Объективный характер системы материального производства и целостность функционирования всех элементов трудового процесса детерминировали единство материального и социального в развертывании отношений собственности. «Собственность означает… первоначально не что иное, как отношение человека к его природным условиям производства…» (Маркс, Энгельс. Т. 46. Ч. I. С. 480). В этой связи следует отметить необходимость исследования отношений собственности как объективной реальности, существующей вне сознания человека, поскольку известно, что юридические, а в нашем случае обычноправовые, нормы, как правило, неадекватно отражают реальную ситуацию (Колганов, 1962; Данилова, 1968; Качановский, 1971; Барг, 1984 и др.). В частности, В. П. Илюшеч-кин заметил по этому поводу: «Правовые формы собственности… должны быть объектом изучения правовой, а не политической науки. Последняя призвана исследовать не правовую, а чисто экономическую сторону отношений собственности…» (Илюшечкин, 1986. С. 97).

При этом следует иметь в виду, что «ни принадлежность условий одному из агентов экономического отношения, ни принадлежность одной лишь способности к труду другому агенту не могут составлять отношение собственности,…условия производства без рабочей силы столь же лишены смысла, как и рабочая сила без условий осуществления труда. Собственность потому и выступает как экономическая категория, что эти объективно необходимые элементы опосредования обмена веществ между человеком и природой… поляризовались и субъективизировались на противоположных полюсах. Поэтому собственность как экономическая категория… не может являться ни собственностью на средства производства, ни собственностью на рабочую силу. Она есть нечто третье, представленное в их взаимном отношении, но не сводимое ни к первому, ни ко второму» (Хубиев, 1978а. С. 10). Таким образом, обычноправовые отношения собственности на средства производства отнюдь не исчерпывают всей целостности и содержания отношений собственности в экономическом смысле, являясь лишь институциональной формой их субъективного отражения в сознании людей.

При этом юридические формы собственности представляют интерес, в основном, в качестве исходного общественного отношения, поскольку «производственные отношения проявляются на поверхности действительности в превращенных формах… Индуктивное обобщение таких кажущихся связей и односторонний анализ их не обеспечивают прорыва за внешнюю видимость явлений и могут породить самые вульгарные представления» (Метод политической экономии… С. 173). Нас же в данном случае интересуют реальные отношения собственности т. е. та материальная и социальная субстанция, которая детерминировала лежащие на поверхности юридические формы.

Вследствие этого необходимо рассмотреть ту плоскость отношений собственности, которая имела место в сфере производства, поскольку «собственность имеет предметом присвоения труд, затраченный на производство продукта. Отсюда ясно, что отношения собственности - это отношения между людьми в процессе общественного производства» (Данилова, 1968. С. 50). При этом подчеркивается, что «утверждение о том, что собственность есть социальная форма присвоения средств производства, дает отражение отношения собственности на уровне ее бытия как экономической предпосылки процесса производства. Далее… необходимо рассмотреть движение тождества или противоположности соотношения элементов собственности в процессе производства» (Хубиев, 1978а. С. 10), ибо «объективными элементами отношения собственности служат труд и условия его осуществления. Только в единстве соотношения этих элементов можно говорить о собственности в экономическом смысле» (там же. С. 9.).

Прежде всего следует рассмотреть ту причинно-следственную цепь явлений и процессов, которые имели исходной точкой движения отношения собственности на скот, поскольку им принадлежала доминантная роль в структуре производственных отношений. И в этой связи обращает на себя внимание то обстоятельство, что в зависимости от числа скота прямо пропорционально изменяется структура стада. Так, в частности, по мере возрастания численности скота происходит уменьшение удельного веса менее подвижных видов животных, уравновешиваемое увеличением доли более подвижных видов, главным образом конского поголовья (МКЗ. Т. VII. Исчисления… С. 15-16 и др.).

Особенно показательны в этом смысле данные по степени обеспеченности хозяйств лошадьми. Так, например, в Петропавловском уезде в группе хозяйств, в которых насчитывалось от 10 до 25 лошадей, удельный вес конского поголовья в общей структуре стада составлял 29-32%; в группе хозяйств, имеющих от 26 до 50 лошадей,-36-38%; в группе хозяйств, имеющих от 51 до 100 лошадей,-42,2%; а в группе хозяйств, имеющих более 100 лошадей,- превышал 55% (МКЗ. Т. XII. Общая часть. С. 130). В Каркара-линском уезде процент конского поголовья составлял: в первой группе хозяйств-20,5-22,6%, во второй-24-24,5%, в третьей - 29,1% и в четвертой-39,2% (МКЗ. Т. VI. Очерк. С. 53). Если посмотреть на состав стада с точки зрения количества лошадей в расчете на одно хозяйство, то интересующая нас картина приобретает еще более рельефные очертания (см. параграф 8.1.). «У богачей - кони»,- свидетельствуют практически все источники (МКЗ. Т. IX. Общий очерк. С. 54 и др.).

И наоборот, чем выше норма обеспеченности скотом, тем меньше в структуре стада доля крупного рогатого скота (МКЗ. Т. VII. Исчисления… С. 15-16; МКЗ. Т. XII. Общая часть. С. 129 и др.). Так, в Петропавловском уезде в безлошадных хозяйствах его доля составляла 66,5% в составе стада; в группе хозяйств, имеющих от 1 до 3 лошадей,-40-57%; имеющих от 4 до 10 лошадей,-23-31%; от 11 до 25-19-21%; от 26 до 50-17-18%; имеющих 50 и более лошадей-12-16% (МКЗ. Т. XII. Общая часть. С. 130). В Карка-ралинском уезде процент поголовья крупного рогатого скота составлял в группе безлошадных хозяйств-30,4%, имеющих от 1 до 3 лошадей-16,8-23,8%, имеющих от 4 до 10 лошадей-9,2-13,3%, от 11 до 25-6,2-7,6%, от 26 до 50-3,8-4,7%, имеющих более 50 лошадей-2,8-3,3% (МКЗ. Т. VI. Очерк. С. 53). Иначе говоря, социально-экономические характеристики видовой структуры стада свидетельствуют о том, что доля конского поголовья, прямо пропорционально возрастающая в зависимости от степени общей обеспеченности скотом, имеет своим чуть ли не зеркальным отражением удельный вес крупного рогатого скота, прямо пропорционально уменьшающийся в зависимости от богатства того или иного индивида.

По степени обеспеченности мелким рогатым скотом прослеживается иной характер изменения структуры стада. Так, в Петропавловском уезде в группе хозяйств, имеющих до 15 лошадей, наблюдается заметный рост доли овец и коз в зависимости от степени обеспеченности скотом, но в наиболее состоятельных группах, наоборот, отмечается уменьшение их удельного веса. Так, в хозяйствах, имеющих более 25 лошадей, доля мелкого рогатого скота составляет 44,6%, а в хозяйствах, имеющих более 50 лошадей,- уменьшается до 41,1%). Еще меньше их доля в хозяйствах, имеющих более 100 лошадей,-30,8% (МКЗ. Т. XII. Общая часть. С. 130). В одном из наиболее засушливых уездов - Каркаралин-ском - удельный вес мелкого рогатого скота довольно стабилен во всех группах хозяйств-68,5-71,4%, за исключением только самых богатых. В хозяйствах, имеющих от 51 до 100 лошадей, его доля составляла 65,8%, а в хозяйствах, имеющих более 100 лошадей -56,4% (МКЗ. Т. VI. Очерк. С. 53). Это было обусловлено тем, что существовал определенный предел, за порогом которого насыщение стада овцами и козами становилось невозможным. Причинами тому являлись невысокая скорость передвижения и небольшой ареал выпаса мелкого рогатого скота (см. параграфы 5.1. и 3.1.). В результате этого высокий удельный вес овец в структуре стада не обеспечивал оптимальной скорости кочевания большого стада животных.

В зависимости от степени общей обеспеченности скотом происходит и изменение внутривидовой структуры стада, в частности, увеличение дойного крупного и мелкого рогатого скота в бедняцких хозяйствах и их соответствующее уменьшение в богатых хозяйствах. (МКЗ. Т. I. Киргизское хозяйство. С. 108-109, 105; МКЗ. Т. XII. Общая часть. С. 126-127 и др.). Это было обусловлено как меньшей в нем потребностью и неэффективностью широкомасштабной дойки из-за больших затрат труда в состоятельных хозяйствах, так и практической сдачей дойного скота на выпас беднякам. По мере роста благосостояния наблюдается возрастание доли валухов, волов и дойных кобылиц (МКЗ. Т. I. Киргизское хозяйство С. 97, 105, 107-108; МКЗ. Т. XII. Общая часть. С. 125-127 и др.). Динамика изменений численности и удельного веса различных видов скота, на наш взгляд, обусловливается объективным характером социально-экономических процессов в кочевой среде. Напомним в этой связи, что для каждого вида животных был присущ свой режим выпаса (см. параграфы З.1., 4.1., 4.2., 5.1.). Так, суточная длина гона и радиус водопоя составляли: для овец соответственно 8-12 км и 3-4 км, крупного рогатого скота-6,6 и 2,6 км, лошадей-14 и 6,2 км, верблюдов-21-25 и 9-12 км (Чогдон, 1980. С. 187-195). На этой основе совершенно объективно происходила трансформация стада, ибо чем больше скота было сосредоточено на пастбище, тем быстрее потреблялся травостой и, следовательно, возрастала скорость кочевания в поисках других пастбищ.

При этом необходимо учитывать порядок кочевания и систему раздельного выпаса скота. Источники свидетельствуют, что «весь порядок следования аула при перекочевке заключается в нижеследующем: впереди гонют лошадей, потом стада баранов и наконец все имущество навьюченное на верблюдах» (МКОП, 1948. С. 149). В свою очередь, беднейшие придерживались другого порядка кочевания: «Хозяйственные аулы и котаны, у которых недостаток в рабочем скоте и которые не могут сразу сняться с места, кочуют в несколько приемов: сначала кочует часть аула или котана, потом рабочий скот с новой стоянки посылается оставшимся; у бедных киргиз это повторяется несколько раз и кочевка затягивается на 2-3 дня. Такая кочевка называется тасмал, она практикуется только бедняками, возможна только при коротких кочевках, не более как на 10-20 верст…» (МКЗ. Т.VI. Примечания. С. 134).

Вследствие этого закономерно, что в хозяйствах более состоятельных, имевших много скота и больше подвижных видов - лошадей, верблюдов, процесс кочевания не требовал больших затрат времени и осуществлялся на высокой скорости, тогда как в бедных хозяйствах с высоким удельным весом малоподвижных животных и при дефиците транспортных средств процесс кочевания требовал больших затрат времени и труда и осуществлялся очень медленно. Итак, в наличии большая разница в скорости, интенсивности и частоте кочевания в зависимости от степени благосостояния индивида. В результате этого имеют место высокая скорость кочевания в богатых хозяйствах и низкая - бедных хозяйств. Поэтому скорость кочевания выступает в качестве фундаментальной парадигмы социально-экономических процессов в кочевой среде.

Попытка уловить разницу между богатыми и бедными хозяйствами уже предпринималась исследователями. Так, Б. Я. Владимирцов писал по этому поводу: «Чем больше стадо, тем больше оно вызывало перекочевок-переходов» (Владимирцов, 1934. С. 36). С. 3. Зиманов заметил в этой связи, что «частота производимых перекочевок во многом зависела от размеров скотовладения. Содержание большого количества скота,…требовало более частых переходов…» (Зиманов, 1958. С. 131). А. М. Хазанов также обратил внимание на то, что «…богатый скотовладелец кочевал больше и дальше и, следовательно, использовал большее количество пастбищной территории…» (Хазанов, 1975. С. 254). Как видно из приведенных положений, тезис о большей частоте и дальности перекочевок не привел исследователей к мысли о скорости кочевания как принципиально важном факторе социальных процессов в кочевой среде. Но именно этот момент, на наш взгляд,- доминантный признак неравенства в сфере поземельных отношений. Ведь главное заключается в том, кто быстрее кочует, тот и пользуется преимуществом «права первозахвата» и он же, естественно, кочует чаще и дальше.

Источники свидетельствуют о неадекватной ритмичности кочевания в зависимости от степени обеспеченности скотом. Так, «Материалы по киргизскому землепользованию» указывают на то, что бедные в течение лета кочуют 2-3 раза, а богатые гораздо больше (МКЗ. Т. IV. Описания… С. 126). «…Богатому киргизу, безусловно, необходимо кочевать и кочевать подальше» (МКЗ. Т. XII. Общая часть. С. 139). У богатых наблюдается более растянутый цикл летнего кочевания (МКЗ. Т. XII. Общая часть. С. 88), большая протяженность кочевых маршрутов и частая смена пастбищных угодий (МКЗ. Т. II. С. XXIII; Живописный альбом… С. 329 и др.). «Чем многоскотнее, богаче хозяйство, тем настоятельнее для него кочевание на далекия свободныя пастбища, тем неудобнее для него рогатый скот и тем возможнее для него разводить любезных для кочевника лошадей и овец» (МКЗ. Т. VI. Очерк. С. 53-54). В результате этого прослеживается различная география процесса кочевания для разных слоев общества (Вайнштейн, 1972. С. 61-62; Пуляркин, 1976. С. 56 и др.).

Вследствие этого богатые хозяйства, имеющие более подвижную структуру стада, кочевали значительно быстрее малоимущих, что позволяло их скоту потреблять свежий, никем не тронутый растительный покров. В то время как менее обеспеченные скотом были вынуждены следовать за богатыми и довольствоваться лишь тем, что осталось после выпаса их скота. Источники прямо свидетельствуют, что при переходе на джайляу «…кто прежде прибудет, тот и занимает лучшее кочевье, другие ж, опоздав, не находят уже своих выгод» (КРО, 1964. С. 145). Очевидцы указывают, что идущие первыми во время кочевки снимают «сливки» с пастбищных угодий (МКЗ. Т. IV. Описания… С. 96). Иначе говоря, качественно-видовой состав стада, зависевший от имущественного положения индивида, определял скорость движения животных во время выпаса и перегонов и тем самым обусловливал присвоение кормовых угодий в собственность богатых скотовладельцев.

Таким образом, на основе различий в скорости кочевания фактически происходило присвоение кормовых и водных ресурсов в теплое время года классом богатых скотовладельцев, которые практически монополизировали пастбищные угодья благодаря более подвижному составу своего стада. Из этого можно заключить, что «право первозахвата» в действительности являлось всего лишь юридической фикцией, поскольку оно только вуалировало фактически существующее господство класса богатых скотовладельцев в сфере землепользования. При этом гегемония данной прослойки в области земельных отношений становится еще более очевидной, если учитывать, что значительная часть непосредственных производителей была зависима от богатых скотовладельцев уже в самом процессе кочевания. Источники неоднократно сообщают нам о перекочевках типа «тасмал» (МКЗ. Т. VI. Примечания. С. 134 и др.). и других аналогичных формах кочевания (Wardell, 1961 и др.). В частности, «Материалы по киргизскому землепользованию» свидетельствуют, что богатые уходят на джайляу первыми, а бедные идут следом за ними и просят вьючный скот для кочевки и лишь затем переходят на летние пастбища» (МКЗ. Т. IV. Описания… С. 88 и др.). В данном случае мы вправе заключить, что богатые скотовладельцы фактически бесконтрольно присваивали кормовые ресурсы, пользуясь преимуществами более подвижной структуры своего стада скота. Это обстоятельство позволяет, несомненно, отождествить их с субъектом собственности на землю. Тем более, что класс богатых скотовладельцев первым присваивал «естественное» плодородие земли, являясь фактически главным распорядителем пастбища как средства производства и обеспечивал тем самым его функционирование в качестве предмета и средства труда. Вследствие этого, свидетельствуют источники, бедным даже находиться на одной стоянке с более обеспеченным скотом хозяйством было невыгодно, поскольку в этом случае они были бы вынуждены кочевать в аналогичном режиме и часто менять пастбища, тогда как структура их стада была к этому ритму передвижений не приспособлена. Поэтому, как показывает практика, бедные на джайляу всегда остаются позади, а богатые обычно кочуют дальше и захватывают лучшие пастбища. При этом бедные рядом с ними никогда не останавливаются и держатся всегда подальше от них (МКЗ. Т. IV. Описания… С. 119 и др.).

Следует иметь в виду абсолютную объективность и закономерность процесса присвоения пастбищных угодий в собственность классом богатых скотовладельцев, которое, как правило, неосознавалось даже самими номадами. Это было обусловлено тем, что время использования того или иного пастбища и сам процесс кочевания, его ритм и особенно стартовая позиция определялись такими объективными природными факторами, как посезонно-зональная продуктивность растительного покрова, наличие или отсутствие водных источников и т. п. Как мы уже отмечали, эффективность системы выпаса скота определялась моментом оптимального пребывания на пастбище именно в период наивысшего цветения растений, который мог длиться от 2-3 дней до нескольких недель. Поэтому процесс кочевания есть главным образом процесс использования пастбищных угодий в наиболее оптимальные сроки, во бремя наивысшей продуктивности кормовых ресурсов, И поскольку старт процессу кочевания давался всем одновременно - временем таяния снегов и устойчивым переходом суточных температур воздуха через 0°С и потом стимулировался началом вегетации растительного покрова, то в дальнейшем доминантную роль играла скорость кочевания, позволявшая в оптимальные сроки достигать и осваивать наиболее «зрелые» и готовые к выпасу скота угодья. И здесь, беспорно, наиболее богатые и динамичные хозяйства первыми в необходимые сроки приходили на летние пастбища. Вследствие этого необходимо признать, что богатые скотовладельцы фактически полностью монополизировали пастбищные угодья посредством «права первозахвата», тогда как беднейшая часть населения в вопросах землепользования находилась в неравном и зависимом положении (см. параграфы 8.1. и 8.2.).

Признание монопольной собственности класса богатых скотовладельцев на пастбищные угодья на межличностном уровне отнюдь не исключает необходимости анализа отношений общинной собственности на землю в процессе производства, которые не в полной мере были адекватны обычноправовым формам собственности. В зимнее время года, как мы уже отмечали, минимальная община присваивала в собственность относительно небольшой участок земли, площадь которого не превышала 2-3 тыс. га. Однако, как свидетельствуют источники, богатые скотоводы имели не одну, а несколько зимовок (МКЗ. Т. II. С. XXV; МКЗ. Т. IV. Описания… С. 127 и др.). Иначе говоря, классом богатых скотовладельцев могло осуществляться присвоение небольших участков земли в индивидуальную собственность. Удельный вес данного типа собственности был, видимо, значительным, поскольку, например, в Каркаралинском уезде было зафиксировано 826 зимних аулов в составе одного хозяйства, что составляло 15,4% всех зимних аулов уезда (МКЗ. Т. VI. Очерк. С. 19) и т. д. Таким образом, мы вправе заключить, что в рамках общинной собственности в зимний период года сосуществовала фактически частносемейная собственность на пастбищные угодья.

Для теплого времени года, как мы уже отмечали, было свойственно присвоение в собственность разнообразных водных источников (см. параграфы 5.1. и 4.2.). Результатом этого было возникновение фактических отношений общинной собственности на пастбищные угодья вокруг того или иного водоисточника, поскольку «кто без позволения аульных прикочует к аулу… тот… немедленно должен откочевать и отогнать свой скот…» (Загряжский, 1876. С. 170-171). Таким образом, в летний период года также происходило вовлечение земли в отношения общинной собственности. При этом собственность расширенной общины на землю носила опосредствованный характер, поскольку кормовые угодья присваивались посредством отношений собственности на водные источники.

Другой особенностью поземельных отношений являлось то, что в силу биологических особенностей различных животных отношения собственности на пастбищные угодья носили избирательный характер, ибо каждый вид требовал организации особой системы кочевания, выпаса и водопоя (см. параграфы З.1., 4.1., 4.2. и 5.1.). Как мы уже отмечали, наименьшие требования к качеству воды и растительного покрова предъявляли овцы и козы, тогда как наибольшие - крупный рогатый скот и лошади. В результате гтого отношения собственности на пастбищные угодья и водные источники могли опосредствоваться видовой структурой стада. При этом существовали, например, на солончаках, пастбищные участки, на которых было необходимо лишь периодически выпасать скот - один раз в 10-15 дней. Поэтому не было никакого смысла в присвоении такого рода земельных угодий в общинную собственность, они обычно принадлежали целой группе общин.

Следует также иметь в виду, что вовлечение земли в сферу природопользования происходило на основе посезонной продуктивности растительного покрова. Вследствие этого отношениями собственности были охвачены лишь те пастбища и только в тот период года, когда они были в состоянии обеспечить скот кормами. В результате этого на одних и тех же пастбищах в разные периоды года в силу сезонной производительности растительного покрова мог выпасаться скот различных общин. Известны случаи, например, когда на зимних пастбищах одних общин в летнее время выпасался скот других (Алланиязов, Викторов, Пельт, 1984. С. 94-103 и др.). Поэтому отношения собственности на землю могли носить посезонный характер.

Таким образом, отношения фактической собственности на пастбищные угодья носили достаточно сложный характер и регулировались конкретными особенностями среды обитания, посезонными циклами процесса производства, качественно-видовым составом стада и целым рядом других социально-экономических и экологических факторов. Вследствие этого отношения собственности на землю носили, во-первых, опосредствованный характер,-поскольку кормовые угодья присваивались в теплый период года опосредствовано отношениям собственности на водные источники. Во-вторых, избирательный характер, ибо каждый вид животных требовал организации особого режима выпаса, водопоя и кочевания. И, в-третьих, посезонный характер, ибо практическая утилизация пастбищных угодий зависела от посезонного характера наивысшей продуктивности растительного покрова.

Как мы видим, отношения собственности характеризуются многообразием форм проявления. С одной стороны, система производственных отношений не дает в обычноправовом аспекте никаких гарантий чьей-либо монополии на пастбищные угодья. Нет таких условий и с точки зрения влияния природных факторов на социально-экономические процессы, поскольку отношения собственности на землю были жестко детерминированы ресурсами среды обитания и носили опосредствованный, избирательный и посезонный характер. Такая природа отношений собственности на землю, как мы уже отмечали, была обусловлена закономерностью всемерного рассеивания полномочий собственности по всем этажам социальной организации и социально-экономической структуры общества. Однако «дисперсность» отношений собственности на пастбищные угодья естественно снималась процессами кооперации в рамках общины и интеграции в ассоциативные группы, а также процессами концентрации скота в крупных хозяйствах, поскольку отношения собственности на скот были ведущими в структуре производственных отношений. Вследствие этого отношения собственности на скот в процессе производства по отношению к пастбищным угодьям выступают в качестве фактора их интеграции и вовлечения в систему общественных отношений.

Таким образом, земля, являясь одним из основных средств производства в кочевой среде, также вовлекалась в отношения фактической собственности посредством утилизации кормовых и водных ресурсов на уровне общин и через качественно-видовой состав стада на уровне межличностных отношений. И если на первом уровне функции собственника осуществляли в зимний период года - минимальная община, в теплое время - расширенная община, а в течение всего года - ассоциативная группа, то на последнем -класс богатых скотовладельцев, которые фактически образовывали класс земельных собственников. В обычноправовом плане право собст-вености как общин, так и богатых скотовладельцев на землю и водные источники выражалось в «праве первозахвата», которое для массы непосредственных производителей превращалось в процессе производства в юридическую фикцию. Однако для окончательного заключения о всеобщности процесса монополизации отношений собственности на землю класса богатых скотовладельцев необходим анализ фактических отношений собственности на скот и другие средства производства в самом процессе трудовой деятельности.