Карибское море. Барбадос

Уильяма каждую ночь мучили кошмары. Ему то и дело снились окровавленные столбы с магическими знаками, разукрашенные узорами свирепые лица, отвратительные пляски под грозный барабанный рокот. Он просыпался в поту и, в ужасе приподнимаясь с подушек, сбрасывал с себя саржевое одеяло. Сиделка-негритянка хлопотала вокруг него, то и дело поднося к его губам горькие отвары из незнакомых трав. Но черное лицо, склоняющееся над ним при слабом свете свечи, пугало его. Оно напоминало ему лицо африканской ведьмы, что подобрала его там, на утоптанной босыми ногами поляне, где он едва не лишился жизни после удара дубинкой по голове.

Уильям так и не понял, случайно ли она там появилась или ее послали те же колдуны. Когда он очнулся, вокруг не было ни единой души. Он лежал лицом вниз у самого пепелища. Угли прогоревшего костра едва тлели, и в их слабом мерцающем свете Уильям заметил, что земля вокруг него обильно посыпана пеплом и пепел этот испещрен непонятными знаками. Проведя рукой по лицу, он почувствовал что-то липкое и, поднеся ладонь к глазам, обнаружил, что она измазана кровью, пятна которой чернели в пыли вокруг него повсюду. На ум ему пришла мысль, что это не только его кровь, но и кровь несчастной жертвы, и Уильям содрогнулся от отвращения. В любом случае нужно было как можно скорее покинуть это жуткое место. Он попытался подняться, сначала встав на четвереньки, а потом на колени, но как только он попытался принять вертикальное положение, голова у него закружилась, и он со стоном опять рухнул на землю. Сознание покинуло его.

В следующий раз он пришел в себя от того, что его с силой трясли чьи-то руки. Словно сквозь мутную пелену он увидел сплющенное черное лицо и застонал. Ему вдруг показалось, что им пытаются овладеть злые духи, обитающие в здешних лесах.

– Тс-с-с, тихо! Тихо, молодая мастер! – зашептал на ломаном английском языке «дух». – Моя не делать зла. Моя помогать.

Голос был скорее женский, и в нем явственно слышались заботливые интонации. Толстые черные пальцы с удивительной сноровкой ощупали Уильяма, страх которого отчего-то пропал. Пелена рассеялась, и теперь он ясно видел, что перед ним негритянка – с наголо выбритой головой, в каких-то немыслимых обносках, с выкаченными белками огромных глаз, подернутыми нездоровой желтизной. Ее огромные груди угрожающе колыхались перед самым его носом.

– Где я? – с трудом разлепляя губы, проговорил Уильям. – Что со мной?

– Злые духи входить в тебя и мутить разум, – серьезно заявила негритянка. – Твоя ходить, куда не ходить белый господин. Смерть!

– Я просто хотел посмотреть, – пробормотал Уильям. – Это был какой-то обряд?

Негритянка, будто не слыша его, сдавила ему ладонями виски и принялась монотонно бормотать какой-то заговор на незнакомом языке. Уильям почувствовал, как по телу его пробежал легкий озноб, а из головы уходит пронзительная боль.

– Что это было? – пытаясь сесть, снова спросил Уильям. Теперь он чувствовал себя немного бодрее. – Я видел множество твоих соплеменников и ягуаров. Куда они все делись? Чья это кровь?

– Мастер много спрашивать, – недовольно сказала негритянка, толкая его обратно на землю. – Слушать! Много слов. Слишком много.

Она закатила глаза и принялась вытворять над лежащим Уильямом загадочные пассы. Потом она полезла куда-то за пазуху и извлекла оттуда небольшой мешочек. Пока Уильям пытался понять, что это такое, в руках у негритянки откуда ни возьмись появилась небольшая выдолбленная тыква.

Чернокожая колдунья – а Уильям отчего-то нисколько не сомневался, что его новая знакомая является колдуньей, – высыпала содержимое мешочка в этот импровизированный сосуд и поднесла его к губам Уильяма. Он протестующее замотал головой, но колдунья с неожиданной силой ухватила его за волосы и буквально влила ему в рот обжигающую жидкость.

Уильям задохнулся. Он впервые в жизни пробовал столь отвратительное пойло, и этот напиток пробрал его с головы до пят. Что это было не обычное вино с травами, Уильям понял довольно скоро, когда одутловатое лицо колдуньи начало расплываться, подобно чернилам по воде, а окружающий мир исчез, рассыпавшись на кусочки, которые вдруг принялись кружиться над ним, как стая ночных бабочек. И сам Уильям будто превратился в бабочку, потеряв, правда, способность двигаться и говорить. Он мог только слушать, как того и желала колдунья. Но то, что Уильям в ту ночь услышал, было столь невероятно, что он так и не понял – слышал ли он это на самом деле или все ему пригрезилось после чудовищного пойла, которым отравила его негритянка. Он даже не был уверен, что слова исходили из ее уст, – может, это звездная ночь нашептывала ему страшные пророчества.

Так и не узнав ничего о произошедшем, он, вовсе того не желая, узнал о будущем, которое сулило ему предательство, странствия и богатство.

Составить верного впечатления о случившемся с ним происшествии Уильям так и не смог, потому что, выслушав туманное предсказание, в очередной раз потерял сознание и очнулся только в собственной постели, в той самой комнате, которую ему любезно предоставил губернатор в своем большом доме.

Когда он чуть-чуть оправился, ему объяснили, что его, бесчувственного, в грязной окровавленной рубахе, нашли слуги у самых ворот, но как он туда попал и что с ним произошло, никто сказать не мог. Сам Уильям тоже помалкивал – отчасти из осторожности, а отчасти вследствие своей болезни. С той самой ночи он провалялся в горячке почти две недели.

Лучший местный врач, приглашенный самим губернатором, ежедневно осматривал больного, пускал ему кровь и, пожимая плечами, обещал скорое выздоровление. Через десять дней, несмотря на его старания, Уильяму действительно стало лучше, и он смог садиться в постели и принимать другую пищу, кроме прописанных ему целебных декоктов. Но по-настоящему он пошел на поправку, когда проведать его явилась Элейна.

Элейна первой справилась со смущением и, разыгрывая роль заботливой сиделки, как ни в чем не бывало принялась выспрашивать Уильяма о его самочувствии. Он отвечал – сначала неловко, но потом, ободренный вниманием девушки, осмелел, почувствовал себя свободнее, и вскоре они уже мило болтали, перескакивая с темы на тему.

Глядя на девушку, Уильям то и дело вспоминал тот неожиданный поцелуй, которым они едва успели обменяться под плеск фонтанов и крики разбуженных праздником попугаев. Судя по тому, что Элейна то и дело бросала на него испытующие взгляды, она думала о том же. Женщин привязывают к мужчине их же собственные милости, и чем снисходительнее девушка позволит себе быть в любви, тем горячее она будет искать повод для этой снисходительности. Больше всего Уильяму хотелось вернуться к тем речам, что вели они той ночью, но ни у одного из них не хватало на это духу.

Вместо того чтобы говорить о владеющих ими чувствах, они заговорили о том, что интересовало их менее всего, – о новостях минувших дней.

– Мой отец был крайне взволнован несчастным случаем, приключившимся с вами в ту ночь. Дело в том, что батюшка, как только вы оправитесь, собирается дать вам какое-то важное поручение. Наш маленький губернатор очень рассердился на рабов с плантаций, потому что подозревает, что это они навели на вас порчу, – они молятся по ночам своим злобным богам, и после их сборищ на острове обязательно случается какая-нибудь беда.

– Я полагаю, что гораздо более порчи, наведенной на меня, нашего милорда волнует возможная порча его рабов, которые, как мне показалось, вовсе не готовы смириться с той участью, которую им уготовили плантаторы. Их вера – это тоже способ протеста, это то немногое, что им удалось сохранить от своих предков и от своей родины, и они так просто от нее не отступятся.

– Не буду скрывать Уильям, тем более сэр Кроуфорд, как мне кажется, сделал вам достаточно намеков по этому поводу, что мое происхождение с вашей точки зрения тоже весьма сомнительно, как и верования моих предков, – произнеся это, Элейна посмотрела Уильяму прямо в глаза.

На мгновение он смутился, но потом, дотронувшись до руки Элейны, произнес:

– Разве вы не веруете во Христа?

– Верую, в отличие от моего отца и его друзей. Именно поэтому мне столь тягостно думать, что батюшка готовит меня в жены человеку, чья религия и чьи убеждения будут столь далеки от моих.

Элейна осторожно высвободила руку и отошла к окну, повернувшись к Уильяму спиной. Тот невольно залюбовался ее фигурой на фоне окна, словно нарисованной фламандским живописцем.

– Не знаю, будет ли вам интересно, но Хансен по поручению отца плавал куда-то на «Голове Медузы». Впрочем, он уже вернулся, и теперь трюмы флейта потихоньку набивают грузом, который нужно будет спешно доставить в Европу, – произнесла она не оборачиваясь. – Батюшка постоянно занят и с утра до вечера принимает в портовой таверне каких-то посетителей.

Уильям понял, что ей захотелось сменить тему.

– А что, сэр Фрэнсис Кроуфорд опять где-то пропадает?

– Да, мы редко его видим, но, появляясь в обществе, он неизменно поражает нас роскошью своих туалетов. Оказывается, он давний знакомый губернатора, но даже тот затрудняется определить род его занятий. «Богатый бездельник», – неизменно отвечает он и из зависти надувает губы. Ваш Кроуфорд сорит деньгами и, по его словам, жаждет вернуться на родину.

Таковы были новости, которые, несомненно, представляли весьма большой интерес, но для Уильяма важнее всего были ласковые взгляды Элейны, который она неизменно дарила ему при каждом посещении.

Эта идиллия продолжалась до тех пор, пока Уильяма не навестил сам господин Абрабанель.

Он заявился как раз в то самое время, в которое Уильям привык видеть его дочь. Обнаружив у себя в спальне не прекрасную Элейну, а ее коротышку-отца, Уильям несколько разочаровался. Он почувствовал, что этот визит сыграет в его жизни значительную роль. Так оно и случилось.

Среди всех перипетий Уильям как-то позабыл, с какой целью он на самом деле прибыл на Барбадос, и как-то совершенно запамятовал, что нанялся маклером к банкиру, а не пажом к его дочери.

Банкир ласково поприветствовал больного, затем присел на стул возле кровати и, хмуря брови, несколько секунд разглядывал Уильяма.

– Ты хорошо себя чувствуешь, мой мальчик? – спросил он наконец. – Выглядишь ты, кажется, неплохо, но мне ли не знать, как может быть обманчива внешность! Говорят, тебя околдовали какие-то местные знахари? В этих краях нужно быть очень внимательным, чтобы не нажить неприятностей. Впрочем, совсем скоро ты получишь передышку. Поднимайся, тебя ждут большие дела! Я хочу поручить тебе «Голову Медузы». Ты отправишься в Европу с очень ценным грузом. Все это ты доставишь в Англию. Миссия очень ответственная, но ты справишься. Я вижу человека насквозь. В тебе есть коммерческая жилка, мой мальчик! А уж упорства и старательности тебе не занимать!

Хотя Уильяму было очень приятно слышать такие слова, но столь резкий переход от полной беззаботности к огромной ответственности смутил его, тем более он лучше кого бы то ни было знал свои способности к торговым предприятиям.

– Но я всего лишь ваш второй помощник, – рассеянно пробормотал он. – Я готов учиться, но...

– Учиться ничего не делая – занятие достаточно бесполезное! – фыркнул Абрабанель. – Больше делай, чем учись, да преобладает у тебя дело над мудростью, как сказано в... впрочем, неважно где. Ты отправишься в путь учеником, а пересечешь океан готовым маклером и командиром судна. Мы все еще будем тобой гордиться!

Уильям не знал, что на это ответить. Абрабанель похлопал его по руке и посоветовал:

– Бросай эти декокты и завтра же вставай с постели! Съешь хороший кусок мяса, запей его добрым глотком вина, и будешь как новенький! И главное, держись подальше от докторов – они существуют на этом свете для того, чтобы выколачивать из нас деньги.

Он ушел, а Уильям вдруг ясно ощутил, что теперь ему придется расстаться с Элейной – расстаться надолго, а возможно, и навсегда. Это потрясло его. Ему вдруг совсем расхотелось странствовать в поиске приключений. Уильям, вопреки всему, что видел и слышал вокруг себя, осознал, что в тихой семейной жизни может быть неизъяснимая прелесть, что можно быть счастливым, не только бросаясь в авантюры, но и в присутствии горячо любимой жены и любящих тебя домочадцев. Идиллическая картина, представшая пред его мысленным взором, своей недостижимостью невольно повергла его в печаль. Конечно, Уильям в свои восемнадцать лет отнюдь не был лишен тщеславия, и неожиданное решение патрона доверить ему доставку в Европу ценного груза чрезвычайно льстило его самолюбию. Правда, он не вполне представлял себе, каким образом он будет всем распоряжаться, но весьма надеялся, что Абрабанель успеет дать ему все необходимые наставления.

Но все же Уильяму хотелось как можно дальше оттянуть отплытие, и он решил, что будет продолжать валяться в постели на правах больного до полного изнеможения.

Эта небольшая хитрость успеха не имела, потому что патрон разгадал ее раньше, чем она родилась в голове Уильяма. Он принял некоторые меры, и Уильям вместо ожидавшегося визита Элейны получил от нее через негритянку пространное письмо, где она сообщала, что отец категорически запретил ей входить в комнату к Уильяму. Из него также следовало, что она все знает о миссии, которая была возложена на Уильяма, и готова ждать его хоть целую вечность, и рассуждения об этом занимали целых полтора листа.

Уильям спрятал у себя на груди свое первое письмо от возлюбленной и приготовился действовать, поскольку валяться в постели больше не было никакого смысла. Но прежде, чем Уильям успел выполнить свое намерение, его навестил еще один человек.

Это был сэр Фрэнсис Кроуфорд.

Он появился в самый неожиданный момент, когда Уильям, набираясь сил после болезни, лакомился сладкими спелыми бананами. Он был так по-детски захвачен этим занятием, что Кроуфорд, некоторое время оставаясь незамеченным и наблюдая за ним, невольно улыбнулся. Уильям, заметив стоящего в дверях гостя, смутился.

– Приветствую вас, мой друг! – звучно произнес Кроуфорд, павлиньим шагом выходя на середину комнаты и замирая в картинной позе. – Я вижу, вы поправляетесь? Весьма тому рад. До меня дошли слухи, что вы едва ли не при смерти. Как сказал ваш тезка из «Глобуса»: «...И ранним утром жизни, по росе, особенно прилипчивы болезни, пока наш нрав не искушен и юн...» Зачем вы сунули нос в тайную жизнь черномазых? Мне рассказали, что в ту ночь на острове были жертвенные приношения богам, которых эти дикари привезли со своей далекой родины. Вас тоже могли принести в жертву. – Произнеся эту тираду, сэр Фрэнсис ловко подцепил банан кончиком шпаги и, поднеся его к своему орлиному носу, принялся с какой-то фанатичной тщательностью разглядывать сей фрукт, словно опасаясь найти в нем какой-то роковой изъян.

С удивлением Уильям обнаружил, что Кроуфорд был нынче одет по-походному: ноги его облекали высокие ботфорты, грудь была спрятана под колетом из буйволиной кожи, а на боку болтались украшенные тиснением кожаные ножны. Он опять был без парика, волосы туго стянуты на затылке, глаза горят холодным алмазным огнем. Уильям признал, что в целом его приятель был великолепен и напоминал лихого кондотьера со старинной гравюры. Ему бы очень хотелось научиться так же уверенно держаться, так же естественно носить шпагу и, что греха таить, так же легко декламировать хоть того же Расина, как будто все эти строки ты сам от нечего делать и написал.

Уильям вспомнил о предсказании, которое получил от толстой старухи-негритянки, и только стал обдумывать, стоит ли рассказать об этом Кроуфорду, как тот, наконец разделавшись с бананом, спросил:

– Послушайте, Уильям! Что за чертовщина тут происходит? Мне сказали, что вы повезете в Европу ценный груз на «Голове Медузы»? Это правда?

– Да, это так. А что вас смущает? Таково было решение господина Абрабанеля. Признаться, я немного волнуюсь, но дело есть дело. Да, я готов опять выйти в море.

Кроуфорд вытер шпагу о штаны и, приподняв правую бровь, рассмеялся.

– Похвальное рвение! – сказал он. – Вы определенно делаете успехи. Не удивлюсь, если через год-другой вы войдете если не полноправным членом в содружество дельцов Сити, то в совет Вест-Индской компании точно!

– Да ну вас, – вздохнул Уильям, отворачиваясь. – Да и не об этом я мечтаю!..

– Вот как? А о чем же? Впрочем, понимаю, секрет! Хотя о чем может мечтать молодой мужчина? Конечно, о прелестной даме неполных восемнадцати лет, блондинке, с темными глазами... – тон его был по обыкновению насмешлив, но дружелюбен.

– И не начинайте сначала, Фрэнсис. А то я все-таки вас убью.

Иронический огонек в глазах Кроуфорда потух. Он с преувеличенной вежливостью раскланялся.

– Прошу меня простить. Я не имел намерений оскорбить вас, Уильям. Если вам неприятны эти разговоры, я немедленно их прекращаю, тем более бананы еще остались. Но скажите, вам известно, какой груз вы должны доставить в Европу?

– Пока нет. Но, по всей видимости, скоро я это узнаю.

– Ага. Вот, значит, как! – непонятно сказал Кроуфорд. – А вы еще не забыли наш давний разговор? Ну тот, когда я предложил вам сменить покровителя?

– Мое мнение не изменилось.

– А вам известно, куда именно плавал на «Голове Медузы» Хансен, пока вы валялись тут в припадках? Нет? Я так и думал. Ну что же, желаю вам как можно скорее встать на ноги. Признаться, я в этом прямо заинтересован. Ведь я сейчас мечтаю только об одном – как можно скорее отбыть в родные края.

– Ага, вы собираетесь вернуться в Англию? – обрадовался Уильям.

– Конечно, мне нужна небольшая передышка после всех этих несчастий. И к тому же в Англии мне нужно сделать кое-какие распоряжения относительно моего состояния. Я намерен возместить убытки, которые причинили мне пираты. Так что хотите вы того или нет, но я составлю вам компанию...

– Разумеется! – воскликнул Уильям. – Я буду только рад. Знакомство с вами – для меня большая честь, тем более вы мне очень нравитесь. Надеюсь, что смогу получить от вас дельный совет, если что-то пойдет не так?

– Можете рассчитывать на меня, Уильям! – улыбнулся Кроуфорд. – Вместе нам море по колено!

– А вы еще собираетесь вернуться сюда, в колонии? – спросил Уильям.

– Что-то мне подсказывает, что мое возвращение обязательно состоится, – кивнул Кроуфорд. – Даже независимо от моих желаний.

– Я тоже вернусь сюда! Обязательно вернусь. Пожалуй, я буду с нетерпением ждать того дня, когда я сюда вернусь!

– Сначала нужно отсюда выбраться.

Отплыли они с Барбадоса гораздо раньше, чем оба ожидали. Уже на следующий день Уильям, посвежевший и бодрый, ходил вместе с Абрабанелем и Джоном Ивлином по кораблю и знакомился со своими обязанностями. Трюм был забит прочными джутовыми мешками и крепко сколоченными ящиками. Весь груз уже надежно закрепили, чтобы увеличить остойчивость судна и избежать его смещения во время качки. Абрабанель передал своему помощнику груза и попросил Уильяма тщательно все проверить.

– Бесконечно доверяю тебе, мой мальчик, но законы торговли одинаковы для всех, – заявил он под конец. – Ты убедился, что все товары на месте. Теперь осталось только поставить свою подпись на этой бумаге, и можно отправляться в путь. Думаю, как только рассветет, «Голова Медузы» снимется с якоря и пойдет в Плимут. Доставишь груз по назначению, явишься с докладом к господину Ван Ноорту, в его контору в Сити, и можешь возвращаться назад. Я буду ждать тебя с нетерпением.

Последний день на Барбадосе прошел как-то совсем буднично. Уильям, рассчитывавший провести остаток времени в обществе Элейны, так и не смог провести с ней наедине хотя бы минуту. Заботливый отец под разными благовидными предлогами мешал их встрече, и увиделись они только вечером, за общим ужином, который устроил губернатор по поводу скорого выхода «Головы Медузы» в море. Уильяму даже не удалось поговорить с Элейной, и они оба перешли за ужином на язык печальных и страстных взглядов, которыми обменивались, впрочем, с большой осторожностью, чтобы не вызвать недоумения присутствующих.

Присутствующим, однако, было не до них. Губернатор Джексон выглядел неестественно возбужденным, то и дело с непонятной тревогой косился в сторону невозмутимого Абрабанеля и обещал вывести на острове проклятую заразу – еретические сборища, на которых рабы поклоняются кровожадным богам.

Купец с благочестивым видом рассуждал о вещах всем известных – о пользе молитвы, о бережливости и о почтении к старшим. Ни тот и ни другой даже не заикались о драгоценном грузе, который предстояло переправить через океан на флейте. А Уильяму очень хотелось услышать их соображения по этому поводу, тем более что когда он подписывал бумаги, у него от волнения задрожали руки: трюмы корабля были забиты серебряными слитками, драгоценной ванилью, белым перцем и бобами какао – грузом, общей стоимостью как раз на триста тысяч фунтов стерлингов.

Вдруг Уильям вспомнил, что так и не успел поблагодарить губернатора за любезно предоставленный ему перед балом костюм. Он укорил себя за забывчивость и решил воспользоваться случаем.

– Сэр Джексон, мне бы не хотелось прослыть неблагодарным, поэтому хочу выразить вам свою запоздалую, но от этого вовсе не померкнувшую благодарность за вашу заботу о моей персоне, которую вы столь изящно проявили, прислав мне к балу восхитительный костюм.

Губернатор вздрогнул и с нескрываемым удивлением воззрился на Уильяма.

– Помилуйте, сэр Уильям, я вовсе не присылал вам никакого костюма!

– Как? – в свою очередь поразился Уильям. – А кто же тогда...

– Да кто бы ни прислал, он сделал это вовремя, – как всегда довольно бесцеремонно, вмешался сэр Фрэнсис. – Предлагаю выпить за успех нашего путешествия!

Он высоко поднял стеклянный бокал, и окружающим ничего не оставалось, как последовать его примеру.

«Кажется, наш мальчик заговаривается», – подумал банкир, оглядывая Харта, который и вправду выглядел несколько взволнованным.

Ужин продолжился.

Леди Мэри Джексон то и дела бросала на сэра Фрэнсиса убийственные взоры, испуская при этом такие могучие вздохи, словно у нее вместо легких были кузнечные мехи, а сэр Фрэнсис, орудуя вилкой как клинком, улыбался столь коварно и обольстительно, что щеки бедной супруги губернатора под конец ужина стали багровыми, как предзакатное небо.

Ни Абрабанель, ни губернатор так и не высказали никаких комментариев относительно драгоценного груза и предстоящего плавания, словно их вообще не волновало ни то ни другое. Уильяму показалось это немного странным, но долго думать об этом он не мог и не хотел – его мыслями все больше завладевала предстоящая разлука. Ему сделалось настолько грустно, что он едва не разрыдался за столом.

Печаль не оставляла его и на следующее утро, когда его разбудили по поручению Абрабанеля и отвезли в порт. В последнюю минуту, выезжая за ворота губернаторской резиденции, Уильям обернулся и увидел в окне хрупкую девичью фигурку – Элейна махала ему вслед платком. Уильям вскочил в безотчетном порыве, но тут повозка дернулась, кони понеслись вскачь, Уильям упал на сиденье, едва не прикусив язык, и на этом прощание закончилось. Давид Абрабанель сделал вид, будто ничего не заметил.

В порту их дожидался одетый по-дорожному Кроуфорд. Жил он давно не в доме губернатора, а где-то в городе. Уильям подозревал, что его новый друг имеет здесь квартиру или любовницу, но провожать Кроуфорда никто не пришел.

Абрабанель и Кроуфорд раскланялись – вежливо, но сухо. Лодка с гребцами уже была наготове. Торговец на секунду привлек к себе юношу и приобнял его за плечи. Уильяму пришлось для этого согнуться, но Абрабанель тут же отстранился и, отступив на шаг, махнул рукой, сверкнув бриллиантом.

– Ну, да поможет тебе Всевышний! – сказал он, насупившись. – Все, что нужно, я тебе передал, с капитаном все обговорил, осталось только доставить товар до места. Счастливого пути! Ступай!

И он снова махнул рукой, будто сердясь на Уильяма. Тот вздохнул и полез в лодку, где его, расположившись на банке со своим дорожным сундуком, уже дожидался Кроуфорд. Гребцы взмахнули веслами.

На полпути к стоящему на рейде судну Уильям обернулся – повозка с Абрабанелем уже скрылась в толпе. Свежий бриз подул Уильяму в лицо. Он невольно улыбнулся. Ему еще было грустно, но новое путешествие не могло оставить его совсем равнодушным. Ему только восемнадцать, а он уже второй раз пересекает Атлантику, и уже не в качестве простого пассажира, а самого настоящего поверенного самой Вест-Индской компании!

Молодость всегда найдет чем утешиться.

На корабле тоже все пошло как нельзя лучше. Капитан Ивлин был с Уильямом подчеркнуто почтителен и, кажется, признавал в нем если не равного себе, то, по крайней мере, человека, заслуживающего всяческого уважения. И каюту Уильям получил замечательную – никак не сравнить с той клетушкой, в которой он проделал путь из Европы. Из юношеского эгоизма Уильям не поинтересовался, как устроился Кроуфорд, – а может быть, он был уверен, что такой человек, как Кроуфорд, всегда сумеет устроиться наилучшим образом. В первые часы плавания Уильяма больше волновали отношения с капитаном, с которым он намеревался сблизиться. Уильям полагал, что отныне будет часто выходить в море и просто обязан водить дружбу с капитанами.

Однако Ивлин охладил его надежды, предельно корректно, но непреклонно отвергнув самую возможность дружбы между ним и юношей без сложившейся репутации. Этот разговор произошел на видном месте подле нактоуза и заставил Уильяма пережить несколько весьма неприятных мгновений.

– Убедительно прошу вас, сэр, не так часто появляться около капитанского мостика и возле компаса! Признаться, до посторонних разговоров я не большой охотник. Не в обиду будь сказано, но между командиром корабля и тем, кто этот корабль ведет, то есть капитаном, то есть мной, – есть небольшая разница. Мое дело – вести судно нужным курсом и отвечать за экипаж, ваше – отвечать за торговую кампанию и иметь хоть какое-то представление о том, куда и зачем вы плывете. В старое время капитан отвечал за все – и за судно, и за груз, и за команду. Теперь все по-другому – ну и пусть, значит, будет так!

Уильям был вынужден проглотить замечание, и перестал докучать капитану. Нетрудно было догадаться, что опытный мореплаватель оскорблен тем, что столь ценный груз доверили не ему, а мальчишке, который и мачты по названию-то с трудом различал.

Ну что же, по крайней мере, первый урок Уильям получил – в серьезных делах дружбы быть не может, а каждый ищет своей собственной корысти, пускай даже она будет такой эфемерной, как капитанская гордость за старые времена.

Уильям ретировался в каюту и, выхватив из небольшой стопки книг первую попавшуюся, принялся ее перелистывать. Это оказалось сочинение его великого соотечественника Мильтона. Уильям зевнул и решил погадать на Кроуфорда, поскольку гадать на любимую девушку по столь мрачному произведению ему вовсе не хотелось. Он открыл задуманную страничку и прочел:

Харту стало понятно, что ему вообще ничего не понятно, и он с досадой захлопнул пухлый томик. «Медуза, Медуза», – бормотал он себе под нос, соображая, что именно так называется вверенный ему корабль. В конце концов, спасаясь от скуки и терзаясь неутолимым зудом общения, который столь легко воспаляется от безделья, Харт отправился на палубу.

Солнце уже перевалило зенит и теперь медленно катилось туда, где за кормой флейта остался остров Барбадос. Земля уже скрылась за горизонтом, и вокруг расстилался спокойный, сверкающий океан. Легкий ветер надувал паруса и уносил «Голову Медузы» все дальше и дальше от маленького клочка суши, на котором осталась самая прекрасная на земле девушка с печальными глазами.

Сердце Уильяма наполнилось тоской. Он подумал, что ему так и не удалось по-настоящему побеседовать с Элейной, а все слова, которые он успел произнести, отдавали жалкой пошлостью фривольного романа. В задумчивости обходя различные снасти, Уильям добрел от юта до бака.

Свободные от вахты матросы сидели на баке в тени парусов и негромко переговаривались между собой. Некоторые из них штопали одежду, другие зашивали паруса, а один, скорее всего шотландец, даже вязал себе носок, благо занятие это считалось достойным мужчины и даже сам французский король не брезговал вышивкой. От нечего делать Уильям остановился неподалеку и, держась одной рукой за ванты, прислушался к разговору. Чернявый высокий матрос с медной серьгой в ухе, делая страшные глаза, вещал загробным голосом притихшей команде:

– Самому мне, слава Богу, встречать его не доводилось, а вот ребята, с которыми я плавал на «Белой Голубице», видели Черного Пастора своими глазами. Вот как я ваши рожи наблюдаю, так и они, значит, его видели. Нос к носу. Но, скажу вам, лучше в девятибалльный шторм попасть, чем под горячую руку Черному Биллу! Страшнее его, говорят, на всем Мэйне нет человека... Да и не человек он вовсе, – добавил чернявый, немного подумав.

– Во как! Сильно сказано, Лейтон! – воскликнул кто-то из слушателей. – Если не человек, то кто же? Дьявол, что ли? Или зверь морской?

Матросы уважительно засмеялись.

– И не зверь, и не дьявол, но, можно сказать, дьяволу сродни, – авторитетно заявил Лейтон, усаживаясь поудобнее. – Потому что тут вот какая история... С давних времен морской дьявол привык развлекаться на свой манер. Сидит он себе до поры в пучинах, в ус не дует. И в это время наверху красота Божья да благорастворение воздухов – вот как сейчас у нас... Зато как наскучит ему под водой сидеть, собирает он всяких придонных тварей, ведьм и чертей и всплывает на поверхность. А при нем – раковина длиной в бушприт, в которую он начинает дудеть, и делается на море буря. И так эта дьявольская раковина гудит и воет, что кто ее услышит из простых смертных, тот от ужаса лишается рассудка. И тогда всякий человек, какой бы он ни был храбрец и силач, сам бросается в морские волны на верную погибель. А иному удается самого дьявола увидеть. Только радости от этого мало, потому что такому человеку морской дьявол выбор предлагает – или поступать к нему на службу, или насаживает строптивца на свой трезубец – такая у него охота, значит.

– В общем, один конец! – вздохнул пожилой матрос с добродушным круглым лицом, одетый в короткие штаны и потрепанную куртку. – Дело ясное, кто с дьяволом свяжется, тому уж добра не видать!

– Не скажи, Гордон! – возразил ему молодой рыжий моряк, говоривший с явным ирландским акцентом. – Слышал я, что Джин Ричардс побывал в лапах морского дьявола, а между тем ушел от него целый и невредимый и потом еще семь лет плавал по морям, пока не умер от желтой лихорадки на бразильском побережье.

– А ты и уши развесил, О'Брайен! – презрительно сказал Лейтон. – Да я за такие байки ломаного гроша не дам! Не родился еще человек, который дьявола провести мог.

– На то он и дьявол! – назидательно заметил пожилой моряк.

– Так оно и есть! – убежденно сказал Лейтон. – Один только Черный Билл вздумал тягаться с дьяволом, и вот однажды, когда тот вышел очередной раз на охоту и затрубил в свой рог, Билл схитрил и заткнул уши пенькой. Только так и сумел он подплыть на своей шхуне под самый нос дьяволу. Тот, понятное дело, удивился, кто посмел так непочтительно с ним обойтись и пойти ему наперекор. Выплыл он к Биллу верхом на огромной рыбине и говорит: хочешь, я сделаю тебя самым известным и богатым пиратом на всем испанском Мэйне? А Черному Биллу только того и надо. Заложил он дьяволу в обмен за славу и богатство свою душу, и подписали они договор. Только в подтверждение этого договора обязался Черный Билл каждый год отправлять не какую-нибудь, а что ни на есть христианскую душу дьяволу в подарок. Так с тех пор и повелось. Каждый год кто-то из людей Билла отправляется прямиком в ад. А самому Биллу дьявол вместо печати на шее когтем поставил свою отметину. И чтобы ее спрятать, отрастил Билл свою знаменитую бороду и вокруг шеи ее теперь всегда обворачивает...

– Да, ты все верно рассказал, Лейтон! – удовлетворенно заметил кто-то из матросов. – Я и сам этот рассказ слышал – слово в слово. Значит, так все и было.

Моряки одобрительно закивали головами. Уильям, который не очень верил в морского дьявола, историю выслушал тоже не без интереса, потому что, в отличие от дьявола, персона злодея, прозванного Черным Биллом, или Черным Пастором, интриговала его куда больше. Уильям понимал, что жестокая слава этого человека заработана отнюдь не службой у морского дьявола – это были всего лиши матросские побасенки, – а вполне материальными грабежами и убийствами, но сама слава существовала, и деяния Черного Билла в самом деле весьма смахивали на дьявольщину. Достаточно вспомнить, как он поступил с сэром Кроуфордом или с той супружеской парой, которую обрек на мучительную смерть.

Кроуфорд был легок на помине, и стоило Уильяму вспомнить о нем, как он тут же и объявился, выйдя из-за фок-мачты. Посмеиваясь, он взял Уильяма под локоть.

– Я заметил, с каким увлечением вы слушали эти байки! – сказал он, отведя Уильяма к самому борту. – Моряки большие мастера на всякие истории. Однообразие плавания располагает к подобным бесхитростным развлечениям, тем более и карты и кости строго запрещены. Однако рассказам этим не хватает блеска. Что поделаешь, матросы – народ грубый и излишне прямой. Трудно ожидать от них изящества в изложении. Впрочем, сей стиль тоже может потрясать души. Признайтесь, история вас задела!

– Меня больше интересует, каким образом люди становятся пиратами, – сказал Уильям. – Понятно, что морской дьявол тут ни при чем. Но что-то их толкает на этот гибельный путь!

– Без дьявола тут все равно не обошлось, – усмехнулся Кроуфорд. – Как и без проданной души... А зло, что же... Зло влечет нас, Уильям, как влекло и наших прародителей. Мнимые вседозволенность и безнаказанность поначалу сулят нам невиданные наслажденья, власть и могущество... Разве не о том мечтает каждый из нас? Просто в один прекрасный момент выбор между добром и злом может сузиться настолько, что уподобится пресловутому игольному ушку, в которое трудно просунуть даже нить Ариадны... Впрочем, объяснить словами это так же трудно, как показать на пальцах синеву небосвода. Возможно, однажды ты сам все поймешь. Но стоит ли тратить драгоценное время на столь метафизические предметы? Почему бы нам с тобой не посидеть за бутылочкой хорошей малаги, снятой с какого-нибудь испанца теми же самыми каперами? Если у тебя нет дел поважнее, то приглашаю тебя к себе в каюту. Пройдоха-капитан дал мне лучшую, но содрал втридорога – дружба с голландцами да жидами даром не проходит.

Вот так и получилось, что Уильям снова оказался втянут Кроуфордом в очередную попойку, которая затянулась до позднего вечера. Большого удовольствия от выпивки Уильям никогда не испытывал, но отказывать Кроуфорду было неудобно, тем более что Уильяму ужасно хотелось вызнать у него, где это он обретался на Барбадосе да что там у него за друзья, – эти вопросы не давали ему покоя, и он полагал, что за стаканом вина язык у Кроуфорда по обыкновению развяжется.

Получилось, однако, все наоборот – ничего он у Кроуфорда не выспросил, зато его странный приятель к заходу солнца уже знал все, что хотел, и даже немного больше о чувствах Уильяма к дочке Абрабанеля, о его сомнениях и надеждах. Надо отдать должное – Кроуфорд не стал иронизировать над доверившимся ему юношей.

Когда стемнело, они выбрались на бак, пребывая в той приятной стадии опьянения, когда расположение друг к другу увеличивается, а настроение улучшается. Вино сгладило разницу в возрасте и мировоззрении, тем более что оба они принадлежали к одному сословию, оба получили классическое образование и поговорить им, стало быть, было о чем.

– Послушайте, Фрэнсис, а вам никогда не приходило в голову, что когда люди из народа быстро обогащаются, они тратят все свои богатства на роскошь?

– Милый друг, это все оттого, что нынче людей ценят только по обедам и пышности их экипажей. Кстати, это вы о ком?

– Да нет, это я просто вспомнил про публику на Барбадосе. Колонии, как я погляжу, отличный способ стать первым в провинции, будучи последним в Риме.

– Колонии – это ступенька, Харт. Выжимая из плантаций натуральный продукт и сырье, их владельцы меняют их на положение в обществе. Таким образом, табак и сахар превращаются в титулы. И им нет никакого дела, что зависящее от колоний и сырьевых вливаний государство нищает, а его могущество зиждется на обмене товаров, каждый из которых ни на что не пригоден, если он выйдет из моды. Тщеславие – вот истинный двигатель торговли сегодня, Уильям.

– Что ж, значит, роскошь терзает богатых, как нужда терзает бедняков.

Они стояли у борта, опершись на планшир, и, глядя на волны, слушали шум ветра в парусах. Вдруг Кроуфорд издал какой-то нечленораздельный звук и вытянул руку вперед, указывая на что-то. Уильям обернулся и оцепенел – посреди бегущих навстречу кораблю волн, словно исторгнутая из морских глубин, стояла женщина в белом платье с развевающимися на ветру черными волосами. Она гневно погрозила им рукой, а потом исчезла, растворясь в ночном воздухе, подобно облачку дыма после мушкетного выстрела.

– Это она! – прошептал Кроуфорд. – Проклятие!

Фрэнсис выглядел так скверно, что Уильям не решился задать ему ни одного вопроса. Глядя перед собой пустыми глазами, Кроуфорд ушел к себе, начисто позабыв о собеседнике. В полном смятении, испытывая небывалый трепет в душе, Уильям также покинул палубу и заперся в каюте. Была уже поздняя ночь, но сон никак не шел к нему. Уильям лежал в полной темноте и слушал, как скрипит деревянный остов корабля, как бьются в его ребра соленые волны, как взволнованно стучит его собственное сердце. Перед глазами у него стояла женщина в белом платье, а ее немые угрозы вызывали в нем целую бурю неясных предчувствий. Ощущение какой-то непоправимой беды завладело его душой.

В конце концов Уильям незаметно для себя уснул, так и не раздевшись, а лишь сняв с себя перевязь и шпагу. Покачивающийся на волнах корабль убаюкал его, как младенца в колыбели.

Пробудился он от зычного крика. Кто и что кричал, Уильям спросонок не разобрал, но шум от беготни сотен ног по палубе насторожил его. Схватив шпагу, Уильям выскочил из каюты и почти сразу же столкнулся с Кроуфордом. Тот крепко стиснул его плечо.

– Вчерашнее предостережение было не случайным! – быстро сказал он, заглядывая Уильяму в глаза. – Кажется, совсем скоро нас возьмут на абордаж. Сразу хочу предупредить вас и удержать от необдуманных поступков. Не размахивайте оружием и не козыряйте своей должностью – вас просто утопят. Поверьте, это очень неприятно – тонуть в соленой воде.

– Что?! – воскликнул Уильям. – Нас атакуют пираты?!

– Вот именно, и атакуют превосходящими силами. Как старший товарищ, заклинаю вас не делать глупостей. Я, например, делать их не намерен – видите, при мне нет даже шпаги.

Уильям убедился, что его друг действительно был безоружен. Это несколько обескуражило Уильяма. Он не ожидал от Кроуфорда такого малодушия. Может быть, первая встреча с пиратами сыграла свою роковую роль и он израсходовал на нее весь свой запас мужества? Но даже если это так, то грош цена его советам, подумал Уильям. Прислушаться к ним – значит покрыть себя позором. Наверняка капитан Ивлин не пожелает сдасться, и он сам будет защищать доверенный ему груз до последнего дыхания. В этом никаких сомнений быть не может. Уильям решительно схватился за рукоять шпаги и гордо выпрямился.

– Так я и думал, – со вздохом сказал Кроуфорд и тут же быстро добавил, удивленно округляя глаза: – Однако что это у вас за спиной?

Уильям быстро обернулся, рассчитывая увидеть по меньшей мере одного флибустьера. Но за спиной у него никого не оказалось, зато Кроуфорд, заставший его врасплох, без помехи огрел его по голове своим чугунным кулаком – во всяком случае, Уильяму показалось, что на макушку ему обрушился судовой колокол.

В глазах у него помутилось, колени подкосились, и Уильям упал без чувств прямо на руки Кроуфорду, который ловко подхватил его под мышки, помешав растянуться прямо на палубе.

На это маленькое происшествие никто из команды не обратил внимания. Все были увлечены совсем другими делами. На траверзе по курсу зюйд-ост на всех парусах шел большой черный корабль. Пушечные порты его были открыты, и оттуда грозно торчали тяжелые жерла бронзовых пушек. На грот-мачте развевался «Веселый Роджер».

Капитан Джон Ивлин страшным голосом выкрикивал в рупор команды, заставляя матросов ставить дополнительные паруса. Те, как обезьяны, карабкались по вантам, плясали на пертах, парусные полотнища надувались как огромные щеки, но все было напрасно – ночью, затушив сигнальные огни, пиратский корабль успел подобраться слишком близко и теперь неумолимо настигал «Голову Медузы». Весь вопрос был только во времени.

– Ну что же, времени ровно столько, сколько нужно, чтобы сделать то, что ты должен сделать! – сказал самому себе Кроуфорд, рассматривая беспомощное тело юноши, лежащее у его ног. – Простите, сэр Уильям, но все это делается только для вашего блага! Негоже в столь юные лета отправляться на корм рыбам. Пожалуй, поиграем-ка мы с вами в прятки!

Невзирая на нависшую над ними опасность, Кроуфорд вовсе не проявлял ни малейших признаков малодушия, в чем его недавно упрекал Уильям. Наоборот, угроза смерти словно вдохнула в него новую жизнь, и теперь в его энергичной фигуре было не узнать вчерашнего расслабленного щеголя и болтуна. Некая идея овладела его существом, и все его действия были направлены на ее скорейшее исполнение. В эти мгновения на корабле никто не обращал внимания на бесполезных пассажиров, и Кроуфорду удалось без помех осуществить свой замысел.

Подхватив бесчувственного Уильяма под мышки и оставаясь равнодушным к тем неудобствам, которые, возможно, испытывал Уильям, когда его тащили вниз по ступенькам трапа, он отволок его на среднюю палубу.

– Проклятие, весит-то он поболее барашка, – пробормотал сэр Фрэнсис, утирая рукавом рубашки пот со лба. Затащив бесчувственного Харта в парусную камеру, люк в которую сейчас был открыт настежь, он оставил его лежать среди свернутых парусов. Но прежде чем удалиться, он стащил с головы юноши парик, снял с него шпагу, а потом, подумав, измазал его бледное лицо грязью вперемешку с крысиным пометом, горсть которой он зачерпнул прямо с палубного настила. Оглядев Харта с видом живописца, проверяющего точность мазков, и оставшись полностью удовлетворенным результатами своей работы, Кроуфорд сунул вещи Харта под сложенные паруса и легко взбежал по трапу на верхнюю палубу.

Можно сказать, вернулся он вовремя. Как раз в этот момент в них выстрелили носовые пушки пиратов. Большое дымящееся ядро, издавая холодящий душу свист, промчалось над водой, продырявило грот-марсель и, проломив фальшборт по левому борту, с шумом шлепнулось в воду.

Капитан Джон Ивлин, который даже не отдавал приказа своим канонирам спуститься на пушечную палубу, решил не испытывать судьбу и приказал выбросить белый флаг.

Пожалуй, Уильям Харт немало бы удивился такому решению, но знать о нем он никак не мог, потому что как раз в это время начинал приходить в себя, испытывая страшную тошноту и головную боль и безнадежно пытаясь понять, в какой зловонной дыре он оказался. Вокруг было темно, по его ногам, попискивая, бегали крысы, а лицо закрывали какие-то вонючие тряпки. К тому же он потерял шпагу. Нет, Уильяму определенно было сейчас не до капитана.

Что же касается Джона Ивлина, то решение сдаться без боя далось ему без труда. Будучи человеком с большим опытом, он прекрасно отдавал себе отчет, чем должен был закончиться такой бой. Двадцать легких кулеврин против сорока пушек и бомбард и шестьдесят не Бог весть как вооруженных матросов против двух сотен отчаянных головорезов – это был абсолютно проигрышный расклад. При том что главная цель – спасти груз – не была бы достигнута ни при каких, даже самых благоприятных обстоятельствах. Джон Ивлин был не только мореходом, он был еще в некотором роде и философом.

– Не будем дразнить гусей! – пробурчал он себе под нос, прежде чем отдать приказ убрать паруса. – Пока мы еще недалеко ушли от островов, кое-какие шансы остаются. Призовые мы, конечно, не получим, но можем сохранить жизнь, а что может быть лучше? У мертвых шансов не бывает.

«Голова Медузы» постепенно замедляла ход, ложась в дрейф. На носу у нее уже болтался белый флаг, но на пиратском корабле будто не обращали на это внимание. Огромный линейный корабль приблизился к флейту вплотную и не столько причалил, сколько врезался в его борт. В ход пошли абордажные крючья, и через несколько мгновений стая оголтелых вооруженных до зубов разбойников посыпалась на палубу флейта.

Однако не встретив совершенно никакого сопротивления, пираты как будто успокоились. Абордажная группа частью разбрелась по кораблю и занялась грабежом, а частью сгоняла не оказывающую сопротивления команду на бак. Один из пиратов вернулся на свое судно, чтобы доложить капитану о результатах абордажа.

Все это время Кроуфорд сидел в своей каюте. В его планы не входило встречаться с капитаном флибустьеров, однако никаких других мер предосторожности он пока не предпринимал, спокойно дожидаясь, когда рыщущие по кораблю разбойники сами на него не наткнутся.

Чутье не подвело Кроуфорда. Капитан пиратов, а это был не кто иной, как сам Черный Билл, не пожелал подняться на захваченный корабль. С утра он был не в духе, хандрил и тянул ром у себя в каюте. Добыча, которую ему, можно сказать, любезно подарили, не вызывала у него большого восторга. Черный Билл чувствовал какой-то подвох. И малодушное поведение команды флейта вызвало у него не только презрение, но и настороженность. Перетрясти захваченное судно он поручил своему боцману по прозвищу Грязный Гарри.

– Проверьте там все до последнего закутка! – приказал Черный Билл. – Команду – в трюм. Если там что-то не так – утопим эту посудину вместе со всеми несусветными грешниками, которые вздумали плавать по морям, вместо того чтобы благочестиво сидеть у жен под юбкой и прилежно молиться!

Абордажная команда проверила корабль и быстро добралась до трофеев. Однако ревизия добротных мешков и ящиков, которыми был забит трюм, привела пиратов в изумление. На захваченном судне не было ничего ценнее рваного тряпья и камней, не годных даже на то, чтобы замостить дорогу! Единственным грузом, который мог скрасить такое страшное разочарование, оказались запасы ямайского рома, сухарей и солонины.

О столь странных обстоятельствах было немедленно доложено капитану. Все ожидали от него обычного взрыва ярости и жестокой расправы с пленными, но Черный Билл повел себя совсем иначе. Убедившись, что его подручные говорят правду и вместо ценного груза на захваченном корабле находится барахло, которое можно использовать разве что в качестве балласта, Черный Билл впал в мрачную задумчивость. После долгих размышлений он наконец вызвал боцмана к себе и сказал:

– Обшарьте судно еще раз! Все ценное снять, особенно пушки. И еще до полудня отправим всех на корм рыбам!

– Но, капитан, если у нас сейчас нет квартирмейстера, который защищал бы наши интересы, это не значит, что вы можете нарушать кодекс береговых братьев. По обычаю, команда имеет право забрать себе все, что находится выше верхней палубы, и барахло матросов и пассажиров тоже. Так что, если мы так скоро затопим судно, ребята будут недовольны! – возразил Грязный Гарри.

– Никогда я не слыхал, чтобы ты так долго молол своим языком! Этак ты сам захочешь быть квартирмейстером! Ну ладно, проваливай и делай как знаешь, – пробурчал Черный Билл и снова припал к полупустой бутылке.