В XVIII- XIX вв. большая часть кочевых народов вошла в состав крупных централизованных государств, в частности, казахи, киргизы, туркмены -в состав Российского государства, монголы, ойраты -Китая и т. д. В результате этого кочевники-скотоводы оказались включенными в орбиту политического и экономического влияния оседло-земледельческих государств, попали в колониальную зависимость. Вследствие этого вполне закономерно возникает вопрос - насколько глубоким было «облучение» кочевого мира иными социокультурными ценностями и в какой степени оно способствовало трансформации системы материального производства, стратегии природопользования и социально-экономических отношений традиционного номадного социума?

В историографии по данному вопросу (см. подробнее: Галузо, 1971; Ерофеева, 1979; Дулатова, 1984 и др.) существуют далеко не адекватные представления о степени изменения социальн-ой природы кочевых обществ в составе централизованных государств, которые в сущности могут быть объединены общностью «миссионерского» мышления о добре и благе, прогрессе и цивилизации, в основном, связанных с идеей седентаризации кочевников. Ж.-П. Гарруа заметил в этой связи, что «какой бы ни была его концепция прав опекающей нации на земли колоний, европеец всегда стремился закрепить это мигрирующее население…», сократить кочевое скотоводство и содействовать значительному оседанию номадов (Гарруа, 1954. С. 277-278).

В этой связи вполне закономерно, что именно с оседлостью большинство исследователей связывает прогресс в социально-экономическом развитии кочевников в составе централизованных государств. Так, например, С. Е. Толыбеков полагает, что уже с конца XVIII в. в связи с присоединением Казахстана к России началось оседание кочевников, которое к началу XX в. захватило едва ли не все казахское население (Толыбеков, 1971. С. 375-494). Правда, остается совершенно непонятным, на чем и на каких фактах основывается этот вывод. В свою очередь, Г. Е. Марков считает, что социально-экономическое развитие Казахстана в составе России вело к разложению кочевого скотоводческого хозяйства, переходу к занятию земледелием, оседанию номадов и развитию капиталистических отношений (Марков, 1976. С. 156-205). В той или иной мере многие исследователи провозглашают прогрессивность оседания кочевников, что создавало, по их мнению, благоприятные возможности для развития капиталистических или социалистических отношений в зависимости от научных интересов того или иного автора (Сулейменов, 1963; Дах-шлейгер, 1966; Турсунбаев, 1967; Он же, 1973; Абрамзон, 1971; Он же, 1973; Грайворонский, 1979 и др.).

Не все исследователи, однако, приняли такой подход к истории номадов в составе централизованных государств, понимая, что невозможно говорить всерьез о массовом оседании кочевников в условиях почти безводной пустыни (см. в этой связи Пуляркин, 1976. С. 62 и др.). «Подобное отношение,-справедливо отмечает Г. Ф. Радченко,-приводило к тому, что игнорировались интересы кочевников, делались попытки обосновать необходимость перевода их на оседлость и осуществить седентаризацию» (Радченко, 1982. С. 87). Теперь мы знаем, чем обернулось насильственное оседание в Казахстане в 1931/32 гг.-50% погибших от голода и 15% безвозвратно откочевавших (Абылхожин, Козыбаев, Татимов, 1989 и др.). Кстати сказать, сама кампания по «добровольному оседанию» напрочь опровергает вышеприведенный постулат о якобы еще дореволюционном массовом оседании кочевников-казахов. В этой связи следует заметить, что ни о каком спонтанном оседании номадов в Казахстане не приходится всерьез говорить вплоть до 30-х гг. нашего столетия. Если оно и имело место, то только на периферии кочевого мира в маргинальных зонах.

Наряду с этим некоторые авторы пытаются постулировать тезис о том, что в условиях колониальной политики в составе централизованных государств осуществлялся переход кочевников от первобытных доклассовых к патриархально-феодальным отношениям (Зарипов, 1989. С. 118 и др.), либо от патриархально-феодальных к капиталистическим (Галузо, 1965; Сундетов, 1970 и др.).

Однако механизм и процесс трансформации системы социально-экономических отношений в кочевой среде в составе централизованных государств не были, на наш взгляд, раскрыты и проанализированы в научно аргументированной форме. Рассмотрим в этой связи объективный ход социально-экономических процессов на примере кочевого общества казахов в составе Российского государства в XIX-начале XX вв.

В процессе присоединения Казахстана к России наряду с патронимической, территориально-общинной и социально-потестарной структурами важное и самостоятельное значение в социальной организации приобрела государственно-административная система управления краем. В начале XIX в. на территории Казахстана сформировались три различные системы управления: в восточной половине- так называемое «Сибирское ведомство», в западной - «Оренбургское ведомство». В дополнение к этому в 1801 г. в результате перехода за Урал пяти тысяч кибиток в междуречье Волги и Урала возникла Букеевская орда (с 1812 г.- Букеевское ханство).

С целью установления государственной и политической системы господства Российского самодержавия в Казахстане в 1822 г. была отменена ханская власть в Среднем жузе, в 1824 г.- в Младшем жузе, в 1845 г.- в Букеевской, или - с этого времени - Внутренней, орде и принят ряд законодательных актов. В частности, для управления казахским населением Сибирского ведомства были приняты «Устав о сибирских киргизах» ( 1822 г.), «Положение об отдельном управлении Сибирскими киргизами» ( 1838 г.), «Положение об управлении Семипалатинской областью» ( 1854 г.) и др.; Оренбургского ведомства -«Положение об управлении Оренбургскими киргизами» ( 1844 г.) и др.; Присырдарьинского региона, после его захвата в середине XIX в.,-«Инструкция об управлении Присырдарьинскими киргизами» (1855-1856 гг.); Старшего жуза, после его захвата в тот же период,-«Положение об управлении Алатавским округом» ( 1862 г.) и т. д.

В Оренбургском ведомстве, в состав которого вошли казахи Младшего и отчасти Среднего жузов, в 1824 г. были созданы три внешних зауральских округа, переименованных в 1828 г. в Восточную, Среднюю и Западную части. В своем внутреннем устройстве эти «части» были подразделены на «дистанции», а те, в свою очередь, на «административные аулы». Во главе частей стояли «султаны-правители» со штатом сотрудников, дистанций - дистаноч-ные начальники, административных аулов - аульные начальники, назначавшиеся царской администрацией в крае. На содержание этого огромного по тем временам аппарата расходовалось ежегодно более 64 тыс рублей, (см.: ПСЗ. Собрание второе. Т. XIX. Отд. I. № 17998; ЦГА КазССР. Ф. 4. Оп. I. Д. 373. П. 63-64; Добросмыслов, 1902 и др.).

В Сибирском ведомстве, в состав которого вошли казахи Среднего жуза, были образованы: в 1822 г.- Омская область с Омским, Петропавловским, Семипалатинским и Усть-Каменогорским внутренними округами, 1824 г.- Каркаралинский и Кокчетавский, 1831 г.-Аягузский, 1832 г.- Акмолинский, 1833 г.- Баян-Аульский и Уч-Булакский, 1834 г.- Аман-Карагайский, позднее переименованный в Кушмурунский, 1844 г.- Кокбектинский внешние округа (Крафт, 1898. Отд. II. С. 15; Приложение. С. 153, 161, 163-164, 187-188 и др.)- В 1854 г. вся территория Сибирского ведомства была поделена на «Область сибирских киргизов» с Каркаралинским, Кокчетавским, Акмолинским, Баян-Аульским и Кушмурунским округами и Семипалатинскую область с Кокбектинским, Аягузским (с 1860 г.- Сергиопольским) и Семипалатинским округами (ПСЗ. Собрание второе. Т. XXIX. № 28255). В каждый округ входило в среднем 15-20 волостей, каждая из которых состояла из 10-12 административных аулов, в каждом из которых насчитывалось 50-70 кибиток (Материалы по истории политического строя… С. 93. § 5,7). Во главе округов находились окружные приказы под руководством «старших султанов», волостей - волостные султаны, административных аулов - аульные старшины (там же. С. 94, 98, 99). На содержание этого мощного административного аппарата и казачьих отрядов (до 200-400 сабель в каждом округе) ежегодно расходовалось более 92 тыс. рублей серебром (ЦГА КазССР. Ф. 4. Оп. 1. Д. 373. Л. 70 обр.).

В 1847 г. была создана особая система управления казахами Старшего жуза (с 1856 г.- Алатавского округа), в 1855-1856 гг.- Присырдарьинского региона, объединявшего отчасти казахов всех трех жузов. Букеевское ханство в 1845 г. было переименовано во Внутреннюю орду, в которой реформами 1854-1860 гг. взамен 16 «административных родов» были созданы Первый и Второй Прикаспийские округа, Камыш-Самарская, Нарынская, Калмыцкая, Таловская и Торгунская верхние части (ЦГА КазССР. Ф. 4. Оп. I. Д. 3689. Л. 11 - 11 обр.; Ф. 78. Оп. 2. Д. 72. Л. 4; Ф. 78. Оп. 2. Д. 79. Л. 20 обр. и др.).

Реформами 1867-1868, 1886 и 1891 гг. вся эта громоздкая система административного управления была унифицирована и приведена к единому знаменателю. Было образовано 6 областей; Семипалатинская - с Семипалатинским, Усть-Каменогорским, Зайсан-ским, Каркаралинским и Павлодарским уездами; Акмолинская - с Акмолинским, Петропавловским, Атбасарским, Кокчетавским и Омским уездами; Тургайская - с Кустанайским, Актюбинским, Иргизским и Тургайским уездами; Уральская - с Уральским, Гурьевским, Лбищенским, Темирским уездами; Семиреченская - с Лепсинским, Капальским, Джаркентским и Верненским уездами; Сыр-Дарьинская - с Аулие-Атинским, Чимкентским, Казалинским, и Перовским уездами. Мангышлакский уезд вошел в состав Закаспийской области, а Внутренняя орда - Астраханской губернии.

Система государственно-административного управления стала играть чрезвычайно важную роль в социальной организации кочевников, поскольку каждый аул, община, ассоциативная группа, патронимия были приписаны к определенному звену системы политического управления краем. В целом, можно констатировать, что низшее звено государственно-административной системы -«административный аул»- базировался на ассоциативных группах, следующее звено - волости - на потестарно-племенной организации и т. д. Иначе говоря, посредством Российского самодержавия были преодолены центробежные тенденции и обеспечена государственная централизация казахского номадного социума.

В результате создания государственно-административной системы управления стало возможным налогообложение кочевого населения Казахстана. Первоначально в соответствии с трехчленной системой «ведомственного» управления сложилось три различные формы налогообложения казахского населения. Так, в течение 30-х гг. произошло налогообложение казахов Сибирского ведомства так называемой «ясачной» податью - натуральным прогрессивным государственным налогом, когда со ста голов скота взималась в казну одна голова (ПСЗ. Т. XXXVIII. № 29127. § 134. С. 424), а кочевого населения Оренбургского ведомства - так называемой «кибиточной податью»-денежным фиксированным государственным налогом, когда с каждой кибитки, под которой понималось любое жилище, хозяйственная постройка, взималось 1,5 рубля серебром (ПСЗ. Собрание второе. Т. XIX. № 17998. § 79. С. 400). В 1854 г. налоговые квоты в Семипалатинской области были повышены и составили теперь одну голову скота с шестидесяти голов (ПСЗ. Собрание второе. Т. XXIX. Отд. 1. № 28225. § 106. С. 503). Всего в ясак к середине 60-х гг. было собрано более трех миллионов рублей серебром, а в счет кибиточной подати - более четырех миллионов рублей. Во Внутренней орде первоначально кочевники-казахи были обложены налогами «зякетом» и «согумом» в пользу казны (ЦГА КазССР. Ф. 78. Оп. 2. Д. 4. Л. 72), а с 1860 г.-«окладной податью» (там же. Д. 4826. Л. 6-6 обр.).

В 1867- 1868 гг. все казахское население было обложено единой и унифицированной системой налогов -«кибиточной податью», размер которой возрос до 3 рублей, а по реформам 1886 и 1891 гг.-До 4,5 рублей с любого вида казахского жилища. Одновременно казахское население платило «билетный сбор», «акциз за перепуск скота за линию», «ремонтную пошлину», а также исполняло почтовую и подводную повинности и массу других платежей, податей и повинностей, часть из которых во второй половине XIX в. была преобразована в «земский сбор» и т. д.

Таким образом, можно заключить, что если прежде разного рода сборы и подати в условиях традиционного кочевого общества (зякет, согум, шибага и др.) в пользу казахских ханов и властителей были незначительны, нерегулярны и носили скорее добровольный характер, то отныне была установлена жесткая фискальная система, с помощью которой российское самодержавие ежегодно выкачивало из степи несколько сотен тысяч, а затем миллионов рублей серебром на содержание, нужды и потребности колониального аппарата в крае, воинских соединений, администрации и т. п. Отсутствовавшее в кочевой среде изъятие прибавочного продукта внеэкономическими методами стало всеобщим в составе Российского государства. В дополнение к этому система налогообложения породила так называемую «частноправовую» нефиксированную ренту, взимавшуюся должностными лицами сверх налоговой квоты во время сбора налоговых платежей и податей (подробнее см.: Маса-нов, 1980 и др.). Иначе говоря, в составе Российского государства произошло значительное возрастание внеэкономических форм эксплуатации казахского кочевого населения как посредством налоговой системы, так и посредством многочисленных злоупотреблений со стороны должностных лиц и государственных чиновников.

В поземельном отношении политика Российского государства первоначально заключалась в так называемой «военно-казачьей» колонизации края, когда создавались «пограничные» линии, все больше и больше продвигавшиеся в глубь степи, военные крепости, редуты, пикеты, посты, которые заселялись казачьим и частично военным населением, а иногда и ссыльными поселенцами. Эта политика «медленного» вторжения в степь преобладала во взаимоотношениях России и Казахстана в течение XVIII и первой половины XIX вв. и только лишь в середине XIX в. в связи с успешной экспансией в Средней Азии она была полностью пересмотрена. Реформа 1868 г. объявила территорию Казахстана государственной собственностью. Правда, Букеевская орда с момента своего возникновения находилась в государственной собственности (ПСЗ. Т. XXVI. № 19773; ПСЗ. Собрание второе. Т. VIII. № 5999. С. 112 и др.). Сам факт налогообложения казахского населения трактовался колониальной администрацией как свидетельство государственной собственности на территорию Казахстана (ЦГА КазССР. Ф. 4. Оп. 1. Д. 2156. Л. 71 обр., 93; Материалы по истории политического строя… С. 240; Веселовский, 1887. С. 022 и др.).

В этой связи находится и так называемый «хозяйственный» аспект земельной и экономической политики Российского государства в Казахстане. Широко известно, что под влиянием Оренбургских генерал-губернаторов П. Сухтелена и В. А. Перовского, считавших, что казахи выгодны России только в качестве кочевников-скотоводов, в Оренбургском ведомстве вплоть до середины XIX в. проводилась запретительная политика на развитие земледелия среди казахского населения (Добросмыслов, 1902 и др.), тогда как в Сибирском ведомстве, наоборот, проводилась политика поощрения занятия земледелием. Так, каждому желающему заниматься земледелием «Устав о сибирских киргизах» отводил по 15 десятин земли (ПСЗ. Т. XXXVIII. № 29127. § 172).

Одновременно проводилась политика, направленная на поддержание привилегированного положения должностных лиц, освобождения их от налогообложения, премирования и наделения за хорошую службу разного рода льготами, в том числе «земельными» владениями. Так, высшее звено казахской государственно-административной иерархии в Сибирском ведомстве «старшие султаны» наделялись 5-7 кв. верстами «удобных для земледелия, скотоводства и других заведений земель», «которыми он может пользоваться, пока пребывает в должности, не лишаясь права на участие в общих пастбищах» (ПСЗ. Т. XXXVIII. № 29127. § 167). «Устав о сибирских киргизах» также гласил: «Отвести на том же основании по две квадратных версты для каждого Киргизского заседателя» (там же. § 169). Иначе говоря, если прежде кочевое общество казахов не знало юридической формы частной собственности на зем лю, то теперь Российское государство санкционировало ее. Но поскольку система поземельных отношений среди номадов определялась отношениями частной собственности на скот (см. параграф 7.2.), то система юридической регламентации поземельных отношений не получила сколько-нибудь значительного распространения в среде кочевников-казахов.

В течение второй половины XIX и начала XX вв. поземельная политика царизма в Казахстане, основываясь на праве государственной собственности на территорию края, постепенно трансформируется в сторону изъятия наиболее плодородных угодий у номадов и в связи с проведением Столыпинских аграрных реформ приобретает характер широкомасштабной экспроприации земли для размещения русского переселенческого крестьянства, казачества и других инонациональных мигрантов (уйгуров, дунган и др.). Процесс изъятия земельных угодий у казахского населения в основном коснулся наиболее плодородных участков в Северном, Восточном и Юго-Восточном Казахстане, в наибольшей степени пригодных для развития земледельческого хозяйства.

В экологическом отношении этот процесс коснулся прежде всего лесостепной ландшафтной зоны в регионе Западносибирской низменности, богатой озерами, речной сетью, лесами, хорошими почвами, и предгорной полосы Алтая, Тарбагатая, Джунгарского, Заилийского и Киргизского Алатау с количеством атмосферных осадков более 400 мм, развитой системой горных рек и богатой лесами, горными лугами и т. п. Данный комплекс природно-климатических условий позволял культивировать здесь неполивное земледельческое хозяйство - именно тот тип хозяйства, который был привнесен русско-украинскими мигрантами в Казахстан - в сочетании с сенокошением и стойловым содержанием животных.

Только лишь к концу XIX в. в пользу казачества и русского переселенческого крестьянства было изъято в Семипалатинской, Акмолинской, Тургайской и Уральской областях около 14 млн. десятин наиболее плодородной земли, что составило 8,2% всей земельной площади «степных областей» (Белоногов, Седельников, Бородин, 1903. С. 224. Подсчет наш - авт.). После переселения уйгурских и дунганских мигрантов из Кульджинского края в 1Й81 - 1884 гг. в Семиреченскую область в их пользу было изъято более 100 тыс. десятин плодородной земли (Баратова, 1989. С. 16 и др.). Как мы уже отмечали, в результате Столыпинских аграрных реформ этот процесс резко интенсифицировался и изъятие земли у казахского кочевого населения приобрело массовый характер (Тур-сунбаев, 1950; Сулейменов, 1963; Галузо, 1965 и др.). Всего было изъято более 40 млн. десятин земли (Турсунбаев, 1973. С. 224), что составляло пятую часть всех сельскохозяйственных угодий в Казахстане.

В этой связи обращает на себя внимание тот факт, что отчуждались не просто наиболее плодородные земли, а именно те земли, на которых прежде практиковалось во вспомогательной форме земледельческое хозяйство кочевников-казахов (Хозяйство казахов… С. 137-166 и др.). Вследствие этого, с одной стороны, заметно сужалась земельная площадь кочевого скотоводческого хозяйства, которое лишалось лучших зимовок и летних пастбищ, а с другой, фактически ликвидировались необходимые предпосылки для развития земледельческого хозяйства собственно казахского населения. Тем более, что происходило вытеснение казахского земледелия не только посредством изъятия земли, но и аренды, и, самое главное, экономически более рационально организованным и эффективным земледелием русского крестьянства, сартского, уйгурского и дунганского населения.

Вследствие этого, на наш взгляд, в условиях резко континентального климата, ранних заморозков и поздних снегопадов, арид-ности и атмосферных засух, при изъятии наиболее плодородных земель, стало проблематично говорить о сколько-нибудь значительном обращении казахского населения к земледельческому хозяйству и тем более тотальном оседании кочевников-скотоводов, поскольку для этого отсутствовали как материальные (земля, почва, вода и т. п.) и социально-экономические стимулы, так и соответствующие природно-климатические условия.

Следует также иметь в виду и традиционные стереотипы номада, с пренебрежением относившегося к земледельческому хозяйству и оседлому образу жизни. Р. Капо-Рей заметил в этой связи, что «в области морали соперничество, проявляющееся у европейских народов, кажется безобидным по сравнению с теми чувствами, которые питают друг к другу кочевники и оседлое население. Кочевники выражают одинаково гордое презрение ко всем, кто не «ивет под шатрами: ремесленникам, торговцам, земледельцам… Как древние евреи и буры, они считают себя господами, народом, избранным богом» (Капо-Рей, 1958. С. 191-192). «Быт кочевника,- отмечает А. А. Словохотов,- в своем крайнем развитии представляет такую своеобразную и отлитую в определенную форму культуру, так кристаллизируется, что кочевник не может понять другой образ жизни… чем тот, с которым он свыкся веками… Он сопротивляется всякому стремлению изменить образ его жизни точно так же, как пионер оседлости… не понимает жизни кочевника…» (Словохотов, 1905. С. 64)…

В вопросах внутреннего землепользования, касающихся непосредственно системы поземельных отношений в кочевой среде, Российское самодержавие довольно стабильно придерживалось политики невмешательства и сохранения «статус-кво», которое понималось как признание общинно-родового землевладения и норм обычного права при регулировании и регламентации межличностных отношений. «Устав о сибирских инородцах», например, провозглашал, что «кочующие инородцы для каждого поколения имеют на-значенныя во владение земли» (ПСЗ. Т. XXXVIII. № 29126. §26). «Инородцы имеют полную свободу заниматься земледелием, скотоводством и местными промыслами на водах и землях, каждому роду назначенных» (там же. § 29). При этом «утверждаются во владении кочующих земли, ныне ими обитаемые…» (там же. § 25), а «подробное разделение участков сих земель зависит от самих кочующих по жеребью или другим их обыкновениям» (Там же. § 27). Следует также отметить, что наряду с невмешательством в систему традиционного землепользования проводился курс на прикрепление кочевых общин и «родов» к своим территориально-административным звеньям. Так, в законодательных актах постоянно подчеркивалось, что «каждый округ имеет определенныя надлежащим разграничением земли; и жители другого округа не переходят на оныя без точного позволения местного начальства» (ПСЗ. Т. XXXVIII. № 29127. § 9). «Далее сих пределов запрещается Киргизам откочевывать» (там же. § 78). Однако, как свидетельствуют многочисленные источники, это положение не всегда могло быть реально осуществлено, поскольку процесс кочевания и выпас скота определялись главным образом экологическими факторами (см. параграфы 4.1. и 4.2.), а не территориально-административными границами.

В этой связи интересно отметить, что «Материалами по киргизскому землепользованию» было выявлено в Каркаралинском уезде 556 посторонних хозяйств и 1480 отсутствующих, Усть-Каменогорском - соответственно 265 и 1288 хозяйств, Петропавловском - 256 и 1071 хозяйство и т. д. Число отсутствовавших хозяйств составляло в Зайсанском уезде-4200, Джаркентском-2631, Вернен-ском-3050, Семипалатинском-1817, Лбищенском-6097 и т. д. (см. таблицу 14). Иначе говоря, довольно значительная часть кочевого населения не вписывалась в государственную систему административного устройства и была вынуждена кочевать за пределами своих территориальных единиц.

Наряду с этим проводилась политика предпочтительного наделения землей мигрантов по сравнению с местным аборигенным населением. Так, в частности, казахи-кочевники, желающие заниматься земледелием, должны были заручиться поддержкой своей общины и изыскать соответствующие земельные резервы внутри своей ассоциативной группы, тогда как крестьяне-переселенцы сразу Же получали первоначально по 30 десятин земли на каждого члена семьи, с 1882 г.- по 15 десятин, а позднее - по 10 десятин земли (Белоногов, Седельников, Бородин, 1903. С. 236; Седельников, Бу-кейханов, Чадов, 1903. С. 156-157 и др.), русское казачество - первоначально по 25 десятин земли на душу населения, а позднее - по 20 десятин (Седельников, 1903. С. 177; Белоногов, Седельников, Бородин, 1903. С. 237 и др.), а офицерство - по 200 десятин на душу населения. Уйгурским мигрантам выделялось по 10 десятин земли на семью в целом (Баратова, 1988).

Таким образом, поземельная политика царизма в Казахстане была направлена, во-первых, на поощрение и увеличение численности оседло-земледельческого населения посредством предоставления льгот и привилегий в наделении земельными участками, в основном, русскому казачеству и переселенческому крестьянству; во-вторых, на отчуждение и массовое изъятие наиболее плодородных земельных площадей у кочевников-скотоводов в пользу тех, кто занимался земледельческим хозяйством; в-третьих, на сохранение статус-кво в структуре поземельных отношений кочевников, в частности общинного и «родового» землевладения и землепользования; в-четвертых, на поддержание привилегированного положения должностных лиц.

В целом, во всей политической линии Российского самодержавия красной нитью проходила «идея» массового оседания кочевников, в результате которого облегчалось бы управление краем, его колонизация и освоение как государственно-административными способами, так и социально-экономическими средствами. И поскольку курс на «седентаризацию» номадов, которого придерживалась за редкими исключениями колониальная администрация в течение XVIII-XIX вв., не дал сколько-нибудь позитивных результатов, то с конца XIX и особенно в начале XX в. он был полностью пересмотрен и взят новый курс на изъятие земельных угодий у кочевников-казахов и широкомасштабное переселение крестьянского элемента из европейских губерний России.

Вследствие этого сложилась чрезвычайно интересная ситуация в пространственной локализации различных хозяйственно-культурных типов. Так, в предгорных и низкогорных районах, лесостепной зоне, где количество атмосферных осадков превышало 400 мм, культивировалось преимущественно земледельческое хозяйство казачьего и русско-украинского крестьянского населения, носившее неполивной характер. В Юго-Восточном Казахстане в предгорной полосе Джунгарского и Заилийского Алатау в речных долинах локализуется ирригационное земледельческое хозяйство уйгурского населения, а в низовьях полноводных рек - рисовое хозяйство дунган; в Присырдарьинском регионе - оазисное поливное земледелие сар-тов и лишь в засушливых районах степи, полупустыни и пустыни с минимальным поверхностным стоком - казахское земледельческое хозяйство, которое в силу бедности почвенных ресурсов, скудости водных запасов и аридности климата функционировало только в качестве вспомогательной и второстепенной отрасли кочевого хозяйства.

Отсюда и различный уровень и характер развития земледельческого хозяйства у разных этнокультурных общностей, его как бы «этническая» специализация: у казахов - натурально-потребительская с уклоном на просо, у дунган - рисовая с балансом рыночных и автаркичных ориентации, у уйгуров - комплексная зерновая, кормовая, овощная и фруктовая специализация с натурально-потребительской направленностью, у русско-украинских переселенцев - преимущественно зерновой уклон с рыночной ориентацией и т. д. Вследствие этого взаимодействие различных этнокультурных общностей в сфере производства и хозяйственной деятельности носило весьма поверхностный характер и не приводило к социально-экономической интеграции и формированию общности интересов. Такой характер дифференциации различных ХКТ по разным экологическим нишам с тенденцией формирования специфического комплекса социокультурных признаков в полной мере сохранился и поныне, за исключением лишь целинных совхозов (Востров, Кауанова, 1972; Калышев, 1989 и др.).

В этой связи, на наш взгляд, не приходится говорить о значительном развитии земледельческого хозяйства у кочевников-казахов. Процесс распространения земледельческой культуры в среде номадов в Казахстане носил сложный и далеко неоднозначный характер. С одной стороны, практически все источники свидетельствуют о высоком удельном весе казахских хозяйств, занимавшихся земледельческим трудом (см. таблицу № 10). Так, в Зайсанском уезде земледелием занималось 72,4% всех хозяйств, Усть-Каменогорском -69,4%, Акмолинском -61,4%, Семипалатинском -49,5%, Каркаралинском -17,1%, Петропавловском -24,9%, Капальском -. 81,5%, Омском-3,1%, Джаркентском -68,5%, Верненском- 79,2%, Лепсинском -77,7%, Актюбинском -94,4%, Атбасарском - 30,6%, Аулие-Атинском - 92,1%, Казалинском -49,9%, Иргиз-ском - 22,9%, Кокчетавском - 22,2%, Кустанайском -77,2%, Лбищенском-47,0%, Павлодарском-24,2%, Перовском-74,8%, Темирском -77,9%, Тургайском -21,8%, Уральском -85,1 %, Чимкентском -80,6%.

Но с другой стороны, источники прямо указывают на минимальные размеры запашки в хозяйстве казаха-кочевника. Так, средний размер посевных участков у казахского населения Тургайской и Уральской областей не превышал 1-2 десятин, а у номадов Семипалатинской и Акмолинской областей-0,1-0,2 десятины (Белоногов, Седельников, Бородин, 1903. С. 231, 237 и др.). Правда, «Материалы по киргизскому землепользованию» дают больший размер запашки: в Атбасарском уезде-1,5 десятины, Омском -1,9, Павлодарском -1,6, Кокчетавском -2,0, Усть-Каменогорском - 1,3, Акмолинском-1,4, Каркаралинском-0,4 и т. д. (см. таблицу 13).

Известно, что минимальный размер посева, обеспечивающий необходимый продукт трудящимся индивидам, составлял порядка пяти десятин запашки (подробнее см. Баратова, 1989 и др.). Учитывая в этой связи засушливость климата, ограниченный потенциал водных и почвенных ресурсов, низкую урожайность, примитивность приемов и методов экстенсивного, залежно-переложного земледелия кочевников Казахстана, следует, по-видимому, этот минимум исчислять 6-7 десятинами посева. Поэтому мы вправе заключить, что земледельческое хозяйство казахов так и не стало надежной материальной базой для жизнедеятельности кочевого населения и не приобрело самостоятельного значения, оставаясь, как и прежде, второстепенной и вспомогательной отраслью номадного хозяйства.

Что же касается кочевого способа производства, его возможной трансформации в составе Российского государства, то, несмотря на массовое отчуждение и изъятие наиболее плодородных земельных угодий, (что, кстати, не приводило к каким-то серьезным конфликтам), определенное развитие земледельческого хозяйства, на наш взгляд, не существовало ни экологических, ни технико-технологических, ни материальных условий для тотального оседания кочевников-казахов. Казахское население по-прежнему продолжало вести номадный образ жизни и заниматься главным образом кочевым скотоводческим хозяйством. И поскольку производственный цикл и ритмо-режимные характеристики трудовой деятельности, собственно процесс производства зависели прежде всего от природно-климатических условий и были жестко экологически детерминированы, то как и прежде, так и ныне никаких сколько-нибудь значимых изменений в стратегии природопользования, системе материального производства не произошло и не могло произойти.

Выпас животных, процесс кочевания, выбор и распределение пастбищных угодий, а также другие основные элементы трудового процесса не претерпели никаких изменений в течение XIX- начала XX вв. и диктовались, определялись только экономической и хозяйственной целесообразностью в процессе утилизации природных ресурсов среды обитания. Эта консервативность обусловливалась, прежде всего, неизменностью морфологии и физиологии основных средств производства - скота, а также земли, растительного покрова, водных и почвенных ресурсов и т. д. Тем более невозможно коренное преобразование материально-технической базы кочевого скотоводческого хозяйства (см. в этой связи Бунятян, 1984 и др.) в условиях аграрного доиндустриального общества, даже в рамках крупного централизованного государства.

В этой связи следует указать на исключительную чувствительность казахстанской экосистемы и всех ее компонентов к внешним воздействиям, особенно к развитию земледельческого хозяйства, а в настоящее время - процессам коллективизации, индустриализации и урбанизации, неоправданному укрупнению колхозов и совхозов. Вследствие этого вполне закономерно неизбежны различные экологические катастрофы. Уже в дореволюционный период фиксируются многочисленные случаи засоления, выщелачивания, заболачивания, эрозии и опустынивания земельных площадей, на которых культивировалось земледельческое хозяйство как казахского, так и русского и уйгурского населения. Ярким примером экологической лимитированности земледельческого хозяйства в Казахстане является процесс освоения целинных и залежных земель, приведший к эрозии уже в начале 60-х гг. 10 млн. га. Именно земледельческое хозяйство стало главной причиной экологической катастрофы планетарного масштаба - обмеления и усыхания Аральского моря и Балхаша, агонизирующих на протяжении последних 30 лет (Григорьев, 1985 и др.). Недавний мощный сель из сточного озера вблизи Алма-Аты и загрязнение Капчагайского водохранилища напомнили, что и процессы урбанизации здесь, в пустыне, исчерпали свой потенциал. Советские жестко централизованные методы ведения животноводства в сочетании с неоправданной концентрацией огромных отар и табунов привели фактически эту отрасль сельского хозяйства к полному развалу и способствовали, как мы уже отмечали, эрозии 55 млн. га пастбищных угодий. Экологически детерминированная стратегия природопользования номадов вплоть до наших дней не имеет разумной альтернативы в освоении аридной зоны (см.: Пуляркин, 1976; Он же, 1976а; Он же, 1982; Радченко, 1982; Она же, 1983 и др.) и, будучи максимально сбалансированной формой взаимодействия естественно-природных и социально-экономических факторов, не наносит ущерба окружающей среде (Федорович, 1983 и др.). Вследствие этого кочевой способ производства и в составе Российского государства вплоть до 30-х гг. сохранил в полной мере все свои основные параметры функционирования и не претерпел сколько-нибудь значительных изменений в XVIII- начале XX вв.

В социально-экономическом отношении можно выделить три важнейших аспекта политики Российского самодержавия в Казахстане: во-первых, поддержание и сохранение статус-кво в системе производственных отношений, поскольку ведущая, доминантная форма собственности - собственность на скот не регламентировалась государственным законодательством, а класс богатых скотовладельцев не ограничивался в процессе концентрации скота и монополизации системы материального производства. Во-вторых, проводилась стабильная политика поддержания привилегированного положения должностных лиц государственной администрации на всех уровнях иерархической системы (Крафт, 1898; Добросмыслов, 1902 и др.).

В- третьих, первоначально был взят курс на поддержание элитарного положения казахской аристократии по сословному признаку, их преимущественное назначение на престижные должности, поддержание их привилегированного положения в вопросах землевладения и землепользования, платежей налогов, финансовой помощи и т. д. Однако многолетняя борьба казахской знати против экспансии самодержавия в Казахстане, отмены института ханской власти, введения нового порядка управления, изъятия пастбищных угодий, строительства военных укреплений, пикетов и редутов, налогообложения кочевников и т. п., в частности султанов Касыма, Саржана, Ишима, Кенесары и др., привела к пересмотру политических ориентации Российского государства в степи. С середины XIX в. происходит постепенный отказ от поддержки административными органами престижа и авторитета лиц по сословному признаку. В целом, мероприятия царизма в Казахстане никоим образом не затронули отношения собственности на средства производства и прежде всего на скот, а следовательно, не нарушили традиционного механизма социально-экономических отношений в кочевом обществе казахов. Пожалуй, единственная новация коснулась социальной стратификации общества, когда за пределами общины взамен сословно-генеалогических принципов важное значение приобрели государственно-бюрократические отношения. Однако это не повлекло за собой существенных изменений в системе общественных отношений, поскольку полностью сохранялась доминантная роль отношений собственности на скот.

Таким образом, несмотря на то, что в процессе присоединения Казахстана к России произошли значительные и положительные изменения в политическом и экономическом развитии края, в основном связанные с начальным этапом возникновения городов, промышленности, проникновением и интенсивной миграцией русско-украинского населения, развитием земледельческого хозяйства, формированием рынка труда, а также установлением системы государственно-административного управления и т. д., кочевой способ производства не претерпел каких-либо трансформаций и полностью сохранил основные механизмы своего воспроизводства. В частности, система материального производства, базирующаяся на кочевом скотоводческом хозяйстве, подверглась «облучению» лишь в незначительной степени - возросло количество кочевников-казахов, практиковавших земледельческое хозяйство, которое, тем не менее, продолжало оставаться второстепенной вспомогательной отраслью номадной экономики и не могло приобрести важного и самостоятельного значения в условиях перманентного сокращения пастбищных угодий, массового отчуждения наиболее плодородных земель и ограниченных ресурсов среды обитания. В социально-экономическом отношении кочевой способ производства полностью сохранил свои императивные приоритеты и структуру воспроизводственных отношений, в частности, доминанту общинной организации процесса производства, частную собственность на скот и традиционные формы зависимости и эксплуатации массы непосредственных производителей.

Пожалуй, самой крупной новацией функционирования кочевого общества в составе Российского государства явилось то, что если прежде обнищавшие и пауперизированные массы кочевников в случае отсутствия спроса на их труд были обречены на голодное вымирание в степи или в лучшем случае на оседание на окраинах номадного ареала, то с вхождением Казахстана в состав России резко возросли возможности для жизнедеятельности данной прослойки общества. Как свидетельствуют данные по «билетным сборам», ежегодно до 20 тыс. казахов устремлялись в города, казачьи станицы, крестьянские селения, военные укрепления для найма на работу. Как правило, большая их часть там навсегда и оставалась, пополняя ряды уральского, оренбургского, сибирского казачества, крестьянского элемента, городского населения и т. д. С развитием промышленности в крае именно из этой массы пауперов и маргиналов вербовались рабочие и т. п.

В заключение можно лишь констатировать, что кочевой способ производства, будучи порожден объективным процессом взаимодействия естественно-природных и социально-экономических факторов, не претерпел каких-либо качественно значимых изменений в составе Российского государства