Спустя пять дней после свадьбы Халия провожали Джайю. Проводили бы раньше, но Бану двигалась все еще с трудом.

По традиции, орсовские сопроводители будут двигаться с царевной весь путь, но на берег Яса не сойдут: обряд передачи иноземной невесты запрещает ей брать с собой что-либо из своей страны – будь то вещи, одежда или люди. Перед высадкой ее разденут донага, «освятят» соленой морской водой и оденут уже как ясовку.

Последним из семьи к Джайе со слезами подошел Аман. Маленький братец, славный, обаятельный девятилетний мальчик, которого она любила больше всех братьев и сестер. Ему было всего пять, когда царица скончалась, и он мало ее помнил. Зато Джайя была ему мамой, самой настоящей. И теперь отец требовал, чтобы сестрица уехала непонятно куда и к кому. Аман был почти взрослым, и ему не полагалось плакать. Но Джайя видела, как влажнели мальчишечьи глаза. Он попытался их спрятать, обняв сестру и уткнувшись лицом в платье. Это ничего, шепнула царевна тихонечко, главное, чтобы другие не заметили, а уж сама она не скажет. Последнее Аман знал точно – Джайя утаивала от отца множество его проказ.

Наконец девушка поднялась в седло. Таны держались по сторонам. Бансабире стоило огромных усилий отъехать, не бросив ни единого взгляда на стоящего на портике Змея, а Гору стоило громадного труда отвести от ученицы взор.

Через два дня процессия достигла Тахриша, западного орсовского порта на берегах Великого моря. В синих водах залива Джайя впервые увидела разнородные суда: многочисленные рыбацкие лодки, промышлявшие вдоль берега; торговые тартаны и галеи, оснащенные шхуны и галеры. Царевна спустилась с коня по лесенке, передала поводья слуге; до слуха доносились грохот, стук и скрип с ближайшей верфи. Ясовцы повели ее по узкой дорожке вдоль причалов и доков. У одного из зданий их ожидали фрегаты, на которых таны прежде прибыли в Орс. Судя по суете на кораблях, матросам, катившим по сходням здоровенные бочки, и самодовольному выражению капитанских физиономий, они внепланово и хорошо закупились для будущих торгов.

– Сюда, – раздался сбоку от царевны голос Вахиифа. Он подал руку и повел Джайю в сторону судна.

– Шевелитесь, морские крысы! Отлив ждать не будет! – Джайя слышала громкий и хриплый голос одного из капитанов. – Сворачивайтесь, сказал! Таны прибыли!

Едва Джайя вместе с ясовцами ступила со сходней на палубу, команда поклонилась. Царевну быстренько упрятали в каюту, чтобы обезопасить на случай непредвиденных обстоятельств и не выслушивать девичьих страхов. Бану, коротко заглянув в каюту, кивком направила к царевне пару служанок, велев надеть на ту «что поудобнее». «Поудобнее» оказалось для Джайи до того диким, что вызвало волну негодования: она же только недавно сетовала на пурпурную таншу за штаны и туники, а теперь сама в том же виде! Показаться в такой амуниции на палубе оказалось мучительно стыдно, и царевна предпочла вовсе не казать носу из каюты. Чувство тошноты накатывало нещадно, и причиной ему было не море, а почти первобытный ужас, присущий человечеству во все времена перед неизвестностью – сумерек, тьмы или грядущего.

Отсиживаться в каюте удалось только первые несколько часов.

Джайя Далхор впервые в жизни поняла, насколько страшна страна, омываемая тремя морями – Великим, Северным и Ласковым. Интересно, как часто ей, будучи раманин Яса, придется садиться на корабль? «Дай бог, чтобы никогда», – подумала царевна, в который раз утерев рукавом губы. Она распрямилась и попыталась с наслаждением глубоко вдохнуть – столько ведь читала о пьянящем чувстве свободы мореходов и особом аромате волн! Однако в ответ на новую порцию соленого воздуха желудок только судорожно поджался в очередном рвотном спазме.

Бансабира, облаченная в привычную походную форму (с длинными рукавами и из более плотной ткани, чтобы спасаться от ветра), стояла на верхней палубе и о чем-то болтала с худощавым мужчиной средних лет у штурвала. Его, Нитса, перед отправлением танши порекомендовали в один голос Тахбир и Ном Корабел, как бывалого рулевого. Помимо него на корабле оказалось еще около двадцати человек, которых Бану оставила на время переговоров у береговой линии. Купецкие, хаты, шпионы – тану отобрала перед поездкой всех по чуть-чуть. Важно ведь быть в курсе со всех сторон. Да и запастись кое-чем не мешало, хотя бы из любопытства.

Подоспел Гистасп: опросил команду корабля, сделал сводку, принялся докладывать об успехах торгов в порту за время их пребывания в столице. Часть из того, о чем он вещал, наглядно открывалась взору с верхней палубы: в дальнем конце нижней были расставлены загоны для птиц. Числом в них прибыло: и кур, и гусей в порту взяли в дорогу достаточно, как и прочей снеди. И специи для замка по запросу госпожи прикупили, и ткани, и какой-то особый мед из акаций, и вина, и вообще кучу всего. Бану выслушала молча и вдумчиво и отозвалась только коротким «Хорошо», когда подчиненный закончил.

Поскольку его не прогоняли, Гистасп счел возможным остаться рядом.

Какое-то время стояли молча, с одинаковым трепетом в груди разглядывая ни с чем не сравнимые морские широты. Синие холмы, перекатываясь, как барханы, шептались и плескались столь же вкрадчиво, как пустынные дюны, обещая что-то сказочное, воодушевляя, подбадривая, давая какое-то умопомрачительное чувство пространства и полноты одновременно.

Гистасп потянулся к поясу, открепил мех с водой, откупорил. Напившись, облизнул прежде пересохшие от высокого солнца и морского ветра губы.

– Где Дан? – будто опомнившись от раздумий, спросила тану, уставившись на нижнюю палубу.

– Играет в кости с Раду, – сказал Гистасп с необъяснимой ноткой иронии.

Бансабира обернулась на командующего и заметила вполголоса:

– Ну, хотя бы они больше не пытаются выяснить, кто кого перепьет?

– Играют на выпивку. – Гистасп почесал кончик носа свободной рукой, отведя глаза.

Бансабира только деловито кивнула:

– Никогда не сомневалась, что вокруг меня собрались сплошь отчаянные смельчаки, – сказала, впрочем, вполне беззлобно и негрозно. Лучше пусть пьет с Раду, чем репейником цепляется к раманин. Хотя девчонка не кажется заинтересованной в ухаживаниях оборванца из-за моря.

Нитс хохотнул, Гистасп прыснул в голос. Бану покосилась на него и улыбнулась в душе: она любила видеть военачальника добродушным и немножко легкомысленным – это гарантировало отсутствие ненужных беспорядков в окружении и заодно каких-нибудь утомительных жизненных уроков с его стороны.

Отсмеявшись, Гистасп прочистил горло, потом, чуть хрипя, обронил:

– Прошу прощения, – и вновь приложился к питью. – Прикажете позвать кого из них? – спросил альбинос, оторвавшись от воды.

Бансабира легко махнула рукой, давая понять, что «пусть их», а потом чуть небрежным жестом протянула раскрытую ладонь. Гистасп замер на мгновение, недоуменно выпучив глаза, и с долей сомнения протянул мех.

– У нас есть какие-нибудь лекарства от морской болезни? – спросила Бану и с жадностью сделала несколько глотков.

Словно в пояснение вопроса с нижней палубы донесся характерный утробный звук. Бану поглядела на перегнувшуюся через борт царевну сочувственно и снисходительно.

– Только второй день в море, а бедняжка вот-вот кишки выплюнет на корм рыбам. – Гистасп мог поклясться, что сопереживание в голосе госпожи какое-то двусмысленное. – Море явно не для нее.

Бансабира оглянулась на товарища. Тот все еще молча таращился и не сразу понял, что танша ждет ответа.

– Я спрошу на кухне, – собрался с мыслями альбинос.

Бансабира кивнула, молча впихнула командующему в руки откупоренный мех и спустилась вниз, подавив настойчивое желание сигануть на нижнюю палубу прямо через ограждение за штурвалом. Джайя едва распрямилась от очередного приступа, и Бану легонько коснулась ее плеча. Гистасп, украдкой оглянувшись на рулевого, пригубил мех.

– Все в порядке? – Голос, к которому Джайя так и не успела привыкнуть, прозвучал чуть мягче обычного. Плеча невесомо коснулась женская рука. С трудом пересилив себя, царевна обернулась, но дурно сделалось уже до того, что колени не держали веса, а глаза – открывшегося вида: вместе с кораблем качались все люди, кони, вещи, мерзкие кудахчущие куры, бесконечные путаные канаты и тросы, отвратительные ругающиеся северяне. И вообще весь мир ходил ходуном и стал подозрительно похож на какую-нибудь мешанину в котле.

В ответ на вопросительный взгляд танши Джайя чуть вздрогнула и поползла вниз, цепляясь за борт ладошками. «Плохо дело», – подумала Бану: девчонку всерьез колотил озноб. Как бы и впрямь до беды не дошло.

Когда встал выбор, на чьем судне будет находиться будущая раманин, все посольство единогласно выбрало Яввуз – а к кому еще, кроме женщины, приткнуть на корабле под крыло женщину?! Но если сейчас неприспособленность Джайи к морю перейдет край, проблем Бансабира не оберется.

Царевна вымученно поглядела на тану – ее осунувшееся сине-зеленое лицо явно было лучшим ответом.

– Я распорядилась, вам поищут какое-нибудь снадобье от качки. Что-то в камбузе точно должно сыскаться. – Бансабира присела рядом, также опершись спиной на борт.

– Спасибо, тану, правда, не думаю, что смогу проглотить хоть что-нибудь, – белыми губами прошелестела Джайя.

– Ну… – что тут скажешь?! – постарайтесь. Других вариантов вам все равно не предложили бы ни на одном корабле.

– Единственным вариантом было выходить замуж на своем континенте, – тихо сказала Джайя, сделав кривую попытку улыбнуться.

Надо же, с сомнением подумала танша: морской недуг всерьез сделал из Джайи создание более дружественное, чем та мегера, что наведывалась на их с Гором тренировки и сыпала упреками и угрозами. Хотя занудства вроде того, с каким царевна распиналась перед Бансабирой в первые дни, бубня, что правильно, а что нет, похоже, не особо убыло. Впрочем, чему удивляться: сама Бану, когда, например, рожала, тоже при всем желании даже не вспомнила бы, что стоит постараться сделать важную физиономию.

– Правда, боюсь, никто из женщин статусом выше самой нищей крестьянки не выбирает, куда лучше выходить замуж, – закончила Джайя совсем уж тоскливо.

– Мы, конечно, не выходим замуж от и до по своему выбору, – кивнула Бансабира, – но и мужчины высоких сословий тоже далеко не всегда женятся на ком хотят.

Джайя изумилась настолько, что даже нашла силы возмутиться:

– Да это же совершенно нельзя сравнивать! Мужчины, они… они…

Джайя не смогла договорить – слова, отражающие всю глубину противоречий, не шли в голову. Бану немного скептически вскинула бровь, подсказав:

– Точно такие же, как и мы?

Джайя уставилась на Бану с таким непередаваемым ужасом, будто танша покрылась шерстью и обросла ушами и хвостом. И только то обстоятельство, что северянка уже почти полминуты не менялась в насмешливом лице, примирил царевну с реальностью.

– Они совершенно не такие, как мы! – безапелляционно заявила Джайя.

Бансабира в искреннем изумлении качнула головой: вот так новость.

– С чего вы решили? – спросила Бану.

Джайя, воодушевившись, так увлеклась объяснениями, что забыла про тошноту и даже нет-нет да ухитрялась размахивать руками, жестикулируя.

– Как же с чего? Мужчины – совсем-совсем другие! Они сражаются, они захватывают и защищают, они управляются с оружием, они принимают решения, они наследуют и могут беспрепятственно путешествовать по миру, в конце концов! Ездить куда вздумается! Делать что хочется! Иметь сколько угодно женщин! А если нам, женщинам, нравятся другие мужч… ой, лучше даже не думать о таком!

Бансабира в ответ на все эти излияния только благосклонно взирала на собеседницу, чувствуя, что разница между обескураженностью и абсурдом не так уж и велика.

– Ну почему вы смотрите так, будто я лгу? – почти по-детски обиделась в конце тирады Джайя.

– Просто пытаюсь понять, – чуть качнула головой Бансабира, не отводя глаз от собеседницы и почти не моргая, – почему вы считаете сказанное вами противоречием тому, что сказала я? У вас же пример под носом: я защитница надела, я захватывала и грабила, хорошо управляюсь с оружием, на коне и без него, моих навыков достаточно, чтобы убить и мужчину, и женщину, я единолично наследовала отцу, от меня ждут решения десятки тысяч солдат и мирных жителей, включая родню, мои решения вряд ли будут оспорены, и, как можно заметить, я могу беспрепятственно путешествовать по миру. Даже будучи женщиной, – резюмировала Бану. – В конце концов, – веско добавила танша мгновением позже.

Джайя, не удержавшись, распахнула рот, не находя слов. Бансабира решила добить девочку окончательно:

– У мужчин такие же белые кости и такая же красная кровь. Они заводят семью и в глубине души, даже самые отчаянные авантюристы, хотят иметь уютный дом, куда можно вернуться из странствий. Так что разница между нами совсем невелика.

Джайя чуть вздрогнула и попыталась отодвинуться от Бану, но только больно стукнулась лопатками о борт.

– Если бы только у вас был муж… – протянула царевна одновременно ошеломленно и разочарованно.

– Я бы знала? – спросила Бану с пониманием, опять выгнув бровь.

– Да, – экспертным тоном отозвалась Джайя. – Вы бы знали.

– У меня был муж, – огорошила собеседницу Бансабира. Джайя подавилась воздухом: как она могла забыть! Толстяк Каамал говорил же, что Бану его невестка!

– И вы хотите сказать, что ваше положение женщины в браке и его положение мужчины – были равны?

– Разумеется, нет. – Джайя самодовольно вздернула подбородок: я же говорила! – Мое было выше.

– Что?! – не сразу дошло до царевны.

– Нер был ниже рангом, вот и все, – пожала плечами Бансабира.

Джайя только бессмысленно открывала и закрывала рот, периодически хлопая глазами. Чтобы хоть как-то привести ее в чувство, Бану снизошла до объяснений:

– Мы ведь рождаемся в совершенно одинаковых условиях. Все таны, независимо от пола и возраста, – это защитники, лаваны – законоведы, хаты – купцы и владетели. Одаренность и бездарность, которая встречается в каждой семье, тоже не зависит от того, чем венчаются ваши ноги. Вступая в брак, любой наследник выбирает в спутники либо абсолютно равных себе по положению, либо на ступень ниже, чтобы не возникало сложностей, кто куда переезжает, – хохотнула Бансабира. – Хотя, если подумать, – прикинула танша в уме, – в чем-то вы правы: у мужчин есть привилегия иметь одну законную земную жену и без числа водных. Правда, это встречается не так уж часто. С водными женами обращаются, конечно, вежливо, но их положение все равно оскорбительно. Это что-то вроде официальных любовниц, а их дети – официальные бастарды. Вот и все.

Джайя покусывала губы, явно соображая, отчего они постепенно приобретали хотя бы бледно-розовый оттенок. Пару раз царевна украдкой бросила на тану короткие взгляды (впрочем, все равно было заметно), потом осмелилась:

– Вы выбрали его сами?

– Нера? Хм, – хмыкнула Бану и надолго замолкла. Потом наконец собралась. – Сложно сказать. Я хотела выйти за другого, но отец сказал, что необходим союз с семьей Каамал. У них было двое сыновей, я выбрала того, кто был более удобен.

– Видимо, и правда он был удобным, раз позволял вам колесить непонятно где, к тому же в компании сплошь мужчин. – В голосе царевны угадывалась самая банальная женская обида и зависть: почему кому-то дано право голоса, почему кому-то дают выбирать хоть немного, а ей отец даже о помолвке сообщил едва ли не последней во дворце! Это попросту нечестно, в конце концов!

Девчонка поджала губы:

– Или все дело в рангах? Думаете, будь он вашего положения, он стал бы такое терпеть? – Даже помыслить, чтобы она, Джайя Далхор, путешествовала одна, с компанией тысяч солдат, было немыслимо и абсолютно дико. А уж допустить, что у нее при этом был бы муж, – совершенно невозможно!

Бансабира наконец расплылась в понимающей ухмылке:

– Послушайте, в любой танской семье знают с пеленок: меч равно подходит для любой руки, и мужской, и женской, если тебе есть кого защищать.

Джайя попыталась уложить услышанное в голове, но в итоге все равно тупо уперлась в одну стену, как бык, даже немножко повысив голос:

– И это дает вам право вертеться днем и ночью среди чужих мужчин?! Показывать всем свои голые ноги?! – Ох, видимо, не даст ей покоя то торжество приветствия, удрученно хмыкнула про себя танша. – Да мало того что сплетен не оберешься, это же просто небезопасно! – совсем сорвалась Джайя.

Бансабира, не удержавшись, расхохоталась, сложившись вдвое. Снующие с работой по палубе телохранители и торговые, которые сейчас по совместительству выполняли обязанности матросов, стали недоверчиво оглядываться.

– Ох, Пра… а-ха-ха-ха-ха! Праматерь! У-у-ух, – с усилием разогнулась она в оконцовке, смахивая слезы от хохота. Поднялась на ноги, опираясь на борт, и поглядела на царевну сверху вниз. – Эти «чужие мужчины» – мои подданные и подчиненные. Я их командир, понимаете?

Джайя уставилась на Бану с тупой укоризной, задетая еще и тем, что танша посмеялась над ней. Не понимает она!

– Их святая обязанность обеспечивать мою безопасность, независимо от того, увидят они мои ноги, руки или что еще. А если вдруг кто-то из них сойдет с ума и решит искать у меня приключений, – Джайя, вы думаете, я, человек, способный при удаче повалить на лопатки Гора, то есть Змея, не смогу что-нибудь сделать? – Бансабира посмотрела с тем нескрываемым сочувствием, с каким смотрят на маленьких девочек, которые верят, что их всегда будут спасать принцы, или мальчиков, которых хотят стать героями и всех спасти. Без разницы от чего.

Джайя сцепила кулаки и зубы. Губы вытянулись в прямую линию. Уж что-что, а этот факт вообще выходил за рамки всех возможных представлений царевны. Будто, сражаясь со Змеем почти на равных, Бансабира вытирала руку, запачканную в болотной грязи, тине и испражнениях, об ее драгоценный наряд с фамильными камнями Далхоров, украшенный в горловине крестом.

В борт хорошо ударило, и судно тряхануло. Поднимающийся ветер проглотил готовые сорваться с уст царевны оскорбления или угрозы, смыл волной страха и опять подкрадывающейся тошноты. Царевна, даже несмотря на то что сидела, начала шарить руками, ища опору. Перед глазами поплыло, и Джайя бросила все усилия, чтобы взглядом сосредоточиться на чем-то одном.

Бансабира быстро поймала равновесие и нацелилась вернуться на верхнюю палубу. Участвовать в терзаниях орсовки не хотелось. Сделав пару шагов, тану обернулась:

– На всякий случай, царевна… – Джайя перевела полный мучения и осуждения взгляд, так, будто это Бану была повинна в качке. – Вы умеете плавать?

Было время, ей бы в голову не пришло спрашивать у людей такие глупости – плавать умеют все! – но приключения в Ласбарне и Орсе доказали неуниверсальность этого навыка.

– Разумеется, нет, – отозвалась Джайя таким тоном, будто Бансабира всерьез спросила, умеет ли та ходить по воде.

Бану чуть заметно дернула плечом и, зашагав к лестнице, ничего не сказала. Стоит признать, высокомерие Гора было не самым скверным проявлением этой черты: когда высокомерие не подкреплено никакими достоинствами, оно превращает своего обладателя в непроходимого нравственного урода.

Бану отослала Лигдама и откинулась на спинку стула в каюте. Непросторной и простой. Сейчас было бы здорово поболтать с Сертом – в отличие от Гистаспа, этот никогда не брал покровительственного тона и всегда по-простому объяснял вещи, над которыми сама Бансабира зачастую часами и неделями ломала голову. Но злоупотреблять доброжелательным к нему отношением и доверием не стоит. Место у штурвала всегда одно, и как бы остальные ни стремились быть ближе к капитану, нельзя давать им ни малейшего повода думать, будто они тоже могут дотронуться до руля.

Тану выдвинула ящик стола, достала ювелирную коробочку, поставила прямо перед собой и открыла. С мягкого бархата одиноким сине-голубым оком на Бансабиру воззрилась филигранной выделки фибула из латуни с чернением, золотыми деталями и огромным овальным лазуритом в центре. Само украшение тоже имело форму эллипса размером с узкую девичью ладонь и было оформлено по краю сложнейшим литьем: четыре конские головы вырастали из основания и глядели в разные стороны света, соединенные промеж собой витиеватыми узорами и увенчанные коронами. А в центре плескалось бездонное озеро полудрагоценного камня – чистого, как слеза, и насыщенного, как величественный стяг Маатхасов.

Никогда ей больше не удастся сделать вид, что ничего не было. Ни наедине с ним, ни наедине с собой.

Не отводя взгляда от фибулы, Бану положила ладонь на грудь. Билось не торопясь, но сильно.

По традиции иноземная раманин не может привезти с собой ничего из старого дома. Поэтому в день прибытия Джайю раздели донага и переодели в ясовское платье, которое Тахивран заведомо отправляла вместе с парламентерами «на случай успеха», обувь, распустили волосы и даже запретили есть и пить. Бансабира, взиравшая на возню служанок царевны в каюте, только недоуменно хлопала ресницами. Лучше бы дурь из головы ей выбили, чем голодом морить.

Дорога от берега до дворца заняла больше часа. Впрочем, и без этого Джайя в конце своего первого и совершенно ужасного путешествия выглядела по-настоящему измочаленной. Поэтому неудивительно, что ей не пришло в голову восхищаться архитектурой Гавани Теней или даже попросту глазеть по сторонам с замиранием сердца. Не удивительным оказалось и приветствие будущей свекрови.

– Почтение!

Невестку встретили оба – раман и раману (кажется, Бану вообще видела его впервые).

– Светлейшие, – отчитался Каамал, шагнув вперед, – мы выполнили поручение и горды представить дочь…

Бану пропускала словеса мимо ушей, разглядывая владыку Яса. Раман Кхазар IV был облачен в дорогущий и шелестящий кафтан и штаны; имел льдистые глаза, свисающую на лицо челку в форме клыка, от которой тяжелая нижняя челюсть выглядела еще внушительнее, и совершенно безучастное ко всему лицо. Они оба сказали Джайе несколько вежливых фраз, та отозвалась, а потом с превеликим удовольствием последовала во дворец, чтобы ее поскорее расположили уже где-нибудь, где можно по-человечески поспать.

Глядя девчонке вслед, Бансабира чуть заметно ухмыльнулась (Серт видел): несмотря на то что палуба осталась далеко позади, Джайю по-прежнему непередаваемо шатало и вело во все стороны.

Шиада приторочила мех с медовой водой к седлу и взобралась на лошадь. День был солнечным и теплым. Грозная и неприветливая обитель Ладомаров уже два дня как осталась позади. Шиада и Ганселер двигались к Гудану дни напролет и вскоре достигли знаменитой на весь Этан ярмарки. Жрице не доводилось бывать здесь прежде. Все оказалось ярко, шумно, пыльно, с громкими шутками и бранью; с едкими запахами табака, вина, духов и специй; с пестрящими красками тканей, кувшинов и кушаков; с ослепляющей, как свет Илланы, сталью клинков и огнями драгоценных камней. И, видимо, оттого что в Шиаде узнавалось благородное происхождение, купцы так осаждали ее, расхваливая товар, что продраться к замку сквозь торгашеский заслон засветло не было и шанса. Когда солнце село, еще больших трудов стоило найти хоть какой-нибудь ночлег – пришлось обойти шесть гостиниц, прежде чем удалось расположиться на ночь. Очутившись в мелкой темной комнатенке с одним стулом, одним столом и одной кроватью, Ганселер расположил в углу их поклажу и лег на пол.

– Не хоромы, – насмешливо заметил он.

– Выбирать не приходится, – только и ответила жрица.

Утром путники спустились в общую залу для завтрака. Заказав зернового хлеба, твердого сыра с орехами и зеленью, вяленого мяса и разбавленного вина, Шиада и Ганселер уселись в дальнем темном углу помещения. Трапезничали молча – все вопросы маршрута обсудили еще минувшим вечером. Шиада всю дорогу от Ладомаров молилась за успех предстоящей авантюры, но ведь пути Богини неисповедимы.

Удивленный голос заставил вздрогнуть:

– Шиада?!

О, Праматерь, они же и так постарались расположиться в наиболее неприметном углу. Кому надо было ее тут рассматривать?

Женщина обернулась на зов и с какой-то смесью неожиданности и облегчения усмехнулась: вот он, привет из Ангората и Кольдерта одновременно. Такой человек и вовсе не глядя распознает Вторую среди жриц.

– Гленн! – Жрица поднялась и с радостью кинулась на грудь друида.

Подошел Тирант и, дождавшись, тоже стиснул Шиаду. Поелозил руками по ее спине, гоготнув.

– Эка жалость, что Бог сделал нас родичами, – рыкнул увалень. – Я бы за тобой приударил, Шиада!

Ганселер не вмешивался. Без обсуждений Тирант подтащил к столу два стула, а Гленн перенес еду со стола, за которым братья сидели прежде. Шиада вскользь сказала:

– Это Ганселер, первый меч моего мужа, начальник его стражи.

Мужчины по очереди протянули руки для пожатия.

– Гленн, – сказал один.

– А я Тирант, – добавил второй.

Шиада пояснила:

– Гленн и Тирант мои двоюродные братья, – добавила она через паузу.

Ганселер кивнул. Имя Тиранта было на устах у всех иландарцев – как-никак, увальня народ нарек одним из лучших рыцарей страны. А вот Гленна Ганселер не знал, потому что молва обычно твердила: «Тирант и его брат-друид».

– Каким ветром вас занесло в эти края? – спросила Шиада.

– Королевским, другой нас давно не тревожит, – улыбнулся Гленн.

Шиада с теплотой в сердце приметила, что он не меняется с годами: то же выражение глаз, какое она помнила еще в дни обучения на острове, те же темные волосы до плеч, заплетенные в тонкие косы вдоль висков, то же друидическое одеяние, тот же неспешный и тихий выговор, который, казалось бы, даже простые очевидные фразы ухитрялся превращать в покрытую таинством недосказанность.

– Наша фанатичка-королева не знает, чего хочет, – басом прокомментировал Тирант.

– Поуважительней, она сестра моего лорда, – вставил Ганселер зачем-то.

Тирант только отмахнулся и откусил здоровый кусок хлеба.

– Сестра, лорда, – будто перечислял он с полным ртом, – тебе какая разница? Главное в том, что она не знает, чего ей надо. То привези старуху, то увези старуху, ну ее!

– Какую старуху?

Из слов Тиранта Шиада не смогла уловить ничего вразумительного, а копаться в его голове было абсолютным кощунством. Жрица воззрилась на Гленна, и тот вдумчиво объяснил, что к чему.

– Надо же, – скептически заметила Шиада, дослушав. – Знать бы, чего такого знают гуданские монахини, чего не знают придворные врачи.

– Ты знаешь, – отозвался Гленн, – если послушать, что говорят на ярмарке, то гуданцы вообще знают больше всех остальных. Столько толков!

– О, так вы успели побывать на ярмарке?

– Да нет, наслушались пьяной болтовни вчера в трактире, – ответил Тирант.

– Не знала, что ты, Гленн, ходишь по трактирам, – улыбнулась жрица друиду.

– Ну, должен же кто-то следить за тем, чтобы он не стал пьяницей, – улыбнулся жрец, кивком указав на брата.

– Вы не меняетесь, – засмеялась женщина и откусила яблоко. На ее звонкий смех обернулись люди.

– А должны? – беззлобно фыркнул Тирант, явно не требуя ответа.

– Ну а ты, сестра, здесь по какому делу? – спросил друид.

– У нас разговор к Гаю Гудану, – ответила герцогиня. Потом глянула на сопровождающего и отослала его расплачиваться за еду. – Гленн, есть новости от храмовницы?

– Нет, госпожа, мы сами давно не видели Высокую Мать и не получали никаких вестей с острова после апреля.

– Апреля? – бессмысленно переспросила Шиада.

– Точно. Мы в ту пору, по дороге за Старухой Сик, встретили Сайдра. Он тогда приехал в Этан после проведения на Ангорате Обряда Царственного Огня и Венценосных Вод.

Шиада приняла удивленный и несколько озадаченный вид.

– Такой обряд проводят не каждый день, – резонно заметила жрица. – К Бирюзовому озеру новости доходят непозволительно медленно, – вполне искренне опечалилась она. – Или не доходят вовсе. Особенно языческие.

– Ну еще бы! – прогрохотал Тирант. Из всех троих за столом он был увлечен завтраком больше других, запихивая в рот большие куски пищи и прожевывая абы как.

– Для кого был обряд? – спросила жрица.

– Для короля Удгара и его сына.

Шиада не изменилась в лице, но Гленн кожей почуял, как внутри сестры все оборвалось и с противным звоном брякнулось куда-то на пол.

– Агра… вейн? – только и сумела она выдохнуть.

– Или Молодой король, как его прозвали в Архоне, – подтвердил друид.

– Но, – глаза Шиады начали блуждать, ища в лице Гленна ответа на свой вопрос. – Агравейн ведь погиб в последней битве Орса и Адани. Уже год прошел.

– Да, пересудов на сей счет ходило много, но, как оказалось, он выжил, и в конце марта Удгар провозгласил сына соправителем.

У Шиады возникло отчетливое чувство, будто ей вонзили в грудину каленые щипцы и теперь пытались протащить сквозь кости и кожу сердце, печень, желудок – все на свете. Она не сразу смогла совладать с собой. Гленн понял все, но ничего не сказал ни вслух, ни в мыслях, выразив глазами одно лишь понимание. Тирант все еще налегал на еду, причмокивая и почавкивая.

Подоспел Ганселер, позволяя неловкой ситуации сойти на нет и давая повод к прощанию. Родственники обнялись тепло и искренне. Гленн задержал руки на плечах Шиады даже чуть дольше, чем требовалось, будто стараясь поддержать.

Когда двое вышли из таверны, Гленн потемнел лицом. Он никому ничего не скажет и не покажет, но невольно будет нести это вроде ненужное и докучливое знание о Второй среди жриц. Знание, которое для нее так важно.

Всю дорогу до гуданского донжона молодая женщина думала только об одном: что это было? Она обманула сама себя? Или это Праматерь? Великая Богиня-Мать, которой Шиада, за исключением одного раза, всю жизнь служила верой и правдой, решила поиграть видениями? Или это и вовсе Нелла устроила козни, чтобы проверить, сумеет ли Шиада отличить видение от реальности? Помнится, раньше у нее никогда не возникало трудностей с этим. Или это месть Всеединой Матери за ее былое минутное непослушание? Но Шиада уже несколько лет расплачивалась за тот грех, и эта расплата одна стоила всех остальных.

Быть может, тогда, в ту ужасную ночь накануне ее девятнадцати лет, Богиня Возмездия, чьим именем она сама наречена, сыграла с ней злую шутку, послав видение, которого не было в жизни? А она не смогла отличить одно от другого… Но ведь ее чувства были так сильны тогда, так правдивы! Шиада будто наяву пережила смерть Агравейна, так же, как смерть Ринны когда-то. Жреческая натура не могла обмануть или подвести хозяйку.

Спастись от удушающих дум молодой женщине помогло прибытие в донжон.

Гай Гудан, молодой мужчина тридцати лет, уже спускался по главной лестнице. Стройный, поджарый, сравнительно невысокий, он был облачен в плотную шерстяную серую тунику, черные бриджи и стеганую кожаную безрукавку. Его темные волосы вились, как и помнила Шиада; взгляд проницателен, а лицо с упрямым двойным подбородком, крупным носом с легкой горбинкой и глубоко посаженными глазами – приветливо.

– Леди Лигар! – поприветствовал он, сбегая с последних ступенек моложавой упругой походкой. Он отослал управляющего, который первым встретил гостей, приблизился к женщине, поцеловал руку. – Рад видеть.

От Гая Гудана исходила такая неподдельная, сильная волна светлой, будто солнечной, энергии, что Шиада не могла не улыбаться в ответ.

– Взаимно, милорд, хотя должна признать, немного удивлена.

Гай понял, о чем речь:

– Мои люди вчера вечером были в городе. Они сказали, вы здесь, так что мы вполне ожидали.

Шиада обернулась через плечо:

– Ганселер, правая рука герцога Лигара.

Гудан кивнул в знак приветствия и вновь переключился на молодую герцогиню.

– А я думал, его правая рука – вы, – улыбнулся Гай. – Пойдемте, я провожу вас к миледи. У меня пара спешных дел, а после обеда мы обсудим то, которое привело вас ко мне.

Леди Гай Гудан, мать двоих сыновей, не выглядела счастливой в браке, и Шиаду это удивило. В отличие от мужа, она была до того холодна, что ее природная внешняя приятность меркла. Присмотревшись внимательнее, Шиада безошибочно распознала жреческим чутьем, что месяцев через семь женщина вновь станет матерью.

Как и обещал, граф выделил для Шиады немного времени после обеда, отослав всех из-за стола. Шиада коротко и емко изложила суть ситуации с помолвкой Кэя, начиная от писем короля. Выслушав посланницу, Гай поднялся, медленно навернул круг позади резного кресла, затем остановился за ним и уперся руками в спинку.

– Их обвенчают в этом году, несмотря ни на что. Пусть тайно, пока Геда не достигнет брачного возраста. Когда все утрясется, устроим пышную церемонию. Это мое условие.

– Тогда, думаю, договор состоялся. – Они улыбнулись синхронно.

Уже через час гости отбыли в родные земли. Гай на прощанье пожелал счастливой дороги, пожал руку Ганселеру, расцеловал Шиаду в обе щеки. Пять дней спустя Шиада спешилась в стенах семейного замка. Берад полез обниматься.

– Я очень соскучился, – шепнул он тихо. Шиада в ответ только осмотрелась: кажется, муж выглядел как обычно, но жрица чувствовала, что он куда-то собрался.

«Ладно, это терпит», – подумала она и отправилась к дочери. Берад шел следом.

Когда Шиада уложила дочь на дневной сон, Берад, сдвинув брови, выслушал новости, поблагодарил жену, возблагодарил Бога за ее сохранность и умолк. Жрица глядела на него с тоской.

– Что такое? – спросил Берад, всматриваясь в лицо супруги. Ну почему он никогда, никогда не может понять, что у нее на уме? Что у нее в душе и сердце?! Почему для него одного любимая женщина недостижима и неясна, как самая далекая звезда в небе?!

«А почему нет?» – подумала Шиада в ответ самой себе. Что ей остается, кроме отчаяния? Кроме клина, которым следует выбить другой клин?

– Куда ты собрался?

Берад тряхнул головой, прогоняя грустные мысли:

– Нирох решил осмотреться во владениях. Призывает в дом твоего брата, что-то насчет северных рубежей.

Шиада только кивнула – это ее не интересовало совершенно. Она поднялась. Взяла мужа за руку и потащила к дверям.

– Пойдем.

Только когда женщина довела супруга до спальни, тот сообразил, что к чему. Берад, перешагнув порог покоя, застыл, ошеломленно глядя на жрицу.

– Но сейчас день, – тупо заявил он. Происходящее казалось предсмертным сном праведника – слишком уж неправдоподобно.

– И что? – спросила она просто. – Или я слишком неубрана для тебя с дороги? – спросила жрица, и Берад уставился на нее еще более недоверчиво. Чувство такое, будто это и не ее голос. Но ведь оно и впрямь происходит, да? Так неужели его многолетние труды достигли цели? Неужели у Шиады отыскалось сердце? Это наличие дочери помогло? Для нее ведь важны девочки, и…

– Берад? – Шиада закусила губу.

Да, точно, Шиада. Что это он как дурак, в самом деле? Берад положил ладонь жене на щеку.

– Ты… ты прекрасна всегда, – выпалил мужчина ей в губы и припал изголодавшимся ртом.

Шиада ощущала нетерпение Берада, когда тот нес ее на руках в кровать, когда снимал одежду, когда входил. Но, ощущая его голод, не чувствовала даже намека на собственный.

На другое утро (за завтраком Берад сообщил сыну о предстоящей свадьбе; тот ответил: «Хорошо») Лигар во главе отряда выехал за стены замка. Кэя он взял с собой, и молодой лорд насилу заставил себя оторваться от сестренки.

Когда мужчины отбыли, замок утих, как опустевший улей. Исчез раздражавший гул, унеслось надоедливое жужжание. И в этой пустоте ничто и никто не мешал тягостным раздумьям одолевать Шиаду днями и ночами.

В один из вечеров жрица стояла у колыбели Тайрис и укачивала дочь. Вот оно – драгоценное дитя, подаренное ей Великой Матерью, дитя, зачатое с Берадом, дитя, к которому Агравейн не имеет никакого отношения. И не суть важно, жив он или мертв. Тогда, кажется, давным-давно, на скамейке в саду Кольдерта он, Агравейн, отверг ее. Отверг ли? Какая разница, если их пути разошлись. Это ее брак не был скреплен друидом, а Агравейна напутствовал сам Таланар. Его союз священен. И мечтать стать его женой – кощунство. Потому что Вторая среди жриц вообще не должна быть замужем. Ни за кем, даже за тем, ради которого можно сто раз умереть самой.

От уныния отвлек управляющий Одрик. Постучался, несмотря на поздний час, зашептал, увидев мать с ребенком:

– Ваша светлость, в замок пожаловала путница, говорит, ваша сестра по вере, жрица из Ангората. Прикажете проводить?

Шиада изумилась, не скрытничая:

– Хорошо, проводи в приемную лорда. Я сейчас приду.

Она уложила дочь, улыбнулась ей на прощанье и тихонько выскользнула за дверь. Кого это послала ей Высокая Мать? И которая из двух – Нелла или Праматерь? С волеизъявления первой или согласно промыслу второй прибыла неведомая гостья? Впрочем, сказала себе Шиада, что толку гадать. Разницы между двумя вариантами нет.

Войдя в кабинет Берада, жрица опешила. Гостья сложила ладони в почтительном приветственном жесте и глубоко поклонилась.

– Светел твой день, Вторая среди жриц.

Шиада степенно подошла к девушке и обняла ее.

– Богиня в каждом из нас, в сердце и разуме, на земле и на небе, Линетта.

Девушка в объятиях вздрогнула – не надеялась, что Шиада помнит ее. А потом обхватила жрицу в ответ, содрогнулась опять и заплакала.

«Расскажи мне все», – мысленно попросила жрица. Самое время утереть чужие слезы, подумала Шиада: посторонние проблемы хорошо отвлекают от своих.

Змей спешился, передал поводья встречному слуге, велел покормить коня и вошел внутрь. Придорожная гостиница «Солдатский фонарь» совсем не изменилась за последние семь лет: старое, покосившееся здание, изъеденное временем и расшатанное пьяными постояльцами. Самое оно – остановиться на ночлег по дороге.

Змей отряхнулся и широким шагом направился в таверну. Вид он имел решительный: ни минуты не сомневался, что без труда справится с порученным заданием, – кто носит пламенный поцелуй Кровавой Матери Сумерек, может и не такое. Правда, даже на службе у Далхоров он не мог представить, что ему, кто верен одной лишь Госпоже Войны, кто видел живое ее воплощение, придется что-то там делать во имя Христа. Змей, конечно, дал себе труд в свое время – ознакомился с христианским учением, но никаким особым сочувствием к парню из сказаний не проникся.

– Тебе помочь? – спросил хозяин гостиницы из-за стойки, когда Гор подошел.

– Нанула еще здесь?

– А куда ж ей деться? И она, и девчонка ее дикая тоже.

– Я остановлюсь в их комнате. – Змей, не обращая внимания на хозяина, бросил на стойку пару медяков и пошел в известную комнату. Открыв дверь, он обнаружил, что мало что изменилось: те же потертые обои на стенах, тот же стол с ободранной лакировкой на правой передней ножке и парой стульев перед ним, кровать в левом углу у окна, и другая, поменьше, у правой стены. Комната маленькая, из-за мебели в ней не развернуться.

Двое, девочка и женщина, ужинали. Завидев гостя, последняя выронила ложку, и та шмякнулась с мерзким звуком.

– Ти… Тиглат, – констатировала женщина. – Какого ты здесь забыл?

– Ну, брось, Нанула, сначала нужно здороваться. Здравствуй. – Гор по-хозяйски закрыл дверь и вошел внутрь, устроившись на меньшей кровати.

– И тебе «здравствуй»… – Первоначальная агрессия женщины притухла, но настороженность никуда не делась.

– Это кто, мам? – Голос девочки оказался ниже, чем можно было ожидать.

– Я тебе потом расскажу.

– Она расскажет тебе сегодня. – Змей не сводил глаз с лица женщины. Из-под пыльных черных волос на Нанулу смотрели серо-синие льдины, которые за минувшие годы нередко снились ей в кошмарах.

– Зачем ты пришел, Тиглат?

Гор проигнорировал вопрос и обратился к ребенку.

– Как тебя зовут, дитя? – спросил он, чуть подавшись вперед. Но девочка – уже девяти лет от роду – только вздернула подбородок и дерзко ответила:

– Я – Намарна, и я вам не дитя!

– Хох! – заулыбался Змей, резво поднявшись и выпрямившись во весь рост. – Она мне нравится, – обратился он к Нануле. – Поговорим, когда… – вновь посмотрел на девчонку, – Намарна уснет.

– Где ты собрался спать? – бессмысленно спросила Нанула, наблюдая за Гором растерянно, но не в силах как-то спорить или сопротивляться.

– На полу.

Когда утром Намарна проснулась, взрослые спорили.

– У тебя нет на это права! – кричала женщина.

– Я все сказал, Нанула. И мы оба прекрасно понимаем, что я прав: у меня больше возможностей, – спокойно ответил Змей, так что женщина чувствовала, как поджимаются внутренности от скрытой в голосе угрозы.

– Ей нужны не возможности!

– Ей нужно будущее.

– Ты всего лишь третий сын лорда!

– А ты трактирная девка, – безжалостно произнес он. – Не пройдет пяти лет, ты предложишь ей ту же работу. Хватит препираться, Нанула. Мне пора в дорогу. Если Кровавая Мать позволит мне вернуться, будет по-моему.

– В таком случае – чтоб ты сдох, Тиглат!

Змей, не ответив, вышел вон и, только закрыв дверь, пожал плечами:

– Да, не фартит мне с бабами, – сказал себе под нос, почесал затылок. – Что ни женщина, желает мне помереть.

Невольно вспомнив о Бану, Гор погрустнел и даже как-то тоскливо вздохнул. Что ни говори, в том, что он приехал за своей дочерью от шлюхи, есть вина и Маленькой танши: будто, потерпев неудачу с одной, он надумал воспитать другую девочку.

Увидев Бансабиру в Орсе, Гор изумился, какой нашел ее: той же, что оставил, и при этом совершенно преобразившейся. Она ничуть не поменялась в том, что по сей день ухитрялась удивлять его и радовать – в бою и в беседе. С трудом уняв сердце, Гор позволил было расцвести надежде. Можно еще что-то изменить. Не исправить, а изменить радикально, начать заново, как велит Круг Уробороса, без истоков и завершений. Дать понять, что все, что было прежде, прежде и закончилось. Что теперь он готов быть Бану другом, братом, любовником. Клинок Матери Сумерек Тиглат Тяжелый Меч никогда не отказывался от обязательств, которые налагали на него обстоятельства. Когда-то Гор обещал Бану быть учителем – и учил, как мог. Сейчас он пообещал бы любые другие отношения, какие она позволила бы, и неукоснительно выполнял бы все, что требовалось…

Но Бансабира оказалась влюблена.

Конечно, она стала намного лучше за три года: сильнее, ловчее, бесстрашнее. И все еще оставалась слабее его. Как бы ни старалась, что бы ни делала. Гор мог сломать ее, скрутить, подмять под себя, отказать в свободе… Но когда любишь по-настоящему, защищаешь в первую очередь от себя. Тренировки – это одно, а вот акт насилия в его планы никогда не входил.

– Почтение! – донеслось из-за закрытых дверей покоя, отведенного прибывшей царевне. Все присутствовавшие в комнате, включая Джайю, побросали дела и склонились в поклоне.

Тахивран вошла важно и надменным взглядом ощупала невестку. Джайя стояла на возвышении, прикрытая раскроенными отрезами ткани. Светлейшая сделала жест рукой, веля портнихам продолжать, и уселась в кресло наблюдать за работой прислуги. Когда примерку закончили, Джайя осталась в одной нательной рубашке. Но едва одна из служанок протянула царевне шелковый халат, раману велела всем выйти.

Джайя скукожилась в опустевшей комнате – от прохлады и волнения: наедине с раману ей довелось остаться впервые. Тахивран подошла и, еле касаясь пальцами, сбросила одеяние, оставив царевну нагой. Рассматривала пристально: шею, груди, бедра, живот, кисти рук, ноги, щиколотки, пальцы ног и рук; распустила волосы и принялась перебирать, словно не замечая, что девчонка мерзнет; ощупывала пальцами, проверяя, насколько молодо и упруго тело.

Наконец осмотр завершился, и Тахивран небрежно бросила царевне халат из тончайшего мирасийского шелка приятного бронзового оттенка. Она жестом пригласила Джайю в кресло рядом с тем, где расположилась сама.

– Далхоры действительно красивы совершенно по-своему: чернобровы, черновласы, с острыми чертами лица и хорошей кожей. Мой сын будет очарован тобой. Но не обольщайся – век красоты ничтожен, а долг нести приходится всю жизнь. Так что если твои тонкие кости и узкие бедра сыграют злую шутку с династией, мы спросим с Алая, что он нам подсунул.

Джайя выпучила глаза, сглотнула и внезапно поняла, что готова разрыдаться от таких слов. Она же еще ничего плохого не сделала, чтобы ее обижать! Будь у нее оружие, как у Бану Яввуз, эта старая карга слова бы ей плохого не сказала! Или?.. Нет, сама себе мотнула головой Джайя, – представить, чтобы эта женщина так говорила с северной таншей, просто невозможно.

– Убери это глупое выражение с лица, ты не пятилетняя девчонка, – продолжала раману. – Просто так раманин не станешь, поэтому каждый день после завтрака будешь учиться в Храме Двуединства, где жрицы посвятят тебя в основы нашей веры. Старшая жрица храма – сестра действующего рамана, моего светлейшего супруга Кхазара Четвертого. Будь с ней почтительна: она не невестка Яасдуров, а дочь, ее статус выше. После обеда будешь заниматься с учителями во дворце, я приставлю к тебе хороших лаванов: выучишь социальную лестницу Яса, отношения между сословиями, все знатные дома, географию владений, устройство дворцового комплекса, расположение комнат и помещений и некоторые прочие вещи. Только когда освоишь азы, я представлю тебя семье и озвучу вопрос о дате свадьбы. Постарайся быть расторопнее: на твое место много претенденток. Не управишься за несколько недель – перейдешь в число водных жен моего мужа. Яс никогда не отдает своего.

– А я и не ваша, – не выдержала Джайя. Что за обращение! Родной отец никогда не «тыкал» ей вперемежку с оскорблениями. Что бы ни делал Алай, он в любом решении и приказе выглядел царем. А это что?!

– Думаешь? – Тахивран поджала губы в ухмылке. – Разве когда ты высадилась на причале Гавани Теней, у тебя было хоть что-то орсовское?

Джайя перепугалась не на шутку. Разве хоть что-то подобное было написано в соглашении Орса и Яса?! Ее что, вместо Заммана отдадут какому-то древнему извращенцу?! Или отец знал?! ГОСПОДИ!!!

В быстрые сроки Джайя вытрясла из служанки все, что смогла: ахрамаду Кхасаву исполнилось недавно двадцать шесть лет, его сестре рами Мияну без малого двадцать один, рами Мират – почти четырнадцать, и она обучается на Ангорате («Неужели он все-таки существует?!» – с ужасом переспросила Джайя). Кроме того, у рамана Кхазара IV двенадцать водных детей, которые не имели права носить фамилию династии, и их именовали «акбе», что означало «дитя Водного Бога, или дитя Акаба».

Жизнь в Ясе нравилась царевне все меньше.

Гленн и Тирант прибыли в столицу с опозданием. На северных рубежах внезапно возникли беспорядки, и Нирох мобилизовал Лигаров, Стансоров и столичный отряд, включая племянников. Братьям было велено выехать к оборонительным рубежам сразу по возвращении в Кольдерт, не затягивая. Но все вышло несколько иначе. Тирант, вдохновленный радужной перспективой переломить сотню-другую черепов (даже не стал разбираться – варварских или своих, иландарских, мятежников), навострился выдвигаться, не слезая с коня. Гленн заявил, что сначала встретится с Линеттой: она ведь уже два года здесь, одна, и всегда ждет его, Гленна, сколь бы друид ни странствовал.

Но ее неожиданно нигде не оказалось. В груди со скоростью громового раската родилось липкое чувство тревоги. Жрец ринулся в покои Виллины.

– Госпожа! – Гленн влетел в покой сразу, как постучал, не дожидаясь позволения. – Я прошу прощения, – говорил быстрее обычного, сдавленно и приглушенно, будто опасался, что кто-нибудь услышит. – Мы с братом недавно вернулись, и я уже сбился с ног, выискивая Линетту. Обыскал весь замок, объехал окрестности. Вы не знаете, где она?

До того как Виллина открыла рот, друид понял ответ по горькой ноте в чувствах принцессы.

– Гленн, мне жаль, но я не знаю, – покачала Виллина головой. Она сидела у колыбельки дочери. – Ты обыскал окрестности замка, а мы обыскали весь Кольдерт, даже отправляли разведчиков в сторону Ангората, полагая, что, быть может, она решила вернуться в обитель Праматери.

Женщина замолчала. Да и что еще говорить? Правда, тщетное для разведчиков может оказаться успешным для жреца, потому что тайное для обычных людей – для друидов зачастую очевидно. Виллина, кажется, найдя понимающего человека, продолжила:

– Норан так полюбил ее… Как она могла покинуть Кольдерт, ничего не сказав? Если бы я знала, что ее что-то тревожит или не удовлетворяет в здешней жизни, нашла бы способ это исправить. Возможно, Линетта считала оскорбительным быть нянькой, я слышала, как некоторые староверки шептались об этом. Но я никогда не думала… Ей ведь стоило только сказать!

– Не корите себя, ваше высочество, – быстро сориентировался Гленн. Решение родилось в голове мгновенно. – Должны быть какие-то причины…

В дверь постучали: няньки привели Норана. В отсутствие любимой «нянюшки Линни» мальчик ходил смурной уже несколько дней. Виллина посмотрела на Гленна, тот понял без слов.

– Светел ваш день, ваше высочество.

– Праматерь в каждом из нас, – кивнула принцесса, переключаясь на детей.

Собрался Гленн в считаные минуты. Приторачивая к седлу провиант и мехи с водой, друид пытался объясниться с Тирантом, а Тирант («Гленн, чтоб тебя! Где ты ходишь?! Я извелся уже, прохвост!») – вразумить Гленна. Спор быстро зашел в тупик.

– Король призвал нас! – Увалень был бодр. – Пара проломленных черепов и вспоротых брюх – и забудешь о своей девке!

– Тирант! – бросил Гленн раздраженней, чем хотел.

Блондин только поводил нижней челюстью и гремел:

– Ты, похоже, забыл, что король – наш родич, – веско заявил Тирант с самой суровой рожей. – Притом близкий. Собираешься нарушить присягу и подорвать доверие?

– Ты-то что переживаешь? Тебя гнев короля не коснется – ты же будешь там с мечом в руке, как и положено.

– И тебе положено быть там же и делать то же! – гаркнул Тирант, бросив затягивать подпругу. Он надвинулся на брата, который рядом с ним выглядел сухощавым и невысоким, как опенок рядом со здоровенным белым грибом. – Если не для короля, сделай ради меня. Мы же никогда не расставались, Гленн! Я не смогу воевать, зная, что тебя нет поблизости!

– Можешь ты все, Тирант, – нетерпимо отозвался жрец. – Тебя считают самым могучим и свирепым рыцарем Иландара, а ты переживаешь из-за бойни с горсткой мятежников? – «О, так это мятежники», – заметил про себя Тирант. Друид не умолкал: – Резать глотки – твоя стихия!

– Сам знаю, – буркнул блондин.

– Или храбрость вдруг изменила тебе? – не ослаблял жрец натиска.

Тирант ничего не ответил, но в мыслях брата Гленн услышал неловкую правду, которую тот подумал едва ли не осторожно: «Вся моя храбрость – это ты. Ты вытаскивал мою задницу из тысячи передряг, когда меч был к месту и нет».

– Нет, Тирант. – Друид покачал головой, положив руку на плечо брата. – Ты храбр сам по себе. – Гленн понимал, что лжет, что Тирант в кои-то веки признался честно, явно надеясь, что маневр с откровениями поможет убедить брата. Гленн мысленно хмыкнул.

– Мы никогда не расставались, – тупо повторил блондин.

– Значит, пришло время. – Жрец убрал руку и вернулся к седлу. Тирант не двинулся с места:

– Гленн, я последний раз прошу, подумай еще…

– Я все обдумал.

– Не обдумал ты ничего! – в ярости топнул Тирант. – Если бы подумал, то понял бы, что все рыцари…

Гленн тоже не выдержал и, бросив седлать (коней пришлось менять после прошлого длительного путешествия), обернулся к брату.

– Я не рыцарь, Тирант! Я жрец, – отчеканил он. – И жреческий долг велит мне найти единственную женщину, способную воплотить для меня Богиню-Мать. Где бы она ни была. – Гленн глубоко задышал, но пытался взять себя в руки. Продолжил он куда сдержанней: – Один долг перед Праматерью я уже не выполнил: не уберег Вторую среди жриц. Дважды. Дай мне хотя бы здесь поступить как следует.

– Так и поступай как следует! Отзывайся на приказ короля! Или ты не мужчина?!

– Именно потому что я мужчина, – сквозь зубы процедил Гленн. Потом постарался заговорить мягче, бесполезно надеясь, что хоть что-то в брате дрогнет. – Я промаялся рядом с ней достаточно, чтобы сейчас по меньшей мере получить ответы на свои вопросы. Я не могу иначе.

– Зато без меня – можешь, – тяжело укорил громила.

– С тобой я провел почти всю жизнь.

– В том-то и дело, – обиженно бросил Тирант и вернулся к лошади и подпруге.

Гленн последовал примеру, заметив так, будто не обращался к брату:

– Обида пройдет. Ты всегда был отходчивым, и за это, наверное, я люблю тебя больше, чем за все остальное. Я буду молиться за тебя. Храни тебя Праматерь.

Проверив, все ли готово, Гленн подошел к Тиранту, коротко обнял его, не обращая внимания на ответную холодность, влез на коня и вскоре исчез за воротами.

Маршрут определил просто: на Священный остров. И дураку понятно – Линетта подалась из Кольдерта по указу Неллы. В Этане у нее не было ничего, и единственная открытая дорога вела к Ангорату. Разведчики короля и впрямь могли упустить многое – в конце концов, в жреческом чутье им отказано.

Даже если Линетты не окажется там, где он рассчитывает ее встретить, на Ангорате проживает и властвует его царственная госпожа-мать, и – будь милостива Всесильная Богиня – храмовница поможет сыну-друиду.

Положа руку на сердце Гленн сам до конца еще не понимал, что вело его на поиски Линетты. Но от этого он следовал наитию с еще большим рвением: когда не видишь ни одной вразумительной причины своему поступку, значит, тебя ведет Промысел.

Выезжая за стены города, Гленн проехал мимо въезжавшего в столицу всадника необычного толка. Лица не увидел (неизвестный занавесился капюшоном), но ясно ощутил ауру силы, не похожей ни на друидов Ангората, ни на христиан. Нечто подобное Гленн чувствовал, когда оказывался наедине со служителями Храма Шиады за пределами Священного острова. Но даже так ситуация разительно отличалась: рядом со служителями Матери Воздаяния Гленн чувствовал металлический привкус на языке, во рту не скрежетало песком. Потому что Мать Сумерек пахнет заклятием и тенью, а от всадника, въезжавшего в Кольдерт, взвывая во тьму, тянуло Нанданой.

Змей въехал в Кольдерт уже на закате. Никем не замеченный – если не считать всадника, внимание которого Гор почувствовал на себе, столкнувшись с ним в городских воротах, – он проник в город, оставил лошадь в конюшне придорожной таверны и даже снял комнату как обыкновенный путник. А ночью оказался в замке.

Королева Гвендиор собралась ко сну и зашла в спальню – гость ждал рядом с дверью. Женщина отпрянула, но едва открыла рот, Змей подлетел и зажал рукой.

– Вы желали меня видеть, – неспешно объяснил Змей и свободной рукой выудил из-за пазухи письмо. Потрепал сложенные кончики, уцепился за крайний, подергал несколько раз в воздухе. Послание развернулось перед королевой.

– Ну… – Гор кровожадно оскалился. Истая природа зверя брала верх – давненько он не брался за стоящие дела: сплошь интриги, свадьбы, доносы, грабеж церквей. Скукота!

Гвен даже не взглянула на бумагу – неотрывно, зачарованная, смотрела в льдисто-голубые глаза. Только сейчас стало очевидно, какая она дура: лучше бы доверилась Бераду, чем этому!

Но ведь он христианин. Он подданный Алая. Это союз во имя Христа. Она свою часть договора выполнила, теперь их черед. А если не выполнят – у Изотты есть письмо с признанием для короля. И тогда Орс падет под натиском Иландара! В конце концов, не за просто так Хорнтелл отдавал свою соплячку!

Змей видел, как королева храбрится перед самой собой, и, не таясь, забавлялся. Гвен непроизвольно поднесла ладонь к горлу и тут же закусила губу – от досады: нельзя показывать страх врагу! То есть союзнику, союзнику…

Тидан, царь Адани, стоял на лоджии покоя и, уперев ладони в парапет, страшно негодовал. Рядом с мужчиной царица Эйя с крайне беспокойным выражением лица вглядывалась, как Таммуз подал Майе руку и помог сойти со ступенек, ведущих к тропинке в Аллею Тринадцати Цариц. Даже отсюда было ясно, что царевна улыбалась. Тидан от раздражения немного подпрыгивал.

– Это невыносимо, Эйя! – брюзгливо выдавил он. – Он не отходит от нее ни на шаг! Она уже увлеклась! Что дальше?! Надо что-то делать! – уставился Тидан с немым укором на жену, будто это она разрешила орсовцу всерьез увиваться за дочкой.

– Разумеется, мы не можем пустить дело на самотек, – согласилась царица. – Я поговорю с ней.

Подпрыгнув еще разок, Тидан смешно дернулся всем телом и кивнул:

– Да, лучше будет, если ты.

– А ты пока поищешь Майе мужа. Среди наших, а не иноземцев. Она, кажется, ветрена. Лучше держать в поле зрения.

Тидан перестал дергаться, посмотрел на жену с внезапным интересом.

– Ты что-то придумала?

– Командующий Данат.

– Но ему пятьдесят! – ужаснулся царь.

– Он самый ценный, а опыт позволит управиться с Майей.

– И не жалко тебе?

– Жалость – не то чувство, которым руководствуется государь, – заметила Эйя.

Теперь коротко и тяжело задышал Тидан.

– Ты же знаешь, Эйя, при всем уважении к Данату, для меня болезненна мысль отдать ему женщину из своей семьи, учитывая, что он в свое время зарился на мою жену.

Эйя почувствовала неловкость и сама удивилась этому:

– Тидан, с тех пор прошло столько лет…

– Но он до сих пор тебя любит.

– Вот именно поэтому, Тидан, я и отдаю ее Данату. Потому что он все еще меня любит. И что бы ни случилось, будет ее беречь.

– Беречь? – Мужчина услышал в словах жены беспокойство. Он повернулся к парапету, не расцепляя рук за спиной. – Что бы ни случилось?

Женщина легко кивнула в сторону дочери.

– Может, Таммуз и заложник, Тидан, но его отец – Стальной царь, который заручился поддержкой Яса.

Мужчина посмотрел на жену с такой печалью и любовью, будто до сих пор, спустя двадцать пять лет совместной жизни, все еще тосковал по ней. Болезненно всплыло воспоминание, когда пару лет назад она слегла с хворью… Тогда он забыл, что такое сон, и вспомнил, что такое страх. Тогда, именно в те дни, и не потому что Халий Далхор во главе войска стучался во все крепости на севере Адани.

У Тидана ушло много лет, чтобы полюбить ее так. Он обнял Эйю за плечо и поцеловал в висок. Царица припала к мужу теснее и посоветовала:

– Поговори с Таммузом. Я поговорю с Майей.

Мужчина улыбнулся в ответ:

– А кто поговорит с Данатом?

– Отложим это до завтра.

Таммуз шел по коридору шагом настолько широким, что казалось, он едва держит равновесие. «Будь они прокляты, эти аданийцы!» – Царевич сжал кулаки до боли в фалангах. Разрушают все, к чему он имеет отношение! И как смел этот ничтожный коротышка Тидан говорить с ним, Далхором, в таком тоне? Близко не подходить к дочери? Приказывает? Никто не приказывает горцам! А он горец, будь оно неладно! Горец, и ни одному выскочке с царской короной на башке этого не отнять! Ни ублюдку Сарвату, который на днях посмел сказать, что он, Таммуз, давно уже нищий царевич, без роду и племени, никто, пустое место! Ни выродку Салману, который вот-вот взберется на его сестру (Таммуз отчетливым кошмаром представлял подробности перед сном каждый день), и Танира будет потеряна навсегда.

– Таммуз! – донесся надрывный девичий голос у самых дверей спальни.

Юноша обернулся: Майя неслась к нему по пустынному коридору.

Только ее не хватало!

Царевич изобразил беспокойство.

– Что случилось, милая? – спросил он заботливо.

Девица влетела в предложенные объятия и требовательно уставилась красными от слез глазами.

– Ма… матушка сказала, что нам больше нельзя видеться! – произнесла девица, всхлипывая.

«Точно, и потому ты здесь». – Внутренний голос Таммуза сегодня был не в пример ехиден.

– Да, – удрученно вздохнул он, – твой отец только что сообщил мне. Велел держаться от тебя подальше, а не то он казнит у меня на глазах Тамину.

Майя вытаращила глаза, чуть отступив от царевича:

– Отец не может быть так жесток!

«Не может, конечно. Но будет лучше, если ты будешь думать, что может».

– Твой отец – царь, Майя, цари все жестоки.

– Но только не!.. – Ее высокий голос зазвенел серебром на весь этаж.

– Господи, Майя, прошу тебя, тише! – попросил он, чуть паникуя. И тут осенило. – Войдем, здесь нас никто не услышит, – ласково позвал Таммуз и отворил дверь комнаты.

Майя, казалось, и не заметила, как очутилась в спальне царевича.

Таммуз усадил девчонку на кровать, встал у окна, отвернулся: из этой позиции достаточно заботиться только о голосе.

– Короче, твой отец потребовал у меня обещания оставить тебя в покое.

– Но… но ты ведь не согласился? – одновременно с нажимом и испугом спросила Майя.

«Разумеется, не согласился. Мне же больше всех хочется смотреть, как казнят мою родню, или, того лучше, полежать на плахе самому. Наивная дура!»

– Конечно. А теперь расскажи – что случилось?

В такой момент ему стоило бы сесть рядом с девчонкой. Делать нечего – Таммуз пристроился.

– Мать, – девчонка подалась в слезы, – мать сказала, что я должна выйти замуж за ужасного старого Даната, и чем скорее, тем лучше!

– Этот древний бурдюк с костями? – не сдержался Таммуз.

Майя расценила это как участие в своей судьбе:

– Да, Таммуз! Ему пятьдесят, понимаешь, пятьдесят! Я этого не переживу!

А он, Таммуз, не переживет очередного вопля! Господи, как же бесит его ее плачущий голос!!!

Юноша бережно положил девичью голову себе на плечо, приобнял за талию. Девица не сопротивлялась, у Таммуза возникало ощущение, что даже наоборот.

– Скажи, Майя, – ласково позвал парень, – ты не хочешь идти за Даната потому, что он стар, или потому, что хочешь быть с другим? Только ответь честно, пожалуйста, – умоляющим, но настойчивым голосом попросил он.

Майя задрожала, засипела, заерзала, но с ответом не торопилась. Таммуз призвал себя ждать смирно: рано или поздно она ответит. С невиданным терпением царевич мягко обнимал девушку и тепло дышал где-то возле уха. Наконец Майя собралась с духом:

– Потому что хочу быть с другим.

Наконец-то! Недели трудов не прошли даром. Таммуз придвинулся чуть плотнее, приподнял девичье лицо свободной рукой (право слово, ну могла быть она и поинтересней!), заглянул в глаза и спросил, так бархатно, как умел:

– Ты хочешь быть со мной?

По тому, как у Майи покраснели даже кончики ушей, Таммуз понял, что в более смущающей ситуации девчонка еще не оказывалась. Тем лучше.

Таммуз придвинулся еще, так что теперь Майя чувствовала его дыхание на лице и от этого совсем не могла оторвать взгляда от собственных колен.

– Д-да, – призналась девушка едва-едва.

«Боже, – раздраженно подумал Таммуз, – можно подумать, у нее горло распухло, ни черта не слышно!» – и поцеловал царевну, напористо, увлекая. Так, что Майя потом и себе-то боялась признаться, насколько понравилось.

– Тогда доверься мне, любимая. – Да, он все же надеялся сказать это слово женщине, которую действительно полюбит, но что уж теперь. – Доверься, и я сделаю так, что мы будем вместе.

– Но как?.. – попробовала она спросить.

– Ш-ш-ш, – остерег молодой царевич. – Просто доверься. Скажи, ты готова бороться за наше счастье?

Майя шмыгнула и неуверенно кивнула.

– Хорошо, тогда послушай. Есть идея, но мне нужно немного времени и твоя помощь. Сегодня я все обдумаю и завтра сообщу, как быть дальше.

– Но ведь нам нельзя больше видеть…

– Ни о чем не беспокойся, Майя. – «А женские страхи довольно утомительны», – подумал юноша. – Я найду способ сообщить тебе так, чтобы никто из семьи не узнал. Будь терпелива, любовь моя, медленно, шаг за шагом, мы добьемся своего, – клятвенно заверил он. – Ты же поможешь мне?

Она вновь кивнула.

– Тогда сейчас ступай и отдохни. А потом найди Даната и будь с ним любезной. Он уже наверняка знает о предстоящей помолвке.

Девушка протестующе вскинула глаза и попыталась отстраниться от царевича, но тот держал крепко.

– Зачем это нужно? Ведь… ведь ты же сказал, что мы будем вместе, и…

До чего же она глупа, о небо!

– Майя, просто сделай, как я прошу. Очаруй его, заставь увлечься, убеди, что согласна на брак. Только если все в замке будут верить, что ты спокойно относишься к предстоящему супружеству, твои родители и жених не станут форсировать события. Так мы сможем выиграть немного времени.

– Ты уверен? – совсем недоверчиво спросила Майя, предприняв бесполезное и мучительно усилие, чтобы осмыслить сказанное царевичем.

– Конечно, уверен, – убедительно отозвался юноша. – Ведь от этого зависит наше счастье.

Он вновь поцеловал ее, крепко, для пущей убедительности. Затем отстранил девицу и присмотрелся, хотя давно уже разглядел все, что мог. Увы, она годна только на удовлетворение мужской похоти: для чего-то большего людям, в том числе и женщинам, нужна голова на плечах, а не между ног.

– Иди, – проговорил он нежно. – Тебе пора. Не дай бог тебя хватятся и найдут здесь, это разрушит все наши планы… – Надо бы почаще говорить ей «мы» и «наше», смекнул царевич.

Будто в подтверждение его слов послышались отдаленные шаги и голоса за дверью. Однако Майя не торопилась.

– Ну же, иди! – Таммуз напрягся и едва не крикнул.

Девица сжала его ладонь и ветром вылетела за дверь. В десяти шагах стоял Сарват с приятелем. Заметив брата, Майя остановилась, но, не зная что сказать, развернулась и рванулась в покой, заперлась и, задрожав, как лист, обхватила себя руками. Сердце колотилось быстро-быстро.

Сарват, бросив другу «Подожди!», с грохотом хромая, ворвался в спальню Таммуза.

– Как это понимать?! – раздалось еще с порога.

– Что? – невозмутимо осведомился Таммуз. Он сидел за столом, делал изумленное лицо и честные глаза.

– Что моя сестра делала в твоей спальне?

– О, ты об этом. – «О чем же еще, скотина поганая!» – Видишь ли, Сарват, твоя сестра успела сдружиться с моими сестрами, поэтому я подумал, что она наверняка поддерживает связь с Танирой. И, случайно встретив ее по дороге, любезно попросил Майю помочь: подсказать гонца, который мог бы помочь мне в сообщении с родственницей.

Сарват не верил ни на грош.

– И что, она помогла тебе? – с ядовитой угрозой спросил Сарват, надвинувшись.

– О нет, я попытался поговорить с ней, но царевна была чем-то сильно расстроена, и я понял, что сейчас не то время, чтобы беспокоить ее высочество своими проблемами. Ты ведь и сам наверняка заметил, что у нее глаза опухли от слез.

Ах да, сообразил Сарват. Он как-то не обратил на это внимания. А Таммуз тем временем, состроив самую невинную физиономию, продолжал:

– Может быть, подскажешь, как быстрее и безопаснее общаться с сестрой? Или, возможно, ты мог бы попросить владыку разрешить мне проведать ее?

Сарват был зол, как черт, и вежливость орсовского царевича раздражала и распаляла его еще сильнее.

– Не стану я его ни о чем просить! – заорал он на орсовского мальца. – Не думай, что я поверил тебе, ублюдок, и от моей сестры держись подальше. Мы все уже заметили, что ты с нее глаз не спускаешь!

– Жаль, что у тебя нет настроения, Сарват, – сокрушился Таммуз. Печально-то как, правда. – Но не нужно оскорблять мою матушку или отца. Может, наши державы и воюют, но это же не повод сомневаться в чистоте моего происхождения.

Сарват отборно выругался и вышел, шарахнув дверью. Таммуз откинулся на спинку стула.

Ничего, пусть Сарват задирается, пусть все они продолжают болтать, что он, Таммуз, больше никто, пустое место, ноль. Обидчивые всегда обижаются и будут обижаться. Болтливые всегда болтают и будут болтать, потому что говорить – удел тех, кто просто не способен на большее. А он, Таммуз, будет трудиться, как трудятся все упрямцы мира, и терпеть, как не дано ни одному мученику. Воистину терпение – это не добродетель, это самый острый клинок, самая тугая гаррота в руках мести.