7.1. ОТНОШЕНИЯ СОБСТВЕННОСТИ НА СРЕДСТВА ПРОИЗВОДСТВА: ОБЫЧНОПРАВОВОЙ АСПЕКТ

Преобладающая роль кочевого скоотоводства в структуре хозяйственных занятий определила характер, а также основные параметры развития производственных отношений в казахском обществе. Специфика социально-экономических отношений в кочевом обществе казахов обусловливалась прежде всего тем, что в процессе производства утилизация природных ресурсов среды обитания осуществлялась по преимуществу биологическими по своей природе средствами, т. е. главным образом стадами животных.

В этой связи особую важность для анализа системы производственных отношений в кочевой среде имеет исследование вопроса о средствах производства, представляющих собой целостное единство предметов и средств труда. К числу предметов труда в кочевом обществе прежде всего относится скот, который в процессе производства посредством кормления и ухода подвергается целенаправленному преобразованию в продукт труда (Шахматов, 1964; Толыбеков, 1971; Петров, 1981. С. 16-22 и др.).

Что же касается земли, пастбищных угодий, то одни исследователи считают, что «процесс кочевания - это труд, приложенный не только к стаду, но и к данной пастбищной территории с целью восстановления ее кормовой производительности, без чего было бы невозможно возвращение производителя на данное место через установленное время» (Златкин, 1955. С. 75; Он же, 1964. С. 401 - 402 и др.). Однако это справедливое утверждение вызвало возражения со стороны ряда исследователей (Шахматов, 1964; Петров, 1981; Бунятян, 1984 и др.). Так, например, С. Е. Толыбеков пишет в этой связи, что «землепользование у таких кочевников сводилось лишь к присвоению дикорастущей травы посредством животных…» (Толыбеков, 1971. С. 78). Вследствие этого «земля при кочевом скотоводстве использовалась в своем естественном состоянии как всякая полезная вещь природы. «Так бывает,- цитирует К. Маркса и Ф. Энгельса автор,- когда ее полезность для человека не опосредствована трудом. Таковы: воздух, девственные земли, естественные луга, дикорастущий лес и т. д.» (Толыбеков, 1971. С. 95). Л. Крэдер пишет, что «номады лишь паразитировали на естественном плодородии почвы, ничего не давая взамен» (Krader, 1963. Р. 317).

На наш взгляд, с этой точкой зрения нельзя согласиться, поскольку она не учитывает антропогенного характера рассматриваемой экосистемы. В действительности же пастбищные угодья номадных ареалов также являлись продуктом человеческой деятельности. Это обусловливалось тем, что они с момента возникновения кочевничества уже не являлись ни «естественным травостоем», ни «диким пастбищем», а носили антропогенный характер. И поэтому они были не только средством, но и предметом труда, как это справедливо заметил И. Я. Златкин, поскольку в процессе выпаса скота и кочевания существенно были преобразованы деятельностью человека. Это было связано с тем, что в результате, например, перевыпаса скота происходила так называемая «пасторальная дигрессия» или «пастбищная модификация» растительного покрова, приводившая в конце концов к опустыниванию и эрозии пастбищных угодий (см. параграф 5.1.). Однако кочевники никогда не наносили непоправимого ущерба природным ресурсам среды обитания (Федорович, 1983. С. 182-183) без давления внешних факторов.

Наиболее очевидным доказательством антропогенного характера номадных ареалов, всего пустынно-степного ландшафтного пояса является негативное воздействие «эффекта недовыпаса» на растительный покров. В этом случае заметно понижалась урожайность «естественного травостоя» (Овцеводство Казахстана. С. 335 и др.), а систематический недовыпас оборачивался значительными изменениями в самом характере растительности и ее жизнедеятельности. Степи имели тенденцию превращения в поросшие бурьяном с густым слоем старой ветоши, совсем непригодные для выпаса скота, пустоши. Выпас скота благоприятно влиял на состояние растительного покрова, способствовал его омоложению и произрастанию многолетних трав (Одум, 1975. С. 534; Формозов, 1981. С. 274- 275; Мордкович, 1982. С. 186; Кириков, 1983. С. 10, 19, 108-109, 113 и др.). Для «…нормального развития степной растительности,- считают специалисты геоботаники,- обязательно нужен умеренный выпас копытных животных. Без него на поверхности почвы накапливается слишком большое количество отмерших растительных остатков, мешающих нормальному развитию степных растений, но очень нужных для сохранения почвенного плодородия и влаги. Умеренный выпас регулирует их накопление, не мешает развитию растений и в то же время не влияет отрицательно на водный режим почвы» (Семенова-Тянь-Шанская, 1986.С. 101). «На самом деле,- пишет один из крупнейших авторитетов в области экологии Ю. Одум,- оптимальным является выпас невысокой интенсивности, с использованием примерно трети чистой продукции, так как при этом улучшается качество как пастбища, так и животных и сильно уменьшается вероятность тяжелого ущерба в случае засухи» (Одум, 1975. С. 534).

Оптимальная норма отчуждения пустынной растительности, как показывают специальные исследования, составляет по одним данным не более 50% травостоя (Радченко, 1983. С. 52), а по другим, примерно около 75%. «При большей и меньшей нагрузке,- считают они,- растительность деградирует, часто необратимо» (Ре-теюм, 1988. С. 133). Пастбища, пишет П. Джиллер, являются превосходным примером растительности, которая во многих случаях контролируется или даже создается выпасом (Джиллер, 1988. С. 76). Таким образом, мы вправе заключить, что растительный покров номадных ареалов в значительной степени являлся продуктом опосредствованного системой выпаса и кочевания труда человека. В этом случае скот по сути дела выступал в качестве средства труда, поскольку способствовал преобразованию пастбищных угодий в предмет труда.

Кочевничество, иначе говоря, есть не только стратегия природопользования посредством посезонного кочевания по определенным маршрутам в поисках удобных пастбищных угодий, но и объективно такая организация системы материального производства, которая находится в состоянии динамического равновесия со средой обитания и является фактором ее функционирования и кондиционирования ее жизнедеятельности. Интересно, что необходимость равновесного природопользования отчасти осознавалась и самими номадами, которые практиковали попеременное использование различных участков земли, чередовали их, оставляли под «пар» интенсивно использовавшиеся прежде пастбища (МКЗ. Т. IV. Общий очерк. С. 18-19; Чогдон, 1980. С. 57-58 и др.). Р. Капо-Рей заметил в этой связи, что «…сахарский скотовод должен кочевать непрестанно… чтобы не допустить истощения пастбищ…» (Капо-Рей, 1958. С. 195).

Таким образом, мы вправе заключить, что в процессе производства и земля, и скот в кочевой среде выступали в органическом единстве, неразрывной целостности, а их общность образовывала основные средства производства. При этом в процессе взаимодействия естественно-природных и социально-экономических факторов как земля, так и скот являлись одновременно и средством, и предметом труда (см. в этой связи: Маркс, Энгельс. Т. 23. С. 193).

Для анализа того или иного способа производства, отмечают исследователи, принципиально важное значение имеет способ соединения факторов производства (подробнее см.: Кронрод, 1987 и др.). «При описании любого способа производства,- пишет Л. В. Данилова,- необходимо в первую очередь дать представление о характере соединения рабочей силы со средствами производства и условиями труда. Отношения же собственности - это результативные отношения, оформляющие данный способ производства» (Данилова, 1968. С. 50). При этом отношения собственности характеризуют присущий тому или иному способу производства способ присвоения материальных и духовных благ (Колганов, 1962; Кача-новский, 1971; Румянцев, 1987; Емченко, 1987; Карпинская, 1989 и др.).

На наш взгляд, отношения собственности как сложная интегральная целостность отличаются многообразием форм проявления во времени и пространстве. Это связано с тем, что, являясь отражением форм и типов деятельности человека, отношения собственности так или иначе соответствуют природе функционирования различных элементов трудового процесса и выражают все многообразие взаимоотношений людей в процессе производства, результируя систему общественного разделения труда. Наряду с этим, будучи объективной категорией, отношения собственности имели юридическое, нормативное выражение, преломляясь в сознании членов социума, их идеологии и мировоззрении.

В юридическом, точнее обычноправовом, аспекте в номадном обществе казахов фиксируются отношения собственности, во-первых, на скот и продукты скотоводства, которые являлись основной формой собственности на индивидуальном, межличностном уровне; во-вторых, на землю, в частности, общинная собственность на зимние пастбища и водные источники искусственного происхождения и внеэкономическая собственность «ассоциативной группы» на пастбищные угодья нескольких общин (см. параграфы 6.1. и 6.2.). Остальные формы собственности не имеют принципиального значения для характеристики системы производственных отношений кочевого общества.

Как нам уже приходилось отмечать, практически ни по одному из вопросов истории номадизма среди исследователей нет единства мнений и общности подходов. Даже вопрос о собственности на скот вызывал немало разночтений. Так, например, Н. И. Зибер, отражая взгляды довольно значительного круга ученых XIX в. и апеллируя к материалам по обычному праву казахов, бурятов, монголов, туркменов, афганцев, башкиров, туарегов, бедуинов и др., пришел к выводу о коллективной («родовой», «общинной», «улусной») собственности на скот (Зибер, 1959. С. 177-183).

В этой связи довольно широкое распространение получило мнение о том, что в древности бытовала «общинная» либо «родовая» собственность на скот. Так, например, С. Е. Толыбеков утверждает, что скот принадлежал «первоначально, безусловно, роду» (Толыбеков, 1971. С. 116), а «появление частной собственности на стада и табуны вызвало целую революцию в производственных отношениях людей» (там же. С. 232). Для некоторых исследователей «родовая» собственность на скот видится в бытовании обычая «клеймения» скота так называемыми «родовыми» тамгами (Баллюзек, 1871. С. 165; Пэрлээ, 1979. С. 233 и др.). Однако, на наш взгляд, ближе к истине точка зрения К. П. Калиновской, которая заметила, что тамги «…едва ли следует рассматривать… как свидетельство наличия в прошлом… общеродовой собственности на скот» (Ка-линовская, 1989. С. 129).

Абсолютно наибольшая часть исследователей совершенно обоснованно отмечает наличие в кочевых обществах частносемейной собственности на скот (Владимирцов, 1934. С. 56; Зиманов, 1958; Еренов, 1960; Першиц, 1961 и др.). Так, Г. Е. Марков пишет по этому поводу: «Что касается собственности на скот, то здесь не может быть двух мнений. Все исторические и этнографические данные бесспорно свидетельствуют о том, что с глубокой древности скот был частной семейной собственностью» (Марков, 1976. С. 289). «Надо думать,- пишет в этой связи А. М. Хазанов,- что становление частной собственности на скот не только предшествовало развитию кочевого скотоводства, но и было одной из его предпосылок. Специфика скотоводства и животноводства как особых форм производительной деятельности, с одной стороны, и особенности скота как движимого имущества - с другой, явились причинами того, что, за редчайшими исключениями, скот всегда находился в частно-семейной или индивидуальной собственности» (Хазанов, 1975. С. 93).

На наш взгляд, вывод о том, что частносемейная собственность на скот появилась еще до возникновения кочевничества (Хазанов, 1973. С. 1-2; Першиц, Хазанов, 1979. С. 51 и др.) в наибольшей степени соответствует истине, поскольку любой мало-мальски знакомый с содержанием животных человек поддержит мысль о том, что коллективная собственность на скот практически никогда не могла иметь место. Свидетельством тому является и советский опыт коллективного животноводства, результатом которого является повсеместный упадок и развал хозяйства. Содержание и уход за скотом всегда строго индивидуализированы. Поэтому трудно допустить мысль о существовании когда-либо «коллективной» собственности на скот. По-видимому, с самых первых шагов доместикации животных стали формироваться частнособственнические отношения по поводу них. Правда, разные виды животных поразному реагируют на наличие или отстуствие «хозяина». Одни, например, собаки, лошади, верблюды и отчасти крупный рогатый скот в большей степени нуждаются в индивидуализированном уходе, другие, в частности, овцы и козы могут обходиться меньшей долей «личностного» труда. Но в любом случае без «хозяина» и его личной заинтересованности в результатах труда никакое производство невозможно.

Таким образом, скот изначально находился в индивидуальной собственности. У кочевников-казахов скот был объектом индивидуальной собственности, но, как правило, в частносемейной ферме. Дело в том, что каждый индивид, член семьи имел свои права на известную долю семейного имущества и прежде всего на скот. Функции собственника обычно осуществлялись главой семьи - отцом либо старшим на данный момент сыном (невыделенным), либо кем-то из ближайших родственников по патрилинейной филиации, но не дальше 5-6 колена. Каждый из сыновей главы семьи имел свое право на енши, т. е. минимум, необходимый для обзаведения собственным хозяйством, и на калым, т. е. имущество в уплату за невесту. Минимальный размер и енши, и калыма определялся традициями и обычным правом, максимальный - волей отца, но не в ущерб другим сыновьям. В случае бедности и невозможности выделения и енши, и калыма, строго обязательным минимумом для отца являлась уплата калыма за невесту сына. Свои права на известную часть имущества имели жены, дочери, усыновленные дети, а также ряд очень близких родственников (подробнее о системе собственности и наследования см.: Левшин, 1832. Ч. III; Мейер, 1865; Красовский, 1868; Алтынсарин, 1870; Баллюзек, 1871; Загряжский, 1876; Самоквасов, 1876; Маковецкий, 1886; Крахалев, 1888; Гродеков, 1889; Леонтьев, 1890; Максимов, 1897; Гурлянд, 1904; Словохотов, 1905; Мякутин, 1910; МКОП, 1948; Культелеев, 1955; Аргынбаев, 1973; Кисляков, 1977; Фукс, 1981 и др.).

После уплаты калыма и женитьбы сыновей, каждому из них полагалась определенная часть отцовского наследства, оставшуюся часть состояния после смерти отца наследовал младший сын (система минората). Выдел сыновей вплоть до смерти отца носил неполный характер, поскольку лошади оставались в общем табуне. Дочерям и вдовам также следовала часть наследства, составлявшая обычно половину доли сыновей, которую они получали в качестве приданого и разного рода подарков (дочери). Преимуществом при разделе отцовского имущества пользовались дети от первой жены (байбише-баласы) по сравнению с детьми от других жен. В случае отсутствия сыновей, причитающуюся им долю (енши) наследовали ближайшие родственники мужчины по агнатной линии вплоть до пятого колена. Имущество, оставшееся от матери, которое она приносила в семью в качестве приданого и подарков, на-.следовали ее дети: дочь получала половину доли сына.

Из приведенных данных совершенно очевидно следует, что процессы накопления скота в руках отдельных индивидов постоянно прерывались системой обязательной уплаты калыма и выделения енши женатым сыновьям, наделением дочерей приданым и широко развитой системой подарков, особенно внукам, племянникам, родственникам жены и т. п. Иначе говоря, с юридической, точнее обычно-правовой, точки зрения постоянно происходило всемерное перераспределение скота как движимого имущества по различным социальным каналам, что препятствовало его концентрации в руках отдельных индивидов и способствовало его дисперсии. Таким образом, система обычного права носила как бы антимонопольный характер и детерминировала перманентную сегментацию всякого состояния в кочевой среде и регулировала каналы передачи этого имущества.

Рассмотрим формы собственности на землю. Согласно обычному праву казахов признавалось право общинной собственности на кормовые угодья пастбищной территории вокруг стационарно устроенного зимнего жилища (кстау). О том, что «зимовки обыкновенно сохраняются из рода в род, как нечто наследственное и драгоценное», сообщают практически все имеющиеся исторические и этнографические источники (Броневский, 1830. Ч. 43. Кн. 124. С. 74-75; Левшин, 1832. Ч. III. С. 23; Баллюзек, 1871. С. 150; Чор-манов, 1871. № 33; Померанцев, 1871. № 21; Гейне, 1897. Т. I. С. 60; и др.). «Зимовка,- свидетельствует М. Чорманов,- считается наследственным достоянием аула, и место ея переменяется только в случае крайней необходимости» (Чорманов, 1883. С. 41). Располагавшиеся по периферии зимовки ранневесенние и позднеосенние пастбищные угодья также являлись собственностью минимальной общины (см. параграф 4.1. и 6.1.).

Наряду с этим существовала собственность различных сегментов «ассоциативной группы» на все типы пастбищных угодий, в частности, группы минимальных общин на всю территорию зимнего выпаса скота, группы расширенных общин на всю территорию летних пастбищ джайляу, а также на весенние и осенние маршруты кочевания (МКЗ. Т. II. С. V, XXIII-XXIV; МКЗ. Т. IV. Описания… С. 97, 99; МКЗ. Т. XII. Общая часть. С. 103 и др.). Так, например, «Материалы по киргизскому землепользованию» свидетельствуют, что «…зимними пастбищами все аулы, входящие в состав группы, пользуются совместно; между кстау этих аулов границ нет, но с посторонними аулами существуют определенныя границы» (МКЗ. Т. IV. Общий очерк. С. 15-16). «У киргизов владение землей общинное. Каждый род и отдел имеют свой определенный участок; на этом пространстве каждый из родовичей может иметь свои пашни, летовки и зимовки; но род ревниво следит за тем, чтобы никто из другого отдела не занимал их земель» (Живописный альбом… С. 330).

Общинная и «ассоциативная» собственность на землю представляли собой совокупность прав собственности всех членов данной общности (подробнее см. параграфы 6.1. и 6.2.). Поэтому как члены общины, так и ассоциативной группы имели общепризнанные права на выпас скота на пастбищах принадлежавших тому или иному образованию. Но при этом никто не мог самостоятельно распорядиться своим правом собственности на землю (МКЗ. Т. IV. Общий очерк. С. 31; Описания… С. 112; МКЗ. Т. IX. Общий очерк. С. 33 и др.). Иначе говоря, отношения по поводу земли характеризуются «коллективной» (общинной, ассоциативно-групповой) собственностью как совокупностью прав собственности всех членов данной группы, ограниченных в распоряжении этой собственностью. Внутри ассоциативной группы права различных общин в теплый период года регулировались «правом первозахвата» (Баллюзек, 1871. С. 150; МКЗ. Т. IX. Общий очерк. С. 14 и др.). Право первозахвата не распространялось на зимние пастбища и на искуственные водоисточники и являлось привилегией только членов ассоциативной группы. Обычное право в этой связи гласит, что «кто без позволения аульных прикочует к аулу, или пригонит свой скот, тот подвергается строгому выговору бия и немедленно должен откочевать и отогнать свой скот…» (Загряжский, 1876. С. 170-171).

В масштабах расширенной общины, как мы уже отмечали, имела место прежде всего собственность на водные источники искусственного происхождения (см. параграф 6.1.). Источники свидетельствуют, что «…каждый аул ревниво оберегает свои колодцы и не допустит посторонних к пользованию ими. И если случаются, так сказать, припущенники… так им приходится… довольствоваться тем, что им достанется на долю» (МКЗ. Т. IX. Общий очерк. С. 29). Это право собственности было обусловлено усилиями, затраченными на создание колодца либо аргументировалось давностью лет пользования, принадлежностью колодца предкам (МКЗ. Т. IV. Описания… С. 98; МКЗ. Т. IX. Общий очерк. С. 30; МКЗ. Т. XII. Общая часть. С. 92, 93 и др.). На естественные водоемы - реки, озера, карасу, ключи, болота - распространялось право первозахвата, согласно которому любая община, входившая в ту или иную ассоциативную группу и кочевавшая на территории, находящейся под ее юрисдикцией, могла свободно расположиться у того или иного естественного водоисточника, прийдя на это место первой (МКЗ. Т. XII. Общая часть. С. 87, 93 и др.). Все остальные общины, соблюдая право первозахвата, не останавливались вблизи уже занятого места и передвигались к другим водоисточникам.

Таким образом, в структуре производственных отношений в кочевой среде существовали различные формы обычноправовой собственности на главные средства производства - скот, землю и воду. При этом масштабы и уровень «собственнических» полномочий ассоциативной группы обусловливались внеэкономическими факторами, не были прямо связаны с процессом производства и распространялись на всю территорию локализации общинных структур, составляющих ее, а сама она фактически выступала своего рода единицей землевладения и одновременно гарантом общинной собственности. В свою очередь, минимальная община являлась одновременно единицей землевладения и землепользования, распространяя функции собственника только на пастбищные угодья вокруг стационарно устроенной зимовки. Расширенная община являлась юридически только лишь единицей водовладения и водопользования. Как мы видим, отношения собственности на землю и воду были предельно рассеяны среди различных звеньев социальной организации. Практически ни одна из этих социальных групп не обладала монополией ни на землю, ни на воду.

При этом следует заметить, что собственно скотоводческое хозяйство определило органическое единство земли, воды и скота как факторов системы материального производства, поскольку элементарное воспроизводство скота как биологического вида было невозможно без известного минимума пастбищных угодий и водных ресурсов. При отсутствии же скота отпадала необходимость в присвоении и использовании земли и водных источников, поскольку нескотоводческие занятия либо какая-то другая форма их утилизации не могли иметь места в ареальной экосистеме. Поэтому ни земля, ни вода не имели в условиях кочевого скотоводческого хозяйства самостоятельной ценности, ибо только скот придавал им потребительское значение. «…У пастушеских народов собственность на естественные продукты земли - например, на овец - это одновременно и собственность на луга, на которых они пасутся» (Маркс, Энгельс. Т. 46. Ч. 2. С. 480). Пастушество «всегда предполагает присвоение земли либо для постоянного поселения, либо для скитания с места на место, либо как пастбища для животных и т. д.» (там же. С. 481). Индивид, таким образом, присваивает землю вследствие того, что она является субъективно-объективной основой его существования, предпосылкой его труда (там же. С. 473- 474). Однако поскольку индивид никогда не выступает в качестве свободного, обособленного и всегда принадлежит и существует как член исторически определенной формы коллектива, объединения (там же. С. 461-472), постольку его собственность выступает как собственность всего коллектива, членом которого он является (там же. С. 466).

Что же касается в этой связи непосредственных производителей, то необходимо подчеркнуть, что они были свободны и не являлись чьей-либо собственностью в юридическом смысле. Поэтому утверждения отдельных авторов о якобы «крепостнических» порядках в кочевой среде (Козьмин, 1934; Златкин, 1964 и др.) следует рассматривать как необоснованные. Если следовать за такого рода рассуждениями, отмечает Г. Е. Марков, «…то придется признать, что как на старых местах расселения, так и на новых рядовые скотоводы сами закрепощали себя и обращали свои кочевья в феодальное владение» (Марков, 1976. С. 87). Действительно юридически трудящиеся индивиды были свободны и ничем кроме принципов производственной кооперации (см. параграф 6.1.) и канонов генеалогического родства (см. параграф 6.2.) в структуре общественных отношений не были связаны. Но они были все же несвободны от условий труда, механизма функционирования производственного процесса, технологии системы выпаса и кочевания, необходимости жить, работать и добывать средства к существованию, объединяться с другими индивидами в общину для того, чтобы обеспечить все элементы трудового процесса. Поэтому масса непосредственных производителей была несвободна и зависела от самой системы материального производства. Что же касается рабства, носившего патриархальный характер, то оно в системе производственных отношений не играло какой-либо принципиальной роли (Семенюк, 1958; Он же, 1959; Хазанов, 1975; Он же, 1976 и др.).

Таким образом, мы вправе заключить, что с обычно правовой точки зрения в системе производственных отношений не существовало каких-либо условий монополизации средств производства: земли и воды в большей степени, скота - в меньшей. Обычное право, судя по всему, своими нормами «рассеивало» отношения собственности на средства производства по различным уровням социальной организации и многообразным каналам межличностных связей и детерминировало сегментацию имущества и прерывание процессов накопления и концентрации скота (Масанов, 1988 и др.).