Место будущего сражения представляло собою ровное поле, с одной стороны ограниченное руинами Смолограда, с трех других - лесом и холмами: на двух из них расположились ставки Хейда и Ледара, а третий, находившийся немного в стороне от леса, вполне мог решить собою исход битвы. Причем арии не могли позволить себе широко использовать конницу: кавалерия была традиционно "аристократическим" войском, и каждый князь или боярин мог привести с собою самое большее пятнадцать всадников-бояр. Остальную массу составляли ратники - профессиональные пешие воины, которые в мирное время не только трудились, как и все остальные, но и вместе с боярами обучались искусству боя, хотя не столь основательно. Они подразделялись на собственно пехоту, т.е. воинов, вооруженных для ближнего боя мечами и топорами и экипированных соответствующими доспехами и щитами, и копейщиков, вооруженных не столь длинным оружием, как катафрактарии, но достаточным, чтобы поражать противника прежде, чем он их достанет клинком. Первые редко организовывались в построения и чаще всего атаковали противника в виде плотной или редкой толпы, являясь основной ударной силой при штурмах укреплений. Они сходились с врагом один на один, и исход боя решали оружие и индивидуальное умение. Вторые же в основном становились живым заслоном на пути вражеских всадников в составе различных формаций.

Лучники и копьеметатели набирались, как правило, из профессиональных охотников, чаще всего - из жителей северных лесов. Впрочем, по древним представлениям о воинской чести арии полагали метательное оружие "нечестным", и предоставляли пользоваться им союзникам - чудским племенам. В сражении они вставали во втором ряду общего строя и поражали противников, и без того связанных схваткой с их товарищами.

Еще одним видом пехоты было ополчение, если и обладавшее какими-либо боевыми навыками, то разве что приобретенными в кулачных боях между городскими концами. Арийские полководцы не разработали какой-то особой стратегии их использования, что затруднялось совершенно различным, иногда - самодельным оружием, от топоров и коротких рогатин до пращей.

На кратком совете вождей в шатре Ледара было принято следующее: выстроить в центре прямую линию из копейщиков, за их спинами расположить часть лучников и пехоты, на левом крыле поставить кавалерию, дабы она, пройдя под стенами Смолограда, попыталась ударить во фланг противника, а на правом - оставшуюся часть пехоты и лучников, которая должна занять и удержать вышеупомянутый холм, поливая оттуда стрелами вражеское войско. Было ясно, что схватка на холме будет яростной и продолжительной, а потому Ледар решил сам возглавить правое крыло, поручив войско боярину Яросвету. Обычно цари ариев сражались во главе конной гвардии, но всадники были бы слишком хорошими мишенями, располагаясь на холме, а кроме того - предпочтительны в атаке, а не в обороне.

Сражение с доселе невиданным противником, многочисленным и хорошо вооруженным, обещало быть тяжелым и кровавым. А ночь - для скольких она станет последней? - дышала покоем и миром. Успокаивающе потрескивали костры, и воины, кутаясь в плащи, наброшенные поверх не снятых по предосторожности доспехов, против собственной воли в сотый, тысячный раз оборачивались на Закат, вглядываясь в темноту над вражеским лагерем. Хейд, конечно, воспользовался бы возможностью атаковать в темноте, да еще и уставшую от долгого перехода армию ариев, но реорганизация и перепостроение обещали занять много часов, и он принял решение дождаться утра. Вампиры не жгли костров, таясь во Тьме, бывшей для них домом. Тьма, которая пришла с Заката…

Ледар несколько отошел от лагеря и стал молча разглядывать поле. От костров оно казалось непроглядно темным, но стоило огню остаться позади, как царь понял: это не так. Высоко в небе улыбались ему звезды, шептали о чем-то травы, колышимые легким ветерком, веяли прохладой просторы. И в человеческом сердце поневоле рождалось ощущение великой несправедливости: завтра здесь будет литься кровь, тишину прогонит ржание, звон, топот и крики боли, торжества, отчаяния… В каждом из нас - целый мир, ведь совсем непохожие мысли приходят в голову разным людям, и люди эти по своему видят окружающее. Удар меча, тонкий посвист стрелы, взмах жуткого окровавленного топора - и Вселенная осиротела, уже никогда не прозвучат какие-то слова, прервется одна из золотых нитей небесных прядильщиц. Человек падает на землю, последним усилием пытаясь зажать рану, и его Жизнь уходит через пальцы, в почву, в глубины земли, откуда уже нет возврата.

Но есть те, кто начинает войны, кто приказывает: "Марш!" бесчисленным полчищам, есть те, кто с бессмысленным, но гордым блеском глаз, застывшим на одинаковых лицах, стройными колоннами отправляются выполнять приказы тиранов, мечтая урвать и себе кусок боевой добычи - чужих женщин, чужого добра, чужого счастья, превратившегося под кнутом "богоизбранного" надзирателя в рабский страх. И есть те, кто защищает свою Родину, свою семью, свой дом. Да, по недомыслию одних и злой воле других властителей человек должен взять в руки оружие и сражаться. Так пусть же сгинут в раздутом ими горниле войны все, ненавидящие Свободу и Труд!

В памяти царя вставали образы прошлого. Любавушка… Какие слова он мог бы найти, чтобы выразить свою любовь к ней? Время словно невероятно ускорило свой ход, или напротив - замедлило его до предела, сжавшись в одинокую точку посреди темного бесконечного пространства. Уходили в небытие эпохи, высокие горы исчезали в волнах, из океана вставали новые континенты, льды наступали на некогда цветущие земли, а две души по-прежнему стремились друг к другу через бездны, наполненные болью и страданием, через смерть и забвение. Царь вспомнил, как они гуляли по лесам и полям, окружавшим Русколань. В таком же поле, но светлым днем, привязав у дерева коней, они, взявшись за руки, шли по траве, и грудь переполняло счастье. Маленький щенок, будущий грозный волкодав, гонялся за насекомыми, а когда Любавушка опускалась на колени и протягивала к нему руки, с радостным визгом бросался к ней и старался лизнуть в лицо. Жаль, что не было той, последней встречи, когда царь остановился у самого порога и резко развернулся назад, не в силах увидеть ее покрасневших от слез глаз! "Что бы ни случилось, всегда помни - я буду ждать тебя, и готова принять любым, каким бы ты ни стал. Я любила тебя, люблю, и никогда не полюблю другого, сколько бы времени ни прошло…" - счастлив тот, кто слышал такие слова.

Ледар почувствовал рядом чье-то присутствие и повернулся. Чуть в стороне, скрестив руки на груди, стоял Гердан и тоже, казалось, был поглощен красотою ночи. Царь ариев подошел к Небесному Мстителю и сказал:

- Что не спишь? Завтра день не из легких…

Гердан улыбнулся - совсем не так, как раньше, печально, а совершенно открыто, как-то беззащитно:

- Наверное, потому же, почему не спишь и ты, царь. Я вспоминаю прошлое и думаю о будущем.

- О будущем… Скажи, может быть, волхвы научили тебя предсказывать грядущее? - Ледар попытался придать своему голосу смешливую интонацию, но Гердан вдруг снова стал серьезен, как прежде.

- В такие ночи о будущем могут судить не только мудрецы. Посмотри, царь: к звездам, подобно лучам, поднимаются мысли каждого из тех, кому предстоит завтра выйти на это поле с оружием в руках! Эти лучи сплетаются, звенят… - Глаза витязя пылали золотым пламенем - Тот, кому внятен этот звон, поймет. На мгновения приподнимется перед ним завеса грядущего, и он должен понять знаки Времени. Тот, кто слушает Землю и Ночь, сможет постигнуть будущее.

Боярин немного склонил голову набок, нахмурив брови - словно и вправду прислушивался к каким-то едва различимым звукам, разлитым во Вселенной. Повисла тишина, и Ледару вдруг показалось, что он тоже улавливает далекий перезвон, словно маленькие колокольчики дрожали в порывах ветра. Он вздрогнул и напряг слух, но больше ничего не последовало. Тогда царь тронул за плечо замершего Гердана, словно зачарованного открывшимся:

- Ну? Что? Ты слышал что-нибудь?..

- Да. Слышал… - с трудом, будто пробуждаясь ото сна, промолвил боярин - На Закате мертвая тишина, воет ветер, пустоши, смерть… На Восходе же слышен плачь, женская скорбь, но там встает Солнце и гремит торжественная музыка, которая перекрывает все другие звуки… Тьма уходит на Закат, но ясный сокол лежит на Земле, ему не взлететь… А все прочее слишком туманно, чтобы об этом говорить. - неожиданно заключил он.

Помолчали, думая каждый о своем. Затем Ледар сказал:

- Вот, и будущее тебе ведомо. Не зря я всю жизнь тебе завидовал… Ну, ты-то, конечно, и об этом знал.

- Знал, конечно. Трудно было не заметить. Только… нечему завидовать было.

- Ну как же! Я вот думал: я - царь, все меня должны почитать, ведь мне власть Богами дана. Всех я выше должен быть от рождения! Ан нет, царь для людей тоже человек, а тебя волхвом чтут, будто ты все тайны знаешь. Как тут не позавидовать?

- А легко ли быть таким вот - от всех отличающимся, всем чужим? Я по жизни шел, как по пустыне: меня с детства учили, что о себе думать не должен, я и не думал: вот и пришел - ни семьи, ни друзей. Зря завидовал, царь.

- Ну пусть так. А как мыслишь, почему вороги эти на Землю нашу пришли?

Гердан тяжело вздохнул:

- Время такое пришло. Темные силы к власти рвутся. А власть им нужна не просто, а чтоб - над всем миром. Вот тогда-то они вдоволь кровушки людской напьются, всласть над племенем человеческим наиздеваются, все разрушат, леса и реки погубят - да и сгинут вместе с Землею! Ты не смотри, царь, что из-за границ они к нам ползут - это угроза видимая, ее избыть легко: был бы острый меч, ясный ум да храброе сердце. А вот коли проникнет Зло в сердце людское, помутит мысли лестью да ложью, разбудит гордыню непомерную да жадность неутолимую - вот тогда и без боя падет стольная Русколань, и погрузится во мрак Земля Ариев! Полезут наружу и зависть, и лживое слово, будем братьев и родителей предавать, служить начнем чужим, чтоб на горе своих наживаться, в татей да разбойников обратимся. И вот тогда нипочем не одолеть нам будет иноземных ворогов. А уж они-то сразу пожалуют, недаром воронье на запах падали быстро сбирается! И обратят нас рабами тогда, будем в цепях жить и в цепях умирать, и в цепи сии родители детей своих заковывать будут, свет Солнечный скрывать от них станут. А захватчики только посмеются: вон, скажут, в грязи ползают, пойлом дурманным опоенные, ариями раньше звавшиеся, а ныне на клички рабские откликающиеся! Вот где страх-то будет…

- Да верно ли будет так?

- А это, царь, от нас зависит. Вот и в тебе злые мысли верх берут: будто не народной волей ты правишь, а божьей, будто по рождению выше ты пахаря или кузнеца! А на самом деле все мы - арии, одна кровь, и покуда помнить о том будем - вовек не бывать врагу на нашей Земле.

- Я подумаю над твоими словами, Гердан. Но прав я или нет, завтра я готов сражаться с врагами до конца, до последней капли крови, как велит мне долг. Я сам поведу воинов в бой, и никто не посмеет сказать, будто я прячусь за чужие спины!

Гердан снова улыбнулся:

- Я буду рядом с тобою, царь. Мой долг тоже велит мне быть на самом опасном рубеже…

Хейд отдал последние приказы своим командирам своего войска, и они, гремя латами и стуча коваными сапогами, покинули его великолепный шатер. Разумеется, повелитель вампиров мог спать на голой земле в любую погоду, но тщеславие заставляло его обзаводиться всеми предметами "благородства" знатных райксов - даже походным камином, украшенным золотым орнаментом! Вот и сейчас в нем горел огонь, а Хейд стоял посреди шатра и смотрел в пустоту. Его мысли были обращены ко всем долгим дням, прошедшим с начала этого небывалого похода.

Пощады не было. Войско повелителя вампиров стирало на своем пути всякий намек на сопротивление. О, конечно, Хейд мог бы с самого начала истреблять ариев поголовно, проще было бы просто заселить завоеванные земли рабами - колонистами с Заката, но ему хотелось сломить непокорный народ, заставить его признать поражение… Но арии сражались до конца. Даже страх не просто смерти, а смерти в мучениях не мог заставить их сложить оружие. А потому Хейд, стоило ему получить отказ Ледара признать поражение, приказал не брать пленных, выжигать поселения и уничтожать всякий след присутствия человека. На Закате необходимости в этом не было, но если бы война шла там, то после первых же сожженных городов все окрестные виллены явились бы выражать свою покорность. Он помнил, как его войска шли навстречу дружинам райксов, не встречая никакого сопротивления, как стоявшие у обочин дорог мужчины и женщины неловко кланялись новым господам. Потом был поход на туатов. Те были не менее отважны и могучи, чем арии, но уступали… в чем? Каждое племя туатов сражалось в одиночестве, и Великому Вождю слишком поздно удалось объединить их. А здесь все бьются плечом к плечу. Хейд вздохнул, и в голову закралась странная мысль: мне бы таких воинов! Которые идут в бой не из-за жажды наживы, которые совершают подвиги не из страха перед наказанием…

Неожиданно на плечи вампира легли чьи-то руки, и красивый женский голос сказал:

- Неужели повелителя вампиров что-то беспокоит? Но что может тревожить его?

Хейд повернулся к своей королеве. Разумеется, ни Ульра его, ни он Ульру, не любили, но зато прекрасно понимали друг друга и являлись словно дополнением к достоинствам и недостаткам каждого. Где логический ум полководца признавал свое бессилие, там его выручала склонная к интригам фантазия королевы. И потому оба полностью доверяли друг другу, Хейд - не желая лишаться замечательного советника, а Ульра - понимая, что все ее величие и власть лишь производные от Хейдовских.

Вампиресса откровенно показывала, для чего она пришла к нему, плотно прижавшись к завоевателю и соединив руки у него за спиной, но он отстранил ее:

- Не сейчас. Я должен хорошо обдумать завтрашний бой.

- Почему тебя так заботят эти ничтожные, решившие противостоять величайшему из полководцев? - словно с обидой, спросила Ульра, но Хейд уловил в ее словах некий подвох. Не обратив внимания, он начал пересказывать свою речь перед военачальниками:

- В победе я не сомневаюсь. Но следует уничтожить как можно больше ариев, чтобы позднее не гоняться за ними по лесам! Чем скорее мы покончим с их сопротивлением, тем быстрее мы сможем овладеть всеми богатствами покоренных земель.

- А потом?

- А потом - земли эльфов, которых они зовут чудью, царство людей с желтой кожей, и конечно - главное, удовольствия и торжества, ради которых только и стоит жить вечно! Все это будет у нас после завтрашней победы…

Последняя фраза прозвучала фальшиво и неуверенно. Хейд запнулся, и тогда Ульра, заглянув ему в глаза, спросила:

- Почему ты не веришь в то, что победишь?

Хейд обреченно вздохнул. Затем ответил:

- Потому, что я видел, КАК они сражаются и как они умирают. Я могу завтра одержать победу… но это будет победа в битве, а не в войне. А как выиграть войну, я не знаю.

- Тогда почему ты не повернешь войско вспять?

- Я не могу этого сделать. Это такой позор, что я готов презреть бессмертие и пасть в бою, но не отступить. Пойми, вся наша власть держится лишь на одном: вере всех остальных в мою непобедимость, в мое превосходство. Как только они узнают, что и меня можно одолеть, начнется борьба за власть… И вряд ли мы удержимся на троне.

- Но что же тогда?

Хейд тряхнул головой, но неуверенность и какая-то слабость не исчезали:

- Я не знаю. Но так или иначе, завтра будет битва…