Многообразие форм и типов социальных отношений, возникающих в процессе производства и повседневной практике, совершенно объективно и независимо от воли и сознания людей обусловливало всеобщую интеграцию и формирование разнообразных социальных институтов с целью регламентации всего спектра общественной жизни. На базе широкой общности экономических и неэкономических интересов, требующих обеспечения коммуникативных функций и координации общественной деятельности, происходила интеграция разнообразных социальных организмов в иерархически взаимосвязанные функционально-структурные образования. Эти объединения были призваны регулировать посредством социокультурных норм, и в том числе генеалогического родства, систему внеэкономического, военно-потестарного и социокультурного взаимодействия индивидов и обеспечивать их обобщенную, соорганизо-ванную и скоординированную деятельность, направленную на достижение общих социальных целей. В результате этого обеспечивалась регламентация межгрупповых отношений, в отличие от межличностных, регулировавшихся преимущественно в рамках общины.

При этом следует отметить, что в кочевой среде имело место совмещение одних и тех же функций различными социальными институтами, каждый из которых, однако, осуществлял их посредством далеко не адекватных норм и механизмов. Каждый из рассматриваемых типов общественных связей, хотя и был увязан в единую систему социальных институтов, обладал известной автономией и самостоятельностью. В этой связи можно выделить несколько основных типов организации общества: патронимическую, военно-потестарную и др.

Патронимическая организация. Характерной чертой кочевого общества является наличие развитой и многоступенчатой «родо-племенной» организации (Аристов, 1896; Тынышпаев, 1925; Ждан-ко, 1950; Она же, 1974; Абрамзон, 1951; Аманжолов, 1959; Першиц, 1961; Востров, Муканов, 1968; Кузеев, 1974; Шаниязов, 1974; Кар-мышева, 1976 и др.), которая, по мнению ряда авторов, играла преобладающую роль в общественной жизни номадов (Аристов, 1896. С. 283-285; Czaplicka, 1918; Hudson, 1938; Krader, 1963; Idem, 1966; Bacon, 1958; Хазанов, 1975. С. 105 и др.). Другими же исследователями постулировалось отмирание «родовых отношений» в связи с развитием классов и государственности (Владимир-цов, 1934. С. 73-74; Козьмин, 1934. С. 23-25; Трубецкой, 1977. С. 85-88 и др.). При этом зачастую провозглашается «вторич-ность» родовых образований у кочевников, которые «…переродились и приспособились к новым общественно-экономическим отношениям классового общества. По своему существу казахские роды были инструментами патриархально-феодального общества…» (То-лыбеков, 1971. С. 516).

Данная система представляла собой иерархически организованное множество патронимических групп и подразделений (Кузеев, 1973; Давыдов, 1979; Першиц, 1988 и др.), тесно взаимосвязанных друг с другом традицией единого генеалогического древа - средством идеологического обоснования общности происхождения (Марков, 1973; Он же, 1976; Vainshtein, 1980; Калиновская, 1989 и др.)- В этой связи Л. Крэдер заметил, что «кочевое общество представляло собой серию концентрических кругов» (Krader, 1966. Р. 153). Но при этом не надо забывать, что генеалогическая организация существовала только в сфере общественного сознания.

Исходным пунктом, определяющим характер и степень родства между членами различных групп, являлась вертикальная генеалогическая линия по принципу патрилинейной филиации, которая имела большую глубину, достигающую 25-30 и более поколений. Как свидетельствует обычное право казахов, «родство считается до сорокового колена» (Гродеков, 1889. С. 27). Одновременно она носила ранговый характер, когда по различным признакам дифференцировались старшие, средние и младшие линии, главные и второстепенные ветви и т. д., позволявшие точно проследить родственные отношения между людьми в генеалогических категориях.

Главной причиной преобладания у кочевников генеалогической системы родства являлось то, что основным каналом жизнеобеспечения у них был диахронный способ передачи информации и собственности. Человек в течение своей жизни практически не мог самостоятельно приобрести имущество, он мог только получить его в наследство. Одновременно человек не мог в течение своей жизни самостоятельно приобрести минимально необходимый объем знаний о природных циклах, он мог только усвоить и использовать опыт, накопленный многими поколениями его предков. Иначе говоря, номадный образ жизни был возможен только на базе унаследованной собственности (скота и имущества) и высочайшей квалификации кочевника и скотовода, которые могли быть приобретены исключительно от своих предков и знаний, аккумулируемых, оберегаемых, сохраняемых и приумножаемых многими поколениями кочевников. При иной направленности информационных потоков кочевничество в принципе невозможно. Отсюда приоритет генеалогического родства и генеалогического принципа позиционирования индивидов в пространстве.

Однолинейный характер системы генеалогического родства детерминировал идентификацию индивидов как по признаку происхождения, так и посредством инкорпорации. В этом случае индивидуальная филиация являлась в структуре генеалогического родства частным случаем групповой филиации, вне которой ни один индивид не существовал и не мыслил себя как социальная личность (Эванс-Причард, 1985. С. 193-208). «Родовое начало,- свидетельствуют данные по обычному праву казахов,- на котором зиждется весь строй общественной киргизской жизни, настолько неблагоприятен для лиц, которыя не имели бы родственников, что даже в тех редких случаях, когда появляются личности совсем чуждыя, они стараются приобрести покровителей и с этой целью становятся под защиту какого-нибудь влиятельного киргиза и присоединяются к его роду. С того момента они становятся сородовичами…» (МКОП. С. 262). Инкорпорация приводила к тому, что индивид включался в групповую филиацию и утрачивал свою первородную. Особенно часто это имело место среди беднейшей части населения. В случае несовпадения индивидуальной и групповой филиации за индивидом закреплялся статус «керме» и он мог находиться в неадекватном, отчасти неравноправном, положении (Аристов, 1896. С. 371-372; Потанин, 1917. С. 56 и др.).

Традиция единого генеалогического древа, в свою очередь, обусловливала обязательную инкорпорацию иноэтничных или иноплеменных элементов на уровне общественного сознания в состав различных патронимических объединений номадов, их включение в традиционную генеалогию. Вследствие этого генеалогическая структура кочевого общества была реальной лишь в низших звеньях, преимущественно ограниченных экзогамным барьером - у казахов, например, в пределах 7-13 поколений (Аргынбаев, 1973 и др.), и идеальной, легендарно-мифической на высшем уровне (Пер-шиц, 1961; Krader, 1963; Хазанов, 1975; Марков, 1976; Давыдов, 1979 и др.).

Социальный статус индивида во многом определялся степенью привилегированности его группы, статусом его рода по сравнению со статусом другой группы в каждой ситуационно возникающей обстановке. «На основании узнанной степени родства,- свидетельствуют материалы по обычному праву казахов,- гостя принимают или хорошо, или дурно» (Гродеков, 1889. С. 27). Среди многочисленных критериев статусное™ важнейшими были прежде всего старшинство и право первородства. Так, например, в отношении Младшего жуза известно, что «в Киргизских народных сеймах, Алимулинцы первые подают голос, первые делают определение, и принятие его одним родом дает полную власть к общему согласию и исполнению; предположенное же младшим родом не обязывает к исполнению Алимулинцев. Как старейшим по первородству родоначальника своего, им везде и во всяком случае оказывается наружное предпочтение» (Бларамберг, 1848. С. 74-75). Как свидетельствует обычное право казахов, порядок старшинства соблюдался при разделе военной добычи, распределении мест во время застолий, наследовании власти, распределении подарков и пищи, очередности тостов, пения и т. п. (Гродеков, 1889. С. 7-10 и др.).

Важную роль в системе статусов играл и статус «женщины - родоначальницы»: «байбише» (первая жена), «токал» (вторая, третья и т. д. жена), наложница, рабыня, который наследовался ее детьми. Обычное право сообщает нам, что «…дети первого брака, называемый байбичинцами, издавна пользуются у киргизов большим преимуществом, чем дети второго брака - токалщина.- Пер-выя ко вторым всегда относятся с пренебрежением…» (МКОП. С. 190-191). Что же касается адопции, то «усыновление у киргизов встречается довольно часто» и «усыновляемый причислялся к роду усыновителя и пользовался одинаковыми правами с детьми усыновителя» (там же. С. 260). В менее выгодном положении находились незаконнорожденные дети (там же. С. 260-261). Иначе говоря, система генеалогического родства базировалась на ранжировании различных патронимических групп в зависимости от тех или иных принципов, в частности, права первородства либо сложной комбинации разнообразных признаков, что обусловливало как бы нормативную предпочитаемость субъекта социального действа как на уровне ритуала и общественного сознания, так и на уровне повседневной практики и наличного бытия - при решении общественно значимых вопросов, наследовании, выдвижении, занятии и исполнении социально престижных функций и т. д.

В повседневной жизни принадлежность к тому или иному подразделению патронимической организации, особенно в контактных зонах, определяла социальный статус индивида, его положение в обществе и нередко вплоть до мельчайших деталей регламентировала отношение к нему окружающих, систему общения с другими индивидами. Как свидетельствуют материалы по обычному праву казахов, «…исключенный из общества родовичей человек, лишаясь всякой поддержки в них, не имеет между киргизами никаких прав: он и имущество его суть добыча первого ловца-киргиза, высматри-вающаго всегда подобных, лишенных родового покровительства людей» (МКОП. С. 211). Таким образом, данная система общественных связей конституировала индивида как социально значимую личность, определяла социальное пространство его жизнедеятельности.

При рассмотрении иерархической пирамиды патронимической организации исследователи выделяют обычно несколько наиболее важных уровней, сегментов, каждый из которых имел свои функции и особую сферу влияния. Низший уровень был представлен, пс мнению ряда исследователей, так называемой «семейно-родствен-ной группой» (Соколовский, 1926; Курылев, 1978. С. 134-143 и др.), которая была объединением 2-3, реже 3-4 поколений родственников. На наш взгляд, родственников, объединенных в пределах общего домохозяйства либо одного локального поселения (аула), правомернее обозначать термином «минимальный линидж» (см. подробнее: Масанов, Мгеладзе, 1991 и др.). Именно на этом уровне могли иметь место совместная организация процесса производства, кооперация и взаимопомощь, общий выпас скота и совместное кочевание, общность зимних пастбищ и летних водопоев, коллективная аренда земли и т. д. В рамках данной группы помимо семьи осуществлялась социализация личности, приобщение индивида к нормам и идеалам традиционно-бытовой культуры.

Наряду с этим существовал комплекс вопросов, охватывающих различные сферы общественной жизни, который в процедурном отношении разрешался как бы поэтапно и если не мог быть решен в рамках минимального линиджа, то только тогда выносился на суд патронимической группы большего масштаба. Сюда прежде всего следует отнести часть вопросов хозяйственной жизни кочевников. Как свидетельствуют «Материалы по киргизскому землепользованию», «родовыя связи сказываются в различных хозяйственных вопросах, как напр, при составлении зимних табунов, при проведении арыков для орошения полей, при кочевании и др., где всегда киргизы группируются по родам…» (МКЗ. Т. IX. Общий очерк. С. 8). Во-вторых, это касалось вопросов коллективной ответственности и круговой поруки за поступки родственников: за их долги, обязательность кровной мести, уплаты куна, защиты родственников, оказания им материальной помощи (Гродеков, 1889. С. 12, 38-40, 114-116 и др.).

Именно в рамках низших патронимических групп регулировались вопросы наследования имущества умершего индивида (до пятого поколения по агнатной линии), установления опекунства над малолетними детьми, оставшимися без отца (до седьмого колена), левиратного права, согласно которому вдова должна была выйти замуж за одного из родственников мужа (до четвертого колена) и т. д. (Гродеков, 1889. С. 12, 38-40; МКОП. С. 144 и др.). Также находились в сфере влияния патронимических групп различные стороны ритуально-обрядового действа, в частности, все стадии жизненного цикла человека - рождение, инициация, свадьба, смерть, поминки и т. п. Источники свидетельствуют, например, что «при браках родовое начало играет большую роль… На похороны собираются не только кровные родственники умершего, а вся родовая группа… когда кто умрет на джайляу, как тут собирается много родовичей, так как все близко стоят друг от друга» (МКЗ. Т. IX. Общий очерк. С. 8). Решение спорных вопросов (арбитраж) также осуществлялось посредством патронимической организации и т. д. Таким образом, в рамках низших патронимических объединений (до 6-7 поколения включительно) регулировался значительный круг вопросов повседневной жизни кочевников-казахов от семейно-брачных до хозяйственно-экономических.

В масштабах более крупных патронимических групп происходило многократное уменьшение объема функций и имела место их существенная трансформация. Патронимическая организация на данном уровне доминировала не в сфере производства и семейно-брачных отношений, а главным образом, в сфере внеэкономических отношений. Здесь осуществлялась регламентация межгрупповых отношений по поводу пастбищных угодий и водных источников, маршрутов весеннего и осеннего кочевания посредством принципов генеалогического родства. Материалы по обычному праву казахов свидетельствуют, что при возникновении поземельного спора «…нередко принимается в соображение старшинство их рода или отделения» (МКОП. С. 212). «При кочевании киргизы и до настоящаго времени следуют древнему обычаю. Кочуют обществами одного рода, допуская в свои аулы из других родов лишь родственников по женской линии или бедняков, нанимающихся в работники» (Гродеков, 1889. С. 109). «Родственные узы, сплачивая многолюдные роды в одно целое, дают им средства охраняться общими силами против грабежей и отгонов скота со стороны соседей» (Живописный альбом… С. 329). «…Род ревниво следит за тем, чтобы никто из другого отдела не занимал их земель» (там же. С. 330).

На уровне высших звеньев патронимической организации (см. параграф 2.2.) значимость системы генеалогического родства, на наш взгляд, заметно понижалась, поскольку индивид в конкретно-ситуационном плане практически не выходил за пределы компетенции патронимических групп низшего звена. Но ее роль одновременно значительно возрастала в сфере мировоззрения и идеологии, распределения властных функций и т. д. Это было обусловлено тем, что генеалогические связи являлись не только средством идеологического обоснования общности происхождения, единства целей и интересов, но и в условиях политической децентрализации общества были механизмом регламентации социалыго-потестар-ных отношений (Бларамберг, 1848. С. 74-75; Потанин, 1917 и др.). «Власть,- отмечает К. Тернбул,- регулировалась традиционными линиями происхождения, и это помогало обходиться без споров» (Тернбул, 1981. С. 236). Система социально-потестарного доминирования в кочевой среде осуществлялась в форме гегемонии одних патронимических группировок над другими (Аристов , 1896. С. 284-285 и др.).

Таким образом, патронимическая организация играла важную роль в общественной жизни номадов вообще и социальной организации, в частности. На уровне низших генеалогических групп имело место регулирование хозяйственной и социальной практики, всего спектра межличностных отношений в соответствии с принципами генеалогического родства. И если на этом уровне объем регламентируемых функций был наибольшим, то на средних горизонтах патронимической организации полномочия концентрировались, в основном, вокруг вопросов внеэкономической координации поземельных отношений и системы весенне-осеннего кочевания. Иначе говоря, происходило перетекание функций из хозяйственно-экономической во внеэкономическую сферу, из межличностной в межгрупповую. В свою очередь, высший уровень патронимической организации, в основном, контролировал с помощью принципов генеалогического родства сферу потестарно-политических взаимоотношений. Можно заключить, что данная функциональная организация осуществляла регламентацию многообразных процессов общественной жизни посредством генеалогической идентификации индивида либо группы, что отражало идеальные представления номадов о социальной модели общества.

Ассоциативная группа. В кочевой среде существовала специфическая организация, объединявшая различные общинные группы и регулировавшая их взаимоотношения по поводу системы землепользования, распределения пастбищных угодий и водных источников, кочевых маршрутов (Гейне, 1898. Т. II. С. 144; МКЗ. Т. IV. Описания… С. 99; Кауфман, 1907; Румянцев, 1910. С. 16, 54-55; Чулошников, 1924 С. 167, 189, 201, 221; Владимирцов, 1934 С 47, 56-58, 63, 99, 136-137, 132-133; Капо-Рей, 1958. С. 249; Шахматов, 1962. С. 37-41; Оразов, 1964. С. 8; Трубецкой, 1966. С. 107; Он же, 1977. С. 85-88; Першиц, 1971; Толыбеков, 1971. С. 513, 517, 519; Федоров-Давыдов, 1973. С. 43, 111, 113, 116; Никифоров, 1974. С. 217; Хазанов, 1975. С. 106; Марков, 1976 С. 141; Давыдов, 1976. С. 43-44; Илюшечкин, 1980. С. 298; Петров, 1981. С. 81-83 и др.). Так, например, И. Г. Георги свидетельствует, что для соблюдения порядка при перекочевках договаривались между собой о пастбищах (Георги, 1799. С. 131). «…В степи установилось неписанное, но признаваемое всеми кочевниками право известных родов на опре-деленныя зимовки и на определенное направление летних кочеваний». «Каждый род и отдел имеют свой определенный участок…» (Живописный альбом… С. 329-330).

Данную социальную общность в историографии чаще всего именовали «родом», а также «племенем» (Радлов, 1893. С. 69-72; Руденко, 1961. С. 14 и др.), «патронимией» (Давыдов, 1976 и др.), «пастбищно-кочевой общиной» (Шахматов, 1964 и др.) и т. д. В «Материалах по киргизскому землепользованию» ее обозначали терминами «общинно-аульная группа» или «общинно-родовая группа» (МКЗ. Т. VI. Очерк. С. 19-20, 44; МКЗ. Т. IX. Общий очерк. С. 14 и др.). А. М. Хазанов предложил понятие «territory of substance» (Khazanov, 1984). На наш взгляд, ни один из указанных терминов не отражает существа рассматриваемой общности и отражает только ее отдельные стороны. Так, обозначения «род» и «патронимия» раскрывают лишь один из принципов интеграции общин - генеалогический, который, однако, не являлся ведущим и не соответствовал смыслу данной общности, поскольку их объединение было экономически детерминировано и являлось необходимостью. Точно так же не подходит и понятие «территориальности», поскольку, как это верно заметил Б. Я. Владимирцов, «…территория могла быть, под влиянием военных действий и других обстоятельств сменена, но отношения на новых кочевьях оставались те же» (Владимирцов, 1934. С. 133). Для кочевников практически не существовало понятия территории, реальностью для них было пастбище. Поэтому более приемлемым, как нам представляется, является термин «ассоциация общин» либо «ассоциативная группа».

Ассоциативная группа являлась прежде всего объединением различных общин. Так, например, в Каркаралинском уезде в ее состав входило в среднем 20,5 аулов, а в некоторых случаях - до 105 аулов (МКЗ. Т. VI… Очерк. С. 19-20). Своего максимума ассоциативные группы достигали в период весенних и осенних миграций. Весьма значительными они были и в летний период, когда в их состав могло входить до нескольких сотен юрт (Шангин, 1820. С. 81; Сапожников, 1911. С. 190 и др.). Размер ассоциативной группы зависел от конкретных особенностей среды обитания и целесообразности совместного кочевания, наличия водных источников и кормовой емкости пастбищных угодий (Владимирцов, 1934. С. 136 и др.). Именно этим объясняется большая амплитуда в размерах ассоциативных групп, которая, например, в Усть-Каменогорском уезде превышала 300 хозяйств (МКЗ. Т. IX. Общий очерк. С. 14).

В функциональном смысле ассоциация общин регулировала систему землевладения и землепользования прежде всего в теплое время года, что было обусловлено общностью пастбищных угодий и совместным выпасом скота, единством кочевых маршрутов и необходимостью регламентации межобщинных отношений, а также потребностью в защите интересов группы общин. В результате этого формируется право собственности ассоциативной группы на пастбищные угодья (МКЗ. Т. IV. Описания… С. 99; Hudson, 1938. Р. 33-34, etc.). Осенью, сообщает М. Чорманов, «…кочевыя места уже разделены по родам главных родоначальников. Каждый из Киргизов хорошо знает свои места и свято соблюдает это разделение» (Чорманов, 1871. № 37). Таким образом, данная агломерация- не просто форма территориально-соседских связей низших производственных организмов общества общин, а социальный организм и одновременно общественно-экономический институт по совместному владению пастбищными угодьями в теплое время года (Гейне, 1898. Т. II. С. 144; Румянцев, 1910. С. 54-55; М1 «3. Т. VI. Очерк. С. 20, 35-36, 41-44; МКЗ. Т. IX. Общий очерк. С. 14-15, 20 и др.), поскольку в зимнее время функции собственника были сосредоточены в минимальных общинах (см. параграф 6.1.).

В этом случае ассоциативная группа являлась весьма своеобразной единицей землевладения и землепользования. И если расширенная община в теплый период года была собственником лишь искусственных водоисточников и по «праву первозахвата» естественных водоемов, а также опосредствованным собственником пастбищных угодий, то ассоциативная группа была прямым и непосредственным собственником всех пастбищных площадей, на территории которых в летнее время располагались составляющие ее части. При этом она присваивала всю территорию кочевания подведомственных ей общин независимо от продуктивности пастбищных угодий и их кормовой емкости, тогда как связь общины с землей была жестко экологически детерминирована. Таким образом, ассоциативная группа была не только фактическим, но и юридическим собственником пастбищных угодий.

На наш взгляд, такая практика общественных отношений была закономерно обусловлена тем, что в самом процессе производства совершенно объективно существовала потребность в регулировании всего многообразия межгрупповых отношений как относительно условий и средств производства - земли, воды, так и взаимодействия общинных структур (обмен, взаимопомощь и т. п.). Эта потребность вырастала из недр системы материального производства, когда сам способ производства детерминировал возникновение социальных институтов, призванных осуществлять прежде всего координацию трудовой деятельности проживающих на смежных территориях групп кочевников, контроль, арбитраж и совместную организацию всего материального цикла. Важно отметить, что пространственное развертывание данного явления обусловливалось, главным образом, зонально-посезонной структурой биоценозов и целесообразностью выпаса скота.

Наряду с этим следует отметить, что ассоциативная группа являлась также весьма своеобразной единицей совместного кочевания на весенних и осенних маршрутах (Румянцев, 1910. С. 52; Чулош-ников, 1924. С. 201; Толыбеков, 1971. С. 513 и др.). «Киргизы во время общей перекочевки имеют таковой порядок, что все роды переходят как бы в одной параллели с тем, дабы не потерять выгодные места для пастбищ…» (КРО, 1964. С. 158). «Древне-монгольский род,- пишет Б. Я- Владимирцов,- знал общность пастбищных территорий, конечно в тех случаях, когда род кочевал, имея возможность кочевать совместно на одной территории, когда все сородичи сожительствовали вместе…» (Владимирцов, 1934. С. 55-57).

Интересно, что в источниках неоднократно встречаются указания на то, что ханами, старейшинами регулировалась система кочевания и землепользования (Козьмин, 1934. С. 13-14; Владимир-цоз. 1934. С. 98-99, 111 - 112; Еренов, 1960. С. 109; Зиманов, 1958. С. 175 и др.). Общеизвестно сообщение П. Карпини о том, что «никто не смеет пребывать в какой-нибудь стране, если где император не укажет ему. Сам же он указывает, где пребывать вождям, вожди же указывают места тысячникам, тысячники сотникам, сотники же десятникам» (Карпини, Рубрук, 1957. С. 45). Одни исследователи трактуют такого рода свидетельства источников как показатель системы феодального землепользования (Златкин, 1964; Пищулина, 1977 и др.), другие считают, что регламентация поземельных отношений имела не социально-экономическую, а военную основу (Марков, 1976. С. 83). В свою очередь, А. М. Хазанов полагает, что имел место процесс превращения общественно полезной функции в свою противоположность - в источник богатства и власти (Хазанов, 1975. С. 254).

На наш взгляд, следует говорить в данном случае только лишь о подаче сигнала к началу кочевания для общинных структур внутри ассоциативной общности (этой мыслью мы обязаны В. П. Юдину), а не о регламентации системы кочевания, поскольку в условиях кочевого хозяйства только экономическая целесообразность и посезонная ритмичность процессов определяли режим миграционных передвижений. Любая попытка регламентации системы кочевания и землепользования очень быстро бы выявила свою несостоятельность и привела бы к экономическому кризису и гибели хозяйственного организма. «Казахи,- сообщает «Тарихи Раши-ди».- по распоряжению Касимхана двинулись на зимовки» (МИКХ. С. 227). В данном случае речь идет лишь о подаче сигнала к началу миграции и ни в коем случае о воле, навязанной всему сообществу номадов.

Важной функцией ассоциативной группы являлась регламентация всего комплекса внеэкономических отношений, в частности, координация и урегулирование межобщинных отношений, арбитраж и контроль за выполнением норм обычного права, наказание нарушителей спокойствия и обидчиков, налаживание отношений с другими общинами и ассоциативными группами. «…Родовая община… определялась общим кочеванием, общей защитой от нападений и грабежа враждебных родов, и общими барымтами» (Румянцев, 1910. С. 52). «Родственные узы, сплачивая многолюдные роды в одно целое, дают им средства охраняться общими силами против грабежей и отгонов скота со стороны соседей» (Живописный альбом… С. 329). «Защита, покровительство, помощь своим сородичам,- отмечает Б. Я. Владимирцов,- были основными обязанностями рода…» (Владимирцов, 1934. С. 60). Так же, как община, возникавшая на базе кооперации и совместного труда, постепенно вовлекала в орбиту своего влияния весь спектр общественных отношений (Данилова, Данилов, 1978. С. 15-53 и др.), так и ассоциативная группа, являвшаяся результатом развертывания системы материального производства в процессе перерастания хозяйственно-экономических связей во внеэкономические, постепенно поглощала весь диапазон организаторско-управленческих, регламентаторско-регулирующих и арбитражно-контрольных функций с частичным решением военно-потестарных вопросов.

При этом следует отметить, что механизм рассмотрения конкретных вопросов на уровне ассоциативной группы зависел прежде всего от сложной комбинации многообразных норм обычного права и в том числе принципов генеалогического родства. Важное значение имело также богатство, фактор социально-экономической стратификации общества номадов, которому зачастую отдавали предпочтение при решении сложных вопросов (Марков, 1976. С. 152-155 и др.). Как свидетельствует И. Г. Георги, «…всяк как скоро разбогатеет, становится так же знатен…» (Георги, 1799. С. 135). Иначе говоря, если патронимическая организация основывалась на принципах генеалогического родства при регламентации всей сферы общественной жизни, то ассоциативная группа учитывала при этом гораздо больший круг факторов и регулировала социальную практику, исходя прежде всего из экономической целесообразности и общественного опыта. Вследствие этого становится понятным, что «ассоциативная группа»- более широкое понятие, чем патронимическая организация. При этом практика общественной жизни могла приходить в противоречие с идеальной моделью устройства кочевого общества. Именно такая ситуация, на наш взгляд, засвидетельствована была Я. Гавердовским: «Кровные союзы почитались доселе неразрывными. Ни дальнее родство, ни раздробительнссть поколений, ни внутреннее несогласие, ничто не ниспровергало сего священного чувствования для дел общественных… Все аулы стремились принять участие соединенно с коренным своим поколением и через то роды удерживались между собою как бы в равновесии. Но ныне, к сожалению, сии братские согласия не всегда бывают постоянны. Хотя редко, но случаются примеры, что даже дети, увидев на противной стороне личные свои выгоды, не дорожат родительским благосостоянием.

А от сего и произошло, что связи народные и общественные основаны у киргизцов единственно на личной безопасности» (Гавердовский, 1803. Л. 71).

Таким образом, можно заключить, что в самом процессе производства независимо от воли и сознания людей, их представлений об идеальном устройстве общества на основе принципов генеалогического родства, имела место необходимость в координации и организации общественной деятельности, согласовании и арбитраже вопросов социальной практики, регламентации межгрупповых, межобщинных отношений, регулировании системы совместного кочевания и т. д. На этой общности экономических и неэкономических интересов возникает специфическая организация - ассоциативная группа, осуществлявшая обеспечение и интеграцию разнообразных общественных функций за пределами компетенции отдельных общин. В результате сосредоточения функций внеэкономического регулирования отношений по поводу пастбищ и воды ассоциативная группа являлась единицей землевладения и землепользования, во-довладения и водопользования, а вследствие этого осуществляла регламентацию всей системы кочевания.

Военно- потестарная организация. Практически всеми исследователями номадизма признается существование функциональной организации, которая регулировала систему военно-потестарных отношений в среде номадов (Владимирцов, 1934. С. 82-86; Пер-шиц, 1961. С. 153-168; Никифоров, 1974; Хазанов, 1975; Марков, 1976; Еремеев, 1981; Калиновская, 1989 и многие др.). Особенно основательно данная проблема разработана на примере древних кочевников (Grousset, 1941; Гумилев, 1967; Сандаг, 1977; Saunders, 1971; Krader, 1978; Khazanov, 1979; Idem, 1984; Idem, 1994; Викторова, 1980; Крадин, 1992 и др.). При этом, надо заметить, военная и потестарная организации общества могли развиваться одновременно и параллельно, но в мирное время они, взаимно дополняя друг друга, существовали в рамках одной иерархической структуры общества.

Для обозначения военно-потестарной организации чаще всего используется понятие «племени» (подробнее см.: Марков, 1976; Калиновская, 1989 и др.). Правда, исследователи обычно бывают неудовлетворены этим термином для данного агрегатного состояния (Марков, 1973а. С. 6 и др.), которое, на наш взгляд, вполне приемлемо, но с оговоркой, что «потестарное племя» не адекватно «генеалогическому племени». Иначе говоря, одно дело, когда интеграция основывается на принципах генеалогического родства, и совсем другое, когда происходило объединение ассоциативных групп в специфические функциональные образования. При этом «генеалогическое» племя могло составлять основу «военно-потестарного» племени, а объединение - осуществляться на принципах генеалогического родства, но этот вариант отнюдь не исчерпывает всех возможных путей возникновения племени. Гораздо чаще происходило наоборот: на основе интересов в политической сфере различные группы интегрировались в военно-потестарную организацию и лишь потом происходило идеологическое переосмысление этого процесса, выражающееся в принятии общего имени и создании единого генеалогического древа (Кузеев, 1974 и др.). В этом случае, как точно заметил Э. Э. Эванс-Причард, «реальные взаимоотношения политического типа… оказываются объясненными и подтвержденными через мифологические взаимоотношения…» (Эзанс-Причард, 1985. С. 203).

Функционирование военно-потестарной организации кочевого общества было вызвано к жизни необходимостью регламентации той сферы общественных отношений, которая оставалась вне области регулирования как общины, главной константой жизнедеятельности которой являлись кооперация и совместное производство, так и ассоциативной группы, функции которой заключались в регламентации межобщинных отношений и координации социальной практики. Поэтому вполне закономерно, что из недр системы общественных отношений вырастает объективная необходимость в урегулировании большой совокупности вопросов общественно-политической жизни. На этой основе происходит интеграция различных ассоциативных групп в иерархически субординированную организацию - военно-потестарное образование. Интересно, что И. Эцеди характеризует «племенную организацию» как «идеальную и высшую форму» социальной организации номадов (Ecsedy, 1977. Р. 6).

Среди основных причин возникновения и функционирования военно-потестарной организации кочевников следует выделить необходимость урегулирования взаимоотношений между ассоциативными группами по поводу пастбищных угодий, маршрутов кочевания, случаев барымты, притеснений одних другими, нарушения сбычноправового «кодекса чести» и т. п. (Аполлова, 1960; Зима-нов, 1960; Першиц, 1961; Толыбеков, 1971; Федоров-Давыдов, 1973; Хазанов, 1975; Марков, 1976 и др.). В этой связи необходимо заметить, что именно поэтому потестарная организация, осуществляя властные функции, главным образом, на уровне ассоциативных групп и их объединений, практически не проникала на «общинные» этажи социальной организации и вследствие этого не оказывала сколько-нибудь заметного влияния на систему производственных отношений и сам способ производства. Результатом этого было то, что социально-экономические отношения полностью регулировались в рамках общины и на межличностном уровне, редко в пределах ассоциативных групп и фактически никогда не регламентировались военно-потестарной организацией…

Важнейшим внешним фактором, обусловливающим интеграцию номадов, была потребность в урегулировании отношении с соседними как кочевыми, так и оседло-земледельческими народами, государствами и цивилизациями. Так, например, в XVIII в. казахам-кочевникам приходилось вступать в контакт не только с государствами Средней Азии, Китаем и Россией, но и с земледель-ческо-городским окружением на периферии казахстанского ареала, особенно в Южном Казахстане,- кочевниками джунгарами, киргизами, полукочевниками туркменами, узбеками, а также сартами, курамой, башкирами, русским казачеством, татарами, алтайцами и др. Именно племенная организация взяла на себя функции регулирования всего многообразного спектра взаимоотношений с соседними народами.

При этом следует иметь в виду, что решение всего комплекса торгово-экономических, поземельных и политических вопросов могло осуществляться как мирным, так и военным путем. Порою и тот, и другой способы решения спорных проблем так тесно переплетались, что невозможно было определить, где война есть продолжение мира, а где мир - войны. Достаточно вспомнить взаимоотношения кыпчаков с Хорезмшахами (Ахинжанов, 1989 и др.), половцев, печенегов, хазаров с древнерусскими княжествами (Плетнева, 1958; Она же, 1982; Гумилев, 1989а и др.), сюнну, сяньби, тюрков-тюцзюе, теле с Китаем (Бичурин, 1950. Ч. I-II; Гумилев, 1974; Таскин, 1989; Малявкин, 1989 и др.), казахов с Хивинским н Кокандским ханствами (Рязанов, 1926; Иванов, 1935 и др.) и т. д. Вследствие этого военные и политические функции зачастую концентрировались в рамках одной функциональной организации.

Рассмотрим в этой связи военную организацию кочевников, о важности которой свидетельствует не только классический постулат сюнну: «Могущие владеть луком все поступают в латную конницу» (Бичурин, 1950. Ч. I. С. 40), но и позднекочевнические нормы, засвидетельствованные обычным правом казахов: «Чтобы ни один Киргиз не являлся в собрания народный иначе, как с оружием. Безоружный не имел голоса, и младшие могли не уступать ему места (Левшин, 1832. Т. III. С. 177. См. также Гавердовский, 1803. Л. 51). И. Г. Георги сообщает, что «во время… народом подтвержденной войны собираются все, к ратованию способные люди в определенное место… с двумя или больше лошадьми и вооружен. Толпы сии соединяются и вступают в поход под предводительством избранных военно начальников» (Георги, 1799. С. 124).

Известны различные типы военной организации кочевников, в частности, разделение на левый и правый фланги (Хазанов, 1975. С. 128; Пищулина, 1977. С. 204-205 и др.), триальная организация по принципу «левое крыло - центр - правое крыло» (Стратано-вич, 1974. С. 224-230; Зуев, 1967. С. 16-17; Хазанов, 1975. С. 129; Пищулина, 1977. С. 204-205 и др.), которые переносились также на потестарную структуру общества. Принадлежность к тому или иному звену, например, триальной системы могла означать привилегированность или, наоборот, приниженность в социально-политической сфере.

Классической формой военной организации является десятичная система, засвидетельствованная у сюнну (Таскин, 1989 и др.), тюрков-тюцзюе (Saunders 1971. Р. 63 и др.), монголов эпохи Чин-гис-хана (Бартольд, 1963. Т. I. С. 449-451; Сандаг, 1977. С. 35 и др.) и т. д. В частности, Яса гласила, что все воины организуются в группы по десяткам, сотням, тысячам и десяткам тысяч человек (Spuler, 1972. Р. 41. § 5; Карпини, Рубрук, 1957. С. 45). По мнению Дж. Саундерса, десятичная система была связана с генеалогической системой родства (Saunders, 1971. Р. 63). Другие исследователи считают, что «…все монгольские племена, все поколения, роды, кланы были поделены… на группы аилов, которые могли выставить десяток, сотню, тысячу и т. д. воинов» (Владимирцов, 1934. С. 104). Отголосок десятичной системы у казахов можно видеть в разделении на жузы, т. е. сотни (Потанин, 1917 и др.).

Значение военной организации особенно возрастало по мере централизации потестарной системы в период обострения внешнеполитического положения (Давыдов, 1979. С. 7-8; Марков, 1980. С. 313-314; Негря, 1981. С. 69; Бюттнер, 1981. С. 149 и др.). Л. С. Васильев точно заметил, что война и военное дело развиваются пропорционально степени централизации политической структуры власти (Васильев, 1982. С. 73). Роль военно-потестарных образований существенно возрастала на периферии номадного мира в маргинальных зонах в связи с постоянной необходимостью регулирования отношений с соседними инохозяйственными, инокультурными, иноплеменными общностями, поскольку их экономические, территориально-политические и торговые отношения и интересы взаимопересекались и нередко приходили в противоречие (Крюков, Переломов, Софронов, Чебоксаров, 1983. С. 105-130; Юдин, 1983 и др.). Вследствие этого, видимо, закономерно, что центры военно-потестарных и политических образований располагались чаще всего в городах, оседло-земледельческих оазисах и крупных поселениях на стыке кочевого и оседлого миров (Пищулина, 1969; Аполлона, 1960; Байпаков, Ерзакович, 1972 и др.). В Казахстане это традиционно имело место в присырдарьинских городах (Доброс-мыслов, 1912 и др.). Нередко центром военно-потестарных группировок становились спонтанно возникающие ставки - орды, расположенные в местах наибольшей плотности кочевых маршрутов, приуроченные к летним кочевкам, торговым точкам, караванным путям, ритуально-культовым центрам (Nagrodzka-Majchrzyk, 1978; Плетнева, 1982. С. 70-71; Юдин, 1983. С. 117-120 и др.).

Структура военно-потестарной организации строилась в специфически присущей всем кочевникам форме доминирования одних племен и племенных группировок («старшие племена») над другими («младшие племена») (Аристов, 1896. С. 284-285; Потанин, 1917 и др.)- Крайней формой этого доминирования мог быть «una-gan bogol» монголов, описанный Б. Я. Владимирцовым и до сих пор вызывающий многочисленные споры (см.: Марков, 1976 и др.). Отголосок этого явления у казахов можно отчасти усмотреть в институте «толенгутства» (Зобнин, 1902 и др.) и генеалогической системе «первородства» и «старшинства» племен (Бларамберг, 1848 . С. 74-75 и др.). Вследствие этого политическая гегемония крупных общественных деятелей покоилась на силе и могуществе такого рода доминантных племен, например, Аблай-хана - на влиянии аргынов (Сулейменов, Моисеев, 1988 и др.), Кенесары КасымовЗ - кыпчаков (Бекмаханов, 1947 и др.), Нуралы-хана - байулы (Рязанов, 1926. С. 177 и др.), Каип-хана - шекты и торткара (Вяткин, 1947. С. 224 и др.) и т. д.

На этой основе, по-видимому, происходило становление знатных династийных племен в составе различных кочевых объединений военно-политического характера, доминанта которых являлась базой всей потестарной структуры. Так, например, в огромной «империи» тюрков-тюцзюе доминировало племя ашина (Кляштор-ный, 1964; Он же, 1965; Зуев, 1967 и др.), теле - сеяньто (Кляш-торный, 1986 и др.), кыпчаков - ельбори (Ахинжанов, 1976; Он же, 1989 и др.), тогуз-огузов - яглакар (Малявкин, 1983 и др.) и т. д. И именно на этой основе могли возникать полугосударственные образования кочевников - каганаты, ханства и т. п. (Krader, 1978; Idem, 1981; Khazanov, 1979, etc.).

Потестарно-политическая организация кочевого общества, как это неоднократно отмечалось различными исследователями, отличается дискретностью во времени и пространстве, тенденцией к перманентной сегментации и дифференциации (Першиц 1971; Хаза-нов, 1975; Марков, 1976; Vainshtein, 1980; Плетнева, 1982 и др.), «Кочевые народы,- отмечает Н. И. Зибер,- благодаря обладанию скотом образуют почти сплошь более многочисленные группы и притом, по временам, под властью весьма сильных предводителей. Но все подобные союзы, за отсутствием надлежащих условий прочной организации бывают непродолжительны и с течением времени снова возвращаются в первоначальное состояние изолированных и разрозненных групп» (Зибер, 1959. С. 431). Монгольская государственность в эпоху Чингиз-хана, пишет А. М. Хазанов, «отлилась в сравнительно прочные и устойчивые формы» только в ходе широкой внешней экспансии (Хазанов, 1975. С. 254). Но такой ход развития был возможен только в эпоху античности и средневековья (см. параграф 1.2.).

Вследствие этого не следует переоценивать всеобщности и масштабов военно-потестарной организации в номадных обществах, тем более, что она имела весьма ограниченный «потенциал» в глубине проникновения в структуру общественных отношений. Как мы уже отмечали, военно-потестарная интеграция находилась в противоречии с образом жизни кочевников, системой материального производства, которые определяли дисперсную организацию хозяйства и природопользования (см. параграф 5.1.). К. Тернбул верно заметил, что война требовала максимальной централизации, тогда как кочевой образ жизни, наоборот, требовал сегментации (Тернбул, 1981. С. 148). Таким образом, с одной стороны, способ производства и среда обитания обусловливали дисперсность номадов, тогда как военно-потестарная организация требовала их интеграции. Это противоречие разрешалось посредством того, что община и непосредственные производители не вовлекались в сферу влияния потестарно-политической организации, которая ограничивалась воздействием лишь на ассоциативные группы. Такое разделение «сфер влияния», говоря словами К. Тернбула, помогало «рассеиванию» власти и приводило к децентрализации всего общества. Поэтому военно-потестарная организация носила лабильный характер и тяготела к сегментации и дифференциации. Отрыв от номадного базиса и возникновение крупных кочевых империй происходили лишь в случае организации внешней экспансии и тотальной милитаризации (Хазанов, 1975; Марков, 1976 др.).

Таким образом, военно-потестарная организация кочевого общества была вызвана к жизни необходимостью урегулирования большого спектра межгрупповых взаимоотношений по поводу пастбищных угодий и маршрутов кочевания, а также внешнеполитических аспектов жизнедеятельности номадов. Ее функционирование обеспечивалось посредством доминирования одних племенных группировок над другими. Однако ввиду автаркизма и натурально-потребительской направленности системы материального производства и особенностей стратегии природопользования в сферу воен-но-потестарной интеграции вовлекались лишь ассоциативные группы, тогда как община оставалась вне ее влияния. Это обстоятельство обусловливало лабильность военно-потестарной организации и преобладание центробежных тенденций.

В этой связи следует подчеркнуть отсутствие у всех кочевников сколько-нибудь развитых форм власти и ее институциональной формы - государственности. Координация общественных функций, лежавшая в основе процессов централизации, с последующей бюрократизацией общественной и политической жизни социума не могла эволюционировать у кочевников в сколько-нибудь развитые формы государственности, прежде всего, в силу дисперсной организации системы материального производства, «деспотии пространства», малой плотности населения, недостаточной его концентрации, отсутствия городов, оседлых поселений и сколько-нибудь развитой системы разделения труда. Ранние формы государственности могли получать развитие лишь в случае концентрации номадов вблизи городских центров (у казахов, например, в Присыр-дарьинском регионе) либо при завоевании оседло-земледельческих ареалов, но в собственно кочевых ареалах не известно ни одного случая возникновения государственнности. Военно-потестарные организации не могут считаться государственными образованиями.