Тан Сагромах Маатхас, защитник Лазурного танаара, отложил бумагу и потер грудь. Слева, там, где и безо всяких вестей нещадно тянуло уже года полтора. На здоровье тан не жаловался, нет. Но чем больше проходило времени, тем четче становилось в памяти каждое воспоминание. Должно ведь быть наоборот: с глаз долой – из сердца вон, отец по молодости часто ему это повторял.

Как и то, что, когда тебя настигает судьба, от нее нельзя ни спрятаться, ни победить.

В этом, что ли, все дело? В судьбе? Глупость какая! Он, Сагромах Маатхас, конечно, не отрицал божественного пристрастия, но все же никогда не считал, что что-то в жизни может идти настолько бесконтрольно с его стороны.

Да без разницы, что он там считал, угрюмо и почти зло подумал тан, вновь потерев грудь.

Это должен был быть его ребенок. Не какого-то там сопляка Каамала, а его. И он должен был родиться на севере, в родных землях. В фамильном замке Маатхасов или Яввузов – не так уж и важно. Но точно не посреди Синего танаара, в походном шатре, когда рядом не было никого, способного оказать хоть какую-то помощь!

Ему следовало быть настойчивее и убедить Сабира отдать Бансабиру за него. А если бы не отдал – обдурить его, украсть Бану, убить Нера Каамала, в конце концов, сразу после свадьбы и жениться на маленькой танше самому! – словом, сделать все что угодно. Даже если бы жена возненавидела его! Он сумел бы преодолеть и это со временем.

Воистину, лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и всю жизнь жалеть об этом еще сильнее.

Как бы сложна ни была ситуация, как бы его ни донимали бежевые Вахиифы вот уже который месяц – он пробьется. Не только потому, что это позволит ослабить последний могучий союз Яса, не считая северного, но потому, что Сагромах не мог позволить себе умереть, не увидев Бансабиры Яввуз еще хотя бы однажды.

Королева Гвендиор обняла престарелую женщину, облаченную в черные с белой окантовкой одежды монахини. Когда отстранились, взгляд королевы упал на массивный деревянный крест на груди настоятельницы. Знак того, что все замыслы Гвендиор не напрасны; символ Христа, обрекающий ее на выдержку и терпение в нелегком и длительном деле.

– Что с вами, дитя мое? – спросила настоятельница Алианора. – Вы печальны. Наш прием огорчил вас?

– Что вы, матушка, я рада вновь побывать дома, и прием был самый лучший. Но заботы не дают мне покоя.

– Воистину ваши заботы велики. – Алианора слегка присела, опустив голову.

– Как отныне и ваши, матушка.

Женщины двинулись от церковного крыльца во двор, к ожидавшей королеву карете. Возле них не было ни души – Алианора отправила всех вперед, чтобы закончить беседу с царственной воспитанницей наедине.

– Я непременно все сделаю, ваше величество. Если вдруг вы измените решение, только дайте знать, я все устрою.

– Королям не свойственно менять решения, Алианора. Не дайте отцу девушки добраться до нее раньше меня, ближайшую пару лет она никуда не должна деться отсюда.

– Не волнуйтесь, отец не справляется о Катрин уже четыре года.

– Мой отец не справлялся обо мне вовсе, Алианора, и мы помним, чем это кончилось.

Алианора едва заметно кивнула – как тут забудешь: старик Грей ни разу не вспомнил о дочери, воспитаннице Гуданской обители, а в один прекрасный день прислал гонца с приказом в самое скорое время подготовить Гвен и направить в Кольдерт для обручения.

Женщины дошли до повозки. Один из слуг королевы открыл ей дверцу и подставил лесенку.

– Мы были рады принимать у себя ваше величество, – поклонилась Алианора, – знайте, эта обитель всегда будет вам домом.

Ее тон был для Гвен подобен мягкому пуховому одеялу в холодную зимнюю ночь. Леди Алианора и ее отец, покойный старик Грей – царства ему небесного! – были теми двумя ногами, на которых покоился великий колосс королевской веры в Христа Спасителя. Возможно, так было оттого, что Грей и настоятельница были равно отец и мать; он – всегда суровый, страшный, пугающий, словно Владыка-Каратель, Огненный Меч Господень, далекий и покинувший; и она – женщина, заменившая кровную мать, со своей строгой, но все более теплой и снисходительной любовью, словно свет от Девы Марии, матери Божьей.

Да, жизнь не была к ней добра, но ведь не зря говорят, кого Бог любит – того испытывает. А раз так, то во имя любви Его ей, королеве Иландара и рабе Всевышнего, следует примириться с судьбой и, возблагодарив небо, продолжать свое дело.

– Я хотела бы задержаться дольше, матушка, но положение обязывает меня быть подле мужа во дворце и свести к минимуму выезды без него или сподвижников.

– Конечно, дитя мое. Будьте счастливы.

– Благодарю.

Королева слегка оперлась на руку слуги и поднялась на первую ступень подножки, как вдруг обернулась и спустилась обратно.

– Матушка?

Настоятельница взглянула вопросительно: что-то еще?

– Мне нужен аптекарь. Если обращусь к придворному, это не обойдет моего мужа, а я ведь уже немолода, и есть вещи, которых мне не хотелось бы ему сообщать. Я могу надеяться на помощь кого-то из монахинь?

– Конечно, дочка. – Алианора совсем по-матерински положила ладонь на щеку Гвендиор. – Напишете письмо, и я тут же отправлю к вам сестру.

– Храни Бог, – улыбнулась Гвен.

Алианора осенила женщину крестным знамением. На том и простились.

Королева расположилась в карете. Здесь уже ждала горничная Изотта. Гвендиор не обратила на нее никакого внимания – велела трогать, выглянула напоследок в окно и откинулась на сиденье.

– Все хорошо, ваше величество? – осведомилась служанка.

– Все нормально, Изотта.

Не опуская глаз, королева нашарила рукой собственный крест на груди и сжала в ладони. Пребывание в Гуданском монастыре состоялось, первый шаг пройден.

– Что вы будете делать дальше?

– Искать способ и выбирать время, Изотта, – отозвалась королева. Когда планируешь что-то столь важное, нужны поверенные, а на кого она могла положиться, кроме женщины, что заботилась о ней со дня восшествия на престол?

– Какие варианты у вас есть?

– Аптекарь. Я не сильно доверяю женщинам в таких вопросах, история хранит как множество успешных случаев, так и много провалов. Поэтому мне бы не хотелось пользоваться услугами монахинь. Но если не останется иного выбора, придется попросить матушку Алианору. Ох, Изотта, – королева выпустила крест из рук, – я думаю, что аптекарские услуги лучше лишь оттого, что это позволит избежать большого шума. Но что, если большой шум – единственный способ покончить с языческой скверной раз и навсегда? Что тогда?

– Тогда вам, ваше величество, нужен не врач и не алхимик, а воин. И притом весьма умелый.

– Воинов у веры много. Но на всякого из них надежнее полагаться, если кроме имени Господа их поведет рука дающая.

– Вы уже знаете, кто это может быть?

Королева молчала.

– Ваше величество?

– Не сейчас, Изотта.

По возвращении в Кольдерт Гвендиор, наскоро проверив хозяйственное положение замка, заперлась в покоях, и Изотта была при ней.

– Вы совсем себя не щадите, – сказала служанка далеко за полдень. – Я прикажу принести еды, вы со вчерашнего дня ничего не ели.

– Не хочу. Принеси чистый пергамент.

– Ваше величество приняли решение?

Королева посмотрела на прислужницу так, что Изотта с трудом подавила желание отбежать подальше или спрятаться под королевской кроватью. Она присела и быстро вылетела из комнаты. Гвен в напряжении потерла руки. Она у всех на виду, один неверный шаг – и все усилия сгорят адским пламенем. Что же делать? Что?

Когда Изотта вернулась, Гвен указала на стул недалеко от своего кресла.

– Сядь, Изотта. – Та послушно опустилась на стул. – У тебя есть человек, которому ты сможешь довериться?

– Не думаю, миледи, – не сразу отозвалась женщина.

– Жаль.

– Хотя постойте, есть один юноша, из смотрителей конюшен, он внебрачный сын моего брата, я заботилась о нем, думаю, в благодарность он поможет нам. Подойдет такой вариант?

– На роль гонца – более чем.

– Гонца?

– А ты думала, я поручу ему что-то большее?

– Нет-нет, что вы.

– Аптекарь или воин, Изотта, – любой из них будет лишь звеном цепочки. А застежкой, на которой все и сойдется, должен стать человек не из замка. Вместе с тем желательно, чтобы им стал тот, кто не посмеет ни предать меня, ни обмануть.

– В таком случае есть только один такой человек. – Изотта осторожно подняла глаза на королеву. – Ваш брат, миледи, его светлость герцог Лигар.

Королева пристально посмотрела на женщину и поднялась с кресла. Изотта встала тоже.

– Мой брат женился на языческой потаскухе и вместо того, чтобы обратить ее лик к Господу нашему, позволил творить нечестивые обряды. Христианский мир на него больше не полагается. Иногда я думаю, что со смертью отца поистине могучие мужи нашей семьи закончились. Но на Орс христианство еще может положиться. Узнай последние сведения из Аттара. Как хочешь.

Изотты не было несколько дней, прежде чем она смогла сообщить, что аданийцы и архонцы наконец вывели войска из орсовских земель. Еще говорили, что Алай выплатил дань в два миллиона золотых, правда, после этого Тидан, царь Адани, велел год не собирать с Орса подать. Кроме того, Тидан забрал в заложники трех детей Алая. Гвен заметила, что, учитывая четырех собственных детей в семье Салин, отпрысков у Тидана заметно прибавилось.

Еще болтали, сообщила Изотта, что царь Адани собрался просватать младшую дочку за плененного царевича, хотя у них разница в возрасте больше десяти лет. Но даже не в этом дело – где же видано, чтобы дочерей выдавали за заложников? Так что враки все это.

– А что Удгар? Кого он назначил новым наследником по смерти Агравейна?

– Тут тоже разное болтают, госпожа. Прямых наследников у короля Удгара не осталось, потому теперь на трон сразу несколько претендентов.

– И все из числа бастардов? – усмехнулась королева, откинувшись в кресле.

– Не только. У Удгара есть племянник, сын его сестры, и есть два кузена. Ставки ставят на всех, а некоторые говорят, что все они, кто бы из них ни сел на трон, узурпаторы, поскольку ближе других к престолу Архона стоит ваш внук, принц Норан. К тому же в Архоне-то женщинам не запрещено наследовать, так что есть еще младшая из его дочерей.

– А… – королева вспоминала, делая характерные вращательные движения кистью, размышляя, – Агравейнова жена? Она же ходила. Не родила?

– Ничего не слышала.

Правда, если бы девчонка родила, сейчас и разговоров бы всех этих не было, наследник был бы ясен. А так все складывается вполне успешно, прикинула Гвен. Норан вполне бы мог стать правителем двух стран и объединил бы их в одну державу. Христианскую державу, если все пойдет, как она задумала, и мальчика отдадут на воспитание или ей, или тому, кого она назначит.

Королева сделала жест рукой, отпустив служанку. Время еще есть. А что до способа, даже если услуги аптекаря не пригодятся, его лучше пригласить: лишний антураж отвлечет внимание.

Король Нирох очень любил детей, поэтому, когда стало известно, что Виллина ждет второго ребенка, устроил праздник. «Виновница» события принимала поздравления и сияла от счастья, купаясь во внимании всегда обходительного мужа. Линетта с Нораном на руках слегка пританцовывала недалеко от них, не вступая в круг танцующих меж столов и оглядывая пестрое собрание – дам в разноцветных платьях с лентами и цветами в волосах и мужчин, бравых кудесников и шутников с кружками хмеля, развлекавших женщин и девушек смешными байками, рассказами и историями.

– Миледи, – приветливо раздался из-за спины девушки голос жилистого друида.

Линетте не нужно оборачиваться, чтобы узнать жреца.

– Милорд, – прошептала она, судорожно втянув воздух.

Гленна и его брата Тиранта не было в Кольдерте до вчерашнего дня: завсегдатаи-посланники, братья опять уезжали по поручению короля в западные земли королевства, а после, с дозволения Нироха, отправились на Ангорат ради встречи с матерью-храмовницей Неллой. Стоя рядом с Гленном, жрица чувствовала в его дыхании дыхание Священного острова.

Девушка обернулась.

– Рад встретить тебя, – поклонился Гленн. – Я привез тебе привет и поддержку от Первой среди жриц.

Линетта в ответ присела – несколько неуклюже из-за Норана на руках.

– Приветствую и благодарю за послание от Верховной жрицы. – Линетту неприятно удивило светское приветствие Гленна. Однако слышать его тихий голос и неспешный выговор, каким творят заклинания в ворожбе, было столь же сладостно, сколь необходимо ей в последние недели, дабы не угаснуть от тоски.

– Удели мне время, госпожа, – попросил Гленн. – Я недавно с Острова, и мне вновь непривычно на таких мероприятиях. Мы могли бы прогуляться во дворе, там тоже немало празднующих, но все же не так шумно.

Линетта подозвала одну из служанок, что стояли поодаль, и отдала мальчика.

– Норан уже устал, – сказала жрица, – уложите его спать.

Служанка повиновалась, а Линетта вернулась к Гленну.

– Я следую за тобой, жрец Всеединой. – Она прошла в ночь двора. – О чем ты хотел поговорить?

Друид и жрица шли рядом, не соприкасаясь руками, но каждый чувствовал нити какой-то особенной связи.

– Мать справлялась о твоем здоровье. Спрашивала – все ли у тебя хорошо?

– Я здорова и довольна, лорд. Однако к чему Первой среди жриц спрашивать обо мне тебя, если не известно, когда ты в следующий раз окажешься на Священном острове?

Гленн усмехнулся в темноту, чуть опустив голову.

– Мне неловко признавать, что я искал предлога остаться с тобой наедине. – Он улыбнулся, коротко взглянув в лицо жрицы и лишь на мгновение поймав ее взгляд. – Хотя, возможно, следовало пригласить тебя потанцевать?

Линетта покачала головой и, улыбнувшись, ответила, что затея оказалась бы провальной.

– Ты кажешься чем-то родным среди всех здесь. – Он с нежностью оглядел ее бледно-голубое платье, скрывавшее стройное тело. Женские платья – они всегда оставляют место для фантазии.

Сердце Линетты так и рванулось из груди от его слов. Смела ли она надеяться, что их немногие прежде встречи оставят в его сердце какой-то след?

– Я не смогла оторваться вчера от дел и приветствовать тебя должным образом, когда вы с братом вернулись.

– Так приветствуй сейчас. – Он вдруг остановился.

Линетта тоже замерла, повернулась к друиду и медленно подняла глаза:

– Темна твоя ночь, жрец Богини, да укроет тебя Мать своим покрывалом.

– Темен твой лик, дочь Богини! Мать в каждом из нас, в сердце и разуме, на земле и на небе. – Гленн ощутил жар в ладонях, какой всегда призывает мужчин изучать изгибы желанного тела. Он улыбнулся собственным чувствам и с усилием отвернулся от девушки.

Прогулка возобновилась.

– Как поживает Великая Мать? – спросила жрица.

– Как всегда, наводит трепетный страх и почтение на всю общину и на всякую травинку Острова, – рассмеялся друид. – Тирант и тот пару раз перекрестился, правда, не думаю, что искренне набожно. Он всерьез ее побаивается.

– Отчего-то я не удивлена, – с улыбкой ответила Линетта. – Приятно знать, что дома ничего не меняется. Это внушает уверенность, что, когда бы ты ни вернулся обратно, найдешь именно свой дом, а не что-то иное. И вместе с тем это внушает чувство трепета перед временем.

– Ты говоришь, как жрица, – отозвался друид совсем по-жречески, только им понятным образом.

– И ею являюсь.

– Ты, должно быть, сильно скучаешь по Острову.

– Это так.

Только спустя несколько минут Гленн вновь нарушил тишину, спросив, чем занята Линетта целыми днями. Факт, что жрицу древней религии сделали нянькой, его немало возмутил. Правда, девушка напомнила, что не все ведь являются родичами короля. От нее должен быть толк при дворе.

Их слух привлекли чьи-то голоса. Неподалеку шепталась молодая пара. Влюбленные тихонько посмеивались, обнимались, флиртовали, обменивались прикосновениями. Потом мужчина взял женщину за руку и повлек подальше от огней. Линетта оторопела и остановилась, чувствуя, как горят щеки. От друида это не укрылось.

– Брось, Линетта, ты ведь не монахиня, чтобы краснеть. Уйдем, не будем им мешать.

Но Линетта медлила с уходом, и Гленн дотронулся до ее плеча, отчетливо услышав в мыслях: «Отчего храмовница объявила мне табу на то, что полагается другим?»

Гленн вздохнул – после таких откровений трудно и дальше быть уверенным, что сможешь держаться на расстоянии. А ведь он с их первой встречи обещал себе именно это.

– Линетта, – они двинулись обратно к замку, – сейчас наша жизнь должна стать немного спокойнее, король обещал передышку, по меньшей мере нам с Тирантом. Могу я навещать тебя, пока буду во дворце?

– Навещать?

– Да, скажем, могу я вместе с тобой погулять с Нораном в саду завтра после обеда?

– А… да, конечно.

Остаток пути они проделали в молчании.

– Вернешься туда? – спросил Гленн недалеко от входа в залу, откуда все громче доносился шум веселья.

– Нет, думаю, отправлюсь спать.

Они попрощались по-жречески. Линетта, уходя, до последнего мгновения ощущала древнее, присущее только Сиринам духовное тепло жреца и слышала внутри себя его по-змеиному шипящий выговор. А Гленн, глядя девице вслед, понял, что сдался.

Может, стоило заткнуть это проклятое сердце и ни о чем не просить Гистаспа, кусая губы, думала Бану в дороге. Так тяжело, как в этом походе, им не было еще никогда. Из-за своей задумки Бану, чтобы дойти до Аамутов, пришлось делать громадный крюк от юго-запада страны на северо-восток, дальше через центральные земли по пограничью между домами Ниитас и Раггар, и дальше на юго-восток. Но если в дороге Бансабира надеется расторгнуть один из союзов, этот путь единственный. В конце концов, невозможно влезть в драку, если смотришь на нее издалека.

Конечно, можно было хоть немного сократить расстояние, срезав через земли деда. Один из вариантов ее договора с Иденом Бану по сей день берегла как зеницу ока. Однако танша отбросила эту мысль: неизвестно, вошли ли Шауты, преследовавшие Дана, на земли сиреневых, но если вошли – доставлять деду проблем еще больше Бансабира не хотела. Советники маленькой танши держались того же мнения. Ко всему, та часть ее армии, которую предоставил внучке Иден, и так держалась настороженно и повсюду ожидала от танши подвоха, будто надеясь при случае заколоть ее или дезертировать.

По дороге им то и дело преграждали путь отряды бежевых, черных, даже золотых. Но не это отягчало путь армии Бану. Беды повалились внезапно и оттуда, откуда ждать их можно было меньше всего.

Первая напасть случилась, когда в шатер танши вошел Серт и сообщил, что пара сотен ветеранов, седых стариков, которые воевали еще за отца Сабира, просят покоя. Не требуют, а просят, уточнил Серт. Бансабира деловито потерла подбородок и попросила привести несколько человек на выбор. Выслушав дедов, вполне уважительных и последовательных в своем праве, танша обещала обдумать ситуацию. Их вроде немного, общим счетом чуть больше трехсот, сообщил Серт, но все-таки заметно. Если нужно, сотники переговорят с подчиненными, дело близится к развязке, ветеранов будет несложно уговорить остаться. Кто-то из присутствовавших на собрании офицеров поддержал. Гобрий и Бугут были против. Бану согласилась с последними – эти старики уже отдали танам все, что должны. Пусть погреют кости у камина, заслужили.

Назначив среди них лидера, Бану отпустила ветеранов с миром, надеясь, что они сумеют добраться до дома живыми.

Следующая неприятность была серьезнее. Пограничье, которого держались войска Бану, проходило у подножия гор, венчающих северные границы танаара Ниитасов и уходящих дальше колючей лентой во владения Раггаров. Легкому толчку из-под земли особого значения не придали. Но несмотря на поздний час, прошли чуть поодаль, на всякий случай успокоили коней и стали лагерем, действуя тихо, чтобы не гневить Великую Мать. Злится Всеединая, пробежало в рядах. Еще бы, столько крови пролито – какой матери понравится смотреть на гибель детей? Впрочем, толки утихли быстро.

До грядущей ночи, когда, застав лагерь врасплох, с вершины сошел оползень. Бану каким-то чудесным образом расположила армию так, что потоки грязи и горных пород пронеслись в самой близи и зацепили только несколько псарен и часть четвертого подразделения. Самую нужную часть, с ужасом узнала Бану в первом же рапорте – завалило почти всех полевых лекарей.

Подсчитав потери, армия двинулась дальше, заметно насторожившись. Чудес, конечно, у них никогда не случалось, но поддержка тех, кто знает, как зашивать дырки в людях, определенно придавала мужества.

Пришлось усилить дозор.

Еще через несколько дней подоспевший посланец от Юдейра сообщил, что Шауты узнали об их местонахождении и выдвинулись навстречу. Судя по всему, ее движение в этой полосе было воспринято как угроза Золотому танаару, и алые поспешили на помощь очередным союзникам. Бану велела гонцу до возвращения к Юдейру доставить сообщение Руссе.

Приказала остановить продвижение и отправила засланным вперед проходцам Бугута приказ вернуться с донесением о местности. Над картами сидела долго, прежде чем в голове созрела хоть какая-то идея. Что ж, она все еще на территориях родного деда. Если Праматерь поможет – обойдется. В конце концов, в командной игре всегда кто-то должен ставить себя под удар, чтобы могли действовать остальные.

Бансабира не желала втягивать во все это Идена Ниитаса, который и так поступился гордостью. Оставив в лагере триста солдат, она вступила в землю золотых.

Казалось, Золотой танаар вымер. Пурпурные углублялись на восток все дальше и дальше, не встречая ни единой живой души. Но опытные бойцы, в том числе Бансабира, физически чувствовали, что за каждым движением их отряда пристально следили тысячи глаз.

Вскоре их маршрут определили за них. Как только Бану вошла во владения Раггаров, больша́я часть армии золотых крюком обошла их с тыла и разделилась надвое. Одна половина расположилась в том месте, где Бану свернула к Раггарам, перекрывая путь к отступлению, другая стала неприметно идти параллельно армии Бану, не давая танше вернуться обратно к деду. Бансабире осталось сжать зубы – загоняли их недвусмысленно.

Горы становились все круче и суровее, переходы все опаснее и тяжелее. Армия несла потери: срывались в пропасть, тонули в бурных реках и люди, и кони. Псарни пришлось сразу разобрать, распустив собак. Все войско как-то быстро разделилось неожиданно новым образом: на тех, кто в мирные годы жил в горах – у Астахирского хребта или того, что они проходили сейчас и что брал начало во владениях Ниитасов, – и тех, кто прожил жизнь на равнинах. Последним приходилось особенно трудно. С непривычки они быстро утомлялись, ноги от напряжения слабели, дрожали руки, замирало дыхание. На больших высотах многих настигало головокружение, шум в ушах, часто шла носом кровь.

Основные тяготы легли на плечи урожденных горцев, теперь не разбиравших, кто из них сиреневый, а кто пурпурный. Во главе их для многих неожиданным образом встал Бугут, чье подразделение изначально было ориентировано на подобные нужды. Однако для приближенных это не выглядело случайным – в свое время Бансабира сделала Бугута командующим не для того, чтобы польстить или как-то сгладить тот факт, что отняла у него из-под управления полтысячи «меднотелых». Как только Сабир перевел под ее командование Бугута и других офицеров, она узнала о них все, что могла, в том числе и то, что сам Бугут вырос на крайнем севере страны, в самых труднодоступных и суровых местах Астахирского хребта.

Горцы несли сторожевое охранение, вели разведку, налаживали переправы через грозные, разрушительной силы водные потоки. Они первыми карабкались на отвесные скалы, закрепляли на их вершинах крюки, канаты, концы кожаных арканов и с их помощью поднимали людей, коней, поклажу.

Бансабира казалась двужильной. Никто не знал, когда она спит, никто не видел ее отдыхающей. Мать лагерей поспевала всюду: то вела за собой, прокладывая дорогу по малодоступным проходам, то замыкала колонну, подбадривая и подгоняя отстающих. Она осунулась, обветренное лицо, прежде всегда молочно-белое, потемнело, глубоко запали глаза, заострились обтянутые скулы.

Северяне держались на одном упрямстве. Шли на пределе, но шли упорно – по-волчьи, след в след.

Среди командования начали проявляться первые признаки нетерпения. Гобрий постоянно дергал ус, пристально разглядывая лиловые вершины гор. Раду при первом же шорохе хватался за меч и все время беспокойно озирался вокруг. Дан стал совсем безжалостным, еще больше усилил дозоры, лично проверял караулы во время ночного отдыха, иногда встречаясь с таншей, которая занималась тем же. Нер окончательно скис. Если вначале он без умолку скулил о тяготах жизни, то теперь его вовсе стало не видно и не слышно. Даже Одхан сделался угрюм и молчалив, и если его все-таки удавалось вывести на разговор, говорил коротко, рвано, тяжело дыша и раз за разом сжимая кулаки.

Из ближайшего окружения Бансабиры трезвую голову пока сохраняли только Вал, Ниим, Гистасп и, как ни странно, Шухран. Последний быстро прижился в отряде охраны как родной и за свое вступление в него (история об избрании таншей мигом разошлась в рядах еще по весне) получил прозвище Двурукого. Мать лагерей держалась еще суше и бесстрастнее, чем обычно. Бану давно восстановила форму во всех смыслах. Но даже она облегченно вздохнула, когда увидела на неприступном утесе башни чужого замка.

В тот же день она собрала совет командующих.

– Пусть каждый выскажется, – велела танша всем командирам и сотникам, – как считает, стоит нам брать замок или нет.

Мнение было почти единодушным – всех доконал чудовищный переход, все хотели передышки. Лишь несколько человек предусмотрительно посоветовали обойти твердыню стороной и, сжав зубы, идти дальше. В конце концов, где видано, чтобы границы земель, особенно в разгар войны, никак не охранялись. Гистасп в поддержку мнения хмыкнул, но высказываться не стал.

Выслушав всех, Бану отпустила офицеров и вскоре вышла наружу. Стоя на одной из вершин и глядя на видневшиеся вдали зубцы крепостных стен, она услышала шаги. Гистасп, безошибочно определили танша.

– Что вы решили, госпожа?

– Я согласна с теми, кто считает, что отсюда стоит убраться побыстрее. Но бывают ситуации, когда просто нельзя спорить с большинством. – Танша замолчала. Гистасп позволил себе договорить за нее:

– Даже если ситуации такие скверные, как эта.

И впрямь. За спиной бежевые, впереди – красные, с одного бока золотые, с другого тоже золотые, да еще дед, поведение которого непредсказуемо. Бансабира обернулась к соратнику:

– Аркан стягивается, Гистасп. Время затянуть петлю на собственной шее.

Путь до крепости требовал двух дней. Первого Бану вполне хватило, чтобы все обдумать. Вечером она созвала четырех командиров подразделений. Неру было поручено поворачиваться и идти назад столько, сколько получится: он – единственный в армии Каамал и единственный, у кого есть шансы выжить: у Раггаров ведь союз с Серебряным домом. Если все пойдет плохо, ему придется остановиться там, где его обложат. Если все пойдет еще хуже, ему следует сделать все возможное, но прорваться или к отцу, Яфуру, или к родственникам жены в Пурпурный танаар. Бану верила в него. К тому же у их сына обязан остаться хоть один родитель, со слезами в голосе заявила Бану. Нер расчувствовался, согласился, поклялся сделать все, что сможет, и пошел строить вверенное ему подразделение.

К Бугуту разговор был отдельный – он обязан найти среди своих людей таких, которые смогут не замеченными врагом прочесать местность. Стоит узнать, есть ли отсюда хоть какой-нибудь выход.

Когда вышел и Бугут, Бансабира долго молчала, бездумно уставившись в точку. Игнорируя тяжелое дыхание Гобрия и то, как Гистасп потирал в ожидании пальцы. Потом вздохнула, отбросила все маски и закрыла лицо рукой.

– Забирайте сотню Серта и уходите отсюда.

Чего? Мужчины подумали, что ослышались, но переспрашивать не стали. В этом нервном походе слух у всех них давно стал чутче обычного. Бансабира повторила сама:

– Забирайте сотню Серта и уходите.

Повисло молчание. До тех пор, пока смысл сказанного не достиг командиров.

– Нет, тану, – наотрез отказался Гистасп.

– С какой стати?! – Гобрий подпрыгнул на месте.

– Все это сделано для меня. Им нужна я.

– И что?! – вздрагивая от ярости, спросил Гобрий.

– Хороших полководцев трудно найти, моему отцу они пригодятся. Уходите, – приказала танша.

– Нет, – еще категоричнее заявил Гистасп, и Гобрий на этот раз с ним вместе.

– Вы что, не понимаете, что нас ждет в этой крепости?! – вскинулась Бану, багровея.

– ЭТО ВЫ НЕ ПОНИМАЕТЕ! – закричал Гобрий. Бану перевела глаза на Гистаспа, ища поддержки, но тот почти не отличался от Гобрия. Впервые она видела его в состоянии, когда Гистасп почти не мог себя контролировать.

– О сиреневых я судить не возьмусь – впрочем, после того что мы тут вместе прошли, в них я тоже уверен, – но ни один северянин, тану, не бросит своего полководца в лапах врага! – Гистасп тоже повысил голос. – Ни один не сбежит, поджав хвост, как трус или предатель! Да большего позора представить нельзя!

– А бросить тана без верных союзников, значит, можно?!

– Вы такой же тан и защитник, как Сабир Свирепый! – напомнил Гобрий.

– Тогда подчиняйтесь мне! Уходите! Это приказ, – припечатала танша в конце, цедя сквозь зубы и заметно понижая голос.

Гистасп выпрямился, прогнав все эмоции с лица.

– Нет, – еще непреклоннее ответил он.

Когда наутро все воинство, кроме четвертого подразделения, стояло в готовности, Бану, хмурая, бледная, молчаливая, коротко кивнула и вскочила в седло. Впереди простиралась горная тропа, с которой лошади было справиться вполне по силам. Что до командующих, пусть идут, решила танша. Пора уже уважать их решения.

Подойдя вплотную, Бану разбила лагерь. На замок отправила сотню Серта. Самые высокие и сильные среди стрелков, приготовив страшные дальнобойные луки и тяжелые арбалеты, рассредоточились кольцом вокруг для прикрытия. Остальные воины, тоже вооруженные луками, прочесывали каждую бойницу, щель, выступ. Бану сама подстрелила взметнувшегося ворона. Почти сразу, ведомый инстинктом, поодаль встрепенулся стервятник – и тут же упал, тоже пронзенный стрелой.

– Быть не может, – пробормотала Бансабира, входя внутрь.

– Что вы сказали? – переспросил Дан.

– Госпожа, похоже, – подоспел Ниим, – крепость покинута.

Бану была согласна. И будто в подтверждение слов телохранителя, когда войско уже захлестнуло петлями длинных арканов зубцы стен, сотник Серт толкнул внутренние ворота. Они отворились медленно, с жутким скрипом. Свистом Серт подозвал сотню и с копьями наперевес ворвался в замок. Он был пуст.

Заперев ворота, армия дотошно обшарила всю крепость снизу доверху. Ни крошки еды, река засыпана, колодец забит падалью. Бану скрипнула зубами – надо ждать хозяев.

Расставив стражу, танша велела остальным расположиться на отдых.

Армия Нера Каамала оказалась в двусмысленном положении: с одной стороны, Нер приходился Раггарам союзником, и они не могли на него напасть, не нарушив договора, с другой – он был мужем Бану Кошмарной, и уже за это был вполне достоин помереть.

Поразмыслив, командиры золотых решили оставить Каамала в покое, но при этом часть воинства золотых теперь держалась неподалеку от него – убивать его не станут, но и с места сдвинуться не дадут.

Крепость обложили мигом. Расставленные по периметру лучники дали залп, вынудив алых и золотых отойти на почтительное расстояние.

Бансабира поднялась на вершину башни, подставляясь нещадному ветру. Несколько офицеров присоединились к госпоже. Подоспел Серт.

– Танша, скверные вести.

– Говори.

– Мы проверили все тайные ходы и тоннели на юге и востоке – все завалено.

Вокруг раздался обеспокоенный вздох.

– Разбирать пробовали? – ледяным тоном осведомилась танша.

– Да, грозит обвалом.

– Что на севере и западе?

– Сейчас этим заняты.

– Хорошо, продолжайте.

Серт кивнул. Бансабира следом отрядила еще полтора подразделения сотнику в помощь, вновь уставившись на станы врага вокруг крепости.

– Что прикажете нам, госпожа? – спросил Бугут.

Бану ясно увидела их неминуемую участь.

– Ждать.

Бану была уверена: стоит подождать неделю или, самое большое, две – и враги явятся на переговоры. Это было более чем разумно. «Золотогривый» тан Серебряного дома, богатей Яфур Каамал наверняка отдал бы за сына и невестку, мать его единственного внука, огромные деньги. В противном случае Сабир плевал бы на все, развернул армию и разнес Каамалов до основания каждой крепостной стены. Ежедневно Бансабира, потренировавшись, поднималась на самую высокую башню замка и смотрела вдаль. Если выпустить стрелу с горящей паклей, наверняка где-то там в небо взметнется еще несколько сотен таких стрел. Но, увы, наличие у Бансабиры столь незначительного подкрепления не напугает Ранди Шаута, а скорее посмешит и позволит обнаружить местонахождение Нера. В отличие от Раггаров, у Шаутов нет соглашения с Серебряным домом. В случае столкновения с Каамалом Ранди нет смысла щадить Нера.

Вопреки надеждам, ожидание ничего не принесло. Прошла неделя, началась другая. Враги не торопились. Видимо, хотели довести до того отчаяния, в котором проигравшая сторона идет на любые уступки.

Бану опять стояла на вершине башни. В этот раз рядом были только Дан, Гистасп, Ниим и Вал. Уставшие, с ободранными руками, телохранители все еще защищали таншу, хотя теперь было неясно – от кого. Впрочем, если дело повернется худо, может возникнуть угроза бунта. Надо быть начеку.

– Тану, – к ним подоспел Шухран, – к западной стене подошли подкрепления для Раггаров.

Бансабира внутренне вздрогнула – что значит, к западной стене?! Они прошли мимо Нера, не тронув его? Или Каамал уже мертв вместе с добрыми семью сотнями ее солдат?!

Тану кивнула, попросила позвать Серта. Правда, тот почти сразу явился сам.

– Новости?

– Есть, госпожа. Мы заперты со всех сторон.

Бану непроизвольно сглотнула.

– И этих завалов тоже не разобрать.

В глазах поплыло. Бансабира удержалась на ногах не без труда, как и остальные.

– Отошли половину людей под надежным командованием к северу крепости. Пусть проверят, можно ли раскопать русло реки. Если нет, пусть попытаются вырыть новый колодец. А сам проверь все еще раз, и если все впрямь настолько скверно, начинайте рыть тоннель.

– Слушаюсь, – без тени надежды протянул Серт.

Реакция остальных собравшихся на вершине была отчаянно молчаливой – Гистасп затрясся всем телом. Ниим упал на колени, закрыв лицо руками, Вал сжал в ладонях голову. Даже Бану, уверенности ради, уперлась ладонями в парапет. Дан выразил общее настроение наиболее развернуто, протяжно взвыв:

– Тану!!!

– Помолчи, Дан, – попросила танша. У нее и так в висках стучало со страшной силой.

Дан будто и не слышал:

– Тану, это конец, да?

– Не знаю. – Паника Дана Смелого начала приводить таншу в чувство. Кто-то должен сохранять голову.

– Но вы ведь понимаете, что происходит? – В голосе вице-командира звучала такая надежда, что было очевидно – он предпочел бы, чтобы ему соврали. Даже если ему заранее скажут, что соврут. – Вы понимаете, что происходит, да? – повторил Дан настойчивее.

– Нет, – невозмутимо ответила Бансабира. – Но это не повод орать. Мне кажется, ты уже достаточно отдохнул, займись делом.

– Тану, я…

– Помоги Серту, я сказала.

Дан кивнул и скрылся из виду. Бану коротко оглядела остальных. Кажется, сработало, вроде успокоились. Гистасп вон даже опять ухмыляется.

Прошла еще неделя. Бансабире доложили последние результаты «работ»: ни в одном доступном месте невозможно ни соорудить хоть какой-то лаз, ни уж тем более вырыть колодец – против твердой каменистой почвы их мечи и топоры оказались бессильны. Топоры не выдерживали ударов и слетали с рукоятей, клинки гнулись, тупились, ломались.

Бансабире пришлось признать: враги даже не планировали вступать в переговоры. Их просто возьмут на измор. Затравят, как крыс. И в этот раз вина полностью лежала на ее плечах.

Кажется, урока, который совсем недавно из столкновения с Ранди Шаутом вынес Дан, она вынести не смогла. Ведь какой генерал, такие и полководцы. И если Шаут обдурил ее офицера, значит, обдурил саму таншу. Сейчас все повторилось, но в куда большем масштабе. Иначе как объяснить, что их так ловко загнали в ловушку?! Нет, не тогда, когда Бану не пожелала связываться с Раггарами, уповая на их союз с семьей мужа и неприкосновенность с их стороны, и повела войска дальше этой тропой. И не тогда, когда, уступив натиску своих людей, Бансабира зашла в заброшенную крепость. Ранди Шаут скрутил ее по рукам и ногам еще тогда, когда Бансабира решила не ввязывать в происходящее деда, чтобы не испортить отношений, которые еще предстояло налаживать. Шаут понял, что Бану не пойдет ни через Сиреневый танаар, ни через юг, чтобы не оказаться между молотом и наковальней – желтыми и черными. Но он точно знал, что она двинется обратно: ведь Ранди перебил столько ее людей, прежде пленив мужа. Верная, правильная, неукоснительно соблюдающая честь клана, Бану однозначно планировала месть, смеялся Шаут. Поэтому и стал действовать на том тракте, который фактически сам ей оставил.

Какой кошмар! Это он, Ранди Шаут, оставил ей этот путь! – с ужасом осознала Бансабира. Ведь общеизвестно, что его распри с желтыми были вызваны тем, что он отказывался помогать им в войне с черными. Значит, сейчас, когда из их альянса вышли Ююлы, Шаут наверняка попытается наладить отношения с другими союзниками. Поэтому есть шанс столкнуться с ним на юге. С другой стороны, учинив погоню за Даном Смелым, Ранди наверняка вошел бы и в Сиреневый танаар. В конце концов, что мешало бы ему помогать желтым Луатарам оттуда, от Ниитасов? Значит, был шанс встретить его и там тоже. К тому же Идена Ниитаса и впрямь не стоило напрягать больше того, чем она уже напрягла.

Шаут с точностью поймал ход ее рассуждений, поняла Бансабира с упавшим сердцем. Он оставил ей самый трудный и самый опасный путь. И принял все необходимые меры, чтобы на этот раз наверняка избавить страну от Матери лагерей.

И она с покорностью приняла навязанную ей волю алого выродка, повелась как десятилетняя дура. Бансабира была готова зарыдать.

Но окружение останавливало. Она больше не беременна, у нее нет оправданий для слез. И уж тем более Бану не простит себе, если ее застанет в таком виде Гистасп. Того хуже, если начнет утешать. Их отношения командующего и подчиненного и так уже перешли все дозволенные рамки, а Гистасп относился к тем подчиненным, с которыми вообще следует быть предельно осторожной.

Гистасп видел сложившуюся ситуацию иначе и совсем не признавал недоверия к себе танши. Сколько еще ему придется сделать, прежде чем эта девчонка наконец поймет, что ему можно верить? Он дважды заставал приступы отчаяния. Но если в другой ситуации Гистасп незамедлительно проявил бы себя, предложив поддержку и помощь, то теперь предпочитал не подавать виду.

Каждый день Бану встречалась с охраной, командованием, элитными гвардейцами и обычными солдатами, каждый день видела их глаза – то с вопросом, то с ужасом. Все были растерянны, напуганны, ошеломленны. Она обязана взять всю ответственность на себя, независимо от того, как много понимает сама. Независимо от того, что она сама, если не кривить душой, напугана больше любого из них.

Началась осада.

Несмотря на то что каждый кусок пищи, глоток воды был на счету, запасы продовольствия таяли быстро. Не сумев отрыть новый колодец, пурпурные и сиреневые не подходили и к старому. Смердело от него так, что было ясно: сделай глоток – и тут же поляжет вся армия от какой-нибудь чумной болезни. Надежды на дождь тоже не оправдывались: если прежде, пока они поднимались, ливни шли регулярно, а небеса громыхали грозами, то теперь они будто издевались и насмешничали, до отвращения сияя ясным августовским солнцем.

Дни тянулись один тоскливее другого. Довольно скоро было принято решение поставить под удар пять сотен Каамала и выпустить в небо несколько стрел с горящими паклями. Стоянка Нера отозвалась сразу же – в ответ вдалеке в небо взвились сотни огненных стрел. Осажденные искренне надеялись, что из-за этого поступка им не придется в скором времени увидеть семьсот голов, насаженных на пики, перед стенами занятой крепости. Даже Бану, вспоминая давний разговор с Гистаспом в чертоге Наадалов, начала молиться, чтобы ответственный за пленных понял ее неправильно, чтобы всегда исполнительный Юдейр теперь облажался и, чтобы в конце концов, ей доставили известие о смерти кого угодно, но только не Нера Каамала.

А еще Бану, как и все, надеялась, что после того, как огненный залп выпустили оставленные с Нером войска, им ответят таким же залпом еще три сотни, оставленные на границе владений Ниитасов.

Однако ни сказать, ни ожидать ничего конкретного было нельзя. Каждый день теперь давался мучительнее и тяжелее предыдущего. Мучимые жаждой, осажденные пили мочу, конскую кровь, берегли каждую каплю добытой влаги. Начался падеж.

Бансабира заявила о своем особом положении при распределении провианта. Она ведь женщина, ей нужно меньше, чем мужчинам, говорила танша и ограничивалась только половиной установленной порции. Особенно трудно приходилось Раду. Его огромное телосложение требовало для жизнеобеспечения больше пищи, но он брал только равную долю со всеми и быстро слабел. По примеру танши Раду, как и все остальные, почти все время сосал маленький гладкий камешек, как делали погонщики верблюдов в ласбарнских пустынях. Но пересохшие, шершавые рты очень скоро вовсе перестали выделять слюну.

Жаль, топливо нельзя есть, мысленно сокрушалась Бану, в очередной раз запуская в небо одновременно три стрелы с пламенными наконечниками. Его ведь еще хватало. Может, в случае чего, стоит поджечь себя?

Руку больно свело судорогой – ослабевшие мышцы с трудом подчинялись хозяйке. Сухая кожа пальцев стала до того тонкой и белой, что от натяжения тетивы теперь рвалась, как бумага.

Странно. Пересилив себя, Бансабира выпустила еще один залп. Спустя четверть часа еще один.

Никто не отвечал.

Вскоре собрали тяжелый и очень странный совет: не в силах сесть, военачальники совещались лежа. Предложений было два: первое – выйти навстречу смерти с оружием в руках и умереть, как велит Кровавая Мать Сумерек. А второе заключалось в том, чтобы каждый десятник умертвил своих подчиненных, сотник – десятников, тысячник – сотников. Бансабира, когда подойдет срок, покончит с военачальниками, а потом примет яд, у нее еще остался.

От первого отказалась, в первую очередь сама танша, и ее поддержали многие. Умереть сейчас куда легче, чем выжить. Выйти с мечами на врага – не мужество, а трусость. К тому же трусость глупая – никакого видимого вреда красным они не причинят, зато их, обессиленных, войска Ранди Шаута возьмут без особых трудов. От другого варианта отказалась вторая половина офицеров: при таком раскладе самоубийство – трусость еще большая.

– Тогда будем ждать, – выдохнула Бансабира в конце. – Ждать и стягивать на себя все силы Шаута и Раггара, спасая тем самым наших собратьев от неожиданного удара в тыл или во фронт. Мы должны дать им шанс сосредоточиться на своих противниках, и для этого нужно ждать. Помните главное: уцелевший должен, обязан добраться до моего отца и сообщить о численности Шаутов, об их замыслах и о предательстве Раггаров. Мне сказать больше нечего.

На том и закончили. Собравшись с силами, военачальники поднялись на четвереньки и, пошатываясь, держась за стены, отправились к воинам.

Каждый день Бану, едва волоча ноги, перемещалась внутри крепости, ища тайные тропы, лазы, ходы. Каждую ночь, не ложась вовсе или ворочаясь без сна, думала, как быть. Должен быть какой-то шанс. Должно быть что-то, что она упустила, о чем не подумала. Должен быть хоть какой-то выход, настойчиво твердила танша.

Но его не было.