Конец был близок.

Вся кожа – шкуры павших лошадей, арканы, сбруя, ремни, одежда, даже сапоги – была съедена. По утрам осажденные слизывали с парапетов и кровли росу и иней. Некоторые уже скончались; их с трудом оттаскивали или просто катили на задние дворы, где лишний раз никто не появлялся. Есть товарищей северяне решились не сразу. Многие почти не могли двигаться. У многих начались галлюцинации. И когда угасла последняя надежда, все вокруг внезапно наполнилось топотом, ржаньем, криками, лязгом железа и свистом стрел.

Осажденные выходили из ворот, поддерживая друг друга, шатаясь и падая. Бансабира повалилась на чьи-то надежные подставленные руки. О Праматерь… Наконец-то он пришел. Высокий, сильный, темный – единственный, кто мог одолеть столь могучего врага, как Ранди Шаут.

Бану бессильно обмякла, уткнувшись головой в грудь спасителя.

– Русса… Русса… – Голос Бансабиры скрежетал. Им совершенно разучились пользоваться, понял мужчина, прижимая тощее костлявое тело. – Русса… – бессвязно повторяла женщина, совсем тихо, так, будто речь причиняла ей боль. – Брат…

Мужчина ахнул: она цела, она все еще жива… Но на что похожа? Будь проклят Ранди Шаут, будь проклят! Он своими руками оторвет голову трухлявого рака за то, на что тот обрек его сокровище.

– Тану…

Всеединая, или она настолько истощена, что вместо «Бану» слышит «тану», или Русса опять пытается важничать, недотепа. Бансабира подняла голову, и спаситель, угадав намерение, на всякий случай положил ей ладонь на лицо. В груди все сжалось при взгляде в изумрудные глаза, утратившие все краски и даже саму способность блестеть.

Высокий, сильный, темный… Перед глазами плыло, когда Бану выходила. И от слабости, и от радости. Но сейчас, вблизи… Нет ничего, что заставило бы ее не признать черных и смешливых глаз Сагромаха Маатхаса.

– Это вы?

– Тану, вы едва держитесь на ногах, давайте я вам…

– Это вы, – выдохнула танша, вновь опуская голову. – Это вы… – Бану повторяла не просто с облегчением – Сагромах мог поклясться, в женском голосе звучало счастье.

Маатхас положил Бану ладонь на затылок и кивком подозвал бойца с кувшином воды.

– Вот, тану, держите. – Маатхас помог женщине, понимая, что ослабленные трясущиеся руки не удержат сосуд.

Бану припала жадно, почти исступленно.

– Не беспокойтесь, госпожа, – улыбнулся Маатхас, с трудом подавляя желание сгрести эту соломинку, спрятать в могучих руках от всего света, а потом собственноручно перерубить головы всем, кто довел ее до такого состояния. – Воды достаточно. До реки отсюда меньше получаса верхом, а до леса с сотней родников и того меньше. Я уже отослал людей наполнить все ваши мехи.

Бансабира никак не отозвалась, продолжая пить.

– Надеюсь, вы примете нашу помощь.

Бану с усилием отстранилась от кувшина и подняла на Сагромаха глаза.

– Ага, все приму. И помощь, и коней, и припасы. Не дадите – украду!

Маатхас и его окружение добродушно расхохотались.

– Напугала! – У Маатхаса отлегло от сердца: хвала богам, Бансабира сумела остаться самой собой, и даже в голосе зазвучали прежние интонации. Сильный, насмешливый, с властными нотками – те, что он вспоминал из ночи в ночь долгие месяцы. В душе Сагромаха расцвело.

– Слушай, Хабур, давай откупимся, а? А то от Матери лагерей всего можно ждать, как думаешь? – радостно воскликнул Маатхас.

Один из самых преданных сподвижников тана и его молочный брат Хабур попеременно смотрел на господина и женщину, которую тот поддерживал, и начинал понимать, почему Сагромах рвался сюда с таким упорством. Командир лазурной кавалерии Мантр и командир «воителей неба» Аргат, наблюдая, тоже переглядывались и посмеивались.

– Да не то слово, тан! – округлил глаза Хабур в притворном ужасе.

– Я вот сразу ей, сам, тысячу коней отдам! – добавил Мантр, коренастый и кряжистый, как дерево.

Мужчины продолжали смеяться, и Бансабира теперь тоже. Среди общей радости она различила до боли знакомый и родной смех, совсем рядом. Обернувшись, танша увидела усмехающегося Гистаспа, сползающего на землю по крепостной стене.

– Тану, осторожнее. – Маатхас с сомнением посмотрел на женщину, которая все пила и пила уже из третьего кувшина.

Они остались вдвоем в маленькой комнате, которую в замке занимала Бану.

– Угу, – нечленораздельно отозвалась женщина и продолжила пить. Наконец утерла губы тыльной стороной ладони, тяжело дыша. Живот мгновенно скрутило, Бансабира поморщилась, потерла виски запястьями. До того белыми и прозрачными, что Сагромаху казалось – он видит, как просвечивают кости.

Наблюдая за ней и с трудом сдерживая прорывающееся сочувствие, Маатхас пытался убедить таншу отдохнуть. Ей просто необходимо поспать! Но нет, Мать лагерей опять уперлась как осел и требует прежде всего рассказать новости.

– Как вышло, что вместо Руссы здесь оказались вы?

Легко, объяснил тан. Возвращавшийся из Пурпурного танаара обходными тропами Русса уже почти присоединился к силам их отца, Сабира Свирепого, когда его настиг сигнальный залп о помощи, который дали оставленные в тылу триста бойцов Бансабиры. Для пущей надежности, следом за залпами, гонца с донесением о, вероятно, бедственном положении Бану в стан Яввуза отправил Иден Ниитас, чьи дозорные на границах заприметили чужаков. Русса прибыл с весьма незначительными силами, которых явно не могло хватить, чтобы разогнать Шаутов, но оказалось вполне достаточно, чтобы помочь Маатхасу вырваться из окружения. Дальше было просто: Сагромах пообещал, что поможет Бансабире сам, а Руссу отрядил к Сабиру, за помощью. В конце концов, когда танша восстановится, ей потребуется свежая и пополненная армия, чтобы добраться до Зеленого танаара.

Бану после этих слов нахмурилась – с чего бы Руссе так безоговорочно верить Маатхасу? И с чего рассказывать, что она собралась именно в дом Аамут? Откуда Русса вообще об этом узнал? Его ведь не было рядом, когда Бансабира обсуждала с отцом стратегию и маршрут?

А… нет… кажется, последнее Бансабира рассказала брату сама, после разговора с Сабиром… хотя насчет первых двух вопросов уверена не была – разум и память подводили.

Стало быть, Русса сейчас ведет к ней войска, уточнила женщина вслух. Маатхас сообщил, что надеется на это, и продолжил рассказ. После того как ему удалось отбросить на время бежевых, он направился туда, где, по словам Руссы, были выпущены сигнальные огни. У него с Ниитасами нейтральные отношения, пустили его без проблем, главное, сказали, от ставки тана держаться подальше. Однако искомого лагеря в указанной области Сагромах не нашел. Зато встретил весьма праздного и разнузданного Нера Каамала в одном из приграничных трактиров с какой-то сворой пьяных ребят. Кажется, их было с полсотни, точно не больше, так что куда делись еще полтысячи, о которой спрашивала танша, тан ответить не мог. А Нер Каамал был совершенно невменяем и не мог даже указать, в какой стороне находится Бансабира. Все, что Маатхасу удалось узнать, – что «наконец-то эту заносчивую шлюху сгноят заживо».

Бансабира сдержанно кивнула. Она бы заплакала, понял Маатхас, если бы было чем.

– Так вот… вот почему… вы так долго, – говорила женщина слабо. – Дорогу в двадцать солнц проделывали четыре месяца…

– Да, – подтвердил тан. – Никто из нас не знает этих земель, как и вы. И с местными проводниками у нас скверно, – закончил он и собственноручно уложил таншу в постель. – Вам надо отдохнуть. Теперь вы знаете главное и сможете заснуть. На все остальные ваши вопросы я обязательно отвечу позже, – как можно честнее заверил Маатхас, видя озабоченное лицо молодой женщины.

Немощной Бансабире откуда-то достало сил на один крохотный миг сопротивления, и она ненадолго удержалась сидя:

– Подождите! Как тогда вы нашли нас? В этих горах ведь без проводника хуже, чем в лабиринте.

Маатхас улыбнулся, легонько надавил Бану на плечи, вынуждая лечь, и ответил одним словом:

– Юдейр.

Бансабира и ее три тысячи бойцов быстро набрались сил на припасах Маатхаса, так что уже к концу недели танша смогла отослать Бугута с небольшим маневренным отрядом прочесать округу. Мало ли – может, ее пять сотен притаились средь гор? Однако велела не задерживаться – через две недели, самое позднее, Бугут должен вернуться в лагерь.

Вице-командира пятого подразделения, правую руку Бугута, Бансабира с таким же отрядом заслала в другую сторону, веля не отходить далеко, но все-таки проверить все доступные отходы из замка. Где-то поблизости все одно осели разбитые Шауты.

Не столько разбитые, поправил ее Маатхас, сколько растерянные – говорят, Ранди Шаут слег до того, что не только не мог руководить минувшим сражением, а даже стоять на ногах.

– Быть не может, – не удержалась Бану.

Трухлявый рак всегда казался ей чем-то до того крепким, полным жизненных сил и неподвластным любой хвори, что подобное известие изумило таншу. С другой стороны, наверное, следовало больше вдуматься, когда она впервые назвала Ранди «трухлявым раком», а Рамир в ответ на это заявил, что в аналогиях Бансабира чересчур близка к истине.

– Возможно, это было еще одной причиной, по которой красные совсем не двигались с места, – подытожила Бану.

– Думаю, да, – согласился тан Маатхас.

Дрогнуло в эти дни и сухое сморщенное сердце Идена Ниитаса, который не только ощетинившимся гарнизоном не дал Шаутам бежать, срезав через его земли, но и прислал в помощь внучке одного из водных племянников с полусотней людей. А уж те пригнали табун лошадей и стадо волов, навьюченных оружием, доспехами, теплыми плащами, медом, пшеницей, вином. Явились к Бансабире в числе тех пятидесяти и проводники.

Еще через неделю к Бану стали возвращаться краски: приобрела привычный алебастровый оттенок молодая кожа, она пока не стала гладкой, но уже не трескалась; загорелись зеленым огнем глаза, начали искриться на солнце волосы. Вернулся в режим лунный календарь.

Маатхас был необуздан. Бансабира сама отбирала все необходимое, иначе в порыве безудержной щедрости тан готов был спе́шить, обезоружить, раздеть и разуть собственное войско, отдав все северянам Бану. Даже несмотря на подоспевшую подмогу Идена.

Мало-помалу раздобрел Раду, оправился Гистасп, обрел былую выносливость Шухран. Правда, Гобрий пока приходил в себя с трудом: видимо, начинали сказываться годы – в этом походе ему перевалило за пятьдесят. Справившись о самочувствии командующего, Бану посидела с ним немного. Выйдя из комнаты, которую лекари Маатхаса оборудовали под лазарет, Бансабира столкнулась нос к носу с таном.

Вот же, мысленно цокнула танша. По мере того как прояснялось ее сознание, прояснялась и сложившаяся ситуация, в которой они оказались. У Сагромаха еще вполне могли остаться какие-то чувства – если они, конечно, были, и Маатхас в свое время хотел жениться не только из политических соображений, – что откровенно мешало поддержанию союзнического тонуса общения.

Маатхасу было ничуть не проще. Бану находилась рядом почти все время, и иногда доходило до того, что от ее присутствия у Сагромаха земля шла из-под ног. Все в ней вызывало у него трепет и какое-то непреодолимое отчаяние. После того дня встречи он ни разу не позволил себе дотронуться до Бану, да и она соблюдала жесткую дистанцию и официальный тон. Судя по всему, тогда, на берегу Бенры, она скинула свой пояс только ради укрепления союза, но явно не по велению чувств.

Убедить себя до конца в подобном суждении Сагромаху не удавалось – да не может того быть, чтобы он ошибся, когда решил, что Бану питает к нему хотя бы симпатию! Маатхас не считал, что у него много достоинств, но искренне верил, что мог читать в сердцах людей. Как бы то ни было, решил тан, упускать шанс провести с ней как можно больше времени он не намерен, однако давить на Бансабиру или чего-то требовать – тоже: насильно мил не будешь.

– Вы здесь, – удивилась Бану.

– Доброго дня, тану, – вежливо поклонился тан. – Гистасп сказал, вы отправились тренироваться после утреннего обхода, но я не нашел вас во дворе.

– Я сделала перерыв и сейчас намерена продолжить.

– Я могу присоединиться? – поинтересовался Сагромах.

Бансабира на миг замерла от удивления – Маатхас прежде часто наблюдал за ее упражнениями, но никогда не составлял компании. Женщина мимолетно улыбнулась, одобрив затею.

С того поединка в честь именин Сагромаха они не скрещивали мечей. Маатхас не горел желанием сходиться с Бансабирой в поединке, но маленькая танша по-настоящему любила клинки и стрелы и посвящала им значительную часть времени. Кто знает, когда ему еще доведется быть с ней рядом? Так что лучше пусть так, решил Маатхас, заводя меч.

Ослабленная или нет, Бану была серьезным противником. Однако делать скидки на то, что она еще не до конца восстановилась, или на то, что она все же женщина, Маатхас не стал – Мать лагерей явно сочтет это оскорблением.

Неподалеку, как и всегда, тренировался кто-то еще, из ближайшего окружения танши. Сагромаху это совсем не нравилось, поэтому, когда они закончили (Бану ни разу не выиграла и не свела в ничью), тан предложил Бану конную прогулку – хотелось освежиться и хотя бы ненадолго вырваться из-под вездесущего наблюдения сторонников, которые каждую свободную минуту сообщали какие-то новости, обязывая думать, что делать дальше, куда идти, как быть. Бану согласилась, чувствуя, как после упражнений уже начинает остывать тело. Закутавшись в плащи и влетев в седла, тан и тану предупредили об отбытии остальных и двинулись в сторону близлежащего леса. Разумеется, там тоже полно глаз, понимали оба, но все равно меньше, чем в замке или аккурат у его стен.

Склонившись над ручьем, Бану умыла лицо, вытерла краем плаща, помяла напряженные кисти и потерла, согревая, ладони. Не самая лучшая затея – в начале декабря умываться в лесном ручье, пусть даже это трижды центральная полоса Яса и только через добрых семьдесят – восемьдесят лиг на север в это время все речки покрываются льдом.

– Да уж, – посмеялась Бану над их с Маатхасом глупостью и подышала на руки, надеясь согреться.

– В последнюю пару дней и впрямь похолодало, – согласился тан.

Бану пересела на поваленный ветрами ствол старой сосны и потерла плечи. Тан расстегнул ремень сбоку под ребрами и, сняв плащ, накинул на Бану.

– Не нужно, тан, – сделала Бансабира попытку отказаться.

– Не спорьте, вы еще нездоровы. – Сагромах примостился рядом, но не слишком близко. Нельзя, твердил себе тан. Что бы ни было, нельзя быть ей чем-то большим, чем союзником. Бансабира замужем за другим мужчиной. Пусть сопляком, пусть идиотом, который не стоит ногтя на ее мизинце, но она явно не из тех, кто будет позорить честь семьи подобным образом или рисковать союзом, который именно ей достался столь немалой ценой.

– Простите, это была плохая идея. – Сагромах почесал челюсть под ухом.

– Да бросьте, – отмахнулась Бану. – В кои-то веки выбраться из-за тех проклятых стен просто так, не ради контроля дозорных – такая удача выпадает нечасто. Я вам признательна.

Бансабира плотнее закуталась в плащи и добавила:

– За все.

«Ты ведь наверняка знаешь причину», – едва не сорвалось с уст мужчины. Но лучше обойти подобный угол: только богам известно, что у женщины на сердце и в голове. Бану может и не придать значения словам, если Маатхас скажет, что всему виной чувства. Поэтому лучше говорить про долг.

– Не стоит, тану. Я всего лишь отплатил вам вашей монетой.

– Я тогда не разбивала войска Ююлов, которые держали вас в осаде.

Маатхас поглядел на ручку женщины, белевшую поверх плащей и удерживающую их на груди, и неожиданно понял, что его собственные ладони сейчас до неприличия горячи.

– Но вы очень быстро стянули на себя сразу несколько их армий и еще ухитрились рассорить их с красными. Поскольку у меня было больше сил, чем у вас сейчас, и поскольку вы действовали расторопнее, этого хватило, чтобы мы смогли прорвать то небольшое окружение, которое опрометчиво оставил на нас тогда оранжевый тан. Так что я просто выплатил долг.

– Даже если так, – Бансабира, будто чувствуя взгляд тана, еще сильнее вцепилась в ворот плаща под горлом, – мне все равно непонятно.

– Что именно?

– Почему вы все еще здесь?

Система барьеров и ограничений, которую Маатхас выстроил между ними, мигом пошла трещинами.

– Вы же осознаете, что дали Шаутам время и возможность снова собраться с силами? – уточнила танша.

А, так вот она о чем.

– Разумеется. Как и вы. – Тан постарался ответить тем же равнодушным тоном, каким говорила Бану, но, видимо, от природы был честнее.

– Мои люди слишком слабы, вы сами сказали.

Маатхас помрачнел.

– Бугута вы сочли достаточно окрепшим, чтобы отправить на задание. И не его одного. Не припомню, чтобы вы с большим стремлением слушали прежде чьи-то доводы, если уже что-то решили.

– Разве из этого не следует, что я ничего не решила и просто не знаю, что делать дальше?

– Зная вас, могу подумать, что это мало похоже на правду, – заметил тан.

– Прискорбно.

Бану поежилась и вздернула подбородок.

– В любом случае мы сдвинемся с места, как только вернется Бугут. Полагаю, сейчас, если ваши шпионы не ошиблись, алые больше озабочены не погоней за нами, а собственной стратегией. Либо все носятся вокруг больного Ранди Шаута, либо – что было бы еще лучше – мечутся между приказами тана, который никак не соберется сойти в могилу, и приказами ахтаната, который мнит о себе слишком много, несмотря на то что его отец еще жив. Очень трудно достичь гавани, если сразу двое на корабле рвутся быть капитанами.

Маатхас усмехнулся:

– Стало быть, меня вы попросите заняться Раггарами?

– Я была бы благодарна.

Сердце Маатхаса свалилось в живот: наконец, наконец она повернула голову и взглянула на него! Прямо, открыто, как умеет она одна – женщина, не привыкшая отворачиваться от страха. А уж с наступлением темноты у нее вообще невероятный взгляд – его тан запомнил на всю жизнь.

Маатхас задумался: он может, как бывало раньше, прогуляться с Бану после вечерней трапезы, которую они и в этот раз разделят вместе. Бану не отказала бы ему, даже захоти тан после посидеть за разговорами в отведенном ему или ей покое, как случалось в Оранжевом танааре. Но жизненный опыт красноречиво убеждал, что на свете нет ни коня, ни корабля, который мог бы отвезти в прошлое.

Сейчас все совсем по-другому. Вечера, которые полтора года назад приятно щекотали нервы, радовали и заставляли играть кровь, теперь грозили мучением. Каково ему, Сагромаху, теперь будет остаться с Бансабирой наедине, тем более в спальне, без какого бы то ни было права действовать? Насколько живой может быть их беседа сейчас, по эту сторону поединка на берегу Бенры? Тан мысленно покачал головой: натянутое вежливое молчание только усугубит ситуацию…

Ох уж тот чертов девичий пояс! Да, он, Сагромах, у всех на глазах тогда склонил перед Бану коня и копье, при всех принял поражение, признавать которое свойственно по-настоящему смелым и честным людям. Он открыто тогда сказал если не о намерениях, то о колоссальном уважении и приязни. Может, в чьих-то глазах его жест был чем-то не особо значительным – сам Сагромах вложил в него куда больше чувств, чем увидела толпа. Он готов был, «высказавшись», остаться ни с чем; готов был любить Бану по-мужски, ничего не требуя и не ожидая.

Если бы она не скинула к ногам его коня пояс. Что бы потом ни говорили, правда, которую Маатхас подслушал у шатра Сабира, не давала покоя, напоминая регулярно о себе тупой ноющей болью. Такой привычной за минувший срок, что она стала восприниматься как часть собственного тела.

– …Вы будете неодиноки, – продолжала Бансабира. – Каамалы, вне всяких сомнений, помогут вам.

– Разве между Каамалами и Раггарами нет союза? – Того самого, из-за которого в северный альянс оказался вбит клин, домыслил Маатхас. Того самого, из-за которого Бану вышла за Нера, а не за него самого. Это ведь была единственная причина, по которой Сабир отказал ему, хоть бы Сагромах и предлагал Свирепому сто раз выдать и за Этера, и за Нера обеих его кузин.

– Есть, но надолго ли?

– Что вы имеете в виду?

– А что я имею в виду? – невозмутимо спросила Бансабира, пожав плечиками. Маатхас безотчетно улыбнулся. – Шаут оказался весьма хитер и поставил меня в непростую ситуацию. Расскажите-ка еще раз, что вам удалось выяснить. Почему Нер оказался во владениях моего деда и всего с полусотней солдат?

– Справедливости ради стоит заметить, что я это не выяснил, а вызнал у весьма нетрезвых людей, один из которых сообщил, что Раггары на правах союзников вступили с вашим мужем в сговор. Они выплатили ему весьма щедрую сумму за то, чтобы он убрался с их пути и вообще из их владений, со всей армией. Правда, куда делась ее бо́льшая часть, я так и не узнал. Признаться, удивлюсь, если золотые их просто не перебили. – Маатхас пристально вглядывался в лицо женщины, пытаясь понять, о чем Бану думает. Он развернулся, перекинув ногу и усевшись на сосновый ствол, как на коня, вынуждая этим и Бансабиру развернуться к нему.

– Раггары попытались угодить и Каамалам, и Шаутам. – Бану отчего-то боялась встретиться с таном взглядом. – А передо мной у них какие обязательства? Никаких.

– Иными словами, ваш муж вас предал, – скрипнул зубами Маатхас. – Выродок.

– В том и проблема. Будучи генералом, которому он подчинялся, я обязана его найти и казнить без всякого сострадания, как гласит правило стратегии. А как жена должна попытаться спасти Нера прежде, чем его убьет мой дед. Я ведь только начала понимать, как закончить этот повсеместный хаос. – Легкая тень разочарования промелькнула в ее лице. – Если сейчас дед решит вмешаться – а что-то мне подсказывает, что он вполне может, – конфликт Каамалов и Ниитасов разогреет костер войны с новой силой. Все закрутится заново, в тяжелом положении окажемся и мы с отцом – с одной стороны будут Каамалы, с которыми мы в союзе через мой брак, но который уже, по существу, ничего не стоит; с другой – дед, с которым мы пока официально в союзе не состоим, хотя и стремимся, но который уже дважды помог нам куда эффективнее, чем Каамалы.

Маатхас дышал глубоко, разглядывая женское лицо. Если бы по округе не шаталась толпа его и ее людей, добывающих хворост, воду, последнюю возможную снедь… Если бы до них не доносились многочисленные голоса… Он многое бы отдал, чтобы стереть с лица Бану это сосредоточенное выражение; чтобы заставить ее хоть раз покраснеть от его близости, услышать, как срывается ее дыхание, сбивается ритм ее сердца… Непроизвольно мужчина сжал кулаки.

– Что с вами? – тут же откликнулась Бану. Маатхас отвернул лицо в сторону. Он уже раз сто пожалел, что вообще удумал вывезти ее подальше от всяких там Гистаспов и Раду.

– Ни… ничего, – собрался тан с мыслями. – Клянусь, если так случится, я буду на вашей стороне.

– Не надо клясться, тан, – покачала Бану головой. – Беда всех северян в том, что мы слишком честны. Нас легко прочесть. Готова дать руку на отсечение, что за всей нынешней ситуацией стоит Ранди Шаут, сколь бы он ни был немощен и хвор. Когда я вытащила Каамала из плена, он смекнул, в чем я полагаю свой долг, и сыграл на нем мастерски, так что теперь я вынуждена развалить союз, который не развалился прежде только через мои же отношения с Нером. А это со временем неминуемо приведет к тому, что Каамалы попытаются убить моего сына или хотя бы его отнять. В другом варианте я вынуждена бросить все, чем занята сейчас, вернуться за Нером в Сиреневый танаар, стерпеть подобное оскорбление от Каамалов, заставить заодно стерпеть его и Сабира Свирепого, а потом – выйти из игры с решительным проигрышем.

– Вы не можете так поступить, – неожиданно резко осадил тан.

Бану округлила глаза: не Сагромаху это решать.

– Вы мечетесь между тем, как должна поступить тану, и тем, как должна поступить супруга. Но правда в том, что Нер предал и генерала, и жену. Предал и как подчиненный, и как муж. Акаб! – воззвал Маатхас к Водному Богу. – Тану! – Вот и треснуло, разошлось по швам его самообладание. Мужчина уставился на Бансабиру алчущими глазами.

– Тан?

Маатхас потянулся вперед и обхватил ладони Бану. Прожгло обоих.

– Когда я встретил этого ублюдка… простите меня, но он редкий ублюдок! Слухи о том, что у вас не очень гладкие отношения, до меня доходили всего однажды – видно, в вашем лагере не особо болтливы, – я тогда отказывался верить…

Кажется, он совсем утратил способность ясно излагать суть. Однако сосредоточиться на догадках о причинах Бану не смогла: мысли разлетались тем быстрее и дальше, чем настойчивее Маатхас сминал в руках ее ладони. Никогда прежде собственная кожа не казалась Бану такой грубой, твердой, совсем неженственной, как сейчас, когда ее касался он.

– Тан, скажите толком…

– Глядя на него, я думал, как… как он так может? – Сагромах смотрел требовательно, серьезными глазами, которые теперь совсем не походили на всегда смешливые глаза тана Маатхаса. Неужели то, что он слышал, правда? Неужели Русса не врал и этот кретин совсем ею не дорожит? А ведь он так бился, так бился в шатре Сабира за право сделать ее счастливой!

– Тан, возьмите себя в руки. – Бансабира закусила губу, отведя взгляд, но Маатхас внезапно поймал ее за подбородок и строго, почти сердито заявил:

– Клянусь, если бы вы были со мной, я бы даже не взглянул на другую женщину.

Бану ахнула.

– Тан Маат…

В голове ярким пятном разлилась вспышка – тысячи мыслей одновременно взорвались с такой силой, что теперь оставили вместо себя только оглушающую светящуюся тишину. Вот оно какое – чувство, когда тебя целует мужчина, к которому уже полтора года испытываешь нечто совсем особенное.

Маатхас был нетороплив и неуступчив. Одной рукой он тянул Бану за запястье, другой, прижимая, твердо удерживал шею, не давая двинуться. Тан с трудом сдерживался, чтобы и руками, и губами не впиться в женщину до отметин. Ласково касался приоткрытых уст, осторожно перебирал волосы на затылке, и совсем уж невесомо провел языком по нижней губе, понимая, что это последняя черта и надо заканчивать, пока в голове есть еще хоть одна едва бьющаяся мысль.

Бансабира была готова заплакать. Если сейчас она уступит, никто из них уже не остановится. Так нельзя. Но ее самообладание разлеталось на осколки. Положение спасло только то, что Маатхас отстранился сам. Расфокусированный взгляд прошелся по женскому стану; мужчина смотрел с тоской покинутого и никак не мог выдавить из себя скомканные извинения.

Перевел взгляд на глаза Бану – стало ясно: происшедшее вызвало в женщине неудержимую бурю эмоций и совершенно не укладывалось в ее в голове.

– Тану, – выдохнул мужчина, – вы… примете извинения человека, который не чувствует раскаяния?

Во взгляде Бансабиры мелькнула истерика.

– Вы издеваетесь надо мной? – спросила она наконец.

Маатхас нахмурился. Ей не легче даются слова, чем ему. И она тоже не знает, что говорить и что делать.

В груди жгло, внизу живота горело, но тан поднялся и протянул руку.

– Нам надо вернуться. – Сагромах не просто сделал над собой усилие – он себя натурально превозмог.

Женщине голос не подчинялся. Она кивнула, надела перчатки и только потом вложила пальцы в предложенную ладонь.

До крепости добрались молча: Бансабира всю дорогу неотрывно смотрела на свои руки и нервно теребила поводья, Сагромах время от времени делал очень глубокие продолжительные вдохи и выдохи. Пожалуй, самая длинная четверть часа в жизни.

Перед тем как въехать в ворота, мужчина одновременно придержал своего коня и скакуна Бану.

– Вы позволите дать вам совет, госпожа?

– Я слушаю, – как можно ровнее ответила танша.

– Найдите Нера и казните его.

– Советуете, как защитник?

– Как защитник и тан я рекомендую вам найти командира, который ослушался приказа, и казнить за дезертирство. У такого поступка множество плюсов и всего один минус – ополчение дома Каамал. Хотя уверен, среди простых солдат Серебряного танаара найдутся такие, которые сочтут ваш поступок правильным, и это внесет смуту и разлад в их ряды. В конце концов, муж обязан защищать жену, а Нер бросил вас в кольце врага.

– Я вас поняла, тан Маатхас. – Бансабира старалась не смотреть на Сагромаха, хотя одной Праматери было известно, до чего хотелось.

– Я не закончил.

– Простите.

– Как тан я советую вам наказать дезертира, а как мужчина должен признаться, что хотел бы этого и по личным причинам. – Бану не удержалась и бросила один мимолетный взгляд искоса, надеясь, что Маатхас не заметит. Но тот открыто уставился на нее требовательным, не терпящим возражений взором. Бану невольно вздрогнула и отвернулась. – И еще я прошу вас оставить все это здесь. – Мужчина тронул пятками коня и въехал в ворота.

Когда они оказались внутри стен, все мгновенно поменялось. Сагромах опять стал самим собой, обычным смешливым таном Маатхасом, предлагая и ей – единственный вариант – сделать то же самое и вновь стать во всем безукоризненной тану Яввуз.

За последующие дни Маатхас ни словом, ни взглядом не напомнил о том, что случилось в лесу. Правда, изнывал и мучился он при этом безмерно, поэтому предпочитал вовсе избегать встреч с таншей. Первым заподозрил неладное Гистасп.

Подходила к концу вторая неделя со снятия осады. Они обсудили дальнейшие планы армии, и танша уже сделала жест, разрешая командующему идти, когда тот, не сдвинувшись, осмелился спросить:

– Между вами и Маатхасом ничего не случилось?

Бансабира возвела на командующего глаза:

– Волнуешься?

– Немного, – уклончиво кивнул Гистасп.

– Думаешь, есть причины?

– Это я очень хотел бы узнать у вас.

Бансабира взметнула бровь, покосившись на военачальника.

– Знаешь, Гистасп, мне очень нравилась твоя склонность не задавать вопросов.

– Я просто беспокоюсь о союзнических намерениях тана Маатхаса. – Гистасп с видом душевно больного человека уставился в потолок.

– Тебе просто нравится меня учить, – так же невозмутимо осадила танша. – И ты обнаглел, совсем как Раду.

Гистасп усмехнулся, не сдержавшись.

– Я всего лишь считаю, что, будучи блестящим стратегом, вы все же имеете свойство не замечать очевидных вещей.

Бану высокомерно хмыкнула, задержавшись с ответом.

– Просветишь?

Их взгляды встретились. Немного насмешливые, красноречивые.

– Как пожелаете, госпожа.

Бану потерла под губой, размышляя, как начать.

– У меня есть беспримерный и проницательный воин, которого я бы хотела приблизить через брак. Подойдет ли ему прекрасная юная танин, с невинной улыбкой и сияющими глазами?

Губы Гистаспа дрогнули на мгновение.

– В таких влюбляются только мальчики, тану.

– Робкая, покладистая, послушная?

– Такие отлично привлекают негодяев, – со знанием дела отозвался Гистасп.

– Может, девчонка, которая в жизни не видела крови, кроме своей, не держала в руках меча, всегда и ко всем была милосердна?

– В танском сословии такую женщину ищут только трусы.

– Тогда в кого влюбляются мужчины вроде тебя? И почему?

Альбинос пригладил пепельные волосы и подпер голову рукой:

– Супруги – это спутницы, поэтому мужчины вроде меня влюбляются в решительных, верных, с горящими глазами, командным голосом и неудержимым цинизмом. – Гистасп не сводил с танши глаз.

Бансабира замолчала, не выказывая к словам подчиненного интереса, и наконец произнесла:

– Иди уже.

Гистасп встал, поклонился, но перед тем как уйти, добавил:

– Пожалуйста, госпожа, будьте осмотрительны: в отличие от ахтаната Нера Каамала он все-таки тан.

– Ты уйдешь или нет? – Бану склонилась над расчетами.

Однако прежде, чем Гистасп сделал хотя бы шаг в сторону двери, из коридора донесся голос Вала – есть нечто, требующее самого срочного внимания Матери лагерей.

Бансабира стремительно подошла к двери, Гистасп вовремя открыл.

– Что у вас? – коротко взглянула госпожа на Вала, следом – на стоявшего рядом Ри. – А ты что тут делаешь? – вновь перевела глаза на Вала, требуя немедленного ответа. Судя по лицу, тот и сам не знал. – Ладно, потом разберусь.

Танша заторопилась вслед за Валом, он явно вел в приемную залу замка, на ходу сообщая, что прибыли пятьсот «потерянных» воинов. Причем прибыли независимо от Бугута – тот все еще искал отряд, который сам сейчас к ним пришел. Сообразив, что к чему, Бансабира засеменила по лестнице совсем мелко, опережая остальных. С шумом распахнув дверь, Бану застыла на пороге: в центре зала стояли несколько человек из числа сотников практически полностью утраченного четвертого подразделения, которых возглавлял Ул. Все как один худые, обросшие, но вполне живые и выглядели-то куда лучше, чем еще недавно осажденные в крепости. Смерив офицеров совершенно необъяснимым взглядом, в котором в разных пропорциях смешались удивление, радость, гнев, гордость, возмущение и презрение, Бану приблизилась. Гистасп с удовольствием отметил, что и походка у танши стала как прежде упругой, даже чуточку чересчур, будто к пяткам Бансабиры приделали невидимые пружины.

– Кто будет самым смелым и в красках расскажет, где вас носило?

Ул, заикаясь, принялся объяснять. Каждая фраза его сбивчивого рассказа казалась Бансабире нелепее предыдущей. В залу подоспел Маатхас. Он перехватил взгляд Гистаспа, с пониманием кивнул и замер в двери, не обозначая своего присутствия и стараясь не мешать.

Исходя из донесений Ула, отряд шатался где попало. И занимался ерундой, вынесла заключение Бану. Прятался от неприятелей, пытался выведать что-нибудь сначала о силах Раггара, потом о возможностях и планах Шаута, потом – о путях и тропах окрестных земель. Правда, без особого успеха, сознался Ул, потому что в основном они, конечно, скрывались от врага.

– И как вышло, что Раггары, которые наверняка прекрасно знают собственные земли, не заманили вас в какую-нибудь засаду? Или все дело в том, что ты, выдав все, что знал, притащил их с собой?

– Что вы?! – Ул возымел до того перепуганный вид, что Бану едва удержалась от какой-нибудь примитивной и пошлой шутки насчет теплого чувства в штанах.

– Просто, – Ул отвел глаза, – когда Раггары велели командиру покинуть пределы танаара со всей армией, я решил пойти с ним только до границ, чтобы изучить местность. Я думал, что ваш муж придумал какой-нибудь обходной обманный маневр, но нет, тану! – с возмущением поведал истину мужчина. – Он просто пошел к Ниитасам, таскаться по землям которых, как командир одного из ваших подразделений, имел полное право. Когда я сообразил, в чем дело, я увел от него тех, кто согласился со мной и не захотел быть трусом. Вы меня извините, но ваш муж именно трус!

Гистасп в смешливом изумлении поднял брови. Какой откровенный малый.

– И тем не менее, когда вы повернули обратно, почему вас никто не нагнал? – хмурясь, спросил Раду.

– Ну, мы хорошо прятались, – пояснил Ул. – К тому же, судя по всему, Раггары поверили, что Каамал убрался к Ниитасам со всем отрядом, поэтому, когда мы вернулись, на нас никто даже не обратил внимания, и преследования не было.

Что за чушь? Бану сузила глаза и продолжала молча слушать сообщение подчиненного.

– Когда подошли к крепости, мы поняли, что вы в осаде, именно поэтому всем не до нас. Хотя пришлось, конечно, изрядно побегать от патрулей. Иногда они почти настигали, иногда были трудные переходы – так я потерял чуть больше сотни. Но в целом основная часть подразделения выжила.

– То есть вам не пришло в голову бросить эти идиотские занятия, когда вы натолкнулись на Шаутов, и отправиться за помощью? – тут уж, рассвирепев, подался вперед Гистасп.

– Прийти-то пришло, я отослал нескольких человек в лагерь вашего деда и отца, тану, да только, видимо, не добрался никто. А идти всем отрядом… думаю, мы остались живы именно потому, что держались подальше от границ с их усиленными гарнизонами и подальше от центра с их бдительным таном.

Раду и Одхан наперебой завалили Ула вопросами – как так?! Выходит, все, что делали полтысячи солдат Ула, это передвигались с места на место, как ласбарнские кочевники в поисках еды? Однако Бансабира всерьез задумалась над словами офицера.

– Подожди-ка, а как вообще вышло, что Раггары вошли в контакт с Нером?

Ул примолк, перевел глаза на таншу, покраснел и икнул. Да уж, может не продолжать, и так все ясно.

– Командир, надеясь на союзные отношения с Золотым домом, ослабил дозор, позволяя нам больше отдыхать. Климат здесь противный, тану, все устали и обрадовались. Поэтому в один день мы проснулись и обнаружили вокруг шатра Каамала толпу золотых.

Бансабира едва не заголосила, что надо быть редким болваном, чтобы слушать приказы Нера Каамала! А он, Ул, на что, спрашивается, был вице-командиром четвертого подразделения?! Но если в этот раз танше удалось совладать с собой, то дальше Ул выдал нечто совсем из ряда вон выходящее:

– Простите, госпожа, – с видом глубокого мальчишеского раскаяния попросил он, – мы… мы потеряли бдительность.

На лице Бану дрогнула бровь.

– Потерять, особенно на войне, Ул, можно девственность, но явно не бдительность!

Хотя Бану почти не повысила голос, Ул вжал голову в плечи. Ну что за ребенок, в сердцах подумала тану, краем уха подмечая, что, судя по звукам, где-то рядом опять веселится Гистасп. Ладно, махнула она рукой, веля прибывшим располагаться. Если есть раненые, пусть покажутся лекарям Маатхаса, если тот не против. Тан не возражал.

В дверь танской комнаты постучали. Вошел Ул.

– Надеюсь, ты явился, чтобы рассказать мне что-то связное, в отличие от того абсурда, который нес в зале, – приветствовала танша, не поднимая головы.

Ул отозвался положительно. Несколько человек из отряда сумели проникнуть шпионами в Золотой и Алый дома. Причем Ул, как начальник над теми, кто, как и он, терзался совестью от поступков, которыми нельзя гордиться, сам выбрал нужных людей. Из тех, кому вернуть былое уважение и смыть позор было куда принципиальнее и важнее, чем остальным (и уж тем более чем ему самому), чтобы в случае разоблачения они не побоялись умереть и не дали врагу завербовать себя в обратную сторону.

– Молодец, что сберег их, – поблагодарила тану. – И молодец, что не попытался прорваться к нам.

Ул почесал за ухом: он многому научился на этой войне. А особенно – не сражаться без надежд на победу и не отнимать еду у тех, у кого ее нет.

Бансабира кивнула и отослала подчиненного отдыхать.

Большая часть командования, и уж тем более воинство, узнали о случившемся с отрядом Нера Каамала и вовсе третью историю.

Через день подошло подкрепление от отца – небольшое, две с половиной тысячи под рукой водного кузена Ран-Доно, но как никогда нужное. Восстановленные в численности пять подразделений по тысяча двести бойцов, пополненные лекарями, тяжелыми обозными колесницами, волами, провиантом, были готовы выступить немедля. Когда еще через день вернулся разочарованный Бугут, Маатхас с чистой совестью вздохнул, немного натянуто распрощался с таншей и вышел первым, нацелившись на сердце Золотого таанара. Никакого вразумительного решения он от Бану не дождался.

Бану выдвинулась следом. В течение пары недель разосланные подразделения и отряды разбили несколько приграничных гарнизонов золотых. Особенно пригодились сведения о местности, которые прежде добыли бойцы под командованием Бугута и Ула. Так объединенное воинство пурпурных и сиреневых отвоевало еще немного припасов, оружия и коней.

Затем, стянув пять маневренных «крыльев» в один беспощадный клинок, Бану развернулась на юго-запад. Потревоженное Сагромахом войско Шаутов ушло далеко, но все еще были шансы его нагнать. Преследователи обратились в преследуемых. Бану не мешкала.

Зато разбитые ею гарнизоны Раггаров дали свой результат. Поскольку в сердце танаара теперь хозяйничал Маатхас, Бансабира фактически отрезала пограничные патрули от поддержки основного дома, оставив потрепанным отрядам золотых единственный путь – на юг, спасаться во владениях Ниитасов. Полноценным вторжением это назвать было нельзя. Тан Ниитас выслал для устранения непорядков на границах небольшое хорошо организованное и вооруженное подразделение, не обидевшись на внучку.

Они совершали огромные переходы каждый день. Но разумная и хорошо разработанная система привалов, ночного отдыха и караульных смен позволяла войскам Бану сохранять силы.

Бансабира, окрепшая, вновь начала поражать воображение военачальников и оруженосца Лигдама, который все дни осады напоминал пожухший осенний лист и не мог стоять на ногах.

Темнела глубокая ночь, когда рядом с шатром высшего командования мелькнул тусклый огонек, который тут же исчез. Прошелестел полог. Бансабире Изящной не было надобности открывать глаза, чтобы оценить происходящее. Она почти лениво подобралась на ложе и на всякий случай потерла запястья – ножи закреплены как надо. Мужчина опытным взглядом приметил жест, которым танша проверила оружие, и усмехнулся. Другого от нее не стоило ожидать.

– Я соскучилась по тебе.

– Да, мы давно не виделись, госпожа. – Он подал ей руку, и Бансабира с удовольствием оперлась.

– Как ты? – спросила Бану, встав.

– Как я? – Блондин нахмурился. – Вы хотите спросить, как я справляюсь с работой? Ведь вся моя жизнь уже давно сосредоточена исключительно вокруг вас. – Бансабира не могла припомнить, когда этот родной голос звучал так недовольно. И вообще с трудом вспоминала, когда слышала его в последний раз: июнь и июль Юдейр действовал либо через подручных, доставшихся от Рамира и обозначенных таншей, либо короткими сообщениями из цветных камней. А про более поздние сроки и вспоминать тошно.

– Юдейр, – одернула танша, – я спросила твоего согласия, перед тем как привести тебя на этот путь. Возможно, перед тем, как заявить, что пойдешь ради меня на все, стоило развить фантазию и придумать что-нибудь страшнее смерти.

Юдейр безмерно захотел разозлиться, но смог только улыбнуться. Как все-таки давно он не слышал ни подобных слов, ни ее голоса, ни характерного снисходительного выговора. А ведь он столько раз тихонечко или вовсе мысленно хихикал над тем, как танша иронизировала в адрес других.

Бану поднялась и села за походный стол. Зажгла лампаду, предлагая Юдейру сесть рядом. Тот остался стоять.

– Так или иначе, ты можешь попросить у меня любую награду.

Мужчина покачал головой:

– У вас нет того, чем вы могли бы меня отблагодарить.

Ни дать ни взять – вызов, хмыкнула Бану.

– Чего именно?

– Власти над собой.

Танша промолчала: и впрямь, чего нет, того нет.

– В таком случае я признательна тебе за наше спасение из осады. Полагаю, ты не сам вел Маатхаса?

– Я поручил это одному из разведчиков.

– Стало быть?.. – Бансабира подняла на мужчину глаза. В них горело то самое выражение, которое до ломоты в груди полюбил тан Маатхас.

Юдейр кивнул, позвал помощника. В шатер зашел мужчина в доспехах дома Каамал, держа что-то золотистое и относительно круглое. Он поклонился танше – Бану сдержанно кивнула в ответ, – передал Юдейру ношу и вышел. Блондин, приняв «сверток», замер на мгновение, потом повернулся к тану, приблизился. В тусклом свете огонька бирюзовые, как знамена Маатхаса, глаза Юдейра блестели по-настоящему зловеще.

– Мне так жаль, тану. Союзники вашего свекра, Золотой дом Раггар, оказались предателями. Покинув гарнизонные укрепления, они вторглись во владения тана Ниитаса, но встретили достойное сопротивление. Мужайтесь, ваш супруг погиб.

Звук, с которым отрубленная голова, даже завернутая в ткань, касается твердой поверхности, отвратителен. Однако Бансабире он не помешал мысленно усмехнуться: от заявления бывшего оруженосца в ней проснулся ребенок, который тут же захлопал в ладоши – она и впрямь не ошиблась, сделав ставку на Юдейра. И актер хороший, и умом не обделен.

Без тени печали в лице Бансабира немного лениво взглянула на Юдейра и скромно заметила:

– Какая трагедия.

Даже не притронувшись к «презенту», Бану поднялась, подошла к одной из сумок, выудила два мешочка с золотом и поднесла Юдейру.

– Полагаете, я возьму деньги?

– Ты – нет, – деловито ответила женщина, – но они возьмут.

Подбородком указала на выход. Юдейр понял, что речь идет о подчиненных. Они, конечно, пограбили, когда растерзали полсотни Нера Каамала, Бану не могла этого не знать, однако внимание танши к разведчикам будет последним приятно, оценил Юдейр, принимая дар. Убрал за пазуху.

– Что со знаменами?

– Судя по всему, именно вы вышвырнули Раггаров с насиженных мест на границах. Так что знамен мы, худо-бедно, собрали три.

– Отлично. Каамалам следует знать, что их люди и, главное, серебряный ахтанат Нер убиты по приказу Раггара. – Бану вернулась за походный стол, откинулась на спинку стула, посмотрела чуточку мягче. Юдейр, который прекрасно чувствовал настроение госпожи, безошибочно определил, что тану довольна.

– С почином, Юдейр. Как убийца, действующий после заката, ты теперь вполне можешь называться Клинком Матери Сумерек.

Юдейр на мгновение дрогнул. Бансабира с пониманием усмехнулась:

– Сильно отличается от сражения, верно?

– Не то слово. – Юдейр сглотнул.

– Это проходит.

– Как давно вы это поняли?

– С тех пор как осознала, что на свете нельзя выжить, не испачкав рук. Очень давно, если честно.

К ужасу Юдейра, в голосе танши не было ни намека на сожаление или раскаяние. Разве что совсем немного печали. Прежде ему казалось, он знает об этой женщине все, но в ней еще полно секретов, и никогда не знаешь – пугаться их или восхищаться ими.

– Говорят, жрецы Ангората, что служат Матери Сумерек, действуют, не обнажая мечей, – попытался поспорить мужчина.

– В таком случае выжить на свете, не испачкав рук, можно, только замарав совесть, – констатировала Бану, вставая.

Командир тайной разведки улыбнулся: разговор закончен. Прав был Гистасп как-то ночью: у танши нет ни сердца, ни нервов.

– Да благословит тебя Мать Сумерек, – проникновенно пожелала танша, приблизившись и положа руки оруженосцу на плечи. – Как только закончишь с донесением вестей Каамалам, жду тебя на подходах к Зеленому танаару.

– Как прикажете. – Юдейр попытался накрыть своими ладонями руки Бану, но женщина убрала их за миг до прикосновения. Мужчина с натугой выдохнул, с пониманием кивнул и скупо попрощался, повторив благословение Клинков Богини.

На улице Юдейра ждал Гистасп – надо было кое-что определить в случившемся. Они сработались.

Говорили мужчины тихо, совсем недалеко от танского шатра, где лишних глаз никогда не бывает. Однако свидетель был.

Спать Бансабира больше не легла. Вскоре, за полчаса до рассвета, Гистасп попросился на разговор.

– В последнее время ты все время встаешь засветло. Возрастная бессонница? – поинтересовалась танша.

– Скорее, плохое предчувствие, – пожаловался подчиненный, проходя внутрь. – Все ворочался, ворочался… И, кажется, неспроста. Один из порученных мне пленников мертв.

– К тому же такой ценный, Гистасп. Не понимаю, как ты мог допустить подобную оплошность.

– Сам в толк не возьму, госпожа.

Гистасп подошел к столу танши, отвернул углы знамени Раггаров, коротко глянул на посеревшую голову Нера с ввалившимися глазами и вновь прикрыл.

– Он был хорошим человеком, – заметил Гистасп двусмысленно. – Правда, не очень сильным.

– Важно не каким он был, а кем. – Танша встала. – Подними Лигдама – когда командование на ногах, оруженосцам спать не положено. К утру соберем совет – к предателям у северян разговор короткий.

Во всеуслышание Бану объявила, сетуя и терзаясь, что подлые Раггары посмели убить ее мужа, отца наследника Пурпурного дома. Танша была убедительна, красноречива, безутешна. Ведь как бы то ни было, Нер воплощал для нее Акаба, Водного Владыку, как полагается всякому мужу. А что до ссор – ну разве без них обходится хоть один брак?

Даже самые ближайшие сподвижники танши были шокированы. Когда подразделение Нера перестало отвечать залпом на залп во время осады, сердца пурпурных наполнились тревогой за товарищей. Многих оплакали, с утратой многих смирились. Когда явился Ул с пятью сотнями, выяснилось, что на их лагерь напали золотые, внезапно, предательски. В погоне отряд рассыпался: кто-то ушел с вожаком, кто-то закрепился за Улом. А теперь вон что выясняется.

Принимая соболезнования, Бану не смела поднять глаз, и только командир второго подразделения, приложивший руку к случившемуся, знал причину: Гистасп мог поклясться – в глазах Бансабиры светился триумф.

Яфур Каамал судорожно сжал письмо и затрясся всем телом. Ему всегда казалось, что Нер вышел неудачным ребенком и все лучшее, что было в их роду, досталось Этеру. Этер все мог, все умел, был верен, наследовал, а Нер…

Но его он тоже любил. И как выяснилось, чертовски сильно.

Бану, какой бы сукой ни была, сделала все возможное. Мать лагерей явно не самая добродетельная из жен, однако она весьма проницательна. Трезво оценив способности и нрав мужа, Бансабира отослала его искать укрытия в родном танааре, понадеявшись на союз Серебряного и Золотого домов. Без Бану у Нера было больше шансов выжить в землях врага, а без Нера с его людьми Бану могла дольше выдерживать осаду.

Этер настроений отца не разделял и оправдывать в собственных глазах невестку, опустившуюся до прелюбодеяния с родным братом, никоим образом не собирался. Они здорово разругались на этой почве в переписке, и Этер решил подождать. Отцу надо успокоиться. Потом Этеру будет проще убедить тана в своей правоте, особенно с глазу на глаз. А пока надо отомстить поганым Раггарам – за преданное доверие, за нарушение обещаний, за смерть единственного кровного брата. Возможно, Неру и не хватило мужества, чтобы приручить маленькую таншу, но он всегда оставался верным семье и очень хотел, чтобы его новорожденного сына взял на руки Яфур.

Он был Каамалом. Большего не требовалось.

Этер призвал войска из дома отца, встретив их на полпути, и развернул на юго-восток. Золотые вздрогнули.

Не дожидаясь, когда минет срок скорби после похорон, Бансабира со всей прытью двинулась дальше. Не для того они третий год умирают в чужих землях, чтобы сейчас, когда все таны утомлены, злы, когда войска рассеяны, когда все смешалось в едином хаосе, победил никому не известный союз алых и зеленых.

Поздней ночью, когда Бану практически нагнала Шаутов, в ее шатер явился Серт.

– Ты задержался.

– Прошу прощения, тану.

– Что-то случилось?

– Обнаружил несколько человек за письмами.

– Они наказаны?

– Да.

– Хорошо.

В конце концов, она сама, подумала Бану, как бы ни любила брата и отца, как бы ни беспокоилась за сына, не позволяла себе никакого с ними сообщения, кроме гонцов, которые при малейшей же угрозе готовы были проглотить яд, но не даться врагу. Ни о каких сантиментах речи не шло – нельзя на войне тревожить сердце, которое мешает уму.

Только этим «нельзя» Бану и удерживалась иногда, чтобы не коснуться пальцами губ, которые все еще помнили простую ласку тана Маатхаса.

– У меня несколько поручений. У нас ведь немало свободных мест среди сотников после осады, не так ли? – Серт кивнул. – Выбери среди всех хорошего десятника, отряди ему полсотни человек, пошли вперед. Пусть проверит, что творится в стане Шаутов. Мы совсем близко.

– Понял. Какие еще будут указания?

– Я дала кое-какое поручение Лигдаму. Надо, чтобы ты помог. Оруженосец и есть оруженосец, и, будем честны, до Юдейра ему далеко. Через два часа я жду у себя всех командиров, их помощников и наиболее ценных сотников. На рассвете приведи к шатру самых многообещающих десятников.

Серт не удержался, хмыкнув.

– Вы нечасто раздаете указания десятникам лично, к тому же такому количеству разом.

– У меня есть отличная идея, Серт.

По лицу тану, как отблеск сабли из Храма Даг, прошла тень неколебимой уверенности в успехе, отчего сотнику передалось ее настроение. Сверкая серыми глазами, как сияют на солнце смертоносные ножи Бансабиры Изящной, Серт в предвкушении улыбнулся и кивнул.

– Насчет писем, – уточнила Бану, – не свирепствуй особо, придерживайся регламента. Если кто будет спорить, успокой и объясни все. Не сможешь убедить – скажи, пусть по очереди придут ко мне, я сама поговорю с ними.

Мужчина пообещал выполнить озвученное и принялся докладывать дальше – есть еще несколько моментов, которые задевают дисциплину в рядах.

– На днях, на биваке, ко мне обратился старик Бумро, – бойко заговорил Серт, но, заметив, как скривилось лицо танши, замолчал.

– Б… Бум… Кто? – вскинула глаза, глянув из-под страдальчески насупленных бровей.

– Бумро, пивовар, – как ни в чем не бывало отозвался Серт и с возмутительной легкостью пояснил: – Ну, вообще-то он Бумхаргаззахир, но, как понимаете… – Сотник улыбнулся.

И впрямь, мысленно согласилась Бану, слушать с каждой фразой все веселее.

– Стесняюсь спросить, Серт, у нас в лагере есть пивовар? – Танша вошла в азарт, ощущая себя без малого бестолковой девчонкой, которой вот-вот расскажут, откуда берутся дети.

Серт шустро поведал, что Бумро был пивоваром до войны. Бану сделала жест рукой, будто отмахиваясь от подробностей и требуя перейти к делу.

– И что не так с этим Бумро?

Да то, что после осады он так и не смог нормально оправиться и силы его уже не те.

– Бумро довольно стар, семьи у него нет – всех вырезали еще в начале войны, – так что возвращаться ему некуда, – вслух заявил Серт. – Поэтому он был бы рад остаться в рядах, но говорит, что просто не годен больше для битв. Говорит, стоит ввязаться в сражение, его убьют первым же ударом. Посему просит перевестись в обоз.

Бану уставилась на подчиненного широко раскрытыми глазами, брови поползли вверх. И ради этого Серт затеял весь этот разговор? Бану спросила, в каком подразделении служит пивовар Бумро, и, узнав, что в третьем, пообещала себе устроить выволочку Гобрию – с этим вопросом для формального согласования явиться должен был именно он. Или вообще уладил бы все сам.

– Не вижу проблемы, – отозвалась танша. – Определи Бумро к Улу. Поскольку ты знаешь его лучше, обсуди со старшими каптенармусами, может, бывший пивовар пригодился бы в их рядах.

Дождавшись согласия подчиненного, танша спросила, есть ли еще новости. Впервые в докладе Серт неуверенно повел плечом.

– Есть, и они скверные.

Бансабира потянулась к кувшину на столе, налила воды.

– Говори давай.

Серт оглянулся и понизил голос:

– О командующем Гистаспе стали ходить недобрые слухи.

– Какого рода? – Бансабира внутренне напряглась.

– Самого разного, некоторые, честно сказать, полный абсурд. Я слышал, будто он приложил руку к смерти вашего мужа. И будто в свое время он нарочно приказал Лигдаму остановить все войско, вместо того чтобы отослать к вам в помощь лекарей во время родов. Правда, ума не приложу, что он мог бы от этого выиграть.

– Мою смерть, – между глотками заметила танша, – но особой выгодой это не назовешь. По крайней мере, пока танаар возглавляет Сабир Свирепый. Что-то еще?

Серт сжал зубы, кивнул, нахмурился. «Да говори уж», – подумала танша, не торопя подчиненного. Тот глубоко вздохнул, собравшись с духом, и признался:

– И еще я слышал, будто командующий Гистасп был с вами близок.

Бансабира застыла с немым вопросом в глазах, долго раздумывая над ситуацией. Какая отчаянная смелость – трепать ее имя в рядах, невольно восхитилась танша.

– Только законченный смертник может предложить мне близость. Но если бы этого хотела я, могла бы выбрать для подобной роли любого, будь то Гистасп или, скажем, ты. И в этом случае меня бы не остановила ни одна досужая сплетница. Так что проследи за тем, чтобы толпа не выбирала мне любовников – хватило того, что мужа мне выбрал отец. Ну а не выйдет по-хорошему – придется вспомнить, что именно твоя сотня является карательной. Чего смотришь, как испуганный крот? Если других новостей нет, займись делом.

Серт растерянно заозирался, тряхнул головой и, попятившись, вышел. Нет, в словах танши не было ничего такого, но, видит Праматерь, иногда она оглушает своей пренебрежительной ко всему интонацией.

Нагонять врага – дело изматывающее. Поэтому, как только шпионы Бану, засланные раньше Улом, сообщили, что тан Ранди поправился до того, что смог опять встать во главе войска, Бану собрала собственные внутренние силы. План действий на подобный случай был оговорен заранее. Когда до воинства алых осталось чуть больше полутора суток, те же шпионы распространили в рядах неприятеля весть о продвижении маленькой танши. А она тем временем остановила армию и велела расположиться на отдых. Бану не поручилась бы за весь Яс, но она, благодаря бесценной помощи Рамира Внезапного отлично знала о привычке тана Шаута обдумывать серьезные решения всю ночь и оглашать – с утра.

Казалось, это был самый обычный переход. Они шли вдоль тех же холмов, по которым проходили когда-то к Ююлам на помощь Сагромаху. Бану была вынуждена признать: длинные переходы всем надоели, и в первую очередь – ей самой. Поэтому в этот день они шли расслабленно. Даже чересчур, по мнению Гобрия. Нельзя просто взять и вот так отрядить почти всех лошадей в обоз! Случись что, солдат впереди перебьют, а коней потом захватят! Бансабира махнула рукой: во всем Ясе сейчас нет ни одного войска, командующий которого, будучи в здравом уме и твердой памяти, осмелился бы напасть на Бану Кошмарную.

Гобрий напрасно тревожится, в этом его убеждали многие. Даже Дан. И это раздражало старого солдата больше всего. Он так и не смог простить, что в свое время Дан пренебрег его опытом и советом, и теперь не желал никакой поддержки от заносчивого мальчишки.

Дан Смелый понимал в жизни мало, в людях разбирался не очень хорошо, зато никогда не обижался на других. Поняв, что Гобрий остался при своем мнении, он занял положенное место в переднем ряду армии, бок о бок с главнокомандующей. В конце концов, им, идущим впереди пехоты, танша разрешила ехать верхом. Время от времени Дан на нее поглядывал – жаль, что он не так хорош в беседах, как Серт, с которым тану сейчас весело болтает. Глядишь, имел бы больше шансов на выслугу и награды.

Когда передний край армии поднялся на гребень холма, им навстречу – лоб в лоб – вышло огромное воинство под алыми знаменами с тремя тысячами вооруженных конников в авангарде. Ранди Шаут перестал убегать и, развернувшись, пошел навстречу Матери лагерей.

Ранди Шаут наслаждался тем, как пурпурное (с сиреневой примесью) войско охватил страх. Еще бы! Их обоз тащится далеко позади, идут хаотично, безо всякого строя, в переднем ряду слишком мало солдат в доспехах! Почитай, только телохранители танши, кое-кто из офицеров да еще пара сотен. И каждый гадает, каким образом он, Шаут, вообще оказался здесь?! Этой сучке нужны были еще сутки, чтобы нагнать алых…

– Вперед. – Бансабира мгновенно подобралась, оборвав смех, помчалась прямо на врага.

С ближайших частей воинства по сигналу в авангард мгновенно стянулось все подразделение Гобрия с копьями наперевес вместе со своим командиром. Прямые, твердые, они были по-настоящему несокрушимы в лобовой атаке и достойно держали натиск.

Сама Бану, сделав короткий бросок вперед, развернула коня и устремилась на самую высокую точку гребня. Вгляделась в даль. Так и есть: этот гребень слишком узкий, чтобы вместить всю орду Шаута. И за передней линией его войска в большей части не выстроены в боевой порядок.

В отличие от ее собственных, мысленно усмехнулась Бану и выпустила в небо одновременно три стрелы с ярко окрашенным оперением. Гистасп, который шел в арьергарде, сделал знак: его подразделение из тех, кто лучше других мог стрелять из лука на всем скаку, и такие же бойцы из четвертого под предводительством Ула, образовав полукружья, скатились на середину склонов подобно лавине и устремились вперед. Конный поток пурпурных не давал алым ни прорваться сквозь замыкающееся окружение, ни толково отбиться. Бесчисленное множество стрел засвистело в воздухе. Вскоре оба подразделения вклинились в тело армии врага со стороны одиннадцати и тринадцати часов. Командующие разделили отряды: часть отправилась расстраивать и путать несобранного врага, часть выстроилась плотной стеной и дала такой мощный залп, что стрелы закрыли солнце.

Тем временем впереди сквозь мгновенно организованные ряды из центра армии Бансабиры в авангард выдвинулись четыре сотни «меднотелых». Цвет пурпурного воинства, бойцы, обладающие мужеством и быстротой, сноровкой и силой, под предводительством Раду они тут же, разбившись надвое, клещами вцепились в передний край противника под углами на четыре и на восемь часов. Не задерживаясь, целенаправленно уходили вглубь армии врага, позволяя себя окружить, прорываясь к центру. Прочно удерживая траекторию движения, они прочертили первую трещину в теле противника.

Бану сразу после того, как дала знак Гистаспу, примкнула к числу тех, кто сокрушал отборные ряды алых, плечом к плечу вместе с Гобрием. Вскоре раздалась двойная дробь барабанов из недр их воинства. Бану и Гобрий, не сговариваясь, развернули по шесть сотен бойцов и волнами разошлись в стороны: ряды пехотинцев, вооруженных тяжелыми арбалетами и дальнобойными луками, способными стрелять на большие расстояния, по команде Дана Смелого дали смертоносный залп, сокрушая передние порядки алых.

Конники Шаутов падали замертво. Колесницы, которые шли во второй линии, увязая, не могли проехать по трупам своих же товарищей, подставляясь под удары отряда Дана.

Параллельно со всем этим на помощь «меднотелым» Раду кинулась бо́льшая часть пятого подразделения – быстроногие пехотинцы, ощетинившиеся клинками. После молниеносной промежуточной атаки Гистаспа и Ула оба фронта врага ненадолго растерялись и теперь нещадно прогнулись под ударами сил Бану и Гобрия. А вместе со всем этим личная сотня Бугута, сухая, поджарая, легкая на подъем, устремилась внутрь рассыпающейся вражеской армии и, охраняемая изнутри с разных сторон войсками Бансабиры, Раду и Гобрия, одно за другим захватила десятки вражеских знамен.

Алых объял ужас.

Шаут был сломлен одномоментно.

И при этом не мог ни отступить, ни сбежать.

Бану в душе ликовала. За годы, проведенные в Храме Даг, она слишком хорошо выяснила свои сильные и слабые стороны, а Госпожа Войны учит, что в основу стратегии лучше закладывать те качества, в которых в первую очередь уверен сам. Бансабире вспомнились путешествия по Ласбарну. Старый верблюд всегда крупнее, наросты на его коленях толще, горбы выше, сила и выносливость превосходят в пустыне всех, позволяя перевозить по двести килограммов поклажи с одного конца страны на другой. Да только на любых забегах более мелкий молодой нар неизменно приходит первым.

Но прежде чем на радостях предаться воспоминаниям, нужно сделать еще одно дело. Шауты начали войну, а Аамуты позволили ей продолжиться. С каждого из них Мать Сумерек спросит через нее, Бансабиру, которая с тринадцати лет отмечена Черной Саблей Свирепой Шиады.

Ранди Шаут закусил губу до крови. Не для того ведь он вырвался из болезненных объятий Старой Нанданы, чтобы увидеть, как распадается вся его мощь, крошится сила, разваливается армия, прахом развеиваются все его многолетние труды…

Когда капитуляция армии алых больше не вызывала сомнений и поверженные и победители съехались в центре войск для принятия условий, Бансабира неожиданно дала алым еще один шанс. Не повелась на лесть, на провокации, на зов собственной гордыни, а предоставила шанс без права на отказ.

– Теперь, когда мы обговорили условия вашей контрибуции, и решено, что две тысячи алых бойцов переходят под мое командование, я проявлю милость исключительно из признания равенства вашего титула и моего. Я даю Алому дому возможность сберечь своих сыновей и дочерей. Сможете выиграть – уйдете с миром, проиграете – и я буду решать судьбу каждого Шаута.

Окруженная охраной и офицерами, спешилась с коня, прошла вперед, скинула чешуйчатый панцирь, оставшись в одной лишь, привычной с детства, тряпичной форме Багрового храма. На пределе возможностей выкрикнула:

– Я, Бансабира Изящная, третий номер в сто девятом поколении Клинков Матери Сумерек, вызываю на поединок защитника Алого танаара Ранди Шаута или любого из его земных сыновей, если прожитый срок не позволяет тану вступить в битву самому.

Сверкнули короткие мечи. Бану ждала. После недолгого совещания воевать за отца вышел его средний сын. Выехал верхом, но Бансабира не позволила. Вооруженное войско за ее спиной с мечами наголо красноречиво убеждало алых, что лучше послушаться.

– Вы можете выбрать любое оружие и в любом количестве, но биться мы будем пешие и насмерть.

Шауты и их полководцы переглянулись – значит, жди той самой судьбоносной атаки, о которой многие говорили, но мало кто видел. Родня подбодрила ахтаната Шаута, раздался рев поддержки от уцелевших солдат.

– Не туда смотришь, – бросила Бану, атакуя.

Мнения о поединке разошлись в рядах быстро:

– Она моложе.

– Он сильнее.

– Она из Багрового храма.

– Она женщина…

– Верткая, непредсказуемая баба! – в сердцах выругался старый Шаут с трясущейся головой.

Бансабиру было не пронять разговорами, да и ахтаната тоже. Бились отчаянно, понимая, как много зависит от этого поединка. Бой шел с переменным успехом. Шиада, Мать Войны и Госпожа Ворон, играла ликами и тенями, поддерживая то одного, то другого.

«Любит вертеться», – оценила танша, когда Шаут в очередной раз, пригнувшись, ушел от ее широкого удара через разворот. Надо подобраться ближе, любой ценой. Ну почти любой, поправила себя Изящная, сделав подсечку. Шаут быстро откатился и взметнулся вверх.

Дистанция сокращалась и увеличивалась стремительно. Бану пока с осторожностью обнажала ножи, больше полагаясь на собственную изворотливость, гибкость и навыки в рукопашной, которые заметно улучшились за последнюю пару лет в тренировках с Одханом.

Однако вскоре один из ножей все же отлетел в сторону – тот, что она вытащила из сапога. А за ним и тот, что обычно, будто по волшебству, ядовитой змеей выскальзывал из правого рукава.

Улучив благоприятный момент, Бану мигом провернулась, заходя со спины и заводя третий мелькнувший из ниоткуда нож к горлу врага. Тот был готов – больше того, казалось, с самого начала поединка он ждал чего-то подобного. Не дав Бану завершить прием, он не стал рисковать лишний раз и вывернулся из опасной зоны, следуя по направлению движения разворота Бану. Обернувшись друг к другу лицом, Шаут и Яввуз восстанавливали дыхание в крохотной передышке.

Наблюдатели замерли.

Враги сцепились с новой силой. Они то срывались в лобовые сокрушительные атаки, то переходили в грациозные стили, ловко ловя меч противника клинком своего, отводя удары и отклоняя выпады.

Бану подпустила Шаута совсем близко – до надсечки на правом плече. Держать меч оказалось сложно, рука ныла, сдерживать удары с каждым разом удавалось все труднее, на краю сознания мелькнула мысль, что ее многострадальные зубы в этот раз от давления точно раскрошатся. Окружение обеих сторон было взвинчено до предела: волнение, предвкушение победы и опасность поражения смешивались в каждом зрителе в разных, но очень значительных мерах.

Перейдя в наступление, Бансабира, будто в последней отчаянной попытке, с трудом координируя в бесчисленном множестве собственных переходов, с помощью которых избегала ударов Шаута, рассекла воздух мечом в правой руке. Наотмашь, справа налево, вынуждая мужчину пригнуться и уйти в разворот – ведь в удар был вложен весь вес маленькой танши, вся ее скорость и вся решимость убить. Она не могла при таком замахе не развернуться сама, инерция движения требовала от Бану прокрутиться вокруг оси.

Но в последний момент Бансабира перенесла вес тела на выброшенную в диагональ левую ногу, просела, пропуская под левой рукой клинок врага, и поймала горло Шаута на лезвие ножа. Все произошло молниеносно.

– Разве ты не знаешь, что в бою полагаются на собранные заранее сведения, но не зацикливаются на них и действуют по ситуации? Или тебе просто не сказали, что я весьма ловко владею ножами с обеих рук?

Она довела по горлу мужчины дугу, пинком выбив из его руки меч. Развернулась.

– Всех Шаутов, от мала до велика, кроме наследника дома, и все высшее командование алых – в клетки! Когда война закончится и мне пришлют вашего внука, уважаемый Ранди, я отпущу вас домой, – пообещала женщина.

Поскольку люди Серта и Бугута держали в готовности громадный взвод арбалетчиков, не подчиниться приказу танши алые не посмели. Уж лучше быть пленником, чем трупом, Ранди знал наверняка. Пока ты жив, у тебя есть шанс начать все заново.

Судя по тому, как уверенно Бану вела себя после сражения и как действовала, стало очевидно: она не допускала и тени сомнения в собственном успехе и оценила силы противника в первые же минуты схватки. Все, что было потом, – либо было спектаклем, либо вовсе происходило потому, что доставляло маленькой танше удовольствие.

– У нее невероятные рефлексы, – восхищенно признал один из сотников, который негласно возглавлял в рядах Бану остатки подкрепления от дома Ниитас.

– Да в ней все не совсем нормально, – согласился сидевший рядом конный Гистасп. – Поэтому мы ее и любим.

– Я все слышу, – бесцветно и надменно заметила тану, поднимаясь в седло.

Еще раз удостоверившись, что ножи закреплены надежно, Бану натянула перчатки, прицокнула, подтолкнула пятками коня, оставляя командиров следить за тем, как сдаются алые. Безусловно, ей невероятно хотелось посмотреть на это самой. Да что там – до скрежета в зубах хотелось посмотреть на это самой! Хотелось увидеть согнутых, покоренных, сломленных поганых Шаутов! До треска в голове, до темноты в глазах!!!

Но она никому не позволит увидеть, каковы ее желания и насколько они велики, насколько значительно удовольствие от победы, насколько всепоглощающе удовлетворение от того, что добилась цели. Спустя десять лет. Добилась. Всего одним сражением. В котором одолела почти вчетверо превосходящее войско. Да, пусть не все прошло согласно расчетам, признала Бану. Однако, как ни крути, истина верна: на войне куда ценнее совершить один маневр вовремя, чем целый десяток – правильно.

Раду смотрел вслед удаляющейся танше, которая направила коня шагом в сторону обоза, где для нее уже наверняка расставили шатер. Отовсюду доносились кличи победы, звуки горнов. Бану приветствовали и готовы были нести на руках вместе с конем. Это Серт первым крикнул после ее поединка с Шаутом: «Тану!» Или все же вначале был Дан с его «Мать лагерей!»? Не суть важно… Солдаты ликовали. Шаутов в этом воинстве ненавидели все. Не за абстрактные обиды какого-то тана – за их собственных товарищей, за их собственное горе, за их тяготы во время осады.

Бану ехала, до последнего сохраняя радостное, выражение на лице, смешанное с привычной долей небрежного высокомерия. Правда, глаза все же прятала.

Раду сам не понял, как озвучил то, что вертелось в голове, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Праматерь богов и людей, ей вообще хоть немного, хоть на кроху знакомы искренние чувства?

Командующий, улыбаясь, тоже глядел на таншу.

– Искренние чувства – это прекрасно, Раду, – задумчиво и немного счастливо отозвался Гистасп. – Но с их помощью нельзя изменить мир.

В тот день и вечер праздновали особенно лихо. Глаза и до выпивки блестели у всех. Гомон одуревших от столь значительной победы бойцов разносился по всей округе на длинные мили вперед, как раскатистый рык густогривого льва. Смех, с которым находила выход усталость, придавал сил, разжигал в сердцах потухшие угли решимости, стирал в памяти призрачный образ былых неудач.

Дан Смелый, пожалуй, радовался больше остальных. Сейчас, когда их наконец настиг такой успех, можно поговорить с таншей насчет командования. Не так, чтобы прямо совсем уж напрашиваться, но намекнуть. Или, если потребуется, заручиться поддержкой Гобрия. Ну в самом деле, ну не может ведь четвертое подразделение так долго оставаться без командира! Солдатам дай волю – они вмиг спустят дисциплину. А у госпожи, кроме него, на такую должность и нет никого. Да и потом, если он, Дан, станет командующим четвертого подразделения, Серт сможет занять его место вице-командира в первом. Этот блондинистый шалопай давно ведь дышит ему в затылок и подчиняется едва-едва. Так что все от такого исхода будут только в выигрыше, решил Дан. Эх, поскорее бы утро!

Была глубокая ночь, когда Бансабира зашла к пленнику. Следом за ней вошли Одхан и Вал. Ниим, Раду, Ри и Шухран ждали снаружи. Женщина села на основание клетки, подогнув одну ногу под себя, а другую согнув в колене.

– Ну что, поговорим?

Зельем жриц из Ангората блеснули в темноте глаза Бансабиры.

Ранди молча кивнул.