Глава III. Болгария
День 5 марта 1877 г. был одним из самых тяжелых в жизни Скобелева. Наверное, даже самым тяжелым. Это был день царской аудиенции. О том, как проходила беседа, мы знаем из письма генерала В.Н.Троцкого Кауфману от 12 марта: «Приехал сюда М.Д.Скобелев. Он поражен, да и я вместе с ним, приемом у государя. Не подав руки, Е.В. сказал Скобелеву: «Благодарю тебя за молодецкую боевую твою службу, к сожалению, не могу сказать того же об остальном» (о чем именно — ни слова). Затем, волнуясь и возвысив голос, государь продолжал: «Я помню, я знал твоего деда, и я краснею за его славное имя». Это место из слов государя так сразило Михаила Дмитриевича, что он говорит, что и не помнит, так ли именно была произнесена его величеством эта фраза, но что в его, Скобелева, ушах особенно тягостно отозвалось слово «краснею». Была еще и такая фраза: «Я осыпал тебя милостями». Государь закончил свое обращение словами: «Я надеюсь, что на новом назначении, которое я тебе дам, ты покажешь себя молодцом»». Скобелев, писал Троцкий, всюду выпытывает, что все это значит, он просит защиты Кауфмана, и продолжал: «По всем признакам, выяснившимся пока, все это крупная интрига, имеющая началом личные доклады х и письма z к w, доведенные и читанные. Военный министр (Д.А.Милютин. — В.М.) принял его очень сухо и, не объясняя ему и не указывая, в чем, собственно, он, Скобелев, провинился, говорил о беспорядках у нас в крае, об открытых злоупотреблениях. Вообще тон всего, что говорил военный министр, не понравился Скобелеву и произвел на него тяжелое впечатление… Нельзя не заметить, что что-то недоброе тут делается и интрига работает».
В этом же письме Троцкий писал о том, что же, в конце концов, конкретно инкриминировалось Скобелеву: «Обвинительные против Скобелева пункты — распущенность войск, панибратство с офицерами, демократизация, умышленное непривлечение помощников с громкими именами и проч…Военный министр пополнил свои обвинения, что на государя произвели впечатление письма о Скобелеве из Коканда, что он фамильярничает с офицерами, в штабе его слишком свободно критикуют правительство и что, наконец, Скобелев будто бы мечтал устроить поход на Кашгар». Последние строки действительно проливают свет на то, за что могли ухватиться лица, создавшие интригу.
В литературе давно отмечалось, что такого рода обвинения всегда выдвигались против военачальников, командовавших войсками, действовавшими на окраинах, например на Кавказе против Ермолова или в данном случае — против Скобелева. В условиях специфической горной войны или войны в пустыне, где офицерам приходилось одинаково делить с солдатами трудности и лишения, вызванные местными природными условиями и своеобразной тактикой противника, обычные, строго уставные отношения между солдатом и офицером не годились, определенное сближение между ними было неизбежным и оправданным. Обвинения в панибратстве и фамильярности шли от тех, кто исходил из принципа, что «война портит войска». Скобелев же считал, что армия существует не для парадов, а для войны. Кроме того, молодое офицерство и сам Скобелев были проникнуты либеральными идеями, духом реформ 60-х гг. Отсюда обвинения в демократизации. Что же касается непривлечения помощников с громкими именами, то именно обиженные этим «громкие имена» и были авторами доносов и клеветы.
Наше представление о механизме интриги несколько дополняют свидетельства иностранцев. Военный агент США Грин рассказывает о ней в книге «Sketches of army Life in Russia» (его цитирует в своих воспоминаниях о Скобелеве и французская журналистка Ж.Адан). Я не располагаю подлинником книги Грина, но ее подробный обзор был опубликован в 1892 г. в газете «Новое время». Грин близко знал Скобелева, был его горячим поклонником. Вот что он пишет: «…генерал Скобелев, со своим обыкновенно строптивым нравом, пустился в поход против «интендантских чиновников». Эти последние приняли вызов, и так как они столь же ловки, сколь и неразборчивы, то и не замедлили обвинить его в Петербурге в весьма серьезных злоупотреблениях. Один флигель-адъютант послан был для расследования дела; холодно принятый генералом… флигель-адъютант вернулся в Петербург с докладом, в котором Скобелев обвинялся во взяточничестве на сумму около миллиона рублей. Как только Скобелев услышал об этом, он тотчас же испросил по телеграфу отпуск у генерала Кауфмана… и отправился в Питер. По приезде в столицу он представил все свои счета в государственный контроль. После самого тщательного следствия генерал был оправдан… Но человек со столь задорным характером всегда имеет врагов. Хотя официально он и был оправдан, но все-таки некоторая тень осталась на его репутации».
Грин и вслед за ним г-жа Адан говорят лишь об обвинениях во взяточничестве и, очевидно по недостатку информации, ничего не говорят о политических обвинениях. Между тем именно они оказались для Скобелева самыми опасными.
Это со всей определенностью утверждают вышедшие в Париже в 1887 г. воспоминания о Скобелеве «Quelques mots sur le general Skobeleff par un officier russe. По поводу брошюры г-жи Адам «Генерал Скобелев»», которые уже цитировались в этой книге.
Судя по всему, воспоминания принадлежат боевому товарищу и близкому к Скобелеву офицеру, много писавшему о его походах и о нем самом под псевдонимом NN. Воспоминания, единственное в советской литературе упоминание о которых содержится в исследовании академика А.З.Манфреда «Образование русско-французского союза» (М., 1975), вышли на французском и параллельно, в виде несброшюрованного оттиска, на русском языке (я пользуюсь этим последним). Этот крайне интересный и содержательный источник до сих пор еще ни разу не цитировался ни в русской, ни в советской литературе. И неудивительно: его нет в советских хранилищах. Брошюру прислала парижская Bibliotheque de Documentation International Contemporain.
Автор компетентно и существенно уточняет и дополняет то, что писала о Скобелеве французская журналистка г-жа Адан. Он снимает налет сенсационности, явственно ощущаемый в ее работе, и как бы приземляет ее описание, старается, по его собственным словам, сделать рисуемый ею портрет более похожим на оригинал. Приведем его свидетельство по интересующему нас вопросу: «Отчасти правда, что Скобелеву повредила здесь интрига интендантов, с которыми он всю жизнь боролся за интересы солдата. Но это не главное. Сама по себе интрига была бессильна скомпрометировать Скобелева, но здесь на стороне интендантов стал сильный человек, который и после, с упорством ожесточенной злобы и безграничной зависти, неотступно следует за триумфальной колесницей Скобелева… Командированный в Ферганскую область, флигель-адъютант князь Долгорукий… представил своего товарища в Петербурге как вора, утаившего миллион казенных денег, и как человека, политически неблагонадежного, опасного для престола. В своей честности Скобелев оправдался, представив точные счеты расходам государственному контролю, но политический донос возымел свое действие. Впечатлительный государь, Александр Николаевич, поверил гнусной клевете».
Что именно Долгорукий был главным интриганом, свидетельствует запись в дневнике Д.А.Милютина: Скобелев «оказал многие отличия, получил одну награду за другой до тех пор, пока не свернул ему шею флигель-адъютант князь Долгорукий, командированный в Ташкент по особому высочайшему повелению в 1876 г. и привезший оттуда рассказы о предосудительном поведении Скобелева. Князь Долгорукий пользовался особенным покровительством государя. Скобелев, занимавший уже в то время пост начальника Ферганской области, в чине генерал-майора свиты е. в….попал в такую немилость, что в начале войны 1877 г. не смел даже показываться государю и скромно состоял вместе со своим отцом при штабе командующего армией».
Для полной ясности следует сказать несколько слов о моральном и общественном лице Долгорукого. Отпрыск влиятельной семьи, любимец всемогущей великой княгини Ольги Федоровны, скандалист и придворный паразит, это был тип аристократа-космополита, в семье которого русский язык был изгнан даже из детских. Он жаждал боевой славы, но не отличался ни умением, ни храбростью. Во время турецкой кампании он отказался от командования стрелковым батальоном, предложенного ему после гибели его прежнего командира под Горным Дубняком. Союзником Долгорукого по интриге был князь Витгенштейн, беспринципный наемник, изгнанный с австрийской службы и поступивший на русскую благодаря протекции одного из немецких принцев. В России он вел жизнь ландскнехта, смотревшего на военную службу как на выгодное ремесло и занимавшегося некрасивыми проделками, всегда сходившими ему с рук.
Вот кому обязан был Скобелев тем, что не смог отправиться на Балканы в должности, соответствующей его чину и заслугам. Биографы Скобелева не раскрывают этих лиц, отчасти по цензурным условиям, отчасти из-за недоступности или неизвестности им использованных здесь источников. Характерно: ни в одной работе о Скобелеве, напечатанной в России, не были названы эти имена. Даже в 1916 г. Е.Толбухов именовал их х, у и z, а дневник Д.А.Милютина был опубликован только в советское время. Напечатанный же в Париже отзыв о работе Ж.Адан был предназначен, по-видимому, для ограниченного и доверительного пользования. Только этим я могу объяснить, что даже Н.Н.Кнорринг, работавший после эмиграции в Париже, не использовал столь важные воспоминания русского офицера и, в сущности, не раскрыл всего содержания интриги.
Несколько штрихов добавляет в своих кратких записках, опубликованных в 1908 г., граф Ю.А.Борх, служивший со Скобелевым в 1875–1877 гг. Отношения его с Михаилом Дмитриевичем неясны. Он признает существование разногласий, но они были чисто боевого свойства, когда каждый остается при своем мнении, поэтому оба решили впредь не встречаться на одном поле боя. По словам Бор-ха, «в горной экспедиции на Алай приняли участие незадолго перед тем приехавшие из Петербурга два лица, принадлежавшие к высшему цвету столицы, члены яхт-клуба, имевшие, кроме того, далеко не заурядное положение при высочайшем дворе. Так или иначе, но господа эти не поладили с Михаилом Дмитриевичем, а может быть и наоборот. О причинах возникнувших неладов говорить я не намерен, но в итоге нелады эти тяжело отозвались… на служебном положении Скобелева… В феврале 1877 г. разразился громовой удар над головою Скобелева» — телеграммой из Петербурга ему было приказано немедленно сдать должность и выехать в столицу. Приказ застал Скобелева врасплох и без гроша денег. Борх пригласил его к себе. Встреча была сердечная, «многое в прошлых недоразумениях быстро стало ясным для обоих». Официальные проводы Скобелева, как утверждает Борх, были запрещены. Это противоречит нашему описанию, почерпнутому из обстоятельного исследования Толбухова. По-видимому, запрет поступил после официальных проводов. С дороги Скобелев прислал Борху два письма, опубликованные вместе с записками.
Хотя в этом воспоминании имена не названы и о причинах конфликта автор говорить даже избегает, все совпадает с тем, что мы установили по другим источникам. Тон записки можно было бы считать оправдательным, но письма Скобелева действительно дружественны. Эти сведения еще пригодятся, так как имя Борха встретится нам в связи с другим эпизодом.
В отделе рукописей Российской Государственной библиотеки я увидел в листе использования одного из документов подпись: Н.Н.Кнорринг. Документ как раз скобелевский. Я сейчас же спросил работников отдела, тот ли это Кнорринг, ведь он жил за рубежом. Наведя справки, они ответили: да, тот самый. Запись была сделана в пятидесятых годах. Получалось, он вернулся из эмиграции после войны, наверное с той волной, с которой прибыл и Лев Любимов, автор воспоминаний «На чужбине».
Получив сведения, я отправился на поиски. Но было уже начало восьмидесятых, шансов на то, что Кнорринг жив, оставалось мало. Действительно, в адресном столе Москвы выдали справку: «Не значится». Позже я узнал, что Кнорринг, который в эмиграции не совершил ничего антисоветского, возвратился на родину вместе с дочерью Ириной, поэтессой, выступавшей в советской печати. В 1957 г. он умер. Я опоздал. А жаль. Как интересно было бы обменяться мнениями! А может быть и информацией.
Пятно, легшее на Скобелева, особенно после слухов, касавшихся царской немилости, вызывало и позже неблагоприятные для него толки. Об этом говорят, например, хранящиеся в ЦГВИА и нигде еще не опубликованные воспоминания о Скобелеве генерала Д.Г.Анучина. Этот генерал, познакомившийся со Скобелевым в 1864 г. в Варшаве, а в 1877 г. снова встретившийся с ним на Дунае, предупреждает, что со Скобелевым он не был близок, но скобелевская легенда слагалась на его глазах и записывает он то, что знает доподлинно: от кого слышал — со ссылкой, виденное лично — без прикрас. Туркестанская служба, писал Анучин, уже положила начало скобелевской легенде, но прервала ее, так как «…породила ряд недоразумений чисто личного, нравственного свойства… неблагоприятные о Скобелеве слухи ходили в обществе и даже высказывались ему в глаза публично…». В Болгарии, после переправы через Дунай, Анучин со свитским генералом М.А.Домонтовичем (в академии во время учебы там Скобелева Домонтович, еще не бывший генералом, исполнял обязанности наблюдавшего за слушателями) направились в ресторан. «Между посетителями был высокий, стройный и по виду не знакомый мне свитский генерал. М.А.Домонтович прямо направился к нему, и я, к крайнему моему удивлению, услыхал следующее: — Мишка, да это ты? Как ты носишь свитский мундир, ведь тебе, подлец ты этакий, следовало быть в арестантских ротах, с рваными ноздрями, в каторге… А он в генеральских эполетах!
Скобелев — это был он, — видимо, смутился, поспешил навстречу Домонтовичу и, торопливо прервав его неприличные излияния, стал дружески с ним здороваться, обнимаясь и целуясь. Видно было, что сказанные Домонтовичем слова были в тоне того, что говаривалось в широком круге, считавшем Скобелева за своего присного. Через несколько секунд поздоровался с ним и я. Хоть Домонтович снова пытался ставить свои некрасивые вопросы, кто-то перебил его, начав рассказывать о новых подвигах Скобелева… дравшегося простым волонтером».
Эпизод, рассказанный Анучиным, отражая ходившие в обществе слухи, позволяет в то же время допустить, что Скобелев совершал какие-то проступки «личного, нравственного свойства», обусловленные, скорее всего, его холостяцкой жизнью. Но едва ли это могло вызвать столь тяжкие обвинения и последствия. Основа обвинений была, безусловно, политическая: «слишком свободная критика правительства», демократизм, планы похода на Кашгар и т. п. Это то, что мы знаем из письма генерала Троцкого. Можно не сомневаться, что сверх этого Долгорукий добавил еще многое.
О чувствах и мыслях Скобелева, связанных с этим делом, говорит его письмо тетке графине Адлерберг от 20 мая 1878 г., хранящееся в вывезенном из России лондонском архиве князей Белосельских-Белозерских (потомков сестры Скобелева Надежды), опубликованное наряду со многими другими документами Н.Н.Кноррингом, единственным, кто использовал этот архив. «В минуту тяжких испытаний, — изливал душу Скобелев, — когда не думал вернуться живым, я всякий раз спрашивал себя, виноват ли я настолько, чтобы краснеть перед государем, и всякий раз совесть говорила мне, что нет… Я, наверное, делал ошибки, но ведь мне выпало на долю управлять более чем миллионного по числу жителей областью в 32 года. Да, наконец, теперь говорит за меня и время.
1. До сих пор, а я сдал область полтора года тому назад, не поступило на меня ни одного местного, ни контрольного начета.
2. Административное деление осталось без изменения.
3. Личный состав администрации, скажу это с гордостью, мной избранный, остался по сие время в главных своих представителях, почти без изменения и при генерале Абрамове.
4. Инспектировавший войска округа генерал Нотбек нашел их везде без исключения в блистательном состоянии. Это было в свое время доложено государю. Мне слишком больно оправдываться, не догадываясь до сих пор, в чем меня обвиняют…» Незаслуженная обида осталась в душе Скобелева вечной, незаживающей раной.
Теперь Скобелев оказался перед проблемой, как быть, что делать. Решение соответствовало его характеру и бьшо, как всегда, смелым и основанным на уверенности в своих силах. Если ему не дали ни дивизии, ни полка, то надо ехать на войну без назначения и участвовать в ней хотя бы нижним чином, а там его талант и отвага сами сделают дело, несмотря на происки завистников и интриганов. Так примерно он рассуждал. Так и поступил. Расчет оказался верным, и действительность даже превзошла его надежды. О мыслях и планах Скобелева в этот решающий момент его жизни говорит только один источник — воспоминания Н.Н.Врангеля. В беседе со Скобелевым он спросил:
«— А если тебе никакого назначения не дадут?
— Если! Не если, а наверное не дадут. Я сам, брат, возьму, что мне нужно. Поверь, ждать подачек не стану. Мы сами с усами.
Он, как известно, при переправе через Дунай так и сделал».
Помимо стремления принять участие в большой войне и этим быть полезным армии и родине, Скобелевым руководил и такой принципиальный мотив, как страстное желание бороться за свободу славянских народов, томившихся под диким в своей беспощадности османским игом. «…Как глубоко искренний и честный по характеру человек, Скобелев всеми силами своей души отдался тому освободительному движению, которое в 1876 г. (после подавления турками восстания болгар и последовавшей за ним грандиозной резни. — В.М.) распространилось в русском обществе и народе. Как и известный Аксаков, он был одним из самых горячих и сознательных представителей этого движения. Да, Скобелев был идеалистом в самом чистом значении этого слова. Никто так страстно не принимал к своему сердцу дело освобождения славян…» — писал автор той же парижской брошюры.
Появление в Дунайской армии молодого, со многими наградами генерала было встречено с настороженностью и недоброжелательством. Говорили, что карьеру он сделал не на настоящей войне, что свои награды он должен еще заслужить. Сначала Скобелеву удалось получить лишь временную должность начальника штаба Кавказской казачьей дивизии, которой командовал его отец. Пребывание в этой дивизии все же дало Скобелеву возможность провести небольшой, но важный, оперативного значения бой. Русские войска, выступившие из Румынии 12 апреля, шли тремя колоннами. Левая колонна генерал-лейтенанта Ф.Ф.Радецкого с дивизией Скобелева-первого в авангарде двигалась по направлению к городу Журжево. Ее движение могло быть задержано, если бы турки взорвали Барбошский железнодорожный мост через реку Серет. Нужно было во что бы то ни стало овладеть мостом в день объявления войны. Эту задачу выполнил отряд казаков под командой М.Д.Скобелева. Пройдя за сутки 100 верст, отряд захватил мост и обеспечил переправу войск.
При прибытии к театру военных действий дивизия была расформирована и вместо нее образована Кавказская казачья бригада, командиром которой был назначен полковник Тутолмин. Скобелев потерял и эту, не удовлетворявшую его должность. Мучимый бездеятельностью, он предложил Тутолмину уже не раз испытанный им способ — переправить бригаду через Дунай вплавь. Был разлив, ширина Дуная в районе г. Журжево, где стояла бригада, достигала четырех верст. Тутолмин, конечно, не согласился. Тогда Скобелев в одной рубахе, но с Георгием на шее, вскочил на коня, погнал его в воду и поплыл, сначала сидя в седле, а потом держась за хвост и помогая коню руками и ногами. Несколько охотников, поплывших с ним, скоро вернулись. Но Скобелеву вернуться было нельзя — засмеют. С большим трудом он преодолел Дунай. Его лошадь через два часа пала. Конечно, о переправе всей бригады таким способом не могло быть и речи. Но Скобелев добился, что о нем заговорили. Да и после этого случая он несколько раз переплывал Дунай и хозяйничал в тылу турок. 8 июня, с целью отбросить турецкую батарею, мешавшую своим огнем движению судов русской флотилии, Скобелев участвовал в боевых действиях моряков.
Следующим, уже настоящим делом, в котором пришлось участвовать Скобелеву, была переправа авангарда армии через Дунай и бой за овладение высотами южного берега и городом Систово. В переправе Скобелев участвовал в качестве ординарца генерала М.И.Драгомирова, учителя его в академии, командовавшего теперь дивизией. Переправа, подготовлявшаяся в глубокой тайне (о ее месте и времени до ее осуществления не знал даже император), была организована классически и вошла в учебники тактики. В этом большая заслуга высшего командования и Драгомирова. Но и Скобелев немало способствовал ее успеху. Ночью, третьим рейсом лодок, Драгомиров со своим штабом и адъютантами под турецкими пулями переправился через Дунай. Был с ним и Скобелев. В бою на турецком берегу Михаил Дмитриевич выказал те качества, которых не имели другие его участники, лишенные боевого опыта, в том числе его начальник и учитель, — умение ориентироваться, направлять удары, чувствовать ход боя. В суматохе боя, когда Драгомиров не мог сориентироваться в обстановке, вдруг раздался голос Скобелева:
— Ну, Михаил Иванович, поздравляю!
— С чем?
— С победой, твои молодцы одолели.
— Где ты это видишь? Ведь дело еще в начале.
— Где? На роже у солдата. Гляди на эту рожу! Такая у него рожа только тогда, когда он одолел; как прет, любо смотреть.
Прогноз Скобелева оправдался, бой действительно кончился победой. Умение читать победу на лицах дается только опытом тесного общения с солдатом в боевой обстановке и даже при этом условии — далеко не каждому. Никакие учебники и лекции дать такое умение не могут.
— Не пора ли остановить солдатиков? — спросил Скобелев Драгомирова.
— Пора-то пора, да некого послать, все ординарцы в расходе.
— Хочешь, пойду?
В белом кителе, спокойной походкой Скобелев направился в самую гущу боя, проходя между огнем турок и своих. Останавливаясь, чтобы передать приказ, он ободрял стрелков, разъяснял обстановку.
Поведение Скобелева может показаться ненужной бравадой, но только на первый взгляд. Спокойный вид генерала, не боявшегося вражеских пуль, понятное всем разъяснение приказа и обстановки снимали страх первого боя, внушали необстрелянным солдатам уверенность в командовании и победе. Это понял и оценил Драгомиров. В письме товарищу он рассказывал: «Если бы Скобелев был плут насквозь, то не стерпел бы и пустил бы гул, что удача этого дела (переправы. — В.М.) принадлежит ему, а между тем, сколько мне известно, такого гула не было… напросился он сам на переправу, и я его принял с полной готовностью, как человека, видавшего уже такие виды, каких я не видел; принял, невзирая на опасения, что Скобелев все припишет себе и, как видишь, не ошибся, а между тем, его помощь действительно была велика. Он первый поздравил меня с «блестящим», как он выразился, «делом», и при этом в такую минуту, когда я был глубоко возмущен безобразием творившегося; он же пешком (лошадей тогда у нас ни у кого не было) передавал приказ, как простой ординарец, набиваясь сам быть посланным, а не ожидая предложения сходить туда или сюда. Ему во мне нечего искать, ибо как же я могу его подвинуть? Почему я полагаю, что во всем этом он явил себя человеком даже весьма порядочным». Выше, из воспоминаний генерала Анучина, мы видели, что поведение Скобелева в этом бою вызвало одобрение и других офицеров, о нем много говорили.
После того, как войска, оставив Дунай позади, начали продвижение вглубь страны, Скобелев участвовал во все более важных делах: 25 июня — в разведке и занятии города Белы, 3 июля в отражении турецкой атаки Сельви и 7 июля, в авангарде Габровского отряда, в занятии Шипкинского перевала.
Для понимания дальнейшего бросим беглый взгляд на обстановку того времени на Балканском полуострове и на предвоенное состояние русской армии. Описываемое время было периодом подъема национально-освободительного движения балканских славян. В июне 1875 г. восстала Герцеговина, за ней Босния, а в апреле 1876 г. вспыхнуло восстание в Болгарии, зверски подавленное турками. Вслед за этими турецкими провинциями в июне 1876 г. выступила независимая, но не имевшая юридических суверенных прав Черногория и за ней — вассальная Сербия. Осенью того же года огромная турецкая армия разбила сербов. России удалось предотвратить турецкую оккупацию этой страны, но усилия русской дипломатии добиться от Турции улучшения положения ее христианских подданных оказались бесплодными, из-за противодействия прежде всего Англии. Становилась очевидной неизбежность войны. Чтобы вести войну, требовалось решить две дипломатические задачи: обеспечить нейтралитет Австро-Венгрии (Англия без континентального союзника, как всегда, не пошла бы на войну с Россией) и договориться с Румынией, еще остававшейся вассалом Оттоманской империи, о пропуске русских войск к Дунаю, в Болгарию.
Добиться нейтралитета Австро-Венгрии оказалось нелегко. Еще 28 июня (8 июля) 1876 г. в замке Рейхштадт (Чехия) на встрече Александра II с австрийским императором Францем-Иосифом выяснилось, что австрийцы по-прежнему против образования крупного славянского государства на Балканах, даже за свое согласие на автономию областей со славянским населением Австро-Венгрия хотела аннексировать Боснию и Герцеговину. Соглашение было зафиксировано лишь в записях, причем русский и австрийский тексты расходились друг с другом в ряде существенных пунктов. 15 января 1877 г. в Будапеште была подписана секретная конвенция (дополненная 18 марта). В обмен за свой нейтралитет Австро-Венгрия получала право оккупировать Боснию и Герцеговину, вновь подтверждалась недопустимость создания большого славянского государства на Балканах. Соглашение было явно невыгодным, но у русского правительства не оставалось другого выхода. В апреле была подписана конвенция с Румынией. Подготовив войну дипломатически, Россия сделала еще одну попытку мирного урегулирования кризиса, но Турция отклонила все предложения. Теперь Россия уже не могла отступать. 12 (24) апреля 1877 г. Александр II подписал манифест об объявлении войны.
60—70-е гг. XIX в. были в России периодом очень важных, во многом даже коренных реформ. Они распространялись и на армию, прежняя система рекрутских наборов была заменена всеобщей воинской повинностью. Реформированию подверглось все военное устройство и управление. К началу войны реформы далеко еще не были закончены, почему война в это время и была нежелательна. В записке военного министра Д.А.Милютина, составленной по его поручению начальником Генерального штаба Н.Н.Обручевым и представленной Александру II 8 февраля 1877 г., говорилось: «Внутреннее и экономическое перерождение России находится в таком фазисе, что всякая внешняя ему помеха может повести к весьма продолжительному расстройству государственного организма. Ни одно из предпринятых преобразований еще не закончено… По всем отраслям государственного развития сделаны или еще делаются громадные затраты, от которых плоды ожидаются лишь в будущем… Война в подобных обстоятельствах была бы поистине великим для нас бедствием… вся полезная работа парализовалась бы…» Попутно заметим, что Скобелев правильно понимал обстановку и считал войну преждевременной. Позже в частной беседе он говорил: поспешили мы с этой войной, мы были к ней еще не готовы, следовало начать ее на восемь лет позже.
Однако военно-политическая обстановка сложилась так, что царю и правительству пришлось принять решение о войне, несмотря на незавершенность реформ и неготовность армии. Этому решению немало способствовало настроение общественности и печати, возмущенных турецкой резней в Болгарии и требовавших от правительства решительных мер по отношению к Турции, вплоть до войны.
В советской литературе была распространена следующая точка зрения: царизм решился на войну, преследуя собственные цели и уступая требованиям общественности, и лишь объективно выступая освободителем славянских народов Балкан. Мы не можем с этим согласиться. Государственные цели отрицать не приходится. Они были. Но была и цель освободительная, причем она проявлялась не только объективно, но и преследовалась субъективно. Следует помнить, что Александр II, воспитанный В.А.Жуковским, был лично гуманным человеком, впечатлительным и даже чувствительным. Информация о турецких зверствах не могла не вызывать в нем чувства сострадания. Можно было бы указать на факты прямого обращения к государю общественных организаций и отдельных лиц с призывом к активным дипломатическим действиям и к военному вмешательству в защиту страдающих единоверцев. Учтем также, что государь был искренне верующим, религиозным человеком и не мог равнодушно наблюдать издевательства иноверцев над христианами. Эти настроения разделяла значительная часть окружения царя, в том числе наиболее влиятельные лица. Армия же вдохновлялась исключительно лозунгами гуманности, ей был совершенно чужд и непонятен всякий прагматизм. Как вспоминали некоторые мемуаристы, в беседах с иностранцами, чтобы не выглядеть совсем смешными идеалистами, отдельные офицеры даже придумывали в действительности не существовавшие прагматические цели. Все это не исключает двойственности поведения правительства и самого царя, опасавшихся социальных последствий войны, направленной на поддержку освободительного движения народа.
Предвидя войну, Генеральный штаб разработал оригинальный и смелый план. Автором его основной идеи и руководителем всей работы был начальник Генштаба генерал-лейтенант Н.Н.Обручев. Согласно плану, после частичной мобилизации армия должна была форсировать Дунай и посредством быстрого и решительного наступления, обходя крепости и громя турок в полевых сражениях, овладеть Константинополем. Но поскольку война была отложена в надежде добиться от Турции уступок дипломатическими средствами, турки использовали зиму для сосредоточения сил и получения помощи от Англии. «Осенью, — писал Н.Н.Обручев, — пока Балканский театр был совершенно беззащитен, пока вся турецкая армия была отвлечена на запад (для борьбы с освободительным движением в Сербии и Черногории. — В.М.), можно было даже с небольшими регулярными силами достигнуть самых решительных результатов…Теперь совсем не то… только при более обширных средствах мы можем опять выиграть время и быстроту похода. Необходимо, чтобы армия, двигавшаяся в Турцию, могла бы сразу выделить за Балканы не слабый отряд, а вполне достаточные силы для безостановочного движения и взятия Константинополя. Иными словами, нам теперь нужно подготовить уже не одну, а можно сказать две армии, из коих одна приняла бы на себя всю борьбу в Придунайской Болгарии, а другая, тотчас по переправе, двигалась бы прямо в Константинополь, видела бы перед собой только 500 верст пути и стремилась бы пройти их возможно скорее, в 5 — буде возможно в 4 недели, не отвлекаясь от этой цели никакими побочными операциями…» Кавказскому фронту отводилась вспомогательная роль.
Хотя план был в конечном счете реализован, ошибки командования привели к затяжке войны и к неоправданным жертвам. Главная ошибка в начале войны состояла в том, что в Передовой отряд были выделены слишком малые силы, всего 11 тысяч, в результате чего вместо решительного наступления на Константинополь получилось, по словам полковника Генерального штаба М.Газенкампфа, «наездничество». Преодолев Балканы и ведя успешные наступательные бои, Передовой отряд генерала И.В.Гурко занял Казанлык и оказался в тылу турецких войск, оборонявших Шипку. Одновременным ударом с юга и с севера противник был сбит с Шипкинского перевала и отступил к Филиппополю (Пловдив). Перевал был занят. Но перебросив из Черногории корпус Сулеймана-паши и собрав другие резервы, турки перешли в наступление с ближайшей целью вернуть Шипкинский и Хаинкиойский перевалы. Чтобы не допустить их к перевалам, Передовой отряд, овладев в конце июля городами Стара Загора и Нова Загора, занял этот рубеж перед Шипкой. Свои главные силы турки направили против Стара Загоры, оборонявшейся небольшим русско-болгарским отрядом под командованием генерала Н.Г.Столетова. Несмотря на стойкую оборону, под натиском превосходящих сил отряд должен был оставить город, в котором турки учинили кровавую резню. Силы Гурко, шедшие на помощь Столетову, 31 июля разбили встретившийся им отряд Реуфа-паши, но, установив нахождение впереди крупных сил противника, отошли к перевалам, где соединились с войсками генерала Ф.Ф.Радецкого. Таким образом, Забалканье на этом этапе войны было оставлено, русские остановились и закрепились на перевалах. Более спокойной была обстановка в районе действий Рущукского отряда, на левом, восточном фланге. Здесь находился четырехугольник турецких крепостей — Рущук, Шумла, Варна, Силистрия, в которых противник имел 70-тысячное войско. Половина его могла, оставив крепости, вести полевое сражение. Русское командование приняло правильное решение не штурмовать крепости, а блокировать их, не допуская со стороны турок никаких активных действий. Эта цель была в полной мере достигнута.
Западному отряду сначала сопутствовал успех. 15 июля войска 9-го корпуса под командованием генерала Н.П.Криденера (но не благодаря ему) штурмом овладели важной турецкой крепостью Никополь. Но из-за нераспорядительности Криденера, не сумевшего правильно оценить значение находившегося неподалеку города Плевна, он не был своевременно занят. Это позволило талантливому военачальнику Осману-паше ввести в Плевну лучшую из турецких армий и возвести сильные укрепления. Теперь войска Западного отряда оказались перед необходимостью вести не полевое сражение, а штурмовать хорошо укрепленный лагерь, построенный в выгодной для обороны местности. К тому же русское командование не имело ясного представления о силах турок в Плевне, считая их небольшими, и об организации ее обороны. Поэтому атака слабого отряда генерала Ю.И.Шильдер-Шульднера была 8 (20) июля отбита турками.
Началась длительная, затянувшаяся почти на пять месяцев, кровавая эпопея Плевны. Задержка у Плевны, которая приковала Дунайскую армию и остановила русское наступление, означала если не отказ, то значительное отклонение от стратегического плана, предусматривавшего обтекание крепостей. Правильным решением было бы выставить против Плевны достаточный блокирующий отряд, как это было сделано на восточном фланге, и всеми свободными силами продолжать наступление. Однако Александр II отклонил эту идею. Он опасался наступать, пока крепости на востоке и Плевна на западе оставались в руках турок, находясь под гипнозом преувеличенного представления об их силах и их способности к наступательным действиям. Таким образом возникли и возобладали теория и практика, которые породили ненужную эпопею Плевны, столь дорого обошедшуюся и затянувшую войну. Историки, сразу после войны занявшиеся всесторонним анализом ее уроков, например Е.А.Епанчин, Е.И.Мартынов, М.А.Домонтович, уделили Плевне большое внимание. Е.И.Мартынов в работе, специально посвященной этому вопросу и отличающейся высоким профессиональным уровнем, писал, что вплоть до падения Плевны были и сторонники решительных действий, доказывавшие, что проблему Плевны нужно решать за Балканами. К ним он относил И.В.Гурко и «талантливейшего из русских генералов — Скобелева». После разгрома главных сил турок крепостям осталось бы только капитулировать, как это и произошло с крепостями на левом фланге. Но высшее командование было неспособно на смелые и решительные действия. Дилетант в военном деле главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, его начальник штаба дряхлый канцелярист А.А.Непокойчицкий, бездарный Криденер не соответствовали своему назначению. «Войска наши превосходны, но начальники оставляют слишком много желать», — писал в своем личном дневнике М.Газенкампф, занимавшийся при Главном штабе ведением журнала военных действий и составлением донесений царю.
Подготовляя новый штурм, напуганный Криденер на этот раз завышал численность гарнизона Плевны, считая его в 60 тысяч. В действительности он достиг ко второму штурму 30 тысяч, из которых 6–8 тысяч Осман-паша отправил в Ловчу. Главное командование имело верные сведения о численности плевненского гарнизона, но делало неправильный вывод из факта количественного превосходства русской артиллерии, не понимая неспособность полевых орудий с маломощным снарядом к разрушению возведенных турками укреплений. При планировании штурма решающее значение могло бы иметь использование полученных Скобелевым сведений о расположении турецких укреплений. Он выяснил, что к западу от реки Тученицы у турок не было укреплений фронтом на юг и на запад и что наносить удар надо именно здесь. Сильный удар в этом направлении заставил бы турок выйти из укреплений в поле или вовсе оставить Плевну.
Но донесения и предложения Скобелева не были использованы Криденером именно потому, что он не верил в победу и еще до штурма думал о его неудаче и об отступлении на восток. Диспозиция, разработанная Криденером, предусматривала наступление двумя главными группами — правой и левой. Войска правой группы под командованием генерала Н.Н.Вельяминова наносили главный удар с востока на Гривицу, левая группа во главе с генералом А.И.Шаховским — вспомогательный удар с юго-востока на Радишево. С севера наступление прикрывал конный отряд генерала П.С.Лошкарева, с юга — отряд Скобелева, состоявший из Кавказской казачьей бригады и двух батарей. Затем Шаховской придал ему батальон пехоты и одну батарею. В резерве была пехотная бригада с тремя батареями. Из всех возможных вариантов Криденер выбрал самый невыгодный, да и инструкции командирам о способе ведения боя и руководстве войсками во время самого боя были такими же бездарными. Все это предопределило неудачу штурма.
На главном направлении войска попали под сильный огонь и существенного продвижения добиться не смогли. На вспомогательном направлении было занято Радишево, но турецкий огонь заставил войска сначала остановиться, а затем в беспорядке отступать. Скобелев в этом бою играл второстепенную, но уже заметную роль, ему был поручен один из участков штурма. В отличие от Лошкарева, бездействовавшего в течение всего дня, его конный отряд действовал активно. Решительной атакой он захватил гребень Зеленых гор и прорвался к самой Плевне. Поддержка Скобелева крупными силами могла бы решить исход штурма. Но поддержки он не получил. Его немногочисленный отряд не мог преодолеть убийственный огонь турок и должен был отойти. Тем не менее атака Скобелева значительно облегчила наступление Шаховского, а во время отступления Скобелев спас его войска от угрожавшего им поражения. С горстью солдат Скобелев бросился навстречу наступавшим туркам, которые при виде такой дерзости решили, что перед ними авангард крупной контратакующей части. Шаховской официально доносил, что спасением от окончательного поражения его отряд обязан Скобелеву.
Во время атаки Скобелев, как всегда, когда требовалось воодушевить солдат, был впереди. Под ним была убита лошадь, потом ранена вторая. С.Верещагин соскочил с седла и предложил свою.»— Вижу, простая гнедая, — сказал Скобелев, добавив крепкое слово. — Нет, не хочу. Неужели нет коня?» Но огонь турок был так густ, что пришлось воспользоваться не самой красивой кобылой. В этом бою проявились и другие лучшие качества Скобелева. Готовясь к отступлению, он подозвал С.Верещагина и сказал ему:
— Поручаю вам удаление с поля раненых. Я не сойду с места, пока не получу от вас известия, что последний раненый унесен с поля.
Лишь получив подтверждение, что последний раненый подобран, Скобелев дал сигнал к отступлению.
Помимо неумелого использования войск, в основе неудачи лежало непонимание командованием (кстати, и военной мыслью всей Европы) самого характера боя, который должна вести армия, атакующая укрепления при возросшей скорострельности и дальнобойности ручного оружия. Всего двадцать лет назад именно русская армия во время обороны Севастополя, который, как и Плевна, не был сухопутной крепостью, положила начало полевой окопной войне. Даже с гладкоствольными ружьями войска одиннадцать месяцев держали оборону в борьбе с сильнейшим врагом, вооруженным винтовками. Оборона укреплений была в то время сильнее наступления, прежде всего из-за маломощности артиллерии. Однако в 1877 г. под Плевной эти уроки не пошли впрок, командование пыталось добиться успеха лобовыми атаками, полагаясь лишь на героизм русского солдата.
Можно себе представить возмущение и бешенство импульсивного Скобелева, видевшего ошибки командования и не имевшего возможности повлиять на его решения! По общему мнению, зафиксированному тем же Газенкампфом и многими другими, один Скобелев заслужил одобрение войск. Указывали на его инициативу, умение быстро и точно ориентироваться, решительность, личную храбрость. Командованию пришлось обратить на него внимание, и 22 июля решено было дать ему под команду отряд из трех батальонов пехоты, 22 эскадронов и 22 орудий. Это была уже значительная сила, обещавшая некоторую самостоятельность. С подвигов, совершенных Скобелевым летом 1877 г., начинается слава, которая сделает его в глазах армии и народа главным героем всей войны.
После второй Плевны положение русской армии изменилось к худшему. Наступать, имея в тылу армию Османа, командование не решалось. Турки же воспряли духом и, собрав за Балканами большие силы, планировали наступление. Д.А.Милютин, находившийся при Западном отряде, оценив положение, в записке Александру II от 2 августа предложил временно перейти к обороне и в ожидании пополнений готовить решительное наступление. В течение оборонительного периода предусматривалось удержание перевалов и срыв турецкого контрнаступления, отражение возможных вылазок противника в районе действий Рущук-ского отряда и ликвидация Плевны. Царь согласился с этим мнением.
Задача овладения Плевной была тесно связана с защитой позиций на Шипке. Если бы превосходящим силам Сулеймана-паши удалось захватить перевалы, то турецкое наступление стало бы реальностью, и армия Сулеймана могла бы соединиться с запертой в Плевне армией Османа. Это угрожало переломом всего хода войны в пользу Турции.
Командование Дунайской армии, конечно, понимало значение Шипки. Скобелеву, в частности, было поручено осмотреть эти позиции и доложить их состояние. Как сообщает на основании архивных материалов автор фундаментального советского исследования об этой войне Н.И.Беляев, Скобелев после осмотра сделал ошибочный вывод, что «позиция у Шипки в настоящее время чрезвычайно сильна». Однако в оценке Скобелева, если ее правильно понимать, не было ничего ошибочного. Сила позиции была в рельефе местности, в нахождении русских на гребне перевала. Но Скобелев вовсе не утверждал, что эту позицию не следует укреплять в инженерном отношении и огневыми средствами, припасами и людьми. Напротив, безразличие командования к нуждам защитников Шипки вызывало с его стороны возмущение и требования конкретных мер по оказанию помощи слабому шипкинскому гарнизону. Лишь благодаря героизму солдат и болгарских ополченцев в ожесточенных августовских боях турецкие атаки были отбиты и перевалы удержаны.
Скобелеву в это время было поручено наблюдение за движением турок. Опасались движения Османа из Плевны на Ловчу, движения турок из-за перевалов и из Ловчи на Сельви и Габрово. Пассивная роль наблюдателя не удовлетворяла Скобелева. К тому же он скоро понял, что наступление турок из Ловчи невозможно. В этом его убедили личная рекогносцировка пути на Ловчу, донесения поставленного им казачьего разъезда, лазутчиков и болгарина, выбравшегося из города. В письме Газенкампфу он анализировал: «В Ловче, которую рекогносцировали 3-го дня, нет признаков присутствия значительных сил. В окрестностях Траяна, кроме шайки в несколько сот башибузуков, нет ничего. Не слишком верьте грозным сообщениям из Сельви. Больное место на Шипке, а не здесь. Султан в Казанлы-ке. Две турецкие колонны взлетели на воздух, но не успели еще обломки упасть, как следующие колонны шли в атаку — каково? Султан объявил, что проклянет армию, если она не возьмет Шипку. Повторяю — там больное место…»
Бесполезное стояние на месте выводило Скобелева из себя. Ведь гарнизон Шипки в это время изнемогал в неравной борьбе. Пренебрегая дисциплиной, Скобелев бомбардировал Ф.Ф.Радецкого и Святополка-Мирского письмами, доказывая необходимость идти на помощь войскам на перевалах. Дорогу он разведал, и она пригодна даже для артиллерии. 14 августа он писал Мирскому: «Потрясающее впечатление… о положении наших на Шипке заставляет меня высказать вам мое глубокое убеждение: неприятель искусно маневрирует, отвлекая часть наших сил от сражения на перевале. Немедленное прибытие 9 батальонов может иметь решающее значение в нашу пользу… В данный момент Сельви не угрожает никакой опасности… Только что с двумя сотнями из-под Ловчи; никаких признаков значительных сил».
Скобелев правильно определял положение. Опасения движения турок из Ловчи с ее небольшим гарнизоном были совершенно беспочвенными. Выхода же Османа из Плев-ны следовало опасаться лишь в том случае, если бы Сулейман прорвался через перевал. На следующий день Скобелев вновь писал Радецкому: «Вверенный мне отряд, по моему убеждению, бесцельно стоит впереди Сельви… Между тем присутствие в бою на Шипке 4-х отличных батальонов… могло бы иметь большое значение… Начальник штаба вверенного мне отряда капитан Куропаткин объяснит вам, на основании каких дисциплинарных соображений я беру смелость прямо обращаться к вашему превосходительству». Не добившись результата и потеряв терпение, Скобелев 16 августа направил Радецкому новое письмо, прося разрешения ударить турок, атакующих Шипку, с тыла. Не решаясь взять на себя ответственность, Радецкий ответил Скобелеву, что переслал его предложение Непокойчицкому. Но тот по-прежнему боялся за Сельви!
Наконец, 19 августа перед Скобелевым открылась перспектива активного действия: его отряд был включен в качестве авангарда в большой отряд генерала А.К.Имеретинского, предназначенного для овладения Ловчей. К счастью для Скобелева, Имеретинский не стеснял его инициативы. Как вспоминал много лет спустя участник ловченского сражения Е.К.Андреевский, «Имеретинский при мне в ответ на обращение к нему Скобелева, который сказал, что уже наметил себе многое в предстоящем деле и просит лишь снисходительно смотреть на некоторую его самостоятельность… ответил ему: — Михаил Дмитриевич, было бы странно, если бы я вздумал строить из себя человека, знающего больше, чем ты… Ты своим большим умом поймешь, где и насколько тебе надлежит пользоваться тем plein pouvoir, который я тебе охотно предоставляю… — Да, — ответил Михаил Дмитриевич, — лучшего я ничего не мог и получить от тебя в ответ на обуревавшие меня мысли…».
Не часто Скобелеву приходилось встречать такую доброжелательность. Воспряв духом, он развернул бурную деятельность, разработал план действий и того же 19 августа послал Имеретинскому записку следующего содержания: «Задача: взять город Ловчу с возможно меньшими потерями». Дальше излагался план, в основе которого лежали принципы, выработанные Скобелевым еще в Туркестане и ставшие основой его полководческого искусства: «Основные принципы:
1) Тщательное знакомство с местностью и расположением противника.
2) Обширная артиллерийская подготовка с дальних и близких позиций.
3) Постепенность атаки.
4) Содействие фортификации.
5) Сильные резервы и экономное их расходование».
Весь русский отряд насчитывал 25 батальонов пехоты, 1 эскадрон и 14 сотен кавалерии, 2 саперных взвода и 98 орудий. Турок было в Ловче 8 тысяч (из них 2,5–3 тыс. черкесов и башибузуков) при 6 орудиях, но это были дальнобойные орудия, которых не было у русских. Превосходство наступающих в живой силе было пятикратным, в артиллерии почти шестнадцатикратным. Однако город был окружен высокими холмами, позволившими туркам создать сильную оборону. Командовала над местностью гора Рыжая, расположенная на правом, восточном берегу реки Осмы. На ней противник организовал главный пункт обороны. На западном берегу располагалась вторая позиция турок, в том числе сильный редут. Рельеф местности позволял создать здесь вторую Плевну, но сил для этого у турок было мало. Командовал турецким войском Рифат-паша.
Исследователями давно отмечалось, что опасность Ловчи для Западного отряда была надуманной, силы турок были для этого слишком незначительными. Занятие Ловчи Османом стало его большой ошибкой, так как 8 таборов очень пригодились бы в Плевне, но оказались бесполезны в Ловче. Что же касается решения русского командования о взятии Ловчи, то его никак нельзя назвать ошибкой. Ловча была важным узлом коммуникаций, через нее шли дороги на Плевну, Сельви, Траян, через нее Осман-паша получал подкрепления от Сулеймана. Окружение Плевны без взятия Ловчи было неполным. Необходимость ее ликвидации станет еще очевидней позже, когда будет принято решение о блокаде Плевны. Кроме того, взятие этого сильно укрепленного пункта имело бы большое значение для поднятия морального духа войск Западного отряда, терпевших неудачи под Плевной.
Атака Ловчи велась двумя колоннами: правая под командованием генерала Добровольского наносила демонстративный удар по левому флангу турок с целью отвлечь их внимание от Рыжей горы. Левая, скобелевская колонна, включавшая основную массу наступавших сил, наносила главный удар, за ней двигался резерв под командованием генерала Энгмана. С севера и северо-запада, с юга и юга-запада наступление прикрывала конница. Для подавления вражеской обороны и уменьшения потерь планировалась сильная артиллерийская подготовка.
Наступление началось с непредусмотренного препятствия: турецкие снаряды долетали до изготовившейся к атаке колонны Добровольского, огонь же русской артиллерии, подготовлявшей атаку, был малоэффективным. Добровольский принял правильное решение: не дожидаясь результатов артподготовки, он без приказа атаковал турок и отбросил их на левый, западный берег Осмы, где стоял сам город.
Скобелев решил сначала захватить возвышавшиеся на восточном берегу Осмы, против Ловчи, командующие высоты, чтобы обеспечить выгодную позицию для наступления. Дойдя до высот без боя, войска встретили огонь с двух из них. Третью, прикрытую слабой цепью конников, заняли почти без сопротивления и назвали ее Счастливой. Овладев затем двумя другими высотами, Скобелев приказал установить на них артиллерию, а когда обнаружил неточность стрельбы, отправился на батарею. Здесь он увидел, что прислуга прячется в ровиках от крупнокалиберных снарядов турок. В это время на позицию упал снаряд. Скобелев остался на месте и, успокоив солдат, сказал: «Теперь сам приказываю вам при приближении снарядов прятаться в ровики, затем посылать ответ».
Около 12 часов колонна Скобелева с распущенными знаменами и при поддержке артиллерии перешла в наступление, держа направление на Рыжую гору. Встретив сравнительно слабое сопротивление, войска почти без потерь захватили этот важный пункт, Скобелев же расположился на площадке, карнизом висящей над городом. Турки продолжали вести огонь из заречного редута, но теперь огонь и русской артиллерии стал действенным. При ее поддержке войска ворвались в город и овладели им после короткого боя. Один из батальонов Эстляндского полка, состоявший из новобранцев, дрогнул и побежал через кладбище. Для ободрения людей Скобелев прибег к приему, который он не раз применял впоследствии: выстроив батальон, он проделал короткое учение ружейным приемам и, когда солдаты пришли в себя, отправил батальон по назначению.
Взятием турецких позиций на правом берегу Осмы и города закончился лишь первый этап ловчинского сражения. Оставались еще укрепления, расположенные за рекой. Их атака началась в 14 часов. На левый фланг турецкой обороны наступала колонна Добровольского, на правый — колонна Скобелева, с тыла позиции противника охватывала конная бригада Тутолмина. Перейдя реку, Калужский и Либавский полки скобелевской колонны попали под сильный огонь турок. Трудность продвижения вызывалась открытым характером местности. Впереди возвышалась только мельница с окружавшими ее несколькими деревьями. Нарушая обычный порядок наступления, солдаты по своей инициативе стали передвигаться к мельнице перебежками, небольшими группами. Потери резко сократились. Солдатское изобретение, сделанное под давлением необходимости, положило начало новой тактике атаки. Так же перебежками полки приблизились к высоте и, следуя ее обрывистым склоном, атаковали траншеи. Одновременно Ревельский полк ударил туркам во фланг. Не выдержав штыкового удара, турки бросили траншеи и бежали к редуту.
Занятые в зоне действия скобелевской колонны защитой своего левого фланга, турки отвлеклись от правого. Этого момента ждал Скобелев, находившийся на своем левом фланге с семью батальонами. Как всякий настоящий полководец, он безошибочно выбрал момент для атаки. В 17.30 он лично, с музыкой и распущенными знаменами, повел свои батальоны на правый фланг турок. Внушительное зрелище уверенно наступавших русских войск, уже чувствовавших близкую победу, деморализовало турок. Оставив траншеи, они бросились к редуту, но редут был одновременно атакован калужцами, либавцами и ревельцами. Теперь турки уже не отступали, а бежали. До самой темноты их преследовала кавалерия Тутолмина. Разгром противника был полный. Из 8-тысячного гарнизона спаслись всего 400 человек. По подсчетам турок, они потеряли только убитыми две тысячи человек. Русские потери убитыми и ранеными составили 1700 человек. Принимая во внимание силу турецкой позиции и дальнобойность артиллерии, Ловчу следует расценить как большой успех, пример хорошо организованного и проведенного боя, выгодно отличавшегося от двух штурмов Плевны. Заслуга победы принадлежала Скобелеву. Успех дела еще до штурма был предрешен проведенной им тщательной и всесторонней подготовкой. Ловча показала, на что способен Скобелев, когда ему дается хотя бы относительная самостоятельность.
После Ловчи положение турок в Плевне ухудшилось, связь их с Сулейманом была теперь затруднена. Русское же командование решило, что пришло время покончить с Плевной. Наученное горьким опытом двух неудач, оно готовило новый штурм очень тщательно. Решено было провести длительную и сильную артиллерийскую подготовку. Артподготовка длилась четыре дня, но разрушить укрепления не удалось несмотря на огромный расход снарядов, который вызывал, по словам начальника артиллерии генерала Н.Ф.Масальского, большие трудности в их пополнении. Это в некоторой степени повлияло на исход штурма. Гораздо важнее были ошибки плана. Главная из них заключалась в неверном направлении главного удара. На западе Плевна была почти не укреплена. Имелась полная возможность, обойдя укрепления, атаковать лагерь с этой стороны. Но диспозиция предусматривала штурм с трех других, самых укрепленных сторон, да и разослана она была всего за несколько часов до штурма. Большим недостатком подготовки было и то, что разведка своевременно не установила всех турецких укреплений. Наконец, и время начала штурма было выбрано неудачно, после долгого ливня и при моросящем дожде, размокшей почве и плохой видимости.
Успешно развивалось наступление только на левом фланге, где штурмом руководил Скобелев. Самой близкой к русским турецкой позицией был третий гребень Зеленых гор, за ним располагалась система редутов, протянувшихся к северо-востоку, по направлению к городу. Основным укреплением были редуты, получившие название скобелевских: Каванлык (№ 1) и Иса-Ага (№ 2). Путь к этим редутам, являвшимся ключом всей обороны, преграждал глубокий и обрывистый овраг, по дну которого протекал Зеленогорский ручей с одним непрочным мостиком. Редуты соединялись глубокой траншеей, на самом гребне, при подъеме из лощины, были отрыты окопы для стрелков. Задачу предстояло решить очень трудную, тем более что разведка не дала сведений о существовании трех редутов к западу от редутов № 1 и 2.
Общий штурм был назначен на 15 часов. Чтобы приблизиться к турецким редутам и обеспечить выгодную исходную позицию для атаки, Скобелев решил сначала захватить гребень Зеленых гор. После короткой артподготовки в 10 часов стремительной атакой турки были сбиты с гребня, а их попытки вернуть позиции отражены. В 15 часов вместе с другими войсками скобелевцы пошли в атаку. Но удачно начатое наступление встретило сильное и даже неожиданное сопротивление врага. Войска попали под огонь с востока, справа, из редутов Араб-табий и Омар-бей-табий, с фронта и с запада, слева, в том числе из редутов Таль-ат-табий, Милас-табий и Баглар-баши, о существовании которых в отряде Скобелева никто не знал. Владимирцы, суздальцы и два приданных им батальона стали нести большие потери и залегли у ручья. Скобелеву пришлось двинуть им на помощь из резерва Ревельский полк. Но атака снова была остановлена. В резерве оставались только Либавский полк и два батальона. Видя, что чаша весов колеблется и медлить нельзя, Скобелев послал в бой этот последний резерв. Но перелома и теперь добиться не удалось. Резервов больше не было.
Тогда Скобелев поступил так, как он всегда поступал в критические моменты боя. Верхом на коне, с обнаженной шашкой в руке, он бросился вперед, увлекая за собой солдат. Вот как описывает этот момент его начальник штаба А.Н.Куропаткин, оставивший не только наиболее достоверные воспоминания о действиях Скобелева в этой войне, но и один из наиболее обстоятельных военно-ученых трудов:
«Успех боя окончательно заколебался… Тогда генерал Скобелев решил бросить на весы военного счастья единственный оставшийся в его распоряжении резерв — самого себя. Неподвижно… стоял он верхом… окруженный штабом, с конвоем и значком. Скрывая волнение, генерал Скобелев старался бесстрастно-спокойно глядеть, как полк за полком исчезали в пекле боя. Град пуль уносил все новые и новые жертвы из его конвоя, но ни на секунду не рассеивал его внимания. Всякая мысль лично о себе была далека в эту минуту. Одна крупная забота об успехе порученного ему боя всецело поглощала его. Если генерал Скобелев не бросился ранее с передовыми войсками, как то подсказывала ему горячая кровь, то только потому, что он смотрел на себя как на резерв, которым заранее решил пожертвовать без оглядки, как только наступит, по его мнению, решительная минута. Минута эта настала; генерал Скобелев пожертвовал собою и только чудом вышел живым из боя, в который беззаветно окунулся. Дав шпоры коню, генерал Скобелев быстро доскакал до оврага, опустился или, вернее, скатился к ручью и начал подниматься на противоположный скат к редуту № 1. Появление генерала было замечено даже в те минуты, настолько Скобелев уже был популярен между войсками. Турки… не выдержали… и бегом отступили… Казалось, в рядах турок замечалось колебание. Еще несколько тяжелых мгновений — и наши передовые ворвались с остервенением в траншею… Генерал Скобелев… из числа первых ворвался в редут. Внутри и около редута завязалась короткая рукопашная схватка. Упорнейшие турки были перебиты, остальные отступили…»
В 16.25 воодушевленные скобелевцы выбили турок из редута Каванлык, а в 18.00 под натиском трех сборных рот во главе с подполковником Мосцевым пал редут Иса-Ага. Турецкая оборона была сломлена. Впереди, перед городом, укреплений уже не было. Оставалось только направить войска из резерва для овладения самим городом. Момент был решительный, промедление грозило гибелью. Но командование, одержимое страхами о надуманной угрозе на других направлениях, игнорировало призывы Скобелева о подкреплениях. Тем временем опомнившиеся турки усилили огонь и начали контратаковать. Понесшим большие потери скобелевцам приходилось отчаянно трудно: они не спали три ночи, не имели продовольствия, шанцевого инструмента. Чтобы хоть как-то прикрыться от огня, окапывались штыками и руками, использовали для сооружения бруствера трупы своих и чужих солдат. За ночь Осман-паша собрал войска со всех, ставших теперь второстепенными, участков и из резерва и сосредоточил против взятых редутов 15 свежих таборов. Утром следующего дня (31 августа) на скобелевских редутах начались бои, превосходившие по своему ожесточению все, что было накануне. Турки пошли в атаку под исламским зеленым знаменем, с пением мулл, позади наступавших следовали заградительные отряды, получившие приказ стрелять по всем, кто сделает хоть шаг назад. Четыре, следовавшие одна за другой, турецкие атаки были отбиты.
Что происходило тогда на редутах, можно представить по следующему донесению Скобелева: «Редуты представляли к этому времени (3,5 часа пополудни) страшную картину. Масса трупов русских и турок лежала грудами… На редуте № 2 часть бруствера, обращенного к гор. Плевне, была сложена из трупов. На редуте № 1 три орудия… были частью исковерканы и лишены прислуги и лошадей». Как выглядел сам Скобелев, рассказывает Мак-Гахан: «Это было олицетворение воинского исступления. Одетый в мундир, обрызганный кровью и грязью, со сломанной шпагой в руке (ее переломила турецкая пуля. — В.М.) и согнутым Георгиевским крестом… с лицом, почерневшим от дыма и пороха, и глазами, блуждающими и налитыми кровью, высохшими губами и хриплым голосом, Скобелев отдавал приказания среди трупов и раненых».
После отражения четвертой турецкой атаки стало ясно, что удержать редуты остатками измотанных непрерывными боями немногочисленных войск Скобелева невозможно. Скобелев дал приказ подобрать раненых и отходить. Только доблестный майор Ф.М.Горталов отказался покинуть редут и, когда в 16.30 началась пятая атака врага, бросился на турок и был ими поднят на штыки. Героизм и все жертвы оказались напрасными, победа, которая, казалось, была уже достигнута, снова ускользнула. Однако, несмотря на общую неудачу, благодаря захвату главных редутов и стойкому сопротивлению турецким контратакам столь небольшими силами, «оставшиеся в живых вынесли сознание, что поддержали славу своих знамен», — доносил Скобелев в рапорте.
После оставления редутов Скобелев стал энергично укреплять второй гребень Зеленых гор. Но саперов ему не дали, прислали, наконец, один Шуйский полк. «Поздно, — сурово, сквозь зубы проговорил Скобелев. — Двумя часами раньше мне нужно было только бригаду, теперь же этот полк может только прикрыть отступление. Да и что это за полк, когда в нем только 700 штыков! Это батальон, хоть и с тремя знаменами». Все же шуйцы помогли. Когда турки атаковали позиции на гребне, они были отбиты дружным огнем батарей и ружей, и две сотни казаков под личным предводительством Скобелева гнали их до оврага.
Третий штурм Плевны стоил 13 тысяч погибших русских и трех тысяч румын (Румыния вступила в войну в августе 1877 г.). Главной причиной новой неудачи была неспособность командования правильно оценить положение, соответственно распределить силы и направить резервы на развитие успеха, достигнутого на скобелевских редутах. По подсчетам А.Н.Куропаткина, на главном направлении действовали 22 батальона, а на второстепенных — 84. Но есть верные сведения и о том, что командование понимало решающее значение скобелевских редутов. Об этом после осмотра позиций еще до штурма говорил состоявший при ставке генерал Левицкий, один из авторов диспозиции и старый недруг Скобелева. После штурма его открыто обвиняли в сознательном лишении Скобелева поддержки с целью сведения личных счетов. «Россия и армия клянут Николая Николаевича, и Левицкого, и Непокойчицкого… у нас только один Скобелев и умеет водить войска на штурм», — писал М.Газенкампф. Однако и турки были деморализованы упорной борьбой русских. После падения Плевны Осман-паша и его генералы говорили, что если бы их последняя, пятая атака была отбита, они отступили бы, оставив Плевну.
Третья Плевна своей кровопролитностью потрясла Скобелева. «До третьей Плевны я был молод, оттуда вышел стариком! — сказал он Немировичу-Данченко. — Разумеется, не физически и не умственно… Воспоминания об этой бойне — своего рода Немезида, только еще более мстительная, чем классическая». В то же время, по справедливому замечанию Н.Н.Кнорринга, эта третья атака Плевны — самый яркий и патетический момент за всю жизнь Скобелева, волнующий своим высоким трагизмом и внутренней силой. В этом эпизоде Скобелев предстает во всей своей простоте и самоотверженности. Как никогда убедительно и ярко, сейчас проявилось его пренебрежение своим «я», самой своей жизнью ради победы, армии, родины. За свою боевую жизнь Скобелев совершил много подвигов. Но третью Плевну, думается, с полным основанием можно считать звездным часом всего его боевого пути. Чрезвычайно поучительным оказался штурм и в чисто военном отношении. «Для немецких стратегов, зорко наблюдавших за карьерой белого генерала, этот штурм был своего рода классическим и вошел в учебники», — констатировал Кнорринг.
После третьей Плевны изменилось и отношение к Скобелеву царя и командования. 1 сентября он был произведен в генерал-лейтенанты, а в середине месяца получил 16-ю дивизию, ставшую его любимым детищем и вошедшую в историю войны как скобелевская. Скобелева хорошо уже знали и турки. Как писал Всеволод Крестовский, другой, наряду с Немировичем-Данченко, писатель-корреспондент, но, в отличие от последнего, начинающего, в литературе уже известный, «…сами турки уже знают Скобелева и, по рассказам пленных, называют его Ак-пашою (белым генералом). Это тот Ак-паша, что всегда впереди русских, говорили они, отвечая на вопрос, известен ли им Скобелев: да, мы знаем его, и когда мы видим его впереди, тогда нашим худо приходится, тогда мы грязи наедаемся (т. е несем срам поражения), и прибавляли с фаталистическим вздохом: «Инш-аллах…Инш-аллах» (т. е божья воля, или так богу угодно)».
Оценив значение Зеленых гор, дававших возможность приблизиться к турецким позициям, Скобелев решил овладеть этим важным пунктом. Захватив его, он занялся его инженерным укреплением. Турки стремились во что бы то ни стало вернуть потерянную высоту. 30 октября ночью шла сильная стрельба, записывал в дневнике ДА.Милютин. Это турки атаковали вновь занятую Скобелевым позицию на Зеленой горе. Атака отбита без наших потерь. 3 ноября. В эту ночь — сильная турецкая атака на позицию Скобелева. Турки отбиты, но мы потеряли 100 человек, и Скобелев контужен. 4 ноября. Опять на скобелевской позиции сильная перестрелка, Скобелев вновь ранен, но легко. Одна из контузий оказалась серьезной и, по мнению доктора Алышевского, стала причиной слабости сердца и преждевременной смерти Скобелева. «Хуже всего то, — писал Газенкампф, — что Скобелев сильно контужен в поясницу и теперь лежит. Смерть его была бы всероссийским бедствием, ибо сомнения нет, что он уже сделался народным героем». Но, как ни странно, солдаты, которые сами видели Скобелева контуженным, по-прежнему оставались при убеждении, что он «заговорен».
Скобелев отправился в Бухарест подлечиться и отдохнуть. Отдых, правда, получился довольно своеобразным. Большую часть времени Скобелев проводил за рабочим столом. Вечерами же он нередко появлялся в местном обществе, иногда и крепко кутил. Румыны полюбили молодого, обаятельного, уже овеянного громкой славой генерала, а румынки — еще больше. От них просто не было отбоя. Скобелев любил женщин и не скрывал своего интереса к ним. Но на этот раз он не был расположен к приключениям подобного рода. Он все еще не мог забыть бруствер из трупов и поднятого на штыки Горталова. На этой почве у Скобелева произошел забавный эпизод. Молодая, красивая и эксцентричная валашка прислала ему записку с предупреждением, что придет завтра. О записке забыли. На другой день Скобелев сидел со старым и дряхлым генералом С. Вдруг лакей докладывает о приходе дамы. Скобелеву пришла спасительная мысль: " — Ваше-ство, выручите меня!
— В чем?
— Да вот, обратилась ко мне одна женщина… Она меня никогда не видела… Скажите ей, что вы Скобелев.
С. улыбается. Ему нравится эта мысль… Генерал, явившийся Скобелевым, потом рассказывал свои впечатления:
— Помилуйте, дура какая-то… Я ведь не таких, как она, в Венгрии видывал! В 48 году! И всего только 30 лет назад!.. Посмотрела на меня, да как расхохочется…»
Румынка же говорила:
«— У русских понятие о молодости очень оригинальное!.. Скобелев, по-ихнему, молодой генерал… Я его видела — просто старая обезьяна, да и к тому же еще с облезшей шерстью!»
В Бухаресте произошло знакомство Скобелева с Э.И.Тотлебеном, знаменитым организацией инженерных работ при обороне Севастополя. Он направлялся в Западный отряд, куда был вызван после неудачи третьего штурма для организации блокады Плевны. Для этой роли, когда требовались прежде всего такие качества, как методичность, осмотрительность, система, более подходящего командующего подобрать было нельзя.
Тотлебен умело организовал осаду. Для обеспечения полной изоляции плевненского гарнизона было решено прервать его сообщения, что требовало овладения турецкими укрепленными позициями, расположенными к югу и юго-западу. Эта задача была выполнена 50-тысячным отрядом под командованием И.В.Гурко, в упорных боях взявшим Горный Дубняк, Телиш, отбросившим деблокирующий отряд турок и занявшим удобные рубежи для перехода Балкан.
Участие Скобелева в этих событиях не было значительным. Под Горным Дубняком он отвлек турок ложной атакой, чем в некоторой степени способствовал общему делу. Его дивизия выполняла другую важную задачу — несла службу по обеспечению блокады. Мысли и усилия Скобелева были направлены на сплочение дивизии, состоявшей из сильно потрепанных в результате третьего штурма и получивших необстрелянное пополнение полков, на ее боевую выучку, приобретение боевого опыта. Цель его состояла также в том, чтобы вернуть потерянные после третьего штурма позиции и не давать туркам покоя ни днем, ни ночью, деморализовать их. Поэтому он не ограничивался пассивным наблюдением и стремился к активным действиям.
Здесь, под Плевной, оказались два столь нужных армии и столь же во многом различных генерала и человека — Скобелев и Тотлебен. Они близко сошлись и прониклись уважением друг к другу. Оба были боевыми генералами, преданными своему делу. В блокадной ситуации они хорошо дополняли друг друга. Все рекогносцировки мудрый и осторожный Тотлебен проводил с участием Скобелева. Вдвоем они обсуждали результаты своих наблюдений и план обложения Плевны. «Когда же затем турки заняли возле Плевны Зеленые горы, Скобелев первый увидел, насколько эта позиция будет опасна в руках турок общему плану осады Плевны, хотя, впрочем, это предвидел он много раньше. Самое взятие им Зеленых гор — дело столько же храбрости, сколько искусства, особенно инженерного искусства, что привело в восторг даже самого Тотлебена…» — вспоминал автор парижской брошюры.
В дальнейшем, однако, между Скобелевым и Тотлебеном наметилось некоторое расхождение. Слишком они были противоположны. Один был сама осторожность, другой весь — порыв. Во время блокады действия Тотлебена Скобелев находил чрезмерно выжидательными. Окончательно их расхождение обозначилось после падения Плевны. Тотлебен был и теперь за методичную войну: требовал обратить главное внимание на осаду Рущука, возражал против перехода Балкан. Это противоречило обручевскому плану войны и обрекало армию на пассивность. В своей критике этих предложений Скобелев был безусловно прав. Кроме того, Тотлебен не понимал и не разделял дорогую для Скобелева славянскую идею, даже не сочувствовал целям войны. «Мы вовлечены в войну мечтами наших панславистов и интригами англичан, — писал он. — Освобождение христиан — химера… Их задушевное желание — чтобы их освободители по возможности скорее покинули страну». Самого Скобелева Тотлебен охарактеризовал так: «…генерал Скобелев — герой, какого редко встретишь, mais un homme sans foi, ni loi» (но человек без веры и закона). Вообще «осторожный и спокойный Тотлебен не особенно долюбливал горячих храбрецов».
В боевой обстановке, требовавшей постоянного напряжения всех сил, душевные раны, полученные Скобелевым по возращении из Ферганы, стали если не закрываться (полностью они никогда не закрылись), то успокаиваться. В письме К.П.Кауфману из-под Плевны от 13 октября 1877 г. он сообщал, что туркестанцы показали себя на этой войне отлично: «…в настоящую кампанию в глазах общества значение Туркестана как боевой школы значительно поднялось; этому помогло и геройское поведение всех наших офицеров, служащих в болгарском ополчении, и чрезвычайное боевое самолюбие нижних чинов Туркестанского округа перед неприятелем…» Он с удовлетворением писал о ласке государя: «Ласка государя ко мне, при всех случаях, не знает пределов. Последний раз за обедом я, конечно, сел за стол с последними: это ведь не в деле. Государь тотчас же послал за мной Войекова и меня усадили против князя Суворова, который сидел по правую руку государя. За обедом он почти исключительно говорил со мною и, наконец, подняв бокал, пил мое здоровье… Кланяйтесь Виталию Никитичу (Троцкому. — В.М.); я ему так много обязан и искренно его люблю… Мы готовимся». Последние слова следовало понимать: готовимся к подвигам.
Казалось бы, ласка государя, повышение по службе, которое вскоре произойдет, были достаточным основанием, чтобы забыть о мартовском приеме и спокойно продолжать службу. Но Скобелев иначе смотрел на дело. Поскольку государь не возвращался к обсуждению его губернаторства и лишь благодарил его за подвиги, получалось, что Скобелев был и остался виновным, но заслужил прощение своим поведением на войне. Против этого и восставала оскорбленная честь Скобелева, который в течение всего уже довольно долгого периода, прошедшего с марта 1877 г., постоянно анализировал свою деятельность в Фергане и каждый раз приходил к выводу о своей невиновности и о незаслуженности нанесенной ему обиды. Направление мыслей и намерения Скобелева отразились в его письме дяде от 7 августа 1878 г., когда война уже окончилась и на параде 5 августа объявили указ о демобилизации армии, а сам Скобелев был уже генерал-лейтенантом и командовал войсками 4-го корпуса (копия с собственноручного черновика).
Уважаемый дядя!…Чем более проходит времени, тем более растет во мне сознание в совершенной моей невинности перед государем, а потому и чувство глубокой скорби не может меня покинуть…
Не мне судить о моей службе в Дунайской действующей армии в минувшую кампанию, но: я присутствую при ее расформировании с совершенно спокойною совестью, с тем же чувством, с каким 19 месяцев назад оставлял службу в Туркестанском крае. Я глубоко тронут милостью, которою государь император удостоил меня под Плевной и, конечно, век не забуду. Но, добрый дядя, только обязанности верноподданного и солдата могли заставить меня временно примириться с невыносимою тяжестью моего положения с марта 1877 г. Я имел несчастье потерять доверие, мне это было высказано и это отнимает у меня всякую силу с пользою дчя дела продолжать службу. Не откажи поэтому, добрый дядя, своим советом и содействием для отчисления меня от должности, с зачислением, на первое время, по запасным войскам. Я не желаю делать чего-либо поспешно или неосновательно, а потому и обращаюсь к Тебе, вполне полагаясь на Твое решение.
В армии я сжился как нельзя лучше. Уверен, что ген. — ад. Тот. (Тотлебен. — В.М.) в свое время это подтвердит. Еще вчера, на параде, ему угодно было особенно благодарить вверенный мне корпус; вниманием князя Дундукова я издавна пользовался; с подчиненными отношения мои создались и окрепли целым рядом боевых испытаний и, наконец, побед; оккупация меня не пугает — служить по захолустьям, после Туркестана, мне дело обычное; следовательно, причины моего решения Тебя беспокоить вышесказанным — нравственные— истекающие из веры, что молчать значило бы признать себя виновным.
Ты знаешь, как я всем сердцем, всею страстью предан службе государя, я старался всегда доказывать на деле, где Бог позволял. Я всем доволен, всем удовлетворен, но ставлю свою и честь Скобелевского имени выше всего.
Тебя любящий и Тебе всем благодарный М.Скобелев.
Письмо многое объясняет. Скобелев прямо говорит о том, что его мучит. Смысл письма в том, что лишь долг заставил его на время примириться с незаслуженной обидой, но теперь, когда война окончена, он не может продолжать служить как ни в чем не бывало, потому что «ставит свою и честь Скобелевского имени выше всего». Он даже готов уйти в запас, чтобы (так, наверное, следует понимать) совсем оставить службу. Можно ли верить в искренность этого намерения, зная безграничную любовь Скобелева к военной службе, вне которой он не мыслил своей жизни? На наш взгляд, при этих обстоятельствах — без сомнения.
Никакие чины и блага не могли заставить его забыть о чести, а честь была оскорблена. Чего же он добивался? По-видимому, какой-то формы реабилитации. Посоветовать и что-то предпринять в этом направлении мог только дядя.
На службе Скобелев все же, как мы знаем, остался. Новые важные поручения и новая война снова поставили на первый план интересы дела, а слава национального героя, которую он, вернувшись из Болгарии, встретил на родине, послужила бальзамом для его душевных ран. Указаний, что А.В.Адлерберг после приведенного письма говорил с Александром II и тот на словах передал для Скобелева что-то успокаивающее, нет. Но, как мы покажем ниже, после турецкой войны Скобелев не раз был принят царем и имел с ним беседы по поводу новых поручений и назначений. Трудно допустить, чтобы во время этих приемов не возник вопрос о Фергане. Во всяком случае является фактом, что у Скобелева не осталось недобрых чувств по отношению к государю. Вину за все он приписал клеветникам.
На время турецкой войны приходится завершение формирования Скобелева как человека и военного. Теперь он был уже не тем юнцом, каким мы его видели в начале его службы. Конечно, недостатки у него, как и у всякого, были и сейчас. Но это уже не те недостатки, которые принесли ему такие неприятности в Туркестане. Человек сильной воли, Скобелев сумел оставить их в безвозвратном прошлом. Желание выдвинуться, конечно, осталось (а кто из военачальников его лишен?), но теперь оно достигалось только теми средствами, которые допускало строгое отношение к выполнению воинского долга, дисциплина и самодисциплина. Недостатки теперь были другого рода. Гордый сознанием собственного превосходства, окруженный любовью и поклонением подчиненных, он бывал временами капризен, вспыльчив, иногда даже несправедлив. Но все это никогда не доходило до самодурства. Скобелев был отходчив, научился быть строгим к себе и, если допускал несправедливость или другую ошибку, первым сознавал и исправлял ее. Вот характерный пример.
Во время третьего штурма Плевны, рассказывал в своих воспоминаниях П.А.Дукмасов, отчаянно храбрый хорунжий, выполнявший впоследствии самые рискованные поручения Скобелева, последний сказал ему, указывая на полусотню казаков:
«— Вот, посмотрите, Дукмасов. Этим господам я приказал выбить из огородов башибузуков. Опять ваши казаки… (тут генерал употребил крепкое слово), — продолжал Скобелев, заметно раздражаясь. — Поезжайте и скажите, чтобы сейчас же выбили эту сволочь!
Скобелев сильно задел мое казачье самолюбие. Вспылив и не сознавая, что говорю, я ответил:
— Если вы, ваше превосходительство, ругаете так нас, казаков, то я не могу исполнить вашего приказания.
— Как вы смеете рассуждать, хорунжий! — грозно крикнул Скобелев, весь вспыхнув. — Я прикажу вас расстрелять!
— Как угодно… Каждый из нас может быть расстрелян неприятелем, но, если прикажете, меня расстреляют свои пули».
У Скобелева между тем мгновенная вспышка прошла. Он протянул руку Дукмасову и с добродушной улыбкой сказал:
— Ну, извините меня, голубчик, я погорячился.
«Эта искренняя фраза, — объяснял Дукмасов, — еще более расположила меня к этому человеку, которым я был просто очарован…» В дальнейшем Дукмасов стал беззаветно преданным помощником и личным другом Скобелева.
Вот другое свидетельство, уже В.В.Верещагина: «…Скобелев положительно совершенствовал свой нравственный характер. Вот, например, образчик военной порядочности из его деятельности последних лет: на третий или четвертый день после Шейновской битвы я застал его за письмом.
— Что это вы пишете?
— Извинительное послание; я при фронте распек этого бедного X., как вижу, совершенно напрасно, поэтому хочу, чтобы мое извинение было так же гласно и публично, как и выговор…»
Боевые донесения Скобелева теперь отличались точностью, лаконизмом, даже некоторой сухостью. Все заслуги он приписывал подчиненным. Его представления к наградам были составлены так убедительно, что ему невозможно было отказать. Все его ближайшие помощники имели очень много наград. Он не боялся около себя талантов и, напротив, выдвигал их, стараясь извлечь из них максимум пользы.
При русской армии во время этой войны было много иностранных корреспондентов и военных агентов. Здесь был старый друг Скобелева по Туркестану Мак-Гахан, были корреспонденты английских, американских, французских, немецких, итальянских газет — Форбс, Бракенбери, Каррик, Гавелок, Грант и другие. Они посылали о Скобелеве восторженные статьи, отзывались о нем как о восходящей звезде, военном гении. Хотя Скобелев, вопреки распространявшимся о нем недоброжелателями слухам (их опровержению был посвящен специальный материал в «Голосе минувшего» в 1914 г., № 6 и 9), не заискивал в корреспондентах, они все же тянулись к нему, предпочитали его общество всякому другому. Объяснялось это просто: здесь они не только встречали искренние отношения, товарищескую обстановку, но было на что смотреть и о чем писать. Не только во время боя, но и в антракты в 16-й дивизии происходило что-нибудь интересное: учения, рекогносцировки, обсуждение итогов боевых действий. И общество самого Скобелева оказывалось интересным и поучительным. Здесь не иссякала живая мысль, шли и споры, и серьезные беседы, обсуждались не только военные, но и общественные, и научные вопросы. Всякий, кто имел интеллектуальные интересы, хотел чему-то научиться, в этом обществе был как дома. Больше всего иностранцев поражал сам Скобелев.
— Послушайте, да это какой-то профессор! — изумился немецкий военный авторитет Лигниц после знакомства со Скобелевым.
— Трудно сказать, чего в нем больше, ума или знаний, — резюмировал свои впечатления военный агент США Грин.
Рассказанное, что мы передаем со слов Немировича-Данченко, полностью подтверждается свидетельствами других лиц, например книгами Грина, генерала П.Д.Паренсова, начальника контрразведки, а потом начальника штаба у генерала Имеретинского, и всеми, кто посещал 16-ю дивизию. Теперь и В.В.Верещагин отзывался о Скобелеве совсем иначе. 3 декабря 1877 г. он писал из Плевны брату Александру: «Я… еще раз убеждаюсь, что Скобелев молодец первой руки, и храбрец, и умница». Одним словом, Скобелев вполне сформировался как человек, как выдающийся военный специалист, мастер своего дела. Его дарование еще не вполне развернулось, его подчиненная должность не давала для этого достаточного простора. Но он созрел для выполнения крупных задач, требующих самостоятельности, инициативы и широты мышления.
Здесь придется на время отойти от последовательного изложения и рассказать (что я обещал выше) о моих поисках потомков другого, наряду с Е.В.Гущиком, ординарца Скобелева — П.А.Дукмасова. Другого подходящего места уже не будет.
В 50-х гг. я работал в Новочеркасском политехническом институте. Там у меня была студентка Дукмасова. Она мне запомнилась, наверное, из-за своей внешности: смуглая брюнетка с немного восточным типом лица. Потом, понятно, я о ней забыл, но, как часто бывает, новые события вызывают в памяти давно прошедшее и, казалось бы, прочно забытое. Когда я начал изучать Скобелева и читать Дукмасова, вспомнил эту студентку и подумал: П.Дукмасов после войны жил в Новочеркасске, где и кончил свои дни. Этот факт плюс совпадение фамилии не могут быть случайными, по-видимому, это люди одного рода, и тогда в этой семье могут храниться письма, документы, вещи тех времен. Я написал своему новочеркасскому другу, и оказалось, что в другом институте, где он работает, тоже есть Дукмасов. Но ни этот Дукмасов, ни та студентка, которая давно стала специалистом, ничего не могут сказать о своем далеком предке и не имеют никаких материалов. Но новочеркасский Дукмасов помог другим: он сообщил адрес ленинградской Дукмасовой, по его словам, пожилой образованной женщины, которая знает о прошлом рода больше его и может дать сведения об ординарце Скобелева. Я написал в Ленинград и скоро получил большое, подробное и чрезвычайно интересное письмо. Написано оно очень грамотно, хорошим слогом и выдает культуру моего корреспондента. Хотя содержащаяся в нем информация мало связана со Скобелевым, она, как сейчас увидит читатель, имеет определенный самостоятельный исторический интерес.
Евгения Ивановна Дукмасова, которой сейчас далеко за семьдесят, по интересовавшему меня делу рассказала действительно больше, чем могли бы это сделать более молодые ее родственники.
Согласно преданию, бытовавшему в их семье, начало роду положил пленный шотландец Дук-Мас, осевший на Дону. О Петре Дукмасове Евгения Ивановна знала еще в детстве, но он не был ее прямым предком, ее деду он приходился двоюродным братом. После турецкой войны он действительно поселился в Новочеркасске и жил в семье родных, как полагает Евгения Ивановна, у брата. Он не был женат и умер рано, в конце прошлого века, не оставив потомства. Наверное, дала себя знать война. У брата же было много детей. В начале нового, двадцатого века произошло событие, которое сблизило обе ветви рода. У деда Евгении Ивановны Антона Ивановича был брат Аркадий Иванович, как большинство казаков, военный. Он окончил академию Генерального штаба и дослужился до чина генерала. Его сын Александр Аркадьевич, двоюродный брат отца Евгении Ивановны, женился на одной из дочерей брата Петра Дукмасова и поселился в том же доме, где жил скобелевский ординарец. Евгения Ивановна помнит этот дом, в котором бывала со своими родителями. От этого брака в 1906 г. родился сын Борис Александрович.
Александр Аркадьевич был казачьим офицером, с первого дня войны 1914 г. он на фронте. Но его боевой путь сложился очень несчастливо. Он занимал должность заместителя командира полка, входившего в армию генерала Самсонова, одну из двух армий, выделенных Северо-Западным фронтом для Восточно-Прусской операции. Как известно, из-за фактического предательства генерала Ренненкампфа удачно начатая операция потерпела крушение. Весь полк Александра Аркадьевича попал в плен. В ту войну лагерей смерти еще не было, но немецкие условия содержания военнопленных уже тогда были крайне суровыми, если не сказать жестокими. В России военнопленные пользовались относительной свободой. В 1917 г. многие из них примкнули к революции, а потом пошли на службу в Красную Армию. Немцы же содержали военнопленных в лагерях, обнесенных колючей проволокой.
Именно в Германии среди военнопленных возник особый род душевной болезни, получивший название «психоза колючей проволоки». Как ни странно, особенно тяжелыми были условия жизни офицеров. Их содержали в изолированных камерах замков и крепостей. На работы, чтобы не допустить общения с населением, их не посылали, разрешая лишь кратковременные прогулки на специально отведенных площадках. Подпоручик М.Н.Тухачевский также сидел в крепости (кстати, вместе с де Голлем и другими французскими офицерами). Он прошел все муки лагерного ада, совершил четыре неудачных побега и лишь пятый, когда ему удалось, наконец, пересечь швейцарскую границу, принес долгожданную свободу.
Можно представить условия жизни Александра Аркадьевича, заключенного в кенигсбергскую крепость. Побег был невозможен. К казакам немцы относились особенно жестоко. Да и куда бежать? Весь Кенигсберг и окружавший его район представляли сплошную крепость. Дукмасов провел в немецком плену несколько лет и вернулся на родину в результате обмена военнопленными в 1920 или 1921 г. Но свобода принесла ему только новые невзгоды. В семье его считали погибшим и не ждали. Главное же в том, что, как пишет Евгения Ивановна, «по тем временам это было более чем нежелательное родство, а сына надо было учить». Молодому читателю это может показаться непонятным. Но тогда только-только закончилась Гражданская война. Офицер в той обстановке представлялся явным или потенциальным врагом. Неважно, что он не был белым и даже не имел понятия о красных и белых. Достаточно того, что это был царский офицер, а тут еще и сын генерала. Жена немедленно уехала из Новочеркасска и увезла с собой сына. Не знаю, можно ли осуждать эту женщину: ведь она заботилась о сыне. Александр Аркадьевич остался один, без средств к жизни. Его приютил брат, врач-хирург, отец Евгении Ивановны. О своем дяде она пишет: это был «человек очень горькой судьбы. Немецкая неволя его раздавила, а кроме того, будучи в плену, он ничего толком не знал ни о революции, ни о становлении советской власти. Когда он вернулся в Россию, то так до конца своих дней не смог ни в чем разобраться. Никакой профессии, кроме военной, у него не было; это был человек, вышвырнутый из жизни. Умер он в 1926 г. Вот он хорошо знал всю родословную, очень интересовался геральдикой. Я хорошо помню, что он показывал мне родословное древо, составленное им, и очень сожалею, что по молодости лет не заинтересовалась этим и все куда-то пропало».
Сын Александра Аркадьевича Борис Александрович получил диплом инженера и незадолго до войны с гитлеровской Германией переехал в Ленинград. Когда началась война, он пошел добровольцем в ленинградское народное ополчение и в 1941 г. погиб на Лужском оборонительном рубеже. Его сын Владимир Борисович, родившийся в 1935 г., окончил вуз в Ленинграде и живет там же. К нему перешли хранившиеся в семье военные регалии Петра Дукмасова. Довольно скоро Евгения Ивановна связала его со мной. Его письмо оказалось не менее интересным. Инженер по профессии, он очень интересуется историей, много читает, кое-что пишет. На просьбу Евгении Ивановны сообщить мне что знает, он откликнулся «охотно, потому что разделяю, — писал он мне, — Ваш интерес к личности М.Д.Скобелева, нашего замечательного соотечественника, и надеюсь, что Ваша книга о нем, кроме познавательной ценности военно-исторической литературы и возрастающего интереса к подобной тематике, явится также вкладом в дело укрепления национального самосознания русских людей и воспитания патриотизма и верности отечеству и долгу». В первом письме Владимир Борисович лишь описал упомянутые регалии, так как раньше никак не мог собраться к специалисту и еще сам не знал их значения. Чтобы дать мне необходимые сведения, Владимир Борисович выбрал время и побывал в военно-историческом музее у нумизмата, который провел квалифицированную атрибуцию. Выяснилось следующее.
Одна из наград — орден Анны с мечами. Им награждались только за военные заслуги. Бант утрачен, поэтому степень определить невозможно, но Владимиру Борисовичу известно, что Петр Дукмасов был награжден Анной III степени. Носился этот орден в петлице мундира (I степень — на муаровой ленте на бедре, II — на шее, IV — на эфесе шашки). Другая награда — медаль «В память о русско-турецкой войне 1877–1878 гг.». Ею награждались участники непосредственно боевых действий по окончании войны. Она была трех степеней, которые легко определялись по цвету: серебряная, светло-бронзовая и темно-бронзовая. У Владимира Борисовича — светло-бронзовая. На ней (и на медалях других степеней) вычеканено библейское изречение: «Не нам, не нам, а Имени Твоему». Оно же начертано на фронтоне Казанского собора, чего Владимир Борисович никогда раньше не замечал (признаться, и я, во время своих поездок в Ленинград, тоже). Награды эти имеют малые размеры, поскольку были предназначены не для парадного ношения, а для повседневного, соответственно теперешним орденским колодкам. Такова же маленькая сабелька с золотым эфесом, с черными эмалевыми ножнами. Это — свидетельство награждения данного лица золотым оружием. Носилась также на груди. К этому можно добавить, что сохранилось, по-видимому, не все. Из литературы известно, что Дукмасов, как и другие порученцы Скобелева, выполнявшие его сопряженные с риском задания, имел много наград.
Вот история, которую, несмотря на ее весьма косвенное отношение к моему основному сюжету, я все же решил включить в книгу. Не только потому что она интересна сама по себе, но и потому, что судьба этого рода — кусочек истории, по-своему отражающий многие страницы истории всего народа. Она мало говорит о Петре Дукмасове и почти ничего о Скобелеве? Да. Но ведь история народа — это не абстрактное, не книжное понятие, это история конкретных людей, в том числе наших современников, и генеалогические исследования обогащают наши общеисторические знания. А закончив чтение, читатель увидит в этой истории еще один смысл: она подтверждает внешнеполитические взгляды Скобелева, о которых речь пойдет в шестой главе.
…Тем временем положение плевненского гарнизона быстро ухудшалось, запасы продовольствия и боеприпасов истощились. Своевременно оставив Плевну, Осман еще мог спасти армию. Теперь же, когда войска Западного отряда, румыны и болгарские ополченцы плотно обложили лагерь, а войска И.В.Гурко и Н.Г.Столетова надежно закрыли перевалы для армии Сулеймана, спасения уже не было. Турки не сумели использовать трудный для русской армии второй, плевненский, оборонительный период войны, попытки наступления имели разрозненный, несогласованный и в общем неудачный характер. В этом безнадежном положении Осман-паша попытался прорвать кольцо блокады. 26 ноября Скобелев привел к Тотлебену перебежчиков из турецкого лагеря, сообщивших о последних приготовлениях Осман-паши к этой отчаянной попытке. Действительно, через сутки, в ночь на 28 ноября, построившиеся в глубокие колонны турки бросились в атаку на русские позиции. Удар обрушился на гренадер, которым пришлось отойти во вторую линию обороны. Но здесь противник сначала был остановлен перекрестным огнем, а затем подвергся русской контратаке. Окруженный превосходящими силами, раненый Осман-паша капитулировал, потеряв около шести тысяч человек. Было взято в плен 41 200 солдат, 2128 офицеров, 10 генералов.
Плевненская эпопея, стоившая стольких жертв, закончилась. Перестала существовать лучшая полевая турецкая армия, руководимая лучшим полководцем. Русская же армия, до сих пор скованная осадой, получала свободу действий, открывалась возможность перехода в наступление. Не только стратегическая, но и военно-политическая обстановка складывалась теперь в пользу России. 1 декабря объявила Турции войну Сербия. Война принимала характер общеславянской борьбы за полную ликвидацию османского ига.
Все москвичи знают памятник-часовню, стоящий на бульваре за Политехническим музеем. Но я не уверен, что всем понятно его значение. Этот памятник поставили на собственные средства, собранные вскладчину, полки гренадерского корпуса своим товарищам, павшим под Плевной при отражении прорыва турок. И пусть читатель внимательнее присмотрится к скульптуре. Она рассказывает сама (архитектор— В.О.Шервуд).
В занятой Плевне Скобелев был назначен комендантом. В знакомой уже ему административной должности он выказал не только умение, но и великодушие к побежденным. Турки прозвали его справедливым. Но они были недовольны тем, что конвоировать их он поручил болгарам. Скобелев так объяснил свое решение: «До сих пор болгары были рабами. Нужно, чтобы они поняли, что теперь они граждане и воины». В Плевне царь приехал к Скобелеву в дом, чтобы лично его благодарить. Предложив сопровождавшим его выйти из комнаты, он обнял и поцеловал генерала. Августейшая милость такой степени была редкостью. Царский поцелуй! Это значило много.
Относительно плана дальнейших действий возникли разногласия. Дело было зимой, переход через Балканы казался невозможным. Генералы Тотлебен, Радецкий, Святополк-Мирский, Дмитровский были против перехода, за то, чтобы подождать до весны. Когда вопрос обсуждался в штабе главнокомандующего, Левицкий и Непокойчицкий панически реагировали на предложение о переходе Балкан. Левицкий «особенно волновался, хватался за свои довольно длинные волосы и восклицал: «Он погубит нас!» (о великом князе. — В.М.). Артур Адамович (Непокойчицкий), говорили, становился на колени, прося отменить распоряжения…» — вспоминал один из участников войны. «Один Скобелев уверен в успехе», — записывал в дневнике Газенкампф. Восторжествовала вновь, как и при принятии решения о блокаде Плевны и переходе к временной обороне, точка зрения Д.А.Милютина, предложившего следующий план: продолжать на левом фланге блокаду крепостей силами Рущукского отряда и всеми остальными силами идти через Балканы, разгромить противостоящие силы противника и наступать на Константинополь. Решено было двинуть через горы три отряда. Первым должен был перейти Араб-Конакский перевал отряд И.В.Гурко, за ним — Троянов перевал отряд П.П.Карцова и последним направлялся отряд Ф.Ф.Радецкого через Шипкинский перевал. 30 ноября план был одобрен военным советом с участием царя. Начинался третий, заключительный этап войны, период решительного наступления и ее победоносного окончания.
План был правильным и смелым, хотя и ставил перед войсками неимоверно трудные задачи. Он обеспечивал внезапность и разрушал надежды турок на затяжку войны, на помощь стран Запада. Не только противник, но и военные люди всей Европы считали зимний переход Балкан невозможным. Известно, что в германском Генштабе даже убрали карту Балкан, как до весны не нужную. План предусматривал разновременное выступление отрядов (частных армий), чтобы сковать сначала софийскую, затем другие группировки противника и не допустить его маневра имевшимися силами. Выступив 13 декабря, Западный отряд Гурко совершил труднейший переход и, разгромив и частично отбросив турок, 23 декабря освободил Софию. В тот же день выступил Карпов и, несмотря на огромные трудности, также выполнил свою задачу. Теперь настала очередь отряда генерал-лейтенанта Ф.Ф.Радецкого.
Против Шипкинского перевала стояла вторая, как ее оценивали, по своему качеству после армии Османа армия Вессель-паши численностью 35 тысяч человек при 108 орудиях. Ее главные силы располагались в укрепленном лагере Шейново. В отряде Радецкого насчитывалось около 54 тысяч человек при 83 орудиях. План предусматривал наступление тремя колоннами, из которых центральная численностью около 12 тысяч под командованием самого Радецкого должна была сковать силы противника, угрожая ему с фронта и имея позади резерв, а две другие — обойти лагерь врага справа и слева и уничтожить его или пленить.
В левую колонну под командованием ветерана Кавказского фронта Крымской войны генерал-лейтенанта Н.И.Святополк-Мирского выделялось 19 тыс. человек с 24 орудиями. Она должна была пройти Травненским перевалом и к исходу 26 декабря достигнуть Гюсово. Правая колонна под командованием Скобелева насчитывала 16 тыс. человек и 14 орудий. Ей предстояло следовать Имитлийским перевалом и к концу того же 26 декабря быть в Имитли. По прибытии обеим колоннам надлежало совместно атаковать Шейновский лагерь, не допуская отхода Вессель-паши на юг. Поскольку колонне Мирского предстоял более длинный путь, она выступала утром 24-го, колонна Скобелева — в середине того же дня. При этом не была учтена большая сложность маршрута движения правой колонны, что обусловило разновременность прибытия колонн к месту назначения. Кроме того, между ними не было установлено надежной связи. Так как телеграфный парк опоздал, обнаружить друг друга они должны были по звукам стрельбы начавшегося боя.
Предписания Радецкого, не одобрявшего переход, не отличались по этой причине решительностью и определенностью. В предписании Скобелеву от 23 декабря указывалась цель: занять деревню Шипку (а укрепленный лагерь турок был южнее, в Шейново). Указав далее на задание Мирскому, направленному в тыл войскам, занимавшим Шипку, и на движение Карцова, Радецкий продолжал: «Поэтому на первое время, по занятии нами деревни Имитлии, следовало бы там остановиться, устроиться и затем, если представится только благоприятный случай, атаковать Шипку, не ожидая прибытия генерала Карцова. Впрочем, это предоставляется вашему усмотрению, но долгом считаю предупредить, что резервов нет, так что ваше превосходительство должны рассчитывать в своих действиях на собственные силы. Отряд князя Мирского при самом счастливом движении через горы может начать свои действия не ранее 27 числа. Время прибытия генерала Карцова неизвестно. В случае атаки вами деревни Шипка, что будет видно с горы Николая, будет спущена оттуда бригада 14 дивизии».
Как видно, Скобелеву предписывалось стоять в Имитли, и атаковать лишь при благоприятном случае. К нерешительности действий толкало и указание об отсутствии резервов. Не указывалось на необходимость связи с Мирским и одновременность атаки. В предписании от 26 декабря в 9 часов утра говорилось более определенно: «…заняв Имитли 27 утром, идти на дер. Шипка и атаковать неприятеля». Но в 9 часов вечера того же 26 декабря Скобелеву предписывалось: «Рассчитывайте ваше движение так, чтобы князь Мирский прибыл к Шипке раньше вас». Разновременность прибытия колонн и атаки, вызванная этими распоряжениями, повлекла за собой недоразумения, о которых я скажу ниже.
Получив приказ о долгожданном наступлении, Скобелев со всей энергией взялся за подготовку. От его внимания не ускользнули никакие мелочи. Он все продумал и настойчиво добивался экипировки своей колонны всем необходимым в пути и для боя. Помимо содержащихся в ЦГВИА документов, позволяющих проследить движение через Балканы не по дням, а по часам, существует достоверное и подробное описание перехода и дальнейших военных событий самими их участниками. Один из семи ординарцев Скобелева М.Имшенецкий вспоминал, что «…уже за месяц до ее (Плевны. — В.М.) падения Скобелев… заказал вьючные седла для всей 16-й дивизии… скоро он начал довольно неопределенно говорить нам:
— Берегите, господа, лошадей. Приготовляйтесь к большому и трудному походу.
Наконец, он объявил прямо, что мы идем на Шипку. И действительно, 10 декабря (по старому стилю. — В.М.) мы выступили». В приказе от 9 декабря Скобелев перечислял все, на что начальникам частей следует обратить внимание: оружие, боеприпасы, шанцевый инструмент, одежду, запас сухарей, крупы, живого скота, спирта. Он за свой счет одел солдат в полушубки, позаботился о набрюшниках, предписал закупать в пути хлеб у болгар, тяжелые и неудобные ранцы заменил вещевыми мешками. Всесторонность подготовки была следствием не только предусмотрительности, но и большого опыта горной войны, приобретенного в Испании и Средней Азии. После преодоления гор у Скобелева не было ни одного обмороженного.
Перед выступлением в поход Скобелев обратился к войскам со следующим приказом: «Нам предстоит трудный подвиг, достойный постоянной и испытанной славы русских знамен. Сегодня начнем переходить через Балканы с артиллерией, без дорог, пробивая себе путь в виду неприятеля через глубокие снеговые сугробы. Нас ожидает в горах турецкая армия; она дерзает преградить нам путь. Не забывайте, братцы, что нам вверена честь отечества… Да не смущает вас ни многочисленность, ни стойкость, ни злоба врагов. Наше дело святое и с нами Бог!» С особым воззванием Скобелев обратился к находившимся в составе отряда болгарским ополченцам: «Вы заслужили любовь и доверие ваших ратных товарищей — русских солдат. Пусть будет так же и в предстоящих боях». Войска встретили призыв Скобелева громовым «ура». «Спасибо, товарищи, я горжусь, что командую вами! — отвечал Скобелев. — Низко кланяюсь вам!» И, сняв шапку, он поклонился своему отряду. Как вспоминают все участники похода, настроение войск было превосходным, все верили в полный успех. Один из мемуаристов выразил общее мнение: «Мы все были твердо убеждены, что со Скобелевым никогда не проиграем дела».
В 18 часов 24 декабря выступил авангард под командованием старого туркестанского сослуживца и начальника Скобелева генерала Н.Г.Столетова с заданием в тот же день занять гору Караджу. На рассвете следующего дня выступили главные силы. Войскам приходилось преодолевать препятствия пути, по которому, как говорили болгары, зимой с трудом пробирались даже охотники. За 25 декабря колонна прошла всего 8 километров из намеченных шестнадцати. На подходе к Шипке войска около 10 верст буквально ползли в глубоком снегу и выбились из сил.
Успеху перехода немало помогла беспечность турок, уверенных в непроходимости Балкан зимой. Но их силы, хотя и небольшие, все же обстреливали колонну. Приходилось выбивать их с вершин и укрытий. В рекогносцировке одной из подобных позиций был тяжело ранен Куропаткин. Выбыл из строя начальник штаба, храбрый и хладнокровный офицер, хорошо дополнявший Скобелева. Новым начальником штаба был назначен подполковник граф Ф.Э.Келлер.
В ночь на 27 декабря авангардом отряда с помощью обходного маневра была занята Имитли, которую, как оказалось, турки покинули без боя. Цель была достигнута с опозданием на сутки. Но главные силы растянувшейся колонны были еще в горах. Колонна же Мирского уже вся спустилась с гор и отбросила турецкий авангард. В 8 часов утра 27 декабря до войск Мирского с запада донеслись звуки стрельбы (как выяснилось позже, это вел перестрелку Столетов). Считая себя обязанным атаковать, Мирский перешел в наступление. В 12.30 его войска заняли первую линию обороны противника. Контратаки турок были отбиты. Но и Мирский не имел сил атаковать дальше, в резерве у него было всего три батальона. Бригада генерала Шнитникова, действующая южнее, в тот же день, 27-го, без боя заняла Казанлык. По-видимому, правильнее было бы использовать этот отряд в составе главных сил, тогда бой 27 декабря мог бы иметь более решительный результат.
Слышу недоумевающие голоса не только дотошного, но и обычного читателя: ведь планировалась одновременная атака двух колонн. Почему же Мирский вел бой один? Почему Скобелев его не поддержал?
Здесь-то и начинается цепь фактов и вопросов, вызвавших на Скобелева многочисленные, заслуженные или незаслуженные, нарекания. В час ночи 27 декабря Скобелев доносил Радецкому: «Быть готовым к атаке завтра в 12.00 со всеми силами оказывается почти невозможным, т. к., по страшной трудности дороги, главные силы до сих пор еще не спустились. Сделаю все от меня зависящее, чтобы атаковать турок завтра к вечеру, но во всяком случае и в котором часу бы то ни было, если увижу атаку левой колонны, поддержу ее, какими бы малыми силами я ни располагал. Считал бы все же предпочтительнее атаковать позже и буду действовать в этом смысле, если обстоятельства не переменятся».
Как видно из этого донесения, Скобелев собирался атаковать даже не всеми силами в случае, если бы было точно установлено, что левая колонна ведет бой. На следующий день, 27-го, Скобелев такие сведения имел. О стрельбе с той стороны, откуда ожидалось наступление Мирского, докладывали частные начальники правой колонны. Видеть мешал туман. В 12.55 и в 14.30 командир бригады болгарского ополчения полковник Вяземский докладывал Скобелеву об атаке левой колонны. Обязанный оказать помощь, но не собравший еще всех своих сил, Скобелев решил предпринять демонстрацию. В 14.00 он построил 9 батальонов и 7 сотен казаков с шестью горными орудиями. С развернутыми знаменами, под звуки оркестра эти силы двинулись на шейновский лагерь и, не переходя в атаку, на расстоянии 2000 шагов стали окапываться. Хотя обстановка требовала немедленно идти на помощь Мирскому, Скобелев в этот день так и не вступил в бой. К Радецкому он в 18.30 послал верхом лихого Дукмасова с докладом, в котором сообщал, что сбор войск еще не закончил, что колонну Мирского не видел, поэтому не атаковал, атакует завтра. Посланного Скобелев просил не задерживать и передать директивы хотя бы устно. Дукмасов благополучно вернулся на следующий день с одобрением предложений Скобелева, когда сражение было уже в разгаре.
Мучительные колебания, ощущение какой-то своей неправоты заставили Скобелева созвать военный совет с участием Столетова и Келлера. Все единодушно высказались за невозможность атаки с имевшимися в готовности двумя полками. Келлер обвинял Скобелева в том, что страх возможных, пусть даже неизбежных упреков он ставит выше интересов дела, и брал ответственность на себя. Всю ночь Скобелев промучился, терзаемый сомнениями и сознанием определенной обоснованности будущих обвинений.
К вечеру 27-го левая колонна отбила атаку противника, но сам Мирский пал духом и потерял веру в победу. На военном совете он предложил отойти и ждать подкреплений. Против этого предложения решительно выступил командир батальона саперов полковник Свищевский, который, справедливо указывая, что бой далеко не проигран, обещал за ночь надежно укрепить позицию. Военный совет согласился с ним, и за ночь были спешно возведены укрепления. Вессель-паша, со своей стороны, использовал ночь для того, чтобы сосредоточить силы в восточных редутах лагеря, намереваясь в утреннем бою сокрушить левую колонну. Правой колонне он уже не придавал серьезного значения. Проведя в 6.30 утра часовую артиллерийскую подготовку, турки пошли в атаку, но, попав под сильный огонь с неизвестных им новых укреплений, были отбиты с большими потерями. Преследуя их, войска Мирского захватили северо-восточную часть деревни Сикиричево, а на правом фланге — деревню Шипка и ближайший к ней редут, охватив, таким образом, оба фланга восточного фаса Шейновского укрепленного лагеря. Несмотря на этот большой успех, Мирский приказал, уже без военного совета, начать отход к Гюсово. Но теперь войска, руководимые генералом Кроком, просто не выполнили приказ растерявшегося командира. Они уже слышали шум боя с запада, видели, что турки оттягивают туда свои силы.
Утром этого же 28 декабря Скобелев собрал еще не всю колонну, но решил наступать. Согласно его диспозиции, наступление велось тремя линиями, расположенными последовательно в глубину до одного километра: передовой (3 батальона с шестью горными орудиями и 2 болгарские дружины), главными силами такого же состава и общим резервом из шести батальонов. Почти не имея артиллерии, Скобелев прибег к тактической новинке, которая себя с блеском оправдала. В первой линии он поставил батальоны, вооруженные берданками и совершенными для того времени ружьями Пибоди. Поддерживаемые двумя болгарскими дружинами, они провели эффективную ружейную подготовку. К этому времени была, наконец, установлена связь между колоннами (к Скобелеву прибыл посланец Мирского). Решено было начинать общую атаку. В 10 часов Скобелев подал сигнал.
Наступление началось двумя батальонами. Поскольку Вессель-паша получил возможность перебросить конницу с востока, где наступление колонны Мирского выдохлось, Скобелеву пришлось усилить правый фланг атакующей линии Углицким полком под командованием полковника Панютина, после чего редут № 2 был взят. Менее удачно шло наступление на редут № 1, на левом фланге, где обороняющиеся получили подкрепление, а командир наступавших войск, возбужденный успехом соседей и рассчитывая на такой же быстрый успех, не применил разжиженный строй и движение перебежками, как Пинютин. Сильным огнем войска были остановлены и залегли. Положение спасли барабанщик Углицкого полка, который под огнем врага пошел вперед с барабанным боем, и Панютин, взявший у знаменщика знамя и понесший его вперед. Ободренные этим примером, войска стремительно атаковали и штурмом взяли редут. К 14.00 войска Скобелева заняли на правом фланге редут второй линии турецкой обороны, а на левом — редут, батарею и траншею. Вскоре правый фланг скобелевской колонны соединился с левым флангом возобновившей наступление колонны Мирского. Сковывающий отряд Радецкого атаковал противника с севера (эту невозможную по условиям местности атаку, стоившую больших жертв, Радецкий предпринял лишь потому, что не имел верных сведений о ходе сражения).
Около 15.00 Вессель-паша, в ответ на предложение о капитуляции, справившись о чине Скобелева, выкинул белый флаг. Но в горах турки, занимавшие высоты против отряда Радецкого, еще продолжали сопротивление. Предложение о капитуляции турецкий полковник отклонил. Тогда Скобелев отправил в сторону гор колонну с оркестром и через генерала Столетова вторично предложил капитулировать, предупредив, что в противном случае разгромит позицию с двух сторон и тогда пощады не будет никому. Предупреждение Ак-паши подействовало. Враг капитулировал.
— Все-таки мерзавцы, — прокомментировал Скобелев своей свите. — Сдать такие позиции!
При приеме капитуляции произошел непредвиденный эпизод. Была минута, когда Скобелев с несколькими ординарцами оставался один в окружении турок, у которых еще было оружие. Кто-то заикнулся о странности положения.
— Ну, вот еще! — недовольным голосом ответил Скобелев.
— Да, как бы вы поступили на месте турок? Скобелев улыбнулся.
— Сейчас же бы в шашки ударил!
Невозможно описать радость победы, охватившую войска при известии о капитуляции. От восторженного «ура» двух соединившихся колонн и отряда Радецкого вокруг дрожали горы. Солдаты, обнимаясь, поздравляли друг друга. Скобелев бы взволнован не меньше других. Находившийся около него В.В.Верещагин вспоминал: «Скобелев дал вдруг шпоры лошади и понесся так, что мы едва могли поспевать за ним. Высоко поднявши над головой фуражку, он закричал солдатам своим звонким голосом:
— Именем отечества, именем государя, спасибо, братцы!
Слезы были у него на глазах.
Трудно передать словами восторг солдат: все шапки полетели вверх, и опять, и опять, все выше и выше. — Ура! Ура! Ура! — без конца. Я написал потом эту картину».
Кстати, интересно, какое впечатление эта известная картина произвела на Мольтке. «На выставке картин Верещагина в Берлине, которая для военных была почти запрещена (из-за пацифистского характера картин. — В.М.), перед этой картиной долго стоял Мольтке, оценив как пафос самого момента, так и грозную силу будущего главнокомандующего в грядущей русско-германской войне», — комментировал Н.Н.Кнорринг. Советую и читателям еще раз, внимательно осмотреть эту картину (немосквичам хотя бы репродукцию), помня, что она написана не по воображению, а участником события, и дает о нем представление такой же достоверности, как в наше время кинохроника или телевидение.
Победа была действительно полная и блестящая. Была ликвидирована вторая полевая армия из двух лучших, которыми располагала Оттоманская Порта. Сравнительно небольшими силами путем двустороннего обхода и окружения было достигнуто пленение занимавшего укрепленную позицию и прикрытого горным хребтом 22-тысячного войска. Захвачены 83 орудия и другие богатейшие трофеи, большей частью английского происхождения. Шипкинско-Шейновское сражение составляет одну из ярчайших побед русской армии, ее боевую славу.
Военные историки давно согласились, что если почти пятимесячная задержка под Плевной была ошибкой командования, то зимнее наступление через Балканы и дальнейшее стремительное движение к Константинополю были спланированы и осуществлены превосходно. Впервые в истории войн происходил переход гор, занятых противником, на таком широком фронте и такими крупными силами. В общей сложности на фронте в 350 верст через Балканы перешло 110 тысяч человек с 250 орудиями. Действия начальников отрядов, исключившие свободный маневр противника, взаимодействие между отрядами были хорошо продуманы и организованы. Трудности перехода и героизм войск заставляют вспомнить переходы Альп Суворовым и Наполеоном. Но они переходили горы на узком участке и сравнительно небольшими силами. К тому же Суворов совершил свой переход в сентябре, а Наполеон во второй половине мая, в самое лучшее время.
Действия самого Скобелева заслуживают полного одобрения. Его руководство было безошибочным, тактические приемы — новаторскими. В этом штурме ему удалось избежать того, что так дорого обошлось во время третьей Плевны, — продольного обстрела наступавших войск с флангов.
Было, однако, недоразумение, омрачавшее лично для Скобелева радость победы и послужившее основой многих на него нападок: невступление в бой 27 декабря. Причины этого решения Скобелев изложил в рапорте Радецкому о действиях Имитлийского отряда от 3 января 1878 г. В нем он, в частности, мотивировал: «Предпринять в этот день что-либо против Шейново я считал невозможным:
1) вследствие позднего времени дня,
2) вследствие необходимости укрепиться на занятой позиции и, наконец,
3) главное — ввиду необходимости сосредоточить мои силы».
Эти соображения сами по себе совершенно правильны. Надо помнить и об отсутствии постоянной связи между колоннами. Стрельба не могла быть точным сигналом к вступлению в бой. Ведь стрельба с запада, которую Мирский воспринял как сигнал к атаке, была лишь перестрелкой авангарда. Рассуждая задним числом, Мирскому следовало убедиться, что в бой вступили главные силы Скобелева, и лишь после этого начинать атаку. И все же остается фактом: Скобелев не поддержал товарища в бою. Добавляли и еще: преследование личных целей в бою, погоня за лаврами. Обвинение очень тяжелое. Серьезные основания в пользу как обвинения, так и оправдания Скобелева вызвали среди историков разногласия. Кнорринг, отметив, что «трудно произнести окончательный приговор по этому делу даже теперь», приходит затем к выводу, что обвинение в подчинении боевых задач личным интересам «следует снять со Скобелева окончательно».
Вполне законным будет вопрос: как же все-таки следует оценить положение и, в свете его, поведение Скобелева? И каково на этот счет мнение самого автора?
По-видимому, при вынесении приговора следует руководствоваться принципом боевой целесообразности. Даже атака основных сил Скобелева утром 28 декабря была сначала отбита турками. Следовательно, они далеко еще не были сломлены боем 27-го, и два полка Скобелева могли погибнуть не только без всякой пользы, но и к общей победе турок. Удар следовало наносить только сосредоточенными силами. А.Витмер, обстоятельно взвесив «за» и «против», пришел к выводу о несправедливости обвинений Скобелева, который в сложной, колеблющейся обстановке принял единственно правильное решение, обеспечив принцип концентрации сил. То, что Скобелев, несмотря на неизбежность упреков и обвинений, принял это решение, лишь делает ему честь. О вкладе Скобелева в общую победу четко говорят Советские Историческая и Военная Энциклопедии — они прямо указывают на «решающую роль» Скобелева в достижении победы.
Стратегическое значение Шипкинско-Шейновской победы было очень большим. В турецкой обороне образовалась широкая брешь, через которую открывался путь к столице империи. Армии Сулеймана и Восточно-Дунайская, блокированная Рущукским отрядом, были теперь разделены и изолированы. Учитывая обстановку, командование приняло решение немедленно наступать на Адрианополь. Наступление было решено вести отдельными колоннами, каждой из которых ставилась конкретная задача. Западному отряду И.В.Гурко надлежало двигаться на Филиппополь и далее на Адрианополь. С ним взаимодействовал менее многочисленный Троянский отряд П.П.Карцова, расположенный восточнее. Среднюю, центральную колонну составлял отряд Радецкого, предназначавшийся для движения от Шипки на Адрианополь. Слева наступавшие силы замыкал отряд Э.К.Деллинсгаузена, которому поручалось наступление на Адрианополь долиной р. Марицы. Численность всех наступавших войск вместе с общим резервом составляла 165 тыс. человек и 732 орудия.
Противник располагал значительно меньшими силами — 70 тыс. человек. Это были группировка Сулеймана-паши (с отрядом Османа Нури-паши), отошедшая после потери Софии к находящимся юго-восточнее Ихтиманским горам, где она заняла оборону, и разбитый на перевалах силами колонны Гурко отряд Шакир-паши, шедший к Татар-Па-зарджику. Небольшую группировку турки имели в Адрианопольском укрепленном районе. Таким образом, необходимое для наступления превосходство в силах было обеспечено, хотя оно было сравнительно небольшим (немногим более чем вдвое). План действий сводился, в общих чертах, к тому, чтобы, разбив Сулеймана и другие противостоящие силы, занять Адрианополь, эту вторую столицу Турции, и идти на находящийся совсем уже близко Константинополь.
Скобелев был назначен командиром авангарда центрального отряда, причем его начальнику, Радецкому, он не был подчинен. Ему было приказано через Стара Загору идти на Адрианополь, выслав вперед конницу для занятия железнодорожных узлов и мостов. Выбор командования был очень удачным. Никто из генералов не подходил так, как Скобелев, для выполнения этой задачи, требовавшей быстроты действий, энергии и инициативы. Нечего и говорить, что ему самому это назначение, дававшее к тому же самостоятельность, пришлось очень по душе.
Как и при переходе Балкан, Скобелев очень тщательно готовился к походу. На этот раз, наряду с подготовкой оружия и боеприпасов, он уделил особое внимание обеспечению быстроты движения, для чего постарался максимально облегчить солдат, освободить войска от лишних грузов, даже от обоза. В его приказе по войскам указывалось: «Ввиду предполагаемых усиленных форсированных маршей по гористым дорогам, предписываю частям вверенного мне отряда выступить без колесного обоза, с одними вьючными лошадьми… Начальникам дивизий обратить строжайшее внимание на то, чтобы при частях лишних тяжестей не было, при этом разрешается при каждом батальоне иметь не более двух повозок, которые исключительно должны служить для перевозки раненых и следовать пока пустыми».
В соответствии с полученным приказом, Скобелев выделил конный отряд донских казаков под командованием энергичного боевого генерала А.П.Струкова. 3 января отряд Струкова с ходу, стремительно атаковав, захватил железнодорожный узел Семенлы. Бежав из редута, турки, однако, успели поджечь мост, что помешало преследованию. Пожар был потушен спешенными драгунами. В пять часов утра 4 января конники Струкова, пройдя за день 80 верст, заняли стратегически важный населенный пункт Германлы, в котором сходились шоссейные дороги, ведущие на Филиппополь и Адрианополь. В Германлы Струков захватил телеграммы Сулеймана, из которых становилось понятным, что, бежав от Филиппополя, турки ждали русских и с севера, но не могли представить, что они придут так быстро.
Главные силы авангарда выступили 3 января. Пехота Скобелева те же 80 верст (85,3 км) прошла, как и конница Струкова, за один день. Редкая в военной истории скорость! Учитывая, что Сулейман-паша под натиском войск Гурко мог отступать от Филиппополя к Адрианополю, откуда ему навстречу мог быть двинут резерв, Скобелев возвел в Германлы укрепление, обращенное фронтом на запад, в сторону Филиппополя, и на восток, к Адрианополю. Но в трехдневном сражении под Филиппополем 3–5 января Гурко нанес решительное поражение Сулейману, и укрепление в Германлы потеряло свое значение. Крупных сил противника, способных вступить в полевое сражение, уже не было. Теперь следовало спешить к Адрианополю, куда бежали остатки разбитых турецких армий.
Приказ о выступлении Скобелев получил 7 января. Адрианополь необходимо было занять до сосредоточения там сил противника, чтобы не позволить ему создать организованную оборону, используя для этого мощные адрианопольские укрепления. Марш скобелевского отряда по своей быстроте и неутомимости напоминал движение кавалерии. Не встречая организованного сопротивления противника, деморализованного и уже смирившегося с поражением, отбрасывая по пути небольшие группы башибузуков, солдаты проявили чудеса выносливости. Они не отставали даже от казаков Струкова. Когда они падали без сил, Скобелев спешивался и становился в ряды. На подходе к Адрианополю, сделав за день 70-верстный бросок, пехота окончательно выбилась из сил. А тут еще пришла весть о движении к Адрианополю, где-то впереди, таборов египетского принца Гассана.
«— …Голубчики! — обратился Скобелев к солдатам. — Напоследок… Неужели же у самого Адрианополя, да мы осрамимся…
Поднялись солдаты… едва-едва бредут.
— Товарищи… Ну-ка, еще переход; вечером кашей накормлю…
И солдаты, смеясь, пошли так быстро, что не только догнали Гассана, но… захватили громадные обозы и сто верблюдов», — вспоминал Немирович-Данченко.
Перед Струковым же стояли трудные задачи, не оставлявшие времени на долгие размышления. Имея уже в виду Адрианополь, он получил сведения, что под городом стоит 2-тысячный отряд черной африканской пехоты египетского принца и несколько отрядов разбитой сулеймановской армии. С небольшим кавалерийским отрядом без пехоты и артиллерии тут было над чем задуматься. Но военный совет, хотя и не без колебаний, решил наступать. 8 января отряд Струкова, совершив 88-километровый рейд, внезапно налетел на Адрианополь и заставил его гарнизон сдать крепость. В арсенале были захвачены богатые трофеи: 22 крупповских орудия и 4 орудия крупного калибра с прислугой. Как вступившему в город первым, Струкову достались и первые лавры. Прием со стороны горожан был триумфальным, его невозможно описать. Встречая отряд перед городом, христиане целовали землю, ноги солдат, стремена кавалеристов. Вышло православное духовенство с крестами и хоругвями, священники других конфессий. Быстрое вступление отряда в город спасло от резни массу христиан, подвергавшихся издевательствам, грабежам и убийствам.
10 января с развернутыми знаменами, под звуки военного оркестра (эту театральность, воодушевляющую войска, Скобелев очень любил), в Адрианополь вступили главные силы авангарда. Восторг населения, овации повторились и были не меньшими. Высокопоставленные турки из Константинополя не верили, что внушавший им страх Ак-паша так близок, а убедившись, пришли в отчаяние. Возглавлявший депутацию Намык-паша зарыдал. Он решил, что пятисотлетней империи пришел конец. Но Скобелев встретил его с почетом и успокоил. Другие турки также ободрились. Сервер-паша, видя, что он имеет дело с честным и великодушным противником, из русофоба превратился в русофила и ненавистника Англии, которую он обвинял в подстрекательстве и обмане.
С вокзала Ак-пашу с сопровождавшими его лицами проводили в приготовленный для него конак (дворец). Из окон домов, стоявших по пути, выглядывали местные дамы, главным образом гречанки. В.В.Верещагин, ехавший сзади, вполголоса в шутку командовал: «Глаза направо! Глаза налево!»
Дело шло к окончанию войны. Передовые отряды русских войск заняли населенные пункты под самым Константинополем. Налицо был факт полного военного разгрома Турции. 19 января по просьбе турецкой стороны в Адрианополе было заключено соглашение о перемирии. В соответствии с условиями перемирия, установившего демаркационную линию временной русской оккупации, войска продвигались на восток, вглубь европейской Турции. Пали, наконец, крепости, в течение всей войны подвергавшиеся блокаде Восточным отрядом Дунайской армии. Война закончилась полной и славной победой русского оружия. В ее достижение внесли вклад болгарские ополченцы, румынские и сербские войска.
Порой приходится выслушивать скептическое мнение по поводу заслуг Скобелева и вообще победы России в этой войне. Что это за противник, Турция? — говорят оппоненты. Так ли уж велика была победа над этой отсталой, разлагавшейся страной? Чем тут гордиться и за что восхвалять, в частности, Скобелева?
Это крайне поверхностное, глубоко ошибочное мнение. Турки — отнюдь не трусливые и очень упорные солдаты, особенно в обороне, а всю эту войну они провели в обороне, защищая крепости или используя выгодные условия местности, да и вооружены они были не хуже, а кое в чем, благодаря закупкам на Западе и помощи Англии, даже лучше русских. Мольтке, например, условием обеспечения победы для России считал господство на Черном море. Победа была достигнута без подобного господства, но, как мы видели, потребовала большого напряжения сил. Вообще этот «больной человек» умирал бессовестно долго и оказался очень неблагодарным по отношению к своим покровителям. Хотя турки никогда не имели успеха в борьбе с Россией, Англии, так помогавшей им в этой борьбе, пришлось понести от своих бывших подопечных ряд тяжелых и унизительных поражений. Стоит напомнить хотя бы полный крах Галлиполийской операции англо-французов, на которую У.Черчилль возлагал столь большие надежды. Там туркам помогали немцы? Да. Но в Месопотамии турки довольно долго били англичан самостоятельно, без чьей-либо помощи. И после войны, проведя прогрессивные преобразования, Турция нашла в себе силы (теперь уже не без помощи СССР) отразить натиск Антанты и добиться признания своей независимости. А уж в 70-х гг. прошлого века Турция была и вовсе опасным и сильным врагом.
Находясь в Адрианополе, Скобелев внимательно осмотрел его укрепления и был поражен их мощью и замечательным применением к местности. Он называл их гениальными. Вот когда для всех стала очевидной правота Скобелева, так торопившего войска к этой твердыне. Если бы туркам до прихода русских удалось собрать здесь сколько-нибудь значительные силы, они могли бы создать такую новую Плевну, перед которой побледнела бы первая.
В Адрианополе скобелевцы смогли, наконец, немного отдохнуть. Офицеры, по возможности, развлекались. Скобелев при случае показывал себя «кровным аристократом», хотя таковым он, в точном смысле, как мы знаем, не был. Желая выразить симпатии победителям, а может быть и с другими целями, иностранные консулы устроили в Адрианополе бал. Скобелев выразил с этим намерением полное согласие и даже предложил для танцев большой зал в занимаемом им конаке. Зал декорировался под его же наблюдением, были устроены дамская уборная и буфет. Офицеры в походной, пропахшей порохом форме, в поношенных сапогах, заполнили зал. Но Скобелев, как всегда, пришел раздушенный и безукоризненно одетый. На балу он был, разумеется, героем дня.
В разгар приятных событий, связанных с победоносным окончанием войны, Скобелев получил телеграмму, извещавшую о приезде его наставника Жирарде, а за ним — матери. Для Жирарде поставили палатку рядом с генеральской. Вскоре приехала и мать, по воспоминаниям П.Дукмасова, женщина лет 55, с темными, почти не тронутыми сединой волосами, с умным, энергичным и добрым лицом. Встреча с матерью всегда радовала Скобелева, а особенно теперь, в эти дни триумфа, когда все располагало к торжеству.
В период пребывания в Адрианополе Скобелев получил повышение по службе: он был назначен временно командующим войсками 4-го армейского корпуса. Вслед за этим поступил с нетерпением ожидавшийся им приказ о выступлении к Константинополю. Сам он выступил вперед с конницей и все время торопил пехоту и артиллерию, так что марш был таким же быстрым, как к Адрианополю. Но теперь войска отдохнули и, уже победителями, шли весело и налегке. Лишь в Люли-Бургасе, под самым Константинополем, колонна остановилась. Здесь должна была пройти демаркационная линия, установленная перемирием. Но спешка и на это раз имела основания: турки могли потихоньку передвигать демаркационную линию к западу, что они и пытались делать. Благодаря энергии Скобелева, территория, отведенная под русскую оккупацию, была фактически занята.
Видя, что турки постоянно вступают в нейтральную полосу, Скобелев решил отучить их от этого. С конным отрядом он переплыл реку, захватил несколько аскеров и сказал им: «Передайте пашам, что если еще раз будет нарушено условие, то я со своими войсками немедленно займу все редуты». Отпустив перепуганных турок, осмотрев редуты, он заметил: «Хорошо, что мы так близко! В случае неприятельского действия мы успеем раньше турок захватить эти редуты». День закончился импровизированной скачкой: три версты Скобелев и его свита мчались наперегонки. Так он совмещал работу с активным отдыхом. Это — из воспоминаний Петра Дукмасова. И Немирович-Данченко рассказывал, что для разминки и развлечения Скобелев часто отмахивал верхом несколько десятков, а то и полтораста верст.
Наконец, произошло долгожданное заключение мирного договора, правда, пока прелиминарного (предварительного). Он был подписан 3 марта в местечке Сан-Стефано, в 12 км от Константинополя. Согласно условиям договора, Болгария признавалась княжеством, номинально зависимым от Порты, с территорией от Дуная и Черного моря на севере и востоке до Эгейского моря на юге и албанских гор на западе. Турецкие войска должны были покинуть страну, устанавливался 2-летний срок русской оккупации. Договор признавал полный суверенитет Сербии, Черногории, Румынии. Южная Бессарабия и на Кавказском театре войны Батум, Каре, Ардаган и Баязет присоединялись к России. Турция обязывалась уплатить 310 млн. рублей контрибуции.
Условия мира, заключенного в результате русско-турецких двусторонних переговоров, решали все задачи, ставившиеся Россией в этой войне. Однако Англию и Австро-Венгрию такой исход войны, прежде всего образование крупного славянского государства на Балканском полуострове («Великой Болгарии»), никак не устраивал. Они заявили о своем непризнании сан-стефанских условий и потребовали созыва конгресса с участием всех великих держав. Русское правительство, желая избежать военного конфликта с этими двумя державами и не получившее обнадеживающих заверений со стороны Бисмарка, согласилось. Еще раньше оно дало согласие на коллективное обсуждение вопросов окончательного мира, имевших «общеевропейское значение». Пока же русская армия оставалась под Константинополем.
Армия торжествовала победу. Скобелев был доволен более других, считая, что условия Сан-Стефано приближают Россию к решению ее исторической цели, ее, по глубокому его убеждению, предопределенной историко-географическими и военно-политическими факторами миссии: овладению черноморскими проливами. В день полкового праздника Казанского полка он произвел смотр всему своему корпусу, на котором произнес речь, сказав между прочим: «Если потребуются новые усилия, новые жертвы, то полк окажется на высоте своего призвания». Речь оживленно комментировали иностранцы, находившие в ней скрытую угрозу. Между тем ничего антитурецкого в ней не было. Сейчас, после полной и убедительной победы, Скобелев вовсе не был расположен к угрозам. Он был великодушен и щадил чувства побежденных. После речи он предложил тост за Фуад-пашу и турецкую армию, сгладив этим первое неприятное впечатление. Турки даже отвечали комплиментами в восточном вкусе, а русские солдаты в честь праздника самым дружелюбным образом пили с турками водку. В соответствии с традициями русской армии, Скобелев не допускал в побежденной стране насилий и грабежей, требовал от солдат гуманности по отношению не только к населению, но и к аскерам, напоминая, что «…храброе русское войско искони не умело бить лежачего врага». Впрочем, строгих предупреждений и не требовалось, случаев насилия и мародерства среди скобелевцев практически не было.
Как и в военное время, Скобелев проявлял особую заботу о солдате. Он строго требовал действенных мер по устройству жилья, питания и т. д. Поскольку солдаты обносились, он командировал в Одессу офицеров для закупки сукна, вместо кепи приказал сшить фуражки, которые носила только гвардия. Довольные солдаты вообразили, что «скобелевских сравняют с гвардией». Узнав, что его представления к наградам утверждены, он устроил для офицеров — новых кавалеров роскошный ужин в том зале, где был подписан сан-стефанский мирный договор. В своей «Sketches of army Life in Russia» Грин с восторгом отзывается об этой заботливости Скобелева, указывая, в частности, что Михаил Дмитриевич уплатил собственных пятнадцать тысяч рублей за перевозку в Одессу раненых и больных солдат и офицеров своей дивизии на им самим зафрахтованном английском пароходе.
Кстати, большинство иностранных корреспондентов не последовали за армией зимой через Балканы. «Но искреннее участие и расположение к России и к русским, сочетавшееся с действительным интересом к делу, крепко связали с нашими войсками некоторых представителей далекой дружественной страны, — писала в 1892 г. газета «Новое время». — Четверо американцев, уроженцев Соединенных Штатов, дошли вместе с нашими войсками до Мраморного моря, разделив все невзгоды непомерно трудного похода… Из этих четверых американцев трое были корреспондентами: Мак-Гахан и Миллье — лондонского «Daily News», Грант — лондонского «Times», и четвертый, Грин, был капитаном армии США и состоял военным агентом при посольстве Соединенных Штатов. Грин после кампании напечатал большой подробный отчет о своей миссии с планами и картами». В книге Грина больше всего места отведено Скобелеву. Они близко сошлись, особенно за время марша от Адрианополя к Константинополю, много беседовали, по некоторым вопросам и спорили. Грин, в частности, отрицал пользу для военачальника малых войн, а Скобелев ее отстаивал, доказывая, что они дают опыт, необходимый для командования крупными частями. Грин увлекательно рассказывает о боевом ритуале Скобелева, подчеркивая, что это была не бравада, а боевая целесообразность, о его гуманности в отношении населения.
Очень интересно, может сказать пытливый читатель. Но откуда такое расположение к нам американцев? Пусть даже в то далекое время?
Этому были причины. Это целая история. Пусть читатель простит меня, если я несколько отвлекусь. Международная обстановка складывалась так, что обе страны — Россия и США — видели злейшего врага в Англии и почти такого же — во Франции. Следствием было русско-американское сближение. Идеологические различия не мешали. Во время Крымской войны только США сочувствовали России, помогали оружием, медикаментами, посылали врачей-добровольцев. В 60-х гг. настали трудные времена для США. Когда в Америке шла гражданская война, Англия готовила интервенцию в пользу Юга, обе стороны были на волосок от войны. Положение США осложнялось еще и тем, что в 1861 г. началась вооруженная интервенция Англии, Франции и Испании против Мексики. Немногочисленные английские и испанские отряды убрались из Мексики довольно скоро, в 1862 г. Но Наполеон III довел численность экспедиционных войск до 30 тысяч. Французы проникли вглубь страны и овладели столицей. В конечном итоге авантюра Наполеона III кончилась крахом, но американцам пришлось пережить тревожное время. Они хорошо понимали, что французские войска из Мексики легко могли пересечь очень протяженную и ничем не защищенную границу и вторгнуться в соседние американские штаты. Лишь в 1868 г. последний французский солдат покинул Мексику. В этих трудных для США условиях Россия в 1863 г. предприняла военную демонстрацию, направив к американским берегам две военные эскадры под командованием С.С.Лесовского и А.А.Попова. В случае нападения англичан с моря русские моряки готовы были совместно с американцами вступить против них в борьбу. Прием со стороны американцев был восторженным. Президент А. Линкольн завещал своим согражданам хранить эту дружбу. Что значила для США русская поддержка, подчеркнул в своих мемуарах посол США в Петербурге К.Клей: Россия была «нашим единственным искренним и надежным другом в Европе, который уберег нас от войны с Англией и Францией и таким образом сохранил нас как единое национальное государство». В 1866 г. Кронштадт посетила американская эскадра. Адмиралу Лесовскому, тогда командиру Кронштадтского порта, Александр II дал указание: «Принять с русским радушием». После торжественной встречи в Кронштадте американцы совершили двухмесячное путешествие по России и всюду встречали восторженный прием. С такой же сердечностью в следующем, 1867 г., была встречена эскадра прославившегося в гражданскую войну адмирала Д.Фаррагута.
Для России большую роль сыграла позиция, занятая США в 1871 г., когда русская дипломатия добивалась отмены ограничительных статей Парижского трактата 1856 г. Как известно, циркуляр А.М.Горчакова был встречен в Англии бурей негодования, Лондон грозил войной. Ободряемая английской реакцией, подняла голову Вена, за ней — Оттоманская Порта. В России вновь возникла идея посылки эскадр в Америку, чтобы, как предлагал военный агент в Лондоне И.Ф.Лихачев, «ринуться на торговый флот Англии или на ее колонии». Эскадра, прибывшая в Сан-Франциско, и клипер «Всадник», причаливший в гавани Нью-Йорка, горячо приветствовались американцами, на улицах Нью-Йорка происходили бурные демонстрации в поддержку России. Раздавались призывы стать на сторону России в случае ее войны с Англией. По мнению американских газет, никогда и ни к кому не выражалось такой единодушной симпатии. В Синем зале Белого дома состоялся прием моряков с участием президента Гранта и членов правительства. В очередном послании конгрессу президент Грант недвусмысленно пригрозил Лондону. Теперь, почувствовав твердую почву под ногами, Горчаков уже не колебался и решительно отмел английские протесты. Англия отступила, вслед за ней примолкли Австрия и Турция. Победа России была полная. США оказались ее единственным и надежным союзником. Но и они извлекли пользу из англо-русского конфликта в разрешении затянувшегося спора по поводу действий английского крейсера «Алабама», много навредившего американскому Северу во время гражданской войны.
В войну 1877–1878 гг., как и в период Крымской войны, только США выказали симпатии России. Еще перед войной, в начале апреля 1877 г., в Босфоре появились четыре американских фрегата, как было официально объявлено, для защиты интересов американских граждан. Но во всем мире этот шаг был воспринят как демонстрация против Англии и в поддержку России. Многие американцы выражали желание идти в русскую армию добровольцами. Когда война уже началась, США заняли позицию нейтралитета, но он был совсем не таким, как, например, австрийский, а дружественным, даже заключал в себе поддержку. Для получения достоверной информации о войне американское правительство послало в Россию в качестве военного агента имевшего влиятельные связи (несмотря на невысокий чин) и вхожего в Белый дом лейтенанта Ф.В.Грина. Сердечно принятый в Петербурге, он был направлен в ставку и имел доступ ко всем источникам информации. Как писал Грин позже, к нему относились как к своему. В многочисленных донесениях на родину он с восхищением отзывался о боевых качествах русских солдат и предостерегал от доверия английской пропаганде, предрекавшей России поражение. Когда англо-русские отношения обострились до такой степени, что война казалась неизбежной, США поддержали Россию, организовав, чтобы избежать нарушения международного права и американских законов, фиктивное пароходство с целью постройки по русским заказам и чертежам нескольких военных судов для крейсерской войны против Англии, как это делали англичане против американских северян во время гражданской войны в Америке. В США скрытно, в штатском, были направлены 660 военных моряков и квалифицированные инженеры. Несмотря на английские протесты, поскольку сведения об этой деятельности все же просочились в печать, корабли были построены. Небольшая сила по сравнению с огромным английским флотом? Да, но, укомплектованные отважными экипажами (чем всегда отличались русские моряки), эти быстроходные крейсеры могли нанести английской торговле и судоходству неисчислимый ущерб. Сообщения об этой угрозе были восприняты с паникой в английских правительственных и деловых кругах. Как видим, взаимная поддержка позволяла обеим странам успешно разрешать жизненно важные и труднейшие из их проблем. Я уже не говорю о том, что в XVIII в., в царствование Екатерины II, Россия оказала эффективную помощь юной, только что родившейся нации в ее борьбе за независимость против той же Англии. Можно добавить, что народы двух стран всегда питали друг к другу симпатию. Даже когда Аляска была русской и мы граничили с США, конфликтов не было. Есть мнение и о сходстве истории, по крайней мере в отношении освоения огромных неведомых пространств. Говорят и о сходстве национальных характеров. Если иметь в виду простых американцев, людей из народа, то общие черты, по-моему, есть: открытость и широта души, трудолюбие, простота и добросердечие. Справедливости ради нужно, правда, указать, что и тогда, в прошлом веке, наши соотечественники отмечали такие не симпатичные русскому характеру черты американцев, как бездуховность, всепоглощающая жажда приобретательства.
Для полноты картины еще два слова о знакомых нам американцах на этой войне. Первым из американских корреспондентов, специально направленных в Россию, был Мак-Гахан. Он побывал в Крыму, на Кавказе, в Москве и Петербурге, а в 1873 г., как мы знаем, сопровождал русские войска в хивинском походе. В 1875 г. участвовал в сборе фактов о турецких зверствах в Болгарии. В турецкую войну он в числе 60 иностранных корреспондентов был при Дунайской армии, но, в отличие от большинства из них, находился впереди и видел все главные сражения. Не в пример английским газетчикам, посылавшим искаженную информацию, за что один из них был даже выслан домой, корреспонденции Мак-Гахана были правдивы и честны, что высоко ценилось в России. Американского журналиста знала и уважала вся армия. До конца войны он был при армии, но, узнав, что в Петербурге заболел тифом Грин, поспешил ему на помощь и, выходив друга, вернулся в армию. Однако, как выяснилось по возвращении, Мак-Гахан заразился той же болезнью. В начале июня 1878 г. он умер. Был награжден двумя русскими орденами, его память почтили в Москве, Петербурге и других городах.
Такой же честной была деятельность Грина. Вернувшись домой, он, поощряемый в этом деле известным генералом армии северян У.Т.Шерманом, написал подряд две книги. Первая — «The Russian Army and the Campagns in Turkey in 1877–1878», N.Y.—L., 1879. Она — об организации русской армии и о войне на Балканах, та, которая только что упоминалась в связи со Скобелевым. Вторая — очерки о пребывании автора в действующей армии, уже знакомая нам «Sketches of army Life…», London, 1881. На большом материале Грин показал «беспредельную доброту и гостеприимство» русского народа.
В марте Скобелев был с визитом у султана, пожелавшего познакомиться с Ак-пашой, и остался очень доволен приемом.
— Знаете, господа, — говорил он окружающим офицерам, — я совсем другими представлял себе турок. Право, они высматривают молодцами. Прекрасно одеты, опрятны, в высшей степени любезны. Нас приняли так мило, так радушно. Я ими очень доволен.
Временами Скобелев и окружающие его офицеры, как и офицеры его корпуса и дислоцированных вокруг войск, ездили в Константинополь и его окрестности посмотреть чужую, такую не обычную для них столицу, поразвлечься, покутить. Как-то раз Скобелев с тремя офицерами и четырьмя казаками, в том числе с неизменным Дукмасовым, поехал в Буюк-Дере, где у него было дело в русском представительстве. Остановились в лучшей французской гостинице. Хозяйка, бойкая, пикантная дамочка, очаровала всех, в том числе Скобелева, который пригласил ее к общему обеду. В зал он вышел в белом кителе, раздушенный и сияющий, усадил рядом с собой хозяйку и стал за ней отчаянно ухаживать. Вдруг ему пришла в голову мысль выкинуть гусарское коленце. Он подозвал одного из офицеров и шепнул ему что-то на ухо. Тот улыбнулся и вышел. Скобелев между тем что-то рассказывал француженке о России.
— А вот посмотрите на этого господина, — сказал он вдруг, указывая на Дукмасова. — Это казак самый настоящий. Он ест человеческое мясо и сальные свечи.
Француженка сделалась красна, с удивлением посмотрела на руки и на зубы казачьего офицера и, наконец, сказала, что он не похож на людоеда.
— Мы его приручили! — отвечал Скобелев. — Увидите, с каким аппетитом он будет, вместо десерта, есть сальные свечи!
Вошел лакей и подал казаку тарелку с парой сальных свечей. Француженка пришла в ужас. Но когда Дукмасов стал преспокойно уписывать поданные ему свечи, она чуть не упала в обморок. Тут уже Скобелев не выдержал и объяснил, что свечи из сахара и сливок сделал по заказу кондитер. Восторгу француженки не было предела.
Если есть еще читатель, сохраняющий по отношению к Скобелеву скептицизм (хотя мне представляется, что теперь, особенно после Плевны, этого быть не должно), он может сказать: но ведь здесь Скобелев пошутил, одновременно унизив казака?
По-моему, нет. Он устроил веселье для всей компании, а не для одной хозяйки. Но, конечно, это помогло ему завязать с ней интрижку. Дукмасов же, который и рассказал этот эпизод, нисколько не был обижен, ему тоже было весело.
Пока шли дипломатические переговоры, Скобелев использовал время для изучения Константинополя и его укреплений. Они оказались еще гениальнее адрианопольских. По его мнению, турки в области фортификации опередили даже европейское военное искусство. Это и неудивительно, говорил он, ведь уже в течение двух веков Турция ведет только оборонительные войны. Скобелеву удалось познакомиться с турецким инженером, который показал ему не только укрепления, но и еще не реализованные планы. Город Скобелев изучил до дна: его географию, социальный и национальный состав, правительство и влиятельные группировки, военных. Особенно сильное впечатление на турок производил факт, что Ак-паша знал Коран и цитировал его по-арабски. И здесь он был верен себе, стремясь до тонкости изучить все, что может когда-либо оказаться полезным. Он приложил много усилий, чтобы разобраться в сущности английской политики, и преуспел. Этому во многом способствовало его проникновение в английскую колонию в Константинополе и знакомство с Лэйярдом, английским послом, проводником антирусской политики лорда Биконсфилда. Хотя Лэйярд не мог быть откровенным с воинственным русским генералом, Скобелев, тесно общаясь с англичанами, все же сумел многое увидеть и понять.
Турки, не сомневавшиеся во вступлении русских в Константинополь, освободили казармы и приготовились к встрече. У Скобелева была даже дерзкая мысль вступить в город самовольно, без приказа. С этой целью он репетировал штурм новых укреплений, возведенных турками на виду у русских. Аскеры наблюдали эту картину безучастно. Можно представить себе гнев и отчаяние Скобелева, когда он получил сведения об отказе правительства от занятия вражеской столицы. Он и возмущался, и проклинал слабость государственных мужей, и рыдал. Он доказывал, что в случае вооруженного столкновения с Англией, в реальность которого он не верил, английский флот не сможет пройти в Черное море. В этом его убеждала не только возможность занятия Галлиполи, на которую он прямо указывал, но, очевидно, и сотрудничество с адмиралом А.А.Поповым (1821–1898), героем Крымской войны, во время гражданской войны в США водившим русскую эскадру к американским берегам в поддержку северян, крупным ученым-кораблестроителем. Попов занимался установкой минных заграждений в проливах для закрытия английскому флоту прохода в Черное море. В связи с этой совместной работой Попов так отзывался о Скобелеве: «…Скобелев назначен начальником авангарда для занятия пролива, следовательно, придется иметь дело с ним непосредственно. Я с ним спелся до такой степени, что совершенно уверен в успехе заграждения с берега, если теперь подумают о необходимых средствах и дадут их. Узнавши теперь его очень близко, я восхищаюсь не его храбростью, а умом, энергией, предусмотрительностью в мерах, обеспечивающих успех; одним словом, всеми качествами, которыми обладал в такой высокой степени Наполеон I и которые я ставлю выше его побед».
Скобелева возмущали нерешительность и бездействие главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича-старшего. Прямым и непосредственным виновником отказа от своевременного вступления в Константинополь был он. Уезжая, император наделил его всеми полномочиями, в том числе относящимися к этому вопросу. Но царский брат не обладал ни пониманием обстановки, ни способностью принимать ответственные решения. Даже свой отзыв в Петербург и наступившие затем опалу и бесславие он встретил с облегчением, радуясь снятию с него ответственности, которая оказалась для него непосильной, и понимая свою вину.
После отзыва обанкротившегося великого князя главнокомандующим в апреле 1878 г. был назначен Тотлебен. При всем взаимоуважении у Скобелева не могло быть с ним единства взглядов на задачи оккупационной политики. Как я отмечал, Тотлебену был чужды славянские цели войны. Он считал также ненужным и вредным слишком добивать Турцию и хотел непременно избежать войны с Англией. Да и турки-де были вовсе не плохи, и порицания заслуживали только их паши. Тотлебен, считал Скобелев, наряду с великим князем был ответственным за то, что армия не вступила в Константинополь. В каком свете рисовался Тотлебен Скобелеву, говорят следующие его более поздние высказывания: «Сперва я был о нем в самом деле высокого мнения, когда он под Плевной удачно раскинул несколько групп батарей, концентрированный огонь которых мог быть очень вреден туркам. Но потом я в нем разочаровался вполне, особенно в Сан-Стефано. Я считаю, что на нем лежит значительная доля вины, что мы не заняли Константинополя… оставшись за главнокомандующего в Сан-Стефано, он дошел до такой любезности к туркам, что снялся с турецким главнокомандующим Мухтар-пашой на одной карточке. Этот фотографический снимок был воспроизведен в тысячах экземпляров, и турки стали распространять его между болгарами. Впечатление всюду получилось крайне тяжелое, да и в войсках наших это не понравилось… Подарил ему султан корову, зная, что немец любит свежие сливки. Сколько с этой коровой и хлопот было… Тотлебен, говоря о корове, называл ее не иначе, как «величайший знак уважения и расположения ко мне е.и.в. султана». Так титул этот и был присвоен корове: ее все звали — «величайший знак уважения и расположения е.и.в. султана к Тотлебену». Корову эту привели в Адрианополь, а затем Тотлебен с поездом увез ее с собой».
При столь различном отношении к побежденной Турции и к болгарам и всём вообще своем умонастроении Скобелев, конечно, не мог сочувственно относиться к поведению Тотлебена в качестве главнокомандующего. Главнокомандование это продолжалось по январь 1879 г., когда в связи с его отъездом исполняющим обязанности главнокомандующего был назначен Скобелев. Очень характерна для Скобелева сцена, разыгравшаяся при его вступлении в должность. Когда Тотлебен уезжал, его провожала масса официальных лиц, из духовенства — католический нунций и немецкий пастор. С последним Тотлебен поцеловался. О православном же митрополите, затертом в толпе, Тотлебен забыл и не попрощался с ним. Едва только поезд отошел от вокзала, как Скобелев, уже главнокомандующий, направился к стоявшему тут же, на платформе, почетному караулу. На его громкое «Здорово, архангелогородцы!» они отвечали дружным приветствием и криками «ура». Затем Скобелев, сняв фуражку, пошел прямо под благословение митрополита и поцеловал ему руку. Солдаты так и выросли на целый аршин, рассказывал впоследствии Скобелев. Иностранцы притихли. Мухтар-паша подошел к Скобелеву и начал очень развязно спрашивать его по-французски, когда он может поговорить с ним о делах. В ответ Скобелев так же по-французски отвечал: «Императорская победоносная армия занимает Адрианополь, а я, ее главнокомандующий, принимаю посетителей и имеющих дело до меня от 9 до 11. Можете пожаловать в эти часы». Мухтар-паша, как ошпаренный, отскочил от Скобелева. Этим поступком на адрианопольской станции Михаил Дмитриевич вселил такой страх и уважение в турок, что не было даже тени дерзости, грубости или чего-нибудь подобного, уже начавших проявляться во время занятия сравнительно небольшим русским корпусом этой второй турецкой столицы.
В течение своего недолгого пребывания на посту главнокомандующего, как и во время описанной сцены, Скобелев энергично и ревниво поддерживал престиж России, армии, когда это требовалось, и Православной Церкви. Но и он уже не мог решить вопрос о занятии Константинополя, да теперь и не задавался этой целью. Момент был упущен. Главную задачу Скобелев теперь видел в укреплении болгарской независимости. Берлинский конгресс существенно ухудшил условия окончательного мира по сравнению с сан-стефанскими: Болгария была разделена на княжество Болгарию (к северу от Балкан), самоуправляющееся, но обязанное платить дань султану, и Восточную Румелию, часть страны к югу от Балкан, лишь автономную в пределах Оттоманской Порты и поэтому не имевшую права на регулярную армию. Болгары Восточной Румелии крайне опасались, что после ухода русских войск турки начнут здесь новую резню. Следовало найти средство самозащиты, не нарушая в то же время постановлений Берлинского конгресса. Выход был найден в организации стрелково-гимнастических дружеств (обществ), организаций по форме спортивных, а по существу военных. Каждый болгарин в возрасте от 20 до 60 лет должен был пройти обучение в этих обществах. Из запасов русской армии для этой милиционной армии было выделено оружие, вплоть до артиллерии и инженерного имущества, боеприпасы, созданы склады. Для отражения набегов башибузуков были организованы сельские караулы. В дружествах насчитывалось свыше 64 тыс. человек, а всего военное обучение прошли 103 тыс. болгар (в системе сельских караулов обучалось до 28 тыс. человек).
Скобелев вложил в обучение болгар всю душу и был главным организатором всего обучения. В письме начальнику штаба своего корпуса генералу М.Л.Духонину от 9 марта 1879 г. он писал, что болгарам необходимо «внушить, что довольно бегать от турок. На меня возложена, кроме командования расположенных в районе 4-го корпуса болгарских земских войск и румелийской милиции, подготовка края вообще к вооруженному отпору в случае вторжения турок по уходе русских войск». Скобелев высказывал убеждение, что сильному врагу может дать отпор только народная армия и добавлял: «Вот почему я придаю огромное значение гимнастическим обществам, которые, если народ того захочет и сознательно решится на все пожертвования, могут быстро развиться до полной и стройной ландверной системы…» В этом же письме Скобелев поручал Духонину разработать программу обучения, план обороны, выделить инструкторов, заказать в Москве знамя, которое он сам вручит. В письме от 14 апреля 1879 г. Скобелев указывал, что необходимо сформировать конно-саперные команды, предназначенные для проведения подрывных работ на железной дороге от Ямболя до Татар-Пазарджика в случае вторжения турок.
Скобелев ездил по всей стране, инспектировал деятельность организаций, сам проводил учения. Много усилий он отдал, обучая болгар сооружать и штурмовать укрепления, ставя их поочередно с русскими войсками то в оборону, то в наступление. Усилиями Скобелева и его многочисленных помощников (344 русских офицера-инструктора и 2700 нижних чинов) в Восточной Румелии была создана болгарская армия.
Сами болгары занимались с огромным желанием, результаты обучения превзошли все ожидания. Н.Н.Обручев, посетивший Восточную Румелию и присутствовавший на смотре 11 дружин сильного состава и двух сотен конных гимнастов, отмечал большие успехи, достигнутые всего за два месяца обучения, и высокий уровень боевой подготовки юной армии. Это была уже реальная сила, способная дать отпор провокациям со стороны турок. В письме тетке графине Адлерберг Скобелев высказывал уверенность, что если турки вторгнутся в Восточную Румелию, их ждет отчаянный отпор. В.И.Немировичу-Данченко в письме, отправленном уже из Петербурга, он вместе с этой мыслью-выражал убеждение в способности болгар преодолеть раскол страны, навязанный ей Берлинским конгрессом, и создать единое государство: «Если мы и оставляем Болгарию расчлененной, четвертованной, то зато оставляем в болгарах такое глубокое сознание своего сродства, такое убеждение в необходимости рано или поздно слиться, что все эти господа скоро восчувствуют, сколь их усилия были недостаточны. А вдобавок к этому оставляем мы в так называемой Румелии еще тысяч тридцать хорошо обученных народных войск. Эти к оружию привыкли и научат при случае остальных».
Население города Сливно, где жил Скобелев, и всей Болгарии, боготворило его. Уезжая, он на прощанье заявил, что при угрозе болгарам всегда готов откликнуться на их зов. Овации при проводах были бесконечны и даже стесняли Скобелева. Поэтому он уехал тайком, и лишь в Бургасе, перед посадкой на пароход, патриоты его настигли. Ни одно городское здание не вмещало провожавших, и прощальный раут был устроен на поле, где люди разместились амфитеатром. При отъезде народ выпряг из кареты лошадей и довез Скобелева на себе сначала до квартиры, а оттуда на пристань. Энтузиазм признательного народа не поддается описанию.
Весной 1879 г., после трудной войны и последовавших за ней событий, также отнявших много сил и энергии, Скобелев, наконец, получил отпуск и прибыл домой, в Петербург, где жил на Моховой.
