а) Общее понятие о морфеме

§ 149. Выше мы уже не раз имели дело с морфемой — минимальной двусторонней единицей языка, т. е. такой единицей, в которой 1) за определенным экспонентом закреплено то или иное содержание и которая 2) неделима на более простые единицы, обладающие тем же свойством.

Понятие морфемы ввел И. А. Бодуэн де Куртенэ (1845—1929) как объединяющее для понятий корня, приставки, суффикса, окончания, т. е. как понятие минимальной значащей части слова, линейно выделимой в виде некоторого «звукового сегмента» (отрезка)_ при морфологическом анализе. Наряду с этими, как теперь говорят, сегментными морфемами Бодуэн рассматривает и нулевые морфемы, «лишенные, — как он пишет,— всякого произносительно-слухового состава», выступающие, например, в формах им. п. ед. ч. дом, стол или род. п. мн. ч. мест, дел (нулевые окончания). Позже в работах многих лингвистов разных стран понятие морфемы было значительно расширено и углублено и постепенно стало одним из центральных понятий в мировом языкознании. Теперь морфема рассматривается как универсальная языковая единица. Наряду с сегментными морфемами — частями слов — выделяются сегментные морфемы, функционирующие в качестве целого слова — служебного (например, наши предлоги к, на, союзы и, но) или знаменательного (здесь, увы, метро, рагу). Есть языки, например вьетнамский, в которых подобные морфемы-слова (или, как их иногда называют, «свободные морфемы») являются количественно преобладающим типом. Выделены и другие разнообразные типы морфем, описываемых как «морфемы-операции» (см. § 160 и след.).

§ 150. Вычленение морфем — частей слов — основывается на параллелизме между частичными различиями, наблюдаемыми во внешнем облике (звучаний) слов и их форм, и частичными различиями в значениях (лексических и грамматических), передаваемых этими словами и формами. Так, между формами груша, груши, грушу, груш наблюдается частичное различие в звучании: начало этих форм /gruš/ во всех взятых формах одинаково, а концы /а/, /ы/, /и/ и нулевое — во всех формах разные. Этому частичному различию в звучании параллельно частичное различие в значении: хотя все формы обозначают известный съедобный плод, каждая сочетает это значение с особой комбинацией грамматических значений падежа и числа. Естественно считать, что общий элемент звучания является носителем общего элемента в значении, а специфические для каждой взятой формы элементы звучания являются носителями специфических компонентов значения. Таким образом, элементу /gruš/ мы можем приписать значение ‘известный съедобный плод’; а элементам /а/, /ы/, /и/ и /#/ соответственно значения: им. п. ед. ч., род. п. ед., вин. п. ед. ч. и род. п. мн. ч. Этот же вывод подтверждается сравнением словоформы груша (и других привлеченных словоформ) с иными частично различными формами. Так, груша может быть сопоставлена с формами нива, лампа, собака. В этом ряду тождественными окажутся концы (везде /а/), а различными начала, причем параллельно мы будем наблюдать тождество грамматического значения (во всех взятых формах значение им. п. ед. ч.) и различие лексических значений. Сравнивая, далее, груша, например, с грушка, мы отмечаем в звучании грушка добавочный элемент /k/ и параллельно в значении этой формы тоже добавочный элемент — значение малого размера (или эмоциональный оттенок «ласковости»). Естественно, что именно это /k/ мы будем считать носителем этого значения или эмоционального оттенка.

Так, путем сравнения форм, частично различных (и тем самым частично сходных) по звучанию и по значению, мы выявляем различия (и сходства) в звучании, параллельные различиям (и, соответственно, сходствам) в значении, и таким образом устанавливаем единицы, в которых за определенным экспонентом (отрезком звучания, иногда нулем звучания и т. д.) закреплено определенное содержание (значение). Если эти единицы окажутся минимальными, т. е. не поддающимися дальнейшему членению на основе того же принципа, то это и будут морфемы. Во взятых нами примерах это именно так: выделенный элемент /gruš/ уже не обнаруживает частичного различия по звучанию и одновременно по значению (и, соответственно, частичного сходства по звучанию и одновременно по значению) ни с каким другим элементом современного русского языка. Есть формы, частично сходные по звучанию (скажем, грубый, грусть, рушить), но по значению они не имеют ничего общего с груша. Есть в языке в той или иной мере близкие значения (скажем, названия других съедобных плодов), но они выражаются звуковыми комплексами, не имеющими ничего общего с /gruš/. Следовательно, единица, представленная отрезком звучания /gruš/, неделима далее на двусторонние, «звукосмысловые» единицы, т. е. это элементарная двусторонняя единица — морфема. Морфемами являются и другие единицы, выделенные в приведенных примерах, представленные однофонемными отрезками а/, /ы/, /и/, /k/ и /#/.

§ 151. Как абстрактная единица в системе языка, всякая морфема есть инвариант, но очень многие морфемы выступают в виде ряда (набора) языковых вариантов — алломорфем (или алломорфов). В тексте, в потоке речи морфема, как уже упоминалось (§ 30), представлена своими конкретными речевыми экземплярами — морфами. Поскольку морфема — единица двусторонняя, ее языковое варьирование оказывается двояким. Эго может быть варьирование в плане выражения, т. е. варьирование экспонента, либо варьирование в плане_ср-держания, т. е. полисемия морфемы, аналогичная полисемии слова. Пример экспонентного варьирования:    глагольный префикс над- в русском языке выступает в вариантах /nad/, /nat/, /nado/, /nada/ (ср. надрежу, надстрою, надорван, надорву). Пример содержательного варьирования:    тот же префикс вносит в глагол либо значение прибавления сверху к чему-то, уже имеющемуся (надрисую, надстрою, надошью), либо значение проникновения на малую глубину, на небольшое расстояние от поверхности предмета (надрежу, надкушу, надорву).

Между экспонентными вариантами морфемы наблюдаются либо отношения неперекрещивающейся дистрибуции (так обстоит дело с рассмотренными экспонентными вариантами префикса над-), либо отношения «свободного варьирования» (ср. варианты окончания /oj/ и /oju/ в формах тв. п. ед. ч. вроде рукой и рукою). Соответственно двум указанным типам дистрибутивных отношений можно говорить об обязательных экспонентных вариантах морфемы (/nad/-, /nat/- и т. д.) и о вариантах факультативных (-/oj/ и -/oju/) (ср. § 55).

Что касается содержательного варьирования, т. е. полисемии морфемы, то, как и всякая полисемия, она разграничивается и снимается контекстом, прежде всего с помощью соседних морфем: над- реализует одно из своих значений в сочетании с -рисую, и другое значение — в сочетании с -режу.

б) Корни и аффиксы

§ 152. Сегментные морфемы — части слов (части простых, синтетических словоформ) — разделяются на два больших класса: 1) корни и 2) некорни, или аффиксы. Эти классы противопоставлены друг другу прежде всего по характеру выражаемого значения и по своей функции в составе слова.

В составе знаменательных слов корни являются носителями лексических значений, обычно совпадающих с лексическими значениями слов, содержащих эти корни и наиболее простых по морфологической структуре. Так, значение корня рук- совпадает с лексическим значением слова рука. В знаменательных словах более сложной структуры корень (или каждый из корней, если их в слове несколько) несет какую-то часть целостного лексического значения слова или же выступает как «опора» мотивировки.1 Ср. значение того же корня рук-(руч-) в ручка ‘маленькая рука’ и ручка (дверная, для писания и т. д.), рукомойник, ручной, рукав, приручить, выручить и др., а также значение второго корня мой- (мы-) в рукомойник. Аффиксы не несут самостоятельных лексических значений, их значения либо лексико-грамматические (словообразовательные, деривационные), либо собственно грамматические (как иногда говорят, реляционные, т. е. выражающие отношения), либо, наконец, они выполняют формальноструктурные и формалыю-классифицирующие функции^ В приведенных словоформах представлены все три типа аффиксов. Так, деривационными аффиксами являются -к- в ручка, -ник в рукомойник, при- и вы- в приручить и выручить; реляционными — -а в рука и ручка, -ой в ручной; формально-структурным — соединительный гласный, связывающий два корня в сложном слове рукомойник; формально-классифицирующим — показатель формального разряда (типа спряжения) -и-, стоящий в приручить и выручить перед реляционной морфемой — показателем инфинитива -ть /t'/.

Корень (или сочетание корней) образует смысловое ядро и структурный организующий центр слова. Деривационные аффиксы участвуют вместе с корнем (сочетанием корней) в формировании целостного лексического значения слова. Так, лексическое значение слова ручка ‘маленькая рука’ складывается из значения корня и значения уменьшительности (или ласкательности), вносимого аффиксом -к-; в ручка (дверная, для писания и т. д.) значения корня и особенно аффикса менее отчетливы, они почти растворены в целостном лексическом значении слова, развившемся как переносное; можно сказать, что значения корня и аффикса превратились здесь в компоненты мотивировки. Вполне отчетливо значение аффикса -ник ‘орудие, приспособление для...’ в слове рукомойник; значение же деривационного аффикса -н- ‘относящийся к...’ в ручной является очень общим.

Грамматические значения, присущие словоформе и слову в целом, выражаются разными способами — реляционными аффиксами, нулевыми морфемами (например, в род. п. мн. ч. рук) и другими типами несегментных морфем (см. ниже), отчасти также деривационными аффиксами, а в некоторых случаях даже и самими корнями! Последнее наблюдается в супплетивных рядах, когда разные грамматические формы одного слова образуются от разных корней. Так, в ряду хорошо — лучше значение сравнительной степени выражено не только аффиксом -ш- (как в раньше), но и заменой корня хорош- корнем луч-.

Что касается формально-структурных (соединительных) и формально-классифицирующих аффиксов, то они несут чисто вспомогательные функции, не связанные, по крайней мере прямо, с передачей каких-либо смысловых противопоставлений. Можно сказать, что аффиксы эти не обладают значениями в обычном смысле слова, даже такими «формальными» значениями, как значение грамматического рода, где оно не связано с полом. Содержательная сторона этих аффиксов сводится к их соединительной функций, к указанию на принадлежность слова к тому или иному формообразовательному разряду и т. д. Такого рода содержание беднее, чем у обычных грамматических морфем, и все же структурные и формально-классифицирующие морфемы вычленяются как отдельные единицы.

§ 153. Экспонент сегментной морфемы — части слова — включает следующие характеристики:

1)    он представлен сегментом определенной протяженности (фонемой или некоторой последовательностью фонем), причем фонемный состав сегмента может быть постоянным (например, у префиксов при-, у-, вы-, у корня груш-) или же переменным (например, у префикса над-, у корня рук-), а сегмент — непрерывным (в приведенных примерах) или прерывистым (см. ниже);

2)    этот сегмент занимает определенную позицию в линейной последовательности сегментов, представляющих морфемы, на чем основано выделение понятий префикса, окончания и т. п.;

3)    этот сегмент может воздействовать на фонемный состав соседних сегментов, вызывая в них те или иные чередования фонем. Например, суффикс прилагательных -н- вызывает в корне чередования /k/ ∞ /č/, /g/ ∞ /ž/, /х/ ∞ /š/, /l/ ∞ /l'/ (ср. рука — ручной, нога — ножной, смех — смешной, дело — дельный);

4)    во многих языках (в частности, и в русском) сегмент, представляющий морфему, обладает определенной супрасегментной, просодической характеристикой, проявляющейся как в нем самом (скажем, он может быть всегда ударным или, напротив, всегда безударным), так и в рамках других сегментов того же слова; так, суффикс -ша-/-ыва-, оформляющий образования несовершенного вида, перетягивает ударение на слог, который непосредственно предшествует этому суффиксу: ср. прочитать — прочитывать, перебаллотировать — перебаллотировывать (ср. также § 80,1).

Между экспонентами корней и аффиксов наблюдаются различия, которые могут относиться к любому из указанных пунктов.

§ 154. Различия в линейной протяженности и фонемном составе. В среднем протяженность корневого сегмента оказывается больше средней протяженности сегмента аффиксального, а наиболее короткими являются сегменты формально-структурных и формально-классифицирующих морфем. Бывает так, что набор фонем, используемых в аффиксальных сегментах, уже полного набора фонем, имеющихся в данном языке. В арабском, иврите и других семитских языках экспонент корня, как правило, содержит одни только согласные фонемы (обычно в количестве трех). Эти согласные составляют «скелет» слова (и ряда слов, связанных словообразовательными отношениями) и в реальных словоформах бывают разделены вставкой гласных, принадлежащих аффиксам.

Так, в араб. kataba ‘он написал’, kutiba ‘был написан’, katibun ‘пишущий’, ‘писец’, ‘секретарь’, kitabun ‘книга, письмо’, maktabun ‘школа, кабинет, контора, письменный стол’ (вообще ‘место, где пишут’) выделяется трехсогласный корень k...t...b и разные аффиксы, экспоненты которых состоят либо из одних гласных, либо из гласных и немногих согласных.

§ 155. Различия в позиционной характеристике. В соответствии с ролью корня как смыслового ядра слова, сегмент, представляющий корень, служит ориентиром, по отношению к которому определяется позиция всех аффиксальных сегментов. В русском языке (и ряде других) возможны три позиции и, сообразно этому, три главных позиционных класса аффиксов: 1) позицию перед корнем или корнями (нередко, исходя из письменного облика слова, говорят «слева от корня») занимают префиксы, или приставки, что особенно типично для глаголов и отглагольных имен, но широко наблюдается и в других частях речи (ср., например, префикс наи- в превосходной степени прилагательных); 2) позицию после корня или корней («справа») занимают постфиксы (в широком смысле), нередко представленные в русском языке цепочками из нескольких единиц в одной словоформе; 3) позиция между двумя корнями нередко бывает заполнена интерфиксом; в качестве интерфиксов выступают формально-структурные, соединительные аффиксы, например орфографическое -о- (собственно -/а/-) в лесоруб или орфографическое -е- (собственно -/i/-) в бурелом.

Постфиксы в широком смысле в свою очередь подразделяются дальше, исходя из смешанных функционально-позиционных критериев. Так, выделяют окончания (или флексии), которые в большинстве случаев (а в некоторых языках всегда) занимают позицию на самом конце простой словоформы, а главное выражают те или иные синтаксические связи данного слова с другими словами. Поэтому говорят о падежных, личных и родовых (например, в несла, несло) окончаниях, но обычно не считают окончанием стоящий всегда на конце показатель инфинитива. Большинство постфиксов, не попадающих в число окончаний, называют суффиксами. В русской грамматике выделяют еще одну группу — постфиксы в узком смысле. Это возвратная морфема -ся/-сь, которая всегда ставится после окончания, также -то, -либо в какой-то, какой-либо.

Префиксы и постфиксы разного рода широко представлены во многих языках, однако есть языки, в которых один из этих типов почти вовсе отсутствует или используется редко (см. § 264). Интерфиксы есть, в частности, в немецком («соединительное -s-»), например, в Arbeitstag ‘рабочий день’).

В некоторых языках система позиционных классов морфем является более сложной. В частности, встречаются так называемые прерывистые морфемы, представленные сегментом, способным расщепляться (или всегда расщепляемым) вставкой «постороннего» сегмента, представляющего другую морфему. Продолжая начатую нумерацию, мы выделим еще следующие классы аффиксов: 4) если непрерывный аффиксальный сегмент вставляется внутрь прерывистого корневого, перед нами инфикс, например инфикс настоящего времени (и производных от него форм) -n- в лат. findo ‘раскалываю’ (ср. перфект fidi ‘я расколол’, корень fi...d-); инфиксы используются в ряде глагольных форм древних и некоторых современных индоевропейских языков (древнегреческого, латыни, литовского), в тагальском (на Филиппинских островах) и в некоторых других языках; 5) если прерывистый аффиксальный сегмент охватывает с двух сторон корень, перед нами конфикс, или, лучше, циркумфикс, например ge...t и ge...en в причастии (втором) немецкого языка: gemacht ‘сделанный’, gelesen ‘прочитанный’ (корни mach-, les-); исторически циркумфикс есть сочетание префикса и постфикса, слившихся в смысловом и функциональном отношении в одно целое, в одну морфему (в грамматическом значении причастия невозможно выделить компонент, который бы передавался именно частью ge... или именно частями ...t, ...en); 6) наконец, если прерывистый аффиксальный и прерывистый корневой сегменты взаимно сцеплены друг с другом (как в примерах § 154), такой аффикс принадлежит к классу трансфиксов. Так, в ряде арабских существительных единственное число выражено трансфиксом -а...#-, а множественное — трансфиксом -u...ū-; ср. (при корне b...j...t) bajt ‘дом’ — bujūt ‘дома’, (при корне d...r...s) dars ‘урок’ — durūs ‘уроки’, так же и в заимствованном из европейских языков bank ‘банк’ выделяется корень b...n...k (ср. мн. ч. bunūk).

§ 156. Различия в воздействии и на фонемный состав соседних сегментов и в просодических характеристиках. В русском и многих других языках последующая морфема чаще воздействует на предыдущую (корень — на префикс, постфикс, следующий сразу за корнем, — на корень и т. д.). В немецком постфикс множественного числа существительных -er всегда вызывает так называемый умлаут (перегласовку), если только гласный корня способен подвергаться перегласовке (например, Dorf ‘деревня’ — Dörfer, Wald ‘лес’ — Wälder, Buck ‘книга’ — Bücher, Hans ‘дом’ — Häuser и т. д., без единого исключения). Во всех подобных случаях воздействие на соседние сегменты составляет столь же существенную и неотъемлемую характеристику экспонента воздействующей морфемы, как и фонемный состав ее собственного сегмента. В ряде тюркских и финно-угорских языков наблюдается регулярное воздействие корня (в сложных словах — последнего по порядку корня) на фонемный состав постфиксов. Это явление так называемой гармонии гласных (§ 45,1).

Что касается просодических характеристик, то, например, в древних германских языках роль корня как смыслового ядра слова подчеркивалась его ударностью. Это проявляется еще и сейчас, если отвлечься от позднейших заимствований.

§ 157. Мы рассмотрели сегментные морфемы — части знаменательных слов. Однако корни и аффиксы могут быть выделены и во многих служебных словах, в частности в таких, как вспомогательные глаголы — русск. буду, англ. has, had, французский определенный артикль le, la, les и т. п. В этих случаях и корень и аффикс выражают грамматические значения, хотя и разные: корень буд- — значение времени, а аффикс -у — значение лица и числа или корень l- — ‘определенность’, а аффиксы -/œ/, -/а/, -/е/ или -/ez/ (перед гласным) — значение рода и числа. Здесь корень утратил лексическое значение (сохраненное корнями соответствующих знаменательных слов — знаменательных глаголов быть ‘существовать’, to have ‘иметь’, корнем личного местоимения le ‘его’ и т. д.). Однако корень и в служебном слове остается смысловым ядром: он несет то грамматическое значение, которое является общим для всех форм, образованных с данным служебным словом.

§ 158. С учетом функциональной и смысловой близости между аффиксами и служебными словами рассмотренные типы морфем группируют еще и по-другому. Среди них выделяют:

1)    лексические (знаменательные) морфемы, включая а) корни знаменательных слов и б) морфемы — знаменательные слова;

2)    грамматические (служебные) морфемы, куда входят а) аффиксы знаменательных слов, б) морфемы — служебные слова и в) морфемы — части (в том числе корни) служебных слов.

Лексических морфем в каждом языке значительно больше, чем грамматических. Но в речи, в тексте средняя частота употребления грамматической морфемы (особенно реляционной) существенно выше средней частоты употребления морфемы лексической. Кроме того, лексические морфемы входят в состав «неограниченных инвентарей», для живого языка их нельзя задать списком; грамматические же морфемы образуют «замкнутые системы», и в каждом языке их исчерпывающее перечисление вполне осуществимо.

в) Нулевые морфемы и морфемы-операции

§ 159. Нулевые морфемы — это морфемы с нулевым экспонентом, передающим то или иное грамматическое значение. Нулевой экспонент есть значащее отсутствие аффикса или служебного слова, регулярно противопоставляемое наличию аффикса или служебного слова в соотносительных случаях. Так, отсутствие окончания в форме бел рассматривается как нулевая морфема, поскольку эта форма противостоит форме белый и, с другой стороны, формам бела, бело, белы. Нулевая морфема включается в определенной точке речевой цепи в линейную последовательность сегментных морфем: бел|#.

В зависимости от того, чему именно противопоставлен нулевой экспонент, различают несколько видов нулевых морфем. Самый известный из них — нулевое окончание, или нулевая флексия (ср. только что приведенный пример). Нулевой суффикс имеем в формах мн. ч. болгары, крестьяне — при ед. ч. болгарин и т. д. с суффиксом -ин-; в формах совершенного вида решу, одолею, оценю, расскажу — при несовершенном виде с суффиксами -а- (решаю), -ва- (одолеваю), -ива-/-ыва- (оцениваю, рассказываю). Нулевых префиксов в русском языке нет, поскольку префиксы не создают у нас таких регулярных противопоставлений, которые позволили бы говорить при отсутствии префикса о нулевой морфеме. В болгарском языке префиксы по- и най- являются обязательными и единственными морфемами, передающими значение сравнительной и превосходной степени соответственно, поэтому в положительной степени с полным правом может быть выделен нуль префикса: #|х у бав ‘хороший’ — п о -хубав — н а й-хубав .

Пример нулевой морфемы, противопоставленной служебному слову: отсутствие вспомогательного глагола в Ему пора идти при наличии такого глагола в Ему было (будет) пора идти.

§ 160. Морфемы-операции (иначе супрасегментные морфемы) описываются как операции, производимые над сегментными морфемами (или их сочетаниями) с целью выразить то или иное грамматическое значение. Сейчас мы рассмотрим морфемы-операции, «привязанные» к отдельному слову, — значащие чередования фонем, изменения ударения и тона, а также стоящие особняком морфемы-повторы. Супрасегментные морфемы, которые проявляются только в словосочетании и предложении (интонация и порядок слов), мы рассмотрим ниже (§ 201—202). Все морфемы-операции (как и нулевые морфемы) являются грамматическими, т. е. своеобразными аналогами аффиксов и служебных слов.

§161. Значащее чередование превращается в экспонент особой морфемы, если это чередование становится главным или даже единственным показателем грамматического противопоставления. Это мы видим, например, в русском языке при образовании некоторых существительных от прилагательных:

стар, старый, старая... → старь

зелен, зеленый... → зелень

гол, голый... → голь

Здесь в прилагательном (во всех его формах) на конце корня стоит непалатализованный согласный /r/, /n/, /l/, а в производном существительном (тоже во всех словоформах) — соответствующий палатализованный /r'/, /n'/, /l'/. Важна именно четкая закрепленность определенного альтернанта за определенной грамматической функцией (а не наличие «минимальных пар» типа стар: старь, составляющих частный случай). При указанном распределении альтернантов непалатализованный согласный становится показателем прилагательного, а палатализованный — показателем существительного (вместе с соответствующими наборами окончаний отдельных форм). Таким образом, дифференциальный признак палатализованности последней фонемы корня выполняет здесь функцию, аналогичную той, которую в других случаях выполняет суффикс (ср. слова старость, новизна, слепота и т. д.). Можно сказать, что в фонеме /r'/ слова старь все, кроме палатализованности, принадлежит корню, а палатализованность составляет супрасегментный экспонент грамматической морфемы, иногда называемой «симульфиксом» (от лат. simul ‘одновременно, вместе с’), либо что грамматической морфемой является здесь самый факт замены непалатализованного согласного палатализованным (/r → r'/, /n → n'/ и т. д.), т. е. определенная операция над фонемным составом корня.

Другим аналогичным примером могут служить англ. house /haus/ ‘дом’ и house /hauz/ ‘поселить’, extent /ikst'ent/ ‘протяжение, степень’ и extend /ikst'end/ ‘простираться, протягивать’ и т. д.; здесь звонкость последнего согласного отличает глагол от существительного.

Таким же образом используются и чередования гласных. В немецком языке формы множественного числа многих существительных образуются с умлаутом (перегласовкой) гласного в корне. В ряде случаев умлаут выступает не в качестве «сопроводителя», а самостоятельно, например:

В этих случаях принадлежность корневого гласного к заднему или к переднему ряду выступает как основной показатель соответственно единственного или множественного числа (хотя «по совместительству» на число указывают также формы артикля и окончания некоторых падежей). ДП ряда оказывается здесь экспонентом грамматической морфемы, тогда как остальные ДП гласной фонемы (лабиализованность, степень подъема, долгота или краткость) принадлежат экспонентам соответствующих корней. В английском языке, где артикль не изменяется по числам, перегласовка может оказаться даже единственным показателем множественного числа. Ср., например, tooth ‘зуб’ — мн. ч. teeth, mouse ‘мышь’ — мн. ч. mice и др. Еще более разнообразные чередования гласных (так называемый аблаут) используются в германских языках в формах сильных глаголов, а также при образовании от этих глаголов других слов; ср. англ. sing ‘петь, пою’ и т. д. — sang ‘пел’ — sung ‘спетый’ — song ‘песня’; нем. binden ‘связывать’ — прош. band — прич. II gebunden (в сочетании с циркумфиксом ge...en) — Binde ‘повязка’ — Band ‘связь, лента, том’ — Bund ‘союз’. Внешне факты такого рода несколько похожи на трансфиксацию (§ 155,6) и нередко объединялись с нею в понятии «внутренняя флексия».

§ 162. В ряде случаев используется усечение какой-либо части слова или корня, т. е. чередование соответствующих фонем с нулевой. Во французском языке так образуются формы мужского рода некоторых прилагательных. Ср. longue /Iɔ̃:g/ ‘длинная’ — муж. р. long /lɔ̃/, fraiche /frɛ:š/ ‘свежая’ — муж. р. frais /frɛ/, douce /dus/ ‘сладкая’ — муж. р. doux /du/ и т. д. Согласный, стоящий здесь на конце формы женского рода (/g/, /š/, /s/ и т. д.), принадлежит корню, как показывают, в частности, производные слова (longueur /lɔ̃:gœ:r/ ‘длина’, longuement /lɔ̃:gmã/ ‘долго, пространно’ и т. д.). Отсюда явствует, что не женский род образуется от мужского прибавлением, а, напротив, мужской от женского отбрасыванием последнего согласного. Иногда в таких случаях говорят об «отрицательной» или «вычитательной» морфеме.

§ 163. Сдвиг ударения рассматривается как морфема в тех случаях, когда он становится основным показателем какого-либо грамматического значения. Например, в английском языке глагол и существительное могут различаться местом ударения: progress /prougr'es/ ‘прогрессировать’ — progress /pr'ougres/ ‘прогресс’; import /imp'ɔ:t/ ‘импортировать’ — import /'impɔ:t/ ‘импорт’ increase /inkr'i:s/ ‘увеличивать’ — increase /'inkri:s/ ‘прирост’; forecast /fɔ:k'ɑ:st/ ‘предсказывать’— forecast /f'ɔ:kɑ:st/ ‘предсказание’.

Ударение на втором слоге сохраняется во всех глагольных формах (progr'esses, progr'essed, progr'essing) и составляет их общий признак, противостоящий ударению на первом слоге как признаку существительного. Таким образом, ударение выполняет здесь ту же функцию, которую в русском языке выполняют аффиксы отыменного глагола (например, суффикс -иру-/-иров- в прогрессирую) или отглагольного существительного (например, -/an'ij/- в предсказание): слово одной части речи образуется от слова другой части речи операцией сдвига ударения.

В русском языке у многих существительных наблюдается четкая противопоставленность по ударению всех форм единственного числа всем формам множественного числа. Ср., с одной стороны, м о ре — мор я , п о ле — пол я , к о локол — колокол а , а с другой — сел о — сёла, колес о — колёса, бед а — б е ды, труб а — тр у бы и т. д. Эти противопоставления дают в отдельных случаях «минимальные пары», различающиеся только местом ударения при тождественном составе фонем, вроде п а руса — парус а , х у тора — хутор а или лиц а — л и ца, труб ы — тр у бы . Важнее, однако, то, что независимо от совпадения отдельных окончаний все формы единственного числа противопоставлены здесь по ударению всем формам множественного числа. Именно это и делает определенный тип ударения основным показателем числа (конечно, наряду, с соответствующим набором окончаний).

Как морфему-операцию можно рассматривать также устранение (или ослабление) ударения при превращении знаменательного слова в служебное (например, наречия — в предлог, местоимения — в артикль).

§ 164. Роль грамматической морфемы могут играть и различия слогового акцента (тонов). Так, в америндейском языке тлингит (южное побережье Аляски) многие глаголы, например hun ‘продавать’, sin ‘прятать’, tin ‘видеть’, произнесенные с низким тоном, информируют о прошедшем, а с высоким тоном — о будущем времени. В западноафриканском языке игбо глагол ivu ‘нести’ и существительное ivu ‘груз’ (и другие подобные пары) различаются тем, что в глаголе первый слог произносится с высоким, а второй — со средним тоном, а в существительном — оба слога с высоким тоном.

§ 165. Своеобразным типом морфем-операций являются повторы тех или иных отрезков — частей слов или целых словоформ, так называемая редупликация (удвоение). Редупликация может быть полной (повтор целой единицы — слова или морфемы) или частичной (например, удвоение начального согласного); она может сочетаться с заменой в повторяемом отрезке отдельных фонем другими.

Как морфему мы можем квалифицировать повтор там, где с этим повтором четко связывается то или иное грамматическое значение. Таковы повторы со значением интенсивности качества (синий-синий), интенсивности, длительности и многократности действия (ходишь-ходишь, просишь-просишь). Далее—повторы, передающие значение множественного числа, например в малайском языке: orang ‘человек’ — orang-orang ‘люди’; в языке хауса: iri ‘сорт, вид’ — мн. ч. iri-iri, dabara ‘совет’ — мн. ч. dabarbara, fari ‘белый’ — мн. ч. farfaru, nagari ‘хороший’ — мн. ч. nagargaru, в корейском языке с особым «разделительным» оттенком значения: saram ‘человек’ — saram-saram ‘каждый из людей’.

В древних индоевропейских языках частичная редупликация — удвоение начального согласного корня в сопровождении гласного — использовалась в глаголе для выражения значения перфекта (значение состояния, а позже — действия, создающего состояние). Ср. греч. kektēmai ‘владею, имею’ — от ktōmai ‘приобретаю’, tethnēka ‘я мертв, умер’ — от thnēsko ‘умираю’ (в перфекте t вместо th в порядке диссимиляции); лат. cecĭdi ‘я упал’ — от cado ‘падаю’, momordi ‘я укусил’ — от mordeo ‘кусаю’. Изолированный остаток редупликации (не связанной с перфектом) сохранен в русских формах дадим, дадите, дадут.

Редупликация во многих случаях может быть описана и иначе — как прибавление особого сегмента, так называемого «аффикса-хамелеона». Фонемный состав экспонента этого аффикса является переменным и определяется каждый раз в зависимости от состава экспонента того корня, к которому аффикс присоединяется.

От повторов — грамматических морфем нужно отличать те случаи, в которых повтор служит средством организации корня (например, в «детских» словах мама, папа, баба, дядя, тетя, няня, цаца, в звукоподражательных вроде ку-ку, динь-динь, пиф-паф, также колокол) либо средством создания аффективных, эмоционально-насыщенных образований (тары-бары, тяп-ляп, нем. Mischmasch ‘мешанина’, Wirrwarr ‘путаница’, фр. pêle-mêle ‘всякая всячина’, rififi ‘потасовка’).

г) Пределы варьирования морфемы. Омосемия, полисемия и омонимия морфем

§ 166. В предшествующем изложении мы не раз сталкивались с фактами варьирования морфем. Чем же обеспечивается единство морфемы при наличии расхождений между ее вариантами?

Рассмотрим этот вопрос сперва применительно к экспонентному варьированию. Некоторые лингвисты считают, что единство морфемы создается только единством ее функции, что при тождестве значения экспонентов характер самих этих экспонентов безразличен. При таком подходе вариантами одной и той же морфемы оказываются, например, в английском языке в прошедшем времени общего вида (Past Indefinite) суффикс -ed в worked ‘работал’ и операция чередования в wrote ‘писал’ (ср. наст. вр. write). Другие авторы (в частности, большинство отечественных языковедов) полагают, что о вариантах одной и той же морфемы можно говорить лишь там, где кроме единства функции (тождества значения) есть и определенные формальные связи между различающимися экспонентами; принадлежность к одному типу, тождество позиционной характеристики, закономерные чередования фонем. Если же при общности функции формальные связи отсутствуют, нужно говорить не о вариантах одной морфемы, а об омосемии (равнозначности) разных морфем.

Омосемичными морфемами как раз и являются упомянутые сейчас суффикс -ed и операция чередования в английских формах прошедшего времени; омосемичными являются и функционально тождественные морфемы, принадлежащие к одному типу, если они не связаны чередованиями. Примером такой омосемии могут служить в русском языке суффиксы страдательного причастия -/n/- (дан) и -/t/- (взят), или окончания 1-го л. ед. ч. -/u/ (сижу) и -/m/ (ем), или тв. п. -/om/ (столом), -/ju/ (костью) и -/oj/ (горой, слугой). Омосемия флексии вообще типична для параллельных конъюгационных и деклинационных разрядов (см. § 146,2).

§ 167. При содержательном варьировании единство морфемы создается единством экспонента. Границы содержательного варьирования, т. е. полисемии морфемы, определяются на основании довольно зыбкого критерия смысловой связи между значениями, опирающегося на языковое чутье и не поддающегося формализации (ср. § 118). Между двумя значениями глагольного префикса над- (§ 151) «чувствуется» момент связи: и в том, и в другом действие глагола оказывается ограниченным в пространстве областью, представляемой как «верх» предмета (в прямом или переносном смысле), что перекликается с пространственным значением предлога над и именного префикса над- (ср. надкостный). Там же, где смысловой связи между значениями нет, следует говорить об омонимии морфем.

Примеры морфем-омонимов: суффикс -к- с уменьшительно-ласкательным значением (головка, ягодка, ручка); суффикс -к- со значением женского пола (соседка, односельчанка, лентяйка) и суффикс -к- с общим значением ‘носитель признака’ (невидимка, кожанка, двустволка, неотложка, также заколка, стружка, выскочка и др.). Формально все три суффикса-омонима совпадают (ср. появление у всех беглого гласного в род. п. мн. ч.), но резкое различие значений не позволяет объединять их в качестве вариантов одной единицы. Омонимичные префиксы: с-/со- в значении ‘сверху вниз’, ‘прочь’ (спрыгнуть, сойти, сбрить) и с-/со- в значении соединения, движения к одной точке (скрепить, созвать, сжимать).

Иногда использование омонимичных аффиксов создает слова-омонимы: ср. комсомолка ‘девушка — член ВЛКСМ’ и Комсомолка — газета «Комсомольская правда».

д) Различия между морфемами по валентности

§ 168. Важным аспектом синтагматических отношений между языковыми элементами (§ 33,2) является так называемая валентность, т. е. способность языкового элемента соединяться с другими элементами того же уровня. Применительно к морфемам речь идет о способности сочетаться с определенными другими морфемами.

Громадное большинство морфем во всех языках относится к числу мультивалентных (многовалентных). Они встречаются в значительном (некоторые грамматические морфемы — в неограниченном) количестве сочетаний с другими морфемами. Примером может служить окончание 1-го л. ед. ч. -/u/ в русском языке, обслуживающее все глаголы (кроме четырех — ем, дам, создам, надоем — и их приставочных производных). Используемое в той же функции окончание -/m/ характеризуется очень ограниченной валентностью. Мультивалентным морфемам противоположны унивалентные (одновалентные), например корень /bužыn'/- в слове буженина: он известен в современном языке только в сочетании с суффиксом -ин-, повторяющимся в других названиях мяса (телятина и т. д.). Унивалентные корни находим также в словах брусника, малина. Примеры унивалентных суффиксов: -их- в жених, -/ad'j/- в попадья, -/'arus/- в стеклярус (унивалентность наблюдается здесь только на «левой» границе, «справа» же присоединяются различные падежные окончания).

В английском и немецком языках унивалентные корни встречаются в некоторых словах, возникших как сложные, например в названиях ряда дней недели. Так, в англ. Tuesday /tj'u:zdi/ ‘вторник’ унивалентный корень tues- (первоначально имя одного из древнегерманских языческих богов с аффиксом род. п.) + мультивалентный корень day- ‘день’.

§ 169. Морфемы, рассмотренные в предыдущем разделе, являются «строительным материалом» для более высокой единицы языка — слова. Этот строительный материал используется по-разному в зависимости от грамматической структуры каждого данного типа слов. По наличию/отсутствию формообразования все слова большинства языков разбиваются на два структурных типа — многоформенные (изменяемые) и одноформенные (неизменяемые). С этим делением перекрещивается другое: по своей словообразовательной структуре слова делятся на производные и непроизводные.

а) Одноформенные и многоформенные слова. Формообразующая основа и форматив

§ 170. Одноформенным словом мы называем такое, которое представлено в языке только одной словоформой, иначе — слово с отсутствующим формообразованием. Примеры: вчера, вприпрыжку, здесь, увы, над, из-за, и.

Многоформенное слово — это такое, которое существует в виде ряда (набора) словоформ. Лексема не совпадает здесь со словоформой, а представляет собой абстракцию от всех словоформ данного набора (синтетических и аналитических). Например, лексема читать — это не только инфинитив читать, но и читаю, читаешь, читал, читавший, буду читать, читал бы и т. д.

Особо нужно сказать о словах типа кенгуру, пальто, традиционно квалифицируемых как неизменяемые. Так как нормой для русского языка является изменяемость существительного по падежам, то и эти слова по их функционированию в предложении должны быть признаны многоформенными (ср. кенгуру прыгает — им. п., вижу кенгуру — вин. п., прыжок кенгуру — род. п. и т. д.), только все словоформы их (кроме аналитических, например о кенгуру) омонимичны друг другу, так что лексема и словоформа здесь материально совпадают.

§ 171. Одноформенное слово может быть одноморфемным (вчера, здесь, увы, над, и) или многоморфемным (из-|за, в|новь, в|при|прыж-|к|у). И в том и в другом случае его морфемный состав является постоянным.

Многоформенпое слово строится в разных своих словоформах частично, а иногда и полностью из разных морфем. При анализе такого слова может быть выделена его постоянная часть, построенная во всех словоформах из одних и тех же морфем и называемая формообразующей (или лексической) основой этого слова (сокращенно ФОС), и переменная часть, строящаяся в разных словоформах из разных морфем. Эта переменная часть в каждой словоформе представлена специфическим формативом (или формантом). Так, у слова стол постоянную часть, или ФОС, составляет корень стол- (выступающий в фонетических вариантах /st'ol/-, /stal/- и /stal'/-), а переменную часть — набор окончаний:    - а , - у , -#, - о м и т. д.

Набор формообразовательных формативов, с помощью которых образуются все словоформы данного слова, называется формообразовательной (или словоизменительной) парадигмой этого слова (о более широком значении термина «парадигма» см. § 33).

ФОС может состоять из одного корня, как у слова стол, или же из корня (корней) и одного или нескольких аффиксов (например, у слова настольный — из корня стол в варианте столь-, префикса на- и суффикса -н-, точнее -/(i)n/-, где в скобки взят «беглый гласный»). ФОС может включать «симульфиксы» (например, у слова старь, согласно § 161, морфему, выраженную признаком палатализованности последнего согласного). Основа слова (ФОС) может быть определена как часть слова, обязательно содержащая корень (или корни) и повторяющаяся без изменения своего морфемного состава во всех грамматических формах этого слова.

Форматив синтетической (простой) словоформы тоже может быть либо одноморфемным, например, состоящим из одного окончания (в частности и нулевого), как в словоформах слова стол, либо многоморфемным, состоящим из двух и более аффиксов, что типично для русского глагола: ср. -и|шь в видишь, -л|а в пела, -/|o|m|t'i/- в пойдемте. Форматив может включать также супрасегментные морфемы. Так, формативы словоформ единственного числа слова рог включают как показатель числа ударенность корня, т. е. могут быть записаны так: '-#, '-а и т. д.

§ 172. Есть случаи, когда многоформенное слово не имеет единой основы, так как разные его словоформы образуются от разных корней — случай супплетивизма (§ 152). Так, у глагола идти часть форм (инфинитив, наст. вр., повелит. накл., прич. и дееприч. наст. вр.) образуется от корня ид- (в разных вариантах), а другая часть форм (прош. вр., прич. и дееприч. прош. вр.) — от корня ш(ед)- (собственно /šet/-, /šo/-, /š/-). В этих случаях вместо ФОС мы имеем несколько частичных, или парциальных, формообразующих основ. В нашем примере их две, но может быть и больше; например, их по три в др.-греч. horô ‘вижу’ — будущее opsomai — аорист êidon или в лат. bonus ‘хороший’ — melior ‘лучший’ — optimus ‘самый лучший’.

Иногда парциальные основы отдельных групп форм бывает удобно выделить наряду с ФОС. Так, у слова зайчонок кроме общей ФОС зайч- можно выделить две парциальные основы — одну для всех форм ед. ч. зайчон(о)к- (ср. зайчонок#, зайчонка и т. д.), а другую — для всех форм мн. ч. зайчат- (зайчата, зайчат# и т. д.). Одна из парциальных основ может внешне совпадать с ФОС, отличаясь от нее лишь наличием нулевого аффикса. Так, у слов типа крестьянин парциальная основа единственного числа равна ФОС + суффикс -ин-, а парциальная основа множественного числа равна ФОС + нуль суффикса. Парциальные основы могут различаться не сегментными аффиксами, а супрасегментными морфемами, как это видно у так называемых сильных глаголов германских языков (например, у нем. binden ‘связывать’ три парциальные основы: bind-, band- и -bund-, от которых с разными аффиксами образуются все его словоформы, см. § 161).

б) Производные и непроизводные слова. Производящая основа и словообразовательный форматив

§ 173. Понятия производного слова и производности имеют разный смысл в синхроническом и диахроническом языкознании, т. е. в зависимости от того, рассматриваем ли мы язык в одну определенную эпоху или же прослеживаем его развитие на протяжении какого-то отрезка времени.

При синхроническом подходе производность совпадает со словообразовательной мотивированностью слова (см. § 121). Производным, или словообразовательно мотивированным, признается только такое слово, рядом с которым в данном языке и в ту же самую эпоху существует другое, связанное с ним формально и по смыслу «производящее» (словообразовательно мотивирующее) слово (или сочетание слов), как у слов столяр, одуванчик, восемьдесят. Там же, где «производящего» нет, нет и производного. Слово, словообразовательно немотивированное с точки зрения языковых отношений данной эпохи, вроде существит. стол или простых числительных восемь и десять рассматривается как непроизводное.

При диахроническом подходе производным признается и такое слово, которое когда-то в прошлом было образовано от другого, позже исчезнувшего или потерявшего с ним смысловую связь, и соответственно было когда-то мотивировано, хотя позже утратило свою мотивировку. Этимологический анализ выявляет эту утраченную мотивировку и вскрывает былую производность слов, которые с точки зрения позднейших эпох являются непроизводными. Так, русское слово портной принадлежит в современном языке к непроизводным. Но исторически оно несомненно было производным. В древнерусском языке было существительное пъртъ, портъ ‘кусок ткани’, мн. ч. пърты, порты ‘платье’ и производное прилагательное пъртный, портной ‘относящийся к платью’, употреблявшееся, в частности, в сочетании портной мастер ‘мастер, делающий платье’. Позже слово пъртъ вышло из употребления, и тогда его производное портной стало непроизводным. Былая производность слова стол (которое в древнерусском и в родственных славянских языках находим и со значением ‘стул’) восстанавливается наукой с меньшей достоверностью. Одни возводят это слово к глаголу стелю (стол — ‘то, что разостлано’, как кол от колю — ‘то, что отколото’), а другие — через ряд промежуточных звеньев — к глаголу стоять. И стелить, и стоять — вполне употребительные глаголы, но у слова стол, если и была когда-то смысловая связь с одним из них, она давно оборвалась. Этимологические гипотезы, выдвинутые для объяснения происхождения слов восемь, десять, как и других простейших числительных, еще более спорны. В принципе можно сказать, что каждое слово было раньше или позже образовано от какого-то слова или словосочетания, т. е. является в диахроническом смысле производным, но установить конкретно факт производности удается только для некоторой части слов.

Рассмотрим подробнее синхроническую производность.

§ 174. Сравнивая производное слово с его производящим (словом или сочетанием слов), мы выделяем 1) общую часть двух сравниваемых единиц — производящую словообразовательную основу и 2) ту специфическую часть (или специфическую черту), которой производное слово отличается от своего производящего,— словообразовательный форматив (СФ). Так, в прилагательном гороховый при сравнении с существительным горох выделяется 1) производящая основа, равная корню (горох-) и 2) СФ, состоящий из суффикса (-ов-) и набора окончаний (-ый, -ая, -ое, -ого, -ому и т. д.). При выделении основы и форматива важно учитывать исторические и живые чередования фонем, а также возможные сдвиги ударения. Так, в словах горошек, горошина, производных от горох, производящая основа примет вид /garoš/-, а в слове новизна (от новый) вместо /nov/- появится /nav'/- с чередованием /о/ ~ /а/ в неударенном слоге и /v/ ~ /v'/ перед /i/ суффикса.

Производящая основа (как и формообразующая основа в многоформенном слове) обязательно содержит корень (а в сложном слове корни). Кроме того, она может содержать те или иные аффиксы. Во многих случаях производящая словообразовательная основа, в свою очередь, оказывается производной от какой-то другой, а та — от третьей и т. д., как это мы видим в следующей «деривационной цепочке»: скорый → скорость → скоростной → скоростник. Непроизводной является здесь первая производящая основа /sk'or/-, во всех последующих основах к корню прибавлены аффиксы. Для словообразовательного анализа слова скоростник непосредственно важна только последняя трехморфемная основа /skar-ast-n/-, его непосредственно производящая, и только последний словообразовательный форматив— суффикс -/ik/- (+ набор падежно-числовых окончаний). Вместе с тем слово скоростник косвенно соотнесено и со словом скорость, основа которого выступает по отношению к слову скоростник как «дальнейшая производящая».

Непосредственно производящую основу и ближайший (последний) словообразовательный форматив называют непосредственно составляющими анализируемой производной основы (НС). Входящие в ее состав «дальнейшие» производящие основы и формативы будут ее дальнейшими составляющими, вплоть до конечных составляющих — отдельных морфем. Выше (§ 149—168), занимаясь морфемами, мы рассматривали их все как бы на одной плоскости: /skar|ast|n'|'ik|#/. Здесь мы перешли к другому типу морфологического членения, вскрывающему перспективу деривационных связей. Словообразовательная структура является на каждом этапе анализа бинарной (двоичной), включающей два и только два НС. Каждый из этих двух компонентов может, в свою очередь, быть сложным, делимым на части, но выявление этих частей — задача последующих этапов анализа. Пройдя все этапы, мы приходим к конечным составляющим— тем же морфемам, но мы видим их уже не на одной плоскости, а как бы в перспективе: мы выявили не только морфемный состав словоформы или основы, но также и структуру этого состава, способ его организации.

§ 175. Рассмотрим другие типы производящих основ и словообразовательных формативов.

1. В качестве производящей основы может выступать не только основа производящего слова, но и отдельная словоформа: ср. ничего → ничегошеньки, ты → тыкать.

2.    Кроме суффиксальных есть и другие виды производных слов — префиксальные (унести от нести) префиксально-суффиксальные (Поволжье от Волга), производные с помощью морфем-операций (голь от голый, см. § 161, англ. to imp'ort от 'import, см. § 169).

3.    Иногда словообразовательный форматив состоит только из набора формативов отдельных словоформ, так что производное слово внешне отличается от производящего лишь своей формообразовательной парадигмой. Это явление, впервые описанное советским языковедом А. И. Смирницким (1903—1954), называют морфологической конверсией. Яркие примеры дает английский язык такими образованиями, как master ‘хозяин, мастер’ — (to) master ‘овладеть, справиться’, в которых конверсия ведет к частичной омонимии производного и производящего слов, что связано с омонимией показателей отдельных форм (прежде всего нулевых показателей, а также -s во мн. ч. существительного и в 3-ем л. ед. ч. глагола). Но суть конверсии не в омонимии, а в том, что образование слова происходит без помощи специального словообразовательного аффикса (либо симульфикса), одной только сменой парадигмы: ср. the master, a master, master's, masters и, с другой стороны, to master, I master, he masters, I mastered, mastering. Поэтому под понятие конверсии вполне подходит и нем. weißen ‘белить’ от weiß ‘белый’, где нет общего для всех форм аффиксального (или супрасегментного) показателя производности (ср.: ich weiße ‘я белю’, ich weißte ‘я белил’ и т. д.), так что глагол внешне отличается от прилагательного только своей парадигмой. В русском языке морфологическая конверсия представлена в таких парах слов, как супруг — супруга, Александр — Александра, Евгений — Евгения, соль — солю, надою — надой, синий — синь, ученый, -ая, -ое — ученый (существительное).

4.    Кроме морфологической выделяют еще синтаксическую конверсию, при которой сигналом образования производного слова является только изменение синтаксической сочетаемости. Ср. наречие позади, сочетающееся с глаголом (остался позади), и образованный от него предлог позади, употребляемый с род. п. существительного (позади дома).

§ 176. Особо рассмотрим словообразовательную структуру сложных слов (т. е. содержащих более одного корня). Некоторые из них являются результатом стяжения словосочетаний, например имя Мойдодыр у К. Чуковского из мой до дыр или нем. Vergißmeinnicht ‘незабудка’ — букв. ‘не забудь меня’. Производящая основа равна здесь сумме слагаемых компонентов, а в состав словообразовательного форматива входят закрепленный порядок этих компонентов и «объединяющее» ударение.

В других случаях мы имеем сложение основ, например Новгород, лесостепь, первоисточник, исп. pelirojo ‘рыжеволосый’ (ср. pelo ‘волос, волосы’ и rojo ‘красный’), нем. Arbeitstag ‘рабочий день’ (ср. Arbeit ‘работа’ и Tag ‘день’). При чистом основосложении производящая основа равна сумме слагаемых основ, а словообразовательный форматив либо (например, в слове Новгород) такой же, как и при стяжении словосочетаний, либо включает еще и сегментный элемент — интерфикс (в остальных приведенных примерах).

Далее следует сложение основ в сочетании с одновременным присоединением «внешнего» аффикса (т. е. какого-либо словообразовательного аффикса помимо интерфикса). Примером может служить прилагательное железнодорожный, образованное от устойчивого словосочетания железная дорога. Производящая основа здесь железн-... дорог-, а словообразовательный форматив состоит из сегментных элементов — интерфикса -/ɑ/- (орф. -о-) и суффикса -н- (вызывающего в основе чередование /g/ ∞ /ž/), набора окончаний прилагательного и из двух несегментных элементов: фиксированного порядка компонентов и объединяющего главного ударения на втором слагаемом. Особую разновидность этого типа представляют слова голубоглазый, дровосек, шелкопряд, в которых вместо «внешнего» словообразовательного аффикса используется формообразовательная парадигма, несвойственная второму компоненту сложения (ведь прилагательного «глазый» или существительных «сек», «пряд» в русском языке нет).

§ 177. Рассматривая словообразовательную структуру, важно различать 1) регулярные и нерегулярные образования и 2) продуктивные и непродуктивные словообразовательные модели.

1.    Регулярные образования строятся по одной, многократно повторяющейся модели и воспроизводят без отклонений определенное формальное и смысловое соотношение с производящим словом или словосочетанием. Например, влажнеть так же относится к влажный, как седеть к седой, грубеть к грубый; киевский так же относится к Киев, как ленинградский к Ленинград, воронежский к Воронеж и т. д. В нерегулярных образованиях наблюдается единичное, присущее индивидуально данному слову смысловое или формальное отступление от общей модели. Так, хорошеть выпадает из приведенного выше ряда влажнеть ← влажный и т. д., так как оно не значит ‘становиться хорошим’ (ср. влажнеть — ‘становиться влажным’), а значит ‘становиться красивее’. Выпадает из этого ряда и скудеть, но по другой причине: ему недостает /n'/, так как прилагательное будет скудный и, следовательно, регулярное образование глагола со значением ‘становиться скудным или более скудным’ должно было бы звучать «скуднеть». Отступление от регулярного соотношения по форме имеем и в курский при Курск (две последних согласных основы «слиты» с согласными суффикса).

2.    Продуктивные модели — это модели, по которым образуются новые слова. Так, продуктивны в современном русском языке модели с суффиксами -тель (ср. такие относительно новые слова, как первооткрыватель, увлажнитель, опрыскиватель), -щик/-чик (ср. склейщик, застройщик, укладчик и т. д.); с суффиксом -к- и формативами существительных женского рода 1-го склонения: ср. подсыпка, браковка, отсидка, выпарка и т. д., также с другими словообразовательными значениями — кочегарка, футболка, Третьяковка, вечерка, гражданка (в противопоставлении военной службе) и др. Ряды слов, образуемых по продуктивным моделям, являются открытыми, слова в таких рядах не могут быть сосчитаны. В противоположность этому непродуктивные модели — те, по которым не создаются новые слова (кроме шуточных образований). В русском языке непродуктивны модели с суффиксами -/ej/, -знь, -изн-: есть грамотей, богатей-, жизнь, болезнь, боязнь; отчизна, белизна, новизна, дешевизна, укоризна и ряд других, но новые слова по этим образцам не создаются. Здесь мы имеем дело с закрытыми рядами, все члены которых могут быть сосчитаны.

§ 178. Есть случаи, стоящие при синхроническом подходе к вопросам словообразования на грани между производностью и непроизводностыо. Примером могут служить глаголы обуть и разуть. Исторически они являются префиксальными производными от восстанавливаемого праславянского *uti, вероятно значившего ‘надевать (обувь)’. Так как производящее слово утрачено, оба глагола должны были бы перейти в класс непроизводных слов, но этому препятствует их четкая взаимная соотнесенность:    они как бы взаимно «поддерживают» друг друга, взаимно друг друга мотивируют, т. е. каждое играет по отношению к другому роль, аналогичную роли производящего слова. Такие слова можно назвать взаимно мотивированными, или взаимно мотивирующими. Их называют также производными от связанных основ. Связанная основа может быть определена как общая часть двух или нескольких «взаимно мотивированных» слов, содержащая их корень (и обычно совпадающая с корнем) и никогда не выступающая в качестве ФОС или словоформы, а всегда лишь как часть какой-то ФОС. В примере обуть — разуть связанной основой является -у-, а приставки об- и раз-, использованные в своих обычных значениях (ср. обвернуть — развернуть, обмотать — размотать и т. д.), составляют специфические части, т. е. словообразовательные формативы основ обу- и разу-, производных от связанной. Другой пример: в занять — отнять — принять — поднять — снять — разнять и в некоторых других связанная основа -ня- равна корню, представленному и другими вариантами (§ 242,2).

в) Сокращенные и сложносокращенные слова

§ 179. Особую словообразовательную структуру имеют так называемые сокращенные и сложносокращенные слова.

Сокращенные слова образуются способом усечения, отбрасывания тех или иных звуковых отрезков из состава соответствующего полного слова. Ср. варианты личных имен: Лена от Елена, Катя от Екатерина, Гена от Геннадий, нем. Hans от Johannes и т. д.; далее, зам от заместитель, спец от специалист, метро от метрополитен (сейчас только официального), болг. разг. тролей ‘троллейбус’ от тролейбус, англ. bus ‘автобус’ от omnibus, шведск. и датск. bil ‘автомобиль’ от automobil и т. д. Во всех этих случаях (стилистически разнородных) производящая основа не видна прямо в производном слове, не содержится в нем материально. Но она, так сказать, угадывается в нем, поскольку для сознания говорящих остается ясной его связь с несокращенным словом. Функцию словообразовательного форматива выполняют здесь разного рода изъятия из состава производящей основы. В этом смысле можно говорить об «отрицательном», «вычитательном» словообразовательном формативе.

Сложносокращенные слова, называемые также аббревиатурами, или универбирующими (т. е. «превращающими в одно слово») сокращениями, образуются из словосочетаний — составных терминов, названий различных учреждений и должностей и т. п. Они представляют собой результат усечения частей слов, входящих в полное наименование, и слияния остающихся частей (иногда, их неполного слияния) в одно слово. Ср. местком из местный комитет, сельмаг из сельский магазин и т. д. У некоторых сложносокращенных слов связь с полным наименованием является только этимологической и уже не соответствует актуальному значению. Так, совхоз не равно по смыслу сочетанию советское хозяйство. В состав форматива сложносокращенных слов входит, помимо различных усечений, объединяющее ударение (во многих случаях главное ударение на одном из компонентов сочетается с второстепенным на остальных, например н,ефтег,азопров'од).

Сложносокращенные слова — явление, характерное для современного этапа в развитии многих языков. Если сокращения типа Лена, Лиза, Саня, Hans и т. д. возникают в бытовой речи, то сложносокращенные слова обычно рождаются в сфере официальных стилей и поэтому ориентируются не на живое звучание слова, а на его написание. Это особенно отчетливо проявляется в инициальных аббревиатурах, составляемых из одних начальных букв (именно букв. а не фонем!) слов, входящих в полное наименование, например ТЮЗ ← Театр юного зрителя (второе слово начинается фонемой /j/, вовсе не представленной в сокращенном наименовании, которое читается /t'us/). Многие инициальные аббревиатуры даже и произносятся не в соответствии со звуковыми значениями букв (как ТЮЗ, вуз, ГЭС), а в соответствии с их алфавитными названиями: СССР /,es,es,es'er/, МГУ /,еmg,e'u/, ВДНХ /v,ed,e,enx'a/. Иногда встречается и написание по названиям букв. например чепе (чрезвычайное происшествие), энзе (неприкосновенный запас).

В некоторых аббревиатурах последний компонент выступает как полная основа с присущим ей формообразованием (роддом, сберкасса, запчасти) или как словоформа, например косвенный падеж существительного (завкафедрой, управделами). Иногда усечение осуществляется за счет серединных и даже начальных частей основ, например в торгпредство, мопед (из мотоцикл-велосипед), в англ. smog /smɔg/ ‘густой туман с дымом и копотью’ (из smoke /smouk/ ‘дым’ и fog /fɔg/ ‘густой туман, мгла’). В русском языке есть аббревиатуры, образованные с использованием интерфиксов (трудодень, пищеторг). На базе аббревиатур возникают новые производные — комсомолец, комсомолка, газик — автомобиль марки «газ» (автомобиль Горьковского автозавода).

г) Аналитические образования

§ 180. Особой грамматической структурой обладают аналитические образования. Они представляют собой сочетания знаменательного и служебного слов (иногда знаменательного и нескольких служебных), функционирующие как одно знаменательное слово — отдельная словоформа, ряд словоформ или целая лексема.

1. Аналитические образования, которые функционируют в качестве словоформ того или иного слова, имеющего и неаналитические (синтетические) словоформы, называются аналитическими формами. Мы уже встречались выше с аналитическими формами глагольных времен (русск. буду писать, англ. I'll write, нем. ich werde schreiben и т. п.) и наклонений (русск. писал бы, англ. I should write и т. д.). Имеются аналитические формы глагольного вида, например так называемый Progressive в английском языке (I am writing ‘я пишу в данный момент’, I was writing ‘я писал в тот момент’), аналитические формы залога, в частности страдательного (нем. der Brief wird geschrieben ‘письмо пишется’), у прилагательных и наречий — аналитические формы степеней сравнения (фр. plus fort ‘сильнее’, le plus fort ‘самый сильный’). Сочетания знаменательных слов с предлогами правомерно рассматривать как аналитические формы падежей (ср. нем. mit dem Bleistift или болг. с м о лив , равнозначное русскому тв. п. карандашом; англ. of my friend или фр. de mon ami, равнозначное русск. род. п. моего друга; русск. в город, равнозначное финскому так называемому иллативу kaupunkiin). Сочетания с артиклем в английском, немецком, французском, испанском и в некоторых других языках суть аналитические формы выражения «определенности» и «неопределенности».

Иногда аналитическая форма может быть более или менее синонимична параллельно существующей синтетической. Так, «Эта комната — более теплая» = «Эта комната теплее», англ. «the son of my friend» = «my friend's son». В других случаях аналитическая форма не имеет даже приблизительного синонима в числе синтетических форм, но противопоставлена синтетической форме в рамках грамматической категории. Так, в русском языке сложное будущее несовершенного вида и сослагательное наклонение, в английском языке — конкретно-процессный вид (Progressive), во французском — сравнительная и превосходная степени не имеют синтетических параллелей, но участвуют в грамматических категориях, противополагаясь синтетическим формам. Ср.:

буду писать : пишу : писал (категория времени)

писал бы : пишешь (и др.) : пиши (категория наклонения)

I am (was) writing : I write (wrote) и т. д. (категория вида)

(le) plus fort: fort (категория степеней сравнения)

Бывает и так, что в словах одного разряда какая-то граммема выражается посредством синтетической, а в словах другого разряда — посредством аналитической формы. Ср. англ. strong ‘сильный’ — сравнит. stronger — превосх. strongest, easy ‘нетрудный’ — easier — easiest и т. д., но у многосложных прилагательных: interesting ‘интересный’— сравнит. more interesting — превосх. the most interesting.

Формативы аналитических форм имеют сложную структуру: обычно они представлены сочетанием служебного слова (или нескольких служебных слов) и тех или иных аффиксов в составе знаменательного слова. Так, в русск. на столе форматив состоит из предлога на и окончания -/е/, а в на стол — из того же предлога и нулевого окончания. Отдельные компоненты такого сложного форматива могут быть соотнесены с отдельными компонентами сложного грамматического значения формы.

2. Аналитические образования, которые функционируют в качестве целой лексемы во всей совокупности ее форм, естественно назвать аналитическими словами. Примером могут служить глаголы типа англ. to pride oneself ‘гордиться’, нем. sich schämen ‘стыдиться’, фр. s'enfuir ‘убегать’, употребляемые всегда только с возвратным местоимением, которое (в отличие от русского возвратного аффикса -ся/-сь) является служебным словом. Глагол to pride oneself образован соединением 1) производящей основы /praid/, представленной в существительном pride ‘гордость’ (глагола «to pride» в английском языке нет, как нет в русском глагола «гордить»), и 2) словообразовательного форматива, состоящего из двух частей: а) меняющегося по лицам и числам возвратного местоимения и б) набора аффиксальных и аналитических формативов отдельных форм глагола.

§ 193. Синтаксис был определен выше (см. § 148) как грамматическое учение о связной речи, о единицах более «высоких», чем слово. Синтаксис начинается там, где мы выходим за пределы слова или устойчивого сочетания слов, где начинается связная речь с ее свободной комбинацией лексических единиц в рамках переменного словосочетания и предложения. Конечно, эпитет «свободная» не означает отсутствия правил. Комбинация лексических единиц осуществляется по определенным законам и моделям, изучение которых и составляет задачу синтаксиса. «Свобода» состоит в непредусмотренностн конкретного лексического наполнения этих моделей, в том, что все синтаксические модели принадлежат языку только как абстрактные модели, а их конкретное наполнение той или иной лексикой бесконечно разнообразно и относится к речи. Правда, и на других уровнях языка мы различаем абстрактное (языковое) и конкретное (речевое). Но, например, слово железнодорожный принадлежит русскому языку не одной только моделью, по которой оно построено, но и всем своим индивидуальным составом морфем, тогда как любое, даже самое простое предложение (Солнце взошло) и любое переменное словосочетание (высокое дерево) принадлежат языку лишь как модель построения, а то, что в этой модели использованы именно эти, а не какие-либо другие слова, есть факт речи, определяемый содержанием данного высказывания, намерением и задачей говорящего. В компетенцию синтаксиса входит рассмотрение и однословных предложений вроде Пожар!, так как в них к лексическому и грамматическому значениям, заключенным в данной словоформе, присоединяется специфически синтаксическое грамматическое значение, выраженное интонацией предложения.

а) Предложение и словосочетание

§ 194. Центральным понятием синтаксиса является предложение — основная ячейка, в которой формируется и выражается человеческая мысль и с помощью которой осуществляется речевое общение людей.

Специфика предложения по сравнению с «нижестоящими» языковыми единицами заключается в том, что оно есть высказывание, оно коммуникативно. Это значит, что оно 1) соотнесено с определенной ситуацией и 2) обладает коммуникативной установкой на утверждение (или отрицание), на вопрос или на побуждение к чему-либо. Коммуникативность предложения конкретизируется в синтаксических категориях модальности и времени. Эти последние выражаются в глагольных формах наклонения и времени, а также (особенно при отсутствии глагола) с помощью интонации, модальных слов, слов, обозначающих локализацию во времени.

По своей структуре предложения очень разнообразны. Они могут реализоваться с помощью одного слова (Пожар! Воды! Светает. Иду! Великолепно! Домой?), в частности аналитической формы слова (По коням! Буду рад!), но чаще реализуются с помощью более или менее сложного сочетания слов.

§ 195. От слова однословное предложение внешне отличается интонацией. По содержанию же между словом пожар и однословным предложением Пожар! — громадное различие. Слово пожар есть просто название определенного класса реальных явлений (и соответствующего понятия), способное в речи обозначать и каждое отдельное явление этого класса. Предложение Пожар! — уже не просто название, а утверждение о наличии данного явления, т. е. пожара, в данной конкретной ситуации, в данный момент времени, утверждение, сопровождаемое также теми или иными эмоциональными коннотациями и т. д. Аналогичным образом словоформа воды есть название известного вещества, поставленное в определенное отношение к другим словам потенциального контекста. Предложение Воды! есть просьба, требование, побуждение к реальному действию в дайной конкретной ситуации.

Взяв однословные предложения, содержащие собственно глагольную форму (Иду! Иди! Пришел? Светает. Светало.), мы обнаружим, что здесь различие между предложением и соответствующим словом (словоформой) более тонкое. Все эти словоформы уже и сами по себе содержат указание на наклонение, а при изъявительном наклонении — и на время; они предикативны, т. е. предназначены быть либо сказуемым, либо, при отсутствии в предложении других членов, целым предложением. И все же различие между словоформой и предложением, состоящим из одной этой словоформы, есть и здесь. Можно сказать, что слово иду (также светало и т. д.) лишь потенциально соотнесено с любой подходящей ситуацией, тогда как предложение Иду! (Светало и т. д.) реально соотнесено с какой-то ситуацией, действительной или вымышленной, имеющей или имевшей место в определенный момент времени, в определенной точке пространства и т. д. Словоформа иди выражает побуждение, но побуждение, потенциально обращенное к любому собеседнику, а предложение Иди! — побуждение, реально обращенное к определенному адресату, в определенной ситуации, в определенный момент времени, притом конкретизированное (интонацией) как просьба, настойчивое требование, категорический приказ и т. д. Словоформа пришел не выражает ни утверждения, ни вопроса, и предложения Пришел? и Пришел!, в зависимости от интонации, выражают либо вопрос, либо утверждение. Ту же картину мы имеем и в отношении неглагольных предикативов (Жарко. Пора! и т. п.), только в этих случаях формы наклонений (кроме изъявительного) и времен (кроме настоящего) являются аналитическими.

§ 196. Предложение, реализуемое сочетанием слов, чаще всего обладает предикативной структурой, т. е. содержит либо предикативную словоформу («Солнце взошло», «Летят журавли», также с неглагольным предикативом «Здесь жарко»), либо, и без подобной формы, два четко соотнесенных главных члена — подлежащее и сказуемое (Он — студент университета; Снег бел; Факт налицо). Всюду здесь уже сама конструкция свидетельствует о том, что перед нами предложение. И все же по-настоящему эти конструкции становятся предложениями благодаря интонации, с которой они произносятся (ср. «Солнце взошло» с повествовательной и «Солнце взошло?» с вопросительной интонацией). Наряду с этим и сочетания слов, не обладающие предикативной структурой и нормально не являющиеся предложениями (белый снег, писать письма, ты и я), могут, как и отдельное непредикативное слово (пожар и т. д.), становиться предложениями, но лишь в более специальных условиях, например в контексте других предложений (ср. начало «Двенадцати» Блока: «Черный вечер. Белый снег. Ветер, ветер! На ногах не стоит человек»), в назывных предложениях (названиях литературных произведений и т. п.), в диалоге (Что ты будешь делать вечером? — Писать письма). Становясь предложением, такое сочетание (как и отдельное непредикатнвное слово, становящееся предложением) получает ту или иную коммуникативную установку, связь с определенной ситуацией, а в плане выражения — соответствующую интонацию.

§ 197. Некоторые языковеды, подчеркивая различие между сочетаниями, содержащими предикативное слово, и сочетаниями, такого слова не содержащими, предпочитают обозначать термином «словосочетание» только последний вид сочетаний. Уместнее представляется, однако, другая точка зрения:    словосочетание определяется как любое соединение двух или более знаменательных слов, характеризуемое наличием между ними формально выраженной смысловой связи. Словосочетание может совпадать с предложением или быть частью предложения, а предложение, как сказано, может реализоваться в виде снабженного той или иной интонацией словосочетания, ряда связанных между собой словосочетаний или отдельного слова (также отдельного знаменательного слова, сопровождаемого служебным, например Придешь ли?).

Языковеды, изымающие все предикативные словосочетания из объема понятия «словосочетание», разумеется, определяют словосочетание иначе. Например, они включают в свои определения указание на «назывную функцию», на то, что словосочетание «служит обозначением единого, хотя и расчлененного понятия».

б) Синтаксические связи и функции. Способы их формального выражения

§ 198. Синтаксической связью мы называем всякую формально выраженную смысловую связь между лексическими единицами (словами, устойчивыми словосочетаниями), соединившимися друг с другом в речи, в акте коммуникации. Обычно выделяют два главных типа синтаксической связи — сочинение и подчинение.

Примеры сочинительной связи слов: стол и стул; я или ты, строг, но справедлив. Для сочинительной связи характерна равноправность элементов, что проявляется в возможности перестановки без существенного изменения смысла (хотя при союзах и, или первое место в сочетании обычно обладает большим «весом», чем второе: ср. жена и я — я и жена). При сочинении связанные элементы однородны, функционально близки; обычно не отмечается, чтобы один из них как-то изменял свою грамматическую форму под влиянием другого.

Примеры подчинительной связи: ножка стола, подушка из пуха, пуховая подушка, читаю книгу, читаю вслух. Здесь отношения неравноправные: один элемент (ножка, подушка, читаю) является главенствующим, определяемым (в широком смысле), другой элемент (...стола, ...из пуха, пуховая, ...книгу, ...вслух) — подчиненным, зависимым, определяющим, уточняющим значение первого. Элементы здесь либо вообще нельзя поменять местами (например, в читаю книгу, читаю вслух), либо нельзя поменять местами без коренного изменения смысла (пух из подушки имеет другое значение, чем подушка из пуха, ср. брат учителя и учитель брата). В русском и во многих других языках выбор грамматической формы подчиненного слова (если оно многоформенное) обычно диктуется формой или фактом наличия слова главенствующего. Впрочем, как мы увидим, маркировка подчинительной связи может даваться и в главенствующем слове. Некоторые лингвисты называют словосочетания с подчинительной связью синтагмами.

Спорным является вопрос о характере связи между подлежащим и сказуемым. К нему мы вернемся ниже (см. § 205).

В связной речи синтаксические связи взаимно переплетаются, причем подчинение используется шире и играет более существенную роль в организации высказывания, чем сочинение.

§ 199. Синтаксической функцией данной единицы (слова, устойчивого словосочетания) называется отношение этой единицы к тому целому, в состав которого она входит, ее синтаксическая роль в предложении или в переменном словосочетании. Имеются в виду функции членов предложения, а также вставных элементов речи (вводных слов, обращений) и т. д. Некоторые из этих функций мы рассмотрим ниже. А сейчас займемся способами формального выражения синтаксических связей и синтаксических функций.

§ 200. Выражение синтаксических связей и функций с помощью форм слова, т. е. морфологическим путем. Сюда входят: 1) согласование, 2) управление, 3) сочетание согласования и управления, 4) обозначение подчинительной связи в главенствующем слове.

1.    Согласование состоит в повторении одной, нескольких или всех граммем одного слова в другом, связанном с ним слове. Сюда относится согласование сказуемого с подлежащим в русском и многих других языках, например: Я читаю, Ты читаешь, Она поет, Мы работаем и т. д. (в глаголе повторены граммемы лица и числа, содержащиеся в подлежащем); Он читал, Она писала, Они работали, Книга оказалась интересной, Книги оказались интересными (в сказуемом повторены граммемы рода и числа) и т. д. В ряде языков, как упоминалось, глагол-сказуемое подвергается двойному и тройному согласованию — не только с подлежащим, но и с прямым и даже косвенным дополнением. Согласование широко используется как средство выражения определительных связей, причем граммемы определяемого (господствующего) слова повторяются в определяющем. В русском языке в этом случае повторяются граммемы рода, числа и падежа: новая книга, новую книгу, о новой книге, новью книги и т. д. Особое использование согласования наблюдается при замене слова-названия словом-заместителем, например «Брат купил книгу. Она оказалась интересной» (повторение в слове-заместителе граммем рода и числа).

2.    Управление состоит в том, что одно слово вызывает в связанном с ним другом слове появление определенных граммем, не повторяющих, однако, граммем первого слова. Управление широко используется как средство выражения подчинительных связей. Так, переходный глагол требует в русском и во многих других языках постановки дополнения в винительном падеже («читаю книгу»); другие разряды глаголов управляют другими падежами без предлогов — дательным («радуюсь весне»), родительным («добиваюсь результатов», «лишился покоя», «хотел добра»), творительным («шевелю губами», «казался счастливым») и различными предложными сочетаниями («бороться против пошлости», «участвовать в концерте» и т. д.). Постановки зависимых от них слов в определенных падежах и с определенными предлогами требуют и другие слова — существительные (ср. «жажда знаний», «исключение из правила»), прилагательные («полный сил», «довольный покупкой», «склонный к авантюрам»), наречия («наравне со мной»), неглагольные предикативы («было жаль беднягу»). Свои особенности управления имеют (в частности, в русском и других славянских языках) отрицательные предложения (ср. пишу стихи — не пишу стихов).

3. Сочетание согласования и управления имеет место, например, в русском языке в группах «числительное + существительное», в которых числительное управляет существительным, требуя его постановки в одних случаях в род. п. мн. ч. (пять столов), в других — в особой «счетной форме» (два шага) и одновременно согласуется с ним (пяти столам, пятью столами, два окна, но две двери). В языках так называемого эргативного строя глагол-сказуемое не только согласуется с подлежащим, но одновременно и управляет им, требуя его постановки в «абсолютном» падеже при непереходном глаголе и в «эргативном» падеже — при глаголе переходном (причем подлежащее непереходного глагола оформлено тем же падежом, что и дополнение переходного). Вот примеры из грузинского языка, в котором, однако, картина усложнена еще тем, что подлежащее при переходном глаголе выступает не в одном эргативном, а в трех разных падежах, в зависимости от того, в какой видовременной форме употреблен глагол. Ср.:

Мы видим, что глагол согласуется с подлежащим (ср. префикс 1-го лица субъекта v- в примерах 3 и 6 и постфиксы 3-го лица субъекта -s и -а в остальных примерах) и что он вместе с тем управляет подлежащим (требуя его постановки то в абсолютном, то в эргативном, то в дательном падеже) и дополнением (требуя его постановки то в дательном, то в абсолютном падеже).

4. Случаи морфологического обозначения связи в главенствующем слове представлены в ряде языков. Так, существительное, определяемое другим словом, может выступать в специальной форме, указывающей, что при этом существительном есть зависящее от него слово. В арабском языке такой специальной формой является «сопряженное состояние» (форма, при которой невозможен ни определенный, ни неопределенный артикли), например ѳɑwbu ‘платье’ в ѳɑwbu harīrin ‘платье из шелка’ (ср. форму с определенным артиклем ɑѳ-ѳɑwbu, с неопределенным — ѳɑwbun). Здесь использование специальной формы определяемого сочетается с управлением (harīrin — форма род. п.). В более чистом виде, вне сочетания с управлением, рассматриваемый способ связи встречается в персидском, турецком, азербайджанском и в некоторых других языках. Ср. перс. ketɑbe xub ‘хорошая книга’ (ketɑb ‘книга’ + показатель связи -е и прилагательное xub ‘хороший’ без каких-либо морфологических показателей), турецк. üniversite kütüphanesi ‘университетская библиотека’ или ‘библиотека университета’ (üniversite в им. п. и kütüphane ‘библиотека’ с показателем связи -si), азерб. am баши ‘голова лошади’ (am ‘лошадь’ в им. п. и баш ‘голова’ с показателем связи -и) и т. д.

§ 201. Выражение синтаксических связей и функций с помощью аранжировки (порядка слов). Различаются следующие случаи.

1. Соположение (т. е. постановка рядом) того, что связано по смыслу, выражение смысловой связи слов через их позиционную близость. Когда соположение оказывается единственным средством обозначения синтаксической связи, его называют позиционным примыканием. Ср. в русском языке примыкание наречия: «Он громко спорил, долго не соглашался, но наконец уступил»; «Очень старательный, но неопытный»; «Старательный, но очень неопытный» и т. д.; в английском — примыкание прилагательного-определения к существительному: an English book ‘английская книга’, a sweet smell ‘сладкий запах’, red roses ‘красные розы’.

В рамках соположения в ряде случаев существенно различать препозицию и постпозицию. В русском языке постпозиция числительного служит выражению оттенка приблизительности (см. § 141). Для определения-прилагательного в одних языках правилом является препозиция по отношению к существительному (русск. красный флаг), а в других — постпозиция (фр. drapeau rouge с тем же значением); отступления от этого правила, где они возможны, несут стилистические функции, служат для особого подчеркивания определения и т. п. При совпадении форм существительного и прилагательного общее правило, предписывающее ту или иную их расстановку, создает возможность их разграничения: ср. сладкое второе, т. е. ‘второе блюдо, являющееся сладким на вкус’, и второе сладкое, т. е. ‘вторая порция сладкого’. В сочетаниях типа англ. stone wall ‘каменная стена’ существительное, стоящее в препозиции к другому существительному, выполняет функцию определения и практически не отличается от прилагательного.

2. Тенденция к закреплению определенных мест в предложении за определенными членами предложения наблюдается во многих языках, однако там, где члены предложения четко разграничены морфологическими средствами, тенденция эта может постоянно нарушаться. Именно такова картина в русском языке: рядом с наиболее привычным «прямым» порядком слов (подлежащее — глагол — дополнение, или S — V — О) широко представлена инверсия, или «обратный» порядок в разных вариантах. Например, не только Отец любит дочку, но еще пять разновидностей: Дочку любит отец, Отец дочку любит, Дочку отец любит, Любит отец дочку и Любит дочку отец. Но иногда и в русском языке роль порядка слов в разграничении членов предложения оказывается решающей, например, если у существительных, выступающих в качестве подлежащего и дополнения, именительный падеж совпадает с винительным: Мать любит (любила) дочь, Весло задело (заденет) платье, Бытие определяет сознание, Мотоцикл обгоняет (обогнал) грузовик и т. д. Во всех этих предложениях ни окончания падежей, ни согласование глагола не указывают, которое из двух существительных является подлежащим. Только порядок слов заставляет нас понимать первое существительное как подлежащее, а второе — как прямое дополнение.

В примерах такого типа инверсия подлежащего и дополнения либо вовсе не применяется, либо возможна лишь в особых случаях, когда разграничение этих членов предложения обеспечивают какие-то дополнительные факторы:    параллелизм построения соседних предложений (поддержанный параллелизмом интонационным) в примерах типа «В этой семье сына любит отец, а дочь любит мать» (мать остается подлежащим) либо лексические значения слов, подсказывающие одно определенное направление связи как единственно естественное («Весло порвало платье», с инверсией — «Платье порвало весло», поскольку платье рвется, а весло нет). В языках, в которых падеж подлежащего и падеж дополнения не разграничиваются морфологически у всех или у громадного большинства слов, определенный порядок следования этих членов предложения уже не является только «тенденцией». Он становится обязательным правилом, и мы говорим, что для данного языка характерен фиксированный порядок слов. Так, в англ. The father loves the son ‘Отец любит сына’ или фр. Le père aime le fils с тем же значением инверсия подлежащего и дополнения невозможна (перестановка соответствующих слов создаст другой смысл: ‘сын любит отца’), хотя некоторые другие виды инверсии (выдвижение в начало предложения обстоятельства времени, обстоятельства места, косвенного дополнения и т. п.) в этих языках встречаются.

3.    Порядок слов характеризует типы предложений. Так, в русском и в некоторых других языках в бессоюзных условных придаточных предложениях глагол всегда ставится на первое место: «Назвался груздем, полезай в кузов» (т. е. «Если назвался...»), «Окажись он поблизости, все обошлось бы благополучно» (т. е. «Если бы он оказался...») и т. д. В немецком языке в главном предложении собственно глагол стоит на втором месте, а в придаточном предложении (кроме бессоюзных условных) — на самом конце. В ряде языков в общевопросительном предложении, т. е. таком, которое содержит запрос о правильности или ложности некоторого допущения и рассчитано на ответ да или нет, глагол всегда выдвигается на первое место. Ср. повествовательное и общевопросительное предложения: англ. «The house has a garden» ‘При доме есть сад’ — «Has the house a garden?» ‘Есть ли при доме сад?’, нем. «Er kommt morgen» ‘Он придет завтра’ — «Kommt er morgen?» ‘Придет ли он завтра?’ В русском языке, как показывают переводы примеров, такое изменение порядка слов тоже наблюдается, но оно не стало у нас обязательным правилом.

4.    О порядке слов как средстве выражения актуального членения см. § 210 и след.

§ 202. О роли фразовой интонации и ее отдельных компонентов в оформлении предложения и его членении на синтагмы, как и в особом подчеркивании каких-то частей высказывания, речь была выше (см. § 84). Здесь мы остановимся на использовании интонации в некоторых типах предложений и синтаксических конструкций.

1. Интонация вопросительных предложений. Как отмечал А.М. Пешковский (1878—1933), вопросительная интонация в русском языке чаще всего характеризуется «особо высоким произношением того слова, к которому преимущественно относится вопрос». Если это слово стоит в середине или в начале вопросительного предложения, то за резким повышением тона на его ударном слоге неизменно следует понижение (например, «Ты вчера был с ним в театре?» при главном ударении на был). Но если соответствующее слово является последним по порядку, все предложение заканчивается с повышением тона (особенно, если само это слово заканчивается ударным слогом), например: Ты пойдешь? Он пришел? «Ты вчера был с ним в кино?» (при главном ударении на в кино). В специально-вопросительном предложении, т. е. в таком, которое содержит вопросительное слово — член предложения и предполагает ответ, дающий конкретную информацию соответственно значению этого слова (например, Кто пойдет?), мелодический рисунок оказывается сходным с мелодическим рисунком повествовательных предложений: поскольку вопросительность выражена специальным словом, необходимость в ее интонационном выражении отпадает. Даже и там, где вопросительность передается инвертированным порядком слов (Пришел он?), вопросительная интонация не является обязательной. Зато она совершенно обязательна в таких вопросительных предложениях, которые ничем, кроме интонации, не отличаются от невопросительных (Это ты? Он пришел? и т. п.).

2.    Интонация перечислительных конструкций характеризуется однородными движениями тона на каждом члене перечисляемого ряда (повторением мелодического рисунка), паузами, отделяющими каждый член от предыдущего, в русском языке обычно дополнительным удлинением гласных ударных слогов. Ср. Швед, русский колет, рубит, режет (Пушкин); Ночь, улица, фонарь, аптека (Блок).

3.    Интонационное примыкание создается паузой между поставленными рядом словами, заставляющей слушателя воспринимать их как не связанные между собой и относить одно из них по смыслу к слову, более отдаленному в тексте. Ср. позиционное примыкание в «Вечно нахмуренная свекровь | портила ей настроение» (вертикальной чертой обозначаем паузу) и примыкание интонационное в «Вечно | нахмуренная свекровь портила ей настроение» (т. е. вечно портила).

§ 203. Выражение синтаксических связей и функций с помощью синтаксических служебных слов. Имеются в виду сочинительные союзы, оформляющие связи между словами, словосочетаниями и целыми предложениями: и, а, или, но, однако, ни...ни и т. д.; подчинительные союзы, вводящие разного рода придаточные предложения (причинные, целевые и т. д.): потому что, так как, чтобы, так что, хотя, если; «относительные слова» (местоимения и наречия): который, когда, где, куда и т. д. Синтаксическими служебными словами являются также вопросительные частицы вроде ли, разве, неужели и слова, оформляющие сказуемое, например связка есть, был, будет и т. д., связка это («Наши дети — это наше будущее»). Иногда бывает трудно провести грань между синтаксическим служебным словом и словом знаменательным. В частности, это относится к так называемым «полусвязочным» глаголам (или «знаменательным связкам») вроде стать, становиться, оказаться.

§ 204. Выражение синтаксических связей с помощью синтаксического основосложения. Обычно сложение используется как словообразовательный прием, средство создания новой номинативной единицы — слова. Возникая на базе словосочетания, сложное слово может в той или иной мере сохранять синтаксические отношения между своими компонентами (каменоломня — ‘место, где ломают камень’, пылесос = ‘то, что сосет пыль’, целеустремленный = ‘устремленный к цели’, плодоносить = ‘приносить плоды’), но эти отношения оказываются как бы окаменевшими, они не участвуют в синтаксическом построении предложения или словосочетания. Наряду с такими сложными словами — номинативными единицами словаря — встречаются сложные слова иного типа: эквиваленты переменных синтаксических сочетаний. В русском языке таковы сложные слова с первым компонентом — числительным, например: девяти-, двенадцати-, шестнадцатиэтажный, тридцатипятиметровый, тридцатисемирублевый, двухсотпятидесятистраничный и т.д., и т. п. Можно сказать, что в принципе все такие слова не узуальны, а окказиональны. Как и равнозначные им словосочетания (дом) высотой в... этажей, (что-то) длиной в 35 метров, ценой в 37 рублей, толщиной в 250 страниц, эти сложные слова строятся по определенной модели в самом процессе высказывания, они не существуют «заранее», до акта речи в памяти говорящего (вернее, существуют там лишь как модель и образец, т. е. таким же образом, как и все другие синтаксические конструкции). Если угодно, мы имеем здесь известное противоречие между структурной и функциональной стороной: по структуре — слово, а по функции — словосочетание.

В русском языке синтаксическое основосложение применяется на сравнительно узких участках языковой структуры (кроме сочетаний с числительными можно указать на слова типа бело-розовый, красно-бело-зеленый, на известные явления в технической терминологии). Но в некоторых языках синтаксическое основосложение получило широкое развитие. Так, в немецком языке определительное сочетание из двух (или нескольких) существительных всегда может быть заменено окказиональным сложным существительным. Например, вместо die Reise nach Harz ‘поездка в Гарц’ Гейне употребил сложное существительное с первым компонентом — именем собственным: die Harzreise. Совершенно нормально звучат по-немецки и другие подобные существительные: Londonreise ‘поездка в Лондон’, Afrikareise ‘поездка в Африку’ и т. д. Возможны Goethebeispiel, Shillerbeispiel ‘пример из Гете (из Шиллера)’, Beethovenstraße ‘улица Бетховена’ и т. д.

Есть языки, в которых синтаксическое основосложение используется еще шире, не только при выражении определительных отношений, но и при выражении отношений между действием и его объектом, и даже такие, в которых целое предложение может быть оформлено наподобие сложного слова. В этих случаях говорят об инкорпорации — полной (если все предложение строится как единый «инкорпоративный комплекс») или частичной. Вот пример полной инкорпорации из языка индейского племени нутка:

Значения корней: 1) ‘огонь’ или ‘гореть’, 2) ‘дом’. Значения аффиксов: 3) мн. ч., 4) уменьшительность, 5) прош. вр., 6) изъявит. накл. Значение целого: ‘Несколько огоньков было в доме’.

Пример частичной инкорпорации из нивхского языка:

Значения частей: а) в первом комплексе — 1) ‘хороший’, 2) ‘человек, нивх’; б) во втором комплексе — 3) ‘большой’, 4) ‘рыба’, 5) ‘ловить, убивать на охоте’, 6) аффикс предикативности. Значение всего предложения: ‘Хороший нивх большую рыбу ловит’. Во всех этих случаях инкорпоративный комплекс не дан в языке заранее, не воспроизводится подобно слову, а как переменное словосочетание конструируется в процессе речи.

§ 205. Теперь займемся спорным вопросом о характере предикативной связи, т. е. о том, как соотносятся подлежащее и сказуемое.

Согласно одной точке зрения связь эта подчинительная, и главенствующим членом является подлежащее. Основанием для такого решения служит то, что во многих языках сказуемое согласуется с подлежащим, как бы демонстрируя тем самым свою зависимость от него. На этой позиции в русской науке стояли Фортунатов, Шахматов, Пешковский и др. А. А. Шахматов (1864—1920) называл подлежащее с его определениями «господствующим», а сказуемое с его дополнениями и обстоятельствами — «зависимым составом».

Другие лингвисты уравнивают оба «главных члена предложения» (подлежащее и сказуемое) в правах и усматривают в их соотношении особый вид связи, не являющийся ни подчинением, ни сочинением. Эта точка зрения (восходящая к формальной логике с ее равноправными субъектом и предикатом) в наши дни развивается авторами академической «Русской грамматики». Согласование сказуемого с подлежащим они изымают из понятия «согласование» и называют «координацией», при которой подлежащее и сказуемое «формально уподоблены друг другу».

Третья концепция признает предикативную связь подчинительной, но господствующим словом, доминантой предложения (по крайней мере в глагольном предложении) считает сказуемое. Это так называемая вербоцентрическая концепция предложения, разработанная французским лингвистом Люсьеном Теньёром (1893—1954), а у нас А. А. Холодовичем (1906—1977) и др.

Оценивая эти три подхода, подчеркнем, что способ формального выражения связи не может служить критерием в рассматриваемом вопросе. Мы видели выше, что в некоторых языках сказуемое вообще не согласуется, а в других согласуется не только с подлежащим, но и со своими дополнениями (см. § 186) и вместе с тем управляет в равной мере и дополнениями, и подлежащим (см. § 200,3). Вообще есть случаи, когда несомненно подчинительная связь маркируется не только в подчиненном, но и в главенствующем или даже только в главенствующем слове (см. § 200,4). Все это говорит о том, что вопрос должен решаться не с помощью формального, а с помощью функционального критерия. А функциональный критерий решает его, по крайней мере применительно к глагольному предложению, в пользу сказуемого. Именно глагол-сказуемое «задает» схему такого предложения.

в) Грамматическая структура глагольного предложения

§ 206. Глагольное предложение соответствует некоторой реальной или вымышленной ситуации — событию, процессу, состоянию и т. д.; в эту ситуацию вовлечены какие-то «участники» — партицип а нты ситуации (лица, предметы и т. д.).

Независимо от того, названы ли в предложении партиципанты ситуации, их наличие предусмотрено самим значением глагола. Так, глагол писать по своему лексическому значению предполагает: 1) действующее лицо, или агенса, — кто пишет, 2) объект действия, или пациенс,— что пишут, 3) орудие — чем и 4) материал — на чем пишут, а при значении ‘сообщать в письменной форме’ еще 5) тему — о чем и 6) адресата — кому пишут. Каждому партиципанту может со-сответствовать актант — член предложения, называющий данного участника ситуации («Я пишу», «Пишу письмо» и т. д.), а некоторые партиципанты (разные в зависимости от строя языка и типа предложения, но чаще всего агенс) получают морфологическое выражение в самой глагольной форме (например, в личном окончании формы пишу).

Кроме того, описываемая в предложении ситуация обладает множеством разнообразных признаков (время, место, темп протекания и т. д.), которые, однако, не обусловлены лексическим значением соответствующего глагола. Признаки, важные для смысла высказывания, могут быть названы в предложении с помощью разного рода обстоятельственных слов — сирконст а нтов («писал вчер а , пишу за столом, старательно» и т. д.), а некоторые признаки (обычно время, часто — характер протекания) получают грамматическое выражение с помощью форм времени и вида.

§ 207. Выше (см. § 168) было разъяснено понятие валентности. Способность глагола сочетаться с актантами, «открывать» для них «места» называется валентностью глагола. В зависимости от количества этих мест различают одновалентные глаголы (лежит — кто или что?), двухвалентные (любит — кто? кого или что?), трехвалентные (дает — кто? что или кого? кому?) и т. д. Есть и нульвалентные глаголы, обозначающие некую нечленимую ситуацию и потому неспособные иметь хотя бы один актант (светает). С этой классификацией пересекается другая — по характеру отношений между глаголом и его актантами. Так, среди трехвалентных глаголов выделяют глаголы с адресатом (пример выше), глаголы с орудием (рубит — кто? что? чем?), глаголы лишения (берет кто? что? у кого?) и т. д.

Приведенные примеры иллюстрируют содержательную валентность. От нее отличается валентность формальная, определяющая внешнюю форму актантов. Так, содержательно нульвалентные глаголы в некоторых языках требуют фиктивного актанта — формального подлежащего (англ. «It is raining», нем. «Es regnet», фр. «Il pleut» — все со значением ‘идет дождь’). Среди одновалентных глаголов одни требуют именительного падежа актанта (Собака бежит; Я мерзну; Я не сплю), другие — косвенного падежа (Меня знобит; Мне не спится). Ср. и среди двухвалентных: люблю кого? или что?, но любуюсь кем? или чем? или еще: хочется кому? чего? но везет кому? в чем? и т. д.

Далее валентность может быть реализуемой обязательно или лишь факультативно. По-русски можно сказать «пойду» и «я пойду», а по-английски только I'll go: в русском актант, называющий агенса, здесь факультативен, а в английском — обязателен (что, конечно, связано с морфологической выраженностью агенса в русском глагольном окончании и отсутствием такой выраженности в английском глаголе). Иногда тот или иной партиципант прямо назван уже в корне глагола, ср. пилить — ‘разрезать пилой’. В этих случаях соответствующий актант возможен только со специфическим, но не с общим значением: пилить тупой пилой, но не «пилить пилой» (кроме случаев специального противопоставления: пилить не напильником, а пилой). Обязательность или необязательность актанта может носить чисто традиционный характер. Так, в русском языке писать может употребляться без актантов (Пишу), а нарушать обязательно требует актанта — дополнения в винительном (при отрицании — в родительном) падеже: нарушать правила (Он не нарушил правил).

§ 208. Если глагол способен иметь два и более актантов, между ними обязательно существует иерархия: один из них противопоставляется другим как подлежащее — дополнениям. Подлежащее — главный актант. Чем же определяется его грамматическое «первенство» среди прочих актантов?

Опять-таки оно определяется глаголом. Кроме валентности всякий более чем одновалентный глагол обладает так называемой ориентацией — способностью ориентировать свое значение на один из актантов и тем самым выделять этот актант в качестве грамматически «первого». Глаголы, описывающие одну и ту же ситуацию, но различающиеся своей ориентацией, называются взаимнокопверсивиыми. Таковы, например, давать и получать, покупать и продавать, обладать и принадлежать, (я) имею и (у меня) есть. Адресат действия давать по существу остается тем же адресатом, когда мы употребляем глагол получать, и вместе с тем, благодаря иной ориентации глагола, этот адресат осмысляется как своего рода агенс и выражается с помощью подлежащего. Наряду с лексическими конвереивами — разными глаголами — используется грамматическая категория, создающая конверсивы,— категория залога. В ряде языков выступает система двух противопоставленных залогов — актйва и пассива. Активом, или действительным залогом, называется такая форма глагола, при которой подлежащее соответствует агенсу («Рабочие строят дом»), а пассивом, или страдательным залогом,— такая, при которой подлежащее, напротив, соответствует пациенсу («Дом строится рабочими», «Дом строится», «Дом был построен» и т. п.) или — в некоторых языках — также адресату (англ. «Не is given a book» ‘Ему дали книгу’). В языках мира известны и другие залоги, маркирующие в формах глагола иные типы отношений между партиципантами и актантами.

Дополнения обычно классифицируются по их форме на прямые и косвенные, беспредложные и предложные и т. д., а сирконстанты — по их значению на обстоятельства времени, места, образа действия, цели, причины и т. д. Спорным является вопрос о границе между дополнениями и обстоятельствами в некоторых случаях, в частности о том, как квалифицировать приглагольный член со значением места в предложениях вроде «Он проживает в Ленинграде», «Он отправился домой». Выделенные курсивом слова традиционно рассматриваются как обстоятельства места. Но глаголы, к которым они относятся, без подобных «обстоятельств» не употребляются. «Обстоятельство» принадлежит здесь к числу обязательных «восполнителей» глагола, а потому часто трактуется как особый актант.

§ 209. По традиции в число членов предложения включают еще атрибут (определение). Но обычное определение (словоформа больной в Она помогала больной матери) по существу не член предложения, а только член (непредикативного) словосочетания: такое определение никогда не подчинено непосредственно глаголу-сказуемому. Напротив, предикативное определение (больная в Мать вернулась домой больная) — компонент сложного глагольно-именного сказуемого, и соответствующие предложения не являются чисто глагольными, а представляют собой контаминацию глагольного и именного предложений (мать вернулась домой + мать была больная).

В заключение приведем обобщенное графическое изображение грамматической структуры предложения с трехвалентным глаголом (рис. 4).

Рис. 4. Грамматическая структура предложения с трехвалентным глаголом

I — доминанта предложения, II — члены предложения, подчиненные ей непосредственно, III —  подчиненные этим членам члены определительных словосочетаний; V (лат. verbum) — сказуемое, выраженное глаголом. S (лат. subjectum) — подлежащее, О1 (лат. objectum) — прямое дополнение, O2 — косвенное дополнение, C1 (лат. circumstantia temporis) — обстоятельство времени, С2 (лат. circumstantia loci) — обстоятельство места, многоточия — другие возможные сирконстанты и атрибуты. Размещение узлов схемы не отражает линейной последовательности элементов в реальных предложениях. Сплошные стрелки соответствуют валентностям глагола-сказуемого, пунктирные —остальным синтаксическим связям

г) Актуальное (коммуникативное) членение предложения

§ 210. Кроме определенной формально-синтаксической структуры каждое предложение (исключая однословные) характеризуется той или иной линейно-динамической структурой, воплощающей его так называемое актуальное членение. Для того чтобы уяснить себе эти понятия, сопоставим следующие русские предложения:

(1)    В четверг я дам тебе книгу.

(2)    Книгу я дам тебе в четверг.

(3)    В четверг я дам книгу тебе.

(4)    В четверг книгу дам тебе я.

(5)    В четверг книгу я тебе дам.

Во всех пяти случаях говорится об одном и том же факте действительности; все пять предложений передают одну и ту же вещественную информацию. Содержание этой информации явствует из грамматической структуры данного предложения и из его лексического наполнения, которые во всех пяти вариантах остаются теми же. Во всех вариантах дам является сказуемым, я — подлежащим, книгу — прямым дополнением, тебе — косвенным дополнением, а в четверг — обстоятельством времени. Вместе с тем любой носитель русского языка отчетливо чувствует, что каждое из пяти предложений отличается по смыслу от четырех других. В чем же здесь дело? Какова природа этих смысловых различий?

Совпадая по передаваемой ими вещественной информации, эти предложения различаются по содержащейся в них актуальной информации. Цель, которую ставит перед собой говорящий, здесь каждый раз другая. Избирая первый вариант, он либо хочет сообщить о факте в целом, не выделяя особо отдельных моментов, либо, при более сильном ударении на последнем слове, подчеркнуть, что даст он именно книгу (а не, скажем, конспект лекций и т. п.). Во втором — четвертом вариантах выделяются другие моменты: что книга будет дана в четверг (а не в другой день), будет дана адресату сообщения (а не другому лицу), что даст ее именно говорящий (а не кто-либо другой). В пятом варианте подчеркивается, что передача книги действительно состоится, что факт этот будет иметь место непременно (такой вариант уместен, например, в случае, если было высказано сомнение или был задан вопрос, будет или не будет дана книга). Очевидно, варианты второй — пятый (и первый при усиленном ударении на слове книгу) используются в тех случаях, когда говорящий хочет информировать о какой-то стороне факта, в остальном уже известного собеседнику. Только ради сообщения об этой еще неизвестной стороне факта и реализуется данное высказывание. Таким образом, актуальная информация есть как бы тот угол зрения, под которым подается вещественная информация, то, без чего сама вещественная информация теряет свою целенаправленность.

Актуальная информация передается линейно-динамической организацией предложения, т. е. последовательностью его элементов и местом логического ударения, а также использованием некоторых других грамматических и лексических средств, обслуживающих членение предложения на две взаимно соотнесенные части — так называемые тему и рему.

Тема — это то, что служит отправной точкой, своего рода «трамплином» для развертывания актуальной информации и что обычно (но не всегда) в какой-то мере известно адресату сообщения или самоочевидно для него. Р е ма — это то, что сообщается о теме, что составляет «ядро» и основное содержание высказывания.

§ 211. В простейших случаях тема может совпадать с подлежащим, а рема (здесь и в примере § 212 она выделена курсивом) — со сказуемым, например «Брат уехал», но нередко отношение оказывается обратным: «Уехал брат» (ответ на вопрос «Кто уехал?»). Ср. далее: «Молоко привезли», «У девочки грипп», «В доме кто-то был». Тема, как правило, дана ситуацией общения или предшествующим контекстом и потому даже может быть опущена без ущерба для понятности предложения (все приведенные примеры можно превратить в неполные предложения, сохранив в них только часть, набранную курсивом). Рема, напротив, не может быть опущена. Так, если указание на лицо говорящего или собеседника не входит в рему, соответствующее личное местоимение в им. п. в русском и в некоторых других языках часто опускается: «Книгу дам тебе в четверг»; «Эту работу можете закончить». Однако, если указание на лицо входит в рему, пропуск личного местоимения — подлежащего абсолютно невозможен: «Книгу дам тебе я»; «Работу закончишь ты».

Иногда рема целиком состоит из одного только нового, неизвестного для собеседника: «Секретаря зовут Михаил Семенович»; «Сойдите на четвертой остановке». Часто, однако, рема содержит элементы, уже известные, и новизна заключается только в их соотнесении с темой: «Это сделаю я»; «Я еду в Москву».

Существуют предложения, в которых и тема и рема состоят из «нового» (обычно в начале речи), например «Жили-были дед и баба»; «Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова» (первые слова «Пиковой дамы» Пушкина). В русском языке в подобных предложениях глагол часто стоит на первом месте или, во всяком случае, пред- 122 шествует подлежащему. В языках с фиксированным порядком слов (см. § 201,2) нередко перед глаголом ставится «формальное подлежащее», а основное подлежащее (являющееся ремой) следует за глаголом: нем. «Es war einmal ein König» ‘Жил-был однажды король’.

В связном повествовании, в диалоге и т. д. рема предшествующего предложения обычно становится темой последующего.

§ 212. В рассмотренных до сих пор примерах тема линейно предшествует реме. Такую последовательность чешский языковед В. Матезиус (1882—1945), разработавший основы теории актуального членения предложения, называл «объективным порядком», при котором «мы движемся от известного к неизвестному, что облегчает слушателю понимание произносимого». Существует и обратный порядок — «субъективный» (по Матезиусу), когда рема выдвигается в начало, что придает ей особую значимость. В этом случае предложение всегда характеризуется особым интонационным контуром, специальным подчеркиванием ремы, а в плане содержания — большей эмоциональностью и экспрессивностью. Ср. «Я дам тебе книгу» — с усиленным ударением на я.

§ 213. Помимо интонации и порядка слов есть и другие средства передачи актуальной информации:    некоторые лексические элементы (усилительно-выделительные частицы, местоимения), специальные синтаксические конструкции, артикли, залоговые трансформации (например, замена актива пассивом и наоборот) и т. д.

Так, частица даже выделяет и подчеркивает рему: «Даже она этого не знала»; «Она даже этого не знала»; «Она этого даже не знала»; а энклитическая частица -то иногда подчеркивает тему: «Я-то этого не знал», «Ему-то я говорил». Неопределенные местоимения чаще сопровождают рему, а указательные — тему. Ср. «Такую (или эту, или вот какую) историю рассказал мне один знакомый (или кто-то из друзей)».

Оборот с что касается оформляет тему («Что касается меня, то я этого не знал»). А примером синтаксических конструкций, оформляющих рему, когда она оказывается подлежащим в предложении, могут служить англ. that is he who..., фр. c'est lui qui... u т. п., например «That was Mr. Brown who told me this story» ‘Эту историю рассказал мне мистер Браун’; «C'est moi qui ai fini le premier» ‘Первым кончил я’. Значительная распространенность подобного выделительного оборота в ряде языков связана с тем, что в этих языках порядок слов служит средством в первую очередь формально-синтаксического членения предложения (§ 201,2) и лишь в очень ограниченных размерах может привлекаться для передачи актуального членения. Подобным же образом строятся выделительные конструкции для ремы, выступающей в функции других членов предложения. Ср. фр. «C'est le style que j’ admire» ‘Я восхищаюсь стилем’ (именно стилем, а не чем-либо другим).

Употребление неопределенного артикля нередко характерно для ремы, а определенного артикля — для темы. Ср. нем. «Die Tür öffnete sich, und ein Greis trat ins Zimmer» ‘Дверь открылась, и в комнату вошел старик’ — «Die Tür öffnete sich, und der Greis trat ins Zimmer» ‘Дверь открылась, и старик вошел в комнату’.

Замена залога может быть связана с изменением актуального членения предложения. В английском предложении John loves Mary всегда, а в аналогичном русском Ваня любит Машу при отсутствии логического ударения на Ваня первое слово составляет тему или входит в нее. Если же по ситуации темой должны быть Mary и Маша, а ремой John и Ваня, то в русском языке мы можем изменить либо место логического ударения (Ваня любит Машу), либо порядок слов (Машу любит Ваня), либо еще и залог (Маша любима Ваней), причем последнее вовсе не обязательно. В английском языке изменение порядка слов без изменения залога в данном случае невозможно, а потому трансформация в пассив становится главным средством, с помощью которого может быть передано изменение актуального членения: «Магу is loved by John» (иной способ — использование приведенной выше выделительной конструкции «That was John who loves Mary»), Сходным образом обстоит дело во французском, немецком и в ряде других языков.