Егда грядет Купала, исходят травознайки и юницы во степу и во дубровы, и во болоты, ищущи смертные отравы, целебные цвети и коренья да приворотные зелья. И на каждую травь свой заговор ведать потребно, тайну сушки и вывара.
— Где ты цвет-плакун? На заре проплачь! Ты слезой прокатись по казацкой степи. Упади во длань, цвет, росиночкой. И взойди в крови красным солнышком. Отведи, плакун, черный оговор. Озари, цветок, долю горькую! Ты, плакун-трава, мати всем цветам! — звенела колокольчиком Дуня Меркульева, шлепая голыми пятками по бокам своего борова.
Рядом, тоже верхом на свинье, тряслась знахарка Евдокия, ища перунов огнецвет. За зиму и весну выходили и выучили они хрюшек для езды на них и поиска кореньев. Дуня назвала своего борова Ермошкой. Она сделала это из любви к Ермошке, который был где-то далеко, в Москве.
— Со дня на день появятся красны молодцы, — подбадривала Дуню колдунья.
— Пошто же Ермоша не послал мне с вороной писульку?
— Была же грамотка, писарь в печку ее бросил...
— Ты же говорила, что бумажку Ермоша посылал Олеське.
— Кто вас поймет!
— Присуши Ермошу ко мне, бабуля! Век буду благодарна!
— Да я уж приколдовала его к тебе...
— Не ощутяю!
Евдокия не ответила, она сердито смотрела по сторонам. В степи резвились на скачущих конях Кланька, Люба Мучагина, Нийна Левичева, Верка Собакина, Зла-га Блинова и другие юницы. Сначала за травами выехали токмо колдунья и Дуняша. Но девки следили за ними ухитрительно еще с ночи, дабы они не скрылись. Никто ведь не знает лучше бабки Евдокии, где растут в изобилии целебные коренья. Кланька и ее подружки приготовили коней загодя. Узелки с едой взяли, знали, что ведьма идет два солнца с ночевкой до своего травьего места. Сорок девок на конях долго шли крадучись по следам за Дуней и знахаркой. И чуть было не потеряли их, когда улеглись ночью в темной степи спать. Восход солнца проспали! Следы потеряли! Но хитрость и выдержка принесли перемогу станичным девкам. Травье место Евдокии было раскрыто: сайгачья низина с тухлым болотцем! В такую даль бабы никогда не ходили.
Верка Собакина свистнула по-разбойничьи. Кланька гикнула, вздела жеребца на дыбы. Девки завизжали от восторга, пустили коней наперегонки, устроили скачки и потеху. И загнали восемь лошадей. Первым упал скакун у Милки Монаховой. Мучительно сдыхали животины. Пристрелить бы из жалости, но ни у кого не было пистоля.
— Пшлите вон, треклятые! — шипела колдунья на ошалелых девок.
Но они хохотали, бросались комьями глины и кричали:
— Дай, ведьма, прокатиться на свинье!
— Покажи, где растет приворотная трава!
— А мне можнучи заманихой жениха заарканить? Паша Добрякова столкнула знахарку с борова. Злата Блинова села на свинью.
— Не конь, а огонь! Иноходец!
Малаша Оглодай и Василиса Душегубова схватили знахарку за руки и за ноги, раскачали и забросили в болотную жижу. Не обошлось и без крови. Ведьмин боров укусил за ногу Варьку Телегину. А Дуняша Меркульева, защищая колдунью, ударила серпом Кланьку, сильно поранила ей плечо. Не зря говорят: дурь да игра не доведет до добра!
— Стойте, девки! Угомонитесь! Что энто мы обезумели? — закричала звонко Кланька, зажимая ладонью окровавленное плечо.
Знахарка выбралась из болота и ударила Кланьку по лицу клюкой.
— Не видеть тебе никогдысь твоего жениха Нечая! Аки узришь, понеже помрешь! — закликушествовала злобно колдунья.
— Чаво разбушевалась, Евдокия? Я ить угомоняю девок! — выпрямилась гордо Кланька.
Среди юниц она была старшей, заводилой, поэтому и обрушился на нее гнев колдуньи. Ярость ведьмы испугала многих девчонок, они затихли, попятились. Кланька повела их собирать травы. У болотца остались Люба Мучага, Нийна Левичева, Верка Собакина да Лада Скоблова.
— И вы пошлите вон, сикушки! — стала гнать юниц Евдокия.
Но Дуняша Меркульева заступилась за подружек:
— Пущай останутся, здесь много черемши и одолень-травы.
Волшебна одолень-трава. С ней память укрепляется, болезни отступают, враг победить не может. Золотая она, одолень-трава!
Разбрелись по сайгачьей низине пасущиеся кони и девки. Кружили в синеве лениво коршуны. Медью Наливались редкие облака. Катилось раскаленным колесом солнце. Пахло терпкой полынью и душицей. Между сон-травой волнились вьюнки. Зверобой от болота убегал, лез на бугры. Лапчатый гроздовник руки к небу воздевал. За чилигой прятались озорные синеглазки. И качались по всей степи на длинных шеях малиновые шапки тюльпанов. Красна весной и ранним летом земля казачья. Благоухательна и цветна. Вдохнешь ветер полной грудью — закружится голова. Глянешь на простор — вытянутся руки трепетно лебедиными крыльями, душа рванется в полет, аки птица!
Верка Собакина набросилась на цвет черемши, набила куль туго, вынесла сушить на пригорок.
— В тени сушить потребно! — крикнула ей Дуня.
— А где тень? — засмеялась Верка.
Не найдешь в степи тени, не сыщешь воды. А в сайгачьей низине есть три родника. Один голубой, холодный — зубы ломит. Другой солоноватый, но вкусный, пузыристый. Третий ключ зело смраден, вокруг него черная грязь. Суставы лечат у знахарки энтой вот грязью.
Нийна Левичева шептала Любе Мучагиной:
— Одолень рудожелт, лепесточки белые. Коли отрока настоем опоить, растет борзо. И навар годен от зубной болезни. И пастуху, дабы стадо не разбегалось.
— Гришка Злыдень жрет корень каждый день, а стадо у него растекается. У Домны Бугаихи медведь корову задрал.
— Злыдень пьян был, уснул.
— Чаво ж его медведь не порвал?
— Гришка тощой. Медведь оставил его пожировать до осени.
— Бают, что медведи девок воруют. Утащат в пещеру и женятся на них.
— Ежли баская молодица, в соку, могет утащить зверь. Однажды бурый чуть не уволок нашу Кланьку.
— А я слыхала, будто Зоиду лохматый брал.
— Брехня! У Зоиды кости да желтая кожа в морщинах. Медведь побрезгует. Медведь охотится на баских.
Лада Скоблова тронула за локоть Дуняшу:
— Какая трава волшебна?
— Хрущ! Черемша! Бери тройчак! Кислицу рви! Хрю-фю! — ответил боров по-человечески.
У Лады подкосились ноги. Правду бабы шептали, что колдуньи свиньи грамотейные, читают черную магию, умеют говорить... Вот и не верь слухам! Существует сила речистая!
— Чо шары выкатила? Шибко перепужалась? Хрю-хрю! — миролюбиво мотнул рылом боров.
— Ты черт? — еле выговорила побледневшая Лада.
— Я боров! Меня кличут Ермошка! А ты дура! Не раздави ногой корень бурундука. Редкий корень! Лечит печень! Хрю-хрю!
Беседа Лады с хрюшкой прервалась неожиданно. На пригорке завизжала пронзительно Верка Собакина. Она бросилась с криком к болотцу:
— Ордынцы! Хайсаки окружают! Мамоньки!
Девчонки затихли. Сначала вроде ничего не было слышно. Но через какое-то мгновение конский топот и вопли хлынули со всех сторон. Евдокия села на борова, приказав юницам:
— Сломите по тростниковой трубке и ныряйте в жижу болотную. Держитесь тамо за осоку. А дышите через трубки. И долго таитесь. Не вылазяйте! А я отвлеку татарву...
Мурза охватил сайгачью низину скрытно. И бросились его воины с арканами ловить русокосых юниц и невест, ушедших в степь без охраны так далеко. Верещали и метались девчонки. Но не было рядом ни коней, ни защиты. И одна за одной ложились они полоненно поперек конских хребтов. Кланьку заарканил сам предводитель — Мурза.
— Якши! Матор кыс! (Хорошо! Красивая девушка!)
Рвала свои волосы с плачем Злата Блинова, убивалась Оля Лапша, скулила Пашка Добрякова. Хрипела, пытаясь удавиться, Варька Телегина. Выла Малаша Оглодай. Стонала от боли и горя Василиска Душегубова. И хохотали весело узкоглазые молодые вои.
— Джабык кызымка! Джаман! (Тонкая девчонка! Плохо!)
— Мин ач юан кыс! Алтыншаш! (Я хочу толстую девицу! Луноволосую!)
— Мало невест гулял в степь! Не всем добыча!
— А почему никто не взял на аркан бабайка?
— Как называется бабайкин конь?
— Свыня!
— Кто пронзит стрелой свыню?
— Не трожьте ее, это бабка-шайтан, шаман. Она может навести порчу. Отойдите от нее подальше, — сплюнул Мурза.
— Куда пойдем? К чистому озеру или на тропу купцов? — спросил тысяцкий.
— Сколько взяли молодаек? — поинтересовался Мурза.
— Три десятка и шесть.
— Двинемся сразу на дорогу купцов. Добыча велика и драгоценна. Казаки могут послать погоню.
— Говорят, Меркула и Хорунжа у них пока еще нет...
— Я опасаюсь атамана Скоблова. Однако он не догонит нас. Мы продадим руслянок в гаремы кызылбашам, туркам. Нам надо золота. Много золота для войны. Мы купим порох, пистоли, заморский пушка!
Так была решена участь полонянок. И не раз еще поседеют отцы, теряя дочерей. Будут рыдать матери безутешно. А синеглазых чаровниц будут продавать на шумных базарах Хивы и Стамбула, Каффы и Бухары.
Ордынцы напоили коней и пошли к югу. Казацкая погоня им не угрожала. Кибиток и обоза у них с собой не было. Пленниц усадили на быстроногих верблюдов. Колдунья долго ехала на борове за войском Мурзы. Она выкрикивала проклятия, размахивала клюкой. Кланька не выдержала:
— Ополоумела ты, Евдокия? Поспешай лучше в городок. Мож, настигнут казаки ворогов... Мож, ослобонят нас...
Верблюды с полонянками шли кучно, не цепочкой, как обычно ходят в караванах. Девчонки начали переглядываться, переговариваться:
— А где Верка Собакина?
— И Лады Скобловой нет!
— И Любки Мучаги не видно.
— Нийна Левичева пропала...
— Девки! А ить и Дуньки Меркульевой с нами нетути!
— Колдунья их превратила в невидимок, должно.
— А пошто нас ведьма не спасла?
— Так мы над ней надсмехались... в грязь бросили...
Милка Монахова кивнула Паше Добряковой:
— Надобно ускользнуть как-то от поганцев.
Задумка о побеге у всех была. И на вторую же ночь Варька Телегина, Злата Блинова и Оксана Буракова выползли из-под кошмы в степь, сели на коней, обвязав копыта клочьями своих юбок и платьев, скрылись незаметно. Ордынцы обнаружили побег полонянок токмо утром, после намаза. Погоня за ними не принесла успеха. Разве догонишь казачку в степи, когда она села на коня? Мурза самолично отрубил головы ночным стражникам. Охрану после этого ужесточили. А самых красивых и непокорных — Кланьку, Милу Монахову и Василиску Душегубову заковали в колодки. Когда ветер повернул к закату, ордынцы подожгли степь.
На осьмой день одновременно с разных сторон возвернулись в Яицкий городок юницы, которые отсиделись с камышинками в болоте. И те, что сбежали из плена. Одних привела колдунья, других — Варька Телегина. И завыли матери от горя во многих избах. Казацкие разъезды искали девок, но не в степи, а на правом лесистом берегу реки, куда и ходили всегда травознайки. Много было разговоров, аханий и шепотков. Зоида Поганкина по сорок раз в день за водой к чистому колодцу бегала, шептала бабам:
— Девки-то, которы вернулись, никому не потребны. Никто их в замужество не примет. Ордынцы их испоганили, изнахратили! Всех до единой! Даже дитю — Дуньку Меркульеву лишили девичества!
Богудай Телегин с полком ринулся в погоню за Мурзой. Но дальше сайгачьей долины казаки не пошли. На сотни поприщ, вокруг крутила вихри пепла обгорелая, черная степь.