел их внутренности. Но белый не сдавался. Он молился свой Великий Белый Бог и делал для черных людей добро — учил, как стрелять, жалел, прятал от другой белый. Тогда «большие белые» туда никто не ходить — там смерть. «Большие белые» боялись злой дух: кто хочет, чтоб его руки и ноги съели, съели глаза и пальцы? Наши отцы прятались там — Великий Белый Бог защищал их, и злой дух не трогал черный человек. А потом все добрые белые люди ушли на Восток, на Небо — злой дух съел их тела, но их души были белее и сильнее, чем прежде, — старый нгомбо видел, как они поднимались в небо по золотой лестнице. У них были новые тела — значит, они победили злой дух. Они поставили там крест — и злой дух не ходит туда больше. Но черный человек тоже боится — нгомбо не посылать, мы — не ходить. Вдруг злой дух вернется и съест нас?
— Вы что-нибудь поняли из этой тарабарщины? — Уильям оглянулся на капитана и Кроуфорда.
— Я полагаю, — сказал капитан Ивлин, вытаскивая трубку изо рта, — что когда-то там было селение белых. Может, они были чем-то больны, поэтому были вынуждены уйти так далеко от всех. Но они поддерживали отношения с беглыми рабами и помогали им. Плантаторы боялись заразы — и рабы пользовались этим. Больше я не понял ничего, — капитан снова сунул трубку в рот и выпустил дымное колечко в небо.
— А я понял, что кто-то обитал прямо рядом с кладом и, возможно, охранял его. Но не воспользовался ли этот кто-то золотом раньше нас? — Кроуфорд скрипнул зубами от боли и попытался дотянуться до пищи.
Потрошитель заметил это и ножом подвинул еду своему капитану.
— А я ничего не понял, — сказал Уильям. — Наверное, я начисто лишен абстрактного ума и воображения — мне трудно превратить эту абракадабру в связный рассказ. Значит, у меня Аристотелево мышление, а не Платоново, — присовокупил Уильям и рассмеялся.
— Ну хоть какое-то есть, — буркнул Кроуфорд. — Я и этого-то не замечал.
— Свистать всех наверх! — квартирмейстер оглянулся, и все потянулись к трапезе.
* * *
Днем 18 декабря отряд капитана Ришери добрался до наивысшей точки перевала, находившейся на высоте двух тысяч футов. Они очутились на небольшом плоскогорье, откуда открывался обширный вид. Где-то на юго-востоке сияли отраженным солнцем вершины хребта, пустынные и безжизненные, столь высокие, что на них даже в этих тропических широтах изредка выпадал снег, а на северо-западе высились горы поменьше, изрезанные глубокими ущельями и безымянными бурными реками, склоны которых поросли до самых вершин одинокими соснами и мелким кустарником. Далеко позади них остались зеленеющие пространства гилеи — ее плодородные земли, высокие леса. Этот край имел первобытный вид. Здесь природа еще владычествовала над своими творениями — над водами рек, над огромными соснами и дубами, незнакомыми с топором, и буканьеры, которым не на кого было здесь охотиться, пока не решались вступать с ней в борьбу. Казалось, что этот хребет отделяет друг от друга две различные страны, одна из которых сохранила первобытную дикость. Солнце стояло высоко над головой, и его лучи, прорываясь сквозь мрачные, разорванные ветром облака, оживляли краски безлюдного края. Южная часть острова, заслоненная горами, терялась в смутной мгле, и там, казалось, наступал преждевременный вечер. Зрители, стоявшие между двумя резко отличавшимися друг от друга областями, живо почувствовали этот контраст и с некоторым волнением смотрели на простиравшийся перед ними почти неведомый край, через который им предстояло пробираться до затерянного среди гор плато, раскинувшегося у подножия Скалы Последней Надежды.
Еще несколько дней назад путешественникам пришлось спешиться и вести лошадей в поводу. Горная тропа, вернее ее видимость, была настолько плоха, что бедные животные ежесекундно рисковали сломать себе ноги. Не лучше было и людям, которым пришлось скакать по склонам, как местным агути. Однажды Ришери указал пальцем на жесткую притоптанную траву и сказал:
— Видите, они идут впереди. Обгоняют нас на день.
— Это все из-за вас, — немедленно встрял потный Абрабанель и утер шею грязным батистовым платком. — Все из-за вас и вашей безалаберности. Вы позволили удрать этому висельнику, вы проворонили нападение маронов, вы допустили, что нас едва не разорвали эти ходячие покойники, — коадьютер, сопя, привалился к камню и злобно посмотрел на Ришери.
— Отец, нам всем трудно, но скоро наше приключение закончится… — подала голос Элейна, которой по примеру мадам Аделаиды тоже пришлось облачиться в мужскую одежду. Но если мадам Аделаида была одета в платье, сшитое по ее мерке на заказ, то на Элейне были запасные штаны из гардероба капитана Ришери, так как в одеяниях своих рослых соотечественников она рисковала заблудиться, а папенькины можно было обернуть вокруг нее три раза. Кафтан ей ссудил Ван Дер Фельд, шляпу еще кто-то: надевать одежду с трупа девушка решительно отказалась и ее поделили между собой оставшиеся в живых солдаты.
— А ты вообще молчи, блудная дщерь! — вскричал господин Абрабанель. — Если бы не твое безрассудство, мы бы сейчас не тащились по камням, а…
— Интересно, откуда бы взялась удобная дорога? — заметил месье Амбулен и приподнял брови, изображая удивление.
Он-то был довольнее всех. Индеец, черт его возьми, пропал; письмо духовника короля у него в кармане, Ришери, если не хочет прослыть изменником и попасть под суд, должен ему подчиниться. Значит, сокровища достанутся Ордену. «Quod erat demonstrandum» — что и требовалось доказать.
Против обыкновения мадам Аделаида не приняла участия в назревающей перепалке. Воспользовавшись минутной передышкой, она присела на камень и углубилась в собственные размышления. Следы стоянки Кроуфорда укрепляли в ней надежду на счастливый исход. В любом случае он жив, значит, вместе они что-нибудь придумают. Главное — перетащить на свою сторону Ришери и избавиться от свалившегося на голову иезуита. Не успели избавиться от одного, и на тебе — другой. Но ведет он себя весьма самоуверенно. Неужели он здесь не один? Но кто еще? Или он успел переправить записку в миссию? Проклятие! Она краем глаза следила за Амбуленом, пытаясь прочесть его мысли по выражению лица. А выражение, прямо скажем, было простым и безмятежным до омерзения.
«Вот дрянь, — подумала Лукреция. — Прикидывается овцой. Но я-то знаю, где пасут таких ягняток. Клыки у них почище волчьих, а лапки заканчиваются коготками. Неужели Кольбер настолько плох, что наш иезуитский падре ла Шез переупрямил его? Нет, не может быть. Король всегда стремился ограничить власть Ватикана во Франции. Но теперешняя “мадам сегодняшнего дня” — истовая католичка… Неужели есть новые указания, более весомые, чем слово Кольбера?» — и Лукреция снова испытующе посмотрела на Амбулена из-под полуопущенных ресниц. На кону стоял не просто успех ее предприятия — на кон ставили ее жизнь.
— Если бы мне посчастливилось объяснять его светлости морскому министру месье Кольберу, как выглядит Эспаньола, то я, скорее всего, взял бы кусок бумаги, смял его и, положив на стол, сказал: «Вот, ваша светлость, как выглядит ваша колония», — шевалье Ришери вздохнул и оглядел свой пыльный и местами рваный костюм. — Но, боюсь, мне может не посчастливиться…
— Да, это вы, месье, отлично придумали, — рассмеялся Амбулен. — Когда я увидел громаду гор, словно вертикально поднимающихся со дна моря, то сразу оценил название этого острова, данное ему местными индейцами.
— И что же это за название? — спросила Элейна, которой чем-то нравился этот простодушный молодой врач, манерами и прямотой напоминающий ей Харта.
— Гаити. Индейцы-таины из племени араваков называли свой остров «Гаити» — «Горная страна».
— А откуда вы знаете?
— Поднабрался от своего приятеля-индейца, — снова встрял неуемный коадьютор. — Водитесь со всякой швалью, а ведь с виду дворянин.
— Я действительно дворянин, — доброжелательно улыбнулся Амбулен. — Но я рано осиротел и мне пришлось самому добывать себе хлеб. С юности я питал слабость к наукам и избрал для себя медицину.
Мадам Аделаида вздрогнула и еще внимательнее всмотрелась в лицо молодого мужчины.
— Это благородное поприще, — кивнула Элейна. — Моя няня тоже разбиралась в медицине и все лечила меня от детских хворей.
— Знаю я эти лекарства: пичкала тебя шоколатом да взбитыми яйцами с медом, проворчал Абрабанель. — Едва не испортила малютке желудок! От этого у нее всегда был такой понос!
— Ну папа!.. — Элейна покраснела до кончиков ушей и отвернулась.
Ришери захохотал и невольно посмотрел на мадам, а мадам Аделаида соизволила улыбнуться. «Седьмой, — отметила она. Он посмотрел на меня седьмой раз с той ночи. Что ж, дождемся десятки и пойдем в наступление!»
— Сколько нам еще осталось, не соизволите ли сказать? — Абрабанель обернулся к женщине.
— Два перехода. Завтра к вечеру мы должны быть на месте.
— Но где это место?
— Чуть западнее, — ответила Аделаида и ослепительно улыбнулась.
— Хватит болтать, привал на заходе солнца, — вдруг скомандовал капитан Ришери, и вскоре уже цепочка людей снова медленно потянулась в горы.
После нападения оживших мертвецов отряд сильно поредел и теперь едва насчитывал около полутора дюжин человек. Что они будут делать с сокровищами, старались не думать. Главное было теперь только одно — найти их.
* * *
Два десятка рабов, матросы с «Азалии», рота испанских солдат под предводительством дона Фернандо Диаса и его племянник достигли перевала через хребет и разбили лагерь. Перевал оказался узкой тропой между скалами, и навьюченный мул мог протиснуться туда с большим трудом. Они шли по следам капитана Ришери и его отряда, останавливаясь только для ночлега и в полдень, — следов было много, они были свежими, и очень скоро дон Фернандо должен был их догнать.
* * *
На закате измученные люди Кроуфорда ступили на плоскогорье, заросшее низким кустарником, соснами и священным деревом мапу и обозначенное сэром Уолтером на карте черепом и двумя скрещенными костями под ним. «Веселый Роджер» скалил в усмешке провал рта — символ пиратов всех морей знаменовал собой место, где любимец Елизаветы, подчиняясь какой-то безумной прихоти, спрятал индейское золото, добытое им в дебрях Новой Гвианы. Здесь, как указывала карта, в разломах известняковых скал, нависших над плоскогорьем справа от тропы, следовало искать приваленную камнями пещеру, в которой прямо на поверхности лежали сундуки, набитые золотыми идолами, ритуальными дисками и посмертными масками касиков, цивилизацию которых испанцы некогда стерли с лица земли. Плоскогорье, как оказалось потом, было, словно гигантским ножом, разрезано надвое горной рекой, которая, пересекая его с юго-востока на северо-запад, низвергалась вниз величественным водопадом, образуя внизу, в ущелье, на расстоянии около семидесяти футов, небольшое похожее на чашу озерцо, вода в котором казалась черной то ли от глубины, то ли от странного цвета окружающих его камней. Из озерца река вновь вытекала, но уже более спокойно и катила свои воды дальше, теряясь среди деревьев небольшой равнины, замкнутой крутыми скалами в кольцо. Тишина этого места нарушалась лишь грохотом водопада, шум от которого ветер сносил прямо на скалы, да жужжанием каких-то насекомых, которых потревожил шагающий по жесткой траве отряд. Небо казалось близким-близким, и Уильям, оглянувшись, ощутил странную пустоту, которая вдруг напомнила ему просторы холмов Англии.
Какое-то безумное веселье, невиданный прилив энергии вдруг подхватил людей; казалось, сама мысль о близости колоссального богатства вдохнула в них новые силы, укрепила дрожащие мышцы, согрела уставшие сердца. Громко смеясь и перекрикиваясь, люди бежали к пещерам в скалах, зияющие пасти которых были видны издалека.
Только два негра вдруг замедлили ход и, чертя в воздухе различные охраняющие знаки, нерешительно двигались за белыми. Черные лица их посерели как пепел, и, громко вопя, они указывали на что-то пальцами.
Кроуфорд вдруг замедлил шаг и, обернувшись, всмотрелся туда, куда указывали дикари.
Высоко над их головами, прямо на скале, то ли копотью от факелов, то ли еще какой-то загадочной смесью золы и глины был нарисован крест в виде огромного якоря.
— Вот она, Скала Последней Надежды, — прошептал он, и странный холодок пробежал у него по спине.
— Масса, здесь жил белый, здесь он умер. Мы дальше не ходить, мы ждать здесь, — затараторили негры, отчаянно маша руками и притоптывая босыми ногами.
— Ищите вход под знаком! — закричал Кроуфорд.
Неожиданный порыв ветра вдруг с силой пронесся над плоскогорьем, и откуда-то послышался резкий и печальный звон колокола.
Семеро человек застыли как один и молча переглянулись.
Снова послышался звон — будто на кладбищенской колокольне звонил пономарь.
Негры в ужасе обхватили головы руками и попадали на колени.
* * *
Воздух в пещере был сухой и прохладный, видно, она имела и другие выходы наружу. Пол ее был покрыт мелким камнем, в стенах кем-то вырублены ниши, похожие не то на сиденья, не то на матросские рундуки. Над каждым проемом тем же способом, что и на скале, был начертан крест в виде якоря.
— Отличные полки для наших сундуков, — громко сказал Потрошитель, — только что-то я их не вижу.
Кроуфорд подошел поближе к одной из стен и поднял факел над головой. На мягком, слегка закопченном белесом камне были старательно высечены слова на латыни:
«Именем Христа! Ты, кто пришел сюда после нас, знай, что здесь нашли приют и последнее упокоение те, кого милостивый Господь сподобил понести тяжкий крест болезни во искупление грехов и очищение сердец. Ныне, накануне Успения Божьей Матери лета 1640, я, милостью Божьей, последний из пришедших сюда пятьдесят лет назад людей, начинаю свой труд, чтобы сохранить для потомков память о тех, кто нес скорби и молитвенный труд здесь, на далекой земле Санто-Доминго, или Гаити, во Славу Имени Божьего и во освящение этой языческой земли.Раб Божий
В лето 1590 года шхуна “Кэтти Сарк” высадила сюда людей, принявших на себя монашеские обеты, после того как их поразила проказа. Мы решили покинуть родную Англию и отправились сюда на купленном мной, смиренным священником и монахом Патриком, в миру сэром Кристофером Уолсингемом, судне, для того чтобы, уйдя от мира, приносить в тиши и безмолвии Бескровную Жертву нашего Господа и молиться о спасении всего мира и всех христиан, ибо гонения на нашу святую веру сделались повсеместны и нетерпимы.Священник Патрик».
Ныне я один из двадцати трех добровольцев, покинувших Европу, остался в живых. Кто бы ты ни был, соверши над нами заупокойную молитву, и да пребудут на тебе милость и благословение Божьи. Вот наши имена: …
— Лепра… — прошептал Кроуфорд.
— Проказа! — завопил Боб и, толкнув Джона, выскочил из пещеры, как пробка из бутылки. Джон, едва не упав, ринулся следом.
— Печать дьявола, — сквозь зубы, содрогнувшись, пробормотал Потрошитель.
Кроуфорд стиснул зубы и, борясь с лихорадкой, произнес:
— Что за странные шутки?
Он выхватил факел из рук застывшего от ужаса Джо Янга и решительным шагом двинулся вглубь пещеры. Уильям оглянулся на Ивлина и Потрошителя и пошел за Кроуфордом. Вскоре за спиной он услышал шаги — это оказался капитан Ивлин.
Пройдя по узкому темному переходу, который вел куда-то вниз, они вдруг оказались в просторном помещении почти правильной формы, по периметру которого на каменных полках аккуратно лежали человеческие кости и черепа, многие из которых были словно изгрызены или изуродованы каким-то невиданным зверем.
— Ассуарий… — выдохнул Кроуфорд.
— Кладбище… — пробормотал Потрошитель и, переложив факел в левую руку, перекрестился клешней.
— Они все умерли от проказы, — сказал Ивлин, указывая головой на обезображенные останки и невольно отступая к выходу.
— Господи, помилуй, — прошептал Уильям. — Господи, помилуй.
И, не сговариваясь, они развернулись и бросились обратно, к выходу из пещеры.
— Ты привел нас сюда на погибель, — дико озираясь, взвизгнул Джо Янг.
Пираты сгрудились вокруг него, на безопасном, по их мнению, расстоянии от зловещей пещеры-кладбища.
— Мало того что твои скровища — это блеф, ты еще хочешь, чтобы мы сдохли от ленивой смерти!
— Заткнись, шкерт, — Потрошитель выступил вперед и вынул из-за пояса нож, лезвие которого было длиной не меньше фута, — или я пощекочу тебе горло!
— Товарищи, — сказал Янг и оглянулся на Боба и Джона, — смотрите-ка, Веселый Дик завел нас сюда на верную смерть, а теперь мы еще и виноваты!
— Ты что, Джо, хочешь пролезть в капитаны? — в голосе Потрошителя звучала неприкрытая насмешка, и он, улыбаясь, смотрел на растерянных пиратов.
— Требую сходки! — выкрикнул Янг. — Веселый Дик должен быть низложен!
— Уж не ты ли займешь его место? — спросил Потрошитель. — Может, ты умеешь прокладывать курс или управляться с рулем?
— Брось, Джек. Я досыта наелся чужих команд и теперь буду поступать, как хочу.
— Клянусь, я научу тебя слушаться: не было еще человека, который остался бы жить на земле после того, как не поладил со мной, — сказал Потрошитель и поудобнее перехватил нож изуродованной клешней.
Янг посмотрел на Боба и Джона, ища поддержки, но те молчали, не сводя настороженных глаз со своего квартирмейстера.
— Вот так всегда, дети мои, — Потрошитель усмехнулся и оглядел всех троих: — Храбрости не хватает. Кишка тонка у вас, молокососы, спорить со мной. Боитесь увидеть перед смертью собственные кишки, намотанные на мой славный ножик? Тогда по местам, ребята. Все вы увязались с нами добровольно — значит, должны с честью принять то, что уготовила нам судьба. А ты, Янг, вообще жив только милостью Дика — вот уж удивляет он меня иной раз. Я бы уже давно поглядел, какого цвета твоя кровь: сдается мне, она белесая, как сопли, и жидкая, как водица.
Кто-то хмыкнул, и Потрошитель повысил голос:
— Фортуна посмеялась над нами — в другой раз мы задерем ей подол. Так что давайте-ка поужинаем, а то в моем брюхе уже играет целый оркестр, — Потрошитель снова окинул взглядом всю компанию и, убрав нож за пояс, демонстративно обратился к ним спиной.
Уильям поглядел на его крепкий, загорелый до красноты затылок, на который из-под шелковой выгоревшей косынки падали желтовато-седые космы, и подумал, что иногда человеческая преданность таится под самыми причудливыми оболочками.
* * *
После короткого размышления было решено заночевать прямо на плоскогорье, благо воды здесь было предостаточно, а немного еды еще болталось в заплечных мешках. Подавленные крушением своих великих надежд, люди молча разбрелись вокруг пещер, которые хоть и были более сырыми и неудобными, чем помеченные на карте, зато в них не было заметно следов человека — следов проказы.
— Да, вот это шуточки! — бормотал Потрошитель. — Такого я еще не видал, лопни моя селезенка!
Он сооружал небольшой костер из веток кустарника и готовился вскипятить воду в небольшом медном котелке, который повсюду таскал с собой.
Унылое молчание, изредка прерываемое короткими ругательствами, воцарилось в лагере. Никто не хотел никого видеть, все избегали любых разговоров, словно боялись, что жестокое разочарование, терзавшее их души, может ненароком выплеснуться в слепой и яростный гнев, который приведет к бессмысленным обвинениям и поножовщине.
Кроуфорд сидел, прислонившись спиной к сосне, и боролся со сжигающей его изнутри лихорадкой. Половину жизни потратил он, чтобы добраться до этих сокровищ, и вот все рухнуло в одно мгновение. Но он не потерял головы. Он думал о том, как отсюда выбраться. Остальное теперь было неважно. Он оглядел свою команду. Что ж, все, кто пришли с ним, живы и относительно здоровы — значит, он не такой уж плохой капитан. Теперь его долг — вывести их к заливу, где с На-Чан-Чель на борту их ждет кутер «Король Луи». А ведь она с самого начала бормотала какую-то ерунду про то, что здесь нет никаких сокровищ. Кроуфорд вспомнил горячие глаза дочери майя. Да уж. Как в воду глядела. Он не вспомнил о ней ни разу — ни разу за этот месяц, с тех пор как нога его ступила на этот проклятый остров. Интересно, поплачет она о нем или злорадно усмехнется, — она всегда ненавидела белых. Но тут тень другой женщины возникла в его мыслях, и образ индианки растаял. Лукреция… Каково же будет тебе найти здесь вместо золота кости умерших от проказы…
— Эй, — крикнул Кроуфорд, — позовите сюда кого-нибудь из черномазых…
Капитан Ивлин жестом поманил к себе одного из маронов и кивнул на Веселого Дика.
Негр, который так и не сумел побороть страх, с суеверным ужасом оглянулся на скалу с крестом и чуть ли не на карачках приблизился к Кроуфорду.
— Ты пойдешь назад, найдешь французов, что идут за нами. Там будет белая женщина, черные волосы, — Кроуфорд указал себе на голову, зеленые, как вода, глаза. Понимаешь?
— Да, масса, я видел ее в ночь, когда нгомбо танцевать.
— Скажешь ей: «Золота не было. Уходи». И возвращайся обратно. Понял? Я буду ждать тебя здесь.
— Да, масса, да, — негр затряс головой и повторил то, что он должен был передать Лукреции.
Не прошло и четверти часа, как марон исчез.
Кроуфорд снова закрыл глаза и погрузился в размышления, то и дело впадая в короткую, не приносящую облегчения дрему.
* * *
Поужинав и кое-как пристроившись на угловатых камнях, постепенно все заснули тяжелым сном. Небо заволакивалось большими тучами и делалось еще темней. Не чувствовалось ни малейшего ветерка. Ночная тишина нарушалась лишь заунывным криком какой-то незнакомой птицы.
К этому времени порывы ветра усилились. Сухие ветви громадных сосен с глухим стуком ударялись друг о друга. Порой было слышно, как они, отломившись, падали на размокшую землю. Не одно гигантское дерево, высохшее, но все еще стоявшее, повалилось в эту бурную ночь. Среди треска деревьев и рева водопада раздавались завывания ветра. Густые тучи, гонимые к востоку, неслись так низко над землей, что казались клубами пара. Беспросветный мрак делал еще страшнее эту и без того отчаянную ночь.
Однако в оглушительном шуме порой на короткое время наступало затишье. Ветер приостанавливался, словно для того, чтобы перевести дух. Одна лишь горная река бурлила среди острых обломков скал и черной завесы старых деревьев мапу.
В такие минуты тишина казалась особенно глубокой. Тогда Потрошитель, который всегда в минуты опасности предпочитал нести собачью вахту сам, внимательно вслушивался в ночь. Вдруг, как собака принюхавшись к ветру, Потрошитель вскочил и, не будя никого из своих спутников, точно дикарь в гилее, исчез среди трав и кустарника.
Вересковая пустошь раскинулась вокруг Роджера на много миль вокруг. Иногда розово-зеленое море обнажало огромные серые валуны, такие же, как тот, на котором он сейчас сидел. Ветер гулял по холмам, пригибая длинные пряди вереска. Роджеру то и дело приходилось хвататься за шляпу, и он, раздувая ноздри, полной грудью пил воздух, напоенный горьковатой свежестью и сладким медом.
С тех пор как последний пикт исчез с этих холмов, никто больше не варил из вереска пьянящих напитков, и розовые метелки спокойно отцветали, насыщая бескрайние пустоши ароматами старой Англии…
— Что, Дик, жаль тебе покидать родные холмы? — отчим подошел незаметно и положил руку ему на плечо…
Кроуфорд вздрогнул и открыл глаза, едва не заорав от ужаса. Но в следующую секунду он сообразил, что это не дьявол пришел за ним, а всего лишь вернулся негр, посланный им к Лукреции.
— Я ходил, масса. Я все сказаль. Она дал это.
Негр протянул ему какой-то мятый сверток, и, хотя пальцы Кроуфорда еще не коснулись его, он уже знал, что это такое.
— Спасибо, друг, — Кроуфорд благодарно пожал запястье марона и улыбнулся ему.
Тот сверкнул зубами и выскочил из пещеры, туда, где под открытым небом спал его товарищ.
Кроуфорд поднес бесполезную карту к лицу и с жадностью вдохнул пропитавший ее аромат нероли.
— Вот и все, — прошептал он и закрыл глаза.
Отчего-то в его ушах зазвучала далекая музыка. Та-ти-та-там-та, там, там, там… Это была павана, медленная, давно вышедшая из моды, павана, которую они с Лукрецией танцевали всего один раз в жизни, под Рождество. Сияли свечи, пах натертый воском пол, зеленые венки из омелы украшали стены, а на столах, заваленных жареными поросятами и пудингами, источали аромат красные яблоки да пахли солнцем и пряностями пузатые кружки с подогретым итальянским вином…
— Вставай, Дик, проснись, — Потрошитель тряс его за плечо. — Вставай, дела плохи. Вчера ночью подошли французы, значит, они будут здесь, как только рассветет. Я видел угли их костров там, внизу, на тропе. Боюсь, они прижмут нас к реке.
В карстовой пещере, где они заночевали, было темно, как в матросском сундуке. Где-то в глубине бежала по камням вода, в спертом воздухе пахло сыростью и давно не мытыми человеческими телами.
— Капитан, порох отсырел. Если нас здесь зажмут, мы не сможем долго обороняться. Надо уходить, капитан.
Кроуфорд резко сел и потер руками лицо.
— Говоришь, у нас нет выхода?
— Надо уходить сейчас, капитан.
— Я сейчас вроде как балласт, Джек. Мне далеко не уйти, — Кроуфорд усилем воли попытался не трястись. — Дай мне мою флягу, Джек. Коки больше нет.
— Возьми, Дик.
Кроуфорд еле отвинтил крышку и, лязгнув зубами по металлическому горлышку, вылил в себя два последних глотка.
— Значит, они совсем близко. Одно утешает: здесь их ждет не меньшее разочарование, чем нас. Утраченные иллюзии, да и только! — Кроуфорд попытался рассмеяться, но приступ кашля согнул его пополам.
— Если нас зажмут — только рукопашная, и да поможет нам Бог! Думаю, ляжем мы все здесь, хоть и противно моряку гнить на суше. Обидно так глупо сесть на мель, сэр. Будто серая погибель наползла на нас в собачью вахту и сманила на рифы.
— Отчего ты вспомнил про призрака, Джек?
— Однажды я видел ее. Серую погибель. Мы шли на «Мести», как раз вскоре после того, как вы пустили по волнам эту бабенку, что теперь встретила нас на Эспаньоле. Да, Дик, я сразу узнал ее, как и ты. Так вот, видел я эту бабенку тогда. Она села на кнехт, когда я стоял на вахте, перед самым рассветом. Села и улыбается. Прозрачная, что твоя кисея. А глаза светятся, как у болотной гнилушки, — зеленью. Села, погрозила мне пальцем и давай смеяться. Громко так. Ну, я занес руку-то для крестного знамения, а у самого мороз по коже. Как бы не обделаться, думаю, как щенок. И только дотронулся я двумя пальцами до лба, а она как сиганет через борт, и все. Только волна вдруг скакнула через планшир и разлилась по палубе. Склянки тогда пробили для меня, как на Пасху. Я с того раза три дня рому в рот не брал: думал, утащит меня за борт, и хана.
— И к чему ты это вспомнил, Джек? Я знаю тебя, ты просто так не болтаешь.
Потрошитель схватил капитана за локоть и нагнулся к нему:
— Не было здесь никогда сокровищ, Дик. Здесь прокаженные жили сто лет назад — сам видел надпись. Кто-то очень хотел, чтобы мы навечно бросили здесь якорь. Он и послал серую погибель. И карту эту проклятую.
— Да, Джек. Я вот думаю, может, так и выглядит наказание за грехи? Пещера, обманная карта, ленивая смерть… Все мерещится, а наяву — погибель в чужих краях.
— Тьфу на вас, капитан. Это лихорадка вам мозги мутит. Наврала карта, и хрен с ней. Надо пробиваться к морю. Там воля. Золотишка у нас и так хватает — схрон-то никуда не денется.
— Нет, Джек. Всем нам не уйти. Они наверняка решат, что сокровища есть где-то еще, а я просто вожу их за нос. Они ринутся в погоню, тогда еще день-полтора, и мы все останемся в этих горах. Так что вы идите, а я встречу их здесь. Им ведь нужен я, а вы уходите. Прикури-ка мне трубку, Джек. Есть из чего?
— Да есть немного. Только вот трут кончился. А одежда сырехонька. Нам бы бумаги клочок — вспыхнуло б как по маслу. Не по правилам это, Дик, сдавать своего капитана.
— Есть у меня бумага, Джек. Подай-ка сюда кремень. Капитан сдается сам и уходит к рыбам со своим кораблем.
Потрошитель вынул простой полотняный мешочек с остатками табака. Кроуфорд вытащил из кармана засаленный кусок бумаги, что передала ему накануне Лукреция.
— Это же карта, Дик!
— Теперь это просто бумага, Джек…
— Зачем эта ведьма вернула ее?
— Видно, что-то почувствовала… Она всегда все чувствовала заранее, Джек. Да и ни к чему ей она больше. Все и так ясно. Если бы золото было здесь, они бы прихлопнули нас прямо на сундуках. А если нет… Тогда к чему карта? Карта, Джек, уже никому не понадобится.
Кроуфорд высек из кремня сноп искр, и бумага затлела по краям. Дождавшись, пока она займется с краю, он поднес ее к трубке. Бумага вспыхнула понизу, и вдруг Джек ткнул в нее пальцем и закричал:
— Дик, Боже, Дик!
Потрошитель выхватил из рук капитана карту и начал тушить ее руками.
— Да ты рехнулся, Джек! — заорал Кроуфорд, на голые руки которого посыпался раскаленный докрасна пепел.
В воздухе завоняло паленым. Джек дрожащими руками расправил обгорелый снизу лист, на котором откуда ни возьмись проступили витиеватые коричневые буквы.
— Смотри, капитан!
Кроуфорд осторожно поднял лист и поднес его к глазам. В сером утреннем свете на засаленном клочке явственно виднелись слова:
«Тебе, который читает это…»
— Тайнопись, — хрипло прошептал Кроуфорд. — Боже, — вскричал он, — какой я тупица! — и он в отчаянии ударил себя кулаком по лбу. — Это же лимон!!! Дед писал о странных свойствах его сока… То, что написано лимонным соком на бумаге, невидимо, но стоит бумагу нагреть… Да, сэр Уолтер Рэли, вы славно пошутили над нами…
Потрошитель хлопнул себя по коленям.
— По местам, ребята! Ставьте парус!
Кроуфорд аккуратно сложил карту и покачал головой.
— Нет, Джек, Веселый Дик отходил свое по соленым дорогам. Тащи сюда Харта.
Потрошитель с сомнением посмотрел на капитана, но поднялся и ушел вглубь пещеры. Оттуда послышались какие-то тычки, сонное бормотание, и вскоре зевающий со сна Уильям, спотыкаясь и заваливаясь на стены, подошел к Кроуфорду и, борясь с чудовищным зевком, пробормотал:
— Ну что еще?
— Садись и слушай, — сказал Кроуфорд, и что-то в звуках его голоса заставило Уильяма опуститься на землю рядом с ним.
— Уильям, — Кроуфорд подавил кашель, рвущийся из груди, и сунул в руку Уильяма сверток, — здесь карта сокровищ Уолтера Рэли… Молчи, идиот! Потрошитель все тебе объяснит. Вам надо уходить немедленно. Возьмите маронов — они выведут вас к заливу. Я остаюсь.
— Но?!
— Цыц, Уильям! Обещай мне, обещай мне всем святым, что у тебя еще осталось, что ты найдешь клад моего деда. Это будет славный памятник мертвому капитану. Потрошитель!
— Дик?
— Подымай ребят. Чтобы через полчаса здесь никого не было. Это мой последний приказ.
Потрошитель встал и пинками принялся будить вповалку лежавших на земле спящих людей. Пещера огласилась бранью, сонными вскриками и шумом ворочающихся тел.
— Уильям, — Кроуфорд обнял юношу за шею, — Уильям, я… Черт возьми, всю жизнь я играл словами, как хотел, а когда они понадобились по-настоящему, они все куда-то разбежались… Трусы, а не слова.
Харт смотрел на изможденное лихорадкой, обросшее щетиной лицо Кроуфорда, чувствовал его воспаленный взгляд, его отдающее ромом и табаком дыхание и молчал.
— Послушай, Уильям. Я завещаю тебе эту карту. Больше мне дать тебе нечего. Я был мот, Уильям. Я родился ни с чем, ни с чем и сдохну — значит, я в расчете с судьбой. У меня есть сын, Уильям. Его зовут баронет Генри Бертрам. Найди его, Уильям, и отдай ему это, — Кроуфорд, плохо владея негнущимися пальцами, с трудом отстегнул от пояса шпагу и протянул ее Харту. — Это шпага Уолтера Рэли, подаренная им младшему сыну Кэрью Рэли. Мой легкомысленный папа когда-то вручил ее мне вместе с бумагами деда. Теперь отдай ее моему сыну и скажи ему, слышишь, скажи ему, кто его настоящий отец.
Уильям хотел что-то сказать, но Кроуфорд снова перебил его:
— И еще, Уильям. Я очень… любил тебя, Уильям. Прости меня, мой друг. А теперь уходите. Исполни приказ своего капитана, Харт.
Кроуфорд слабым движением оттолкнул от себя юношу и закрыл глаза. Новый приступ лихорадки сотряс его тело.
То ли Потрошитель уже донес до отряда последнюю волю капитана, то ли люди сами что-то почувствовали, но никто больше не тревожил его. Низкие тучи повисли над небольшим плато, влажная жара, губительная для белого человека, опустилась над водопадом, чей грохот на время словно заглушили низкие облака. Пираты молча сворачивали лагерь, на ходу жуя нехитрую снедь, состоящую из горстки сушеных плодов и куска твердой как камень, лепешки.
Кроуфорд, опершись спиной о камень, лежал у входа в пещеру, закрыв глаза и сложив руки на груди.
— Капитан…
Кроуфорд вздрогнул и открыл глаза. Сэр Джон Ивлин стоял перед ним, держа измятую шляпу в руке.
— Капитан, мы уходим. Может, вы передумаете, сэр? Мы может соорудить носилки…
Кроуфорд улыбнулся и открыл глаза:
— Сэр Джон, почему вы называете меня капитаном? Небо упало на землю или в Англии оглашен билль о правах бандитов?
Но Джон Ивлин никак не прореагировал на слова Кроуфорда. На его продубленном ветром и солнцем лице царило обычное невозмутимое выражение.
— Команда не должна бросать капитана, сэр. У нас на флоте это называют изменой.
— Оставьте, сэр Джон. Какая измена? Кому? Мне? Веселому Дику?! Вы благородный человек, капитан, и ваша жизнь стоит подороже моей. В конце концов, вы исполняете приказ. Эй, слышите все? До сходки я назначаю капитаном «Медузы» Джона Ивлина!
Все оглянулись, но на нахмуренных лицах нельзя было прочесть ни одобрения, ни порицания последней воли Веселого Дика.
— Есть, капитан, — ответил за всех Потрошитель, и Кроуфорд благодарно ему кивнул.
— Вы дадите мне руку? — вдруг спросил Ивлин и протянул Кроуфорду давно не мытую, покрытую ссадинами ладонь.
Кроуфорд с трудом поднял дрожащую руку, и Ивлин с силой сжал его пальцы.
— Прощайте, капитан!
— Прощай, капитан!
Пираты обернулись и, отсалютовав Кроуфорду ножами и саблями, медленно начали спускаться с плато.
— Мы еще встретимся, Дик! — вдруг заорал Потрошитель. — Не знаю, здесь или на том свете, но, разрази меня гром, мы еще встретимся!
— Проваливай, старый дурак! — крикнул ему в ответ Кроуфорд.
Уильям шел последним и оборачивался до тех пор, пока сэр Фрэнсис не показал ему кулак.
Когда звук удаляющихся шагов стих окончательно, Кроуфорд откинулся на камнях и поднес к губам оставленную Потрошителем флягу. Что-то похожее на слезы мелькнуло в его глазах, но никто не сказал бы такого про Веселого Дика наверняка.