Не плачь, Тарзан!

Масетти Катарина

Новый роман известной шведской писательницы Катарины Масетти рассказывает о непростых отношениях между молодым преуспевающим бизнесменом и скромной учительницей рисования, которая растит двоих маленьких детей и никак не может избавиться от любви к своему необыкновенному, сумасшедшему мужу.

 

«Ты — Тарзан, я — Янне»

Тарзан с воплем бросилась вниз. Просвистев сквозь листву, она с тяжелым, глухим звуком рухнула на мое левое плечо. Несколько метров я катился вниз по тропинке, пытаясь тормозить руками и ногами.

Скажем прямо, в первую нашу встречу я не был на высоте. Наоборот: на высоте оказалась она, причем на большой.

И как вы думаете, что она мне сказала?

Отпустив канат, она вскочила и сердито выругалась: «Черт!» Потерла колено, слегка покрасневшее от удара о мою ключицу. Бросила колючий взгляд из-под черных бровей, неприятно напомнив мне нашу школьную учительницу.

— Нехорошо получилось! — сказала она. — Ты уж меня извини. Хотя мог бы держаться подальше от этого дерева.

Я просто лишился дара речи. Сначала чуть не убила, а теперь еще указывает, где можно ходить, а где нельзя. И это — на общественном пляже!

— Эй, ты, заткнись! — прошипел я.

Она была в бикини, пятнистом, как леопард. Я так ненавидел ее, мне даже хотелось дать ей в зубы, но я никак не мог прийти в себя и, лежа на земле, хватал ртом воздух. Она села на корточки:

— Ты ничего не сломал?

В ответ мне удалось издать лишь несколько судорожных вздохов.

Маленький белобрысый ребенок неопределенного пола, стриженный под горшок, выскочил из кустов и, подбежав к ней сзади, обхватил руками за шею. Поджав ножки, он повис у нее на спине, как маленький рюкзачок.

— А почему дядя лежит на земле и так странно дышит?

Дядя! Ну еще бы, для такой малявки двадцатидевятилетний парень уже дядя. Хотя меня это слегка задело. Наверно, не за горами кризис среднего возраста. Я состроил самую злобную из своих гримас.

Она рассеянно вытерла рукой нос.

— Мы упали. Белла, надень свитер! Нельзя так долго сидеть в воде.

— Что значит «мы»! Это ты на меня упала, — прохрипел я. — Надо смотреть, куда прыгаешь! Если у меня перелом, я тебе такое устрою!

До чего ужасная баба! Она была старше меня, ей никак не меньше тридцати пяти, под глазами мешки, на лбу морщины.

Вдруг я почувствовал жжение пониже спины, слева. Черт побери — приземлился прямо на очки «Армани». Я купил их в Гонконге всего три недели назад. Осколки впились в мою задницу!

— Я не шучу! — пробормотал я, пытаясь отдышаться, как роженица после схваток. — Ты представляешь опасность для общества. Я на тебя в суд подам!

Она хмыкнула, будто моя угроза обрадовала ее.

— Желаю удачи! — сказала она. — Ты получишь от меня столько же, сколько налоговый инспектор, осужденный за взятки. Попросту говоря, ничего. Глянь на вывеску и расслабься.

Она кивнула на огромную вывеску над тропинкой, по которой я проходил. «ОСТОРОЖНО! ТАРЗАНКА!» — было написано там пронзительно-красными буквами. Черт!

— Мам, у него кровь из попы течет, — сказала малявка. — Прямо как у тебя иногда. А у него есть такие маленькие беленькие салфетки, как у всех мам?

Женщина улыбнулась и потрепала ребенка по плечу.

— Очень может быть! — сказала она. — Ты пользуешься «Либресс»? — И она ткнула пальцем в направлении моей пятой точки.

Вероятно, после этих слов мне полагалось рассмеяться. Но почему-то было не смешно. Мне хотелось больно схватить ее за груди и оттянуть их хорошенечко до самого живота, который едва прикрывало бикини. Фу, какая у нее ужасная грудь, как уши у таксы!

Я уж не говорю о ее купальнике! Небось совершила налет на контейнер с барахлом Армии спасения, которым побрезговали даже несчастные язычники из окрестностей Сахары.

Я осторожно приподнялся и потер плечо. Все части тела находились на своих местах и пребывали в исправном состоянии, не считая раненой ягодицы. С судом лучше не связываться.

— Все в порядке? — улыбнулась она.

Ребенок без всякого стеснения уселся писать неподалеку.

— Вали отсюда, — пробормотал я.

Зад и плечо болели, где-то за правым глазом притаилось тяжелое похмелье, готовое в любую минуту вонзить в меня когти. Меньше всего на свете мне хотелось шутить и любезничать с этой перезрелой вульгарной бабой. Может, она решила, что я на радостях предложу ей выпить? Черт побери, она стояла и ухмылялась. Капля пота пробежала по ее животу и исчезла под шкурой псевдолеопарда. Возле паха из-под бикини выбивались черные волоски. Я так давно не видел, чтобы там не брили, что на мгновение мне показалось, будто в трусах у нее спрятался какой-то зверек.

Я встал на ноги с ловкостью, которую не хотелось бы демонстрировать в тренажерном зале. И удалился, топая так возмущенно, что белый песок взвихрялся за мной облаком.

 

«Дядя маме что-то дал»

Мама спрыгнула на дядю, он упал и разозлился. Сказал, что покажет ей, а еще сказал «дерьмо». А мама на него не обиделась. Она сказала ему: «Желаю удачи!», и мы ушли. А потом мы ели мороженое с лакрицей снаружи и внутри, а этот придурок Билли уронил свое мороженое в песок, и мама сказала, чтобы я дала ему половину, — пришлось дать, но за это я больно ущипнула его за спину. Он закричал, а мама сказала: «Какого черта!» Детям такие слова говорить нельзя. Вечером на двухэтажной кровати мы ели сосиски с хлебом и пили грушевый лимонад, а потом мне дали пузырек с таблетками, и Билли тоже дали, но он свой уронил, и таблетки рассыпались. Мы стали играть этими таблетками в шарики, и Билли заметил, что я съела все таблетки, когда осталось только две штуки. Тогда он заорал, и мама сказала: «Какого черта!» А еще, пока мама куда-то ходила, с нами сидела тетя Йенни и читала нам «Дональда Дака», и, когда надо было ложиться, мне разрешили спать наверху. Зубы мы чистили на улице, а пасту выплевывали в траву, и она становилась белой. Потом я наткнулась на гвоздь, у меня потекла кровь, и тетя Йенни наклеила мне пластырь. А когда пришла мама, я закричала, но она ничего не сказала. Мама была какая-то странная. Лицо у нее покраснело, и от нее странно пахло. Она сказала тете Йенни, что какой-то дядя ей что-то дал, пистон или что-то похожее, и мне захотелось на него посмотреть. Но у мамы его не было, она рассмеялась, и тетя Йенни тоже. Потом тетя Йенни с мамой меня зацеловали, они дули на пластырь и называли меня малышкой, Билли спал, и мама разрешила мне полежать в ее кровати, а пахло от нее очень странно.

 

«Честь имею!»

На праздники мы с Йенни и детьми сняли четырехместный домик на побережье, детей пришлось упаковать в кроватях по двое. Заплатили сущую ерунду, сезон-то уже закончился, но мы все равно еле наскребли. Это была единственная поездка за все лето, на которую мы могли разориться. Еду взяли с собой, а на танцы в ресторан решили ходить по очереди: пока одна будет сидеть с детьми, другая проскользнет туда, небрежно затягиваясь сигареткой. Однако наш план чуть не рухнул. Вечером, когда мы ели бутерброды, Калле подташнивало, мы подумали, что он отравился, и хотели звонить в инфекционное отделение Каролинской больницы, но в последний момент его вырвало прямо на газон. Стало ясно, что он провел этот день на диете из клубники с песком. Калле съел горы песка. Теперь он наверняка похудел килограмма на два. Йенни ругалась, пытаясь отстирать пятна холодной водой.

— Иди первая! — сказала она. — Присмотрись к ассортименту и выбери кого хочешь. А я приду позже и возьму то, что не пошло в дело. Мне все равно придется сидеть с Калле, пока он не уснет.

— Скажешь тоже, «кого хочешь»! Да я всех хочу, начиная с помощника официанта и так далее, — мрачно ответила я. — Я бы на них спикировала, раскинув ноги, как белка-летяга. Один от моих прыжков уже пострадал. Я так давно ни с кем не спала, что забыла, как это делается.

— Такое не забудешь, это у человека в крови, — сказала Йенни. — Ты ведь на велосипеде ездить не разучилась? Вверх-вниз, вверх-вниз. Туда-сюда, туда-сюда. Главное, за руль держись покрепче. — Она прыснула, помахав перед собой термосом с самопальным коктейлем «Маргарита».

— Ага, а потом я приглашу его к нам выпить, — продолжила я, покосившись на двухэтажные штабеля детей. Двое моих и двое Йенни, только кто где различить невозможно, они прижались друг к другу, словно лисята.

— Ты можешь принять его под ближайшим кустом, — сказала Йенни. — В конце концов, это ведь двухзвездочный отель. А может, поймаешь на крючок кого-нибудь с одноместным номером. Только чур по очереди. Я тоже хочу выйти на ринг. — Она отхлебнула «Маргариты». Не люблю смотреть, как кто-то хлещет из горла.

Больше всего мне идет платье цвета морской волны с тонкими лямками. Впрочем, оно уже мхом поросло. Мике купил его в секонд-хенде, повинуясь очередному благому порыву.

Я выскочила за дверь как раз в тот момент, когда Билли отвесил Белле оплеуху, так что обоим было не до меня.

Вечер выдался волшебный. С моря ласково дул сильный теплый ветер, луна была почти полной, а волны переливались, как струйчатый шелк. Море и ветер сливались в прекрасной симфонии, я стояла как зачарованная, вдыхая аромат водорослей и хвои. Это был другой мир. Неужели теперь, когда мне наконец удалось выбраться из нашей тесной лачуги, я добровольно нырну в облако дыма и оглушительной музыки? И кто я после этого? Ведь здесь есть все, что нужно для счастья! К черту ресторан, лучше прогуляюсь вдоль берега. Я сняла туфли.

Вдруг дерево прямо передо мной зашевелилось. Я вскрикнула.

В лунном свете возник парень с сигариллой — тот самый, с которым мы столкнулись на тарзанке. Он сдержанно кивнул мне и двинулся в сторону ресторана. Еле удержавшись от смеха, я крикнула вслед:

— Не хочешь попробовать? Хотя бы один разок! Тарзанка — это круче, чем табак! Круче, чем секс!

Надо сказать, «Маргарита» давала себя знать.

Обернувшись, он уставился на меня с кислой физиономией. Судя по всему, перебирал в уме самые крепкие выражения. Не найдя подходящего ответа, парень решительно зашагал к тарзанке. Я потрусила за ним.

Он скинул дорогой пиджак и быстро вскарабкался на дерево. Схватил канат, изготовился для прыжка, секунду поколебался, а потом сиганул вниз с растопыренными ногами. Проделав пару больших кругов, он рухнул на землю передо мной. Я протянула руку, чтобы помочь ему встать, но вместо этого он прижал меня к себе. Только тогда я заметила, что он пьян в стельку. Глаза его плотоядно поблескивали в лунном свете, а на лице блуждала глупая улыбка, словно он только что выиграл кучу денег в Бинго-шоу. Ноздри хищно раздувались.

Вдруг у меня треснула лямка на платье.

— Ты в своем уме? — вскрикнула я. — Платье порвешь!

Он наклонился и осторожно понюхал мою грудь, которая, пользуясь случаем, выглянула из декольте. А затем повалил меня на землю, как мешок с картошкой.

— Ну что, поваляемся? На кой нам эти танцы, мы и так далеко зашли. Идиотская музыка!

Вопрос дурацкий, зато честный. На насильника не похож, и то хорошо. Он даже приподнялся на локтях, чтобы не раздавить меня, хотя своим орудием крепко пригвоздил меня к земле, и я совершенно сомлела. Последний раз — два года назад… А почему бы и нет? Конечно, я доставлю ему это скромное удовольствие, ведь недавно я чуть его не убила. Да и сама я не против. Изогнувшись, одним ловким движением я выскользнула из платья.

Светила луна, шумело море, немного повозившись, парень повел себя гораздо проворнее, чем я ожидала. По ходу дела он прямо-таки рос в моих глазах, а под конец превратился в настоящего принца на белом коне. Холодный жесткий песок почти светился в темноте, сосновые иголки то и дело впивались мне в пятую точку, но я ни о чем не жалела. Я стонала и задыхалась, он тоже поддавал жару.

Когда все закончилось, мы удивленно посмотрели друг на друга. Луна светила не хуже солнца, но возле тарзанки, находившейся на игровой площадке, никого не было.

Парень приподнял пальцем мою грудь — если засунуть под нее карандаш, то он там и останется — и принялся теребить ее так, что она запрыгала.

— Еще утром я мечтал это сделать! — сообщил он с явным удовольствием.

— Перестань! Я прекрасно знаю, что грудь у меня не идеальная!

— Когда я увидел ее, то понял, что грудь должна быть именно такой! — задумчиво продолжил он. Потом приник ухом к моему соску и погладил груди, словно щенят. — Ах вы мои хорошие. Не вешайте нос, малышки!

— Ну ты сказал. Такое нескоро забудешь! — ответила я, отряхивая с платья песок. Он встал и слегка покачнулся, хотя выглядел не таким уж и пьяным. Мы обменялись торжественным рукопожатием с грацией комических актеров довоенного кино. Честь имею, фрекен Карлсон!

— Может, все-таки потанцуем? Пойдем в ресторан? — предложил он.

Я покачала головой. Для меня дискотека окончена. Причем с минимальными потерями. Я сэкономила время на старте, достигла удовлетворительных результатов, ухитрившись обойтись без дурацкой музыки. А также пережила незабываемые минуты слияния с природой. Еще немного, и я подамся в биологи.

Придерживая рукой оторванную лямку, я приветливо помахала ему и пошла домой. Я никогда больше не увижу его, но эта мысль ничуть не портила мне настроения.

— Ну что? — спросила Йенни. Она утрамбовала нашу ораву в одну кровать и читала им «Дональда Дака». — Уже? Надеюсь, ты не ради меня так рано вернулась? Тебе ведь был нужен неслабый пистон!

Я потянулась за «Маргаритой».

— Если бы ты знала, какой пистон мне сегодня достался! Это был тот самый парень с тарзанки. Иногда люди попадают в цель еще до того, как выйдут на стрельбище. — Я специально так говорила, чтобы Белла или старший сын Йенни не догадались. Йенни поняла меня с полуслова и тотчас захохотала.

— В яблочко! — обрадовалась она. — Теперь я. Засекай время, попробую побить твой рекорд!

 

«Это стоило пары разбитых очков от „Армани“»

Вернувшись в ресторан, я подошел к зеркалу в вестибюле и поправил одежду. Я чувствовал себя почти трезвым, хотя после обеда от скуки опустошил половину мини-бара. Глядя на свое отражение, я ухмыльнулся. Почти как Тарзан и Джейн! Хотя, скорее, я напоминал Читу. Вылитый шимпанзе — небритый, лохматый, потрепанный жизнью, видавший виды, — она могла запросто перекинуть меня через плечо и вскарабкаться на дерево.

Пальцы еще чувствовали прикосновение к ее груди, похожей на уши шоколадной таксы. А какие у нее мягкие губы… Вряд ли еще подвернется случай попробовать их на вкус.

Крис ждал меня в ресторане. Потешаясь над меню с исковерканными названиями французских блюд, он уже заказал нам по куску жесткого мяса.

— В таких местах совета у шеф-повара лучше не спрашивать, — занудствовал Крис. — Надеюсь, нам не придется пить их домашнее вино, это уж слишком! В меню значится полуприличное «Каберне» — ладно, сойдет! А еще мороженое с клубникой, которое они называют «Glaccé avec framboises» и произносят как «фрамбойсес»…

Крис полжизни проработал в Брюсселе, он спрятал меню, чтобы показать его брюссельским друзьям.

На сцене наяривали музыканты в блестящих малиновых пиджаках с голубыми лацканами и галстуками, они вертели духовыми инструментами в такт музыке, посылая дамам на танцполе игривые блики. Публика неистово отплясывала буги, хотя больше это походило на рукопашную схватку. Танцующие вертелись так, что то и дело теряли партнеров, натыкались друг на друга и хохотали. Где-то на задворках моего сознания вновь и вновь прокручивался один и тот же фильм. Луна, беспокойное море и старомодное муаровое платье зеленого цвета. В темноте поблескивают любопытные зеленые глаза под прямыми невыщипанными бровями. Наверняка у нее линзы. Либо она отчаянная модница, либо ей абсолютно на себя наплевать — так, кажется, я подумал, когда увидел ее вблизи. Сколько мужества нужно, чтобы удержаться от соблазна выщипать брови такого калибра!

В ботинки набился песок, а тело пребывало в приятном расслабленном состоянии. Ну надо же! Это происшествие стоило пары очков от «Армани»!

Крис с высокомерным видом ворчал, что в этом ресторане все типично шведское. Оркестр, публика, прически, официанты, еда. Он продолжал разыгрывать из себя бывалого путешественника, который наблюдает за повадками туземцев и собирает материал для статьи в «Нэшнл джиогрэфик».

— Крис, дружище, ты же сам вырос в этом городке! — не выдержал я. — Прошло не так много лет с тех пор, когда ты считал этот ресторан самым фешенебельным местечком на свете. Наверняка здесь отмечали твою конфирмацию, а на совершеннолетие родители привели тебя сюда и разрешили выбрать в меню «предложение дня».

Крис смутился. Я не знал о нем ничего, кроме того, что он был директором филиала компьютерной фирмы, куда меня командировали, чтобы модернизировать оборудование, и что во время обучения на экономиста он стажировался в управлении ЕС. Кроме того, я знал, что он не любит, когда его называют «дружище».

— Черт возьми, я уверен, что ты праздновал здесь свой выпускной, шатался небось среди дюн с какой-нибудь девчонкой из параллельного класса и блевал ей в декольте сиреневого атласного платья, которое мама сшила по случаю праздника! — беспощадно добавил я.

Вид у Криса сделался виноватый, и он принялся рассуждать о ресторанах неподалеку от Гранплас в Брюсселе, о том, какие завлекательные тексты там придумывают для вывесок-меню в ближайших переулках, чтобы заманить посетителей. I couldn't care less.

— Не знаю, как там в Брюсселе, но вот это филе оказалось потрясающим! — соврал я. — Не удивлюсь, если они готовят его из настоящего шаролезского быка!

Крис посмотрел на меня с сомнением. Можно ли по вкусу определить вид говядины? Так же, как сорт вина?

Оставив его в задумчивости, я пригласил на танец блондинку в серебристой хламиде, которая совершенно не шла к ее нежному личику. Она стояла прислонившись к колонне — кажется, у нее не было столика — и курила сигареты одну за другой, пуская из носа дым. Время от времени девушка искоса посматривала в нашу сторону. Наверняка ее интересовал Крис. Но в ответ на мое приглашение она весело кивнула и направилась к танцполу. Бешеное буги сменилось не пойми чем, напоминающим перебежки под перекрестным обстрелом, — чтобы выжить приходилось искать убежище в траншеях между танцующими.

— Тебя, случайно, не Янне зовут? — спросила она неожиданно низким голосом.

Я кивнул.

— А я подруга Марианы. Мы снимаем здесь домик.

Марианы? Какой еще Марианы? Она смотрела на меня, улыбаясь, и вдруг я понял, что так зовут обладательницу зеленых глаз и зеленого муарового платья с лопнувшей лямкой. И еще я понял, что эта Мариана успела обо всем рассказать своей подруге.

Меня это ужасно взбесило, я почувствовал себя жертвой школьниц, мечтающих о любви. Со мной такое уже было в гимназии. Началось все с того, что девчонки стали писать мое имя на партах, а потом окончательно обнаглели. Они поджидали меня у выхода из школы, в столовой влезали передо мной в очередь, слали записки с сердечками. А в выпускном классе наперебой щипали меня за задницу и дразнили Томиком из-за сходства с Томом Крузом, как они объясняли. Мне, конечно, все это до фонаря, но они меня просто достали! Что они о себе возомнили? И почему, интересно, девчонкам такие приставания сходят с рук, а парням — нет?

— Ну что, подрыгаемся? — сказал я блондинке и со всей силы крутанул ее за широкие плечи.

 

«Косточки в ушах»

А утром нам дали такие вкусные йогурты с карамелью наверху. И вообще мы проснулись как будто в пещере, потому что мама завесила кровать покрывалом. Я стояла вверх ногами, на плечах, Билли так не умеет, а ногами упиралась в мамин матрас наверху, так что мама чуть не вывалилась из кровати, но она только смеялась. А потом проснулись Калле и Габби, она описалась, а ведь это чужие кровати! Йенни с мамой попросили меня нарвать цветов, чтобы украсить стол к завтраку. Я нарвала колокольчиков, маленьких желтеньких цветков, а клевер не взяла, он был какой-то коричневый и засохший, поэтому много я его рвать не стала, только несколько цветочков. Мама поставила букет в кружку от термоса и сказала, что она больше им не понадобится, и так посмотрела на тетю Йенни, как будто это она виновата. А тетя Йенни совсем не виновата, что кофе кончился. Пустой термос валялся на полу, а у тети Йенни болела голова. Билли опять хотел на тарзанку, но одного его не пустили, мама сказала, что хватит, они уже вчера накачались, и тогда тетя Йенни засмеялась, хотя что тут смешного? У нее с собой было много апельсинов. Мы сидели на лестнице и ели их, только чистились они плохо, но у меня все равно получалось, а в шкафчике в том маленьком домике лежал сахар, можно было брать кусочки и засовывать их в апельсины, а потом высасывать апельсиновый сок через кусочки сахара. Только так делать нельзя, это для зубов вредно. Калле тоже попробовал стоять вверх ногами, как я, но перевернулся, тогда он взял апельсиновые косточки и сказал, что запросто сможет засунуть их в уши. А я сказала, что не сможет, а он все-таки засунул. Сначала одну, а потом еще несколько, мы так смеялись, было здорово! А потом пришла его мама и закричала, а Калле заплакал, он сказал, что ему больно, а я молчала, я завязывала Билли шнурки на кроссовках розочкой, получилось красиво, ведь это я виновата, что Калле насовал себе этих косточек.

 

«К сожалению, это спортивная машина»

Какой-то кретин поцарапал мою машину, взял и провел по всему корпусу ключом или чем-то острым. Лучше бы вырезал там сердечко с надписью «Гюллан + Стуре», хоть какой-то был бы смысл. Откуда эта глупая страсть к разрушению? Знаю, что по страховке такие повреждения не возмещают, а машина, между прочим, стоила четыреста тысяч. Всегда рискуешь, поэтому лучше переплатить пару сотен за страховку, чем потом пострадать от крошечного камешка или обнаружить вместо машины сгоревший остов.

На мгновение я представил, как Тарзан проносится мимо моей машины и на ходу царапает ее острыми ногтями, хотя эта дамочка не из тех, кто отращивает изящные длинные ногти. Ох уж эти мартышечьи лапки! Такие теплые… такие цепкие… и такие ловкие…

Выезжая со стоянки на своем обесчещенном автомобиле, я увидел ее вместе с той худющей блондинкой, которую я использовал как прикрытие, сражаясь с пляшущими чурбанами из ресторана. Мариану с блондинкой окружала стайка вопящей мелюзги — о Господи, это что, детсад на каникулах? Я насчитал всего лишь четверых детей, но каким-то загадочным образом они множились во всех направлениях, словно стайка щенков. Один из них орал громче всех и держался за ухо. Эта орава перекрыла выезд со стоянки. Несмотря на попытки спрятаться за рулем, Тарзан все-таки углядела меня.

— Кого я вижу! Да у тебя есть машина!

Она рванула дверцу автомобиля и позвала блондинку с ее орущим карапузом.

— Гони в травмпункт, в воскресенье все поликлиники закрыты, давай скорее!

— У него гости в ушах! — с важным видом поведала мне маленькая соплячка. Какие еще гости!

Я попытался прикрикнуть на них. Не хватало мне только, чтобы дети описали маркие сиденья из тонкой кожи! А у этого карапуза вся футболка спереди была в мороженом.

— К сожалению, это спортивная машина. Здесь только два места. А мне как раз надо совсем в другую сторону. Так что извините!

— «Извините» можешь засунуть себе в задницу! У этого малыша в ушах куча апельсиновых косточек, если они попадут в мозг, он станет эпилептиком — помолчи, Белла, мы потом об этом поговорим! — а ты будешь всю жизнь раскаиваться, что не помог ребенку! Да у тебя карма полетит к чертовой матери на ближайшие пять жизней! Он ведь может и в открытом багажнике посидеть. Только смотри, не гони, а то его вырвет на твои расчудесные сиденья. Йенни, дети поедут ко мне, вещи я тоже соберу, приезжай потом! У тебя деньги есть? Врачи могут содрать за прием пару сотен!

У меня аж дар речи пропал. Она меня совершенно не слушала, только раздавала указания, как будто я был ее пажом, да еще и язвила, черт бы ее побрал! Блондинка, всхлипывая, уселась рядом со мной, порылась в кошелечке и извлекла оттуда пару мятых двадцатикроновых бумажек. Тарзан тоже поковырялась у себя и нашла пятьдесят крон, а потом они принялись шарить по карманам детей в поисках монеток! Я не поверил своим ушам, когда внезапно услышал: «Не беспокойтесь, я заплачу!» — и понял, что это мой собственный голос.

Возле входа в отель стоял Крис с двумя шикарными одинаковыми чемоданами, которые были украшены монограммами. Он курил, ожидая меня, мы должны были вместе поехать на предприятие, чтобы просмотреть документацию к компьютерам. Я подкатил ближе, так что ему стало слышно орущего в багажнике карапуза, и небрежно сказал:

— Езжай на такси. За счет предприятия. Я сегодня вместо неотложки.

В зеркале заднего вида показался Крис, у которого челюсть медленно поползла вниз, а я вылетел из белых ворот с такой скоростью, что из-под колес посыпались искры. Ребенок в багажнике захлебывался рыданиями и теребил уши, блондинка всю дорогу орала, чтобы он не смел к ним притрагиваться, иначе косточки пролезут дальше. Когда она это говорила, ребенок начинал рыдать еще сильнее. В конце концов мне стало дурно, я явственно представил себе, как острые апельсиновые косточки впиваются в губчатое серое вещество, надо же так разбередить мое бедное воображение, проклятая Тарзан!

Ко входу в больницу мы подъехали не перекинувшись ни единым словечком. Блондинка выбралась из машины, схватила ребенка и позвонила в дверь приемного отделения. Я окликнул ее и сунул несколько сотенных бумажек. Она едва на меня взглянула.

— Я верну! — сказала она неуверенно. — Кто вы, как вас найти?..

Я дал свою визитку — для более подробного рассказа о себе случай был неподходящий, — и они тут же исчезли за стеклянными дверями.

 

«Он говорил, что ради нас готов на все»

«Я бедный грешник…» По радио передавали воскресную мессу, но меня эти слова не касались. Я настолько бедна, что не могу позволить себе такую роскошь, как грех.

В детстве мы рисовали бедняков с разноцветными квадратными заплатами, пришитыми к одежде большими стежками. И еще рисовали троллей. Я долгое время не знала, что между бедняками и троллями есть существенная разница, одни мне казались печальными, другие — страшными, вот и все.

Теперь-то я знаю, что у нас, бедняков, с троллями много общего. Например, то, что люди не верят в наше существование.

Бедняки — это бездомные бродяги, ну и, возможно, пенсионеры. Но винить в своих несчастьях они могут только себя, так как бездомные пускаются во все тяжкие, а пенсионеры сидят, как пришитые, в больших городах, об этом везде пишут. А как обстоят дела с матерями-одиночками? Вообще-то так себе, но ведь им в специальные почтовые ящики сыплются всякие дотации: пособие на ребенка и питание, социальные субсидии, займы на жилье и на учебу, если они хотят учиться, — и все это на деньги налогоплательщиков! Так что нечего жаловаться! Вас никто не просил заводить детей, которых вы не в состоянии содержать. Помалкивайте, и точка!

Белла появилась на свет потому, что однажды вечером у нас не хватило однокроновых монеток для автомата с презервативами. Даже признаться стыдно, так все глупо получилось. А когда я ждала Билли, у нас не было денег на обследование, и я не могла понять причину своего недомогания. Я решила, что это желудочный катар и безостановочно глотала «Новалукол», а потом было уже поздно. По-моему, когда ребенок начинает двигать ручками и ножками, об аборте не может быть и речи.

Но мне было так неспокойно, всю беременность сосало под ложечкой. Как раз тогда у Мике уже появились первые признаки безумия. Он видел на всяких дурацких сайтах тайные послания незнакомцев, адресованные ему лично. «Представляешь, Мариана, они пытаются разузнать, где я теперь живу!» Потом он стал вычитывать послания на неоновых рекламных щитах — помимо тех, которые явствовали из самой рекламы. Его преследуют, считал Мике. По пятам идут.

Однажды утром он исчез. Взял с собой только стопку чистых трусов и носков, лежавших в кухне на табуретке, и непонятно зачем прихватил мой дождевик. Помню, он говорил, что пластик защищает от чего-то там… точно, от облучения. Пришлось смириться с тем, что Мике у нас с приветом. Хотя я много раз пыталась поставить себя на его место: каково это, верить в то, что куча незнакомых людей посылают друг другу тайные сообщения через разные сайты, и все для того, чтобы разыскать его. Мике полагал, что близок к прорыву в своем исследовании.

Его исследование — это отдельная история. С лабораторией и людьми в белых халатах оно никак не связано, хотя именно это я старалась внушить маме. Когда она позвонила и спросила, чем занимается Мике, я ничего лучшего не смогла придумать, как рассказать про научно-исследовательскую лабораторию. Маму это вполне устроило. Я живо себе представила, как у нее в глазах промелькнуло любопытство. Это было так приятно. С тех пор как умер папа, маму интересует только лотерея «Бинго».

Мике занимался своим исследованием в отделе газет и журналов городской библиотеки, во всяком случае, поначалу. Он часто объяснял мне, в чем состоит суть его работы, но я привыкла пропускать его слова мимо ушей, потому что абсолютно не понимала, о чем идет речь, и эта бессвязность пугала меня. Может, его исследование и правда не лишено было здравого смысла — у Мике полно всяких дипломов в области социологии, этнологии и теории науки, когда-то его считали блестящим молодым ученым — но, скорее всего, это был бред, вроде того, что осенял его ежедневно. Например, он считал, что детям надо смазывать кожу на голове мочой. В полнолуние он часами простаивал на балконе голым. А почувствовав приближение простуды, обматывался бумагой — позапрошлой зимой мне самой не раз приходилось пеленать его в туалетную бумагу. Исследование основывалось на том, что он нашел — то есть вообразил себе, будто нашел, — общую закономерность в речи, письме и жестах у самых непохожих этнических групп. Коптские христиане в Эфиопии, битники пятидесятых, французские придворные дамы XVII века. Мике полагал, что в самом скором времени установит фундаментальные принципы функционирования и выражения человеческого мышления, найдет логику, ведущую от намерения к поступку. А если понять механизм мышления, можно предсказать дальнейшие шаги человечества — такие сведения повлияют как на национальную, так и на международную политику и планирование на всех уровнях. Как только Мике систематизирует свои открытия, он сможет в упрощенном виде представить их власть имущим всех иерархических ступеней — в первую очередь на национальном уровне, а потом и на международном. «Подумать страшно, какой общественный резонанс вызовут мои выступления», — говорил Мике. Но он вовсе не собирался идти к кому-то на службу ради почестей или денег. Он хотел подарить свое исследование всем, кого интересуют его результаты, и со страхом спрашивал, не против ли я. Мне кажется, в будущем он представлял себя серым кардиналом при великом правителе, своего рода волшебником Мерлином, и, возможно, мне будет приятно стоять рядом с ним на трибуне в качестве фру Мерлин.

Я была жертвой любовной лихорадки. Уж я-то понимала основной принцип его мышления. Черт побери, конечно же такое открытие — если оно вообще возможно — должно принадлежать всем!

Ясное дело, никакой премьер-министр не пойдет в областную библиотеку, чтобы ознакомиться с исследованием Мике. Максимум, на что можно было рассчитывать, это что чей-нибудь доброжелательный ассистент, который помнит Мике по прошлым заслугам, согласится полистать его каракули, чтобы понять, есть ли там стоящие мысли. И то вряд ли.

Но он так нежно о нас заботился! Было время, когда он каждый день покупал нам разные вещи в кредит или заказывал по почте. Всякие забавные, совершенно ненужные, прекрасные безделушки. Трехмесячной Белле — хрустальную корону. Мне — пуховый спальник для арктической погоды, после того как я пожаловалась, что по ночам у меня мерзнут ноги. Он купил глину всех цветов радуги и целую ночь лепил для нас украшения: гигантские фантастические жемчужины и малюсеньких зверьков с дырочками для нитки. Он говорил, что ради нас готов на все.

Только не жить вместе.

Постепенно я поняла, что надо как-то зарабатывать на жизнь. Время от времени я давала уроки рисования в разных школах, где меня дразнили Мэри Поппинс за мое непредсказуемое появление. Я брала грошовые переводы и соглашалась на еще более невыгодную работу вахтера в галерее. Я мыла лестницы в доме, где мы жили, — как раз в то время шел эксперимент с «гражданской инициативой», чтобы снизить оплату жилья. Мне постоянно приходилось отбрыкиваться от участия в проектах, которые Мике внедрял у нас дома и которые должны были принести нам небывалый доход. Продажа гербалайфа, установка дверных глазков, придумывание свадебных тостов. Потом мне предложили чуть больше полставки учителя рисования и пустячное пособие на жилье, поэтому, когда Мике исчез, я хотя бы могла планировать наши расходы.

Один взрослый и двое детей не в состоянии прожить на неполную зарплату учителя рисования, во всяком случае, если они каждый день не прочь поесть. А поскольку я отказалась взять ставку целиком, пособия мне не платили. Считается, что, если человек добровольно отказывается от полноценной зарплаты, дальше он решает свои проблемы сам. Бестолку было твердить о том, что отказываюсь я не от зарплаты, а от непосильного груза в одиночку работать весь день и при этом поддерживать нормальные условия для детей в промежутке между их поздним приходом из детсада и ранним сном, за которым следовало мытье посуды, уборка, стирка и готовка.

Алиментов от Мике получить было нельзя, поскольку никто не знал, жив ли он и если да, то где его искать. Да и что можно требовать от пропавшего отца, его даже к суду не привлечешь. Я ведь не могла доказать, что его нет, или объяснить, почему он нам не помогает. Мне становилось дурно от одной только мысли, что это придется обсуждать по телефону с дознавателем. Мне казалось, если я докажу, что Мике с нами не живет, он исчезнет навсегда.

Последние три года одежду для детей я покупала в секонд-хенде. Дети были довольны, можно было выбирать самим, в обычном магазине я никогда им этого не позволяла.

Хотя недавно мне стало не по себе. Билли стоял как вкопанный в универмаге «Оленс» перед коробкой с картинками из диснеевского мультфильма. Я видела, что он готов умереть ради этих картинок. Сын безнадежно посмотрел на меня в полной уверенности, что я никогда не соглашусь купить такую никчемную вещь, и я сказала: «Раз тебе так хочется, Билли, значит, надо купить!» Он кивнул, не веря своим ушам, а я достала из кошелька последние деньги и купила картинки. На прокладки мне уже не хватило, хотя на днях они бы мне не помешали. Опять придется сворачивать полотенце, а потом, поздно вечером, замачивать в ведре с холодной водой, чтобы дети не испугались при виде крови. Раньше такое случалось.

Все эти неудобства забудутся еще до конца недели. А Билли будет радоваться картинкам значительно дольше.

 

«Почем нынче волосы?»

В один прекрасный день мы остались без единого эре. Все лето мы жили на мое жалкое отпускное пособие и на несколько тысяч, которые я выручила от продажи Британской энциклопедии, сгоряча купленной Мике. Я только что заплатила за жилье, да еще и пени начислили, потому что в прошлом месяце у меня не было денег. Последние сбережения ушли на дом отдыха, но дело того стоило, поскольку летом мы больше никуда не поехали. В ближайшем будущем денег не предвиделось — зарплату за осенний семестр ждать придется не меньше недели. А занимать больше не у кого, это факт.

Когда-то давно, в дамских романах, которые читала моя бабушка, женщины ухитрялись продавать свои длинные золотистые волосы. Сомневаюсь, что мои волосы кто-нибудь захочет купить, даже если кто-то сегодня занимается такими вещами. Может быть, я смогла бы что-нибудь выручить за свои секущиеся лохмы? Предлагаю два волоса по цене одного! А еще запросто могу отправиться на панель, вопрос только в том, кто будет сидеть с детьми, да и на проезд у меня нет денег… Устала я от этих шуток, лучше приберегу их для Йенни. У нее ведь тоже жизнь не сахар.

Последние гроши ушли на пакет овсяных хлопьев, литр молока и кило картошки. А также на два леденца на палочке — ядовито-зеленый и розовый. В субботу вечером мы мастерили кукольный театр из лоскутков и молочных пакетов, а Билли все время тыкал липким леденцом в кусочки ткани.

Воскресным утром я встала пораньше и испекла хлеб из грубой ржаной муки — кроме этой муки у нас ничего не осталось. Хлеб больше походил на лепешку, Билли его есть отказался, и я сварила ему овсянку. Яблочного повидла не было, но я нашла подгнившее яблоко, настрогала его в кашу и насыпала туда гораздо больше сахара, чем позволяла мне совесть. Билли остался доволен. Белла уже косилась на меня, она всегда чувствовала, что я не в настроении, и мужественно проглотила разваливающийся хлеб с треснувшим помидором.

Потом мы устроили совещание по поводу того, как проведем день. Детсадовская подружка Беллы ходила «в му… музезей», и Белле тоже хотелось там побывать. Билли, разумеется, рвался в бассейн. Но шел проливной дождь, у нас не было денег на автобус, а за музей и бассейн опять же надо платить. Так что это отпадает. В парке или в лесу при такой погоде не поиграешь.

Тогда мы построили за диваном пещеру, зажгли внутри лампу, накрыли ее красным шарфом — как будто это огонь — и расставили там цветы в горшках. Белла была неандертальцем, обмотанным шкурами, которые остались с тех пор, как я шила леопардовое бикини. Билли был неандертальской собакой. В каменном веке люди питались фруктами и орехами, поэтому в шкафу на верхней полке я отыскала горстку лежалых орехов и немного неандертальского изюма. На обед мы испекли картошку, нашпигованную дольками чеснока и посыпанную грубой солью, — дети обожают чеснок. Если б Мике был с нами, он нарядился бы неандертальцем с дубинкой, орал бы и бил себя в грудь, утащил бы меня за диван и поднял там грохот, а пока дети кричали бы от восторга, он украдкой сжал бы мне грудь и прижался бы ко мне сзади. А потом он бы выпрыгнул из-за дивана и притворился саблезубым тигром.

Я часто вот так мечтаю. Если бы Мике был с нами, то… дальше следует что-нибудь безумно веселое и приятное. Он умел отплясывать так, что мы от хохота чуть со стульев не падали. Хотя я знаю, что Мике мог бы сидеть сейчас рядом, уставившись на нас пустыми глазами, а потом вдруг разразиться невнятной тирадой о том, что кожа и некоторые ткани легко электризуются и могут стать причиной ожогов. Однажды такое уже случилось, когда он увидел, что Белла спит в обнимку с новым медвежонком из овечьей шерсти. Ох, Мике, Мике…

Как-то раз он занял у брата тысячу крон, выкинул в окно картошку с чесноком и заказал столик в «Ля Гарсон». Детям он попросил принести улиток и играл с ними в диких свиней. Хрю-хрю, пятачками прямо в тарелку, никаких ножей и вилок, будем откапывать этих жирных улиток прямо из-под земли. В конце концов нас вежливо попросили покинуть ресторан. Надо как-нибудь посчитать, сколько раз нас с Мике просили покинуть помещение.

Хотя в последний год его братец больше не давал нам в долг, да и никто другой не давал. А сматываться из ресторана, не заплатив, не хотелось, тем более с детьми.

Мы играли, пока не настал Синий час. Мы сами его придумали. Когда настает Синий час, у нас в семье гасят свет и смотрят в окно, как сумерки красят все в синий цвет. Многоэтажки, разукрашенные неумелыми граффити, и автомобильные стоянки становятся темно-синими, и даже вход в метро излучает магическое сияние, словно жилище подземных духов. Насмотревшись, мы зажигаем свечку в синем стеклянном подсвечнике и рассказываем грустные сказки о пропавших принцессах и собаках, которые потеряли своих хозяев. Я всегда рассказываю сказку до середины, оставляя самое интересное на потом, когда дети поужинают и лягут в кровати. Тогда принцесса возвращается домой, собака находит хозяина, а дети, сладко посапывая, засыпают в обнимку с потрепанными плюшевыми игрушками.

Но сегодня вечером этот прием не сработал. В холодильнике шаром покати, на последней консервной банке отсутствовала этикетка. У меня, конечно, остался овес для каши, но не было молока. Я решила рискнуть и открыла консервы в надежде, что там персики в собственном соку, но там оказался зеленый горошек. Хлеб тоже кончился, были только соленые сухарики.

Потом мы играли в диких зверей на водопое и соревновались, кто выпьет больше воды из тазика, стоя на четвереньках. Мы мычали, рычали и ревели. Белла была слоном, она набрала в рот воды и пустила фонтанчик, получилось очень похоже на слона, правда, белье в кровати пришлось поменять. Дети напились воды, есть им уже не хотелось, даже от сухариков отказались. Они дослушали сказку и сразу уснули. Утром в детском саду они получат сытный завтрак. У нас редко бывают такие напряги с едой. Но все же бывают.

Дети заснули, и я жадно набросилась на сухарики, проглотив все до последней крошки. Затем позвонила Саре и спросила, как бы между прочим, кому она так выгодно продала мамины старинные украшения из золота. У меня было золотое кольцо, полученное в подарок от Мике, оно мне великовато, болтается на пальце. «Поверни его три раза, и явится дух кольца, — говорил Мике. — Он исполнит твое самое сокровенное желание. Но только в пределах разумного. То есть не больше чем на двадцать семь пятьдесят!» Мы так смеялись. Мике только что подсчитал дневную выручку — он ходил по доходным домам, пытаясь продать сушеные яблоки на палочках — одна из его многочисленных безнадежных затей.

Что ж, придется загнать волшебное кольцо. Больше мне продавать нечего.

 

«Подонок!»

Мне всегда нравилось выходить в свет с Шарлоттой дю Рье. По-английски, а иногда и по-французски ее имя звучит как Шарлот. Но никому даже в голову не придет называть ее сокращенно — Лотта.

У Шарлотты новая квартира в центре города, отделанная светлым ясенем на фоне черного и палевого цветов с сиреневыми оттенками. Там много клевых картин. Знаю, знаю, стоит только начать восхищаться сиреневым цветом, и тебя сразу причислят к геям, но втайне-то я могу позволить себе любовь к сиреневому. Многое из обстановки Шарлотта купила в поездках — она работает в верхушке ЕС и за границей бывает не реже, чем в Швеции. Мы выпиваем по коктейлю у нее дома, а потом отправляемся в город. Шарлотта готовит коктейли, как настоящий бармен, у нее дома всегда есть живые цветы и свечи. Мне нравится, что она одевается с претензией, запросто может надеть короткое итальянское платье в обтяжку с открытой спиной, хотя мы всего-навсего собирались поужинать у кого-нибудь из коллег. Ее туфельки являют собой результат последних дизайнерских изысканий, узкие перепутанные ремешки и пряжки. А как она умеет носить эти туфли! У кого еще получится так изящно балансировать на десятисантиметровых каблуках, как у Шарлотты! При ходьбе она идет по прямой линии, уверенно и упруго, словно молодая лань.

Мне нравится болтать с Шарлоттой, сидя в каком-нибудь баре или новом маленьком ресторанчике, который она недавно нашла. Для меня почти уже стало потребностью обсуждать с ней все события, произошедшие на работе за неделю, она слушает внимательно и спокойно, не перебивая, а если в рассказе попадаются какие-то неясные моменты, которые я сам не заметил, она тотчас обращает на это мое внимание. Такая уж у нее профессия: Шарлотта помогает справляться с кризисами на предприятиях, где люди имеют дело с секретной информацией, — в правлениях, на биржах, в политических верхах. Мне никогда не доводилось выслушивать ее рассказы о проблемах на работе, ведь Шарлотта связана обязательством не разглашать служебную тайну. А познакомились мы как раз на профессиональной почве. Наш американский шеф был тот еще козел, но просто так уволить его не получалось. Дело было сразу после того, как мы продали нашу компьютерную фирму американцам, я как раз сколотил пару миллионов и выгодно их разместил. Наверно, поэтому мне хватило наглости пригласить эту женщину, которая блистала острым интеллектом, видела насквозь наши незатейливые помыслы, не говоря уже о том, что она словно сошла с обложки глянцевого журнала. Она старше меня на десять лет.

Ах, Шарлотта… Когда мы занимались любовью, я чувствовал легкий аромат «Ли», а ее волосы всегда были шелковистыми и блестящими. Иногда, рассердившись, я думал, что все ее ужимки заимствованы из рекламы «Л'Ореаль»: «Ведь ты этого достойна!» — упругая походка, колышащаяся при ходьбе прическа пажа, шаловливо-невинный взгляд через плечо…

Не понимаю, почему наши вечерние встречи заканчиваются тем, что мне становится с ней скучно. Почему я никогда не влюбляюсь, ни в Шарлотту, ни в резвых, как маленькие породистые щенята, девушек с работы? Или, к примеру, в моего биржевого маклера, она такая милая, чуть не расплакалась, когда мои акции понизились в цене из-за падения курса…

Наверно, мне не дано. Конечно, иногда у меня бывали влюбленности, короткие, точно оргазм, особенно в начале весны, нередко в девушку из богемных кругов — в красивую актрису или художницу. Мой любимый типаж: глаза огромные, темные и блестящие, как у тюленя; волосы падают на плечи тяжелой копной; стройное тело и длинные ноги. Нахальный высокий бюст — я не из тех, кого волнует, что она туда подложила, меня интересует лишь как он выглядит. Но проходит пара недель, и чувство испаряется, начисто! Я вдруг замечаю, что ее голос звучит в моем автоответчике гораздо чаще, чем мой в ее, она начинает слать мне пошлые девчачьи эсэмэски, украшенные сердечками, и я сразу сникаю, как рассада без полива. Раньше я старался выйти из игры с помощью какого-нибудь шикарного подарка, выжимал из себя речь о том, какой я подонок, дескать, не умею любить по-настоящему, даже такую прекрасную женщину, как она… О том, что нам надо расстаться, потому что такие отношения не для нее… И стоит мне только вздохнуть свободно, как на горизонте появляется новая штучка. Так продолжается уже много лет и вошло в привычку. Старые друзья прозвали меня Дон Ян, порой мне кажется, что я реализую их мечты, вместо того чтобы жить своей собственной жизнью. Иногда, придя домой после очередных разборок, в которых я выгляжу подонком, я стою в прихожей и в слезах возношу пьяные жалобы собственному отражению в зеркале: черт, ну почему я не могу найти настоящую любовь?.. В такие моменты мне ужасно себя жаль.

С недавнего времени я редко появляюсь на публике с одной и той же девушкой больше трех раз, чтобы не осложнять себе жизнь. Никогда не поздно наверстать упущенное, через пару лет можно тряхнуть стариной и хорошенько покрутить жернова старой любовной мельницы, если фишка ляжет… Но с Шарлоттой я чувствую себя как-то уверенней, по крайней мере, мы знаем, что мы друзья, да и в постели нам неплохо.

Последнее время мне стали нравиться женщины, которые раздражают меня: какие-нибудь политиканши, размахивающие руками, эксперты по «межполовым вопросам», всякие… ну да, всякие тетки вроде Тарзан из того дома отдыха.

До сих пор помню ее вкус.

 

«Актер не обязан ставить оценки зрителям»

За кольцо мне дали семьсот пятьдесят крон, значит, оно стоило в несколько раз больше. Господи, сколько же Мике за него заплатил? Зато оно спасло нас от нужды, каникулы закончились, и первая зарплата не за горами.

Учебный год начался хуже некуда. Учитель рисования не может хорошенько узнать класс, потому что дает там три-четыре урока в неделю, — мой знакомый учитель шведского языка, работавший много лет с одними и теми же учениками, отзывался о них, как о своих юных родственниках, — мне же надо зубрить имена учеников то одной разношерстной группы, то другой сборной солянки с разных потоков, в общей сложности получается почти несколько сот студентов. Кому еще приходится по работе ежедневно иметь дело с сотнями незнакомых людей?! Актерам? Да, но им хотя бы не надо заучивать имена своих зрителей, чтобы потом оценить их творческий потенциал по пятибалльной шкале! А не выучишь имена, будут проблемы. Дети народ изобретательный, они всегда пользуются ситуацией — если я не запомню имен, я даже не смогу узнать, присутствовали они на занятии или нет. Бестолку орать: «Эй ты, в черной кепке, а ну-ка прекрати брейк-данс в классе!» Не говоря уже о том, какое стоит хихиканье, если перепутаешь Оскара и Олле. Я их понимаю, сама помню, как неприятно, когда учитель смотрит тебе в глаза и вместо Марианы называет Марией.

Не успеешь выучить имена, как пора прощаться — иногда администрация так намудрит с расписанием, что занятия заканчиваются посреди учебного года, — и вот уже перед тобой новый поток учеников. Но прежде чем окончательно расстаться, надо поставить оценки и при этом никого не перепутать, вот тут-то и начинаются нравственные терзания. У меня рука не поднимается поставить низкую оценку Веронике, которая рисует как курица лапой, и фантазии у нее не больше, чем у трамвая. Ведь она целый семестр потела над эскизами, рисовала буквы, чертила и фотографировала, делала отпечатки и лепила из глины, старательно высунув язык, все праздники работала над заданием, которое поняла совершенно неправильно, и всякий раз, показывая нам свои унылые творения, она смотрела с таким ожиданием. В том же классе время от времени появлялась Юханна, изредка поглядывавшая в мою сторону из-под черной крашеной челки. Свое тотальное отвращение к происходящему она выражала тихим пофыркиванием, иногда она дремала, веки ее слегка подергивались, словно она видела прекрасные сны. А потом внезапно вскидывала руку в поисках карандаша и делала такой шикарный эскиз афиши, что какая-нибудь рекламная фирма сразу взяла бы ее работу. Или вдруг несколькими движениями лепила из глины карикатуру на Веронику, да такую похожую, что весь класс просто взрывался от смеха. Попробуешь ее похвалить — фыркнет и потопает прочь. И что, ставить ей после этого высокую оценку только за то, что она талантлива от природы? Но с другой стороны, не ставить же хорошие оценки только прилежным и усердным ученикам? А как же таланты? Можно ли наказывать Юханну за то, что в школе ей делать нечего, по крайней мере на уроках рисования?

Была б моя воля, я бы ставила оценки по пятибалльной шкале, снабдив их комментариями длиной с небольшую повесть, чтобы все было по совести, — только при условии, что у меня в классе будут учиться десять человек, а не триста… Но разумеется, всем понятно, что я на глазах всею честного народа лишь немного завышаю оценку Веронике и немного занижаю Юханне, после чего первая в отчаянии рвет в клочья свой последний корявый эскиз, в то время как весь класс дружно негодует оттого, что второй не поставили самую высокую оценку. Эх, быть бы мне учителем математики, там все ошибки очевидны и почти всегда можно научиться найти верный ответ.

Ладно, не будем о грустном, конец семестра еще не скоро.

А пока что я врываюсь в учительскую, пытаясь сделать вид, что спешу на важную встречу. Ну невмоготу мне ворковать, сидя вместе со всеми на диванчике в первую неделю после каникул, когда кругом стоят разговоры о подводном погружении на Мальдивах и гастрономических турах в Тоскану. «А вы, Мариана, как провели отпуск?»

В один прекрасный день я с гордо поднятой головой отвечу, что теплыми вечерами мы жарили сосиски на гриле, а однажды я оказалась в песчаных дюнах рядом с тобой.

 

«Как дорого быть бедняком»

— Ну не могу я обратиться к такому парню с вопросом, не завалялось ли в его «ламборджини» пары описанных штанов! — сокрушалась Йенни через несколько дней после нашего приключения на побережье. — Хотя в том пакете лежали еще новые полотенца, они бы нам так пригодились…

— Нет проблем, — говорю я. — Давай телефон, он ведь наверняка оставил тебе визитку? А что будем делать с деньгами, которые он одолжил на врача? У тебя как с финансами?

— Я смогу заплатить через три недели, во вторник, — сказала Йенни. — Сейчас делают перерасчет. А потом мне выдадут аванс в счет пособия. Тот парень сунул мне двести пятьдесят крон.

Она выудила из сумки визитную карточку с такими изящными вензелями, что прочесть имя можно было с трудом: тонкие черные и красные линии, имя и адрес напечатаны каким-то модным, совершенно нечитаемым шрифтом в немецком готическом стиле. Ко всему прочему карточку украшали отпечаток накрашенных губ, поскольку ее держали в зубах, и следы абрикосового пюре для детского питания — это уже Йенни постаралась.

Я поглядела на карточку: «Ян Видинг» — и все, только номер мобильного в самом низу. Сто пудов, у него модный телефон с цветным экраном. На таких играют в рулетку, снимают на видео родственников и заполняют декларацию о налогах. Не прерывая беседы.

Я набрала номер и услышала автоответчик: «Это Ян. Я перезвоню вам позже». Затем сработал звуковой сигнал.

«Это Тарзан, помнишь меня? — спросила я. — Моя подруга хотела вернуть тебе деньги и забрать пакет, который забыла у тебя в машине. Если захочешь со мной связаться по поводу ее вещей, звони по номеру пятнадцать ноль восемь тридцать четыре».

Черт, по-моему, это прозвучало как зашифрованное послание наркодельца. Странная кличка, какие-то пакеты и все остальное… Ну и ладно; если он не позвонит, Йенни не придется отдавать ему двести пятьдесят крон, на которые она сможет купить новое полотенце. А он наверняка не позвонит. Люди нашего круга на таких машинах не ездят. Представляю себе его кислую физиономию в тот момент, когда Йенни погрузила туда свои описанные тридцать три несчастья.

Я пошла в детский сад за Беллой и Билли Кидом. Воспитательница встретила меня в дверях. Она смущенно отвела взгляд. Так, все ясно. Черт, опять у Билли проблемы со штанами! Она ведь мне уже не раз говорила.

В детском саду просят приносить про запас несколько чистых трусов — всякое бывает… А с трусами у нас всегда проблемы, в секонд-хенде они не продаются. В магазинах их тоже бесплатно не раздобудешь. Поэтому наш шкафчик чаще всего пустой.

— Да-да, конечно, — извинилась я. — По дороге домой зайду в «Оленс» и куплю целую упаковку. Опять я забыла!

— Носков тоже нет, — пробормотала воспитательница.

Пока я одевала детей, чуть не расплакалась. Дело не в том, что их одежда на несколько лет отстала от моды, это мы переживем. А вот когда не хватает трусов — это уже хуже. У Беллы нет чистых трусиков в мелкий цветочек, а у Билли — щегольских боксерских трусов. Им приходится довольствоваться серыми застиранными штанишками в катышках, которые куплены по три пары в упаковке. Сейчас же зайду в магазин и возьму еще несколько пар. Иногда мне на глаза попадается реклама каких-то фантастических распродаж со складов на окраине города, стоит только там появиться покупателю, его просто забрасывают вещами. Нам это не светит, потому что у нас нет машины. Зато есть двое детей. Поэтому нам остается отовариваться в ближайших дорогих магазинах вместе с богатыми пенсионерами.

В «Оленсе» Белла нашла детское бикини с кроликами. Бикини! Да еще и с кроликами! Мечта педофила? К тому же такое дорогое, как будто сшито из золотой парчи — по крайней мере, если исходить из цены за квадратный метр. Я видела, как ей хочется эти трусики. Все ее маленькое тельце напряглось, только бы не повернуться в мою сторону, только бы не смотреть умоляющим взглядом. Ах, Белла, Беллиссима, Белладонна!

Я купила бикини. И кто я после этого — хорошая мать или никчемное существо? Билли были куплены трусы в упаковке по три штуки и одни красивые, подороже, которые он надел прямо в магазине: мы не успели помешать, он переоделся под прилавком и был так горд, что сделал все сам. Правда, он надел их на джинсы. Еще мы купили носки, после чего в кошельке у меня осталось тринадцать крон.

Вечером мы решили поесть бутербродов, но масло кончилось. Я собралась сгонять на велосипеде в ближайший магазин, это одна секунда. Только денег-то у меня не хватало — чтобы купить упаковку масла, надо было добавить еще три кроны, я уже все карманы вывернула наизнанку.

Пришлось ехать в центр, в палатку, где продается масло в порционных коробочках. Купила две штуки, но стоили они столько же, сколько трехсотграммовая упаковка. Причем масла хватит только на завтра.

Почему никто никогда не говорит о том, как дорого быть бедняком?

 

«Научи меня петь песенку Пеппи на одной отрыжке!»

Мама купила мне штанишки с кроликами, такие же, как у Аманды. А еще у Аманды есть очки. Она может спеть песенку Пеппи на одной отрыжке. Вот бы мне тоже очки! Старший брат у нее из Кореи или как там ее. А у меня только Билли, он из никакой страны. Да еще и маленький. Иногда он бывает такой противный, в садике ковыряет козявки и вытирает их снизу о подоконник — воспитательница не знает, ей сверху не видно. А вечером, когда мы читали книжку «Тайна четырнадцати крыс». Билли написал в мамину кровать. Сначала мама решила, что он заболел или с ним что-то не так, потому что Билли никогда не писает в кровать, пока мы читаем, тем более что он там лежал. Но я-то знаю, в чем дело. Он не хотел писать в новых трусах, а потом забыл сходить в туалет. Мама сказала: «Черт!»

Папа наверняка приедет к нам летом. Один раз он у нас был позапозапрошлым летом или не помню уже когда, он еще все время кого-то боялся. Говорил: «Белла, скоро они придут, что делать?» Если он приедет, я покажу ему мои новые трусы. А вдруг он научит меня петь песенку Пеппи на одной отрыжке, папа ведь так много умеет! А я почти что научилась стоять на голове. У Аманды так не получится.

Между прочим, наша воспитательница выходит замуж за дяденьку, который работает в кино. Она теперь может ходить в кино когда угодно. Аманда говорит, что тоже может пойти в кино когда угодно, потому что у нее брат из Кореи.

Когда вечером мама ездила за маслом, Билли размазывал козявки за ее зеркальцем на столике, где она хранит помаду и все такое. Мама ничего не заметила.

А потом она позвонила кому-то и сказала: «Привет, это Тарзан!» Интересно, почему она так сказала? Я думала, Тарзан — это такая обезьяна. Сначала мама говорила вежливо, а потом разозлилась и покраснела. Я хотела послушать, о чем она говорит, но она сказала, чтобы я шла к Билли, а зачем мне к нему идти? Уходить я не стала, и мама заговорила с обезьяной таким добрым голосом, она так смеялась, как будто знала какую-то тайну и собиралась сделать сюрприз. Один раз на мой день рождения она испекла торт, на котором была шапка из сахара, я задувала на нем свечи. И как раз когда мама смеялась загадочным смехом, Билли свалился с табуретки и заорал. Мама попрощалась с обезьяной и прибежала на кухню, а там на полу рассыпаны какао и сахар — Билли хотел сделать шоколадную пасту. Он так орал, что мама заплакала и позвонила тете Йенни, а потом взяла одеяло, закутала Билли и посадила его в коляску. А он все орал. Мы пошли к тете Йенни. Мама собралась везти Билли к врачу, а меня оставили спать валетом вместе с этой придурочной Габби, которая писается в кровать. У меня даже пижамы с собой не было и зубной щетки. И вообще, у тети Йенни нет книжки про четырнадцать крыс!

 

«Таксы и китайские голые собаки»

Беру трубку и вдруг слышу ее голос, голос Тарзан. Честно говоря, я забыл ее настоящее имя: Мария? Марианне? Или что-то в этом роде. Помню только, что у нас был отличный секс на берегу, я и Тарзан визжали, урчали и фыркали от смеха — в детстве мы так же боролись с соседской девчонкой. Точно, так оно и было: мне тогда исполнилось лет десять — двенадцать, я толком не понимал, что происходит у меня в шортах, мне просто хотелось бороться с ней до бесконечности; когда она появлялась, я уже сидел в засаде за кустами смородины. Она всегда требовала, чтобы я ложился сверху и прижимал ее бедрами к земле по тех пор, пока она не крикнет: «Сдаюсь!» После этого она становилась какой-то размякшей и вялой. Она была на несколько лет старше меня, одному Богу известно, что было у нее на уме. Как только она произносила «сдаюсь», я неохотно приподнимался и вставал, как того требовал школьный кодекс чести в обычной драке, но, казалось, ей это совершенно не нравилось, она лишь недовольно вздыхала. Наша возня продолжалась до тех пор, пока однажды ее отец не застал нас — он приподнял меня за загривок так, что я беспомощно затрепыхался в воздухе, и швырнул в надувной бассейн, где плескался ее младший брат. Отец заорал, прибежала мать, девчонка заревела, а младший брат огрел меня ведром по голове. По идее это должно было отвратить меня от женщин, старших по возрасту, на всю оставшуюся жизнь.

Но когда в автоответчике раздался голос Тарзан, ко мне снова вернулось это чувство — словно в трусах у меня поселился зверь, который пытается вырваться на свободу и зажить своей жизнью. Я как раз предавался этим воспоминаниям, когда зазвонил телефон.

— Привет, это Тарзан!

И вдруг я лишился дара речи. Как зовут эту женщину? Она ведь тоже наверняка не знает моего имени, я для нее всего лишь пьяный насильник, у которого есть машина. Что ей от меня надо? Я вообразил, что она хочет подать на меня в суд за нападение, но с какой стати? Насколько я помню, она бросилась на землю и раскинула ноги и руки, будто книга, которая упала на пол и раскрылась на любимом месте.

— Алло! — ответил я наконец. Краткость — сестра таланта.

Она хотела забрать пакет своей подружки. Я давно собирался его выбросить, вся машина пропахла детской мочой. Разумеется, пусть приходит, он лежит у меня в гараже. Не тут-то было! У меня, мол, есть машина, значит, я должен ехать через весь город, чтобы завезти им пакет. Да никогда в жизни!

— Знаешь что, как там тебя зовут? Больше всего мне запомнились твои груди. Они похожи на собачьи уши.

По моим расчетам, после этого она должна была прервать со мной всякие отношения, и тогда мне не придется тащиться черт-те куда. Но оказалось, что Тарзан не из слабонервных.

— Какую породу ты имеешь в виду? — только и спросила она.

— Китайскую голую собаку… — растерянно ответил я. — Во всяком случае, волосы у тебя на груди не растут, уж это я точно помню.

Кажется, она хмыкнула, и, к моему несказанному удивлению, мы вдруг разворковались, как влюбленные голубки. В зеркале в прихожей я увидел, что мои губы растянулись в дурацкой улыбке. Мы обменивались ничего не значащими фразами, а моя рука невольно стала шарить в кармане, где лежали ключи от машины. И тут в трубке раздался дикий вопль. Ребенок орал так, будто в него вонзили нож, затем что-то треснуло и послышался такой сильный хруст, что я отдернул трубку от уха. Наверно, телефон упал на пол. Потом я услышал крики, звуки быстрых шагов и ее голос, кричавший вдалеке: «Билли, миленький, черт бы тебя побрал! Что ты тут делал? Как тебя угораздило?! Не кричи! Билли, вставай!» Затем она вернулась к телефону, ей явно нужно было куда-то позвонить. «Повесь трубку!» — завопила она, раздался щелчок, и связь прервалась. Я положил трубку.

Если мы когда-нибудь встретимся, я ей припомню этот щелчок…

Не нравится мне все это. Хожу теперь и думаю, как бы нам снова встретиться, что я ей скажу.

Притормози, приятель! А вдруг существует мистер Собачьи Уши. Да и стайка сопливых щенков тебе совсем ни к чему.

 

«Первоклассный астронавт»

Иногда мне кажется, что из меня мог получиться отличный военный летчик. Я прошла бы конкурсный отбор на курсы астронавтов в НАСА — мне нет равных по части непрерывного бодрствования и умения делать десять дел одновременно. Все матери-одиночки приобретают такие качества по мере взросления деток. За всем не уследишь, приходится вертеться, как белка в колесе, и всегда быть начеку. Нельзя целиком погрузиться в книгу, как бы тебе этого ни хотелось, — одним глазом надо присматривать за младшим ребенком, который, возможно, сейчас преспокойно стоит и нюхает пеларгонию, стоящую на подоконнике, а в следующий момент уже ревет на полу с цветочным горшком на голове. А иногда у детей вообще просыпаются прямо-таки суицидальные наклонности — так было с Беллой, которая засунула две вязальные спицы в розетку. Одному Богу известно, как ее не убило током, мы сидели в больнице, сердце у нее несколько часов стучало в три раза быстрее, но в остальном она никак не пострадала. С тех пор я впадаю в панику, когда смотрю рекламный ролик про две дырки в стене.

Или, например, сегодня вечером. Я болтала по телефону, охмуряла того парня с «ламборджини» — вот уж дался он мне! — и вдруг Билли, прижав к груди пакет с сахаром, упал на пол почти с двухметровой высоты. «Боже мой! Мике!» — пронеслось у меня в голове, и перед моим мысленным взором предстали страницы из «Книги о детских болезнях», которую я выучила почти наизусть. Легкое сотрясение мозга. Тяжелое сотрясение мозга. Ребенок в состоянии отвечать на вопросы? Может говорить? Бледен? Можно ли его транспортировать? Не сломан ли шейный позвонок? Всхлипывая и проклиная все на свете, я в конце концов разбудила несчастную Йенни, которая пришла с вечерней смены и едва угомонила детей. Закутала в одеяло Билли, который орал не переставая, и каждый его крик все глубже проникал в мою центральную нервную систему, где воцарился полный хаос. Автобусы уже не ходили, Билли вопил, денег на такси не было, мне пришлось взять с собой обоих детей, чтобы оставить Беллу у Йенни — слава Богу, она живет неподалеку. А потом Йенни уговорила своего брата отвезти нас в больницу.

Он притащился на своем новеньком «вольво» и принялся с постной миной читать нотацию о родительской ответственности.

— А отец ребенка? Вы поставили его в известность о случившемся? — спросил он презрительным тоном, в котором прозвучало следующее: а) ты небось и не знаешь, кто отец твоих детей; или б) ты чокнутая властолюбивая мамаша, которая держит отца в неведении. И попробовала бы я что-то сказать в свою защиту, не буду же я ругаться с единственным человеком, который согласился отвезти тяжелобольного ребенка в больницу… Но если я когда-нибудь заболею смертельно опасной атипичной пневмонией, то из последних сил приволокусь к нему домой и накашляю ему в лицо!

У врачей времени читать нотацию не было, они сразу повезли Билли в рентгеновский кабинет. Нам пришлось подождать пару часов, пока они проявят снимок, и Билли заснул, держа меня за руку и всхлипывая. А вдруг он не заснул, а потерял сознание? Или впал в кому?

— Разбудите его! — гаркнула медсестра, пробегавшая мимо. — Спросите, он понимает, где он!

Я сделала, как она велела.

— Билли, ты понимаешь, где мы? — рыдая, спросила я.

— Не-ет… — едва слышно произнес Билли на выдохе.

Я окончательно пала духом.

— Даже не догадываешься?

— Не-е-ет… — пропищал Билли.

— Билли, мы дома? — попыталась я зайти с другого конца. Неужели у него сотрясение мозга?

Билли фыркнул:

— Дома? Мам, ты что, с ума сошла? Разве это похоже на наш дом? Это же больница! Только не пойму, где мы — у ухогорлоноса или у Йенни в роддоме?

Мы с Билли ездили в больницу два раза, один раз — когда у него было воспаление уха, а другой — когда навешали Йенни в родильном отделении. Да, сотрясение мозга отпадает. От облегчения я зарыдала в три ручья. Врачи решили оставить Билли на ночь для обследования, а мне разрешили поспать в кресле в той же комнате. Билли с большим удовольствием съел бутерброды и заснул крепким сном. А я даже вздремнуть не смогла, потому что в животе у меня громко урчало — ведь мамам еда не полагается, а кафетерий был закрыт.

Когда утром я выкатилась из больницы, держа за руку беззаботно щебечущего Билли, никто бы не догадался, что пациентом был он. В тот день мне пришлось пропустить работу, а это значит, что у меня вычтут зарплату за два дня. В следующем месяце нам придется потуже затянуть ремешки.

 

«Шафрановые медальоны с трюфелями или гамбургер?»

— Куда бы нам отправиться вечером? — спросила Шарлотта. — Может быть, в «Каса Алигьери»? У них в этом месяце новое меню.

— Тебе виднее, — ответил я. — Ты живешь здесь гораздо меньше, чем я, но в ресторанах разбираешься лучше. Я бы просто завалился в какое-нибудь местечко со старым меню!

Шарлотта надула губки. Наверно, она уловила в моем тоне язвительность, но предпочла пропустить ее мимо ушей.

— Понятно, мы сегодня не в духе, — только и сказала она. — Нам бы чего-нибудь попроще. Может быть, «Бургер Кинг»?

Если честно, мне абсолютно наплевать, что мы едим. В этих ресторанах перед едой всегда подают изысканный хлеб домашней выпечки со стружками масла и глоток вина. На закуску замысловатое трехэтажное кушанье с веточкой тимьяна наверху. Главное блюдо — какая-нибудь вычурная комбинация почек, фаршированных сыром «Шевре», под медовым соусом с колой и коньяком. Вкусно. И все-таки «Бургер Кинг» — это что-то новенькое. Шарлотта, удиви же меня!

Мы пошли в «Каса Алигьери». Сделали заказ, уже принесли аперитив, как вдруг Шарлотта заметила, что с прошлого месяца меню не изменилось. Она стала отчитывать официанта. Я пытался прикинуться ветошью и изо всех сил пялился в окно — в девятом классе мы с этим парнем вместе учились.

— Если вы заявляете, что у вас новое меню, значит, посетители ждут блюд, которых раньше в нем не было, а не просто новых соусов вместо старых! — выговаривала ему Шарлотта. Что поделаешь, от этой женщины даже у европейских директоров высшего звена дрожат колени.

— Извините, но нам пришлось отложить изменения в меню, потому что шеф-повар сломал запястье, — заикаясь ответил мой старый приятель Кеннет. — А кроме него, больше никто не умеет готовить такие…

— Меня это не волнует! Это ваша проблема! Я требую, чтобы вы снизили цену!

Как я уже говорил, у Шарлотты высокая планка, большую часть времени она находится за границей и имеет весьма слабое представление о том, что собой представляет приличная еда в этом городе. Между тем все было очень вкусно, хотя меню с прошлого месяца не изменилось, но это к делу не относится, сказала Шарлотта. Когда она увидела пятна на вилке, то просто-напросто встала и направилась к выходу, предварительно высказав все, что она думает по поводу здешнего обслуживания. Кеннет так и остался стоять с отвисшей челюстью — он не из тех, кто осмелится возразить. А я оказался перед выбором. Потащиться вслед на ней, как волна во время прибоя, или… Она даже не обернулась посмотреть, пойду ли я следом, — просто молча ушла.

В меня словно бес вселился. Я протянул Кеннету пятисотенную, выразив надежду, что этого хватит расплатиться за еду, которую мы заказали. Выйдя на улицу, я увидел Шарлотту, которая нервно курила «Галуаз» и нетерпеливо смотрела на меня.

— Ну что, пошли в «Бургер Кинг»? — ласково спросил я.

Она улыбнулась, решив, что это шутка. Мы шли по главной улице, Шарлотта продолжала разглагольствовать о шведских ресторанах. Возле «Бургер Кинга» я остановился, распахнув перед ней дверь. Пара наштукатуренных девушек с пирсингом на всех выступающих частях тела проскользнула внутрь. Шарлота уставилась на меня с недоумением и покачала головой.

— Понятно, друг мой, сегодня ты решил быть оригиналом, — сказала она. — Только я тебе в этом деле не помощник. Пойду ловить такси. — И удалилась.

Я пожал плечами и вошел внутрь, поскольку успел изрядно проголодаться, да так и остался стоять возле дверей. В помещении висел чад от кипящего во фритюрнице масла, можно было просто подержать в воздухе сырую картофелину, и за несколько минут она наверняка превратилась бы в картофель фри. Только я развернулся, чтобы уйти, как мой взгляд случайно упал на небольшую компанию за столиком в углу. Это была Тарзан со своими детьми. Она тут же заметила меня. Тарзан помахала рукой, я подошел и сел к ним за столик.

Старший ребенок — судя по заколкам на волосах, девочка — уставилась на меня без всякого стеснения.

— Мама, это же тот дядя, на которого ты тогда спрыгнула!

— Меня зовут Янне, — ответил я. — Мне двадцать девять лет, я больше не сержусь.

Девочка кивнула, и заколки качнулись в такт.

Младший ребенок молчал и в мою сторону даже не обернулся. Он во все глаза смотрел на порцию картошки фри, жирный чизбургер и стакан кока-колы, который по величине не уступал ему самому. Он глядел на все это, молитвенно сложив руки, словно ему только что было явлено откровение свыше, — глаза у него стали, точно чайные блюдца. Сразу видно, этому парню чизбургеры перепадают не каждый день. А вдруг у них вся семейка вегетарианцы, все может быть.

Тарзан перевела взгляд с детей на меня.

— Вот, решили отпраздновать! — сообщила она. — Отпраздновать то, что мы живы, особенно Билли Кид. Мне пришлось продать фамильные драгоценности, чтобы оплатить этот ужин.

На столе перед ней никакого бургера не было, только чашка кофе. Тарзан криво улыбнулась своей шутке. А может, это вовсе не шутка?

— Примете меня в компанию? — спросил я, поддавшись внезапному порыву. — Пойду куплю себе бургер. Вам что-нибудь взять? Я угощаю!

— Купи мне такое мороженое с карамелью! — крикнула девочка, и я кивнул.

На лице Тарзан отобразилась внутренняя борьба. Помолчав, она сказала:

— Может быть, я тоже что-нибудь съем, раз уж на то пошло. Например, куриный бургер, — прибавила она смущенно, будто чувствовала себя виноватой.

За едой мы поболтали немного о том о сем. Мальчишка уписывал за обе щеки гору картошки фри. Бургер был вкусный, хотя к нему и не прилагались обжаренные в масле артишоки с шафрановыми медальонами и трюфелями. Тарзан разрешила завезти пакет с вещами подруги к ней домой и дала мне свой адрес.

Ночью я не мог уснуть, мне казалось, что все мои внутренности обволокло прогорклым жиром, и я решил, что завтра же сделаю лишний круг на велотренажере. Я думал, почему она выбрала именно «Бургер Кинг» для своего праздника — сам-то я пошел туда, потому что мне обрыдли эти шикарные рестораны. Все это очень странно, гораздо проще представить ее с тарелкой чечевичной похлебки в какой-нибудь вегетарианской столовой.

Потом я подумал, что весь наш праздничный ужин на четверых в «Бургер Кинге» наверняка стоил не больше стакана вина, которое подают в «Каса Алигьери» в качестве аперитива.

 

«Женщина в расцвете сил принимает на дому»

И вот опять наступил кризис. Первой зарплаты хватило лишь на то, чтобы залатать летние дыры и щели, и, если мне не удастся в течение недели сделать из воздуха четыреста тридцать две кроны, мне отключат телефон. Тогда порвется последняя ниточка, связывающая меня с Мике. Мы не видели его два года, но ведь он где-то живет, иногда звонит нам, в самое неподходящее время и с непредсказуемыми промежутками. Одно время он скрывался на даче у друзей — непонятно только от кого. В другой раз его положили в психиатрическую больницу — я почти уверена в этом, потому что в трубке раздавалось эхо, как из больничного коридора, а сам Мике говорил о каком-то докторе. После этих звонков я по нескольку дней не могла прийти в себя. Обычно Мике с нездоровым воодушевлением без умолку болтал о каких-то посторонних вещах, а когда я пыталась рассказать ему о детях, он выказывал вежливую рассеянность, словно забыл, что они у него есть.

Я хотела завести автоопределитель номера, чтобы вычислять, где он находится, но звонил он не чаще, чем раз в полгода. С его семьей я отношений не поддерживала. Однажды, когда Белла только появилась на свет, мы съездили к его родителям, но они недвусмысленно дали понять, что в таком родстве не заинтересованы. Тем более что только отец приходился Мике родным. Склонившись над коляской, в которой спала Белла, мачеха пробормотала:

— Мике, а ты уверен, что это твоя дочь?

— Конечно, уверен! Я заплатил за нее по всем счетам и теперь являюсь ее единоличным владельцем! — ответил Мике, глядя на мачеху в упор. Та лишь пожала плечами. Больше мы к ним не ездили. А уж денег занять у них и подавно было нельзя.

У своей матери я тоже занять не могла. Как только я переступала порог ее дома, она тут же начинала сыпать жалобами, как все нынче подорожало и какая у нее маленькая пенсия. Временами мне казалось, что мать просто хочет предупредить мои просьбы дать в долг, хотя вообще-то она говорила правду. С деньгами у нее туговато. Я занимаю у нее только в самых критических ситуациях, и каждую крону она сопровождает проповедью о том, что предупреждала меня насчет Мике: он просто болван. Кроме того, сразу я отдать не могу, и в течение всего этого времени мне приходится выслушивать ее нытье. Нет, только не мама.

У Йенни я не могу взять в долг по той простой причине, что в последнее время она сама у меня пытается занять: у них сломался телевизор и Йенни купила новый в рассрочку, на выплату которой ей не хватает денег. Помимо этого под надзором судебного исполнителя Йенни гасит долги, которые числятся на ее кредитной карточке еще со времен бурной молодости. В минуты уныния, когда нестерпимо хочется полакомиться тортом со взбитыми сливками, а денег едва хватает на корочку хлеба, мы с Йенни задумываемся об открытии домашнего борделя. Мы могли бы обслуживать клиентов по очереди, чтобы было кому следить за детьми в другой комнате. Правда, есть риск столкнуться со своими завсегдатаями в бассейне или на родительском собрании в детском саду. Но самая большая проблема — это оплата труда! Большинство мужчин считает, что матери-одиночки должны предоставлять такие услуги бесплатно, да еще и благодарить за оказанную им милость — это мы поняли после нескольких походов в бары и на дискотеки. Ведь не выставишь же им счет.

Напялить колготки в сеточку и отправиться на улицу красных фонарей теперь нельзя по причине убийственной конкуренции со стороны бедняжек, понаехавших из стран Восточной Европы. Ладно, я пошутила — ведь придется еще и хорошенько заправиться кокаином и водкой, поскольку этот бизнес чреват травматизмом на рабочих местах. Одним термосом с самопальной «Маргаритой» здесь не обойдешься.

Делайте со мной, что хотите, но на полный рабочий день я никогда не соглашусь, даже если мне предложат такую возможность. Было время, когда мне приходилось так работать — нам грозила опись имущества за долги, оставленные Мике. В половине седьмого утра я с великим трудом вытаскивала из постели детей, натягивала на них одежду, хотя они толком еще не проснулись, и под жалобные стоны выволакивала из дома на холод; потом мне предстояло с двухместной коляской идти три километра пешком до детского сада — на тот момент места были только там; спихнув детей в сад, я садилась на велосипед, оставленный на ближайшей стоянке, — если только за ночь его не украли. Дальше мне надо было успеть в две, а иногда и в три разные школы, где я весной замешала учителя рисования и расписание уроков всегда составлялось так, что вторая половина дня была занята. В пять я отправлялась домой, чтобы пройти тот же маршрут в обратном порядке. Я шла в магазин с двумя изможденными плаксами, которые клянчили сахарозу и быстрорастворимые углеводы, благодаря детскому телеканалу мне удавалось спокойно приготовить ужин, потом я читала детям сказку, купала их и укладывала спать. А сама принималась стирать, убираться и пришивать проклятые нескончаемые метки с именами на носки, варежки и трусы — так требовали в детском саду. К тому же мне надо было готовиться к урокам для сотни строптивых угреватых подростков. Нет, так жить нельзя!

Сейчас стало гораздо лучше, хотя нам едва хватает на еду. В этом семестре у меня две трети ставки в одной школе, и, разумеется, какой-то кретин из администрации составил расписание так, что мне нужно было каждый день находиться в школе с восьми до пяти, и тогда в первый и последний раз я воспользовалась тем, что я женщина: разрыдалась перед ним в три ручья, сетуя на то, что отказалась от полной ставки, чтобы больше времени проводить со своими детьми. Не могу же я бегать к ним в промежутках между уроками! Он отечески погладил меня по спине, сотрясавшейся от рыданий, а я готова была грохнуться на колени, уткнувшись ему в пах, после чего он переделал расписание. Так что теперь три раза в неделю я забираю детей из сада после обеда, а два оставшихся дня работаю допоздна — наконец-то мы с детьми зажили нормальной жизнью.

Сколько это будет продолжаться — неизвестно, потому что, как только школа найдет человека, который согласится работать на полную ставку, мне снова придется быть заместителем и мотаться туда-сюда на велосипеде.

Эй, ребята, кто хочет купить абонемент для свиданий с женщиной в расцвете сил? Принимаю на дому после одиннадцати вечера. Минимальная цена сеанса — пятьсот крон, не считая налогов. Конфиденциальность гарантирую!

А может быть, Янне? Похоже, деньги у него есть!

 

«Дядя с мороженым был педофилом»

Я взял двумя пальцами вонючую сумку с детскими штанами и, подложив под нее полиэтиленовый пакет, кинул на сиденье. И как они это терпят? У меня никогда не возникало желания окружить себя сворой человеческих щенков, мне совершенно не интересно наблюдать за новыми комбинациями своих генов или высматривать свои черты в пухлых детских мордашках. Мой род на мне и закончится. Буду последним из могикан. Даже собака мне не нужна.

Приехал на другой конец города и стал петлять между ободранными многоэтажками Эппельгордена. Никогда не бывал в этой дыре, но такое красивое название любого введет в заблуждение! Воображение рисует маленькую идиллию: эдакий экологически чистый рай. Три четверти района — это проезжая часть, стоянки и свалки. Кое-где остатки запущенных детских площадок с заржавевшими качелями. Детям есть где разгуляться и всласть поорать. Им все нипочем.

Отыскав дом 19 J, поднимаюсь в вонючем лифте на седьмой этаж, к табличке «М. Манфельдт». Ни дать ни взять — финский фельдмаршал. А что, в Тарзан и вправду есть что-то от полководца, запросто представляю себе, как она морщит темные брови, всматриваясь в бинокль, а рукой делает жест «в атаку!». А там, под военной кожанкой, прячутся теплые уши маленькой таксы. И загорелый живот с узкими белыми полосками. Тарзан сказала, что они есть у всех рожавших женщин, — тут уж ей виднее, я с такими женщинами близко незнаком.

Секунду поколебавшись, я позвонил в дверь. Тишина. Только я собрался повесить сумку со штанами на дверную ручку, как щель для писем приоткрылась и в ней показался любопытный глаз. Кто-то повозился с замком, дверь распахнулась, и я увидел ту девочку с заколками — она просто сияла от счастья. У нее за спиной стоял карапуз, одетый в рубашку и кофту, но с голой попой.

Из ноздри у него свисала длинная зеленая сопля.

— Мама сказала никому не открывать! — заявила девчонка. — Но тебя-то мы знаем, ты нам мороженое покупал!

— Мороженое! — подтвердил карапуз.

— А где мама?

— Ушла по делам. В банкомат. Скоро придет.

— А ты мороженое принес? — спросил мальчишка, покосившись на сумку.

И тут я снова поддался порыву. Будь они прокляты, эти порывы, надо найти хорошего психоаналитика и избавиться от этой проблемы! Вечно у меня от них сложности.

— Не принес, но если ты найдешь штаны и ботинки для брата, мы сможем пойти в киоск и купить его, — сказал я девочке. — На улице отличная погода, вам надо прогуляться! — На мгновение я почувствовал себя взрослым, ответственным человеком, как моя собственная мать.

Они мигом вытащили из шкафа какие-то штаны для мальчишки, девочка нацепила на него сандалии — разумеется, перепутав правую и левую ноги. Моя ответственность в тот день не знала границ, восковым мелком я написал Тарзан записку на обороте какого-то счета: «Мы с детьми едим мороженое и греемся на солнце внизу у киоска. Янне».

Они целую вечность не могли выбрать мороженое, а потом мы уселись возле дороги и стали есть. Скоро им захотелось еще по штучке, и я купил. Я казался себе настоящим Санта-Клаусом, пока мальчишка не сказал, что ему плохо. Он умудрился слопать два гигантских «Дайма». А девочка заявила, что хочет писать.

— Тогда пошли домой! — сказал я.

Все было отлично, пока мы не оказались перед закрытой дверью. Я позвонил. Тишина. Я похолодел от смутного предчувствия.

— Белла, у тебя ведь есть ключи?

Девочка энергично помотала головой. Конечно нет.

— У меня есть ключ! — просияв, сказал Билли. Н-да, странно.

— Правда? Вот здорово! Дай мне его, пожалуйста.

Билли порылся в кармане и извлек оттуда большой потемневший ключ. Я вставил его в замочную скважину — точнее, попытался вставить.

— Но… ключ сюда не подходит, — растерянно сказал я.

— Не-а.

— Тогда от какой он двери?

— Не знаю.

— Он этот ключ возле супермаркета нашел, — деловито заметила Белла.

Ситуация обострилась до предела. Я стоял на лестничной клетке в компании совершенно чужих детей, за которых был в ответе, потому что выманил их на улицу. И что теперь?

Вдруг меня осенило.

— Белла, ты знаешь номер маминого мобильного?

— А что это?

— Ну ведь у мамы наверняка есть мобильник? Такой маленький телефончик. — Я показал ей свой.

— Не-а, такого у нее нет.

У меня была последняя модель, крошечный легкий телефон — наверно, у нее другой.

— А какой есть? Может быть, побольше?

— Не-а. Я хочу писать!

— У меня живот боли-и-ит!

— А ты знаешь телефон к ней на работу? — зашел я с другой стороны, все больше отчаиваясь.

— Нет.

— Где она работает?

— В школе.

— В какой школе?

— В обычной, неужели не ясно! Я скоро описаюсь!

Окончательно растерявшись, я позвонил в ближайшую дверь. Тишина. Все на работе.

Тогда я стал звонить во все квартиры по очереди, а дети, не переставая скулить, шли за мной по пятам. Наконец какая-то женщина с четвертого этажа впустила нас и разрешила Белле сходить в туалет, но потом началось самое неприятное.

— Вы их отец?

— Нет, я их дядя, — соврал я. Зачем пускаться в сложные объяснения.

— А вот и нет! — фыркнула Белла. — Просто мама на тебя нечаянно спрыгнула.

— Спрыгнула? — удивилась женщина. — Скажи мне, малышка, так вы не знаете этого дядю?

— Не-а… он нам только мороженое купил.

Могу себе представить, что подумала эта женщина. Педофил угощает детей мороженым. Надо срочно звонить в полицию!

— Может быть, дети побудут у вас, пока их мать не вернется домой? — предложил я, не давая ей опомниться. — Кажется, они забыли ключ от квартиры, а мне как раз надо идти!

Женщина подозрительно посмотрела на меня. Куда это ты заспешил?

— Как вас зовут? — спросила она.

Я дал ей свою визитку. Она взяла ее так осторожно, словно боялась, что визитка выпрыгнет из руки и укусит.

— Я не могу остаться с детьми, — ответила она. — Мне пора на работу!

Тарзан в поле зрения не наблюдалась. Господи, куда она могла запропаститься? А если ее задавило автобусом, мне придется оставить детей у себя? Стану приемным отцом поневоле? Я решил взять инициативу в свои руки.

— Мне ничего не остается, кроме как отвезти детей в полицию, — авторитетно сказал я. — Меня ждут в другом месте, с собой я их взять не могу. Может быть, вы объясните ситуацию полицейским, и они попытаются разыскать мать! — Не так давно я называл эту мать «дорогая»…

— Я? С какой стати? Идите в полицию сами! Только не знаю, где вы найдете полицейский участок, поблизости их нет! И имейте в виду, если с детьми что-то случится, я дам на вас исчерпывающие показания!

Кажется, дети просекли, в чем дело. И заревели в один голос.

 

«Потому что он идиот!»

Мы с Билли ездили на полицейской машине. Аманда говорит, что она сто раз ездила на такой, но я ей не верю. Она просто завидует!

Когда мы с тем мороженщиком ехали в полицию, он ужасно сердился, хотя сначала был добренький. Мороженым угощал. А потом тетка не разрешила нам остаться, мы снова поднялись на наш этаж и стали звонить в дверь. Но никто не отвечал. Тогда Билли начал реветь, звать маму и бить в дверь ногами. И тут мороженщик рассердился и стал ругаться. Потом он посадил нас к себе в машину — нам понравилось, только крыши у нее не хватает. Мы приехали в полицию, мороженщик что-то долго-долго им говорил, а они все записывали на машинке. Потом он уехал, полицейские сказали, что позвонят ему, а мы остались рисовать за столом. Билли нарисовал кучу полицейских — их сразу можно узнать по шапкам. А я нарисовала тюрьму с решеткой. Правда, в полиции решеток не было.

Пришла мама и стала нас обнимать — сильно-пресильно — она все время повторяла: «Господи!

Господи!» Полицейские записали, что она говорила, а она разозлилась и сказала, что велела Белле незнакомым не открывать. Значит, дочка решила, что знает этого человека, а меня всего двадцать минут не было! Вы что, меня обменя… обвиняете?

Ну а потом нас отвезли домой на полицейской машине. Я сказала маме, что мы могли бы поехать к мороженщику, вдруг он снова пригласит нас в «Барби-кинг», чтобы отпраздновать, что мы остались в живых? Я лично очень проголодалась.

А мама ответила, что с мороженщиком мы больше общаться не будем, потому что он идиот!

 

«Мне плевать на твое самоуважение!»

Если так и дальше пойдет, надолго меня не хватит — погрузят в чумовоз и увезут в дурдом. Сначала сотрясение мозга у Билли, а теперь еще это.

Настроение у меня было прекрасное, на работе наша замечательная Стелла одолжила мне денег на оплату счета за телефон. Включила телевизор — там любимая передача детей, обычно их от телевизора клещами не оторвешь. Я решила сбегать в ближайший банк, чтобы заплатить за телефон; по моим подсчетам это заняло бы не больше двадцати минут. На это ушло полчаса, а потом я зашла в магазин, купила литр молока и пару яиц для блинчиков. И сразу домой.

Звоню в дверь — гробовая тишина. Ключи лежат на столике в коридоре, обычно Белла сама мне открывает, она прекрасно знает, что посторонних пускать нельзя. Но за дверью — ни звука. Сердце колотится с бешеной скоростью. Кричу в щель для писем: «Белла! Билли!» Опять тишина. Я мчусь к лифту, спускаюсь вниз и ору на весь двор так, что эхо отлетает от стен: «Белла! Билли!» Тут мое сердце стало выделывать кульбиты и плясать на канате. Так страшно мне не было никогда. Что могло случиться? Может, они играли на окне, несмотря на то что я строго-настрого это запретила? Или засунули пальцы в розетку и лежат сейчас без сознания? А вдруг они убежали из дома и какой-нибудь негодяй заманил их в подвал? Я бегу и кричу на всю улицу. Пакет с молоком и яйцами по-дурацки колотится о мою ногу, яйца разбились и потихоньку вытекают наружу.

Сейчас-то я знаю, что примерно в это же время Янне ругался с соседкой с четвертого этажа, но тогда мне это было неизвестно, я стояла перед дверью и не могла ни войти в квартиру, ни подождать рядом. В отчаянии я помчалась в полицию, и все стало ясно, а когда я увидела этих маленьких балбесов, мне захотелось разорвать их на части и одновременно прижать к себе так, чтобы они задохнулись. Потом нам пришлось вызвать сторожа, чтобы открыть дверь, — еще одна услуга, которую я не в состоянии оплатить.

Когда я уложила их спать в тот вечер, то была так зла, что без остановки ходила по квартире и пинала шкафы и двери. А время от времени ударяла кулаком по всем твердым поверхностям. Вот идиот, совсем обнаглел! Как он мог просто взять и увести моих детей?! Как ему только в голову пришла идея оставить их у какой-то незнакомой женщины с четвертого этажа, а самому смыться! Проклятый молокосос, да я ему в задницу въеду на его «ламборджини»! А потом припаркуюсь там!!!

Я так разошлась, что не смогла даже позвонить ему. В конце концов я села и, сделав пять глубоких вдохов, попыталась представить себе мирных голубей и ласковый западный ветер — а потом позвонила ему.

Не успела я разогнаться, чтобы дать выход эмоциям, как он меня перебил:

— Стоп, стоп, стоп! Мариана, я знаю, что это ты, но, прежде чем ты скажешь хоть слово, хочу предупредить тебя, что все твои претензии совершенно справедливы. Я вел себя как последний идиот, нет мне прошения, об этом я даже не заикаюсь. Не надо мне было уводить твоих детей!

Надо сказать, после этих слов я сбавила обороты. В этом с ним не поспоришь. Мне оставалось только прошипеть:

— Не смей больше приближаться к моим детям!

— Знаешь, наверно, я так плохо разбираюсь в детях, что представляю опасность для общества. Ты облагодетельствуешь человечество, если вычеркнешь этот случай из памяти и позволишь мне сделать вам что-то приятное. Например, свозить вас в Евродисней. Согласна?

У меня второй раз за день уши свернулись в трубочки. Евродисней! Во Франции! Опять хотите дурочку из меня сделать — ничего не получится! Мике исчерпал мой кредит доверия! Я аж задохнулась от бешенства.

— Хорошо, хорошо, я пошутил, — сказал он. — Но я правда хочу сделать вам что-то приятное. Хотя бы для того, чтобы снова себя зауважать.

— А мне плевать на твое самоуважение! У таких, как ты, вообще его быть не должно! Вам надо по полу валяться и посыпать голову пеплом! Вот тогда вы неопасны!

Он пропустил это мимо ушей.

— Кино, аттракционы, ресторан? — не отставал он. — Ну пожалуйста!

— Кино, аттракционы, ресторан! — передразнила я. И вдруг я вспомнила слова Беллы: «Может быть, пойдем к мороженщику? Вдруг он пригласит нас в „Барби-кинг“?..» Н-да. Beggars can't be choosers. Ведь у Беллы скоро день рождения, а у нас каждое лишнее эре уходит на то, чтобы отдать долг за телефонный счет. Я задумалась.

— Значит, так. В воскресенье Белле исполняется шесть лет. Ты приглашаешь в кафе нас и мою подругу Йенни с детьми. Вот тебе наказание! После этого мы в расчете.

— Отлично! — обрадовался он. — Увидимся возле «Нового кафе» на Стургатан в три. Это не нарушит ваш режим?..

Какие мы стали заботливые и ответственные! Режим, понимаешь ли!

— Договорились! — ответила я.

Гордость надо спрятать подальше: раз уж мы собираемся открывать бордель, то можно и в кафе сходить.

 

«Я знаю, почему Санта-Клаус все время хихикает»

День получился незабываемый во всех смыслах этого слова. Ладно, блевотину с сиденья в машине можно отчистить, а пятна на стульях — это проблема работников кафе. В остальном же весь этот день превратился в одну большую хохму. У меня до сих пор от смеха живот болит.

Я решил сделать детям кое-какие подарки. Купил настоящее платье принцессы на шестилетнюю девочку, золотое сердечко на цепочке и большую коробку шоколада в виде сердца. Парнишке я подобрал трансформера, чтобы он не завидовал сестре, — по-моему, очень мило с моей стороны. Все подарки лежали на специально накрытом столике в кафе, платье было завернуто в золотистую бумагу и перевязано ленточками всех цветов радуги. Я заказал розовый марципановый торт огромных размеров, на котором среди кремовых розочек шоколадными завитушками было написано: «Белле 6 лет!» Потом я хотел сводить их на аттракционы.

Тарзан, разумеется, не удержалась от колкостей. Она вылезла из автобуса в окружении своею потомства, разодетого в пух и прах, причесанного и умытого, сама же она по такому случаю накрасила губы и надела туфли на каблуках. Голубка Йенни пришла в черной кожаной юбке, а волосы у нее торчали, как у ежа, — мастерица перевоплощений! Процессию возглавляли две двухместные коляски.

Увидев торт и подарки, Тарзан нахмурила лохматые брови, а когда Белла развернула пакет с платьем, пробормотала Йенни: «Это еще что такое? Детская версия фильма „Красотка“?»

Йенни толкнула ее в бок, а я покраснел. Наверно, я немного переборщил. Не знаю, что на меня нашло, черт побери! Но в роли Санта-Клауса чувствуешь себя потрясающе. Теперь-то я понял, почему он все время хихикает.

Дети, наоборот, радовались, как сумасшедшие. Сначала Белла ахала и охала над платьем, а потом искоса посмотрела на Мариану: «Мне ведь можно его оставить, мам?»

Платье было из натурального светло-розового шелка с вышивкой на груди, кружевным воротничком и маленькими розовыми блестками на поясе. Белла была одета в джинсы и футболку с лошадью, а на голове у нее красовались хвостики с ярко-зелеными шнурками. Наверно, в блестки и кружева ее наряжают нечасто.

Несколько мгновений брови Марианы угрожающе подергивались, но вдруг она разразилась искренним смехом: «Конечно, малышка! Будешь надевать его каждый раз, когда тебя пригласят на бал!»

Белла посмотрела на нее удивленно, тогда Тарзан быстро прибавила: «И конечно, на следующий утренник в детском саду! Будешь красивее, чем Аманда!» Белла просияла, но в следующую секунду уже дралась со своим братцем из-за трансформера. Она втихаря ущипнула его под столом и сердито прошептала, что это ее подарок, потому что день рождения у нее. Тем временем Калле, сын Йенни, под шумок съел полкоробки шоколадных конфет, а поскольку он уже успел уничтожить кусок торта величиной с велосипедное седло, лицо у него слегка позеленело. Этот цвет красиво сочетался с шоколадными струйками, которые густыми потоками стекали у него возле губ. Самая маленькая из детей горланила свою песню в коляске, которую нам любезно разрешили завезти в кафе. Йенни вынула ее и стала кормить грудью прямо за столом. Какой-то пожилой господин отвернулся, скорчив презрительную мину при виде белой груди со вздувшимися венами, а любознательная Белла спросила: «А что значит непис… непостоянство?»

Пока Белла делила с Калле остатки конфет, Билли Кид, воспользовавшись моментом, стащил трансформера. Он сложил из него что-то вроде машины, которую стал лихо гонять по барной стойке, пока официанты не сделали ему замечание. Билли обиделся, покраснел и молча уселся на коленях у мамы. Час спустя мы загнали детей в машину, и я повез всю компанию в парк с аттракционами. Когда мы пришли в парк, радость от роли Санта-Клауса немного померкла. В течение двух часов мы не переставая разыскивали пропавших детей. Как только находился один, исчезал другой, причем ловить их приходилось мне и Мариане, так как Йенни не могла отойти от своей малявки. Однажды в школе на лабораторной работе по физике опрокинулась мензурка со ртутью, и весь оставшийся урок мы пытались собрать ее. Сделать это было почти невозможно, потому что, едва мы притрагивались к большой капле, она делилась на маленькие, убегавшие во всех направлениях. Вот так и с детьми. То и дело им надо было писать, есть или что-нибудь еще. Волосы Билли стали розовыми от сахарной ваты, Белла ревела из-за улетевшего шарика, Калле так вопил от ужаса в комнате страха, что его пришлось выносить через черный ход. Мамы скакали вокруг детей, утешали их, вытирали им носы, раздавали советы и наставления.

В машине Калле стошнило.

Белла обеими руками прижимала к груди пакет с платьем и никак не хотела с ним расставаться. Она чуть не вывалилась из кабинки на колесе обозрения, потому что ей было нечем держаться. Билли уже успел сломать трансформера. Малявка орала во всю глотку, ей пришлось обойтись без дневного сна. Когда мы подошли к двери Марианиной квартиры и дети ввалились в коридор, она повернулась ко мне, держа что-то в руке. Это была коробочка с золотым сердечком. За день мы не успели обменяться и словом, и теперь она сказала:

— Прекрасная идея, но такой дорогой подарок мы не можем принять, особенно после всего, что ты сегодня для нас сделал. Как-то неловко, спасибо, но это возьми себе!

— Я купил его в магазине, а чек выбросил, — сказал я. — Других маленьких девочек я не знаю — по-твоему, я сам буду носить это сердечко? Оставь его или выкини!

Мариана погладила меня по щеке.

— А что, дружочек, тебе пойдет! — ответила она. — Неплохо будет смотреться. Ну ладно, ты сам виноват. Я всегда смогу получить за него пару крон в ломбарде…

Я подумал, что она опять шутит.

Из квартиры послышался злобный крик, Мариана быстро попрощалась, поблагодарила и закрыла за собой дверь. Вот это облом! Когда мы поднимались на лифте, я представлял, как мы с бокалами красного вина сидим на диване, а дети мирно посапывают в своих кроватях. Я понимал, что до таких отношений нам еще далеко, и сказал закрытой двери: «Ну и пожалуйста!», а затем спустился к машине, из которой пахло блевотиной.

Дома я заснул мертвым сном.

 

«Вирус опять мутировал»

Янне начинает напоминать мне весеннюю простуду: не успеешь опомниться, а он тут как тут, и всякий раз в новой ипостаси. Защищаться от него бесполезно. Он просто появляется на пороге среди недели, и дети восторженно хохочут, затаскивают его в дом и намекают на подарки.

Не знаю, зачем мы ему нужны. Он никогда не пытается ко мне приставать, да и подходящего случая не подворачивается, я всегда слежу за тем, чтобы поблизости находились дети, и никаких недоразумений пока не возникало. Было лишь одно неловкое объятие в коридоре, когда я сказала, что детям надо спать и ему пора идти. С самого начала было ясно, что Янне вовсе не из тех мужчин, которые запросто ладят с детьми. Он то и дело совершает ошибки: дети обожают, когда он приносит подарки, но стоит ему сделать им замечание, как они пожимают плечами и говорят: «А мама нам разрешает». Один раз, когда Янне неумело пытался починить дверцу шкафа, Белла вошла на кухню и уставилась на него, нахмурив брови. Я дала ему старый ящик для инструментов, принадлежавший Мике.

— Папа сам эту дверцу починит! — сказала она. — Это его инструменты!

Не поднимая глаз, Янне спросил:

— А когда папа вернется?

Мы никогда не говорили о Мике. Наверняка Янне разбирало любопытство. Я стояла в коридоре и слушала.

— Скоро. К Рождеству, а может быть, летом или когда мы в садик пойдем! — сказала она.

Эх, Белла, Беллиссима, Белладонна, она ведь ничего не знает, надо с ней поговорить, но это так тяжело.

— Ясно. А где он сейчас? — спросил Янне.

«А вот это уж не твое дело!» — подумала я, решив положить конец этой беседе. И тут Белла сказала:

— Папа сидит в дурдоме. Это мне бабушка по телефону сказала. Только маме не говори, а то она удивится.

Помолчав, Янне спросил:

— Белла, а что такое дурдом?

Белла вздохнула:

— Ну ты даешь! Это же такие большие желтые дома посреди площади, у них еще двери стеклянные и вывески! Там сидят те, кто управляет страной!

Не сходя с места, я тихо сползла по стенке. Значит, моя легкомысленная мамочка поставляет Белле такую информацию, а та ее творчески переосмысляет, превращая дурдом в желтое здание ратуши. На площади много административных контор, и Мике ходил туда с Беллой.

— А знаешь, кто еще есть в дурдоме? — снисходительно поинтересовалась Белла.

— Кто?

— Гномы! Мне их папа показывал. Они там в очереди на квартиру стоят! Чтобы попасть к людям домой. Там даже на табличке написано: «Очередь на жилье», мне правда папа показывал. Он хотел взять одного гнома из очереди, чтобы маму удивить!

Очередь гномов! Вполне в его духе, поведать маленькой дочери о том, что в очереди на жилье стоят гномы. Мике много раз ходил в землемерную контору в ратуше, он собирался купить участок, это было в один из его трезвых периодов, когда он хотел построить бревенчатую избушку на берегу моря и жить натуральным хозяйством. У меня не было сил возражать ему, но денег на участок нам так и не хватило.

Янне оказался удивительно чутким.

— Твой папа очень добрый, — сказал он. — Ты права, наверняка он скоро вернется. Вот бы мне с ним познакомиться!

Белла с довольным видом попрыгала на одной ножке в туалет. Через некоторое время оттуда послышалось громкое журчание, а затем она отмотала метра два туалетной бумаги. Я вошла на кухню:

— Знаешь, Янне, мне не нравится, что ты выспрашиваешь у детей, что да как. Но выкрутился ты неплохо.

— Может быть, ты немного расскажешь об их отце? Он… он болен?

— Нет! — рявкнула я. — Я имею в виду, что не собираюсь ничего рассказывать!

Мы помолчали. Янне уныло смотрел на сломанную дверцу. Ему удалось проделать в ней новое отверстие, но она была такой же кривой, как и раньше.

 

«Спасибо, милок, дай Бог здоровья!»

Два часа спустя Янне напрочь расколотил несчастную дверцу. Вот гад! И главное, денег у него на новую не попросишь, он ведь всего лишь хотел помочь.

— Золотые руки — это не про меня, — сказал он. — Наверно, в моем генофонде не хватает какой-нибудь икс-хромосомы. Настоящий мужчина умеет вбить гвоздь. А если не умеет, значит, он либо неумеха, либо гей.

— Ну да. Видела я, как мужчины ведут себя в магазине стройматериалов. Ходят, как зомби, и пускают слюни над инструментами, названия которых я даже не знаю. А потом набирают гайки и винтики, словно конфеты, из огромного ящика, не соображая, что им нужно. Так ты кто, неумеха или гей?

— Ты думаешь, что я гей, потому что не пристаю к тебе? — спросил он, взмахнув молотком так, что в воздухе засвистело.

— Нет, я думаю, ты просто неумеха. Среди компьютерщиков такие сплошь и рядом. — Мне не хотелось говорить с ним о сексе. После того первого раза, когда нам было так хорошо, тема стала опасной. Почему бы нам не поваляться как-нибудь на моем описанном матрасе? Что-то мешает.

— Да, неумеха. Зато богатый, да будет тебе известно! Если мне понадобится новая кухня, я просто позвоню в мебельный магазин и выпишу чек. Потому что у меня куча денег. Я снимаю со счета и не забочусь о том, сколько осталось.

— Ты богатый неумеха! Безответственный неумеха! И от скромности не помрешь.

— Почему это я безответственный? За кого я должен отвечать? Я каждое эре заработал своим трудом. И продолжаю работать не покладая рук!

— I'm so impressed! Завидую! Я тоже вкалываю целыми днями, но что-то миллионов не видать!

— Могу поделиться!

— Спасибо, милок, дай Бог здоровья… но мне ничего не нужно! — Мои слова прозвучали резковато. — Я не Красотка, и никогда не питала слабости к Ричарду Гиру в костюме, сшитом на заказ. — Я прекрасно знала, что у Янне много денег, а он — что у меня их нет, хотя и не догадывался, какие мы нищие.

Эта разница кошельков была для меня как кость в горле. Вот, например, в прошлую среду я заплатила за квартиру, после чего денег почти не осталось. На неделе у нас все было, как у людей, мы с детьми сходили и в детский музей, и в библиотеку — в общем туда, куда позволили средства. А в бассейн мы больше ходить не могли, он теперь принадлежит частникам, которые сделали там аквапарк и взвинтили цены так, что нам хватало только на одно посещение в месяц. Дети капризничали и хныкали, у них начиналась простуда. Все игрушки либо надоели, либо сломались.

Тогда я отыскала кучу старых картонок из-под яиц, и мы построили из них настоящую скалистую гору на столе в гостиной, покрасили ее в серый цвет и посадили туда крошечных овечек и козликов, которых смастерили из ватных шариков и зубочисток. Они жили в горных пещерах, иногда ходили друг к другу в гости, а иногда дрались из-за какой-нибудь уютной пещерки. Было так весело, мы как раз собирались покормить наших овец нарезанными листьями пеларгонии, как в дверь позвонил Янне. Он принес огромную коробку. Дети в нетерпении окружили его.

В коробке оказался автомобиль с дистанционным управлением. Настоящий красно-желтый монстр с узором в виде языков пламени вокруг радиатора, огромный, как пылесос. Янне бросился на пол рядом с Билли и стал взахлеб объяснять ему, как управлять машиной с помощью пульта. Белла стояла рядом, повесив нос, и обиженно смотрела на них. И чего эти парни так обмирают от машин — что большие, что маленькие.

Про овечек сразу забыли, как и про картонную гору. Ах, наше скромное дешевое развлечение! Билли, который пока еще не овладел навыками мелкой моторики, не совладал с управлением и врезался автомобилем в ножку стола, гора обрушилась и исчезла под колесами. Овцы разлетелись в разные стороны. Листья пеларгонии рассыпались по полу.

Белла умчалась в детскую, хлопнув дверью. Я слышала, как она всхлипывает за стеной. Янне ничего не заметил. Наигравшись с автомобилем, он вновь принялся за сломанную дверцу, и тогда я сказала:

— Янне, не надо нам столько всего дарить! В нашем положении глупо отказываться от подарков, но мне ужасно неловко. Если бы ты был моим братом или каким-то родственником, я, наверно, с удовольствием все принимала. А как себя вести в такой ситуации, я не знаю. Что мы можем предложить тебе взамен?

Отложив инструменты, Янне некоторое время молча рассматривал свои руки.

— Какого черта я здесь делаю? — сказал он.

 

«Буйные психи и курносые продавцы»

Самое неожиданное открытие, сделанное мной с тех пор, как я стал зарабатывать много денег, заключалось в том, что я не знал, на кой черт они мне нужны.

Эта проблема возникла не сразу. Я поднялся выше по потребительской лестнице, накупил красивых шмоток, съездил за границу, заказал и получил мою гордость — «ламборджини». Разумеется, я устраивал множество вечеринок на своей вилле, приглашал друзей в кабаки, делал дорогие подарки — и конечно же всегда находились люди, которые знали, как потратить мои деньги. Но шмотки меня и раньше мало волновали — у меня сложилось впечатление, что они скорее были просто дорогими, а не стильными, — заграничные путешествия и компьютерные девайсы оплачивала фирма, «ламборджини» был разовой покупкой и никогда не ломался, а остальные расходы для моего солидного бюджета погоды не делали. У меня не было ни малейшего интереса к спекуляциям землей и недвижимостью, спонсором новых предприятий я тоже быть не хотел — по-моему, это чертовски скучно. Интерес к своей компьютерной фирме я почти утратил после того, как продал ее, хотя сейчас и работаю на новых владельцев. Так повелось, что я с детства был непритязателен в своих материальных запросах. Родители у меня были простыми людьми: отец работал бухгалтером, а мать — школьной учительницей. Они привыкли считать деньги, и это наложило на меня свой отпечаток. Доходило до того, что мать мыла полиэтиленовые пакеты и использовала их по новой… Я помог купить им маленький домик, о котором они мечтали, они были несказанно счастливы и хвастались моими достижениями на каждом углу. В последние годы я редко их навешаю, мне кажется, наше времяпрепровождение сводится к нескончаемому брюзжанию о том, что мне пора остепениться и завести семью.

Мне нравится рыбачить, играть в боулинг и ходить в кино. Люблю сыграть в карты или посмотреть хороший фильм на DVD. С удовольствием провожу пару недель в каком-нибудь солнечном местечке с бассейном, но быстро начинаю скучать по свежей зеленой траве, люблю съездить в горы. Мне нравится, когда под рукой всегда есть полный бар бутылок с изысканными напитками.

Проблема только в том, что на все это уходит довольно мало денег. Кошелек по-прежнему полон. У меня более чем достаточно средств, чтобы воплотить в жизнь все мои мечты и желания, но после «ламборджини» я пока ничего интересного не придумал.

Шарлотта в этом вопросе была мне большим подспорьем. Однажды мы поехали в круиз по Вест-Индии, и у меня словно заслонка в кошельке открылась, хотя особой радости мне это не принесло. На второй день путешествия я съел испорченную устрицу и почти всю поездку провел в каюте, корчась от рвотных позывов.

В тот вечер, вернувшись от Марианы, я понял причину ее притягательности: отчасти она заключалась в том, что каждый раз, приходя к ним в гости, я чувствовал себя Санта-Клаусом. Мне так нравилось, что дети хлопают глазами, когда я достаю свой пакет, что они вьются вокруг меня уже в коридоре, словно чайки в предчувствии скорой добычи. Мне так хотелось купить что-нибудь самой Мариане, но она не позволяла. Я прекрасно понял ее намек: мол, она приняла бы подарки, будь я ее братом. Мариана так и сказала, что ей неприятны мои дорогие подношения, из-за которых их скромная жизнь начинает казаться убогой. К тому же нас ничего не связывает — это она повторяет каждый раз, как будто хочет накрепко вбить эту мысль в мою голову.

Она наотрез отказывается говорить о своем муже. Я так и не понял, ушел он от нее или просто-напросто заболел. Не нравится мне эта история с дурдомом. Кто он такой, этот Мике? Буйный псих с топором, который всегда может появиться на пороге и разделаться с любым, кто пытается завязать отношения с его семьей? Эта мысль была мне неприятна. Я не из тех, кто умеет подпрыгнуть до потолка и просвистеть пяткой у носа противника. Спиннинг и штанга, конечно, развивают крепкие мускулы, но не дают указаний, как ими пользоваться.

Однажды, проходя мимо витрины какого-то бутика, я увидел маленькую шелковую комбинацию, украшенную кусочком шкуры зебры. Никаких ценников там не было — как раз в такие магазины обычно ходит Шарлотта. В глубине виднелся костюм интересного фасона, по цвету он напоминал глаза Марианы, когда она не сердилась. Серо-зеленые и прохладные, непредсказуемой глубины, как рыбные места на Лофотенских островах… Я вошел в магазин со словами:

— Заверните! — и ткнул пальцем в костюм.

— Берете без примерки?.. — осведомилась продавщица. Волосы у нее были зачесаны на одну сторону, а с другой стороны в ухе болталась серебряная серьга, огромная, как исландская селедка. Кроме того, она была чрезвычайно курносая. Продавщица внимательно присмотрелась ко мне, прикидывая, не покупаю ли я наряд для себя: может, я трансвестит? Богач, который ищет острых ощущений?

— Ну да! — сказал я. — Если ей не подойдет, поменяет!

— Это эксклюзивная модель, она у нас в единственном экземпляре, — ответила продавщица, задрав нос еще на несколько миллиметров выше.

— Ну и что, заворачивайте! — сказал я, и она с кислой миной упаковала костюм. Стоил он, как беседка с резным крыльцом.

Я пришел к Мариане и вручил ей коробку, пытаясь держаться непринужденно: мол, мне тут попалась под руку эта старая тряпка, не найдется ли у тебя для нее применения?

Мариана долго не сводила с меня глаз. Потом удалилась в спальню, прихватив коробку с собой. Вскоре оттуда послышался истерический смех.

 

«Циркачка в новом наряде»

Господи, какой же недотепа! Я понимаю, что он хочет сделать приятное, но ведь он совершенно не представляет, как я буду это носить. Да и в размерах не разбирается. Купил какой-то эксклюзивный костюм из тяжелого шелка, цвет-то красивый, но, скажем прямо, — это не для матерей-одиночек, которые все время вертятся на кухне. Да и в школу в таком не пойдешь. А в других местах я не бываю. Такие костюмы носят дамы из высшего общества.

Мне надо было с самого начала отказаться, но он так трогательно смотрелся со своей коробкой, будто смышленая гончая, которая только что принесла хозяину первого в жизни фазана. Пришлось взять подарок и унести его в спальню померить. Одна коробка с золотым узором стоила больше, чем любая тряпка из моего гардероба.

Костюм был тридцать шестого размера, жакет на мне не застегивался. Юбка туго обтянула бедра рожавшей женщины, а замок на молнии угрожающе потрескивал. На ногах у меня были кеды, давно отслужившие свой век, и носки с мультяшными героями. Осталось только приделать красный нос и можно выходить на арену цирка. Я расхохоталась до слез. Прибежали дети.

— Ты чего так смеешься? — спросила Белла. Билли Кид зачем-то улегся на пол и попытался заползти мне под юбку. Обычно я хожу в брюках.

Я вспомнила Мике, который обладал удивительной способностью находить вещи, о которых я даже не мечтала, но, надев их, сразу понимала, что они сшиты специально для меня и лишь ждали своего часа в темных глубинах секонд-хенда. Он делал покупки с чувством. Например, подарил мне серебряный балахон с вышивкой, когда тест на беременность показал положительный результат. «Это тебе на вырост! — торжественно сказал он, пристроив белую тряпичную розу на моей груди. — Ты Саломея, тень белой розы в серебряном зеркале!» — прошептал он мне в ухо. Потом мы купили стопку газет тридцатых годов и всю ночь читали их друг другу вслух.

В другой раз на блошином рынке в гаражах, куда мы отправились на велосипедах погожим весенним деньком, Мике купил черную вязаную шляпку. Он с загадочным видом куда-то исчез и украсил ее маленькими ленточками и розами, которые свернул из кусочков газеты, — получилось просто потрясающе. В то время я как раз подумывала о том, не начать ли мне подрабатывать рисунками для разных газет. По дороге домой мы попали под дождь и ленточки с розами превратились в бумажное месиво, но у меня осталось такое чувство, будто Мике приблизил мою мечту к реальности. За это я его и любила. Он понимал меня без слов.

Мике вполне мог стать успешным модельером, если бы твердо стоял на ногах и посадил своих демонов в клетку.

Услышав мой смех, Янне с обиженным видом просунул голову в дверь. Я быстро стащила с себя костюм, надела старые тренировочные штаны и решительно предложила выпить кофе. Я понимаю, сухарики — угощение весьма скудное, но чем богаты, тем и рады! Печенье и конфеты дети отыскивают в шкафу моментально, как маленькие собачки, обученные искать наркотики. Иногда я покупаю пакетик со сладким и прячу его до выходных. Когда наступает суббота, я забываю: а) о том, что я вообще его купила, и б) о том, где я его спрятала. Но дети свое дело знают! Если я пытаюсь задобрить их кусочками сахара в апельсине (мое классическое изобретение, когда в холодильнике шаром покати), Белла отвечает: «Мама, но мы уже ели малиновые дольки, которые ты спрятала в пакетике от муки!» Я заглядываю в пакет и вижу, что там осталось от силы шесть-семь штучек. «Пакет был чуть-чуть разорван!» — беспечно заявляет Белла. Из открытых упаковок всегда можно брать.

Пока мы пили кофе, случилось непоправимое. Билли примчался к нам в комнату, захлебываясь от возбуждения. «У меня получилось! Я вырезал! Смотрите!» — гордо воскликнул он, и в душе у меня зашевелились нехорошие предчувствия. Я побежала в спальню. Так и есть! Мой шикарный костюм был испещрен надрезами в виде галочек. Впервые в жизни у Билли получилось справиться со своими тупыми детскими ножницами, и, зажав их в непослушных пальчиках, он искромсал весь костюм.

 

«Это же дядино платье!»

Большой палец в одну дырочку, а указательный в другую — так трудно. Сначала я попробовал на бумаге, а потом на платье, но это было не мамино платье, потому что мамино резать нельзя. Это было дядино платье. Сначала не получалось, а потом было совсем не трудно, я резал и резал и так много нарезал!

Я сказал маме: «Смотри, как я умею!», а она совсем не обрадовалась, хотя это было не ее платье, вот глупенькая, она совсем голову теряет, когда приходит дядя.

 

«Ну кто тебя просит!»

Пора завязывать, Янне, ей-богу!

Этот ребенок искромсал своими пухлыми ручонками эксклюзивный костюм, который стоил бешеных денег. Что я вообще там забыл? В гостях, где есть маленькие дети, опаснее, чем в джунглях, — что-нибудь непременно случится!

И что теперь делать? Идти к фрекен Исландская Селедка, жаловаться на качество ткани и требовать деньги обратно? Или просто забыть это, как затею с повышенной степенью риска, которая потерпела фиаско? А еще жаловался, что денег у меня больше, чем я в состоянии потратить.

Я подумал, что с Марианы взятки гладки, она ведь не догадывается, сколько стоил этот костюм, а если раскрыть ей эту тайну, придет в бешенство. Но как раз в этот момент она сказала:

— Я знаю, что костюм стоил больше, чем все наши вещи, купленные за год. Но его уже не вернешь, Янне, ничего не поделаешь. Все, что я могу, — это отнять ножницы у Билли. — Голос у нее был упрямый и сердитый.

Я откашлялся.

— Ты ни в чем не виновата, — сказал я, совладав с собой. (Разумеется, виновата! Оставить без присмотра это чудовище с ножницами! Только не подпускай его к бензопиле, когда он вырастет, умоляю тебя, Мариана!)

Мне срочно нужно придумать новое хобби. Что-нибудь несерьезное и безопасное, например прыжки с парашютом. Выпустите меня отсюда!

Чтобы немного успокоиться, я взял костюм и вышел на балкон — полюбоваться безрадостным бетонным пейзажем Эппельгордена. За углом взвыла сирена полицейской машины. Смеркалось, во влажной дымке фонари напоминали пушистые одуванчики, во всяком случае те из них, которые не успели разбить местные хулиганы. Однажды Мариана нашла в песочнице использованные шприцы. Каждый день, иногда по нескольку раз, она складывает коляску и с трудом запихивает ее в лифт. Если она оставит коляску внизу, то больше ее не увидит. Как она здесь живет, да еще и с детьми!

— Ты не хотела бы переехать отсюда? — крикнул я. Мариана вышла на балкон и встала рядом со мной, положив на перила маленькие крепкие руки.

— Конечно, хотела бы, — ответила она. — Я каждый день читаю объявления о продаже недвижимости. Вернее, читала бы, если б у меня были деньги на газеты.

Мы помолчали. Было прохладно, Мариана вздрогнула и поежилась. Я осторожно накинул ей на плечи остатки изрезанного жакета, а юбкой, как шалью, накрыл ее темноволосую голову. В тот момент она была почти красива.

— Вот и хорошо! — сказал я. — Этот цвет тебе очень идет! Я слышал, что шелк согревает. А слишком жарко тебе не будет, ведь Билли позаботился о вентиляции.

— Не мучай меня! — сказала она затравленным голосом. — Ну кто тебя просит создавать мне проблемы!

— Это ты создаешь мне проблемы! — вырвалось у меня. — Все из-за тебя! Сам не знаю, зачем вы мне понадобились! И ты, и твои дети!

— Просто все остальное у тебя уже есть, — серьезно объяснила она. — Ты все можешь купить. Но как только мы станем твоими, ты от нас сразу устанешь.

На город спустилась вечерняя прохлада, и вдруг мы поцеловались. Жакет упал на ободранный пол. Процесс пошел. Давление нарастало. Заиграл духовой оркестр. Бас-бочки застучали в ушах. Я принялся пробираться к ней под футболку, она тяжело задышала и стала скулить, как щенок. Только я собрался подхватить ее и унести в спальню, открылась балконная дверь.

На пороге, нахмурив брови, стояла Белла.

— Мама, ты обещала почитать нам «Тайну четырнадцати крыс»!

Пора завязывать, Янне, ей-богу!

 

«Грустные, но красивые песни»

Мамы должны обнимать пап, а не мороженщиков. Волосы у мороженщика всегда как будто мокрые и лохматые, у папы совсем не такие. У папы волосы свисают на плечи, а когда он становится троллем, он начесывает их на глаза. Когда папа вернется, мы будем читать «Тайну четырнадцати крыс», папа говорит, что от чтения люди становятся телектуалами. Винни-Пуха мы не любим, потому что он не телектуал. Кристофер Робин все для него делает, а Пух этого не понимает. Папа построил мне кукольный домик из обувных коробок: наверху комната для людей, а внизу подвал для крыс. У всех были свои кроватки из спичечных коробков. А Билли взял и сел на мой домик. Я заплакала, а папа сказал, что в жизни всегда так, человек вдруг сядет на чей-нибудь домик и все раздавит. Он много-много раз это повторял, я даже испугалась немножко, потому что он был таким грустным, а потом он стал что-то писать, и писал, писал, писал. Тогда мама сказала, что мы построим новый домик, папа сейчас занят, и мама тоже была такой грустной, но ведь у нас ничего не получится, это будет уже совсем другой дом! Сегодня Аманда спросила, почему меня зовут Белла, я сказала, что не знаю, а на самом деле я знаю, но это так непонятно. Когда я говорю что-нибудь непонятное, Аманда рассказывает об этом всем в садике: «А вы знаете, что Белла сказала? Опять что-то непонятное!» И все надо мной смеются. Один раз вечером было темно, мы как раз собирались вернуться в садик, и там загорелось два окна, ну я и сказала Аманде, что наш садик похож на дракона с двумя глазами, который сейчас нас съест, а Аманда рассказала об этом всем остальным, и все смеялись. Меня зовут Белла, потому что мама с папой знали какую-то Беллу Чао. Когда я вырасту, обязательно с ней познакомлюсь, иногда мама поет о ней, я очень люблю эту песню, она грустная, но красивая. Мама знает много грустных песен, в одной поется про музыканта, которого похоронили: «И четверо черных сказали, что был он чудным одиночкой». Когда мама пела, Билли ужасно расстроился и спросил ее, как звали этого музыканта, а мама сказала, что его звали Дан Андерссон, и тогда Билли пошел в песочницу и построил там два домика. Мама спросила, кто в них живет, а Билли ответил, что в одном живет Дан Андерссон, а в другом — его приятель, чтобы ему не было одиноко, и мама крепко обняла Билли. Тогда я построила домик еще больше, а сверху положила ракушек, чтобы они в них играли. Меня мама тоже обняла. Мороженщик ушел и унес то красивое платье, мама на Билли совсем не ругалась, а на меня бы обязательно накричала! Наверно, мороженщик умеет колдовать, по-моему, у него есть какой-то волшебный напиток, он сам сказал. Говорит, пойду, напьюсь, чтобы забыться, а мама говорит, иди-иди, а мы выпьем какао и ляжем спать.

 

«Двое у нее уже есть!»

Не долго думая, я пошел к Шарлотте, только заглянул по дороге в винный магазин и купил бутылку кальвадоса. Шарлотта готовит из него коктейль с кусочками замороженного яблока, корицей и ломтиком лайма. Мне хотелось сидеть на ее уютной террасе, наблюдать, как ночь окутывает город, и потихоньку напиваться, забывая о том, что на свете есть Марианин балкон, уставленный детскими лыжами и колясками.

Шарлотта была дома, но казалась какой-то странной. Она сделала нам по коктейлю. После этого Шарлотта обычно стекает в плетеное кресло и кладет красивую стройную ногу таким образом, что платье как бы случайно обнажает ее, — дальнейший ход событий сомнений не оставляет. Если она не делает этого, значит, у нее опасные дни, а у Шарлотты все под контролем, в опасные дни она любовью не занимается: безобразные следы на ирландских льняных простынях, прошедших холодную глажку, ей ни к чему. Вместо этого она косится в окно напротив — на свой кабинет, вздыхая о том, сколько работы ей предстоит, а я понимаю намек, допиваю коктейль, болтаю о том о сем и убираюсь восвояси.

Но в тот вечер Шарлотта вела себя необычно. Она встала у меня за спиной и принялась массировать мне затылок и плечи так, что я расслабился и развалился на кресле как тряпичная кукла. Она напевала что-то монотонное, и я впал в полугипнотическое состояние, да и коктейль сделал свое дело, к тому же я выпил не один бокал. Тогда Шарлотта заговорила. Я не помню ее слов, но смысл был в том, что скоро ей стукнет сорок и она всерьез хочет изменить свою жизнь. Не помню, как она сформулировала свою мысль, но в конце концов я понял, что она спрашивает, хочу ли я стать отцом ее ребенка.

Я был настолько расслаблен, что у меня непроизвольно вырвалось: «Ни фига себе!», и Шарлотта вздрогнула. Дальше — хуже, я прибавил: «Двое у нее уже есть!» Я поднял голову, болтавшуюся, как пион на тонком стебле, и посмотрел ей в лицо. Она печально улыбнулась мне в мягком свете ароматической свечи, горевшей на сервировочном столике. Я увидел маленькие лучистые морщинки вокруг глаз, которые раньше не замечал. Никогда она не казалась мне такой прекрасной, и я решил сказать ей что-нибудь необыкновенное. Немного подумав, я изрек:

— Шарлотта, ты… ты такая прикольная. Просто прик… прик… прикол… — Я сдался, не сумев достойно завершить комплимент.

Она повернулась так, что ее лицо оказалось в тени, плечи опустились. Однако быстро взяла себя в руки. Рассмеявшись своим хриплым смехом, она сказала:

— Никогда не говори такое женщине, с которой ты спишь. Я себя чувствую так, будто изнасиловала тебя!

— Прости, я не хотел… — пробормотал я и попытался ее приласкать. Но ничего не вышло. Словно между нами упал занавес — не железный, конечно, но уж пластиковый-то наверняка. Мы смотрели друг на друга, разговаривали, но словно сквозь какую-то пелену.

Разумеется, я остался на ночь, и на следующее утро мы занялись любовью, но Шарлотта демонстративно предохранялась. Настоящая леди не сделает мужчину отцом вопреки его воле.

 

«Мне нужен любовник!»

У Янне миллионы девать некуда, а мне уже три года не хватает денег на зубного врача, но могу я хотя бы переспать с ним? Гибкое тренированное тело, сухие теплые руки и волосатая грудь — вот что он может мне предложить, не унизив! У меня колени подкашиваются, когда он прижимает меня к перилам или к стене, пригвождает своими бедрами так, что хочется только раздвинуть ноги и пропеть: «Белла чао, чао, чао!»

В самый неподходящий момент Белла Чао собственной персоной возникла на пороге, глядя на меня с укоризной и размахивая этой нескончаемой книгой. Может, оно и к лучшему. Только приласкать ее я не смогла. Черти, не получившие своего, разбушевались между ног, казалось, желание бьет из меня через край. Чтобы как-то искупить свою вину, я побыстрее выпроводила Янне и приготовила какао, обычно мы пьем его только по воскресеньям. Не потому, что это дорого, а потому, что оно создает праздничное настроение по сходной цене.

В такие моменты Янне становится мне ближе, чем Мике. И я мысленно предаю его. Потому что связывал нас не секс. В этом плане Мике был таким же непостижимым, беспорядочным и непостоянным, как и во всем остальном. Он принимался возбуждать меня причудливой эротической игрой, о которой прочитал в «Камасутре», а потом вдруг падал передо мной в позе лотоса и начинал медитировать, дабы побороть плотское искушение. Мне хотелось задушить его этим молельным ковриком! А он требовал, чтобы я сидела с ним рядом и усмиряла плоть!

У Мике бывали периоды, когда он просто отказывался от близости. Он спокойно, но решительно избегал моих ласк и засыпал. Это означало, что скоро он впадет в то ужасное состояние и я его потеряю — по крайней мере, на время. Приступы носили волнообразный характер. В конце концов дошло до того, что я не смела к нему приближаться, боясь прогневать его. А вдруг он опять оттолкнет меня? Вдруг скоро приступ?

Но иногда мне выпадало счастье любить настоящего Мике, который все время смотрел мне в глаза, Мике, с которым мы зачали детей, от него зависело это чудо, он улыбался, как бог. Чистое блаженство — правда, не до дрожи в коленках. Мике никогда не прижимал меня к стене. Хотя случалось, он силой овладевал мной в припадке безумия. Такое бывало нечасто, но все-таки. Мне казалось, что на него напали демоны. Я подчинялась, пытаясь думать о том, что теперь он, во всяком случае, далек от сексуального равнодушия, то есть не уходит в себя, глядя в пространство. Самое неприятное случилось, когда Белле было два года, она проснулась оттого, что Мике орал и бил кулаками в стенку. Она пришла в спальню и уставилась на нас огромными глазами. Я попыталась натянуть одеяло, но от нескончаемого напора Мике я дергалась, как припадочная. Белла засунула палец в рот и заплакала, а я лежала, улыбаясь как идиотка, и кричала ей: «Не бойся, малышка, папа шутит!»

Почему бы мне не попробовать с Янне? Если он, конечно, еще вернется. Но зачем ему это надо? Ему обрыдли силиконовые груди? А может, нравится быть Санта-Клаусом за счет моей нищеты?

Да плевать мне на это. Хочу, чтобы он прижал меня к стене, хотя бы еще один раз за всю мою убогую, несчастную жизнь.

 

«Глава семейства немного устал»

На следующий день я пошла к Йенни, чтобы срочно поделиться историей об эксклюзивном зеленом костюме. Мы были с ней так близки, что происходящее обретало настоящую полноту только после того, как я пропускала его через Йенни. Билли и Беллу я взяла с собой, мы напекли бисквитов и прихватили бутылку сока. Я хотела предложить прогуляться на детскую площадку.

Йенни стояла в дверях с каким-то странным выражением лица и натянуто улыбалась. Я сразу все поняла.

У Йенни был Кенни. Йенни и Кенни — ну и парочка! Он работал официантом и любил допивать бокалы за посетителями, в результате чего доработался до настоящего алкоголизма. На это у него ушло десять лет, а когда они встретились с Йенни, все только начиналось. В трезвом состоянии Кенни довольно приятный, немного задумчивый и лукавый, приветливый и добродушный мужик. Но когда выпьет, становится просто невыносимым, теперь-то мы это знаем. Йенни и раньше догадывалась о его проблеме, но убедила себя, что он образумится, когда почувствует ответственность за семью. Но случилось прямо противоположное — вот это был сюрприз! В тот день, когда Йенни сообщила ему, что ждет Калле, он исчез и вернулся только через три дня. Воняло от него, как от целой пивоварни. Не думаю, что сейчас у него есть работа, — наверно, слоняется целыми днями в каких-нибудь парках, прикорнув на скамейке. Йенни выгнала его, когда ждала Габриеллу, не хватало ей только, чтобы Кенни слонялся по дому и бубнил всякую ерунду. Особого труда это не составило, он редко появлялся на горизонте.

Но в последнее время Кенни что-то зачастил. Он приходил неожиданно и, покачиваясь, стоял на пороге. Со слезами в голосе, сопя как паровоз, говорил, что имеет право видеть своих детей, а потом отталкивал Йенни и вламывался в квартиру. Много раз он засыпал на диване, даже не успев поздороваться с детьми, просто лежал и храпел с открытым ртом. Иногда он просыпался посреди ночи, открывал холодильник и уничтожал все, что попадалось ему под руку, запивая молоком прямо из пакета.

— В следующий раз вызывай полицию! — однажды сказала я Йенни.

— Полицию? — устало переспросила она. — Но ведь он действительно имеет право. Он имеет полное право видеть своих детей минимум два раза в неделю. Здесь мы с ним на равных, у меня нет денег нанимать адвоката, чтобы отсудить у него детей. Раньше это никакой роли не играло, потому что Кенни почти не появлялся. Обычно он падает, как полено, даже «привет» не успевает сказать.

— Он не имеет права врываться к тебе и брать все, что захочется. Это называется нарушением неприкосновенности жилища!

— Ты что, предлагаешь отпускать детей к нему? Чтобы они общались с подзаборными алкашами? Габби всего полтора года! Завела ребенка — значит, от его папаши тебе уже никуда не деться, таковы законы в этой стране, — с горечью сказала Йенни. — Он ведь не дерется, да и в квартире ничего еще не разбил. Так что этот номер не пройдет. Лежит себе и храпит. Наверно, приходит к нам, когда ему больше некуда деться.

По тому, как у Йенни были поджаты губы, я поняла, что сейчас именно такой момент. Но дело было хуже.

— Не могу я с тобой пойти, — сказала она. — Сегодня наш папочка решил сводить детей в зоопарк. Он пока еще не сильно пьяный, даже дорогу сможет найти. Да и меня обещал с собой взять, я же просто сгораю от желания!

— Хочешь, мы вместо тебя с ним поедем? — спросила я. Йенни всю неделю работала сверхурочно и была совсем бледная от усталости. — А ты пока поспишь пару часиков.

Йенни вздохнула.

— Это было бы здорово, — сказала она. — Только не знаю, согласится ли Кенни. Кажется, у него возникла дурацкая идея наладить наши отношения.

Но Кенни согласился. Ради Йенни мне пришлось немного пококетничать с ним, а он воспринял это всерьез и был весьма польщен. Он даже подмигнул мне и жестами дал понять, что нам не надо выдавать себя перед Йенни. Мы двинулись в зоопарк всей честной компанией: полупьяный, скверно одетый мужчина, четверо детей, из которых двое сидели в коляске, и я.

Уже на остановке Кенни принялся за свое. Мы семь минут ждали автобуса, и Кенни начал орать и ругаться на весь автобусный парк, так что люди косились на него. Габби заплакала. Вдруг Кенни скрылся в кустах, я могла только догадываться, что с собой у него была фляжка, потому что вернулся он посвежевший и пахло от него отнюдь не лосьоном после бритья.

— А вот и я! — крикнул он. — А ну-ка, дети, давайте повеселимся! И мамочка тоже скучать не будет! — Кенни шлепнул меня по заднице газетой, которую только что подобрал на скамейке. Из-за поворота появился автобус и затормозил возле остановки.

Кенни влез без очереди и с важным видом стал строить из себя главу семейства.

— Пропустите женщину с коляской, освободите проход! — властно кричал он, подсаживая нас в автобус. Он встал перед водителем, широко расставив ноги, и вытащил кошелек.

Глядя на его затылок, я поняла: что-то не так. И когда он шепотом стал препираться с водителем, мне стало ясно, что в кошельке было пусто. В конце концов он крикнул мне:

— Слышь, старушка, у тебя мелочи не найдется?

В очереди у него за спиной послышалось нетерпеливое ворчание.

Это был один из самых унизительных эпизодов, в которых я когда-либо принимала участие, — как для меня, так и для Кенни. В очереди я заметила родителей своих учеников, они с интересом разглядывали нашу компанию. Мне пришлось объяснить Кенни, что даже если у меня найдутся деньги на автобусные билеты для всех нас, то на вход в зоопарк у меня точно не хватит, а значит, и в автобус садиться незачем. И тогда мы стали выбираться оттуда со всем своим барахлом, чтобы по дороге проглотить отпущенные вполголоса комментарии. Автобус сорвался с места, а Кенни стоял на остановке и обиженно таращился ему вслед. Затем он что-то пробормотал о срочной встрече и заспешил в сторону парка. А мы наконец-то устроили свой пикник на детской площадке и просидели там до тех пор, пока не пошел дождь — удержать под дождем четверых детей невозможно. Зато Йенни успела поспать хотя бы пару часов.

Не повезло нам с Йенни. А может быть, в прошлой жизни мы с ней чего-нибудь натворили и теперь искупаем вину.

Эх, вот бы Кенни переродился в мать-одиночку, которой придется терпеть мужа-алкоголика!

 

«Это я, Красная Шапочка»

Раньше со мной такого никогда не случалось, я только в книжках об этом читал. Пища потеряла свой вкус, простыни в кровати стали слишком теплыми и мятыми. Я то и дело встречаю ее в городе, но, присмотревшись, вижу, что это вовсе не она. Мне везде мерещатся ее дети — хотя в этом-то как раз ничего странного нет, все дети друг на друга похожи. Что один, что другой…

Иногда я хожу к ней в гости. Она мне не радуется, но и не сердится. Только однажды она попросила меня уйти. Мы, как обычно, смотрели телевизор в напрасном ожидании, что дети уснут. Они напоминали маленьких зверьков, которые чувствуют, что мы хотим поскорее остаться одни, и именно поэтому не теряют бдительности и караулят нас до последнего, пока не упадут от усталости. Как только Мариана пыталась перенести их в детскую, они тотчас просыпались и вскакивали с дивана как ни в чем не бывало. В конце концов, она попросила меня уйти, — может быть, тогда они угомонятся.

Но в один прекрасный вечер ее старания увенчались успехом. Она лежала в детской и читала им вслух. Вскоре оттуда послышалось похрапывание. Я тихонько заглянул в дверь. Храпела Мариана… Но и дети тоже не отставали, они спали в обнимку с плюшевыми игрушками, засунув в рот пальцы. Я решил немного подождать, а потом прокрасться в комнату и разбудить ее.

Вдруг я понял, что зверски проголодался. Не успел пообедать, потому что в тот день мы работали над проектом, который ускользал от нас к конкурентам. Я вошел на крошечную кухню и открыл холодильник. Полакомиться там было особенно нечем — хорошей хозяйкой Мариану не назовешь, но кусочек затвердевшего сыра, помидор и пару ломтиков ветчины я все же нашел. Порывшись в ее небогатых запасах, я отыскал половинку белого хлебца и банку горчицы. Над раковиной стоял ростер, весело напевая, я соорудил себе из этих находок пару отменных горячих бутербродов: ветчина, сыр, помидор, горчица — кладем в ростер и ждем, пока по бокам заскворчит сыр и запахнет пиццей. Сейчас бы бутылочку пива, но в холодильнике нашлось только молоко. Проглотив весь пакет, я уселся перед телевизором. Я почувствовал себя таким домовитым, почти настоящим хозяином.

Вдруг в дверях показалась Мариана, которая уставилась на меня, вытаращив глаза. Здесь явно было что-то не так.

— Приятного аппетита! — сказала она голосом, от которого лампочки чуть не полопались.

— Спасибо… — удивленно ответил я. Что могло так вывести ее из себя?

— А ты знаешь, что у нас будет на завтрак? — спросила она неожиданно игривым тоном.

— Не знаю… — неуверенно сказал я.

— Горчица! Мы позавтракаем горчицей, потому что это единственное, что ты не доел. А запивать будем водой!

— Но…

Мариана вздохнула и села в другом конце комнаты.

— Я понимаю, ты не хотел сделать ничего дурного. Ты просто самовлюбленный эгоист! — сказала она уже более дружелюбно. — Половинка хлебца, ветчина и сыр — это все, что у нас было на завтрак. Белла любит помидоры. Не говоря уж о молоке, которое мы добавляем в хлопья. Придется нам есть хлопья всухомятку. А вот на что мы намажем горчицу, я пока не придумала. Может быть, на картошку? По-моему, кроме картошки, у нас ничего не осталось.

После этого случая я стал приходить к ним с корзинами разносолов. Наверно, Мариана не успевает купить продукты, когда забирает детей из садика. Я приносил большие корзины с экзотическими фруктами, разными конфитюрами, свежим хлебом, деликатесными сырами, сардинами и длинными батонами салями. Первый раз корзина была обернута целлофаном, на котором красовалась пышная розочка. Мариана рассмеялась и сказала, что надо меня почаще ругать, это приносит неплохие плоды.

Я чувствовал себя глупо, но продолжал таскать к ним продукты. А она почему-то становилась все более молчаливой, когда я приходил со своими корзинами и пакетами. Как-то раз я купил на рынке маринованного лосося, ростбиф, картофельный салат и кофейный торт, а Мариана сказала, что чувствует себя иждивенкой, когда я заявляюсь к ней со своими корзинами, ей кажется, что они должны кланяться и приседать, когда их милосердный благодетель приносит гуманитарную помощь. С тех пор я больше ничего не покупал, но и холодильник открывать не осмеливался. Старался перекусить по дороге.

Однажды на столике возле раковины я нашел квитанцию о зарплате. Не удержавшись, я заглянул в нее, но ситуацию это не прояснило. Наверно, это чек на отпускные или на какие-то надбавки — не слишком много, но у школ всегда не хватает денег. Дождавшись подходящего случая, я спросил, сколько она зарабатывает, и оказалось, что это не маленькая надбавка, а все, что она получает! Да этих денег хватит лишь прокормить пару канареек, а не взрослую женщину с двумя детьми! На что же они живут?

 

«Риск изнасилования растет»

Если в ближайшее время он сам не перейдет от слов к делу, я его изнасилую прямо на коврике в коридоре, он даже пикнуть не успеет, клянусь! А детям скажу, что за нами гонится полиция, и запру их в шкафу — они во что угодно поверят…

Каждый вечер мы вчетвером сидим перед телевизором, хотя вообще-то раньше мы с детьми никогда телевизор не смотрели. По вечерам мы играли в разные игры, рисовали пальчиковыми красками, пекли что-нибудь из теста, иногда перебирали мою коллекцию пуговиц или вырезали картинки из старых газет — я подбирала их в подъезде. Картинки мы наклеивали в тетради, которые я таскала из школы, а потом сочиняли по ним истории. У Беллы почти все истории были про девочек, которые спасали своих пап из беды («тогда приплыл кит и съел папу, а девочка напугала его пылесосом, кит от испуга раскашлялся и выплюнул папу»), истории Билли получались более сюрреалистичными. В одной из них говорилось о тракторе, который полюбил пианино. Они собрались покататься на аттракционах, а потом… потом пришел папа пианино и угостил их коньяком. Билли подбирал к своим историям великолепные иллюстрации. К бутылке с коньяком он приклеил перепончатые лапы, чтобы она могла передвигаться и по морю, и по суше.

Сначала Янне играл вместе с нами, но дети от этого совсем шалели, они ходили на головах, кричали, смеялись все громче и громче и под конец что-нибудь разбивали. Тогда мы решили заняться чем-то более спокойным и стали смотреть новости, а кончилось все тем, что мы вчетвером пялились в телевизор, украдкой зевая. Я стала замечать, что, слушая прогноз погоды, я сравниваю черточки на карте с волосами на груди Янне, к которой мне хотелось прижаться носом и…

Возможно, Янне думал о чем-то в этом роде — то есть не о моей волосатой груди, но что-то ведь удерживало его у нас дома. И дело было явно не в детях. Помню его физиономию, когда Белла положила бутерброд с конфитюром на его светлые брюки, а что с ним было, когда дети решили замочить апельсиновые косточки в его коробочке с табаком «Снюс», чтобы посмотреть, вырастут ли из них апельсины. Стоило только Янне украдкой прикоснуться ко мне, откуда ни возьмись появлялся Билли с криком: «Это моя мама! Я первый ее увидел!», а Белла хихикала.

Поначалу, когда он приносил свои корзины с едой, это был настоящий праздник, веселье и пир горой для всей семьи. Первой корзины нам хватило на всю неделю, затем они последовали так часто, что это стало надоедать, мы тоннами мазали французский конфитюр на хлебцы, впихивали его в себя килограммами, по всей квартире валялись недоеденные фрукты и маленькие дыни. Однако на душе у меня кошки скребли.

Дело было вот в чем. Когда берешь, надо давать что-то взамен, иначе погрязнешь в долгах. А что я могу дать Янне? У него есть все, а у меня вообще ничего ценного нет. У меня нет ни возможности, ни желания строить из себя настоящую женщину, гладить его рубашки или стирать одежду… Если он вообще подпустит меня с моим допотопным утюгом к своим шикарным рубашкам. Мне пришло в голову, что я могла бы делать ему массаж — уж это мне позволяли мои средства и возможности. Если бы я еще умела его делать! Я ведь не смогу обойти вниманием кое-какие части тела, как это делают настоящие массажисты.

Не представляю, что я могла бы предложить Янне в благодарность за эти корзины. Сексом я и так готова заняться, мне достаточно кусочка копченой пармезанской ветчины… Но, как уже было сказано, до постели дело не доходит.

Так что я попросила его больше не таскать сюда еду, как мужчины каменного века таскали добычу к себе в пещеру.

Иногда по ночам, заглушив голод черствым хлебом с заплесневевшим плавленым сыром, мне хотелось бить себя скалкой за свои максималистские принципы. Вот Джулии Роберте в роли Красотки хватило ума не упрямиться, и она получила в придачу шелковую шляпку в крупный горошек. Мужчина портит женщину подарками, у нее расширяются зрачки, когда, затаив дыхание, она открывает бархатную коробочку с ювелирными украшениями… Потом она улыбается сквозь глицериновые слезы, которые льются градом, — предполагается, что в знак благодарности она будет преданно служить этому мужчине всю жизнь, нянчить его детей, помнить про день рождения его матери и заботиться о том, чтобы дома всегда было пиво.

Черт побери, да вся моя зарплата за год после вычета налогов ушла бы на те корзины с едой, которые он приволок за месяц.

А секса у нас так и не было.

 

«Как я мог забыть про свою машину?»

В один прекрасный день дети смирились с моим существованием, я стал для них чем-то вроде мебели. Это означало, что они перестали следить за мной до рассвета, чтобы я ненароком не оседлал их мамашу и не ускакал с ней куда подальше. В тот вечер, поужинав, они покорно поплелись в детскую и легли спать. А времени было не больше чем половина десятого.

Мы с Марианой минуту просидели, как очарованные, прислушиваясь к звукам из детской. Мариана даже подкралась и приложила ухо к двери, но внутри раздавалось лишь спокойное, размеренное посапывание. Она вернулась ко мне со знакомым блеском в глазах. Мы стали целоваться, сидя на диване, пока Мариана не замурлыкала, как кошка. Я набросился на нее и взвыл от боли, потому что в мое тело вонзился трансформер. Она взяла меня за руку и повела в спальню, представлявшую собой крошечный угол величиной со шкаф, но вполне подходившую для наших целей.

Мы столько времени терпели, что теперь совершенно озверели — со мной такое впервые. Простыня сбилась в комок, обнажив матрас с застарелыми желто-коричневыми разводами от мочи, но мне было все равно, я сжимал ее так, что кости хрустели, и вошел в нее с такой силой, словно хотел вернуться в материнское чрево. А она лишь стонала, все громче и громче — представляю, что будет, если проснутся дети!

Дети не проснулись. Но внезапно зазвонил телефон. Мариана застыла в моих объятиях, я тоже попытался остановиться. Мы тяжело дышали, а телефон продолжал звонить. Потом на время замолчал и зазвонил снова.

— Надо подойти… — пробормотала она, высвобождаясь из моих объятий, и свесила ноги с кровати. Я не отпускал ее, но мы были такие потные, что моя рука соскользнула с нее.

— Не обращай внимания, наверняка кто-то хочет всучить какие-нибудь услуги по телефону… — сказал я.

Но она даже слушать меня не захотела, выскочила нагишом в коридор и сняла трубку. На минуту она замолчала, внимательно слушая. А затем ответила таким голосом — даже не знаю, как описать. Это было похоже на нежное голубиное воркование, рождавшееся где-то в самой груди, почти неотличимое от рыданий.

— Где ты, любимый? Я все понимаю, только скажи, где ты?

Она что-то защебетала, но я уже не прислушивался, все мое снаряжение, пребывавшее в состоянии полной боевой готовности, медленно опустилось. Время шло, а она все сидела в коридоре, тараторила в трубку, вздыхала и ворковала. Да что же это такое! Я стал подогревать свою ярость, но что толку, каждый человек имеет право говорить по телефону в своем собственном доме. Только что здесь делаю я? Вдруг я все понял, выскочил из кровати и стал одеваться, одежда была разбросана по всей комнате. Трусы украшали напольную лампу, а один носок я так и не смог найти. Мне хотелось поскорее уйти, но не мог же я как ни в чем не бывало проскочить мимо этой проклятой воркующей горлицы, поэтому я сидел на кровати и пытался читать детскую книжку «Тайна четырнадцати крыс». Затем взялся за «Историю о невидимке». Когда я осилил половину комиксов про Дональда Дака, в коридоре повесили трубку. В конце беседы у меня сложилось впечатление, что собеседник Марианы на другом конце провода куда-то исчез и она пытается до него докричаться. Она вошла в комнату с отсутствующим взглядом и по-прежнему голая. От каждого шага уши таксы слегка подпрыгивали. Она молчала, не глядя на меня.

— Мне уйти? — глупо осведомился я.

Мариана пожала плечами и посмотрела на меня так, будто сию минуту вспомнила, что оставила кастрюлю на плите. Она рассеянно погладила меня по голове, и я увидел, что она плачет, слезы градом лились по щекам.

Мариана села рядом.

— Знаешь, Янне, — сказала она, — я не могу понять, что тебе от нас надо. Детей ты особо не любишь, а женщину всегда можешь заполучить. Как-то раз ты обмолвился: «Что я здесь делаю?» Ты нашел ответ на этот вопрос?

— Кто звонил? — спросил я. — Отец твоих детей? Любовь всей твоей жизни? Может, ты сама знаешь ответ на мой вопрос? Ведь если б ты не хотела меня видеть, ты, черт побери, просто не пускала бы меня на порог!

Она виновато посмотрела на меня и стала легонько перебирать волосы у меня на груди теплыми сухими пальцами.

— Понимаешь, как бы тебе сказать… — начала она. — Я живу одна, мужчины у меня нет, но мои гормоны об этом не знают. Мне тяжело с ними бороться, только не думай, что я лягу в постель с первым встречным из ближайшего кабака! Как ни странно, я тебя зажигаю, и мне очень жаль, что сегодня у нас ничего не вышло. Наверно, когда ты уйдешь, я буду биться головой о стену из-за того, что подошла к телефону. Но, Янне, миленький, ты же сам знаешь, что я неподходящая компания для поездок на «ламборджини»! Куда заведут эти отношения? Ты можешь представить меня с подносом коктейлей у себя на террасе? Подумай еще раз, зачем я тебе? Одним сексом мы ограничиваться не сможем, я не настолько глупа. С такой машиной, как у тебя, ты мог бы найти что-нибудь поинтереснее, чем стареющая мать-одиночка…

Меня будто током ударило.

— Ты совершенно права! — воскликнул я вне себя от злости. — Я совсем забыл о своей машине! Как я мог! Спасибо, что напомнила, поеду снимать девчонок!

Я вскочил как ошпаренный и выбежал из дома в одном носке. Мариана не пыталась меня удержать.

По дороге домой я долбил кулаком по приборной доске, приговаривая:

— Не нужна ты мне! Ни ты, ни твои дети! Я мог бы найти себе отличную девчонку, сделать такую партию! Шарлотта, Йетте, Сара-Ангела… — Я попытался вспомнить и сосчитать всех длинноногих моделей с тюленьими глазами, с которыми встречался в последние полгода, но лица стерлись из памяти. Все, что от них осталось, — это эсэмэски с сердечками.

А Мариана была настоящей. Она была как сама жизнь. Все у нее было настоящим: и дети, и описанные простыни, и все ее неприятности.

 

«А я не хотела выходить»

Сначала мороженщик бывал у нас часто, а теперь вообще не приходит. Мама ужасно злится, когда мы про него спрашиваем. Вот бы он пришел со своими корзинами, в которых много всяких вкусностей, — только тот противный сыр, похожий на тухлятину, нам не нужен, лучше пусть приносит побольше сладостей.

Он обещал, что мы поедем в Диснейленд, прямо так и сказал. Только это было давно. Не знаю, когда мы туда поедем, но я уже сказала Аманде, и она теперь пристает ко мне целыми днями: «Ну что, Белла, ездили вы в Диснейленд?» Она все рассказала другим детям. А я сказала, что Диснейленд закрыли, потому что оттуда сбежало несколько львов, тогда Аманда спросила нашу воспитательницу Тину, правда ли это. А Тина сказала, что вполне может быть, она не успевает читать газеты. Но потом Тина увела меня в комнату творчества и долго говорила всякие скучные вещи о том, что все могут выдумывать, ничего плохого в этом нет, это называется «фантазия», но с фантазией надо поосторожнее, нельзя придумывать слишком много. А я сказала, что вовсе я не придумала, львы и вправду сбежали, они съели кучу детей и воспитательниц! А потом я от нее убежала и спряталась во взрослой раздевалке среди пальто, я там очень долго стояла. Они меня звали и обещали мороженое и все такое, а я не хотела выходить.

 

«О том, как важна пунктуальность»

Недавно в детском саду что-то случилось, и Беллу словно подменили. Тина с косичками отвела меня в сторону и сказала, что Белле сложно общаться с другими детьми, у нее слишком богатое воображение. Она выдумала какого-то льва, который ест детей, может быть, у вас в семье неприятности? Я не могла понять, в чем дело, Белла спряталась, и нам пришлось вытаскивать ее из-за пальто в раздевалке, а она заливалась слезами и била меня кулаками, когда я пыталась обнять ее. Потом заявила, что больше не пойдет в сад, а на следующее утро у нее началась форменная истерика: она отказывалась одеваться и выходить из дома, и у меня совсем опустились руки, потому что в последнее время я слишком часто опаздывала на работу.

Мике, Мике, если бы я только могла с тобой посоветоваться! Теперь я знаю, что ты в Стокгольме, правда, не догадываюсь, чем ты занимаешься и где живешь, — но я поняла: это как-то связано с твоим проектом. Опять один из твоих необычных проектов или нечто более близкое к нашей действительности? Настроение у тебя было веселое и приподнятое, вот только понять бы, что это означает: ты выздоравливаешь или окончательно сходишь с ума? Ты много говорил том, что у некоторых людей очень деструктивная аура и тебе наконец-то удалось разобраться в этом вопросе. Звучит сомнительно, но стоило мне услышать твой голос, как старая любовь проснулась опять и завладела мной целиком. Я сразу забыла, чем мы занимались с Янне. Этот бедняга сидел в моей комнате такой несчастный и одинокий, а я не могла ему ничего объяснить. Он в бешенстве умчался куда-то посреди ночи и был абсолютно прав. Теперь дорога к нормальной жизни для него совершенно свободна, обратно он не вернется!

Единственным, для кого все осталось как прежде, был Билли, он немного посетовал на сломанный автомобиль с дистанционным управлением, но потом положил его в ящик с игрушками и больше о нем не вспоминал. На самом деле автомобиль не ломался, просто в пульте сели батарейки, а денег и желания покупать новые у меня не было.

Ректор вызывал меня к себе и прочитал лекцию о том, как важна пунктуальность. Как важно быть примером для учеников, которые сами все время опаздывают. Мне не хотелось плакаться ему в жилетку на свою горькую жизнь, он все равно не поймет, его жена Улла работает в школе завхозом и всегда уходит домой на час раньше него, чтобы успеть приготовить ужин. Детей у них нет. Она поведала мне, что встает на полчаса раньше мужа, потому что он любит свежевыжатый апельсиновый сок и свежий французский батон к завтраку. Черт побери, я думала, что такие типы вымерли после реформы о равных условиях оплаты труда!

А с Янне нехорошо получилось. Я несколько дней о нем думала, а потом позвонила.

«Ян Видинг в настоящий момент уехал в Испанию, оставьте свое сообщение или перезвоните на сорок второй неделе!»

Интересно, у него кто-нибудь есть?.. Я представила себе Янне в новых очках от «Армани», он стоял возле бассейна в окружении длинноногих красавиц с силиконовыми грудями. Эх, Янне, Янне…

 

«Хоть бы тебя здесь не было!»

Маме Йенни восемьдесят два года, она на грани маразма. Йенни бывает у нее два раза в неделю, брат помогает ухаживать и ходит к матери раз в неделю. Он, конечно, не убирает в квартире и не набивает морозилку, но все-таки навещает ее, гладит по голове, называет мамочкой и ведет ее финансовые дела.

Брата Йенни зовут Эрик, это невысокий упитанный человечек, принадлежащий к группе риска, которой грозит облысение. Он напыщенный выскочка, я терпеть его не могу, но, слава Богу, мы редко пересекаемся. Он практически не бывает у Йенни, только звонит и дает ценные советы и указания о том, что с мамочкой надо почаще гулять. Кажется, в пятницу у нее в холодильнике дурно пахло! И так каждый день!

О том, что матери необходимо нанять сиделку, он вряд ли задумывается, к тому же за это надо платить. Йенни все равно одинокая, и она прекрасно может управиться. А он будет следить за мамочкиными финансами.

Время от времени Йенни пытается объяснить ему, что она не совсем одинокая, у нее двое детей, которых довольно сложно таскать с собой и оставлять с матерью, пока она драит полы, печет булочки и жарит блины у нее в квартире. Но братец пропускает это мимо ушей, самое большее, на что он способен, это раздраженно сказать в ответ: «Посмотрим, будет ли у Аниты время на этой неделе. Вообще-то сейчас у них на предприятии инспекция».

Анита — это его жена. Йенни скорее попросит помочь незнакомого человека с улицы, чем Аниту. Та закатывает глаза и возмущенно вздыхает, а Йенни от этого на стенку лезет. Проще убраться самой, посадив Габби в кенгурушку за спиной, хотя иногда Йенни приходится делать это после очередного ночного дежурства в доме для престарелых.

Эрику даже в голову не приходит убраться у матери самому, да и Йенни никогда об этом не думала.

В один прекрасный день у Эрика изменились обстоятельства. В компании, где он работал, его решили повысить в должности до начальника отдела — при условии, что он переедет в Эскильстюну. Анита торжествовала, а Эрик совсем приуныл. Кто же теперь будет вести дела милой мамочки?

В конце концов они решили, что этим займется Йенни — по электронной почте или через Интернет-банк. Для этого Эрик отдаст Йенни свой старый компьютер, который он собирался выкинуть. В его глазах это бесценный подарок, хотя программист из моей школы сказал, что этот старый ящик больше подходит в качестве грузила для рыболовецкой сети.

Йенни была очень довольна таким положением дел. Каждый месяц от пенсии остается немного денег, и теперь мама сможет покупать одежду своим внукам. То есть сама она, возможно, об этом и не догадывается, но это не беда, раньше оставшиеся деньги Эрик клал себе в карман, он бы с удовольствием продолжал в том же духе, если б придумал подходящий предлог! А Йенни ухаживает за матерью, и та наверняка была бы не против покупок, если б могла связно выражать свои мысли.

С появлением компьютера жизнь Йенни изменилась. Она стала посещать сайты знакомств. У нее появилось множество поклонников со всего мира, которые жаждали общения с ней. Всем нравились нежные, женственные и сострадательные девушки, которые разделяли мужские интересы и были на два-три года моложе. В реальной жизни Йенни не была особенно отзывчивой и ласковой с мужчинами, сказывался горький опыт, но нежность и сострадательность — понятия растяжимые, а Йенни очень любила получать письма. У нее так долго никого не было — по крайней мере, последние несколько лет, пока длилась история с Кенни.

Я не жалуюсь, но с каждым разом наши разговоры становятся все скучнее и скучнее. Раньше мы созванивались каждый вечер, когда действовал льготный тариф, однако теперь в трубке постоянно слышится щелканье клавиш — она печатает на компьютере, пока мы разговариваем. Отвечает она рассеянно, приговаривая: «Секунду… подожди, пожалуйста!», а иногда начинает хихикать без всякой причины. Я понимаю, у нее мало времени, чтобы сидеть в Интернете, но мне-то от этого не легче. Я почти перестала звонить ей, иногда мы не общаемся по нескольку дней.

Йенни я потеряла. Перекрылся еще один кислородный канал. Теперь ко мне регулярно проявляют интерес только работники электроснабжения, телефонной станции и судебный исполнитель.

Хотя недавно я получила открытку с криптограммой от Янне, написанную ужасным корявым почерком. Он явно писал из Барселоны, пользуясь шаблоном номер один для подобных случаев: «Погода чудесная, температура воды +23 градуса, кормят отлично…» Далее следовала странная приписка: «Хоть бы тебя здесь не было!!!» Рядом он приклеил мою черно-белую фотографию, на которой я выглядывала из-за кустов мальвы.

Что значит «не было»? И где он раздобыл эту фотографию?

Я позвонила Йенни, чтобы обсудить новость, но никто не ответил.

 

«Пьяный скандинав требует почтовую марку»

Мы с Крисом жили в небольшом семейном отеле возле барселонского кафедрального собора — я имею в виду старый кафедральный собор, а не Саграда Фамилия Гауди, вечно окруженный толпой японцев с фотоаппаратами.

Обои, занавески, салфетки и покрывала в моей комнате были с одинаковым узором в розочку, но выглядело это довольно уютно. Даже дверная ручка была в форме розы, и ковер подобран в тон. Переступив порог, я поставил чемодан возле массивного шкафа из дерева какой-то благородной породы и тут же заметил, что разговариваю вслух сам с собой:

— Как же они забыли про унитаз! Ни одной розочки! А вдруг дело в том, что это здание поражено редким видом плесени? Завтра она пойдет по потолку. Глядишь, в одно прекрасное утро и сам проснешься с узором в розочку на всем теле…

Внезапно я понял, что разговариваю с Марианой. С ней можно запросто поболтать в таком духе. Если б мы вошли сюда вместе — номер был двухкомнатный, — она бы первая стала смеяться над этими розочками. Я так живо представил, как она сидит у окна в кресле с розочками, что некоторое время не мог отвести взгляда.

Когда я наконец опомнился, мы с Крисом спустились в гостиничный бар. Мы приехали в Барселону на ярмарку информационных технологий, где я собирался читать доклад о патентовании компьютерных программ, тема весьма заковыристая, ни в одной стране пока нет толкового закона по этому вопросу.

Крис немного перебрал, но, будучи человеком светским, он, пыхтя от напряжения, обсуждал с барменом сорта коньяка на испанском, который больше напоминал тяжелую форму дислексии, чем нормальный язык. Бармен украдкой посмеивался, но терпел: гость есть гость. Потом мы с Крисом сделали пару кругов по Рамбланае. Крис смылся в какой-то ночной клуб, а я вернулся к себе в номер и включил телевизор. Пышнотелые испанки с густыми ресницами орали друг на друга, но я так и не понял, была ли это драматическая мыльная опера о какой-то семье или просто дискуссионная передача, поэтому я разложил лэптоп и стал рассеянно шарить в Сети.

Через некоторое время я с горечью понял, что ищу информацию о Мариане. Обычные поисковые системы ее не находили — наверно, «Гугл» и «Яху» считали, что ничего примечательного в ней нет, но я ее все равно нашел. У школы, в которой она работала в этом году, была домашняя страница с фотографией сотрудников, в том числе Марианы. Она стояла немного в сторонке, поскольку была всего лишь заместителем, внимательно глядя в объектив. У нее была взъерошенная челка и кривая, таинственная ухмылка, как будто она хотела сказать: «Now you see me, now you don't!»

Я заснул, вспоминая ее лицо.

Конференция была интересная, ярмарка проходила в огромном ангаре, где повсюду висели мониторы и демонстрировались новые достижения. Крис разволновался, как ребенок в Грёна Лунде, ему хотелось все потрогать руками. Я почти все время провел в кафе за бокалом белого вина с закусками, общаясь с людьми со всего мира. Многие слышали мое выступление, и мы вели ожесточенные споры по поводу того, как можно защитить авторские права на компьютерную программу, потому что в этом вопросе точки зрения расходились примерно так же, как в отношении к непорочному зачатию. Есть огромная разница между авторским правом на произведение искусства или литературы и на плод трудов программиста — художественная ценность последних никого не волнует. Как правило, разработчики программ не могут доказать уникальность своего продукта — большинство программ строится на общеизвестных принципах, они часто заимствуют друг у друга разные элементы, разрабатывают надстройки, так что же в них такого уникального, чтобы поднимать вопрос об авторских правах? За каждую программу выкладывают круглые суммы, поэтому их разработчики отстаивают свою собственность.

Маленький японец из «Тошибы» предложил выпить «по бокару курасуного вина», а я неожиданно для себя ответил, что, к сожалению, на этот раз ничего не получится, меня ждет подруга. Японец восхищенно подмигнул мне, недвусмысленно потряс бедрами и деликатно исчез. Миновав охранников с железными детекторами, я вышел из ангара и представил, что Мариана сидит в небольшом открытом кафе и ждет меня, на ней широкополая соломенная шляпа, темные брови сдвинуты над испанским романом. Мы садимся в маленький поезд и едем в горы, ужинаем каким-нибудь блюдом из тунца на террасе в лучах заката, глядя, как внизу зажигаются жемчужные нити серпантина. Или так: мы берем такси до гавани и идем в какой-нибудь новый ресторан на зеркальной воде возле дамбы. Еще один вечер с Крисом казался немыслимой пыткой.

Мы пробыли в Барселоне три дня. На второй вечер Крис спросил прямым текстом, когда мы вместе пойдем в город поужинать, а когда я сказал, что у меня назначена встреча, гм… с одной дамой, он посмотрел на меня, как бассет-хаунд. Крис заинтересовался. Он попытался тактично расспросить меня о том, кто она по национальности, я сказал, что шведка, и описал Мариану. Я чувствовал себя зеленым юнцом, но получал от этого своеобразное удовольствие, да и от Криса не убудет. В глубине души я понимал, что со мной происходит.

Будучи сыном пожилых и слишком заботливых родителей, в детстве я придумал себе воображаемого приятеля, окрестив его Вольфрамом. Одно время мы были с ним очень близки, я так много о нем рассказывал, что дело кончилось визитом к детскому психологу. Она уничтожила Вольфрама, быстро и беспощадно, и я снова остался один.

И вот теперь Мариана стала моим воображаемым другом. В тот вечер я сильно напился в компании каких-то американцев, а когда вернулся к себе в номер, скачал фотографию Марианы и сохранил ее на дискете. Бедная девушка, дежурившая у гостиничной стойки, была перепугана насмерть, когда пьяный в лоскуты скандинав, едва держась на ногах, потребовал у нее открытку, почтовую марку и доступ к компьютеру с принтером в три часа ночи, но тем не менее она все это мне предоставила.

Я приложил немало усилий, чтобы составить маленькое дурацкое послание, а затем приклеил туда фото Марианы. Пусть знает, как нелегко мне избавиться от нее в своих мыслях. Мы ведь чужие люди, она сама говорит.

 

«Опять у него проблемы»

Продолжаю рыть себе яму.

Я занимаюсь закупкой учебных материалов для уроков рисования у нас в школе. Мне предстояло провести ряд занятий по фототехнике, а недавно я слышала, что из Англии можно по телефону заказать дешевую цифровую камеру. Улла по этому случаю сняла на школьном телефоне блокировку международных звонков. Я позвонила в английскую фирму, но никто не ответил, и вдруг мне на глаза попалась записка с каракулями, лежавшая под стеклом у меня на столе.

Это был мобильный Янне. Из дома я никогда не звоню на мобильные, иначе не расплатишься до конца своих дней, а теперь набрала его номер. Было около десяти утра, вряд ли он еще спит. На том конце взяли трубку!

— Алло! — прокричал Янне. В трубке раздавались звуки духового оркестра.

— И почему же тебе так не хотелось видеть меня в Барселоне? — спросила я.

— Мариана?

— Она самая!

— Здесь такое творится! На улице какой-то парад… подожди секунду… Мне ужасно неловко, что я прислал тебе эту дурацкую открытку, прости! Я напился, как сапожник, мне было так одиноко. Мне страшно тебя не хватало!

Я посмотрела по сторонам. Тесный кабинет, который я делила с тремя другими учителями, был завален кипами непроверенных тетрадей, возвышавшимися над чашками с недопитым кофе и банановой кожурой. За окном выл первый пронизывающий осенний ветер. Все было серым, кое-где проглядывали коричневые мазки.

— Расскажи, что ты видишь! — попросила я.

— В каком смысле?

— Ну что ты видишь перед собой? Это будет моим самым экзотическим курортным впечатлением за год! Конечно, не считая нашего приключения на тарзанке. Рассказывай!

— Так… Я стою на небольшой площади в Барселоне, только что мимо прошел духовой оркестр — кстати, я никогда не забуду наше приключение на тарзанке, слышишь! — музыканты были в красных униформах с голубыми шнурами, последним шел барабанщик с бас-бочкой, которая моталась из стороны в сторону, потому что сам он сильно хромал. Рядом находится кафе, где подают горячий шоколад и чурросы — это такие крученые палочки из воздушного теста, которые жарят в огромных тазах. Возле него, подстелив одеяло, сидит сморщенный старикашка и играет на мандолине, а его маленькая черно-белая собачонка танцует на задних лапах, когда он кидает ей чурросы… День будет теплый, с моря дует ветерок, кругом много цветов, только не спрашивай, как они называются…

Он так живо и интересно рассказывал, я слушала не отрываясь. За спиной кто-то открыл дверь и тотчас закрыл, но, кажется, в кабинет никто не вошел.

— А сколько сейчас градусов в Барселоне? Ты долго там пробудешь? — спросила я под конец, и тогда за спиной у меня кто-то сердито кашлянул. Я обернулась. Передо мной, прислонившись к двери и скрестив на груди руки, стоял ректор. Я раздраженно нахмурила брови — вообще-то у меня разговор личного свойства. И вдруг я вспомнила, где нахожусь, и быстро попрощалась с Янне.

Ректор не стал церемониться.

— Я давно хотел сказать вам две вещи, — заскрипел он. Голос у него был лет на пятьдесят старше него самого, ведь он наверняка мой ровесник. — Вы слишком часто опаздываете. Я заметил, что, как только кончаются уроки, вы сразу убегаете из школы. Вы разве не знаете, что работник обязан находиться на своем месте в течение всего рабочего дня? Вы должны быть в школе, даже если у вас нет уроков. Вы должны сидеть и готовиться к ним.

— Да, но… я и дома могу этим заниматься, — оправдывалась я. — Чтобы дети не сидели в саду допоздна.

Ректор фыркнул:

— Вы и так работаете не на полную ставку из-за детей. Мне пришлось здорово попотеть над расписанием, чтобы освободить вам время после обеда. Да-да, мне пришлось здорово попотеть! Однако это еще не все, — продолжил он. — Как вам известно, в этом семестре мы вынуждены на всем экономить. В нашем бюджете не предусмотрены расходы на международные звонки по личным вопросам, которые заместитель делает под предлогом закупки оборудования для школы!

У него был такой победоносный вид, как у полицейского, который только что заключил в наручники серийного убийцу. Улла наверняка насплетничала, что я хочу позвонить за границу. Эта сладкая парочка всю школу держит в ежовых рукавицах, под прицелом и на коротком поводке.

— Да, но… Сначала я позвонила в Англию… А потом мой друг позвонил мне сюда…

— Вот оно что, значит, он сам вам позвонил? — переспросил ректор, язвительно улыбаясь. — А вы никуда не звонили? Советую вам хорошенько подумать, дорогуша, ведь это легко проверить по телефонным счетам!

Какая же я дура! Интересно, с какого момента он подслушивал наш разговор? Почему я должна врать, что сама никуда не звонила?

— Я точно не помню, кто кому позвонил… — смущенно пробормотала я.

— Так я и думал! — сказал ректор с довольным видом. — Вот что мы сделаем: Улла посмотрит, сколько стоил этот звонок, и вы оплатите его из своего кошелька. Мы можем просто вычесть это из зарплаты. А вы будете радоваться, что легко отделались. Но если инцидент повторится… гм… пеняйте на себя! Постоянного места у вас и так нет!

Я промолчала. Ректор промаршировал к двери. В последний момент он обернулся, не удержавшись от соблазна нанести мне последний удар:

— И будьте добры, постарайтесь купить будильник!

В тот вечер я поняла, что больше всего мне не хватает в жизни мужчины, который был бы для меня отдушиной. Можно прожить без секса, но каждому человеку непременно нужна форточка, в которую он мог бы выплеснуть накопившуюся за день агрессию. Если б у меня был Мике, я зарылась бы лицом в его колени и рассказала о случае с ректором. Мике с удовольствием придумал бы какую-нибудь хитрую акцию возмездия: например, ввести ректора в транс и вытатуировать ему на лбу фразу: «Мне пришлось здорово попотеть».

Раньше отдушиной для меня была Йенни. Но в тот вечер, когда я ей позвонила, она стала бубнить что-то о своем новом виртуальном знакомом. Он серьезный и обаятельный, называет себя Зорро. Они уже написали друг другу пятьдесят писем.

— Это любовь с первого пикселя! — прощебетала она.

Везет же некоторым, а у меня дома компьютера нет. Представляю, что сказал бы наш ректор, если б застал меня за любовной перепиской на школьном компьютере!

 

«Бог летает над землей»

Из Барселоны Янне привез бронзовый загар и глупую ухмылку, по-моему, он принял решение больше со мной не встречаться. А еще он привез целую охапку испанских кукол в мантильях для Беллы, она сердито посмотрела на него из-под челки, но вскоре растаяла и неохотно улыбнулась. Она восприняла Янне в штыки, хотя, наверно, это скоро пройдет. Билли тут же приволок свой автомобиль с дистанционным управлением, и Янне показал мне маленький аппарат для зарядки, который прилагался к батарейкам, так что новые покупать было ни к чему.

Янне принес в дом уют, казалось, наши отношения так и не кончились, хотя они никогда и не начинались. Я только что получила зарплату и решила угостить его свиными ребрами, поджаренными в медовом соусе на гриле (мороженные ребра, суперцена в магазине «Куп»), и запеченной картошкой с кольцами лука. Этому рецепту меня научила русская уборщица из нашей школы, она рассказывала, что, когда дома, в Петрозаводске, нечего было есть, они запекали картошку с луком. Картошку они выращивали на грядках прямо под окнами своих многоэтажек, а потом хранили в гаражах — машин у них все равно не было. Свиные ребра, конечно, редко появлялись у них на столе, обычно они питались картошкой, луком и солеными грибами. Зачастую к печеной картошке подавался картофельный салат…

Еще я приготовила салат из капусты — ничего особенного, но ведь в него можно добавить апельсин и изюм. Разумеется, Янне сказал, что это самое вкусное блюдо из всего, что он ел за последнее время. Странно, особенно если вспомнить, откуда он только что вернулся. Он привез отменную «Риоху» и мороженое. Ему нравилось, что дети называют его мороженщиком, в последнее время он всегда приносил его с собой.

Билли явно считал Янне специалистом по всем вопросам, за столом он наклонился к нему и торжественно спросил:

— А Бог сидит на небе или летает над землей?

— Летает! — не моргнув глазом сказал Янне. — Ему ведь надо за всеми присматривать.

Билли задумчиво кивнул. Он наверняка так и думал.

Белле не нравилось оставаться в стороне, когда Билли задавал вопросы, поэтому она спросила:

— Слушай… мороженщик, а жираф правда такой большой, каким может вырасти?

— В каком смысле?.. — начал было Янне, но заметил, что Белла тотчас наморщила лоб, — видимо, ей тоже хотелось простого и ясного ответа. Она не из тех, кто задает глупые вопросы.

— Большинство жирафов такие большие, какими в конце концов вырастают, — быстро ответил он. — За исключением самых маленьких. Хороший вопрос!

Белла удовлетворенно кивнула. Янне неплохо разбирается в том, что происходит в их маленьких черепушках, если учесть, что дети ему совершенно не интересны. Неудивительно, ведь он к ним ближе по возрасту… Нет, что за глупости! Он моложе меня всего на пять лет.

В тот вечер мне не пришлось читать «Тайну четырнадцати крыс». Дети объелись свиными ребрами так, что ходить не могли, а затем впихнули в себя по «Тоблерону», которые Янне купил в самолете.

Позвонила Йенни и без передышки стала тараторить про Зорро. Они наконец-то решили встретиться! Он живет в другом городе, но приезжает сюда по делам, и завтра вечером они идут в ресторан, — конечно, если я соглашусь посидеть с Калле и Габби.

Я подавила тяжкий вздох и пообещала взять их к себе на ночь. А потом проговорилась, что у меня в гостях Янне. Йенни пришла в восторг и тут же стала планировать, как мы все вместе будем отмечать Рождество. Мороженщик, Зорро и мы с четырьмя детьми! Поежившись, я напомнила, что с Зорро она пока не знакома в реальной жизни, а на дворе еще только сентябрь. Но Йенни неисправимый оптимист, после каждого удара она весело вскакивает, как китайский болванчик. Это бесценное качество, хотя каждый год она снова и снова наступает на одни и те же грабли.

Янне остался на ночь, как будто это было в порядке вещей. Мы не сходили с ума от страсти, как в тот раз на балконе, зато неплохо провели время за изучением всевозможных изгибов и впадин. Все бы ничего, но через пару часов мы оба уснули — понять не могу, как такое случилось!

Посреди ночи в комнату прокралась Белла. Наверно, она долго стояла, глядя на мужчину, который лежал рядом со мной на животе, накрыв подушкой голову. Я проснулась оттого, что она прыгнула ему на спину с радостным криком:

— Папа! Папа вернулся!

Янне спросонья перевернулся. Мгновение они смотрели друг на друга, потом Белла закричала. Пришел сонный Билли, который, услышав Беллу, тоже начал рыдать. Я выскочила из постели нагишом — я всегда спала без ночной рубашки. Отвела детей в детскую и прочитала «Четырнадцать крыс» по крайней мере четырнадцать раз, пока всхлипывания окончательно не стихли. Когда я читала книжку в седьмой раз, то услышала, как Янне вызывает по телефону такси, затем из-за двери тихонько показалась его рука, помахавшая мне. Теперь-то он точно никогда не вернется.

 

«Папа за стеклом»

Мама все читала и читала. Наверно, мороженщик заколдовал ее, ведь рядом с ней лежал папа, и вдруг он превратился в мороженщика! А Билли вообще ничего не понимает, он спрашивает, можно ли ему поспать вместе с ними! Ночью мне приснилось, будто мы с папой сидим у нас в садике в разных комнатах — я в игровой, а он в комнате творчества.

Он что-то говорит мне, а я не слышу через стекло. Ты что, не видишь, ведь это медведь, говорит Тина. Я смотрю и вижу, что у него правда шерсть везде растет. Я испугалась, убежала, села на трехколесный велосипед и поехала изо всех сил. А по дороге шел папа, он шел прямо передо мной, и я ехала изо всех сил, но кругом были лужи. А дальше я не помню. Утром мороженщика уже не было, а я сказала, что не пойду в садик, потому что вспомнила свой сон. Мама заплакала и сказала, что если мы не пойдем в садик, то злой дядя из школы сделает так, что больше она не сможет зарабатывать деньги и тогда нам будет нечего есть. Тогда Билли заревел и сказал, что хочет есть. И мы пошли.

 

«Как два пушистых зверька»

На всех курсах для руководителей, которые меня заставил посещать мой американский шеф, поднималась проблема принятия решений. Последний лектор был стильный парень в свитере с высоким воротом, с лошадиным хвостом и козлиной бородкой. Он нудно рассказывал, что значит «Helping your Staff towards a Decision». Поскольку он коверкал английский на южношведский лад, это звучало как «хелпинг йор стауф тодс э дисичон». Как бы то ни было, он говорил о том, что начальник должен чувствовать, когда наступил подходящий момент для принятия главного решения в проекте: идти дальше или сдаваться? Он принимает решение сам, а потом незаметно поворачивает ключик, и сотрудникам кажется, будто решение принято ими, так что все остаются довольны.

В последнее время я то и дело вспоминал эти дурацкие курсы. Это ужасно меня раздражало, но я не понимал почему. И вдруг за обедом меня осенило: я должен принять решение в проекте «Тарзан»! Идти дальше или сдаваться! Это будет моим решением, мне не надо манипулировать никакими сотрудниками. Тарзан имеет такое же право голоса, как и я, ей невозможно что-то внушить. Сначала я должен решить это для себя, а потом остается только надеяться, что к тому же решению придет и она.

Все аргументы говорили в пользу того, что надо сдаваться! Достаточно вспомнить крики Беллы и сопливый нос Билли. Ничего у меня не получится, плохой из меня отец. И потом, мне так надоела ее упертая гордость — то, что ей хочется, она купить не в состоянии, и никто другой ей это купить не смеет. Она нагло заявила, что ей нужен любовник, а я всего лишь молокосос с шикарным автомобилем, в который прыгнет любая красотка. Ей тридцать четыре, если опустить глаза, то можно увидеть живот с темными завитками внизу и…

На этом месте я окончательно расклеился. Мы играли в двух пушистых зверьков, которые обнюхивают друг друга: она — мою грудь, а я — ее курчавую муфточку. Теперь ни о чем другом я уже думать не мог.

Вдруг я увидел в другом конце ресторана две изящные ножки в блестящих чулках, одна из них подозрительно медленно скользнула поверх другой. Я поднял взгляд выше и увидел, что ножки принадлежали Шарлотте.

Давно мы не виделись. Я избегал ее после того вечера. И тут мне пришло в голову, что Шарлотта настоящая профи в принятии решений. Вот кто действительно умеет помочь коллективу сделать выбор! Прихватив чашку с кофе, я направился к ее столику. Шарлотта была одна.

Мы поболтали о том о сем, и вдруг, внимательно посмотрев мне в глаза, она сказала:

— Ян, ты ведь хотел что-то спросить, не правда ли?

И я запинаясь изложил ей краткий обзор своих отношений с Тарзан, утаив лишь некоторые детали. Кофе остыл. Официант назойливо вился неподалеку, и Шарлотта рассеянно протянула ему свою кредитную клубную карту.

— Methinks you protest too much! — подытожила она. — Ты слишком сгущаешь краски, а ведь мог бы выбрать любую девчонку. Это говорит о том, что в твоей Тарзан что-то есть. Ян, а может, ты просто не настоящий мороженщик? Может, ты просто живешь в своем замороженном мире? Расслабься и радуйся, что ты ей нравишься.

Официант принес ее карту обратно, и она черкнула подпись, попутно отчитывая его за то, что морские гребешки были пересолены. И вдруг она встала с гримасой боли на лице и схватилась за живот.

— Что с тобой, Шарлотта, тебе плохо?

— Вчера у меня был выкидыш, — коротко ответила она.

— Но… но… почему ты сразу мне не сказала?.. — начал было я, хватая ртом воздух, как аквариумная рыбка.

— Ты ведь не спрашивал, — немного резко ответила Шарлотта. — Не волнуйся, ты здесь ни при чем. — Лицо ее разгладилось, она потрепала меня по щеке. — Удачи, Ян! А теперь мне пора, — сказала она и исчезла.

В этот раз она помогла мне «тодс э дисичон».

 

«Surprise, kids!»

Всем понятно, что, когда у тебя месячные, выглядишь ты ужасно. Волосы свисают с башки, как жухлая трава, кожа становится потной и бледной, небольшая компания прыщей располагается на носу сбоку, а грудь становится настолько чувствительной, что без боли невозможно застегнуть бюстгальтер. Но в таком состоянии есть свои преимущества!

Раз в месяц я превращаюсь в саблезубого тигра. И это здорово! Заходя в кабинет, я чувствую, как глаза наливаются кровью, а из десен рвутся наружу острые клыки. Я нетерпеливо помахиваю розгами в поисках жертвы. В классе, где собрались ученики из разных потоков, многие из которых ждут урок рисования, чтобы хорошенечко отдохнуть, всегда найдется к чему придраться. Кто-то бросает на меня рассеянный взгляд, шум становится на пару децибел тише. Ага, учитель вошел в кабинет, so fucking what! Передо мной сидит класс, который и ухом не поведет, если сюда ворвутся солдаты в маскировочных касках с «Калашниковыми» наперевес. Я злорадно улыбаюсь. Surprise, kids!

Щелк, и у меня появились железные когти, я превращаюсь в нечто среднее между терминатором и робокопом и перехожу в атаку. А ну-ка, быстро перестал рисовать половые органы на дорогой акварельной бумаге, еще не хватало ее выкидывать! Только попробуй включить на уроке мобильный, я у тебя его вместе с ухом вырву! Сейчас вы у меня поиграете в карты, я из них конфетти сделаю! Будем пускать их друг в друга, черт меня подери, потому что сегодня у нас праздник: мы рисуем перспективу с двумя отправными точками, а у кого не получится, тому я руки оторву, как хвостик от свеклы!

Многолетняя практика в этой области научила меня держаться в рамках закона о правах ребенка и постановлений, принятых школьным профсоюзом. Я никогда не нарушаю границ, но пощады от меня ждать не приходится. Я не забываю покровительственно улыбаться тем слабым бедняжкам, которым всегда достается, поэтому они думают, что мой гнев прольется на них, но у меня совсем иные цели — просто надо вовремя уворачиваться, мои маленькие друзья, тогда все будут целы!

Выпучив от страха глаза, ученики сползают на стулья и замирают, распрямившись, как свечки. Они хватают карандаши и линейки и начинают чертить, а я хожу между рядами с безумным горящим взглядом и глухим урчанием, которое поднимается откуда-то изнутри. Сейчас я из вас всю душу вытрясу!

Эффективность уроков держится на моем ПМС. В обычном состоянии я настолько уступчива, что меня можно загнать в угол, и они этим пользуются! Черт возьми, ну они же подростки, их главная цель — подрывать любые авторитеты! Одни, словно щепки, болтаются на поверхности бескрайнего моря противоречивых, непостижимых чувств. У других на заднице стоит клеймо: «Их разыскивает полиция», рано или поздно они непременно окажутся за решеткой. Третьи страдают среднестатистическим слабоумием и не понимают, что учитель не может клонировать себя и одновременно прийти на помощь тридцати двум ученикам. Четвертых вообще не видно, не слышно, их и радаром не нащупаешь. А бывают такие, что хочется посадить их в карман и унести с собой, чтобы дома полюбоваться. Все они пробуждают во мне материнские чувства, во мне просыпается неудовлетворенная нежность, переходящая в бешенство. Но если слишком часто уступать своим нежным чувствам, то дети просто переедут меня бульдозером! Поэтому я так рада, что хотя бы раз в месяц нахожу в себе силы нагонять на них ужас. Произведенный эффект длится ровно четыре недели, я засекала. После этого шум в классе начинает расти, дети кладут ноги на стулья и принимаются играть в карты. Не тут-то было! Hey, kids, I'm back! Here's Johnny!

Я не собираюсь угрожать и запугивать. Нет более жалкого зрелища, чем учитель, который стоит перед классом и громко визжит, угрожая тем, что оставит ученика на второй год. Я же просто впадаю в праведный гнев, который действует наповал. Этот гнев заражает. Он бьет прямо по их куриным мозгам и пробуждает рефлекс выживания. Расслабьтесь, черт побери! Я сегодня в ударе!

Потом я снова становлюсь собой, и весь месяц занятия идут своим чередом.

После урока я иду в учительскую, чтобы навести порядок и в этом болоте.

 

«Будь моей доброй подругой»

Итак, Янне, ты принял свое великое решение. Три… четыре! Зажмурься и прыгай!

Я чувствовал себя взрослым, рассудительным человеком. Ничего, Мариана быстро избавит меня от этого чувства, она умеет.

Вечером я заявился к ней с тремя розами: темно-красная, длиной в метр, — для Марианы, чайная, поменьше, — для Беллы и миниатюрная роза в горшочке — для Билли. Кажется, Билли обрадовался больше всех, он тотчас поставил горшочек посреди игрушечной автомобильной дороги, рядом с пластиковой пальмой, — как будто цветы растут вдоль дороги. Белла попыталась воткнуть розу себе в волосы, но поранилась шипами и надула губы. Мариана воскликнула:

— У нас и вазы-то для нее не найдется! — и обрубила толстый стебель до середины. Она поставила покалеченный цветок в пластиковый кувшин, откуда роза печально свесила свою прекрасную головку, большую, как теннисный мяч. Я невольно вспомнил высокие датские дизайнерские вазы из белого стекла в доме Шарлотты.

Но я приехал сюда не потому, что меня интересуют способности Марианы в области ботаники или их отсутствие. Я предложил ей помочь приготовить еду, не осмелившись пригласить их поужинать где-нибудь в ресторане.

— Конечно! — сказала она. — Сегодня у нас телячье филе «Оскар», можешь почистить омаровые клешни и приготовить соус «Шарон»! А если тебе несложно, скрути, пожалуйста, небольшой круассан!

Наверно, на лице у меня отразилось глубочайшее недоумение, потому что Мариана нетерпеливо выпалила:

— Ах ты, голова садовая! На ужин у нас сосиски с макаронами! А ты что думал? Можешь пока развести шоколадный пудинг. На обратной стороне пакета написано, как это делается.

Я смиренно принялся разводить шоколадный порошок в большой миске. Я промолчал о том, что вообще-то настоящий шоколадный мусс с зигзагами из белого и темного шоколада необходимо приправить «Гран Марнье». Представляю, что она скажет, если я спрошу, где у нее хранится бутылочка «Гран Марнье».

Она не любит, когда я хожу с ней по магазинам, пару раз мы попробовали, но это была пытка. Когда я покупаю еду, то мчусь по отделу деликатесов, как будто это ралли Монте-Карло. Початки спаржи, французские сыры с чесноком, упаковки нежнейшего филе сыплются мне в тележку, а потом остается только помахать карточкой и заказать доставку на дом. Мариана же ходит по магазину, как комнатная собачка, которой хочется писать; останавливаясь у каждой полки, она так и сяк вертит упаковки с продуктами, сравнивая различные марки. А в результате в ее тележке оказывается несколько самых обычных продуктов. Однажды, прождав у кассы минут двадцать, я недовольно спросил:

— Неужели обязательно изучать каждую банку? Думаешь, эти огурцы импортируют нам из страны с диктаторским режимом, которой ты объявила бойкот?

— Я сравниваю цены, — коротко ответила она.

Мне стало стыдно.

— Но я ведь запросто могу… — заикнулся я. Э нет, с меня хватит. Ее глаза напоминали два лазерных пистолета из «Стар трека», которые замораживают жертву в одно мгновенье. Нет уж, увольте! Пойду-ка я лучше в табачный отдел и спущу там сотню крон на футбольные ставки.

В тот вечер Мариана была какой-то странной. Что бы я ни сказал, она тотчас бросалась на меня, как маленький злобный мопс. В ответ на вопрос, куда убрать масло, она рявкнула:

— В туалет!

И тогда я спросил:

— Может быть, мне уйти? Ты сегодня как с цепи сорвалась, я что-то сделал не так?

Ее косматые, сердито нахмуренные брови разгладились, она потрепала меня по щеке и сказала:

— Ты здесь ни при чем. Ты никогда не жил в одном доме с женщиной, у которой начался ПМС?

Я слегка покраснел. Единственной женщиной, с которой я когда-либо жил, была моя мать Улла Бритт Видинг. Она никогда не упоминала никакой ПМС.

Затем мы принялись за сосиски, попутно разрабатывая методы спасения семьи, пострадавшей от ПМС одного из ее членов.

— Портативное ПМС-убежище в подвале, которое приходит в готовность в нужный момент, — предложил я. — С трехдневными запасами пива, детективов и «Снюса».

— Сигнализация, которая с приближением ПМС начинает регулярно срабатывать, сокращая промежутки между сигналами, — продолжила Мариана. — А когда опасность позади, включается песня «Солнце вышло из-за туч»!

Билли и Белла не понимали, в чем дело, мы объяснили им, что придумываем, как спастись от сердитой мамы. Они хохотали, как сумасшедшие, и предлагали свои решения этой проблемы.

— Спуститься через окно по веревочной лестнице! — заливалась Белла. — И переночевать там в палатке!

— А можно… можно забраться под такой железный горшок, а она пусть стучится в него сколько влезет! — изнемогал Билли.

— Мне не помешает большущий кляп с висячим замком, — вздохнула Мариана. — Кажется, с сегодняшнего дня я больше не работаю. Я высказала нашему ректору все, что я о нем думаю. Он сморщился, как изюмина, прямо у меня на глазах.

Вечером я поинтересовался, не хочет ли Мариана, чтобы я ушел. Времени было много, мы выпили пива (которое я принес собой), на улице шел дождь.

— Да ладно, — сказала она. — Йенни в такую погоду я ни за что бы не отпустила. Оставайся.

Мне, конечно, не очень польстило сравнение со старой доброй подругой, и потом, я ведь принял решение… Тем не менее я покорно улегся на самый краешек двуспальной кровати, опираясь рукой о пол, чтобы не упасть. Закончив свои дела в ванной, Мариана вошла в комнату в безобразной ночной рубашке из фланели с фиолетовыми оборками.

— Эта рубашка — тоже следствие ПМС, — хихикнула она. — Я называю ее ангелом смерти.

Н-да. Повода разорвать отношения так и не подвернулось. Да и решающего разговора не получилось.

 

«Проклятый Стагнелиус!»

[13]

Этот кошмарный вирус по имени Янне опять мутировал. Он торчит здесь, распространяя по квартире фальшивое чувство теплоты и уюта с такой силой, что нам начинает казаться, будто мы одна семья. Но это не так, Янне не имеет ко мне и к моим детям ни малейшего отношения. Он наш хороший друг, друг семьи, потерявшей незаменимого и любимого папу. Интересно, он сам это понимает?

Во всяком случае, Янне было позволено присоединиться к нам, чтобы поужинать вчетвером, когда Йенни решила познакомить меня со своим пресловутым Зорро. Мы пригласили двух надежных девочек из моей школы, которые должны были присматривать за всеми детьми у меня дома, а сами отправились в ресторан. Это был тот же ресторанчик на побережье, где мы с Янне как-то раз, так сказать, познакомились. Девочкам я оставила номер мобильного Янне на случай, если произойдет какая-нибудь катастрофа.

Оркестр освещался софитами, музыканты были одеты с претензией на джаз-банд — в белые пиджаки и темные рубашки. Янне заказал столик на достаточном расстоянии от сцены: мы слышали музыку, но при этом могли разговаривать друг с другом.

Зорро заставил себя ждать. Йенни нервничала как никогда и была как никогда очаровательна. Ей удалось занять у своего противного братца денег на дорогущую стрижку с серебряными прядями и новое платье из «Н&М», тонкое и накрахмаленное, явно не рассчитанное на многократные стирки. Наверно, братец рассматривал свой поступок как инвестицию, он вкладывал деньги в наживку для будущего кормильца Йенни, благодаря которому ему больше не придется давать ей взаймы.

— Его зовут Стеллан Олоф Росенгрен, — бормотала Йенни. — С. О. Ро… — Зорро, понимаете? Его в армии так называли. Он чинит кассовые аппараты. Всю область обслуживает. Но мы будем звать его просто Стеллан.

У входа в ресторан я увидела мужчину, который кого-то искал глазами. Он был высокий и широкоплечий, с темно-рыжими волосами и большим носом. Симпатягой его не назовешь, но было в нем что-то уютное и домашнее, он чем-то напоминал Авраама Линкольна. Очень мужественный. Я толкнула Йенни в бок.

Та сразу же просияла, как китайский фонарик, и замахала ему. Зорро-Линкольн двинулся в нашу сторону, проворно и грациозно, словно лесной зверь. Йенни рассказывала, что он был охотником и участвовал в соревнованиях по спортивному ориентированию.

Он поздоровался, взяв мою руку в свою теплую большую ладонь. Карие глаза, окруженные веселыми морщинками, смотрели на нас с дружелюбным восторгом. Он легонько похлопал Йенни по спине, сел рядом и слегка поцеловал ее в ухо. Они немного поворковали, после чего Йенни хихикнула и покраснела.

Вечер обещал быть удачным. Зорро рассказал пару смешных историй о своих капризных клиентах, хотя вообще о себе говорил мало. Он расспрашивал нас с Йенни, чем мы занимаемся, и слушал с большим интересом. Когда он вот так проникновенно смотрел на меня и внимательно слушал — да-да, он был очень внимателен, — я начинала болтать без умолку, как будто это я была предметом его воздыханий. Но и про Йенни Зорро не забывал, он то и дело как бы случайно касался ее: брал за запястье, клал руку на спинку ее стула, а когда она говорила что-то смешное, он так восторженно хохотал, словно Йенни была самой восхитительной женщиной в мире. Они с Янне наперебой оплачивали счета за наши коктейли. Так что жадиной Зорро не назовешь.

«Вот бы Йенни наконец повезло, она это заслужила», — подумала я, вспомнив Кенни. На праздниках или вечеринках Кенни взял моду высмеивать Йенни, причем по мере его опьянения шутки становились все более мерзкими. Он называл ее «теткой». Или «шкафом». «Эй, шкаф, захлопни дверцу! Щель закрой! Ха-ха-ха!»

Янне был против обыкновения молчалив. И что это с ним?

Вдруг у нашего столика остановился какой-то мужчина. Это был блондин с короткой стрижкой, нетвердо стоявший на ногах, но старательно выговаривавший согласные.

— Че-е-рт побери, Зорро, кого я вижу! — проревел он. — Здорово, старик! Сколько лет, сколько зим! Вот так встреча! Ты что здесь делаешь?

Стеллан немного смутился.

— Я тут по работе, — пробормотал он. — Знакомьтесь, это Лундгрен, мой армейский приятель, летом мы вместе были на сборах.

— Да, здорово мы там оттянулись! — захихикал Лундгрен и посмотрел на нас. Янне положил руку на спинку моего стула, и Лундгрен перевел взгляд на Йенни. Он протянул ей ладонь, огромную, как телячий окорок.

— Ага, вот, значит, какая женушка у нашего Зорро! Тебя ведь Вероника зовут? Да, Зорро про тебя много натрепал! Но ты, смотри, глаз с него не спускай. Летом мы клево повеселились, особенно он! А как поживают ваши… близняшки? У вас ведь два парня, правильно?

Йенни уже не улыбалась, она сидела стиснув зубы и бледнела прямо на глазах. Зорро закашлялся и сказал, что его жены с нами нет, мы просто друзья. По его голосу было ясно, что эта игра для него проиграна.

Лундгрен стал пробираться между столиками, еще некоторое время до нас доносилось его веселое гиканье, но потом оно смешалось с окружающим шумом. Йенни посмотрела на Зорро, который внимательно изучал свои кутикулы.

— Близняшки? — переспросила она. Зорро кивнул. На Йенни было жалко смотреть. Она встала, взяла свою крошечную сумочку и бросилась вон из ресторана. Я побежала за ней.

Йенни стояла на улице без пальто и курила, глядя на проезжающие автомобили, но не видя их. Я обняла ее, а она уткнулась в меня головой.

— Во всем виноват Стагнелиус, — сказала она. — Проклятый Стагнелиус! Черт!

Когда мы учились в старших классах, Йенни писала сочинение про скальда Стагнелиуса. С тех пор она всегда цитировала его, когда впадала в отчаяние. Бывало, я тоже вдруг вспоминала его, когда наваливались проблемы.

Безжалостные цепи бытия меня сдавили, А вместо славы я стяжал на поле брани Венец терновый. И, как краски, смыло Мечты о счастье, земного ожиданье рая, [14] —

пробормотала Йенни и, высморкавшись в салфетку, затоптала сигарету.

Дверь в ресторан распахнулась, и на улице показалась знакомая фигура. Это был Йонте, в нашей школе он совмещал обязанности учителя труда и местного домового. Я видела, как он мелькал в ресторане. Йонте не танцевал, поскольку попал в мотоциклетную аварию и после операции одна нога у него не сгибалась, но все-таки он любил бывать на людях, сидел в баре, вытянув одну ногу вперед. Йонте был в мрачном расположении духа, едва поздоровался, блеснув лысиной в свете неоновой вывески, и с трудом зашагал в сторону автомобильной стоянки. Да, не мы одни сегодня покутили на славу!

— Зорро наверняка уже ушел, — сказала я.

— Ноги моей в этом ресторане больше не будет, — сказала дрожащая Йенни, стуча зубами. — Даже за пальто не вернусь! Я вас здесь подожду.

И тут у меня возникла идея. Йонте жил где-то в моем районе.

— Йонте! — окликнула я. — Ты не мог бы захватить с собой одного пассажира и отвезти его ко мне домой?

Йенни я даже спрашивать не стала, она была не в состоянии принимать решения. Да и к тому же от парня с негнущейся ногой всегда можно убежать, если он выйдет за рамки приличия!

Йонте кивнул, не задавая никаких вопросов, такой уж он человек. Он вынул плед из своего маленького неказистого автомобиля, накинул его Йенни на голые плечи и освободил от хлама место на переднем сиденье. Я дала ей ключ от квартиры, и они рванули вперед.

Янне сидел за столиком в одиночестве. Внезапно мы почувствовали себя подростками, вырвавшимися на свободу без родительского согласия, заказали роскошный десерт из белого шоколада с клубникой и бросились танцевать танго. Насколько я понимаю, танго мы танцевать не умели, но на такой пустяк нам было наплевать.

Зорро мы больше не видели.

 

«How sweet and strange»

[15]

Вечно Мариана и Йенни строят из себя циничных, искушенных особ. Они много говорят о мужской сущности, презрительно смеются и закатывают глаза, когда в поле зрения появляется какой-нибудь дискотечный Казанова, загорелый и чуть больше положенного благоухающий кокосовым ароматом, с волосами чуть длиннее обычного и с расстегнутым воротом. Когда басист из оркестра искрил своими улыбками и подмигиваниями на весь танцпол, Мариана и Йенни смеялись над женщинами, которые призывно глядели на него и пытались пробиться поближе к сцене.

Зато такой, как Зорро, для них в самый раз, в один присест проглотили наживку, крючок и леску. Они как будто не замечали, что вся его болтовня, на первый взгляд скромная, — сплошное хвастовство. Они не видели, как он оттеснил меня от Марианы, заслонив ее плечом. Он то и дело отпускал замечания, из которых явствовало, что я сопливый щенок, называл меня парнишкой и разговаривал со мной свысока. «Э нет, парнишка, за эти коктейли плачу я», «Ну что, Мариана, пойдем, потанцуем? В отличие от Янне я не в силах устоять перед твоими зелеными глазками!.. Йенни, love of my life, ты ведь позволишь? А Янне пусть пока расскажет тебе о компьютерах, только смотри у меня, мы скоро вернемся…»

Ему нужны были обе, он постоянно держал их на крючке, пожирал взглядом, был так обходителен, что у меня желчь подступала к горлу. Я все время боролся с порывом врезать ему как следует прямо в пасть, растянувшуюся в победоносной улыбке, да так чтобы зубы посыпались! Я бы собрал их и сделал ставку в рулетку!

А потом приперся этот белобрысый качок и уделал его так, что мокрого места не осталось. Чао, бамбино, тебе остается умчаться галопом в ночь верхом на Торнадо, ведь это единственный, кто тебя пока еще терпит!

И вдруг вечер стал нашим. Мы с Марианой проделывали подозрительные телодвижения, отдаленно напоминавшие танго. Мы были так близко друг к другу, нас разделяли только одежда и представления о приличии. Она уткнулась носом в мою подмышку, а я тихонько обнял ее, она просунула ногу мне между колен, и мы превратились в пазл, где все кусочки совпадали друг с другом. Оркестр исполнял «А Nightingale Song in Berkeley Square», низким хриплым соло на саксофоне: «How strange it was, how sweet and strange, there was never a dream to compare…» И я подумал о нашей первой необычной встрече: это была в буквальном смысле женщина свыше!

Наше блаженство длилось около часа. Потом я все испортил. Я вспомнил о своем решении. И рассказал ей о том, что чувствую.

Мариана застыла в моих объятиях.

— Знаешь, Янне… — грустно сказала она. — Когда Мике вернется…

Она не сказала «если». Она сказала «когда».

— Когда Мике вернется… я же не… я не давала тебе повода…

Она жевала кончик криво постриженной прядки волос. Наверно, сама себя стрижет, маникюрными ножницами, не всегда имея зеркало под рукой.

— Ясное дело, — весело отозвался я. — Когда Мике вернется, вы выстроитесь в ряд в коридоре и броситесь ему на шею, а потом начнете присматривать подходящий домик, в котором будете жить счастливо до конца своих дней. А иногда к вам будет наведываться приятель Янне со своими вечными корзинами, и все будут дружески посмеиваться над этим придурком. Вы будете угощать его кофе на новой кухоньке, обставленной мебелью из предложения года в ИКЕА.

Мариана посмотрела на меня с грустью. Танец закончился, и мы сели за столик. Вокруг стоял шум, посетители постепенно пьянели. Мариана теребила замок на сумочке.

— Я не стану отвечать тебе такими же колкостями, — сказала она, не глядя на меня. — Ты сам не понимаешь, как зло прозвучали твои слова. Ведь мы с Мике никогда не переедем ни в какой домик. Все зависит от того, насколько продвинулась вперед медицина. У Мике не все в порядке с головой, понимаешь? Это все, что я могу тебе сказать. Не буду вдаваться в подробности. Но если он начнет зарабатывать деньги, то найдет какой-нибудь сумасшедший способ потратить их. У меня есть только один шанс увидеть уютный домик изнутри: наняться туда уборщицей, — сказала она, криво усмехнувшись. — Кстати, Янне, тебе уборщица не нужна на пару часов в неделю?

Не знаю, за что она делает мне так больно. Я ведь никогда не обходился с ней как с нищей прислугой. С Зорро она, по крайней мере, кокетничала, а я для нее всего лишь избалованный щенок. И с этим ничего не поделаешь.

— Я отвезу тебя домой, — сказал я.

И мы поехали.

Затем я вернулся в ресторан. После четырех бокалов виски я снял какую-то девушку, которая работала в сервисе по уборке квартир. Но это не помогло.

 

«Мама, проснись!»

Почему ты такая грустная, мама? Мы опять что-нибудь натворили? Я же не виновата, что Габби написала в кровать! Я даже не видела, а она ничего не сказала, а когда я почувствовала, что мокро, то решила, что это кока-кола! Мама, проснись! Билли голодный! Билли, ты ведь голодный? Я тоже есть хочу, мама! Проснииись!!! Эта Сигрид весь вечер болтала по телефону, я думала, она говорит с папой, а Майя — та, у которой вся голова в маленьких косичках, — она очень добрая. Она мне тоже косички сделала, видишь? Ты видишь, мама? Проснись же скорей! А жемчужин у нас не было. Она сказала, что их можно купить. Я попросила папу купить жемчужин. Что-что? Я же сказала, что звонил папа! Ну почему ты такая грустная! Папа звонил, пока тебя не было, как раз перед тем, как пришла тетя Йенни. А эта Сигрид все болтала по телефону, но я не знаю, с папой она говорила или нет, потому что она называла его Ахмедом. Почему она зовет нашего папу Ахмедом? Говорю же, это был папа, он потом еще раз звонил, я с ним разговаривала, он сказал: «Малышка, я скоро вернусь, и тогда мы устроим праздник». Я спросила его про жемчужины, а он сказал: «Вот так раз, я только что переплыл семь морей и набрал жемчужин, у меня их полная корзина!» Я говорю: «Целая корзина, прямо как у нашего мороженщика!» А папа стал расспрашивать, что за мороженщик, и я ему все рассказала. Ой! Ты чего щиплешься?! А что такого? Я просто сказала, что это дядя, который приходит к нам и приносит еду в большущих корзинах, что он один раз оставался у нас на ночь и я ужасно перепугалась, потому что решила, что это папа! Тогда папа захотел поговорить с тобой, а ты как раз ушла с мороженщиком! А потом пришла тетя Йенни, папа и с ней поговорить захотел, но она с ним очень быстро попрощалась, взяла Габби и Калле и повела их домой, хотя они уже почти спали, и тетя Йенни тоже была очень грустная! Правда, не такая, как ты! Когда ты снова развеселишься? Мы такие голодные! Просто помираем от голода! У нас не найдется какао?

 

«Одна в целом мире»

У меня было ощущение, что я оскверняю любимый сюжет сказок и мыльных сериалов. Не бывает такого, чтобы прекрасный молодой принц получил от ворот поворот из уст потрепанной старой нищенки с двумя детьми!

Но после того вечера в кабаке, когда Янне дал понять, что привязался ко мне больше, чем нам бы того хотелось, я решила говорить с ним начистоту. Я поняла, что в его волосатой груди бьется сердце романтика — он и сам себе удивлялся — и это сердце ранить мне не хотелось. Мне он очень, очень нравится.

Оставлять его на ночь я больше не могу, как бы одиноко мне не было временами в моей двуспальной кровати. И не только из-за детей, которые по утрам просовывают свои вспотевшие головенки ко мне в комнату, пока не разбудят меня окончательно. Я не хочу давать Янне повод надеяться. Откуда только взялась эта дурацкая мысль, будто женщины заводят себе любовника только для того, чтобы кто-то был с ними в постели, будто им всегда нужны близкие отношения! Тогда как мужчинам нужна one night stand…

По-моему, сегодня все происходит наоборот. Сейчас полно девушек, которые разъезжают по барам на стильных авто, не имея ни малейшего желания пускать мужчину в свою жизнь и в свой холодильник. Опыт научил их, что некоторые мужчины норовят упасть на диван в ожидании, когда им приготовят кофе…

Осенью мы с Янне часто беседовали об этом во время наших долгих телефонных бесед, обычно это происходило поздним вечером, когда дети спали. Так приятно было поговорить со взрослым человеком, ведь, как правило, по вечерам это удовольствие мне практически недоступно. Иногда мне становилось так одиноко, когда дети ложились спать, что я звонила в SAS или в железнодорожные кассы, чтобы оставить запрос и потом услышать эхо долгожданного звонка и короткую просьбу: «Представьтесь, пожалуйста! Мы так рады, что вы позвонили!»

Мы с Янне много смеялись, часто ругались, но, как только он начинал осторожно выспрашивать, когда мы увидимся, я всегда находила повод поскорее закончить беседу.

Я рассказывала ему, что часто где-то внутри меня писклявый голос начинает канючить: «Садись в „ламборджини“, и дело с концом! Он и детей готов взять!»

— Прав твой голос, — сказал Янне. — А когда им исполнится восемнадцать, они получат по машине! Пусть у каждого будет своя! К тому времени у нас уже появится семейный автомобиль с кучей своих детей.

— Ты можешь себе представить, что я поселюсь на твоей вилле, буду покупать эксклюзивные наряды по твоей кредитной карточке, отдам Беллу и Билли в частные школы? А со временем ты захочешь завести пару общих детей, чтобы доказать свою мужскую состоятельность и завещать им свой капитал.

— Ну-у… ну надо же мне когда-нибудь повзрослеть. По-моему, если у меня появятся дети, которых надо будет воспитывать, я сразу повзрослею.

— Ага, а через семь лет совместной жизни, когда мой живот отвиснет гармошкой после четырех или пяти беременностей, ты встретишь молодую красотку с глазами испуганной лани, которая будет обожать тебя, разделять твой образ жизни и знать, что она хочет. Сначала я этого не замечу, ведь ты по-прежнему будешь пропадать в заграничных командировках, а я буду сидеть дома с детьми. Но в один из приездов в тебе вдруг взыграет молодость и тебе понадобится срочно встретиться с клиентами, ты позвонишь домой поздно вечером и скажешь: «Дорогая, ложись без меня!» А утром окажется, что твоя половина кровати пуста, и через несколько месяцев я снова стану матерью-одиночкой, только детей у меня будет в два раза больше, и больше будет горечи на душе, хотя, наверно, с деньгами будет получше. Впрочем, это не факт, ведь средства на адвоката есть только у тебя…

— Остановись, Мариана, ты слишком разогналась. Может быть, прежде чем ныть о разводе, просто попробуем пожить вместе?

Но меня уже понесло.

— Ни за что, Янне, ни за какие коврижки я не решусь на такое! Ты не заметил, что в нашем веке каким-то странным образом размножение целиком и полностью взвалили на женщину? Мы всегда должны быть готовы к участи матери-одиночки с оравой детей и минимальным доходом. И так во всем мире, я недавно читала, что в одной трети семей женщина является кормильцем. В Африке, Южной Америке, Азии. Я не понимаю, почему так получается? Мужчины бросают семью, ни о чем не заботясь, а может, им только кажется, что они заботятся о семье, а на деле им все равно. Или такие отцы, как Кенни, от которых один вред.

— Прекрати, Мариана! Я же, наоборот, говорю, что хочу быть вместе с тобой, хочу разделить ответственность, а ты плетешь о каких-то беглых африканцах! У нас-то, кажется, родители делят воспитание детей пополам, и это нормально.

— Ну да, встречаются редкие экземпляры, которые берут на себя ответственность и половину обязанностей. Обычно у них уже есть в резерве новая жена, которая стремится завоевать их уважение, стать другом их детей и выкладывается на сто пятьдесят процентов. У этих отцов всегда находятся средства на хоккейное снаряжение, на которое матери не хватило денег, а также на поездку в Таиланд с новой женой и старыми детьми… Они забирают детей, а мать остается одна. Только это не для меня: неродной отец никогда не почувствует ответственности за детей своей бывшей жены, которых она завела от бывшего мужа, а я навсегда останусь с оравой детей…

На этом месте Янне рассвирепел и обрушился на меня с потоком отборных ругательств в адрес чокнутых мамаш, которые не дают отцам общаться с детьми, хотя те только и мечтают принять участие в их воспитании. Эти чокнутые мамаши таким образом мстят мужчинам за то, что те бросили их. Такие тоже бывают, ответила я, но редко, чаще отцы забывают забрать ребенка, который весь день ждет его на чемоданах под дверью. Если уж они такие заботливые, то почему не берут декретный отпуск?

Тут Янне не выдержал и нанес удар ниже пояса. Он сказал, что моя категоричность, наверно, объясняется тем, что у меня никогда не было мужчины, которому я могла доверять, а мой муж был ненастоящим… словом, просто ненастоящим. А сам он в состоянии пережить любые невзгоды, на этот счет я могу не беспокоиться. Я бросила трубку и долго боролась с рыданиями, но в конце концов не сдержалась. Я решила, что мне остается только с головой погрузиться в детей и работу. На этом фронте есть чем заполнить тяжелые будни.

А мысли про любовь можно смело оставлять на потом. Годам к пятидесяти мы с этим разберемся. Куплю себе хороший корсет, подтяну прищепкой морщинистый подбородок — и вперед, на охоту!

 

«Фрекен Козья Ножка»

С головой погрузиться в работу оказалось несложно. Ректор просто дышал мне в затылок с тех пор, как мы с ним крепко поговорили. До пятницы мне надо было составить учебный план на всю осень для восьми классов, которые делились на несколько потоков. Довольно глупо поручать это мне, ведь я не работаю на полную ставку, но я оказалась единственным учителем рисования с нужной квалификацией.

И вовсе не потому, что в этой школе высоко ценилась такая квалификация. Когда им был нужен учитель рисования на несколько уроков, ректор обращался на биржу труда, к выпускникам народных школ, прошедшим общий курс эстетической подготовки, к душевным любителям керамической лепки или к кому-то в этом роде. Учительница музыки жаловалась на ту же проблему: раз ты умеешь играть на лире, значит, можешь давать уроки музыки! Пока она была в декретном отпуске, ее заменяли кантор-пенсионер и рок-барабанщик, проходивший реабилитационный курс лечения от наркозависимости. Посмотрела бы я, как они заменили бы учителя математики старым ревизором или жизнерадостным студентом с деревянными счетами!

Я сидела в душном крошечном кабинете, который мне по непонятной причине приходилось делить с учителем биологии, и продиралась сквозь план уроков, которые вели другие учителя. Из магнитофона раздавались голоса местных птиц, а на полке прямо перед моим носом стоял стеклянный резервуар с мерзопакостным банановым пауком. Интересно, они посадили меня среди друзей природы и орнитологов, потому что учителя рисования находятся под угрозой вымирания? Мы и правда стоим на отшибе, ни рыба ни мясо, наш предмет не отнесешь ни к теории, ни к ремеслу, иногда мне кажется, что в учительской поговаривают о том, будто в школе мы вообще не нужны. За счет нас можно было бы увеличить количество информатики. Или научить детей заполнять декларации, подготовить к экзаменам на права, рассказать, как оказывать первую помощь, показать, как выделывать кульбиты на спортивных снарядах. Эта проблема объединяет нас с учительницей музыки, иногда мы сидим с ней вдвоем где-нибудь в углу. Когда я только начинала работать, учитель информатики каждый день повторял: «Кого я вижу! Фрекен Козья Ножка!» Это продолжалось до тех пор, пока я угрожающе не помахала перед ним коричневыми кисточками из куницы со словами: «Еще раз меня так назовешь, и я воткну их тебе в задницу!»

Мои коллеги расщедрились на похвалу один-единственный раз, когда попросили меня нарисовать открытку какому-то учителю к пятидесятилетию. А однажды ректор попросил меня нарисовать новые вывески.

Кроме того, все уверены, что каждый учитель рисования в душе несостоявшийся художник. Я говорю им в ответ, что тогда все учителя шведского языка — это несостоявшиеся писатели, учителя физкультуры — плохие спортсмены, а учителя физики — неудавшиеся инженеры.

Хотя я не жалуюсь. В общем и целом мои коллеги представляют собой приличное сборище разочарованных типов. Хорошо еще, что во время наших задушевных чаепитий из учительской не ведется прямая трансляция, иначе мы оказались бы на первой полосе вечерних газет за злословие и низкую клевету. Мы перемываем косточки школьной администрации, ректору, ученикам и друг другу.

Если б не эти беседы, то мне пришлось бы обходиться без разговоров со взрослыми людьми по нескольку дней. Дети — это и есть вся моя жизнь.

Учитель труда Йонте — один из самых завзятых молчунов в нашей учительской. Обычно он ведет себя незаметно, хотя однажды я была страшно удивлена, увидев на полке в его каморке маленькие смешные фигурки из кусочков металла, оставшихся после урока труда. Йонте покраснел, признавшись, что сделал их сам.

Как бы то ни было, в воскресенье, после того ужасного вечера в ресторане, когда Зорро растоптал надежды Йенни, а я отказала Янне, Йенни пришла ко мне. Я готова была собрать ее по кусочкам, чтобы склеить эти кусочки заново, но оказалось, что Йенни совсем не раздавлена, скорее наоборот: она пребывала в каком-то подозрительно развеселом настроении.

О Стеллане Улофе Росенгрене почти не упоминалось.

— Ну ладно бы еще один ребенок! — возмутилась она. — Но близнецы! — Не знаю, почему ее так задела именно эта деталь.

Неожиданно Йенни защебетала о Йонте. Он пригласил ее к себе на чашку чая, когда подвозил домой. Оказалось, что Йонте тоже был почитателем Стагнелиуса. Но это еще не все! Он поведал Йенни, что часто вспоминал «Оду гниению», когда дела его были совсем плохи, нога болела после операции и он чувствовал себя самым лысым человеком на свете.

— Представляешь, — чирикала Йенни, — когда он совсем отчаивается, то напевает эту оду на мелодию песни «Горы покрыты росой»!

О, гнилость, невеста, спеши же скорей Накрыть одинокое ложе! Отринут я миром, покинут я Богом, Лишь ты излечить меня можешь! —

пропела она.

Она вела себя, как женщина, которая вот-вот готова влюбиться. В Йонте! До чего все-таки странно устроен наш мир!

Я не стала ее отговаривать. Это стоило мне большого труда, потому что мне было завидно. Янне сидел в моем подсознании, словно большущая заноза.

А потом… потом случилось то, во что я никогда не смела поверить. Моя жизнь снова перевернулась с ног на голову.

 

«Не хватает только вериг»

Иногда, после того как я расстаюсь с какой-нибудь женщиной, я на удивление часто встречаю ее в разных местах. Я сталкиваюсь с ней неподалеку от своей работы, в кабаках, где обычно бываю, или в тренажерном зале, когда там занимаюсь. Теперь я знаю, в чем дело.

В последнее время я стал подкарауливать Мариану, как фанаты звезду Голливуда. Я вроде как случайно оказывался рядом с ее школой или с детским садом, куда ходят ее дети. Покупал продукты в супермаркете неподалеку от ее дома — хорошо, что я не встретил ее, иначе она немедленно догадалась бы, что я здесь делаю, ведь этот магазин находился ужасно далеко от моего дома. Где она бывает еще, я не знал.

Мои преследования имели две цели. Конечно же мне хотелось увидеть ее. Но еще это было своего рода паломничество. Я представлял себе, что ступаю на священную землю, по которой только что прошла она.

Об этом я никогда никому не скажу. Я настолько измучился, что для полной картины мне не хватало только вериг.

Впрочем, она ведь напрямую не запрещала мне переступать порог ее дома, убеждал я себя. Почему бы мне просто-напросто не заглянуть к ней как-нибудь вечером, случайно проходя мимо? А что, если у меня вдруг оказался лишний билет в театр?

Она сказала мне ясно и откровенно. Когда вернется Мике, она будет с ним. Мике — ее настоящая большая любовь. И сколько она будет его дожидаться?

Ранняя осень перешла в позднюю. Я уныло разглядывал свой сад, который надеялся предоставить в распоряжение Марианы и ее маленького семейства. Даже заказал для них качели с веселым дизайном.

Я много работал, ездил в командировки, консультировал областное правление. Обновил свой гардероб и отремонтировал ванную, полагаясь на вкус Шарлотты: теперь стены украшала мозаика из черного стекла с небольшими вкраплениями желтого, а шкафчики были сделаны из редких пород дерева. Потом Шарлотта надолго уехала за границу.

Мариана никогда сама не звонила, однако на мои звонки чаще отвечала дружелюбно, если не радостно. По крайней мере, если не была чем-то рассержена. Я знаю, что ей нравилось говорить со мной. Мы могли трепаться часами, но только я собирался спросить, когда мы увидимся, как тотчас что-нибудь случалось. Наверно, мой вопрос выползал из трубки в виде гигантского облачка с фразой из комиксов, прежде чем я собирался произнести его вслух, потому что она всегда успевала за несколько секунд предупредить его: «Ой, ладно, пока, а то у меня сковорода на плите, Билли в ванне сидит, к Белле пришла подруга, которую пора проводить…» Каждый раз она придумывала новые оправдания тому, почему мы не можем быть вместе, одно другого неубедительнее.

Ей ужасно не хотелось со мной встречаться. Надоел я ей своими возвышенными речами. Тут и думать нечего.

В один прекрасный день я оказался в ее подъезде. Воровато оглянувшись, погладил пальцем табличку с надписью: «Манфельдт», висевшую в стеклянном шкафчике среди имен других жильцов с нижних этажей. Я сел в лифт и нажал кнопку, мурлыча что-то себе под нос, как будто езжу на этом лифте каждый день.

Затем снова спустился вниз.

И снова поднялся наверх.

Выйдя из лифта, я состроил веселую беззаботную мину и позвонил в дверь. Было около половины шестого, в это время они наверняка дома.

Дверь открыл мужчина средних лет. Он был одет в джинсы и светло-голубую рубашку, выглядел он немного небрежно, но это была милая небрежность, отдававшая какой-то французской искушенностью. Непричесанные волосы, ярко-голубые глаза — хотя, может, они казались такими из-за рубашки. На ногах у него были сандалии, хотя за окном стоял ноябрь. Он вытер руки кухонным полотенцем и приветливо посмотрел на меня.

Может, у Марианы есть брат? Или она успела завести себе нового любовника?

— Здравствуйте, — сказал мужчина.

Я пробормотал, что я приятель Марианы, вот проходил мимо, решил проведать ее.

— Она вышла в магазин, — сказал мужчина. — Но скоро вернется. Может быть, вы подождете ее здесь? — Он протянул руку. — Меня зовут Мике.

 

«О Микаель!»

Белла Чао, конечно, рассказала мне, что звонил папа. Она утверждала, что он переплыл семь морей и набрал для нее корзину жемчужин, на этом месте мне стоило задуматься: семь морей — это действительно в духе Мике. И если бы у Йенни голова не была занята Зорро и Йонте, она наверняка сообщила бы мне, что разговаривала с Мике в тот вечер. Он спросил ее, кто такой мороженщик, на что Йенни коротко ответила, что понятия не имеет, посчитав, что Мике не в своем уме. В последний раз она видела его именно в таком состоянии.

В тот раз, около двух лет назад, Йенни была у меня, когда Мике излагал нам свою теорию о том, как надо защищаться от нового типа излучения, он называл его дельта-излучением. Пощупав ее плащ, он сказал, что на крайний случай этого достаточно, но, если дело будет совсем плохо, на руки надо надеть полиэтиленовые перчатки. Это было за день до того, как он ушел.

Итак, ноябрьским вечером мы вернулись из детского сада очень поздно. Было родительское собрание, а потом я долго искала варежки Билли. Насморк у него разыгрался сильнее обычного, а на улице стояла минусовая температура, пришлось одолжить пару варежек из ящика с забытыми вещами. Они были рваные, и маленькие шершавые ручки Билли стали иссиня-красными, Белла почему-то вдруг страстно захотела иметь очки и ныла об этом всю дорогу домой. Мы не успели купить продуктов, устали, замерзли и проголодались.

Мы вышли из лифта и тут же споткнулись о какого-то длинного человека, который спал прямо посреди лестничной клетки, положив под голову пальто вместо подушки. «Черт! — только и подумала я. — Наверно, бомж. Или наркоман. Как бы провести детей в квартиру, чтобы не разбудить его?»

И тут он встал с таким видом, словно только и ждал нашего появления. Это был Мике.

Белла сразу все поняла. Она взвизгнула и уткнулась ему в колени. Он легко поднял ее на руки, как куклу, встал и улыбнулся.

Я не могу описать все те противоречивые чувства, что боролись во мне и в конце концов привели к короткому замыканию. Какая-то часть меня по-прежнему боязливо обдумывала, как бы провести детей мимо, не разбудив его. Но одновременно во мне росло ощущение большого, горячего, золотистого счастья. Я больше не мерзла. Улыбнувшись, я сказала:

— Микаель.

— Мариана, — поклонился он в ответ.

Вдруг я почувствовала, что Билли обхватил мою ногу и крепко прижался ко мне. Из-под челки он разглядывал своего отца, о котором у него не осталось ни малейшего воспоминания. Когда Мике исчез, Билли исполнился год, он только-только научился ходить. Я взяла его на руки.

Так мы и стояли, держа на руках детей. Затем сделали несколько шагов навстречу друг другу, нагнулись и осторожно поцеловались. От него пахло зимой, холодом и Мике, Мике, Мике. Я достала ключ, и мы прошествовали в квартиру.

В тот первый вечер, когда мы были все вместе, в семье царило какое-то тихое, почти торжественное настроение. Мы приготовили еду из того, что было: получились блинчики на кефире, а к ним у меня нашлась банка жидкого меда, которую я припасла на черный день. Белла не отходила от Мике ни на секунду, она все время сидела у него на руках, говорила с ним, показывала то одно, то другое. Она примчалась к нему с трусиками-стрингами, которые мы недавно купили, и с кучей рисунков, на которых был изображен он. Билли, как приклеенный, сидел у меня на коленях, отказавшись пересесть на свой стульчик даже на время еды, и не отрываясь смотрел на Мике. Мике дал ему время привыкнуть к себе, он то и дело шутил и смешил его, поглядывая с хитрым прищуром, и постепенно Билли неохотно начал хихикать.

С собой у него не было ни единой вещицы, но я не стала об этом спрашивать. Сощурив глаз, Мике поманил Беллу в коридор и молча снял с вешалки свое пальто. Внимательно посмотрев на отца, Белла стала шарить по карманам — их было много, внутри и снаружи. Спустя некоторое время она наковыряла не меньше килограмма жемчужин и разноцветных стеклянных шариков. Потом сбегала за ведерком для песка и сложила туда свое богатство. Билли вытаращил глаза.

Из нагрудного кармана Белла вытащила маленькую коробочку в золотистой обертке. Мике остановил ее.

— Это для мамы, — сказал он.

В коробочке была брошка в виде леопарда с пятнышками из марказитов и блестящими зелеными глазами. Брошка была по-старомодному изящна, наверно, Мике нашел ее в секонд-хенде. Я крепко поцеловала его и прикрепила брошку на свою кофту, прямо у сердца.

Естественно, весь этот вечер я была начеку. Я постоянно следила за ним, ждала знаков: здоров ли, стал ли он снова моим прежним любимым Мике или… Время от времени он улыбался, поймав мой настороженный взгляд.

— Эх, Мариана, Мариана, — сказал он, снова прищурил глаз и достал что-то из кармана брюк.

Это была аптечная упаковка с драже и круглая пластиковая баночка с таблетками. А ведь Мике всегда отвергал любые лекарства! Он протянул их мне. Три недели назад эти препараты выписал ему врач.

— Не беспокойся, — сказал он. — Я многому научился. Пережил долгое путешествие. Путешествие через семь морей.

 

«Мальчик мой»

Этот дядя добрый. У него с собой были шарики, Белла мне немного отсыпала, а потом он рассказывал сказки и всякие смешные истории. Мы ели блинчики. А потом он вместе со мной купался, он плескался, как рыба, и выплевывал маленькие фонтанчики, а мама смеялась. Когда мы легли спать, он сказал мне: «Мальчик мой». А я ему сказал, что он тоже мой мальчик, и тогда он засмеялся. У него волосы, как у тролля, он останется у нас и будет жить в маминой комнате, а утром приготовит нам бифштекс из леопарда — я такой никогда не пробовал. У него большие ноги, а один ноготь синий, он сказал, что уронил что-то на него и он посинел. Белла спросила, что ему на ногу упало, а он говорит: камень с души. Я потом спрашиваю у Беллы, что такое душа, а она говорит: наверно, что-то вроде подушки. У меня на подушке нарисованы Микки-Маусы, завтра утром надо спросить, что у него.

 

«Сатанинский смех»

Разумеется, я не воспользовался его приглашением. Пробормотав, что у меня скоро закончится время парковки, я быстро вышел и решительно зашагал прочь: перед вами очень занятой человек, ему даже некогда обернуться.

Я поехал к себе на виллу, совершенно на взводе, забыв обо всем, я автоматически поворачивал в нужных местах, пропускал другие автомобили, собрав волю в кулак и не думая ни о чем, кроме того, что происходило в данный момент.

Вернувшись домой, я сел на кожаный диван, зажав ладони между колен. Прошло несколько часов.

Все было кончено. Все. Он вернулся, вернулся мужчина, которого она так преданно ждала. Во всяком случае, сердцем она ему не изменяла. По нему было видно, что он этого достоин, даже я это сразу понял.

Надо пересмотреть свою жизнь, черт меня побери, ведь у меня есть все, чтобы жить припеваючи! Чего мне, собственно, не хватает, кроме пары зеленых глаз, груди, похожей на уши таксы, и больших ненакрашенных губ, растянувшихся в довольной улыбке и постоянно произносящих что-нибудь неожиданное. Я любил смотреть на ее губы, особенно в те моменты, когда один уголок рта начинал ползти вверх и на щеке появлялась ямочка. Это означало, что она вот-вот начнет заливаться своим безудержным заразительным хохотом. Этим она немного напоминала Дженис Джоплин в самом конце песни «Oh Lord, won't you buy me a Mercedes Benz».

Только не надо об этом думать. Не надо думать о ямочке и шершавых грубых руках с криво подстриженными ногтями и облупившимся лаком. Не надо думать о ее спутанных темных волосах, которые завивались на затылке от пота, когда мы занимались любовью. Не надо думать о ее потрепанном кожаном портфеле, который она использовала в качестве дамской сумочки и вечно не могла найти там нужное отделение. Не надо думать об узеньких светлых полосках на ее животе, не надо…

Не надо думать обо всем, о чем я постоянно думаю. Мне все напоминает о ней.

Я попытался посмотреть на вещи иначе. Что я, собственно, в ней нашел? Иногда мне казалось, что Шарлотта права, я не настоящий мороженщик, я просто живу в своем замороженном мире. Если ты родился в семье, где мать моет пакеты, чтобы использовать их еще раз, ты никогда не сможешь приспособиться к красивой жизни, в которой разъезжают на такси и швыряют кредитные карточки, не спрашивая о цене, если что-нибудь приглянулось в магазине. Вип-зоны в аэропортах и маленькие изысканные рестораны без вывесок на дверях. Женщины, которые, не моргнув глазом, покупают духи в дьюти-фри за тысячи крон, а затем, поморщившись, оставляют их в гостиничном номере.

Наверно, эта жизнь всегда казалась мне какой-то ненастоящей. Настоящей была Мариана. И останется такой навсегда.

Но ведь на свете полно других Мариан! Они ходят по магазинам и сравнивают ценники на продуктах, а потом покупают самые маленькие упаковки, которые в итоге выходят дороже. Их матрасы покрыты разводами от мочи, а бюстгальтеры растянуты и застираны, у них никогда не хватает денег на парикмахера. У них есть дети, работа и совсем нет времени, им приходится бороться за жизнь так, как мне никогда не приходилось, хотя я тоже вечно занят.

Я слышал, как Крис хвастался, что работает до трех часов ночи, но я и сам так работаю. А на следующее утро сплю до двенадцати, затем иду куда-нибудь перекусить, сладко потягиваюсь за чашечкой кофе-латте и читаю газету «Экономист». Я никогда не спал до трех ночи, потому что у ребенка отит и он плачет, а после этого не просыпался в половине седьмого, потому что другой ребенок сидит на мне верхом и хочет завтракать.

Да кругом полно настоящих девчонок, которые не зацикливаются на своей самостоятельности, как Мариана. Они не станут воспринимать мое состояние как угрозу своей независимости. Эти девчонки с удовольствием разделят мой капитал.

А их дети будут лазать по тем качелям, что я недавно купил. К тому же многие из них гораздо красивее Марианы.

Черт, противно даже подумать об этом! Все время перед глазами эта дурацкая ямочка. И пряди волос.

 

«Счастье и уверенность»

Несколько недель я была начеку. Я следила за ним, выискивала странности в его речи, я даже пересчитывала таблетки в его пузырьках, чтобы убедиться, что он принимает их регулярно. Но мне не к чему было придраться.

Казалось, Мике окончательно выздоровел. Наверно, лекарства помогали ему держаться, ну и ладно, пусть принимает их всю свою жизнь. Ведь диабетики и гипертоники так и делают. Надо — значит, надо.

Он не хотел говорить о том времени, когда его не было с нами, и я не пыталась выспрашивать. Я была счастлива, по крайней мере, мне так казалось. Дети от него просто не отходили, они вскарабкивались на него, как маленькие обезьянки, стоило ему только присесть. Иногда в комнате раздавались тяжелые шаркающие шаги: это шел Мике, у которого на одной ноге сидел Билли, а под мышкой висела Белла. Все трое громко смеялись.

Он сразу сказал, что хочет найти работу. И ни словом не упомянул о своем исследовании… Мы вместе пошли в секонд-хенд и купили ему красивую одежду, это съело добрую часть моей зарплаты, но я заняла у Йенни — думаю, что она в свою очередь заняла у Йонте, но мне об этом не сказала. В «Мюрорна» мы отыскали для него кожаную куртку.

Наконец Мике пошел устраиваться на работу, и устроился! Он нанялся работать в «Севен-илевен» неподалеку от нашего дома. Пробивал чеки в кассе. По дороге из детского сада мы заглядывали к нему и покупали какой-нибудь пустячок. Мике подмигивал детям и совал им самый лакомый кусочек, а на меня смотрел своими теплыми голубыми глазами, и я каждый раздумала, что этот лакомый кусочек действительно мой, страшно поверить! Особенно часто меня посещали такие мысли, когда девчонки, стоявшие передо мной, не сводили с него глаз, начинали разговаривать громче обычного и подолгу задерживались у кассы.

Естественно, у него был странный рабочий график, не совпадавший с моим, но я привыкла засыпать, пока его не было, это меня больше не беспокоило. Я чувствовала себя уверенно. Мике снова здоров. А по праздникам у нас случались настоящие приключения, на такие был способен один только Мике. Как-то раз он одолжил где-то лодку, и, прихватив еды, мы отправились в плавание. Дети были одеты в полосатые майки, они превратились в матросов семи морей. Мне стало немного страшно, когда Мике схватился за поручни и начал с силой раскачивать лодку, завывая наподобие ветра. Дети кричали от восторга, а может, от ужаса, я была близка к панике, но в последний момент Мике вывел корабль в тихие воды и подыскал маленькую бухту, где можно было спокойно пережить кораблекрушение. Стоило нам пришвартоваться, как дети нашли бутылку с запиской, которая лежала в камнях. Это была шуточная карта местности, в которой мы находились, а красным крестом было помечено место, где хранились сокровища. Как по мановению волшебной палочки, у Мике вдруг обнаружилась лопата, дети начали копать и конечно же нашли сундук с золотыми монетами из шоколада. Мике незаметно дирижировал этим спектаклем, одного за другим вынимая кроликов из маленькой шляпы, шоколадные монеты он стащил на работе.

Конечно, такие продуманные до мелочей представления случались нечасто, иногда мы просто путешествовали по джунглям в городском парке или проникали в церковь и тихонько там перешептывались. Мике не долго думая повел детей прямо к церковной кафедре, чтобы показать им открывавшийся оттуда вид, хотя многие прихожане при этом поморщились. Как-то раз мы стояли на железнодорожном мосту и кидали на поезд всякие вещи, от которых хотели избавиться. Белла выбросила молочный зуб, который болел у нее долгое время, Билли — шерстяные носки, от которых чесались ноги. Мике выкинул пустой пузырек от таблеток и счет за электричество, что повлекло за собой небольшие проблемы. В другой раз мы ездили на автобусе по одному и тому же маршруту и показывали дома, в которых хотели бы жить. Когда-нибудь мы точно будем жить в одном из них. Мы сошлись на коричневом бревенчатом доме с большой солнечной верандой и лохматой собакой во дворике. Там мы и поселимся, и собаку себе оставим. Когда мы проезжали маршрут по четвертому кругу, нас высадили из автобуса.

В бассейн ходить нам было не по карману, в кино или куда-то еще — тоже. С деньгами у меня дела обстояли как никогда напряженно, хотя Мике ухитрялся приносить домой кое-что из еды. Скоро ему дадут первую зарплату, и тогда все будет прекрасно.

Все и было прекрасно. Два года одиночества стерлись из моей памяти. Про Янне я даже не вспоминала, до тех пор пока не встретила его в городе. Он был печальным и хотел поговорить со мной.

— Мариана, я не собираюсь тебя упрашивать, — сказал он. — Я знаю, что у тебя все хорошо, твой Мике вернулся домой. Хочу попросить тебя об одной вещи, только наверняка это покажется тебе глупым. Но мне будет спокойнее спать по ночам, если ты… — Он осекся, переминаясь с ноги на ногу с неуверенным видом, который никак не вязался с его шикарным темно-синим пальто.

— Говори, Янне, — сказала я как можно приветливее. Я почувствовала к нему такую нежность, что мне захотелось привести его домой и взять к нам в зверинец. — Я сделаю все, о чем ты попросишь, обещаю.

Янне обрадовался. Он вытащил из кармана мобильный телефон и протянул его мне.

— Я хочу, чтобы ты всегда носила его с собой, — сказал он. — Он записан на мое имя, тебе не придется оплачивать разговоры, это сделаю я. Ты можешь звонить куда хочешь, но помни, что мой номер стоит первым для срочного вызова. Если ты вдруг окажешься в трудной ситуации, когда тебе понадобится помощь, просто нажми вот здесь… и вот здесь…

Я не удержалась от смеха. Похоже, передо мной современная версия благородного рыцаря, который примчится во весь опор спасать свою даму. Он конечно же боялся, что Мике представляет для нас опасность. Я попыталась объяснить ему, что у нас все замечательно, Мике теперь здоров, я не могу принять этот… Но Янне настаивал.

— Сделай это не для себя, Мариана, сделай это для меня, — говорил он. — Прошу тебя, пожалуйста! Носи его на себе или в своем старом портфеле. А я буду думать, что имею с тобой хоть какую-то связь. Если позволишь, иногда я буду звонить тебе, чтобы чуть-чуть поболтать. Но только с тобой. Я не собираюсь разговаривать с тем голубоглазым типом, он смотрит на людей с таким видом, будто знает всю их подноготную, прямо насквозь просвечивает!

Я улыбнулась. Иногда Мике и правда производил на людей такое впечатление. Когда он подолгу смотрел на них, они начинали вертеться на месте и беспокойно смотреть по сторонам.

— Хорошо, Янне, пусть будет по-твоему, — согласилась я. Это самое малое, что я могла для него сделать. — Буду всегда носить его с собой и позвоню тебе, если со мной случится беда. Во всяком случае в ближайшем году, а дальше пока обещать не могу. Через год ты вообще не поймешь, откуда эти дурацкие телефонные счета и заблокируешь номер.

Он молча посмотрел на меня. Мы быстро обнялись и расстались. Телефон остался лежать у меня в портфеле. Я, конечно, отвечу, если он зазвонит, хотя представить себе не могу, что когда-нибудь позвоню по нему сама.

 

«Прелестное Рождество»

Скоро я окончательно приду в себя. Сейчас мне гораздо лучше, я не вспоминаю о Мариане каждый день, у меня опять появился аппетит. Если бы не этот проклятый телефон…

Началось с того, что однажды ночью я проснулся и вскочил с кровати, сердце бешено колотилось в груди. Мне приснился красный телефон, который злобно и непрерывно звонил, голос, словно зачитывающий текст из рекламного ролика, произнес: «А ты готов прийти на помощь, если случится несчастье?» Я почему-то сразу подумал про Беллу и Билли. Не потому, что они часто занимали мои мысли, честно говоря, не могу сказать, что сильно к ним привязался. Но в тот момент у меня было такое чувство, будто они тоже присутствовали в моем сне.

И вдруг мне стукнула в голову идиотская идея подарить Мариане мобильный, в котором будет записан мой номер для срочного вызова. Вообще-то это совсем не в моем духе, но я пошел в торговый комплекс «Он-Офф», купил там красный мобильный и первым номером для срочного вызова вбил свой секретный прямой телефон, на звонки которого я отвечаю всегда. Я носил его в кармане несколько недель. Собирался дождаться ее возле детского сада, чтобы отдать трубку, но в то время у меня было столько дел: в нашей фирме произошла реорганизация, я много ездил по делам областного правления, начал встречаться с милой девушкой по имени Луисе, которая работала маклером.

Но в один прекрасный день мы столкнулись с Марианой на площади. Она выглядела веселой и бодрой, от этого я только еще больше расстроился. Волосы у нее были собраны в пучок, перевязанный светло-голубым шарфиком с развевающимися концами, на ней был длинный светлый тренч с широкими плечами. Она немного напоминала Кэтрин Хепберн в каком-то из ее ранних фильмов.

Мариана взяла трубку с улыбкой, которая ясно говорила о том, что она никогда не окажется в такой ситуации, когда ей придется им воспользоваться. Я чувствовал себя глупо, однако настоял на своем. Мне нравилось думать, что она все время носит с собой мой телефон.

Янне-Страдалец. Опять я увешал себя веригами.

Стояла поздняя осень, близилось Рождество. В Сочельник меня пригласила к себе Луисе, к ней придут «kids». Ничего хорошего я не ждал. Наверно, «kids» тоже работают маклерами и будут весь вечер обсуждать биржу «Насдак», поедая рождественский окорок. Но Луисе имеет обыкновение капать на мозги, пока я не сдамся, да и выбор у меня небольшой. Родителей я отправил коротать пенсионерскую зиму на Кипр, с ноября по февраль. Шарлотта до сих пор была за границей. У друзей свои семьи.

Разумеется, все получилось так, как я и предполагал. У Луисе приличная зарплата и еще немаленькие надбавки, так что денег у нее хватает. Она подписывалась на кучу журналов об интерьере, которые лежали в корзине в ее роскошном туалете. Стол представлял собой произведение искусства, скатерть из темно-зеленого холста, веточки дуба, выглядывавшие из-под тарелок, золотые и серебряные столовые приборы, широкие шелковые банты в шотландскую клетку, которые изящно возвышались на белых кружевных салфетках. В точности такой же стол я увидел на фотографии в журнале «Мезон», когда зашел в туалет.

Я пошел туда не по прямой надобности, просто потому что «kids» оказались такими скучными, что время остановилось. Я оживился только один раз, когда какая-то девчонка, перебравшая мадеры, стала поносить людей, живущих за счет чужой работы. Я решил, что она имеет в виду тех, кто зарабатывает на акциях, и подключился к обсуждению, но вскоре по недоумению в глазах окружающих понял, что упустил главную нить. На самом деле она говорила о безработных, которые живут на пособие. Surprise, surprise…

— А те, кто играет на бирже, по-твоему, не живут за чужой счет? — спросил я.

Луисе тихонько прикоснулась ко мне рукой.

— Тебя ведь не мучает совесть из-за того, что ты сколотил состояние на своих акциях? — спросила она. — Ты рисковал и получил хорошие дивиденды, за это никто не вправе тебя упрекнуть!

В тот самый момент я ушел в туалет, где и просидел в течение получаса. Наверно, они решили, что я объелся окорока, но мне было на них совершенно наплевать.

Мариана звонила мне за вечер перед Сочельником, чтобы пожелать счастливого Рождества. Разговор был короткий и формальный. Где-то на заднем плане шумел и гудел мужской голос, перемежавшийся детскими криками. Я пожелал ей того же, и мы распрощались.

В первый день Рождества мы с Луисе долго сидели возле камина. Он был отделан дубом, на кромке железного колпака над камином стояли прелестные шуточные открытки. Прямо посередине висел английский рождественский чулок, который Луисе наполнила подарками для меня. Там были галстук, похожий на форменный галстук английского школьника, полосатый леденец и бутылка портера. На Луисе был халат в шотландскую клетку — она называла его dressing gown, — такой же она с улыбкой протянула и мне. Вечером накануне она тактично, но целеустремленно уложила меня к себе в кровать, хотя вообще-то мне совершенно этого не хотелось.

Луисе поднесла к губам чашку споудовского фарфора и удовлетворенно вздохнула. В ушах у нее поблескивали золотые сережки, которые я подарил ей на Рождество. Мне они казались совершенно неоригинальными, их изящество граничило с безликостью, но, по-моему, Луисе была довольна. В ее вздохе словно звучали слова: «Ну как тебе? А ведь мы могли бы провести так всю свою жизнь, если бы…»

Вдруг у меня зазвонил мобильный. Это была Мариана. Сдавленным голосом она спросила меня, смогу ли встретиться с ней в торговом центре после обеда.

— Скажи когда, только быстро! — проговорила она. — Я сейчас отключусь!

— В два возле «Купа»! — сказал я, и связь прервалась. Что случилось?

 

«Багеты с креветками для рождественского стола»

Конечно, не все у нас было так гладко. Действие таблеток наверняка не ограничивалось только тем, что они удерживали Мике в той же реальности, где находились и мы, впрочем, мне сложно судить. Но я почти уверена, что, например, сексуальное желание Мике утратил из-за лекарств. Каждый вечер, придя с работы, он залезал в постель и ложился рядом со мной, каждый вечер он крепко обнимал меня и целовал в щеку — а потом мы засыпали. Во всяком случае, засыпал Мике. А я еще долго лежала без сна, уныло вспоминая, как прижималась к косматой груди Янне. Иногда я задумывалась о том, почему сама не проявляла инициативу, почему не начинала ласкать Мике. Но в глубине души я знала ответ на этот вопрос: я боялась увидеть в его глазах то, чего мне видеть не хотелось. Боялась встретить в них отвращение. Боялась снова пережить ужасное чувство, что он где-то не здесь, несмотря на то что мы сидим за одним кухонным столом. Так было перед тем, как он исчез. Не дергайся, Мариана! Ведь сейчас все хорошо. Прибереги свой сексуальный запал к пятидесяти годам, когда будешь разъезжать по барам с крашеными волосами и прищепкой на подбородке.

Я отбросила неприятные мысли, как неудавшийся черновик в кучу скомканной бумаги.

За день до Рождества Мике получил свою первую зарплату. Он подмигнул мне и увел Беллу в предрождественскую толчею. Улыбнувшись, я взяла Билли, и мы отправились в «Олене», чтобы купить подарки на мои жалкие сбережения. Мике мы купили желтую рубашку — раз в жизни можно позволить себе что-то новое — и сигару в металлическом футляре. Для Беллы нашли экстремальную Барби со снаряжением для подводного плавания, которая стоила бешеных денег, альбом для рисования и динозавра для Билли и несколько приятных мелочей. Билли тоже досталось немного денег, он купил на них прекрасные подарки, которые придумал заранее: игрушечные очки со стеклами в виде сердечек для Беллы и упаковку одноразовых бритв для Мике, который вечно забывал побриться. Возле прилавка с парфюмерией я между делом сказала, что мне бы очень хотелось иметь вон то замечательное розовое мыло за двенадцать пятьдесят, и мы пошли дальше.

— Подожди, мам, я забыл одну вещь! — попросил Билли и умчался в направлении парфюмерного отдела. Я ждала, повернувшись к нему спиной. Ждать пришлось долго, я начала беспокоиться и обернулась. Билли тихо и терпеливо стоял у парфюмерного отдела, протянув двадцатикроновую купюру. Его нос едва доставал до прилавка. Люди вокруг делали покупки, очередь двигалась мимо, никто его не замечал. Наверно, все думали, что родители где-то поблизости. Я подошла и увидела, что у него все лицо в слезах.

— Я хотел купить тебе мы-хы-ыло! — всхлипывал он. — Но моя очередь не подходит!

Я быстро купила мыло, которое упаковали в пакет с большим бантом, и сказала Билли:

— Ты не удивляйся, но у меня такая плохая память! Если ты спрячешь этот пакет в своей комнате, а потом положишь под елку, это будет для меня настоящим сюрпризом!

Билли вытер слезы, кивнул, и мы вернулись домой.

Белла встретила нас в коридоре, прыгая от нетерпения.

— Папа купил очень, очень, очень много отличных подарков! — закричала она.

— Мы тоже! — просиял Билли. — Папа, твой подарок очень красивый и желтый! И твердый! — Билли шепнул мне: — Я сказал твердый, чтобы он не догадался! Ха-ха!

— Интересно! Может быть, это цилиндр? — спросил Мике и обнял меня. — Я всегда мечтал о желтом цилиндре.

Мы пошли в гостиную.

— Ого! — ахнули мы в один голос с Билли. Белла и Мике так и сияли, глядя на наши удивленные лица. Они купили огромную елку какой-то редкой породы с густыми серо-зелеными иголками и украсили ее целым облаком мишуры — наверно, они купили тонну мишуры. Под елкой лежало море разноцветных коробок, больших и маленьких. У меня закрались недобрые подозрения.

— Мике, ты ведь не потратил на это всю зарплату? Тебе хватило на праздничную еду? У тебя должно было еще немного остаться.

— На еду? — переспросил Мике. Мы договаривались, что он купит еды, я составила список, тщательно подсчитав, какие удовольствия мы могли бы себе позволить. Маленький окорок, рождественский сдобный хлеб с суслом, упаковка мороженых тефтелек, банка салата из красной капусты и две банки селедки. Никаких мини-сосисок, это нам не по карману, если только немного копченых колбасок, их можно будет порезать на мелкие ломтики. Еще я собиралась подать половинки яиц с икрой минтая и майонезом. Эдамский сыр, если он будет по суперцене, килограмм мандаринов, пакетик орешков и немного инжира. А на оставшиеся деньги — коробку конфет «Аладин».

— Ты представляешь, я совсем забыл про еду! — рассмеялся Мике. Чем пуще он хохотал, тем сильней заливались дети, пока они все вместе не повалились на пол, задыхаясь от смеха.

— Как же так… — начала было я, чувствуя, как к горлу подступают слезы. — Я ведь тоже не купила еды! У меня осталось всего сто двадцать семь крон!

— Я приглашаю вас на праздничный ужин! — сказал Мике, сделав рукой широкий жест. Я раскрыла рот от удивления и тут же закрыла, заметив, что Мике смотрит на меня как-то странно, словно на забавное подопытное животное.

— Но мы ведь не можем… — сказала я и осеклась.

Мике нахмурился.

— Да, с нашей мамой каши не сваришь! — вздохнул он. — Собирайтесь! Мы будем ужинать в «Севен-илевен». Они угощают нас в честь Рождества!

Вот так случилось, что в Сочельник на нашем столе, покрытом красной отутюженной скатертью, оказались склизкие макароны с беконом, которые не успели продать, два багета с креветками, огромное блюдо пончиков в шоколадной глазури и целый баллон пепси со вкусом ванили. А также малюсенький окорок, у которого срок годности был на исходе, я купила его на последние деньги в супермаркете «ИКА». На квартплату у нас не осталось ни эре, равно как ни на что другое до конца месяца.

 

«Все претензии к дядюшке Гуннару»

Рождественская распродажа еще не началась, в городе было тихо, падал снег, и, когда я в первый рождественский день бежал на встречу к Мариане, из магазинов был открыт только «Куп». Она уже ждала меня. Издалека было видно, как она нервничает, внутри у меня сладко заныло.

— Янне, я не знаю, как объяснить тебе это помягче, — сказала она. — Понимаешь, Мике не создан для нашего бренного мира, в котором за все надо платить. Он купил нам безумно дорогие подарки на всю зарплату и даже чеков не взял, чтобы можно было вернуть их обратно… У меня не осталось ни эре, нам не хватает денег на квартплату и на еду. Не мог бы ты одолжить мне несколько тысяч? Только в ближайшее время я не смогу их отдать. Я не стала бы просить тебя, но у меня просто нет другого выхода, — упрямо прибавила она.

— О чем ты говоришь! — сказал я. — Бери сколько надо! И не спеши возвращать. Слушай, а можно я передам детям немного сладостей?

Мы пошли в «Куп» и накупили там целую тележку всякой еды для всей семьи, кучу разных банок и пакетов с замороженными продуктами, которых должно было хватить надолго. Разумеется, я мог снять пару купюр в банкомате, но я наврал, что ближайший банкомат не работает, поэтому мне придется заплатить за все карточкой, а квитанцию на квартплату она отдаст мне. Я словно играл в какую-то печальную игру, проходя между рядами с продуктами и набирая еду. Я представлял, что мы вместе. Что мы покупаем еду для нашей семьи. Я выбирал то одно, то другое, а когда она сомневалась, я сразу говорил, что это подарок от Санта-Клауса. Баночка деликатесного мармелада. Упаковка лосося, которого мне не придется попробовать.

Я отвез ее домой вместе с покупками. Она избегала смотреть мне в глаза, я понял, что ей стыдно. Стыдно за своего Мике, за нищету, за то, что дала уговорить себя на покупки.

— Хорошо, что в этот раз обошлось без корзин, — пошутил я. — Кстати, что ты сделала с теми корзинами, что я приносил? Может, будем торговать ими на площади ближе к весне?

Криво улыбнувшись, она взяла свои сумки и поволокла их в уродливый подъезд, разрисованный граффити.

А я позвонил Луисе и сказал, что ко мне неожиданно нагрянули родственники. Она купила билеты на рождественский гала-концерт английского хора мальчиков, который приехал к нам на гастроли. Дубовая отделка, рождественский чулок и праздничные песни — Луисе стала безнадежным фанатом всего английского с тех пор, как прошла в Лондоне свою маклерскую практику, но поклонялась она не современной Англии с ее грязными многоэтажными гетто и пакистанскими иммигрантами…

— К сожалению, ничего не получится, — сказал я. — Дядюшка Гуннар с кузенами бывает у нас всего раз в году!

Я повесил трубку и стал вяло щелкать пультом, переключая программы кабельного телевидения и потягивая виски «Лафро». Мне прислала его Шарлотта, у него был привкус свежепросмоленной пристани. В четыре часа ночи я проснулся, чувствуя себя самым одиноким человеком во всем мире.

Стояли рождественские каникулы, а мне не хотелось не есть, ни пить, ни выходить из дома. Я непрерывно смотрел телевизор, подпрыгивая при каждом телефонном звонке. Телефон звонил часто, но это была не Мариана, и я не снимал трубку. Ведь она должна позвонить на мой секретный номер, если вообще позвонит. Вряд ли это случится. Так прошел второй праздничный день.

На третий день я притащился на кухню, достал паштет и рождественский сливовый пудинг, который мы с Луисе купили в продовольственном отделе супермаркета «Херрод», когда в конце ноября ездили в Лондон на выходные. Наверно, было вкусно — не помню, как впихнул в себя еду. Я отыскал у себя целую бутылку джина «Бомбей сефайа» и немного швепса, после чего снова улегся на кожаный диван.

И вдруг зазвонил телефон. Это могли быть Луисе или Шарлотта. Но звонила Мариана, у меня определился ее номер. Впрочем, разговора у нас не вышло. Сначала мне показалось, что в трубке звучит отрывок из радиопостановки. Раздался детский крик и безумный мужской голос заорал: «Ты что, не понимаешь? Пойми! Посмотри ему в глаза! Он не может…» Далее послышался женский крик, который, должно быть, принадлежал Мариане.

В три прыжка я оказался у входной двери. К счастью, я не успел откупорить бутылку джина, поэтому сел в машину и выжал газ. Господи, что случилось?

 

«Синий человек»

В декабре мы с Йенни практически не встречались, но я была очень рада за нее. Она много общалась с Йонте, у которого влюбленность выражалась в маниакальной одержимости столярным делом. Сначала он увешал стену в коридоре полками и ящичками, так что стал виден пол, который обычно завален ботинками и детскими непромокаемыми штанами. Затем он стал осваивать кухню, где смастерил складной столик для выпечки с ящичками из грубого дерева для разных сортов муки. В гостиной возвышался стеллаж для цветов, где можно было разместить все растения, которые раньше ютились по всей комнате в щербатых горшках, оставлявших под собой черные пятна. Над стеллажом Йонте соорудил подсветку, которая придавала ему почти волшебный вид. Он провел шнур для колонок от музыкального центра в ванную, так что теперь можно было мыться под музыку, а в спальне, над кроватью, застенчиво красовалась металлическая подвеска с влюбленными парами в разных позах. Йонте не собирался останавливаться на достигнутом, он хотел смастерить садовую мебель, которая будет крепиться к стене, ящик для удобрений и парник на балконе. Йенни то и дело приходилось тормозить его, чтобы обмолвиться хоть парой слов, не перекрикивая стук молотка.

— Я всегда мечтала о рок-звезде, а на самом деле мне был нужен обычный работяга! — рассказывала Йенни со счастливой улыбкой. — Он каждый день поднимает наш жизненный уровень на несколько сантиметров!

Думаю, Йенни тоже времени не теряет, по-моему, Йонте уже растолстел, и лысина его светилась, как медный таз. Они собирались провести отпуск, путешествуя с фургоном на прицепе, это дело решенное. У Йонте было чудесное сооружение для такого фургона, которое он сделал своими руками. Все в нем раскладывалось и собиралось: что-то вроде стола на двенадцать персон и сидячей ванны, которые выскакивали из маленького люка в стене. Ну просто как у Микки-Мауса в серии про Рождество.

Честно говоря, мне было завидно. Если Мике берется за молоток, никто не знает, чем это обернется — ему может взбрести в голову разрушить стену или напугать этим молотком соседа.

В последнее время что-то в его поведении меня настораживало. Я пыталась убедить себя, что стала болезненно пугливой, вовсе незачем все время за ним следить. Ведь сразу видно, что он окончательно выздоровел. По крайней мере, лекарства оказывают на него нужное действие. Сердцем я чувствовала, что лекарства также уничтожили в нем романтического безумца, которого мне так не хватало, но эту цену я готова была платить, лишь бы он оставался со мной. Но иногда… иногда он говорил такие странные вещи, от которых мое сердце начинало тревожно биться.

Как-то вечером мы сидели и разговаривали, дети уже легли. Вдруг его взгляд упал на занавески, и он сказал:

— Ага, все понятно. Я знаю, почему у тебя занавески с таким узором.

— Ну и почему?

— Прямые линии и углы, — пояснил он. — Тебе не нравятся неопределенные формы. Цвет тоже о многом говорит.

Я выдавила из себя смешок, словно это была неудачная шутка, но он посмотрел на меня с удивлением.

— Ты что, не понимаешь? — серьезно спросил он. — Ты синий человек. Это чистый цвет, цвет стабильности. Это один из тех цветов, которых я не боюсь.

Я промолчала, потому что не хотела развивать эту тему. Мике боялся некоторых цветов, а в узорах видел логику, понятную только ему. Он часто говорил о людях и цветах, Йенни, по его мнению, была желтой.

— Наверно, поэтому вы с ней подруги! — смеялся Мике, потому что это и вправду была шутка, хотя довольно плоская. Больше всего мне не нравилось, что он часто рассматривал Билли с задумчивым выражением на лице.

— Никак не пойму, какого он цвета, Мариана, ты только взгляни! — бормотал он. Затем обнимал Билли так крепко, что тот вскрикивал и вырывался.

В другой раз, когда мы все вместе вышли на улицу, Мике застыл, глядя на серебристый «сааб», припаркованный возле дороги.

— Мариана! Я вижу этот серебристый автомобиль в третий раз! — сказал он. — Что мне делать?

У меня волосы на голове зашевелились.

— Как что делать? — сипло переспросила я.

Потом он вроде очнулся и стряхнул с себя эту мысль.

— Не бери в голову! — сказал он. — Просто только что я видел женщину в серебристом плаще.

Но от этого мне было не легче.

В тот же вечер я случайно увидела то, отчего внутри у меня похолодело. Белла уронила в унитаз заколку и брезгливо канючила, что не будет ее доставать. Вместо того чтобы просто спустить воду, я наклонилась и попыталась вытащить заколку кусочком бумаги.

И тогда я увидела кое-что на дне унитаза.

Три маленькие белые таблетки.

Я ведь следила за тем, чтобы Мике регулярно принимал таблетки, и украдкой подсчитывала, сколько осталось в пузырьке. Я знала, как он не любит лекарства, но их количество уменьшалось в соответствии с нужными дозами.

Неужели он спускал их в унитаз?

 

«Кто он, мой сын?»

Разве ей объяснишь? Я пробовал, но синие такие упрямые. Они не понимают, не видят ничего дальше своего носа. Я так сильно ее люблю, но она не может разделить со мной все, все, что я знаю. Стоит мне только начать говорить с ней об этом, она становится грубой и нервной, пытается вернуть меня к повседневности, где все углы абсолютно прямые, а линии ровные.

Недавно я чуть не проговорился. Ох уж эти серебристые, последнее время я на них насмотрелся. Человек в серебристой одежде, автомобили серебристого цвета на каждой улице — все это неспроста, нельзя это так оставлять. Сегодня утром, войдя в подъезд, я посмотрел на грязный пол, и у меня екнуло сердце. Там лежали целых три серебряные монеты! Я серьезно обеспокоен, но самое худшее ждет меня дома.

Билли. Господи, мой ненаглядный маленький мальчик с пухлыми щечками! Кто он? У него совсем нет ауры. Я долго искал; если у него и есть какой-нибудь цвет, то, наверно, белый — тот, что вмещает в себя все остальные цвета. И глаза у него совершенно пустые. Я всматриваюсь в них, и он не отводит взгляд, а иногда он хохочет. Другие избегают моего взгляда, не позволяют мне заглянуть им в глаза, а жаль, тогда бы я смог увидеть их цвет.

А у Билли глаза пустые, круглые и пристальные. Он смотрит на меня в упор. Он называет это игрой в гляделки. Пытается убедить меня, что он всего лишь ребенок. Только я в этом не уверен. Глаза у него не детские.

Я думаю об этом все чаще и чаще. И сегодня я понял все. Сердце мое переполнено скорбью.

Билли пришел ко мне, спрятав руки за спиной.

— В какой руке? — спросил он, пристально глядя на меня. Я шлепнул его по левой.

— А вот и нет! — захихикал он.

Тогда я дотронулся до его правой руки.

Билли раскрыл ладонь.

В руке он держал брошь, представлявшую собой ухмыляющееся лицо.

Серебряное лицо!

 

«Как маска из гипса»

Вскоре случилась катастрофа.

Наша жизнь была почти идеальной. Потом, когда худшее осталось позади, я поняла: несчастье произошло потому, что я постоянно ждала его. У меня даже плечи сводило от боли, ведь я вся была в напряжении, словно готовилась уклониться от удара.

Это было через несколько дней после Рождества. Я с Беллой отправилась на распродажу, которая проходила между праздниками, чтобы купить ей пару дешевых ботинок. Билли остался дома вместе с Мике, они смотрели спортивную программу по телевизору.

Выйдя из лифта, я услышала на лестничной клетке жуткий детский крик. Мы с Беллой переглянулись. Кажется, крик доносился из нашей квартиры. Я бросилась к двери. Она была заперта, трясущимися руками я достала ключ, но уронила его. Белла тихонько всхлипывала от страха.

Раскрыв дверь, я ворвалась в квартиру.

Там было пусто. Затем я увидела на балконе Мике. Он держал в объятиях Билли, который кричал и вырывался, упираясь ногами в перила.

Я завопила от ужаса. Мике обернулся.

Он заговорил со мной увещевающим тоном, стал нести какую-то околесицу о том, что Билли не тот, за кого мы его принимаем, что он должен спасти нас от него. Он говорил что-то о серебре и о том, что скоро будет поздно. Каждый раз, когда я делала шаг навстречу ему, он пытался перекинуть Билли через перила.

Не помню, как мне пришла в голову эта трезвая мысль, но я нащупала в кармане мобильник, подаренный Янне, и не глядя нажала на кнопку срочного вызова. Я даже не осмелилась поднести его к уху и что-то сказать, поскольку ничего не соображала от ужаса.

По лицу Мике бежали слезы.

— Ты же понимаешь, что я люблю его! — говорил он. — Я люблю того ребенка, за которого его принимал. Как же мне объяснить тебе…

Белла обхватила меня за ногу, она тяжело дышала и всхлипывала. Я крикнула, чтобы он стоял смирно, не двигался, не шевелился, я сама обо всем позабочусь. Стоило мне немного приблизиться к двери, как Мике окончательно рассвирепел и сделал еще один шаг к перилам. Он покачнулся, как будто споткнулся обо что-то, и Билли издал дикий вопль. Потом мне показалось, что Билли потерял сознание, он как-то весь обмяк на руках у Мике.

Не знаю, сколько мы так простояли, пререкаясь друг с другом. Может быть, пятнадцать минут, а может быть, час. Я уже не пыталась подойти к балкону — каждый раз Мике со своей ношей делал шаг в сторону перил. Его речь становилась все более бессвязной, он говорил о каком-то человеке или о нескольких людях, которые преследовали его, о людях, которые вовсе не были людьми, но представляли угрозу всему человечеству. Их сразу можно узнать по ауре. И снова что-то о серебре. Слезы лились по его лицу, он перешел на хриплый крик.

Вдруг я услышала за спиной шаги. Дверь в прихожую все это время была приоткрыта. В квартиру быстро вошел Янне, который отодвинул меня в сторону и каким-то невероятным образом положил конец этому ужасу. Наверно, мы с Мике были уже совершенно измотаны, а Янне был полон сил и решительности. Он, не долго думая, вошел на балкон и забрал Билли у Мике.

— Можешь быть абсолютно спокоен, я всю ответственность беру на себя, — сказал он Мике и протянул мне ребенка. Затем взял Мике за руку и усадил на диван. Мике впал в апатию, он сидел, ссутулившись и глядя в одну точку. Янне набрал какой-то номер в мобильном телефоне.

Мы с Беллой отнесли Билли в ванную, закрылись там на замок, повалились на пол и стали рыдать. Спустя некоторое время за дверью послышался топот. Белла выглянула наружу. Двое санитаров уложили Мике на носилки, один из них сделал ему укол.

Я никогда не забуду лица Мике, когда его проносили мимо ванной. На нас смотрела застывшая маска. Совершенно белая. Он был похож на гипсовую маску, которую я даю детям на уроках, чтобы они попробовали приложить ее к чужому лицу. Глаза у него были закрыты, а выражение лица было невозможно описать словами. Наверно, это был полный покой.

 

«В квартире с балконом я жить не хочу»

Не знаю, почему так случилось, почему папа так разозлился. Я только хотел дать ему брошку, которую нашел за песочницей, а он разозлился, схватил меня и понес на балкон. Он был такой злой, что я описался, ну не смог удержаться, наверно, он поэтому еще разозлился. А может, потому, что я описал свои красивые штаны? Он и на маму тоже разозлился, и на Беллу, а они только стояли и кричали. А потом он хотел сбросить меня вниз, хотя мама сказала, что он никогда бы не стал этого делать, а по-моему, он хотел меня сбросить, а дальше я не помню. Наверно, я спал, а когда проснулся, у нас был мороженщик. Я разозлился и ударил его, потому что решил, что он во всем виноват, но мама сказала, что он вынес меня с балкона, а Белла сказала, что я дурачок. Она всегда зовет меня дурачком, хотя на Рождество я подарил ей такие здоровские очки.

Мама сказала, что папа теперь нескоро вернется. Это хорошо, хотя я по нему скучаю и в квартире с балконом больше жить не хочу.

 

«Черная птица»

Все стало гораздо проще и гораздо сложнее.

Билли теперь панически боится высоты. Он наотрез отказался войти в квартиру, поэтому Янне над нами сжалился и в ту же ночь забрал нас к себе на виллу — так мы здесь и живем. Каждое утро я просыпаюсь в его гостевой комнате, Билли лежит уткнувшись вспотевшей головенкой мне в грудь, а Белла ревниво пытается вклиниться между нами. Каждое утро страх прилетает ко мне в виде черной каркающей птицы и клюет мои внутренности, пока не начнется день.

Что мне делать? Йенни говорит, что я должна упасть на свои тощие колени, сказать спасибо и принять все как есть — лично она так бы и сделала. Лучше бы она заранее предупредила, что мне не надо пускать в нашу жизнь сумасшедшего мужа, ведь я была в состоянии заботиться о детях сама. Этого она мне не сказала. Она привыкла к тому, что после каждого скандала с Кенни из-за ответственности, он уводит с собой детей, несмотря на то что из кармана у него торчит фляжка… Но кто позволит отцу, который пытался выкинуть ребенка с седьмого этажа, разделить родительскую ответственность?

Птица все клюет и клюет. Предположим, через полгода врач выпишет его из больницы, и весь этот цирк начнется опять…

Птица отравила мне душу. Она все клюет, напоминая мне о моем милом Мике. Но как только я пытаюсь вспомнить его доброе, смеющееся лицо, я вижу свирепые глаза, глядящие на меня с балкона. Слезы текут ручьями по бороде, а он трясет безжизненное тельце Билли, то поднимая его к перилам, то опуская, то опять поднимая… Его взгляд, как экспозиция с двойной выдержкой, накладывается на мои светлые воспоминания. Никогда его не забуду. Моего Мике больше не существует. Я даже не знаю, когда стала вдовой.

Янне очень терпелив, хотя иногда в его голосе прорываются болезненные нотки. Например, когда Билли, пришедший в полный восторг от его маленьких драгоценных бонсай, взял кухонные ножницы и стал подрезать все растения в доме, чтобы они были такими же маленькими. Янне зажмурился и простонал:

— Опять та же история! Ему нельзя давать ножницы! В одно прекрасное утро я проснусь оттого, что он купирует мне хвост!

Но не могу же я жить здесь, делая вид, что это мой дом. Я не могу жить на содержании у мужчины, которого не люблю, ведь мы с Мике по-прежнему муж и жена.

Или?..

Как легко было бы плыть по течению. Отдохнуть немного от вечной ноши. Ведь это длится уже десять лет. Я могла бы насладиться деньгами, здоровым сексом, уверенностью за детей. Придя с работы, я могла бы крикнуть такому же взрослому человеку: «Привет, это я!»

Мы могли бы болтать за чашкой чая поздними будними вечерами. Листать туристические каталоги, перед тем как поехать в отпуск.

Ну да. Только здесь тоже есть свои минусы.

Отказавшись от квартиры, я попаду в полную зависимость от Янне. Дети постепенно поймут, что главный у нас Янне.

Мне придется прямо сказать Мике, когда он объявится в следующий раз, что наша семейная жизнь — пройденный этап. Придется отнять у него единственную надежную пристань в его хаотическом мире, место, куда он всегда возвращается.

Янне не надоело быть запасным выходом, крайним случаем, передышкой во время военных действий.

До сих пор я обращалась к нему только тогда, когда мне было что-нибудь надо: секс, общение, деньги — как будто он какой-то дурацкий банковский счет с бесконечным кредитом. Мороженщик. Что мы дадим ему взамен? Неужели он и вправду бесконечный? — каркала черная птица.

Янне только фыркает и просит меня прекратить ныть о том, что я «не люблю» его.

— Ты испорчена мыльными сериалами! — говорит он. — Ты черпаешь представления о любви из вечерних телепрограмм! В мире полно людей, которые живут вместе вовсе не по влюбленности. Со мной, например, можно прожить только из-за того, что у меня красивый автомобиль, ты сама говорила. Обещаю каждый год менять его на новый.

Затем он прибавляет:

— К тому же моей любви хватит на нас обоих.

С этим не поспоришь.

 

«Тарзан, Янне и маленькие обезьянки»

Это Билли заставил Мариану переехать ко мне. Он просто-напросто отказался оставаться в квартире. Сначала он не желал выходить из ванной, а потом начинал орать всякий раз при виде балкона, пытаясь выбежать из квартиры. Он кричал до тех пор, пока Мариана не упаковала маленькую сумку и не увезла его ко мне. Она и теперь не берет его, когда ездит на старую квартиру.

Белла с Марианой тоже переехали ко мне. Места у меня много. Мариана взяла отпуск на месяц, каждый день она водит Билли к детскому психиатру. Насколько я понимаю, у него был тяжелый шок, и он не скоро оправится. Он спит вместе с Марианой, а рядом спит Белла. Я по-прежнему живу в своей комнате, но люблю прокрасться к ним по ночам, чтобы послушать в темноте их дыхание. Мариана не спит со мной. Пока.

Но за последние месяцы мы почти что стали одной семьей. Они перетаскивают сюда одежду из старой квартиры. Что им еще остается? Не может же Мариана оставить мне Билли. А у меня есть две большие комнаты для гостей.

Совсем другое дело сидеть за столом вчетвером, вернее, не за столом, а за столешницей из полированного гранита, которую окружают барные стулья у меня на кухне. Надо выкинуть эту дурацкую столешницу! Уму непостижимо, как часто дети роняют стаканы с молоком. С обычного кухонного стола молоко можно просто вытереть тряпкой, пока ребенок гневно требует новый стакан. А на гранитной столешнице стакан разбивается на миллионы мелких острых осколков, ребенка надо скорей выносить с кухни, а взрослому приходится пылесосить и чертыхаться, наступая на эти осколки.

А чего стоит газовая плита, которую Шарлотта уговаривала меня купить с пеной у рта! Плита! Да она совсем не рассчитана на то, что маленькие дети будут вертеть переключатели, не зажигая огонь.

Все в моем доме устроено не так, как надо. Пол в гостевой комнате покрыт светлым ковровым покрытием. Говорю вам честно и откровенно: если у двоих детей желудочная инфекция, ковер уже не узнать. Окно, ведущее в сад, с низким подоконником, который уставлен ценной керамикой? Смех да и только!

Мариана, конечно, такие вещи видела сразу, она прошлась по дому, как белый торнадо, отправляя хрупкие вещи на антресоли, убирая тонкий текстиль, спасая лампы, стоявшие на низких столиках, и так далее. Она запретила детям играть в гостиной, библиотеке и столовой, только им наплевать на эти запреты. Я наступаю на детали от «Лего» и чертыхаюсь.

Мариана не предусмотрела, что Белла хлопнет сковородой по итальянскому стеклянному столику, а Билли заберется на стул и попытается плевком попасть в луч, светящийся с обратной стороны телевизора. Телевизор с диагональю 28 дюймов затрещал на прощание. Теперь у меня — вернее, у нас — плоский экран, который висит на стене.

У нас — потому что они до сих пор живут здесь. Жизнь с каждым днем приобретает все больше смысла. Мариана перестала ныть о том, что не хочет быть содержанкой, поскольку это перешло все мыслимые границы. Однако на это понадобилось немало времени. В конце концов мне пришлось накричать на нее:

— Черт побери, Мариана, ты разве не помнишь, как ты сказала, что работаешь не меньше, чем я, но миллионов не зарабатываешь? Я решил, что ты считаешь это несправедливым. Теперь ты можешь с этим покончить! Бери, сколько тебе причитается, кто сказал, что у тебя нет на то морального права?

— Ты имеешь в виду, что всякая собственность — кража? — слабо улыбнулась она. Но с тех пор перестала об этом говорить. Нам обоим пришлось нелегко, но, по-моему, она все-таки понимает, что они для меня значат.

Дети научились хорошим манерам. Они перестали звать меня мороженщиком.

Мариана настолько честна, что ее честность можно считать физическим недостатком: она рассказала мне, что Мике был и остается ее великой любовью, хотя в последнем раунде этой любви нанесен серьезный удар. Она подробно изучила его болезнь и узнала, что можно жить и с шизофренией, человек слышит потусторонние голоса, но ведет нормальную жизнь, есть даже общество, которое в шутку называют «Обществом права голоса», оно специально создано для таких людей. Я сказал, что со мной ей еще легко разговаривать, а как она будет общаться с ним, ведь это все равно что разговаривать, по крайней мере, с двумя людьми, справится ли она? Мариана решила, что это совсем не смешно. И все же признала, что лекарства не только вылечили Мике от психического расстройства, но заодно убили в нем многое от того Мике, которого она любила. И пока она несет ответственность за детей, она даже думать не будет о том, чтобы снова вернуться к нему. Во всяком случае, сейчас — ни за что, а скорее всего, вообще никогда.

Разумеется, она много раз повторяла, что не может ничего обещать. Что не может признаться мне в любви, но я безумно ей нравлюсь.

А мне плевать на такую «любовь», о которой в Голливуде снимают идиотские фильмы с Мег Райан. Мне довольно того, что они живут у меня.

Впрочем, кто знает, как долго мне будет этого хотеться. Возможно, она права насчет тех пятнадцати — двадцати лет, по прошествии которых дети переедут от нас, а старость будет дышать в затылок, тряся отвисшими брыльями и выпятив двойной подбородок. Может быть, тогда я и вправду начну мечтать о фотомоделях с глазами тюленей.

И что с того? Мы живем здесь и сейчас!

Тарзан, Янне и маленькие обезьянки. Правильно, Мариана?

Ты знаешь, кругом настоящие джунгли!

Ссылки

[1] Здесь: Да плевать мне на все это (англ.). (Здесь и далее примеч. переводчика.)

[2] Яблоневый сад (швед.).

[3] Нищим выбирать не приходится (англ.).

[4] Потрясающе! (англ.)

[5] Даниель Андерссон (1888–1920) — шведский музыкант, поэт и писатель.

[6] «Bella Ciao!» — «Прощай, красавица!» — песня итальянских партизан времен Второй мировой войны.

[7] Раз — и я здесь, два — и меня нет! (англ.)

[8] Парк аттракционов недалеко от Стокгольма.

[9] Помоги коллективу принять решение (англ.).

[10] Здесь: По-моему, у тебя слишком большие претензии! (англ.)

[11] А нам по фигу! (англ.)

[12] Привет, ребята, а вот и я! Джонни вернулся! (англ.)

[13] Эрик Юхан Стагнелиус (1793–1823) — шведский поэт и философ.

[14] Перевод Д. Апасова.

[15] Как сладостно и странно (англ.).

[16] Любовь всей моей жизни (англ.).

[17] «Соловьиная песня в Беркли-сквер» (англ.).

[18] Как странно, как сладостно и странно, с мечтой невозможно сравнить… (англ.).

[19] Женщина на одну ночь (англ.).

[20] «О Боже, купи мне „мерседес-бенц“» (англ.).

[21] Сеть шведских секонд-хендов.

[22] Сеть кафе быстрого обслуживания, распространенных во всем мире.

Содержание