«Еще одна черта Никола Егоровича – это его полная откровенность. Я вспоминаю такой случай: в самом начале моей работы в кружке мне для чего-то надо было выбрать дужку. Я робко подошел к Николаю Егоровичу и спросил, как это сделать, – я тогда ничего в этом не понимал. Николай Егорович тут же быстро дал мне указание, как геометрически построить очертание дужки. Я продолжал спрашивать: «Геометрию я понял, а будет ли это связано каким-нибудь внутренним содержанием – дужка-то нарисована – это геометрия, а динамически-то?» (тогда это слово не употреблялось). А он посмотрел на меня и говорит: «Нет, Туполев, с самим содержанием не могу сказать, как это будет». Казалось бы, такой ответ мог поколебать его авторитет в глазах молодого, критически настроенного студента. А реакция получилась совершенно другая: сегодня он еще не знает и прямо говорит об этом, но он думает над этим, и не сегодня завтра именно у него же можно будет узнать. Это тянуло к нему. Раз встретившись с ним, человек оставался с ним на всю жизнь». Эти воспоминания принадлежат известному академику и авиаконструктору Андрею Николаевичу Туполеву. Чистосердечность в Жуковском тянулась из его корней, была, как и многое другое важное в нем, родом из детства.

Узнав еще из рассказов матери о том, каким был в детстве Николай, не удивишься, что из него вырос такой монолитный профессор. Анна Николаевна вспоминала о Коле Жуке: «Он был самым живым и веселым из всех. Бывало, нашалит что-нибудь, снимет поясок с рубашки, завяжет узлом на животе и ну скакать. Однажды, помню, прибежал он ко мне в комнату и давай плясать, узел впереди мотается, а сам напевает: «Набедил, набедил да не сказывает!» Наконец прислушались к его пению, пошли искать, что же он набедил, и увидели в детской на полу такую картину: снял он со стены в гостиной все портреты, разложил их на подушках (со всех постелей собрал) и перед каждым портретом по свечке зажег. Ну, посекли его малость за это». Из детства пронес Николай эту чистосердечную откровенность.

Конечно, детские шалости во взрослую жизнь принимаются очень выборочно, проходят только самые лояльные. Одной из таких стало сочинение стихотворений. Коля с братом Ваней сплетали их влет по всем случаям жизни и помещали в собственноручно написанные журналы – «Василиск» (юмористический) и «Отголосок» (литературный и политический). В четвертом номере «Отголоска» сохранились следующие строки:

На зеленой и ветхой скамье Многолюдного в праздник бульвара Раз сидел я один в стороне И курил от безделья сигару. И смотрел я, как пестрой толпой Предо мною теснилися люди, Как сменяли мужчины чредой Кринолины и пышные груди. И за ними я стал наблюдать И открыл интересного много, Потому что умею читать Я людей по различным дорогам. Вот теперь предо мною стоит С брюхом толстым, пустой, равнодушный, Казнокрад, фарисей, иезуит, — Департамента евнух послушный. Он – милейший с людьми человек, От того ведь и дом в три этажа, От того, что весь службы свой век Подвергал свою честь на продажу, От того он и толст, и богат, Что вовремя сгибал свою шею, От того, что он жертвовать рад Для богатства хоть жизнью своею. Вот трудами другой изнурен, Бедный голый питомец палаты; Тоже подличать учится он Для чинов, повышений и злата. На бульваре он ходит, как тень, И улыбку начальника ловит, Пишет ночь всю и пишет день И по грошу себе деньги копит. Вы, блестящие куклы… и вы, Шаркуны вечеров и собраний, Балаганные денди и львы, Непременные члены гулянья. Что так гордо глядите на всех «Знаменитые силы России»? Вам ведь чваниться стыдно и грех. Ваша храбрость – слова ведь пустые. На бульваре и дам и девиц Покоряете славно вы формой. Хорошо с выражением лиц Восхищаетесь с ними вы Нормой. Вот они… вы монокли свои На глаза поскорей надевайте И о чувстве священном любви Им скорей напевать начинайте Сторонитесь… Идет генерал, Командир батальона пехоты, Он хотя и частенько крал Все солдатские деньги у роты, Вы ж его все должны уважать От полковника и до корнета…

Окончание баллады, к сожалению, было утеряно, но любой читатель согласится, что будущему механику Николаю Жуковскому и его брату удавалось очень точно «читать людей по различным дорогам» да еще в такую глубь заглядывать, которая по сей день жива. Многогранный, многогранный талант…

И именно это умение – сочинять очень верные стихотворения – Николай не забывал во взрослой жизни. Как-то раз, когда Ваня уже сам стал отцом, его дочка Машура и сынок Жорж были больны. Машурочку плеврит хотел так побороть, что врачи некоторое время даже опасались за ее жизнь, но все обошлось, она помаленьку, но все же шла на поправку. Чтобы улучшить настроение маленьких деток, дядя написал для них следующее стихотворение:

Будете ли, дети, Этому вы рады? Ночью из болота вылезают гады: Славная певица Пёстрая лягушка И тритон, наш франтик, Золотое брюшко. А за ними тихо Меж росистой травки Уж ползет улитка И четыре пиявки. Квакала лягушка Этим утром мило, Так что у тритона Сердце все изныло. Выплывал он кверху И нырял в волнении, Наконец решился Сделать предложенье. Дама отвечала, Закативши очи: «Мы сыграем свадьбу Средь ближайшей ночи». Шафером тритона Уж назначен прыткий, Шафером лягушки — Вялая улитка. Пиявок де к пирушке Пригласили брачной, Так как они вечно Ходят в паре фрачной. Под кустом ракиты Выбрала лягушка Славное местечко Свадебной пирушки. Стол стоял накрытый На листе кувшинки, Роль вина играли Сладкие росинки, Что с зарей спадают На цветов верхушки. Кушанья же были — Червяки и мушки. Началась трапеза И пошло веселье, А затем и речи Полились с похмелья. Голову с коронкой Приподняв спесиво, Уж держал собранью Спич красноречивый: «Бедные мы, гады, Целую-то зиму, Мертвым сном обняты, Спим, уткнувшись в тину. Разве современно Это положенье В славный век прогресса, В годы просвещения? Тут одна из пиявок, Слывши инженером, Свой ответ держала Этаким манером: «По моим расчетам И соображеньям Сделать это дело Можно, без сомненья. При копанье в иле Стало мне казаться До ключей горячих Можно докопаться. И тогда уж спячке Скажем мы прощанье; Будем жить, как люди, Круглый год в сознаньи». Заслужили эти мысли одобренье, Но жених хвостатый сделал добавленье К этому проекту — Он любил мечтанья: «Нам уж время строить Для жилища здания И топить могли бы Мы свои избушки». «Это превосходно», — Квакнула лягушка, Звонко в полуночи Этот квак раздался. Из-за тучки месяц Тут же показался; Осветил он ярко Брачный стол накрытый, Осветил еще он За кустом ракиты Цаплю, что дремала, Погрузившись в грезы, Вытянувшись палкой, Словно кол березы. Цапля пробудилась, Страшный клюв раскрыла, Наших прогрессистов Разом поглотила. И остались только Меж росистой травки Черный хвост тритона Да кусочек пиявки. На болоте снежном Вьюга завывает, Об идеях новых Ничего не знает. Ходит по болоту Она без преграды. Нос уткнувши в тину, Спят глубоко гады.

Умение слагать стихи помогало уже взрослому Николаю творить ими добро, радуя близких. И в то же время он успевал вкладывать в свои сроки исторический смысл, который протянулся до наших дней и еще будет с корня тянуться дальше, в будущее. Ценно для нас, потомков, увидеть глазами известного ученого тот самый поворот в истории России, когда расцветающее поле просвещения решили «скультивировать» на новый лад. В 90-е годы XIX века ограничили права земских и просветительных учреждений, ввели новый устав для университетов, лишивший их автономных прав. Левые высказывания в газетах карались их закрытием, несогласных с уставом профессоров увольняли. Ироничное стихотворение «Свадьба в болоте» – открытый общий взгляд либеральной интеллигенции того времени на все происходящее. Но вернемся же вновь к молодым годам Николая.