Отметочная ведомость у меня за месяц была плоховатой. Но, вот что удивительно, по физике при десятибальной системе я получил девять. Мои родители недоумевали. То, что я сделал блестящие успехи в такой сложной области, их очень удивило. Но эта неожиданная отметка менее поразила моего отца, чем то, что я склонился над книгами, одолженными Головой-яйцом.

Он как-то зашел в мою комнату вечером — он изредка это делал. Несмотря на мое замешательство, он начал перелистывать тома. Я прочитал на его лице удивление: это по каким-то неосознанным причинам заставило меня покраснеть.

— Электроны, радиоактивность, атомная энергия… Мой отец читал названия толстых книг, и его голос слегка дрожал.

— Скажи, тебя действительно это интересует?

— Да, отец!

— По существу, мой вопрос лишний. Раз ты читаешь… Я вижу, что ты уже немало прочел. Но это книги, требующие довольно большой подготовки. Тебе понятно все, что ты читаешь?

— Я понимаю, но… не все… Но я прошу, чтобы мне разъясняли непонятные места…

— Кого? Учителя физики?

Так как отец сам ответил на свой вопрос, лучше было не возражать.

Мой отец погладил кончиками пальцев закрытую им ведомость. Его глаза озарились светом, который я не могу забыть.

— Ты мне доставил большое удовольствие, мой мальчик, — сказал он. — Я уверен, что твоя новая страсть не есть нечто эфемерное. Если ты нашел свою дорогу, рассчитывай на меня и на мою помощь. У физиков и физики большое будущее.

Говоря это, он коснулся непокорной пряди волос, падавшей на мой лоб. Я был растроган, так как я не привык к проявлениям отцовской ласки. Но скоро он изменил тон.

— Твоя мать находит тебя немного странным в последнее время. Но если эта странность вызвана упорными занятиями физикой, оставайся, мой сын, странным, оставайся странным!

Мой отец улыбнулся, сверкнув прекрасными белыми зубами. Он собирался уже уйти, как вдруг повернулся ко мне — в последний раз:

— Ах, вот еще о чем! Мы узнали от Бетти, что вы собираетесь повеселиться у одного из ваших товарищей. Можешь пойти туда. Ты заслужил эту награду. Но я надеюсь, что ты не воспользуешься вечеринкой, чтобы заняться там разными выходками…

— Нет, не беспокойтесь! — ответил я уверенно. — Я даже не буду танцевать. Я иду туда не для того. Эта встреча только предлог…

— Предлог? Для чего?

— Да, только предлог… — произнес я глухо и многозначительно улыбнулся, чтобы скрыть наши намерения.

Мой отец снова удивленно на меня посмотрел. Но он не полюбопытствовал узнать, что за предлог…

89

Когда он ушел, я погрузился в мечты. Я задал себе вопрос, почему взрослые не понимают, что юношам трудно увлечься отвлеченными, оторванными от жизни знаниями.

Одно дело — наука для науки, другое дело — познание окружающей жизни и желание добиться подлинно гуманных отношений между людьми,

* * *

Бетти привела с собой двенадцать подруг.

Столько же было и мальчиков. Маленький Луи и Жан Луна должны были проводить ту или иную из этих девушек. Мы условились встретиться около большого бассейна в Люксембургском саду. Был прекрасный день. Дети пускали по воде парусные лодочки.

Владельцы пони вели животных, на спинах которых восседали дети, приходившие в восторг от первого урока верховой >езды. Студенты, долбящие лекции, няни, молодые матери, парочки влюбленных, безработные и бездельники бродили в аллеях сада или загорали на весеннем солнце, развалившись на скамейках или на стульях, взятых напрокат.

Скоро мы были в полном сборе. Каждый принес что-либо для успеха встречи, хотя мы не были уверены в удаче неожиданного вторжения к Даву.

Из страха, что нас плохо примут или что мы никого не застанем дома, я взялся позвонить по телефону г-же Даву о наших намерениях. К счастью, г-жа Даву — мы это и не предполагали — была в восхищении и пригласила нас на три часа. А у нас в руках были бутылки оранжада и ситро, печенье и джазовые патефонные пластинки.

Разодевшиеся ученицы лицея, вероятно, считали, что мы слишком молоды для них и смотрели на нас несколько свысока. Однако Боксер и Мяч пытались ухаживать за Бетти, больше, чтобы научиться держаться в обществе, чем из искреннего увлечения. Мяч к тому же был несколько встревожен. Я был увлечен моими фантастическими разъяснениями о действии мнимого «фотоаппарата», который я носил на ремне через плечо. Мяч отвел меня в сторону.

— Есть новости, Комар!

Я побледнел:

— О Сорвиголове?..

— Да… Мой отец, ты знаешь, он каменщик… Сегодня утром во время разговора с подрядчиком о строительстве нового дома ему показалось, что он видел Сорвиголову…

— Только показалось?

— Да, он не уверен. Какой-то мальчик в отрепьях таскал цемент на стройке… Он предложил свести нас туда в семь часов утра, перед школой. Согласен?

— Согласен, — ответил я тихо. — Слушай! Попроси Маленького Луи развлечь девушек…

Скоро к нам присоединились Бетти, Боксер, Голова-яйцо и Жан Луна. В нескольких шагах от другой шумной группы мы коротко посовещались.

— Знаете, что нам надо сейчас делать. Бетти возьмет на себя г-жу Даву, Мяч— Франсизу и других девочек. Когда же наступит подходящий момент, мы с Головой-яйцом войдем в лабораторию г-на Даву. Я уверен, счетчик Гейгера обнаружит, находится ли там кобальт. Как мы тогда поступим?

— Надо будет сообщить префекту полиции, — сказала Бетти.

— Это затяжное дело. Попросим его нас принять, — сказал Мяч.

— Я не согласен, — возразил Голова-яйцо.

Мы взглянули на него с удивлением. Впервые Голова-яйцо возражал так решительно. Я заметил, что он изменился в последнее время. У него появилась уверенность. Он начал улыбаться и даже смеяться в нашей компании.

— Я не согласен, — повторил он. — Вы слышали директора? Это внутреннее дело лицея, и оно затрагивает честь нашего лицея. Я считаю нужным поставить в известность директора.

— Он прав, — сказал Маленький Луи, — с юридической точки зрения.

Я не знал, является ли предложение Головы-яйца лучшим с юридической точки зрения, но, во всяком случае, оно было наиболее подходящим — по нашим возможностям. Мы все согласились с ним и решили придерживаться этого направления. Мы возвратились к приглашенным девочкам, которые могли обидеться, видя, что мы секретничаем. Пора уже было идти к Даву. Они жили невдалеке, на улице Вожирар.

Даву жили в доме, окруженном стенами серого цвета; только верхние этажи дома, находившегося в глубине двора, были видны с улицы.

Ворчливая консьержка сообщила, что надо подняться на лифте на седьмой и восьмой этажи и позвонить в квартиру 23. Что же, Даву занимали два этажа?

Как только Клод растворил дверь, архитектурная загадка разрешилась. Мы находились в огромном ателье с двухэтажной лоджией. Застекленная дверь вела на террасу. Из лоджии вверх поднималась витая лестница. Ателье было обставлено со вкусом. Диван и кресла у лестницы создавали уютный уголок. Бледно-голубой плюш, вьющиеся растения, аквариумы, картины новой живописи придавали ателье красочный характер. В углу мольберт и незаконченная картина указывали на то, что кто-то в семье, — может быть, г-жа Даву — занимался живописью. Если Клод смотрел на нас немного подозрительно, то его мать г-жа Даву приняла нас очень любезно. Это была высокая полная блондинка. Она щебетала, как девочка. Она узнала имена всех гостей, проявив внимание к каждому, и пришла в восторг от наших пластинок, сама сделав несколько танцевальных па. Короче, она, кажется, больше всех была рада нашей затее. Бетти с большим достоинством взялась за организацию развлечений. Она распорядилась откупорить бутылки, разложила пирожные по тарелкам импровизированного буфета (где нас уже ожидали разные лакомства, приготовленные г-жой Даву), завела патефон, стараясь «разморозить атмосферу», как она говорила. Когда мы уже пустились ногами полировать паркет, она пригласила на суинг Мяча, который был счастлив продемонстрировать свои новые ботинки, узкие брючки и впервые показать свои таланты. Постепенно поднялись и другие пары. И кто бы мог подумать? Обычно такой застенчивый Жан Луна оказался первоклассным танцором.

— Меня обучили сестры, — объяснял он в перерыве между танцами.

Боксер и Маленький Луи также не ударили в грязь лицом.

После первого танца — акта вежливости — Клод уже не отходил от буфета и поедал пирожные с исключительной жадностью.

Я пригласил на танец подругу Бетти, красивую кареглазую девушку с пышными волосами, заранее ее предупредив, что могу наступить ей на ногу. Один лишь Голова-яйцо упорно отказывался попытать счастье и наблюдал за патефоном. Увлекательная музыка, под которую мы усердно танцевали, разные шутки в конце концов создали атмосферу непринужденности: у всех было хорошее настроение, все время раздавался смех. Галантный кавалер Боксер пригласил г-жу Даву на шу-ша-ша, и Мяч счел себя обязанным сделать то же. Конечно, г-жа Даву была выше их на целую голову, но она прекрасно танцевала и казалось была очень довольной.

Натанцевавшись, мы решили немного передохнуть, и г-жа Даву воспользовалась этим, чтобы показать нам свой дом. Мы поднялись по лестнице, побродили по комнатам, расположенным наверху. Все было со вкусом и красиво, но не представляло в моих глазах ни малейшего интереса.

Я тщетно ждал, что хозяева покажут мне лабораторию г-на Даву. Так было задумано! Это только усиливало подозрения. Как бы там ни было, я решил ускорить ход событий.

— Где производит свои опыты мсье Даву? — спросил я с самым невинным видом. Мне показалось, что глаза Клода потухли. Но г-жа Даву, очевидно, была очень далека от подозрений о каких-то моих умыслах.

— Вы действительно хотите видеть весь этот ужас? — спросила она и незамедлительно повела меня в глубь лоджии. За ванной комнатой было помещение без окна, наполненное машинами и маленькими станками.

— Вот видите, где уединяется мой муж, если у него есть свободная минута. Какое безумие, не правда ли?

Я не сказал ни слова, чтобы скрыть мое волнение, но шарил взглядом повсюду. Куда же г-н Даву спрятал кобальт? Это нетрудно было обнаружить с помощью нашего счетчика. Нервы мои были напряжены. Наступила решительная минута, чтобы поставить точку!

Мы спустились в ателье, и снова начались танцы под синкопическую джазовую музыку. Танцы увлекли подруг Бетти, а мои «сыщики» кружили их с таким старанием, что я подумал, не забыли ли они о возложенных на них обязанностях? Я заметил, что пластинки в американском стиле нравились танцующим, а новые вариации негритянского джаза, то быстрые, то меланхолические, захватили танцующих странной прелестью сочетающихся гармоний и диссонансов, медленного движения и головокружительных темпов.

Тайно вооруженный счетчиком, я подал знак Голове-яйцу. Мы вдвоем поднялись в лоджию и сделали вид, что любуемся танцами с балюстрады.

Минутой позже у нас потемнело в голове от сильного волнения.

С бьющимся сердцем я растворил дверь лаборатории. Голова-яйцо, у которого руки дрожали, посветил электрическим фонариком и помог мне извлечь счетчик. Музыка доходила к нам заглушённой, вызывая какие-то воспоминания и грусть. Я включил счетчик. Увы, ожидаемый треск не последовал. Я ходил вдоль и поперек, приближался к этажеркам и шкафам: ничего! Обливаясь потом, я взобрался на стул, потом на стол. Я обследовал всю комнату.

Но прибор оставался немым. Надо было признать, что в лаборатории г-на Даву не было никакого источника радиоактивности.

Таким образом, все наши гипотезы были лишены какого бы то ни было основания. Ни Клод, ни его отец не имели никакого отношения к пропаже кобальта. Кто-то другой совершил кражу, и, приложив столько усилий для розысков, мы не сдвинулись с места. Мало сказать, что я был взбешен. Я думал также о бедном Сорвиголове, судьба которого зависела сейчас только от одной полиции.

К нам доносились звуки музыки, синкопы рожка. Мне они казались очень глупыми.

Обескураженные, мы спустились с Головой-яйцом вниз. Чувства, которые я испытывал, можно было прочесть на моем лице, так как мои сыщики один за другим взглядом вопрошали меня. Что я мог им сказать? Провал был полным. Мы пошли ложным путем, и главным виновником этого был я. Я не сумел скрыть моего дурного настроения, и оно передалось от одного к другому. Недавнее веселье поникло, как парус без ветра.

Г-жа Даву была заинтригована больше всех: она не понимала причины этой резкой перемены. Она старалась изо всех сил поднять настроение, но мы были слишком расстроены, чтобы снова развеселиться. Наконец, ей пришлось примириться с нашим внезапным уходом, однако она не пригласила нас прийти еще раз.

В глубине души я оправдывал ее. Одержимые вначале своей идеей, мы, пережив разочарование, вели себя, как плохо воспитанные и неделикатные люди. Я что-то пробормотал в извинение, но оно было или преждевременным, или запоздалым…