1. ПОЧЕМУ МИР БОИТСЯ

Информационная революция далеко не сводится к техническим изобретениям вроде персонального компьютера, всемирного телевидения или даже Интернета. Эти поражающие воображение, но чисто технические изменения не означают еще сами по себе значимого изменения характера общественных отношений подобно тому, как не означали их изобретение и повсеместное распространение радио, телевидения или стиральных машин.

Главное изменение, которое и позволяет всерьез называть распространение современных информационных технологий революцией, заключается в том, что они впервые в истории человечества сделали наиболее выгодным видом коммерческой деятельности преобразование не мертвой материи, а живого человеческого сознания: как индивидуального, так и общественного.

Если раньше человечество извлекало прибыль из преобразования окружающей среды, то теперь оно во все большей степени начинает извлекать ее из своего собственного преобразования. Эта в высшей степени экологичная деятельность, возможно, являющаяся стихийной реакцией ноосферы на чрезмерное антропогенное давление на все ее природные элементы, создает для человечества множество качественно новых проблем, которые еще не осознаны.

Одним из наиболее острых вопросов является сегодня вопрос о границах самопрограммирования, о пределах, в которых технологически возможна и допустима (с точки зрения адекватности реакций и в конечном счете выживания вида) перестройка человеческого сознания. Массовое, многообразное и во многом хаотичное воздействие на него в современных информационно развитых обществах не просто создает сильную психоэмоциональную нагрузку. Главная проблема в том, что для большинства людей в обществе, сознание которых подвергается корректировке (а точнее, самокорректировке), окружающая реальность все в большей степени перестает быть реальной и все больше приобретает виртуальный, сконструированный, искусственный характер.

Последствия такого информационного воздействия (не говоря уже об "информационных войнах") для отдельного сознания напоминают последствия для заливного луга прохода по нему танковой роты (не говоря уже о последствиях для него танкового сражения).

Прежде всего происходит "потеря точки опоры", потеря комплексного и непротиворечивого видения и понимания мира, осознать причины и характер чего индивидуальное сознание в большинстве случаев неспособно в принципе. Коллективно придуманный человечеством и при помощи современных технологий навязанный им себе же мир слишком сложен для отдельных людей, которые все чаще оказываются беспомощными при принятии даже самых простых житейских решений.

Для общества в целом такое снижение самостоятельности и адекватности его членов делает необходимым (хотя и не достаточным для обеспечения эффективности) усиление информационного давления на них для формирования у них если и не адекватного, то хотя бы единого (для сохранения единства общества) и целесообразного (с точки зрения потребностей его развития) взгляда на мир. В результате демократическое и информационное общество по сути взаимодействия со своими гражданами все в большей степени начинает напоминать худшие тоталитарные образцы: в обоих случаях речь идет о навязывании гражданам единой для всех модели восприятия мира, созданной без учета индивидуальных интересов и для реализации лишь общественных задач.

Разница в деталях: тоталитарное общество делает это на доинформационном, индустриальном этапе развития технологий и потому вынуждено прибегать к грубому административному насилию над свободной волей граждан, а в целом ряде случаев — и к террору.

Информационное же общество располагает для решения данной задачи соответствующими ей информационными технологиями, что позволяет насаждать господствующую модель сознания и поведения несравненно более мягкими методами. Более того, такое насаждение по сути своей является уже не насилием, а скорее формой широкомасштабной социально-психологической помощи в отношении масс людей, заблудившихся и потерявших себя в информационных потоках. Однако эта помощь оказывается достаточной лишь в масштабах общества в целом. На уровне отдельных личностей "информационная терапия", как правило, имеет ограниченный эффект именно в силу всеобщности, универсальности своего характера, не позволяющего ей в полной мере учесть существенные особенности каждой отдельной личности.

Благодаря этому люди постоянно чувствуют, что мир устроен не только не так, как должен быть, но и, что намного хуже, не так, как им кажется. Результат — значительный внутренний дискомфорт, проявляющийся в первую очередь в росте разнообразных фобий — беспричинных и не находящих логического обоснования страхов.

В образованных и экономически ориентированных слоях общества одним из наиболее ярких примеров фобий такого рода служит, как представляется, растущий и усердно популяризуемый страх перед мировым финансовым кризисом.

В развитых странах он многократно усиливается еще совсем свежими трагическими воспоминаниями о первом кризисе глобальной экономики 1997–1999 годов и неадекватной реакцией одного из "гуру" "нового капитализма" Дж. Сороса, объявившего о неизбежности мировой катастрофы как раз тогда, когда этот кризис начал затухать.

В нашей стране (как и во многих других относительно слаборазвитых странах) страх перед мировым крахом подстегивается реваншизмом, естественным в условиях сокрушительного поражения в третьей мировой войне и не компенсированным даже призраком национального восстановления. Откровенно антинародный характер преобладающей государственной пропаганды и основной части государственной политики вкупе с общей деградацией общества придают естественному и в целом плодотворному стремлению к реваншу в мировой конкурентной гонке характер бессильного и деструктивного "ракетно-квасного патриотизма". Для этого патриотизма характерно стремление к "адекватному ответу" и мечтания о разрушении США и экономических бедствиях для американского народа по принципу "мы сделаем с вами то же, что вы сделали с нами".

Не имея никаких принципиальных возражений против такого подхода, автор считает своим долгом на основе анализа некоторых обычно недооцениваемых реалий современной экономической жизни развеять как надежды, так и опасения, связанные с возможностью его реализации в обозримом будущем.

2. ОБЪЕКТИВНЫЕ ПРЕДПОСЫЛКИ МИРОВОГО КРИЗИСА

Гомерическое количество и уровень посвященных данной проблеме публикаций вынуждает прежде всего определиться с понятиями. В рамках настоящей работы под "кризисом", мировым или глобальным, понимается вовсе не временное ухудшение ("коррекция" в терминах анализа фондовых рынков), после которого человечество развивается дальше как ни в чем не бывало, за несколько лет компенсируя его негативные последствия. Разовое падение тех или иных финансовых или макроэкономических показателей, свидетельствующее о реально возникающих трудностях, но носящее непродолжительный характер и завершающееся возвращением мирового развития в целом в прежнее русло, создает для человечества неудобства, а не опасность, и потому в принципе не является предметом рассмотрения в настоящей работе. Почти все описываемые нами тенденции могут привести к проблемам такого рода, но нас интересует совершенно иное.

Под "кризисом" следует понимать процессы, которые определяют кардинальное и устойчивое ухудшение развития мировой экономики, что создает новую модель экономического развития человечества и направляет его на качественно новый и качественно более трудный путь развития. В этом отношении первый кризис глобальной экономики (1997–1999 годов, завершившийся, как и положено мировому кризису, войной — агрессией США и их союзников по НАТО против Югославии), называемый обычно по его начальной фазе "азиатским", являясь безусловно мировым по своему охвату, ни в коем случае не может быть признан таковым по своим последствиям.

Чаще всего в качестве наиболее серьезных опасностей для развития человечества называют:

— растущую нестабильность: как финансовую, так и политическую;

— приобретение массовой нищетой (и связанных с этим разрушения социальной ткани и маргинализации целых обществ, экстремизма и необратимой деградации окружающей среды) застойного характера не только в отдельных странах, но и в целых регионах;

— возникновение непреодолимого и обусловленного прежде всего технологически разрыва между развитыми странами и остальным миром, ведущее к возникновению "двух человечеств";

— видимое бессилие человечества перед растущей угрозой экологической катастрофы;

— потребность в смене всей парадигмы развития человечества, вызванную тем, что, как было показано в докладе Кофи Аннана на "Саммите тысячелетия", прежняя парадигма, основанная на увеличении богатства, перестала способствовать решению стратегических проблем, стоящих перед человечеством.

Однако в рамках данной работы для простоты рассмотрения опасностей, связанных с возникновением именно глобального кризиса, представляется целесообразным обратить внимание на доминирующую роль США в современном мире.

США являются стержнем не только мировой экономики (на их долю приходится более 30 % мирового ВВП), но и всей финансовой системы современного человечества (доллар — мировая резервная валюта). В силу этого они являются крупнейшим собственником: американским гражданам и корпорациям принадлежит около 55 % всех выпущенных в мире акций. Сосредоточив в своих организациях разработку основной части новых технологических принципов, США стали двигателем и основным элементом всего технологического прогресса.

Поэтому кризис, в том числе финансовый, может стать мировым только после того, как он поразит США, и сможет принять рассматриваемые в настоящей работе масштабы, только если приведет к их необратимой деградации. Даже самыми ярыми сторонниками "теории катастроф" практически не отрицается, что вопрос устойчивости мировой экономики сегодня почти полностью сводится к вопросу об устойчивости финансовой системы США.

В связи с этим следует выделить следующие ключевые глобальные экономические опасности.

Первое. Мировая экономика и политика в целом определяются сегодня экономическими и политическими действиями, предпринимаемыми руководством США и базирующимися на их территории крупнейшими транснациональными корпорациями. При этом решения, оказывающие зачастую решающее влияние на развитие всего человечества, принимаются американским государством, исходя лишь из американских, но не мировых реалий и презумпции "внутренней" американской, но ни в коем случае не глобальной, общечеловеческой ответственности. Такой "имперский провинциализм" делает их с точки зрения человечества в целом объективно неадекватными и создает стратегический риск (сначала для человеческой цивилизации, но затем и для самих США как части этой цивилизации).

Второе. Величие Р.Рейгана и М.Тэтчер заключается прежде всего в том, что они усмирили национальные монополии раскрытием национальных экономик международной конкуренции. Именно этот шаг придал прогрессу США и Великобритании импульс, сделавший их лидерами современного технологического развития человечества и единственными странами, постоянно генерирующими принципиально новые технологические решения по широкому кругу отраслей. Однако сегодня монополии приняли мировой (и при этом практически ненаблюдаемый) характер. Поэтому в принципе отсутствует конкуренция, благодаря которой можно было бы "по старым рецептам" открыть мировую экономику, и для загнивания глобальных монополий (вдобавок, если они опираются на метатехнологии, в принципе исключающие саму возможность конкуренции с их разработчиками) больше нет практически никаких преград. А загнивание глобальных монополий — это и есть глобальный кризис.

Третье. Миграция специалистов в отрасли "новой" экономики и, главное, загнивание глобальных монополий, сталкивающихся лишь с ограниченной конкуренцией и способных в силу "эффекта масштаба" достаточно долго снижать свою эффективность, ведут к потере творческого духа, необходимого для участия в технологической конкуренции, и нарастанию количества и значения допускаемых ошибок. Классическим примером стал Дж. Сорос, в своих апокалиптических прогнозах по собственному признанию полностью проморгавший значение технологического прогресса (это в разгар "Интернет-бума"!) и государственного регулирования.

Четвертое. Развитие информационных технологий и повышение значения "экономики, основанной на знаниях" в целом привели к столь же головокружительному росту значения "персонального риска": случайная смерть интеллектуального лидера глобальной монополии, от которой он не защищен так же, как и любой человек, способна нанести удар не просто котировкам его корпорации, но и всем мировым рынкам. После коррекции на фондовом рынке США, произошедшей в апреле 2000 года, устойчивость мировых рынков возросла, а значимость "персонального риска", соответственно, снизилась, но в целом вероятность такого развития событий тем больше, чем дольше не происходит подобного несчастья.

Пятое. Распространение технологий формирования сознания и кардинальное превышение их эффективности (в том числе коммерческой) над обычными технологиями создает в обществе неуклонно растущий соблазн решать реальные проблемы "промывкой мозгов", то есть корректировкой сознания, а не реального мира. Это может сделать и, более того, уже делает неадекватным мировосприятие не отдельных управляющих структур, а всего человечества в целом (особенно с учетом того, что "промывка мозгов" неминуемо сопровождается самопрограммированием, то есть "промывающий мозги" другим сам начинает верить в собственную пропаганду). Шутка о поручике, который один шел "в ногу", неожиданно может стать описанием нормального состояния всякого мыслящего человека нашей планеты.

Шестое. Конкурентная борьба, все более обостряясь (уже сегодня она ведется между развитыми и развивающимися странами фактически "на уничтожение"), может привести к кардинальному сжатию мирового спроса за счет проигравших и, соответственно, к торможению мирового прогресса. То же самое, между прочим, будет обязательным следствием катастрофы американской экономики (см. заключение).

Седьмое. Выкуп развитыми странами своих государственных обязательств лишит мировой фондовый рынок наиболее надежного, стабилизирующего финансового инструмента и опасно снизит качество доминирующих вложений, создав тем самым неприемлемый системный риск (как показывает практика, проблемы такого рода достаточно успешно решаются самими рынками без какого-либо осознанного внешнего воздействия; беда в том, что на мировом уровне могут возникнуть новые, еще неизвестные нам негативные факторы, препятствующие стабилизации рынков).

Восьмое. Возможность разрушительной компьютерной войны в том случае, если будет создан или возникнет в процессе естественной эволюции вирус, "уничтожающий" компьютеры после копирования себя во все связанные с ним адреса сети. Результатом станет фактическая невозможность пользования Интернетом (а учитывая "перенос инфекции", с высокой вероятностью следует прогнозировать и поражение вирусом-"убийцей" внутренних общенациональных сетей, энергично создающихся в последнее время в США) и, соответственно, кардинальное замедление технологического прогресса, а в целом ряде важнейших отраслей — и значительная технологическая деградация.

К числу наиболее серьезных факторов, способных привести к глобальному кризису, следует отнести широкое распространение так называемых "закрывающих" технологий, названных так потому, что их использование делает ненужным огромное количество широко распространенных производств и, соответственно, лишит работы занятых на них. Классическими примерами существующих уже сегодня технологий такого рода являются технология упрочения рельсов, способная привести к трехкратному уменьшению потребности в них и к соответственному сокращению их выпуска, или технология беспроводной передачи электроэнергии на расстояние (созданная в начале ХХ века электротехником Н.Тесла, она способна уничтожить все отрасли, связанные с передачей электроэнергии, и лишить энергетические компании преимуществ, связанных с их естественным монополизмом).

На сегодняшний день "закрывающие" технологии в основном сконцентрированы в пределах корпорации "Красная звезда" (советской военной науки), так как аналогичные разработки в развитых странах или не осуществлялись из-за опасности для рыночных механизмов (рыночная экономика экономней социалистической и в отличие от нее не позволяла своим специалистам работать "в стол", разрабатывая конструкции, не способные найти быстрого применения), или надежно блокировались при помощи патентных механизмов. Собственно, и разрушение Советского Союза можно рассматривать как коллективное захоронение в одном гигантском могильнике всех этих представляющих смертельную опасность для развитого мира технологий.

Массовый выброс "закрывающих" технологий на мировые рынки и их почти неизбежное внедрение вызовут резкое сжатие всей существующей индустрии, что приведет к катастрофическим последствиям для большинства развитых и развивающихся стран.

Выиграют от этого лишь страны, находящиеся либо на пост- (США и, возможно, Великобритания), либо на до-индустриальной ступени развития. На первом этапе распространения "закрывающих" технологий в них не произойдет массовых сокращений производства, и они получат дополнительные шансы для развития за счет резкого ослабления индустриального мира.

Однако этот выигрыш будет, к сожалению, скорее всего краткосрочным: получив временные преимущества за счет разрушения стратегических конкурентов, пост- и до-индустриальные страны столкнутся с катастрофическим падением спроса на свои услуги (первые лишатся поля приложения своих информационных технологий, вторые — туристов и потребителей сувенирной продукции).

Как ни странно, устойчивый выигрыш получит только Россия- не только как владелец и основной продавец "закрывающих" технологий. Это принесет не только деньги, но и колоссальный политический ресурс — представьте, что мы будем решать, какую технологию и в каких объемах выпускать в мир, и, соответственно, в каких отраслях развитых стран и в каких объемах сворачивать производство. Но Россия выиграет и как страна, где в результате катастрофических "реформ" объемы производства упали ниже уровня минимального самообеспечения. В этих условиях кардинальный рост производительности во многом приведет не к перепроизводству, а всего лишь к импортозамещению на российском рынке. Таким образом, прогрессирующая, несмотря на инвестиционный бум, деиндустриализация России способна в случае распространения "закрывающих" технологий стать ключевым фактором ее глобальной конкурентоспособности.

Подводя промежуточный итог, отметим: все перечисленные и реально существующие угрозы связаны с развитием и распространением принципиально новых, информационных технологий, революционно преобразующих общественные отношения не только в рамках отдельных стран, но и в масштабах всего сообщества развитых стран и, шире, всего человечества в целом.

Однако переоценивать актуальность этих опасностей не стоит. Они либо сами по себе носят среднесрочный характер и не могут проявиться ранее, чем через пять лет (мы рассматриваем только горизонт 2005 года, интересный с точки зрения сроков вероятного существования России без кардинальных изменений в сегодняшней ультралиберальной экономической политике ее государства), что не позволяет использовать их для подтверждения тезиса о близости мирового финансового кризиса, либо осознаются обществами, которым они угрожают (в первую очередь США).

Действенность реакции последних разумно проиллюстрировать не вошедшей в приведенный перечень, но, вероятно, важнейшей для современных США проблемой нарастающей внутренней дезинтеграции американского общества. Сегодняшние США давно уже перестали быть "плавильным котлом" наций. Не только жесткие этнические, но и невероятно четкие социальные границы придают американскому обществу кастовость, объективно тормозящую его развитие.

При этом развитая система социальной помощи и пресловутая политкорректность создают мощное экономическое стимулирование иждивенчества и маргинализации. Недаром, согласно популярной поговорке, "чтобы жить хорошо, в Америке надо быть не трудягой-миллиардером, а беременной несовершеннолетней негритянкой, и если при этом она еще окажется наркоманкой, жертвой вьетнамской войны и лесбиянкой, то ее будущее практически обеспечено". Все больше людей получает разнообразные пособия и живет на них, все меньше зарабатывают себе на жизнь. Отказ от "вэлфера", при всей яркости и убедительности данной меры, насколько можно понять, все же не привел к принципиальному изменению ситуации.

Этнические группы в современных США не только жестко локализуются территориально, что является достаточно давней традицией, но — и это принципиально новый момент — интенсивно проникают в органы государственного управления, выступая как отдельные политические группы, не растворяющиеся в существующей политической системе и не интегрирующиеся в нее по-настоящему, но лишь использующие ее для достижения собственных долгосрочных целей.

Это представляет собой несомненную угрозу для целостности страны, так как в некоторых регионах США не только население, но даже работники сферы обслуживания в принципе не знают английского, говоря только по-испански. Испаноязычное сообщество и афроамериканцы являются наиболее серьезными и объективно наиболее опасными для целостности США политическими силами; их "подпирает" богатая и эффективная китайская диаспора, которая лишь из-за скрытности, являющейся частью национального характера, не смогла создать собственного открытого политического лобби.

Одним из способов, стихийно применяемых американским обществом для защиты от этой опасности, насколько можно понять, является относительно терпимое отношение к наркомании, способствующее поддержанию единства нации путем искусственного сдерживания прогресса самых угрожающих элементов: афроамериканского, латиноамериканского и китайского этносов. В силу социальных причин и особенностей национальных психологий основными потребителями наркотиков оказываются именно они.

В результате импорт и внутреннее производство наркотиков является неким аналогом оружия избирательного этнического воздействия, обеспечивающим замедление процессов внутренней дифференциации и усиления центробежных тенденций в развитии американского общества за счет торможения его "недостаточно американских" элементов.

Дополнительная функция наркотиков — "социальная селекция", уничтожение в обществе в целом недостаточно добропорядочных элементов, недостаточно управляемых из-за недостаточной восприимчивости к официальной пропаганде (в том числе и в части порочности наркотиков). Выигрыш времени (напоминающий больше "выигрыш эпохи"), обеспеченный этим и многими другими, менее шокирующими "социальными стабилизаторами", виден из сопоставления количественных оценок специалистов, сделанных в разные годы.

Так, советские ученые, в 80-е годы применявшие фактически утерянные ныне методы математического анализа процессов общественного развития, называли критическими для целостности американского общества выборы 2000–2004 годов. Принципиальная оправданность этих прогнозов доказывается очевидной маргинальностью с точки зрения "большой политики" двух из трех последних кандидатов в вице-президенты: один — ортодоксальный иудей, другая — женщина-афроамериканка. Но главное — налицо раскол американского общества в ходе выборов, невиданный со времен гражданской войны между Севером и Югом: за Гора голосовали афроамериканцы, испаноязычное сообщество, космополитично ориентированные евреи и финансисты, за Буша — белые, евреи с двойным американо-израильским гражданством (то есть ориентированные национально), а также занятые в производстве и сфере высоких технологий. Недаром Буш провозгласил одной из своих главных задач восстановление единства нации.

Однако все же очевидная преждевременность советских прогнозов была вызвана недооценкой ответных стабилизирующих возможностей американского общества. Строго говоря, это объясняет ошибку, но ни в коем случае не оправдывает ее: выясняется, что прогнозисты не задали себе естественных вопросов о возможных реакциях общества и особенно государства на "вызовы", неминуемо осознаваемые их наиболее ответственными элементами.

Современные американские специалисты, учитывающие этот фактор, называют в качестве наиболее вероятного срока дезинтеграции США 2008–2015 годы.

Современные российские аналитики, занимающиеся данной проблемой и, вероятно, излишне впечатленные нынешней мощью США, относят это событие примерно на 2025 год.

Строго говоря, для нашей страны прогнозирование мировых процессов после 2005 года в современных условиях не имеет смысла. Ведь если России не удастся остановить неуклонное разрушение из-за физического износа основных фондов базовых и инфраструктурных отраслей, то ее распад к 2005 году либо уже случится, либо станет совершенно неизбежным. Сколь бы мягким ни был этот распад, он создаст очередной кровоточащий очаг нового мирового кризиса и надолго стабилизирует США возникновением значимой внешней опасности.

В этом плане стратегические интересы России и США диаметрально противоположны: наш успех ставит под вопрос их существование, а наше поражение и гибель позволяют им выиграть время, равное жизни почти целого поколения, за которое могут произойти принципиальные изменения, в корне меняющие всю систему господствующих тенденций и мотиваций. Однако с тактической точки зрения Россия так же, как и США, заинтересована в сохранении глобальной стабильности, так как неэффективность ее системы управления не только не позволит ей воспользоваться возможностями глобальной дестабилизации, но и сделает ее одной из первых жертв такой дестабилизации.

Возможность просчитать вероятность развития по этим двум путям с приемлемой точностью отсутствует практически полностью, что позволяет считать описанные два варианта практически равновероятными.

Однако в любом случае следует признать, что перечисленные в данном разделе опасности носят стратегический и как минимум среднесрочный характер. Между тем в современной литературе появляется все большее количество публикаций, говорящих об угрозе США именно краткосрочных факторов, которые вот-вот приведут к их разрушению или по крайней мере к глобальным финансовым катаклизмам.

3. ОТКУДА ИСХОДИТ УГРОЗА ДОЛЛАРУ?

4. ФИНАНСОВЫЕ И ИНФОРМАЦИОННЫЕ ИНСТРУМЕНТЫ РЕАЛИЗАЦИИ СТРАТЕГИЧЕСКОГО ПРЕВОСХОДСТВА США

>

Описанное стратегическое технологическое превосходство США реализуется на практике при помощи формально не связанных друг с другом, а на деле образующих единое целое финансовых и информационных рычагов, управляемых многократно осмеянной, но тем не менее самой эффективной бюрократией мира, превратившей процесс самосовершенствования (в частности, процесс совершенствования государственного управления) в постоянный процесс, нисколько не мешающий четкому выполнению рутинных повседневных функций.

США эффективно обеспечивают свои интересы в глобальной конкуренции при помощи целого ряда формально независимых международных организаций, где они играют доминирующую роль. В военно-политическом плане такой организацией является НАТО, в экономическом — МВФ, ВТО и в меньшей степени Всемирный банк. Контроль США за МВФ, как особенно ярко показали переговоры России с этой организацией в 1998–1999 гг., носит практически абсолютный характер и обеспечивается даже не столько максимальным взносом США в уставной фонд этой организации, сколько составом ее высших руководителей.

Назначенные на свои посты прошлым (а в отдельных случаях — и позапрошлым) поколением европейских политиков, топ-менеджеры МВФ из "политических комиссаров" своих правительств, присланных отстаивать национальные интересы, давно уже переродились в заматерелых бюрократов, держащихся за места и всецело преданных "главному акционеру", то есть США. Недаром при напряженных дискуссиях о замене директора-распорядителя МВФ М.Камдесю, подавшего в отставку из-за невыносимого даже для этого тренированного бюрократа давления США, категорическим условием последних было сохранение в неприкосновенности всего топ-менеджмента МВФ.

Роль МВФ и подобных ему международных организаций в обеспечении национальной конкурентоспособности США исключительно велика. Однако без всякого преувеличения важнейшим фактором эффективности США выступает симбиоз государства и крупного капитала, в результате которого транснациональные корпорации и государство, как правило, фактически преследуют единые общенациональные цели, помогая друг другу решать, соответственно, преимущественно экономические и политические задачи.

Неразрывная связь "большого бизнеса" с государством реализуется прежде всего в постоянном взаимодействии его представителей с ФРС, Казначейством (Минфином), налоговой и таможенной службами. При этом прославленные американские лоббисты играют хотя и заметную, но на практике весьма ограниченную роль, сосредоточившись к тому же исключительно на взаимодействии корпораций с Конгрессом и Сенатом.

Значительно более важную роль играет постоянная горизонтальная ротация кадров между государством и бизнесом, при котором один и тот же человек может, условно говоря, несколько раз подряд с поста министра уходить на пост вице-премьера крупной корпорации и наоборот. Эта система обеспечивает единство интересов и полное взаимопонимание между коммерческим сектором и государственным управлением (конечно, это возможно только в условиях действенного механизма борьбы с коррупцией).

Как представляется, она на порядок более эффективна, чем японская система, которая также предусматривает горизонтальную ротацию кадров, но исключительно в пределах системы государственного управления. Она создает достаточно эффективный класс профессионального государственного чиновничества, но этот класс оказывается отделенным от коммерческого сектора и в конечном счете недостаточно хорошо знает реалии систем, которые он регулирует.

В США же горизонтальная миграция руководителей между государством и бизнесом стирает грань между чиновником и бизнесменом, создавая качественно новый тип универсальных топ-менеджеров, одинаково эффективно работающих и в коммерческом, и государственном секторе. Оборотной стороной формирования этого типа менеджеров является если и не слияние крупных корпораций и государства в единое целое (ибо их мотивы и интересы по-прежнему объективно различаются), то, во всяком случае, формирование у них единых представлений о национальной конкурентоспособности. В результате американское государство и американский бизнес участвуют в мировой конкуренции не как союзники, пусть даже очень близкие, а как единый целостный организм, что качественно повышает эффективность их действий.

Однако главным механизмом объединения государства и крупного бизнеса США в мировой конкуренции является даже не горизонтальная ротация топ-менеджеров, а деятельность американского аналитического сообщества. Следует отметить, что понятие "аналитика" в США имеет более широкий смысл, чем в России. В США крупные аналитические центры часто непосредственно участвуют в реализации своих разработок, предоставляя, таким образом, "услуги полного цикла по корректировке реальности": от прогнозирования ситуации и ее оценки с точки зрения интересов заказчика через определение механизмов корректировки, конкретных целей и методов их достижений до прямого участия в непосредственном достижении этих целей.

Профессиональный термин crisis management означает отнюдь не "антикризисное управление", то есть управление, направленное на предотвращение кризисов или исправление их последствий, а нечто вполне противоположное — "управление кризисами", то есть использование кризиса как инструмента преобразования реальности. Строго говоря, crisis management является наукой о ведении конкурентной борьбы в любой форме — в том числе между корпорациями и государствами.

Наиболее ярко всеобъемлющий характер "аналитики полного цикла" проявляется в деятельности самой знаменитой "думающей корпорации" RAND, созданной при ВВС США для анализа деликатных проблем, возникавших при организации "воздушного моста" в Западный Берлин. Сегодня RAND — "мозг" республиканской партии, который располагает и достаточно эффективно действующими "руками". Так, в официальной автобиографии одного из руководителей американской разведки содержится поистине потрясающая фраза: "ЦРУ и RAND направили меня воевать по Вьетнам".

Демократическая партия пользуется услугами целого пула как универсальных, так и узкоспециализированных аналитических агентств, меньших по масштабам и потому менее заметных.

Наконец, ряд аналитических структур используется как республиканской, так и демократической партией. Большинство из них является недостаточно мощным для оказания услуг "полного цикла".

В основе американской "аналитики полного цикла" лежит системный анализ, позволяющий строго математически анализировать любые процессы развития и любые кризисы. Именно опора на современные методы математического анализа и отличает "аналитику полного цикла" от public relations, использующего "теневые" методы. Эту разницу ярко иллюстрирует сопоставление трилогии А.Азимова "Установление" (где стратегическая аналитика, позволяющая не только предвидеть, но и корректировать будущее, названа "психоисторией", а ее сложность и, соответственно, мощь фантастически преувеличена) и кинофильма "Плутовство, или когда хвост виляет собакой", в котором показана интуитивная и весьма успешная вследствие значительности ресурсов и локальности задачи работа обычной антикризисной группы, действующей методами "теневого" public relations.

Исторически аналитическое сообщество США выросло из антикризисных подразделений корпораций, вынужденных гасить кризисы и обеспечивать свою конкурентоспособность сначала на уровне отдельных предприятий, затем на уровне отраслей (отраслевых монополий), а начиная с Великой депрессии 1929–1932 гг. — и на общенациональном уровне. Соответственно, оно сохранило теснейшую связь с корпорациями, полностью финансируясь ими и обслуживая в первую очередь их интересы. Группа стратегического анализа — такая же неотъемлемая часть каждой серьезной фирмы США, как и юридическая группа или бухгалтерия.

В то же время на деньги корпораций аналитическое сообщество обеспечивает полное и постоянное "сопровождение" деятельности политических партий, являясь фактически их аналитическими структурами. Победа представителя той или иной партии на тех или иных выборах ведет к переходу в обеспечивающий его деятельность аппарат значительной части сотрудников соответствующих аналитических структур. Они понимают, что пришли в госаппарат на ограниченное время и потому сохраняют "производственную базу" в аналитических структурах, формально не являющихся государственными.

В результате именно эти структуры де-факто становятся "мозгом" государства. Решения, реализуемые госаппаратом, разрабатываются при этом на деньги коммерческих организаций при помощи коммерческих технологий управления и, соответственно, с коммерческой же эффективностью, что существенно повышает эффективность государства.

С другой стороны, аналитические структуры оказываются важнейшим звеном, соединяющим корпорации и государство в единое целое. Принципиально важно, что это звено состоит не только из лоббистов, отстаивающих текущие, краткосрочные интересы корпораций, как принято думать, но в большей степени — из специалистов в области стратегического прогноза, ориентирующихся на глобальные процессы и ценности.

Таким образом, аналитическое сообщество выступает своего рода "цементом", который скрепляет симбиоз американского государства и корпораций, обеспечивает взаимную защиту ими интересов друг друга и тем самым исключительно высокую конкурентоспособность США.

Принципиальное отличие американской модели от модели российской "олигархии" заключается в том, что сращивание государства и корпораций осуществляется не только на уровне лоббистов, но и, что наиболее важно, на уровне стратегических прогнозистов — и, соответственно, не на основе узких и корыстных интересов корпорации, а на долговременных стратегических интересах, в значительной степени общих для крупных корпораций и общества в целом.

5. ПЕРСПЕКТИВЫ РОССИИ В СВЕТЕ ВЫБОРОВ ПРЕЗИДЕНТА США

В наиболее грубом приближении американское деловое сообщество состоит из двух групп: сырьевой (включая "первый передел" — металлургию) и перерабатывающей промышленности (включая химическую). Сырьевая промышленность является финансовой и кадровой базой республиканцев, обрабатывающая — демократов. Основу первой составляют нефтяные компании, основу второй — высокотехнологичные компании доинформационной эры.

Разделение между ними, исторически довольно четко детерминированное технологически, постепенно размывается. С одной стороны, причиной является диверсификация производств (например, нефтяники создают собственные обрабатывающие производства, которые, естественно, остаются "в обойме" республиканцев, а химическая промышленность приобретает сырьевые источники — и соответствующие фирмы поддерживают демократов), с другой — и те, и другие активно участвуют в развитии новых сфер бизнеса: финансовых спекуляций и компьютерных технологий.

Финансовые компании поддерживают республиканцев и демократов примерно поровну. Производители компьютерного "железа" ("Intel", IBM и т. д.) как выходцы из "high-tech'а" четко занимают сторону демократов. Производители программного обеспечения делятся примерно поровну (их финансовые ресурсы, в отличие от капитализации, существенно ниже, чем у основных сырьевых и обрабатывающих компаний), не объединяясь в технологические группы.

Наиболее яркий пример — "Intel" и "Microsoft", объединенные в технологический альянс, противостоящий остальным компьютерным компаниям. Несмотря на то, что "Intel", как было указано выше, последовательно поддерживает демократов, У.Гейтс начал энергично налаживать контакты с лидерами республиканской партии, вероятно, сочтя их перспективы на президентских выборах 2000 года предпочтительными. Интересно, что это стало политической причиной атаки американского государства на "Microsoft" (естественно, первичной была экономическая причина — действия "Macintosh", качество продукции которого выше и которая проигрывает "Microsoft" только в сфере public relations).

В свете изложенного позиция по отношению к России (являющейся сегодня, с учетом разрушения интеллектуального потенциала, не более чем значительным источником сырья) американских партий прямо определяется местом соответствующих американских корпораций в мировом разделении труда.

Для республиканцев Россия — потенциально опаснейший конкурент. Поэтому их стратегической целью в отношении нее объективно является недопущение масштабного экспорта сырья. Для этого есть два пути: либо изоляция России от мирового рынка (что практически невозможно), либо территориальная дезинтеграция, которая дезорганизует транспортные системы, в первую очередь трубопроводы. Недаром на республиканскую партию работает З.Бжезинский, крайне нетерпимый к России и считающий необходимым ее постепенный распад в течение одного поколения, "чтобы больной не понял, что умирает, и не начал дергаться".

Технологически обусловленная часть позиции демократов по отношению к России совершенно иная. Для них относительно дешевое российское сырье — не опасный конкурент, а источник развития, позволяющий к тому же снизить зависимость от сырьевых корпораций США, являющихся стратегическими противниками обрабатывающих корпораций. Поэтому демократы являются основными носителями идеологии "принуждения России к развитию", по которой США должны начать широкомасштабный перенос обрабатывающих производств в Россию немедленно по достижении у нас пороговой стабильности. Именно этим объясняется относительная мягкость и терпимость к откровенным проявлениям коррупции "российской политики" со стороны президента Клинтона.

В свете изложенного интересы России на президентских выборах в США, казалось бы, ясны — помочь А.Гору стать президентом и сделать это так, чтобы у него и его команды сложилось максимально преувеличенное представление о значимости российской поддержки.

Однако на деле все далеко не так просто, и "фундаментальные" принципы, выводимые из общих соображений, не выдерживают столкновения с действительностью, сплошь состоящей из мелочей, в каждой из которых прячется свой индивидуальный дьявол.

Начать с того, что демократ А.Гор сильнейшим образом зависит от индустриальных профсоюзов и экологов, эффективно (хотя и по разным причинам) борющихся за запрещение ввоза в США дешевой и произведенной по экологически "грязным" технологиям продукции, то есть против всего несырьевого российского экспорта.

Гора энергично поддерживают и борцы за гражданские права. Как справедливо указывает российский политолог И.Федюкин ("Полит. Ру", 23 августа 2000 года), они, "как всякие идеалисты, борцы за гражданские права ориентируются на идеал, недостижимый в принципе. Поэтому каких бы успехов мы ни достигли в области прав человека и свободы слова, в их глазах Россия все равно будет оставаться страной с ""переходной" экономикой, "пытающейся построить" демократию, где КГБ того и гляди задушит свободную прессу". Сторонники Гора известны также стремлением распространить американские нормы охраны труда на все развитые страны, что автоматически лишит их конкурентных производств, связанных с дешевизной рабочей силы. Понятно, что это объективно, вне зависимости от чьего-либо желания, ударит и по России. Мессианские, чтобы не сказать "ястребиные", настроения внешнеполитических идеологов Демократической партии США ведут к многочисленным поучениям в адрес России, граничащими с прямым вмешательством в ее внутренние дела.

"На этом фоне лишенный каких бы то ни было внешнеполитических взглядов Джордж Буш выглядит гораздо более привлекательно", — продолжает И.Федюкин. Отношения нашей страны с республиканцами, несмотря на жесткий антикоммунизм последних (переходящий порой в прямо антироссийские настроения), складываются несравненно лучше, чем с демократами. Причина — отсутствие идеологизации международных отношений и прагматизм, сводящийся к стремлению делать с Россией бизнес вне зависимости от отношения к ее руководству. Все, что нужно республиканцам от России — это стабильность. Надо признать, что сезон выборов убедительно показал: эту поистине конструктивную точку зрения полностью разделило большинство американцев. На выборах в США победили республиканцы. Президентом стал Дж. Буш-младший.

Стратегическая идея республиканцев — программа ПРО, на создание которой они (и в этом их принципиальное отличие от демократов) намерены выделить около 500 млрд. долл. (32 млрд. долл., о которых идет речь сейчас, лишь первый, подготовительный этап) и которая имеет не столько военное, сколько технологическое значение. Новый рывок республиканцев способен вывести США из зоны опасной неустойчивости, в которой завис сегодня их фондовый рынок, а значит — и вся экономика. Особенно важно, что этот вывод будет осуществлен традиционным, наиболее естественным для них образом — ускорением технологического прогресса за счет эффективных усилий государства.

Это позволит переломить складывающуюся негативную тенденцию и спасти США от длительного падения фондового рынка в 2001 году и глубокого кризиса — в 2002. Гор вел себя так, как будто не видит этих угроз и надеется на продолжение клинтоновского процветания, время которого очевидно подошло к концу.

Именно по этой причине американская элита, включая даже ряд демократов, ориентирована на Буша как на жесткого прагматика в противовес идеологически зашоренному, но при этом не имеющего четкой стратегии Клинтону, с которым ассоциировался Гор.

Буш сможет решить и проблемы США, связанные с неявным "бунтом" арабского мира, выразившимся в высоких ценах на нефть и кризисе на Ближнем Востоке. Конечно, у этих процессов есть объективные причины. Так, Арафату просто в силу возраста все сложнее держать в руках своих соратников, которые прожили жизнь на войне и страшатся зияющей неизвестности мирных условий. Им не нужна Нобелевская премия мира, и они знают, что мирная Палестина будет нищей и никому не нужной страной, а единственный способ сохранить свое влияние и значимость — срывать мирное урегулирование.

Однако важно и изменение мироощущения арабского мира. Так, Саудовская Аравия была форпостом США против СССР. После краха последнего пришло время, воспользовавшись слабостью США в период выборов, попытаться частично выйти из-под их влияния и как минимум — выторговать лучшие условия сотрудничества.

О том, какой пылью являются полученные вследствие повышения цен на нефть Организацией стран-экспортеров нефти (ОПЕК) 255 млрд. долл. по сравнению с комплексным механизмом политико-технологического контроля, создаваемого США, свидетельствует то, что США могут поставить арабов на колени просто пригрозив им сокращением, а то и вовсе прекращением закупок их нефти. Воистину — "деньги теряют значение".

В отличие от Клинтона и Гора, напоминающий "ковбоя" Рейгана Дж. Буш-младший способен одним выступлением решить проблему, бессилие перед которой администрация Клинтона демонстрировала на протяжении всего 2000 года. Похоже, Буш считает себя вправе бросаться камнями, так как является первым из президентов США, который знает: Америка больше не живет в стеклянном доме. Ее новое положение создано Рейганом и закреплено Клинтоном, но осознается лишь сейчас. Жесткость Буша и его курс на технологический рывок отражают понимание по крайней мере республиканской элитой Америки принципиального изменения механизмов глобального доминирования. Раньше они носили военно-политический характер, сегодня являются финансово-экономическими, но уже в ближайшем будущем они станут политико-технологическими, основанными на сочетании политической воли, фантазии и уникальных, недоступных остальному миру технологий. Поэтому, в частности, Буш сократит вооруженные силы США за их пределами, снизив зависимость внешней политики от терроризма.

Несмотря на поражающую схожесть (чтобы не сказать "безликость") кандидатов, выбор между ними стал выбором между двумя принципиально разными путями развития США, а значит, и всего человечества.

Гор был намерен в качественно новых условиях пассивно продолжать старую и исчерпавшую себя уже в апреле 2000 года (когда прекратился рост фондового рынка и произошла его коррекция) политику Клинтона. Победа Гора действительно грозила Америке, а значит, и миру снижением котировок фондового рынка в течение 2001 года и грандиозным катаклизмом в 2002 году. Его поражение означает, что демократия как наиболее эффективный способ самоорганизации и функционирования общества, несмотря на все проблемы, сбои и недостатки, по-прежнему работает.

Буш объявит войну на уничтожение технологиям ХХ века и за уши втащит Америку в следующее тысячелетие, сохранив глобальную стабильность во всем мире.

Это сохранение искупает все неприятности, которые способны принести России бушевский прагматизм и жесткость. Пока наша система госуправления балансирует на грани невменяемости, мы не можем использовать плоды глобальной дестабилизации и должны стремиться к сохранению статус-кво. Наши обиды на США и жажда реванша не должны затмевать то, что, пока мы не создали эффективной системы управления, самая плохая стабильность лучше самого хорошего хаоса. Ведь Россия сильно зависит от состояния США: насморк на их фондовом рынке означает для нашего грипп, а кризис их экономики станет для России подлинной катастрофой.

Российской элите, вскормленной в ельцинские времена на костях страны, нужен Гор, для которого борьба с коррупцией в России почти так же опасна, как и для нее самой. Но России нужен Буш — именно потому, что он заставит ее руководство на деле бороться с парализующей общество и государство коррупцией. Эта борьба практически неизбежна: республиканцы просто вынуждены будут начать "охоту на ведьм" с тем, чтобы затмить неполноценность своей победы грандиозными скандалами и "смыть свою грязь чужой".

Основными направлениями действий, по всей вероятности, станут новый виток скандала вокруг "Bank of New York", сотрудничество Гора с коррупционерами в окружении Черномырдина, сотрудничество двух министров финансов США, Рубина и Саммерса с "группой Чубайса" (при полной дискредитацией на международном уровне, а возможно, и с привлечением к уголовной ответственности ряда бывших российских госчиновников). Отдельный сюжет — то, что Гор не согласовал проколы соглашения с Россией по Ирану с председателями соответствующих комитетов Сената, что является должностным преступлением. Пик напряжения и судебных исков должен быть достигнут накануне промежуточных выборов в Конгресс 2002 года.

Следует особо отметить, что жесткие заявления Буша в адрес российских политиков в целом соответствуют представлениям большинства граждан (по данным опроса РОМИР, 41,3 % россиян полностью убеждены в том, что российская власть "коррумпирована на всех уровнях", 34,6 % "скорее разделяют" это мнение, в то время как "скорее не разделяют" его 4,6 %, а тех, кто считают его неверным, нет вообще) и уже вписали его имя в историю России. В будущем эти опрометчивые слова станут важным источником глубокой симпатии, совершенно неожиданной в условиях "холодного мира".

Вместе с тем, возвращаясь к стержню политики Буша — выделению 500 млрд. долл. на стимулирование технологического прогресса (под прикрытием разговоров о ПРО), следует подчеркнуть: такие расходы нуждаются в обосновании. Их уже нельзя объяснить угрозой со стороны Северной Кореи, Ирана или Ливии — слишком очевидно несовпадение масштабов угроз и намечаемой защиты. Угроза со стороны КНР очевидна, но использовать ее для обоснования своей политики США не смогут, чтобы не ссориться с Пекином. Единственным потенциальным источником нужной для США угрозы остается Россия.

Это значит, что новое руководство США будет нуждаться в сохранении пугающего образа России и ее относительной прочности. Распад России и демонстрация ее ослабления недопустимы, так как они лишат США обоснования для программы ПРО, направленной на подстегивание технологического прогресса, вывод его на новый виток и закрепления таким образом мирового лидерства США.

Наиболее простой и надежный способ поддержки России — поддержание относительно высоких мировых цен на нефть. Однако оно имеет смысл для США только до 2005 года — пока они будут наращивать расходы на ПРО, создавая новые технологии и вводя в строй новые виды вооружений (последнее следует признать побочным эффектом, так как войны с Ираком и Югославией показали неэффективность "высокоточного" оружия и то, что его разработки носят не реальный, а "пиарный" характер и направлены не столько на совершенствование вооружений, сколько на создание новых технологий за счет наиболее эффективного инструмента такого создания — военных расходов).

Уже самое позднее со второй половины первого десятилетия ХХI века увеличение расходов на создание новых технологий прекратится, начнется период широкомасштабного освоения и распространения созданных технологий. Соответственно, уже не нужно будет обоснование военных расходов. Потребность в России как символе зла отпадет, и ее дотирование при помощи высоких цен на нефть немедленно прекратится.

Нечто подобное наблюдалось в 80-е годы. Тогда Р.Рейган, вытаскивая США из стагфляции при помощи стимулирования технологического прогресса (а лучший способ для этого, как показывает вся история человечества, — военные расходы), во многом для их оправдания создал образ СССР как "империи зла". Именно в это время американские ракеты средней дальности размещались в Западной Европе и рекламировалась программа "звездных войн".

Чтобы СССР мог соответствовать образу "империи зла", оправдывающей американские военные расходы и, соответственно, технологический рывок США, мировые цены на нефть удерживались на достаточно высоком уровне. Однако, как только новое поколение технологий было разработано военными и начало распространяться, преобразуя общество, отпала и нужда в увеличении военных расходов. Как следствие, с одной стороны, начался новый виток разрядки, а с другой — произошло резкое падение мировых цен на нефть, ставшее роковым для нашей страны.

С учетом изложенного, можно предположить, что по крайней мере до 2003 года мировые цены на нефть будут держаться на приемлемом для нашей страны уровне, однако затем практически неизбежно их резкое падение. И Россия должна использовать сохранение относительно высоких мировых цен на нефть для кардинального повышения эффективности своей экономики за счет модернизации ее производства и систем управления. Иначе страну ждет неизбежная гибель.

6. "ПРОЕКТ РОССИЯ" — ЧЕМ СТРАШЕН ПРЕЗИДЕНТ ПУТИН?

Возникновение метатехнологий делает технологический разрыв между более и менее развитыми странами в принципе непреодолимым, что исключает для последних возможность успеха в глобальной конкуренции. Последствия этого усугубляются изменением наиболее важных ресурсов развития. В информационном мире это уже не пространство с закрепленными на нем народами и производством, а прежде всего — ставшие наиболее мобильными интеллект и финансы. Соответственно изменилось и сотрудничество между развитыми и развивающимися странами: созидательное освоение вторых первыми при помощи прямых инвестиций стало уступать место разрушительному освоению путем обособления и изъятия финансовых и интеллектуальных ресурсов.

Осмысление реалий этого перехода породило понятие "ловушки глобализации", подробно обсужденное на Всемирном экономическом форуме в Давосе, и теорию "конченых стран", попавших в эту ловушку и навсегда потерявших ресурсы развития. Для России проблемы выхода из "ловушки глобализации" усугубляются ее спецификой: высоким уровнем монополизации и региональной дифференциации (так, необычно высокая роль государства на протяжении всей истории России была обусловлена в том числе и недостаточно тесными экономическими связями между регионами для обеспечения их "естественного" политического единства), а также холодным климатом.

Несмотря на скомпрометированность последнего тезиса, нельзя игнорировать тот очевидный факт, что Россия является наиболее холодной с точки зрения зоны хозяйственной деятельности страной мира. Это обуславливает, в частности, повышенную энергоемкость производства и повышенную стоимость рабочей силы. Дополнительное повышение издержек обусловлено неэффективной системой управления, пороки которой вызваны психологическими причинами и не исправимы поэтому в сжатые сроки.

Соответственно, такое производство и рабочая сила будут конкурентоспособны только при условии высокой сложности производства и труда. Поэтому концентрация на простых задачах означает гибель. Россия может выжить, только будучи умной и решая сложные задачи, компенсируя отрицательные климатическую и управленческую ренту за счет положительной интеллектуальной.

Это объективное требование весьма убедительно накладывается на агонизирующую систему образования (запланированную к окончательной смерти в рамках стратегии Грефа, которую правительство так и не осмелилось утвердить, но de facto начало реализовывать), почти полное уничтожение науки и ликвидацию как класса даже квалифицированных рабочих, не говоря об инженерах.

Почему же мы упрямо не хотим считать Россию просто артефактом, мертвым предметом мировой культуры, оригинальным элементом дизайна, который полезен для сохранения комфортного разнообразия, но сам по себе не имеет никакого практического значения?

Что, кроме гипертрофированного самомнения и стремления к психологическому комфорту, еще позволяет нам считать разговоры о роли России в мире (о величии говорить уже просто неприлично) чем-то большим, чем просто натужным предсмертным бредом?

Ответ одновременно банален и парадоксален: значительный технологический задел, синтез совершенно новых, казавшихся ранее невозможными технологий, который был создан в России в самые, казалось бы, не подходящие для этого 90-е годы — время всеобщего развала и распада, массовой деградации.

Автор полностью разделяет брезгливое отношение любого нормального человека к заклинаниям подозрительных чиновников и замшелых академиков о "прорывных технологиях", "мировом уровне" и "великом технологическом заделе". Реформы сделали свое дело: деградировавшая и распадающаяся Россия не сможет освоить и даже воспроизвести то, что делал (и тем более начинал делать) Советский Союз. Например, мы уже лет пять как лишились возможности сделать еще один "Буран": для этого нет не то что отдельных производств — для этого нет уже целого ряда необходимых отраслей!

Сегодня призывы типа: "дайте нам сто миллиардов долларов, и мы перевернем землю", "дайте полтора миллиарда, и небо Канады будет принадлежать российским экранолетам", — не вызывают уже больше никаких эмоций. Точно так же, как не вызывают их еще живые тела бомжей, безнадежно лежащие на улицах и в приемных больниц.

И дело не только в том, что больших денег для развития технологий нет. Главная беда в том, что ими в принципе не умеют управлять и используют потому крайне неэффективно: от строительства нелепо роскошных храмов и других административных зданий вплоть до прямого разворовывания (блистательной иллюстрацией чему служит, насколько можно понять, современная российская космонавтика).

Можно и нужно заниматься преодолением этих проблем, вырывая скудные ресурсы у разнообразных уничтожающих их структур и концентрируя на реализации важнейших и наименее затратных технологических наработок. Огромное технологическое наследие Советского Союза необходимо сохранить и освоить, но это отнюдь не является магистральным путем технологического развития. Важно помнить, что всякая проблема — это одновременно и возможность. Вершиной достижений СССР был традиционный high-tech, не только избыточно, нерыночно затратный, но и заведомо уступающий по своей эффективности на порядок менее затратным технологиям high-hume, проявившимся уже после распада нашей страны.

Концентрировать сегодня все силы на "доводке" начатого СССР — значит самим, исходя из ложно понятого сыновнего долга, загонять себя во вчерашний день, закрывая себе доступ к наиболее эффективным технологиям сегодняшнего дня — high-hume, и заранее обрекая себя на упущенную прибыль. Путь России — технологии high-hume, одновременно наименее затратные и наиболее эффективные. Их специфика требует сетевого подхода к организации разработки на основе гибкой кооперации большого количества небольших групп.

С появлением информационных технологий наполеоновские "большие батальоны" больше не делают историю, и фатальное для нашей культуры неумение гибко управлять большими структурами перестает быть преградой для развития. С другой стороны, патологический индивидуализм русских или советских людей (социологическими исследованиями доказано, что русские — значительно большие индивидуалисты, чем считающиеся эталоном в этом отношении американцы) из встроенного дестабилизатора любой системы при переходе на сетевой принцип становится средством повышения ее эффективности (самоэксплуатация в мелком личном хозяйстве всегда выше, чем эксплуатация других в крупном хозяйстве).

Удивительно то, что в 90-е годы прекращение финансирования и связанное с этим разрушение научной бюрократии привело не только к общему разрушению научного потенциала, но и, как это произошло в 20-е годы, к совершенно неожиданному синтезу новых знаний, подстегнутому разрушением ведомственных границ и части преград, связанных с секретностью. Очень многие из этих наработок ушли в развитые страны и легли в основу их технологического рывка. Однако многие остались и были в целом успешно доработаны разнообразными коммерческими структурами, понявшими, что продавать продукт технологии значительно лучше, чем саму технологию.

За счет просто другой, чем во всем мире, математики и психиатрии, очень хорошей физики и программирования, а также широкомасштабных исследований "пограничных" сфер, регулярно высмеиваемых мировой официальной наукой (например, только в СССР мог существовать и добиваться определенных успехов НИИ изучения привидений), оказалось возможным разработать:

— технологии компьютерных войн (в сегодняшних условиях это абсолютное оружие сдерживания, более дешевое и эффективное, чем ядерное, и "чистое", не обладающее ужасными последствиями), дающие их обладателю возможность действовать на основе не привычной нам доктрины гарантированного взаимного уничтожения, но на основе доктрины гарантированного безнаказанного уничтожения, о которой не мог мечтать даже Трумэн в 1945–1949 гг.;

— технологии изменения физических свойств материалов и беспроводной передачи энергии, позволяющие качественно изменить всю структуру отечественной экономики;

— технологии стимулирования сознания, позволяющие резко повысить производительность интеллектуального труда.

Развитие этих технологий в недрах коммерческого сообщества в целом закончено. Чтобы стать фактором конкурентоспособности России как общества, а не как совокупности контролируемых бывшими гражданами СССР транснациональных корпораций и чтобы на этой основе в корне изменить соотношение между Россией и миром, нужна государственная поддержка — государственное руководство технологической экспансией.

Если государство, на всем протяжении реформ балансировавшее на грани между полной и частичной невменяемостью, окажется неспособным и на такое воздействие, то придется ограничиться лишь частью наработок, связанных с наименее заметными технологиями, направленными на стимулирование интеллекта и объединенными в так называемый "проект 96".

В середине 80-х годов восторг по поводу возможностей персональных компьютеров в сочетании с некоторыми прикладными психологическими технологиями привел к постановке довольно странной задачи. В период, когда еще только ставилась (так в итоге и не решенная) задача всеобщей компьютеризации, государству понадобилась программа, которая незаметно для пользователя вступала бы в диалог с его сознанием, подстраивалась бы под него и позволяла бы получать от него необходимую информацию или, напротив, корректировать его сознание.

К началу 90-х годов первоначальная задача в полном соответствии с демократическими веяниями трансформировалась в значительно более гуманную задачу активизации подсознания. В самом деле: доказано, что в обычных условиях человек сознательно использует лишь около 4 % потенциала своего мозга. Остальные 96 % используются неосознанно и, по-видимому, с меньшей эффективностью. "Проект 96" получил свое название в честь этих 96 % потенциала, которые предполагалось активизировать при помощи самообучающихся, самоподстраивающихся под индивидуальную психику компьютерных программ. По иронии судьбы первые бесспорные результаты были получены как раз в 1996 году, когда проект "выпал" из рук некогда всесильного Коржакова.

К настоящему времени созданы программы, которые, приспосабливаясь к индивидуальному сознанию и одновременно воздействуя на него, образуют с ним практически единую биокомпьютерную систему, при помощи которой практически каждый человек может сознательно использовать до 20 % потенциала своего мозга, направляя его на решение пока ограниченного круга задач оздоровления и обучения. Таким образом, уже отлаженный пакет технологий, созданных в рамках "проекта 96" и достаточно безопасных для человека, позволяет ему резко и самостоятельно повышать свой интеллектуальный потенциал.

Внешне это будет выглядеть совершенно безобидно. Хотите вылечиться от мигрени по Интернету? Хотите резко повысить тонус своего организма? Приобрести новые умения и навыки? Все это можно будет сделать, не отходя от компьютера. При этом в отличие от примитивных методик, основанных на "25-м кадре" и некоторых других приемах, можно быть спокойными относительно возможности вредного или недобросовестного воздействия этих технологий на психику. Проблемы начнутся чуть позже, когда по мере все более широкого распространения этих технологий начнет сокращаться спрос на услуги здравоохранения и систем образования, что начнет подрывать экономику развитых стран. Но для стран развивающихся, не имеющих соответствующей индустрии лечения и образования, массовое оказание этих услуг окажется "манной небесной", которая не просто позволит качественно улучшить положение в данных сферах, но и повысит конкурентоспособность этих стран. Ведь снижение стоимости образования вкупе с повышением его качества снизит порог доступа к информационным технологиям и сделает тем самым преодолимым технологический разрыв между развитыми и развивающимися странами.

Активизация подсознания уже в самом ближайшем будущем позволит создать надежную индивидуальную защиту от "промывания мозгов" по традиционным каналам, то есть от информационного давления со стороны США. В итоге для России откроется качественно новый рынок услуг по индивидуальному саморегулированию, практически монопольно принадлежащий ее разработчикам. Это позволит ей частично компенсировать лидерство США на остальных высокоприбыльных рынках, а также создаст качественно новые возможности регулирования общественного сознания через корректировку индивидуальных.

Однако реализация "проекта 96" сама по себе недостаточна для обеспечения выживания России. Без комплексной поддержки государством технологий high-hume наша страна уже в ближайшие годы станет нулем, конченой страной, распадающейся под истеричные вопли реформаторов всех мастей, а все еще существующие сегодня возможности будут казаться таким же бредом, как и кликушество геббельсовской пропаганды по поводу "сверхоружия" в последние месяцы агонии гитлеровской Германии.

Демократия невозможна без минимального исходного уровня благосостояния. Она не выживает в нищете. Поэтому надо сначала заработать денег, стараясь не потерять хотя бы тех прав человека, что пока остаются, и уже потом возвращаться на путь демократизации. Это неаппетитный путь Франко и Пиночета, с которого легко свернуть на сомалийский, нигерийско-латиноамериканский пути или обратно в ельцинскую Россию, но иного нет.

Пока надежд на позитивное развитие очень мало. За последние 30 лет Россия так и не смогла перейти от задач выживания к задачам развития. Истекают последние месяцы, когда еще можно успеть нащупать модель этого перехода. В любом случае надо определить, какая Россия и для чего нужна миру, и найти потребность его лидеров, которую мы можем удовлетворить лучше других. От способности ответить на этот вопрос зависит все наше будущее.

Очевидно, Россия не только не может, но и не должна выступать в качестве глобальной конкурентной или военной угрозы. Лишившись своей технологической пирамиды, она вынуждена встраиваться в мировые кооперационные связи и должна войти жизненно необходимым звеном в технологическую пирамиду развитых стран. Важно подчеркнуть, что это должно быть достаточно сложное звено, ибо просто еще один источник сырья Западу уже не нужен.

Ценность России для человечества — не в богатстве ее недр, теряющем значение по мере развития информационных технологий. Залогом конкурентоспособности становится особость, а главным фактором рыночной эффективности — культура. Ценность России все больше заключается в оригинальном взгляде на мир, в нестандартном мироощущении, в интеллекте. С учетом этого ее место в мировом разделении труда — "фабрика мозгов", конвейер по производству самого дефицитного и самого ценного человеческого сырья: творцов и революционеров, способных к генерированию принципиально новых идей. Не следует ждать, что заметная часть этих людей сможет найти себе применение в России, но лучше что-то, чем совсем ничего.

При этом, поскольку интеллект можно воспроизводить только при высоком уровне образования и, соответственно, благосостояния, мир будет заинтересован в нормализации жизни в России. В условиях глобальной и, соответственно, весьма ожесточенной конкуренции "инкубатор мозгов" будет иметь в высшей степени двойственное положение в мире, что предопределит болезненную раздвоенность сознания его граждан и в этом смысле — сохранение принципиальных черт нашей общественной психологии, не самых комфортных для ее носителей, но обуславливающих сохранение России как России вместе с ее стратегическим конкурентным преимуществом.

Параллельно с этим Россия должна активно включиться в международные усилия по созданию системы наднационального регулирования наднациональных же экономических процессов, начиная с наиболее болезненной деятельности финансовых транснациональных корпораций. Как ни малы возможности России, она должна полностью использовать их для сокращения возможностей международных финансовых спекуляций и их разрушительности.

В этом отношении интересны предложения японских специалистов о контроле за спекулятивными капиталами (прежде всего хедж-фондов США) и ответственности МВФ за глобальную финансовую стабильность, а не только за состояние отдельных стран. Следует поддерживать идеи бывшего министра финансов Германии Лафонтена о фиксировании максимально возможных колебаний евро, доллара и иены друг относительно друга подобно тому, как ранее это в рамках механизма "валютной змеи" делалось для европейских валют.

Представляется, что решение описанного комплекса задач позволит России оправиться после катастроф начала, середины и конца ХХ века и создать себе новое прочное и достойное место в мире, взяв на себя выполнение уникальных и необходимых человечеству функций.

Таковы "технологический" и "функциональный" подходы к будущей модели развития России, но есть еще и подход региональный. И здесь пора признать очевидное. С одной стороны, потерпели окончательный крах попытки постсоветской интеграции, а с другой — Россия не имеет перспектив при воплощаемой современными США модели глобальной интеграции, а соответственно, глобальной, ничем не ограниченной и беспощадной к отстающим в конкуренции странам. Поэтому она должна всячески отстаивать региональную интеграцию как противовес глобальной, понимая, что и этот подход не является безопасным. Находясь между двумя основными центрами региональной интеграции: зоной евро и формирующейся в Юго-Восточной Азии зоной юаня, — Россия неминуемо будет разорвана этими центрами, если не сможет стать мостом между ними.

Инструментом превращения себя в такой мост, в катализатор трансъевразийской интеграции должно стать стимулирование всех интеграционных проектов, на первом этапе транспортных. Ключевой элемент — реконструкция Транссиба и превращение его, в противовес проекту восстановления "Великого шелкового пути", в основную магистраль транзитного сообщения между Европой и Азией, а точнее — между Лондоном и Токио.

Сегодня перед Россией стоят две взаимосвязанные задачи, ставшие категорическим императивом для ее развития.

Массированное привлечение иностранных инвестиций — единственный инструмент необходимой для России модернизации экономики. При этом оно окажется ключевым средством решения второй важнейшей проблемы современного российского государства — сохранения его территориальной целостности. Ведь снижение эффективности государства увеличивает минимальный "порог защищенности" для иностранных инвестиций. Инвестиции, величина которых не превышает этого порога, не имеют шансов получить поддержку (в первую очередь со стороны государства), необходимую для их безопасного осуществления.

Ухудшение ситуации в России в ближайшее время может сделать недостаточным уже не только формальную поддержку, но даже прямые гарантии государства. Поэтому в полной мере реальными представляются лишь те проекты, которые в силу самого своего характера предоставляют каждому серьезному инвестору в принципе не отчуждаемые от него и достаточные для его нормальной работы гарантии.

При сегодняшнем и вероятном завтрашнем состоянии России единственной гарантией такого рода для инвестора является контроль за связанными с его работой аспектами деятельности самого государства. Причем опыт США и Великобритании, на протяжении практически всех российских реформ обеспечивавших такой контроль путем идеологического, финансового, а затем и административного управления сменявшими друг друга "командами реформаторов", убедительно свидетельствует о принципиальной недостаточности чисто политической или личностной компоненты такого контроля.

Он может быть действенным только в случае его экономического характера, когда инвесторы будут влиять не на "верхушечные" политические, а на глубинные экономические процессы.

Таким образом, к настоящему времени затянувшийся российский кризис повысил порог "минимального размера" гарантированно защищенных инвестиционных проектов до уровня, когда они должны быть не просто "крупными", но и глобальными, далеко выходящими за пределы национальной экономики России и обеспечивающими ее встраивание в глобальную экономику. Это означает передачу под опосредованный, но тем не менее вполне реальный контроль стратегического инвестора не просто отдельного проекта или даже отдельных пространств, как это имеет место, например, при традиционных концессионных договорах или соглашениях о разделе продукции (СРП), но ключевых элементов всей российской экономики в целом.

Чтобы быть по-настоящему надежной и перспективной, такая привязка должна иметь обоюдный характер, то есть жестко и однозначно обеспечивать зависимость благополучия инвестора от благополучия России. Это условие полностью исключает из рассматриваемого перечня проектов американские идеи "международного" освоения Сибири и Дальнего Востока как объективно ведущие к болезненному и разрушительному расчленению России и ее последующему уничтожению как субъекта мировой политики и экономики.

Практически единственным проектом такого рода, сохранившимся на сегодняшний день, представляется реконструкция Транссибирской железнодорожной магистрали и прилегающих к ней с востока и запада участков, которая приведет к созданию единого, а через какое-то время и скоростного железнодорожного пути "Лондон-Токио" (с вероятным выходом также на китайские порты). Создание трансъевразийской магистрали при всей экзотичности проекта несет его участникам достаточно серьезные и реальные выгоды (в отличие от других новейших "проектов века", подобных каспийской нефти, которые при внешней коммерческой привлекательности преследовали в первую очередь геополитические цели), масштабы и долгосрочность которых вполне соответствуют масштабам и долгосрочности проекта.

Экономическая рентабельность для участников проекта очевидна, так как железнодорожные перевозки на большие расстояния значительно выгоднее морских. Кроме того, заказами на соответствующее оборудование явно будет загружена не только российская промышленность, но и корпорации Японии и Европы. Экономическая выгода для России очевидна: миллионы рабочих мест, возрождение целых отраслей промышленности и кардинальное увеличение внутреннего спроса, в том числе на инвестиции, плюс оздоровление управляющих систем.

Кроме того, неминуемое в случае промедления складывание трансъевразийской транспортной магистрали без участия России объективно означает ее вытеснение на периферию не только мировой транспортной системы, но и широкомасштабных процессов региональной экономической интеграции в целом. Политически же Россия не просто надежно обеспечивает свое экономическое, политическое и культурное единство. Задолго до его завершения, фактически с начала официальной проработки проекта, она впервые начинает реальный процесс постсоветской реинтеграции, которая автоматически становится стержнем евроазиатской интеграции, внезапно возвращая Россию в число стран — участниц мировой политики.

Неприятным для российского истеблишмента представляется тот факт, что помимо значительных финансовых и административных затрат основных инвесторов он потребует от России политических уступок. Ведь к сегодняшнему дню вся система управления Россией сложилась в формах, уже на институциональном уровне практически исключающих возможность масштабной созидательной деятельности. Поэтому осуществление глобального инвестиционного проекта требует иностранного вторжения в святая святых — в саму систему управления государством. Утешением служит то, что, во-первых, такое вторжение приведет к качественному повышению эффективности российской системы управления как на государственном, так и на корпоративном уровне и, во-вторых, оно будет носить обоюдный характер, создавая не только постоянную зависимость России от решений развитых стран, но и обратную зависимость последних от решений, принимаемых Россией. А это качественно меняет суть дела.

Страны Евросоюза, взрывообразно расширяя пространство интеграции за счет России и Японии (а с учетом вероятного ответвления трансъевразийской магистрали, чтобы лишить Японию потенциальной возможности блокировать ее, и Китая), также расширят и свою геоэкономическую устойчивость, в первую очередь по отношению к потенциальным деструктивным воздействиям со стороны США.

Ведь сегодняшняя объединенная Европа, несмотря на все свои бесспорные достижения, все еще слишком мала, а значит — и слишком неустойчива для эффективной глобальной конкуренции с США и Североамериканской ассоциацией свободной торговли (НАФТА). Ей необходимо значительное расширение масштабов экономической деятельности. Магистраль позволит решить эту задачу созданием фактически общеевразийского производства.

Реализация данного проекта послужит толчком к объединению разрозненных рынков Евросоюза, Восточной Европы, России и Японии (с вероятным присоединением Китая) при помощи интеграции транспортной и, что при современных технологиях практически неизбежно, информационной инфраструктуры. Даже начало такого процесса качественно повысит масштабы европейского (в определенном смысле уже евроазиатского) экономического пространства, а значит, — и его устойчивость.

Таков единственно реалистичный в краткосрочном плане ответ России на вызовы глобализации. Это не утопическое конструирование "мирового правительства", которое неминуемо станет достаточно долгим процессом. Предлагается сделать своего рода стратегическое отступление от вырвавшихся из-под контроля новейших финансовых технологий — к прогнозируемым и управляемым прямым инвестициям и осуществление на их основе временного ограничения международного перелива финансовых ресурсов. Для разбега и прыжка вперед такой шаг назад абсолютно необходим. Этот шаг даст предпринимающим его странам существенную передышку для качественного укрепления государственного регулирования финансовых рынков и глубокой реструктуризации крупнейших корпораций, на необходимости чего вот уже несколько лет подряд тщетно настаивает даже Всемирный банк.

До сих пор такие шаги делали только относительно слабые страны Юго-Восточной Азии. Поэтому они носили временный, неуверенный и непоследовательный характер. Следование по этому пути развитых стран Европы, Японии и России с вероятным участием Китая приведет к постепенному образованию совместно с зоной обращения евровалюты подлинного "материка стабильности", что, в свою очередь, сузит потенциальное пространство передвижения спекулятивных финансовых капиталов — "финансового цунами" — до незначительного пятачка, безвредного для мировой экономики в целом.

Таким образом, уже начало работы над проектом глобальной транспортной магистрали само по себе создаст не только для его непосредственных участников, но и для всего геоэкономического пространства новую, значительно лучшую реальность. Ведь в условиях широкого распространения информационных технологий на принятие решений влияет не само развитие событий, но уже сообщения о них — "информационные фантомы". Таким образом, евразийская магистраль начнет влиять на человечество и процессы глобальной конкуренции не тогда, когда она будет построена, но уже тогда, когда будет принято стратегическое решение о ее строительстве.

Если же этот проект по тем или иным причинам не удастся начать, то для России останется единственный путь, чтобы избежать распада — попытаться преодолеть необратимое в обычных условиях отставание России от остального мира за счет исключительных мер, последствия которых являются принципиально непредсказуемыми.

Речь идет о глобальном торможении мирового технологического прогресса при помощи разрушения (неизбежно временного, так как все усилия развитых стран, конечно же, будут немедленно сосредоточены на восстановлении столь важного элемента мировой инфраструктуры) основной среды этого прогресса — мирового кибернетического пространства, сегодня ассоциирующегося прежде всего с Интернетом.

В самом деле, если Россия не может догнать лидеров мирового технологического прогресса из-за заведомой недостаточности темпов своего собственного развития, она в принципе может выиграть время, необходимое ей для существенного сокращения разрыва, за счет значительного замедления или даже временной остановки развития лидеров. Сегодня сама принципиальная технологическая возможность такого замедления вызывает серьезные сомнения и как минимум нуждается в доказательствах.

Тем не менее, представляется возможным, а в определенной степени — даже полезным вплотную приступить к разработке систем и принципов, позволяющих в случае необходимости обеспечить быстрое засорение мутирующими, малозаметными, "долгоживущими" и устойчивыми к внешним воздействиям компьютерными вирусами мирового кибернетического пространства до уровня, исключающего его регулярное использование на значительные промежутки времени.

Разработка таких систем создаст принципиально новый тип "оружия стратегического сдерживания", позволяющего его обладателям выйти за пределы доктрины "гарантированного взаимного уничтожения" и вернуться к доктрине "гарантированного безнаказанного уничтожения", существовавшей в аналитических кругах США в 1946–1949 гг. Ведь его применение будет означать относительно кратковременное уничтожение экономического и военного потенциала наиболее развитых стран при сохранении в практически полной неприкосновенности потенциалов всех остальных, не зависящих непосредственно от состояния мировых компьютерных и коммуникационных систем.

Таблица 2. Доля наиболее развитых стран, России и Китая в мировом ВВП, в %%

* — прогнозная оценка по данным МВФ

7. ПОЧЕМУ НЕ СТОИТ УНИЧТОЖАТЬ АМЕРИКУ ПРЯМО СЕЙЧАС?

Почему же мы всерьез обсуждаем целесообразность создания трансъевразийской железной дороги, которая не более чем закрепит место России во "втором эшелоне" относительно развитых стран и позволит ей благополучно прозябать, не вырываясь более на авансцену мировой истории, в то время как "закрывающие" технологии и компьютерное оружие, казалось бы, дает нам возможность "одним махом" вернуться в лидеры мирового не только технического, но и общественного прогресса? Отнюдь не из-за страха перед кризисами и потрясениями — 8 лет "радикальных рыночных реформ" и 15 лет "демократических преобразований" глубоко изменили психологию россиян и, несмотря на всеобщую усталость и апатию от обрушивающихся на страну и отдельных людей несчастий, превратили как минимум целое поколение в людей, не просто привыкших к кризисам и не боящихся их, но воспринимающих их как естественную и, более того, единственно возможную среду обитания. Отсутствие кризисов вызывает у них стресс точно так же, как сами эти кризисы вызывали стресс у людей прошлого поколения. На "новоязе" первых, наиболее насильственных лет радикальной экономической реформы подобное состояние называлось "отмороженностью".

Современное поколение россиян прошло через испытания, прежде всего психологические и моральные, которые и не снились собаке Павлова. Вызванные затянувшимся реформаторским шоком изменения действительно необратимы, а глубину и характер их нам еще только предстоит осознать. Несмотря на усталость от кризисов, страх перед ними в современной России практически отсутствует и потому не может служить обоснованием каких-либо общественно значимых действий. Скорее, таким обоснованием может служить страх перед отсутствием либо прекращением кризисов. Почему же мы настойчиво ищем альтернативу "закрывающим" технологиям и компьютерному оружию? Почему не хотим новых "великих потрясений"?

Наибольший интерес представляют, конечно, "закрывающие" технологии. При эффективном управлении их распространением они могут стать эффективным инструментом глобальной конкуренции, так как их высокая производительность компенсирует нехватку капитала для модернизации развивающихся стран (в том числе России).

Развитые страны не смогут своевременно освоить эти технологии из-за противодействия крупнейших корпораций, занимающих монопольное положение и стремящихся не допустить сокращения объемов производства. В развивающихся же странах национальные корпорации заинтересованы в скачкообразном росте эффективности производства для преодоления своего второстепенного положения в мировом "табеле о рангах", а национальные правительства обладают качественно большей свободой по отношению к корпорациям.

Предоставление созданного на основе "закрывающих" технологий оборудования в лизинг располагающим значительными финансовыми ресурсами арабским странам, Индии, Китаю и странам Юго-Восточной Азии позволит, сохраняя российский контроль за этими технологиями и привлекая значительные средства на расширение их поиска, доработки и разработки:

— самостоятельно, с опорой на собственные силы удовлетворить потребность данных стран (в том числе и самой России) в необходимых товарах и услугах (за счет резкого роста производительности оборудования);

— кардинально улучшить платежные балансы и повысить финансовую устойчивость данных стран за счет сокращения импорта;

— обеспечить стремительное повышение эффективности указанных экономик, направив сэкономленные в результате сокращения импорта валютные ресурсы на их ускоренную модернизацию;

— на базе изложенного кардинально изменить всю структуру мировой экономики, переместив "полюс развития" в нынешние развивающиеся страны и в первую очередь — в Россию как обладательницу самых передовых технологий.

При этом произойдет формирование нового замкнутого технологического контура, в котором Россия будет "мозговым центром", арабские страны и страны Юго-Восточной Азии — поставщиками финансовых ресурсов, а Индия и Китай — наиболее емкими рынками и поставщиками рабочей силы. Формирование этого контура на основе освоения отечественных разработок обеспечит ему полное технологическое превосходство над нынешними развитыми странами. Соответственно, лидером мирового развития вместо США вновь станет Россия.

Однако этот сценарий требует наличия в России эффективной системы государственного управления. Без нее все в ближайшие год-два основные выгоды от краха индустриальных держав достанутся не нам, а постиндустриальным США. С данной точки зрения СССР упустил момент, когда широкомасштабное вбрасывание "закрывающих" технологий могло полностью дезорганизовать развитие тогда еще индустриальных США; справедливости ради отметим, что это был именно "момент", краткий исторический миг, ибо большинство "закрывающих" технологий по своему уровню соответствует как раз периоду широкого распространения информационных технологий. В этом смысле "закрывающие" технологии как класс, группа технологий — своего рода "санитар леса", призванный уничтожить устаревшие индустриальные технологии, отвлекающие от решения насущных задач человечества дефицитный человеческий, экологический, материальный и финансовый ресурс.

Таким образом, вбрасывая сегодня в мировой оборот "закрывающие" технологии, Россия получит лишь небольшую часть связанных с этим выгод. А вот негативные последствия она, если не предпримет превентивные меры, может хлебнуть полной чашей, так как общее схлопывание мировых рынков будет весьма болезненным для ее экспортно-ориентированной экономики. Поэтому применение "закрывающих" технологий, хотя и является выходом из исторического тупика, в который загнало Россию ее недееспособное руководство, в настоящий момент непривлекательно.

Почему же мы не выбираем компьютерную войну?

Прежде всего (но далеко не только), потому что не знаем, возможно ли ее ведение в принципе. Более того, технологическая возможность создания "компьютерного оружия" еще далеко не означает возможности его создания именно в сегодняшней России. Последнее уточнение связано с тем, что человеческая психика в принципе не позволяет личности сознательно разрабатывать механизмы уничтожения своей собственной среды обитания. Программисты, воспринимающие Интернет именно как свою среду обитания, в принципе не способны на разработку программ, направленных на его уничтожение; соответствующая постановка задачи даже при необходимых технологических предпосылках не приведет ни к чему, кроме психических срывов и повсеместного саботажа.

Это означает, что разработка компьютерного оружия может вестись лишь фрагментарно, поэлементно, так, что каждый исполнитель, работая над локальной задачей или даже объединяя результаты решения нескольких локальных задач, не будет знать о конечном результате (например, будет находиться в уверенности, что участвует в разработке обычного, а не "тотального" вируса, или "компьютерного оружия сдерживания", которое, как атомная бомба, никогда не будет применяться после показательных локальных испытаний).

Такая разработка объективно потребует исключительно хорошей организации процесса разработки этого оружия, причем со стороны людей, обладающих хотя бы минимальной технической грамотностью в данном предмете. Между тем деградация советской школы менеджмента и практически полное отсутствие квалифицированных управленцев в структурах государственного управления и научного обеспечения почти исключает возможность решения связанных с этим сложных управленческих задач. Отсутствие же даже не компьютерных специалистов, но даже грамотных в этой сфере людей (да, в общем-то, и просто грамотных) среди кадрового состава органов государственного управления России давно стало притчей во языцех.

Следовательно, имея интеллектуальный и даже политический потенциал для разработки "тотального" компьютерного оружия и даже в том случае, если такое оружие в принципе возможно, Россия, скорее всего, не сможет создать его из-за недостатка чисто административного, управленческого потенциала, разрушение которого приняло, по-видимому, необратимый характер. Впрочем, и в том случае, если изложенные организационные преграды удастся снять, массированное применение компьютерного оружия все равно останется деструктивным действием, наносящим вред не только США и другим развитым странам, но и России.

Глобальная катастрофа в ближайшие год-два не принесет России выгоды. Всякие отголоски большевистско-либеральных настроений "чем хуже, тем лучше" — неуместны, и не только по моральным, но прежде всего по собственно экономическим, узко эгоистичным причинам.

Не стоит обольщаться, будто в случае выбывания США из мировой конкурентной гонки "неопределенность мирового развития возрастет до уровня, исключающего возможность всякого прогнозирования". К сожалению, качественный прогноз прост и неблагоприятен.

Изъятие США из ткани мирового экономического и технологического развития прежде всего приведет к резкому схлопыванию мировых рынков товаров и услуг. Соответственно, рухнут экспортно-ориентированные экономики Юго-Восточной Азии и Японии, товары которых, предназначенные для американского рынка, не будут допущены развитыми странами Европы на свои рынки. Исчезновение триллионных капиталов вызовет финансовую дестабилизацию крупнейших корпораций, в том числе транснациональных, и, как следствие, чрезвычайные меры правительств (в первую очередь развитых стран Европы) и Евросоюза по государственной поддержке крупнейших фирм и экономик в целом.

В последнее время становятся опасно популярными рассуждения о том, что мировые капиталы, лишенные возможности вложения в США, немедленно бросятся в Россию и обеспечат ей если и не немедленное построение коммунизма, то, во всяком случае, стремительный выход из кризиса и превращение в одну из ведущих держав мира.

Подобные умозаключения, к сожалению, основываются более на благих намерениях, чем на реальных фактах. Прежде всего, капиталы, приходящие в США, сегодня, после замедления роста фондового рынка, ищут более безопасности, чем доходности. В поисках этой безопасности лишившиеся США капиталы пойдут не в по-прежнему пугающую Россию, но в следующие после США по уровню развития, а значит, и безопасности, страны Европы.

Капиталы, стремящиеся к высокой прибыльности и к решению геополитических задач, устремятся в первую очередь в Латинскую Америку, отвоевывая докризисные позиции (европейские, прежде всего испанские, капиталы были серьезно потеснены в Латинской Америке американцами в ходе кризиса 1998–1999 годов).

Выигрыш России с точки зрения привлечения инвестиций будет незначительным, а с учетом общего сужения емкости мировых рынков и, соответственно, снижения потребностей в инвестировании средств для развития новых производств, и вовсе, скорей всего, не будет существовать. Принципиально важно, что общее схлопывание мировых рынков мгновенно и качественно обострит конкуренцию, уничтожив не только производства с "избыточным качеством": например, телевизоры с не используемыми функциями или массовая одежда (прет-а-порте) знаменитых модельеров, — но и производства с избыточными издержками. А в России издержки избыточны — и не только из-за плохой организации производства, но и по объективным, в первую очередь климатическим причинам.

С одной стороны, из-за инерционности экономики и слабости (чтобы не сказать неуправляемости) системы госуправления мы не успеем переориентировать экономику на обеспечение в первую очередь собственных рынков. С другой, — мы будем в кратчайшие сроки, буквально за год-два, выбиты из ряда жизненно важных для нас внешних рынков (основной потребитель российской платины — автомобильная промышленность Японии; что же касается нефти, то обвальное сокращение ее потребления главным потребителем мира, США предельно обострит конкуренцию производителей, в которой Саудовская Аравия после того, как исчезнет ее главный кредитор, сможет продавать нефть по 1,5 сегодняшних доллара за баррель, Великобритания и Норвегия — по 6, а Россия — лишь по 7 долларов за баррель).

Наконец, обесценивание долларов само по себе нанесет России, как и по всем остальным странам "третьего мира", сильнейший удар. Как бы мы ни готовились к мировому катаклизму, не менее половины валютных запасов общества будет в них. Даже если государство само успеет "сбросить" лишние доллары, оно в принципе не сможет убедить в целесообразности подобного шага своих граждан и предприятия. В результате крах США обернется уничтожением колоссальной части национального богатства России и почти всех ее ликвидных капиталов.

Единственный смысл попытки "закрыть Америку" — глобальное торможение мирового технологического прогресса, вызванное сжатием рынков высокотехнологичной продукции (где очень велика доля США). В этом случае устаревание "наследства СССР" кардинально замедлится, и Россия сможет поддержать свои позиции во внезапно замедлившейся технологической гонке, продлив свое существование на 5-10 лет и выиграв это время для нормализации систем государственного управления, возрождения экономики и возобновления технологического прогресса.

Но и этот выигрыш сегодня попросту недоступен из-за слабости государства, которое не сможет воспользоваться открывшимися возможностями, и в любом случае не покрывает негативных последствий проигрыша. Поэтому, хотя соблазн "закрыть Америку" и понятен, особенно в свете последнего десятилетия российской истории, которое может стать последним уже и в буквальном смысле, поддаваться ему по крайней мере до 2002 года, пока еще сохраняется надежда на возможность преодоления долгового кризиса 2003 года и избежания разрушения из-за невосполняемого износа трети мощностей электроэнергетики в 2004–2005 гг., себе дороже.

Россия должна приложить все усилия для конструктивного и не грозящего человечеству катастрофой создания своего нового места в кардинально изменившемся за последние 10 лет мире и должна будет прибегнуть к решительным радикальным действиям лишь после окончательного краха всех надежд на конструктивную позицию развитых стран в 2003 году.