Конец
— Поздравляю тебя, поздравляю любя, с годовщиной садовой поздравляю тебя!
— Слушай, ты, конечно, Бог во многих вещах, но явно не в поэзии!
— О чем это ты?
— Тебя ничего не смущает в этой «годовщине садовой»?
— А что?
— Да как-то не слишком складно звучит, даже, я бы сказал, не слишком грамотно. Что это за «годовщина садовая»? «Голова садовая» — это я понимаю, а «годовщина»? Ну кто так говорит? Мог бы просто, без всяких дурацких стихов, поздравить меня с первой годовщиной моего пребывания в саду. Было бы гораздо приличнее, уверяю тебя.
— Умеешь ты все испортить…
— Если бы мне еще полагался кусок праздничного торта — это было бы другое дело… А тут не вижу поводов для веселья, разве что можно было бы отметить недавнюю безвременную кончину моего психического здоровья. Честное слово, я больше не могу…
— Вечно ты сгущаешь краски! Некоторые тут находятся десятилетиями, а есть и такие редкостные экземпляры, которые веками наблюдают за эволюцией мира! Так что признайся честно: этот год ведь быстро пролетел?
— Если для тебя слово «быстро» означает «количество времени, способное породить глубокие и закономерные суицидальные настроения», тогда — да, действительно, год пролетел быстро. А если серьезно, у меня такое впечатление, будто я тут нахожусь уже целую вечность.
— Неужели?
— Ты представить себе не можешь, как я скучаю! Сил моих больше нет! И могу тебе сказать, что мой последний час приближается во всех смыслах этого слова: как только я воспользуюсь Третьей Властью, я немедленно уйду отсюда.
— Даже так?
— Да. Здешняя жизнь или, по крайней мере, существование, подразумевает, что мы можем видеть, делать что угодно, но, по сути дела, главное проходит мимо нас. Стоя у подножия великих пирамид, я не ощущаю ни солнечного тепла на своей коже, ни песка под ногами; находясь на борту космической ракеты во время старта, я не испытываю этого невероятного ощущения в животе, когда все внутренности словно просятся наружу; а на вершине Гималаев, при всей потрясающей красоте видов, я не чувствую, как мои щеки кусает мороз. Я ничего не чувствую.
— У тебя нет больше физических ощущений, но чувства — эмоции — у тебя остались, разве не так?
— Так. И тут дело обстоит неплохо, как мне кажется. Лео понемногу справляется с горем, я чувствую, что он уже не так грустит, во всяком случае, не так часто. Да и Ивуар выглядит счастливой и спокойной, за последние месяцы сфера вызывала меня к ней всего два раза… И потом, знаешь, чем больше проходит времени, тем больше я ощущаю себя с ними сторонним наблюдателем. Впрочем, теперь я и не «с ними», а «среди них». У меня нет там своего места. Наконец, думаю, я все уже повидал на земле, ничто меня больше не удивляет, не восхищает. Так что я говорю «стоп». Пора заканчивать.
— Ладно, хорошо… А когда ты собираешься воспользоваться своей Властью?
— Вообще-то, завтра.
— Уже?
— Да. Лео уезжает с семьей на уикенд, дом будет пустой, так что я смогу реализовать свой план.
— Ты уверен?
— Абсолютно.
За эти месяцы мой план относительно Последнего часа изменился. Я много думал и не без сожаления решил, что лучше будет отказаться от идеи часового разговора между Лео и Давидом-Комиком. Я боюсь, что разволнуюсь, Лео примет меня за сумасшедшего, и все будет испорчено; а главное, я понял, что этот час будет слишком короток и, в сущности, ничего мне не даст, разве что позволит физически побыть рядом с ним.
Ведь я и так вижу его, своего сына, вижу и слышу каждый день без исключения. Я присутствую, когда он рассказывает Марион, как прошел у него день, я жалею его, когда у него неприятности; я радуюсь, когда у него все в порядке, у меня сжимается горло, когда я вижу, как он разглядывает наши с ним фотографии; я смеюсь его шуткам — даже тем, которые уже слышал, беспокоюсь, когда он заболевает; а главное, в каждое из этих мгновений я люблю его.
Что, в сущности, делает любой отец. Просто он не видит этого, и если я могу сколько угодно времени быть рядом со своим сыном, он никогда не сможет быть рядом со своим отцом. Тогда зачем мне эти несколько дополнительных минут с ним? Это слишком эгоистично.
Лео заслуживает большего; мне надо было придумать что-то получше.
Несколько недель или месяцев — не помню — назад я окончательно решил, каким будет мой последний час.
Это пришло само собой — как откровение.
Начиная с этого дня, я терпеливо обдумал каждую деталь, выучил наизусть и повторил каждое слово, рассчитал время, изображая и хронометрируя свои будущие жесты и движения. Все готово и должно пройти без сучка, без задоринки: благодаря этой последней власти я организую момент, который запомнится им надолго, может быть, на всю жизнь.
Нет, ничего особенно грандиозного, зрелищного: просто я понял, что должен думать не о себе, которому предстоит исчезнуть через несколько часов, а о Лео и Ивуар, у которых впереди целая жизнь.
План идеален: завтра вечером я удостоверюсь, что они всей семьей уехали на выходные, а потом телепортируюсь к ним. Я точно знаю, где Лео сохранил мою почтовую бумагу и замечательную перьевую авторучку, — на полке в закрытом отделении своего секретера. Так вот, я возьму два листа своей старой бумаги с моими инициалами и напишу два письма: одно — Лео, а другое — Ивуар. Чтобы не нарушать установленные Богом правила, я датирую письма днем накануне моей смерти и спрячу в одну из своих старых книг — старинное издание «Двадцати тысяч лье под водой», которое кто-нибудь из них рано или поздно откроет.
Таким образом, через несколько месяцев или лет мой сын и моя внучка найдут свидетельство моей любви к ним, материальный след того, что я всегда хотел им сказать, но что никогда не говорил вслух, будто мы всегда думаем, ибо у нас будет еще для этого время; и это свидетельство останется у них навсегда.
И тогда я не буду уже для Ивуар просто папой ее папы, от которого остались лишь фотографии, а ее дедушкой, который любил ее и сказал ей об этом; и для сына я не буду больше человеком, который ушел в мир иной, сожалея о прожитой жизни. Потому что и это тоже я собираюсь ему сказать: что благодаря ему я полюбил свою жизнь.
Конечно же, оба этих письма я заучил наизусть, часами продумывая каждое слово, выверяя каждое выражение. Единственная загвоздка состоит в том, что у меня всегда был ужасный почерк, из-за чего мне придется приложить немало усилий, чтобы мои письма получились более-менее читабельными. На написание каждого из них я запланировал по двадцать минут: так у меня останется в запасе еще двадцать минут на тот случай, если я буду писать медленнее, чем думал, а если все пойдет хорошо, у меня будет время, чтобы пожевать чего-нибудь из холодильника.
Поесть в последний раз, о Боже, об этом можно только мечтать… Кроме того, на сегодняшний вечер у Марион запланирована жареная курица, и я уверен, что завтра от нее еще что-нибудь останется: закусив ею, да еще с майонезом, я стану самым счастливым мертвецом в мире.
— Бог! Приближается ответственный момент!
— Уже?
— Да, думаю, они скоро отправятся. Ты не забыл приготовить мою сферу Последнего часа, а?
— Все в порядке. Это вопрос одной секунды, тебе надо будет только сказать.
— Отлично.
Я возвращаюсь к реке, чтобы понаблюдать за последними приготовлениями их отъезда на уикенд. В доме царит страшная кутерьма: надо отыскать документы на машину, не забыть махровые халаты, потому что там будет спа, и конечно же, все уже выбились из запланированного графика — в общем, все нормально.
Но тут в дверь кто-то звонит. Лео, который тщетно пытается впихнуть в маленький чемодан гигантскую косметичку Марион, кричит:
— Входи, Эмма!
— Здравствуй, Лео.
— Здравствуй, как ты? Мы немного запаздываем, как видишь… Не буду давать никаких инструкций, ты все знаешь наизусть. На всякий случай номера экстренных служб…
— Рядом с телефоном, как обычно?
— Да! Прости, я немного на взводе, сама понимаешь — первый раз на два дня!
— Понимаю…
— Ивуар наверху с Марион. Поднимись, поздоровайся с ней, если хочешь.
— Иду!
Это Эмма, дочка соседей! Она бебиситтер и иногда остается с Ивуар, хорошая девушка, первые разы я специально за ней наблюдал вечерами напролет и ничего не могу сказать, она всегда была безупречна. Но если она пришла, это означает, что Ивуар с ними не едет! Они решили провести уикенд вдвоем, как влюбленные? А я и не слышал, чтобы они об этом говорили, когда же они надумали?
Однако плохо… Все идет не так, как надо, в доме кто-то будет, мне придется перенести свой Последний час!
Нет…
Нет!
Не могу я больше, ни за что не останусь в Саду дольше, чем задумал! Ну и пусть, что-нибудь придумаю, буду действовать по обстоятельствам: в конце концов, мне нужен всего один час.
Вот подходящий момент!
Уже почти полночь, и Ивуар спит, свернувшись калачиком под боком у няни, которая и сама задремала перед телевизором. Для меня все складывается идеально.
— Бог, иди скорее сюда!
— Да?
— Я пойду сейчас.
— Ты уверен? Я думал, ты хочешь, чтобы в доме никого не было — чтобы действовать спокойно. Куда тебе спешить? Днем раньше, днем позже…
— Как раз есть куда! Кроме того, я хотел оказаться там точно в полночь, так будет проще, я буду знать, что ровно в час должен буду навсегда распрощаться с землей.
— Ты правда уверен в себе?
— Еще как! Ну, давай, начнем! Я желаю воспользоваться данной мне Третьей Властью!
— Очень хорошо.
Бог протягивает ко мне руку ладонью кверху; в последний раз на ней появляется светящийся шарик.
— Гляди-ка, зеленый?
— Да.
— Не больно-то красиво. Сделал бы его лучше синим.
— Когда мне понадобится дизайнер, специализирующийся по оформлению сфер власти, я обязательно обращусь к тебе, обещаю. А пока, если он тебе не нравится, я могу оставить его себе!
— Ладно, давай его сюда! И я думаю, что-то там такое надо произнести?
— Естественно! Повторяй за мной: я желаю воспользоваться данной мне Третьей Властью и прожить на земле мой Последний час.
— Желаю воспользоваться данной мне Третьей Властью и прожить на земле мой Последний час.
— Хорошо. Теперь бери сферу и мысленно направь ее в то место, где хочешь оказаться. Если это произойдет на глазах у кого бы то ни было, ничего не сработает.
— Понятно, я пошел!
— Счастливо…
— Спасибо!
Я смотрю на шарик и мысленно велю ему перенестись к Лео в кабинет: он ныряет в реку и стремительно летит к земле. Я следую за ним и через считаные секунды оказываюсь в доме своего сына, посреди его кабинета.
Комната погружена во мрак, в доме тихо; первое, что меня поражает: я снова чувствую, как воздух входит в мои легкие и вновь вырывается оттуда — я слышу свое дыхание.
Невероятно: я живой.
Я включаю настольную лампу, достаю из шкафа, как было задумано, почтовую бумагу и авторучку. Повернувшись снова к письменному столу, я застываю от ужаса: прямо на меня идет какой-то человек, он совсем близко, в каких-то двух метрах. Я отшатываюсь назад, человек делает то же самое; я прикрываю рукой рот, чтобы сдержать крик, человек снова повторяет мое движение: и тут я понимаю, что это всего лишь мое отражение в зеркале. Главное в том, что отражение — это не я: Бог, конечно, предупреждал меня, что в мой последний час у меня будет совершенно другая внешность, но я как-то позабыл эту деталь. И вот я — незнакомец. Довольно высокий, скроен неплохо, но физиономия дурацкая, на мой взгляд, — уши какие-то маленькие, а нос огромный.
Короче, мне сейчас не до этого, не будем терять времени, мне еще надо написать два письма.
Этого-то я и боялся: пишу я страшно медленно. Может, к часу ночи и закончу, но придется, возможно, опустить пару фраз, не говоря уже о жареной курице с майонезом.
Но это не страшно. Главное — приложить все усилия, чтобы красивые фразы были написаны красивым почерком.
Я начинаю с письма, адресованного Лео. Стараюсь не воспроизводить заученные наизусть слова механически, а прочувствовать, прожить их заново, как если бы я произносил их вслух. Ведь я обращаюсь к сыну в последний раз: это — последняя возможность, мой прощальный подарок. Вдруг за спиной у меня мелькает свет, от испуга я даже выронил ручку. Я оборачиваюсь и вижу, как прямо ко мне, миновав дверь, приближается светящаяся сфера.
Но не зеленая. Оранжевая.
Это сфера наблюдения — сфера Ивуар: она замирает прямо передо мной и начинает интенсивно мигать.
В тот же миг с первого этажа доносится крик — няня.
Что-то не так.
Я выхожу из кабинета, и за те несколько мгновений, что мне нужны, чтобы пробежать по коридору, сердце мое буквально сжимается в комок от страха. Это страх Ивуар, я ни разу еще не испытывал такого ужаса.
Опять крик няни, на этот раз сдавленный.
Да что же там такое происходит, черт возьми?!
Я разрываюсь между страстным желанием тут же сбежать вниз по лестнице и необходимостью скрываться: поэтому я спускаюсь на несколько ступенек и выглядываю через перила в сторону дивана.
И вижу там темную фигуру.
Мужчина в балаклаве.
На глазах у Ивуар он затыкает Эмме рот кляпом. Моя внучка объята ужасом, но, как это у нее обычно водится, ничем не выражает своего страха — не кричит, даже не шевелится: она замерла, и только несколько слезинок стекают в тишине по ее круглым щечкам. Вот и хорошо, потому что тип почти не обращает на нее внимания. В отличие от няни, у которой руки и ноги уже связаны электрическим проводом, видимо, от торшера. Она лежит на полу со связанными за спиной руками, мотает головой, пытаясь освободиться от кляпа, и снова кричит. Тип грубо бьет ее по щеке:
— Заткнись! Я обшарю дом и смотаюсь, а ты сиди тихо — тебе же лучше будет.
Свой карманный фонарик он положил на пол, за спиной у него рюкзак, в руках две большие спортивные сумки, похоже, пустые. Все ясно: он пришел сюда, чтобы их наполнить. Это вор-домушник, он, как и я, был неверно информирован и не ожидал, что в доме кто-то окажется. Однако по его виду не скажешь, что он слишком сильно этим расстроен; чувствуется профессионал, не теряющий самообладания в сложных ситуациях. Это мне совсем не нравится.
Эмма снова кричит, мужчина снова бьет ее по лицу, сильнее, чем в первый раз:
— Если нас услышат, я тебя прикончу, поняла?
Эмма кивает; она затихает, пытаясь справиться с эмоциями. Вот и ладно, пусть так себя и ведет. Все еще может и неплохо кончиться, лишь бы повезло…
— И девчонку тоже!
Мои кулаки снова сжимаются, на этот раз так сильно, что ногти едва не прорывают кожу на ладонях: зря этот тип стал угрожать моей внучке, не надо было ему этого делать.
Я бесшумно спускаюсь по лестнице; Эмма замечает меня, но я знаком велю ей молчать. Взломщик сидит на корточках перед Эммой спиной ко мне; я ступаю на цыпочках, попутно прихватываю у камина кочергу.
Еще два метра, и вот я уже стою у него за спиной; высоко поднимаю кочергу и на глазах у обезумевших от страха Ивуар и Эммы, изо всех сил бью типа по голове.
При соприкосновении с черепом взломщика кочерга производит точно такой же звук, как чайная ложечка, которой разбивают яйцо, к тому же это «яйцо» защищено вязаной балаклавой, так что звук получился приглушенный и несерьезный — несколько децибел, не больше.
Мужчина, даже не оборачиваясь, проводит рукой по голове, будто пытаясь согнать севшую на нее муху. Я бью снова, и снова — тот же результат: полное впечатление, что кочерга сделана не из чугуна, а из мха.
И тут я понимаю, в чем дело: Бог говорил мне, что в течение последнего часа человек не может ни ранить кого-нибудь, ни причинить кому бы то ни было зло.
Я мог бы бить снова и снова, сколько угодно, этот тип все равно ничего не почувствует. Значит, надо искать другой выход.
Кочергу вор не почувствовал, но он понимает, что за спиной у него что-то происходит: Эмма и Ивуар с изумлением и ужасом смотрят на меня во все глаза. Тогда взломщик оборачивается — не слишком быстро, просто, чтобы проверить, что там такое происходит у него за спиной, и, увидев меня в метре от себя, испускает вопль. Я не знаю, как реагировать, да у меня на это и времени-то нет: он уже бьет меня ногой в живот, отчего я отлетаю к столу.
— А ты кто такой, сука?.. Сколько вас тут еще, на этой сраной хазе?
Он поднимает с пола нож, которым только что перерезАл провод от торшера:
— Зарежу, курва…
— Зачем? Почему просто не уйти? В этом доме тебе нечем поживиться, тут нет ценных вещей, кроме, может быть, моих… эээ… часов, они там, наверху, в спальне, в тумбочке справа от кровати. В любом случае тут нет ничего такого, за что стоило бы убивать, поверь. Хочешь, чтобы до конца твоих дней у тебя на совести висело убийство? И все это ради нескольких бумажек и трех безделушек?
— Да кто ты такой, философ долбаный? Да я прихлопну тебя, всего и делов!
Он надвигается на меня, сжимая в руке нож.
Я не знаю, что делать. Возможности защищаться у меня нет никакой, что, в сущности, не слишком страшно, но главное — я не могу защитить Ивуар и Эмму. Потому что я очень боюсь, что, убив меня, тип на этом не остановится. Я абсолютно беспомощен, того и гляди умру вторично, а моя внучка подвергается смертельной опасности: что и говорить, мой последний час оказался самым страшным в моей жизни.
В этот миг в голове у меня раздается голос:
— Сунь руку под пиджак!
Это Бог, он говорит со мной оттуда, сверху. Но я не понимаю, зачем он это говорит: у меня в пиджаке ничего нет.
— Не раздумывай, суй руку за пазуху, быстро!
Я повинуюсь, пальцы нащупывают кожаный ремешок; я скольжу по нему выше и стискиваю рукоятку револьвера.
Ай да Бог! Молодец!
Я мгновенно вытаскиваю его наружу и беру типа на мушку. Он замирает.
Тишина в комнате становится еще более гнетущей, чем в саду: все словно окаменели, никто не шевелится, даже не дышит. И тут новая проблема: я-то думал, что при виде оружия ворюга бросится наутек, а он просто застыл на месте. При этом мне запрещено в него стрелять, ситуация выходит патовая.
— Напугай его — выстрели рядом с ним!
Опять голос Бога. У него явно больше выдержки, чем у меня… Я делаю три выстрела прямо над головой у типа. Раздается оглушительный грохот, Ивуар пронзительно кричит, тип бросается к двери, открывает ее и исчезает в ночи.
Через несколько секунд все уже кончено: я закрываю дверь на два оборота, проверяю окна, развязываю Эмму, вынимаю у нее изо рта кляп. Все еще плача, она благодарит меня и берет Ивуар на руки, чтобы успокоить ее. Запястья и лодыжки няни все в крови — изодраны проводом, грабитель не пожалел сил, связывая ее.
— Иди в ванную, обработай раны. А я позвоню в полицию и займусь малышкой.
— Хорошо, я, эээ… Ивуар, ты останешься с дядей, я сейчас приду. Спасибо, мсье. Я думаю, вы спасли нам жизнь…
— Ничего, все нормально. Я шел мимо, услышал твои крики…
— Но он мог и вас убить! Я правда не знаю, как…
— Ладно, ладно, хватит меня благодарить, иди скорее займись своими порезами.
Няня занималась собой всего несколько минут. Несколько чудесных минут, в течение которых я смог прижать к себе внучку, поцеловать ее в лобик, вдохнуть запах ее волос.
Несмотря на мой облик, она меня не испугалась, не воспротивилась моим ласкам и сразу перестала плакать. Она доверяла мне. Мы не разговаривали. Я просто прижимал ее к себе и тихонько баюкал, прикрыв глаза.
Когда вернулась Эмма, она тотчас забрала у меня Ивуар, и я не стал настаивать; я и так получил больше, чем мог мечтать. Она позвонила Лео и Марион, успокоила их; они, конечно же, уже мчались обратно, каких-то пара часов, и они будут здесь. Слишком поздно, мне уже не увидеть сына. Жаль.
Пока она объясняла им, что произошло, снаружи послышалась сирена и в дверь постучали:
— Полиция!
Эмма идет открывать, входят несколько полицейских. В доме поднимается суматоха, полицейские подбирают револьвер, нож, брошенные грабителем сумки, затем переходят к допросу.
Я отвечаю на первые вопросы как придется, полицейские поздравляют меня с тем, как мне удалось обратить вора в бегство, а инспектор просит его описать — рост средний, телосложение среднее, на голове балаклава, — не слишком-то он продвинулся в своем расследовании.
После тишины и покоя, царивших в саду, где я к тому же был абсолютно невидим, я оказываюсь в самом центре страшной кутерьмы, и у меня от этого идет кругом голова. Но вот чей-то голос возвращает меня к действительности:
— Ты видел, который час?
Я смотрю на большие часы над камином: ноль часов пятьдесят восемь минут.
Мне осталось две минуты жизни.
— Ты не можешь исчезнуть среди всех этих людей, сделай что-нибудь, чтобы снова оказаться одному! Поторопись!
— Ну, ты смешной, как я тут могу уединиться?
Один из полицейских оборачивается:
— С кем вы говорите, мсье?
Блин, я отвечал вслух! Совершенно утратил привычку общаться с Богом мысленно, как раньше!
— Ни с кем, господин полицейский, просто, эээ… У меня возникла настоятельная необходимость уединиться! Стресс и все такое, ну, вы понимаете, что я хочу сказать, мочевой пузырь…
— Думаю, туалет должен быть где-то там.
Прекрасно! Туалет — именно то, что надо! Закроюсь изнутри, открою окно, и все решат, что я сбежал!
Я благодарю полицейского, иду через комнату к двери, мельком взглядываю на часы: остается минута. Отлично, как раз успею проделать все, что надо.
— Минутку, мсье.
Голос инспектора. Он обращается ко мне твердым, властным тоном, совсем не тем, каким принято говорить с героями. Я закрываю глаза, вздыхаю и оборачиваюсь:
— Инспектор, я всего на минуту, мне правда очень надо…
— Я хотел бы только уточнить. Со слов этой девушки, вы застали грабителя врасплох, подойдя к нему со спины, то есть спустившись с этой лестницы. Это так?
— Да.
— Тогда как вы объясните ваше присутствие на втором этаже этого дома, мсье?
Все пропало. Чего там объяснять. Секундная стрелка уже на цифре десять, мне не выкрутиться. Если только…
Последняя возможность: я сломя голову мчусь к входной двери. Она открыта. Отталкиваю появившуюся у меня на пути мать Эммы, но в каком-то метре от двери на меня набрасывается молодой полицейский, скручивает мне руки, придавливает к полу и молниеносно защелкивает на мне наручники.
Все пропало.
Я смотрю на часы: секундная стрелка приближается к двенадцати.
Вспышка.
Я снова в саду на берегу реки. Рядом — Бог.
— Что случилось? Я что, исчез при всем честном народе?
— Нет, конечно! Твое тело никуда не делось.
— Так что же тогда?
— Сердечный приступ.
— Что? Ты убил меня?
— Я изъял искусственную жизнь из пустой оболочки, созданной специально для твоего последнего часа.
— Да нет же, убил, что уж тут говорить. И плюс ко всему, умер я в доме у собственного сына?
— Разве у меня был выбор?
— Не было… Не думал я, что мои последние мгновенья будут вот такими. Я представлял, что буду сидеть или лежать, спокойно, безмятежно, закрою глаза, вздохну в последний раз полной грудью…
— Да ладно, не расстраивайся. И потом, ты ведь останешься героем! Безымянным, странным, но все равно героем…
Уход
— Ну, ладно, даже если все прошло не совсем гладко, думаю, дело все же сделано, я исполнил здесь все, что был должен.
— Да, мой друг.
— У меня даже получилось лучше, чем я думал! Неизвестно еще, что этот тип сделал бы с Эммой и Ивуар, если бы меня не оказалось там в нужное время! Кто знает, что бы с ними случилось, если бы я не умер…
— Да, правда.
— Надо же… Мне раньше это не приходило в голову, но, если бы я на тот момент был еще жив, возможно, умереть пришлось бы моей Ивуар! А что, если…
— Что же?
— Что, если все это на самом деле было не случайно? И я умер для того, чтобы все произошло именно так, как произошло? Чтобы я спас свою внучку?
— Кто знает…
— Ты, естественно! Я уверен, что как раз ты с твоими альтернативными будущими и приятелем Альбертиком все знаешь!
— Может быть. Но даже если и так, я все равно ничего тебе не скажу.
— Так я и думал. Самое главное, что моя внучка жива и невредима. А остальное, в сущности, неважно.
— Ну и ну! И тебе ни капельки не любопытно? Не хочешь узнать?
— Нет.
— Ну, ты меня удивляешь…
— Я и сам удивляюсь, честное слово. Но я думаю, что все это потому, что я уже готов. Теперь я могу уйти.
— Может быть…
— Ну, так что дальше будем делать?
— В каком смысле?
— В смысле, чтобы мне уйти?
— Ты хочешь сказать, прямо сейчас?
— Ну да… Я же говорил раньше, что уйду сразу после Третьей Власти…
— Знаю, но, говоря «сразу после», ты действительно имеешь в виду ближайшие минуты?
— Скажем, что так было задумано! Я тут так скучаю, мне не хотелось терять время…
— Ладно, как хочешь.
— Ладно…
— Хорошо.
— Хорошо.
— Эээ, я просто так говорю, но, знаешь, ты же можешь еще остаться!
— Зачем?
— Не знаю, можно было бы еще прогуляться вместе внизу, например! Я мог бы показать тебе пару-тройку довольно необычных мест и явлений!
— Да? Правда?
— Да! Но мне не хотелось бы тебя удерживать силой, понимаешь? Моя цель, чтобы тебе было ясно, не принуждать тебя поступать против первоначального решения!
— Знаю, но ты только что, прямо скажем, заинтриговал меня всеми этими твоими необычными явлениями!
— Поверь, там есть что посмотреть!
— И потом, днем раньше, днем позже…
— Именно! Кроме того, одну из вещей, которые я хочу тебе показать, можно увидеть только на рассвете, так что надо будет переждать ночь…
— Ну, давай, до завтрашнего утра я дотерплю!
— Ну да, конечно, днем раньше, днем позже! Пойдем, пройдемся немного, я тебе кое-что объясню…
— Идем… И я слушаю тебя!
Трава по-прежнему прохладна под моими ногами. Тишина вокруг по-прежнему вездесуща, как и окружающие нас призраки; но надо признать — с этим великолепным солнцем и вечно голубым небом место все же красивое. Даже очень.
Мы идем рядом среди всей этой красоты и беседуем. Даже спустя тридцать один год нам с ним все так же хорошо вместе.
Уйду завтра.
— Я вот подумал: на следующей неделе у твоей внучки новогодний праздник!
— Уже?
— Да! Ты видел ее в костюме зайчика? Она такая миленькая!
— Миленькая? Ты хочешь сказать — прелестная! А еще — я молчу, потому что я ее дедушка, — но признайся, что она поет лучше всех у себя в группе!
— Конечно! В этом нет ни тени сомнения!
— На следующей неделе, говоришь? Все же обидно было бы пропустить такое…
— Мне тоже так кажется, но тебе решать…
Я уйду.
Скоро.