В этой главе представлены 17 положений, касающихся мотивации, которые должна включать любая разумная теория мотивации. Истинность некоторых из этих положений настолько очевидна, что они могут показаться банальными. По моему мнению, необходимо вновь обратить на них внимание. Другие положения могут показаться менее приемлемыми и более спорными.

 

Холистический подход

Наше первое положение гласит, что личность представляет собой интегрированное, организованное целое. Осознание этого подтвержденного опытом и теорией факта необходимо для того, чтобы было возможно разумное проведение экспериментов и создание разумной теории мотивации. Это положение несет в себе множество отдельных аспектов. Так, оно предполагает, что мотивирована скорее личность в целом, нежели отдельная ее часть. В подобающей теории нет такой данности, как потребность желудка или рта или потребность гениталий. Все это лишь потребности личности. В пище нуждается Джон Смит, а не желудок Джона Смита. Более того, удовлетворение ощущает также личность в целом, а не просто отдельная ее часть. Пища утоляет голод Джона Смита, а не голод его желудка.

Обращение с голодом как с функцией исключительно желудочно — кишечно — го тракта заставило экспериментаторов упустить из виду тот факт, что, когда индивид голоден, изменяются не только отправления желудочно — кишечного тракта, но и многие другие имеющиеся функции, возможно, даже большая их часть. Меняется восприятие (вкус пищи воспринимается более остро, чем в иное время). Меняются воспоминания (повышается вероятность воспоминаний о хорошей еде по сравнению с другими моментами). Изменяется ход его мыслей — человек склонен думать скорее о том, как раздобыть пищу, чем решать алгебраические задачи. Этот список можно продолжить в связи практически с любой способностью, возможностью или функцией, причем как физиологической, так и психической. Иными словами, когда человек голоден, он испытывает голод всем своим существом и отличается от той личности, которой является в другие моменты времени.

 

Парадигма мотивационных состояний

Выбор голода в качестве парадигмы для всех прочих мотивационных состояний является необоснованным и неразумным как с теоретической, так и с практической точки зрения. При более внимательном рассмотрении этого вопроса станет понятно, что потребность утолить голод представляет собой особый случай мотивации, по сравнению со случаями общего характера. Он является более обособленным (мы используем это слово в том значении, которое вкладывают в нее приверженцы гештальтпсихологии и последователи Гольдштейна), чем другие виды мотивации; более сложным, чем иные виды мотивации; наконец, он отличается от других видов мотивации еще и тем, что известна его соматическая основа, что необычно для мотивационного состояния. Каковы же более простые виды мотивации? Мы легко обнаружим их, проанализировав события рядового дня. Желания, которые мелькают в нашем сознании, чаще всего связаны с одеждой, автомобилями, дружелюбием, компанией, похвалой, престижем и тому подобным. Как правило, желания такого рода называют вторичными или культурными влечениями и рассматривают их как желания иного порядка по сравнению с действительно «достойными» или основными влечениями, а именно физиологическими потребностями. В действительности они для нас куда важнее и куда более обычны. Поэтому в качестве образца вместо потребности утолить голод хорошо бы взять одно из этих влечений.

Общепринятым было предположение о том, что все влечения будут функционировать по образцу физиологических влечений. Пришло время честно признать, что это не так. Большинство влечений нельзя изолировать, нельзя определить их соматическую локализацию, нельзя определить также, являются ли они единственным процессом, который происходит в организме в данный момент. Типичное влечение, или потребность, или желание, скорее всего, никогда нельзя будет однозначно отнести к конкретной, изолированной, локализованной соматической основе. Очевидно, что типичное желание в большей мере является потребностью личности в целом. Было бы гораздо лучше взять в качестве примера для исследования такое влечение, как, например, желание денег, а не простую потребность утолить голод, или же не отдельную частную цель, а более фундаментальное стремление, такое как желание любви. Однако, учитывая все имеющиеся на данный момент сведения, мы, скорее всего, никогда не сможем понять потребность в любви до конца, как бы много мы ни знали о потребности утолить голод. Эту мысль можно сформулировать и более определенно: при условии полного понимания потребности в любви мы сможем узнать больше и об общих видах человеческой мотивации (включая потребность в утолении голода), чем мы могли бы узнать благодаря скрупулезному изучению влечения утолить голод.

В этой связи хорошо бы вспомнить критический анализ концепции простоты, к которому так часто обращаются приверженцы гештальтпсихологии. Влечение утолить голод, которое кажется простым, если сравнивать его с потребностью в любви, в конечном счете оказывается не таким простым (Goldstein, 1939). Видимость простоты возникает при рассмотрении отдельных случаев, видов деятельности, которые осуществляются относительно независимо в рамках целостного организма. Легко показать, что важный вид деятельности динамически взаимосвязан практически со всем, что имеет значение для личности. Зачем же тогда брать вид деятельности, который в этом смысле совсем не является рядовым, деятельность, которая выбрана для особого рассмотрения лишь потому, что с ней проще иметь дело, используя привычный для нас (хотя не обязательно правильный) экспериментальный прием изоляции, упрощения или рассмотрения независимо от других видов деятельности? Если мы стоим перед выбором, заниматься ли: 1) простыми в экспериментальном отношении проблемами, которые являются тривиальными или непродуктивными, или 2) экспериментальными проблемами, которые пугающе сложны, но при этом важны, то мы без колебаний должны выбрать последние.

 

Средства и цели

Если мы глубоко проанализируем рядовые желания, которые возникают у нас в повседневной жизни, мы обнаружим, что они имеют, по крайней мере, одну важную особенность: они обычно представляют собой скорее средства достижения целей, чем сами цели. Нам хочется иметь деньги, чтобы мы могли купить машину. В свою очередь нам хочется иметь машину, потому что машина есть у соседей, а нам хочется быть не хуже, чем они, т. е. таким образом мы сможем сохранить самоуважение, а значит, добиться любви и уважения от окружающих. Обычно, когда сознательное желание подвергают анализу, выясняется, что мы можем заглянуть дальше и увидеть другие, более фундаментальные цели личности. Другими словами, здесь мы имеем дело с ситуацией, сходной с ролью симптомов в психопатологии. Симптомы важны не столько сами по себе, сколько благодаря тому, что они, в конечном счете, означают, т. е. каковы могут быть их первичные цели или следствия. Изучение симптомов самих по себе весьма важно, но изучение динамического значения симптомов важнее, поскольку оно более плодотворно — например, оно обеспечивает возможность психотерапии. Отдельные желания, которые мы пропускаем через свое сознание десятки раз на дню, сами по себе не так важны, как то, что они означают, куда они ведут, и что может обнаружить за ними более глубокий анализ.

Отличительная черта такого более глубокого анализа состоит в том, что он приводит, в конечном счете, к определенным целям или потребностям, за которыми мы уже ничего не обнаружим, т. е. к удовлетворению определенных потребностей, которые и представляют собой конечную цель и, по — видимому, не нуждаются в дальнейшем подтверждении или демонстрации. У обычного человека эти потребности имеют характерную особенность — они не слишком часто проявляются непосредственным образом, но зачастую являются концептуальными производными от разнообразных конкретных осознанных желаний. Другими словами, это означает, что изучение мотивации, в частности, должно представлять собой изучение первичных целей или желаний или потребностей человека.

 

Неосознанная мотивация

Приведенные данные еще раз подтверждают необходимость разумной теорий мотивации. Поскольку первичные цели человека не часто можно обнаружить непосредственно в сознании, мы сразу сталкиваемся с проблемой неосознанной мотивации во всей ее полноте. При тщательном изучении сознательной мотивации в отдельности упускается многое из того, что столь же важно или даже более важно, чем то, что выявляется в сознании. Психоанализ показывает, что взаимосвязь между сознательным желанием и первичной подсознательной целью, лежащей в его основе, далеко не всегда должна быть непосредственной. В действительности эта взаимосвязь может быть и негативной, как при формировании реакции. А значит, мы можем заявить, что разумная теория мотивации не может позволить себе не принимать во внимание подсознательное.

 

Общность человеческих желаний

В наше время имеется достаточно антропологических доказательств, свидетельствующих о том, что фундаментальные или первичные желания всех людей различаются далеко не так сильно, как их осознанные повседневные желания. Основной причиной этого является то, что две различные культуры могут предусматривать два совершенно разных способа удовлетворения конкретного желания, скажем потребности в самоуважении. В одном обществе человек испытывает уважение к себе, потому что он хороший охотник; в другом обществе потому, что он великий целитель, или отважный воин, или чрезвычайно хладнокровный человек и т. д. Если же мы задумаемся об основах этих желаний, то увидим, что желание одного человека быть хорошим охотником имеет те лее движущие силы, что и желание другого быть хорошим целителем. А значит, мы можем утверждать, что было бы полезнее объединить эти два внешне различных желания в одну категорию, чем относить их к различным категориям на основании исключительно поведенческих различий. Очевидно, что сами по себе цели куда более универсальны, чем пути, которые избираются для их достижения, поскольку эти пути определяются особенностями культуры. Люди больше похожи друг на друга, чем это кажется на первый взгляд.

 

Сложная мотивация

Сознательное желание или мотивированное поведение могут послужить своего рода каналом, через который могут проявляться и иные намерения. Существует несколько способов продемонстрировать это. Например, хорошо известно, что сексуальное поведение и осознанные сексуальные желания могут быть чрезвычайно сложны с точки зрения лежащих в их основе подсознательных целей. Для одного индивида сексуальное желание может в действительности означать желание убедить самого себя в своей мужественности. Для других индивидов в его основе может лежать желание произвести впечатление, потребность в близости, дружеском отношении, безопасности, любви или во всем перечисленном в любом возможном сочетании. На сознательном уровне сексуальное желание всех названных индивидов может иметь одно и то же содержание, и, вероятно, все они будут заблуждаться, полагая, что они стремятся лишь к сексуальному удовлетворению. Но теперь мы знаем, что это не так, что пониманию данных индивидов поможет рассмотрение того, что лежит в основе их сексуального желания и поведения, а не того, как сами индивиды осознают это желание и поведение. (Это справедливо как для подготовительной стадии такого поведения, так и для стадии воплощения планов.)

Другим моментом, подтверждающим ту же точку зрения, служит обнаружение того, что один и тот же психопатологический симптом может одновременно представлять несколько различных и даже противоречивых желаний. Истерический паралич руки может представлять одновременное воплощение желаний мести, жалости, любви и уважения. Если рассматривать сознательное желание, как в первом случае, или внешний симптом, как во втором примере, исключительно с точки зрения манеры поведения, то это значит, что мы произвольно отбросили возможность полного понимания поведения и мотивационного состояния индивида. Необходимо подчеркнуть, что для поступка или осознанного желания исключением, а не правилом является наличие всего одной мотивации.

 

Мотивационные состояния

В определенном смысле почти любое состояние организма, каким бы оно ни было, представляет собой также и мотивационное состояние. По — видимому, современные концепции продолжают исходить из предположения, что мотивационное состояние представляет собой особое необыкновенное состояние, резко отличающееся от других событий в организме. Разумная теория мотивации, напротив, должна предполагать, что мотивация — непрерывна, она не прекращается, она сложна и нестабильна и является почти универсальной характеристикой практически любого состояния организма.

Задумайтесь, например, над тем, что мы имеем в виду, когда говорим, что человек чувствует себя отвергнутым. Статическая психология и поставит точку в конце этого высказывания, и удовлетворится этим. Однако для динамической психологии то же самое высказывание будет косвенно выражать множество вещей, и тому найдется богатое эмпирическое подтверждение. Такое чувство оказывает влияние на весь организм, как в соматическом, так и в психическом аспекте. Более того, такое положение дел автоматически и неизбежно вызывает множество других событий, таких как навязчивое желание вернуть расположение, защитные попытки разного рода, нарастание враждебности и т. д. Теперь понятно, что мы сможем объяснить состояние, описанное при помощи утверждения «Этот человек чувствует себя отвергнутым», лишь если добавим к нему еще многие и многие высказывания, касающиеся того, что происходит с этим человеком вследствие того, что он чувствует себя отвергнутым. Иными словами, ощущение отверженности представляет собой мотивационное состояние.

 

Удовлетворение порождает новую мотивацию

Человек представляет собой испытывающее нужду животное и редко достигает состояния полного удовлетворения, разве что на короткое время. Как только удовлетворяется одно желание, тут же его место занимает другое. Когда и оно удовлетворено, на передний план выступает третье и т. д. Отличительной чертой человека на протяжении всей его жизни является то, что он беспрерывно чего — то желает. Здесь мы лицом к лицу сталкиваемся с необходимостью изучения взаимосвязей между всеми мотивациями, при этом нам придется отказаться от изолированного рассмотрения мотивационных единиц, если мы действительно стремимся прийти к более широкому пониманию этого феномена. Появление влечения или желания, действия, которые оно вызывает, и удовлетворение, которое наступает после достижения цели, — все это вместе взятое дает нам лишь искусственный, изолированный, обособленный пример, в отрыве от целостного комплекса, который представляет собой мотивационный блок. Само появление потребности практически всегда зависит от состояния удовлетворенности или неудовлетворенности всех прочих мотиваций, которые имеются в организме в целом, т. е. от факта, что такие — то достаточно интенсивные желания достигли состояния относительного удовлетворения. Само по себе наличие потребности уже свидетельствует о факте удовлетворения иных потребностей. У нас никогда не возникнет желания сочинять музыку, или выстраивать математические системы, или заниматься украшением своего жилища, или нарядно одеваться, если большую часть времени наш желудок пуст, или же мы все время умираем от жажды, или если нам угрожает приближение катастрофы, или если все нас ненавидят. Таким образом, мы имеем два важных обстоятельства: 1) человек никогда не бывает удовлетворен, разве что относительно или частично, и 2) потребности, по — видимому, организованы сообразно своего рода иерархии или степени доминирования.

 

Невозможность составить список влечений

Нам следует раз и навсегда отказаться от попыток составить атомистические списки влечений или потребностей. Такие списки являются ошибкой с теоретической точки зрения, и тому есть несколько причин. Прежде всего, они подразумевают единообразие различных влечений, собранных в них, равенство их по силе и возможности появления. Это неверно, поскольку возможность появления любого отдельного желания в сознании зависит от состояния удовлетворенности или неудовлетворенности других сильных желаний. Между вероятностью появления отдельных желаний различного рода существует огромная разница.

Во — вторых, составление таких списков косвенно предполагает изолированность каждого из этих желаний от всех остальных. Разумеется, подобной изоляции не существует.

В — третьих, поскольку составление такого списка влечений обычно осуществляется на основании поведения, при этом упускается из виду практически все, что нам известно относительно динамической природы влечений, например то, что их сознательная и подсознательная стороны могут различаться между собой и что отдельное желание может представлять собой канал, посредством которого выражаются несколько других желаний.

Составление такого списка — нелепое занятие еще и потому, что совокупность влечений не имеет ничего общего с арифметической суммой отдельных разрозненных членов. Они организованы, скорее, иерархически в соответствии с уровнем конкретизации. А это означает, что совокупность влечений, которые выбираются для внесения в список, зависит исключительно от выбранной для их исследования степени конкретизации. Истинная картина представляет собой не множество лежащих рядом кубиков, но, скорее, комплект коробочек, из которых одна может содержать в себе 3 другие, а каждая из этих трех вмещать по 10 прочих, а в каждой из этих 10 будет еще по 50 и т. д. Другой аналогией может служить гистологический срез при разной степени увеличения. Таким образом, мы можем говорить о потребности в удовлетворении или в уравновешивании, или, более конкретно, о потребности утолить голод, или, еще более конкретно, о потребности наполнить желудок, или, еще конкретнее, о потребности в протеинах, или же о потребности в конкретном протеине и т. д. Огромное количество списков, которые имеются у нас на сегодняшний день, включают в себя потребности с различной степенью конкретизации. Наличие такой неразберихи позволяет понять, почему некоторые списки включают три — четыре потребности, а другие содержат сотни. При желании мы могли бы составить список влечений, который содержал бы от одного влечения до миллиона, исключительно в зависимости от уровня конкретизации объекта исследования. Более того, нужно признать, что, если мы попробуем обсудить фундаментальные желания, мы должны будем четко осознать, что они являются комплексами желаний, фундаментальными категориями или скоплениями желаний. Иными словами, такая перепись фундаментальных целей будет больше похожа на теоретическую классификацию, чем на каталожный список (Angyal, 1965).

Более того, во всех списках влечений, которые когда — либо публиковались, по — видимому, косвенно подразумевается, что различные влечения взаимоисключают друг друга. Но такого взаимоисключения нет. Как правило, имеет место их частичное наложение друг на друга, так что становится почти невозможным четко и однозначно отделить одно влечение от любого другого. Критикуя теорию влечений, следует также отметить, что истоком самого понятия о влечении как таковом было, вероятно, первоочередное сосредоточение на физиологических потребностях. Имея дело с подобными потребностями, очень легко выделить побуждение, мотивированное поведение и целевой объект. Но отделить влечение от целевого объекта, если мы говорим о желании любви, нелегко. Здесь возникает ощущение, что само влечение, желание, цель и деятельность представляют собой одно и то же.

 

Классификация мотиваций с учетом основных целей

Совокупность данных, которые собраны на сегодняшний день, свидетельствует о том, что единственный разумный базис, который может лежать в основе классификации мотиваций, — это основные цели или потребности, а не списки влечений в привычном смысле побуждения (скорее то, что «влечет», чем то, что «толкает»). Только фундаментальные цели сохраняют постоянство в том непрерывном изменении, которое приходится учитывать психологическим теориям, принимающим динамический подход.

Разумеется, мотивированное поведение не является подходящим основанием для классификации, поскольку то, что мы видим, может иметь множество различных истолкований. Конкретная цель также не является подходящим основанием для классификации по той же причине. Человек, имеющий потребность в пище и ведущий себя соответствующим образом, чтобы получить ее, а затем поедающий и пережевывающий ее, может на самом деле в первую очередь испытывать потребность в безопасности, а не в пище. Индивид, который проходит через сексуальное желание, процесс ухаживания, а затем вступает в брак и занимается любовью, в действительности может стремиться в первую очередь к обретению самоуважения, а не к сексуальному удовлетворению. Влечение в том виде, в котором оно интроспективно проявляется в сознании, мотивированное поведение и, казалось бы, очевидные цели или результаты, которые были объектом стремлений, — ни одно из перечисленных явлений не может быть основанием для создания динамической классификации мотивационной стороны человеческой жизни. Разве что при помощи процесса логического исключения мы останемся с большей частью неосознанными фундаментальными целями или потребностями, которые могут быть единственно разумным основанием для классификации в рамках теории мотивации.

 

Неадекватность данных, полученных при экспериментах с животными

Академические психологи в работах, касавшихся мотивации, в значительной мере полагались на данные, полученные в процессе экспериментов на животных. Не надо доказывать, что белая крыса — это не человек, но, к сожалению, необходимо повторить это вновь, поскольку слишком часто результаты экспериментов на животных воспринимаются как основные данные, опираясь на которые мы должны выстраивать теории о человеческой природе. Разумеется, данные, касающиеся животных, могут быть весьма полезны, но лишь при условии осторожного и разумного подхода к ним.

Существуют и дополнительные соображения, касающиеся того, что теория мотивации должна быть антропоцентрической, а не сосредоточивать свое внимание на животных. Прежде всего, следует обсудить понятие инстинкта, который мы можем жестко определить как мотивационный блок, в пределах которого влечение, мотивированное поведение и целевой объект или целевой результат в значительной мере определяются наследственностью. По мере того как мы поднимаемся по филогенетической шкале, мы наблюдаем устойчивую тенденцию к исчезновению инстинкта, в понимании, определенном выше. Например, можно констатировать, что, в соответствии с нашим определением, у белой крысы обнаруживаются пищевой, половой и материнский инстинкты. У обезьяны определенно исчез половой инстинкт, пищевой инстинкт в различных аспектах подвергся значительной модификации и лишь материнский инстинкт, без сомнений, имеет место. У человека, в соответствии с нашим определением, исчезли все три, оставив вместо себя смесь наследственных рефлексов, наследственных влечений, самостоятельного научения и культурного научения в мотивированном поведении и в выборе целевого объекта (см. главу 4). Таким образом, если мы исследуем сексуальную жизнь человека, мы обнаруживаем, что влечение в чистом виде дается наследственностью, но выбор объекта и выбор поведения могут быть благоприобретенными или усвоенными в течение жизни.

По мере того как мы поднимаемся по филогенетической шкале, все большее значение приобретает аппетит и все меньшее значение имеет голод. Например, возможностей разнообразия в выборе пищи у белой крысы куда меньше, чем у обезьяны, а возможностей разнообразия у обезьяны меньше, чем у человека (Maslow, 1935).

В конце концов, по мере того продвижения по филогенетической шкале и по мере снижения роли инстинктов все больше и больше становится зависимость индивида от культуры как от инструмента адаптации. И если теперь нам придется воспользоваться данными о животных, необходимо ясно осознать эти обстоятельства и, например, предпочесть обезьяну белой крысе в качестве испытуемого для мотивационных экспериментов, хотя бы исходя из того, что мы, люди, куда больше похожи на обезьян, чем на белых крыс, что подробно и наглядно проиллюстрировали Харлоу (Harlow, 1952) и многие другие приматологи (Howells & Vine, 1940). Опора на данные о животных способствовала категоричному исключению концепции цели или намерения из теории мотивации (Young, 1941). Поскольку мы не можем спросить крысу, каковы ее намерения, не стоит ли напомнить о том, что мы можем спросить людей, каковы их намерения? Вместо того чтобы отказываться от концепции намерения или цели из — за того, что мы не можем спросить о них крысу, куда более разумным будет отказаться от крыс, поскольку мы не можем задать им вопрос об их намерениях.

 

Окружение

До сих пор мы говорили лишь о природе самого организма. Теперь настало время сказать несколько слов о ситуации или окружении, в котором находится организм. Разумеется, мы должны сразу согласиться с тем, что человеческая мотивация редко реализуется в поведении сама по себе вне связи с ситуацией и другими людьми. И несомненно, теория мотивации должна учитывать этот факт, включая детерминирующую роль культуры, как для внешних условий, так и для самого организма.

Если мы принимаем этот факт, то остается лишь предостеречь возможных исследователей от чрезмерного увлечения внешними обстоятельствами, культурой, окружающей средой или ситуацией. Главным объектом изучения для нас, в конечном счете, является организм или структура характера. В ситуационной теории легко впасть в крайность, считая организм всего лишь дополнительным объектом в зоне исследования, подобным препятствию или иной цели, которой он пытается достичь. Мы не должны забывать, что индивиды отчасти сами создают препятствия на своем пути или объекты, представляющие ценность, и что последние должны в некотором смысле рассматриваться с точки зрения определенного организма в данной ситуации. Мы не знаем способа универсального определения или описания зоны исследования, которые дали бы возможность получить картину, независимую от конкретного организма, функционирующего в ее рамках. Непременно следует отметить, что ребенок, который пытается заполучить определенный объект, представляющий для него ценность, и который при этом сталкивается с неким препятствием, определяет не только то, что данный объект представляет ценность, но и то, что данное препятствие — это препятствие. С психологической точки зрения нет такого понятия, как препятствие вообще; есть лишь препятствие для конкретного человека, который пытается заполучить что — то, чего он хочет.

Теория, делающая акцент на постоянных, фундаментальных потребностях, считает их относительно постоянными и более независимыми от конкретной ситуации, в которой находится организм. Потребность при реализации выбирает те варианты действий, которые, если можно так сказать, являются наиболее результативными из возможных, однако, не ограничиваясь этим, она также выстраивает и даже создает внешнюю реальность. Иначе говоря, единственно убедительный путь осознания того, как географическое окружение становится психологическим окружением, — понимание того, что первопричиной формирования психологического окружения является текущая цель организма в данной конкретной обстановке.

Разумная теория мотивации, следовательно, должна учитывать ситуацию, но ни в коем случае не должна превращаться в исключительно ситуационную теорию, если мы положительным образом отказываемся от стремления понять природу неизменности организма, чтобы понять мир, в котором он существует. Необходимо подчеркнуть, что мы в данный момент занимаемся не теорией поведения, но теорией мотивации. Поведение определяется несколькими классами детерминант, из которых мотивация является одним, а воздействие окружающей среды — отличным от него. Изучение мотивации не отвергает и не сводит на нет ситуационные детерминанты, но, скорее, дополняет их. И у тех и у других есть свое место в рамках более масштабной структуры.

 

Интегрированное действие

Любая теория мотивации должна принять во внимание не только тот факт, что организм чаще всего ведет себя как интегрированное целое, но также и тот, что иногда это не так. Существуют специфические изолированные виды формирования условных рефлексов и привычек, требующие объяснения, различного рода разрозненные реакции и множество феноменов диссоциации и отсутствия интеграции, о которых мы знаем. Более того, в повседневной жизни организм может не функционировать как единое целое, если мы делаем множество вещей одновременно.

Очевидно, что наивысшей степени интеграции организм достигает при успешном функционировании в ситуации большой радости, или в моменты творчества, или же если ему удается справиться с важной проблемой или угрожающей или опасной ситуацией. Но когда угроза непреодолима или когда организм слишком слаб или беспомощен, чтобы справиться с нею, он склонен к дезинтеграции. В общем, когда жизнь легка и успешна, организм может одновременно делать множество вещей, обращаясь мимоходом к множеству направлений.

Мы уверены в том, что значительная часть феноменов, которые кажутся обособленными и изолированными, на самом деле не таковы. Часто при помощи более глубокого анализа можно показать, что они занимают существенное место в структуре в целом (например, истерические симптомы, представляющие собой проявление подавленных эмоций). Кажущееся отсутствие интеграции может быть всего — навсего отражением нашего неведения, но мы также обладаем теперь достаточными знаниями, чтобы быть уверенными в том, что при определенных обстоятельствах возможны изолированные, разрозненные или не интегрированные реакции. Кроме того, теперь становится все более ясным, что такие феномены совсем не обязательно рассматривать как неполноценные, дефективные или патологические. Скорее следует рассматривать их в качестве свидетельства одной из самых важных способностей организма, а именно способности справляться с незначительными, или знакомыми, или легко преодолимыми проблемами, действуя лишь частью, избирательным, специфическим образом, так что основные силы организма при этом остаются свободными для более важных или требующих большего напряжения проблем, с которыми он сталкивается (Goldstein, 1939).

 

Немотивированное поведение

Не все виды поведения и реакций мотивированны, во всяком случае, в обычном смысле стремления к удовлетворению потребности, которое представляет собой стремление к тому, чего недостает или что необходимо. Феномены созревания, экспрессии и роста самоактуализации представляют собой исключения из правила универсальной мотивации и должны рассматриваться скорее как экспрессия, нежели как копинг. Подробно этот вопрос будет обсуждаться далее, главным образом в главе 6.

Кроме того, Норманн Майер (1949) заставил нас обратить внимание на одно разграничение, которое часто имели в виду фрейдисты. Большинство невротических симптомов, или склонностей, равнозначны импульсам стремления к удовлетворению базовой потребности, которые каким — то образом оказались в тупике, или получили неверное направление, или смешались с иными потребностями, или тяготели к неподходящим средствам. Другие симптомы уже не являются стремлением к удовлетворению, а носят лишь защитный или оборонительный характер. У них нет цели, кроме стремления помешать нарастанию боли, угрозы или фрустрации. Они различаются как два борца, один из которых все еще надеется победить, а другой уже потерял надежду на победу и пытается проиграть настолько безболезненно, насколько это возможно.

Поскольку капитуляция и отсутствие надежды определенно имеют высокую значимость для прогноза при лечении, для перспектив научения, а возможно, и для долголетия, любой полноценной теории мотивации придется иметь дело с подобной дифференциацией.

 

Возможность достижения цели

Дьюи (Dewey, 1939) и Торндайк (Torndike, 1940) подчеркивали один важный аспект мотивации, который совершенно упускают из виду большинство психологов, а именно возможность достижения цели. В общем и целом, мы сознательно стремимся к тому, что, предположительно, можно реально достичь.

По мере роста своего дохода люди обнаруживают, что они активно желают и стремятся к тому, о чем еще несколько лет назад не могли и мечтать. Средние американцы хотят иметь автомобили, холодильники, телевизоры, поскольку все они представляют собой реальные возможности; они не мечтают о яхтах или самолетах, поскольку для среднего американца они недоступны. Весьма вероятно, что они не мечтают о них и подсознательно.

Учет фактора возможности достижения цели — решающий для понимания различий в мотивации у различных классов и каст в рамках определенной группы населения, а также в различных странах и культурах.

 

Реальность и бессознательное

С этой проблемой связано влияние реальности на бессознательные импульсы. Для Фрейда Ид — импульс представляет собой отдельную сущность, не имеющую внутренней связи ни с чем другим в мире, даже с другими Ид — импульсами…

Мы можем приблизиться к Ид с образами и назвать его хаосом, бурлящим котлом волнения… Это инстинкты наполняют его энергией, но он не представляет собой организованной структуры и не объединен одним стремлением; это только влечение к удовлетворению инстинктивных потребностей, в соответствии с принципом удовольствия. Законы логики — прежде всего, закон противоречия — не имеют власти над процессами в Ид. Несовместимые импульсы существуют бок о бок, не уничтожая друг друга и существуя нераздельно; иногда они объединяются в промежуточные структуры под напором практической целесообразности, стремясь разрядить свою энергию. У Ид нет ничего общего с отрицанием, и мы изумляемся, обнаружив в нем исключение из постулированного философами утверждения, что время и пространство необходимые принадлежности психической деятельности…

Естественно, для Ида нет ценностей, добра и зла, морали. Фактор целесообразности или, если хотите, количественный фактор, который так тесно связан с принципом удовольствия, доминирует во всех его процессах. Инстинктивный катексис, ищущий разрядки, — вот, на наш взгляд, все, что содержит Ид (Freud, 1933, с. 103–105).

В той степени, в которой условия реальности контролируют, модифицируют или сдерживают разрядку этих импульсов, они становятся скорее частью Эго, чем Ида.

Вряд ли мы отклонимся от истины, если будем считать Эго частью Ид, которая видоизменилась благодаря близости к внешнему миру и его влиянию и которая служит тому, чтобы воспринимать стимулы и защищать от них организм, подобно корковому слою, которым окружают себя частицы живого вещества. Такая связь с внешним миром имеет решающее значение для Эго. Эго выполняет задачу представления внешнего мира для Ид и, таким образом, оберегает его, поскольку Ид, слепо стремящийся удовлетворить свои инстинкты при полном игнорировании высшей силы внешних воздействий, не смог бы избежать полного уничтожения. Выполняя эту функцию, Эго должно наблюдать за внешним миром, накапливать в памяти сведения, полученные вследствие восприятия и дающие верное представление о внешнем мире, и посредством исследования реальности. Оно должно также устранять любую составляющую картины внешнего мира, которая может служить внешним источником возбуждения от имени Ид. Эго контролирует пути доступа к двигательной активности, но оно интерполирует между желанием и действием сдерживающий фактор мысли, позволяющий воспользоваться опытом, накопленным в памяти. Таким образом, оно развенчивает принцип удовольствия, имеющий непререкаемую власть над процессами в Ид, и заменяет его на принцип реальности, который обеспечивает большую безопасность и больший успех (Freud, 1933, р. 106).

Однако точка зрения Джона Дьюи состоит в том, что все импульсы взрослого человека, или по крайней мере типичные импульсы интегрированы с реальностью и подвержены ее влиянию. Одним словом, это мнение эквивалентно убеждению в том, что импульсов Ид не существует; а даже если они и есть, то они по своей сути скорее являются патологическими, чем здоровыми.

Несмотря на то что данное расхождение во мнениях не имеет эмпирического решения, оно приводится здесь, поскольку представляет радикально противоположные позиции.

Как нам представляется, вопрос состоит не в том, существуют ли импульсы того рода, который описывает Фрейд. Любой психоаналитик засвидетельствует существование в воображении импульсов, которые формируются без учета реальности, здравого смысла, логики и даже личной выгоды. Вопрос состоит в том, свидетельствуют ли они о наличии заболевания или регрессии или же обнаруживают глубинную суть человека? В какой момент жизни инфантильные фантазии начинают превращаться в осознание реальности? Одинаков ли этот процесс для всех людей, как страдающих неврозами, так и здоровых? Может ли успешно функционирующая личность сохранять все скрытые стороны своей импульсивной жизни абсолютно свободными от такого влияния? Или же, если выяснится, что импульсы, которые по своему происхождению носят исключительно внутренний для организма характер, действительно существуют у всех нас, мы должны спросить: когда они появляются? При каких условиях? Обязательно ли они вызывают проблемы, как полагал Фрейд? Должны ли они быть в оппозиции по отношению к реальности?

 

Мотивация высших человеческих возможностей

Большая часть доступных нам сведений о человеческой мотивации идет не от психологов, а от психотерапевтов, которые лечат пациентов. Эти пациенты и представляют собой великий источник ошибок и полезных данных, хотя они явно составляют лишь небольшую часть населения. Мотивационная жизнь людей, страдающих неврозами, в принципе не должна использоваться как пример здоровой мотивации. Здоровье — это не просто отсутствие болезни и даже не ее противоположность.

Любая заслуживающая внимания теория мотивации должна иметь дело с высшими возможностями здоровой и сильной личности наряду с защитными маневрами искалеченного духа. Необходимо принять во внимание и истолковать то, что волновало величайших и лучших представителей человечества.

Мы никогда не достигнем такого понимания, исследуя лишь больных людей. Мы должны обратить внимание и на здоровых индивидов. Теоретики мотивации должны руководствоваться более позитивными ориентирами.

 

Эта глава представляет собой попытку сформулировать позитивную теорию мотивации, которая удовлетворяет теоретическим требованиям, перечисленным в предыдущей главе, и в то же время согласуется с известными клиническими, экспериментальными и полученными в процессе наблюдений фактами. Однако более непосредственное отношение глава имеет к клиническому опыту. Теория придерживается традиции функциональной психологии Джеймса и Дьюи и принимает холизм Вертхаймера, Гольдштейна и гештальтпсихологии, а также динамизм Фрейда, Фромма, Хорни, Райха, Юнга и Адлера. Такую интеграцию, или синтез, можно назвать холистически — динамической теорией.

 

Иерархия базовых потребностей

Физиологические потребности

Потребности, которые обычно принимаются в качестве отправной точки для теории мотивации, представляют собой так называемые физиологические влечения. Два направления исследований вызывают необходимость пересмотреть наши традиционные представления об этих потребностях: первое — это развитие концепции гомеостаза, а второе — обнаружение того факта, что аппетит (склонность к выбору той или иной пищи) — достаточно адекватный показатель существующих потребностей организма или того, в чем испытывает недостаток тело.

Гомеостаз объясняется автоматическими попытками тела поддержать постоянное, нормальное состояние кровотока. Кэннон (Cannon, 1932) описал этот процес с для: 1) содержания воды в крови, 2) содержания солей, 3) содержания сахара, 4) содержания протеинов, 5) содержания жира, 6) содержания кальция, 7) содержания кислорода, 8) постоянного уровня водородных ионов (кислотного баланса) и 9) постоянной температуры крови. Безусловно, этот список можно продолжить, включив в него другие минералы, гормоны, витамины и т. д.

Янг (Young, 1941,1948) подвел итог работе по взаимосвязи аппетита и потреб — костей тела. Если в организме недостает каких — то химических элементов, индивид может обнаружить склонность (отклоняющимся от нормы образом) к специфическим пищевым предпочтениям или острое желание поедать содержащую недостающие элементы пищу.

Поэтому представляется невозможным, а равным образом и бесполезным, составлять какой — либо перечень фундаментальных физиологических потребностей, поскольку можно насчитать их столько, сколько пожелаем, в зависимости от уровня конкретизации их описания. Мы не можем определить все физиологические потребности как гомеостатические. То, что сексуальное желание, потребность в сне, тренировка, материнское поведение у животных носят гомеостатический характер, пока не доказано. Более того, в этот список не войдут различные приятные ощущения, испытываемые при посредстве органов чувств (вкусовые ощущения, запахи, щекотка, ласка), которые, по всей вероятности, являются физиологическими и которые могут стать целью мотивированного поведения. Мы также не знаем, как можно объяснить тот факт, что организм одновременно проявляет склонность к вялости, лени и стремлению поменьше напрягаться, но наряду с этим испытывает потребность в активности, стимуляции и возбуждении.

В предыдущей главе было отмечено, что физиологические влечения, или потребности, следует рассматривать скорее как исключительные, нежели как типические, поскольку они могут существовать независимо и обособленно друг от друга, от прочих мотиваций и от организма в целом, и во многих случаях можно обнаружить локализованную соматическую основу такого влечения. Это обобщение не настолько верно, как мы полагали ранее (исключениями являются усталость, потребность в сне, материнская реакция), но оно по — прежнему верно в отношении классических примеров голода, секса и жажды.

Нужно еще раз отметить, что любая из физиологических потребностей и определенное поведение, связанное с ними, служат каналами для разнообразных потребностей иного рода. То есть человек, который считает, что он голоден, в действительности может нуждаться в поддержке или доверии, а не в витаминах и протеинах. И наоборот, голод можно отчасти заглушить другими видами деятельности, например выпить воды или выкурить сигарету. Другими словами, как бы ни были изолированы данные физиологические потребности, эта изоляция не абсолютна.

Без сомнения, физиологические потребности доминируют над всеми прочими. Более конкретно это означает, что основной мотивацией человека, которому в чрезвычайной степени недостает самого важного в жизни, в первую очередь будут являться физиологические потребности, чем любые другие. Человек, который нуждается в пище, безопасности, любви и уважении, скорее всего, будет желать пищи сильнее, чем всего остального.

Если все потребности находятся в неудовлетворенном состоянии и, следовательно, в организме начинают доминировать физиологические потребности, все остальные потребности могут попросту прекратить свое существование или быть отодвинутыми на задний план. Поэтому мы можем охарактеризовать состояние всего организма в целом, сказав лишь, что человек голоден, поскольку голод владеет сознанием почти безраздельно. Все силы начинают обслуживать удовлетворение потребности в пище, и организация этих сил почти полностью определяется одной целью — утолением голода. Рецепторы и эффекторы, интеллект, память, привычки, — все в данный момент представляет собой инструменты для утоления голода. Возможности, которые нельзя задействовать для достижения данной цели, находятся в бездействующем состоянии или отодвигаются на задний план. Желание писать стихи, стремление приобрести автомобиль, интерес к американской истории, желание приобрести новую пару туфель в экстремальной ситуации забываются или становятся второстепенными. Для человека, который до крайности, представляющей угрозу, нуждается в пище, нет других интересов, кроме еды. Он мечтает о еде, вспоминает о еде, думает о еде, все его переживания связаны только с едой, он воспринимает только еду и желает только еду. Более тонкие детерминанты, которые в нормальном состоянии переплетаются с физиологическими влечениями, в том числе и при организации процесса питания, питья или сексуального поведения, теперь могут быть полностью подавлены, что позволяет нам говорить в данный момент (но только в данный момент) о чистом влечении к утолению голода и поведении, безоговорочно имеющим своей целью единственный объект, способный принести облегчение.

Другая специфическая особенность человеческого организма состоит в том, что, в то время когда в человеке доминирует определенная потребность, меняется также вся его философия будущего. Для нашего хронически и до крайней степени голодного человека Утопия представляется всего лишь местом, где полно еды. Он или она начинают думать, что лишь при условии гарантированного наличия пищи до конца жизни он или она будут совершенно счастливы и никогда не пожелают ничего сверх того. Сама жизнь начинает рассматриваться с точки зрения пригодности в пищу. Все остальное отметается как не имеющее значения. Свобода, любовь, чувство товарищества, уважение, философия — все это может быть отвергнуто как бесполезные безделушки, поскольку они не могут наполнить желудок. Про такого человека с полным основанием можно сказать, что он живет хлебом единым.

По всей видимости, нельзя отрицать, что такие явления имеют место, но можно отрицать их всеобщий характер. Чрезвычайные обстоятельства, как можно судить уже по их названию, редки в нормально функционирующем мирном обществе. Этот трюизм порой забывается, для чего есть две основные причины. Во — первых, у крыс есть несколько видов мотивации не физиологического характера, а поскольку так много исследований мотивации проводилось именно с этими животными, легко перенести представления, касающиеся крыс, на человека. Во — вторых, очень часто мы не понимаем, что сама культура — это инструмент адаптации и одной из ее основных функций является достижение того, чтобы чрезвычайные обстоятельства физиологического характера стали все менее распространенными. В Соединенных Штатах хроническое состояние крайнего голода на грани чрезвычайных обстоятельств скорее редкое, чем общепринятое явление. Средний американский гражданин ощущает аппетит, а не голод, говоря: «Я голоден». Он может испытать настоящий голод на грани жизни и смерти лишь случайно и не более чем несколько раз на протяжении всей жизни.

Безусловно, отличным способом скрыть высшую мотивацию и получить искаженный взгляд на человеческие возможности и природу человека будет заставить организм быть до крайности и постоянно голодным или испытывающим жажду. Любой, кто пытается представить чрезвычайные обстоятельства как типичную картину и кто оценивает цели и желания человечества по поведению отдельных индивидов в чрезвычайных условиях физиологической депривации, просто не замечает многих вещей. Верно, что люди живут хлебом единым — когда они не имеют хлеба. Но что происходит с их желаниями, когда хлеба предостаточно, а желудки постоянно полны?

Динамика иерархии потребностей

Когда у человека появляются другие (и высшие) потребности, именно они скорее доминируют в организме, нежели физиологические стремления. И когда эти потребности удовлетворены, вновь появляются новые (и еще более высокие) потребности, и т. д. Вот что мы имеем в виду, говоря о том, что базовые человеческие потребности организованы иерархически в соответствии с относительным преобладанием.

Один из главных выводов из сказанного состоит в том, что удовлетворение становится столь же важным понятием в мотивационной теории, как и депривация, поскольку оно освобождает организм от господства относительно более физиологической потребности, давая таким образом возможность появлению других, более социальных целей. Физиологические потребности вместе с их частными целями, находясь в постоянно удовлетворенном состоянии, перестают существовать в качестве активных детерминант или организующих поведение факторов. Теперь они существуют лишь потенциальным образом, т. е. могут возникнуть вновь и начать доминировать в организме, если что — то помешает их удовлетворению. Но удовлетворенное желание перестает быть желанием. В организме доминируют неудовлетворенные потребности, которые и определяют поведение. Если голод утолен, то он утрачивает свое значение для текущей динамики личности.

Это утверждение до некоторой степени может рассматриваться как гипотеза, которую еще предстоит обсудить более подробно; ее центральным положением будет следующее: те личности, у которых определенные потребности всегда были удовлетворены, наилучшим образом подготовлены к тому, чтобы вынести депри — вацию этих потребностей в будущем, и кроме того, те, кто испытывал лишения в прошлом, обнаруживают иную реакцию на удовлетворение, нежели те, кто никогда не нуждался.

Потребности в безопасности

Если физиологические потребности относительно удовлетворены, появляется новая группа потребностей, которые мы можем с некоторым приближением отнести к категории потребностей в безопасности (защищенности; стабильности; зависимости; защите; отсутствии страха, тревоги и хаоса; потребности в структуре, порядке, законе и ограничениях; силе покровителя и т. д.). Все, что было сказано о физиологических потребностях, верно, хотя и в меньшей степени, и по отношению к этим желаниям. Организм может равным образом быть целиком захвачен ими. Они могут быть факторами, почти исключительно организующими поведение, мобилизующими на службу себе все силы организма, и в этом случае мы с полным основанием можем определить организм в целом как механизм, стремящийся к безопасности. Мы вновь можем сказать о рецепторах, об эффекторах, об интеллекте и других возможностях, что они служат в первую очередь инструментами поиска безопасности. Вновь, как и в случае с голодным человеком, мы находим, что доминирующая цель — это определяющий фактор не только для видения мира и философии в настоящий момент, но и философии будущего и философии ценностей. Практически все становится менее важным, чем безопасность и защита (даже иногда физиологические потребности, которые, будучи удовлетворенными, теперь недооцениваются). Человека в таком состоянии, если оно приобретает действительно крайнюю и хроническую форму, можно определить как индивида, живущего только ради безопасности.

Однако здоровые и счастливые взрослые люди в нашей культуре большей частью удовлетворили свои потребности в безопасности. Мирное, живущее спокойной жизнью, стабильное хорошее общество, как правило, дает своим членам возможность чувствовать себя в достаточной безопасности от диких животных, перепадов температуры, преступных посягательств, убийств, хаоса, деспотизма и т. д. Следовательно, вполне реально, что они не имеют больше никаких потребностей в безопасности в качестве активных мотиваторов. Так же как сытый человек не чувствует себя голодным, тот, кто находится в безопасности, не чувствует угрозы. Если мы пожелаем рассмотреть эти потребности в непосредственном и явном виде, нам придется обратиться к людям, страдающим неврозом, или к тем, чье состояние приближается к неврозу, или же к людям, обездоленным в экономическом и социальном плане, или к ситуации социального хаоса, революции или крушения власти. В обстановке, лишенной таких крайностей, мы можем обнаружить проявления потребностей в безопасности только в редких случаях: например, стремление получить постоянное место работы с гарантированной защитой, желание иметь сберегательный счет, потребность в различных видах страхования (медицинском, зубоврачебном, на случай безработицы, нетрудоспособности, старости).

В качестве других, более общих аспектов стремления к безопасности и стабильности в мире можно рассматривать общераспространенное предпочтение знакомых вещей незнакомым (Maslow, 1937) или известного неизвестному. Стремление иметь религию или мировую философию, которая организует вселенную и людей в определенного рода логически связанное содержательное целое, также отчасти мотивировано поиском безопасности. Сюда же мы можем отнести науку и философию в целом, как отчасти мотивированные потребностями в безопасности (далее мы увидим, что усилия науки, философии и религии имеют также и иные мотивации).

В ином отношении потребность в безопасности рассматривается как активный и основной мобилизующий ресурсы организма фактор лишь в действительно чрезвычайных обстоятельствах, таких как война, болезнь, стихийные бедствия, рост преступности, дезорганизация общества, невроз, повреждение мозга, крушение власти или устойчиво неблагоприятные ситуации. Некоторые страдающие неврозами взрослые в нашем обществе во многих аспектах подобны неуверенным в себе детям в их стремлении к безопасности. Они реагируют на зачастую неведомые психологические опасности мира, который воспринимается как враждебный, подавляющий и угрожающий. Такие люди ведут себя так, как будто неумолимо надвигается великая катастрофа — их реакции, как правило, подобны реакции на чрезвычайные обстоятельства. Их потребности в безопасности часто находят конкретное выражение в поиске защитника, или более сильной личности, или системы, на которых они могли бы положиться. Можно сказать, что их детская реакция на страхи и угрозы наполненного опасностями мира ушла в подполье и, не тронутая взрослением и научением, по — прежнему готова откликнуться на любой стимул, вызывающий детское чувство опасности. Хорни (Horny, 1937), в частности, удачно написала о «базальной тревоге».

Невроз, при котором поиск безопасности обретает наиболее выраженные формы, — это обсессивно — компульсивный невроз. Страдающие обсессивным неврозом неистово стремятся упорядочить и стабилизировать мир, так чтобы в нем не возникало неуправляемых, неожиданных или незнакомых опасностей. Они связывают себя различного рода ритуалами, правилами и догмами, так чтобы любая случайность была предусмотрена и чтобы не возникло новых непредвиденных обстоятельств. Они ухитряются поддерживать свое равновесие, избегая всего незнакомого и чужого и поддерживая свой ограниченный мир в таком четком, аккуратном и регламентированном состоянии, что на все в этом мире можно положиться. Они пытаются организовать мир таким образом, что никакая неожиданность (опасность) не может произойти. Если же не по их вине что — то неожиданное все же случается, они впадают в панику, как будто это неожиданное происшествие представляет собой серьезную опасность. То, что у здорового человека проявляется лишь как не слишком устойчивое предпочтение (например, предпочтение знакомого), становится в аномальных случаях настоятельной потребностью на грани жизни и смерти. Здоровый вкус к неизведанному и незнакомому у рядового больного, страдающего неврозом, отсутствует или сводится к минимуму.

Потребности в безопасности могут стать весьма настоятельными всякий раз, когда на социальной сцене возникает реальная угроза закону, порядку, властям общества. Для большинства людей существует угроза, что хаос или нигилизм способны привести к регрессии от высших потребностей к более насущным потребностям в безопасности. Достаточно распространенной, почти предсказуемой реакцией является спокойное одобрение, которым встречают диктатуру или военный режим. Это общее свойство всех людей, включая здоровых, поскольку они тоже склонны реагировать на опасность реалистической регрессией до уровня потребностей в безопасности и готовности защищаться. Но главным образом это верно для людей, которые в отношении безопасности существуют на грани жизни и смерти. Их особенно тревожат угрозы власти, законности и представителям закона.

Потребности в любви и принадлежности

Если физиологические потребности и потребности в безопасности удовлетворены в достаточной мере, появляются потребности в любви, привязанности и принадлежности, и весь цикл, описанный выше, повторяется на новой основе. Потребности в любви предполагают как потребность давать, так и потребность получать любовь. Когда эти потребности не удовлетворены, личность остро переживает отсутствие друзей, партнера или детей. Такая личность будет жадно стремиться завязать отношения с людьми вообще — ради места в группе или семье — и будет всеми силами стремиться к достижению этой цели. Обретение такого места будет для нее важнее всего на свете, и она или он могут даже забыть, что когда — то, когда на первом плане был голод, любовь казалась нереальной, ненужной и неважной. Теперь же острая боль от одиночества, остракизма, неприятия, недружелюбия и неприкаянности превосходит все остальное.

У нас есть совсем немного научных сведений о потребности в принадлежности, хотя эта тема широко распространена в романах, автобиографиях, поэмах, пьесах, а также новейшей литературе по социологии. Отсюда нам, в общем, известно, какое губительное влияние оказывают на детей слишком частые переезды; дезориентация; общее отсутствие стабильности, форсируемое индустриализацией; отсутствие корней или презрение по отношению к корням, к происхождению, к группе; оторванность от дома и семьи, друзей и соседей; статус временного жильца или вновь прибывшего, а не коренного жителя. Мы по — прежнему недооцениваем огромную важность добрососедских отношений на общей территории, в клане, с людьми одного «сорта», класса, компании, среди коллег. Мы большей частью забыли наши животные стремления сбиться в стаю, держаться вместе, объединиться, быть частью группы.

Я уверен, что значительное и резкое увеличение количества групп социально — психологического тренинга, групп развития личности, сообществ, объединенных различными целями, возможно, отчасти мотивировано этой неутоленной жаждой контакта, близости и принадлежности. Такие социальные феномены могут быть результатом стремления справиться с растущими ощущениями отчуждения, холодности и одиночества, которые усугубляются растущей мобильностью, разрушением традиционных форм общности людей, разрушением семей, проблемой отцов и детей и устойчивым характером урбанизации. По моему глубокому впечатлению, некоторая часть групп молодых бунтовщиков, — я не знаю, какая именно, — мотивирована насущной потребностью в чувстве общности, в контакте, в подлинном единстве душ перед лицом общего врага, любого врага, который становится причиной образования группы с дружескими отношениями, просто представляя собой внешнюю угрозу. То же самое наблюдается в группах солдат, которых общая внешняя угроза заставила оказаться в обстановке неожиданного братства и близости и которые могут впоследствии пронести эту близость через всю жизнь. Любое общество с благоприятными условиями должно удовлетворять эту потребность тем или иным путем, если оно хочет выжить и остаться здоровым.

В нашем обществе помехи на пути удовлетворения этих нужд, наиболее частая причина случаев неспособности адаптироваться к окружающей обстановке и более тяжелых патологий. Любовь и привязанность, а также сексуальность как их возможное выражение, как правило, воспринимаются неоднозначно и по традиции связываются множеством ограничений и запретов. Практически все теоретики психопатологии подчеркивали наличие препятствий к удовлетворению потребности в любви как основу неспособности к адаптации. Поэтому изучению этой потребности посвящено множество клинических исследований, и, возможно, мы знаем о. ней больше, чем о любых других потребностях, за исключением физиологических. Работа Сутти (Suttie, 1935) представляет собой блестящий анализ нашего «табу на нежность».

Здесь необходимо подчеркнуть один момент, а именно то, что любовь не синоним секса. Секс можно изучать как чисто физиологическую потребность, хотя обычным порядком сексуальное поведение человека определяется множеством факторов. То есть, его определяют не только сексуальные, но и другие потребности, главные из них — это потребности в любви и привязанности. Не следует также упускать тот факт, что потребности в любви включают как потребность быть объектом любви, так и потребность любить.

Потребности в уважении

Все люди в нашем обществе (с редкими патологическими исключениями) имеют потребность в стабильной, обоснованной, обычно высокой самооценке, в самоуважении или чувстве собственного достоинства и в уважении окружающих. Следовательно, эти потребности можно отнести к одному из двух подклассов. К первому из них относятся сила, достижения, адекватность, мастерство и компетентность, уверенность перед лицом внешнего мира, независимость и свобода. Ко второму мы отнесем то, что можно назвать желанием хорошей репутации или престижа (определяя их как уважение или оценку со стороны других людей), а также статус, известность и славу, превосходство, признание, внимание, значительность, чувство собственного достоинства или признательность. Эти потребности были в общем и в целом выделены Альфредом Адлером и его последователями и были в общем и в целом проигнорированы Фрейдом. Сегодня все большее и большее распространение получает признание их чрезвычайной важности как со стороны психоаналитиков, так и клинических психологов.

Удовлетворение потребности в самоуважении вызывает чувства уверенности в себе, своей ценности, силы, способностей и адекватности, ощущение своей полезности и необходимости в мире. Препятствия к удовлетворению этих потребностей ведут к появлению чувства неполноценности, слабости и беспомощности. Эти чувства, в свою очередь, дают начало подавленности или иным компенсаторным или невротическим склонностям.

Из теологических дискуссий о спеси и гордыне, теорий Фромма о восприятии неправды о себе, работ Роджерса с личностью, эссе в духе Эйн Рэнд (Ауп Rand 1943), как и из других источников, мы узнаем все больше и больше об опасности формирования самооценки на основе мнения других людей, а не с учетом реальных способностей личности, ее компетентности и соответствия выполняемой задаче. Наиболее стабильное, а следовательно, наиболее здоровое чувство самоуважения базируется на заслуженном уважении со стороны окружающих, а не на показной славе и известности или неоправданной лести. И здесь полезно отличать действительные компетентность и достижения, в основе которых лежит исключительно сила воли, целеустремленность и ответственность, от того, что дается естественным путем, без всякого труда, одними врожденными качествами, конституцией, биологической судьбой, или, как выразила это Хорни, от Подлинного Я, а не от идеализированного псевдо — Я (1950).

Потребность в самоактуализации

Даже если все названные потребности удовлетворены, часто (если не всегда) мы можем ожидать, что вскоре вновь возникнут беспокойство и неудовлетворенность, если человек ие занимается тем, для чего он создан. Музыканты должны создавать музыку, художники должны писать картины, поэты — сочинять стихи, чтобы оставаться в согласии с собой. Человек должен быть тем, чем он может быть. Люди должны сохранять верность своей природе. Эту потребность мы можем назвать самоактуализацией (см. главы 11, 12 и 13, где дается более детальное описание).

Этот термин, введенный Куртом Гольдштейном (Goldstein, 1939), используется в этой книге в более специфическом и узком смысле. Он относится к желанию людей реализовать себя, а именно к склонности проявить в себе то, что в них заложено потенциально. Эта склонность может быть определена как желание в большей степени проявить присущие человеку отличительные черты, чтобы достичь всего, на что он способен.

Конкретное воплощение, которое принимают эти потребности, разумеется, отличается значительным разнообразием в зависимости от личности. У одного индивида эти потребности могут воплотиться в желании быть непревзойденным родителем, у другого — проявить себя в спорте, у кого — то еще они найдут выражение в создании картин или изобретательстве. На этом уровне очень высока степень индивидуальных различий. Однако общим свойством потребностей в самоактуализации является то, что их появление обычно опирается на некоторую предварительную удовлетворенность физиологических потребностей, а также потребностей в безопасности, любви и уважении.

Предпосылки удовлетворения базовых потребностей

Существуют определенные условия, представляющие непосредственные и необходимые предпосылки удовлетворения базовых потребностей. Такие предпосылки, как свобода слова, свобода делать то, что тебе хочется, если это не мешает другим, свобода самовыражения, свобода получения сведений и доступа к информации, свобода защищать себя, правосудие, справедливость, честность, дисциплина в группе, являются примерами предварительных условий для удовлетворения базовых потребностей. Эти условия не самоцель, но они близки к цели, поскольку очень тесно связаны с базовыми потребностями, которые и представляют собой сами цели. Угроза этим свободам вызывает реакцию чрезвычайного характера, как если бы существовала непосредственная угроза самим базовым потребностям. Человек склонен защищать эти условия, поскольку без них удовлетворение базовых потребностей делается невозможным или, по крайней мере, находится под серьезной угрозой.

Если мы вспомним, что когнитивные способности (перцептивные, интеллектуальные, относящиеся к научению) это комплекс адаптивных инструментов, в числе функций которых и удовлетворение наших базовых потребностей, то станет понятно, что любая угроза им, любая депривация или блокирование возможности их свободного использования также могут восприниматься как угрожающие косвенным путем самим базовым потребностям. Такое утверждение частично решает общую проблему стремления к знаниям, истине, мудрости и вечного желания раскрыть тайны вселенной. Секретность, цензура, обман и блокирование коммуникации угрожает всем базовым потребностям.

 

Базовые когнитивные потребности

Желания знать и понимать

Мы не много знаем о когнитивных импульсах, их динамике или их патологии потому что они не важны в клинике и, несомненно, не имеют значения для клиники, в которой господствует традиционное для медицины стремление избавить от болезни. Кричащие, волнующие и таинственные симптомы классических неврозов здесь отсутствуют. Когнитивная психопатология слаба, едва различима, ее легко не заметить или спутать с нормой. Она не привлекает внимания. Следствием этого является то, что у великих создателей психотерапии и психодинамики (Фрейда, Адлера, Юнга и др.) мы не обнаруживаем ничего на данную тему.

Шильдер — единственный из известных мне крупных психоаналитиков, в чьих работах любознательность и процесс познания рассматриваются динамически. До сих пор мы упоминали когнитивные потребности только как нечто преходящее. Приобретение знаний и систематизация вселенной рассматривались частично как прием достижения состояния базовой безопасности в мире или как проявление самоактуализации для мыслящего человека. Свобода получения информации и свобода выражения оговаривались как необходимые предпосылки удовлетворения базовых потребностей. Как бы ни были полезны эти формулировки, они не дают определенных ответов на вопросы, какую роль в мотивации играют любознательность, научение, философствование, экспериментирование и т. д. В лучшем случае они дают лишь частичные ответы на эти вопросы.

Помимо названных негативных детерминант для приобретения знаний (тревога, страх) существуют разумные основания для постулирования позитивных по существу импульсов удовлетворения любознательности, приобретения знаний, поисков объяснения и понимания (Maslow, 1968).

1. Нечто подобное человеческой любознательности можно наблюдать и у высших животных. Обезьяна разбирает предметы, тычет пальцем в отверстия, занимается исследованиями в ситуациях, не связанных с голодом, страхом, сексом, отдыхом и т. п. Достаточное количество доказательств этого, полученных надлежащим экспериментальным путем, дают эксперименты Хар — лоу (Harlow, 1950).

2. История человечества дает достаточное количество примеров того, как люди занимаются сбором данных и построением гипотез перед лицом величайшей опасности, даже под угрозой смерти. Незаметным Галилеям нет числа.

3. Изучение психологически здоровых людей показывает, что их характерная черта — это влечение к таинственному, неизведанному, хаотическому, неупорядоченному и необъяснимому. Все это, по — видимому, привлекательно по своей сути; сферы интересны сами по себе. Эту реакцию можно сравнить со скукой — реакцией на хорошо знакомое.

4. Возможно, уместна экстраполяция из области психопатологии. Страдающие обсессивным неврозом обнаруживают (в условиях клинического наблюдения) навязчивую и тревожную склонность цепляться за знакомое и страх незнакомого, неупорядоченного, неожиданного, неприрученного. С другой стороны, есть ряд феноменов, которые приводят к обратным реакциям. Среди них неестественное стремление к нарушению принятых норм, постоянный бунт против какой бы то ни было власти и желание шокировать и поражать; все перечисленные явления наблюдаются у отдельных индивидов, страдающих неврозами, а также у лиц, находящихся в процессе деаккультурации.

5. Скорее всего, при подавлении когнитивных потребностей имеют место психопатологические последствия (Maslow, 1967, 1968с). Мне представляется уместным привести следующие наблюдения: я был свидетелем нескольких случаев, в которых было очевидным, что патология (скука, потеря вкуса к жизни, отвращение к себе, угнетенное состояние функций организма, устойчивое нарушение работы интеллекта и вкусов, и т. д.) была вызвана тем, что интеллектуально развитые люди проводили бессмысленную жизнь на бессмысленной работе. У меня был, по крайней мере, один случай, когда соответствующая когнитивная терапия (возобновление учебы без отрыва от производства, получение места, которое требовало большего напряжения интеллекта, инсайт) устранила эти симптомы. Я видел множество женщин, интеллектуально развитых, преуспевающих и при этом не работающих, у которых постепенно развивались те же самые симптомы интеллектуальной опустошенности. У тех, кто последовал рекомендации занять себя чем — нибудь достойным, улучшение или излечение наступали достаточно часто, чтобы убедить меня в реальности существования когнитивных потребностей. В тех странах, где был отрезан доступ к новостям, информации, фактам или где официальные теории находились в глубоком противоречии с действительностью, по меньшей мере, некоторые люди реагировали на это циничным отношением ко всему, утратой веры во все ценности, подозрениями даже в отношении очевидного, разрушением обычных межличностных связей, утратой надежды, были морально сломлены и т. д. Реакция других была более пассивной и характеризовалась отупением, покорностью, утратой способности мыслить, приспособлением и утратой инициативности.

6. Потребности знать и понимать проявляются уже в конце младенческого периода и в детстве, возможно даже сильнее, чем во взрослом состоянии. Более того, судя по всему, они возникают стихийно, скорее в результате развития, нежели научения. Детей не нужно учить быть любопытными. Но, приучая их к существующему порядку вещей, можно научить их не быть любопытными.

7. В конечном счете, удовлетворение когнитивных импульсов доставляет субъективное удовольствие и его результатом становится конечный опыт. Хотя исследователи часто пренебрегали этим аспектом инсайта и познания, уделяя большее внимание достигнутым результатам, научению и т. д., по — прежнему верно то, что инсайт обычно представляет собой яркое, счастливое эмоциональное переживание в жизни любого человека, возможно, момент высшего взлета на протяжении всей жизни. Преодоление препятствий, возникновение патологии при наличии помех, повсеместный характер возникновения (охватывающий весь человеческий род и различные культуры), постоянное (хотя и неустойчивое) ощутимое напряжение, необходимость удовлетворения этой потребности как обязательное предварительное условие наиболее полного раскрытия потенциальных возможностей человека, спонтанное появление на заре человеческой жизни — все это характерно для базовой когнитивной потребности.

Однако всех этих теоретических допущений недостаточно. Даже после того как мы что — либо узнаем, мы стремимся узнать больше и больше, точнее и подробнее, с одной стороны, а с другой — стремимся расширить наши знания в области мировой философии, теологии и т. д. Этот процесс некоторые определяют как поиски смысла. А значит, нам следует постулировать желание постигать, систематизировать, организовывать, анализировать, искать связи и значения, создавать систему ценностей.

Сделав эти желания предметом обсуждения, мы видим, что и они, в свою очередь, выстраиваются в небольшую иерархию, в которой желание знать преобладает над желанием понять. Все особенности иерархии, построенной на порядке доминирования, которую мы описали выше, характерны, по — видимому, и для данной иерархии.

Мы должны удержаться от соблазна отделить эти желания от базовых потребностей, о которых мы говорили выше, т. е. подчеркнуть дихотомию между когнитивными и конативными потребностями. Желание знать и понимать само по себе конативно (т. е. носит побудительный характер) и является столь же личностной потребностью, сколь и базовой. Более того, как мы видели, эти две иерархии являются скорее взаимосвязанными, чем абсолютно различными, и, как мы увидим далее, носят скорее синергетический, чем антагонистический характер. Более подробное развитие идей, изложенных в этом разделе, можно найти в книге Маслоу Toward a Psychology of Being (1968с).

Эстетические потребности

Об этих потребностях нам известно еще меньше, чем об остальных, однако исторические данные, данные гуманитарных наук и свидетельства специалистов по эстетике не позволяют нам обойти эту тему стороной. Попытки исследовать этот феномен на основе клинических наблюдений за индивидами, отобранными специально, показали, что, по крайней мере, некоторые личности имеют эстетические потребности действительно базового характера. Они заболевают (специфическим образом) от безобразия и излечиваются, будучи окружены прекрасным; они страстно стремятся к прекрасному, и это стремление может утолить только красота (Maslow, 1967). Это явление почти повсеместно наблюдается у здоровых детей. Свидетельства о побуждениях такого рода можно встретить в любой культуре и в любую эпоху, начиная с эпохи пещерных жителей.

Значительная степень совпадения этих потребностей с конативными и когнитивными потребностями делает невозможным четко разграничить их. Потребности в порядке, гармонии, завершенности, доведении действия до конца, в системе и структуре — все они могут быть отнесены к когнитивным, конативным, эстетическим и даже к невротическим потребностям.

 

Особенности базовых потребностей

Исключения из иерархии потребностей

До сих пор мы исходили из того, что данная иерархия устанавливает жесткий порядок вещей, однако в действительности он далеко не так постоянен, как можно было бы заключить в соответствии с вышесказанным. В самом деле, большинство людей, с которыми мы работали, судя по всему, имели базовые потребности, организованные в соответствии с вышеизложенными принципами. Однако было и множество исключений.

1. Есть люди, для которых, к примеру, самоуважение важнее, чем любовь. Чаще всего перестановка происходит вследствие представления о том, что человек, которого, по всей вероятности, любят, выносливая и сильная личность, вызывающая уважение или страх и уверенная в себе или агрессивная. Следовательно, люди, недополучившие любви и ищущие ее, могут изо всех сил стараться надеть на себя маску агрессивности и уверенности. Однако они главным образом стремятся обрести уважение к себе, и их поведенческие реакции в большей степени являются средством достижения этой цели, чем самоцелью; они стремятся скорее к самоутверждению ради любви, чем ради того, чтобы обрести самоуважение.

2. Есть люди, обладающие выраженной одаренностью от природы, для которых влечение к творчеству представляется более значимым, чем любой контрдетерминант. Их креативность может проявляться не только как самоактуализация, возможная на основе базового удовлетворения, но и как самоактуализация, возможная, несмотря на отсутствие базового удовлетворения.

3. Сила притязаний некоторых людей может постоянно слабеть и снижаться. При этом менее насущные цели могут просто потеряться и исчезнуть совсем: например, люди, продолжительное время испытавшие нужду (например, из — за постоянной безработицы), могут остаток своих дней довольствоваться лишь тем, что у них есть достаточно пищи.

4. Так называемая психопатическая личность представляет собой еще один пример устойчивой утраты потребности в любви. Одним из объяснений такой дисфункции является то, что есть люди, которые испытывали недостаток любви с первых дней своей жизни и просто навсегда утратили желание и способность любить и быть любимыми (как животные теряют сосательный или клевательный рефлексы, если вскоре после рождения эти навыки не находят применения),

5. Еще один случай перестановки в иерархии имеет место, когда потребность, долгое время находившаяся в удовлетворенном состоянии, начинает недооцениваться. Люди, которые никогда не испытывали продолжительный голод, склонны недооценивать его последствия и воспринимать пищу как нечто, не имеющее значения. Если у них доминирует высшая потребность, эта потребность рассматривается как самое важное. Поэтому возникает вероятность того (и это случается в действительности), что такие люди могут ради высшей потребности создать для себя ситуацию, в которой потребности базового характера останутся неудовлетворенными. Можно предположить, что на смену продолжительной депривации базовых потребностей придет переоценка обоих типов потребностей, и более насущные потребности фактически станут осознанно насущными для индивида, который с легкостыр от них отказался. Таким образом, человек, который бросил работу, но не потерял уважения к себе, а затем голодал шесть месяцев или около того, может захотеть вернуть себе работу даже ценой потери уважения к себе.

6. Другим частичным объяснением явных перестановок представляется тот факт, что до сих пор мы говорили об иерархии на основе доминирования с точки зрения осознанных желаний и побуждений, а не с точки зрения поведения. Наблюдение лишь за поведением может произвести ложное впечатление. Мы утверждаем, что человек, лишенный возможности удовлетворить два типа потребностей, будет хотеть удовлетворения более базовой из них. При этом совсем не обязательно, что он или она будут вести себя в соответствии с этим желанием. Нужно еще раз подчеркнуть, что существует множество факторов, определяющих поведение помимо потребностей и желаний.

7. Возможно более важнее всех перечисленных исключения, связанные с идеалами, высшими социальными стандартами, высшими ценностями и т. п. Люди, преданные таким ценностям, становятся мучениками; они готовы отказаться от всего ради определенного идеала или того, что представляет ценность. Таких людей можно понять, по крайней мере отчасти, сославшись на одну фундаментальную концепцию (или гипотезу), которую можно назвать повышенной устойчивостью к фрустрации благодаря своевременному удовлетворению. Люди, на протяжении всей жизни которых, особенно в детстве и юности, базовые потребности были удовлетворены, судя по всему, чрезвычайно устойчивы в противостоянии последующим помехам в удовлетворении этих потребностей. Это происходит потому, что в результате базового удовлетворения у них сформировался сильный, здоровый характер. Это сильные люди, которые спокойно переносят противодействие и расхождение во мнениях, которые могут плыть против течения общественного мнения и готовы постоять за правду, заплатив дорогой для себя ценой. К ним относятся лишь те, кто любил и был любим по — настоящему, кто имел много глубоких дружеских привязанностей и кто способен выдержать ненависть, неприятие или гонения.

Мы говорим об этом, несмотря на тот факт, что при всестороннем рассмотрении устойчивости к фрустрации следует принять во внимание и то, что определенная доля этого качества относится исключительно к фактору привыкания. Например, весьма вероятно, что те, кто на протяжении долгого времени выработал привычку к относительному недоеданию, способен пережить недостаток в пище. Какого рода баланс создается между этими двумя тенденциями: привыканием, с одной стороны, и устойчивости к фрустрации, сформированной на основе удовлетворения в прошлом, с другой стороны, — предстоит выяснить в процессе дальнейших исследований. Между тем можно предположить, что обе они работают параллельно, поскольку они не противоречат друг другу. В отношении феномена повышенной устойчивости к фрустрации вполне вероятно, что наиболее важным является удовлетворение наиболее значимых потребностей в первые несколько лет жизни. Таким образом люди, которые чувствовали себя сильными и защищенными в раннем детстве, сохраняют ощущение силы и уверенности в себе перед лицом любой угрожающей им опасности.

Степени удовлетворения

До сих пор наша теоретическая дискуссия, возможно, создавала впечатление, что названные пять групп потребностей — физиологические, потребности в безопасности, принадлежности, уважении и самоактуализации — находятся примерно в таких отношениях: если одна потребность удовлетворена, появляется другая. Такое утверждение может создать ложное впечатление, что потребность должна быть удовлетворена на 100 %, прежде чем появится следующая. В действительности же, у большинства членов нашего общества, являющихся здоровыми людьми, часть базовых потребностей находится в удовлетворенном состоянии, но наряду с этим некоторые базовые потребности остаются неудовлетворенными. Более реалистическим подходом к нашей иерархии будет установка на снижение процентной доли удовлетворения по мере того, как мы поднимаемся в соответствии с нашей иерархией, построенной по принципу доминирования. Например, взяв совершенно произвольные цифры, скажем, что у среднего гражданина удовлетворены 85 % физиологических потребностей, 70 % потребностей в безопасности, 50 % потребностей в любви, 40 % потребностей в уважении и 10 % потребностей в самоактуализации.

Что же касается идеи о возникновении новой потребности после удовлетворения доминирующей потребности, то это явление не является внезапным и скачкообразным, но скорее постепенным, происходящим шаг за шагом, медленным формированием, причем в начале этого процесса уровень потребности ничтожен. Например, если доминирующая потребность А удовлетворена только на 10 %, потребность Б может не проявлять себя совсем. Однако по мере того, как уровень удовлетворения потребности А достигает 25 %, потребность Б может проявить себя на 5 %, а когда потребность А удовлетворена на 75 %, потребность Б проявляется на 50 %, и т. д.

Неосознанные потребности

Потребности не являются осознанными или неосознанными в обязательном порядке. В целом, однако, у среднего человека они чаще бывают неосознанными, чем осознанными. В данный момент не обязательно рассматривать всю массу свидетельств того, насколько решающей может быть роль неосознанной мотивации. То, что мы назвали базовыми потребностями, главным образом представляет собой неосознанные потребности, которые при помощи обладающих соответствующим опытом людей и надлежащих приемов могут стать осознанными.

Культурная специфика

В данной классификации базовых потребностей предпринимаются попытки учесть относительную общность, стоящую за внешними различиями конкретных желаний в разных культурах. Безусловно, в любой отдельной культуре содержание сознательного уровня мотивации индивида, как правило, существенно отличается от сознательного уровня мотивации индивида, принадлежащего к другой культуре. Однако, по общему впечатлению антропологов, люди, даже в различных обществах, куда больше похожи друг на друга, чем мы могли бы подумать при первом знакомстве с ними; при этом, чем ближе мы узнаем их, тем больше мы обнаруживаем в них общего. Мы осознаем, что самые впечатляющие различия носят скорее поверхностный, чем фундаментальный характер (например, различия в стиле прически или одежды, в предпочтении определенной пищи). Наша классификация базовых потребностей отчасти является попыткой принять во внимание это единство, стоящее за внешним своеобразием культур. Мы не станем утверждать, что это универсальное свойство всех культур. Мы утверждаем лишь, что это единство более универсально, более фундаментально, чем поверхностные сознательные желания, и оно позволяет приблизиться к характеристикам, свойственным всем людям. Базовые потребности носят более общий характер, чем внешние проявления желаний или поведение.

Сложная мотивация поведения

Данные потребности должны пониматься не как исключительные или единственные определяющие факторы конкретных типов поведения. Примером может послужить любой тип поведения, который представляется мотивированным физиологически, такой как еда, сексуальная игра и т. п. Клинические психологи давно обнаружили, что любое поведение может служить каналом для проявления различных импульсов. Иными словами, любое поведение полидетерминировано, т. е. имеет сложную мотивацию. Что касается самих мотивационных детерминантов, любое поведение скорее определяется несколькими или всеми базовыми потребностями одновременно, чем только одной из них. Последнее скорее представляет собой исключение. Процесс еды отчасти служит тому, чтобы наполнить желудок, отчасти тому, чтобы успокоить и умерить другие потребности. Любовью занимаются не только ради сексуальной разрядки, но также ради того, чтобы убедиться в собственной сексуальности, почувствовать себя сильным или насладиться нежностью. В качестве иллюстрации можно проанализировать (если не практически, то теоретически) отдельное действие индивида и найти в нем проявление физиологических потребностей, потребностей в безопасности, потребностей в любви, потребностей в уважении и самоактуализации. Это резко противоречит более наивному взгляду психологии черт характера, в соответствии с которым одна характерная черта человека или один мотив отвечают за определенный тип действия, например агрессивное действие определяется исключительно агрессивностью.

Немотивированное поведение

Существует фундаментальное различие между экспрессивным поведением и ко — пинг — поведением (энергичные усилия функционального характера, решительное движение к поставленной цели). Экспрессивное поведение не означает попыток что — либо сделать; оно просто является отражением личности. Глупый человек ведет себя глупо не потому, что ему этого хочется, он стремится к этому или его поведение имеет определенные мотивы, но просто потому, что он таков, каков он есть. То же самое верно и в том случае, если я пою басом, а не тенором или сопрано. Случайные движения здорового ребенка, улыбка на лице счастливой женщины, даже если рядом с ней никого нет, упругость походки здоровой женщины, ее стройная осанка представляют дополнительные примеры экспрессивного, не функционального поведения. Манера, в которой личность ведет себя, включая мотивированное и немотивированное поведение, также чаще всего носит экспрессивный характер (Allport and Vernon, 1933; Wolf, 1943).

Здесь мы можем спросить, любой ли вид поведения выражает или отражает структуру характера? Это не так. Механическое, привычное, автоматическое или традиционное поведение может быть, а может и не быть экспрессивным. То же самое верно по отношению к большинству типов поведения, определяемого стимулами.

И наконец, необходимо подчеркнуть, что экспрессивность и целеустремленность поведения не взаимоисключающие категории. Обычно поведение включает оба типа (см. главу 6, где этот вопрос рассматривается более подробно).

Сосредоточение на животных и на человеке

Эта теория, прежде всего, имеет отношение к людям, а не к более низкоорганизованным и, предположительно, более простым животным. Слишком много данных, полученных при исследовании животных, оказались верными по отношению к животным, но не к людям. Нет никаких оснований исследовать животных, чтобы изучить мотивацию человека. Логика или, скорее, нелогичность, стоящая за общим заблуждением о псевдопростоте, многократно разоблачалась философами и логиками, а также учеными, представляющими иные сферы знания. Существует не больше необходимости начинать с изучения животных, прежде чем приступить к изучению человека, чем начинать изучение математики, прежде чем начать заниматься геологией, психологией или биологией.

Мотивация и патология

Сущность осознанной мотивации в повседневной жизни воспринимается как относительно значимая или незначимая в зависимости от того, насколько тесно она связана с базовыми потребностями. Желание съесть мороженое на самом деле может быть косвенным выражением желания любви. Если это так, то желание съесть мороженое становится чрезвычайно важной мотивацией. Если же мороженого хочется просто, чтобы ощутить прохладу во рту или чтобы что — то съесть, данное желание имеет относительно невысокую значимость. Будничные осознанные желания должны рассматриваться как симптомы, как внешние показатели более базовых потребностей. Если же мы будем считать, что за этими поверхностными проявлениями желаний не стоит ничего, что отличалось бы от их внешних проявлений, то вскоре мы придем к полнейшей путанице, разобраться в которой будет совершенное невозможно, поскольку мы всерьез занимались симптомами, не принимая во внимание то, что за ними стоит.

Помехи в осуществлении малозначимых желаний не ведут к психопатологическим последствиям; препятствия же на пути значимых базовых потребностей приводят к таким результатам. В основе любой теории психологического патогенеза должна лежать разумная теория мотивации. Конфликт или фрустрация не обязательно носят патогенетический характер. Они становятся таковыми, только если угрожают или препятствуют удовлетворению базовых или частных потребностей, тесно связанных с базовыми потребностями.

Роль удовлетворения

Выше мы несколько раз указывали на то, что наши потребности обычно проявляются лишь тогда, когда удовлетворены более насущные потребности. Таким образом, удовлетворение играет важную роль в теории мотивации. При этом потребности перестают играть активную детерминирующую или организующую роль, как только они удовлетворяются.

Это означает что, например, удовлетворенная в основном личность больше не имеет потребностей в уважении, любви, безопасности и т. д. О том, что она по — пре — жнему имеет такие потребности, можно говорить теперь лишь в почти метафизическом смысле, как можно сказать, что сытый человек имеет чувство голода или что наполненная бутылка имеет пустоту. Если мы интересуемся тем, что в действительности представляет собой наша мотивация, а не то, какой она была, будет или могла бы быть, тогда удовлетворенная потребность больше не представляет собой фактора мотивации. В практическом смысле она должна рассматриваться как несуществующая, исчезнувшая. Этот момент следует подчеркнуть, поскольку все известные теории мотивации либо упускали его из виду, либо находились в противоречии с ним. Здоровый, нормальный, счастливый человек не имеет сексуальных потребностей, потребностей в пище, потребностей в безопасности, любви, престиже, самоуважении, за исключением случайных эпизодов возникновения мимолетной угрозы. Можно выразить это иначе, сказав, что любой человек имеет все патологические рефлексы (например, Бабинского), поскольку они проявят себя при условии нарушений в нервной системе.

Исходя из таких соображений можно сделать дерзкое теоретическое допущение: человек, у которого есть препятствия на пути к удовлетворению любой из базовых потребностей, может с полным основанием рассматриваться как больной или, по меньшей мере, как находящийся в не вполне подобающем человеку состоянии. Здесь уместна параллель с тем, как мы определяем состояние человека, которому недостает витаминов или минералов, считая его нездоровым. Кто скажет, что дефицит любви менее важен, чем недостаток витаминов? Поскольку нам известно патогенетическое воздействие недостатка любви, кто сможет сказать, что мы апеллируем к ценностным проблемам ненаучным или неправомерным образом, отличным от того, как действует терапевт, ставя диагноз пеллагра или цинга и занимаясь лечением?

Далее следует отметить следующее: здоровые люди в первую очередь мотивированы своими потребностями, заставляющими их развивать и наиболее полно реализовывать свои способности и потенциальные возможности. Если человек имеет любые другие базовые потребности, хронически являющиеся неудовлетворенными, он просто болен, как тот безусловно нездоровый человек, у которого возникает внезапная непреодолимая потребность в поедании соли или кальция. Если мы будем использовать слово нездоровый таким образом, нам придется честно посмотреть в лицо факту взаимосвязи между человеком и обществом. Одним из выводов, вытекающих из нашей дефиниции, будет то, что: 1) поскольку человек, имеющий препятствия на пути к удовлетворению любой из базовых потребностей, должен быть назван нездоровым, и 2) поскольку фундаментальные препятствия такого рода, в конечном счете, создаются внешними по отношению к индивиду силами, значит 3) болезнь индивида вытекает, в конечном счете, из болезни общества. Хорошее или здоровое общество, следовательно, определяется как такое, в котором есть возможность для проявления высших устремлений людей благодаря удовлетворению всех их базовых потребностей.

Если данные утверждения кажутся необычными или парадоксальными, читатель может быть уверен в том, что это лишь один из множества парадоксов такого рода, которые предстанут перед ним по мере того, как мы будем заниматься пересмотром наших подходов к более глубокой мотивации. Когда мы спрашиваем, чего хочет человек от своей жизни, мы имеем дело с самой сущностью человека.

Функциональная автономия

Высшие базовые потребности после продолжительного удовлетворения могут стать независимыми как от их более могущественных предпосылок, так и от надлежащего уровня удовлетворения их самих. Например, взрослый человек, потребности которого в любви были удовлетворены на заре его жизни, становится более независимым, чем средний человек, в отношении удовлетворения потребностей в безопасности, принадлежности и любви. Это сильная, здоровая, автономная личность, которая вполне способна справиться с утратой любви и популярности. Но эти силы и здоровье обычно обеспечиваются в нашем обществе ранним и продолжительным удовлетворением потребностей в любви, безопасности, принадлежности и потребностей в уважении. Получается, что данные стороны личности стали функционально автономными, т. е. независимыми от того самого удовлетворения, которое породило их. Мы предпочитаем рассматривать структуру характера как наиболее важный целостный пример функциональной автономии в психологии.

 

Данная глава исследует некоторые из множества теоретических последствий, вытекающих из подхода к человеческой мотивации, рассмотренного в предшествующей главе, и призвана послужить позитивным и здоровым противовесом одностороннему сосредоточению на фрустрации и патологии.

Мы видели, что основой структуры мотивационной жизни человека является организация базовых потребностей в форме иерархии в зависимости от их меньшей или большей приоритетности и доминирующего значения. Главный динамический принцип, приводящий в движение эту структуру, — это свойственное здоровому человеку появление менее насущных потребностей после удовлетворения более приоритетных. Физиологические потребности, будучи неудовлетворенными, доминируют в организме, мобилизуя все его возможности на свое удовлетворение и организуя эти возможности таким образом, чтобы они могли наиболее эффективным образом выполнить эту функцию. Относительное удовлетворение постепенно переводит эти потребности на задний план и позволяет следующей, более высокой в соответствии с иерархией группе потребностей проявить себя, занять доминирующее положение и оказать на личность такое организующее воздействие, что, например, вместо преследующего ее желания утолить голод, ее будет теперь преследовать желание обрести безопасность. Этот принцип действует и для других групп потребностей в иерархии (а именно: любви, уважения и самоактуализации).

Возможно, также верно и то, что высшие потребности могут время от времени появляться не после удовлетворения, но скорее в результате вынужденной или добровольной депривации, отречения или подавления базовых потребностей низшего уровня и стремления к их удовлетворению (аскетизм, сублимация, воздействие неприятия, муштры, гонений, изоляции и т. д.). Такие феномены не противоречат положениям этой книги, так как в ней не утверждается, что удовлетворение — единственный источник силы или иных психологических желаний.

Теория удовлетворения, безусловно, — частная, ограниченная и достаточно узкая теория, которая не претендует на самостоятельное функционирование или применимость. Она может обрести эти свойства, будучи интегрированной в единую структуру, по меньшей мере, 1) с теорией фрустрации, 2) с теорией научения, 3) с теорией неврозов, 4) с теорией психологического здоровья, 5) с теорией ценностей, 6) с теорией дисциплины, воли, ответственности и т. д. В этой главе сделана попытка проследить лишь за одной связующей нитью в сложнейшей паутине психологических детерминантов поведения, субъективного существования и структуры характера. Между тем, вместо более завершенной картины она открыто допускает, что существуют иные детерминанты помимо удовлетворения базовых потребностей, что удовлетворение базовых потребностей может быть необходимым, но оно определенно недостаточно, что и удовлетворение, и депривация имеют как желательные, гак и нежелательные последствия, и что удовлетворение базовых потребностей здоровых людей в значительной степени отличается от удовлетворения потребностей страдающих неврозами.

 

Последствия удовлетворения базовой потребности

Самое фундаментальное последствие удовлетворения любой потребности — это переход потребности на задний план и при этом появление новой потребности более высокого уровня. Прочие последствия являются сопутствующими или второстепенными по отношению к этому факту. Можно привести следующие примеры таких последствий второстепенного характера.

I. Независимость от прежде положительных раздражителей и объектов стремлений и определенное пренебрежение по отношению к ним наряду с зависимостью от положительных раздражителей и целевых объектов, которые прежде не привлекали к себе внимания, не были желанными или были таковыми лишь от случая к случаю. Такая смена старых положительных раздражителей на новые предполагает множество третьестепенных последствий. Так, происходят изменения в сфере интересов. То есть определенные феномены впервые начинают представлять для человека интерес, а вызывавшие интерес ранее надоедают или становятся неприятны. Это означает, что происходят изменения в человеческих ценностях. В целом они имеют следующий характер: 1) завышенная оценка положительных раздражителей, соответствующих наиболее сильным из неудовлетворенных потребностей, 2) недооценка положительных раздражителей, соответствующих менее сильным из неудовлетворенных потребностей (и силы этих потребностей), и 3) недооценка и даже девальвация положительных раздражителей, соответствующих потребностям, которые уже удовлетворены (и силы этих потребностей). Такой сдвиг в отношении ценностей влечет за собой пересмотр философии будущего, представлений об утопии, о рае и аде, о хорошей жизни и о состоянии удовлетворения неосознанных желаний индивида, причем направление этого пересмотра можно приблизительно предсказать. Одним словом, мы склонны воспринимать блага, которые имеем, как нечто само собой разумеющееся, особенно если нам не приходится трудиться или бороться ради них. Пища, безопасность, любовь, восхищение, свобода, которые всегда были при нас, в которых никогда не было недостатка и по которым нам не приходилось тосковать, как правило, не только остаются незамеченными, но теряют свою цену, подвергаются осмеянию или разрушению. Этот феномен неспособности замечать имеющиеся блага, разумеется, не отражает реалистической позиции, а следовательно, может считаться формой патологии. В большинстве случаев он легко излечивается предоставлением возможности испытать соответствующую депривацию или недостаток чего — либо (например, испытать боль, голод, нужду, одиночество, неприятие или несправедливость). Этот феномен, который достаточно часто упускается из виду и представляет собой следующее за удовлетворением пренебрежение и недооценку, имеет очень высокую потенциальную значимость и силу. Более подробное рассмотрение этого вопроса можно найти в главе On Low Grumbles:, High Grumbles andMetagrumbles («О низших жалобах, высших жалобах и метажалобах») в книге Eupsychian Management: A Journal (Maslow, 1965b). Никаким иным путем мы не сможем прийти к пониманию того, почему загадочным образом изобилие (экономическое и психологическое) могут привести как к развитию человеческой натуры до высочайшего уровня, так и к различным формам ценностной патологии, на которую косвенно указывают заголовки газет последних лет. Давным — давно Адлер (1939,1964; Ans — bacher and Ansbacher, 1956) во множестве своих работ говорил об «образе жизни, который балует», и, возможно, нам следует воспользоваться этим термином для разграничения патогенетического удовлетворения и удовлетворения здорового и необходимого.

2. Вместе с изменением системы ценностей происходят изменения в когнитивных способностях. Внимание, восприятие, научение, запоминание, забывание, мышление — все это изменяется в приблизительно предсказуемом направлении, в связи с новыми интересами и ценностями организма.

3. Эти новые интересы, положительные раздражители и потребности не просто новые, но в определенном смысле также и более высокие по уровню (см. главу 5). Когда удовлетворены потребности в безопасности, организм освобождается для поиска любви, независимости, уважения, самоуважения и т. д. Простейший прием устранить зависимость организма от низших, более материальных, более эгоистических потребностей состоит в том, чтобы удовлетворить их. (Нет необходимости говорить, что существуют и другие приемы.)

4. Удовлетворение какой бы то ни было потребности, пока оно представляет собой надлежащее удовлетворение (т. е. удовлетворение базовой потребности, а не потребности невротического характера или псевдопотребности), способствует формированию характера (см. ниже). Кроме того, любое надлежащее удовлетворение потребности ведет к совершенствованию, усилению и здоровому развитию личности. Таким образом, удовлетворение любой базовой потребности, насколько мы можем говорить о нем изолированно, — шаг на пути к здоровью, в направлении, противоположном невротическому состоянию. Несомненно, именно в этом смысле Курт Гольдштейн говорил, что удовлетворение любой конкретной потребности представляет собой в конечном итоге шаг на пути к самоактуализации.

5. Удовлетворение конкретных потребностей и их насыщение помимо перечисленных общих результатов ведет еще к определенным специфическим результатам. Например, при прочих равных обстоятельствах, удовлетворение потребности в безопасности приносит различные субъективные ощущения — более спокойный сон, исчезновение чувства опасности, большую смелость и уверенность в себе.

 

Научение и удовлетворение

Первый результат исследования последствий удовлетворения потребностей — растущая неудовлетворенность чрезмерно значимой ролью, приписываемой ассоциативному научению его сторонниками.

В общем, феномены удовлетворения (например, потеря аппетита после насыщения, качественные и количественные изменения в готовности к оборонительному поведению после удовлетворения потребности в безопасности и т. д.) свидетельствуют о 1) исчезновении потребности при возрастающем количестве упражнений (или повторений, использований, практических применений) и 2) исчезновении при наличии избыточного вознаграждения (удовлетворения, похвалы или подкрепления). Более того, не только феномены удовлетворения, подобные перечисленным в конце этой главы, попирают законы ассоциации, несмотря на то, что они представляют собой изменения, приобретенные в процессе адаптации; но, как показывают исследования, произвольные ассоциативные связи не возникают даже вторичным образом. Любое определение научения, следовательно, неудовлетворительно, если делает упор только на изменениях в связи между стимулами и реакциями.

Толчок к удовлетворению потребностей почти полностью сводится к соответствующим, по сути, положительным раздражителям. В конечном счете, произвольный или случайный выбор здесь невозможен, за исключением потребностей не базового характера. Для того, кто нуждается в любви, существует только один конечный положительный раздражитель: искренняя и дающая удовлетворение привязанность. Человеку, который нуждается в сексе, пище или воде, в конечном счете, могут помочь только секс, пища или вода. В этот момент не подойдут никакие случайные подмены или произвольно выбранные смежные явления. Не помогут и сигналы, исходящие от положительных раздражителей, связанных с целевыми (G. Murphy, 1947); только сами положительные раздражители могут удовлетворить потребности.

Суть данной критики теории ассоциативного бихевиористского научения состоит в том, что она безоговорочно считает само собой разумеющимися цели (установки, стремления) организма. Она занимается исключительно манипуляцией со средствами достижения неустановленных целей. Теория же базовых потребностей, которая представлена здесь, напротив, является теорией целей и основных ценностей организма. Эти цели по своей сути и сами по себе представляют ценность для организма. А следовательно, он сделает все необходимое, чтобы достичь этих целей, даже вплоть до научения произвольным, бесполезным, пустым или бессмысленным действиям, которые экспериментатор определит как единственный способ достижения цели. Эти приемы, разумеется, перестают приносить эффект и быть пригодными, когда перестают давать возможность получить соответствующее удовлетворение (или соответствующее подкрепление).

Представляется достаточно ясным, что поведенческие и субъективные изменения, перечень которых приводится в главе 5, не могут быть истолкованы при помощи одних лишь законов ассоциативного научения. В действительности, более вероятно, что они играют лишь второстепенную роль. Если родитель часто целует ребенка, само влечение исчезает, и ребенок учится не желать поцелуев (Levy, 1944). Большинство современных авторов, пишущих о личности, чертах характера, установках и вкусах, говорят о них как о комплексах привычек, приобретенных в соответствии с законами ассоциативного научения, однако теперь представляется целесообразным пересмотреть и скорректировать такое словоупотребление.

Даже в более обоснованном смысле достижения инсайта и понимания (геш — тальт — научение) нельзя рассматривать черты характера как исключительно приобретенные в процессе научения. Отличающийся большей широтой гештальт — под — ход к научению, отчасти из — за прохладного отношения его сторонников к открытиям психоанализа, все же слишком ограничен, делает рационалистический акцент на познании внутренней структуры внешнего мира. Нам необходима более сильная привязка к конативному и эмоциональному процессу, происходящему внутри личности, чем те, которые допускает ассоциативное научение или гештальт — науче — ние. (См. также работу Курта Левина — Lewin, 1935, которая, без сомнения, может помочь в решении этой проблемы.)

Не пытаясь развернуть в данный момент подробную дискуссию, мы в порядке рабочей гипотезы предлагаем то, что можно обозначить как формирование характера в процессе научения, или внутреннее научение, принимающее во внимание в первую очередь изменения в структуре характера, нежели в поведении. Его основные составляющие включают: 1) обучающее воздействие уникального (не повторяющегося) и глубоко личного опыта, 2) эмоциональные изменения в результате повторяющегося опыта, 3) конативные изменения в результате опыта удовлетворения — фрустрации, 4) общие изменения установочного характера, связанные с ожиданиями или даже касающиеся философских взглядов, которые являются результатом ранних переживаний определенного рода (Levy, 1938), и 5) избирательное определение организмом опыта, подлежащего усвоению.

Данные соображения говорят в пользу более тесного сближения концепций научения и формирования характера до тех пор, пока, в конечном счете, по убеждению автора, оно не начнет приносить свои плоды для психологов, позволяя определить типичное парадигматическое научение как изменения в проявлении личности, в формировании характера, что является шагом к самоактуализации и за ее пределы (Maslow, 1969а, Ь, с).

 

Удовлетворение и формирование характера

Определенные предварительные размышления говорят о том, что удовлетворение потребностей тесно связано с развитием некоторых, а возможно, и многих черт характера. Такое предположение представляет не более чем логическую противоположность уже установленной несомненной связи между фрустрацией и патологией.

Если так легко признать фрустрацию базовых потребностей как один из детерминантов враждебности, так же легко признать противоположность фрустрации (т. е. удовлетворение базовых потребностей) в качестве априорного детерминанта противоположности враждебности (т. е. дружелюбия). И то и другое обоснованно соответствует данным психологии. Несмотря на отсутствие определенных теоретических формулировок, практика психотерапии принимает нашу гипотезу, делая акцент на безусловную поддержку, одобрение, снисходительность, успокаивание, принятие, т. е. на первичное удовлетворение глубинных потребностей пациента в безопасности, любви, защите, уважении, ощущении своей значимости и т. д. В особенности это эффективно по отношению к детям, у которых жажда любви, независимости, безопасности и т. п. часто излечивается без всяких проблем при помощи замещающей терапии или удовлетворения путем обеспечения их потребностей в любви, независимости или безопасности.

Жаль, что объем экспериментального материала столь невелик. Несмотря на это, весьма впечатляющими оказываются, например, опыты Леви (Levy, 1934а, Ь, 1937,1938,1944,1951). В процессе этих экспериментов исследователи брали группу новорожденных животных (например, щенков) и обеспечивали либо утоление их потребности, например потребности в сосании груди, либо ее частичную фрустрацию.

В ходе этих экспериментов изучалось клевание у птенцов, сосание груди у младенцев и другие виды деятельности различных животных. Во всех случаях было обнаружено, что потребность, которая полностью удовлетворена, ведет себя типичным образом, а затем, в зависимости от своей природы, или полностью исчезает (например, потребность в сосании груди), или поддерживается на соответствующем невысоком оптимальном уровне всю жизнь (например, активность). Те животные, у которых потребность подвергалась фрустрации, обнаруживали различные феномены полупатологического характера, среди которых наиболее значимым для нас является сохранение данной потребности до того момента, когда ей полагается исчезнуть, причем проявление потребности носит чрезмерный характер.

Значимость удовлетворения потребностей в детстве для формирования характера взрослого человека подтверждается в первую очередь работой Леви, касающейся любви (Levy, 1943,1944). Представляется совершенно очевидным, что множество характерных черт здорового взрослого человека являются позитивными последствиями удовлетворения потребности в любви в детстве, например способность признать независимость любимого человека, способность противостоять недостатку любви, способность любить, не отказываясь от автономии, и т. д.

Чтобы сформулировать это теоретическое противопоставление как можно яснее и проще, можно сказать, что мать, которая надлежащим образом любит своего ребенка, снижает в нем (своими вознаграждениями, подкреплениями, повторениями, проявлениями и т. п.) интенсивность будущей потребности в любви, уменьшает вероятность поисков ласки, готовит его к тому, что он не будет отчаянно цепляться за мать, и т. д. Нет лучшего способа научить ребенка повсюду искать любовь и страстно желать ее, чем частично лишить его любви (Levy, 1944). Это еще одно подтверждение принципа функциональной автономии, который заставил Оллпор — та скептически отнестись к современной теории научения.

Все преподаватели психологии обращаются к теории формирования черт характера как приобретенных в процессе научения, когда им приходится говорить и об удовлетворении базовых потребностей у детей, и об экспериментах с возможностью свободного выбора. «Если вы берете дочку на руки, когда она просыпается, разве она не научится плакать, когда ей захочется, чтобы ее взяли на руки (ведь вы вознаграждаете ее плач)?» «Если вы позволяете сыну есть, когда он хочет, разве вы не портите его?» «Если вы обращаете внимание на кривлянье дочки, разве она не научится кривляться, чтобы привлечь ваше внимание?» «Если вы уступаете своему сыну, разве не будет он всегда требовать, чтобы ему уступали?» На эти вопросы не могут ответить одни лишь теории научения; здесь понадобится привлечь также теорию удовлетворения и теорию функциональной автономии, чтобы картина имела целостный характер.

Другим типом данных, доказывающих взаимосвязь удовлетворения потребностей и формирования характера, является непосредственно наблюдаемый клинический эффект удовлетворения. Такие данные может привести каждый человек, непосредственно работающий с людьми, и их, без сомнения, можно получить почти при любом терапевтическом контакте.

Простейшим путем убедиться в этом можно, изучив непосредственные и немедленно проявляющиеся результаты удовлетворения базовых потребностей, начиная с самых сильных. Пока речь идет о физиологических потребностях, в рамках нашей культуры мы не соотносим с чертами характера насыщение пищей или утоление жажды, хотя в условиях иной культуры такая связь может иметь место. Даже на этом физиологическом уровне, однако, мы получаем некоторые пограничные случаи, связанные с нашим тезисом. Так, если бы мы говорили о потребностях в сне и отдыхе, мы могли бы говорить об их фрустрации и ее результатах (сонливости, усталости, недостатке энергии, медлительности, возможно лени, вялости и т. д.) и их удовлетворении (энергии, проворстве, живости и т. д.). Здесь мы видим непосредственные последствия удовлетворения простой потребности, которые, если и не являются чертами характера, представляют определенный интерес для изучающего личность. И поскольку мы еще не привыкли мыслить таким образом, то же самое можно повторить о потребности в сексе, т. е. об одержимости сексом и ее противоположности — удовлетворении сексуальных потребностей, для обозначения которых на сегодняшний день мы еще не имеем подходящей терминологии.

Когда мы говорим о потребности в безопасности, мы, по крайней мере, стоим на более твердой почве. Тревожность, страх, опасения, беспокойство, напряжение, нервозность и пугливость представляют собой последствия фрустрации потребности в безопасности. То же самое клиническое наблюдение ясно говорит о соответствующих результатах удовлетворения (для которых, как обычно, нам не хватает соответствующей терминологии), таких как отсутствие тревожности, отсутствие нервозности, спокойное состояние, уверенность в будущем, уверенность в себе, чувство защищенности и т. д. Какими бы словами мы ни пользовались, имеется существенная разница между индивидом, который чувствует себя в безопасности, и тем, кто существует, как шпион в тылу врага.

То же самое относится и к другим базовым эмоциональным потребностям — в принадлежности, любви, уважении и в самоуважении. Удовлетворение этих потребностей обеспечивает возможность таких проявлений, как привязанность, уважение к себе, уверенность в себе и чувство защищенности.

Если сделать еще шаг в сторону от этих непосредственных для психологии личности последствий удовлетворения потребностей, мы подойдем к таким общим чертам характера, как доброта, щедрость, отсутствие эгоизма, величие (как противоположность мелочности), хладнокровие, безмятежность, счастье, довольство и т. п. Таковы, судя по всему, последствия последствий, побочные продукты общего удовлетворения потребностей, т. е. общего улучшения психологического состояния, достатка, избытка, изобилия.

Само собой разумеется, научение, как в широком, так и в узком смысле, также играет важную роль в генезисе этих и иных черт характера. Имеющиеся на сегодня в нашем распоряжении данные не позволяют сказать, является ли оно более сильным определяющим фактором, поэтому такой вопрос обычно игнорируется как бесполезный. И все же последствия исключительного акцентирования внимания на том или ином моменте так разительно отличаются друг от друга, что мы должны, по меньшей мере, отдавать себе отчет в наличии этой проблемы. Можно ли воспитывать характер в классной комнате, являются ли книги, лекции, вопросы, ответы, увещевания лучшими средствами для этого, могут ли проповеди и воскресные школы воспитать хороших людей, или, может быть, скорее хорошая жизнь создает хорошего человека, возможно, именно любовь, теплота, дружба, уважение и хорошее обращение с ребенком более важны для последующего формирования характера — вот альтернативы, представленные приверженцами двух теорий формирования характера и обучения.

 

Удовлетворение и здоровье

[12]

Представим, что некто А в течение нескольких недель живет в полных опасностей джунглях и остается в живых только потому, что время от времени ему удается раздобыть пищу и воду. Некто В не только остается в живых, но имеет винтовку и укрытую от глаз пещеру с закрывающимся входом. Некто С имеет не только все перечисленное, но и двух помощников. Некто D имеет пищу, ружье, помощников, пещеру и, кроме того, лучшего друга. И наконец, некто Fв тех же самых джунглях имеет все названное, и в дополнение к этому оно — пользующийся авторитетом предводитель группы людей. Ради краткости мы можем обозначить этих людей как оставшийся в живых, находящийся в безопасности, принадлежащий к группе, любимый и уважаемый.

Но это не только последовательность растущего удовлетворения базовых потребностей; это также последовательность все более высоких степеней психического здоровья. Понятно, что при прочих равных условиях человек, который находится в безопасности, принадлежит к группе и при этом любим, будет более здоровым (в соответствии с любой разумной дефиницией), чем тот, кто находится в безопасности и состоит в группе, но который отвергнут и не любим. И если, сверх того, человек завоевывает уважение и восхищение и вследствие этого обретает самоуважение, то он или она будет еще более здоровым, самоактуалпзирующимся человеком в полном смысле слова.

Несомненно, степень удовлетворения базовых потребностей связана с уровнем психического здоровья. Не можем ли мы пойти дальше, утверждая, что полное удовлетворение базовых потребностей и идеальное здоровье это одно и то же? Теория удовлетворения, по меньшей мере, предполагает такую возможность (см. Mas — low, 1969b). Хотя, разумеется, ответ на такой вопрос требует дальнейших исследований, уже сама формулировка предположения такого рода заставляет нас пристальнее взглянуть на забытые данные и вновь ставит перед нами старые вопросы, так и не получившие ответа.

Разумеется, мы должны согласиться с тем, что есть и иные пути к здоровью. И все же, когда мы определяем жизненный путь своих детей, у нас есть основания спросить: какова относительная частота здоровья при удовлетворении и какова эта частота при наличии фрустрации? Иначе говоря, как часто люди приходят к здоровью через аскетизм, через отречение от базовых потребностей, через дисциплину и через закаливание в огне фрустрации, трагедии и несчастья?

Данная теория также сталкивает нас с острой проблемой эгоизма: все ли потребности в силу самого их факта являются эгоистическими и эгоцентрическими? Действительно, самоактуализация, предельная потребность, определяется Гольдштейном в его книге как высокоиндивидуалистическая, и все же эмпирическое исследование весьма здоровых людей показывает, что они одновременно обладают чрезвычайным индивидуализмом и здоровым эгоизмом, с одной стороны, проявляя высшую степень сострадания и альтруизма — с другой (см. главу 11).

Когда мы постулируем концепцию здоровья благодаря удовлетворению (или здоровья благодаря счастью), мы тем самым заявляем о том, что мы едины с такими авторами, как Гольдштейн, Юнг, Адлер, Ангайл, Хорни, Фромм, Мэй, Бюлер, Роджерс, и многими другими, исходящими из позитивной тенденции развития организма, которая изнутри подталкивает его к дальнейшему совершенствованию.

Ибо если мы предположим, что здоровый организм полностью удовлетворен в отношении базовых потребностей и, следовательно, свободен для самоактуализации, мы тем самым предполагаем, что этот организм развивается скорее благодаря внутренней склонности к развитию, в бергсоновском смысле, нежели благодаря силам извне, в смысле бихевиористской теории о решающей роли окружающей среды в формировании личности. Организм, страдающий неврозом, — это организм, испытывающий дефицит удовлетворения базовых потребностей, а этому удовлетворению могут способствовать другие люди. Следовательно, такой организм более зависим от других людей и менее автономен и самостоятелен — в большей степени сформирован природой окружения, и в меньшей — своей собственной внутренней сущностью. Относительная независимость от окружения, которую обнаруживает здоровая личность, не лишена своего рода коммерческой стороны; это значит, что, когда окружение и личность приходят в соприкосновение, основными детерминантами являются цели личности и ее натура, а окружение представляет собой в первую очередь средства к достижению целей при самоактуализации личности. Это подлинная психологическая свобода (Riesman, 1950).

 

Удовлетворение и патология

За последние годы жизнь, безусловно, кое — чему научила нас в отношении патологии материального (низшие потребности) изобилия, результатами которого являются скука, эгоизм, чувство элитарности или «заслуженного» превосходства, остановка в развитии, разрушение чувства общности. Очевидно, что жизнь ради одних лишь материальных или низших потребностей не может удовлетворять в течение сколько — нибудь продолжительного времени.

Но теперь мы сталкиваемся с новой возможностью патологии в результате психологического изобилия; т. е. с негативными последствиями того, что человека самозабвенно любили и заботились о нем, поклонялись ему, восхищались им, рукоплескали ему и слушали, забыв о себе, или же того, что он занимал центральное место на сцене, имел преданных слуг, что все его сиюминутные желания выполнялись, даже ценой чьего — то самопожертвования или самоотречения.

Действительно, мы пока просто не имеем достаточной информации об этих новых явлениях и, безусловно, не имеем о них четкого научного представления. Все, что у нас есть, — это догадки, общие клинические впечатления, постепенно крепнущее убеждение детских психологов и педагогов в том, что одного лишь удовлетворения базовых потребностей недостаточно, поскольку ребенку необходим также некоторый опыт, требующий настойчивости, упорства, фрустрации, дисциплины и определенных ограничений. Если выразить это иначе, удовлетворение базовых потребностей следует определять более осторожно, поскольку оно может легко превратиться в потворство, требующее самоотречения окружающих, полную вседозволенность, ограждение от любых проблем и паразитическое существование. Любовь и уважение к ребенку должны даже в мелочах соединяться с любовью и уважением к себе как к родителю и к взрослым в целом. Дети, безусловно, личности, но они — личности, не имеющие опыта. Нужно считаться с тем, что во многих отношениях они могут поступать неразумно или глупо.

Патология, представляющая собой результат удовлетворения, может отчасти оказаться тем, что можно назвать метапатологией, отсутствием ценностей, смысла и содержания жизни. Многие гуманисты и психологи — экзистенциалисты убеждены в том — хотя пока, без опоры на соответствующие данные, нельзя быть уверенным в этом полностью, — что удовлетворение всех базовых потребностей не решает автоматически проблемы самоидентификации, нахождения системы ценностей, жизненного призвания, смысла жизни. По крайней мере для некоторых людей, в особенности молодежи, в жизни существуют отдельные и дополнительные по отношению к удовлетворению базовых потребностей задачи.

В заключение мы упомянем еще раз тот не до конца осознанный факт, что человек, судя по всему, почти никогда не бывает постоянно удовлетворен и доволен, а также другой факт, тесно связанный с первым, а именно то, что люди склонны привыкать к благам, которые имеют, забывать о них, считать их само собой разумеющимися и переставать ценить их. Для многих людей даже высочайшие наслаждения могут утратить свою свежесть и потерять новизну (Wilson, 1969), и для них может стать необходимым пережить потерю этих благ, чтобы начать вновь ценить их.

 

Сущность теории удовлетворения

Далее следует краткий перечень нескольких наиболее важных гипотез, которые включает теория удовлетворения. Другие перечислены в следующем разделе.

Психотерапия

Скорее всего, можно высказаться в поддержку точки зрения о том, что удовлетворение базовых потребностей имеет первостепенное значение в динамике фактического излечения или улучшения. Разумеется, при этом нужно признать как минимум что это один из факторов, который обладает чрезвычайно высокой значимостью и который до сих пор упускался из виду. Этот тезис будет более полно раскрыт в главе 9.

Установки, интересы, вкусы и ценности

Приводилось несколько примеров того, каким образом удовлетворение или фрустрация потребностей влияют на интересы (см. также Maier, 1949). Вероятно, можно пойти гораздо дальше, в конечном итоге включая обязательное рассмотрение морали, ценностей и этики в той мере, в которой они выходят за рамки правил поведения в обществе, манер, народных обычаев и другой местной социальной специфики. В настоящее время принято относиться к установкам, вкусам, интересам и даже ценностям любого рода так, как будто они не имеют иных детерминантов, кроме местного культурного ассоциативного научения, т. е. как будто они определяются исключительно произвольно действующими факторами окружающей среды. Но мы уже видели, что нужно учитывать и внутреннюю необходимость, и влияние удовлетворения потребностей организма.

Классификация типов личности

Если мы воспринимаем удовлетворение иерархии базовых эмоциональных потребностей как прямолинейный континуум, мы вооружены полезным (хотя и несовершенным) инструментом классификации типов личности. Если большинство людей имеют сходные потребности организма, любого человека можно сравнить с другим человеком в отношении степени удовлетворения этих потребностей. Это холистический или организменный подход, поскольку он классифицирует личности в целом в пределах единого континуума, а не отдельные стороны или аспекты личности во множестве несвязанных континуумов.

Скука и интерес

Что, если не избыточное удовлетворение, представляет собой скука? И все же даже здесь мы можем найти нерешенные и незамеченные проблемы. Почему повторяющийся контакт с живописью А, другом А, музыкой А вызывает скуку, в то время как то же самое количество соприкосновений с живописью Б, другом Б, музыкой Б вызывает все больший интерес и доставляет все большее удовольствие?

Счастье, радость, довольство, восторг и экстаз

Какую роль играет удовлетворение потребностей в формировании этих положительных эмоций? Те, кто изучает эмоции, слишком долго ограничивались изучением эмоциональных воздействий фрустрации.

Социальные последствия

В следующем разделе перечислены разнообразные пути, которыми удовлетворение, по — видимому, оказывает положительное социальное воздействие. В качестве тезиса для дальнейших исследований выдвигается предположение, что удовлетворение базовых потребностей личности (при прочих равных обстоятельствах, не принимая во внимание отдельные приводящие в замешательство исключения и оставляя на данный момент в стороне положительное воздействие депривации и дисциплины) совершенствует личность не только в отношении структуры характера, но также как гражданина в национальном или международном масштабе и в личных взаимоотношениях. Возможные последствия этого для политической, экономической, просветительской, исторической и социологической теорий значительны и очевидны (Aronoff, 1967; Davies, 1963; Myerson, 1925; Wootton, 1967).

Уровень фрустрации

Хотя это и может показаться парадоксальным, в определенном смысле удовлетворение потребностей — определяющий фактор фрустрации потребностей. Это так, поскольку высшие потребности не проявят себя на сознательном уровне, пока не будут удовлетворены низшие, более сильные потребности. В известном смысле, пока они не существуют сознательно, ощущения фрустрации возникнуть не может. Человека, перед которым стоит задача остаться в живых, не слишком заботят высшие жизненные проблемы, изучение геометрии, избирательное право, гражданские чувства, уважение; в первую очередь он озабочен более насущными вещами. Требуется определенный уровень удовлетворения низших потребностей, чтобы поднять индивида до того уровня цивилизованности, на котором он почувствует фрустрацию в отношении более масштабных личных, социальных и интеллектуальных проблем.

Следствием этого мы можем считать то, что, хотя большинство людей обречено желать того, чего они не имеют, все же есть смысл потрудиться ради более высокого уровня удовлетворения потребностей всех людей. Таким образом, мы учимся, с одной стороны, не ожидать чуда от отдельной социальной реформы (например, избирательных прав для женщин, бесплатного образования, тайного голосования, профсоюзного движения, улучшения жилищных условий, прямых выборов); вместе с тем нельзя недооценивать наличие постепенного продвижения вперед.

Если человек чувствует себя подавленным или встревоженным, для общества лучше, чтобы он беспокоился о завершении войны, нежели о том, что ему холодно или голодно. Понятно, что повышение уровня фрустрации (если можно говорить о высшей и низшей фрустрации) имеет последствия не только личностного, но и социального характера. Примерно то же самое можно сказать об уровне вины или стыда.

Случайное, бесцельное поведение и поведение с целью развлечения

Издавна отмеченный философами, художниками и поэтами, этот вид поведения странным образом упускался из виду психологами. Возможно, причиной тому была распространенная догма о том, что любое поведение мотивировано. Не собираясь в данный момент опровергать это (по мнению автора) заблуждение, можно отметить не подлежащий сомнению факт, что непосредственно после насыщения организм позволяет себе забыть о давлении, напряжении, нуждах и потребностях, чтобы бездельничать, предаваться праздности, расслабляться, заниматься пустяками, быть в покое, наслаждаться солнцем, украшать, чистить горшки и кастрюли, играть и развлекаться, наблюдать за незначительными вещами, быть легкомысленным и бесцельным, научиться чему — нибудь между прочим, просто так; одним словом, чтобы быть (относительно) немотивированньш. Удовлетворение потребностей дает возможность появления немотивированного поведения (см. главу 6, где этот вопрос обсуждается более подробно).

Автономия высших потребностей

Хотя в общем верно, что мы поднимаемся на уровень высших потребностей после удовлетворения низших, все же можно наблюдать следующий феномен: если уровень этих высших потребностей достигнут, а с ним и соответствующие ему ценности и предпочтения, эти потребности могут приобрести автономный характер и перестать зависеть от удовлетворения низших потребностей. В этом случае человек может даже презирать и отвергать необходимость удовлетворения низших потребностей, которое обеспечивает возможность «высшей жизни»; примерно в том же духе богатство в третьем поколении начинает стыдиться богатства первого поколения, а образованные дети иммигрантов стыдятся своих неотесанных родителей.

 

Влияние удовлетворения

Далее следует неполный перечень феноменов, определяющим фактором которых является по большей части удовлетворение базовых потребностей.

А. Конативно — эмоциональные.

1. Ощущения физического насыщения и пресыщения по отношению к пище, сексу, сну и т. д. и, как побочные результаты этого, благополучие, здоровье, энергия, эйфория, физическое удовлетворение.

2. Ощущения безопасности, мира, защищенности, отсутствия опасности и угрозы.

3. Ощущения принадлежности, включенности в группу, отождествление себя с целями и победами группы, принятия группой и обретения места, чувства дома.

4. Ощущение того, что любишь и любим, восприятие себя как объекта, достойного любви, чувство приобщенности к любви.

5. Сознание уверенности в своих силах, чувство собственного достоинства, самоуважение, уверенность, вера в себя; осознание своих способностей, успеха, компетентности, собственной силы, независимости, способности повести за собой, чувство, что ты достоин уважения.

6. Ощущения самоактуализации, полноты, самореализации, все более полного и плодотворного раскрытия ресурсов личности и ее потенциальных возможностей с последующими ощущениями развития, зрелости, здоровья и автономии.

7. Удовлетворенная любознательность, ощущение научения и приобретения все большего количества знаний.

8. Утоленная жажда познания, все более высокий уровень философского удовлетворения; движение по пути ко все более и более широкой, содержательной и единой философии или религии; глубокое осознание всеобщих взаимных связей; благоговение; преданность ценностям.

9. Утоленная потребность в прекрасном; глубокое волнение, эмоциональное потрясение, восторг, экстаз, ощущение гармонии, соразмерности, справедливости и совершенства.

10. Появление высших потребностей.

11. Временная или продолжительная зависимость и независимость от разного рода положительных раздражителей; растущая независимость и пренебрежение по отношению к низшим потребностям и низшим положительным раздражителям.

12. Ощущения аппетита и отвращения.

13. Скука и интерес.

14. Совершенствование системы ценностей; утонченность вкуса; избирательность.

15. Большие возможности и большая интенсивность приятного возбуждения, счастья, радости, восторга, удовлетворения, спокойствия, безмятежности, ликования; более богатая и более позитивная эмоциональная жизнь.

16. Более частые моменты экстаза, наивысших переживаний, ощущение оргазма, восторга и мистических переживаний.

17. Изменение уровня стремлений.

18. Изменения уровня фрустрации.

19. Движение к метамотивации и ценностям бытия (Maslow, 1964а).

Б. Когнитивные.

1. Более обостренное, более проницательное, более реалистическое познание; более адекватное восприятие реальности.

2. Совершенствование интуитивных способностей; большая способность к предвидению.

3. Мистические переживания с озарениями и инсайтами.

4. Большее сосредоточение на проблемах и реальных целях; меньшие проекции и сосредоточение на себе; когниция надличностного и надчеловеческого характера.

5. Совершенствование мировоззрения и философии (которые становятся более точными, реалистичными, менее деструктивными в отношении себя и остальных, приобретают более всеобъемлющий, интегрированный, холистический и т. п. характер).

6. Большая креативность, увеличение роли искусства, поэзии, музыки, знаний, науки.

7. Меньше негибкого, бездумного консерватизма; меньшая склонность к стереотипам, меньшая категоричность (см. главу 17); более тонкое восприятие личной уникальности, безотносительно к свойственной людям категоричности и стремлению навешивать ярлыки; меньше противоречивости.

8. Многие фундаментальные, глубинные установки (демократичность, уважение ко всем людям, привязанность к другим, любовь и уважение к людям разного возраста, пола, расовой принадлежности).

9. Более низкий уровень предпочтений привычного и потребностей в нем, в особенности в отношении значимых вопросов, меньше страха перед неизведанным и чужим.

10. Большая вероятность непреднамеренного или латентного научения.

11. Меньшая потребность в простом; большее удовольствие от сложного.

В. Черты характера.

1. Большая невозмутимость, самообладание, безмятежность, спокойствие духа (противоположность напряжения, нервозности, подавленности, ощущения своего ничтожества).

2. Доброта, сердечность, сострадание, отсутствие эгоизма (противоположность бессердечия).

3. Разумная щедрость.

4. Величие (противоположность мелочности, низости, посредственности).

5. Уверенность в себе, чувство собственного достоинства, самоуважение, уверенность, вера в себя.

6. Ощущение безопасности, умиротворенности, отсутствия опасности.

7. Дружелюбие (противоположность враждебности).

8. Большая устойчивость к фрустрации.

9. Терпимость, интерес и одобрение по отношению к индивидуальным особенностям людей и, следовательно, отсутствие предубеждений и общей враждебности (но не утрата здравого смысла); более глубокое ощущение духовной общности людей, товарищества, братской любви, уважения к людям.

10. Больше смелости; меньше страха.

11. Психологическое здоровье и все сопутствующие ему побочные результаты; состояние, исключающее неврозы, психопатологию личности и, возможно, психозы.

12. Большая демократичность (лишенное страха реалистическое уважение к тем, кто его заслуживает).

13. Релаксация; меньшее напряжение.

14. Большая искренность, честность, прямота; меньше лицемерия и фальши.

15. Более сильная воля; большее удовлетворение, приносимое ответственностью.

Г. Межличностные.

1. Лучший гражданин, сосед, родитель, друг, возлюбленный.

2. Зрелость и непредубежденность в отношении политики, экономики, религии, образования.

3. Уважение к детям, работающим по найму, национальным меньшинствам и другим социально слабым группам.

4. Большая демократичность, меньший авторитаризм.

5. Меньше необоснованной враждебности и больше дружелюбия, больше интереса к другим людям, способность легко солидаризироваться с другими людьми.

6. Более глубокое понимание людей, способность к более удачному выбору, например выбору друзей, любимых, лидеров.

7. Более приятный, более привлекательный, более притягательный человек.

8. Лучший психотерапевт.

Д. Разное.

1. Иное представление о рае, аде, утопии, хорошей жизни, успехе, неудаче и т. п.

2. Приближение к высшим ценностям; к высшим проявлениям «духовной жизни».

3. Изменения всех форм экспрессивного поведения (например, улыбки, смеха, выражения лица, манеры держаться, походки, почерка); тенденция к более экспрессивному поведению и уменьшению доли копинг — поведения.

4. Изменения в состояниях активности, усталости, сна, покоя, отдыха, настороженности.

5. Оптимизм, интерес к будущему (оппозиция утраты боевого духа, апатии, полной потери интереса к жизни).

6. Изменения в мечтах, фантазиях, воспоминаниях детства (Allport, 1959).

7. Изменения принципов поведения, этики, ценностей (основанные на особенностях характера).

8. Образ жизни, предполагающий отстраненность от проблем побед — пора — жений, соперничества, игры без выигрыша.

 

Важность пересмотра теории

Теории базовых потребностей, в общих чертах изложенные в предыдущих главах, настоятельно требуют пересмотра теории инстинкта, который необходим уже только потому, что существует необходимость разграничения более и менее базового, более и менее здорового, более и менее естественного.

Кроме того, имеется значительное количество прочих теоретических, клинических и экспериментальных соображений, указывающих на желательность переоценки теории инстинкта, а возможно, даже ее воссоздания в том или ином виде. Все эти соображения содержат определенный скептицизм по отношению к нынешнему акценту психологов, социологов и антропологов на пластичность человека, его гибкость и способность к адаптации и на его способности к научению. Люди представляются нам куда более автономными и саморегулирующимися, чем позволяет им психологическая теория нашего времени.

Современные исследователи убежденно высказываются в пользу того, что организм заслуживает доверия и гораздо больше способен к самозащите и к саморегуляции, чем принято считать (Cannon, 1932; Goldstein, 1939; Levy, 1951; Rogers, 1954; и др.). К этому мы можем добавить, что различные разработки показали теоретическую необходимость постулировать определенного рода позитивное развитие или склонность к самоактуализации организма, которое отличается равным образом как от стремления к консервации, поддержания в состоянии равновесия и го — меостатического процесса, так и от склонности организма реагировать на импульсы из внешнего мира. Такое стремление к развитию или самоактуализации, в той или иной неопределенной форме, постулировалось такими разными мыслителями, как Аристотель и Бергсон, и многими другими философами. Среди психиатров, психоаналитиков и психологов неизбежным его считали Гольдштейн, Бюлер, Юнг, Хорни, Фромм, Роджерс и многие другие.

Однако, возможно, что в первую очередь в пользу пересмотра теории инстинкта говорит опыт психотерапевтов, главным образом психоаналитиков. В этой сфере логика данных, хотя и не вполне понятных, очевидна; психотерапевт неизбежно вынужден заниматься разграничением более и менее фундаментальных желаний (потребностей, импульсов). Все очень просто: фрустрация одних потребностей ведет к патологии, фрустрация потребностей другого рода не имеет такого результата. Эти потребности невероятно упрямы и непокорны. Они не уступают никаким уговорам, подменам, подкупам и альтернативам; им не нужно ничего, кроме соответствующего и надлежащего удовлетворения. Сознательно и подсознательно они беспрестанно просят и умоляют. Они ведут себя подобно упрямым, не допускающим пренебрежения, имеющим критическое значение, не поддающимся анализу фактам, которые следует принять как данность или отправную точку, не задаваясь вопросами о них. Этот впечатляющий момент требует, чтобы любая школа психиатрии, психоанализа, клинической психологии, социальной работы, детской терапии приняла учение о потребностях, подобных инстинктам, безотносительно того, насколько это противоречит любым другим положениям.

Такие опыты напоминают нам в первую очередь о характерных особенностях людей, конституции, наследственности, а не о привычках, которые носят поверхностный характер и которыми легко манипулировать. Какой бы выбор ни делался при решении этой дилеммы, врач почти всегда выбирал инстинкт, а не условный ответ или привычку в качестве фундамента для своих построений. Это, безусловно, вызывает сожаление, поскольку, как мы увидим, существуют и иные промежуточные и более перспективные альтернативы, из которых мы теперь имеем возможность выбирать; дилемма предполагает более двух возможностей.

При этом представляется совершенно ясным, что, с точки зрения требований общей теории динамизма, теория инстинкта, представленная Мак — Дугаллом и Фрейдом, имеет определенные достоинства, которые на настоящий момент еще не получили заслуженной оценки, возможно, потому, что ее недостатки были куда более очевидны. Теория инстинкта признавала тот факт, что человек обладает внутренней движущей силой; что принимать решение о своем поведении наряду с окружающей средой ему помогает его собственная природа; что сама природа человека определяет для него структуру целей, стремлений и ценностей; что очень часто при благоприятных условиях люди хотят именно того, в чем нуждаются, чтобы предотвратить болезнь; что все люди принадлежат к единому биологическому роду; что поведение бессмысленно, если не осознаются его мотивации и цели; и что, в общем и целом, организм, предоставленный самому себе, обнаруживает определенную биологическую эффективность и мудрость, требующую объяснения.

 

Критика традиционной теории инстинкта

Хотелось бы отметить и тот факт, что, хотя ошибки ученых, занимавшихся теорией инстинкта, достаточно существенны и подлежат исправлению, они ни в коей мере не были неизбежной или неотъемлемой частью теории, а кроме того, значительное число этих ошибок допускали не только инстииктивисты, но и их критики.

Редукционизм

Большинство антиинстиктивистов, таких как Бернард, Уотсон, Куо и др., в 1920–1930–е гг. критиковали теорию инстинкта на том основании, что инстинкты не могут быть описаны с точки зрения стимулов — реакций. Критики дошли до обвинения в том, что теория инстинкта не согласуется с простой бихевиористской теорией.

Это верно, она совершенно с ней не согласуется. Однако сегодня специалисты по динамической и гуманистической психологии не принимают такую критику всерьез; они едины, полагая, что невозможно определить ни одно важное человеческое качество в его целостности и ни один вид деятельности лишь с точки зрения сти — мулов — реакций.

Такая попытка может вызвать не просто путаницу. В качестве типичного примера можно взять случай, когда классический низший инстинкт животного путают с рефлексом. Последний является чисто моторным актом, первый включает куда большее: заранее известный импульс, экспрессивное поведение, копинг — по — ведение, целевой объект и аффект.

Подход «все или ничего»

Ничто не заставляет нас выбирать между одним лишь инстинктом во всей его полноте и его отсутствием. Почему не могут иметь место следы инстинкта, подобные инстинкту моменты только импульса или только поведения, различия в степени проявления, частичные инстинкты?

Слишком многие авторы использовали слово инстинкт неточно, распространяя его на потребность, намерение, способность, поведение, восприятие, экспрессию, ценность и сопутствующие им эмоции, по отдельности или в комбинации. Результатом нечеткого словоупотребления стала система взглядов, в которой почти каждая из известных человеческих реакций тем или иным автором определялась как инстинктивная, на что указывали Мармор (Marmor, 1942) и Бернард (Bernard, 1924).

Наша основная гипотеза состоит в том, что только побудительные мотивы человека или его базовые потребности могут носить сколько — нибудь ощутимый врожденный характер. Соответствующему поведению или способности, когниции или привязанности не требуется быть врожденными, поскольку (в соответствии с нашей гипотезой) они могут быть приобретены в процессе научения или носить экспрессивный характер. (Разумеется, многие способности и возможности человека в значительной мере детерминированы или вероятны благодаря наследственности, например цветовое зрение, но в данном случае нас интересуют не они.) Таким образом, наследственная составляющая базовых потребностей может рассматриваться просто как конативный недостаток, связанный с целеустремленным поведением, как смутные, не имеющие выраженной направленности потребности, в духе импульсов Ид у Фрейда. (Далее мы увидим, что положительные раздражители этих базовых потребностей также, судя по всему, имеют врожденный характер, чему можно найти подтверждение.) То, что действительно подлежит усвоению в процессе научения, так это поведение, определяемое стремлением к цели (или копинг — поведение).

Как инстинктивисты, так и их оппоненты совершали одну и ту же ошибку, мысля исключительно черно — белыми, дихотомическими понятиями, не допуская промежуточных вариантов. Как можно говорить, что сложный комплекс реакций или целиком детерминирован наследственностью, или вообще не имеет отношения к наследственности? Нет ни единой структуры, даже простой, не говоря уже о любой из реакций в целом, которая определяется исключительно генными детерминантами. Противоположное утверждение также является крайностью, поскольку очевидно, что ничто не свободно полностью от влияния наследственности, поскольку люди — это биологические организмы.

Одним из сбивающих с толку последствий такой дихотомии является тенденция определять любой вид деятельности как не инстинктивный, если имеет место любой момент научения, или, наоборот, определять деятельность как инстинктивную, если она обнаруживает какое бы то ни было влияние наследственности. Поскольку для большинства побуждений, способностей или эмоций несложно доказать воздействие и тех и других факторов, то подобные споры неразрешимы.

Непреодолимые силы

Парадигмой для приверженцев теории инстинкта служил животный инстинкт. Это привело к ошибкам различного рода, таким как отказ от поисков инстинктов, свойственных именно человеку. Одним из наиболее ошибочных выводов, сделанных при изучении низших животных, была аксиома, что инстинкты являются сильными, устойчивыми, неконтролируемыми и не поддающимися изменению и сдерживанию. Возможно, это верно по отношению к семге, лягушкам или леммингам, но это никак не относится к людям.

Если, как мы это чувствуем, базовые потребности имеют поддающуюся оценке наследственную основу, то вполне можем допустить грубую ошибку, когда будем искать инстинкты и рассматривать сущность в качестве инстинктивной лишь тогда, когда она явно и несомненно независима от внешних воздействий и более сильна, чем они. Однако почему не может быть потребностей, которые, хотя и подобны инстинктам, тем не менее легко сдерживаются, подавляются или контролируются иным образом и которые легко маскируются, видоизменяются или даже подавляются привычками, внушением, культурным давлением, виной и т. д. (что, к примеру, и происходит с потребностью в любви)? То есть почему не могут существовать слабые инстинкты?

Возможно, основным мотивом нападок культуралистов на теорию инстинкта и является это ошибочное отождествление инстинкта с непреодолимой силой. Опыт любого этнолога находится в противоречии с этим предположением, и, следовательно, причины такой критики понятны. Но если мы с надлежащим уважением отнесемся как к культурному, так и к биологическому, и если мы будем рассматривать культуру как более сильный фактор по сравнению с инстинктивной потребностью, то в этом случае то, что наш долг защищать слабые, едва различимые, хрупкие инстинктивные потребности от способной подавить их более грубой, более сильной культуры, а не наоборот, будет восприниматься не как парадокс, а как нечто само собой разумеющееся. Это может произойти даже несмотря на то, что те же самые инстинктивные потребности являются в ином смысле сильными — они устойчивы, они требуют удовлетворения, их фрустрация ведет к глубокой патологии и т. д.

Следует подчеркнуть, что парадокс может помочь. Мы думаем о глубокой, раскрывающей терапии и инсайт — терапии, которая включает практически все, кроме гипноза и бихевиоральной терапии, которая с определенной точки зрения вскрывает, возрождает, укрепляет наши ослабевшие и утерянные инстинктивные склонности и остатки инстинктов, наше замаскированное животное начало, нашу субъективную биологию. Эта же цель в еще более явном виде ставится при проведении семинаров по личностному развитию. Как терапия, так и семинары представляют собой дорогостоящие, болезненные и продолжительные по времени усилия, которые требуют посвятить всю жизнь борьбе, набраться стойкости и терпения, но даже в этих условиях они не гарантируют успеха. Но кому из кошек, собак или птиц требуется помощь, чтобы понять, как быть кошкой, собакой или птицей? Их импульсы говорят громким, четким и не вызывающим сомнений голосом, в то время как наши — слабым и невразумительным, который настолько малозаметен, что нам требуется специальная помощь, чтобы услышать его.

Это помогает нам понять, почему в самоактуализирующихся людях так ясно ощущается естественность животных, которая почти отсутствует у людей, страдающих неврозами, или «просто больных» людей. Мы даже могли бы сказать, что часто болезнь состоит именно в потере животного естества. Парадоксальным образом наиболее явно принадлежность к биологическому роду и животное начало проявляют себя именно в людях с более высокой духовностью, самых умных и здравомыслящих, в высшей степени (от природы) рациональных.

Примитивные импульсы

Другая ошибка также является результатом сосредоточения на инстинктах животных. По непостижимым причинам, понять которые под силу лишь историку — интеллектуалу, представители западной цивилизации в большинстве случаев считают, что животное в нас — это дурное животное и что наиболее примитивные из наших импульсов порочны, алчны, эгоистичны и враждебны.

Теологи называют это первородным грехом или дьяволом. Фрейдисты называют это Ид, а философы, экономисты и педагоги называют это по — разному. Дарвину была так близка эта точка зрения, что он увидел в животном мире лишь соперничество, совершенно упустив из виду сотрудничество, которое распространено не менее широко и которое без труда увидел Кропоткин.

Такое мировоззрение нашло свое выражение в отождествлении животного в нас с волком, тигром, свиньей, грифом или змеей, а не с более доброжелательными или хотя бы более кроткими животными, такими как, например, олень, слон, собака или шимпанзе. Можно назвать это интерпретацией нашей внутренней природы в духе скверного животного и отметить, что если мы вынуждены интерпретировать человека, исходя от животных, то лучше бы нам выбрать животное, которое стоит ближе всего к человеку, а именно человекообразных обезьян.

Дихотомия инстинкта и разума

Мы видели, что инстинкты и гибкая, когнитивная адаптация к новому в филогенетическом отношении имеют свойство быть взаимоисключающими. Чем больше мы находим одного, тем меньше вероятность другого. Из — за этого с незапамятных времен совершалась роковая и даже трагическая (с точки зрения исторических последствий) ошибка, касающаяся разделения инстинктивных импульсов и рационального начала в человеке. Крайне редко кому — либо приходило в голову, что и то и другое в человеке может носить подобный инстинкту характер, имея идентичные и синергетические, а не антагонистические цели и последствия.

Наша точка зрения состоит в том, что влечение к знанию и пониманию может носить ничуть не менее конативный характер, чем потребности в принадлежности или любви.

При обычной дихотомии инстинкта — разума скверно определенный инстинкт противостоит скверно определенному разуму. Если бы им было дано корректное определение в соответствии с современным уровнем знаний, они бы не рассматривались как противоположные или противоречащие друг другу и даже как существенно отличающиеся друг от друга. Здоровый рассудок, насколько его можно определить сегодня, и здоровые импульсы, подобные инстинктам, обращены в одном направлении и не находятся в оппозиции друг к другу у здорового человека (хотя они могут носить антагонистический характер у больного). Одним из примеров может служить то, что все научные данные на сегодняшний день говорят о том, что, с точки зрения психиатрии, для детей желательно быть защищенными, любимыми, ощущать одобрение и уважение. Но именно к этому дети и стремятся (инстинктивно). Мы утверждаем, что именно в этом, поддающемся научной оценке и осязаемом смысле подобные инстинктам потребности и разум, скорее всего, носят синергетический, а не антагонистический характер. Их видимый антагонизм надуман, и вывод о нем был сделан в результате того, что исследовались, прежде всего, больные люди. Если эта точка зрения окажется верной, то таким образом нам удастся решить старую проблему приоритета инстинкта или рассудка — вопрос, который сегодня столь же старомоден, как вопрос о лидерстве мужа или жены в хорошем браке.

Антагонизм между инстинктами и обществом

Для того чтобы проявиться, выразить себя и быть удовлетворенными, слабым, подобным инстинктам импульсам требуются благоприятные культурные условия; если же условия неподобающие, эти импульсы легко разрушаются. Наше общество, например, должно значительно усовершенствоваться, прежде чем появится надежда удовлетворить слабые потребности наследственного характера. Считать, что антагонизм между инстинктами и обществом, между интересами индивида и социальными интересами носит внутренний и неизбежный характер, в высшей степени пустое дело. Возможно, единственным оправданием такой точки зрения является то, что в случае больного общества и больной личности это действительно может быть верно. Но это не неизбежно. И в подобающем обществе это не может быть верно. Личные и социальные интересы в условиях здорового общества носят синергетический, а не антагонистический характер. Ложная дихотомия сохраняется лишь из — за того, что ошибочные концепции интересов личности и общества вполне естественны при скверном состоянии личности и общества.

Обособленные инстинкты

К недостаткам теории инстинкта, как и большинства теорий мотивации, можно отнести неспособность понять, что импульсы динамически связаны друг с другом в рамках иерархии, определяемой их силой. Если рассматривать импульсы как независимые друг от друга, остаются нерешенными различные проблемы, а также возникает множество псевдопроблем. Например, холистический и единый по сути характер мотивационной жизни затушевывается, и возникают неразрешимые проблемы составления перечней мотивов. Кроме того, из поля нашего зрения пропадает принцип ценности или выбора, который позволяет говорить о том, что одна потребность выше другой, или важнее другой, или носит более базовый характер. Единственное, на что способна изолированная потребность, — потребовать своего удовлетворения, иначе говоря, собственного уничтожения. Это позволяет теории приблизиться к инстинктам смерти, покоя, гомеостаза, благодушия и равновесия.

Здесь упускается из виду тот очевидный факт, что удовлетворение любой потребности, с одной стороны, устраняет ее, а с другой — позволяет другим, более слабым потребностям, которые до сих пор находились в подавленном состоянии, выйти на передний план и заявить о себе. Поток потребностей непрерывен. Удовлетворение одной потребности ведет к появлению новой.

Подавление инстинктов

В одном ряду с интерпретацией инстинктов как проявлений порочного животного стоит представление о том, что они будут более явно проявляться у душевнобольного, страдающего неврозом, преступника, слабоумного или доведенного до отчаяния человека. Это естественным образом вытекает из тезиса о том, что сознание, рассудок и этика есть не что иное, как приобретенная внешняя видимость, которая по своему характеру радикально отличается от того, что она скрывает, и в отношении этого скрытого подобна наручникам на арестанте. Из этой ошибочной концепции вытекает представление о цивилизации и всех ее институтах — школе, церкви, суде, законах — как о силах, ограничивающих дурные животные наклонности.

Эта ошибка имеет настолько критический характер и несет столь трагическую нагрузку, что по исторической значимости ее можно уподобить таким ошибкам, как вера в то, что король обладает правами помазанника божьего, или в то, что одна из религий единственно верная, или отрицание эволюции, или убеждение в том, что земля плоская. Любое мнение, которое подрывает доверие людей к себе, а возможно и ко всем остальным, и заставляет идти их вразрез с реальностью и пессимистически оценивать человеческие возможности, отчасти несет ответственность за все когда — либо имевшие место войны, за любой расовый антагонизм и за любые религиозные погромы.

Если мы признаем, что подобные инстинктам потребности не несут в себе ничего плохого, но имеют нейтральный или позитивный характер, то тысячи надуманных проблем решатся сами собой и постепенно исчезнут.

Например, в обучении детей по методу «дрессировки» следует добиться переворота, который может привести к тому, что само слово «приучение», несущее столь отрицательную имплицитную нагрузку, выйдет из употребления. Перемены, которые предполагают признание и оправдание потребностей животного характера, подтолкнут нас к их удовлетворению, а не к их фрустрации.

В нашей культуре ребенок со средней степенью депривации, еще не полностью усвоивший культурные нормы (т. е. еще не лишенный окончательно здорового и желательного животного начала), упорно добивается восхищения, безопасности, автономии, любви и т. д. всеми доступными ребенку способами, которые приходят ему в голову. Обычной реакцией умудренного опытом взрослого на такое поведение были бы слова: «Да он просто хвастается» или «Она просто хочет привлечь к себе внимание» и попытка выдворить ребенка из компании взрослых. Подобная оценка, как правило, интерпретируется как запретительная мера, направленная на то, чтобы не давать ребенку того, к чему он стремится, не замечать, не восхищаться, не аплодировать.

Если же мы будем воспринимать такие мольбы о принятии, любви, восхищении как законные требования или права, так же как мы воспринимаем жалобы на голод, жажду, холод или боль, мы должны будем автоматически превратиться в «удовлетворителей потребностей», а не в тех, «которые их фрустрируют». Единственным результатом этого будет то, что и дети, и родители получат больше удовольствия, им будет приятнее находиться вместе и, без сомнения, они будут больше любить друг друга.

 

Базовые потребности в теории инстинкта

Все соображения, изложенные выше, заставляют нас выдвинуть предположение о том, что базовые потребности в определенном смысле и определенной степени определяются конституцией или наследственностью. Такую гипотезу нельзя обосновать в наши дни, поскольку необходимых приемов генетических и неврологических исследований пока не существует.

На следующих страницах и в работе, приведенной в списке литературы (Maslow, 1965а), представлены имеющиеся данные и теоретические соображения, которые при данном порядке изложения могут служить подтверждениями гипотезы о том, что базовые потребности человека имеют подобный инстинктам характер.

Инстинкты, свойственные только человеку

Понимание теории инстинкта во всей полноте требует признания преемственности человека по отношению к животному миру, а также признания существенных различий между человеком и прочими биологическими видами. Хотя верно то, что любой импульс или потребность, которые обнаружены как у человека, так и у всех прочих животных (например, питание или дыхание), тем самым подтверждают свой инстинктивный характер, однако это не опровергает возможность того, что некоторые из инстинктивных импульсов могут присутствовать только у людей. Шимпанзе, домашние голуби, семга и кошка имеют инстинкты, свойственные только их виду. Почему же человек не может иметь особенностей, которые присущи именно ему?

Фрустрация носит патогенетический характер

Другим основанием для рассмотрения базовых потребностей как по своей природе подобных инстинкту является то, что фрустрация этих потребностей приводит к психопатологии, с этим согласны все клиницисты. Это не относится к потребностям страдающих неврозом, к привычкам, к пагубным пристрастиям или предпочтениям.

Если общество создает и прививает понятие обо всех ценностях, то почему пренебрежение только некоторыми из них приводит к патогенетическим последствиям? Мы приучаемся есть трижды в день, говорить спасибо, пользоваться вилкой и ложкой, стулом и столом. Мы вынуждены носить одежду и обувь, по ночам спать в кровати и говорить по — английски. Мы поедаем коров и овец, но не едим собак и кошек. Мы поддерживаем чистоту, стремимся получить повышение и жаждем денег. Но все эти устойчивые привычки могут быть безболезненно подавлены поодиночке или все вместе; временами это может даже привести к позитивному результату. При определенных обстоятельствах, как, например, в походе на байдарках или путешествии с палатками, мы осознаем внешний характер этих привычек, расставаясь с ними с вздохом облегчения. Но то же самое никогда нельзя сказать о любви, о безопасности или об уважении.

Понятно, что вследствие этого базовые потребности получают особый психологический и биологический статус. У них есть некое отличие. Они должны быть удовлетворены, иначе мы заболеем.

Удовлетворение носит здоровый характер

Удовлетворение базовых потребностей ведет к последствиям, которые можно определить как желательные, благоприятные, здоровые или ведущие к самоактуализации. Слова желательные или благоприятные используются здесь скорее в биологическом, чем в априорном смысле и определяются принятой дефиницией. Эти последствия заключаются в том, что здоровый организм сам склонен выбирать и стремиться к тем условиям, которые позволят ему сделать этот выбор.

Эти психологические и соматические последствия уже были в общих чертах описаны в главе об удовлетворении базовых потребностей и не нуждаются в дальнейшем обсуждении здесь; необходимо лишь указать, что в данном критерии нет ничего эзотерического или ненаучного. Под него легко подвести экспериментальную или технологическую базу, особенно если не забывать, что проблема не слишком отличается от выбора подходящего масла для автомашины. Одно масло лучше, чем другое, если с ним машина работает лучше. Общие клинические наблюдения свидетельствуют о том, что организм, который не испытывает недостатка в безопасности, любви и уважении, работает лучше (т. е. более эффективно воспринимает, более полно использует интеллект, чаще делает верные выводы, лучше усваивает пищу, меньше подвержен различным заболеваниям и т. д.).

Побудительность

Побудительность положительных раздражителей базовых потребностей отличает их от положительных раздражителей прочих потребностей. Сам организм, руководствуясь своей природой, указывает на необходимый ряд положительных раздражителей, для которых невозможно найти замену, как это может быть, скажем, при удовлетворении потребностей, связанных с привычками, или даже при удовлетворении многих потребностей людей, страдающих неврозами.

Психотерапия

Результаты психотерапии представляют для нас значительный интерес. По — видимому, применительно ко всем основным типам психотерапии можно сказать, что в той степени, в которой психотерапия считается успешной, она благоприятствует, поощряет и усиливает то, что мы назвали базовыми инстинктивными потребностями, наряду с этим ослабляя или ликвидируя так называемые невротические потребности.

В первую очередь для тех видов терапии, которые недвусмысленно претендуют на то, чтобы позволить личности быть тем, что она собой представляет в глубине души и по существу (например, терапия по Роджерсу, Юнгу или Хорни), это обстоятельство немаловажно, поскольку оно предполагает, что личность имеет определенную, присущую ей внутреннюю природу, а не создается психотерапевтом заново. Он лишь освобождает ее, чтобы она могла расти и развиваться в свойственной ей манере. Если инсайт и устранение подавления заставляют реакцию исчезнуть, эта реакция может с полным основанием рассматриваться как чуждая, а не имеющая внутренний характер. Кроме того, как рассуждала Хорни (Ногпеу, 1939), если освобождение от тревожности ведет к тому, что пациент становится более любящим и менее враждебным, не означает ли это, что любовь заложена в человеческой природе, а враждебность — нет?

В принципе, здесь мы находим просто золотые россыпи данных для теории мотивации, самоактуализации, ценностей, научения, познания в целом, межличностных связей, аккультурации и деаккультурации и т. д.

Поощрение инстинктов

Подобная инстинктам природа базовых потребностей требует переоценки взаимосвязей между культурой и личностью, которая позволила бы принять во внимание высокую детерминирующую значимость внутренних факторов организма. Если личность сформировалась без учета данного положения, верно, что ничего плохого не случилось и никаких немедленных или явных патологических последствий не наступает. Однако безоговорочно признано, что патология все же появится, если не в явной, то в едва различимой форме, и если не сразу, то позднее. Не будет ошибкой привести в качестве примера обычный невроз взрослого человека, который и является результатом такого преждевременного насилия над врожденными (хотя и слабыми) потребностями организма.

Противодействие личности адаптации к культурным нормам в интересах ее целостности и сохранения ее внутренней природы представляет собой, или должно представлять, важное направление исследований для психологических и общественных наук. Личность, которая с готовностью уступает искажающим ее силам культуры (т. е. хорошо адаптированная личность), иногда бывает менее здорова, чем правонарушитель, преступник или страдающий неврозом человек, реакции которых могут показывать, что у них достанет мужества сопротивляться разрушению психологического костяка.

Из того же соображения вытекает еще одно, которое на первый взгляд может показаться парадоксальным. Просвещение, цивилизация, разум, религия, закон, правительство воспринимаются большинством как силы, которые прежде всего ограничивают и подавляют инстинкты. Но если справедлива наша точка зрения, что скорее инстинктам следует бояться цивилизации, чем цивилизации бояться инстинктов; возможно, все должно быть как раз наоборот (если мы хотим, чтобы люди и общество стали лучше): может быть просвещение, закон, религия и т. д. должны охранять, лелеять и поощрять проявление и удовлетворение инстинктивных потребностей в безопасности, любви, самоуважении и самоактуализации, причем названные институты должны относиться к этому как к одной из своих функций.

Разрешение противоречия

Природа базовых потребностей, подобных инстинктам, помогает разрешить и преодолеть многие философские противоречия, включая противоречия между биологией и культурой, между врожденным и приобретенным в процессе научения, субъективным и объективным, уникальным и универсальным. Это происходит, поскольку вскрывающая, занимающаяся поисками «Я» психотерапия и приемы личностного развития и «поиска души» прокладывают путь также к раскрытию объективной, биологической природы человека, его животному началу и видовым особенностям, т. е. к его Существу.

Большинство психотерапевтов, какие бы школы они ни представляли, полагают, что они вскрывают и освобождают более фундаментальный и подлинный, более реальный пласт личности, по мере того как пробираются через невроз к сути или ядру, которое постоянно находилось на месте, но было покрыто, замаскировано, подавлено психопатическими поверхностными пластами. Это очень ярко показывает формулировка Хорни (Ногпеу, 1950), когда она говорит о достижении Реального «Я», путь к которому лежит через псевдо — Я. Высказывания, касающиеся самоактуализации, также подчеркивают момент проявления того, что в действительности представляет собой личность в потенциале. Поиск Идентичности в значительной мере предполагает не что иное, как «превращение в того, кем действительно является человек» и как становление «полноценно функционирующего» человека или «человека в полном смысле слова», т. е. отличающегося от ряда ему подобных и являющегося самим собой (Grof, 1975).

Несомненно, центральная задача здесь: осознать, что представляет собой человек с точки зрения биологии, темперамента и конституции как представитель определенного вида. Это именно то, что пытаются сделать психоаналитики всех направлений — помочь человеку осознать свои потребности, импульсы, эмоции, желания и боль. Но это своего рода феноменология внутренней биологии, животного начала и видовых особенностей, раскрытие биологии через ее переживание, то, что можно назвать субъективной биологией, интроспективной биологией или биологией переживаний.

Этот процесс приводит к субъективному открытию объективного, т. е. специфических особенностей человеческого рода как биологического вида. Это означает индивидуальное открытие общего и универсального, личное обнаружение объективного и надличностного (и даже надчеловеческого). Одним словом, то, что подобно инстинкту, может изучаться как с субъективной, так и с объективной точки зрения через «поиск души» и через более привычное внешнее наблюдение ученого. Биология — это наука не только объективная, она может быть и субъективной.

Если перефразировать известное стихотворение Арчибальда Маклиша, можно сказать:

Человек не намеревается: Человек существует.

(A person doesn't mean: A person is.)

 

Высшие и низшие потребности различаются по своим качествам, но их общность заключается в том, что, если мы говорим о фундаментальной природе человека, в перечень потребностей должны быть включены и те и другие. Они не отличаются от человеческой природы и не противостоят — они ее часть. Последствия этой точки зрения для психологической и философской теории имеют революционный характер. Большинство цивилизаций вместе с их теориями политики, просвещения, религии и т. д. опирались на совершенно противоположный посыл. В общих чертах предполагалось, что биологическое начало и подобные инстинктам стороны человеческой натуры сводятся к физиологическим потребностям в пище, сексе и т. п. Высшие порывы к истине, любви и красоте расценивались как отличающиеся по сути от названных животных потребностей. Более того, предполагалось, что эти интересы носят антагонистический взаимоисключающий характер и находятся в постоянной борьбе друг с другом. С этой точки зрения культура в целом со всеми ее инструментами рассматривалась как то, что стояло на стороне высших потребностей и выступало против низших. Следовательно, она неминуемо является сдерживающим и подавляющим фактором, а в лучшем случае может рассматриваться как печальная необходимость.

 

Различия между высшими и низшими потребностями

Базовые потребности организованы в достаточно определенную иерархию, в основе которой лежит принцип относительного доминирования. Так, потребность в безопасности сильнее, чем потребность в любви, поскольку она доминирует в организме, что получает наглядное подтверждение, если обе потребности не удовлетворены. В этом отношении физиологические потребности (которые в свою очередь представляют собой иерархическую структуру) сильнее потребностей в безопасности, которые сильнее потребностей в любви, которые, в свою очередь, сильнее, потребностей в уважении, которые сильнее той уникальной потребности, которую мы назвали потребностью в самоактуализации.

Таков порядок, выбор или предпочтение. Но существует также порядок, определяющий уровень потребностей от низших до высших в различных аспектах, которые перечислены ниже.

1. Высшая потребность является более поздним образованием с филогенетической или эволюционной точки зрения. Потребность в пище является для нас общей со всеми живыми существами, потребность в любви — общей (возможно) с высшими обезьянами, потребность в самоактуализации свойственна только нам. Чем выше уровень потребности, тем больше она характерна именно для человека.

2. Высшие потребности являются более поздними образованиями с онтогенетической точки зрения. Любой человек от рождения обнаруживает физиологические потребности и, вероятно, в весьма неразвитой форме потребности в безопасности (например, он способен испугаться или встревожиться, а при наличии достаточной упорядоченности и стабильности внешнего мира, которые свидетельствуют о том, что на этот мир можно положиться, более успешно развиваться). Лишь достигнув возраста нескольких месяцев, младенец проявляет первые признаки межличностных связей и селективной привязанности. Еще позднее мы можем заметить в нем определенное стремление к автономии, независимости, успеху, уважению и похвале, помимо стремления к безопасности и родительской любви. Что касается самоактуализации, то даже Моцарту пришлось дожидаться возраста 3–4 лет.

3. Чем выше потребность, тем менее настоятельна она для нужд выживания, тем на более длительный срок может откладываться ее удовлетворение и тем легче она исчезает надолго. Возможность высших потребностей доминировать и мобилизовать для своего осуществления автономные реакции и другие возможности организма меньше (например, более вероятно быть маниакально одержимым стремлением к безопасности, чем стремлением к уважению). Депривация высших потребностей не ведет к столь отчаянной реакции чрезвычайного характера, как та, что представляет собой результ депривации низших потребностей. Уважение является необязательной роскошью, если сравнивать его с пищей или безопасностью.

4. Существование на уровне высших потребностей предполагает более высокую биологическую продуктивность, большую продолжительность жизни, снижение заболеваемости, улучшение сна, аппетита и т. д. Исследователи психосоматики вновь и вновь подтверждают, что тревожность, страх, недостаток любви, угнетение и т. д. приводят как к нежелательным физическим, так и к нежелательным психологическим последствиям. Удовлетворение высших потребностей имеет значение как для сохранения жизни, так и для развития личности.

5. Высшие потребности субъективно являются менее насущными. Они менее ощутимы, менее очевидны; внушение, имитация, ошибочные убеждения или привычки могут заставить нас спутать их с другими потребностями. Способность распознать потребности человека (т. е. узнать, чего же он в действительности хочет) является значительным психологическим достижением. Едва ли это утверждение верно в отношении высших потребностей.

6. Удовлетворение высших потребностей ведет к более желательным субъективным последствиям, т. е. к более полному счастью, безмятежности и богатству внутренней жизни. Удовлетворение потребности в безопасности в лучшем случае способствует появлению ощущения облегчения и расслабления. В любом случае оно не может привести к экстазу, вершинным переживаниям и счастливому исступлению удовлетворенной любви или таким последствиям, как безмятежность, понимание, благородство, и подобным им.

7. Удовлетворение высших потребностей и стремление к нему ориентировано на здоровье и препятствует психопатологии. Доказательство этого утверждения представлено в главе 3.

8. Высшая потребность требует большего количества обязательных предпосылок. Это верно уже потому, что до появления высшей потребности должны быть удовлетворены доминирующие потребности. Так, для появления потребности в любви требуется осознание удовлетворения большего количества потребностей, чем для проявления потребности в безопасности. В более обобщенном виде можно сказать, что жизнь на уровне высших потребностей становится более сложной. Обретение уважения и статуса предполагает участие большего количества людей, более обширное место действия, более длительное время, большее количество средств и промежуточных целей, больше второстепенных и предварительных шагов, чем поиск любви. То же самое в свою очередь можно сказать о последнем, сравнивая его со стремлением к безопасности.

9. Для появления высших потребностей требуются более благоприятные внешние условия. Чтобы дать людям возможность любить, а не просто удерживать их от убийства друг друга, необходимы более благоприятные внешние условия (семейные, экономические, политические, образовательные и т. д.). Чтобы обеспечить возможность самоактуализации, требуются весьма благоприятные условия.

10. Как правило, тот, у кого удовлетворены высшая и низшая потребности, придает большее значение удовлетворению высшей потребности. Такие люди ради удовлетворения высшей потребности готовы пожертвовать большим и, более того, легче переносят депривацию низших потребностей. Например, им будет проще вести аскетический образ жизни и устоять перед опасностью ради принципа, отказаться от денег и престижа ради самоактуализации. Те, кто знает и то и другое, считают чувство собственного достоинства более высоким и более ценным субъективным опытом, чем наполненный желудок.

11. Чем выше уровень потребностей, тем шире круг идентификации любви, тем больше людей входит в этот круг и тем выше средний уровень идентификации любви. Можно определить идентификацию любви как слияние индивидуальных иерархий потребностей, построенных на основе их доминирования, у двух или более людей. Два по — настоящему любящих человека будут реагировать на потребности друг друга как на свои собственные. Потребность ближнего становится собственной потребностью.

12. Удовлетворение высших потребностей и стремление к нему имеет благоприятные гражданские и социальные последствия. В определенном смысле, чем выше потребность, тем менее эгоистичен ее характер. Голод — в высокой степени эгоцентрическая потребность; единственный путь утолить его — насытить самого себя. Но стремление к любви и уважению предполагает неизбежное участие других людей. Более того, оно предполагает удовлетворение потребностей этих людей. Те, кто достиг достаточного уровня базового удовлетворения, чтобы искать любви и уважения (а не пищи и безопасности), склонны к проявлению таких качеств, как преданность, дружелюбие, гражданская сознательность; эти люди становятся лучшими родителями, мужьями, учителями, должностными лицами и т. д.

13. Удовлетворение высших потребностей ближе к самоактуализации, чем удовлетворение низших. Если мы принимаем теорию самоактуализации, то это утверждение становится очень важным для нас. Между прочим, это значит, что среди людей, живущих потребностями высшего уровня, мы обнаружим большее количество и более высокую степень проявления качеств, присущих самоактуализирующимся людям.

14. Удовлетворение высших потребностей и стремление к нему ведет к более выраженному, устойчивому и подлинному индивидуализму. Может показаться, что это высказывание противоречит предыдущему утверждению о том, что жизнь на уровне высших потребностей предполагает расширение идентификации любви, т. е. более глубокую социализацию. Однако, как бы это ни выглядело с логической точки зрения, этот факт является эмпирической реальностью. Люди, живущие на уровне самоактуализации, одновременно испытывают глубочайшую любовь к человечеству и достигают высшего уровня уникального своеобразия. Это полностью соответствует убеждению Фромма в том, что любовь к себе (или, лучше сказать, чувство собственного достоинства) носит синергетический, а не антагонистический характер в отношении любви к другим. Его размышления об индивидуальности, спонтанности и автоматизации тоже уместны здесь (Fromm, 1941).

15. Чем выше уровень потребностей, тем менее болезненна и более результативна психотерапия: на уровне низших потребностей она едва ли может быть полезна. Голод нельзя утолить психотерапевтическими приемами.

16. Низшие потребности носят куда более локализованный, осязаемый и ограниченный характер, чем высшие потребности. Голод и жажда имеют гораздо более явные физические проявления, чем любовь, которая в свою очередь более выражена, чем уважение. Кроме того, положительные раздражители низших потребностей куда более осязаемы и обозримы по сравнению с теми, которые ведут к удовлетворению высших потребностей. К тому же они носят более ограниченный характер в том смысле, что для удовлетворения такой потребности требуется меньшее количество положительных раздражителей. Можно съесть ограниченное количество пищи, в то время как любовь, уважение, удовлетворение когнитивных стремлений практически не предполагают пресыщения.

Выводы, сделанные на основании иерархии потребностей

Признание высших потребностей подобными инстинктам и имеющими биологический характер в той же мере, как и потребность в пище, позволяет сделать множество умозаключений; некоторые из них приведены ниже.

1. Возможно, наиболее важным является осознание того, что противоречие когнитивного и конативного носит надуманный характер и подлежит разрешению. Потребности в знании, понимании, в жизненной философии, в теоретическом представлении о связях с внешним миром, в системе ценностей сами по себе представляют конативную или импульсивную сторону нашей примитивной животной натуры (мы — животные особого рода). Поскольку нам известно, что наши потребности действуют не вслепую, что они видоизменяются культурой, реальностью, возможностью, следовательно, познание играет существенную роль в их развитии. Джон Дьюи заявил, что само существование и определенность потребности зависит от познания реальности, возможности или невозможности ее удовлетворения.

2. У нас появляется возможность увидеть в новом свете множество старых философских проблем. Некоторые из них, возможно, покажутся надуманными, поскольку они появились в результате неправильного представления о мотивационной жизни человека. Круг таких проблем включает, к примеру, четкое разграничение между эгоизмом и его отсутствием. Если наши подобные инстинктам стремления, скажем, к любви, достигают цели, мы можем получать большее «эгоистическое» удовольствие от наблюдения за тем, как наши дети едят что — нибудь вкусненькое, чем если бы мы ели сами. Так как же нам отделить «эгоистическое» от «бескорыстного» и в чем различие между ними? Являются ли те люди, которые рискуют жизнью во имя истины, менее эгоистичными, чем те, которые рискуют жизнью во имя пищи, если потребность в истине носит столь же животный характер, как и потребность в пище? Очевидно, что переработке подлежит и гедонистическая теория, если животное наслаждение, эгоистическое наслаждение, личное наслаждение могут в равной мере быть производными удовлетворения потребностей в пище, сексе, истине, красоте, любви или уважении. Это означает, что гедонизм высших потребностей может сохраняться, в то время как гедонизм низших потребностей уходит. Романтически — классическая оппозиция, противопоставление Диониса Аполлону, безусловно, может быть переосмыслена. По крайней мере, в некоторых формах она опиралась на все ту же неоправданную дихотомию низших потребностей как животных потребностей и высших потребностей как не являющихся животными или противостоящих животным. Вместе с тем требуется основательный пересмотр концепций рационального и иррационального, противопоставления рационального и импульсивного и общего представления о разумной жизни как оппозиции инстинктивной жизни.

3. Философ, который занимается теорией морали, может многому научиться, занимаясь исследованием мотивационной жизни. Если наши благороднейшие порывы рассматриваются не как мартингалы на лошадях, но как сами лошади, и если наши животные потребности имеют ту же природу, что и наши высшие потребности, как может сохраняться столь острая их дихотомия? Как можем мы продолжать считать, что источники их происхождения различны? Кроме того, если мы ясно и во всей полноте сознаем, что эти благородные и добрые порывы возникают и приобретают первоочередное значение в результате предварительного удовлетворения более насущных животных потребностей, нам следует говорить не только о самоконтроле, сдерживании, дисциплине и т. д., но чаще вспоминать о спонтанности, удовлетворении и самоопределении. Похоже, что не существует такого острого, как нам казалось, противоречия между суровым велением долга и радостным призывом к наслаждению. При существовании на высшем уровне (Бытие), долг — наслаждение, работа любима и не существует различия между отдыхом и трудом.

4. Наша концепция культуры и отношения к ней людей требует изменения в сторону «синергизма», как называла это Рут Бенедикт (Benedict, 1970). Культура может работать на удовлетворение базовых потребностей (Maslow, 1967, 1969b), а не подавлять их. Кроме того, она создана не только для потребностей людей, но и посредством их. Дихотомия культуры — личности нуждается в пересмотре. Не следует делать акцент исключительно на их антагонизме, учитывая также возможное сотрудничество и синергизм.

5. Признание того, что лучшие стремления человека в значительной мере носят врожденный, а не случайный или относительный характер, имеет непреходящее значение для теории ценностей. Это, с одной стороны, означает, что больше нет необходимости или потребности определять ценности логическим путем или идти за авторитетами или откровениями. Очевидно, что все, что от нас требуется, — это наблюдать и исследовать. Человеческая природа содержит внутри себя ответ на вопросы: Как я могу быть хорошим? Как я могу быть счастливым? Как я могу быть полезным? Организм подскажет нам, что ему нужно (а значит, и что для него ценно), заболевая, когда его лишают того, что представляет для него ценность, и развиваясь, когда его потребности удовлетворены.

6. Изучение этих базовых потребностей показало, что, хотя их природа в значительной мере подобна инстинктам, во многих аспектах они отличаются от инстинктов, которые известны нам у низших животных. Наиболее существенным из этих отличий является неожиданное открытие, которое находится в противоречии с устоявшимся мнением о том, что инстинкты сильны, нежелательны и неизменны, и свидетельствует о том, что наши базовые потребности, хотя и подобны инстинктам, являются слабыми. Осознать свои желания, понять, что мы действительно хотим и нуждаемся в любви, уважении, знаниях, философии, самоактуализации и т. д., — все это психологическое достижение, требующее труда. Более того, чем выше уровень потребностей, тем легче они видоизменяются и подавляются. И наконец, они не дурные, но нейтральные или позитивные. Мы сталкиваемся с парадоксом, что наши человеческие инстинкты или то, что от них осталось, так слабы, что требуют защиты от культуры, от образования, от научения — одним словом, от губительного влияния окружающей среды.

7. Наше понимание целей психотерапии (образования, воспитания детей, формирования подобающего характера в общем и целом) должно претерпеть значительные изменения. Многие продолжают считать, что все эти институты призваны обеспечить подавление и регулирование внутренних импульсов. Дисциплина, контроль, подавление — вот лозунги такого режима. Но если терапия предполагает устранить контролирующие и подавляющие факторы, тогда новыми ключевыми словами должны стать спонтанность, освобождение, естественность, принятие своего Я, осознание своих стремлений, удовлетворение, самоопределение. Если наши внутренние импульсы прекрасны, а не отвратительны, то мы, безусловно, должны стремиться к их освобождению и наиболее полному проявлению, а не надевать на них смирительную рубашку.

8. Если инстинкты могут быть слабыми и если высшие потребности рассматриваются как подобные по своей сути инстинктам, а культура рассматривается как более, а не менее мощная сила, чем стремления, подобные инстинктам, и если базовые потребности оказываются благом, а не злом, то это означает, что совершенствование человеческой природы может осуществляться благодаря поощрению подобных инстинктам склонностей, наряду с факторами, способствующими социальным улучшениям. Действительно, центральным моментом совершенствования культуры нам кажется предоставление нашим внутренним биологическим склонностям шанса на реализацию.

9. Открытие того, что существование на уровне высших потребностей может иногда стать относительно независимым от удовлетворения низших потребностей (и даже при чрезвычайных обстоятельствах от удовлетворения высших потребностей), может дать нам ключ к решению старой теологической дилеммы. Теологи всегда считали необходимыми попытки примирить в организме человека плоть и дух, ангела и дьявола, высшее и низшее, но ни один из них так и не нашел сколько — нибудь приемлемого решения. Функциональная автономия существования на уровне высших потребностей частично дает ответ на этот вопрос. Высшее может проявиться лишь на основе низшего, но, в конечном счете, упрочившись, может стать относительно независимым от низшего (Allport, 1955).

10. В дополнение к ценности выживания по Дарвину мы можем теперь постулировать также «ценности развития». Благо заключается не только в том, чтобы выжить, но благом (предпочтительным, необходимым для организма) для личности является также развитие по пути более полного проявления всего, что свойственно человеку, в направлении реализации своих потенциальных возможностей, большего счастья, безмятежности, вершинных переживаний, трансцендентности, более богатого и адекватного познания реальности и т. д. Нам не нужно больше ориентироваться исключительно на жизнеспособность и выживание как на решающий аргумент в пользу того, что бедность, война, гнет, жестокость — зло, а не благо. Мы можем считать их злом, поскольку они ухудшают качество жизни, приводят к деградации личности, сознания, здравого смысла.

 

В этой главе мы продолжим поиск пригодного для научного применения подхода к различению стремлений (действия, копинг, достижение, попытки, целеустремленность) и внутреннего становления (существование, самовыражение, развитие, самоактуализация). Это разграничение, безусловно, знакомо восточным культурам и религиям, таким как даосизм, а в нашей культуре оно известно определенному кругу философов, теологов, специалистов в области эстетики, тем, кто интересуется мистицизмом; более широко оно известно в среде психологов гуманистического и экзистенциального направления и им подобных.

Западная культура в целом опирается на иудео — христианскую теологию. В Соединенных Штатах, в частности, господствует пуританский и прагматический дух, который делает акцент на труде, борьбе, стремлении, воздержании и серьезности и, прежде всего, на достижении цели. Подобно любому другому социальному институту, наука в целом и психология в частности не свободны от влияния климата и атмосферы, определяемых культурой. Американская психология вследствие этого сверхпрагматическая, чрезвычайная пуританская и до крайности целеустремленная. Это видно не только по результатам ее исследований и декларируемым целям, но и по ее лакунам, по тому, чем она пренебрегает. Ни в одном учебнике нет главы, посвященной веселью и удовольствию, досугу или медитации, праздности и безделью, нецелеустремленной, бесполезной деятельности, эстетическому созиданию или опыту или немотивированной деятельности. Таким образом, американская психология всецело поглощена лишь одной половиной жизни, предав другую, возможно, более важную половину, полному забвению!

С точки зрения ценностей, этот подход можно определить как первоочередную занятость средствами и полное невнимание к целям. Такая философия потенциально присутствует практически во всей американской психологии (включая ортодоксальный и ревизионистский психоанализ), пренебрегающей сутью деятельности и вершинными переживаниями (при которых ничего не создается), уделяя первоочередное внимание деятельности, включающей преодоление, изменение, которая носит результативный или целеустремленный характер и в результате которой делается нечто полезное. Кульминацию такой философии в недвусмысленной форме можно найти в Theory of Valuation Джона Дьюи (Dewey, 1939), в которой возможность целей, в сущности, отрицается; они сами являются лишь средствами для других средств, которые в свою очередь нужны другим средствам… и т. д. (хотя в других своих работах этот ученый признает существование целей).

Поскольку современная психология в высшей степени прагматична, она отворачивается от направлений, на которые следовало бы обратить первоочередное внимание. Общеизвестно, что, будучи поглощенной практическими результатами, приемами и средствами, она мало что может сказать, к примеру, о красоте, искусстве, развлечении, игре, чуде, благоговении, радости, любви, счастье и прочих «бесполезных» реакциях и вершинных переживаниях. Следовательно, она не может помочь или может, но очень незначительно, художнику, музыканту, поэту, прозаику, специалисту в области гуманитарных наук, знатоку искусства, аксиологу, теологу или иной личности, ориентированной на пиковые переживания или удовольствие. Психологию можно обвинить в том, что она предлагает недостаточно той современной личности, которая в первую очередь нуждается в натуралистических или гуманистических целях или системе ценностей.

Различие между экспрессивными (бесполезными) и копинг — составляющими (полезными, адаптивными, функциональными, целеустремленными) поведения до сих пор не использовалось должным образом в качестве основы психологии ценностей. Изучая и применяя разграничение экспрессивного поведения и копинг — поведения, которое одновременно является разграничением «бесполезного» и «полезного» поведения, — мы можем расширить сферу компетенции психологии в этом направлении.

Первая часть этой главы рассматривает различия между экспрессивным поведением и копинг — поведением. В последней ее части анализируются примеры поведения, носящего скорее экспрессивный, чем копинг — характер, и которое может считаться немотивированным поведением.

 

Копинг в сравнении с экспрессией

Ниже приводится краткое описание различий между копинг — новедением и экспрессивным поведением.

Целенаправленное или бесцельное. Копинг — поведение по определению является целенаправленным и мотивированным; экспрессия часто бывает немотивированной.

Парадокс — старание не стараться. Копинг — поведение предполагает, что предпринимаются усилия; экспрессия же не предполагает усилий. Экспрессия, связанная с искусством, разумеется, представляет собой промежуточный случай, поскольку человек учится быть спонтанным и способным к экспрессии (если ему это удается). Человек может стараться расслабиться.

Внешние и внутренние детерминанты. Копинг в большей степени детерминирован переменными внешнего характера, которые определяются культурой и окружающей средой; экспрессия в значительной степени детерминирована состоянием организма. Следствием этого является куда более высокая степень корреляции экспрессии с глубинной структурой характера. Так называемые проективные тесты можно более точно обозначить как экспрессивные тесты.

Приобретенное в процессе научения или не связанное с ним. Копинг в большинстве случаев является результатом научения; экспрессия чаще всего не связана с научением, она проявляется в результате освобождения, если на ее пути нет препятствий.

Возможность контроля. Копинг более управляем (подавляется, сдерживается, вытесняется усвоением культурных норм); экспрессия чаще бывает неконтролируемой, а порой принимает неудержимый характер.

Воздействие на окружающую среду. Копинг обычно предполагает внесение изменений в окружающую среду и часто производит такие изменения; экспрессия не предполагает никаких определенных действий. Если она и вызывает изменения окружающей среды, это происходит непреднамеренно.

Средства и цели. Копинг — поведение предполагает использование определенных средств, а его цель — удовлетворение потребности или уменьшение угрозы. Экспрессия часто является самоцелью.

Сознательное и бессознательное. Для коиинг — составляющей типичен сознательный характер (хотя копинг может стать бессознательным); экспрессия чаще является бессознательной.

Целенаправленное и бесцельное поведение

Копинг — поведение всегда предполагает в качестве детерминантов влечения, потребности, цели, функции, намерения и замыслы. Оно возникает, когда нужно что — то предпринять, например пойти в определенное место, купить еду, отправить письмо, соорудить книжные полки или выполнить работу, за которую нам платят. Сам термин копинг (Maslow and Mittelman, 1951) предполагает попытку решить проблему или, по меньшей мере, заняться ею. Следовательно, такое поведение предполагает связь с чем — то вне себя; оно не является автономным. Эта связь может иметь отношение к безотлагательной или базовой потребности, к средствам или к целям, к поведению, вызванному фрустрацией, или же к целенаправленному поведению.

Экспрессивное поведение в том виде, в котором оно до сих пор рассматривалось психологами, как правило, немотивировано, хотя, разумеется, детерминировано. (Таким образом, хотя экспрессивное поведение имеет множество детерминантов, удовлетворение потребностей не обязательно находится в их числе.) Оно лишь отражает, воспроизводит, выражает определенное состояние организма. В действительности, чаще всего оно является частью этого состояния: глупость слабоумного, улыбка и пружинистая походка здорового человека, доброжелательное выражение лица доброго и любящего человека, красота красивого человека, неловкая поза, сниженный тонус и выражение отчаяния на лице подавленного человека, почерк, походка, жесты, улыбки, танцы и т. д. Все это бесцельные виды поведения. Они не предполагают цели или намерения. Они не продумываются тщательно ради того, чтобы обеспечить удовлетворение потребности. Они носят эпифеноме — нологический характер.

Парадокс — старание не стараться

Хотя все вышесказанное представляется верным, перед нами встает одна проблема, которая на первый взгляд выглядит парадоксом, а именно концепция мотивированного самовыражения. Более искушенная личность может стараться быть честной, изящной, доброй и даже безыскусственной. Те, кто прошел через психоанализ, как и те, кто живет высшим уровнем мотивации, хорошо представляют себе, как это бывает.

Несомненно, эта проблема является для них одной из самых основных. Принятие себя и спонтанность даются без всякого труда (например, здоровым детям) и с огромным трудом (например, критически оценивающим себя и стремящимся улучшить себя взрослым, в особенности тем, кто страдал или страдает неврозами). Действительно, для некоторых это недостижимый результат; например, при некоторых разновидностях неврозов индивид становится актером, который не имеет собственного Я в обычном смысле слова, заменяя его репертуаром ролей, которые он может играть.

Мы можем взять два примера, простой и сложный, чтобы проиллюстрировать противоречия, связанные с мотивированной, целенаправленной спонтанностью, с даосистским согласием и освобождением. Лучший способ танцевать, по крайней мере для любителя, — быть спонтанным, расслабиться, автоматически откликаться на музыкальный ритм и неосознанные желания партнера. Хорошие танцоры могут освободить себя, стать пассивным инструментом, подчиняющимся музыке и позволяющим ей управлять собой. Им не нужна ни воля, ни критика, ни указания. Они могут стать пассивными в самом подлинном и практическом значении этого слова, даже если они танцуют до полного изнеможения. Такая пассивная спонтанность или усердная раскованность могут дать возможность испытать величайшие жизненные наслаждения, это все равно что позволить прибою обрушиваться на берег или позволить заботиться о себе и ухаживать за собой, массировать, подстригать, заниматься любовью, подобно тому как мать пассивно дает своему ребенку сосать грудь, кусать ее и ползать по ней. Но танцевать так могут немногие. Большинство будет стараться, будет нуждаться в указаниях, следить за собой, стараться достичь цели и внимательно следить за ритмом музыки, сознательно подстраиваясь под него. С точки зрения наблюдателя они будут плохими танцорами и с субъективной точки зрения — тоже, поскольку они не могут наслаждаться танцем, как опытом, предполагающим самозабвенность и добровольный отказ от контроля; лишь в том случае, если они перестанут стараться и сумеют стать непосредственными, у них есть шанс.

Многие танцоры успешно танцуют и без обучения. И все же обучение может и здесь принести пользу. Но в этой ситуации оно должно быть принципиально другим, это должно быть обучение непринужденности и непосредственности, естественности, непроизвольному поведению, свободному от критики и пассивному в даосистской манере. С этой целью нужно «научиться» сбрасывать зажимы, забыть о смущении, воле, контроле, культурных нормах и чувстве собственного достоинства. («Как только ты освобождаешься от всего показного, от всех стремлений и вожделений, тогда тобой движет лишь твое собственный импульс, и ты даже не сознаешь до конца, что ты движешься» — JIao Цзы.)

Более сложные проблемы возникают при исследовании природы самоактуализации. О тех людях, которые вышли на этот уровень мотивационного развития, можно сказать, что их действия и творения в значительной мере спонтанны, бесхитростны, свободны, откровенны, неотредактированы и, следовательно, экспрессивны (вслед за Азрани мы можем назвать это «Легким Состоянием»). Кроме того, качество их мотивации изменяется столь существенным образом и так отличается от обычных потребностей в безопасности, любви и уважении, что само название этих потребностей должно быть другим. (Для описания мотивации самоактуализирующихся людей я предложил термин метапотребности.)

Если желание любви называть потребностью, то напряжение, побуждающее к самоактуализации, следует называть другим термином, отличным от слова потребность, поскольку оно имеет множество отличительных особенностей. Одно из главных отличий, имеющее непосредственное отношение к нашей задаче, заключается в том, что любовь, уважение и тому подобное могут рассматриваться как качества внешнего характера, которых недостает организму и в которых он, следовательно, нуждается. Самоактуализация не является отсутствием или дефицитом в этом смысле. Она не является чем — то внешним, в чем организм нуждается, чтобы быть здоровым, как, например, дерево нуждается в воде. Самоактуализация представляет собой внутреннее развитие того, что уже есть в организме, или, точнее, того, что представляет собой организм. Точно так же как нашему дереву нужно питание, солнце, вода, поступающие из окружающей среды, так человеку нужны безопасность, любовь и уважение, которые дает социальное окружение. Но как в первом, так и во втором случае именно здесь — то и начинается настоящее развитие личности. Всем деревьям нужен солнечный свет, и все люди нуждаются в любви, но, удовлетворив эти элементарные потребности, каждое дерево и каждый человек продолжают развиваться по — своему, в манере, присущей только ему, используя данные удовлетворенные универсальные потребности в своих собственных целях. Одним словом, развитие продолжается скорее изнутри, нежели снаружи, и, как это ни парадоксально, высший мотив состоит в том, чтобы не иметь мотивов и не прилагать энергичных усилий для достижения цели, т. е. вести себя исключительно экспрессивным образом. Или, другими словами, самоактуализация скорее мотивирована потребностями развития, нежели нехваткой чего — либо. Это «вторая наивность», мудрая невинность, «Легкое Состояние».

Можно попытаться пойти в направлении самоактуализации, решив менее важные мотивационные проблемы, которые являются ее предпосылками. Тем самым человек сознательно и целенаправленно стремится к спонтанности. Таким образом, на высших уровнях развития человека разграничение копинга и экспрессии, как и множество других психологических дихотомий, разрешается и преодолевается, и то, что требует усилий, ведет к освобождению от них.

Внешние и внутренние детерминанты

Копинг — поведению свойственно быть в большей степени детерминированным факторами, которые носят относительно внешний характер, по сравнению с экспрессивным поведением. Чаще всего оно представляет собой функциональную реакцию на чрезвычайную ситуацию, проблему или потребность, решение или удовлетворение которых идет из физического и/или культурного мира. В конечном счете, как мы видели, это попытка компенсировать внутренний дефицит при помощи внешних положительных раздражителей.

Экспрессивное поведение отличается от копинг — поведения большей степенью детерминированности особенностями самой личности (см. ниже). Можно сказать, что копинг — поведение в значительной мере представляет собой взаимодействие характера и непсихического мира, взаимную адаптацию того и другого; экспрессивное поведение, по сути, представляет эпифеномен, или побочный продукт, природы структуры характера. В ней же можно обнаружить действие как законов физического мира, так и внутренних особенностей самого характера; в последнем обнаруживается прежде всего действие психологических законов, определяемое особенностями личности. Иллюстрацией может служить сравнение предметно — изобразительного и абстрактного искусства.

Отсюда следует несколько выводов: 1) безусловно, что если мы стремимся узнать больше о структуре характера, лучший тип поведения для изучения — это экспрессивное поведение, а не копинг — поведение. Это подтверждается достаточно обширным на сегодняшний день опытом проведения проективных (экспрессивных) тестов; 2) ссылаясь на неутихающие споры о том, что такое психология и каков лучший подход к изучению психики, мы считаем очевидным, что адаптационное, целенаправленное, мотивированное копинг — поведение — не единственный вид поведения; 3) сделанное нами разграничение может иметь некоторое отношение к вопросу о наличии или отсутствии общих для психологии и других наук закономерностей. В принципе, изучение внешнего мира должно помочь нам понять копинг — поведение, но, скорее всего, не экспрессивное поведение. Последнее представляется в большей степени носящим чисто психологический характер; вероятно, оно имеет свои законы и правила, а следовательно, подлежит непосредственному изучению, а не изучению при помощи физических и естественных наук.

Поведение, приобретенное в процессе научения, и поведение, не связанное с научением

Для идеального копинг — поведения характерно приобретение в процессе научения, в то время как идеальное экспрессивное поведение не имеет отношения к научению. Нам не нужно учиться, как чувствовать себя беспомощными, или выглядеть здоровыми, или вести себя глупо, или выходить из себя, однако для того, чтобы делать книжные полки, кататься на велосипеде или одеваться, мы, как правило, прибегаем к научению. Это противопоставление четко проявляется в детерминантах реакции для тестов достижений, с одной стороны, и для проективных тестов Роршаха — с другой. К тому же копинг — поведение имеет тенденцию к исчезновению при отсутствии вознаграждения; экспрессия же часто носит устойчивый характер без вознаграждения или поощрения. Один из типов поведения представляет собой стремление к удовлетворению; другой не является таковым.

Возможность контроля

Характерная ориентация на внешние или внутренние детерминанты проявляется также в различной восприимчивости к сознательному и подсознательному контролю (торможению, подавлению, сдерживанию). Спонтанной экспрессией очень трудно управлять, ее тяжело изменить, утаить или каким бы то ни было образом повлиять на нее. Ведь контроль и экспрессия несовместимы по определению. Это верно даже по отношению к мотивированному самовыражению, о котором говорилось выше, поскольку оно представляет собой результат определенной совокупности усилий, прилагаемых для того, чтобы научиться не контролировать себя.

Управлять почерком, танцем, пением, манерой речи или эмоциональными реакциями можно разве что очень непродолжительное время. Контролировать или критически оценивать чьи — либо реакции постоянно невозможно. Раньше или позже в состоянии утомления, рассеянности, невнимательности контроль ослабевает, и верх берут более глубокие, менее сознательные, более автоматические, более свойственные данной личности детерминанты (Allport, 1961). Экспрессия не является произвольным поведением в полном смысле этого слова. Другим аспектом этого противопоставления является отсутствие усилий, свойственное экспрессии. Копинг в принципе требует приложения усилий. (Еще раз подчеркиваем, что художник — это особый случай.)

Здесь необходимо предупредить некоторые заблуждения. Легко может возникнуть ошибочное впечатление, что спонтанность и экспрессивность следует всегда воспринимать как нечто позитивное, а любой контроль как неприятный и нежелательный момент. Это не так. Безусловно, чаще всего экспрессивность вызывает более приятные ощущения, доставляет больше удовольствия, носит более искренний характер, не требует напряжения и так далее, по сравнению с самоконтролем, и с этой точки зрения благоприятна как для самой личности, так и для межличностных связей, как показал, например, Жерар (Jourard, 1968). И все же в определенных целях самоконтроль, или торможение, или определенные их моменты носят весьма желательный и здоровый характер, не говоря уже об их необходимости, когда приходится иметь дело с внешним миром. Необходимость контроля не означает фрустрации или отказа от удовлетворения базовых потребностей. То, что я назвал «сдержанностью Аполлона», не призывает поставить под вопрос удовлетворение потребностей; скорее, это возможность получить от их удовлетворения еще большее наслаждение благодаря разумной отсрочке этого удовлетворения (как в сексе), благодаря грации (как в танце или плавании), благодаря более эстетичному процессу (как при приеме пищи или напитков), благодаря использованию особого стиля (как в сонетах), благодаря церемониалу, ритуалу, возданию почестей, благодаря совершенствованию действия, а не просто его совершению.

И еще один важный момент — то, что нужно повторить еще и еще раз: здоровая личность не только экспрессивна. Она должна быть способна к экспрессии, когда она того пожелает. Она должна быть способна освободить себя. Она должна быть в состоянии забыть о контроле, торможении, защите, когда она полагает, что это следует сделать. Но равным образом она должна быть способна контролировать себя, откладывать то, что приносит наслаждение, быть вежливой, не причинять боли, держать язык за зубами и управлять своими импульсами. Она должна уметь быть Аполлоном или Дионисом, стоиком или эпикурейцем, вести себя экспрессивно или прибегать к копинг — поведению, контролировать себя и вести себя непринужденно, быть откровенной и скрытной, способной получать удовольствие и отказываться от него, думать о будущем и о настоящем. Здоровые или самоактуализирующиеся люди весьма разносторонни; они утратили куда меньше способностей, чем средний человек. У них в запасе больший арсенал реакций и поступков, включающих все, на что способен человек; таким образом, они обладают всеми человеческими возможностями.

Воздействие на окружающую среду

Типичное копинг — поведение возникает как попытка изменить мир и, как правило, именно этим и занимается с переменным успехом. Экспрессивное же поведение часто не оказывает никакого воздействия на окружающую среду. А если такое воздействие и имеет место, оно не носит заранее запланированного, волевого или целенаправленного характера; оно является непреднамеренным.

В качестве примера можно взять человека, ведущего беседу. Беседа имеет определенную цель; например, данный человек продавец, стремящийся получить заказ, и беседа сознательно и открыто ведется именно по этой причине. Но его манера общения может носить неосознанно враждебный, высокомерный или презрительный характер, что, возможно, приведет к потере заказа. Таким образом, экспрессивные аспекты поведения могут оказывать воздействие на окружающую среду, но следует отметить, что говорящий в данном случае не желал этого воздействия, не старался вести себя презрительно или враждебно и даже не сознавал, что производит такое впечатление. Воздействие экспрессивного поведения на окружающую среду, когда оно имеет место, немотивировано, нецеленаправлено и эпифено — менологично.

Средства и цели

Копинг — поведение всегда инструментально, оно всегда представляет собой средство достижения мотивированной цели. И наоборот, любое поведение, для которого характерны средство и цель (с единственным исключением, оговоренном выше, когда происходит добровольный отказ от когшнга), является копинг — поведением.

С другой стороны, различные формы экспрессивного поведения либо не имеют никакого отношения ни к целям, ни к средствам (например, почерк), либо такое поведение является самоцелью (например, пение, прогулка, живопись или импровизации на фортепьяно).

Сознательное или бессознательное поведение

Экспрессия в чистом виде представляет собой бессознательное или, по меньшей мере, не вполне сознательное поведение. Как правило, мы не знаем, какова наша походка, манера держаться, улыбаться или смеяться. Разумеется, мы можем узнать это при помощи киносъемки, фотографии, карикатур или имитации. Но это скорее исключительное или не характерное явление. Экспрессивные действия, совершаемые сознательно — выбор одежды, обстановки, прически, — рассматриваются как особые, неординарные или промежуточные случаи. Свойством же копинг — поведения является его всецело сознательный характер. Когда оно бессознательно, оно может рассматриваться как исключительное или необычное.

 

Экспрессивное поведение

Экспрессия в отличие от мотивированного и целенаправленного копинга должна быть определена как относительно немотивированное и нецеленаправленное поведение. Есть множество примеров относительно немотивированного поведения, и нам предстоит вкратце обсудить некоторые из них. Следует заметить, что почти все они игнорировались психологией: это отличная иллюстрация того, как наука со слишком ограниченным взглядом на жизнь порождает ограниченный мир. Для плотника, который является только плотником, весь мир сделан из дерева.

Бытие

Экспрессивное поведение обычно появляется тогда, когда люди становятся сами собой, раскрываются, развиваются и созревают, никуда не движутся (в смысле подъема по социальной лестнице), не прилагают энергичных усилий к достижению чего — либо, т. е. не делают напряженных попыток изменить положение дел, по отношению к текущему моменту. В качестве плацдарма для размышлений о бытии как таковом может послужить концепция ожидания. Кошка, которая греется на солнце, ожидает не больше, чем дерево. Ожидание предполагает потерянное, недооцененное время, которое прошло для организма впустую и представляет собой побочный продукт чрезмерно ориентированного на средства отношения к жизни. Чаще всего это бессмысленная, неэффективная и расточительная реакция, поскольку 1) нетерпение, как правило, не является благом, в том числе с точки зрения эффективности, и 2) даже ориентированные на средства переживания и поведение могут доставлять удовольствие, наслаждение и быть ценными по своей сути, не требуя так сказать, дополнительных расходов. Путешествие — отличный пример того, как некоторый отрезок времени может или вызывать высочайшее наслаждение как наивысшее переживание, или быть потерянным впустую. Другой пример — образование. То же можно сказать в целом и о межличностных отношениях.

С этим связана определенная инверсия представления о потерянном времени. Ориентированный на практическую пользу, удовлетворение своих потребностей, целеустремленный человек считает потерянным время, не использованное для достижения цели. Несмотря на то что такое отношение вполне оправданно, мы можем сказать, что в не меньшей степени оправдано и иное отношение, при котором считают потраченным впустую время, не принесшее с собой никаких пиковых переживаний, т. е. наслаждения. «Если вы наслаждаетесь, теряя время, значит оно не потеряно даром». «Некоторые вещи кажутся необходимыми, но они — то и есть самые главные».

Отличной иллюстрацией того, как наша культура не позволяет непосредственно подойти к наивысшим переживаниям, являются прогулки, походы на байдарках, игра в гольф и т. п. Обычно такого рода деятельность превозносят за то, что она позволяет людям побыть на открытом воздухе, ближе к природе, на солнышке или в живописных местах. По существу, все это случаи, в которых то, что должно было вылиться в немотивированную деятельность и наивысшие переживания, ставится в рамки целенаправленного и направленного на достижения результата поведения, предназначенного для успокоения западной совести.

Искусство

Создание произведений искусства может быть относительно мотивированным (когда оно стремится к коммуникации, к пробуждению эмоций, к тому, чтобы показать что — то другому человеку и определенным образом воздействовать на него) или относительно немотивированным (когда оно носит в первую очередь экспрессивный, а не коммуникативный характер, скорее глубоко личный, чем межличностный). Тот факт, что экспрессия может оказывать непредвиденное воздействие межличностного характера, не относится к делу.

Однако напрямую относится к делу вопрос: существует ли потребность в экспрессии? Если это так, то эстетическая экспрессия, а также феномены очищения и освобождения столь же мотивированы, как поиск пищи или любви. В связи с различными вопросами в предыдущих главах мы отмечали, что, по нашему мнению, вскоре появятся данные, которые заставят нас признать существование потребности выражать через действие любые импульсы, возникающие в организме. То, что это приведет к парадоксам, явствует из того факта, что любая потребность или любая способность представляет собой импульс и, следовательно, ищет выражения. Следует ли определить это как отдельную потребность или импульс, или, скорее, следует расценивать это как универсальную характеристику любого импульса?

Здесь у нас нет необходимости выбирать ту или иную из названных альтернатив, поскольку наша единственная цель показать, что все они упускались из виду. Какая бы из них ни оказалась наиболее полезной, она заставит признать: 1) категорию отсутствия мотивации или 2) необходимость коренной реконструкции всей теории мотивации.

Для современного человека не менее важен и вопрос об эстетическом опыте. Это столь богатый и ценный опыт для такого множества людей, что они просто сочтут неприемлемой или посмеются над любой психологической теорией, которая отвергает или упускает его из виду, безотносительно того, какие научные обоснования могут быть причиной для такого пренебрежения. Наука должна принимать во внимание реальность в целом, а не только ее обедненные и обескровленные фрагменты. То обстоятельство, что эстетическая реакция бесполезна и не имеет целенаправленного характера и что мы ничего не знаем о ее мотивациях, если они вообще существуют в принятом смысле, свидетельствует лишь о бедности нашей официальной психологии.

Даже эстетическое восприятие, если говорить о когнитивном аспекте, может рассматриваться как относительно немотивированное по сравнению с обычными типами познания. Даосистское бесстрастное восприятие разносторонности феномена (с особым вниманием не к пользе, но к способности вызвать наивысшие переживания) — одна из особенностей эстетического восприятия.

Оценка

Не только эстетическое переживание, но и многие другие его виды также пассивно воспринимаются организмом и доставляют ему удовольствие. Удовольствие как таковое едва ли можно назвать мотивированным; но как бы то ни было, оно является завершением или целью мотивированной деятельности, эпифеноменом удовлетворения потребности.

Мистический опыт, опыт благоговения, восторга, изумления, таинственности и восхищения — все это обладающие субъективной ценностью переживания одного и того же пассивного эстетического рода, переживания, которые прокладывают себе путь в организме, затопляя его, как делает это музыка. Они тоже являются наивысшими переживаниями, однако скорее самоцелью, чем переживаниями инструментального характера, поскольку ничуть не меняют внешний мир. Это высказывание верно и в отношении досуга, если он определяется надлежащим образом (Pieper, 1964).

Возможно, здесь уместно упомянуть о двух видах такого удовольствия: 1) функционального удовольствия и 2) удовольствия от самой жизни (биологическое удовольствие, переживание радости жизни). Эти проявления можно в первую очередь наблюдать у ребенка, который вновь и вновь повторяет только что приобретенное умение делать что — то просто от восторга, который сопровождает его успех при выполнении определенной функции. Хорошим примером могут быть танцы. Что же касается элементарного наслаждения жизнью, то любой больной, страдающий расстройством пищеварения, или испытывающий тошноту человек может подтвердить реальность этого первичного биологического наслаждения (ощущения радости жизни), которое является непроизвольным, непрошеным, немотивированным побочным продуктом восприятия себя живым и здоровым.

Игра

Игра может представлять собой как копинг, так и экспрессивное поведение, что в наши дни совершенно ясно из литературы об игровой терапии и игровой диагностике. По — видимому, существует вероятность того, что этот общий вывод заменит собой разнообразные функциональные, целевые и мотивационные теории игры, предлагавшиеся в прошлом. Поскольку ничто не мешает нам использовать дихотомию копинга — экспрессии применительно к животным, мы можем ожидать более практических и реалистических интерпретаций игры у животных. Все, что от нас требуется, чтобы приступить к исследованиям этой новой сферы, это признать возможность того, что игра может быть бесцельной и немотивированной, являться феноменом, связанным скорее с бытием, чем с энергичным стремлением к цели, самой целью, а не средством. Вероятно, то же самое можно сказать о смехе, веселье, развлечении, радости, экстазе, эйфории и т. д.

Интеллектуальная экспрессия

Интеллектуальная экспрессия — идеология, философия, теология, когниция и т. д. — это еще одна сфера, которая не поддается средствам официальной психологии. Мы полагаем, что причиной этого отчасти может служить то, что мышление в целом со времен Дарвина и Дьюи автоматически рассматривается как решение проблем, т. е. как функциональное и мотивированное. Однако при благоприятных условиях жизни, в которых находится здоровый человек, мышление, подобно познанию, может быть спонтанным и пассивным восприятием или созиданием, немотивированной, не требующей усилий счастливой экспрессией природы и существования организма, когда событиям скорее позволяют произойти, чем заставляют их сделать это, так же как это происходит, например, с благоуханием цветка или с яблоками на дереве.