Наутро, обессиленная и измученная, Шиада подошла к окну своей молельни и посмотрела на встающее весеннее солнце. Оно будто померкло. Как все вокруг померкло в кромешной тьме страшного вопроса: «Как жить дальше?» Из небольшой коробочки женщина изъяла крупный черный перстень – все, что ей осталось от архонского принца. Шиада поцеловала кольцо и долго рассматривала.

Не встречая рассвета, не задавая вопросов Всеединой Матери, жрица вышла из комнатки и уныло побрела в спальню. Красные, опухшие глаза не разбирали по дороге никого: слуг, Гвинет, Нелары, брата. Переступив порог, она обернулась лицом к затворенной двери и осталась так стоять.

– Может, расскажешь, что случилось?

Женщина вздрогнула от голоса Берада. Нерешительно повернулась и тихо ответила:

– Дурной сон.

Берад сидел в кресле, скрестив руки на груди. Не будь Шиада измождена, поняла бы, что муж тоже не спал до утра, не находя себе места: костяшки сжатых кулаков белели красноречиво.

– Настолько дурной, что ты рыдала всю ночь? – Трудно сказать, чего в его тоне было больше – нетерпения или гнева.

Шиада продвинулась вглубь комнаты и едва слышно сказала:

– Мне надо одеться, Берад.

– Одевайся и рассказывай.

– Очень дурной сон.

Берад не выдержал: подлетел к жене и, схватив за предплечья, встряхнул в надежде взбодрить. Но вместо этого почувствовал, как женщина панически дернулась в его руках. На ее лице отразился неподдельный страх.

– Ты… ты что, боишься меня? – Так и хотелось спросить: «Ты ли? Тебе же вообще плевать и на страх, и на людей!»

Женщина молча дрожала. Вся – как открытая, оголенная кровоточащая рана, что нестерпимо болит и страшится, как бы до нее не дотронулись. Преодолев слабое сопротивление, Берад прижал жену к себе и поцеловал в волосы. Вот оно – первое за их супружескую жизнь мгновение, когда Шиада откровенно нуждалась в его заботе. Ладно уж, нужно подождать, она успокоится. Их, женщин, поди пойми, чего ревут.

Прошло немало времени, прежде чем Шиада притихла. Наверное, от осознания, что позволяет облегчать свои страдания человеку, в общем-то ставшему их причиной.

Отстранилась и достала платье.

– Я помогу тебе, – вызвался супруг. Шиада не протестовала. – Ты так и не ответила, что тебе снилось, – проговорил Берад, шнуруя корсаж.

– Дурной сон.

Женщина села к туалетному столу и взяла в руки гребень. Провела по волосам. Не заметила, как комнату покинул разгневанный и раздосадованный муж. Даже не обернулась, когда в ее спальню опять кто-то вошел.

– Позволь мне, – раздался теплый голос брата.

Шиада отдала гребень, и Растаг принялся начесывать копну, которая и без того уже сверкала и искрилась, как чешуя медного панциря.

– Берад сказал, ты плохо себя чувствовала этой ночью. Что-то с ребенком?

Шиада обернулась через плечо и вскинула на брата черные глаза. Все, что происходит в голове и что произносится вслух, – звучит по-разному. Потому женщина собрала все силы, чтобы с трудом (и только со второй попытки) выговорить:

– Аг… Агравейн погиб.

Растагу можно было сказать. Растаг понял мгновенно. Он единственный знал о привязанности сестры к архонскому принцу.

Мужчина опустился рядом на одно колено, взял сестру, раскачивающуюся взад-вперед, за руку и долго безмолвно утешал. В жизни Шиады это было самое странное время.

Почти через сутки Алай Далхор потер руки и велел страже впустить дочь. Джайе не составило труда встать в предрассветный час – она не ложилась. Во все времена Джайя появлялась перед отцом в идеальном убранстве и даже сейчас выглядела безукоризненно. Только красные припухшие веки говорили, что ее жизнь разбита: в проклятый день, когда Бог отвернулся от Орса, царевич Сарват устроил унизительную публичную казнь нескольких офицеров и полководцев страны, и в их числе – Заммана Атора.

Алай, сухой, седеющий, с негнущейся спиной и несгибаемой волей, в ту ночь тоже не спал, размышляя, как быть теперь. Из по-настоящему стоящих полководцев у него остался только верный Тай, кровный брат, и он сам. Два Далхора, и только. И что делать с Джайей, тоже теперь неясно.

Нужно время, чтобы все осмыслить. Покрутив тяжелые золотые браслеты шириной во все запястье, Алай поприветствовал дочь и, не давая ей сесть, сказал:

– Ваше поведение во время казни было достойным.

– Благодарю, ваше величество.

Алай только кивнул.

– Сейчас для разговоров не лучшее время, Джайя, но вы должны быть в курсе и не выказывать потом удивления. В сложившейся ситуации ваш брак и брак Халия – единственное, что может помочь стране. Завтра аданийцы войдут в замок, чтобы обсудить контрибуцию, и одному Богу известно, что будет дальше. От себя я обещаю дать вам время для печали и скорби и найти жениха столь же достойного и ценного, каким был Атор.

Сейчас эта девочка вежливо поблагодарит его и уйдет, чтобы рыдать в одиночестве. Так уже было.

– Спасибо за известие, государь. – Джайя поклонилась. – Позволите пожелать вам доброй ночи? – Она с трудом держалась на ногах.

Джайя встретилась с суровыми глазами отца.

– И вам доброй ночи, – проговорил он сочным голосом. Наверное, такие интонации стали замещать в речи царя теплоту, которой стоило бы ждать от отца. – Помолитесь, это поможет вам успокоиться.

Джайя только поклонилась и вышла, сглатывая слезы. Она шла, едва ощущая ногами пол. В замке стояла гробовая тишина – как и во все времена, сколько она себя помнила.

Шиада никого не подпускала к себе. Никого, кроме брата. Берада это невыразимо выводило из себя: только, казалось, все наладилось – жена опять за свое! Вначале он попытался выяснить суть дела – только извел нервы, ничего не получив в результате. Поэтому через несколько дней Берад попросил шурина зайти к нему в кабинет. Указав на кресло, Берад попросил помощи. Он же видит – Растаг в курсе, что происходит. Тот развел руками – он уже не раз убеждал Шиаду объясниться с мужем, да только ее упрямство всем известно.

– Оно мне до черта надоело! Так ты расскажешь, в чем проблема?

– Это не мое дело.

– И ты туда же?! – прогремел герцог. – Да вы смеетесь надо мной!

Лигар упал в кресло и, активно жестикулируя, попытался изложить:

– Насколько я знаю от жены, тебе многое известно о… о наших… проблемах… и отношениях. – Растаг кивнул. – Я изо всех сил стараюсь быть хорошим мужем, но не могу сделать Шиаду счастливой, пока не разберусь, в чем не прав. Поэтому буду признателен, если расскажешь, что у нее стряслось.

Бераду казалось, что он только что прыгнул с обрыва и при этом выжил. На Растага, однако, его признание впечатления не произвело.

– Спроси у нее сам.

Берад почувствовал зуд в кулаках. От греха подальше он выставил Растага за дверь и задумался: да что же делать с этой чертовкой?! В прошлый раз, когда казалось, что их брак окончательно летит под откос, Шиада сама исправила ситуацию. Самым тривиальным способом из всех.

…Стояла холодная декабрьская ночь. Берад в кабинете невидящими глазами рассматривал чертежи крепости. Жена тогда тихонько отворила дверь и бесшумно вошла. Так бесшумно, как умела она одна. Встала у мужа за спиной.

– Почему ты еще не спишь?

– Надо закончить кое-что.

– Настолько важное?

– Угу, по ремонту куртины с северо-восточной стороны. Не думай об этом.

– Это не причина не спать ночами. Ты должен беречь себя.

– Я должен защищать замок.

– Ты уже защитил его.

Герцог не ответил.

– Берад, каменщики все равно не начнут чинить стену раньше весны. Не ищи предлогов не спать ночами и врать мне. Что тебя беспокоит? – Жрица положила ладони ему на плечи.

Берад был озадачен: с каких пор Шиада задавала вопросы, а не бесцеремонно читала ответы в его голове? Он постарался ответить мягко.

– Почему-то об отце задумался. Ты ведь тогда так и не сказала, в чем его немыслимый грех, из-за которого отец так мучился.

– Какое это сейчас имеет значение?

Берад медлил с ответом.

– Я понимаю, что никакого, – изрек он наконец. Прохладные руки переместились с плеч на шею, начали ненавязчиво ласкать, не давая покоя. – Но вдруг я тоже совершил такой грех? Или совершаю сейчас? Каждый день?

– Ты о чем?

– Не знаю. Не слушай бреда усталого старика.

Иногда Шиада позволяла ему держать себя за руку или поцеловать ей запястья, но то, что происходило сейчас, было чем-то совсем другим. «Неужели ей невдомек, что я не стальной?!» – в сердцах подумал мужчина. Тем не менее он терпеливо взял женскую ладонь, поцеловал и попытался прекратить беседу:

– Ты права, утро вечера мудренее, пора спать. – Он легко стукнул ладонями по столу и попытался встать, однако Шиада надавила ему на плечи, заставляя сесть обратно.

– Ты зря беспокоишься об этом. Твой путь далек от поступков отца. – Жрица принялась дальше разминать мужскую шею.

Берад с шумом выдохнул и обернулся прямо в кресле.

– Шиада, я ценю твое внимание и заботу, но если не хочешь, чтобы…

Он не закончил: женщина на миг отстранилась и села к мужу на колени. Берад вжался в кресло.

– Шиада? – В его голосе слышалось едва уловимое, скрываемое волнение.

Глаза Шиады светились мистическим огнем красноречивее любых слов. Берад осторожно коснулся пальцами юной прелестной щеки, так же опасливо обнял стан свободной рукой и скупо, почти целомудренно коснулся губ. И с мысленным смешком почувствовал ее неловкость от собственной неопытности. Подхватил на руки, поднялся.

В кабинете Берада было две двери: одна вела в коридоры замка, другая – в смежные покои герцога. Лигар, бережно и уверенно держа женщину, выбрал вторую. В неоправданно большой спальне, спинкой к северной стене, стояла огромная кровать с тяжелым, благородного коричневого цвета балдахином в пол. Мужчина поставил жену на возвышение перед кроватью и в нерешительности замер, пока Шиада сама не развязала тесемки халата…

Так было в прошлый раз. От него ничего не зависело, признался он. Шиада решила все сама и поставила его перед выбором – взять или не взять. Но как быть теперь, когда кажется, что связь с ней опять вот-вот будет утеряна?

Близились именины Шиады. Берад положился на праздник.

Шиада была рада, когда гуляние закончилось: любовь к бессмысленным пышным сборищам, которыми так славен весь мир за пределами Ангората, у нее так и не появилась. Хотя, конечно, необходимость выйти к людям немного привела ее в чувство.

Поздним вечером Берад, одетый в подаренные тунику и плащ, снял с супруги праздничное облачение насыщенного зеленого оттенка. Они впервые за последнее время остались наедине. Раздетая донага Шиада поежилась.

– Замерзла? – заботливо спросил муж. – Я думал, здесь достаточно натоплено.

– Сейчас согреюсь, – проговорила женщина и опустилась в горячую ванну.

Берад помог ей выкупаться и вылезти из ванны, тщательно вытер тело.

– Ты поправилась, – сказал он с улыбкой, накидывая жене на плечи халат.

– По вполне объяснимым причинам, – ответила жрица в тон. Муж был слишком добр, терпелив и обходителен, чтобы ранить его собственной тоской и болью по архонскому принцу. К тому же с утратой последнего у нее и впрямь не осталось никаких надежд, кроме возвращения на Священный остров. Но Бераду пока об этом лучше не знать.

– От плотской любви большинство женщин поправляется, – согласился Лигар, затягивая тесемки халата вокруг женской талии.

– От плотской любви родятся дети.

Мужчина долго и пристально смотрел на жену, а потом расплылся в самой довольной улыбке из всех. Надо же! Он все думал, как бы наладить с ней отношения, а тут такая весть! Ребенок! Наконец-то… Наконец-то она окончательно станет частью его жизни. Наконец перестанет в глубине души чаять возвращение непонятно куда. Конечно, может, будет еще сожалеть еще какое-то время, но не более. Дети ведь, как известно, все меняют… Господи, помоги ей его родить.

Берад подхватил жену под ягодицы, закружил в воздухе, поставил и, поддерживая, с трепетом поцеловал. Держа лицо жены и глядя прямо в глаза, заговорил:

– Я думал порадовать тебя подарком, но, боюсь, он померкнет рядом с этим.

Счастливый, точно юнец, прошедший свою первую войну со славой и шрамами, которыми так гордятся мальчишки, Берад, не переставая широко улыбаться, крепко взял жену за руку и повел к кровати. Посадил на мягкую перину, попросил подождать.

Он подарил жене кольцо. Огромный золотой перстень, выполненный со всем изяществом, доступным его размеру. Гордый золотой грифон, стоя на задних лапах и вскинув мощные крылья, вставал в полный рост во всю фалангу пальца. Крылья были отделаны по краю тонкой огранки гранатами. В раскрытом клюве зверь держал крохотный сверкающий алмаз, расцвеченный всеми цветами радуги в отблесках пляшущего в камине пламени. На развороте крыла ювелиры выгравировали инициал ее имени.

Шиада не спешила надевать дар мужа и вообще имела такой же мрачный вид, как и все последние дни. Она не поднимала глаз, хотя наверняка чувствовала, как отчаянно он хочет, чтобы она на него посмотрела. И посмотрела так, как не смотрела никогда, даже в постели. Посмотрела, как смотрят счастливые женщины. Как смотрят влюбленные.

– Тебе… тебе не нравится? – с опаской спросил наконец Берад с упавшим сердцем, не выдержав ожидания.

– Оно чудесное, – отрешенно отозвалась женщина без тени симпатии.

Берад решил взять инициативу в свои руки:

– Ты позволишь?

Весь небольшой опыт женщины пронесся перед ее глазами за секунды. Позволить ему надеть этот перстень? Жрица едва не покачала головой: слишком хорошо знала, чего от нее будет ждать тот, чье кольцо она примет. Обручальное кольцо такого смысла не несло – просто условность. А когда перстень становится вольным даром одного сердца другому, все иначе. Вверение и требование одновременно; главное кольцо в кольчуге, защищающей от всего внешнего мира; видимое звено невидимой цепи, что вековыми оковами скует жизнь, навсегда привязав к дарителю…

– Шиада? – Теперь и в лице Берада не осталось ни тени улыбки.

У жрицы не было для отказа ни одной причины, какую герцог счел бы вразумительной. Вся ее причина – Агравейн и его треклятое кольцо, которое теперь до конца дней будет зиять черной дырой одиночества в груди и черным пятном бесчестия – на совести. Кольцо Агравейна… простое, черное, агатовое… и куда драгоценнее всех богатств герцогства.

– Да, конечно, – проговорила женщина, беря себя в руки и наблюдая, как Берад окольцовывает ее. – Большое спасибо, дорогой супруг.

Берад вздрогнул от столь официального обращения, но тут же оттаял, когда жена поцеловала его ладонь. Ладно, как-нибудь все наладится. Хотя бы когда родится ребенок. Может, оттого она и печальна, что сама теперь понимает – на Ангорат ей не вернуться.

Проглотив подступившую к горлу горечь, жрица позволила мужу повалить себя на кровать. Берад помнил, как в один из первых раз жена просила быть аккуратнее с ней, и теперь старался действовать как можно мягче. Но надолго его не хватило.

За окном виднелся алеющий закат. Багрово-красный, словно Творитель Мира перевернул своей могучей десницей шар земли, и тысячи рек, пересекавших поля сражений во всех уголках света, потекли по небу. Словно кто-то затянул свод Этана багряными стягами дикарей-скахиров. Словно Богиня-Мать порвала на лоскуты темно-алое одеяние и сбросила покровом в мир людей.

К небу взвивались клочья дыма – последние следы отполыхавших пожарищ и пепелищ. Вот она, страшная цена гордыни и упрямства.

В просторной комнате с видом на разрушенный город собралось немало мужчин – почти все стояли в боевой готовности, держа руки на мечах. Шестеро сидели за массивным столом – победители и побежденные. На столе находились письменные принадлежности и большой развернутый лист пергамента. Переговоры длились уже несколько недель.

– Волею моего отца я обязан предложить тебе выбор: смерть или плата. Хотя поверь, будь решение за мной, вы оба умерли бы самой мучительной смертью из всех возможных. – Сарват посмотрел на орсовского владыку Алая и его сына. Два ублюдка, посмевших посягнуть на его родину; две головы, по прихоти и подлости которых проливали кровь и гибли его друзья, родичи, товарищи. И этим тщедушным псам обещали его сестру?! – Ну! Решай, бывший владыка! Ты согласишься платить нам дань или все же позволишь убить вас и выжечь раскаленным мечом клеймо Адани и Архона на теле своей страны?

– Ты его уже выжег. То, что ты предлагаешь, и так равносильно смерти. Нам нечем платить такую дань. Вы все разграбили и сожгли.

– Мы всего лишь забрали то, что вы разграбили и вывезли из наших земель! Вы же почти два года вели войну на какие-то деньги, так найдите еще!

– Сумасшедший дерзкий мальчишка.

– Дерзкий из нас ты, – констатировал девятнадцатилетний Сарват, – если не понимаешь, что, стоит мне повести бровью, и тебе отрежут язык.

Молодой человек посмотрел на ближайшего к Алаю сподвижника и едва заметно взметнул бровь. Тот с легким характерным свистом выдернул кинжал из ножен и вонзил его в стол близ королевской руки – для пущей наглядности. Алай даже глазом не моргнул. Гвардеец вытащил клинок и, убирая в ножны, разочарованно хмыкнул.

– Хватит тянуть время! Кинжал или перо, старик? – спросил Сарват.

Чертов сукин сын, признал царь и молча поставил подпись. Отложил перо и уставился на Сарвата. Тот казался удовлетворенным.

– Когда я получу обещанное?

Параллельно с вопросом один из гвардейцев царевича свернул договор, перевязал его тесьмой и передал господину.

Владыка Орса говорил ровно:

– Золото, зерно и скот соберут за два дня. Через закат обозы будут готовы.

– А люди?

– Тогда же.

– Я бы хотел видеть, что повезу домой, о плодовитый царь.

– Поговорим об этом позже.

– Нет, сейчас!

– Потом, – шепнул Сарвату на ухо одноглазый Данат. – Вы и без того достаточно унизили его величество.

– Есть за что, – буркнул Сарват, но спорить не стал. – Что ж, можете отдыхать, мои стражники проводят вас до покоев и будут неусыпно охранять царский сон. Ужин вам доставят через пару часов.

Сарват поднялся и проводил Алая с сыном и конвоем до двери. Когда шаги врагов стихли, генерал, осадивший царевича несколько минут назад, подошел к нему ближе и положил руку на плечо:

– Не перегибай палку, сынок.

Не оборачиваясь, Сарват кивнул.

– Пора убираться отсюда, – добавил еще один из начальников. Остальные соглашались.

Молодой человек, угрюмее тучи, сжав зубы, ложкой скоблил по дну тарелки, полной жаркого. Так, будто норовил проскрести в ней дырку. Время от времени поднимал глаза от варева и смотрел на отца, который с поистине завидным спокойствием и какой-то нарочитой тщательностью опускал свою ложку в жаркое, зачерпывал меру и отправлял в рот. Потом, отвлекаясь от отца, юноша окидывал глазами их новую комнату – одну из тех, в которых еще пару недель назад спали незамужние девицы мелкой придворной знати. Кровать здесь стояла одна, но большущая, человек на шесть, и было чувство, словно вместо одеял и пледов застилали ее соломой. Комната располагалась в дальней части северного крыла замка, и юноша слышал, как щели в стенах, противно воя, задувал ветер. Казалось, он приносил с собой с улицы запах страха, голода, крови и гари.

Еще парня раздражало, что вид из здешнего окна никакой. Так, отдельные фасады да торцы полуразрушенных зданий самого разного свойства: служебные помещения, как, например, вон та пекарня или вон тот цех ткачих; помещения, где оказывались всяческие услуги, положим, вон тот – дом брадобрея, а через один за ним, невысокий такой – дом некоего Лура-арфиста. Царевич не раз слышал, как говорили, будто его арфы самые лучшие, с хорошим ясным звуком и из нужных пород дерева. Хотя кто-то утверждал, что на юге живет другой арфист, имени которого царевич не помнил, и вот тому-то уж точно нет равных в выделке инструмента. А дальше, если посильней приглядеться, виден перекресток, и если повернуть на нем направо, то пятым по правую руку (сразу после большой гостиницы) будет здание, где оказывают самые сладостные из всех услуг. Тот бордель по праву считался лучшим в городе, – молодой человек внезапно усмехнулся и провел пальцами по подбородку. По красотке Танни, его последней забаве, он уже успел заскучать…

Давно он не бродил по всем этим местам – с тех пор, как отец за каким-то лихом заслал его воевать с аданийцами.

Юноша громко выругался и вновь уткнулся в тарелку. Паршивая и мерзкая комната, жалкая и убогая в сравнении с его царственным покоем! И еда, что ему принесли, не лучше! Одно лишь жаркое из кролика, хлеб, разбавленное вино да яблоки! А где его любимый запеченный каплун? А где фаршированная овощами рыба? А где пирожные, где нормальное, настоящее вино из белого винограда, которое в неимоверном количестве поставляли сюда из виноградников Адани?..

Проклятый Адани… Царевич вновь заскоблил ложкой где-то под содержимым тарелки.

– Прекратите уже, – отчеканил Алай. – Не мешайте мне есть.

Юноша перестал, но лицо его было столь же угрюмо.

– Ваш ужин ждет.

– Отец!

– Я сказал, ешьте! – Медноволосый Халий вздрогнул от отцовского окрика. – Неизвестно, как и когда нас будут кормить в следующий раз. Ешьте и не жалуйтесь.

– Почему мы вообще должны это есть? – спросил царевич, возвращаясь к еде. – И спать здесь?

– Вы и впрямь такой дурак?

Сын вздрогнул, но промолчал.

– Что мы теперь будем делать, отец? – спросил он пару ложек спустя.

– Жить дальше.

– Жить дальше? Как вы сможете жить дальше, если завтра трое из шестерых ваших детей покинут Аттар навсегда?!

– Раз и навсегда уходят только в царство Господне. А ваши сестры и брат будут жить. Да и мы пока тоже живы, рано жаловаться.

– А после смерти – поздно!

– Вот именно! – Алай поднял тонкое, с запавшими глазами лицо от ужина. – Для жалоб нет времени.

Царевич выдержал долгую паузу, прежде чем повторил вопрос:

– Так как именно мы будем жить дальше, отец?

Алай донельзя понизил голос, сын практически читал по губам:

– Мы будем терпеливо выжидать возможность вернуть ваших брата и сестер и будем делать все, что в наших силах, чтобы выжидать пришлось как можно меньше.

– Но сил у нас практически не осталось, – так же тихо проговорил царевич. – Войска мало, земли выжжены, люди в страхе и недоверии. Ни почтения, ни провианта, ни мощи – ничего!

– У вас две руки, сын, в одной из них вы держите меч, в другой – щит.

– Чего?

Алай съел последнюю ложку жаркого и запил его вином.

– То, что силы нет у нас, не означает, что ее нет у других.

Он встал, потянулся и громко добавил:

– Лично я наелся, но очень устал. Так что я, пожалуй, пойду спать, чтобы не слышать, как вы сетуете на жесткость здешней кровати.

– Спите спокойно, отец.

Алай громко усмехнулся:

– А вы ешьте, ужин остыл.

Дни, когда Шиада пыталась примириться с потерей Агравейна, дали шанс Растагу и Неларе узнать друг друга лучше. После празднества Растаг заявил о намерении возвращаться. Сестра спросила брата о его решении, и тот ответил, что намерен жениться. Он не выглядел влюбленным, но, видимо, проникся к Неларе симпатией и был готов заботиться о ней.

Этого достаточно, решила жрица. В голову брата за истинными ответами женщина не лезла. Ей оставалось только поговорить с Берадом.

Следующее утро началось со скандала, который закатил отец Нелары. Да как она, Шиада, смеет? Что себе позволяет? Как так? Когда об этом шла речь несколько месяцев назад, он подумать не мог, что герцогиня серьезна в намерениях. И вообще Нелара помолвлена.

– Любую помолвку можно расторгнуть.

– Я расторгну ее только в том случае, если ваш несравненный братец одолеет Бронна в поединке!

Бронн? Шиада вспомнила этого громадину: Растагу, каким бы бойцом он ни был, такого не победить.

Включилась мать Нелары, заявившая, что не даст отослать дочь черт-те куда. И потом, Бронн ведь запросил ее полтора года назад! Такие помолвки не разрывают без серьезных причин!

– Помолвки так и не затягивают, – заметила жрица, не будучи до конца уверенной, насколько долго можно затягивать помолвку. В конце концов, кроме собственной, длиной в пару дней, других она не знала.

Спорили долго. Пока отец Нелары не дотумкал поставить в известность герцога. Тот подоспел как раз вовремя и, к ужасу родителей, был уже в курсе. Стараясь быть убедительной, Шиада воззвала к родительскому чувству. Нелара выглядела рядом с Растагом совершенно влюбленной и счастливой, а с Бронном-то что ее ждет? И потом, легко рассуждать, если ты – мужчина и тебе по большому счету все равно, с кем спать. Женщинам на этот счет сложнее.

Ей никак не ответили, зато в мыслях матери Нелары жрица отчетливо прочла, что так положено. Ну, раз положено…

– Подчиняться воле сюзерена тоже положено, – напомнила Шиада.

Отец Нелары не выдержал и заявил, что, по его мнению, Берад напрасно обращался с женой так хорошо. Опережая супруга, Шиада уточнила, уверен ли мужчина, что имеет право обсуждать действия герцога. Тот ненадолго примолк, а потом сделал еще попытку. Какой идиот, подумала Шиада.

Берад тоже взъелся – нельзя никому так разговаривать с госпожой.

– Господин, я бы не стал так говорить, если бы ее светлость не забывала место, отведенное женщине!

Герцог оторопел от подобной наглости, и это дало возможность «обиженному» продолжать:

– Вразумите ее светлость, объясните, что будущее своих детей я сам решу! Мои сыновья преданно служат в вашей дружине, а младший – оруженосец сэра Ганселера. И потому было бы верно, чтобы и мои дочери остались здесь, выйдя замуж за ваших дружинников. Тогда сыновья, которых они родят, также будут служить вам.

Дослушав сподвижника, Берад подивился разумности его слов. Бронн и впрямь могуч, и было бы печально, если бы сила, данная ему Господом Богом, не получила, хотя бы частично, второй жизни в детях. Но сторону-то он давно выбрал, поэтому заявил, что в случае брака Нелары и Растага ее дети послужат семье, из которой Лигар взял жену. Обмен вполне равный, на его взгляд.

Родители Нелары переглянулись: неужто слухи не врут и герцогская чета правда зажила душа в душу?

Спор никак не утихал. Шиада посмотрела на отца Нелары с сочувствием – не хотелось доходить до этого, но ей порядком надоел этот балаган.

– Все это чушь, – заявила она прямо. – Он не собирался выдавать дочь за Бронна, а вступил с ним в сговор. Бронну не нужна жена, чтобы иметь сыновей, – у него тьма бастардов в замке, и он влюблен в мать одного из них. Ему заплатили за молчание и согласие на эту так называемую помолвку, дабы никто другой не посягнул на Нелару и не совался к ним со сватовством, которому нет причин отказывать. – Женщина перевела взгляд на супруга. – Твой рыцарь надеялся, что ты женишь на Неларе Кэя.

Берад ответил не сразу, а обидчик сжался. Как эта сучка вообще обо всем узнала?! Шиада, до которой доносилась и эта мысль, проигнорировала выпад. Пусть скажут спасибо, что ограничилась только этим, – могла бы, облачась в чары, просто сломить их волю, заставить со всем согласиться и даже, при желании, со временем забыть о собственном решении.

До Берада наконец дошло. Он разошелся. За непозволительные амбиции отца Нелары упрятали в темницу. Причитающую мать девушки Шиада выставила за дверь – на всякий случай. Берад весьма своенравен, когда вспылит. Оставшись наедине с женой, Лигар не унимался и продолжал свирепствовать по поводу такой дерзости.

Шиада подошла к мужу, который, в сердцах костеря подданного, смотрел в окно, и взяла за руку. Аура жреческого таланта несет не только величие – она способна вызвать почти любые эмоции и переживания. Почувствовав вокруг запястья прохладные пальцы, Берад как-то быстро успокоился, хотя и тяжело вздохнул под конец тирады.

– Не переживай, – сказал Шиада, отстраняясь.

– Ты куда? – Он не успел поймать ее ладонь.

– Надо сказать брату. Он помолвлен.

Женщина ушла; мужчина улыбнулся и сел в кресло, откинувшись на спинку. Через минуту лицо герцога померкло: Бронна за сговор тоже стоило наказать.

Нелара радовалась. Как так, неужели? Неужели мечты сбываются? Неужели вот так просто можно перестать бояться будущего и стать невестой того, в кого влюбилась с одного взгляда? Нелара разрывалась между собственной привязанностью к Растагу и чувством благодарности к Шиаде, которая убедила родителей дать согласие на брак.

Восторженную девицу осадила мать, с грохотом захлопнувшая дверь ее скромной комнатки:

– Чего радуешься?

– Но как же не радоваться, мамочка? Я…

– Закрой рот! – Женщина ударила дочь по лицу. – Из-за твоего змеиного языка отца бросили в темницу! Сколько раз я говорила тебе, чтобы ты не связывалась с этой сукой! Герцогиня, тоже мне! Ведьма и шлюха, каких мало! И ты предпочла ее своей матери?! Ну скажи, она многому тебя научила, дрянь ты этакая! – Еще удар. – Разболтала все как на духу! Это ведь ты ей разболтала, что мы хотим выдать тебя за Кэя! Ты!

– Нет, что ты, мамочка, как я могла…

– Это я спрашиваю, как ты могла!

– Но я не…

– Да откуда она еще могла узнать! Или ты веришь, что ее языческие выходки имеют силу?! – Новое подозрение наполнило женщину пущей яростью. – Я изобью тебя, еретичка! – Мать стала наносить совершенно хаотичные удары по щекам, по рукам, бокам дочери, дергать ее за волосы. Девушка прикрывалась, как умела, пыталась защититься, но ничего не выходило.

– Мама! – слезно просила она.

– Смеешь верить непонятно во что! – Девушка попыталась вырваться, но мать не пустила. Платье порвалось. – Что за горе на мою голову, раз не сумела воспитать дочь?! Какой стыд! – Женщина отошла от дочки и заломила руки. – Ох! Если бы я знала, что все так кончится… Если бы я знала, что ты подслушивала наш разговор с отцом!

– Но я же говорила, я почти ничего не слышала! И это вышло случайно!

– Случайно?! Случайно ты ничего не знала, не знала почти полтора года и готовилась идти за Бронна! Пока не позволила себе наглость слушать разговор старших! Если бы ты не знала, что твоя помолвка – видимость, разве стала бы ты заигрывать с этим треклятым мэинтарцем? Нет, конечно! Это все Шиада, она одна виновата! Ведьма!

Женщина, тяжело дыша, упала на стул.

– Как теперь быть? Все планы к черту! Неужели трудно было держать язык за зубами?

– Да не говорила я ничего ее светлости! – почти закричала девушка.

– Ее темности! И не смей мне врать, чертовка! Погубила отца… Выбора нет, выйдешь за Растага. Но ни одной монеты, ни одной нитки или иглы, ни одной банки с маслом или специями я тебе в приданое не дам! Выйдешь как нищенка!

– Но, мама?.. – ужаснулась девушка. Да кому она нужна без приданого?

– Ничего не мама! Отец дает приданое, а ты своего предала!

Что было спорить? Нелара, всхлипывая, глотала слезы; она уже не слушала мать и лишь время от времени растирала горящие от ударов лицо, руки, бока.

Малыш Норан, сын Тройда и Виллины, подрастал. Ему перевалило за полтора года, и, отученный от груди, ребенок становился стройнее. Линетта одела на него светлую рубашечку ниже колен, с широким, вышитым серебряными нитями рисунком по подолу. Из-под нее виднелись темные льняные штанишки, подвязанные выше. На крохотных ножках мальчонки сидели того же цвета башмачки. Ребенок нетерпеливо дожидался, пока юная жрица его оденет, и, едва она закончила, побежал к двери. Деревянная громада, казавшаяся малышу неприступной стеной, оказалась заперта, и он принялся поочередно требовательно смотреть то на нее, то на Линетту. Девушка улыбнулась и приговорила:

– Подожди минутку, непоседа, я только найду шаль, и пойдем. Мама никуда не убежит!

Но Норан, видимо, считал иначе и сопроводил свои требовательные взгляды настойчивым битьем маленькой ладошкой по двери.

– Да иду я, иду! – Линетта уже на ходу схватила заготовленное покрывало и накидку для ребенка, на случай если тот замерзнет. – Вот же маленький эльф, – с улыбкой пробубнила она и отворила дверь.

Подхватив ребенка на руки – тот был против, – она быстро прошла по коридорам, миновала четыре длинные лестницы и вышла на воздух, во внутренний сад замка. Что ни говори, Кольдерт ей по-своему нравился. Это был крупный красивый город, не такой, конечно, как Ангорат – Священный остров ни с чем не сравнишь, – но все же довольно приятный. Во всяком случае, когда Линетта ехала сюда, она готовилась к худшему: сестры общины, которым прежде доводилось бывать в замках, рассказывали самые настоящие ужасы. А здесь было мило. В конце концов, Кольдерт был не просто замком, а столицей. Разве мог он оказаться некрасив?

Однако истина в том, что любой город может быть некрасивым, но даже самый некрасивый из них милее сердцу, если его согревают близкие люди.

В саду двоих уже ждала Виллина. Принцесса недавно простудилась и еще не оправилась от болезни до конца. Поэтому, несмотря на теплое время года, Линетта взяла своей госпоже шаль. И судя по всему, не зря, подумала девушка, очутившись на улице. Для начала мая прохладно. Хорошо хоть ветра нет.

– Светел твой день, госпожа.

– Светел и твой, Линетта. – Мать взяла ребенка на руки, поблагодарив за хлопоты.

Но Норану, судя по всему, с самых пеленок надоело, что его передают из рук в руки! Дадут ему уже наконец побегать или нет? Мальчик забарахтал ножками в воздухе.

– Беги уже. – Мать опустила сына на землю. – Элайна писала, что Роневаль такой же, – улыбнулась Виллина, вспомнив последнее послание с голубем.

– Кто такой Роневаль?

– Сын Элайны и Ронелиха. Помнишь, я рассказывала тебе о них?

Да, конечно, Линетта помнила.

– Кстати, за заботу о Тройде тоже спасибо, – засмеялась женщина. – Мужчины – что другой мир. Но мир однозначно детский.

– Ваше высочество, – улыбнулась Линетта.

На одном из верхних этажей, у окна покоя стояла королева Гвендиор и почти с отвращением смотрела вниз, где смеху предавались две молодые язычницы…

Они гуляли и беседовали еще три четверти часа, прежде чем принцесса зашлась кашлем и Линетта настояла на возвращении в замок. Норан, разочарованный внезапным окончанием прогулки, принялся изображать полукрик-полуплач, лишь бы ему позволили остаться на улице, но взрослые оказались непреклонны. Недовольство мальчика крепло. Потому, едва Линетта довела госпожу до ее комнаты, она передала Норана нянькам, чтобы те мальчика накормили, переодели и опять вывели во двор. И не дай им Богиня не уследить за ним, напутствовала жрица. Если заболеет, придется объясняться перед принцем.

Много на себя берет эта малолетняя выскочка с языческих островов, перешептывались служанки да старухи. Да только что поделать, если она фаворитка принцессы, а стало быть, и будущей королевы. Проглотили укоры с обидами и пошли исполнять.

Виллина, наблюдая за хлопотами жрицы, улыбалась. Излишне она, Линетта, волнуется. Девушка только что-то пробурчала в ответ и, укрыв принцессу с головой над кипящей водой с добавленным пихтовым маслом, велела дышать глубоко.

Тьма окутала Кольдерт покрывалом ночи. Далекое, густое, словно патока, небо ярко сверкало светлячками звезд. Будто кто-то на земле в тысяче-тысяче мест одновременно решил поиграть с небом в солнечного зайчика. Только вместо солнца отсвечивал полумесяц – излюбленный серп язычников. А если вот так чуть наклонить голову, то серп сделается похож на улыбку. Да, улыбку, которой так не хватало Линетте.

Жрица отошла от окна и села у кровати принцессы. К вечеру болезнь усилилась, поднялась температура. Сейчас госпожа уснула, и девушка могла спокойно наблюдать за ней, мечтая об острове и мужчине, назначенном ей Праматерью. Она, кажется, уже догадывалась, кто он.

Ее прервал осторожный стук в дверь – вошел Тройд.

– Как она?

– Небольшой жар, но в остальном ничего серьезного, я думаю. Главное, чтобы жар спал.

Принц кивнул.

– А Норан?

– О, малыш в полном порядке, ваше высочество. Я заходила к нему, он был сыт, сух и, судя по всему, совершенно доволен этим днем.

Тройд улыбнулся, вновь кивнул, прошел вглубь комнаты и сел на один из стульев у кровати жены, близ изголовья.

– Садись, Линетта, не стой.

Жрица примостилась на второй стул. Мужчина молчал и пристально разглядывал лицо супруги. Линетта не смела мешать и зачарованно наблюдала за красотой безмолвного выражения чувств. Тройд очертил костяшками фаланг овал лица Виллины, совсем нежно, чтобы не разбудить. Линетта поежилась. Заметив это, принц отвлекся от жены, поднялся и затворил ставни; перекинул пару поленьев из дровницы в камин, накинул на плечи Линетты шаль супруги.

– Вы очень добры. Благодарю.

– Брось, ты сама добрее к нашей семье больше, чем весь остальной замок, – улыбнулся Тройд. – Я останусь с ней.

– Тогда, полагаю, мне лучше уйти.

– Мне ты не помешаешь, да и вдвоем не так скучно коротать часы ожидания. Но если хочешь спать, иди.

Жрица осталась, правда, через пару часов принц тихонько притворил дверь, подозвал слугу и велел принести еще одно одеяло, которым укрыл девушку.

Королева Гвендиор в очередной раз подошла к окну и воззрилась на верхушки городских стен.

Недавно прокатился по столице слух, будто единственный сын короля Удгара, Агравейн, пал в бою. Видимо, сплетня не лишена оснований – Виллина, узнав о ней, слегла. Но отчего Удгар не прислал гонца с донесением? Почему не просил у дочери надеть траур? Ах да, сказала себе королева, эти еретики не знают траура, не признают черного цвета и верят в перерождение душ. Можно подумать, из рая или ада есть выход снова на землю. Глупости какие!

Страшная у них все-таки вера, если сестра не оплакивает брата, а спустя какую-то пару недель уже смеется, как дитя. Да даже не будь траура, ни одна королева Иландара до сих пор не смеялась так, как дочь Удгара. О небо… Да, что им оплакивать близких, они же, не раздумывая о приличиях, предаются любовным утехам в эти свои праздники плодородия. Умер один родич – зачнем другого, так, что ли?

Королева схватилась за подоконник. Уже ни к чему ни вопросы, ни проклятия, ни уговоры, мольбы или приказы. И даже молитва, кажется, так и не достигла ушей Господних.

Она велела принести письменные принадлежности. Занесла перо над чернильницей и вдруг замерла. Надо было спросить кое-что у Изотты, прежде чем писать. Впрочем, спросить можно и после.

«Преподобная Алианора!  – начиналось письмо, которому была уготована дальняя дорога. – Пишу к Вам с глубокой любовью и преданностью той, что вышла из стен вашей священной обители. Вместе с тем я обращаюсь к Вам и как та, в преданности и любви к которой Вы поклялись много лет назад. Темные настали времена для служителей Христовых. Ересь множится, и неугодные Богу расползаются подобно черному поветрию по всей нашей исстрадавшейся стране. Я предприняла множество попыток изменить ситуацию, но безуспешно, язычество сидит на самой вершине власти. А потому, как избранница Божья на роль матери народа, я не имею иного выхода, кроме как поступить согласно велению совести. Полагаюсь на Вашу помощь, настоятельница, и прошу Вас подготовить все к моему скорейшему прибытию. Если Господь будет благосклонен, я прибуду в Гудан в течение месяца. У меня имеется к Вам разговор, который я не рискну изложить в переписке. Да сохранит Вас Пресвятая Дева.

С любовью и почтением,

– Изотта! – позвала королева.

– Да, госпожа? – в течение минуты прибыла прислужница.

– Это письмо надо будет отправить с самым верным гонцом настоятельнице Гуданского монастыря.

– Будет исполнено.

– Но прежде присядь. Есть новости из Западного Орса?

– Нет, никаких. Судя по всему, Адани все еще держат пути сообщения.

– Очень жаль. Архон действительно выступил в этой бойне на стороне Адани?

– Да, госпожа.

– Сначала союз с варварами, теперь нападение на Западный Орс… Эти язычники сами расторгают альянс, помогая нашим врагам и уничтожая наших друзей.

– Прошу простить, миледи, но ведь Орс нам не союзник.

– Орс христианин, а все дети Христовы братья, – отрезала королева. – Что насчет Агравейна? Что-нибудь слышно насчет похорон?

– Миледи, не поступало никаких вестей, говорят то же, что и месяц назад: мертв Железногривый.

Вот и хорошо. Куда бы этот громила ни сунулся, везде побеждал. Будь он жив, она, Гвендиор, может, побоялась бы делать то, на что решилась. Но без него не так страшно.

– Займись письмом.

Дождавшись в засадах, пока поселяне засеют зерно на полях окрест замка, Бансабира обложила стены плотным кольцом и терпеливо ждала, время от времени отбиваясь от непрошеных гостей. За два месяца Бансабира взяла две крепости: на первую потребовалось семь с половиной недель, на вторую – ни дня: к ней достаточным оказалось просто подойти, местные подданные Синего дома добровольно капитулировали.

Только к этому сроку вернулся Дан Смелый. Явился с шумом, везя избитого Нера Каамала под одобрительный гомон. Бану сразу велела доложить об этом родственникам мужа – пусть знают, что долг жены она выполнила с честью. Что бы кто ни говорил, ее долг жены именно таков, решила Бану, – в конце концов, Каамалы прекрасно знали, что Нер женится не на хозяйке замка, а на командующем армией.

Нер плакал. Завидев Бансабиру, он практически кинулся ей на шею, обнимал, гладил живот и нес какую-то умилительную чушь. А потом запричитал, что им с Бану непременно надо убраться из лагеря армии: вернуться в чертог отца Каамала и ждать разрешения Бансабиры. Танша прицокивал в душе. Благо свидетелей не было. Проведя с мужем около часа, Бану отослала его в лазарет – пусть осмотрят раны и приведут в порядок. А ей надо поговорить с Даном.

Сияющий, счастливый, приветствуемый войсками, перешагнув порог, Дан померк. Бану не подняла головы от стола и не обратила на это внимания.

– Рассказывай.

– Тану, – протянул Дан до того жалобно, что Бану вздрогнула и подняла взгляд. Мужчина выглядел растерянно и почти испуганно – стоял, пошатываясь, глядел влажными глазами, в которых в разных пропорциях смешались страх, раскаяние и облегчение. – Тану, – проскулил он вновь, захлебнулся воздухом во всхлипе и упал на колени, закрыв лицо руками. Великая Мать Войны и Жизни, он здесь, он вернулся. Что бы танша ни решила, что бы ни сделала – уже не так важно. Важно, что он здесь, в ее шатре. Все позади…

Будет даже здорово, если она решит отстранить его или казнить, – жить с таким грузом на совести невыносимо.

– Лигдам, – сухо позвала тану. Оруженосец послушно вышел. Проводив его взглядом, Бану нахмурилась, неповоротливо встала, приблизилась к Дану. В другой подобной ситуации она бы спросила: «Что за спектакль?» – или: «Какого ты себе позволяешь?!» – но сейчас женщина чувствовала – надо иначе.

– Что случилось? – невозмутимо спросила она.

Праматерь, как, как же успокаивал, обнадеживал сейчас бесстрастный тон танши, который в иные моменты просто до крайности раздражал своей невыразительностью!

– Тану, – на судорожном выдохе повторил Дан. Он не плакал, нет, его просто трясло. – Тану, та-ну, та… ну, – повторял мужчина почти бессмысленно, срывающимся голосом.

– Дан, – Бансабира заговорила ласково, – я знаю все и не буду тебя обвинять. Я хочу услышать, где и как.

Где и как потерял больше двух третей вверенных людей? Из тысячи двухсот мечей, которые Бану отрядила вызволять мужа, вернулось едва ли больше трех сотен.

Дан на призыв госпожи никак не отреагировал. Видно было, что пытался взять себя в руки, но не выходило ровным счетом ничего. Совсем не похож на себя, признала Бану. Всегда уверенный, всегда твердый… Неужели его так легко сломать?

Бансабира мягко положила руку мужчине на плечо, но тот все равно вздрогнул.

– Послушай, Дан, ты…

– Как? – прохрипел мужчина, неосознанно вцепившись в женскую ладонь до хруста костей. – Как вам это удается, тану?

Бансабира помрачнела – не надо объяснять, что именно.

– Если думать об этом слишком долго, погибнут и те, кто выжил прежде. Ты не можешь думать, почему поступил так, как поступил, копаться в себе, оправдывать или обвинять себя, Дан. Полководец обязан уметь признавать свои ошибки, но не испытывать чувства вины из-за них. Или хотя бы, – шепнула женщина, – делать вид, что это так.

Дан немного успокоился, хотя по лицу мужчины Бансабира не сказала бы, что тот услышал хоть слово из того, что она произнесла.

– Вставай. – Тану протянула руку. Дан, взявшись, поднялся. Танша повела его к столу, но Дан, освободившись, замер и мотнул головой. Ну, пусть стоит.

Из последовавшего сбивчивого рассказа Бансабира узнала, что диверсия в лагере красных готовилась долго и тщательно и прошла гладко – все многотысячное войско было мобилизовано и направлено в одну сторону, в то время как спасители Нера действовали с противоположной. Там потребовалось только отбиться от охраны, что стоило полусотни солдат. А вот уже при продвижении обратно они угодили в засаду все тех же красных, на самых подступах к Сиреневому танаару. Засаду до того страшную, что с большим трудом вообще сумели вырваться. На вопрос, каким образом Дан повел людей в непроверенную местность, тот ответил, что местность они вроде обследовали, правда, наскоро – их торопила погоня алых. Разумеется, обнаружив пропажу, Ранди Шаут отрядил приличные силы вслед нарушителям. Ну а дальше все известно.

Вот как все оказалось – это удалась не диверсия ее солдат, это тану Шауту удалось их одурачить. Добровольно отдать Нера, чтобы наверняка загнать и разбить меньшие силы противника. А если бы Бану явилась со всем своим войском и смогла прорвать засаду, Шаут загнал бы ее к Сиреневым. Видимо, полагал, что Мать лагерей по-прежнему гостит у деда, с которым у нее весьма сложные отношения. Тогда, из-за того что притащила на земли Ниитасов армию врага, Иден, скорее всего, ударил бы ей в авангард, а Шаут тем временем дожал с тыла. И дальше… Надо полагать, Ранди был уверен в том, что следом справится и с Ниитасами.

Судя по всему, Дан тоже все это понял, сообразила Бансабира, иначе бы не задавался вопросом, как теперь смотреть в глаза солдатам, ей и самому себе. Потерять армию потому, что не распознал намерения врага…

Когда Гобрий узнает, скажет, что в случившемся виновата Бану: кто отправляет подразделение к армии, превосходящей вдесятеро?! Но сейчас Бансабира и впрямь не считала себя виновной. Дан сказал, что сунулся при возвращении по пересеченной местности окольными путями, побоялся идти через равнины. Именно это и было вопиющей глупостью, на взгляд танши. В таких ситуациях самое очевидное и тривиальное решение зачастую самое верное. Держись он равнин – исход был бы иным. Он всегда иной, когда у армии есть место для маневра, даже если такой это простой «маневр», как рассеивание.

– Ты сделал все, что мог, и все, что требовалось, – сказала Бансабира. – Ты освободил ахтаната Серебряного дома и зятя Пурпурного. Остальное сейчас не имеет значения. Отдохни, потом сообщишь, кому из твоих полагается обещанный замок с землей.

– Он погиб, – мигом отрапортовал Дан.

– Значит, замок перейдет его семье. Отдохни, говорю, потом обсудим. Ты молодец. Я признательна.

Дан, кивнув, помялся, попятился, волоча ноги, вышел. Бансабира долго смотрела ему вслед. Кажется, глаза начинало щипать. Не иначе как из-за беременности приступ плаксивости. Срок подходит. Явно ведь не из-за того, что во всем виновата она одна… Если бы она вообще была расторопнее, если бы вообще смогла избежать сражения, в котором был пленен Нер…

Не суть. Лучше не волноваться лишний раз. Надо что-то делать. Отец все еще рассчитывает на ее помощь, не время сидеть.

Оценив положение дел, Бансабира в считаные дни углубилась во владения Наадалов еще сильнее. Но не туда, куда можно было добраться по суше: на верфях крепости по приказу Бану были захвачены все суда. Перебравшись через очередную полноводную ленту, танша отдала указ уничтожить все доступные двухдневному переходу переправы и мосты. Если все верно, Шаут пойдет за ней. Пусть ее проклянет дед, в чьи владения она втащила ненавистных алых, пусть проклянут сдавшиеся синие, за то, что Бану отрезала их от ставки танаара, фактически бросив в лапы врагов. Теперь они – и сиреневые, и синие – станут буфером, которому придется отбиваться от Ранди Шаута. Хотя бы на время родов этот «трухлявый рак» перестанет быть ее проблемой.

Когда кончилась первая майская неделя, Бану получила важное сообщение от Юдейра. До того, как им с отцом удастся выйти из войны с триумфом, оставалось, судя по всему, совсем немного.

Сабир Свирепый к этому времени вошел в ставку Синего танаара – родовой чертог танов Наадал. Потерявшие цвет молодого поколения, всех земных ахтанатов, Наадалы просто сдались. Уже одно это означало, что до окончания войны оставалось немного: сейчас победа определялась только тем, кому хватит выносливости и верности людей продержаться дольше остальных. Впрочем, можно ли считать победу в гражданской войне собственно победой?

Так или иначе, успех в Синем танааре настиг их вовремя – Бану оставался месяц, и, чтобы не рисковать, танша предпочла дождаться срока в стенах замка. Никакого толкового представления о детях Бану не имела, тем более об их рождении. Но все равно, когда примирилась с неизбежным, поняла, что хотела бы произвести первенца в фамильном чертоге.

Ладно, видимо, не судьба, мысленно посмеялась танша. По крайней мере, она сможет быть в это время с отцом – он прислал гонца с сообщением, что ждет ее там, в доме Синих.

Кто знает, может, повезет и к ним присоединится еще и брат Русса? Хотя бы на пару дней.

После очередного бивака до отца осталось не больше одного перехода – не суточного даже, дневного. Часов шестнадцать – самое большое. Но, едва проснувшись, Бану поняла, что мечтательное настроение развеялось. Само по себе, без видимых причин.

Она проснулась засветло. Будить Лигдама и остальных не хотелось. Правда, оруженосец сам почему-то пришел в шатер раньше обычного, застав таншу в каком-то нервозном состоянии. Неразборчиво поздоровавшись, женщина мерила шагами шатер с упорством запертой в клетке тигрицы.

За завтраком в горло не лезло ни крошки. И даже ни капли. Отбросив попытки съесть хоть что-нибудь, Бансабира с шумом поставила стакан с водой, повела головой и велела Лигдаму позвать Гистаспа и поднять телохранителей.

– Доброго утра, тану. – Гистасп улыбался открыто и приветливо – как всегда, когда ничего не случалось. – Звали?

– У меня плохое предчувствие, Гистасп.

– Что-то случилось?

Бансабира ответила отрицательно.

– Впрочем, может, я нервничаю именно потому, что ничего не случается? У нас же вечно что-нибудь.

– Возможно, – ответил Гистасп.

Танша и впрямь выглядела растерянно, даже немного затравленно. Будто вообще не ложилась спать, а всю ночь читала донесения от разведчиков, что их окружают со всех сторон и красные, и рыжие, и сиреневые, и вообще весь Яс против нее ополчился. Гистаспу это не понравилось.

– Давайте-ка немного задержимся, тану. Вам надо как следует отдохнуть.

– Нет. – Бансабира коротко качнула головой.

– Тану, вы можете не признавать, но в вашем положении женщины утомляются куда сильнее и быстрее, что вполне понятно. Мы уже находимся в пределах доступности войск тана Яввуза, не думаю, что задержка на день как-то нам повредит.

– Нет, Гистасп. У меня правда совершенно скверное предчувствие.

– Если нервничаете, я могу послать к тану Сабиру гонца с сообщением, он пришлет вам для охраны дополнительные войска. Так будет спокойнее.

– Лучше я сама отправлюсь вперед.

– Не упрямьтесь, я пошлю к тану Сабиру за помощью.

– Не стоит лишать заслуженного отдыха тех, кто едва его достиг. Не тревожь отца, я пойду вперед.

За последнее время Бансабира стала куда сговорчивее, однако упрямство, которое танша демонстрировала сейчас, не поддавалось никакому рациональному объяснению и превосходило даже то, которое было присуще Бану в самом начале.

– Но сейчас даже шести часов нет, тану. При всем желании мы не соберем лагерь раньше восьми.

– И не нужно. Для этого ты здесь. Лигдам поднимает мою охрану, мне хватит, а ты поведешь остальных, как будут готовы. Не рассиживайтесь.

Гистасп поглядел с сомнением:

– Тану, тридцать человек, в случае чего, вас не защитят. Мы, конечно, недалеко от вашего отца, но все одно на территории синих, и здесь совсем нам не рады.

– Я знаю.

– Тогда что изменят какие-то два часа?!

– Гистасп, мне нужно выехать сейчас.

– Тану! – Ох уж эта ее упертость. – Вы забыли, что сейчас не в состоянии постоять за себя?

– Гистасп! – Бану повысила голос. Совсем на немного, но Гистасп замер – не мог припомнить, когда она так говорила с ним.

– Ты меня слышишь? – Ну что он встал как столб?

– Госпожа?

– Просто сделай, как я прошу! – Ее лицо исказилось. Истерика, что ли? Или танша скрывает что-то серьезное? – Извини, – обронила женщина искренне, выдыхая. – Просто выполни. Все равно, кроме тебя, я никого не могу об этом попросить – от Гобрия, сам понимаешь, шума будет еще больше.

– Хорошо, тану, – скрепя сердце согласился командующий. Однако в обмен на это заставил Бану вернуться к завтраку. Есть она все равно не стала, но стакан молока под нажимом соратника выпила.

Когда через полчаса они вышли на улицу, перед шатром собрались три десятка личной охраны во главе с Раду, Лигдам и, как ни странно, Дан. То ли проснулся от суматохи вокруг, то ли еще почему, однако, ожидая таншу, уже сидел верхом. Бансабира не стала ничего спрашивать или препятствовать – кивнула в ответ на их приветствие и с помощью Гистаспа забралась в седло.

– Скажи Серту, первое подразделение поведет он, – обратилась к альбиносу. – Надеюсь на тебя.

– Как прикажете.

Сопровождение многократно призывало тану Яввуз сделать привал – в конце концов, специально для танши Лигдам взял скромный шатер. Его приторочили к седлу одной из двух запасных лошадей вместе с незначительным провиантом.

Бансабира отказывалась. Не сейчас, позже, не время. Или вовсе не нужно. К обеду Бану почти насильно стащили с седла, заставили перекусить и сделать хотя бы пару глотков воды. Особенно, конечно, усердствовал Лигдам, который знал, что танша встала еще засветло и так ничего и не ела. Бансабира уступила, пересилив себя, – лишь бы оставили в покое и шевелились быстрее. Ставить шатер запретила; за исключением пары минут, которые она провела, отойдя от мужчин подальше, тану – в лице бледнее обычного – полчаса просидела плечом к плечу с солдатами. Ничего не говорила, но смотрела так, что было ясно – если в ближайшее время ее не вернут в седло, достанется всем.

Вал, который помог тану подняться на лошадь, спросил – действительно ли все в порядке. Бансабира сосредоточенно кивнула.

После привала Дана, прежде ехавшего во главе колонны рядом с таншей, и Раду сменил Одхан. Вице-командир пошел в замыкающих, подгоняя остальных и все время нервно оглядываясь по сторонам. Теперь и у него в груди закопошилось какое-то мерзкое хлипкое создание, которое впору было назвать плохим предчувствием.

Телохранители негромко переговаривались о том о сем. В общем, особо болтать-то не о чем, но ведь все одно – так поинтереснее коротать унылую дорогу, держа лошадей шагом.

Тану Яввуз не сказала ни слова.

Вечерело. Гистасп, перепоручив заботы Гобрию (в таком деле лучше всего полагаться на тех, кто не силен в воображении) и отдав пару распоряжений Такулу, вице-командиру второго подразделения, поехал вперед в сопровождении всего пары человек. У него не было никаких предчувствий, но озадаченность тревожностью главнокомандующей вкупе с природным любопытством взяли верх.

– Раду, – донеслось до телохранителя совсем тихо.

Мужчина даже огляделся – кто позвал-то? Или показалось?

Бансабира качнулась в седле. Освещения шестичасового вечернего солнца вполне хватало, чтобы телохранитель разглядел, как белые пальцы тану, намертво вцепившиеся в поводья, дрожали вместе с последними.

– Тану? – обеспокоенно спросил Раду. Нахмурился, мгновенно подобрался.

– Больше не могу, – выдохнула женщина. – Не могу, Раду. – И, теряя сознание, повалилась из седла.

Раду и Одхан слетели с лошадей. Раду поймал падающую таншу. Бану находилась в пограничном состоянии между сознанием и беспамятством. Охранники, заголосив, встали мгновенно.

– Тану, тану, что с вами? – Раду опустил женщину на землю.

– Раду, – осторожно позвал Одхан, не сводя глаз с места, откуда выпала Бану.

Раду поднял взгляд, сглотнул и запоздало понял, что теперь дрожат и его руки: танское седло было залито кровью.

Мужчины, замерев, в ужасе переглядывались. Праматерь Всесильная, делать-то что?!

– Тану! Тану! – орал Раду.

Бансабиру хватило только на одно слово: «Ребенок».

Первым опомнился Вал:

– Лигдам! – гаркнул мужчина. – Давай обратно за лекарями! Дан, до чертога Наадалов осталось часа три. Живо туда, сообщи та́ну, что нам нужен лекарь, у тану́ начались роды! Одхан, Ниим, быстрее расставьте шатер. Маджрух, Ри, возьмите все пустые мехи – до последнего ручья на пути четверть часа! Остальные, займитесь конями!

Когда Вал закончил, Дана и Лигдама и след простыл, а над шатром уже суетились. Остальные помогали, кто кому мог, чтобы ускорить процесс.

Лигдам столкнулся с Гистаспом где-то в середине пути. Тот, с круглыми глазами выслушав новости, судорожно кивнул.

– Скачи дальше, я оставил за себя Гобрия. Вели от имени тану становиться лагерем на ночлег там, где они стоят. Ничего не сообщай.

– Но лекари…

– Со стороны Сабира прибудут быстрее. Не говори ничего и никому, просто передай приказ.

Никому не стоит быть свидетелем того, что случится в ближайшее время. Все равно, что именно случится. Ему, Гистаспу, доводилось заставать роды собственных родственниц – зачастую, конечно, за дверью роковой комнаты, неоднократно. Но солдатам, которые видят в Бансабире воплощение Кровавой Госпожи Войны, не надо ни слышать, как рождается ее ребенок, ни видеть ее мученической смерти.

Лигдам торопился. Гистасп тоже.

Множество людей сгрудились возле шатра, рассевшись прямо на земле. Когда Гистасп спрыгнул с коня, из-за занавесей донесся утробный рык…

Гистасп со скоростью пущенной стрелы подлетел к укрытию и рванул полог.

На застеленной войлоком земле без единой кровинки в лице лежала Бансабира.

Гистасп выдохнул и сумел распознать остальное. Под спину танше уложили пару мешков и какие-то пледы (будь славен запасливый Лигдам). Рядом сидел Раду и трясущимися руками вытирал танше лоб. Одесную стоял походный котелок с водой.

– Что ты делаешь, идиот?! – Гистасп был сам на себя не похож.

– Мы… никто из нас не рискнул… да и… что мы знаем? – попытался оправдаться увалень.

Конечно, никто из них не рискнул притронуться к танше, которую всю ломает от адской боли даже без малейшего прикосновения, зло подумал Гистасп. Конечно, ни один не посмел ее раздеть! Кретины!

– Гистасп? – протянула Бану в промежутке между приступами. – Как?

– Все в порядке, тану, скоро прибудут лекари.

Но ничего не было в порядке – Бансабира опять выгнулась дугой, становясь почти на лопатки от болевых судорог.

– Я не понимаю, господин. Еще же целый месяц… – Раду выглядел оглушенным.

– Как давно?! – гаркнул Гистасп.

– Еще же мес…

– КАК ДАВНО У НЕЕ СХВАТКИ?!

В шатер ворвался Вал.

– Мы точно не знаем, командующий, – ответил охранник, пытаясь держать себя в руках. Он коротко объяснил ситуацию четырехчасовой давности. Гистасп обезумел – сколько она мучается в действительности!

Он был готов своими руками отрубить Раду сначала все пальцы на руках и ногах, потом руки и ноги, потом отрезать язык и выколоть глаза и только потом отрубить голову. Но вместо этого приказал Валу вывести «вон отсюда этого» и быть на подхвате. Воды нужно больше. И пусть остальные разведут костер, чтобы прогреть ее.

Когда Вал вернулся, Гистасп попросил его поддерживать тану со спины. Сам сел прямо перед таншей. Игнорируя женский крик, подхватил ноги под коленями, расставив их в согнутом положении, устроился четко между и, стиснув зубы, со всей силы рванул ткань штанов на бедрах. Будь что будет.

Вал, в кои-то веки покрасневший, отвел глаза. Впрочем, долго отворачиваться не вышло. Когда Бансабира осталась без части одежды, Гистасп охнул, заставив Вала вздрогнуть. На алебастровой, даже слегка голубоватой коже оголенных бедер буквально горели багряные пятна.

Гистасп велел Валу подать один из пледов, на которых прежде лежала голова танши, и накрыл Бану паховую полосу. Собрав все мужество, он положил руки на колени вздрогнувшей женщины:

– Давайте, тану. – Благослови, Праматерь. – Все будет хорошо. – Если сейчас сюда придет хоть кто-нибудь, кто знает, что делать. – Я знаю, вы справитесь. – Ничего я не знаю!

Гистасп откровенно паниковал, но тану сейчас явно нельзя об этом знать. Должен же хоть кто-то здесь создавать видимость того, что все идет как положено, согласно распорядку. Должен же хоть кто-то внушать уверенность в том, что все так! А кроме него на такие трюки способна только та, между чьих ног он ждет сейчас судьбу двух танских домов.

– Тану, пожалуйста, – успокаивая, упрашивал Вал. Гистасп только безотчетно сильнее сжимал танские колени и призывал тужиться, внутренне содрогаясь от каждого крика, срывающегося то в визгливый вопль, то почти в звериное рычание.

Без малого тридцать человек снаружи молились, хотя все, кроме новичков, старались сохранять каменные лица.

Когда у бивака спешился тан Сабир с главным лекарем Пурпурного дома и Даном Смелым, перевалило за полночь. Он не видел ни одного человека из тех, кто его приветствовал. Ворвавшись в шатер и застав у ног дочери Гистаспа, настолько хмурого, что казалось, будто лоб ему свело судорогой, Яввуз тихо выдохнул «Бану» и едва не упал через порог.

– Позвольте, – сориентировался врач. – Поможете мне, – сказал он та́ну. Вала и Гистаспа выставили на улицу. Первый был белым как полотно, второй держался увереннее.

– Гистасп, – рвано гаркнула Бану, хватая ртом воздух. Мужчина обернулся у выхода. – Гистасп останется.

Сабир не то что не возражал – ему вообще было наплевать на все, кроме спасения той, чья спина теперь упиралась в его колени. Гистасп не думая ни минуты вернулся, сел рядом и взял таншу за руку.

– Постарайтесь, тану. У вас ведь еще полным-полно дел. – Он постарался ободряюще улыбнуться. Теперь это было легче, даже несмотря на ее искаженное болью лицо.

Гистасп продолжал болтать что-то успокаивающее, как и раньше. Пока лекарь не заявил:

– Да что вы так кричите, тану?! Я уже вижу головку. Все идет как надо. Придите в чувство, северяне должны сносить боль мужественно!

В ответ на это воззвание тану закричала громче. Не только от боли – из принципа тоже. Что он там несет? Ее крики оскорбляют честь клана? Да что он понимает…

Когда все закончилось и лекарь протянул тану́ Яввуз крохотного кричащего мальчонку, она отказалась – перевернулась, уткнувшись лицом отцу в колени, и зарыдала.

– И что мне делать? – спросил врач.

Ответ пришел сам – Дан с той стороны полога сообщил, что прибыли повитухи и повозки для транспортировки танши и ребенка. Сабир велел прибывшим женщинам заняться внуком и выгнал всех из шатра. Гистасп на прощанье бросил один взгляд на измученную женщину, которая совсем не казалась счастливой вопреки расхожему мнению. Вышел и, выдохнув, пошел мыть руки. Он ведь так и не смыл танскую кровь с ладоней.

Бансабира рыдала до того истошно, что Сабиру приходилось держать ее даже лежавшую. Женщина деревянными пальцами цеплялась за бедро отца, оставляя синяки.

– Папа… – звала сломанным голосом. – Папа!

– Тише, Бану, все хорошо, моя девочка, все позади. – Сабир гладил дочь по голове и тоже плакал – от ее слез. Это ведь он обрек ее на это. Он заставил ее так рискнуть, хотя лучше многих знал, чем для женщин заканчиваются роды. Благо дочери все равно, она не видит лица отца.

– Папа! Неужели… жизнь… достается так?! Папа!

– Тише, Бану, все позади.

– Как?! Как я теперь смогу убивать врагов?! Отец!

…Гистасп бросил взгляд на шатер – хорошо, что он остановил ряды вдалеке. Чем меньше людей услышит все это, тем лучше. Чем меньше будет свидетелей того, что случилось за последние несколько часов, тем спокойнее. Для ее же блага.

Их маленький лагерь засыпал. Все, кроме выставленных на дозор новичков и Гистаспа, который сидел на каком-то валуне и не сводил глаз с шатра.

Через час рассвело.

Бану притихла только с рассветом. Гистасп осторожно, чтобы не потревожить, зашел внутрь. Женщина так и лежала на коленях отца, время от времени вздрагивая во сне.

– Как чувствовал, – тихо произнес Сабир. – Я уж думал, как тебя позвать. Надо ее переложить, у меня совершенно затекли ноги.

Гистасп постелил пледы и аккуратно перенес таншу. Сабир выпрямил ноги, совершенно их не чувствуя.

– Вам надо поспать, – заметил Гистасп.

– Тебе тоже. – Мужчины вышли на улицу. – Что вас с ней связывает?

– О чем вы?

– Она попросила тебя остаться.

– Я был с ней несколько часов до вашего приезда, – без тени смущения ответил Гистасп. – Думаю, тану так было спокойнее.

– Тогда будь благословен, Гистасп, – устало пробормотал тан. Они разошлись и устроились прямо на земле.

Проснувшись к полудню, Бану больше не плакала.

Она не плакала, не говорила, не поднималась с земли и больше всего напоминала мертвую – стеклянные глаза, почти восковая бледная кожа. Только непроизвольно дергающиеся плечи иногда выдавали, что женщина жива.

Ситуация не изменилась и тогда, когда, ничего не добившись от дочери, тан довез ее до чертога. Ее войскам был отправлен гонец с сообщением продвигаться к ставке Наадалов и располагаться лагерем вокруг стен.

Бану никого не хотела видеть, даже отца. Хотя ее регулярно навещали какие-то женщины, которые все время что-то делали: перетягивали живот какими-то тряпками, сцеживали молоко. И впрямь, запоздало осознала Бану, грудь ведь натуральным образом ломило.

Только однажды, когда зашел Гистасп, она коротко поблагодарила командующего. А после – и его глаза бы не видели.

Бансабира не видела сына, хотя ей приносили его по пять раз на дню; не принимала брата, хотя тот приехал едва ли не специально; не разговаривала с людьми, ничего не ела, лишь изредка глотала бульон, который вливали насильно, днем и ночью выглядела бесстрастно и как-то растерянно и больше всего на свете хотела утопиться.

Но – увы, Мать Сумерек велит рождаться в крови и умирать в крови. Теперь Бану по-настоящему знает, что это значит.

Почти сразу Сабир вызвал к себе Вала и Гистаспа. Первому тан назначил награду за помощь тану Яввуз сам, и Вал принял ее с благодарностью, хотя что-то и пробормотал про честь, долг и все такое. С Гистаспом оказалось сложнее. Несколько раз Сабир Свирепый повторял вопрос, чего командующий хочет в благодарность, с разной степенью нажима, результат был один – Гистасп говорил, что ему ничего не нужно и у него уже все есть.

Приходить в чувство танша стала только спустя неделю.

Как-то резко – просто встала, пошла к сыну, который проплакал все дни без матери и, кажется, только успокоился, научившись обходиться без нее. Пока о нем может позаботиться кормилица, этого вполне достаточно, подумала Бану.

Потом нашла брата и провела с ним полдня. Следом поговорила с отцом и в присутствии собравшихся офицеров попросила на другой день в том же составе пригласить лекаря, который так ей помог. Надела форму из Багрового храма. Надо же, последние месяцы ей казалось, она больше в жизни не влезет в эту одежду, но все оказалось не так скверно.

Кликнув Лигдама, взяла оружие и вышла во двор. Пора вспомнить, что к чему.

Она ни на что не годна, с упавшим сердцем признала танша спустя сорок минут. Утомляется быстро, мышцы слабы… Как бы она ни проклинала в душе Гора, сейчас казалось, он один мог вернуть ей былую силу.

Ее приветствовала и поздравляла охрана и прибывшие командиры. Бансабира кивала в ответ коротко и немного надменно – так, будто прошедшей недели вовсе не было. Гистасп, наблюдавший со стороны, только ухмылялся. Отличное качество – уметь оставлять прошлое в прошлом. Он хотел сказать ей это лично, но пока не подходил – сама позовет, когда будет надо.

Когда на следующий день по просьбе тану в приемную залу чертога Наадалов при небольшом скоплении людей (включая хозяев замка, с которыми Бану наконец познакомилась) привели главного лекаря, тану радушно его поблагодарила и велела выделить соответствующую награду. Тот поклонился, отпуская что-то о том, что это его и долг, и обязанность, и что-то там еще. Расшаркиваясь, уже собирался уходить, однако танша попросила задержаться.

– Помимо того что ты помог рождению наследника Пурпурного дома, ты дал мне ценный урок.

– Я? – удивился врач.

– Именно. Ты сказал, что северяне должны сносить боль мужественно, и был прав.

– Простите? – Недоумевал не только врач – Сабир, Русса, многие собравшиеся переводили глаза с танши на лекаря и обратно. Бансабира бросила ленивый взгляд на Вала. Этот тоже ходил мрачнее тучи последнюю пару дней.

– Бану? – напрягся Сабир.

– Но, видишь ли, я признаю только те уроки, которые вижу на личном примере, – продолжила танша давать наставления целителю, игнорируя отца. – Вал, я тебя попрошу.

Вал в ответ кивнул, глянул на Маджруха и Ри. Подоспев к лекарю, они мигом его скрутили, и Вал, сняв с пояса меч вместе с ножнами, со всей силы врезал рукоятью целителю в пах. Тот сначала замер, а потом взвыл.

– Бану! – вскинулся Русса.

Сабир, напротив, замер.

– Ну же, что такое? – с презрением спросила женщина. – Почему ты так кричишь? Все идет своим чередом? Все северяне должны сносить боль мужественно, ты не забыл? Кажется, язык ему тоже придется отрезать. И рот зашить. А то иначе подобное поведение оскорбит честь Пурпурного дома.

Колени лекаря, дрожа, съехались вместе, он едва стоял и все еще скулил.

– За что… тану? – По лицу мужчины катились слезы.

– За глупость, – высокомерно отозвалась танша. – Боюсь, нам придется найти нового семейного врача, отец. Впрочем, это я оставлю тебе. Пойдемте.

Бансабира вышла из залы, не обратив внимания ни на вопросы, ни на причитания. Несчастного целителя отпустили, тот, скорчившись, упал на пол. Вся охрана вышла за госпожой.

Мальчишку назвали по традиции Каамалов – Гайером.

Бансабира сидела в комнате с братом. В смежном покое спали ее сын и его кормилица. Из числа синих, но Бансабира не возражала. Главное, чтобы о нем позаботилась какая-нибудь добрая женщина. Ей, Бану, все равно никогда не стать матерью вроде Эданы Ниитас – такой, какими и должны быть матери. Хотя бы потому, что Эдана Ниитас никогда не взваливала на себя так много и потому никогда не была ответственна перед столькими людьми. Привязаться к сыну значило оставить войско. Отступиться сейчас от армии значило обмануть тысячи людей. Врать Бану не любила.

Русса был рад, что Бану стало легче. Для этого отец его и позвал, сознался брат сестре. И – помогло. И впрямь Бансабира стала приходить в себя, только когда стало известно, что прибыл «Яввузов бастард». «Русса бы сумел… Русса бы смог… Русса бы нашел силы…»

Науки Храма Даг так просто не забыть.

Бансабира высказала переживания о собственных физических возможностях. Она даже не помнила, когда в последний раз была настолько немощной. Да и охрана в этом ей не помогала. Когда она тренировалась со своими телохранителями прежде, те довольно быстро выучились не сдерживаться. А сейчас… слишком они ее щадят, слишком боятся случайно задеть, причинить даже самый незначительный вред. Таким образом, она не то что не сможет наверстать упущенное, но и утратит то немногое, на что еще способна.

Русса успокоил: наверняка сестра помнит – возвращать воинскую форму куда легче, чем начинать с нуля. Он вызвался помочь с тренировками при условии, что они не будут торопиться и все-таки будут беречь ее здоровье. Бансабира благодарно улыбнулась и обняла брата.

Они проводили вместе очень много времени. Две недели подряд трое Яввузов – отец, дочь и сын – наслаждались семейными вечерами, а уж брат с сестрой не расставались, кажется, вообще ни на миг. Что бы Бану ни делала, Русса был рядом. Как-то за полдень они после тренировки сидели в комнате Бану рядом со спящим Гайером и перешептывались. Бансабира впервые рискнула поднять вопрос, который боялась озвучить прежде: готов ли Русса ради нее на нечто такое, что придется скрыть от отца?

Русса ответил, что ради Бану сделает все что угодно, обнял, а отстранившись, поцеловал в губы. Коротко, по-братски.

– Как трогательно, – с ехидством заметил голос.

В дверях, сверкая рыжей шевелюрой, стоял Этер Каамал, прибывший поздравить брата и невестку и поприветствовать Гайера. Теперь, когда есть представители обоих семейств, можно будет провести священный обряд посвящения ребенка в таинства Праматери и Акаба.

Русса почувствовал, как Бану неприятно поежилась, глядя на гостя, и обнял сестру твердой рукой. Они перебросились с Этером парой слов, прежде чем деверь танши скрылся из виду. Каамалу вполне хватило увиденного, чтобы, скрипя зубами, засомневаться в отцовстве собственного брата. Все они помнят, что тану Яввуз питала сильные чувства к старшему брату-бастарду и даже не раз, покинув шатер мужа, отправлялась к нему по каким-то неясным причинам. Кто знает, кто знает… Грешно, конечно, даже подумать о таком, но что, если Гайер не сын Нера? Что, если своим рождением ребенок обязан пошлой кровосмесительной связи?

Когда Гайер ушел, Бану задрожала.

– Так о чем ты хотела попросить? – напомнил Русса.

Бансабира покачала головой:

– Нет, ни о чем.

– Бану…

– Пообещай, что защитишь меня от них, – наскоро солгала женщина. – Защитишь от Каамалов.

Бану надавила на больную мозоль. Русса сначала рассыпался в причитаниях, потом в заверениях о том, что недостоин, а потом наконец трижды поклялся беречь сестру от родственников мужа. Бансабира в это время соображала лихорадочно: не стоит впутывать его во все это. Хорошо, что не попросила о желаемом Руссу. Этер явно ушел от них не без задних мыслей, он будет следить за Руссой в оба. Врать Бану не любила, но предпочитала, чтобы совесть брата оставалась чиста.

Сославшись на усталость, Бану отрядила Руссу к отцу и уставилась в окно.

Итак, тех, кому можно по-настоящему довериться, всего пятеро – Дан, Раду, Серт, Юдейр и Гистасп. Юдейр отпадал сразу – у него теперь совсем другая служба. Впрочем, его косвенная помощь вполне может сгодиться. Например, чтобы мимоходом развалить один весьма неуместный в Ясе союз. Раду слишком прямолинейный, а Дан… Дан слишком открыт. Во-первых, о тайном может стать известно лишним людям, а во-вторых, этот тоже придумает что-нибудь самоочевидное. К тому же ближайшее поручение Дану должно быть не секретным, а публичным и таким, чтобы он наверняка справился с ним с выдающимся успехом. Дан надежен только тогда, когда все хорошо. Ему надо вернуть веру в себя.

Оставались Серт и Гистасп. Серт подходил по всем параметрам. Он весьма обязателен, правда, его каждая собака знает в лагере, так что действовать скрытно ему явно не удастся. Гистасп… После всего случившегося, особенно если учесть, как много ее тайн командующий уже знает, танша в последнюю очередь стала бы обращаться к нему. Есть еще, конечно, Одхан и Вал, но они в принципе непригодны для подобной работы.

Промучившись больше часа, взвесив все «за» и «против», Бансабира наконец остановилась на Гистаспе. В конце концов, ответственность за пленных возложена на его плечи.

Впервые за последнее время Бану пригласила в комнату командира второго подразделения, велев перед тем кормилице отнести Гайера к отцу и дяде. Пусть Каамалы пообщаются с первым ребенком в их молодом поколении.

Гистасп вошел, и Бану сразу почувствовала, как нещадно горят щеки.

– Звали, госпожа? – спросил он настолько вежливо и равнодушно, как мог. Как ни крути, командующий тоже изрядно нервничал эти дни.

– Я сказала тебе «спасибо»? – Бансабира отвернулась к окну.

– Да, как только вас доставили сюда.

Серьезно? Бану не помнила.

– Тогда я хочу услышать, как ты оказался так близко к нам, если тебе было приказано вести войска.

Гистасп рассказал. Бансабира ответила «ясно», сказала, что мужчина может сесть, и замолчала. Тот остался стоять и терпеливо ждал.

– Чего ты хочешь? – сдержанно спросила тану.

– Ничего, – ответил командующий в тон.

– Чего ты хочешь? – с нажимом повторила танша.

Больше Гистасп не раздумывал:

– Или ничего, или то, что можете дать только вы.

Мысленно Бансабира усмехнулась. Она никогда не обольщалась на этот счет – у Гистаспа нет никаких чувств к ней, но есть отличная привычка не упускать своего и всегда на скачках выбирать нужную лошадь.

– Хорошо. Я обдумаю это.

– А чего хотите вы? – деловито осведомился Гистасп следом.

– Того, что может дать только командующий, чье подразделение ответственно за пленных, – обернулась Бансабира. – Голову одного из них.

Гистасп медлил, разглядывая танское лицо и едва заметно кусая губы.

– Я вас правильно понял?

Танша выгнула бровь:

– Вот и проверим.

Бансабира восстанавливалась быстро. Никто из тех, кто застал ее роды, не намекнул ни словом, ни взглядом на то, что сомневается в полководце, столь ясно обозначившем слабость. Даже наоборот – казалось, с того раза уважение к танше в рядах только выросло. Сабир держался схожего мнения.

Когда завершились ритуалы по посвящению в таинство жизни Гайера Яввуза и отбыл подозрительный Этер, не упускавший в эти дни возможности подколоть маленькую таншу или подловить на чем-то недостойном, Бану могла сосредоточиться на насущном. Стоило подбить итоги двухлетней кампании и определить стратегии решающего броска.

Бану уединилась с отцом. Сабир под страхом смерти запретил впускать даже Руссу.

Итак, заговорила Бансабира, два из четырех крупнейших альянсов в стране существенно ослаблены. Союз Шаутов, Луатаров и Ююлов уже почти развалился – первые со вторыми уже полгода на ножах, а Ююлов, которые, по существу, были скрепляющим звеном между алыми на северо-востоке и желтыми на юго-западе, год назад разбили Бану и Маатхас. Расчет тогда удался – чтобы их с Сагромахом не зажали с двух сторон союзники рыжих, пришлось рассорить давних друзей Шаутов и Ююлов, а желтыми занялись те, у кого были к ним свои претензии.

Альянс синих, сиреневых и золотых тоже практически уничтожен. Золотые Раггары объединились за годы войны со слишком многими, и теперь неясно, с кем они вообще, поэтому проще думать, что сами по себе. А сами по себе они давно не представляют существенной угрозы, хотя, конечно, их соседство с Пурпурным танааром заставляло Яввузов сидеть на иголках уже два года. Сиреневые сейчас воюют, по существу, только с красными. Факт, что Иден Ниитас помог внучке войсками, разошелся по стране быстро и был расценен как союзнический жест. В такой ситуации оказалась естественной капитуляция недавних друзей Идена – Наадалов. Что им оставалось, если помощи теперь ждать было неоткуда?

Третьим союзом были золотые, черные и бежевые. С Раггарами все и так уже ясно. Наибольшей силой в этом содружестве обладали черные Дайхатты. Бежевые Вахиифы, обложившие Маатхаса, тоже были сильны, однако если Сагромах сумеет вырваться из окружения, это переломит весь ход войны на юго-западе. Ведь, в конце концов, черные Дайхатты имели свои счеты с желтыми – давняя головная боль, которая сыграла на руку Маатхасу и Бану год назад. Пока черные отвлекали желтых, северяне могли действовать в центральных землях.

Последний могучий альянс страны – союз северян – худо-бедно держался на отношениях Сабира с Сагромахом и Бансабиры с Каамалами, так что между собой пока сохранял мир.

Оставался последний танаар – Зеленый дом Аамут, который, как военная сила, почти не фигурировал в войне все десять лет и который приходился родиной ныне правящей раману́ Тахивран.

Пожалуй, это самая заманчивая дорога для Бану. Особенно если учесть все донесения разведки за минувшие два года. Аамуты в этой войне заимели больше других, хорошо бы растрясти их теперь. Здесь, на юго-западе, Сабир и Русса и сами справятся. К тому же у Бансабиры была одна дельная мысль. Такая, которая позволила бы не опасаться денно и нощно внезапного нападения Раггаров на Пурпурный танаар. В конце концов, разве редко бывает так, что на поле битвы, когда потери обеих сторон страшны, когда выжившие подавленны и утомленны, заявляется третья армия, которой достается весь триумф и вся добыча?

За день до того, как Бану решила выдвигаться, в замок Наадалов прибыли родственники из дома – кузен Ран-Дано с совсем небольшими силами привез к Яввузам семилетнего Адара. Мальчишка был не похож ни на отца, ни на Бану – разве что угадывалось нечто общее в овале лица. Выглядел он уже сейчас долговязым и тонким, с вьющимися чернющими волосами, что неожиданно обнаруживало в нем нечто общее с Руссой. Сестра Адару не понравилась. Пусть и семи лет от роду, он отчетливо знал, что станет таном вместо отца, которого не видел со своих четырех с небольшим и почти не помнил.

До тех пор, пока почти два года назад домой не приехал дядя Тахбир, который с большим восторгом заявил, что нашлась дочка тана Сабира и его, Адара, сестра. Мальчик сначала радовался – здорово! Родная сестра! Наверняка будет с ним играть! Но, подрастая и слушая разговоры дяди и кузенов, ребенок начал понимать, что эта самая сестра отнимает у него его место.

Адар и Бану смотрели друг на друга одинаково растерянно и равнодушно. Бану сказала себе сразу, что мальчишка – часть ее клана и теперь ей, как тану́, надлежит его защищать. А чувства… Когда война закончится, они приложатся. Адар убедить себя в родстве и связи каким-нибудь подобным образом не мог, о чем и сказал отцу. При всех, громко, почти по-детски визгливо заявил, что он будет следующим таном, а не «эта». Первый раз Сабир коротко рявкнул на мальчонку, и тот примолк. Насупился, убежал. Однако на другое утро все повторилось вновь, с гораздо бо́льшим упорством, и Сабир, доведенный мальчишечьим упрямством до бешенства, занес руку. Ребенок или нет – а приказы тана обсуждать нельзя! Бансабира была объявлена тану два года назад, законный наследник Сабира Свирепого уже вступил в свои права, так что теперь никаких возражений по этому поводу быть не может.

В последний момент перед ударом Бану закрыла Адара собой, ловко поймав руку отца. Надо же, кажется, рефлексов она не утратила.

– Бансабира, этот мальчишка позволяет себе сомневаться в твоих правах и в моих приказах! Отойди! – На своей памяти Бансабира впервые видела отца в таком состоянии. Даже тогда, когда Бану прилюдно выбрала своим избранником Маатхаса, Сабир и не думал поднимать руку. Хотя, может, все дело в том, что такова судьба всех Яввузов – любить кого-то из детей намного больше остальных? Если бы Гайер был ребенком не Нера, а Сагромаха, женщина была уверена, она бы вернулась с ним вместе в фамильный чертог.

– Он всего лишь ребенок, отец, – попыталась вразумить Бану. – Зачем ты вообще приказал привезти его сюда?

– Он не вечно будет ребенком! Ты была не старше, когда встала на путь войны!

Аргумент неоспоримый, конечно, но Бану не сдавалась:

– Ты не ответил: зачем он здесь? – спросила как можно спокойнее.

– Я поручил Руссе и Ран-Доно сопроводить моего внука домой. – Сабир Свирепый опустил наконец руку. Его голос потеплел. – Коль уж ты остаешься с армией.

В его голосе, заметило окружение с трепетом или ужасом, не было и тени упрека. Всеединая, да насколько велика его любовь к дочери? Что бы она ни сделала, чего бы ни пожелала, она всегда для него права. Кроме, пожалуй, замужества, но тут и сама Бану не подвела отца. Даже сейчас, когда родился Гайер, из всех родственников новорожденного больше всех остальных ему радовался именно тан Сабир. Тан проводил с внуком и дочерью все время, которое удавалось. И для тех, кто знал Свирепого не первый год, было очевидно: дело не в том, что Гайер его первый внук, и не в том, что он мальчик: вся причина была в том, что Гайер – ее сын.

– А раз им все равно держать опасный путь домой и раз все равно пришлось бы вызывать Ран-Доно для пущей безопасности, я подумал, что самое время познакомить моих детей.

Бансабира сосредоточенно кивнула. Ладно, раз отец так решил, пусть так и будет. К полудню она снимется с места. Не время ссориться, надо проститься с семьей.

Она скоро уйдет, подумал Сабир, не время для ругани. Он ведь так и не сказал, как гордится дочерью за рождение внука, за победы в боях, за освобождение Нера, за соглашение с Ниитасами. Более надежного соратника он себе не пожелал бы. И более преданного преемника тоже. Да, надо не упустить шанса и сказать обо всем этом, пока еще есть время.

Этер Каамал вызвался сопровождать племянника к родственникам невестки и даже взял на себя его безопасность. Бану была против, но Сабир настоял. Отцу Бансабира верила безоговорочно. Что бы ни было, он идеальный глава высокого дома. Бесчестия, насилия и предательства в адрес тех, кого должен защищать, тан Яввуз ни за что не потерпит и не простит. Потому танша подчинилась.

Как только Бану вывела войско с земель синих, в первую же ночь явился Юдейр – с поздравлениями и донесениями.

Он не был так приучен к темноте, как Клинки Богини, так что пользовался для освещения ночной дороги характерным приспособлением из науки Храма Даг – деревянной трубкой дюймом в диаметре, в которой на перекладине помещался или тлеющий уголек, или кусочек торфа. В трубке, закрытой сверху и снизу, выдалбливалось маленькое отверстие, так что направление рассеивания света всегда было очень четким. К тому же такое отверстие позволяло не только контролировать зону освещения, но и быстро скрыть себя, просто прижав фонарик открытой частью к одежде.

– Надо же, Рамир тебя и этому научил? – улыбнулась танша.

– Это было первое, чему он научил, когда понял, что я не ориентируюсь в темноте, как вы.

Он повзрослел, подумала танша и даже позволила себе перекинуться с бывшим оруженосцем парой необязывающих фраз. А потом велела любыми средствами проникнуть в Золотой танаар и добыть стяг Раггаров.