В один прекрасный день дети смирились с моим существованием, я стал для них чем-то вроде мебели. Это означало, что они перестали следить за мной до рассвета, чтобы я ненароком не оседлал их мамашу и не ускакал с ней куда подальше. В тот вечер, поужинав, они покорно поплелись в детскую и легли спать. А времени было не больше чем половина десятого.

Мы с Марианой минуту просидели, как очарованные, прислушиваясь к звукам из детской. Мариана даже подкралась и приложила ухо к двери, но внутри раздавалось лишь спокойное, размеренное посапывание. Она вернулась ко мне со знакомым блеском в глазах. Мы стали целоваться, сидя на диване, пока Мариана не замурлыкала, как кошка. Я набросился на нее и взвыл от боли, потому что в мое тело вонзился трансформер. Она взяла меня за руку и повела в спальню, представлявшую собой крошечный угол величиной со шкаф, но вполне подходившую для наших целей.

Мы столько времени терпели, что теперь совершенно озверели — со мной такое впервые. Простыня сбилась в комок, обнажив матрас с застарелыми желто-коричневыми разводами от мочи, но мне было все равно, я сжимал ее так, что кости хрустели, и вошел в нее с такой силой, словно хотел вернуться в материнское чрево. А она лишь стонала, все громче и громче — представляю, что будет, если проснутся дети!

Дети не проснулись. Но внезапно зазвонил телефон. Мариана застыла в моих объятиях, я тоже попытался остановиться. Мы тяжело дышали, а телефон продолжал звонить. Потом на время замолчал и зазвонил снова.

— Надо подойти… — пробормотала она, высвобождаясь из моих объятий, и свесила ноги с кровати. Я не отпускал ее, но мы были такие потные, что моя рука соскользнула с нее.

— Не обращай внимания, наверняка кто-то хочет всучить какие-нибудь услуги по телефону… — сказал я.

Но она даже слушать меня не захотела, выскочила нагишом в коридор и сняла трубку. На минуту она замолчала, внимательно слушая. А затем ответила таким голосом — даже не знаю, как описать. Это было похоже на нежное голубиное воркование, рождавшееся где-то в самой груди, почти неотличимое от рыданий.

— Где ты, любимый? Я все понимаю, только скажи, где ты?

Она что-то защебетала, но я уже не прислушивался, все мое снаряжение, пребывавшее в состоянии полной боевой готовности, медленно опустилось. Время шло, а она все сидела в коридоре, тараторила в трубку, вздыхала и ворковала. Да что же это такое! Я стал подогревать свою ярость, но что толку, каждый человек имеет право говорить по телефону в своем собственном доме. Только что здесь делаю я? Вдруг я все понял, выскочил из кровати и стал одеваться, одежда была разбросана по всей комнате. Трусы украшали напольную лампу, а один носок я так и не смог найти. Мне хотелось поскорее уйти, но не мог же я как ни в чем не бывало проскочить мимо этой проклятой воркующей горлицы, поэтому я сидел на кровати и пытался читать детскую книжку «Тайна четырнадцати крыс». Затем взялся за «Историю о невидимке». Когда я осилил половину комиксов про Дональда Дака, в коридоре повесили трубку. В конце беседы у меня сложилось впечатление, что собеседник Марианы на другом конце провода куда-то исчез и она пытается до него докричаться. Она вошла в комнату с отсутствующим взглядом и по-прежнему голая. От каждого шага уши таксы слегка подпрыгивали. Она молчала, не глядя на меня.

— Мне уйти? — глупо осведомился я.

Мариана пожала плечами и посмотрела на меня так, будто сию минуту вспомнила, что оставила кастрюлю на плите. Она рассеянно погладила меня по голове, и я увидел, что она плачет, слезы градом лились по щекам.

Мариана села рядом.

— Знаешь, Янне, — сказала она, — я не могу понять, что тебе от нас надо. Детей ты особо не любишь, а женщину всегда можешь заполучить. Как-то раз ты обмолвился: «Что я здесь делаю?» Ты нашел ответ на этот вопрос?

— Кто звонил? — спросил я. — Отец твоих детей? Любовь всей твоей жизни? Может, ты сама знаешь ответ на мой вопрос? Ведь если б ты не хотела меня видеть, ты, черт побери, просто не пускала бы меня на порог!

Она виновато посмотрела на меня и стала легонько перебирать волосы у меня на груди теплыми сухими пальцами.

— Понимаешь, как бы тебе сказать… — начала она. — Я живу одна, мужчины у меня нет, но мои гормоны об этом не знают. Мне тяжело с ними бороться, только не думай, что я лягу в постель с первым встречным из ближайшего кабака! Как ни странно, я тебя зажигаю, и мне очень жаль, что сегодня у нас ничего не вышло. Наверно, когда ты уйдешь, я буду биться головой о стену из-за того, что подошла к телефону. Но, Янне, миленький, ты же сам знаешь, что я неподходящая компания для поездок на «ламборджини»! Куда заведут эти отношения? Ты можешь представить меня с подносом коктейлей у себя на террасе? Подумай еще раз, зачем я тебе? Одним сексом мы ограничиваться не сможем, я не настолько глупа. С такой машиной, как у тебя, ты мог бы найти что-нибудь поинтереснее, чем стареющая мать-одиночка…

Меня будто током ударило.

— Ты совершенно права! — воскликнул я вне себя от злости. — Я совсем забыл о своей машине! Как я мог! Спасибо, что напомнила, поеду снимать девчонок!

Я вскочил как ошпаренный и выбежал из дома в одном носке. Мариана не пыталась меня удержать.

По дороге домой я долбил кулаком по приборной доске, приговаривая:

— Не нужна ты мне! Ни ты, ни твои дети! Я мог бы найти себе отличную девчонку, сделать такую партию! Шарлотта, Йетте, Сара-Ангела… — Я попытался вспомнить и сосчитать всех длинноногих моделей с тюленьими глазами, с которыми встречался в последние полгода, но лица стерлись из памяти. Все, что от них осталось, — это эсэмэски с сердечками.

А Мариана была настоящей. Она была как сама жизнь. Все у нее было настоящим: и дети, и описанные простыни, и все ее неприятности.