Глава 1

Катя решила, что не станет брать машину, а поедет за Юлей в детский дом на метро. Не хотелось, чтобы девочка с первого дня подумала, будто их семья привыкла жить в роскоши. Новая иномарка выдала бы Катю с головой. Это был подарок Влада на ее последний день рождения. Муж наслаждался недавно обретенным финансовым могуществом и с особым удовольствием делал щедрые подарки близким. В компании его высоко ценили, от желающих получить консультации не было отбоя. В последнее время Влада все чаще привлекали к сотрудничеству с МВД. И хотя об этом направлении своей работы он стоически молчал, Катя видела, как загораются его глаза после личных встреч и телефонных разговоров с сотрудниками ведомства. Судя по всему, там нашли для Влада непростую задачу, которой он увлекся всерьез.

Катя гордилась мужем и в то же время не спешила следом за его востребованностью и высокими доходами приучать семью к новым тратам. Болезнь потребления всегда вызывала в ней протест, она пыталась уберечь дочерей от этой напасти. И хотя велик был соблазн переложить на уборщиц, поваров и водителей домашние заботы, большинство из которых нагоняли на Катю тоску, она пока еще держалась. Только без няни они обойтись не могли, а все остальное решали своими силами, в основном ради того, чтобы дети учились готовить, убирать и отвечать за себя. Настена прекрасно ездила в школу на метро сама. Готовили они вместе с маленькой Машей, которая в полтора годика уже мастерски чистила лук и мыла картофель. Убирались тоже всей компанией: Настя отменно владела тряпкой и пылесосом, Машуня старательно копировала ее, топая за сестрой повсюду.

Катя улыбнулась: перед внутренним взором возникла милая сосредоточенная мордашка с двумя забавными хвостиками…

Когда-то она и представить себе не могла, что способна с таким умилением думать о детях. На Настене отыгрывались ее собственные детские травмы – она еще не научилась менять сценарий, заложенный матерью. Почти четырнадцать лет ушло на то, чтобы разорвать этот порочный круг. Маленькая Маша стала любовью всей жизни и примирила со многими трудностями материнства. Научила не только вкладывать усилия, но и получать ни с чем не сравнимое удовольствие. Какое же это было счастье – вдыхать младенческий аромат, тискать малышку, целовать и слушать ее ангельский смех! А как радуется Машуня, когда мама приходит домой! До чего же это прекрасно – знать, что ты кому-то так сильно нужен. Каждая встреча, пусть распрощались только утром, становится чистым восторгом. Катя теперь часто ловила себя на том, что хочет остановить мгновение, успеть насладиться моментом, пока Машуня не выросла. Конечно, и Настена в детстве не меньше ждала маму, так же сильно хотела быть с ней, но Катя тогда была не готова. Не умела быть для ребенка надежной опорой. Ее настроение часто менялось, недовольство семейной жизнью и вечно отсутствующим Владом она срывала на дочери. Множество противоречивых эмоций скрутилось в судорожный клубок: то нежность, то раздражение, то умиление, то страх.

…Катя доехала до нужной станции, поднялась наверх и пару остановок прошла пешком – не стала садиться в переполненный троллейбус. Под сапогами скрипел утренний снег, под которым трещала ледяная корка. Катя переставляла ноги осторожно, то и дело останавливалась и переводила дух. Чем ближе она подходила к детскому дому, тем сильнее колотилось сердце. Она уже видела перед собой кованый черный забор, уже чувствовала, как от волнения перехватывает дыхание, и с каждой секундой двигалась все медленнее. Слишком большую ответственность она на себя собиралась взять. И не была к ней готова, не знала, чего именно ждать.

Влад – Катя отчетливо это понимала – всего лишь уступил ее и Настиным уговорам. Но в глубине души он по-прежнему протестовал против появления Юли в доме. И самое страшное, был далек от мысли, что важно принять девочку вместе со всем ее прошлым. Катя знала, что невозможно оторвать корни ребенка и выбросить вон, объявив его мать преступницей и потребовав ее забыть. На примере собственной матери она знала, что никого важнее родителей в жизни сироты нет. Любое неосторожное слово, осуждение родной матери – и случится беда. И при этом Катя прекрасно понимала, что от ситуации, которой она не сможет управлять, ее отделяет всего один шаг. Что будет говорить Влад, как он поведет себя с Юлей, она даже представить себе не могла. Надо уговорить мужа пойти учиться в хорошую Школу приемных родителей. Важно, чтобы компетентные люди объяснили ему, что к чему. Но о необходимости обучения пока было страшно даже заговорить.

С сомнениями и тревогами Катя обратилась к психологу, который помогал снимать ролик Юли. Но никакой толковой поддержки не получила. В ответ на переживания и страхи, которыми она делилась со специалистом, ее назвали «мнительной» и отпустили восвояси. Но ведь Катя понимала, что есть опасность навредить, а не помочь. И при этом разрушить собственную семью. Что делать, когда Юля придет к ним в дом со своим уставом? Как быть, если Настя начнет подавать ей пример непослушания? Каким образом вести себя, если Юлина мама, выйдя из тюрьмы, станет шантажировать и угрожать? На все эти вопросы Катя не знала ответа. Не понимала, как сделать выбор между безопасностью собственной семьи и помощью чужому ребенку. Она летела вниз головой в омут неизведанного лишь по одной причине: не могла обмануть ожидания девочки. Взрослые в мире Юли и без того ненадежны, не привыкли брать на себя ответственность. Катя обязана изменить эту картину мира, пока не стало слишком поздно. Стать тем человеком, который не подводит и не нарушает своих обещаний.

Неприветливо скрипнули черные кованые ворота, впуская ее в калитку, и Катя подошла к знакомому зданию. Сколько ни пыталась она убедить себя в том, что детский дом – это вынужденная необходимость в некоторых жизненных ситуациях, неотъемлемая часть жизни общества, искренне поверить в такое устройство мира не могла. Стоило переступить порог учреждения, и снова накатывала могильная тоска. Словно здесь заживо хоронили многих и многих детей, отобрав у них нормальное детство. Было странно, что большинство людей не чувствуют этого ужаса, насквозь пропахшего запахами казенного быта. Они могут спокойно приходить сюда на работу, делать какие-то дела и не замечать кричащего взгляда детей «заберите меня домой». Мама рассказывала, что почти все ее товарищи по несчастью тайно влюблялись в добрых воспитателей и ходили за ними по пятам: мечтали, что те их заберут. Но сотрудники не замечали состояния детей, они делали свою работу – кормили их, учили, обеспечивали безопасность. Наверное, собственная чувствительность Кати – это всего лишь последствие травм матери, прошедшей детдом. Кто знает…

Катя поздоровалась с женщиной-охранницей и спросила, как пройти в социальный отдел. Ей любезно объяснили и даже проводили до половины пути. У дверей соцотдела Катю догнал Сережа, который на злополучном Дне Аиста провожал ее в актовый зал. С того момента прошло около полугода, а казалось, целая жизнь. Но мальчик сразу Катю узнал.

– О, здрасьте! Вы за Юлей?

– Здравствуй, Сережа, – Катя снова удивилась той скорости, с которой распространялись здесь новости, – да.

– Хотите, я ее позову? – В глазах мальчишки, которые смотрели Кате прямо в душу, читался немой вопрос: «А почему не за мной?»

– Нет, спасибо, – Катя, не выдержав, отвела взгляд, – мне сначала бумаги надо оформить.

– А че вы Юльку-то выбрали? – не отставал Сережа.

– Я никого не выбирала, случайно увидела ролик о ней в Интернете. Потом вот приехала познакомиться. – Катя чувствовала, что оправдывается, и ненавидела себя за это.

– Так со мной-то вы уже заранее были знакомы!

Катя не знала, что ответить. Стояла, опустив голову, и ощущала себя предателем. Сережа с первой минуты не вызывал у нее желания продолжить общение. Отталкивал по не осознанной ею самой причине. Но, наверное, это малодушие. Не более того. Детей не выбирают.

– Прости, Сережа.

– Да ладно, – он безнадежно махнул рукой, – я давно привык.

Он ушел, а Катя осталась перед дверью, которую не было сил открыть. Почему она решила, что может изменить что-то к лучшему в этой жизни? Возможно, отношения с Юлей сложатся, может быть, она и станет поддержкой для одного ребенка. Но кто поможет остальным? Только в одном этом детском доме их больше сотни. И почти все подростки.

– Простите, вы Екатерина Викторовна?

От неожиданности Катя вздрогнула. Невысокая, скромно одетая женщина, с бледным лицом, подошла к ней неслышно, как тень. И выглядела она примерно так же – черные круги под глазами, во всем облике нечеловеческая усталость и покорность судьбе.

– Я Лидия Ивановна, воспитатель, – почти шепотом представилась она, – мне нужно с вами поговорить.

– Да, пожалуйста.

– Давайте пройдем вот сюда.

Лидия Ивановна завела Катю за угол в коридоре и с места в карьер начала рассказывать историю своей жизни. Тоже полушепотом, словно у нее не было сил включить свой голос громче. У женщины подрастали трое кровных детей, хороших и послушных, слава богу. А вот в прошлом году она пришла работать в детский дом и сразу поняла, что должна кому-то помочь. Забрала домой одну девочку. И «этот ребенок» поломал всю ее жизнь, разрушил семью, рассорил с детьми.

– Поначалу старшая моя дочка очень помогала, и было терпимо, – делилась воспитательница, – а потом все переменилось.

– Ясно. – Только этих откровений Кате и не хватало в свете собственных сомнений.

– Вы не думайте, что ваши дети обязаны дружить с приемным ребенком. Это не так.

– Я ничего такого не думаю. – Катя прекрасно понимала, к чему весь этот разговор.

– Приемная девочка всем в доме подает ужасный пример. Курит, матом ругается. Мои дети ее просто ненавидят.

– Лидия Ивановна, – Катя попыталась отойти от воспитательницы, физически выйти из-под ее влияния, – все дети разные. Двух одинаковых семей не бывает.

– Я читала вашу книгу, вы очень душевный человек, – Лидия Ивановна, не обращая внимания на мягкий протест собеседницы, хищно впилась ногтями ей в руку, – приемный ребенок сломает вам жизнь! Мне вас жаль, я просто хочу уберечь.

– У всех все складывается по-своему. – Катя продолжала защищаться. Она и без давления Лидии Ивановны была на грани отказа от своей наивной идеи помочь сироте. Если бы только не обещание, данное ребенку.

– Какое там! Я же знаю Юлю, – воспитательница сокрушенно покачала головой, – хамка, каких поискать. Вежливо разговаривать вообще не умеет. Постоянно в агрессии. Своевольная. Гордыня просто зашкаливает.

– Но ведь детский дом – это не курорт, – Катя почувствовала, как из глубины души поднимаются возмущение и потребность защитить Юлю, – дети в этих стенах испытывают огромный стресс. Вот и защищаются, как могут. Мне это как раз очень легко понять.

– Если бы только хамство! – Воспитательницу с ее благими намерениями было не остановить: – Там давно уже и спиртное, и сигареты. Это в двенадцать-то лет! Нетрудно догадаться, что будет дальше.

Гнев в Кате начал закипать. Кому нетрудно догадаться? Лично Катя не была ни Кассандрой, ни Вангой и не предсказывала судьбы людей. Вряд ли и эта Лидия Ивановна обладала сверхъестественными способностями. Так кто дал ей право ставить штамп ребенку на лоб? Человек работает в системе, да еще и принял в семью сироту – а потому обязан понимать, что дети страдают без родителей и, как могут, стараются выживать.

– Этого никто не может знать, – Катя заводилась все больше, – многое зависит от среды, от круга общения. В конечном счете бытие определяет сознание.

– И неблагодарная она, – Лидия Ивановна словно не слышала, продолжала гнуть свою линию, – сколько ей ни делай добра, никогда «спасибо» не скажет.

– Но я и не жду никакой благодарности, – Катя пыталась отделаться от доброжелательницы, – задача у меня совершенно другая. Помочь. Говорят, надо делать добро и бросать его в воду.

– Вот зря вы так, – воспитательница обиделась, – я ведь за вас переживаю. Не хочу, чтобы ваши дети страдали, чтобы вы из-за роковой ошибки потеряли мужа. Самое время одуматься!

– Спасибо за предупреждение, – Катя чувствовала, как ее лицо покрывается пятнами от гнева, и злилась еще больше, – я вас услышала. А теперь мне пора.

Она резко развернулась и пошла к кабинету, в который должна была войти еще тридцать минут назад.

Все это Катя подозревала. Обо всем этом постоянно думала. У нее не было цели навредить своим детям, испортить жизнь мужу и самой себе, но она не могла отступиться. Если не готов идти до конца, не надо и начинать – незачем приходить в детский дом и морочить ребенку голову. А если сунулся – бери на себя ответственность. Юлю уже предали многие взрослые в этой жизни. Катя просто не могла пополнить их ряды. Обещала взять в гости на выходные, значит, так и сделает. А дальше они постепенно присмотрятся друг к другу, и будет видно, что делать.

Два часа спустя они с Юлей шли по скрипучему ледяному насту, с которого внезапно налетевшей метелью сдуло весь снег. До троллейбусной остановки было недалеко, но яростные порывы ветра бросали в лицо горсти колючих снежинок и тормозили движение. Юлька семенила по льду в спортивных кроссовках и только чудом не падала.

– Почему ты не надела зимнюю обувь? – От одного взгляда на голые лодыжки ребенка Катю начинало знобить.

– У меня ее нет. – Девочка с вызовом взглянула на свою провожатую. Та решила не реагировать: не хватало только стать объектом примитивных манипуляций. Понятно, что обувь в московском детском доме всем детям выдают по сезону. Другое дело, что ботинки могли не нравиться Юле, и поэтому девочка отказывалась их носить.

– Так можно застудиться.

– Я никогда не болею, – Юлька расстроилась, что попытка развести Катю на обновку не прокатила, – обо мне не беспокойся.

Они еще немного помолчали, всё с бо́льшим трудом пробираясь сквозь нарастающую бурю. Все-таки февраль – пора метелей и злых ветров.

– А почему мы не на машине? – Юля капризно поджала губы. – Погода ужасная.

– Мне больше нравится на метро, – Катя старалась не реагировать на то, что реплика была предъявлена как претензия, – к тому же в такую погоду обязательно соберутся пробки и можно простоять три-четыре часа.

– Зато в тепле!

– Если одеваться, как следует, холодно не будет.

– Ну да, – Юлька презрительно сощурилась, – это когда есть что надеть. А сиротская одежда – это полный отстой!

– Куртка у тебя совсем не похожа на сиротскую, – от наивных попыток девочки разжалобить стало досадно: принимает за очередного спонсора, с которого надо как можно больше получить, – и вообще, я не заметила, чтобы ребята в детском доме были плохо одеты. Все такие разные, модные.

– Куртку мне папа подарил, – огрызнулась Юлька.

– А-а, вот оно что, – участие отца стало для Кати открытием: не думала, что он общается с дочерью, которую отказался забрать в свою семью, – и давно вы в последний раз виделись?

– Не помню, – Юлька сразу закрылась и опустила глаза, – он редко приходит. Может, раз в пару месяцев.

– И о чем вы с ним говорите?

– Ни о чем, – девочка отмахнулась, – спрашивает об учебе. Ругает за плохие оценки. Задолбал уже своими нотациями!

Юля наконец приподняла маску и на одно мгновение стала самой собой. Не пыталась разжалобить Катю, не манипулировала, просто с нескрываемой болью рассказывала о встречах с отцом. И именно этот рассказ вызывал самое глубокое сочувствие Кати. Она не понимала, как мог человек, который собственными руками выпихнул ребенка в детдомовский ад, требовать от дочери успехов и достижений. Неужели он не понимал, что Юля попала в беду, потеряла все, что имела? Ее боль и тоска по матери мешала не только учиться, но и просто нормально жить.

– Ты ему говорила, что в детском доме трудно учиться? Это же не семья, в которой ребенок может быть спокоен и уверен в завтрашнем дне.

– Он не понимает! – Юлька злилась. – Думает, здесь лучший в мире санаторий. И детям просто зашибись – с утра до ночи концерты, развлечения, праздники. Он только и знает что меня ругать.

– За что еще? – Катя не верила своим ушам.

– За то, что я растолстела. За то, что плохо выгляжу. За то, что редко пишу матери. За то, что не жалею его – опять он остался без работы и ему не на что содержать семью. А я все что-то выпрашиваю: то куртку, то мобильный телефон.

– И он покупает?

– Нет, конечно, – Юлька раздраженно мотнула головой, – только на день рождения и на Новый год делает подарки. А я заранее начинаю просить, чтобы не притащил какой-нибудь ерунды. Типа мячика или куклы.

– А ты, – Катя почувствовала ком в горле, – ты хотела бы вместо этого жить с ним, в его семье?

– Меня никто не спрашивал, – Юлька зло сверкнула глазами, – какая разница, чего я там хочу? Он никогда не позовет.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что жизнь – это боль.

Юлька подняла на свою провожатую усталый взгляд – и детские губы растянулись в мертвой улыбке… Только сейчас Кате впервые стало по-настоящему страшно. Она еще ничего не сделала для Юли, не успела ни принять, ни защитить. А уже не была уверена, что сможет разделить с ребенком его судьбу, что сможет принять на себя и вынести ту страшную боль, которая раздирает изнутри эту маленькую большую девочку.

 

Глава 2

Катя металась по квартире в ожидании Влада. Дети были накормлены, младшая помыта и уложена, старшая сидела за компьютером и писала реферат. Квартира сияла, в духовке остывал ужин. Она все приготовила, все предусмотрела – оставалось только дождаться мужа. Катя ничего не могла с собой поделать: словно просила прощения у семьи за то, что привела в дом чужого ребенка. За выходные она сама смертельно устала и видела, как утомились дети и муж. Ничего такого особенного Юля не делала, но присутствие постороннего человека в доме напрягало. Нужно было придумывать, чем занимать девочку, чтобы та не скучала, и при этом не превращать выходные в бессмысленный праздник и дождь подарков – Катя самой себе обещала, что не станет идти на поводу у Юльки, не превратится в очередного спонсора. Ей важно было нащупать путь к отношениям. Но это оказалось непросто – Юля была мастером манипуляций. Она каким-то чудом развела Влада на его старый смартфон, поменялась с Настеной вещами и забрала у Машуни одну из любимых мягких игрушек. Непонятно только, зачем она ей? Все это было совершенно не жалко и отдавалось добровольно, но у Кати внутри поселилось неприятное чувство, что защищать придется своих домочадцев, а не Юлю. К вечеру воскресенья она мечтала только об одном – чтобы поскорее отвезти девочку обратно в детский дом и, наконец, отдохнуть.

– Ты в следующую пятницу во сколько за мной приедешь?

Катя вздрогнула – она оказалась не готова к такому вопросу.

– Я позвоню, – неопределенно ответила Катя, и Юля вышла из машины.

Все время по дороге домой Катя думала о том, что на эту девочку ей не хватит любви. Самой в детстве дали так мало, что теперь просто нечего отдавать. Решение привести в дом чужого ребенка было ошибкой. Катя переоценила свои возможности, а пострадают в итоге все.

Бесконечные страшные сюжеты копошились в мозгу. Как ни пыталась Катя их подавить, они упорно вылезали с подкорки и собирались в конкретные картины. Вот мама Юли освобождается из тюрьмы, появляется у них на пороге и требует денег на наркотики. Вот Юля приводит в их дом своего старшего брата, и, пока семья мирно ужинает, он ворует ключи от квартиры. Вот ее дядя выслеживает Настену с маленькой Машей в парке… Катя не знала, почему должно быть именно так, но устоявшиеся в обществе и усвоенные ею стереотипы давили на мозг, заставляли верить в реальность страшных фантазий. Она с трудом отделяла образ ребенка от истории ее семьи. Умом понимала, что Юля не виновата в том, что у них не сложилась жизнь. И отвечать уж точно не ей. Но все равно тревога Кати, от которой холодела спина и липким потом покрывались ладони, зашкаливала…

Наконец в замочной скважине провернулся ключ. Влад вернулся с работы.

– Привет, – Катя подошла к мужу и прижалась щекой к холодному пальто, на котором таяли снежинки.

– Здравствуй, – он поцеловал Катю в макушку и отстранился, снимая мокрое пальто, – ты написала сообщение, что хочешь поговорить.

– Да, – Катя никак не могла решиться, – ужинать будешь?

– Давай.

У Кати оказалось еще несколько минут форы – пока она наполняла Владу тарелку, резала хлеб и наливала чай.

Влад сел за стол и посмотрел вопросительно.

– Может, сначала поешь? – робко продолжила Даша.

– Рассказывай. – Влад взял вилку с ножом и начал есть.

– Похоже, мы не справимся с Юлей, – проговорила Катя.

– Угм. – Влад кивнул, не переставая жевать.

– Я с трудом пережила эти выходные, – Катя нервно сглотнула, – я не смогу. Невыносимо смотреть, как она всеми манипулирует. Я переоценила свои возможности, не получается из меня благодетель…

– Маленькая моя, – Влад посмотрел на жену с сочувствием, – ты просто себя накручиваешь. Юля только вчера уехала. Остынь, отдохни.

– Но ты же сам был против того, чтобы она к нам ходила в гости!

– Ну и что, – Влад пожал плечами, – я просто ее не знал. Совершенно нормальная девочка.

– Да?! – Катя подскочила как ужаленная, – она просто к тебе подлизывалась! Хотела понравиться. За это ты ей свой смартфон подарил?

Влад бросил вилку и нож на тарелку и многозначительно посмотрел на жену. Такого осуждающего и злого взгляда она не видела давно – с тех пор, как они решили разводиться и Влад под напором жены съехал из их квартиры.

– Прости! Я не думала, что все так получится, – Катя готова была заплакать, – не понимаю, что со мной происходит.

– Мне кажется, ты ревнуешь, – Влад, как всегда, шел прямо к сути, – скорее всего Юля задевает какие-то твои внутренние струны. Пытается с тобой конкурировать, что ли.

– Наверное, – Катя кивнула, – Влад, я ужасный человек. И никогда себе этого не прощу. Но я больше не хочу видеть Юлю в нашем доме.

На лице Влада отразилась непередаваемая гамма чувств.

– Ребенок-то чем виноват? – прошептал он. – Это же только твоя реакция. Ни мне, ни Насте с Машей она не сделала ничего плохого.

– Мы девочке не поможем, – затараторила Катя, сжимая руки, которые крупно дрожали, – это была моя иллюзия. Она уже почти взрослый человек. Зачем ей какой-то новый родитель? Скоро выйдет из тюрьмы ее мама. Юля любит и ждет только ее. А нас хочет просто использовать.

Влад взял жену за руку и заговорил. Объяснил, что ясно видит несколько вариантов развития событий. Юля еще не сделала свой внутренний выбор, пока не знает, на какую дорогу свернуть. У нее есть все основания добиться в жизни успеха, она умная и талантливая – но точно так же у нее предостаточно шансов пустить собственную судьбу под откос. Примеров перед ней множество. Так что в ситуации с Юлей не надо ставить высоких целей и планировать великих побед. Даже если участие в жизни ребенка приведет к тому, что Юля выберет любой социально приемлемый путь вместо тюрьмы, в которую по разным причинам попали ее родные, этого уже будет достаточно. Это будет значить, что их с Катей миссия выполнена. Будь у его приятелей и друзей детства хоть какая-то альтернатива, кроме криминального окружения, они могли бы выбрать другой путь. Он же смог.

– Мы не можем просто пройти мимо, – Влад продолжал говорить, а Катя слушала его, открыв от изумления рот, – Юля как будто тонет. Подросток гибнет, а мы не протягиваем ему руки. Это преступно.

– Влад, – Катя сжала руку мужа, слезы сами собой покатились по ее щекам, – ты невероятный человек. Великодушный. Но я так не смогу. Только не в дом.

– Ничего страшного, – Влад погладил ее по волосам, – помогай любым другим способом, иначе сама же не сможешь спокойно жить.

– Каким?! – Катя всхлипнула. – Мы возили в детдом подарки. И что? Это что-то дало?

– Подачки никогда ничего не дают, – Влад снисходительно улыбнулся, – но кто-то же знает, как помогать. Найди нормальный благотворительный фонд. Тех, кто работает системно.

– А дальше?

– Иди к ним. Там научат, что делать.

– Влад, я запуталась, – проговорила Катя, растирая пальцами слезы как маленькая, – я устала от своей жизни, которая никому ничего не дает.

– Мне дает, – Влад нежно посмотрел на нее, – и нашим детям тоже.

– Но есть же другие дети, – Катя закрыла лицо ладонями, – а у меня не хватает души.

– Катерина, маленькая моя, – муж приблизил к ней лицо и поцеловал в щеку, – ты слишком к себе строга.

В ту ночь Катя не ложилась. Эмоции зашкаливали, страх путался с решимостью. Под утро она приняла решение: если привести ребенка домой и дать ему хотя бы какое-то подобие надежности и защиты она не может, значит, надо искать другой путь. К утру Катя перебрала в Интернете все московские организации, занимающиеся проблемами сиротства, и остановилась на трех. Первым в списке стоял благотворительный фонд «Арифметика добра» – существовал он всего два года, но уже успел создать несколько серьезных программ. К тому же, в отличие от остальных организаций, там были живые вакансии. А самое главное, учредитель этого фонда Роман Авдеев знал о сиротах не понаслышке – поскольку сам усыновил семнадцать детей. Этот факт стал для Кати решающим. Она была поражена историей жизни Романа Авдеева и его здравой позицией. Он писал о том, что не каждый способен принять в семью сироту, и это нормально, потому что не у каждой семьи хватит душевного и физического ресурса, ведь воспитание ребенка-сироты – это сложная задача. Но можно помогать детям тысячей других способов…

Катю осенило. Вот что ей нужно делать: если она не способна усыновить сама, нужно всеми силами помогать тем, кто принимает в семьи детей! Если она не может быть для Юли поддержкой, то попробует найти ей другую, более спокойную и мудрую семью. За пару часов Катя составила резюме – сто лет ничего подобного не делала – и направила на общий адрес фонда. Не имея понятия, примут ее резюме или не примут, она взяла чистый лист бумаги, написала заявление об увольнении из издательства и стала собираться на работу. Пусть будет, как посоветовал Влад. Если это единственный доступный ей путь.

… – Яков Львович, подписывайте! – Екатерина Викторовна уже битый час объясняла собственнику, что хочет уйти из издательства и решение это окончательное.

– Но как же можно?! Двенадцать лет!

– Вот именно. – Катя вздохнула и отвернулась к окну.

Он воспользовался положением хозяина кабинета и, выйдя из-за своего стола, уселся напротив гостьи. Сначала взял в свои пухлые ладони ее безвольно повисшую руку, потом словно вспомнил что-то, встал, вынул из шкафа бутылку коньяка, тарелочку с лимоном и две рюмки.

– Я за рулем, – напомнила Катя скорее себе, чем ему.

– Ничего, – Яков Львович отмахнулся, – один раз в жизни можно. Вызовем тебе такси.

Первую рюмку она выпила молча и торопливо, Яков Львович последовал ее примеру.

– Скажи мне только одно – почему?!

– Я не смогу объяснить…

– Ты уж будь добра, – он поморщился, – постарайся.

– Я здесь стала сама себе противна, как будто смысл куда-то ушел, – Катя посмотрела на своего руководителя в упор, – так понятно?

– Нет.

– Вот и я говорю, – Катя вздохнула, – объяснений нет.

– Ладно.

Яков Львович снова разлил. Катя только сейчас заметила, как трясется его правая рука. Левая, видимо, была не в лучшем состоянии – он зажал ее между своих полных, обтянутых брюками от Бриони, колен.

– И чем же ты планируешь заняться?

– Книги писать, – соврала Катя, и от этой неправды ей самой стало тошно.

– Дорогая моя, ну не смеши! Ты же знаешь, как они продаются. Ну, вот сколько ты за свое «Сломанное детство» получила?

– Копейки.

– В-о-от, а ведь настоящая вещь! Только тяжелая, у нас таких не читают.

– Спасибо…

– Да я не про то. Жить на что будешь?

– Муж зарабатывает. Все хорошо.

– Я тебя умоляю. – Яков Львович безнадежно махнул рукой, но тут же одумался: – Прости! Ничего такого я не хотел.

– Прощаю. – Катя безразлично пожала плечами.

Яков Львович воспользовался паузой и смущенно выпил, заставив и Катю поддержать неопределенное «будем».

– Может, тебе график поменять? Ну, чтобы на работу не каждый день ездить. Будешь больше с детьми…

– Не думаю, что это выход, – Катя посмотрела на стену с портретом президента страны, – я чувствую, что застряла. Как в болоте.

– Но почему вдруг надо все бросить?! Где ты еще такое место найдешь? У меня же комфортно работать.

– Вот правильное слово, Яков Львович, – Катя обрадовалась его находке, – комфортно. Комфортный стеклянный мир. Ну поймите вы, невозможно перейти на новый уровень, не покончив сначала с прошлым.

– Я ни черта не понимаю! – Он наконец потерял терпение и разозлился. – Я тебя вырастил. Ты кем пришла? Младшим редактором после аспирантуры. Что умела? Ничего!

– Простите, – Катя не дала ему договорить, – мне пора вызывать такси.

Несколько манипуляций со смартфоном – и такси заказано. Быстрее, быстрее! Катя чувствовала, что еще чуть-чуть, и она сломается, позволит сомнениям прорваться наружу. Тогда Яков Львович сможет запросто ее уговорить. Она и сама не могла толком понять, чем грозит ей потеря руководящей должности и хорошей зарплаты. Ей просто стало невыносимо вариться в коммерческих заказах, верстках и корректурах. Она больше не знала, о чем говорить с коллегами, – все темы стали пустыми. Словно мир, в котором она столько лет жила и которым по-настоящему наслаждалась, внезапно перестал существовать.

Звякнула смс: такси ждет. Катя поднялась с места и виновато улыбнулась. Ей больше нечего было сказать, а выслушивать новую порцию уговоров не хотелось. Чтобы заранее перекрыть поток ненужных слов, Катя быстро подошла к Якову Львовичу, вставшему из своего кресла одновременно с ней, и крепко его обняла.

– Ну как же так? – то ли выдохнул, то ли всхлипнул он.

– Простите меня, пожалуйста! Я отработаю, как положено, две недели. И после звоните мне в любой момент. Нового человека в курс введу.

Катя отстранилась и торопливо клюнула его в щеку. Отчего-то ей вдруг стало жалко этого полного, практически лысого мужчину, который всю жизнь твердо знал, что надо делать и как зарабатывать деньги. При этом ловко лавируя между событиями и людьми так, чтобы не создавать себе дискомфорта и проблем.

– Знаете, – она глупо улыбнулась, – я всегда хотела, но не решалась спросить. А у вас дети есть?

– Не получилось, – Яков Львович с досадой развел руками, – не могла моя Соня родить.

– Усыновить не пытались?

Он уставился на Катю с непониманием:

– Нет. А зачем нам чужие дети?

Подняв в прощальном жесте ладонь, Катя попятилась к двери. Через минуту она уже сидела в такси и повторяла про себя: «Чужие дети, чужие дети». И правда, кому и зачем они могут быть нужны? Ни ей, ни Якову Львовичу, ни другим успешным состоявшимся людям они ни к чему… Губы ее невольно шевелились, лицо искажала гримаса боли, которую в зеркале заднего вида наблюдал недоумевающий таксист.

 

Глава 3

Гребаные уроки! Леха свернул налево от школы и спрятался за деревья в соседнем дворе. Курить рядом с учебным заведением было строго-настрого запрещено. Не курить, слушая невнятную муть, которую несут учителя, физически невозможно. Он вынул из пачки сигарету, поджег ее и с наслаждением затянулся. Все. На сегодня с него хватит школы. Несколько минут он подсчитывал в уме, сколько уже прогулял за последнее время. Выходило, что с начала сентября побывал только на каждом пятом уроке. Круто. Почему-то в этом году стало наплевать на учебу и вообще на всех. Внешне он оставался таким же веселым и жизнерадостным пацанчиком, а внутри обозлился и словно сжигал мосты. Хотелось жить наотмашь: пробовать наркотики, бухать до усрачки, трахаться до судорог. С двумя последними пунктами не было никаких проблем – алкоголь в магазинах не переводился, телки попадались отзывчивые. Велись на его смазливую внешность и давали легко. Была у него и одна почти постоянная, намного старше. Так та даже деньги нередко давала – на мобильную связь, сигареты, пивка попить. Почти можно жить.

С наркотиками дела обстояли немного сложнее. Через старшаков, того же Макса, достать, конечно, можно было все, что угодно. Только стоило это бешеных бабок. Но разок его угостили за так – затолкали что-то в обычную сигарету. Леха сделал несколько затяжек непонятной травы, и ему немедленно стало плохо. Начала кружиться голова, воздух вокруг запестрел разноцветными красками – таких ядовитых цветов в природе в принципе не существовало. Но они явились и настойчиво давили со всех сторон. Сидя в столовой батора с приятелем, который тоже сделал несколько тяжек той же отравы, Леха смотрел, как части тела парнишки медленно отделяются и летают по отдельности: голова, ноги и даже рука с ложкой, которой он черпал суп. Пока хлебал жидкую уху, ржал как подорванный. Сам не понимая, зачем и почему. После обеда с огромным трудом на ватных ногах добрался до своей комнаты и, не раздеваясь, лег на кровать. Отрубился мгновенно. Все вокруг перестало существовать, будто выключателем щелкнули. Проснулся только после ужина, да и то не по своей инициативе: над ним стояла питалка и размеренно шлепала ладонью по щекам, пытаясь привести в чувство. Ей казалась, что он опять срубил где-то денег и нажрался до полусмерти, но это был не тот случай. Леха не мог подняться с кровати, не мог вспомнить, какой сегодня день недели, и не понимал, сколько часов или суток уже проспал.

Он и сам не знал, из-за чего поступает именно так. Сознательно не хотел причинять себе вред, но на уровне подкорки включился механизм проверки тела на прочность. Выдержит оно или нет? Пройти через все, упасть на самое дно, а дальше как повезет – выжить или сгинуть. Ему в равной степени был безразличен тот или иной исход.

– Ты че тут делаешь? – словно из-под земли, грубо выдрав его из мыслей, возникла Юлька.

– Курю. Не видишь?

– Дай сигаретку, – попросила она непривычно ласковым голоском.

– Не маленькая, самой воровать пора.

– Придурок!

Леха не обиделся. Юлька перестала быть человеком его круга, а значит, больше его не волновала. Все, кто находился вовне, были инопланетянами. Он их просто не замечал, если только они сами не лезли в его жизнь.

– Че, как в гости сгоняла?

– Норм. – Юлька закатила глаза к небу.

– Не понравилось, что ли? – Леха был искренне удивлен. После того как прочел «Сломанное детство», он чувствовал, что они с этой Катей Родионовой нашли бы общий язык.

– Все путем, – Юлька поковыряла сугроб носком кроссовки, – только скучно у них. В квартире убирались, потом готовили обед. Вечером за каким-то хреном поперлись в театр. Даже в магазин за одеждой не пошли.

– И че? Не удалось бедной сиротушке ничего насосать?

– Да пошел ты!

– Значит, хреново себя вела.

– Как ангел, – Юля тяжело вздохнула, – только она ни фига не добренькая, эта Катька. На жалость без толку давить. И мозг без конца трахает разговорами «за жизнь».

– А чего ты хотела?

– Ничего, – Юлька коротко огрызнулась, – маму. Пойдем в школу, скоро звонок.

– Да пошли эти звонки. – Леха выбросил окурок и прижал его ботинком. – Иди, дурашка, учись! Может, налижешь учителям, и не оставят тебя на второй год.

– А ты куда?

– Куда надо. Мне пофиг, все равно уже не допустят к ОГЭ. Какого хрена стараться?

– Так еще время есть, март только на дворе!

– Отвали!

Он развернулся резко и зашагал прочь. Мысли об учебе нагоняли тоску и злили. Пытаться что-то там исправить было все равно что стоять у подножия горы без снаряжения, экипировки и понятия не иметь, как забраться на вершину. А все вокруг только подгоняют: «Давай ползи! Это твое будущее». На хрен такое будущее – сорваться и разбиться о скалы. Ну, вот что он мог с этим сделать? Математика была для Лехи неведомым зверем, непонятные значки вперемешку с циферками вызывали животный страх. Он любил излагать мысли на бумаге, но этим в школе не занимались. Заставляли писать какие-то стремные изложения, он писал – и листочки возвращались от начала до конца разукрашенными – в каждом слове по три ошибки. На английском он вообще старался не появляться. За пять лет не выучил ни слова. Пока школа была у них в баторе, училка не парилась – ставила им какой-нибудь фильм на русском языке и уматывала по своим делам. А когда два года назад их всех перевели в обычную школу, оказалось, что нагнать уже ничего нельзя. Непонятно, хоть плачь. То же самое было с физикой, с биологией, химией – да практически со всеми предметами. И что ему теперь, жопу порвать? Все равно никакого смысла. После того как в восемь лет он свалился в летнем лагере вниз головой со второго этажа на бетонный пол, с памятью началась просто беда. Чтобы выучить какой-нибудь паршивый стишок, нужно было зубрить его дня три. И кому это надо? Как тупые стишки помогут ему в будущем? Зрение тоже с тех пор поехало. Один глаз ни фига не видел. Кстати, после того падения Леха впервые и попал в психушку. Из лагеря его отвезли в детскую больницу, а когда отлежался, хотели вернуть в детский дом. Но было лето. Никого в баторе не осталось, все в отпусках и столовая не работает. Вот и определили в психбольницу – куда еще? Их всех туда отправляли чуть что, как будто психушка – это филиал детдома. Леха толком и не помнил, чем он там занимался. Вроде ничем. Уколов, к счастью, никаких не делали, но таблетки давали. От них ему все время хотелось спать. После того падения и пошли проблемы с учебой. А в этом году наступил полный кошмар. Да еще так долго провалялся по больницам из-за урода Макса и предательницы Юльки. Мозги теперь совсем отказывались соображать.

Телефон в кармане зазвонил. Лешка взглянул на экранчик и увидел номер Игоря. Обрадовался – единственный человек, которого он сейчас хотел бы слышать. Этот поймет, они с дошколки друзья. Даже больше – Леха, кроме шуток, считал Игоря своим братом. И Леха для него также много значил. Только вот в последнее время общались они нечасто – сначала Юлька мешала, а потом у Игоря нарисовалась неожиданно младшая сестра. Поступила в дошкольное отделение. Тот поначалу сторонился ее, как будто не верил, что родная кровь. А потом прилип, и не оторвать. Лешка страшно ревновал его к этой Надюшке, а толку? И виделись они с другом из-за нее все реже. Игорь свободное время проводил со своей малявкой.

– Алло?

– Привет! Ты щас где?

– Нигде.

– Хорошо, – голос Игоря звучал возбужденно, – я тут такую хрень про тебя узнал. Не поверишь!

– Колись.

– Не могу, надо встретиться.

– Ты из школки уже свалил?

– Да, у нас все закончилось.

Леху огорчало еще и то, что с появлением младшей сестры Игорь взялся за учебу. Совсем скучный стал.

– Ладно. Через двадцать минут жду на нашей заброшке. – Леха взглянул на экран, чтобы сверить время: – Успеешь?

– Я мигом.

Полчаса спустя они сидели на скользком, покрытом тонкой коркой льда, бетоне второго этажа недостроенного здания, а Игорь все никак не мог перейти к существу вопроса. Он возбужденно размахивал руками и говорил, что теперь в жизни у Лехи все будет зашибись. Страдания кончились. Впереди только счастье и богатство.

– В смысле? – Леха ни черта не понимал, но радость Игоря передалась и ему.

– Слушай, короче. У тебя же братья есть?

– Да, – Леха насторожился, – по документам двое. Николай и Василий вроде. Только я их никогда в жизни не видел.

– Во-о-от. Оказывается, отец вам всем троим оставил перед смертью наследство.

– Какое?!

– Толком не знаю, прочитать не успел. Вроде там бабок немерено.

– Не понял…

– Я тоже не до конца. Но вчера меня в соцотделе просили помочь.

– И че?

– И когда все ушли обедать, – Игорь сморгнул, – я начал папки с делами листать. Свою. Надюшкину. И твою тоже.

– На хрена?!

– Интересно же! Думал, может, фотки там у тебя какие-то есть. Хотел посмотреть.

– Дурачина, – Леха расстроился: у него не было ни одной младенческой фотографии, первая появилась только в школе, лет в семь, – фотки там не хранят.

– Не важно, – Игорь шмыгнул носом и утерся рукавом, – в твоей папке я нашел документ. Толстый такой, зеленый, с водяными знаками. Написано: «Завещание».

– Да ладно?!

– Да-а-а! И вот там черным по зеленому, что отец твой передает троим своим сыновьям наследство. – Игорь перешел на театральный шепот: – В тот самый момент, когда младшему исполнится восемнадцать, он и его братья станут богачами. А до этого ничего, типа тайна.

– Так мне уже в мае будет шестнадцать. – Леха возбужденно заерзал.

– Я помню, – Игорь был непривычно оживлен, – ну, че тут осталось ждать! Два года два месяца, и будешь миллиардер.

– Не гони.

– Мне на хрена это надо? – Игорь сделал вид, что обиделся. – Пойдем ночью сегодня, если не веришь, покажу.

– Кто нас туда пустит?

– Я ключ у них запасной спер. – Игорь, как фокусник, достал из внутреннего кармана куртки свое сокровище.

– Ну, ты дебил! Питалки узнают, убьют.

– Ты, что ли, им скажешь? – Игорь беззаботно подмигнул и принялся болтать ногами, свесив их с обледенелого края. У Лехи от такого бесстрашия закружилась голова.

– Отодвинься давай от края.

– Отвали, – Игорь веселился как ребенок, – вот увидишь, братья твои тебя найдут! И начнется новая жизнь.

Леха почувствовал себя так, словно внезапно оказался в тумане. Не то чтобы сразу поверил в эту историю про наследство. Но ведь обнаружился какой-то важный документ, о котором он сам ничего не знал. Видимо, до восемнадцати лет это должно было храниться в секрете. Лехе питалки говорили, что отца не стало за несколько месяцев до его рождения. Болел он смертельной болезнью или произошел несчастный случай, Лехе не сообщили. И до сих пор понятия не имел, что случилось с матерью, почему она его оставила? Почему братья – когда он родился, им было уже по 16 и 17 лет, тоже не маленькие – не стали его искать? Предатели! Но даже если и так, больше всего на свете он хотел теперь их увидеть…

 

Глава 4

– И сколько это стоит? – Влад, ошарашенный новой идеей жены, задал самый банальный вопрос.

– Ничего не стоит, – Катя торопилась с ответом, боялась, что он откажется, – нам в «Арифметику добра» надо идти, там Школа приемных родителей специализируется именно на подготовке к общению с подростками. Учеба всего-то два месяца.

– Откуда ты знаешь?

– Выяснила, – Катя была непривычно возбуждена, – я же к ним на собеседование ходила, представляешь? Позвонили и пригласили.

– И какой результат?

– Думаю над концепцией новой программы. – Она счастливо улыбалась.

– Значит, берут?

– Пока неизвестно, – Катя явно была увлечена новой идеей, Влад ее давно такой вдохновленной не видел, – надо будет сначала проект защитить. А еще я с их психологом пообщалась.

– И как?

– Потрясающе, – Катин голос дрожал от волнения, – мне объяснили, что так бывает. Что Юля здесь ни при чем, это моя собственная реакция, какие-то давние травмы, которые надо проработать. Даже предложили серию консультаций.

– Я рад. – Влад улыбнулся.

– И Школу приемных родителей рекомендовали пройти, – Катя сияла, – учеба поможет разобраться со страхами и с тем, что мешает принять чужого ребенка. Да и для работы в фонде это нужно, если меня возьмут.

– Ты иди учись, а я вряд ли сейчас смогу, – Влад виновато улыбнулся, – завалили работой. Да и для гостевого режима нет смысла тратить время.

– Влад, – Катя опустила глаза и почти прошептала: – Юля звонила. Она ждет, что мы приедем за ней в выходные.

– Вот как?

– Да, – она кивнула, – мне кажется, я многое пересмотрела. Благодаря тебе. Ты был абсолютно прав, ребенку нужна поддержка. Думаю, рано или поздно нам придется стать родителями для Юли.

– Катерина, – сказал Влад и отвернулся, – для этого сейчас неудачное время.

– У тебя что-то случилось? – Катя уже не первый день ощущала напряжение Влада, но связывала его только с появлением в их жизни Юли и своей неадекватной реакцией на ребенка после первых же ее выходных в семье. – Какие-то неприятности по работе?

– Да. Но я не готов это обсуждать. – Муж бросил на нее предостерегающий взгляд.

Больше Кате не удалось вытянуть из него ни слова.

В последнее время она все чаще становилась свидетельницей его телефонных разговоров. Из обрывочных и зашифрованных фраз ничего толком нельзя было понять, но Катя чувствовала, что Влада втянули в какое-то серьезное дело. Что-то на просторах Интернета не давало покоя сотрудникам МВД, а сами они разобраться в ситуации не могли и наседали на ее мужа – поскольку он теперь уже официально являлся их консультантом по информационной безопасности. Влад с ней эти вопросы не обсуждал, но Катя знала, что обозначают эти его сцепленные ладони и резкие, даже грубые, отказы от разговоров. Так они и жили много лет назад, когда он не желал выходить из виртуального мира в реальный.

Сейчас Катя разозлилась на мужа. Никак не могла понять, почему в самый важный момент, когда ей так нужна поддержка, он переключился на что-то другое. Отдалился, как в прежние времена, и занялся непонятным делом, о котором не хотел или, возможно даже, не имел права говорить. Размеренная комфортная жизнь, которой они наслаждались до недавнего времени, похоже, подходила к концу.

И тем не менее Влад дал себя уговорить на обучение общению с подростками. Не то чтобы принял Катины аргументы, скорее, не захотел тратить энергию на протест – иногда с женщиной легче согласиться, чем спорить.

Катя записалась в Школу приемных родителей «Арифметики добра», им с Владом назначили дату и время собеседования. Спустя несколько дней они поднимались по гулкой лестнице, украшенной лепниной-новоделом с искусственной позолотой, на третий этаж старинного дома. Небольшой особняк XIX века, в котором благотворительный фонд снимал мансарду и комнату на цокольном этаже, был когда-то домом трудолюбия женщин. Выискивая в Интернете расположение этого здания в Большом Харитоньевском переулке, Катя наткнулась и на его историю. Оказывается, здание построила на собственные средства почетная гражданка города, некая Горбова. Она обратилась с идеей благотворительного дома в Московскую думу, ей выделили участок на месте бывшего сада во владениях Юсупова, и работы начались. Здание возвели по проекту архитектора Ивана Павловича Машкова, организовали в нем мастерские по пошиву белья, а на первом этаже – народную столовую, где устраивали бесплатные обеды для бедных.

Все это Катя пересказывала Владу, пока он нехотя поднимался по крутой лестнице следом за ней. Но Катя словно не замечала его состояния, шутила и улыбалась. Радость выглядела почти искренней для стороннего наблюдателя, но Влад безошибочно угадывал в жене тревогу.

Первым, что бросилось им в глаза, как только они переступили порог фонда, были забавные деревянные лошадки-качалки для малышей. Натертые детскими ладошками круглые ручки и небольшие сколы на синих боках ясно говорили о том, что символы фонда стояли здесь не только для красоты.

– Смотри, – Катя толкнула мужа в плечо, – вот бы Машуне такого коня.

– Давай купим, – пожал плечами Влад.

– Ну что ты, – Катя наигранно весело рассмеялась, – они не продаются. Кататься можно только здесь, как-нибудь приведем ее с собой, хорошо?

Секретарь встретила их улыбкой, проводила в маленький кабинет – комнату психолога, и оставила наедине с кучей бумаг. Катя не знала, надо ли заполнять сразу многочисленные согласия, анкеты или сначала нужно поговорить с психологом. Сомневаться пришлось недолго – следом за ними в кабинет вошла миниатюрная пожилая дама с живыми глазами. Вместе с ней моментально явилось уже знакомое приятное ощущение: словно им здесь рады, их с нетерпением ждали. Психолог кивнула Кате как старой знакомой и представилась Владу. А потом начала рассказывать о фонде, о Школе приемных родителей. О том, что учредитель «Арифметики добра» Роман Авдеев принял в свою семью немало детей. Катя не увидела, но почувствовала, как Влад, до этого безразличный к происходящему, внезапно обратился в слух. Сначала Авдеев помогал детским домам, привозил вещи, продукты, подарки. Потом понял, что детям это ничего не дает, им в первую очередь нужны родители, семья, и начал усыновлять. В те годы Дома ребенка были переполнены – не то что сейчас, когда за здоровыми малышами стоит очередь. Но малыши – это одно, а подростки, которыми в силу их неудобного возраста никто не интересуется, – совсем другое. Психолог принялась рассказывать об особенностях подростков, объясняла, зачем принимать в семьи старших детей и что именно помогает сиротам выжить. Катя слушала внимательно, склонив голову к плечу. А Влад, как только рассказ о семье Романа Авдеева закончился, снова потерял к разговору интерес. Переключился на тревожные мысли о чем-то своем и только из вежливости делал вид, что тоже участвует, слушает.

– А теперь вы расскажите, пожалуйста, что вас привело, – ласково попросила психолог.

Влад только пожал плечами и кивнул в сторону жены. От Кати не ускользнула почти неуловимая реакция дамы: одна бровь едва заметно приподнялась, в глазах промелькнуло сомнение.

– У нас с мужем двое детей, как я вам уже рассказывала, – Катя приняла огонь на себя, – и мы хотим помочь девочке из детского дома.

Она снова – скорее для Влада, чем для психолога, которая все это уже слышала, – рассказывала, как пришла к идее гостевой семьи, откуда у нее мысли о том, что ребенок не становится счастливым без родителей. Поделилась тем, какой была ее первая реакция на появление Юли в семье и как обострились после этого страхи. Объяснила про свою собственную мать, которая потеряла родителей в блокадном Ленинграде и выросла в советском детском доме. Психолог слушала с участием, не перебивала. И только время от времени отмечала что-то в своем блокноте. После того как Катя закончила, она начала задавать вопросы.

– Так вас больше всего тревожит сейчас наличие у Юли родственников?

– Нет, – Катя решительно мотнула головой, – я понимаю, что ребенок не приходит из космоса.

– Тогда что?

– Их… – Катя задумалась, подбирая слова, – скажем так, истории. У Юли все ближайшие родственники в тюрьме.

Она тайком взглянула на Влада, который и бровью не повел.

– Но вы же не можете этого изменить, – психолог прищурилась, – и ребенок в этом не виноват.

– Конечно. Но как с этим жить?

– Принимать как факт, – психолог внимательно смотрела на Влада, хотя отвечала Кате, – не проецировать на ребенка.

– Но вдруг начнется шантаж, вдруг они захотят получить от нас деньги… – Катя не договорила, зависла на полуслове.

– Влад, скажите, а вы что об этом думаете? – Психолог перевела взгляд на мужчину.

– Понятия не имею. – Он посмотрел на даму отсутствующим взглядом.

– Ваша супруга опасается, что родственники приемного ребенка будут вымогать у вас деньги, когда выйдут из тюрьмы.

– Серьезно? – Влад усмехнулся. – Это уголовно наказуемое деяние.

– То есть вас ситуация не пугает? – спросила психолог.

– Нет.

– Значит, вы не считаете кровную маму Юли потенциальной шантажисткой?

– Да откуда я знаю?! – Влад разозлился, и Катя вжала голову в плечи. – Я понятия не имею, что там случилось с этой женщиной. Какая она. Что у нее за история. Зачем мне сидеть и гадать?

– Потому что от этого зависит будущее вашей семьи.

– Мой принцип – делай что должно, и будь что будет. Я смогу защитить семью.

Катя едва сдержала улыбку, услышав эту фразу от Влада. Она и сама считала, что помогающий человек не может и не должен судить. Если хирург станет раздумывать над тем, праведнику он делает операцию или преступнику, да еще возьмет на себя роль судьи, обязательно случится беда. Его дело – спасти жизнь человека, хорошо выполнить работу, не отвлекаясь на сомнения и посторонние мысли. Та же роль, Катя чувствовала это подсознательно, была уготована и приемным родителям. Нужно было помогать ребенку, невзирая на то, какими были его окружение и опыт в прошлом.

– Так вы не осуждаете мать Юли?

– Боже упаси. – Влад поднял вверх ладони, словно сдаваясь.

Катя заметила на лице психолога едва уловимую улыбку. С этой минуты она отчего-то вдруг поняла, что все у них с Владом будет хорошо. У нее потрясающий муж, он поддержит и примет – поскольку уже сделал это. Только благодаря его мудрости она успокоилась и перестала смотреть на Юлю как на источник проблем. Одна бы она точно с собой не справилась.

Занятия в Школе приемных родителей начались на следующий день, и недели побежали одна за другой. Глядя на своих сокурсников, Катя неожиданно почувствовала уверенность в себе. В группе собрались разные люди – и те, у кого не было родительского опыта, и те, кто уже растил одного-двух, а то и трех кровных детей. Катя заметила, что люди, прошедшие через опыт воспитания, многие вещи воспринимают намного проще. Ну, беспорядок в комнате, ну, солгал отцу – это же дети, с кем не бывает. Слишком жесткие установки и непоколебимые принципы мешают наладить отношения с детьми, а уж тем более с теми, кто приходит в семью подростками. Ты сам не качал их на ручках, не кормил с ложечки, не лечил во время детских болезней. Откуда взяться доверию и пониманию того, что делать надо так, как мама говорит?

Много оказалось в их группе «учеников», которые не готовы были даже слышать о кровных родственниках ребенка, отрицали сам факт их возможного существования. Не то что видеть или лично знать, даже говорить об «этих людях» были не готовы. Катя видела, как бережно, но упорно тренеры ведут группу к новому пониманию этого трудного вопроса.

– Зачем ребенку такая правда? – кипятилась больше других моложавая кандидатка лет тридцати пяти.

– Но подросток захочет поговорить о своих родных.

– А я не захочу, – парировала она.

– В этом случае не случится доверия. Он начнет искать поддержки у кого-то еще.

– Тогда, – тут же нашлась она, – я просто усыновлю младенца и ни о чем ему не скажу.

– Вы знаете, откуда в нашей стране взялась тайна усыновления? – Тренер оставил строптивицу в покое и обратился ко всей аудитории.

Взрослые, сидевшие в кругу, сосредоточенно молчали, кто-то отрицательно мотнул головой.

– В царской России никто не обременял сироту никакими тайнами, – тренер откинулась на спинку стула, – да это было и невозможно – вся жизнь на виду. Смертность высокая. Не стало родителей, ребенка приютили родственники или соседи. И всем все понятно. А вот эпоха сталинских лагерей поселила в людях страх. Сирот при живых родителях – так называемых врагах народа – становилось все больше. И надо было происхождение таких детей скрывать. Начали менять младенцам имена, фамилии, даты рождения, чтобы замести следы. Снять позорное клеймо. А потом практика вжилась в сознание. Превратилась в национальный код.

– В других странах разве не так? – встрепенулась Катя. Она вдруг поняла, что ровным счетом ничего не знает о том, как это устроено за пределами России.

– Нет. В той же Америке, Новой Зеландии, Австралии, да где угодно, от приемных детей ничего не скрывают. Наоборот. Прививают национальные традиции, учат вместе с детьми их родной язык.

– Ха! – Неугомонная кандидатка не удержалась от комментария. – А потом они вырастают и возвращаются к кровным родителям! На приемных плюют.

– Я работаю с приемными семьями десять лет и не знаю таких историй, – улыбнулась тренер, и Катя позавидовала ее ангельскому терпению, – родной становится та семья, которая заботится, которая принимает ребенка всей душой. Он это чувствует.

– Да тысячи ситуаций, – женщина фыркнула, – вон даже по телевизору показывали. Вырастают и едут из этих своих Америк искать кровные семьи в России.

– Едут, – тренер торопливо согласилась, – чтобы понять, от кого они произошли, почему их в детстве оставили. Это важно для формирования личности ребенка. Каждый из нас имеет право знать свои корни…

Не в каждом, как заметила Катя, но во многих и постепенно удавалось менять сознание. Катя и сама шаг за шагом усвоила, что усыновленный или приемный ребенок – это всегда дитя двух семей. Ребенок приходит в дом вместе со всеми своими родственниками – они в его сердце и голове. В мыслях всегда будут и кровные мама с папой, и многие другие члены семьи. Только в Школе приемных родителей Катя осознала, что принять ребенка – это все равно что вступить в брак: вместе с супругом получаешь кучу родственников. Можно воспринимать их по-разному, но относиться к ним нужно ровно, желательно с уважением. Тренеры объяснили, что ребенок, чьих родственников новые родители даже мысленно не могут принять, чувствует подвох в отношениях, не может довериться новой семье. Бесконечное проецирование «ты такой же, как твоя мать», разговоры про «дурные гены» и тревожные ожидания, что ребенок повторит судьбу своих кровных родственников, разрушают отношения и приводят к возвратам. Хотя достаточно на базовом уровне познакомиться с генетикой, чтобы понять: ребенок вовсе не повторяет благодаря выдуманным «генам алкоголизма или наркомании» судьбу матери и отца. Таких генов, которые гарантированно определяли бы будущее, в природе не существует. Если внимательно изучить историю собственной семьи хотя бы в четырех-пяти поколениях, это станет самым прямым тому доказательством.

Благодаря учебе то, что вчера казалось невозможным, абсурдным, перешло в категорию «такое случается в жизни». Не было смысла кого-то корить или осуждать – любая беда в жизни ребенка туго завязана на ненужность и неустроенность взрослых. Сироты появляются там, где не находится ни одного сильного человека, а есть только слабые и травмированные люди. Эти качества неудачливых матерей, отцов и прочих родственников, в свою очередь, тоже произрастают из детства. Мама Юли, как теперь уже знала Катя, была жертвой алкоголизма собственной матери, бабушки Юли. Та пила, дети страдали – бродяжничали, жили временами в детдоме, а потом попали в тюрьмы. Замкнутый круг, который невозможно разорвать.

В отличие от многих других, тех, кто пока еще в глаза не видел подростков-сирот, Катя уже оказалась кое к чему готова. Она по-прежнему боялась последствий своего решения, но с каждым занятием ей становилось все легче: раздвигались границы сознания, уходили стереотипы. Она смогла объяснить себе, почему так непросто было со старшей дочерью, Настей, – ведь ради работы и своих увлечений они с Владом нередко пренебрегали вещами, которые необходимы маленькому ребенку: радостью игр, общения, совместной бытовой деятельностью. Конечно, ничего ужасного с Настеной из-за этого не произошло – ребенок рос в любви и достатке. Но Катя точно знала, что сложности с мотивацией в учебе и непримиримый подростковый бунт Насти родом из детства. Именно там дочке не хватило спокойствия и заботы, там она недобрала маминого времени и тепла. Там ей не хватало папы, который жил в параллельной реальности. Это и вылилось потом в непослушание. Кто бы мог подумать тогда! Первый год жизни ребенка называют периодом «донашивания» – малышу важно быть на руках матери, ощущать биение ее сердца, дыхание и тепло. Чем больше напитается он в это время любовью, тем устойчивее будет к жизненным невзгодам, тем успешнее станут складываться его отношения с миром и другими людьми.

Катя жалела, что не прошла такой же курс обучения до рождения Насти. Впрочем, ничего подобного тогда и в помине не было. А ведь каждому родителю нужно понимать своего ребенка. Знать то, что еще век назад впитывалось с молоком матери, а в современном урбанистическом мире, далеком от принятия человеческой природы, приходится изучать. И хорошо бы изучать это поголовно всем до вступления во взрослую жизнь, до рождения самого первого ребенка.

 

Глава 5

Учеба в Школе приемных родителей подходила к концу. Катя старательно привозила Юлю в гости на каждые выходные. И чувствовала, что постепенно привязывается к девочке все больше. Если в первый раз она ощущала огромную усталость и даже раздражение от ее присутствия, то теперь, после двух месяцев гостевого общения, уже в понедельник утром начинала по ней скучать. Не могла дождаться, когда Юля вернется в детский дом из школы и они смогут наконец спокойно поговорить по телефону. В этих ежевечерних разговорах не было никакого особого смысла – банальные вопросы «как дела?», «как себя чувствуешь?», «что в школе?», «а он что сказал, а она?» и такие же ничего на значащие ответы. Но Кате все это вдруг стало нужно как воздух. Машуня тоже скучала по Юле, ждала выходных. Настя на удивление быстро нашла с девочкой общий язык, познакомила со своими друзьями. Влад тоже выглядел спокойным – личное общение с Юлей сняло все тревоги, да и Школа приемных родителей много ему дала. А самой Кате не хватало теперь постоянного присутствия Юли в доме. Без нее становилось пусто.

И все равно Катя боялась последствий. Кровной маме девочки оставалось сидеть в тюрьме всего полтора года – большая часть срока уже прошла. И никто не знал, что будет потом. Она не была лишена родительских прав и не была в них ограничена. Каждый раз, когда детский дом пытался подать в суд заявление по лишению прав, Юля давала длинные и подробные показания – писала, что любит свою маму, общается с ней по телефону и собирается вернуться в родную семью, как только это станет возможно. Заявления принимали во внимание. Иски детского дома суд отклонял. Катя и сама знала, что правильно только так – если нет угрозы жизни и здоровью ребенка в кровной семье, он должен быть с родной мамой. Но если в данный момент это физически невозможно? Если между кровной матерью и ребенком непреодолимая преграда в виде тюремной стены? Мысли Кати путались, желание сделать как лучше перемешивалось со страхом навредить.

Измучившись от сомнений, Катя записалась в ближайшую пятницу на прием к директору детского дома. Ей не отказали, напротив, приняли моментально, и это показалось хорошим знаком.

Она прошла в скромный, еще по советской моде обставленный кабинет, робко поздоровалась и замерла посередине.

– Екатерина Викторовна, голубушка, ну что же вы, – высокий пожилой мужчина с добрым усталым лицом поднялся ей навстречу, – пожалуйста, проходите!

– Спасибо. – Катя сделала несколько шагов и покорно опустилась на выдвинутый для нее стул.

Несколько секунд она собиралась с мыслями, глядя на худого как жердь директора в темно-синем костюме. Он держался с достоинством и при этом ничуть не надменно. Густые седые волосы, уложенные в аккуратную прическу, добавляли его облику благородства.

– О чем вы хотели поговорить?

– О своих сомнениях, – Катя чувствовала себя нерадивой школьницей, – я не знаю, как поступить. Мне кажется, Юле будет лучше в семье.

– Полностью разделяю вашу позицию, – кивнул директор.

В его голосе звучало уважение заодно с глубоким пониманием собеседника, и напряжение постепенно ушло. Не зря Юлька, которая не баловала взрослых своей похвалой и почти всех воспитателей называла «двуличными тварями, которые при начальстве – одно, а при детях – другое», говорила, что директор у них прекрасный человек.

– У нас с Юлей наладился контакт, – Катя попыталась объяснить суть своих опасений, – она уже привыкла к дому, хорошо общается с нашими детьми. Но мы не знаем, что будет, когда ее мама выйдет из тюрьмы.

Несмотря на ежесекундно звонящий телефон, директор был сосредоточен только на Кате. Внимательно посмотрел ей прямо в глаза и произнес:

– Екатерина Викторовна, голубушка, я не пророк и не могу сказать, как сложится именно у вас, – он виновато улыбнулся, – но уже тридцать лет я наблюдаю одну и ту же картину.

– Какую? – Катя вся превратилась в слух.

– Родители, мать или отец, освобождаются из мест лишения свободы, приходят ко мне, – директор детского дома тяжело вздохнул, – и говорят: «Я сейчас не могу, нет работы, квартира без ремонта, можно ребенок еще полгодика у вас поживет?»

– И вы соглашаетесь? – спросила Катя.

– А как я могу отказать? Пишут заявление, и всё. Есть у нас в государстве такая социальная услуга, к сожалению, – временно поместить ребенка в детский дом.

– Ужас какой…

– Да, – директор коротко кивнул, – но насильно родителей не заставишь. Передавая ребенка в семью, я лично несу ответственность. Если он там не нужен, может случиться беда.

– А как же закон? Почему позволяет годами держать в детских домах детей, у которых живы родители?

– Закон такую форму помощи населению поддерживает, – директор с горькой иронией усмехнулся, – любой гражданин может привести своего ребенка в опеку и написать заявление, что не в состоянии больше его воспитывать. Бедность, проблемы со здоровьем, какая угодно причина. Государство возьмет задачу на себя, а родители никакой ответственности не понесут. Всем хорошо – мать-отец гуляют, ребенок под колпаком.

– Как же так? – Катя была потрясена. – Бедность не повод отказываться от детей. Да и государству дешевле платить социальное пособие на ребенка, чем содержать штат сотрудников в детских домах. Не говоря о других тратах.

– Грамотной системы социальных служб у нас пока нет, – директор развел руками, – никто не может разобраться, что происходит в конкретной семье, какие меры поддержки необходимы именно ей и, главное, как их обеспечить. Легче устроить ребенка в детский дом.

– Полный абсурд!

– Именно так, – директор украдкой взглянул на часы, но Катя была так поглощена разговором, что не обратила на это внимания, – у меня как у директора детского дома нет ресурса, чтобы помогать родителям, которые выходят из тюрьмы. Я не могу дать им работу, помочь сделать ремонт. Никто другой ими тоже не занимается. А сами они люди с низкими социальными навыками. Если даже и хотят забрать ребенка домой, что нечасто бывает, не могут собрать элементарных бумаг.

– И что в итоге?

– В итоге приходят к нам еще через полгода, – директор устало вздохнул, – потом еще. Пишут каждый раз новые заявления. Ситуация в их жизни не меняется, мешают зависимости. И ребенок остается жить в детском доме до восемнадцати лет. Со всеми вытекающими из этого последствиями. А дальше он не интересен государству – может самостоятельно возвращаться к не лишенным прав родителям, в ту самую разруху и нищету, от которых его в свое время «спасли».

– Я поняла. – Катя опустила голову.

– Мама Юли очень давно принимает наркотики, – директор понизил голос, – нам всем хотелось бы верить, что она справится, что сможет побороть зависимость. Но кто может знать…

– А если она все-таки заберет Юлю после выхода из тюрьмы, – Кате с трудом давались эти слова, голос охрип, – девочке все равно будет лучше пожить полтора года у нас, не в детдоме?

– За полтора года может многое измениться.

Директор ободряюще улыбнулся и поднялся со своего места. Катя торопливо последовала за ним, заспешила к двери.

– Простите, я отняла у вас много времени.

– Вы не отнимаете, голубушка, а даете, – директор подошел и ласково коснулся Катиного плеча, – это вы простите меня, я должен ехать в департамент на совещание. В любой момент обращайтесь за помощью, не молчите.

После разговора Кате стало намного легче – словно все детали сложного пазла нашли наконец-то свои места. Она почувствовала поддержку еще одного опытного и мудрого человека. У нее образовался свой личный ресурс – Влад, который после общения с Юлей был настроен помогать, Настена, которая поддерживала маму и опекала будущую сестру, психолог фонда, которая отзывалась на тревоги Кати и относилась к ним с пониманием. Теперь вот еще и директор детского дома. Что ж, полтора года – значит полтора года. В их семье Юле точно будет лучше, чем в детском доме, а дальше они вместе решат. Девочка подрастет, ей будет почти пятнадцать, когда из тюрьмы выйдет мама, и она сама взвесит все «за» и «против».

И все же страх перед неизвестностью – словно Катя готовилась выйти в открытый космос – не отпускал ее. Всего год назад она жила на другой планете, в спокойствии и долгожданном комфорте. Среди ее знакомых не было ни одного, кто прошел бы тюрьму. Ни одного, кто хотя бы временно находился под следствием. Все эти личности были какой-то далекой частью юности Влада, но воспринимались как другой, потусторонний и искаженный мир. Сама она держалась от всего этого подальше, как и большинство благополучных людей, замкнутых в своем круге. Наркомания, алкоголизм, криминальное поведение, асоциальная жизнь были для нее фрагментами фильмов и газетных статей, не больше. А теперь выходило, что Катя по собственной воле впускала в свою жизнь то, от чего нормальных людей обязаны защищать закон и правопорядок. Более того: ради какого-то неведомого опыта она подвергала риску жизнь и благополучие собственных детей, открывая двери дома уголовным элементам. Очевидно, что рано или поздно мама Юли вернется из тюрьмы. И кто знает, с чем и как она тогда к ним заявится?

В последнее время Катя все чаше проводила время в онлайн-сообществах приемных родителей. Мало комментировала, но много читала – хотела понять, в чем именно люди находят ресурс и поддержку. Там рассказывали о самых разных ситуациях – кто-то пережил возврат приемного ребенка в кровную семью после выхода родителей из тюрьмы, кто-то боролся с реактивным расстройством привязанности, кто-то сталкивался с неожиданными сложными болезнями приемных детей, с трудным поведением и опасными привычками. И всегда оказывалось, что этот человек не один – и другие вокруг переживают нечто подобное в тот же самый момент или уже пережили в прошлом. Катю не отпускала мысль о том, что нужно и в реальной жизни общаться ради того, чтобы становиться сильнее и помогать детям.

Юля между тем нередко рассказывала ей о подростках, рядом с которыми жила бок о бок. Страшно было представить себе, что произойдет с ребятами, когда они покинут стены детского дома и перестанут жить на полном довольствии государства. Что будет делать доверчивый и наивный Сережка, который учится в коррекционной школе? Уровень образования после одиннадцати классов у него будет равен уровню после шести обычной школы. Это в лучшем случае озеленитель, плотник, маляр. А он вообразил себе, что станет летчиком. Морочит всем голову выдуманными рассказами о несбыточных мечтах. Как встроится в жизнь обиженная на весь белый свет Кристина? Юля толком не рассказывала, что с этой девочкой произошло, но по намекам Катя догадалась сама – сексуальная травма. В Школе приемных родителей говорили, что детей, переживших сексуальное насилие, реабилитировать сложнее всего. Нужен специалист высокого класса, который помог бы ребенку справиться с пережитым кошмаром и научиться жить дальше. Но таких профессионалов в детском доме нет. Да и в целом в Москве их единицы. Но даже если найдется такой, сама Кристина ни за что не признается, не откроется – пока она в детском доме, это слишком опасно. Сначала нужна семья и только потом психологическая работа. Или тот самый вихрастый Макс, от которого волнами исходит агрессия. О его детстве ходили страшные слухи – будто бы мать на его глазах убила отца, который до этого жестоко и регулярно ее избивал. Вину взяла на себя бабушка Макса, она и села в тюрьму. Мать вскоре забрали в психушку, а четырехлетнего Макса отправили в детский дом. В пять лет симпатичного малыша усыновили, но через полгода вернули обратно. Потом еще раз, в восемь лет – уже другие родители взяли в семью – и снова не справились, через два месяца сдали. В итоге Макс озлобился на весь мир, усвоил, что лучший способ защиты – нападение. Он стал властелином в детском доме, заработав кулаками авторитет. И это были истории только нескольких ребят. Юлька успела упомянуть и о многих других подростках. Что они будут делать, когда клетка откроется и выпустит их на свободу, в опасные городские джунгли? Что сами они после такой жизни, с незалеченными травмами и никогда никем не любимые, принесут в этот мир?

Катя наконец поняла, чем она должна заниматься, – объединять в офлайне приемные семьи, чтобы они поддерживали друг друга, и помогать подросткам-сиротам находить новых родителей. Она оформила презентацию и отправила ее в «Арифметику добра». Откровенно говоря, уже не слишком надеялась на ответ – непозволительно затянула с обещанной идеей программы. Но ей ответили в тот же день и пригласили представить проект. Катя выступала перед всем коллективом фонда, рассказывала о том, что задумала создать большой клуб приемных семей – объединить всех, кто забрал ребенка из детского дома или только собирается это сделать. Ей самой были нужны такое общение и возможность делиться опытом, узнавать что-то новое. После Школы приемных родителей люди не должны быть предоставлены самим себе – пусть продолжают учиться, встречаться. А еще Катя поделилась своей мечтой – знакомить кандидатов в родители с подростками. Не надеяться на Федеральную базу данных, куда никто не заглядывает в поисках детей старше двенадцати лет, а организовывать поездки, тренинги, квесты – создавать все условия для личного неформального знакомства взрослых и детей. Обе ее идеи приняли единогласно.

Катя даже не ожидала, что новая работа даст такой прилив уверенности и сил. Каждую минуту она чувствовала поддержку единомышленников, и это был самый мощный ресурс…

В последний день марта Катя, как обычно после выходных, привезла Юлю в детский дом. Автомобиль уткнулся носом в черную железную ограду и замер. Они обе сидели, не двигаясь, молчали. Какими-то трудными вдруг показались слова прощания – на этот раз они ни за что не желали срываться с губ. Катя физически чувствовала, как сопротивляются расставанию ее мозг и тело.

– Я не хочу больше сюда возвращаться, – сказала вдруг Юля, не глядя на Катю.

И та все поняла. Испугалась и обрадовалась одновременно. Пусть Юля не сказала, что хочет жить именно в их с Владом семье. Зато в ее голосе звучало то же нежелание расставаться, которое ощущала сама Катя. Юлька сняла наконец маску веселости и безразличия, показала, что творится на самом деле в ее душе.

– Значит, я привезла тебя сегодня сюда в последний раз.

На глаза навернулись слезы, в горле застрял комок. Больше ничего не было сказано. Они молча вышли из машины, не произнесли ни слова, пока шли до железных ворот. Но Катя то и дело поглядывала на Юльку и видела, что она улыбается – едва заметно, одними глазами. Впервые так счастливо и по-настоящему искренне.

 

Глава 6

В ночь с пятницы на субботу Катя не смогла сомкнуть глаз. Она крутилась, то и дело вставала с кровати, мешала спать Владу, который стоически терпел ее бессонницу и только старался успокоить, как мог – обнимал и прижимал к себе. Нервы были перекручены и завязаны в узел.

Вечером неожиданно позвонила Юля. Катя, увидев ее номер, обрадовалась, подумала, что ребенок соскучился и ждет не дождется, когда Катя ее заберет. Но девочка, захлебываясь слезами, едва прошептала в трубку: «Прости меня, прости!» – и бросила трубку. Сколько ни пыталась Катя снова выйти на связь, телефон был недоступен. Потом она догадалась набрать номер старшего воспитателя, с ней единственной у Юли были хорошие отношения, но Вера Григорьевна тоже не отвечала. Вот тогда Кате стало по-настоящему страшно. Что Юля натворила?! Что означает это «прости»? Картины в голове возникали одна страшнее другой. Как подростки не поделили очередных спонсорских подачек и зверски подрались. Как придумали глупую шутку, но не рассчитали – довели до беды. Как залезли всей компанией на заброшенную стройку рядом с детским домом, и один из ребят сорвался, разбился насмерть. Все эти ужасы почему-то мерещилось Кате с летальным исходом. Кто-то по глупости не рассчитал, не туда ударил, слишком сильно толкнул… Она отгоняла жуткие мысли усилием воли. Тогда на смену им пришли подозрения, что Юля передумала, она не пойдет в их семью. Решила вот так попрощаться, потому что не в состоянии сказать правду в глаза. Битый час Катя металась по комнате, уже собралась ехать в детский дом, но воспитательница, к счастью, перезвонила.

Оказалось, что дети банально напились. Точнее, не так уж банально, потому что именинница, виновница торжества, попала в итоге в реанимацию. Но Катя все равно вздохнула с громадным облегчением. Главное, живы! И Юля не передумала – она станет ребенком Кати и Влада! Катя сама от себя не ожидала такой безумной радости. Только теперь поняла, как сильно успела прикипеть душой к этой дочке. Вера Григорьевна честно рассказала, как было дело, и Катя была глубоко благодарна ей за это. Ребята тайком отправились в соседний двор и там в рекордные сроки залили в себя все спиртное, которое умудрились добыть. Маше, имениннице, в итоге стало так плохо, что она упала на землю и не могла встать. Не то чтобы она выпила критически много – дело было в препаратах, которые она принимает от аллергии, их нельзя было мешать со спиртным. Кто-то из подростков испугался и сразу сбежал, а Юля с двумя подругами осталась. Обливаясь слезами от страха и понимая, что все сейчас раскроется, а значит, их ждет грандиозный скандал, пьяные девчонки где волоком, где на руках потащили Машку в детский дом. «Не бросили товарища в беде, – твердила, успокаивая себя, потрясенная Катя, – хорошо, что не бросили».

В ту ночь она так и не уснула. С рассветом схватила все документы, которые успела собрать, и, оставив на столе записку для мужа и детей, села в машину.

В детдоме проводили очередной День Аиста, под этим предлогом Юля и упросила Катю приехать за ней в этот раз не в пятницу, а в субботу. Якобы обязательно нужно было выступить с танцевальным коллективом, нельзя подводить людей. Как выяснилось вчера, причина была совершенно другой – день рождения Маши. Но Катя не злилась на Юлю. Она не верила, что эта выходка – отражение ее истинной. Скорее, просто глупое подростковое желание не отбиваться от коллектива, быть как все и пить тоже как все.

По случаю мероприятия и директор, и администрация, и даже сотрудники органов опеки были на месте. Можно было заодно обсудить все вопросы, связанные с бумагами. Но не успела Катя выяснить, к кому обращаться по поводу оформления, как Юля с рыданиями бросилась к ней на шею.

– Они сказали, что теперь не пустят меня в семью-ю-ю-ю-ю, – Юлька тихонько подвывала, выпятив нижнюю губу, – сказали, это будет наказа-а-ние-е-е-е…

– Ну не плачь, что ты. – Катя прижала ее к себе и замерла. От… счастья. – Кто тебе такое сказал?

– Лидия Ива-а-а-новна.

Про себя Катя выругалась – вот некоторым неймется. Какой запрет на семью может наложить Лидия Ивановна, рядовой воспитатель? Довольно с нее того, что она втихаря творит «добрые дела» – настраивает кандидатов в приемные родители против детей. Проецирует на всех вокруг собственные неудачи.

– Не переживай, мы все решим, – Катя прижала девочку крепче и стала укачивать как младенца, – конечно, ты поедешь к нам. Я же обещала. Как только опека и детский дом подготовят все документы.

– Не-е-е-т, – Юлька снова ни во что хорошее не верила, по привычке ждала беды, – они теперь не отпустя-я-я-ят. И ты тоже…

– Что я? – Катя отстранилась и внимательно посмотрела Юле в лицо. – Что – я тоже?

– Ты меня теперь не возьмешь! Я плоха-а-а-ая!

– Ты не плохая, – Катя снова обняла ее, – ты моя хорошая девочка. Но поступок твой и правда плохой. Ты же прекрасно знаешь, что пить нельзя! Что любая зависимость – это страшно.

– Прости, – Юля доверчиво положила голову Кате на плечо, – я больше не буду.

– Надеюсь, – Катя гладила Юлю по голове и всем существом ощутила, что в это мгновение стала для этого маленького человека защитой, – а сейчас иди собирай свои вещи. Я пока найду директора и поговорю с ним. Через полчаса начнут приходить гости, до него будет не добраться.

Юлька напоследок шмыгнула носом и поскакала как маленькая вприпрыжку по коридору, нелепо виляя попой. Пьют они. Курят. Считают себя взрослыми. Неразумные дети, не знающие, куда себя приложить и как утешить.

Катя повернула направо, к кабинету директора, и, уже практически дойдя до него, вдруг почувствовала на себе пристальный взгляд, на который помимо воли обернулась.

– Здравствуйте! – Ей широко улыбался симпатичный темноволосый парень. Улыбался так, словно был очень рад ее видеть.

– Привет.

– А вы за Юлей приехали?

– Да, – привычный ответ на традиционный вопрос. Казалось бы, и все на этом. Выяснили. Но мальчик не отступал.

– Значит, вас зовут Екатерина Викторовна Родионова, – Катя от удивления открыла рот, – а меня Лешей.

– Очень приятно, – после длинной паузы выдавила Катя.

– Я вашу книгу читал, – мальчик понизил голос, словно сообщал какую-то тайну, – «Сломанное детство».

– Надо же…

– Да, в Интернете нашел. Мне понравилось.

– Спасибо.

– Я не знал, что плохо бывает даже в семье. Думал, только здесь, в баторе…

– Всякое в жизни случается, – Катя наконец догадалась, что встреча с Лешей и прочтение книги вовсе не случайные совпадения, – тебе обо мне Юля рассказывала?

– Да нет, – он ушел от ответа, – не очень-то она про вас говорит.

– Странно…

– Наоборот, все понятно, – Леша тяжело вздохнул, – не хочет к вам никого подпускать.

– Почему?!

– Ревнует. – Парень потоптался на месте, явно собираясь что-то еще сказать, но не решаясь.

– Неужели? – Кате польстило это открытие.

– Конечно. Не хочет ни с кем делить.

– Прости меня, я тороплюсь к директору, – Катя виновато улыбнулась, но не смогла уйти, что-то ее держало, – значит, книга показалась тебе интересной?

– Ага, – Леша посмотрел на нее заговорщицки, – а я тоже пишу. Стихи.

– Не может быть! – Катя искренне удивилась: она отчего-то была уверена, что в детском доме поэтов нет.

– Давно уже. Хотите, что-нибудь пришлю почитать?

– Присылай.

– Вы есть ВКонтакте?

– Есть. – Катя была поражена тому, как легко они с Лешей общались, словно были знакомы уже сто лет. С Юлей во время первой встречи было намного сложнее. Да и потом их отношения развивались медленно, продвигались вперед черепашьим шагом. А тут – пара секунд, и уже ощущение, что они знакомы всю жизнь.

Катя вдруг ясно увидела, что этот потерявшийся в жизни парень нуждается в цели. В том, за что можно ухватиться и вытащить себя из болота. Правда, сам он вряд ли справится, нужен надежный взрослый, который будет помогать. Но где же его взять сию секунду? Ей самой с Юлей бы разобраться для начала.

– А ты никогда не думал о том, чтобы написать книгу? – спросила она.

– Книгу? – Леша удивился. – О чем?

– О своем детстве, – Катя посмотрела на него очень серьезно. – Ты давно в детском доме?

– С рождения, – пробурчал он.

– Об этом и напиши.

– Кто такое будет читать? – Парень все еще ворчал, но в глазах загорелся интерес.

– Люди, – Катя помолчала, словно изучала его реакцию, – они же ничего не знают о детском доме. А ты, наоборот, прошел все, от и до. Только не ленись, нужны подробности и детали.

– Какие еще детали?

– Любые. Все, что сможешь вспомнить: ощущения, запахи, события.

– Я из дошколки мало что помню, – Леша наморщил лоб, пытаясь выловить хоть одно конкретное воспоминание, – только маленькие куски.

– Надо же, – Катя улыбнулась, – я тоже до школы себя практически не помню. Вот со второго класса отчетливо и в деталях. А до этого как будто и не жила, если бы не фотографии и рассказы мамы…

Она осеклась, но поздно. На лице мальчишки успела промелькнуть острая боль. Разговор дальше не клеился. Они обменялись контактами и распрощались. Катя уже добралась до кабинета директора, уже поздоровалась и начала объяснять ситуацию с Юлей, а Леша все не выходил у нее из головы. Какая судьба у этого подростка? Если он с рождения в детском доме, то, скорее всего, отказник. Но почему? Что заставило его маму совершить такую ошибку? Юля, которая охотно делилась историями своих однокашников, никогда и ничего не рассказывала о Леше. Как будто правда что-то чувствовала, боялась. И поэтому прятала его.

Директор на деле действительно оказался святым человеком. Катя даже и не мечтала о том, что он пойдет ей навстречу и отпустит Юльку домой еще до того, как будут оформлены все документы. Но он поступил очень мудро: пригласил к себе в кабинет ее, начальника органов опеки – и под предлогом «меня ждут на празднике, вот-вот мэр приедет» оставил их наедине. Чтобы сразу решили все вопросы.

– Так вы общаетесь с Юлей Агафоновой? – поинтересовалась бойкая женщина с мягкими чертами лица и пронзительными синими глазами.

– Да, – Катя кивнула, – мы с мужем хотели бы удочерить Юлю.

– Это невозможно. – Женщина моментально поменялась в лице, в голосе послышались суровые ноты.

– Но как же так? – У Кати от страха закружилась голова. – Как же невозможно, если у нас наладился контакт. Юля уже три месяца ходит к нам в гости…

– У Юли мать в местах лишения свободы, и она не лишена родительских прав, – отрезала начальница опеки.

– Я все это знаю, – Катя смотрела на нее в недоумении, – мы же не собираемся препятствовать их общению. Мы просто хотим помочь.

– Подождите, – лицо женщины просветлело, – вы путаетесь в понятиях. Есть усыновление, а есть опека…

– Для нас никакой разницы, – Катя торопилась, – мы, как скажете, так и сделаем. Главное, чтобы Юля жила в семье.

– Нет, ну разница все-таки огромная, – начальница посмотрела строго, – усыновление приравнивается к кровному родству. А при опеке вы берете на себя ответственность за ребенка, но и государство тоже участвует. Выплачиваются деньги на содержание.

– Нам ничего не надо, – Катя торопливо мотнула головой, – мы в состоянии и одеть, и прокормить…

– Женщина, – начальница потеряла терпение, – давайте вы меня не будете путать. Я не могу дать вам опеку и не назначить выплаты. А удочерить Юлю нельзя. Пишите согласие на ребенка и заявление на опеку. Через десять рабочих дней документы будут готовы.

Пока Катя строчила заявление, дама наблюдала за ней с нескрываемым любопытством.

– А малыша что, не смогли найти? – наконец поинтересовалась она.

– В каком смысле? – Катя подняла глаза от бумаг.

– Ну, маленький ребенок все-таки гораздо лучше. Растили бы как своего. А тут такая лошадушка! Тринадцать лет.

– Простите, – Катя почувствовала, что закипает, – мы с мужем сами решаем, какому ребенку можем помочь. На малышей и без нас очередь стоит.

– Ах, ну да, ну да, ради идеи. – Женщина усмехнулась и продолжала с сарказмом: – Когда станет невыносимо, приводите. Мы возьмем обратно, у нас работа такая.

Катя не отреагировала на ее издевку и молча заполнила документы до конца. А дальше все завертелось с бешеной скоростью. На Катино счастье, мэр таки и не приехал, хотя его ждали битых два часа и накануне отдраили весь детский дом до кристального блеска. Так что директор освободился быстро. За пару часов выпустили приказ по детскому дому и отпустили Юльку домой. Навсегда.

Счастливая, девочка визжала от радости, скакала вокруг Кати со своим полиэтиленовым пакетом «выходного дня», так и не сообразив, что надо возвращаться в свою комнату и собирать чемодан. Потом наконец убежала к себе и пропала на целую вечность. Она никак не могла собраться и уйти. Все ходила, прощалась то с девчонками, то с мальчишками, то с любимой воспитательницей Верой Григорьевной, то с директором, к которому относилась с трепетом и уважением. Потом снова вспоминала о ком-то, кого еще не видела, и снова убегала наверх. Катя устала ее ждать, уже валилась с ног от эмоционального напряжения и усталости, но терпела. Четыре года жизни просто так не перечеркнешь, это огромный отрезок судьбы – для Юли целая треть. И все случилось так неожиданно, так внезапно. Вчера еще девочка думала, что никогда больше не увидит Катю, что ее не отпустят больше в семью, да и сами приемные родители не захотят ее видеть после случившегося, а вышло вон как! И это было крушением представлений о взрослых людях, которые всегда предают, и о жизни, которая боль.

Пока девочка бегала вверх-вниз по этажам, Катя успела позвонить Владу и предупредить о том, что Юля едет к ним насовсем. Детский дом решил не дожидаться окончания процедуры оформления – достаточно было того, что у Кати все документы готовы. Она слышала в голосе мужа волнение, хотя он сам старался успокоить ее: «Если решили, нет смысла тянуть, остальное – просто формальность».

Наконец Юлька явилась с видавшим виды чемоданом и сообщила, что теперь готова ехать домой. А после этого еще минут двадцать обнималась со всеми подряд, купаясь в завистливых взглядах вчерашних товарищей по несчастью. Она уезжала в новую жизнь. А они оставались. Каждый сам за себя. Катя мысленно обещала себе, что постарается каждому из ребят найти достойную семью. Если Бог даст.

Она заметила, что Леша, нахмурившись, наблюдает за прощанием Юльки издалека, но близко не подходит. Ее сердце болезненно сжалось. Отчего-то было особенно жаль этого симпатичного и смышленого мальчишку.

Катя с Юлей вышли наконец из детского дома и добрались до машины. Половина ребят вывалила за ними следом, провожать. Дети стояли и смотрели вслед удаляющемуся автомобилю. Вслед счастливице Юле, которая ехала ДОМОЙ…

– Мы уже дома, – Катя открыла входную дверь и крикнула с порога: – Идите встречать!

Настена высунула голову из кухни, сосредоточенно жуя бутерброд и запивая его растворимым кофе из пузатой кружки. Катя поморщилась от одного только запаха: как ее дочь пьет такую гадость, причем покупая пакетики на карманные деньги, она понять не могла. Есть же кофе в зернах, можно намолоть и сварить.

– Привет! – Настя улыбнулась Юле.

– Привет, – смущенно ответила та.

– Машенька, а ты где? – крикнула Катя, – Влад, вы вместе?

Катя хотела объявить важную новость сразу всей семье – не знала, успел супруг сделать это за нее или нет. Конечно, дети давно были в курсе, что родители готовят документы на опеку, но о том, что все произойдет так молниеносно быстро, даже подумать не могли.

Машуня, недовольная тем, что ее с папой оторвали от запретных мультиков, вышла вслед за отцом в коридор.

– Добро пожаловать. – Влад помог Юле снять и повесить куртку.

– Пиет! – Младшая дочь из-под нахмуренных бровей наблюдала за процессом заселения.

– Привет. – Голос Юли прозвучал непривычно глухо и сипло.

Катя физически ощущала напряжение девочки, страх волнами исходил от нее. Да, она уже несколько месяцев гостила у них в семье и даже провела с ними неделю каникул, да, она сама приняла решение, но в эту минуту жизнь ее менялась так кардинально, словно совершался тот самый, не раз представлявшийся Кате выход в открытый космос. Навстречу непонятному и неизведанному. Туда, где действуют другие законы гравитации и обитают незнакомые формы жизни.

– У нас с Юлей новость, – Катя старалась изображать веселость, но и она в это мгновение переживала не меньше приемной дочери, – нам больше не придется ездить в детский дом. Настена, Машуня, Юлечка теперь ваша сестра!

Настька сразу же налетела и крепко обняла Юлю с притворно радостным криком: «Сестре-е-е-енка!!!» А вот у маленькой Маши словно пропало лицо. Внезапно на его месте появилось сплошное белое пятно – она зажмурила глаза и сжала губы. Малышка попятилась к своей комнате, настойчиво увлекая за собой отца, толкнула попой дверь изо всех сил так, что она задрожала, стукнувшись о напольный ограничитель. «Это только мой папа-а-а-а-а!» – прокричала она в истерике, затаскивая в комнату Влада, и с остервенением хлопнула дверью о косяк.

Катя вздрогнула. Перед ней в мгновение ока появилась новая, незнакомая Маша – ласковый любимый ребенок превратился в сгусток негативной энергии, который невозможно было усмирить.

– Давай снимай ботинки, – Настя спасла положение, потянув Юлю за собой. – Будешь жить в моей комнате? Вместе веселее, можно ночью болтать, пока мамка не слышит.

– Подожди, Настя, – Катя едва шевелила губами, – может, Юля захочет жить отдельно? У нас же есть гостевая комната, где она и спала. Мы потом для нее там все переделаем, а пока…

– А пока я ее забираю себе! – Настька понимающе подмигнула Кате, и у той выступили слезы благодарности на глазах.

Она знала, что у Юли в семье появился надежный проводник и помощник. Настя не бросит – будет брать с собой на прогулки с друзьями, поддерживать, утешать. Катя с трудом сдерживала слезы и думала о том, как ей все-таки повезло со старшим ребенком. Редкий дар у ее дочери – делиться и принимать. Катя чувствовала себя счастливой и виноватой одновременно. Всего два месяца оставалось до ОГЭ, у Насти и без новых обязанностей хватало трудностей: бесконечные уроки, репетиторы, стресс. Катя не имела никакого морального права взваливать на Настю новые задачи по адаптации Юли в семье. Но она уже не могла ничего с этим поделать – все в их жизни сложилось именно так.

 

Глава 7

Леха рвал и метал. Попадись ему эта Юлька где-нибудь ночью, придушит и не пожалеет ни разу. Вот почему одним в этой жизни все, а другим ничего? Такую маму, как эта Катька, он и сам бы себе хотел, хотя давно по жизни забил на идею найти семью. Думал, что стал железным – плевать на всех взрослых, предателей и дебилов, они сами по себе, а он сам по себе. Но оказалось – нет. Катя Родионова засела у него в голове. Он ей, конечно, соврал, всю книгу целиком пока еще не осилил. Но то, что прочел, задело. И хотелось обсудить, спросить, что на самом деле было в ее жизни именно так, а что она сочинила.

Обидно, что Катя досталась Юльке, которая все равно никогда не оценит. Так и будет по своей родной мамаше страдать. А он бы дорожил этой семьей. Да только кто его к себе позовет?

Чтобы успокоиться, он достал из кармана пачку и, вытянув сигарету, прикурил. После первой затяжки острая боль отступила, после пятой пришло правильное состояние – все пофиг. Леха с трудом отклеился от железного косяка двери, к которой словно прирос, пока стоял на крыльце батора, и стал спускаться по лестнице. Закинул лицо к небу и глубоко вдохнул, но ничего не почувствовал. Ничем не пахнет: ни весной, ни зимой. Замерла природа в безвременье.

Леха не знал, куда податься. В школу идти уже не было смысла. Два первых урока он проспал, и теперь не резон являться – только лишний раз нарываться. Мозг опять начнут полоскать про будущее, про дворника, про «как же ты будешь жить». Им-то какое дело? Их никого не парило, когда он младенцем до посинения орал в своей кроватке и получал за это по заднице. Их не парило, когда он падал и ушибался, но на раны никто не дул, зато отвешивали подзатыльники, чтобы не бегал, ходил нормально. Ибо нечего создавать взрослым людям проблем. Его не спрашивали, когда он хочет есть, а когда на горшок – все малыши живут в баторе строем и строго по расписанию. За детей всё и всегда решают взрослые. А теперь вдруг проснулись: «Как же ты будешь жить?» Ему-то откуда знать?!

Телефон в кармане неожиданно зазвонил. Леха с удивлением увидел на дисплее номер Макса. Они не разговаривали с того самого дня, когда случилась вся эта хреновня из-за планшета. Леха специально обходил Максову криминальную компашку стороной.

– Да? – Он постарался ответить сурово, хотя злости давно уже не было – растаяла как вчерашний снег.

– Привет! Че делаешь?

– Ниче. – Леха не собирался вдаваться в подробности.

– Дело есть. Нужен такой спец, как ты.

– На фига?

– Заработать хочешь? – Макс помолчал, дожидаясь реакции, потом продолжил сам: – Я тут куртку себе присмотрел. Дам косарь.

– А сам че?

– Лучше тебя никто не сделает.

– Ладно, – похвала Макса льстила, было круто завоевать его доверие, – только я еще в баторе.

– Ну и хорошо, – Макс загадочно хмыкнул, – давай в новом торговом центре через час. Который в соседнем районе открылся, знаешь?

– Знаю. Идет!

Леха приехал ровно ко времени и был принят в ряды сильнейших. Его проинструктировали – где камеры, где че, какую куртку брать – и запустили внутрь. Он ходил по спортивному магазину, набирал одежду. Потом прошел в примерочную, благо теток с номерками в этом отделе не было, проход свободный, и стал примерять вещи. Для Макса куртку отложил сразу. Примерил штаны для себя, еще толстовку. Тоже отложил. Достал маникюрные ножнички из рюкзака и стал аккуратно срезать бирки и магниты. Пока трудился, все время думал о книге, которую нужно написать. Странно, что Катя ему это предложила. Что такого он может поведать людям? Тем более из своего младенчества? Вообще нет ни одного воспоминания, ни единой мысли. Разве что, начиная со школьных лет – там уже оставались в голове какие-то события, даже люди. Но вспоминать почему-то легче было о других, не о себе. Взять, к примеру, Егора – он и сейчас стоял у Лехи перед глазами. Тогда они были второклашками и учились в баторе, ни в какие другие учебные заведения не выходили – варились круглые сутки в своем котле. Егор внешне был полной противоположностью Лехи – русые волосы, большие голубые глаза, миниатюрный нос, маленький рот. С виду нормальный мальчишка, даже не скажешь, что инвалид. Но если присмотреться, было видно, что за ухом у него висит слуховой аппарат. Егор был глухим и почти не умел говорить. Так, издавал какие-то мычащие звуки, фиг поймешь, что хочет сказать. Его тоже нашли на помойке еще младенцем, как и Игоря, как и многих других детей. О родителях Егора вообще ничего не было известно – где они, что с ними? Прочерк. Со второго класса обитатели батора превратили глухого Егора в мишень: били, чморили, высмеивали, изображая его глухоту и немоту. Но Егор делал вид, что все эти оскорбления и гадости проходят мимо него. Хотя, конечно, все он прекрасно понимал – гадкий утенок, которого забросили в чужую, здоровую, стаю. В глубине души Егор всегда хотел хоть с кем-нибудь подружиться: стать как все, смеяться как все и шалить как все. Больше всего он мечтал об одной девочке из третьего класса. Она была тогда самой красивой из младшего корпуса детского дома. Ее звали Алиса. Темные волосы, заплетенные в две косички, темно-карие живые глаза, а когда она улыбалась, на обеих щечках выступали трогательные ямочки. У нее были нежно-розовые гладкие губы, острый подбородок и маленькое, хрупкое, как у балерины, тельце. Несмотря на ангельский лик, характер у Алисы был ужасный. С девяти лет она уже умела управлять своими воздыхателями. Леха прекрасно помнил, как и сам, словно болван, ходил в стаде влюбленных в нее поклонников, а она безжалостно ими всеми повелевала. Каждого использовала по назначению: контрольные и домашние задания списывала у умных, заигрывала и шалила с крутыми, а середнячков принимала в добровольное рабство.

На одной из перемен Егор подошел к Алисе, робко взял ее за руку и попытался, как умел, сказать: «Давай дружить». Но не успел он вымолвить даже полслова – Алиса резко отдернула свою руку и крикнула: «Ты че, дебил? Отвали от меня, урод!» Макс, тогда и он был одним из ее поклонников, тут же схватил Егора сзади за шкирку и откинул прочь как котенка. Глухой мальчик плашмя упал на пол.

– Пацаны, смотрите на этого идиота, – заорал защитник на весь коридор, – он думает, что Алиска будет с ним встречаться!

Раздался звонкий жестокий смех. Алиса стояла в стороне вместе с подругами и тоже посмеивалась, глядя на распластанного на полу Егора.

– Этот глухарь хочет нам что-то сказать, – продолжал издеваться Макс, – беее-мееее… Хватит ме-мекать, ты же не овца!

Он пнул Егора по ноге. Тот лежал на полу и не мог произнести ни одного звука, не мог даже вдохнуть из-за душившего его плача.

– Ой, наша нюня пустила слезу! – ликовал Алисин рыцарь. – Ты будешь нормально говорить или еще тебе всыпать?!

За этими словами последовал еще один удар, теперь уже под правое ребро. От боли Егор скрутился как червяк. Он старался успокоиться, но, как только переставал плакать, боль напоминала о себе с новой силой, он стонал и тут же получал новый удар. Еще и еще, с каждым стоном все больше. Наконец раздался звонок на урок. Толпа детей вокруг Егора, Леха и сам был среди них, начала с облегчением расходиться. Но мучителю Егора зрелищ казалось мало – он присел на корточки и нанес лежачему сильный удар кулаком в нос. У того ручьем полилась на серый линолеум алая кровь. Егор лежал неподвижно, только тихонько плача и постанывая.

Леха помнил, как ему было тогда стыдно за то, что они вот так вот ушли и оставили избитого мальчишку на полу, что не заступились… Но он ничего не мог поделать – нельзя было отделяться от стаи. Иначе и тебя самого так же забьют.

…Так Егор и лежал в коридоре в луже собственной крови. И только под конец урока на учебный этаж за какой-то надобностью поднялась медсестра, которая заметила глухого мальчишку. Он был уже без сознания. Медсестра побежала к учительнице, чтобы та вышла и посмотрела на дело рук своих учеников, потом вызвала врача. Услышав крики, дети тоже поспешили в холл – посмотреть, что происходит. Многие к тому моменту успели о Егоре забыть. А теперь все стояли плотным кольцом, жалкие, испуганные. Леха снова почувствовал те мурашки, которые побежали тогда по коже. Все взрослые в детском доме – медсестры, учителя, психологи, завуч – суетились. Кто-то из детей не сдержал слез и заплакал. Леха тогда тоже плакал – от горя и стыда, он чувствовал себя виноватым. Чтобы не видеть того, что сам натворил, Макс отошел в сторону и сделал вид, что он ни при чем. А Леха забился в углу класса и просидел там до тех пор, пока не приехала «Скорая помощь». Егора положили на носилки и унесли в машину. Через пару дней его выписали из больницы, а через месяц нашлись усыновители и забрали его домой. О том, кто бил Егора, никто из взрослых так и не узнал – в баторской стае не принято было сдавать. К тому же Макса и тогда уже все боялись.

Сейчас Егор, как и Леха, должен был учиться в девятом классе. Наверное, у него все хорошо. Каким-то чудом Бог услышал молитвы глухого бессловесного ребенка, видимо, так красноречиво тот плакал. Новая семья сделала Егору операцию. Он стал хорошо слышать и постепенно, благодаря занятиям с логопедами, научился говорить. Не идеально, но намного лучше, чем тогда, когда предлагал дружбу Алисе. Кстати, ей тоже повезло – за ней приехала семья из Италии. Так что теперь эта красотка крутит мозги мальчишкам в другой стране.

Многие с тех пор уехали, кто куда…

Леха часто думал о том, что если всех людей создал Бог или еще какие-то высшие существа, то наверняка каждый рожден с какой-то целью. Только непонятно, почему принято презирать и считать ущербными тех, кто на других людей не похож. Тех, кто по каким-то причинам появился на свет с диагнозами болезнь Дауна, ДЦП, ВИЧ, глухота, да с чем угодно еще. Тех, кто родился и потом был брошен своими родителями. Почему такие дети не имеют права жить так, как все? Почему они всегда и везде чужие?

Леха очнулся от воспоминаний из-за резкого звука – магнит, тварь, вместо того, чтобы бесшумно отлепиться от куртки, затрещал. Краем глаза уловил какое-то движение в соседней кабинке и грязно выругался – уборщица мыла полы. По-хорошему надо было все бросать и валить от греха подальше, но потраченного времени было жалко. Да и Максу очень уж хотелось угодить. Леха решил, что все обойдется – ведь всегда обходилось. Он аккуратно сложил выбранные вещи, скрутил их в плотные валики – так учили на занятиях по туризму, которым он раньше увлекался, – и засунул на дно рюкзака. Сверху кинул пару учебников, которые там бессменно болтались. Рюкзак забросил за спину. Оставшиеся вещи, которые брал для вида, забрал с собой и вышел в торговый зал. Аккуратно повесил плечики по местам и двинулся к выходу.

Пока проходил сквозь рамки, успел от волнения мощно вспотеть. Но все прошло прекрасно, рамки не запищали – вот что значит мастерство. Ведь в примерочной он внимательно осмотрел каждую вещь, удалил все магниты до одного. И только в дверях, которые вели на улицу, Леха вдруг почувствовал крепкую хватку – его плечо оказалось зажато в тисках молодого охранника, человеческого робота с грудой прокачанных до железной крепости мышц.

– Попался, скотина! – прошептал робот ему в ухо, брызгая мелкими каплями слюны в ушную раковину, – теперь не уйдешь! Ответишь за всех.

Леха прикинулся, что не понимает, о чем речь, попробовал возмущаться. Но не тут-то было – вызвали управляющего, завели в его кабинет и достали Максову куртку и остальные вещи из рюкзака.

– На десять пятьсот, – сообщил довольный охранник.

До Лехи только теперь дошло, что ситуация самая поганая, и он «включил сиротку». Заплакал, покаялся, рассказал, что с рождения живет в детском доме. Управляющий не поленился проверить, позвонил в детский дом. Леха, пока слышны были длинные гудки, молился, чтобы трубку взял директор, но вышло наоборот. На громкой связи он услышал зычный голос заместителя директора, жирной тетки, которую все дети в баторе ненавидели до глубины души.

– А-а-а, Гожану? – прогремела она в ответ на рассказ управляющего. – Он без конца ворует. Вызывайте полицию.

– Но вы же понимаете, – управляющий попытался урезонить ее, – что это суд и тюрьма. Там сумма очень большая.

– Да? Ну, если не хотите возиться, сбросьте его со второго этажа, – тетка рассмеялась собственной шутке, – этот Гожану уже всем здесь своими выходками надоел.

Управляющий после разговора на мгновение заколебался, Леха видел это. Но сволочь охранник настоял на своем. Вызвали полицию, оформили протокол. Повезли в отделение…

С этого момента жизнь Лехи превратилась в сплошное размытое пятно. Его таскали на допросы, сто раз заставляли писать, как все было, стыдили, запугивали. Ситуация повернулась плохо – как ни старался директор детского дома договориться с администрацией магазина, те на контакт не шли и заявление не забирали. Возмещение ущерба их не интересовало. Они хотели публичной порки и реального уголовного срока, чтобы стало неповадно другим. Соседство детского дома для них было костью в горле.

Леха по-настоящему испугался и начал искать защиты. Раньше, что бы он ни творил, директор всегда умудрялся это уладить. Надевал костюм, галстук и шел по инстанциям, чтобы спасать своих подопечных, которые чудили один за другим. А на этот раз ничто не срабатывало, ни галстук, ни авторитет, ни звонки в департамент социальной защиты – Лехе светила колония для несовершеннолетних. Еще чуть-чуть, и состоится суд.

Чтобы помочь себе, он придумал только одно – поехать к Екатерине Родионовой и попросить, чтобы она забрала его в свою семью. Юльку же взяла после скандала с пьянкой, даже не поморщилась. Может, и ему теперь повезет? Предлог нашелся быстро: Юлька, когда уезжала из батора, прихватила с собой его толстовку. Он сам ей дал поносить, а потом проявил благородство, не стал требовать назад. И вот теперь эта вещь ему якобы срочно понадобилась – Леха позвонил Агафоновой и строго велел вернуть. Юлька, как обычно, послала на фиг, сказала, что никуда не поедет. Но сделала главное – «тебе надо, ты и приезжай». И дала адрес.

Впервые в своей жизни Леха попал в такой роскошный дом. Он никогда раньше не видел, чтобы в квартире было столько комнат – четыре спальни, гостиная, да еще и кухня. Маленькая гостевая комната была свободна, и Леха мысленно нацелился на нее.

Он сидел как официальный гость за накрытым ради него столом, хотя свалился словно снег на голову, без предупреждения. Но Екатерина вроде даже обрадовалась ему. Стала суетиться, кормить. Он путано объяснил, что Юлька должна ему вернуть толстовку, а то забрала – и ни слуху ни духу, а ему нечего носить. Катя с пониманием кивала и предлагала подождать, пока девочки придут.

Раньше он бывал в чужих квартирах только тайком – пока родители телок, с которыми он мутил, торчали на работе. А здесь на тебе – взрослый человек приглашает и говорит: «Располагайся, садись». У него потели от страха ладони и то и дело появлялся дурацкий смешок, которым он реагировал на любой непонятный вопрос хозяйки. «Ты курицу или говядину будешь?» – «Ха-хм». – «Тебе сок томатный или морс?» – «Хи-хи». Он и правда не знал, что выбрать. В баторе никогда и никто не спрашивал: «Что ты будешь есть?» – что дадут, то и жри. У девчат дома просто брал в кухне сам, что плохо лежит. А тут «то или это, одно или другое». Непонятно, как отвечать. Да и стремно – еще подумает, что он нахал и хочет просто нажраться на халяву. Спасала как всегда глупая улыбочка – привычный способ защиты от всех непонятных напастей.

Он жадно оглядывался, пытаясь оценить, сколько Юлькины приемные родители зарабатывают бабла. Потянут ли еще одного ребенка, то есть его – все-таки четверо это уже до фига, надо всех одевать и кормить. Но по большому счету понять в этом доме было ничего нельзя – бо́льшую часть гостиной занимали книги. Неужели можно столько всего перечитать?! Было бы проще, если бы на полках стояли бутылки с алкоголем. По ним он всегда умел определить, очень богатый дом или так себе. Сколько стоит всякий там блатной коньяк, виски или ром, Леха прекрасно знал.

Хозяйка тем временем принесла тарелки, вилки, ножи. Расставила все красиво. В центр стола водрузила непонятно зачем бронзовый подсвечник на три свечи, а к нему такую же перечницу, солонку и замысловатую резную штуковину для салфеток.

– А где все ваши? – вежливо поинтересовался Леха, хотя был ужасно рад, что не застал никого из них дома. Особенно Юльку.

– Настя и Юля с Машей гулять ушли. А муж в магазине.

– А-а-а, – Лешка бросил нервный взгляд в сторону двери, – он скоро вернется?

– Думаю, примерно через час. Дети тоже.

Леха выдохнул. Успеют поговорить. Хозяйка поставила на стол блюдо с зеленым салатом, рядом еще одно – с жареным мясом. Сама приняла решение, чем кормить, после его дурацких ухмылок. Подумала немного и снова ушла. Вернулась с хлебом, сыром и маслом.

– У тебя неплохие стихи, – сказала она ни с того ни с сего.

– Да? – Лешка поднял на нее изумленный взгляд – думал, что стихоплетство его – полный отстой, раз он давным-давно ей отправил, а она ничего не ответила.

– Вдумчивые, – Катя склонила голову набок, – и образы умеешь создавать. Только вот с грамотностью, конечно, беда.

– Ошибок много? – Леха не сильно, но все же расстроился.

– Почти в каждом слове, – Екатерина Викторовна вздохнула, – иногда по две и даже по три. Тяжело воспринимать.

– А как исправить-то?

– Книги читать. Чтобы изображение слова отпечаталось в голове.

– Да некогда как-то.

– Что же ты делаешь? – Екатерина Викторовна с любопытством посмотрела на него. – Учеба, насколько я знаю, много времени у тебя не отнимает.

Он снова глупо хохотнул. Хорошо, что эта Катька не стала сразу пилить его, как все остальные взрослые. Особенно разные «кандидаты в приемные родители». Еще ничего не сделают, только ходят вокруг да около как коршуны – присматриваются к детям, перебирают, а уже за двойки и прогулы ругают только так. Им-то какое дело?! Сначала хоть чем-то заслужи право отчитывать. А потом уже будет видно.

– Выживаю.

Хозяйка квартиры вздрогнула от его ответа, и он заметил ее реакцию. А чего она хотела? Он правду сказал.

Дальше они ели молча. Леха видел, что хозяйка хочет о чем-то спросить, но молчит из деликатности. Он решил, что не станет ей помогать, понятно же, что вопросы у взрослых всегда одни и те же – как ты попал в детдом, помнишь ли свою маму, хорошо ли воспитатели относятся к детям, есть ли у тебя настоящие друзья? Достали! Да и толку перед ними бисер метать: все это он уже проходил. Сколько раз честно рассказывал, старался понравиться, а потом ничего из этого не выходило. Никто его не забирал. Он хотел поговорить о своем. Рассказать о том, что попался и теперь ходит под уголовным делом. А еще спросить, чем он так плох, что его никто не берет домой. Что с ним не так? И потом просто взять на «слабо» – сказать: «Заберите меня к себе». Но у него все никак не поворачивался язык. Промучившись и устав от внутреннего напряжения, Леха решил, что надо свое предложение еще раз обдумать, а разговор пока отложить. Сейчас лучше просто наслаждаться вкусной едой и покоем, который он неожиданно для себя почувствовал в этом доме. Словно из штормов и бурь выбрался наконец на берег. Никто не бегал вокруг с дикими криками, не пытался обманывать, задирать и втягивать в драку. Никто не отчитывал и не приказывал. Тишина вокруг казалась нереальной. И было странное чувство, что к нему относятся здесь как к равному. Бред, конечно, такого не может быть.

– Ты начал писать книгу? – вдруг спросила Екатерина Викторовна. – Я помогу, отредактирую. Если хорошо получится, можно попытаться опубликовать.

– Не-а, – Леха опустил глаза: вовсе не до книги ему было на этом этапе жизни, – другие проблемы.

– Какие? – Екатерина Викторовна впилась в него пристальным взглядом.

– Я это… – он закашлялся, – того. В общем, попался.

– На чем? – Екатерина Викторовна едва заметно побледнела.

– Украл вещи из магазина, – признался Леха, – и меня поймали.

– Много вещей? На какую сумму? – Губы Екатерины Викторовны вытянулись в тонкую линию.

– Больше пяти тысяч, – выдал Леха со знанием дела, – значительный ущерб.

– На компенсацию согласятся? – Екатерина Родионова волновалась, Леха это видел, и ему было приятно, что хоть кто-то на всем белом свете переживает за него, – я могу оплатить. Даже моральный ущерб.

– Я и сам могу, – он тяжело вздохнул, – у меня же есть деньги на книжке. Но они не хотят. Требуют судить.

Тем временем Катя судорожно размышляла, чем можно помочь. Обратиться к владельцу сети магазинов? Попросить Влада вмешаться? Он наверняка найдет выход на учредителей. Ну, сделал ребенок один раз глупость. Разве стоит его так сурово наказывать?

– Это было в первый раз?

– Не-а, – Леха посмотрел на Катю с вызовом, – я много воровал. Меня даже в семью из-за этого один раз не взяли.

Он и сам не понял, зачем так разоткровенничался. Выдал всю подноготную разом, раньше никогда так не делал. Понятно, что он и пришел, чтобы попытаться разрулись свою проблему с кражей, попросить защиты, прозондировать почву, в конце концов. А тут…

Теперь уж точно ни про какое «заберите меня к себе» и помощь речи не может быть. Вон же она, бледная сидит. Испугалась.

Леха быстро доел и стал собираться. Покой, которому он всего несколько минут назад так радовался, стал чужим. Он, Алексей Гожану, здесь никто. У этой Родионовой своя жизнь, а у него – своя. Все равно ничего не получится, и с чего он вдруг решил, что она и ему тоже захочет помочь? Потому, что вытащила из батора Юльку? Ну, так домашним всегда больше везет. Да и не выглядит эта Катька всемогущей – такое ощущение, что уже взвалила на себя больше, чем сможет унести. Бред это все, тупые мечты. Разве скажешь когда-нибудь такое вслух: «Я боюсь, возьмите меня в свою семью». Не повернется язык.

– Ну, я пошел? – Он просил разрешения, а сам вопреки всякой логике надеялся, что Родионова попросит остаться.

– Ты же Юлю хотел дождаться, толстовку забрать. – Она смутилась, но уговаривать задержаться не стала.

– Сейчас уже пора, в баторе ждут.

– Да, конечно, – Катька вроде даже обрадовалась, – я позвоню воспитателю, предупрежу, что ты выехал.

– Если хотите, звоните. – Он безразлично пожал плечами. С чего бы ему отчитываться перед питалками?

– Приезжай как-нибудь еще. Повидаешься с Юлей.

– Спасибо, – Леха торопливо обулся, стараясь, чтобы она не заметила дырку в правом носке, – до свидания.

– До свидания, Леша…

И в этот момент дверь за его спиной распахнулась. На пороге стоял огромный бородатый мужик, нагруженный пакетами из супермаркета. В своем черном плаще он был похож на батюшку в рясе. Вот блин, а Юлька не говорила, что отец у них религиозный. Леха не на шутку струхнул.

– У нас что, гости? – не здороваясь, сурово спросил он.

Леха успел заметить, как желваки на его скулах заходили ходуном.

– Это Алеша, приятель Юли, – поторопилась объяснить Катя, – но он уже уходит.

– А сама Юля где? – Мужчина положил на пол бесчисленные покупки и начал снимать плащ.

– Дети гуляют, – коротко доложила Катя и только тогда поняла, как абсурдно это звучит: приятель Юли приехал к ней в гости, когда ее и в помине нет.

– Спасибо за ужин, – торопливо поблагодарил этот самый Алеша, моментально почуяв опасность, – я пойду.

– Удачи! – сквозь зубы просипел батюшка.

Железная дверь захлопнулась за спиной Лехи со страшным звуком. Он не спешил уходить, прижался к гладкой холодной поверхности двери затылком и спиной. И слышал все, что творится в доме.

… – Катерина, ты совсем с ума сошла?! – Рык разъяренного чудовища сотрясал стены.

Катя оторопела. В таком тоне и такими словами Влад не позволял себе разговаривать с ней никогда. За все годы их многоопытной и претерпевшей немало трудностей семейной жизни.

– В чем дело?

– Какого черта ты притащила домой этого мужика? – Катя видела, что Влада трясет, и чувствовала его бесконтрольную ревность.

– Влад, это ребенок! Ему всего пятнадцать лет, как и Насте. Леша живет в детском доме.

– Катерина, – муж взял ее руки в свои, крепко сжал и строго посмотрел в глаза, – с меня хватит детского дома! Я не потерплю великовозрастных головорезов у себя под носом. Ты хотя бы подумала, что он может быть опасен для Насти, для Маши? Он и на тебя как-то странно смотрит! Я не идиот, поверь. Если он и был когда-то ребенком, то это время давно ушло.

– Влад, – Катя попыталась вытащить из огромных и в этот момент нестерпимо жестких ладоней мужа свои пальцы, – мне больно, отпусти.

– Я тебя в жизни не контролировал, – Влад ослабил хватку, но ладони ее не отпускал, – ты всегда занимаешься тем, чем считаешь нужным. Но я не позволю навлекать на нашу семью беду! Нам бы с одной сиротой как-то справиться, а ты тащишь в дом новый источник проблем.

Леха замер за дверью. Обида огромным комом стояла в горле. Его в очередной раз изгнали – вышвырнули как паршивого щенка. Постоянно, изо дня в день, он ощущал себя отщепенцем без корней и без прошлого. Раньше просто никому не был нужен, а теперь его еще и боялись – он чувствовал волны страха, которые исходили от этого громадного мужика. Это он, Леха, породил в нем агрессию, хотя ничего плохого не делал. Только в баторе или в колонии его настоящее место – среди своих, таких как Макс, Игорь, Кристинка, а больше нигде.

Леха вызвал лифт, но не смог его дождаться и побежал вниз по лестнице. От злости и ярости было трудно дышать. Он отгонял мысли о будущем, о том, что станет с ним после колонии. До дрожи в коленях он боялся того момента, когда откроются ворота и он должен будет идти. Куда? Зачем? Его в этой жизни никто не ждет…

 

Глава 8

Катя смотрела в потолок и боялась подняться с постели, хотя давно пора было вставать. Прошел всего месяц с того момента, как Юля переехала к ним, а семья уже дошла до ручки. Все в доме начало рассыпаться. Настя, на которую возлагались огромные надежды, демонстративно и нарочно сопротивлялась матери, пререкалась по каждому поводу, подавала новой сестре идеальный пример того, как следует подмять под себя «родоков». Новая дочь, разумеется, успешно извлекала уроки и следом за Настей разносила новоиспеченную мать в пух и прах.

– Юля, помой, пожалуйста, посуду, – просила Катя после ужина.

– А че я? – Девочка моментально лезла в бутылку.

– Потому что Настя мыла вчера.

– Сама тогда мой!

– Я покупала продукты и готовила, если ты не заметила, – Катя старалась, чтобы дело не дошло до скандала: и так уже несколько раз срывалась на позорный крик, – у всех в доме должны быть свои обязанности. И у тебя.

– Мне ваши правила пофиг!

Юля с грохотом захлопывала за собой дверь и пряталась в комнате. Выпустивший иглы дикобраз, к которому невозможно подобраться. Она оборонялась заранее и задолго до того, как кому-то приходило в голову в чем-то ее упрекнуть. Посуда так и лежала в раковине до ночи, а Катя уговаривала себя не вестись на очередную провокацию, не устраивать истерик, но и не мыть самой. Приемная дочь сидела в своей спальне, как будто так и надо. Тупила в телефон.

От Насти она перебралась в отдельную комнату через две недели совместной жизни. Словно напиталась, получила нужную информацию и теперь могла выйти в самостоятельное плавание. Причем, как ни странно, излюбленной ее мишенью стала сама Настя – Юля постоянно наговаривала на старшую сестру, жаловалась на нее и получала удовольствие от выволочек, которые та получала в итоге от матери. У приемной дочери появилась задача, которой она следовала неукоснительно, хотя вряд ли это осознавала – перестроить семью под себя. Юля не желала допускать даже мысли о том, что ее приемные мать и отец – главные в этом доме. Она не понимала, что именно на родителях держится семья, лежит ответственность за детей, и потому они определяют правила жизни. Все это было пустым звуком, хуже того, мощным раздражителем – стоило Кате заговорить о правилах и обязанностях, как возникал скандал. Юлю могла устроить только одна стратегия взрослого – полное подчинение ей. Катя в ее картине мира предназначалась лишь для того, чтобы налаживать быт и исполнять желания. Юля планировала руководить приемной матерью, потому что весь опыт ее прежней жизни говорил о том, что нельзя делать взрослого главным, нельзя признавать его силу и первенство, потому что он по определению слабый – рано или поздно не справится с ответственностью и предаст. Стратегия выживания, которая въелась в подкорку, твердила девочке: «Контролируй и управляй, иначе не выживешь». С четырех лет Юля сама ухаживала за мамой и братом, заботилась о них и кормила, потому что часто мама в наркотическом угаре забывала поесть. Когда в доме заканчивались продукты, маленькая Юля шла в лес и собирала грибы и щавель. С пяти лет она готовила для себя, для мамы с братом и как умела прибирала их комнату в коммуналке. В своей кровной семье она была главной, все держалось на ней. Само собой, там Юля обладала неограниченной властью. За все в доме несла ответственность. Так что это она виновата, она не уследила за мамой, не сумела вовремя перехватить чертову траву, хотя обязана была это сделать – и вот та попала в тюрьму. Второй раз подобной ошибки допустить невозможно. Нельзя. Взрослые слабые. Юля сильная. Так что важно не ослаблять контроль.

Юля боролась за власть и влияние в новой семье так, словно это был вопрос жизни и смерти – по-другому она просто не могла. Катя умом понимала, что вся эта девочкина стратегия выживания – классическое нарушение, которое принято называть «перевернутой привязанностью». Если ребенок и взрослый меняются ролями, то первый привыкает нести ответственность, руководить. Он боится ослабить контроль, потому что по опыту знает – стоит ему отвернуться, все рухнет. Родитель выйдет из-под управления и обязательно попадет в беду: напьется и не найдет дорогу домой, замерзнет на улице под забором; отключится в наркотическом угаре и забудет о том, что надо есть, двигаться, жить. Многие годы ответственности, напряжения, и ребенок привыкает к мысли о том, что взрослый – это ненадежное существо. Положиться можно только на самого себя. А чтобы принять на себя бразды правления, нужна верховная власть. Об этом писали в учебниках, рассказывали на занятиях в фонде. Все было ясно. Но в моменты конфликта, когда Юлька добивалась своего обесцениванием приемной матери и хамством, Катя не могла сохранить холодную голову и трезвый расчет. А хуже всего было противное чувство вины перед мужем и детьми – это она, собственными руками, притащила домой источник проблем.

В семье на всех фронтах шла война. Катя защищала привычный порядок в доме, Юля боролась за власть. Остальные по мере сил подливали масла в огонь. А поскольку разноплановые сражения изнуряли всех, а заодно лишали надежды на нормальные отношения, оставалось мучиться и ждать развязки – выхода кровной мамы Юли из тюрьмы. Тогда опека над Юлей, может быть, прекратится.

Катю не отпускало ощущение, что приемная дочь с момента переезда в их семью сидит на чемоданах. Она как будто не собирается обживаться, не позволяет себе пускать корни. Дом Кати и Влада был для нее временным пристанищем и возможностью отсидеться, набраться сил: наесться за всю прошлую голодную жизнь, накопить впрок вещей, собрать ресурс перед новым рывком. Катя пыталась помочь Юле с учебой, увлечь ее новыми занятиями. Отвела на танцы, которые девочка любила, устроила в школу радиоведущих, но помощи никакой не получалось. Юля потребляла и потребляла, но была не в силах переключиться с выживания на развитие. Понятно, что она не виновата в том, что разучилась доверять миру и всем взрослым людям. Понятно, что прошло слишком мало времени. Но три месяца гостевого общения и тридцать дней семейной жизни не позволили ей даже чуть-чуть привязаться к новой семье. Катя и Влад уже не могли абстрагироваться от постоянного навязчивого ощущения, что их цинично используют.

Влад теперь все чаще задерживался на работе, ссылаясь на важное дело, которое требовало всех его сил. Маша сделалась капризной и злой, словно раньше времени у нее начался кризис трехлетнего возраста. Настя после переезда Юли честно выполнила свой долг – объяснила и рассказала все, что могла, познакомила новую сестру со своими друзьями, соседскими мальчишками, девчонками, – и практически пропала из дома. Она не реагировала на нападки Юли, никак не отвечала на ее наговоры и жалобы, просто уходила теперь рано утром и возвращалась лишь поздно ночью. Находила предлоги, причины, компании, занятия – только бы не приходить домой. Катя сходила с ума, звонила дочери по десять раз, слышала в ответ: «Мама, я уже еду!» – и после этого ждала еще пять-шесть часов. Все это выглядело так, словно Катя променяла одну дочь на другую. А не приобрела еще одну. Было обидно и стыдно: если не можешь справиться с кровным подростком, если собственная дочь посылает куда подальше, зачем приводить в дом еще одного ребенка?

Надежный и привычный мир рушился на глазах; страшные мысли о том, что она теряет Настю, убивали Катю. Она старалась не думать в таком ключе, но навязчивые аналогии лезли в голову сами собой: кукушонок попадает в чужое гнездо и начинает выбрасывать из него других птенцов. Чтобы только его кормили, чтобы только он был центром вселенной. Катя понимала, что Настя в ответ просто выбрала свою стратегию выживания – бегство. И это невыносимо сильно ранило ее. Она дошла до такого состояния, что боялась лишний раз столкнуться в доме с новообретенным ребенком. В Школе приемных родителей говорили про медовый месяц – первые спокойные и радостные недели совместной жизни. Видимо, все это осталось далеко позади, когда Юля гостила у них по выходным. Адаптация навалилась сразу и тяжело. Всего тридцать дней, а Катя уже смертельно устала играть с Юлей в абсурдного «Царя горы», устала от попыток вернуть себе мужа и собственных детей. Временами она опускалась до такой степени отчаяния, что мечтала лишь об одном – чтобы кровная мама Юли как можно скорее вышла из тюрьмы. Тогда она предложит посильную помощь, постарается найти для нее работу, купит приемной дочке вещей на год вперед и отвезет ее, с Богом, домой. А дальше будет участвовать в их жизни, поможет Юле с образованием. Но только на расстоянии. Только так, чтобы не видеть каждый день ее недовольного и злого лица, не слышать хамства и беспочвенных обвинений. Иначе все в этом доме сойдут с ума – ведь все они превратились в заложников жестокого и голодного птенца.

Катя старалась, сдерживалась, но внутри копилась обида. И еще – ревность, которой она сама от себя не ожидала. Казалось, давно поняла простую вещь: мать может любить одновременно двух, трех, сколько угодно детей, но и ребенок имеет полное право любить сразу двоих – и кровную, и приемную мать. Она не собиралась занимать в этой жизни чужого места, отвела себе совершенно другую роль – направить, помочь. Но как можно помочь тому, кто этого не хочет? Кто сопротивляется всеми фибрами души?

Неделю назад, в прошлые выходные, Катя впервые услышала разговор Юли с кровной мамой. Та позвонила дочери на мобильный телефон, когда Катя с детьми зашла после бассейна в кафе. Лицо Юли просветлело, колючий дикобраз, который секунду назад злобно шипел: «Я суп есть не буду!» – моментально исчез. Появился счастливый ребенок с сияющими глазами.

– Привет, мамулечка! – пропела она.

Это прозвучало как музыка, как дыхание ангела. Юля выпорхнула из-за стола и вылетела в коридор поговорить.

Катя с трудом сдержала подступившие слезы. «Мамулечка». Никто и никогда в жизни не называл ее таким божественно ласковым именем. Ни Настена, ни маленькая Машуня, которая любила ее и Влада больше жизни, не изобрели настолько нежного слова. Всеми своими стараниями, переживаниями, бессонными ночами, любовью она, Екатерина Родионова, не заслужила этого трепета. Может, и не ценится детьми слишком хорошая благополучная жизнь. Может, лучше было время от времени пропадать, не заботиться, забывать, чтобы добиться их абсолютной любви…

Она все еще лежала в постели и перебирала как бусины события последнего месяца. Уродливое ожерелье из боли, обид и страхов сдавило горло, было трудно дышать. Шуршание в ванной комнате наконец стихло, и Катя подумала, что Юля ушла. Теперь можно было спокойно начать свой день. Не с очередного конфликта, не с пререканий, а с чашки кофе и веселой возни с Машуней. Но она просчиталась.

– Доброе утро, – столкнувшись в коридоре с Юлей, искусственно бодро проговорила Катя, – ты уже позавтракала?

– Тебе-то какая разница?

– Юля!

– Я не завтракаю. Тысячу раз тебе говорила, пора запомнить.

– Ты грубо со мной разговариваешь. – Катя с опозданием вспомнила про «я-высказывания», но эмоции мешали следовать рекомендациям психологов.

– И что?

– Найди другой тон.

– Зачем?

– Чтобы люди не шарахались от тебя. Как минимум.

– А-а-а.

– И здоровье нужно беречь. Впереди длинная жизнь, – Катя пока еще сдерживалась, но уже с большим трудом, – важно, чтобы на нее хватило сил.

– Вот на хрена?! Будущего нет.

– Господи, Юля, – Катя помимо воли повысила голос, – ты просто не знаешь, о чем говоришь. И цель, и будущее появятся, просто прекрати им мешать.

– Ой, все! – Юлька окинула приемную мать презрительным взглядом. – У тебя самой-то какая цель?

Она уставилась на Катю бешеными глазами, но Катя выдержала ее взгляд и спокойно произнесла:

– Помогать детям. Рассказывать людям правду.

– О чем?!

– О том, что детский дом не годится для жизни. Что каждый ребенок имеет право на семью.

– Ха! И что ты для этого делаешь?

– Приняла тебя. Написала книгу. О том, как детский дом покалечил мою мать, и уже ее руками – мое собственное детство. – Катя чувствовала, что ее слова звучат жалко, как оправдания. Но все равно не могла остановиться.

– Ха! Меня приняла. Ты бы сначала собственных детей научилась воспитывать. Дочка твоя совсем отбилась от рук. И книга твоя тоже – говно! – Юлька брызнула слюной. – Я начала читать, это полный бред. Ни один идиот такое не купит!

Катя задохнулась. Бессильная ярость окатила с головы до пят. Юля находила самые болезненные точки и била точно в цель. Катя знала, что это особый талант сирот: точно так же всегда делала ее собственная мать. Но от этого Юлины выпады не становились безобиднее, они приносили жуткую боль – словно Кате ломали кости, одну за другой, и смотрели с легкой усмешкой на то, как она извивается и корчится в агонии. Она никому не могла простить двух вещей – когда оскорбляли или унижали ее детей и когда втаптывали в грязь главное дело ее жизни. Юля с завидной регулярностью позволяла себе и то и другое.

– Немедленно прекрати хамить, – в голосе Кати опасно зазвенел металл, – поведение Насти не твоего ума дело. А что до книги… Вокруг достаточно людей, которым она нужна.

– Да ладно! – Юля, не обращая внимания на тон приемной матери, неслась вперед сломя голову. – И кому нужно твое писательство?

– Многим. Например, Леше.

– Кому-у-у?

– Твоему другу из детского дома.

– Он-то тут при чем? – Лицо Юли заострилось, губы побелели. – Вы что, с ним где-то виделись?

– Так ты его сама позвала! Обещала отдать толстовку, – Катя перестала что-либо понимать, – он приезжал к нам в выходные, пока вы гуляли с Машей.

– И ты его пустила в дом?! Ты что, не понимаешь?! – Юля зашипела, глаза ее наполнились ненавистью. – Он алкоголик и вор! Никакой он мне не друг!

– Так нельзя. Ты с ним столько лет общалась, а теперь поливаешь грязью? – Катя зашипела в ответ: лимит терпения был исчерпан.

– Пусть он больше никогда сюда не приходит!

– Еще что прикажешь? – Катя скатилась до детских пререканий, внутренний взрослый исчез. – В этом доме мои правила! И впускать я буду всех, кого считаю нужным!

– Вот на хрена?!

– Как ты не понимаешь? – Катя позорно брызгала слюной в ответ на Юлину ярость. – Когда тебе было плохо, мы тебе помогли! Леше тоже нужна поддержка. Ты не видишь, что он потерялся в жизни? Попал в беду!

– Это его проблемы!

– Нет! Это проблема общая! Он не виноват в том, что ему не дали жить нормальной жизнью, что оставили без семьи.

– Вот ты нарвешься, – неприятно оскалилась Юлька, – потом будешь жалеть! Я тебя, если что, предупреждала!

– Возможно, – Катя уже почти кричала, – но это мой выбор.

– Конечно, – Юлька тряслась от злости, – мое мнение в этом доме никого не волнует! Вам на меня плевать!

– Ты прекрасно знаешь, что это не так. – От абсурдных обвинений Катю уже трясло.

– Так, так! Зачем только меня забрали? Здесь еще хуже, чем в тюрьме! Верни меня обратно, я хочу назад, в детский дом!

– И не мечтай!

– Я сказала, верни-и-и-и-и-и-и! – Слезы брызнули из глаз Юльки, она скривила рот и завыла в голос.

– Хват-и-и-и-и-ит! – Катя уже тоже орала изо всех сил, забыв, что Маша спит. – Уясни себе раз и навсегда: я никогда тебя не верну в детский дом! Я никуда не денусь из твоей жизни! Никогда от тебя не отстану! Ты сама сделала этот выбор.

Юля выскочила за дверь, грохнув ею на весь подъезд. Из детской раздался резкий Машин плач. Услышав страшные крики, она перепугалась и теперь плакала так, словно наступил конец света. Катя знала – так оно и есть. Спокойное и размеренное детство ее младшей дочери закончилось. Никакой безопасной и надежной семьи больше нет.

Катя со слезами на глазах бросилась в детскую утешать несчастную маленькую Машуню.

 

Глава 9

– Слушай, эй, – Леха догнал Игоря на узкой тропинке, – они меня сами нашли!

– Кто? – Игорь даже не остановился.

– Кто-кто! Старшие братья. Представляешь? Написали сообщение ВКонтакте.

– Врешь! – Игорь застыл на месте как вкопанный. На лице появилось странное выражение – смесь суеверного ужаса и искренней радости.

– А про наследство они тебе что-то сказали?

– Не-а, – Леха мотнул головой, – я даже не понял, знают они о нем или нет.

– Молодец, – Игорь, успокоившись, кивнул, – и не говори раньше времени. Вдруг это…

Он осекся на полуслове и как рыба захлопнул рот. Леха от перевозбуждения даже не заметил странной реакции друга.

– Да они это, они! – Он почти кричал от радости. – Такие вещи рассказали. И потом, когда по телефону с ними говорил, сразу почувствовал. Даже не знал, что такое бывает!

– Зато я знал. – Игорь с нежностью подумал о младшей сестре.

– Погнали со мной? – взмолился Леха. – Мне одному стремно.

– Куда?

– К ним! У них свой ночной клуб, сказали, там всегда работа найдется, – глаза Лехи горели диким огнем, – до восемнадцати лет поработаем, а потом я получу свои бабки. И все! Мы с тобой шиканем!

– Но это же не мои братья, – Игорь неуверенно смотрел на друга, – я им никто.

– Да брось ты! Они сами сказали: «Если хочешь, бери друзей». Давай!

– Не понимаю я, – Игорь занервничал, – почему нам надо валить?

– А как еще? – Леха вылупил на него глаза.

– Ну, они же совершеннолетние. Братья твои. Могут оформить родственную опеку.

– Не могут они пока, – Леха резко мотнул головой, – у них в Москве прописки нет, сказали.

– А как же моя Надюшка?

– О-о-ой, – Леха скривился, – ты что ей, нянька? Оглянуться не успеешь, найдется семейка. А ты один останешься, дурашка.

Леха покрыл про себя трехэтажным матом свалившуюся на его голову Надюшку. Трехлетнюю девчонку, сестренку Игоря, о существовании которой он еще недавно ничего не знал, привезли в их детский дом, в дошкольное отделение, четыре месяца назад. Игорь всегда был просто сам по себе, а тут вдруг резко превратился в старшего брата. Человека как подменили. С утра пораньше и сразу после уроков бежал в дошкольный корпус и возился с ребенком. Ни бухать, ни гулять ему теперь было не интересно. Даже за учебу теперь взялся, собрался сдавать ОГЭ. В отличие от Лехи, который на эту тему окончательно забил.

Игорь рассказал Лехе всю историю. Оказывается, отца Надюшки он хорошо знал, это был давний сожитель матери, который уже лет двенадцать то появлялся в ее жизни, то пропадал. Он смутно помнил, что именно этот мужик отвозил его, трехлетнего, на помойку на окраине города, когда они с матерью решили избавиться от обузы и выкинуть ребенка на улицу. А вот с Надюшкой вышло иначе. Ее у них изъяли, когда соседи пожаловались на детские крики, и полиция с опекой пришли наконец с проверкой. Говорят, мать не сопротивлялась. Да и на кой ей эта девочка сдалась? Очередная нахлебница. Когда Надюшку привезли после приюта в детский дом, Игорь, постоянно крутившийся рядом с социальным отделом, как раз оказался рядом. Сначала услышал свою фамилию «Сорокина» и обомлел. Потом увидел тощенькую страшненькую девчушку, и ему до боли стало жаль этого полуживого воробышка. Как будто мало он в своей жизни видел несчастных детей. Но тут проснулось что-то другое. Странная смесь жалости и тепла. Теперь Игоря как магнитом тянуло к младшему корпусу – он приходил и стоял, глядя на окна, за которыми сидела воробушек Надюшка.

– Сорокин, – однажды воспитательница застала его за этим занятием, – тебе чего здесь надо?

– Я узнал про сестру, – пересохшими от волнения губами прошелестел Игорь. – Это точно она?

– А кто же еще? Адрес твой. Фамилия тоже. Только девчонка совсем отсталая, – женщина покачала головой, – почти не ходит в три года, еле-еле говорит.

– А что с ней такое?

– Мамка твоя постаралась, – воспитательница тяжело вздохнула, – говорят, Надюшка дома все время в кроватке привязанная сидела.

– Это как?!

– Откуда мне знать, – отмахнулась воспитательница, – что слышала, то говорю.

Игорь начал выяснять. Узнал, что мать с отцом Надюшки бухали по-черному, а девочку, чтобы не путалась под ногами и не лезла, куда не надо, держали все время в кроватке. Когда она подросла и научилась сама оттуда вылезать, стали привязывать. Если что не так, били. Кормили редко. Так и росла она, ребенок Маугли, не зная ничего, кроме облезлых стен комнаты в коммуналке и собственной клетки – детской кроватки. Из-за постоянной неподвижности она в итоге почти не ходила, плохо разговаривала и как огня боялась людей. Теперь Игорь постоянно только и думал о сестре. Он чувствовал, что Надюшка – его родной человек. И мечтал отомстить за все, что с ней сотворили. Мечтал убить собственную мать.

Надюшка сразу же приняла брата, потянулась к нему как цветок к солнцу. Ни одной воспитательнице или нянечке она не разрешала первое время к себе приближаться – ни переодеть ее было нельзя, ни покормить. Признавала она только Игоря. Чтобы поесть, ждала старшего брата из школы, а тот сбегал ради малышки с последних уроков. Хотя Надюшка могла ждать сколько угодно. В прежней жизни кормили ее далеко не каждый день, так что она была привычной. Иногда, если родители уходили в глубокий загул и забывали о существовании дочери, приходилось по нескольку суток подряд голодать. Но это было не самое страшное – в хорошие дни малышка сушила под своим матрасиком хлеб, запасала его и потом им питалась – хуже было то, что она не могла вылезти из своей клетки. Как ни пыталась раскрутить веревки, которыми связывал ее отец, они не поддавались. Приходилось ходить по маленькому и большому прямо в кроватку и потом там же спать. От этого кожа стала такой, что страшно смотреть. Но эрозии ей в больнице подлечили. Там же откормили. И потом привезли в детский дом. Врачи говорили, что при рождении Надюшка была здоровым ребенком. Только потом, одна за другой, из-за ужасной жизни накопились болезни.

Игорь чувствовал перед Надюшкой свою вину. Если бы он не думал только о себе, если бы, как и раньше, приходил к матери хотя бы изредка – нужен он там или нет, – не проворонил бы рождения сестренки. Смог бы позаботиться о ней. И вот теперь он с остервенением наверстывал упущенное – все обязанности взвалил на себя одного и выполнял. Учил Надюшку ходить, тренировал ее каждый день. Та намертво вцеплялась в его ладонь и шла рядом, как утка переваливалась с боку на бок, постоянно норовя упасть. Но за очень короткое время начался прогресс. И Игорь гордился им как главным достижением своей жизни. Выгуливал Надюшку, кормил ее, разговаривал с ней часами и читал вслух детские книжки. Сам он мало что помнил из домашней жизни, но точно знал – в его раннем детстве такого, как с Надюшкой, не было. Был голод, было одиночество, иногда побои от урода Николая, отца малышки, но такие зверские пытки достались только младшей сестре. Водка и наркотики разрушили его мать, которая больше не защищала своего ребенка. Она перестала быть человеком.

… – Но ты же мне бро, – Леха почти скулил, – я не могу здесь остаться!

– Почему?

– Сам знаешь! Через неделю будет суд из-за кражи. Меня посадят!

– Это еще не факт.

– Вот не собираюсь я проверять! – Леха почти плакал. – Директор говорит, магазин не идет на уступки. Требует упечь в тюрягу.

– Сдай Макса с Костиком, – Игорь искренне переживал за друга, – тебе зачтут.

– Тогда мне вообще не жить… Придурок!

– Сам дебил, – безо всякой злости ответил Игорь.

Леха обиженно замолчал. Бежать одному было страшно. Он понятия не имел, что за жизнь ждет его с братьями. Он ни разу с ними не виделся, только переписывался в социальной сети и разговаривал по телефону. Сам дал им номер, и они позвонили. Первые секунды Леха даже не смог говорить, горло перехватило то ли от страха, то ли от счастья. Потом немного пришел в себя и затараторил как сумасшедший. Почувствовал каким-то неведомым образом – свои. И если они нашлись, нет больше смысла париться в баторе и ждать тюрьмы. Зачем пускать под хвост целых два года? У братьев бизнес, сладкая жизнь. Они, конечно, пока еще к себе не звали, но это дело времени – Леха был уверен. Только бы Игоря сейчас уговорить.

– А если и правда за твоей Надюшкой усыновители придут? – невинно поинтересовался он.

– И что? – Игорь напрягся.

– Сам знаешь что, дурашка, – Леха почувствовал, что нащупал правильную тему, – мелкие в баторе долго не задерживаются. Разбирают их как горячие пирожки. В очереди стоят.

– Да пошел ты!

– Нет, ты своей сестре счастья хочешь? – Леха хитро прищурился. – Нормальная семья – это не детдом. Там дети этого… того… – он долго подбирал правильные слова, но и сам толком не знал, как это бывает, – катаются как сыр в масле.

– А как же я? – в глазах Игоря промелькнул испуг.

– А ты все, – Леха победно вскинул голову, – отработанный материал. Ходить ее выучил, супчиками выкормил. Можешь быть свободен.

Игорь выглядел растерянным, на мгновение Лехе даже стало его жаль. Но о себе надо было позаботиться в первую очередь.

– Надо валить! Мои братья богатые люди, ты понимаешь? – Он ловко, как обезьяна, выскочил перед другом и схватил его за плечи. – Жрать будем что хочешь. Телочек заведем. А Надюшке в семье будет лучше!

– Но мы же с ней вдвоем, мы брат и сестра. – Игорь преданно смотрел на Леху, губы его дрожали.

– И что? Вы с ней вместе-то никогда не жили. Запросто вас разделят.

– А если я не позволю?

– Придурок, – Леха застонал от отчаяния, – повторяю для дебилов: маленькому ребенку лучше в хорошей семье.

Он не знал, правда это или нет: так и не довелось испытать на собственной шкуре. Но что-то в этом утверждении было – он почувствовал в доме Кати. И не случайно несмышленая малышня, которую изымали из семей, ревела и просилась «к маме-папе». Да и он сам, пока был маленьким, до судорог того же хотел.

– Отвали! – Игорь толкнул Леху в плечо и потопал дальше своей дорогой.

– Ты куда?

– К Надюшке. – Он был непробиваем как танк.

Леха запрокинул голову и завыл, словно раненый волк. В этом крике звучали отчаяние и дикая боль, но Игорь даже не обернулся. Он бежал в младший корпус. В голове крутилась чудовищная картина – что он опять не успеет, что за Надюшкой придут чужие люди. И увезут ее далеко-далеко. А он останется один.

Он влетел в игровую и замер на пороге, пытаясь отдышаться.

– Я скоро домой поеду, – шестилетняя Машка хвасталась, уперев руки в бока и свысока глядя на Надюшку, – у меня новые мама и папа, а ты, тупица, никому не нужна.

У Игоря невольно сжались кулаки, но не успел он и шага сделать, как Надюшка сама пихнула обидчицу в грудь. Так сильно, что та упала. Они обе сцепились на ковре, молотя друг друга по животу, по голове, куда попало.

– Тупица, тупица, – Машка почти визжала, – гадина…

Игорь бросился к Машке, поднял ее над собой, ухватив под мышки, и начал трясти.

– Не смей ее трогать, – шипел он, не ведая, что творит, – никогда не смей!

Машка, наученная горьким детдомовским опытом, тут же покорно закивала и заголосила сквозь слезы:

– Я больше не буду! Прости! Прости!

Страх перед старшаками был у нее в крови. Игорь отпустил ее, и Машка убежала сломя голову в свою спальню. Игорь сел на пол рядом с Надюшкой и прижал ее растрепанную головку к себе.

– Больно тебе было?

– Неть. – Она посмотрела на него чистыми преданными глазами.

– Книжку читать будем?

Надюшка радостно закивала и быстро поползла к полке с книгами.

– Ты это, – Игорь расстроился, глядя на способ передвижения сестренки, – ходи давай. Я же тебя учил. Хватит ползать уже.

Надюшка, не обращая внимания на его упрек, быстро притащила свою любимую книгу, протянула брату и уютно устроилась рядом:

– Титай!

– Опять? – Игорь притворно возмутился. – Мы уже сто пятьдесят раз ее читали, надоел мне этот «Гадкий утенок».

Надюшка стремительно нагнулась и молча поцеловала его в руку, в которой он держал книгу. Игорь растаял – готов был читать для нее что угодно, без остановки, без сна и еды.

– Ладно-ладно, на чем мы там остановились? – Он едва удержал слезу, которая собралась в уголке глаза, и открыл книгу. – А вот, в самом начале.

Надюшка поерзала, предвкушая удовольствие, и вся обратилась в слух.

– Наконец затрещала скорлупка самого большого яйца. «Пи! Пи-и!» – и оттуда вывалился огромный некрасивый птенец. Утка оглядела его. «Ужасно велик! – сказала она. – И совсем не похож на остальных! Неужели это индюшонок?»

Надюшка слушала, затаив дыхание, про птичий двор, про глупых его обитателей, пока Игорь не замолчал, переводя дух.

– А дальсе? – потребовала малышка.

– А дальше он вырастет в прекрасного лебедя, – Игорь попробовал схитрить, – и его все полюбят.

Сестренка неожиданно сделалась грустной и опустила голову, глядя в пол.

– А меня?

– Глупенькая, – Игорь крепко прижал ее к себе, – я тебя уже люблю!

– А мама? – прошептала она.

Лицо Игоря моментально покрылось красными пятнами, только нечеловеческим усилием воли он заставил себя подавить нараставшую внутри ярость. Спокойно поднялся на ноги и потянул Надюшку следом за собой.

– Пойдем-ка лучше гулять, тебе ходить надо.

Надюшка нехотя подчинилась, встала на ножки и сделала несколько неловких шагов. Игорь вел ее за руку.

– Диззи меня кепко! – потребовала она.

– Да держу я, держу, – Игорь уже вовсю улыбался, – шагай давай, не бойся!

Она сосредоточенно переставляла ноги, как учил ее старший брат. Выйдя из игровой, они медленно пошли по длинному коридору к гардеробу, в котором лежали ботинки и висели куртки. Увидев свою одежду, Надюшка на мгновение забылась, выпустила ладонь брата и сделала несколько самостоятельных шагов.

– Надюшка, – прошептал Игорь, боясь спугнуть свое счастье, – моя Надюшка сама пошла!

 

Глава 10

Неделю Леха мучился, не знал, что ему делать. Одному бежать было стремно, но и оставаться в баторе никак нельзя, скоро суд. Но тут вмешалась сама судьба – ему позвонили братья и пригласили познакомиться. С этого момента ни о чем другом он думать уже не мог, еле-еле дождался встречи.

Ночной клуб располагался в самом центре Москвы. В девять утра все здесь выглядело как в обычном кафе: скромно, без помпы. Но Леха легко представил себе, как этот подвал преображается к вечеру. Зажигается вывеска, включаются фонари. Сердце от волнения подскакивало к самому горлу – еще мгновение, и он увидит своих родных братьев!

Он не смог ни звука произнести, когда в полутьме у самого входа его поприветствовали двое мужчин. Они вместе вошли в пустой зал, стали снимать стулья с крайнего столика у входа. Николай, старший брат, оказался очень похож на Леху – такой же темноволосый, по-мужски привлекательный и с крепкой спортивной фигурой. Леха с удовольствием отметил, что у него явно неплохая наследственность. Но вот Василий отличался от них обоих как день от ночи – светлые волосы, серые глаза, неприятная полнота. Бывает же такое, чтобы родные братья получались настолько разными. Они втроем сели за стол и стали молча разглядывать друг друга. Лешка никак не мог насмотреться. Пытался представить себе, как выглядели мать и отец. Она – русская, он – молдаванин. Наверное, Василий пошел в нее, а они с Николаем – в батю. Получается, мать родила Николая в двадцать два года, Василия в двадцать три, а его самого в тридцать девять лет. И все это время родители прожили в браке, пока отец не погиб. Наверное, были счастливы и любили друг друга.

– А у вас фотки с собой есть? – голос Лехи дрожал.

– Какие?

– Матери и отца, – больше всего на свете Леха хотел их увидеть, – я только посмотрю, забирать не буду, не бойтесь.

– Нет, – Николай быстро взглянул на Василия, – у нас пожар был в прошлой квартире, все фотки сгорели.

– Бли-и-ин, – Леха сильно расстроился, немного помолчал, потом спросил, хрипя от волнения: – А с батей-то что случилось?

– Точно не известно, – Василий отвел глаза, – вроде несчастный случай.

– Да? – Леха не поверил. – Он же вроде знал, что помрет.

– Может быть, – старший брат пожал плечами, – мать нам ничего не говорила.

– А где она сама-то? Я все время думал о ней, не понимал почему…

– Ладно, брат, – Николай похлопал Леху по плечу, – не будем о грустном. Мы тут кое-что хотели тебе предложить.

– Что? – Леха напрягся, решив, что речь сейчас пойдет о завещании. Но обманулся.

– Ясное дело, в детском доме не сладко, – Николай начал издалека, – ни денег своих, ничего.

– Это точно. – Леха заинтересованно смотрел на старшего брата.

– Так вот, можем тебе работку организовать, – Николай подмигнул, – будешь зарабатывать честным трудом.

– Каким еще трудом? – Леха обиженно хмыкнул, он-то мечтал о шикарной жизни на всем готовом.

– Клубу нужен курьер.

– Ну-у-у, я не знаю. Я вообще-то думал, – он опустил глаза, – что вы меня не на работу позовете, а к себе, жить.

– Пока просто некуда, – братья снова переглянулись, – у нас только-только дела в гору пошли. Квартиру еще даже не успели купить.

– А сами-то где живете?

– Снимаем. Но ребенка на съемную взять не дадут, – поспешили объясниться они, – сам понимаешь.

– Не факт, – Леха оживился, – я слышал, дают. Надо только договор аренды составить.

– Брат, да мы не официально. Так, у знакомых.

– А-а-а-а-а. – Леха подумал, что, как ни крути, не получается по-хорошему, так что только бежать.

– А тебе-то когда квартиру дадут?

– Что? – Он не сразу смог вернуться от своих мыслей к разговору. – Не знаю.

– Ну, вроде, положено в восемнадцать лет?

– Вроде положено, – Леха думал о том, что надо Игоря любым способом уломать бежать вместе с ним, – значит, через два года.

– Ну вот, – братья как будто обрадовались, – а пока поживешь в детском доме, чего там осталось-то. Будем общаться. Будем тебе помогать.

– Окаюшки. – Леха почти их не слышал, думая о своем.

Они еще посидели немного, повспоминали детство и родителей. Но как-то расплывчато, не в конкретных картинах – у Лехи в голове так и не возникли образы матери и отца. Они как были туманными фигурами в его жизни, так ими и остались. А он-то надеялся фотографии увидеть, что-то конкретное о семье узнать. Но все равно разговор, думал Леха, получился хороший. Он давно решил по-своему и сегодня в решении сбежать из батора утвердился. Могут не могут, а придется братьям его принять. Родные люди, значит, никуда не денутся.

После встречи он сломя голову помчался в детский дом, отловил Игоря около младшего корпуса и начал с новым усердием мыть другу мозги.

– Игорь, ну не будь придурком!

– Леха, отстань.

– Да не отстану! Сам не понимаешь своего счастья.

– Какого еще счастья?

– У них клуб крутой в центре Москвы. Бабок будет немерено!

– Я не хочу, – Игорь обогнул Леху и пошел своей дорогой, – меня Надюшка ждет.

Леха с досады грязно выругался. Он давно был готов, даже рюкзак для побега собрал. Вот только друг все портил.

Игорь обогнул здание и направился ко входу в дошкольное отделение. Сегодня он раздобыл в школьной библиотеке отличную книгу с картинками, собирался почитать Надюхе перед дневным сном новую сказку. А то заставит опять про Гадкого утенка, а он уже видеть ее не может. Игорь шел и улыбался своим мыслям. На автомате открывал двери, поворачивал в нужных местах то налево, то направо, поднимался по лестнице. И вдруг словно натолкнулся на невидимое препятствие, услышав голоса, – незнакомые взрослые и звенящий Надюшкин. На цыпочках, так, чтобы его не было слышно, сделал еще несколько шагов и заглянул в гостиную, где обычно принимали посетителей младшего корпуса.

Питалка устроилась за столом, разложив перед собой какие-то документы, а на кожаном диване сидели трое. Мужчина и женщина лет сорока, хорошо одетые, а рядом с ними Надюшка. Игорь почувствовал, что сейчас взорвется, не выдержит жуткой ревности, которая обожгла его душу. Это он научил сестренку ходить и говорить, это рядом с ним она оттаяла, стала похожа на человека, перестала от всех шарахаться и бояться, что ее могут избить. И теперь, когда Надюшка похорошела, из несчастного воробушка превратилась в красавицу, понабежали эти усыновители – на все готовенькое!

– Тебе нравится? – Блондинка в модном фиолетовом платье совала его сестре под нос огромную куклу.

Игорь взбесился еще больше – только и знают, что детей подкупать!

– Неть. – Надюшка отодвинулась от женщины подальше.

– Привет, Надя, – женщина вдруг заговорила мультяшным писклявым голоском, двигая куклу так, словно говорила она, – я кукла Вика, давай с тобой дружить!

– Пливеть, – Надюшка теперь заинтересовалась игрушкой и даже осторожно взяла куклу за руку, – а во сто?

Женщина победно взглянула на мужа, который сидел неподвижно, вдавившись в кожу дивана, – смотри, мол, начало получается!

– Давай в дочки-матери? – предложила она вдохновенно и тут же пожалела о сказанном. Надюшка отпрянула от куклы как от огня.

– Неть! – буркнула она, опустив глаза.

– Почему?! – У блондинки еще хватило ума спросить.

– Не буду!

Мужчина с укором посмотрел на жену и едва заметно покрутил пальцем у виска. Дескать, тебе же говорили, ребенок травмированный.

– Простите, – обратился он к воспитателю, – а вы не могли бы пригласить к нам психолога?

– Это еще зачем? – Воспитательница подняла на него недоверчивые глаза.

– Мы тут, кажется, не справляемся, – он смотрел на нее открыто, – очень нужна помощь, чтобы наладить контакт.

Воспитательница тяжело вздохнула, но все-таки вышла из гостиной. Игорь спрятался за большой шкаф в коридоре, и она его не заметила. Процокала мимо.

Мужчина воровато оглянулся и неожиданно достал из-за пазухи крошечного кролика. Игорь таких никогда в жизни не видел – этот серый малыш был минимум втрое меньше обычного зайца.

– Наденька, посмотри, что у меня есть!

Игорь увидел, как Надюшка поднимает к мужчине лицо и ее глаза наполняются восторгом. Она тут же протянула к кролику ручку и начала его гладить.

– Он сто, настаясий?

– Конечно! – Мужчина держал кролика на вытянутых руках так, чтобы Надюшке было удобно. – Он у нас дома живет. Его Борькой зовут.

– Какой ми-и-и-и-лый, – Надюшка с удовольствием погружала ладошку в мягкий мех, – пусы-ы-ыстый!

– Это декоративный кролик, – улыбаясь до ушей, объяснил мужчина, – правда красивый?

Игорь видел, как мужчина с женщиной переглянулись поверх Надиной макушки, и та улыбнулась ему, прошептав одними губами: «Ты молодец». Через мгновение кролик уже сидел на коленях Надюшки, а женщина что-то увлеченно шептала ей на ушко. Девочка внимательно слушала.

В коридоре раздались шаги – воспитатель вместе с психологом возвращались в гостиную. Мужчина, заслышав их, моментально спрятал кролика за пазуху.

– А ты тут чего? – спросила психолог, заметив Игоря у дверей.

Он больше не думал прятаться.

– Так, пришел навестить…

– Вот и хорошо. Надо было сразу тебя позвать. Пойдем-ка с нами.

– Ну как? – поинтересовалась воспитатель, входя в комнату. – Сами, смотрю, уже справились?

– Да, – женщина счастливо улыбалась, – все в порядке. Наденька замечательная девочка.

– Вот и прекрасно. – Психолог взяла инициативу в свои руки. – Так что вы думаете?

– А что тут думать? – Мужчина сиял как медный таз. – Давайте пойдем и оформим, что нужно. Мы готовы.

– К чему готовы? – Игорь неожиданно для себя встрял в разговор и задал этот вопрос.

– Хотим удочерить Надю. – Женщина посмотрела на юношу с недоумением. – Куда нам пройти, чтобы оформить документы?

– Подождите, – психолог нервно теребила блокнот, с которым пришла, – вам разве не сказали, что у Нади есть старший брат?

– Нет, – мужчина моментально перестал улыбаться, – в опеке нам выдали только одно направление. Мы планировали взять только одного ребенка.

– Один свой у нас уже есть, – попыталась оправдаться женщина, – дочь Татьяна… А сколько этому брату лет?

– Скоро будет шестнадцать, – психолог положила Игорю на спину ладонь, выдвигая его вперед, – вот это он, собственно, и есть. Познакомьтесь.

– Игорь, – представился Надюшкин старший брат.

– Ольга, – прошелестела женщина срывающимся голосом и, едва взглянув на бледного мужа, добавила: – И Алексей.

– Надю и Игоря, – продолжала психолог, – отдадут только вместе, в одну семью. Странно, что вас в опеке не предупредили.

– Нет, – Алексей затрясся мелкой дрожью, – и сейчас в детском доме никто ничего не сказал.

Психолог с укором посмотрел на воспитателя, которая тут же спряталась у Игоря за спиной.

– Ну вот, теперь вы все знаете.

– Это в корне меняет дело! – Алексей моментально поднялся с дивана, силой вытащил куклу из рук оцепеневшей жены и всучил ее Наде. – Ольга, пойдем.

– Алексей, подожди. – Женщина не тронулась с места, хотя супруг тянул ее за рукав, и прошептала ему: – Так нехорошо. Неудобно.

– И то правда, – психолог попыталась урезонить мужчину, – мальчик уже здесь, можете хотя бы пообщаться. Они с сестрой очень привязаны друг к другу.

Взрослые общались между собой, что-то говорили, но Игорь больше не слышал ни слова. В ушах стало горячо, набатом зазвучали слова «это в корне меняет дело, это в корне меняет дело». Он молча развернулся и вышел из комнаты. Густой серый туман клубился в голове, разрываемый время от времени красными всполохами ярости. Игорь ничего больше не соображал, он понимал одно – нельзя лишать маленького ребенка хорошей семьи. Не сможет он с собственной сестрой поступить так ужасно.

Через час он уже сидел в кабинете директора и писал добровольный отказ от приемной семьи, а заодно заявление – не возражает, а, наоборот, очень поддерживает, чтобы Надюшку забрали в семью одну. У него с ней якобы ничего общего нет, жили всю жизнь порознь, а поэтому и не родственники, можно сказать…

Игорь прокрался в комнату Лехи за полночь, когда дежурные питалки распихали всех по кроватям, дождались тишины и сами отправились спать. В темноте он выглядел как зомби – бледный, с неподвижным лицом. Зашел, сел на кровать Лехи и сильно дернул друга за ногу. Тот от страха чуть не подпрыгнул до потолка.

– Ты чего?! – прохрипел он.

– Собирайся.

– Зачем? – Леха спросонья никак не мог понять, что к чему.

– Утром валим. Ты сам так хотел. – Игорь уже встал с кровати, но Леха схватил его за руку.

– Подожди! – Он наконец проснулся.

– Что?

– Мне же надо завещание отца из соцотдела забрать. Ключ еще у тебя?

– Не парься, – Игорь грустно улыбнулся, – я давно уже это сделал. Считай, мой тебе подарок.

Утром они спокойно встали и вышли вместе – как будто в школу. Игорь думал зайти к Надюшке попрощаться, но понял, что такой пытки не выдержит. Да и не стоило вызывать у питалок лишние подозрения.

За оградой детского дома они синхронно выключили телефоны и свернули вместо школы к метро – потопали в новую жизнь. Слушали, как капает с деревьев в лужи весна. Леха радовался так, словно заново родился. Зато Игорь был мрачнее тучи.

– А чего ты передумал-то? – Ослепленный радостью, Леха не сразу заметил хмурый вид друга.

– Понял.

– Что?

– Что ты прав.

– В чем это?

– Во всем. Встретился с усыновителями Надюхи.

– Как?! – Леха открыл от изумления рот.

– Они ее заберут.

– Что, так сразу?

– Да, сразу. Вчера только познакомились. Папаша, я сам был в шоке, на меня похож, один в один. И Надюха к ним потянулась.

– А как же ты?

– Меня им тоже пытались втюхать, – Игорь отвел взгляд, – сказали, что по закону нельзя разлучать брата с сестрой. Ты бы видел их лица, когда я там нарисовался!

– И что? – Леха смотрел другу в рот.

– Перепугались до усрачки. Им заранее обо мне никто не сказал. Сразу – «вот, знакомьтесь, старший брат нашей Наденьки». Папаша чуть в обморок не грохнулся.

– А ты?

– А че я? Я бы пошел к таким, если б позвали, – он тяжело вздохнул, – с Надюшкой возятся – загляденье. Вроде опыт у них есть, там кровная дочь моя ровесница.

– Так и иди! – Лехе вдруг стало совестно, что он заставил друга бежать. – Может, они поближе тебя узнают и тоже заберут.

– Дождешься, как же, – Игорь сплюнул сквозь зубы, – у них такой страх был в глазах. Это пипец! Они скорее от Надюшки откажутся – и ей, и себе сердце порвут.

– Не бзди.

– Точно тебе говорю, – Игорь горько усмехнулся, – переростки мы с тобой, братан. Правильно ты сказал – отработанный материал.

– Да ладно тебе.

– А че? – Игорь поморщился. – Так и есть. Я им прямо сказал, что сам ни в какую семью не пойду. Отказ написал. И вот ушел, чтобы душу не травить.

– Не попрощался с сестрой?

– Нет, – Игорь сверкнул глазами, – Надюшку через неделю им уже отдают. Я теперь за нее спокоен.

– А сам-то как без нее жить будешь? – Леха встревоженно смотрел другу в глаза.

– Как-нибудь, – Игорь отвернулся, – пятнадцать лет как-то жил.

– Уроды! – Леха сжал кулаки, обида за друга его накрыла. – Какое право они имели?

– Да брось ты, – Игорь примирительно положил руку Лехе на плечо, – они ни при чем.

– А кто же при чем?!

– Мать, – лицо Игоря покраснело, – была бы нормальной, мы бы с Надюшкой вместе росли. Она одна во всем виновата, сволочь. Убью!

 

Глава 11

«Брось, а то уронишь», «брось, а то уронишь». Катя повторяла про себя эту фразу как мантру. Вот что делала Юля все это время – проверяла их с Владом на прочность. В Школе приемных родителей предупреждали, что такое может быть во время адаптации – ребенок старается показать свои худшие стороны до того, как сам начнет привыкать к новым родителям. Ибо если решат вернуть, пусть делают это сразу, а не через год или два, когда придется резать уже по живому. Понимание этого и сами слова неведомым образом успокаивали. Катя проговаривала про себя события из жизни Юли, и они объясняли поведение приемной дочери. Объясняли, но не могли изменить…

Та была по-прежнему всем недовольна. Кругом «дерьмо», «говно», всюду плохо. Катя не могла отделаться от странного чувства: словно она забрала Юлю не из детского дома, причем по ее собственному горячему желанию, а украла самым коварным образом из царского дворца. Все было не так и не то – еда, обновки, развлечения. Даже Настя порой косилась на сестру в недоумении, хотя и сама была весьма избалованным ребенком. Суп Юля принципиально не ела. Воду ни в коем случае не пила. Никакой рыбы, никакой печени и тем более овощей. Какая еще каша?! Не хочу и не буду! Катя, смертельно устав уговаривать и слушать в ответ отповеди про «дерьмо», договорилась с самой собой по принципу: есть захочет, поест. А иначе можно было сойти с ума. В итоге если дома было только то, что Юлька считала «несъедобным», она запросто ходила голодной и день, и два. Пила молоко, и на этом все. Катя знала, что в детстве девочка пережила периоды, когда еды не было по нескольку дней, и это странным образом не испортило ее желудок, зато приучило к долгому голоданию. Но если в доме появлялось то, что Юля любила, блюдо съедалось с бесконечными добавками и без остатка. Не важно, что семья в итоге ее обжорства останется голодной. С кровной мамой она так и жила: «то густо, то пусто». Когда еда была, привыкла наедаться впрок. А если холодильник оставался пустым, да еще и мама пропадала бесследно на несколько дней, нужно было продержаться без пищи. Юля это умела.

Катя заметила, что следом за приемной дочерью и Настена, и даже маленькая Машуня, начали жадно поглощать то, что у них считалось вкусным. Потому что если сразу не съесть, то через час уже ничего не будет – Юля придет и доест. Она ела до тех пор, пока сковорода не пустела и не оставалась, грязная, стоять на плите. Помыть за собой посуду в голову приемной дочери по-прежнему не приходило. Катя и объясняла, и просила питаться нормально, но все это было бесполезно. Еще один код выживания глубоко въелся в подсознание Юли и не желал оттуда вылезать. «Еда не предаст, – постоянно повторяла она и добавляла: – В отличие от людей». И невозможно было ничего с этим сделать – привычку многих лет жизни не перестроишь за несколько месяцев. Катя поняла, что единственный способ выжить самой и не разрушиться – перестать нервничать из-за пищевых нарушений ребенка. От голода Юля не умрет, это уже проверено, а все остальное должно настроиться постепенно, нужно беречь силы и ждать.

Но именно с силами у Кати начались вдруг серьезные проблемы – их неоткуда стало брать. Она разрывалась между новой работой и домом, в котором все теперь было вверх дном. Раньше ежевечерние разговоры с Владом давали энергию, а нормальные супружеские отношения возвращали к жизни после тяжелого рабочего дня. С приходом Юли пропало все – и беседы, и совместные выходы в свет, и даже секс. Катя и Влад больше не находили времени друг для друга. Они стали жить как соседи по квартире.

Мама Кати, которой пришлось все-таки признаться в появлении Юли, профессионально подливала масла в огонь. Она, в отличие от прежних времен, повадилась теперь приезжать «в гости» каждые выходные. Садилась за стол и несколько часов подряд наблюдала за тем, что творится в доме. Как в цирке. И Катю это немое присутствие раздражало куда больше, чем все Юлины выкрутасы, взятые вместе.

– А я тебя, дуру, предупреждала! – в одно из воскресений изрекла Елизавета Петровна перед уходом.

– О чем? – Катя вскинулась: нервы и без того были накручены до предела.

– Плохая девка, – с видом эксперта выдала мама, – испорченная.

– Мама, ну что ты такое говоришь?

– Вижу я этих детдомовских насквозь, – мама ничуть не стеснялась присутствия Юли, – сколько волка ни корми…

– Да при чем тут волк?! – Катя не выдержала. – Ребенок только пришел в семью, адаптация в самом разгаре!

– Ты что, слепая? – Мама ткнула указательным пальцем в сторону Юлиной комнаты: – У нее злые глаза!

– Тебе это кажется, – зашипела Катя, – не смей оскорблять мою дочь!

– Поучи меня еще, – Елизавета Петровна взорвалась, – нельзя было приводить в дом эту неблагодарную тварь.

– Мама! Прекрати! Юля может услышать!

– И что? – Мама повысила голос до демонстративного крика, чтобы Юля услышала наверняка. – Ей-то все равно. Она никого не любит, кроме родной матери, которая сидит в тюрьме!

– Гос-с-споди! – Катя хотела только одного: провалиться сквозь землю. – Как будто ты сама все то же не пережила! Ей больно, ты понимаешь?

– Я понимаю только то, что ты пригрела змею на груди! Испортила жизнь своему мужу и детям.

Катя в тот день не выдержала, выпроводила собственную мать из дома с просьбой больше не возвращаться. А потом долго плакала, закрывшись в спальне, и прокручивала в голове каждое ее слово. Кому как не матери знать, как сильно разрушает ребенка жизнь в детском доме. А что, если злость и агрессия Юли, вкупе со жгучей ненавистью ко всему белому свету, никогда уже не пройдут? Вдруг они стали ее природой? И что, если даже в далеком будущем привязанность, на которую Катя надеялась и ради которой готова была сегодня многое терпеть и прощать, никогда не возникнет? Тогда и она сама, и ее семья останутся для Юли бездушным источником материальных благ. Средством выживания, но не более того.

Юля прекрасно чувствовала отношение Елизаветы Петровны и отвечала ей лютой ненавистью. Когда они, еще до отлучения матери Кати от дома, оказывались в одной комнате, искры ненависти так и летали. Неприязнь окружающих Юля сканировала четко и тут же отражала ее как зеркало, усиливая эффект в несколько раз. Странно было, что она так легко считывала в людях ненависть к себе, но не могла угадать в них других, лучших эмоций. Или просто была не способна в это поверить? Иначе давно бы уже разглядела Катины чувства.

Несмотря на весь ужас совместной жизни, постоянные обиды и душевные раны, Катя желала приемной дочери только добра. Прошло совсем немного времени, а она уже любила Юлю какой-то необъяснимой любовью – пока еще юной, болезненной и тревожной. Той, которая оберегала и защищала, но не позволяла присвоить себе. Это было сложное чувство. С множеством ограничений и нюансов. А кроме всего, было очень непросто любить дикобраза, готового выставить все иглы в любой момент. Временами на Катю накатывало отчаяние. Ей казалось, что она никогда не сумеет пробраться сквозь эту броню, физически не доживет до ответных чувств…

В тот день Юля пришла из школы заплаканная. Бросила портфель у порога, торопливо стянула кроссовки и убежала к себе. Катя долго ходила под ее дверью, прислушивалась к всхлипам и стонам, прежде чем решилась зайти. Она постучала. Никто не ответил. Тогда приоткрыла дверь и заглянула в спальню. Девочка лежала на постели вниз лицом, ее плечи вздрагивали от рыданий, а сама она казалась, несмотря на почти взрослую оформившуюся фигуру, крошечной и беззащитной.

– Юля, кто тебя обидел? – Катя осторожно присела на краешек кровати и положила руку дочке на плечо. В первую очередь в голову пришли мысли о новых проблемах в школе. Первую волну, когда Юля пришла в класс и родители детей стали возмущаться появлением у них «детдомовской», Кате удалось погасить. Она поехала к классному руководителю и целых два часа рассказывала об особенностях детей-сирот, о последствиях пережитых травм и отказов. Даже подарила две книги – психолога Людмилы Петрановской «К вам в класс пришел приемный ребенок» и свою, «Сломанное детство»

– Никто не обидел. – Из-за всхлипов слова едва можно было разобрать.

– Но ведь что-то случилось. – Катя не переставала гладить напряженное до состояния камня плечо.

– Моя бабушка, – Юля подняла к Кате заплаканное лицо, – моя бабушка умерла!

– Господи, – выдохнула Катя, – дочка, иди ко мне!

Юля послушно села и прижалась лицом к Катиной груди. Она продолжала всхлипывать и стонать, а Катя укачивала ее словно младенца.

Всего две недели назад бабушка Юли звонила Кате – телефон ей дали в опеке. Она хотела поговорить с внучкой, но та отказалась наотрез, заявив, что бабка, скорее всего, опять напилась и разговаривать с ней бессмысленно. Отчасти она была права – Катя за сорок минут беседы, которую никакими силами невозможно было остановить, рассказала обо всем, о чем могла. Описала по просьбе старушки, как сейчас выглядит Юля, какого цвета у нее теперь волосы, какой длины. Ответила, какой у нее рост и вес, заодно получила нагоняй за лишние килограммы девочки: «Не давайте ей много кушать, полнота – это очень плохо». Долго отвечала на вопросы об учебе и чувствовала себя виноватой перед бабушкой за внучкины двойки и тройки. «А в первом классе-то Юля была отличницей и в начальной школе прекрасно училась», – сокрушалась старушка. Катя пыталась мягко объяснить пожилому больному человеку, что детский дом никогда не идет на пользу ребенку, но понимания не нашла. «Это ж санаторного типа, там детям хорошо, – с глубокой уверенностью вещала старушка, – там кормят и поят, да еще и лечат». Очень скоро разговор превратился в сплошной кошмар. Монолог одинокого старого человека без конца и начала. В ход шли рассказы о неведомых дальних родственниках, о старушечьих обидах на родню. Время от времени Катя отводила руку с телефоном от уха, чтобы Юле было лучше слышно. Она так и не согласилась поговорить с бабушкой, но в то же время сидела рядом как пристегнутая, никуда не уходила. Наконец Кате удалось прикрыться маленькой Машей, которая начала громко требовать маминого внимания, и распрощаться.

– Хочешь, съездим к ней, навестим? – спросила она Юлю после того, как с облегчением повесила трубку.

– Нет.

– Почему? Больной человек, лежит целыми днями одна. Ей не хватает внимания.

– Даже и не подумаю, – Юля резко встала со стула, – когда я была там в последний раз, она на меня наехала за то, что я толстая.

– Да забудь ты, когда это было?

– Не собираюсь я забывать! – Юлька снова завелась с пол-оборота, – они все от меня чего-то хотят! Чтобы училась на пятерки, чтобы была худой, чтобы зубы здоровые, а волосы длинные и блестящие. Достали!

И вот прошло всего две недели – и бабушка умерла. Катя понимала, что бедный ребенок переживает не только смерть родного человека, но и мучается жутким чувством вины за то, что не захотела увидеться с бабушкой, поговорить. Она продолжала укачивать плачущего ребенка и приговаривать едва слышно:

– Юля, маленькая моя, ты не виновата ни в чем. Так получилось, что вы не успели попрощаться, но это не так страшно. Бабушка была уже старенькой, долго болела, не вставала с постели. Как говорят, отмучилась. Мы с тобой поедем на похороны, ты ее увидишь. И скажешь все, что хотела. Попрощаешься.

– Правда? – Юля подняла на Катю заплаканные глаза, не веря своим ушам. – А можно?

– Нужно, – Катя вздохнула и сильнее прижала Юлю к себе, – поедем вместе. Кто тебе сообщил?

– Тетя Оля, бабушкина сестра.

– Хорошо. Ты узнай у тети Оли, куда и во сколько нам приезжать. Мы будем.

Они выехали за полтора часа до начала церемонии, хотя дорога должна была занять всего сорок минут. Но просчитались. У Кати, как назло, сломался навигатор, никак не желал показывать дорогу. Поэтому она и не любила ездить за рулем в незнакомые места, предпочитала вызвать такси, но ради Юли на этот раз рискнула. В итоге пришлось ехать по указателям, блуждать и теряться. Катя никогда в жизни не была на Хованском кладбище и сначала по ошибке заехала на территорию завода, расположенного по соседству, потом пришлось выбираться оттуда, блуждая по промышленной зоне. Когда они добрались до центральных ворот кладбища, на часах было без пяти полдень. Юля позвонила тете Оле и только в этот момент узнала, что ехать нужно было в крематорий. А не на само кладбище.

Они бежали как сумасшедшие. Их дождались. Родни собралось человек тридцать, по рядам прокатился недовольный гул – дескать, как же так, опоздали. Юля, увидев бабушку в гробу, снова разревелась и не могла остановиться до конца церемонии. Ей что-то говорили, соболезновали, потом настало время речей. Нашлась родственница, одна из дочерей тети Оли, которая написала по случаю целый рассказ и зачитала его. Из художественного произведения выходило, что в молодости Юлина бабушка вела веселую жизнь, была душой компании, легко влюблялась. Катя мысленно переводила информацию на язык реальности – пила, меняла мужей, детьми не занималась. Оба ее ребенка в итоге оказались в тюрьме: сын за убийство, дочь за распространение наркотиков. Стараясь держаться поближе к стене и в тени, Катя незаметно разглядывала Юлиных родных. С первого раза было сложно разобраться, кто и кем ей приходился, но по всему получалось, что двоюродных теть и дядь, с их многочисленными детьми и женами-мужьями, было у девочки предостаточно. Все они оказались прилично одеты, вели себя интеллигентно и после окончании церемонии кремации вежливо раскланивались друг с другом. На поминки большинство из них ехать отказалось – слишком далеко, почти за сто километров от Москвы, в дом тети Оли и ее дочери. Катя решила, что не ехать в такой ситуации невозможно, даже несмотря на сломанный навигатор. Юля была на похоронах единственной внучкой усопшей, остальные самые близкие ей люди – сын, дочь и старший внук – находились в тюрьме. Катя только пожаловалась на собственный топографический кретинизм, и хозяйка дома предложила пересесть к ним с Юлей в машину, показывать путь.

Ехали долго, почти три часа. Катя уже поняла, что при всем желании не успеет попасть сегодня в фонд на работу и даже отпустить вечером няню не сможет. Она позвонила Насте, попросила ее не задерживаться после школы, приехать пораньше. За время в пути благодаря своему проводнику Катя успела стать экспертом по семейной истории и родственным связям приемной дочери. Обширная сеть родни щедро покрывала Подмосковье – у кого свой дом, у кого таунхаус – и Москву. Непонятным оставалось одно: как, при таком обилии близких по крови и успешных в социальном плане людей, ребенок оказался в детском доме? Катя очень хотела задать этот вопрос, но уговорила себя, что бестактность в данной ситуации не лучшая стратегия отношений.

– Юлечка, как у тебя в школе идут дела? – это был первый вопрос тети, обращенный к ребенку.

– С двойки на тройку, – просипела Юля в ответ.

– Как же так? – Кате достался укоризненный взгляд. – Надо понимать, что образование – это твое будущее. Вот моя Ирочка отличница, будет в этом году в университет поступать.

– Юля умная девочка, у нее все получится, – Кате стало обидно за дочь, за непонимание, которое всюду ее окружало, – сейчас у нас трудный период. Новая семья, новая школа.

– Но учиться-то нужно все равно.

– Закончится адаптация, и приступим, – Катя снова должна была объяснять и оправдываться, – до конца учебного года мы решили не ломать копья на тему учебы. А летом займемся уже всерьез.

Собеседница недоуменно пожала плечами. Как будто хотела сказать «какая безответственность». Катя расстроилась – и далась им всем эта школа! У ребенка и без того сейчас забот полон рот. Попробовали бы они переселиться с одной планеты на другую, сменив в жизни все – от пространства, запахов, ощущений до правил и принципов, по которым приходится жить с совершенно новыми людьми. Катя не сомневалась в Юлиных способностях – если наладятся отношения в семье, она сама захочет вкладывать силы в учебу.

Катя остановила машину около глухого забора, за которым возвышался огромный трехэтажный дом.

– Ничего себе, – не удержалась она.

– У нас большая семья, – объяснила хозяйка, – муж, я, четверо детей, и еще моя мама с нами живет. Так что шестьсот метров оказались в самый раз.

– Да-а-а, – Катя только и смогла покорно кивнуть, – хорошо, когда места много.

Они вошли в прихожую, где уже ждал муж хозяйки, чтобы проводить всех в гостиную. Там был накрыт огромный овальный стол, окруженный изящными белыми стульями с парчовыми сиденьями, стилизованными под XIX век. А может, это и была отреставрированная антикварная мебель, откуда Кате было знать? За столом прислуживала работница – проворная женщина лет пятидесяти в нарядном фартуке. Она готовила в доме, прибирала, а когда работа заканчивалась, уходила к себе – жила на соседней улице в их же деревне.

За ужином много рассказывали о маленькой Юле – кто и какой ее помнил. Показывали семейные фотографии. Тетя Оля, родная сестра усопшей, поведала смешную историю о том, как пятилетняя Юля пришла к ней в гости вместе с мамой. Они сели обедать, было и первое, и второе. Юля все съела. А потом, пока тетя Оля разговаривала с племянницей, девочка незаметно исчезла. Стали ее искать. А она, оказывается, взяла со сковороды в кухне котлеты – по одной в каждую ручку и спряталась с ними в ванной комнате. Ела их там втихаря. Надо же, какой аппетит! Но ведь могла просто попросить, ей бы дали. Все за столом смеялись.

Одна только Юля хмурилась, слушая эти истории. И Кате было не до смеха. Наоборот, горько до слез.

Потом переключились на собственных детей: шестилетнего фортепианного гения Санечку, десятилетнего математического гения Ванечку и остальных. Про усопшую в этот день почти и не вспоминали…

– Мы вам очень благодарны за Юлю, – прошептала хозяйка Кате на прощание, уже на пороге, – сами много об этом думали, но не решились ее забрать. У нас много детей, а у Юли такой характер.

– Я понимаю, – Катя кивнула, – конечно, это непросто.

– Вот-вот! И мы же знаем, что там в анамнезе.

– А что? – Катя изобразила непонимание.

– Ну как, наркотики, тюрьмы. Все же сидят. Неудачная эта ветка в нашей семье, гнилая какая-то…

– Достали! – Юля по дороге домой сидела в машине, крепко сжав кулаки. – Манечка это, Ванечка то, Варечка се… Там все лауреаты да кандидаты на Нобелевку. И я тут сижу рядом с ними, полное говно.

– Юля, это не так!

– Так, еще как!

– У тебя был трудный период в жизни, – Кате снова хотелось прижать Юлю к себе, утешить, – скоро он закончится, и все наладится.

– Ты так думаешь? – Она с надеждой посмотрела на Катю.

– Конечно, ты же сама так говорила. Все у тебя получится, а я помогу.

Неожиданно в Катиной сумке зазвонил телефон. Чтобы не отрываться от дороги, Катя попросила Юлю достать аппарат и посмотреть, кто там звонит.

– Это Влад, – доложила она.

– Нажми, пожалуйста, я поговорю.

Катя высвободила одну руку и прижала трубку к уху.

– Влад, алло! Пожалуйста, говори громче, мы в дороге. Я тебя плохо слышу.

– Катя, – голос мужа звучал глухо и отстраненно, – громче не могу. Я в больнице.

– Где?! – испуганно выкрикнула она. – Что случилось?!

– Ногу сломал. Говорят, разрыв связок, разбит мениск и что-то там еще. Придется делать операцию.

– Когда?

– Пока я не знаю.

– Как это произошло?! – От страха на глаза Кати навернулись слезы.

– Не важно, – сказал Влад, как отрезал, и расспрашивать было бессмысленно.

– Скажи мне номер больницы, – Катя в панике думала, как бы быстрее добраться до центра Москвы, – я к тебе уже еду.

– Не надо, – Влад глубоко вздохнул, – дома дети. Занимайся ими.

И положил трубку. Он не сказал ей ни адреса, ни номера больницы. Не объяснил, что именно с ним произошло. Катя задрожала мелкой дрожью и крепче, до побелевших костяшек на пальцах, сжала руль. Она почти не видела дороги, которая расплывалась перед глазами из-за слез и внезапно начавшегося дождя. Воздуха перестало хватать, перехватило дыхание. Пришлось включить аварийку и осторожно прижаться к обочине, чтобы, не дай бог, в кого-нибудь не врезаться. Ребенок в машине.

– Мамочка, что случилось? – встревоженно спросила Юля и положила горячую ладонь Кате на колено.

И она не выдержала, рассыпалась от такой малости, от одного-единственного ласкового слова – упала на руль и, не прячась, заревела.