Утром в кабинет Михаила Николаевича Кашина входят его помощники. Лицо Эльзы кажется привлекательнее, чем обычно, из-за едва уловимой улыбки, немного скрадывающей тяжелую челюсть. Помощница выглядит радостной и энергичной. Недобритый Сурен же ничем своих эмоций не выдает. Он сосредоточен и готов к любым поворотам в деле с хлопотной «канцеляркой».
Кашин, потирая руки и сверкая белоснежными имплантами, встречает верных служак бодрым восклицанием:
– Ну что, бойцы невидимого фронта, завтра в это время будем пить шампанское, ёлы?
– Хотелось бы, – смеется «челюсть» и садится за стол.
– Я почитал контракт внимательно. Все вроде чики-пики? – обращается к ней Кашин.
– Все выверили с юристами. Никаких нестыковок. Ты же знаешь, на меня можно положиться, – с достоинством говорит Эльза.
– Ну, а на тебя, Суренчик? Можно положиться?
– Мой человек проверил Супина. Опасности прямой я не вижу. Он законченный офисный червь. Похоже, ведет свою игру с Бойченко. Его право. И да, живет с бухгалтершей из своего отдела по фамилии Голубцова. Носится с ней целыми днями.
– И она же дружит с Риткой?
– Дружит – не то слово, Михаил Николаевич. Меня еще вчера насторожил рассказ вашего водителя о фуре, перегородившей дорогу.
– Ерунда, случайность! – отмахивается Кашин.
– Хорошо бы, если бы так, – морщится помощник. – Дело в том, что эта Голубцова много лет снимает квартиру у одной пенсионерки. К пенсионерке частенько является ее племянник, некто… – «небритый» раскрывает кожаную папку, ищет глазами нужную запись. – Вот, некто Трофим Евгеньевич Седов. Он – дальнобойщик, владелец красного рефрижератора «вольво».
– Ну, ёлы, и что?!
– Красный рефрижератор хотел помешать движению вашей машины. Мне кажется, если бы в ней находилась Ника…
Сурена перебивает гомерический хохот Кашина. Эльза тоже скептически улыбается.
– Ты думаешь, что ради Ритки зашуганный жизнью дальнобойщик будет перебегать дорогу такому человеку, как Кашин?! Японская сакура, да это… это просто абевегедейка! Вот это что… о-ох!
Михаил Николаевич трясется и вытирает слезы. Его лицо и загривок наливаются краснотой.
Сурен тушуется.
– Ну, не знаю. Может быть, я перестраховываюсь, но Маргарита могла подкупить этого племянника. Или, не знаю… соблазнить.
– Соблазнить, конечно, могла, ёлы, без вопросов. Но даже у влюбленного водилы есть чувство страха за собственную шкуру. А денег у Ритки нет – все, по ходу, просрала, кукла.
Эльза философически вздыхает.
Кашин же, расхаживая по кабинету, засунув руки в карманы брюк, продолжает рассуждать:
– Единственное, что она могла сдуру сделать – сама кинуться под колеса или попытаться прорваться к Нике в школу. Верно этот Супин сказал – у баб от отчаяния сносит крышу. Поэтому дочка у меня до завтра и носу из дома не покажет!
– Ничего подобного про снесенную крышу Супин, кстати, не говорил, – замечает тихо Эльза.
– Ну имел это в виду, ёлы! – вопит Кашин, брызжа слюной. – Он адекватный человек. Я дам ему денег – заслужил. И пристрою в замы к Мещерякову. Пусть служит верой и правдой промокашкам и ластикам. Тут все будет тип-топ.
Кашин снова садится на начальственное место, начинает барабанить пальцами.
– Вы мне лучше скажите, что это за кодовое слово «Гамбург», про которое поет Супин? Что за ведьмины заклинания на крайняк, если Бойченко заартачится завтра? Выяснили?!
Он переводит хищный взгляд с Сурена на Эльзу.
Помощники опускают головы.
Наконец «челюсть» тихо произносит:
– Бойченко более десяти лет назад занимался поставками пестицидов. Часть из них проходила через порт Гамбурга. Видимо, что-то там было нечисто. Но вот что?
– Ясный пень – контрабанда. Но конкретика, цифры, имена?! – орет Кашин.
– Ничего. Этот жучок Супин хороший специалист. И тут все подчистил, – вздыхает Сурен.
– Но один бухгалтеришка все это не провернул бы. Кто тогда прикрывал их юридические дела, ёлы?
– Кто был – того уж нет, – спокойно произносит помощник.
– Ба, посадили?! – в изумлении откидывается на спинку кресла бизнесмен. – Или… списали?
– Да кто теперь узнает? Рак поджелудочной. А там уж… – Сурен чешет с хрустом небритую щеку.
– Ну да, ну да, все под Богом ходим, япония, – успокаивается Кашин. – Ну и черт с ними! Гамбург, так Гамбург. Не сработает, в один испанский сапог закуем эту парочку и серенады петь заставим. Но, ёлы, верю, что до этого не дойдет.
Через пятнадцать минут, решив все насущные проблемы с подчиненными, Кашин смотрит на часы и снова начинает наливаться краснотой и нервно постукивать пальцами.
– Ну а теперь решим, что будем делать с моей бывшей овцой. Нотариус здесь? И Маргарита?
– Я все узнаю, – поднимается из-за стола Эльза и стремительно выходит из кабинета.
– А я могу быть рядом. Вдруг что? – говорит Сурен.
– Ты телепузика-то из меня не делай, Суреша, – оскаливается Михаил Николаевич. – Уж со своей бывшей бабой я как-нибудь справлюсь. Она еще мне будет тут руки целовать и пол слезами от счастья поливать. Ну все, ёлы, иди!
Помощник идет к двери и, открыв ее, останавливается, выкатив черные глаза. В кабинет входит, гордо подняв голову, женщина невиданной красоты. Сурен Бегян, работающий на бизнесмена три года, видел Маргариту Кашину лишь на фотографиях. И недоумевал, чем не угодила ему такая бесподобная женщина. Но к тому, что Маргарита в жизни окажется столь прекрасна, он не был готов. Потому замирает, не в силах отвести от Риты глаз.
Кашин смеется, потирая руки.
– Ритуся, ты просто солнце, ослепляющее всех и каждого.
– Что, Миша? Я готова. Ника… тут? – кидается к бывшему мужу красотка.
– Э-э, не так скоро. Что там с юристом?! – кричит он, глядя в коридор.
На пороге возникает крошечный человечек с огромным портфелем, под тяжестью которого он будто липнет к полу.
– Сурен, ты умер, что ли? – шепчет на ухо «небритому» Эльза, с ненавистью разглядывая Ритусю.
Сурен вздрагивает и выходит за ней из кабинета.
– Закрой рот, дорогуша. Даже шоколад и устрицы надоедают. А уж ленивые жены, ковыряющие в носу перед зеркалом сутками, тем более, – припечатывает Эльза, дергая коллегу за лацканы пиджака и выдвигая воинственно челюсть.
Кашин читает документы, принесенные ему на подпись маленьким человечком, напряженно наморщив лоб.
«Как же я тебя ненавижу, бандюга. Так бы и перегрызла зубами жирную шею», – думает Рита, сцепив под столом до боли руки.
Наконец нестерпимое молчание нарушает рык Михаила Николаевича:
– Ну хорошо. Все нормально. Завтра подпишем и тогда…
– Как завтра?! – вздрагивает Рита.
– Завтра, когда будет решен вопрос с бизнесом, – непререкаемо гаркает Кашин.
– Но, позвольте, мой сегодняшний приезд – это ведь… черт знает что! – возмущается человечек, стукнув ногой по портфелю, притулившемуся у ножки стола.
– Двойной гонорар за беспокойство, миляга. Что там, ёлы, мелочиться не буду. Но и тупо рисковать не привык.
Нотариус вскакивает, сверкая гневными очами.
– Хорошо, о времени сообщите моему помощнику.
– Завтра в четырнадцать ноль-ноль по Москве, японский городовой. Че помощника приплетать?
Коротышка семенит к выходу, ссутулившись под грузом устрашающего портфеля.
– Я могу прочесть документ? – Рита протягивает руку.
– Сколько угодно, родная, – ощеривается бывший супруг. – Читай при мне и положим его в сейф. Чтоб не помялся, ёлы.
Он громоподобно хохочет и орет в селектор:
– Капучино Маргарите Иннокентьевне! И чтоб огненный и с коричкой. Видишь, я все помню, певунья.
– Не смей называть меня так! Я это ненавижу, – шипит Маргарита, пытаясь вчитаться в текст самого главного в ее жизни документа.
– Этого хоббита я пригласил, чтобы показать тебе, что мои намерения серьезны. По договору будешь получать хорошее бабло, ёлы. Ника не привыкла ни в чем знать отказа. Так что и тебе на шпильки перепадет.
– Помолчи. Не отвлекай, – огрызается Рита.
– Молчу-молчу, певунь… Ну ладно, не певунья, японский бог! Только скажи мне, зачем ты любовнице Супина кукарекнула про слив инфы из компьютера? Совсем мозг от нищеты растеряла? Она тут же главбуху трепанула, и он чуть все дело не испортил – все файлики, сука, подтер.
Маргарита изумленно смотрит на Кашина. Она так поражена, что даже ее совершенное лицо выглядит комично и глупо от такой неожиданной новости.
– Что значит, подтер? И какой еще, к черту, любовнице?
Михаил Николаевич прищуривается.
– Во, актрису ломать будет! Классно получается. Зря я тебе на сцену дорожку перекрыл. Ну ладно, хорошо то, что хорошо кончается, ёлы. Я своего добился, хоть ты мне подгадила малек.
Рита отводит глаза, судорожно соображая, что делать и говорить.
«Молчать, только молчать. Супин ведет какую-то свою мерзкую игру с этим упырем. И Маньку, судя по всему, в нее втянул. Ну ладно… Это потом. Это сейчас неважно. Важно, что все получается и завтра моя Ника, девочка моя ненаглядная…»
– Ну, ты че, читать устала? У меня каждый час – на десять тысяч баксов, – трясет перед ней ручищей Кашин.
– Да я сейчас. Я в порядке. Все нормально.
Секретарша вносит чашку кофе.
Когда Рита дочитывает договор и принимается за кофе, сосредоточенно глядя перед собой, Кашин вкрадчиво интересуется:
– А когда это ты успела с дальнобойщиком сойтись? На безрыбье – и жопа соловей, ёлы, да?
Маргарита вздрагивает и бледнеет.
– Я не понимаю, о чем ты.
– Смотри, певчая птаха, если бы ты наломала дров с Никой, я бы тебя вместе с тем водилой на «вольве» в сугробе оставил на сохранение. До весны.
– У тебя горячка, что ли, Миша?
От смертельного ужаса в Маргарите просыпаются неведомые силы. Она полностью овладевает собой и смотрит серьезно и непонимающе на этого бритоголового монстра.
«На понт берет, проверяет или… или и тут Супин предал?»
Кашин не отводит от ее лица хищного взгляда.
И, слава Богу, кажется, верит ей. Цыкает зубом, смотрит на часы и вскакивает, хватая договор. Заперев его в сейфе, говорит деловито:
– Все, Ритуся, я погнал! Не засиживайся в моем кабинете. Не терплю чужих в своем личном пространстве, ёлы… Завтра в два еще кофе попьешь. Напоследок.
Он рывком срывает пиджак со спинки кресла и вылетает из кабинета.
Рита закрывает лицо руками и валится на стол. Она чувствует себя канатоходцем, движущемся без страховки над огненной пропастью.
* * *
Кажется, бабульки объявляют Мане бойкот. Во всяком случае, на ее радостное приветствие они лишь сухо кивают.
– Ну, какие новости от Люсечки? – как ни в чем не бывало спрашивает Маня, включая компьютер.
– Да какие уж у Люсечки новости? Это у вас с Павлом Ивановичем новости. Может, поделишься с нами? – ехидно спрашивает Блинова.
– О работе мы не разговариваем, – насупливается Маня.
– Ну конечно, когда вам о работе говорить? – хмыкает Наталья Петровна. – Так романтично и благородно связать свою судьбу с будущим зэком. На прописку с жилплощадью рассчитываешь?
– По себе, видимо, судите? – Маня краснеет и смотрит на противную тетку с презрением.
– Ну вот вы опять, девочки. Как так можно? – начинает квохтать Утка. – Манечка, ты в самом деле расскажи нам, что там с нашей фирмой. Люсечка под большим секретом сообщила, что грядут серьезные перемены. Начальство сменится не сегодня-завтра. Продает нас Бойченко на корню.
– Ага, вот выдала секрет Полишинеля, Ленушка! Это и так понятно.
– Ну, раз вы все знаете, то о чем разговор? – пожимает плечами Маня и с участием спрашивает Утинскую:
– Как ваш Бобочка, помирились?
– Не рассказывай ей ничего, Стефанна! Она с Полканом только посмеется над тобой вечером, в душевной обстановке.
– Да над чем там смеяться? – сникает Утка. – Борис дома не ночевал. Говорит, будет переосмысливать жизнь на даче в покое.
Елена Стефановна начинает всхлипывать.
– И химозу туда возить. Вот дурочка ты, Стефанна! Поезжай за ним немедленно и скажи, что прощаешь, – горячится Блинова.
– Я не знаю… не знаю, что и делать! И маляры эти денег требуют. Какую-то сумасшедшую сумму. А пол?! Всю комнату уже ободрали. Я не справляюсь с ситуацией, я просто в совершенном отчаянии!
– Елена Стефановна, милая, вы, правда, поезжайте к мужу. Ну, всякое бывает. Простите и забудьте. Это все того не стоит.
– А ты, Манечка, вот ты смогла бы простить? Предательство, подлость, слабость?
– Конечно! – Маня с готовностью кивает. – Нет такой вещи, которую бы я не смогла простить человеку, которого люблю. И который любит меня.
– Гордости у тебя нет! – заявляет Наталья Петровна.
– Нет, Ната. Не говори так. Сильный человек всегда милосерден и снисходителен. Я в этом не сомневаюсь. И вселенная таким благоволит. Это непререкаемый закон.
Утка торжественно поднимает палец. Она решает, что этим же вечером поедет за мужем и привезет его домой.
В обед, прогуливаясь до торгового центра, – благо, небо начинает проясняться и из-за редеющих клочковатых туч проглядывает робкое солнце, Маня набирает телефон Риты. Та долго не отвечает. Наконец в трубке раздается ее тихое «Але?».
– Ритусь, ну как ты? Что не звонишь? Есть новости от Кашина? – начинает радостно тараторить Маня.
– Ой, Манюнь, я сплю, – бормочет Рита. – Впервые за последние дни расслабилась и смогла уснуть.
– Ну, значит, хорошие новости?! – кричит Маня.
– Боюсь сглазить, но вроде бы надежда есть.
– Кашин отдает Нику?!
– Ничего конкретного. Завтра, Мань. Все завтра… Ну, а что ты? Как… Тосик?
Повисает пауза. Маня семенит по скользкой тропинке, напряженно глядя под ноги.
– Марусь, у тебя все в порядке?
– Да, Ритуся. Завтра генеральный подписывает продажу нашей компании.
– Я догадываюсь. А что тебя это так напрягает?
– Беспокоюсь за Супина.
– Да брось! Все у него будет хорошо. Он еще тот жучок, как я и предполагала. Или отныне критику в его адрес ты не принимаешь? Ну, колись, Голубцова, было?!
– Что? – включает «дурочку» Маня.
– О, господи, конспираторша! Спала с Полканом?
Маня вздыхает.
– Я к нему переехала, Рит.
– Пе-ре-е-ха-ла?!
Кашина не верит собственным ушам.
– Да. Мы любим друг друга, – с вызовом произносит Маня и отшатывается от пожилого дядьки с тележкой, который с интересом прислушивается к ее разговору.
Ритуся откашливается, окончательно прогоняя сон:
– Мань, ты знаешь, как я к тебе отношусь, поэтому в искренности моих слов можешь не сомневаться. Я не верю в скоропалительные чувства Супина. Не верю!! Тут что-то другое. Он ведет свою игру. И не знаю, насколько она полезна для тебя. Не доверяйся ему, Голубцова, мой тебе совет.
Маня не спешит с ответом. Она медленно подходит к громаде торгового центра, натыкается на какую-то заполошную девицу с ворохом сумок и останавливается сбоку от дверей, где курят два сумрачных мужика и отрешенная дама.
– Знаешь, Ритка, все это теперь совершенно неважно. Игра, сказка, ложь, правда… Главное, что я люблю. МНЕ он нужен. А там уж – как Бог даст.
– О Господи! – страдальчески тянет Рита. – Трудно иметь дело со святой и упрямой подругой. Мань, но я тебя предупредила. Мне это все не нравится.
– Ритусь, ты, конечно, не обижайся, но, может быть, ты мне немножко… завидуешь?
Кашина хохочет.
– Завидую, что ты спишь с Полканом?! Ну это уж просто без комментариев, подруга.
– Завидуешь, что я не одна.
– Да по мне лучше одной, чем с холодным, хитрым и ненадежным мужиком! Который связался с тобой только потому, что ляпнул Кашину о вашей связи – несуществующей на тот момент связи, заметь. Ну, видимо, для того, чтобы от меня дистанцироваться. Что, мол, не сообщница я ему, и не стучу, и детей на фурах с его помощью не ворую. Что-то вроде этого.
– Т-ты это серьезно? – севшим голосом произносит Маня.
– Абсолютно!
– Ну, спасибо, Рита. Ты настоящая подруга…
Маня как во сне движется, смотрит, отвечает на чей-то торопливый вопрос о том, как пройти на проспект. Телефон вдруг оживает, звонит надсадно, требовательно.
«Если это Павел, то все слова Ритки – вранье! Женская зависть…» – загадывает Маня и смотрит на экран. Сердце будто обрывается, ухает в бездну. Это не Павел, это – Трофим.
– Маш, мое почтение и пардон за беспокойство, – заводит философ.
– Ну что, Трофим? Мне некогда! Ты вынюхиваешь, что у меня с Супиным? Аля настропалила? Так вот знай – да, я с ним сплю, живу и… люблю. Ясно?! К вам не вернусь!
Маня выливает на неповинного Седова все свое смятение.
– Ясно, – глухо отвечает тот. – Я просто в квартиру тетки попасть не могу. Стою под дверью.
– Ты потерял ключ? Очень вовремя. Жди, когда Аля из магазина придет.
– Да нет, она дома. Заперлась на нижний замок, а у меня от него сроду ключа не было.
– Ничего не понимаю, – пугается Голубцова.
– Да вот и я не понимаю, – вздыхает Трофим.
– Утром с ней говорить было невозможно – еле языком ворочала. Я спросил, не нужно ли помочь, она в слезы. Ничего мне от вас не нужно – живите как хотите. А я, говорит, помирать собралась. Голова раскалывается, не соображает. Руки-ноги не слушаются. И что-то про сердце. О-ох, – Трофим переводит дух. – Машина моя на техобслуживании – как заложник я на этом комбинате! Ну, дела доделал – помчался к ней. И… все. Стою тут, как тополь на Плющихе.
«Дались им эти тополя!» – думает Маня, а сама уже мчится в сторону метро.
– Тосик, будь там, я сейчас же приеду!
Открыв дверь в теткину квартиру, Маня бросается в спальню:
– Аля! Алечка!
Трофим входит за ней и понимает, что они опоздали…
Он видит тетку в гостиной на кресле. Она сидит, неловко завалившись на правый бок. Лицо ее бело, глаза прикрыты и рука безжизненно свешивается.
– Аля! – кричит Маня, выбегая из спальни. Она видит Трофима, замершего на пороге большой комнаты.
– Алечка, нет! – вскрикивает Маня, кидаясь к тетке.
Та чуть приоткрывает глаза и, кажется, хочет что-то сказать. Но посиневшие губы, кривящиеся на сторону, не слушаются ее.
– Звони в «скорую»! – кричит Маня Трофиму, и тот бежит на кухню, где стоит допотопный телефон.
– Что, милая? Что?!
Маня пытается посадить тетку удобнее, распахивает на ее груди халат, целует щеки, лоб, трет ледяные, будто окаменевшие руки.
Она слышит, как Трофим бестолково объясняется с дежурным со «скорой».
– Скажи – сердечный приступ! Может быть, инсульт. И адрес, говори скорее адрес! – сквозь рыдания кричит Маня и снова принимается целовать и тереть Алины руки.
Тетка пытается что-то сказать, еще больше кривя рот.
– Д-ды-ы, – издает она протяжный звук.
Правая рука Али подрагивает – она хочет ее поднять.
– Что, что, родная?
Маня поддерживает ее руку, пытаясь понять, куда показывает тетка.
Аля едва шевелит указательным пальцем и переводит угасающий, пустой взгляд на полку с книгами.
– Хорошо, Алечка, я дам тебе потом твой любимый детектив. Врач уедет – и почитаю, всю ночь тебе читать буду. И чайку мы с тобой попьем, и поболтаем обо всем на свете. И Тосик будет нас смешить своими глупостями. А завтра я огромную курицу запеку, да. И… никуда, никогда, родная моя, я не уйду. Я не брошу тебя, слышишь?! Не брошу, мамочка моя… Мама…
Маня роняет голову в Алины колени. Плечи ее вздрагивают.
– Дд-ды, – с усилием тянет Аля.
И вдруг она обвисает на кресле, голова бессильно откидывается. Маня вскидывает голову и видит, что левая сторона Алиной шеи, щека и висок становятся бордово-лиловыми.
– Тосик, когда будет «скорая»? – в отчаянии кричит Маня.
– Сказали, машина едет. Но… пробки. Москва стоит.
Трофим подходит к креслу и тоже опускается на колени.
– Алюша, ты уж, пожалуйста, ты уж… не торопись… – голос его хрипит и срывается. Маня видит, как его дрожащая рука касается Алиной ладони. Маня накрывает их руки своей маленькой ладошкой, сжимает с силой, до боли.
В комнате становится тихо и пусто. Будто из свежего теплого воздуха, наполняющего дом, выкачали кислород. И жизнь в доме закончилась…
Маня вздрагивает от звонка в дверь.
– «Скорая»! – вскакивает она.
Трофим хочет сказать, что помощь опоздала, что все тщетно…
Но Маня уже вводит двух мужчин в синих робах. Один – маленький, молодой, несет большой оранжевый чемодан.
Тот, что повыше и постарше, – сухощавый, с колючим взглядом, подходит к Але, касается ее шеи, приоткрывает веко.
– Понятно. Смерть, скорее всего, от обширного инсульта.
– Как… смерть? Почему смерть? – негодующим шепотом произносит Маня, наступая на глупого, подлого, никчемного врача.
Тот поворачивается и тихо говорит про какой-то кубик фельдшеру, который раскрывает оранжевый сундук на журнальном столике. На нем все еще лежит газета со статьей об успешных женщинах.
– Присаживайтесь, – врач едва ли не толкает Маню на пустое кресло.
– Да не хочу я! Вы… Алю спасайте!
Врач протягивает руку к фельдшеру, и тот подает ему наполненный шприц и смоченную спиртом вату.
– Да оставьте вы мою руку! Да зачем мне! – не дается Маня.
К ней сзади подходит Трофим, с силой берет за плечи:
– Манюш, возьми себя в руки. Не нужно истерик при… ней.
Маня с ужасом смотрит на Трофима. Он строго качает головой. Его огромные, распахнутые глаза сосредоточенны и полны сочувствия.
«Все, все… Это так. Это не может быть иначе», – будто кто-то заводит пластинку в Маниной голове.
Она чувствует холодок около сгиба, у локтя, потом – легкий укол.
– Куда можно пройти, чтобы заполнить бумаги? Мне нужна точная картина происшедшего. Вы можете отвечать? – спрашивает врач у Трофима. – И милицию вызовите. Положено.
Трофим кивает и ведет врачей на кухню.
Маня, прижимая вату к руке, встает, подходит к Але.
Она сидит с закрытыми глазами. Спокойная, тихая, расслабленная, будто спящая. Только неестественное лиловое пятно на шее и лице заставляет верить в то, что сон этот страшен, непреодолим…
Маня вдруг кидается к книжной полке.
«Молитвы положено читать по усопшим. Но я ничего не знаю, не понимаю в этом. И молитвенник, был ли он у Али? Не видела никогда… Но она хотела слова! Она тянулась к книжкам. Что она хотела услышать? Быть может, ответ на какой-то мучительный, главный вопрос. Или послание для меня, бессердечной твари!»
Маня хватается то за один, то за другой корешок. Вынимает пару томов. За ними, в глубине, видит прозрачный файл с каким-то документом.
Маня вынимает бумагу… и понимает, что это дарственная на Алину квартиру. Вернее… Манину квартиру. Потому что Альбина Спиридоновна Седова подарила ее Марии Дмитриевне Голубцовой полгода назад. Маня еще раз читает документ и убирает файл обратно за книжки, как было.
«Ни за что. Нет. Позже я уничтожу эту бумагу. Никто об этом не узнает, и Трофим вступит в права как единственный наследник».
Мане кажется, что такого нечеловеческого напряжения она выдержать больше не сможет. После часового сидения врачей, которые терзают вопросами Трофима с пристрастием следователей, является милиционер. И снова – расспросы, протоколы. К тому же молодой страж порядка слегка подшофе. Маня вскрикивает, когда он, подойдя к креслу и посмотрев на Алю, изрекает:
– Ну да. Определенно пожилая женщина.
И кладет свою фуражку ей на колени, покачнувшись.
– Я сейчас же подниму все ваше начальство! Это… беспредел, мерзость! – взрывается Маня, тряся кулачками.
Трофим уводит ее из комнаты и просит заварить ему чай и пожарить яичницу.
– Делом меня занять хочешь? Думаешь, такой терапевтический прием? Не поможет, Тосик. Ничто не поможет. Я – убийца! Я никогда себе…
Она вдруг бросается на шею Трофима, давясь слезами.
– Ты слова-то что такие… гнилые говоришь? Аля бы тебя за них… не знаю даже, что и сделала.
Трофим неловко обхватывает Маню, поглаживает ее по плечам, но не прижимает. Стесняется. Или… презирает?
Голубцова отшатывается от него.
– Да, Трофим, я все сейчас сделаю, конечно. Иди к этому оборотню в погонах. А то он один там с ней, и это неправильно.
Трофим уходит, и тут начинается самое ужасное. Лихие агенты ритуальных услуг приступают к осаде квартиры покойной: звонки по телефону, в дверь, деловитые выкрики, уверения в том, что «это самый бюджетный вариант»… Маня, зажав трясущимися руками уши, вбегает в комнату, где все еще торчит пьяный мент, пытаясь что-то с трудом карябать на листе.
– Трофим, я не могу, не знаю, что отвечать?! Что мне делать?
Седов, выпроводив милиционера и отстранив Маню от телефона, все берет в свои руки.
Маня закрывается в комнате с теткой. Предметы тонут в сумерках. Голубцова поворачивает голову, смотрит на белеющую на подлокотнике кресла руку Али. С улицы доносится взрыв хлопушки и восторженный мальчишеский смех, крики, возня.
– Я, дай теперь я. Ты всегда так! Дай мне, говорю!
Раздается рев, топот, крики удаляются. Все стихает. Лишь кто-то негромко заводит мотор машины. Мягкое, ненавязчивое, вполне обыденное и потому хорошее урчание. Сродни кошачьему…
«Скоро приедет особая машина, и Алю увезут. Это так. Это не может быть иначе», – звучит сухой речитатив в Маниной голове.
– Алечка, родненькая, – шепчет Маня, вставая перед креслом тетки на колени. – Зачем ты так? Я ведь люблю тебя. Я всех вас люблю…
Дверь в комнату вдруг приоткрывается и показывается голова Тосика.
– Мань, тут тебя к телефону. Нет, не агенты… Это, кажется, Супин.
Маня медленно встает.
«Какой Супин? Зачем? Это ни к чему. Ошибка…» – думает она в смятении.
– Ну что, сказать, чтобы позже перезвонил на мобильный?
– Н-нет, я поговорю.
Маня оглядывается на Алю, «спящую» в кресле, и бредет в кухню.
– Да? – механическим голосом произносит она.
– Маша, ты где там пропала? Мобильный не берешь. С работы сбежала. Я у Кашиной Алин номер узнал. Что, надралась свински тетушка? – хмыкает Полкан.
– Нет, Павел Иванович. Она умерла.
– Ч-что? – недоверчиво цыкает Супин.
– Она умерла. Ждем с Трофимом… «труповозку», – жестко произносит Голубцова.
– Маня, ты в порядке? Я… должен приехать?
– Ты ничего мне не должен. Ничего.
– Но… судя по-твоему тону, я все же виноват. Хотя бы косвенно.
– Нет, Паш. Виновата я. В собственной глупости.
Павел долго молчит, потом вздыхает и говорит устало:
– Тебя не ждать сегодня? Или, может быть, все же заехать? Как ты там одна? Зачем?
– Я не одна. Трофим останется. Мне, кстати, его покормить надо, так что, Паш, извини, я просто падаю от напряжения.
– Да, Маша, я понимаю. Ты отдохни, постарайся поспать, я завтра позвоню.
Кажется, он вешает трубку с облегчением.