В тринадцатый день июня погода в Аттаре была милостива. Зной немного спал, хотя солнце сияло так же настойчиво. Мерцали белесыми отметинами и кругами черепичные крыши заново отстроенных домов. Благо от клинков и огней аданийцев пострадали только кварталы к югу от дворца. Натиск был стремительным, но после взятия царской резиденции Сарват не пошел дальше, ограничившись контрибуцией. Уплаченная дань вытрясла последние припасы и сбережения, но поля к северу остались не вытоптаны, не выжжены, не засыпаны солью, пусть они и не так богаты урожаем; города остались целы, включая прибыльные в дни войны кузницы, прибыльные накануне войны соборы и церкви с золоченой утварью и прибыльные во все времена таверны, гостиницы и бордели.

В одном из таких работала самая любимая шлюха царевича Халия. С ней он провел ту ночь, после пира в честь прибытия гостей. С ней провел и прошлую. Ей отвечал на вопросы о своей будущей жене, которой ни разу не видел. Ей обещал быть с девочкой добрым.

Далхоры собрались на портике царского замка. Знатные гости из Яса и высокие чиновники Орса стояли вторым рядом. Алай не подавал виду, но медлительность повозки, которая везла Ахиль Хорнтелл, проклял уже несколько раз.

Ахиль – четырнадцатилетняя, медноволосая, с тугой косой набок, с плотной фактурой сложения, в синем платье в тон глазам – вышла, озираясь. В груди колотилось бешено, кровь стучала в ушах, в глазах плыло. Все чужое, все страшные, и нет никаких шансов остаться жить хотя бы в этой повозке!

Алай протянул руку, встречая, но девица не торопилась. Один из сопровождающих в эскорте гвардейцев передал царю бумагу с печатью Нироха Страбона. Далхор быстро прошелся глазами, сунул бумагу брату и только потом обратился к девчонке:

– Добро пожаловать в Аттар.

Царь представил будущей невестке родню, гостей из Яса, провел внутрь дворца и тут же перепоручил ее заботам Джайи. Еще одно дело сделано.

Для Джайи положение Ахили было более чем понятно – уже три недели царевна в страхе рисовала себе то, что ждет ее в Ясе. Единственным мужчиной, не считая младших братьев, кого она по-настоящему не боялась, долгое время был один из бывших генералов отца – Замман Атор, ее жених и любовь всей недолгой жизни. Атор в свое время был за отца, брата, друга, мужа, не мог быть еще и за почившую мать, но старался и в этом. С его казнью родовое гнездо вновь сделалось неуютным, пустым и взирало на Джайю в каждом коридоре и каждой комнате чужими промозглыми стенами.

Если после потери матери, леди Джаннийи, Джайя нашла поддержку и опору в Заммане, то со смертью последнего растерялась совсем. Мир на долгое время утратил очертания, превратившись в сплошное гадкое облако из обязанностей и слез. И, к собственному изумлению, когда казалось, что разрушилось все, царевну поддержал новый прихвостень отца – Змей. Несмотря на то что он терпеть не мог, когда его звали подлинным именем Тиглат, ей он иногда позволял «оговариваться», не делая замечаний. И вообще был как-то удивительно внимателен, участлив, даже добр, защищал от всего и обращался всегда предупредительно-вежливо.

Пока эта не появилась.

С появлением в поле зрения Бансабиры Яввуз Змей менялся на глазах: становился озлобленнее, грубее, будто сатанел. Позволял себе говорить, что Джайе не место там, где она была, и даже иногда напутственно разворачивать за плечо – мол, иди отсюда. С самой таншей обращался, как с легкомысленной девицей из трущоб, трогал, раздевал при всех, рассматривал, бил, в конце концов. И при всем этом было ясно, что чужестранка для Змея так же важна, как стук собственного сердца.

Джайя неприятно удивилась переменам, но встретила с достоинством: Бог создал мужчину над женщиной, и мужчин следует побаиваться (хотя бы потому, что они куда менее уверенно контролируют гнев). К этому царевна привыкла, а вот к тому, что можно бояться и женщин, – нет. Бансабира Яввуз внушала ей страх, смешанный с неприязнью и – в чем Джайя не призналась бы никогда – восторгом до замирания дыхания.

Неужели в той стране, куда она попадет, ей придется бояться вообще всех? Или… или она сама сможет стать той, кого следует бояться? Ходить, не прикрывая волос, не спрашивая у всех разрешения, не…

Джайя приуныла: она совсем не приучена держать меч, а это, видимо, ключевое.

На другой день, в полдень, в главном соборе Аттара состоялась пышная церемония. Только здесь, у алтаря, Алай впервые передал руку невестки сыну.

Вечером молодых поздравляли, поднимая кубки за их благополучие и желая долгих лет. Медленно, но верно гости впадали в опьянение, только царский помост был, как в начале празднества, трезв. Амана, младшего из царских детей девяти лет от роду, няньки и вовсе увели спать еще в начале торжества.

Момент, которого Ахиль боялась больше всего, настал слишком быстро. Царь поднялся, воздел правую руку, призывая к тишине и обозначая провожание. Гости выстроились в живой коридор от помоста до выхода из зала, выкрикивая немного похабные благословения о потомстве. Царь, Джайя и несколько придворных по традиции следовали за молодоженами весь их путь, причем так, что двое из числа провожающих останавливались у каждых дверей, встречавшихся по дороге. Количество дверей и придворных было высчитано еще с незапамятных времен, так что в нужный момент у дверей спальни остановилась последняя пара – действующие хозяин и хозяйка замка.

Дальше, за плотной дубовой дверью, начиналась тропа в новую, молодую совместную жизнь, и пройти ее должны были только двое. В спальне девственницы-жены не может быть никого, и наблюдать за ними не до́лжно никому, кроме Бога. Он венчает их таинством, Он благословляет их брак, Он следит за тем, как брак исполняется. Он, а не люди.

Ахиль дрожала. Царевич видел и старался сообразить, как успокоить девчонку, раз уж пообещал своей любимице пару дней назад быть обходительным. Дельные мысли в пьяную голову не шли, и вскоре Халий оставил затею.

– Я бы поддержал тебя в твоих страхах, но мне лень, – сказал он жене. – Кому какая разница, нравится нам это или нет. От нас ждут твоей крови на простыне, и раз мы теперь женаты, не стоит их разочаровывать. – Молодой человек коротко поцеловал Ахиль в губы и велел ложиться. Когда разделся и лег рядом, Ахиль все еще была в тонюсенькой нательной рубашке.

– Ну как знаешь, – немного раздраженно пробормотал он, разодрал ткань надвое, заставляя девицу под собой сжиматься от ужаса, и почти сразу вонзился внутрь.

Полночи Ахиль, дрожа, всхлипывала, кусала губы и сглатывала слезы.

Бансабира сидела на подоконнике, уставившись в небо. На ней была одна сорочка, но, к удивлению, ночами в Аттаре было очень тепло.

Чувство нереальности происходящего не покидало, хотя раны, растяжения и ушибы доказывали обратное. Думать ни о чем не хотелось, но больше заняться было нечем, учитывая ее ограниченные возможности после поединков с Гором, поэтому мысли лезли в голову сами по себе. Разные, раздражающие, самого абсурдного содержания и самым беспардонным образом. Бану была бы рада воззвать к Праматери с жалобой, с каким-нибудь непростым вопросом, но она даже его не могла сформулировать. В лучшем случае ей удавалось: «Что это?» и «Как быть?» Она терла грудь, кусала губы и не понимала ничего. Наверное, будь она более ученой, ей удалось бы разглядеть среди звезд какое-нибудь предначертание, знамение или образ, но как танша ни таращилась, видно не было ни зги.

Она поднесла пальцы к губам. Она настойчиво гнала от себя отголоски прошлого, но все равно всегда их помнила: густые брови вразлет с глазами-льдинами, которые смотрят так пронзительно, что деться от них некуда; голос со стальной хрипотцой, от которого все замирает внутри; литое загорелое тело, будто вытесанное из гранита или отлитое из бронзы; запах пота, вина и крови, который только усиливает ауру хищника. И рот. Жесткий мужской рот. На ее рту.

Бансабира потерла губы, едва ощущая на коже собственное теплое дыхание. Глаза закрылись сами собой, по шее, по груди и позвоночнику разлилось ни на что не похожее трепетное тепло, от которого тело показалось воздушным. Полный нежности выдох обдал тишину легким облаком воспоминания…

Маатхас совсем другой.

– Тану? – в дверь постучал Ниим. Он обратился еще дважды, прежде чем Бану отозвалась. Ниим вошел и сообщил, что Змей просит составить ему компанию. Он ждет на одной из террас с видом на внутренний сад и просит таншу взять для охраны столько людей, сколько она сочтет нужным. Провожатого Гор прислал.

Бансабира поглядела на телохранителя всего секунду и согласилась без колебаний. Сидеть здесь в одиночестве бесполезно, а с Гором и впрямь стоит поговорить без мечей и копий. Просто поговорить.

– Помоги мне, – велела танша, с трудом покидая подоконник, куда прежде ей помог взобраться Лигдам.

Женщина протянула руку в сторону стула, на спинке которого висел насыщенного голубого цвета халат, расшитый шелковыми белыми и золотистыми нитями. Сама себе такое танша вряд ли стала бы шить; эту одежду, несмотря на всю напряженность отношений, тану предоставила Джайя. Ниим помог госпоже одеться (Бансабира в очередной раз подметила, что халат коротковат на ее рост) и осторожно повел к выходу.

Весь путь Бану прошла сама, несмотря на ломоту в ногах, хотя иногда и приходилось опираться на Ниима. Охраны она взяла всего четыре человека: Ниима, Вала, Одхана и Шухрана. Когда проводник отворил перед ней дверь на террасу, тану, поразмыслив полминуты, велела страже зайти, но остаться у дверей.

Гор приказал заранее принести небольшой стол, пару удобных кресел, праздничной снеди и вина.

И уже ждал. Увидев Бану в красивом халате, украшенном затейливым росшивом по местному обычаю, он затаил дыхание и спрятал умиленную улыбку. Ну, когда он мог подумать, что вправду увидит ее такой?

Мужчина стоял, опираясь на парапет. Перебинтованный так, что края повязок были видны в вырезе свободной светлой рубашки. Гор повел рукой, делая приглашающий жест, но посредине него осекся и, скривившись, поспешно прижал руку. Раненое плечо не позволяло выразить широту души.

Бансабира приблизилась к парапету и тоже оперлась о перила, правда, в двух метрах от наставника. Гор не сокращал дистанции и не мешал молодой женщине наслаждаться зрелищем.

Город горел свадебными огнями: как звезды, повисшие в густоте небес, фонари мерцали на шпилях смотровых башен, нитью янтарных бусин оплетали окна Башни Звездочетов и царской Библиотеки, россыпью солнечных зайчиков засеяли здания казарм и городской архитектуры вдалеке, пышноцветьем одуванчиков рассыпались по зелени в саду. Небо отразилось в городе даже ярче, чем выглядело, подумала Бансабира, делая глубокий-глубокий вдох. Вид открывался и впрямь удивительный.

– Как твое самочувствие? – подал голос Гор.

Бансабира отвлеклась от созерцания нехотя: из берлоги, куда ее поселил этот змееныш, ничего подобного видно не было.

– Так же, как и твое, – отозвалась Бану. Обратилась к мужчине и спросила прямо: – Что ты устроил тут?

– Подумал, раз уж все празднуют, нам тоже надо.

– Если хотел праздновать, спускался бы в общую залу.

Гор бросил на Бану пакостливый взгляд и снисходительно вздохнул:

– Слушай, ну нельзя же в восемнадцать лет быть такой сварливой занудой.

Бансабира покосилась на наставника и издала какой-то непонятный звук. Потом еще один, уже больше похожий на смешок, и еще. А потом, задрожав плечами, расхохоталась от души. Гор, любуясь, заулыбался тоже.

– Пожалуй, – благосклонно согласилась танша и прошла к столу.

Гор устроился в соседнем кресле.

– Бану, мы можем попросить кого-то из твоих юнцов помочь нам с вином? Я так понимаю, руки и плечи толково не служат сейчас никому из нас.

Бансабира оглянулась. Телохранители, тоже скривив рты в ухмылках, прислушивались, и, обводя их глазами, Бансабира с изумлением сообразила, что здесь, на террасе, только ее охрана. Она коротко глянула на Гора – тот поймал взгляд – и едва не открыла рот: он был совершенно безоружен.

– Шухран, – позвала танша.

Мужчина сориентировался быстро. Разлил вино и встал за креслом госпожи. Гор предался процессу, потягивая напиток и наслаждаясь вечером: воздухом, видом с огнями и темными силуэтами башен, гомоном пирующих двумя этажами ниже, теплом родного человека. Бану попробовала, облизала губы, расплылась в усмешке.

– Если бы десять лет назад мне кто сказал, что я вот так буду сидеть с тобой непонятно где и праздновать непонятно что, я бы вырезала ему сердце.

– Ну, это вряд ли, – скептически качнул головой Гор.

Бану выпрямилась в кресле и обернулась к собеседнику. Мужчине пришлось объясниться:

– Чтобы пробить человеку грудину и вынуть сердце, надо больше сил, чем у тебя было десять лет назад. Хотя я не отрицаю, что бедолаге не поздоровилось бы. В конце концов, ты дважды отняла человеческую жизнь еще до того, как я привез тебя в Храм Даг… – Гор вдруг замолчал, нахмурился и тут же просиял. – Слушай, Бану, никогда не думал об этом! Ты меня существенно опередила. Я впервые убил человека в двенадцать, а ты в семь!

– Мне что-то непонятно, почему это вызывает в тебе такой восторг? – отозвалась танша, вновь откидываясь на спинку кресла вместе с кубком.

– Мне нравится думать, что ты особенная, это же очевидно, – улыбнулся Гор, глядя на профиль молодой женщины.

– Флиртовать тебе удается не в пример хуже, чем убивать.

Гор тоже откинулся на спинку кресла и взял философский тон, поддерживая ученицу:

– Мы оба мало смыслим в отношениях по понятной причине.

– И иногда это сказывается роковым образом.

Гор повел головой в сторону Бану, будто хотел что-то спросить, но замолчал, не в силах ни подобрать вопрос, ни осознать признание. На языке осело неприятное чувство горечи, по гортани когтем собственника царапнула обида.

– Ты… – наконец собрался он с мыслями, – ты увлеклась кем-то?

И еще до того, как танша открыла рот, Гор выпалил:

– Только не говори, что любила покойного мужа.

– Это все не твое дело, Гор. Думай лучше о себе: ты не молодеешь, а до сих пор один. Ты вообще хоть когда-нибудь испытывал чувства к кому-то, кроме своего меча? – Бану поглядела на наставника, но тот приобрел крайне отсутствующий вид, придерживая бокал у губ. – Ты меня слушаешь?

– Очень внимательно, – бессмысленно кивнул Змей. – Ты сказала мне «Гор».

Бансабира вздохнула совершенно беззлобно:

– Ты стал невыносим.

– Ну я же подонок.

– И всеведущ.

– Ну я же Змей.

Бансабира посмеялась вместе с наставником, а потом велела охране выйти за дверь.

– На страже может остаться кто-то один, кто проследит, чтобы я добралась до покоев. Остальные свободны.

– Вы уверены? – Одхан, почесав ус, недоверчиво покосился на Змея.

– Да, более чем. Идите отдыхать.

Заперев дверь на террасу с обратной стороны, на страже остались Одхан и Шухран. Бансабира, собрав силы и перетерпев боль в ребрах, потянулась к столу и подлила вина в оба кубка. Правда, свой отставила и налегла на ягоды.

– Хочешь побыть со мной наедине? – деловито осведомился Гор, наблюдая за действиями танши.

– Брось ты это уже, наши пути давно разошлись. Хочу поговорить свободно. Расскажешь, что делал в эти три года? Как вышел на связь с Рамиром и спутался с Юдейром?

Змей поджал губы набок и:

– То есть при своей охране ты спросить этого не могла?

– Не могла, – пожав плечами, развела руки Бану. – Для всех моих людей, кроме Вала и Гистаспа, Юдейр давно уже труп.

– Вот как? Ловко. Ну да я с ним и не спутывался: уходя, Рамир помог мне наладить связь с тремя своими подчиненными, которые теперь подчиняются твоему Юдейру. Вот и все. Мне, как видишь, трудно жить, если я не знаю, где ты и с кем, – посмеялся Гор, стараясь скрыть осознание собственной незавидной участи.

– Давай по порядку, – попросила Бану.

И Гор принялся рассказывать по порядку. Он говорил долго, развернуто, позволяя Бану время от времени перебивать себя подколами, потягивая вино, разрезая груши и айву на две половины, чтобы одну неизменно протянуть ученице. Вскоре разговор перекинулся на темы совсем отвлеченные, потом – на общие воспоминания, не столько об их собственной давней истории, сколько о Храме Даг в целом.

– Ты не хочешь вернуться? – спросила Бану, но Гор, ничего не сказав, только улыбнулся так, что по лицу ответа было не прочесть.

Вдалеке, за горизонтом, высветился первый, зеленовато-серый луч надвигающегося рассвета, обозначая четвертый час пополуночи. И как бы ни занимала обоих беседа, Бану поняла, что пора возвращаться. Надо поспать хоть немного. В их состоянии сон имеет принципиальное значение. Змей, вздохнув, согласился и, встав, помог подняться Бану. Он вызвался ее довести до покоя, но Бансабира отказалась: Одхан и Шухран и сами прекрасно справятся. Правда, выглянув за дверь, танша обнаружила, что охранники договорились караулить по очереди – Шухран сейчас спал, сидя и припав к стене.

– Отведи меня, потом вернешься за ним. Можешь отдыхать сегодня весь день, – сказала она Одхану. Потом оглянулась на наставника: – Да благословит тебя Мать Сумерек, Гор.

– Да благословит тебя Мать Сумерек, Бану.

Гор проводил Бансабиру взглядом и перед тем, как приказать первому попавшемуся из слуг прибраться на террасе, успел подумать, что Бану опять ошиблась: их пути давно сошлись, и вряд ли когда-нибудь Праматерь разведет их совсем уж в разные стороны.

На другой день царь назначил повторное обсуждение вопроса о замужестве Джайи. Бансабира вошла в кабинет Алая степенно, нарочито неспешно и с достоинством. Потому что любое более активное действие отзывалось острой болью во всем теле. Когда дело дошло до бумаг, танша, проверив наличие строчки о том, что Орс не станет вмешиваться в жизнь дочери, подписала, даже не дав Далхору и Каамалу полюбезничать полчаса, как в прошлый раз. Очень уж хотелось вернуться к себе и забраться в кровать.

В Аэлантисе, столице Архона, короли Удгар и Железногривый Агравейн ломали головы над отношениями с южным союзом племен. Табунщики, погонщики коней и верблюдов, не беспокоили Архон уже больше десяти лет. Но в последние месяцы участились набеги на приграничные рубежи. Вождь самого беспокойного из племен убеждал Удгара, что все происходит с его неведения, и обещал исправить ситуацию. Однако, в отличие от предшественника, этот был довольно скользким типом, и улучшений пока не следовало.

Агравейн со всем рвением включился в дела государства. Занял удивительно новое место во Внутреннем Круге советников, где был встречен с бо́льшим, чем прежде, почетом. До этого он был Железной Гривой Этана, а теперь стал королем.

И при нем была его королева.

Любил он ее или нет, не имело значения. Не отказывая Ришильде в публичном уважении, Агравейн во многом стал относиться к ней как ко временно стесняющему неудобству, вроде сомнительного пайка в походе или прохудившихся от трения о поводья перчаток. Осмысление связи с Шиадой, такой древней и совершенно безумной, усилило тоску и прибавило сил. Даже божественным промыслам нужно время на воплощение в жизнь. Начертанное можно оттягивать, можно пытаться приближать, но избежать его не под силу даже Железногривому.

Тандарионы перебирали документы. Старый король, как Удгара прозвали в народе, время от времени смотрел на сына и испытывал легкое недовольство – видно же, что опять мыслями явно не в работе! Вон какая мечтательная физиономия! Слов нет.

– В жизни не верил, когда ты говорил, что управлять государством скучно и утомительно, – пробурчал Агравейн, заметив взгляд отца и вновь уткнувшись в бумаги.

– Теперь веришь?

– Исполнен доверия.

Агравейн продолжил глядеть в документ, но Удгар видел, что настрой Железногривого ничуть не изменился – все тот же задумчивый идиот. Надо бы вернуть с небес на землю.

– Как ваши дела с Ришильдой? – в лоб спросил Старый король.

Кажется, за время отсутствия Агравейна в Аэлантисе после войны с Орсом отец не утратил привычки с маниакальной озабоченностью интересоваться жизнью сына. Сам он без конца твердил о необходимости престолонаследования, и что только этим объясняется его нездоровый интерес, но Железногривый всерьез считал, что отцу просто пора завести пару любовниц.

– Наши дела улучшились, тебе ведь известно.

– Рад слышать. – Удгар не отвлекался от документов, хотя вид имел вполне цветущий. «У него всегда цветущий вид», – с тупой укоризной подумал Агравейн. – Государству нужен наследник.

Железногривый скривился. Вот надоел.

– Пап, можешь мне поверить, я делаю все, что от меня требуется. Если Праматерь благословит, через семь месяцев у нас будет наследник. А потом, раз уж у нас два короля, может быть, будет и два наследника? – злобно усмехнулся Агравейн просто из вредности. – Женись, тебе всего полвека.

– Соперники моему внуку даром не нужны, – махнул рукой Удгар, пропуская укол в собственные годы. На взгляд сына, старый прохиндей не постарел ни на день с тех пор, как Железногривый был восемнадцатилетним юнцом. – Да и не тебе, сыну леди Ланы, требовать посрамить ее память.

– Ты бережешь память о своей любви, как святыню. Но мне о моей запрещаешь даже заикаться.

«Несносный мальчишка!» – мгновенно раздражился Удгар. Он демонстративно твердым жестом отложил бумаги, за которыми и дальше прятаться от серьезного разговора мешало безосновательное упрямство сына. Сил нет, как достал.

– Лана была мне женой, Агравейн, – веско заявил владыка. – Женой и матерью четырех детей. А что тебя связывает с той жрицей?

Агравейн замолк, представив, как по-дурацки и наивно прозвучит его честный ответ.

– Можно я спрошу? – осведомился Железногривый, игнорируя отяжелевшее сопение отца.

Старый король пристально посмотрел на сына – ну и что за блажь на этот раз?! Покусал губы, окруженные продольными чертами зрелости, и сдержанно кивнул.

– Если однажды я введу в дом Шиаду Ангоратскую как законную супругу и мать народа, как ты примешь ее? Прежде чем отвечать, подумай, – предугадал Агравейн по лицу Удгара.

Старый король насупился и подобрался так, будто намеревался отразить сильнейший натиск. Только ему покажется, что удалось урезонить сына насчет этой жрицы, только Удгар вздохнет с облегчением, как спустя три-четыре месяца его неизменно вновь настигает такой вот разговор по душам.

– Наследница династии Сирин никогда не сидела ни на одном из тронов Этана, – безапелляционно заявил владыка.

Это было правдой: даже Нилиана Сирин, родившая Элориху Девятому двоих детей, никогда не была владычицей Иландара. Рожденных от него Нироха и Мэррит король приказал признать законными на пятьдесят втором году, когда стало ясно, что его жена не в силах подарить наследника. Когда она наконец соизволила оставить его вдовцом, Элорих уже достиг зрелости. Даже женись он снова, пусть бы и на самой плодовитой девице из всех, он вряд ли дожил бы до совершеннолетия преемника. В то время как его сыну Нироху было уже почти двадцать и его знал весь двор. В конце концов, Нирох и Мэррит получили имя Страбонов, но их мать Нилиана всегда оставалась Сирин и никогда не была королевой.

Агравейн меж тем допытывался у отца:

– Если бы я мог…

– Ты не можешь.

– Пап, ну хотя бы нафантазируй! Ну что ты за…

– КОРОЛИ НЕ ФАНТАЗИРУЮТ! – гаркнул Удгар.

Агравейн собрался. Два одинаково упорных янтарных взгляда схлестнулись, как грозовые тучи в небе.

Удгар прочистил горло:

– Проведай Ришильду. Женщине особенно нужно внимание, когда понесла.

Агравейн поднялся так резко, будто под каждым коленом распрямилась взведенная пружина, не меньше тех, что обеспечивают мощь осадных онагров.

– Очень удобно, не правда ли? – нахмурился Агравейн. Ну вот, он посерьезнел, помрачнел Удгар. Вокруг крупной ровной переносицы собрались густые паутинки морщин – не этого он добивался.

– Что ты имеешь в виду? – нарочно поддержал недовольный тон Удгар.

– Жениться на женщине, которую любил, а потом всем говорить, что было наоборот.

Старый король шарахнул ладонями о стол и вскочил тоже:

– Агравейн!

– Давай, прочитай мне нравоучение о том, что ты едва знал мою мать, прежде чем состоялась свадьба, – ядовито отозвался Железногривый.

Удгар скрипнул зубами.

– Я едва знал ее, – отделяя каждое слово, проговорил король, не отводя глаз от лица Железной Гривы, – прежде чем мы поженились. Я видел ее всего четыре раза!

Агравейн недобро оскалился:

– Верно. Она говорила то же самое. И ведь это оказалось таким большим препятствием, чтобы влюбиться без памяти еще в первый?

Не давая отцу опомниться, Агравейн вылетел из кабинета со скоростью булыжника, пущенного из катапульты, с таким грохотом хлопнув дверью, что караулившие по ту сторону стражники синхронно подпрыгнули.

Старый король покосился на дверь недобро, сел. Признавать сыновью правоту он не собирался даже в мыслях.

Удгар вздохнул: он знал сына, страшно любимого, всяким: собранным, разнузданным, лихим и неуправляемым и в ярости, и в веселье, безрассудным и расчетливым, гневным и довольным жизнью до неприличия. Но еще никогда не слышал в его голосе столько горя.

В тот вечер Агравейн даже не думал появляться за ужином или проведывать супругу. Которой, как сообщили днем, недужилось всерьез. Вместо этого он тайком сбежал в городской дом молочного брата Астальда, залпом осушил две пинты темного крепкого эля и, опрокинув на стол приведенную другом рыжую красотку с пышными формами, до темноты в глазах сорвал всю злость.

Астальд с пониманием оставил дом, влез на крышу и всю ночь смотрел в безлунное небо.

Эйя внесла в комнату Таниры прекрасное платье персикового цвета с квадратным вырезом (будь у Таниры пышная грудь, он бы очень выгодно ее подчеркивал), фестонами по основной юбке и рукавами длиной до полу. К платью приложила украшения из розового жемчуга и перламутра, легкий струящийся плащ. Черную ленту с фамильным знаком Салин – тонкий, длинный вздернутый стержень, символизирующий Опаловую Башню, главную цитадель столицы – царица повязала девице на предплечье, заверив, что новый наряд для женщины – нередко новая жизнь.

Девочка облачилась в обновки с радостью и выглядела прехорошеньким ребенком: одиннадцать лет – это, как ни крути, детство. А в детстве все удивляет сильнее положенного.

Салман выглядел растерянным и даже напуганным. Хотя старший брат, Сарват, в последнюю неделю по-честному водил к нему лучших девочек самого популярного в столице борделя, опыта юнцу, кажется, это совсем не прибавило. Он краснел, бледнел, зеленел и никак не находил себе места. Женитьба представлялась ему делом не столько удивительным, сколько безвыходным и даже смертельным. И хотя все в семье убеждали его, тишком и на ухо, что Танира уже «такая милашка» и вырастет еще краше, Салман смотрел на «белоснежный камзол царевича Опалового Замка Шамши-Аддада», как на саван.

А как иначе, если это – мероприятие явно незнакомое, пожизненное и, хуже того, требующее его немедленной отправки на юг страны, вдаль от родичей?!

В указанный срок Салмана и Таниру отволокли в забытую богами церквушку под столицей, в компании двух родичей невесты, где отысканный и припугнутый Данатом священник совершил ритуал венчания. Отныне церковнику полагалось жить во дворце царя, чтобы свидетель и «виновник» христианского бракосочетания всегда был под рукой. На всякий случай.

Закончив с этой частью, Салмана и Таниру перевезли обратно в царскую резиденцию, и в местной роще с алтарем, традиционном храме Праматери, старшая жрица Сафира совершила обряд освящения брачных уз.

Лица родственников невесты, Тамины и Таммуза, сковывало недоумение, сменяющееся то гневом, то ужасом. Только осознание неизбежности происходящего и страх навлечь беду на дом Далхоров сдержало орсовского пленного царевича от ярости и злобы. Эта мразь Тидан посмел устроить брачную церемонию его сестре! Брачную! Женит девицу Далхор из рода горцев, урожденную христианку, на нечестивом ублюдке! Он надеялся, что церемония не будет иметь силы, но перед тем по всем правилам состоялось венчание в церкви, в доме Божием. Черт!

Танире ведь наверняка самой противен этот брак! Хотя много ли она сейчас понимает, в свои недалекие двенадцать, но пока – одиннадцать. Жуть какая, одиннадцать лет… И ведь дальше, когда Танира расцветет и Салман наплодит с нею ублюдков, не останется ни одного аргумента, чтобы спасти сестру. Она будет больше не Далхор…

При мысли о том, как руки царевича касаются его сестры, как его губы елозят по ее телу, а его семя изливается в нее, Таммуза перекосило и едва не вытошнило. Надо что-то придумать, надо дать знать отцу, пусть раздавит этих скотов-аданийцев, как мух! Пусть выдвинет войско! Пусть…

– Да укроет ваш союз Богиня своим покрывалом… – И будто в подтверждение сказанных слов жрицы-помощницы раскинули над головами молодоженов белую с голубым вуаль. Салман сложил руки в жреческом приветствии и прижал их к склонившемуся лбу. Танира, науськанная одной из сопровождающих, последовала примеру.

– Этим ты приветствуешь Праматерь и наш союз, – шепнул взбодрившийся немного Салман.

Сафира, прочитав еще один молебен, отдернула покрывало обратно:

– Под вуалью Госпожи Вселенной умерли невеста и жених. Из-под вуали Госпожи Вселенной возродились жена и муж.

Одна из младших жриц на подхвате подала Сафире высокий кубок с белым вином, и та опрокинула его на алтарь:

– Во славу Праматери!

– Во славу Праматери! – тихонько ответили все остальные.

– Пусть!

– Пусть! – вторя.

«Гореть вам в аду за это!» – переполняемый яростью, подумал Таммуз.

Когда ритуал завершился, прежде чем пригласить гостей на торжественный обед, владыка Тидан объявил при всех, что царевич Салман назначен лордом Красной Башни и хранителем южных границ Адани. После праздничной трапезы он вместе с супругой отбывает в назначенные владения.

Между возвращением в отведенный покой и указанным обедом у Таниры выделился почти час времени, чтобы переодеться, прорыдаться и хоть немного прийти в чувство; понять, что отдана врагу и ничего уже не изменить. Таммуз и Тамина были здесь же. Все трое Далхоров – одинаково рыжеватые, тонко сложенные, даже немного сухие. Брат сорвал с предплечья Таниры поганую ленту Салинов.

– Как они могли?! – негодовал царевич.

– Зачем так кричать, братец? – шикнула Тамина, ощутив, как дернулась от голоса царевича сестра. – Ты ее пугаешь!

Тамина, пристроившись рядом на мягкой небольшой кровати, обнимала плачущую девочку, время от времени ласково поглаживая красиво убранные, чуть вьющиеся волосы.

Таммуз не слушал:

– Ничего не сказав нам, не сказав самой Танире! И теперь отсылают ее за тридевять земель! Обращаются так, будто она вещь! Грязные выродки!!!

– Таммуз, пожалуйста, тише, – просила Тамина. – Разве ты не видишь, ей плохо?! Прекрати! Танире и без тебя слишком трудно с нами расставаться!

– Так ты думаешь, ее слезы?.. – зашелся царевич. Ярость неуправляемым сгустком шарахнулась в висок и мерзким кровавым цветом расползлась по всему черепу, шее и позвоночнику, раскаленными железными зубами схватилась за желудок и печень и, наконец, осела в дрожащих, плотно сжатых кулаках.

– Мы же едва начали привыкать жить вне дома, без сестренки Джайи, а теперь снова отъезд! А ведь Майя была к нам очень, очень добра! – убеждала Тамина.

Таммуз сжал зубы при упоминании имени очередной поганой суки из семьи Салин.

Мысленно в сердцах выругался. Он приметил еще в детстве, что, хотя сестры-близнецы похожи как две капли воды, Тамина все же немного изящнее, но Танира однозначно умнее.

– Отец наверняка ничего не знает! Уверен, как только мы сообщим ему, он тут же предпримет меры!

– Ты смеешься, братец? – оторвалась от сестры Тамина. – Как же царь Тидан мог выдать ее за своего сына, не спросив разрешения нашего отца?

«Легче, чем ты можешь себе представить, дура!»

– С поверженными не церемонятся, глупая!

– Я вовсе не глупая! – вспылила девочка, вскочив и сжав кулачки. – Не смей обзываться!

– Пожалуйста, – тихонько, всхлипывая, попросила Танира.

– Глупая, и еще какая, если не понимаешь, что Таниру пугает не расставание, а то, что ей придется спать с нашим врагом и плодить его ублюдков!

Тамина раскрыла рот от удивления и негодования: он мало того что подливает масла в огонь, так еще и сквернословит! Отец никогда не допускал подобного в присутствии женщин. Разнуздался, значит.

– Ну, знаешь, братец, это тебе не мужицкая пьянка, – завелась Тамина, – где ты можешь…

– Замолчите! – звонко прокричала Танира, по-детски кулачками размазывая по лицу вновь брызнувшие слезы. – Замолчите вы оба! Тамина, уйди из спальни! Сейчас же!

– Что? – опешила та. – Но ведь я… но ведь это он первый начал!..

– Выйди! – пронзительно завыла девочка.

Когда Тамина громыхнула дверью на весь этаж, Таммуз, пятнадцатилетний, среднерослый, сероглазый, подошел к сестричке, взял ее лицо в ладони, поцеловал в лоб и крепко-крепко обнял:

– Я сегодня же напишу отцу. Прямо сейчас! – Ухватив девочку за предплечья, Таммуз чуть отстранился и уставился на сестру круглыми от решимости глазищами. – Да, еще до твоего обеда! Я все успею, все сделаю! Вот увидишь, отец вступится за тебя! Он снова начнет войну с Адани, если понадобится, но спасет тебя! Вытащит нас всех! – Он еще раз коротко поцеловал сестру и выбежал из комнаты так, будто поймал вожжу под хвост.

Ну, вот все и вышли, подумала девочка и вновь села на кровать, утирая капли с лица. Сердечко в груди колотилось, как бешеное. Как в детстве, когда они с Таммузом играли всюду, тайком от матери убегали в сад, к пруду, прятались за стенами Библиотеки, носились, как сумасшедшие, пока стражники не поймают и не отволокут на выговор царице-матери, которая только для виду хмурила аккуратные рыжие брови. А потом на ее месте возникла и Джайя, и ее черные брови, немножко тоньше, чем у Джаннийи, тоже хмурились напускно.

Танира всхлипнула горько: она любила игры с братом и сестрой-близняшкой. Таммуз, правда, иногда заносился, выигрывая в пятнашки или салки, выигрывая наперегонки или просто хвастаясь, что он старше, сильнее, быстрее. Иногда – дразнил и задирал Тамину, но все равно всегда непременно находил время на сестер, веселился с ними от души и хохотал заразительно.

До оплеухи кого-то из отцовских начальников над порядком.

Танира скукожилась и заскулила совсем уж жалобно: вот и сейчас Таммуз нашел время, взялся помогать, как всегда. Только происходящее почему-то совсем не похоже на детскую игру.

«Или это что же? У взрослых такие игры?» – горестно подумала девочка.

Когда обед, смазанный в памяти Таниры и Таммуза как чернильное пятно во весь рост, закончился, невесте дали время проститься с родными. Обнимая брата, девочка шепотом спросила, написал ли он письмо. Таммуз ответил, что сообщение уже движется в Аттар.

– Я буду тебе писать, – пообещал царевич громко.

Никто из присутствовавших не думал возражать – чего уж там, маленький ребенок, едва стал осваиваться в чужой стране, опять переезжает черт-те куда. «Может, вообще следовало отрядить с ней на юг и сестру-близняшку?» – думал Тидан. Но Данат советовал пока не торопиться, как и Сафира. Царь прислушивался к их мнению.

– Буду ждать, – отозвалась Танира.

Салман подал жене руку и помог сесть в повозку. Раздался удар хлыста возницы, и колеса повозки заскрежетали, как расстроенные низкие гудки. В качестве провожания молодоженов зазвенели торжественные гимны труб и флейт.

«Так вот как трубят в аду», – мрачно подумала девочка.

Шиада и Ганселер по настоянию Берада двигались исключительно прямыми мощеными дорогами везде, где было возможно. Подольше, зато безопаснее. Шиада не возражала. Так она, конечно, дольше будет разлучена с Тайрис, но, наверное, это к лучшему – прекрасная возможность выехать за пределы герцогства Бирюзового озера представилась ей впервые со дня замужества. В былые времена она вела более подвижную жизнь, приуныла жрица.

Жрица спешилась. Второй день их дороги подходил к концу, и путники вышли к опушке перелеска, оставляя за ним разросшуюся деревню. Бросившийся под ноги волей Праматери проток оказался кстати – Ганселер наудил мелкой рыбы и взялся за костер, а Шиада за ужин. Она почистила и выпотрошила улов, надела на ивовые прутья, наломанные здесь же, у кромки рощицы близ тракта. Разломала лепешку на двоих, отвязала от седел мехи с медовой водой, развернула тряпицу и высыпала на нее с горсть ягод, которые собрала днем в роще. Когда попутчик наконец вернулся с охапкой сухих веток, он изрядно удивился:

– Вы сделали? – указал на рыбу колючим подбородком.

Шиада кивнула.

– Я говорил, что вы замечательный попутчик? – «Для женщины», – улыбнулся он про себя, усаживаясь перед костром.

– Уже дважды.

– А моя младшая сестра, как правило, визжит, когда видит сырую рыбу.

Шиада никак не отреагировала на это признание. Отложила снедь, поднялась, отряхнула штаны и тунику.

– Срок Шиады, надо помолиться, – огляделась Вторая среди жриц. Голос быстро, буквально за пару слогов утратил окрас и зазвучал отстраненно. – Поджарь рыбу.

Жрица отошла чуть в сторону, оставив Ганселера при вопросах. Сложила руки в приветственном жреческом жесте и опустилась на колени…

Когда она вернулась к Ганселеру, рыба была уже готова.

– Никогда не видел, как вы молитесь, миледи, – невпопад отозвался мужчина.

Несмотря на то что Шиада испытывала к стражнику нечто сродни приязни, поддерживать беседу сейчас не было никакого желания.

– Госпожа, – осмелился Ганселер. Дождавшись, пока Шиада оторвется от созерцания жареной рыбы и обратит внимание, мужчина продолжил: – Вас что-то беспокоит?

Шиада оценивающе ощупала взглядом собеседника.

– Да, – отозвалась кратко.

Ганселер поерзал, сгрыз очередную половину рыбешки и попробовал еще раз:

– Может, я могу чем-то помочь?

Шиада поглядела на мужчину заинтересованно. Он хорошо к ней относился, с самого начала, кажется. Правда, ума это ему не добавляло, но почему не попытаться.

– Ты знаешь, какой сегодня день?

– Двадцатое мая, – отрапортовал начальник замковой стражи.

– А какой срок?

– Срок? – Лицо Ганселера чуть вытянулось, уголки губ опустились. Он помотал головой молча.

– Ну… – Шиада покопалась в голове, думая, как лучше объяснить. – Какой знак сейчас проходит солнце? Кто царствует в небесах?

Ганселер вновь мотнул головой, выкатив глаза:

– Единый, что размыт переменами. Говорят, он самый легкий из всех Небесных Владык, непостоянный, яркий и солнечный, как незамужняя дева, купающаяся в прелести собственной юности. Но непостоянство – лишь беспечная сторона перемен. И то, что не находит выхода в шалости, часто приводит к трагедии.

Жрица поплотнее обхватила себя руками, поджала плечи, вдыхая глубоко. Медленно выдохнула, облизнулась и, словно катая слова по языку, проговорила:

– В сумерках Шиады срок Близнецов пахнет особенно остро. И он заканчивается.

– Вы любите сумерки, – зачем-то сказал Ганселер, пристально следя за женщиной. Про еду оба уже и думать забыли.

Шиада качнула медноволосой головой.

– Я пытаюсь их понять, но так и не могу, – вздохнула жрица. – И никто не может разобраться в хаосе, кроме Того, кто его создал. Заря, срок Девственницы Тинар, дает надежду. Полдень, время Илланы, сулит благоденствие. Беспросветная ночь Нанданы-Смерти приносит мудрость. А с Шиадой все иначе. Она очень похожа на Близнецов: Госпожа Ворон едина, однако даже отдельные Ее облики не всегда имеют четкие контуры. В сумерках рождается ложь, за которой прячется что-то подлинное, истинное. Но сколь ни копайся, как ни ищи, все, что тебе удается, – поймать за хвост Тень Силы. И не больше.

Величественному разочарованию Шиады, казалось, не было предела. Она печально улыбнулась и глянула на Ганселера.

– Это беспокоит меня, Ганселер, – с легкомысленной иронией отозвалась жрица. – Это как если бы я просила лекаря вылечить больную ногу, не зная, что у меня за хворь, и потому опасаясь, как бы он не сказал, что следует отсечь.

Ганселер поморгал, оторопело глядя на госпожу, не нашел, что ответить, и в душе глубоко-глубоко посочувствовал Бераду. Да он, пожалуй, святой!

– Погода меняется, – вновь подала голос Шиада, заговорив совершенно другим, будничным тоном. – Надо побыстрее доесть и укладываться. Оденься теплее.

Ганселер не задавал лишних вопросов, но совету последовал. Ночью действительно резко похолодало, поднялся страшный ветер.

Утром они выдвинулись почти с рассветом: нормально поспать в таком холоде все равно не удалось; путники ежились, кутаясь в не по сезону тонкие плащи и стуча зубами. Вскоре достигли мелкого городка, где остановились на ночь в одной из гостиниц, спрятавшись от вечернего дождя. Ганселер настоял, чтобы Шиада не снимала покрывала, – с ее внешностью непросто затеряться в толпе, так что лучше поскрытничать. Шиада не имела никакого желания противоречить: за ужином не поднимала лица от тарелки и бессмысленно глядела в собственные ноги, когда Ганселер вел ее по ступенькам в жилые комнаты второго этажа. Какое ей дело до ступенек, если от тревог уже деться некуда?!

В следующие несколько дней сухое теплое пристанище встретилось дважды. Сначала хилая лачуга фермера с семьей. Шиада оставила им за ночлег два золотых, чем привела в восторг женщину и в недоумение – мужчину. «Надеюсь, ты позволишь нам остановиться у вас на обратном пути?» – улыбнулась жрица на прощанье. Еще встретилась таверна, где они, как в прошлый раз, старались держаться скрытно и неприметно. Покинув пристанище на следующее утро, Шиада вздохнула с облегчением, а Ганселер, подобравшись, наоборот: до Ладомаров отсюда оставалось рукой подать.

Алай затянул мышцы спины так, что едва не хрустнул позвоночник. Как это могло случиться? Если есть на свете хоть какие-то боги, в конце концов?! Или мало им было, что отняли у него любимую женщину и троих детей?!

Пальцы царя, узловатые, широкие, в тяжелых перстнях с рубинами той же огранки, что красовалась на массивных браслетах поверх атласного камзола, медленно и неуклонно, как щупальца спрута, смяли пергамент в клочок. Алай зло усмехнулся: следовало ожидать подобной подлости, да он и ожидал, но все же надеялся на лучшее. Видно, не такая уж и живучая штука эта надежда. Царь швырнул свертыш в конец стола.

Таммуз не подвел его, изыскав способ отослать голубя в Орс. Славный отпрыск. Только вот недальновидный. Таммуз просил привести войско, если потребуется, и боем отбить Таниру. Войско. Войско, скрипнул зубами царь. И где его взять?! Армия, которая осталась царю, конечно, обладала какой-то силой, но ее ни за что не хватило бы, чтобы сокрушить легионы Адани. Начинать военные действия сейчас – абсурд. Таммуз не может не понимать. Из трех его сыновей он, безусловно, наиболее подошел бы на роль наследника: не такой вспыльчивый, как Халий, и не такой мягкосердечный, как Аман. При этом решительный и, судя по письму, в аданийском изгнании-пленении вполне отчаянный.

Алай сел писать ответ. Закончив, вручил письмо Змею с приказом доставить Таммузу лично в руки. Гор поклонился и чуть ухмыльнулся, глаза светились заверением, что все будет как надо. Алай немного переживал, но, по сути, не сомневался – Змей имел удивительное свойство выполнять сказанное.

Взять хотя бы то, как расторопно и тихо Змей после войны разграбил половину церквей и соборов в стране. И до сих пор методично обчищает священников. Что поделать, если вооружение и выучка сейчас важнее.

К слову о церквах, стоило бы поговорить с дочерью. Дать совет перед отправкой на чужбину.

Царевна аккуратным жестом заправила за ухо тонкую прядь и поглядела на воду. Она любила весну – весной они часто с Замманом катались верхом, гуляли, весной Замман приносил ей первые полевые цветы. Джайя любила пруд во дворцовом саду: они с Замманом много раз кормили водившихся в водоеме рыб; обнявшись, глядели, как в воде отражаются звезды и полумесяц; рядом с прудом Замман впервые сказал ей важные слова. Джайя любила зелень: свежую траву, по которой гуляла босиком, когда Замман, рискуя головой, вывез ее на луга за столицей; блеск изумрудного кольца, что подарил ей Атор; шелест зеленого шелка, который, как Замман любил повторять, удивительно ей шел. Джайя страшно любила свои воспоминания, потому что везде, в каждом из них, всегда только он один. И до него ничего не было.

Сколько времени прошло? Год? Чуть меньше? Чуть больше?

Наверное, она сошла бы с ума, если бы не тот нахальный тип, которого она по приказу отца выпустила из темницы в ночь осады и который быстро стал первым советником Алая Далхора во всех делах. Джайя не знала, за какие заслуги и почему, и не хотела знать. Достаточно было того, что он, чуть посмеиваясь, обращался с ней одновременно почтительно и легко, как когда-то Замман. Джайя больше не питала иллюзий: Змей никогда не заменит его, к нему у нее никогда не будет подобных чувств. Змей не станет ее женихом и мужем и никогда не посмотрит на нее влюбленными глазами. Но пока Змей мог говорить до ломоты в суставах дорогими, нужными интонациями, пока, обращаясь к ней, вел себя так, будто никого больше и нет вокруг, Джайе он был по-своему дорог. Как хворому дорого лекарство.

Кажется, от появления во дворце Змея царевна сходила с ума даже сильнее, чем до того. Джайя чувствовала себя по-настоящему, по-страшному больной и не находила сил выздороветь: отсечь все напоминания, отбросить прошлое. Лишь крепче цеплялась за все, что причиняло нестерпимую боль.

Когда один из стражников сообщил, что ее зовет государь, Джайя отозвалась не сразу. Сделала жест, будто опять заправила за ухо волосы, хотя те находились в порядке, поднялась со скамьи, отряхнула чистую изумрудного цвета юбку совершенно безотчетно.

Джайе отворили дверь в покой отца. Царевна поздоровалась, прошла чуть вглубь и замерла в ожидании. Алай поднял глаза: какая же она удивительная… Тихая, как вода, прекрасная, как луна, – его хорошая нежная дочь. Когда он договорился об ее браке с покойным Атором, она приняла его волю скромно и с достоинством. И со временем стала счастливой. Засветилась, как самая яркая звезда на небосклоне, расцвела, как самая редкая роза в его саду. И, кажется, даже к нему, своему отцу, стала чуть добрее, благодарнее, хотя он ничем этого не заслужил.

Замман в свое время уверял его, что относится к царевне со всем уважением и терпеливо ждет назначенного по ее шестнадцатилетии венчания. Стражники тоже не оповещали царя о чем-то совсем уж предосудительном. И если эти двое и зашли дальше, чем он разрешил, думал тогда царь, пускай остается на их совести.

Потом Замман был казнен, и Джайя опять померкла, утратив краски жизни. Из сиявшей звезды превратилась в утонченную фарфоровую куклу искусной работы под прозрачным стеклом – как ни старайся, не дотянуться и не дотронуться.

Алай мысленно вздохнул: он очень хотел оставить Джайю в покое. Возможно, после смерти Атора она предпочла бы стезю монахини или старой девы. И он, Алай, пожалуй, позволил бы ей такую роскошь. Если бы ему оставили Таниру или Тамину. Хоть кого-то, кого он мог бы сторговать в Яс.

Проклятые аданийцы оставили только Джайю, не дав альтернативы.

Царевна покорно ждала, но по тому, как тихонько дрожало ее дыхание, Алай уловил опасливое нетерпение.

– Вы плохо выглядите, – сказал царь сухо. – Усталость вам не к лицу, Джайя.

– Со мной все хорошо, – скромно отозвалась девушка.

– В таком случае я хочу дать вам совет для вступления в династию Яасдур.

Царевна замерла, как немая. Алаю не осталось ничего, кроме как продолжить:

– Забудьте Христа. Верьте в то, во что верит Яс.

Джайя отшатнулась так, будто отец был страшно заразным. Щеки вспыхнули, глаза округлились непроизвольно.

– Вы призываете меня отречься от Бога?!

Алай посмеялся бы в душе на такую реакцию, если бы ситуация не была столь печальной.

– Какого Бога? – спросил он грустно.

Джайя сделала еще шаг назад, поджавшись всем телом. Воздух в комнате отяжелел, как предгрозовое облако.

– Ваши ли это слова, государь? Вы ведь были едва ли не самым горячим поборником Господа!

Алай счел нужным не ставить дочь в известность, что по его приказу головорезы Змея разоряют церкви уже не первый месяц.

– Неужели?

Джайя глядела на всегда сухого, как бумага, отца и боялась поверить тому, что он говорил.

– Джайя, я никогда не верил в Бога. И в какого еще Бога? Скахиры поклоняются коню и траве, саддары – горе Куват, архонцы молятся Праматери, Яс и Бледные острова – Иллане и Владыке вод, мы молимся Христу, мирасийцы и ласбарнцы – вовсе чудовщным идолам.

Джайя всматривалась в лицо отца и не узнавала его. Мир в глазах начал переворачиваться вверх дном. Привычные цвета и запахи будто одномоментно изменились, и подозрение, страшнее всех в жизни, червем закралось в девичью душу. Отец, похоже, не намеревался продолжать. Можно попробовать, осмелилась Джайя.

– Могу я спросить?

– Вы можете все, – твердо отозвался Алай. – В том числе сесть, – жестом пригласил дочь к одному из стульев по обратную сторону стола.

– Если вера в Христа никогда не была для вас чем-то важным, почему вы напали на аданийцев? Вы же сами говорили мне, что все дело в том, что Тидан отказал в требовании крестить свою дочь, после чего и вовсе разграбил церкви в наших южных землях! Вы ведь…

Прозрение стоило царевне почти всей выдержки. Она замолчала, чтобы не сорваться на крик. Алай видел смятение дочери и все-таки увиливать не стал.

– Мне нужен был повод начать войну, и я его получил.

– Начать… войну? – Краем сознания Джайя пожалела, что села за стол отца: так был бы шанс попросту выбежать из палаты, а потом сказаться больной. Или упасть в обморок, чтобы не слышать слов Алая. А сейчас она могла разве что зажать уши, но где же такое видано?

– Ради бога, государь, зачем? – шепнула совсем тихо.

– Чтобы вернуть свое. Тидан ни за что не отдал бы южные рудники добровольно.

– Руд… ни-ки… – Глаза Джайи сделались почти стеклянными.

– Не только рудники, – пояснил отец. – Все северные земли и воды Адани, от Кадеша до Шубры, включая богатый Антейн, испокон веков принадлежали горцам. Наши деды правили там еще во времена, когда Салины были всего лишь мятежными князьями. Когда-то они отделились от Ласбарна и двинулись на юго-восток. Встав под Антейном, аданийцы спросили нас, можно ли им, беженцам от гнета Ласбарнской империи, занять приграничье Орса. Они умоляли о милости и клялись в ненападении на наши земли, богов и обычаи. Далхоры дали добро. Первые Салины были верны слову, но потомки их не знали ни чести, ни совести. Они провозгласили себя царями, по примеру Орса, и штурмом отняли часть владений. А ведь это Талау Далхор воздвиг красную крепость Мермнады; это Манат Далхор из младшей ветви нашего дома заложил первый камень в городской стене Кадеша; это Рат Талхур, твой предок, возвел земляной вал Аштам, на месте которого с годами выросла крепость Шубры, – жестко закончил царь.

– Крепость… Шубры? – бессмысленно повторила царевна. Так Замман умер за крепость Шубры? За земляной вал Аштам? За Мермнаду и Кадеш? За рудники?

ЗА ЧТО, ЧЕРТ ПОДЕРИ, ОН УМЕР?!

В бессильной злобе на отца, Джайя едва сдерживалась, кусая губы, чтобы не закатить истерику.

Алай, наблюдая перемену дочери, с мрачным удовольствием подмечал, что вот теперь все стало на свои места: в глазах Джайи больше нет ни почтения, ни благодарности. Одна только ненависть и злоба. Правильно. В конце концов, как отец он не дал ей ничего. Пусть и любил ее трижды сильнее других детей. Пусть и жалел, что она родилась не первой и к тому же не мужчиной.

Все правильно.

Теперь она будет ненавидеть его еще сильнее. И тогда легче покинет родной край. А в Ясе у женщины совсем другой статус, нежели в Орсе. Достаточно взглянуть на нахальную таншу Яввуз. В Ясе у Джайи может появиться еще один шанс.

– Могу я уйти? – дрожащим голосом спросила царевна, стараясь не поднимать на отца чернильных глаз. – Мне следует начать приготовления к отъезду.

– Разумеется. Только воздержитесь от наблюдений за Змеем. Это не приведет к добру.

– Хорошо, государь.

Джайя вышла, с трудом сдерживая поспешность и неистовое желание хлопнуть дверью так, чтобы дорогущие цветные стекла в окнах кабинета отца обрушились тысячей осколков ему на голову. Так же, как царь расколотил вдребезги ее недолгую несчастливую жизнь.

Отдышавшись, Джайя направилась к себе, торопливо перебирая ногами и порой смаргивая влагу в уголках глаз. А когда за спиной закрылась дверь собственной спальни, заскулила жалобно, попискивая и размазывая по лицу ручьем побежавшие слезы.

– Вам понятна задача? – спросил Алай Змея, после того как вкратце напомнил требования Гвендиор для союза с Орсом.

– Ничего сложного, кажется, – ехидно усмехнулся Гор, поджав краешек рта.

– У вас есть нужный человек?

– У меня? – Гор театрально возвел брови и ткнул себя пальцем в грудь. – Нет, что вы. Я скромный служащий. – И вдруг посерьезнел. – А вот у вас – есть, – веско закончил он.

Алай посмотрел на него с изумлением, но уточнять не стал. Другого варианта все равно не придумать.

С тех пор как уехала Танира, Таммуз почти все время пребывал в одиночестве, если не считать соглядатаев царя Тидана. Те держались поодаль, но сопровождали всюду. Вот и сейчас шествовали следом за орсовцем по рынку Шамши-Аддада. Узкие, битком набитые улочки напоминали муравейник. Торговцы и торговки хвалили товар: мирасийские шелка, сахосскую парчу, изящные украшения и ткани из Архона, сочные ягоды с югов, кинжалы из черной ясовской стали, сапожки из змеиной кожи, сладкие финики из местных садов, сласти и всякую прочую разность. Аданийцы в рядах толкались, ругались, спорили, смеялись, ожидали товара, грозили воришкам и в целом гудели, как улей.

Таммуз шел вдоль прилавков с клинками, зная, что ему не позволят купить здесь ничего. Мысленно выругавшись, царевич свернул в соседний ряд, потом еще и еще, вышел на ряды со сладостями и специями, а затем – к торговцам золотом и камнями. Приобрел изящной работы ожерелье с аметистами, не думая ни минуты: у Тамины были глаза матери – светло-серые, немного дымчатые, но у Таниры другие – с легким просветом сиреневого. Говорили, что она унаследовала их от прабабки по матери, да и все равно было Таммузу, от кого. Аметисты, символ верной любви, подчеркнут их как нельзя лучше – это главное. Нужно поторопиться во дворец Салинов и отослать запоздалый свадебный подарок сестре.

– Твою ж!.. – Таммуз столкнулся с молодым человеком, который торговал финиками и сухофруктами с переносным лотком. – Смотри, куда идешь! – заносчиво бросил царевич.

– Простите, милорд, – извинился тот таким тоном, что стало ясно: быстро от него не отделаться. Сейчас наверняка начнет в качестве извинений пихать ему руки какие-нибудь сласти.

И действительно: торгаш уже свернул большой кулек и насыпал фиников.

– Вот, – протянул моложавый мужчина, – полакомьтесь. Сласти, они, знаете, как девицы в разноцветных нарядах: никогда не знаешь, что внутри, пока не попробуешь.

Торгаш подмигнул, взглядом указал Таммузу на лоток и слегка отогнул краешек скатерки под сухофруктами. На деревяшке, в уголке, был выжжен черный орел Далхоров.

– Змей шлет поклон, – шепнул продавец и, отвернувшись, вновь заорал: – Финики! Сладкие финики! Изюм!

Поводов поторопиться в ненавистный дворец Салинов, кажется, прибавилось. Таммуз без слов развернулся и быстрым шагом двинулся к своей клетке. Наскоро поднялся к себе, заперся и вытряхнул на стол содержимое кулька. На дне оказался маленький сверток с кратким текстом:

«Приветствую Вас, сын. Я признателен за столь важную весть. Жаль, что возможности сообщить о свадьбе Таниры не представилось. Я сделаю все возможное, но следует запастись терпением: сейчас у Орса нет сил на войну с Адани. И даже найдись они, боюсь, Танира для нас потеряна навсегда: женщины всегда остаются с детьми, и вряд ли мы сумеем подготовиться к вторжению до того, как таковые появятся. Храни Вас Бог, дорогой сын».

«Храни Бог? – возмутился Таммуз. – ХРАНИ БОГ?! Какой, к черту, Бог?!»

Злоба и ярость загрохотали в сознании царевича, будто сто кузнецов разом. Отец отказался помогать детям, которых сам и не уберег.

Не уберег, отослал и отказал в отмщении.

Ничего, он, Таммуз Далхор, не оставит сестру в беде. Ему не нужна грошовая милость никчемного царя, который не смог защитить собственную семью! Он сам отомстит за Таниру! Он царевич Далхор, даже если отец больше так не считает. И Далхоры всегда берут реванш.

Городских стен Хорсбрука достигли к полудню. Был торговый день, и большинство ремесленников и фермеров из окрестных деревень стремились в город. В воротах за подъемным мостом набилась толчея, однако встреченных по одежке Шиаду и Ганселера народ пропустил. До замка по заполненным улицам удалось добраться чуть больше чем за час. Вспоминая те два ладомарских города-вассала, где им доводилось останавливаться в предыдущие дни, женщина и предположить не могла, что крепость окажется такой – комплекс из громадной восьмиугольной цитадели (около семидесяти футов в высоту) и грузным приземистым донжоном выглядел угрожающе. Глядя на него, Шиада невольно вспомнила истории о династиях Этана, которые читала ночами на Ангорате, когда старшие жрицы заставляли учить длиннющие свитки наизусть.

Когда-то, когда Иландара еще не существовало, на месте сегодняшних южных границ страны образовалась община верующих, пришедших с востока и юга. Они осели почти там же, где Шиада находилась теперь, и со временем из поселения родился город Лад. Здешние торговцы были весьма прытки, политики сладкоязычны, солдаты – безжалостны. Через несколько десятилетий Лад стал столицей нового образовавшегося государства Ладдара. В течение почти двухсот лет Ладдаром правили князья и княгини Рахрис, удовлетворенные статусом, страной и сравнительно мирным образом жизни. Действительно, за долгое время царствования династии княжество обогатилось только тремя городами-государствами к западу от себя, одним из которых был Гудан.

При последних князьях династии случился переворот: к власти пришел амбициозный и недальновидный Раввен Батт, или Раввен Тупой Топор, как прозвала молва, разнесшая по всему Этану рассказ о казни последнего Рахриса. Раввен взялся за топор лично и заносил его трижды, прежде чем голова бывшего владыки слетела с плеч. Сев в княжеское кресло, Раввен объявил себя королем и увлекся экспансией. Быстро и размашисто прошел по карте вверх, без разбору маша обоюдоострым топором направо и налево, и прозвище Тупой Топор в народе стало иметь совсем другой смысл. Так или иначе, за двенадцать лет правления Раввен клином вонзился в северные земли, присоединив к державе еще семь свободолюбивых городов. Его дети, занявшие трон после смерти Раввена, взяли для именования династии не фамилию, а имя отца. Так в Ладдаре воцарились короли Раввены. На их долю Праматерь Неба и Земли и Ее Сын отпустили меньше ста лет.

Потом началось вторжение горских племен с запада под предводительством воинственных вождей Талхуров. В добавок Ладдар терзали набегами скахиры и саддары, а с Нимского и Сахосского морей едва ли не каждый месяц на берега королевства высаживались пираты. Страна не выдержала натиска и распалась почти до основания. Горцы с пиратами пришли и ушли, а вот племена, перегрызшись между собой, определили первенство и усадили на ладдарский трон своего лидера. Началось полуторастолетнее правление Хроггов.

Ладдарцы каждый день проклинали варварское владычество иноземцев и иноверцев. До тех самых пор, пока тысяча разрозненных мятежей и восстаний не объединилась в один громогласный бунт под предводительством Таса Оттилорна. За четырнадцать лет сопротивления ладдарцы скинули с себя иго варваров, как громадный валун со скалы. Сын Таса был провидцем, и, когда завоеватели покинули Ладдар, Тас заявил об этом во всеуслышание. Сама Богиня-Мать говорит с его сыном, он слышит Ее слова во снах и идет, следуя Ее воле. Под стягом Богини Воздаяния Оттилорн восстановил почти все города, крепости и памятники, разрушенные или уничтоженные Хроггами. Он действительно будто повернул Ладдар вспять, к славному прошлому под эгидой князей Рахрис, а его ближайшие потомки существенно расширили границы страны и закрепились в новых владениях. При их правлении Ладдар раскинулся даже шире, чем сегодняшнее государство, – дальше на север и больше на восток. При Оттилорнах начался Долгий Мир – почти полтора столетия из отпущенных трех без крови и сеч. Счастливое время в памяти людей. Тогда жители были честны, правители мудры, а Богиня добра. Наблюдая, как волею Всевластной возрождалось королевство, народ Ладдара уверовал в Праматерь даже больше, чем жрецы Ангората.

Историки древности говорили о трех волнах правления Оттилорнов. При первой держава росла, торговля цвела, строились новые города и старые укреплялись. Следующие поколения мудро и праведно удерживали то, что получили от предков. Но, как и большинство родов, Оттилорны начали вырождаться: были утрачены владения на востоке, потеряна часть земель на западе, где, отбившись от Ласбарна, обосновались будущие аданийцы. Последнего короля из Оттилорнов постигла и вовсе кошмарная кара – безумство. По воле голосов в голове он жег города, издевался над людьми, насиловал женщин на глазах их мужей, отцов и братьев. Люди дрожали в страхе от одного его имени и падали ниц, когда император проезжал мимо. В знаменательный день толпа растерзала монарха и его людей.

У Безумного Короля не осталось детей. Каждый из вождей потянул одеяло на себя. Держава Оттилорнов распалась на отдельные города-государства. Этим воспользовались северяне, чтобы выдавить ладдарцев из своих земель, и варвары, чтобы разграбить то, чем владели когда-то. Прошло почти десять лет, прежде чем из всех главарей-мятежников выдвинулся один, сумевший объединить сначала центральную полосу распавшегося Ладдара, затем уже порабощенные земли, а после и столицу с прилегающими к ней территориями. Оставшиеся мелкие разрозненные поселения присягнули Ладу лишь после того, как удалось отбиться от диких племен.

Новый вождь сразу же повелел строить второе кольцо стен вокруг Мэинтара, самой северной провинции Ладдара, которая чаще других подвергалась вторжениям. По окончании объединения провозгласили вождя правителем. Он принял титул короля, провозгласил веру предшественников единой для государства и перенес столицу из Лада в крепость Кольдерт, что раскинулась на холме, названном впоследствии в честь короля.

Вместе с тем владыка понимал стратегическую важность других городов, в их числе Лада. Поэтому он назначил четырех доверенных генералов оборонять рубежи страны в наиболее укрепленных и выгодно расположенных крепостях. Причем ставленников избрал согласно происхождению: где родился, там пригодился. Правителями Мэинтара король назначил Стансоров, чьи предки жили на севере континента еще во времена первых завоеваний Оттилорнов; хранить восток и крупнейшую реку страны Тарс поручил Хорнтеллам, давним мастерам по кораблям; на юго-западе, у Бирюзового озера, сел Лигар, лучше других знавший инженерное дело; а на юго-востоке в стародавнем Ладе сел Ладомар, чьи дочери становились невестами всех минувших правящих династий, включая Хроггов. Лад был переименован в Хорсбрук – «лошадиную крепость»: Ладомары лучше многих в государстве знали толк в лошадях, перенимая знания от коневодов-архонцев. Король определил своим защитникам титул герцога, что значило «военный вождь», и наконец переименовал старый Ладдар в Иландар в честь отца.

Нового короля звали Элорих I Страбон, или в народе – Элорих Кулак.

Шиада подивилась тому, как хорошо помнила эту историю, и пока она ворошила собственную память, дорога до замка осталась позади. Жрица еще раз оглядела мощный донжон Хорсбрука и спешилась.

«Замок, с которого началась страна», – равнодушно подумала женщина, передавая поводья конюшему. Тот принял лошадей без вопросов.

К путникам, не прошло минуты, подошел начальник замковой охраны – здоровенный детина с тесаком за поясом.

– Кто вы и что забыли в землях герцога Ладомара? – был он не особо учтив.

– Герцогиня Лигар, у меня дело к лорду. Проводи нас.

Мужчина доверять не стремился.

– А спутник? – пренебрежительно дернул он подбородком в сторону Ганселера.

– Помощник.

Мужчина осмотрел путников еще разок, скривил губы, будто прочищая языком щелки между зубами, кликнул кого-то из слуг:

– Том, проводи их в комнаты для ожидания.

– Не трудись, пес, – раздался за спиной начальника стражи скрипучий, но сильный голос Тарона Ладомара.

Шиада вскинула глаза на высокого сухощавого лорда с чеканным, гладко выбритым лицом и свирепым выражением ясных серо-голубых глаз. Длинные, до лопаток, волосы Тарона Ладомара давно поседели, но это не мешало ему оставаться мужчиной, в каждом действии которого ощущалась власть.

Тарон спустился по лестнице с боковой лоджии и твердыми шагами стремительно продвигался к прибывшим.

– Ну-с, что за красотка? – Герцог резко остановился в полушаге от жрицы и навис, как гриф.

«Очень высок, и это при том, что уже ссохся от старости», – неожиданно подметила жрица.

Ладомар безошибочно определил лидера маленького посольства, полностью игнорируя мужчину в прибывшей паре. Он демонстративно ощупал Шиаду сальным взглядом и облизнулся. Ганселер пристально следил за происходящим, сжимая рукоять меча.

– Ну надо же, – ядовито протянул Ладомар, – неужто дочка Стансора, первая красавица Иландара? И новая жена Берада Лигара.

Уже по тому, как была сказана последняя фраза, становилось ясно, что добра им с Ганселером тут ждать не стоит. К горлу Шиады подкатил противный ком паники.

– Проводи их к леди, пусть определит. А вы, госпожа, – Тарон, чуть открыв рот, вытер губы указательным и большим пальцами, – дайте знать, как отдохнете. Уж очень любопытно, зачем Лигар послал… жену в замок заклятого недруга. Не смею задерживать.

– Не смею задерживаться.

Дорогой в замок Ганселер посмотрел на герцогиню слишком многозначительно и явно уповал, что его услышат: «Поверьте, миледи, он заплатит за неуважение к вам». Жрица делала вид, что ничего не замечает.

Ирша Ладомар, невестка Тарона и полноправная хозяйка замка, расположила гостей со всем безразличием и назначила для Шиады служанку, которая помогла жрице привести себя в порядок с дороги. Когда посланцев провожали в приемный кабинет Ладомаров, Ганселер держался поодаль. В помещении за небольшим дубовым столом сидели только Тарон и Ларен – старый и молодой герцоги Хорсбрука. Ларен не очень походил на отца, однако некое общее начало в лицах мужчин угадывалось. Едва жрица явилась, Ларен облапал ее глазами еще похотливее, чем до этого отец.

Тарон жестом пригласил Шиаду сесть. Жрица сделала глубокий вдох, чуя, как сами собой ткутся волшебные покровы хладнокровного величия.

– Ларен Ладомар, – он коротко представил сына, когда Шиада и Ганселер расселись. Ладомар-младший был ненамного моложе Берада, чуть-чуть недостает до сорока, определила Вторая среди жриц. – Герцогиня Бирюзового озера, – будто нехотя закончил Тарон.

Ларен и Шиада коротко глянули друг на друга – и на этом ограничились. Тарон продолжил.

– Итак, полагаю, в Хорсбрук вы нарисовались из-за посланий короля? Я уж было думал, Нирох шутки шутить вздумал, пока сначала не приехал к нам сам, а теперь – и вы здесь.

– У моего дяди более изысканное чувство юмора, – совершенно незаинтересованно заметила Шиада.

Тарон клацнул зубами, чтобы слова не прорвались наружу. Жрица задержала на нем взгляд на мгновение, потом скосила глаза в сторону, высокомерно заключив:

– Возможно, шило в известном месте у него тоже имеется, но, думаю, путешествие по стране король замыслил не из-за этого.

Ларен подскочил с места. Тарон сделал предупреждающий жест, но сын не унялся.

– Что ты себе позволяешь?! Ты, похоже, тупая, раз не понимаешь, что мы можем с тобой сделать. Да так, что потом и король Нирох, за спину которого ты прячешься в каждой фразе, днем с огнем не сыщет.

Самообладание давалось жрице не без труда: набирающий силу гнев, по-детски глупая обида, признавать которую даже самой себе казалось Шиаде позорным, и противное чувство страха, от которого стыдно становилось вдвойне, – боролись в ней на равных правах. Она перевела взгляд с сына на отца:

– Думаю, вы лучше понимаете сложность ситуации. Извольте объяснить сыну, что он говорит не только с женой заклятого врага, которую готов изнасиловать только из ненависти к Лигарам, но с племянницей короля. Страбоны дали Ладомарам Лад, Страбоны могут его и отнять.

– Из-за женщины? – искренне усмехнулся Ларен. Тарон тоже не остался в стороне.

– Из-за Второй среди жриц, – расхрабрилась Шиада. Тарон, все еще посмеиваясь над жалкими попытками герцогини выглядеть мужественно и невозмутимо, прокашлялся и сказал:

– Давайте перейдем к делу и покончим с этим. Ваши условия?

– Помолвка до тех пор, пока Лоре не достигнет брачного возраста, – незамедлительно отозвалась женщина.

Тарон подавился воздухом почти неслышно: он и сам хотел настаивать на этом, да только не говорить же такое вслух! От девчонки потом проблем не оберешься…

Ах, зря, зря он удивился! Даже в мыслях! Старик опасливо покосился на гостью. Судя по ехидному прищуру, все она услышала и все поняла в его мыслях. Гнилая сука! Вот почему Лигар заслал ее с дипломатий – хрен проведешь. Крути, не крути, а он, Тарон Ладомар, имел менее иллюзорные представления о том, что называется Второй среди жриц.

В воздухе пахнуло предгрозовой влагой, хотя солнце за окном ярко светило в чистом небе. Ладомары поежились, Шиада чуть улыбнулась краешком губ, Ганселер замер. «Да, – подумала жрица, – вот теперь покров чар величия вокруг достаточно густой, чтобы эти выродки осознали, с кем говорят».

– Мы устали с дороги. Обсудите между собой наше условие. – Шиада поднялась на ноги. – Буду ждать новостей.

В тот день гости не покидали отведенных комнат. Им приносили снедь, но в остальном не беспокоили. «Ну, по крайней мере, они ненавязчивы», – улыбнулась женщина, пожелав Ганселеру спокойного сна под покрывалом Нанданы. Сейчас ей и самой было спокойнее, чем раньше в кабинете Ладомаров, и удалось быстро уснуть.

Чего нельзя было сказать о Тароне: лорд прокрутил в голове все варианты последствий от всех доступных ему решений в данной ситуации. Дом Лигаров по обеим линиям связан с семьей Страбонов, в каком бы то ни было споре король никогда не поддержит его, Тарона. А вот если бы у них был другой король, из семьи, которая была родственной трону в течение сотен лет, из города, который больше тысячелетия был центром страны…

«Да, ночные размышления могут далеко завести», – хмыкнул старик сам себе. Жаль, у него в свое время не оказалось ни дочери, ни сестры, годной для брака с Нирохом или с Тройдом.

Ладно, согласиться на этот фарс с помолвкой все равно придется. А пока она тянется, стоит подумать, как определить Лоре за кого-нибудь более полезного и дружественного. Сыновья Хорнтелла еще не женаты, кажется…

Надо пригласить Клеоса погостить, Лоре девочка неглупая, сообразит, что к чему.

Без особой искренности Шиаде предложили погостить день-другой, чтобы обсудить детали помолвки. Та свела разговор к минимуму и учтиво отказалась. Нехорошо ведь оставлять без матери малютку Тайрис, объяснила она насупившемся Тарону. Так что пусть не сочтет оскорблением.

Таммуз Далхор опоясался мечом. Не далее как неделю назад аданийский царь Тидан разрешил пленному царевичу не только упражняться с оружием, но и постоянно носить его. Царевич оглядел в зеркале красный с черным наряд (в освещении комнаты обычно серые глаза отливали оттенками хрома) и, убедившись, что тот сидел превосходно, вышел.

С ситуации на рынке прошло две недели. Алай больше никак не пытался связаться с сыном: еще бы, царь всецело увлечен свадьбами старших детей, которые, конечно же, куда важнее младших отпрысков-изгнанников.

За завтраком того дня Таммуз был всяко учтив с Салинами: вежливо отвечал на вопросы, немножко шутил, не лез с ненужными комментариями, как бывало раньше. Нередко просил как всегда сидевшую рядом Майю передать масло или мед и случайно касался пальцами ее руки. А встав из-за стола, тихонько предложил царевне прогуляться по Аллее Тринадцати Цариц. Он шел рядом и слушал ее рассказы о былых правительницах, которые, обладая хорошей памятью, прекрасно знал с первых дней пленения. Но, учитывая обстоятельства, Таммуз спокойно признавал необходимость послушать историю еще раз, несмотря на то что до цариц ему не было дела. И до Майи тоже.

– Вы слушаете меня? – улыбнулась девушка, глядя в полное сосредоточенности лицо Таммуза.

– Конечно, – немедленно отозвался царевич, и лоб его разгладился. Таммуз с улыбкой посмотрел на девицу: да, ему нравились совсем другие – повыше, не такие костлявые, с более выразительными глазами и бедрами.

– Мне интересно все, что вы говорите, – проникновенно заверил Таммуз.

– Правда? – кокетливо поинтересовалась Майя. Таммуз сразу откликнулся таким взглядом, от которого девицу бросило в дрожь. Потеряв уверенность и смутившись, Майя отвела глаза и начала безотчетно вертеть на пальце кончик узкой каштановой косы.

Таммуз, усмехнувшись про себя, остановился, поймал пальцы Майи и поднес к губам:

– Я не посмел бы вам врать.

Майя вовсе покрылась багряными пятнами, высвободила ладонь и, пробормотав что-то неразборчивое, потупила взор. Таммуз, конечно, ей не противен, но она вряд ли испытывала к нему нечто большее, чем симпатию. Царевна сделала шаг дальше по аллее, но Далхор не торопился и легонько положил руку ей на плечо в останавливающем жесте.

– Если вы позволите, я бы проводил в вашем обществе больше времени, слушая рассказы о правителях древности.

– Вам так… т-так интересна история Адани? – заикаясь и глядя себе в ноги, спросила Майя, просто чтобы сказать хоть что-нибудь.

«Ну что тебе на это ответить?» – внутренний голос прозвучал не то издевательски, не то удрученно.

– И она тоже, – произнес царевич вслух. Майя по-прежнему топталась на месте, бессмысленно шевеля губами. Подавив приступ острого раздражения, Таммуз не нашел ничего лучше, как продолжить прогулку. Похоже, его замысел потребует больше сил и терпения, чем казалось.

Они прошли еще около десяти метров, прежде чем Майя, расхрабрившись, ответила:

– Я бы с радостью, ваше высочество, но не думаю, что моему отцу это понравится.

«А его-то кто будет спрашивать?!» – едва не сорвалось с юношеских губ. Но царевич сдержался: раньше он говорил все, что думал. Теперь поумнел.

– Отчего владыке быть против? – учтиво произнес он. – Мы ведь теперь родственники.

Майя внезапно остановилась посреди аллеи и уставилась на царевича, недоуменно моргая светлыми глазенками.

– И впрямь.

Линетта едва уложила Норана спать, попрощалась с принцессой и принцем и отправилась к себе. Села на кровать и уставилась на противоположную стену пустыми глазами. В годы учения на Ангорате она редко задумывалась над тем, что ей внушали. Но здесь, в Иландаре, убедилась – пути Богини действительно неисповедимы. И единственный человек, который может иметь хоть какие-то о них представления, Нелла, не собиралась делиться знаниями с ней, простой жрицей.

Если храмовница, отправляя Линетту сюда, подразумевала под важной миссией помереть старой девой в заботах о детях Тройда, стоило ли так важничать? Неужели нельзя за ее труды хотя бы позволить ей быть с Гленном. Ведь сколь бы друид ни говорил, что будет ждать, сколько потребуется, вечно он дожидаться не станет: либо возьмет силой, и тогда нет Линетте пути на Ангорат (с ослушницами Нелла строга, как показал пример Шиады), либо отвернется и уйдет своей дорогой.

Прежде в храме ей внушали, что все тропы Праматери равно почетны, включая девственницу Тинар. Ей говорили, что жизнь жрицы не зависит от мужчины. Да что за уродливая карга выдумала эти байки?! Если бы не ее проклятая клятва Тинар, она бы уже… она бы уже…

Линетта грустно улыбнулась: это с ней столица сделала?

Из глубоких дум Линетту вывело непрошеное видение: легка на помине! Нелла настойчиво взывала к ней из недр Ангората с очередным поручением. Закачавшись, жрица обеими руками уперлась в кровать, на которой сидела, чтобы не завалиться вовсе. Из воздуха перед кроватью соткался тонкий мерцающий призрак храмовницы.

И всю ярость как рукой сняло.

Выслушав повеление, Линетта по привычке безропотно согласилась выполнить сказанное. Морок Неллы, благословив, улыбнулся и развеялся, оставив младшую жрицу растирать ладонью неуловимое и угасающее тепло в груди. Кажется, она все же годна для чего-то, кроме пеленок.

Собравшись с мыслями, девушка достала бумагу, быстро написала несколько строк, свернула и подписала. Затем, тихонько притворив дверь детской – уж что-что, а передвигаться совершенно бесшумно жрицы умели, как никто! – вложила послание в ручку спящей новорожденной Инны. Наутро принцесса Виллина подошла к колыбели дочери, где нашла бумагу с подписью «ее высочеству». А вот найти саму Линетту не удалось ни в замке, ни во всем Кольдерте.