В тот же день, когда без единого выстрела и без потерь схватили главаря банды Серафима Телегина, в городе произошла трагедия, которой, в общем-то, и не заметили. Впрочем, такова жизнь... Мариша Олимпова сбежала из больницы в полосатом халате, в тапочках-шлепанцах. Особого внимания люди на нее не обращали, а в трамвае даже уступили место. Страдалицу, видно, болезнь гложет шибко: бледная, лик окаменелый, глаза в другой мир глядят.

Мариша действительно умирала, но не от болезни, а от беды, от страдания. Для чего люди приходят в этот мир? Почему они так беспомощны в нем? И зачем человеку стремиться к открытиям и прозрению, к истине? Нет и не может быть счастья без доброго здоровья и семьи. Мариша вспоминала с отвращением свой роман с Мордехаем. Шмель не годился ни в любовники, ни в мужья. Он слащав и слюняв, вызывает чувство омерзения, будто по телу ползает ящерица с ушами летучей мыши.

Олимповой нравились в городе несколько мужчин. Особую симпатию вызывал директор металлургического завода Григорий Иванович Носов. Лобастый и не очень разговорчивый, он, по слухам, заглядывался на жену арестованного Пушкова, которая работала в заводской библиотеке.

— Если его очаровала какая-то библиотекарша, то по справедливости я должна ему показаться чудом, — рассуждала про себя Мариша.

Мариша трижды пробивалась как журналистка к директору завода, брала у него интервью, оголяла свои красивые коленки, якобы ненароком приподнимая подол платья. Однако Носов эти хитрости озорной соблазнительницы даже и не заметил. Он оказался человеком слишком занятым и серьезным. Притягивал своим обаянием Олимпову заместитель начальника НКВД Порошин. Дружба с ним тоже не состоялась: бабник, развратник, путался с горкомовской буфетчицей Фроськой, а после с какой-то девочкой из казачьего поселка. Вспоминать о Порошине не было смысла, его арестовали. И еще одно увлечение было неудачным. Мариша ощутила однажды влюбленность к Трубочисту. Но общаться с ним было просто опасно. На одной из вечеринок Трубочист прочитал свое стихотворение:

Жить весело, однако

пляшет синий дождь.

А супротив барака

бронзовеет вождь.

Дождь — сеянный на сите,

гром ходит ходуном.

Но у крыльца, простите,

стоит ведро с говном.

Хочу покуролесить,

побегать по дождю,

ведро с говном повесить

на руку вождю.

Во-первых, стишок вульгарный. Истинная поэзия, по мнению Олимповой, не могла совмещаться и даже соседствовать с грубой материей, с дерьмом и т. д. Во-вторых, политическое хулиганство могло завершиться арестом, тюрьмой, расстрелом. Пойти в тюрьму вместе с Трубочистом за какие-то стишки Мариша бы никогда не согласилась. Но встречи с Трубочистом подтолкнули Олимпову к раздумьям. Так ли уж действительно все хорошо в этом запутанном мире? Может, и вправду протекает по времени Черная река, о которой часто говорил Трубочист? Может, и в самом деле люди могут гореть черным огнем?

Мариша жалела искренне, что потеряла первую любовь — Мишку Гейнемана, не оценила его, выжила из квартиры. Из всех близких он был, пожалуй, самым умным и благородным человеком. Но и о нем вспоминать было поздно, он тоже арестован. А в голове вертелись неотступно стихи Трубочиста:

Веселится над бездной

ожиревшая тля,

паутиной железной

оплетется земля.

Черный червь в человеке,

злоба черного пса.

Обезрыбеют реки

и вымрут леса.

Вас казнят по наветам,

вы умрете с тоски,

и по вашим скелетам

поползут пауки.

Мариша раскрыла тайну Трубочиста. Он был гипнотизером и умел зашифровывать свой гипноз в поэтических образах, в зарифмованных строках. Но такая поэзия опасна. Какое он имеет право пользоваться в стихах гипнозом? Мало ли какие идеи взбредут ему в голову... И он будет утверждать и внедрять их с легкостью.

— Ты владеешь шифром гипноза в графическом слове, фонетике, а выдаешь себя за поэта, — сказала как-то Мариша Трубочисту.

Он, удивленный глубиной ее ума, начал оправдываться. Мол, гипнотические строфы есть у Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Есенина... Мариша с этими доводами согласилась лишь частично:

— У Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Есенина, Пастернака гипнотические строфы рождены вдохновением, талантом, подсознанием. А ты шифруешь умышленно. Я могу тебя разоблачить.

— Мариша, по этой теме ты могла бы защитить докторскую диссертацию. По своему уму ты выше многих академиков. Но именно поэтому дорога в науку тебе будет перекрыта. Мир не узнает о твоем открытии, хотя оно заслуживает Нобелевской премии.

Около года Мариша Олимпова излагала свои мысли о гипнозе художественного мира, так вот возникла рукопись, которую она решилась показать доктору Функу. Юрий Георгиевич заинтересовался работой Мариши, они часто встречались. Он сделал несколько серьезных замечаний, посоветовал переработать некоторые главы. Мариша приходила к Юрию Георгиевичу все чаще и чаще, с новыми разделами, идеями. И не поняла она, когда влюбилась в доктора Функа. Впрочем, в молодого доктора влюблялись многие. Очень уж он был обаятельным, искрометным, галантным.

Однажды Юрий Георгиевич спросил Маришу:

— Как самочувствие? На здоровье не жалуетесь?

— Я абсолютно здорова. Хотя иногда лихорадит.

— Не хочу пугать вас, но мне кажется, вам необходимо сделать анализы.

— У вас какие-то подозрения, доктор?

— Интуиция.

Анализы показали — сифилис! Болезнь перешла к Марише от Лещинской через Шмеля. Самое поразительное было в том, что Шмель сифилисом не болел. Перенос болезни произошел через элементарную антисанитарию. Других своих любовниц Шмель не заразил, только Олимпову. Мариша сбежала из больницы, не зная, для чего она пошла на побег. У нее не было никакого плана, никакого замысла, хотя мысли появлялись злые и сумасбродные.

— Заразить бы сифилисом всех мужчин, всю страну!

В трамвай вошли воровато Трубочист и нищий Ленин. Они уселись напротив Мариши, не узнав ее сразу. Она тронула Трубочиста за колено:

— Что происходит в городе? Почему так много военных, милиции?

Трубочист кивнул в знак приветствия:

— Простите, я не узнал вас. Почему так много красноармейцев, милиции? Ищут опасного преступника.

— Кого?

— Ленина.

— Да, да, ищут именно меня! — закрылся газетой Владимир Ильич.

Трубочист признался:

— Мы укрылись было у доктора Функа, но пришлось выпрыгнуть в окно. И в больницу пришли с облавой.

— Я приглашаю вас в гости, мой дом на следующий остановке. Вам нельзя разъезжать в трамвае, если вас ищут.

— Мы не возражаем, — принял Трубочист приглашение Мариши.

— Инессе Арманд можно верить, — подтвердил Ленин.

Они вышли из трамвая, миновали арку и двор, заросший карагачом, тополями. Возле помойки вождь мирового пролетариата остановился было, но Трубочист подхватил его под руку:

— Владимир Ильич, нас ждет более изысканное угощение.

Гейнемановская квартира Мариши Олимповой была хорошо известна Трубочисту, он ведь здесь жил. И с тех пор почти ничего не изменилось. Мариша приняла ванную, переоделась, причесалась, вышла в белом платье.

— В тебе погас черный огонь, — улыбнулся Трубочист.

— Я о многом жалею, во многом раскаиваюсь, — вздохнула хозяйка.

— Мне обо всем известно, Мариша, — посмотрел через окно на улицу Трубочист, чтобы не смутить собеседницу взглядом.

— Почему такое несчастье выпало именно мне? — спросила она.

— Но такая же беда и у Лещинской.

— Для грязной мартышки это не такая уж и беда. Но не будем больше говорить о мерзостях. Вымойте хорошо посуду, фужеры, откройте бутылку вина, поджарьте яичницу. Давайте устроим прощальное застолье!

Трубочист поджарил яичницу с луком и красными ластиками помидоров, накрыл стол. Ленин разлил вино по фужерам:

— Поднимем первый тост за нашу Инессу!

— Вы прекрасны, Мариша! — звякнул фужером Трубочист.

Они пили вино, беседовали, как друзья. Ленин спрятал стыдливо под скатертью ногу с галошей, с укороченной до колена штаниной. К такой очаровательной даме лучше бы явиться в лаковых штиблетах. Но страна переживает большие трудности. Вождь не имеет права жить лучше, чем живет его народ. Хозяйка завела патефон, поставила пластинку с фокстротом.

— Чем вы озабочены, Владимир Ильич? Я приглашаю вас на танец.

— Нет, это несерьезно, сударыня. И я не умею танцевать, — пытался воспротивиться Ленин. — Что подумает обо мне пролетариат?

Но Мариша вытащила вождя из-за стола:

— Я вас научу, это так легко. Прекрасно, у вас есть чувство ритма.

— Но я наступил вам на ногу, сударыня.

— Ничего, это хорошая примета.

— Нет, нет! Танцы — это удел загнивающего империализма. Так сказать, последние судороги перед торжеством мировой революции.

Трубочист подкрутил пружину патефона, поставил пластинку с вальсом. Мариша танцевала с Трубочистом, закрыв глаза, по щекам ее катились слезы:

— Скажи, Трубочист, если я умру, душа моя улетит на твою звезду Танаит?

— Да, Мариша, твоя душа была создана для этой высокой звезды. Но время зажгло твое сердце черным огнем. Как хорошо, что он погас!

— Поздно, Трубочист. Почему ты не погасил во мне этот черный огонь раньше?

— Я не волен над судьбами.

— Но я погибаю, Трубочист.

Она подошла к шкафу, достала из бельевого ящика толстую пачку сторублевок:

— Возьмите, здесь пять тысяч, мне не нужны деньги. Часть из них отдайте жене Гейнемана, она ведь ребенка ждет.

— Мы исполним вашу просьбу, — принял деньги Трубочист.

Владимир Ильич воспользовался тем, что Трубочист отвлек хозяйку, и сунул в карман брюк серебряную ложку. Украденная ложка, однако, выпала через дыру в кармане, прозвенев обличительно. Ленин смутился, даже покраснел:

— Черт попутал! Извиняюсь! С детства страдаю клептоманией. Руки так и тянутся, чтобы стащить что-то.

— Красть вообще нехорошо, а в гостях тем более, — укорил Трубочист Ленина.

Хозяйка подняла ложку, подала ее устыженному гостю.

— Я дарю вам ее, Владимир Ильич.

— Спасибо, премного благодарен. Прекрасная ложка! Не ложка — а произведение искусства!

— Серебро, — уточнила Олимпова.

Ленин размечтался:

— При коммунизме все ложки будут делаться из серебра. И никто воровать их не станет. Люди будут кушать манную кашу и петь «Интернационал».

Вечер катился к ночи, за окнами сгущались сумерки. Трубочист поклонился хозяйке:

— Нам пора уходить, Мариша. Спасибо за угощение, за приют, за деньги. Мы не увидимся, наверно, больше, прощай!

— Да, мы уходим в глубокое подполье, едем в Разлив, будем скрываться в шалаше. Мой мавзолей захвачен ревизионистами, — затопотал Ленин.

Когда гости ушли, Мариша глянула в окно. В небе зажглась большая, яркая звезда. И с этой звезды послышался голос:

— Люди, я звезда Танаит! Люди...

Мариша взяла бельевую веревку, привязала ее к трубе под потолком ванной комнаты, изладила петлю, сунула в нее голову. Ноги сами скользнули с бортовых загибов ванны, в глазах потемнело. Но Мариша успела увидеть мысленно, как ее душа в белом платье взмахнула руками и, роняя слезы, полетела к последней надежде, далекой звезде Танаит. И не ведала Мариша, что на всех семи планетах звезды Танаит души самоубийц не принимают.