Когда Наполеонъ выказывалъ, такимъ образомъ, свое доверіе, выставлядъ его на видъ и подчеркивалъ, руководило ли имъ при этомъ исключительно чувство любви? Играли ли здесь какую-нибудь роль политическія соображенія? Разсчитывалъ ли онъ, что Австрійскій Императоръ, встретившись лицомъ къ лицу со своей дочерью и внукомъ, отведетъ ударъ и не решится, не сможетъ нанести его? Ставя Императрицу впереди, на сторожевомъ посту, не подготовлялъ ли онъ этимъ, на случай непоправимыхъ превратностей судьбы свое личное отреченіе, спасающее, по крайней мере, династію? He думалъ ли онъ, что Европейскіе государи, видя на троне уже не его, a одну изъ своихъ, и не изъ наименее знатныхъ, не решатся свергнуть ее, примутъ и подтвердятъ подстановку, произведенную имъ самимъ, и вместо того, чтобы изгнать его сына, сочтутъ себя заинтересованными сохранить за нимъ тронъ.

Все эти соображенія были бы допустимы, если бы Наполеонъ отчаялся въ успехе уже въ апреле 1813 г., до Лютцена, до той первой кампаніи, во время которой онъ на каждомъ шагу съ такой силой выказываетъ веру въ свою судьбу. Что относительно Австріи у него была какая-то задняя мысль, что онъ смотрелъ на Марію-Луизу, какъ на верный залогъ союза, что онъ полагался на родственную связь, на добросовестность Франца II не какъ Императора, но какъ тестя, все это несомненно.

Чтобы разгадать чутьемъ такой заговоръ, какой составила противъ него европейская аристократія, чтобы понять, что эта, брошенная къ нему въ постель, молоденъкая девушка была приманкой, придуманной коалиціей олигарховъ, съ целью завлечь его въ западню, нужно было самому обладать такой коварной душой, какой не могло быть ни у единаго Француза Революціи – ни у Талейрана, ни даже у Фуше. Чтобы придумать и разработать этотъ планъ, чтобы объединить въ коалицію вокругъ этого свадебнаго ложа всю ненасытную ненависть старинныхъ дворовъ, необходима была глубина развращенности, возможная только въ аристократическихъ обществахъ, – въ техъ обществахъ, которыя по традиціи и по воспитанію привыкли совершенно не считаться съ совестью, которыя сознательно попираютъ все божескіе и человеческіе законы, не уважая ничего, кроме своихъ интересовъ, и преследуютъ свои цели, не разбираясь въ средствахъ, не считая позорнымъ ни одно изъ нихъ, а темъ менее то, которое у нихъ наиболее въ ходу: любовь. Речь шла о томъ, чтобы дать не любовницу, а супругу. Ее дали: что за беда, если при полномъ успехе задуманнаго, когда колесница пройдетъ по телу нечестивца, осквернившаго святую святыхъ, – въ ея ступице окажутся куски трепетнаго тела и волосы эрцгерцогини! Если эта женщина останется жива, ей устроютъ ея судьбу, и она утешится. Если погибнетъ, темъ хуже! Для такой игры надо рисковать, и только женщина…

У Наполеона не возникало ни малейшаго подозренія на этотъ счетъ. Никогда онъ не допускалъ, чтобы его жена была въ заговоре съ его врагами; въ этомъ онъ былъ правъ, потому что ее не нашли даже нужнымъ предупредить, и, действуя вполне искренно, она играла свою роль лучше, чемъ если бы ей внушили ее. Только гораздо позже, на святой Елене, Наполеонъ началъ связывать, да и то не вполне (потому ли, что ему противно было углубляться въ подобныя вещи, или потому, что у него не было охоты осветить эту важнейшую причину своихъ пораженій), свой второй бракъ съ событіями, которыя последовали за нимъ. «Это была пропасть, – повторялъ онъ, – которую прикрыли мне цветами». Но онъ словно и не желаетъ останавливаться на этомъ, его нисколько не влечетъ заглянуть поглубже въ эту бездну гнусности. Онъ, повидимому, старается помешать тому, чтобы его жена и память о ней оказались загрязнеными, старается, чтобы передъ судомъ исторіи на нее не пала хотя бы доля ответственности въ великой драме, одной изъ главныхъ пружинъ которой было ея неведеніе и которая, если смотреть на нее не предубежденными глазами, встаетъ предъ нами, словно одна изъ драмъ Эсхила, глубокая, простая, естественно-героическая.

По мере того, какъ онъ падаетъ все ниже, онъ не только не ропщетъ на эту женщину, низвергшую его съ высоты власти, но выражаетъ еще въ болыпей степепии доверіе, и любовь къ ней, какъ бы для того, чтобы утешеть ее въ горе, которое должно было причинить нападеніе ея родной страны, во главе съ ея роднымъ отцомъ, что должно было казаться ей предательствомъ ея родныхъ по отношенію къ ней. Даже въ этотт моментъ нельзя сказать, чтобы онъ сомневался въ себе или боялся за свою судьбу: одна изъ основныхъ чертъ его характера – не терять надежды, когда надеяться не на что и, благодаря этой присущей ему добродетели сильныхъ, многіе дни этой войны оказались родными братьями безсмертнаго дня Кастильоне. Только въ самый последній моментъ онъ признаетъ себя вынужденнымъ допустить мысль, что непріятель можетъ вступить въ Парижъ, захватить Императрицу и Римскаго Короля: это было бы мимолетное торжество, такъ какъ кратковременное занятіе Парижа ничего не изменило бы въ задуманномъ имъ стратегическомъ плане; но ему была бы совершенно невыносима мысль, что его жена и сынъ могутъ стать добычей победителя. И чтобы избавить ихъ отъ подобнаго оскорбленія, онъ даетъ Жозефу решительный приказъ покинуть Парижъ, вывести оттуда все, что способно къ сопротивленію, и всехъ представителей правительственной власти. Онъ губитъ этимъ все свое дело, потому что Талейранъ сумелъ обойти приказъ следовать за Дворомъ. Давно уже Талейранъ стягивалъ въ свои руки все нити; онъ обзавелся соумышленниками среди лицъ близкихъ къ королю Жозефу, къ Императрице, въ сенской префектуре, въ полиціи, везде, – соумышленниками, надъ которыми имеетъ необъяснимую власть и которые связаны съ нимъ словно какимъ-то адскимъ договоромъ. Въ союзе съ ними онъ заканчиваетъ въ 1814 г. то дело измены, которое началъ замышлять въ Тильзите въ 1807 г.

Но сбросить цравительство Императора съ помощью пятисотъ тысячъ чужеземныхъ штыковъ – это лишь половина того дела, которое задумалъ принцъ Беневентскій. Онъ будетъ считать себя удовлетвореннымъ лишь тогда, когда разорветъ узы между Наполеономъ и Маріей-Луизой, созданію которыхъ самъ же способствовалъ. Императоръ веритъ, что ему останется последнее утешеніе – иметь около себя жену и ребенка. Если онъ не предлагаетъ решительно Императрице пріехать къ нему въ Фонтенбло, то потому, что думаетъ еще, что ея слезы будутъ иметь какую нибудь власть надъ Императоромъ Францемъ, и что, благодаря этому, его положене въ будущемъ можетъ улучшиться; но она пріедетъ къ нему, какъ только онъ устроится; она будетъ иметь владеніе, которое будетъ принадлежатъ ей, она будетъ житъ рядомъ съ нимъ, готовымъ, или считающимъ себя готовымъ, покорно принять существованіе мелкаго принца; она пріедетъ, чтобы быть съ нимъ все время вместе я, такъ какъ она его любитъ, такъ какъ «она любила въ немъ Императора меньше, чемъ человека», жизнъ можетъ быть еще счастливой для нихъ и для ребснка, который будетъ рости на ихъ глазахъ.

Марія-Луиза вполне готова разделить эти проекты, эти мечты. Конечно, она любитъ своего мужа и хотела бы ехать къ нему, но на одну душу, способную быть верной долгу, сколько приходится душъ низкихъ и продажныхъ! Пустота образуется вокругъ молодой женщины, которая никогда, начиная съ самого детства, не была пріучена думать самостоятельно; которая, съ техъ поръ, какъ существуетъ, всегда была подчинена дисциплине и умеетъ только подчиняться власть имеющимъ. Ея отецъ накладываетъ на нее свою руку. Она еще борется и пытается освободиться, потому что лгобовь, которую она чувствуетъ къ Наполеону, способна еще бороться въ ея сердце даже противъ дочерней почтителъности. Но Талейранъ находитъ средства убить эту любовь. Среди женщинъ, окружающихъ Марію-Луизу, есть одна, которая вполне принадлежитъ ему; эта, – одна изъ самыхъ деятельныхъ одна изъ наиболее близкихъ къ политике женщинъ своего времени. Она не знаетъ, что такое совесть, признательность – нечто совершенно чуждое ей. Въ молодости она играла въ любовъ, какъ италъянка, теперь она любитъ интригу для интриги и каждый разъ, когда ей удается вмешатъся въ какую нибудъ дипломатическую авантюру, она чувствуетъ себя въ родной стихіи. Придворная дама, она была не изъ техъ, что выходятъ въ отставку и довольствуются чисто личной жизнью. У нея есть более интересное занятіе: оставшись почти одна подле Императрицы, она открыьатъ огонь изъ своихъ батарей, заряженныхъ Талейраномъ, сначала намекаетъ, а затемъ начинаетъ утверждатъ, что Наполеонъ никогда не любилъ ее, что онъ постоянно ее обманывалъ. Императрица не веритъ? Г-жа де Бриньоль вызываетъ двухъ комнатныхъ лакеевъ, которые недавно лишь бросили въ Фонтенбло своего господина и благодетеля, и велитъ имъ разсказывать то, что ей нужно – ложь, придуманную его совместно съ г. де Талейраномъ. И нетъ никого, кто могь бы внушить мужество, вдохнуть энергію въ эту болыпую, вялую жешцину, у которой темпераментъ играетъ главную роль, и которая гораздо болыпе обижена, разсказанными ей изменами, чемъ поражена паденіемъ своего трона. Она была отдана въ жертву, эта современная Ифигенія, и она позволила себя отдать, она даетъ себя освободить теперь, когда политика разрушаетъ, какъ сказалъ Шварценбергъ, то, что политика же создала. Это – дело не одного дня: она будетъ еще бороться въ теченіе целаго года противъ всей Европы, яростно нападающей на нее и пускающей въ ходъ все средства, чтобы одолеть сердце девочки, которое бъется въ ней. Гордость, тщеславіе, ревность, зависть – все будетъ пущено въ ходъ, но торжества добьются лшпь тогда, когда принудятъ ее некоторымъ образомъ заменить любовь любовью, когда целомудренный Австрійскій Императоръ принудитъ свою дочь къ открытому наложничеству. Тогда вся монархическая Европа будетъ аплодировать, и самостоятельное Государство будетъ наградой за прелюбодеяніе.

Наполеонъ не имеетъ никакого понятія о всехъ этихъ низостяхъ. Съ каждаго этапа своего скорбнаго пути онъ пишетъ письма своей жене, какъ писалъ тогда, когда она съ такимъ тріумфомъ шествовала по территоріи Имперіи, подъ торжественный звонъ колоколовъ, подъ пушечные салюты, среди арміи и толпъ народа, выстроенныхъ шпалерами на ея пути, во главе съ маршалами отдававпгами шпагой ей честь.

Эскортируемый комиссарами союзниковъ, онъ подвигается теперъ среди криковъ черни, подкупленной Верде и требующей его смерти, къ острову, который Европа, все еще боясь его предоставила ему, въ разсчете отобрать его у него въ ближайшемъ будущемь, который будетъ у него оспаривать его большой пріятель, бывшій Зальцбургскій электоръ, бывшій Вюрцбургскій электоръ, его гость въ Компьене и Тюильери, снова ставшій великимъ герцогомъ Тосканскимъ, какъ въ те дни, когда генералъ Бонапартъ сиживалъ у него за столомъ. Но писъма, писанныя тогда, холодныя, замороженныя требованіями этикета, адресованныя незнакомой женщине, – можно ли сравнивать съ теми, которыя онъ пишетъ теперь! Только четыре изъ нихъ – известны, четыре письма къ его «доброй Луизе», его «доброй Луизе-Маріи». Забывая о своихъ собственнкхъ страданіяхъ, онъ говоритъ въ нихъ только о томъ, что приходится претерпевать ей; онъ безпокоится о ея здоровьи, потому что его заботливо уведомили, что она нуждается въ леченіи водами Экса; это было средствомъ оттянуть ихъ встречу и – сознательно или нетъ – Корвизаръ игралъ при этомъ на руку врагамъ Императора. Но Наполеонъ и не подозреваетъ этого, какъ, впрочемъ, и многаго другого. Онъ выражаетъ свою радость по поводу преданности Корвизара к изъ Фрежюса обращается къ нему съ писъмомъ, которое делаетъ Корвизару, – буде оно имъ заслужено, – величайшую честь. Онъ не только не противится путешествію въ Эксъ, но торопитъ съ нимъ, желаетъ, чтобы оно скорее закончилось и чтобы жена могла возможно скорее соединитъся съ нимъ. Если она не можетъ тотчасъ пріехать на островъ Эльбу, то она, конечно, поторопится устроиться въ Парме, и чтобы она ни въ чемъ не терпела тамъ недостатка, онъ посылаетъ туда, въ качестве охраны для нея отрядъ своей легкой польской кавалеріи и для ея конюшни сотню упряжныхъ лошадей.

Едва прибывъ въ Порто-Ферайо, онъ тотчасъ же ревностно принимается устраивать въ каждомъ изъ дворцовъ – жалкихъ дворцовъ! – предназначенныхъ для его резидевщіи, апартаменты для Императрицы. Въ Порто-Лонгоне они будутъ состоять изъ шести комнатъ, въ Порто-Ферайо – изъ столъкихъ же. И онъ торопитъ съ работами, потому что она можетъ прибыть съ минуты на минуту. Онъ ждетъ ее, чтобы жечъ фейерверки, давать балы, совершать прогулки; онъ подчиняетъ этому ожиданію все мелочи своей жизни – настолько, что онъ, обыкновенно такъ неохотно выставляющій напоказъ свои чувства, приказываетъ живописцу разрисовывающему потолокъ салона, изобразитъ на немъ «двухъ голубей, привязанныхъ къ одной ленте, узелъ которой затягивается по мере того, какъ они удаляются другъ отъ друга».

Поэтому же онъ обставляетъ такой тайной визитъ, который нанесла ему 1 сентября г-жа Валевская. Онаедетъ въ Неаполь ходатайствовать у Мюрата о томъ, чтобы онъ сохранилъ за ея сыномъ даръ Наплоеона, выделенный последнимъ изъ именій, которыя онъ оставилъ лично для себя въ Неаполитанскомъ королевстве; пользуясь остановкой въ Порто-Ферайо, она попросила разрешенія видеть Императора. Съ 20 августа онъ живетъ въ Эрмитаже Мадонны Марціаны.

Последній помещается въ лесу столетнихъ каштановъ; поселиться здесь заставили его сильнейшія жары; около хорошо построенной часовни – домъ, состоящій изъ одного этажа, содержащаго четыре маленькія комнаты. Отшельники, которыхъ Наполеонъ не хотелъ лишать убежища, живутъ въ погребе. Для свиты, весьма малочисленной, состоящей изъ капитана жандармеріи Паоли, Бернотти, офицера-ординарца, несколькихъ мамелюковъ и только двухъ комнатныхъ лакеевъ, Маршана и Сенъ-Дени, построили подъ каштанами большихъ размеровъ палатку около источника, теряющагося въ ковре изъ свежаго мха, пропитаннаго ароматомъ ландыша, геліотропа, фіалки, всехъ полевыхъ цветовъ. Кухни нетъ; обедать Императоръ ходитъ въ Марціану, где живетъ его мать и возвращается каждый вечеръ обратно, въ свой Эрмитажъ.

По полученіи письма отъ г-жи Валевской, въ большой тайне делаются распоряженія, съ целью строжайшимъ образомъ соблюсти секретъ визита.

Она высаживается поздней ночью 1 сентября; въ порту ее ждутъ карета, запряженная четверкой, и три лошади подъ седломъ. Она садится съ сыномъ въ карету; ея сестра, сопровождающая ее, ея братъ, полковникъ Лагинскій въ польской военной форме, садятся верхами; въ путь двигаются при великолепномъ лунномъ освещеніи. Въ Проккіо встречаютъ Императора, выехавшаго навстречу въ сопровожденіи Паоли и двухъ мамелюковъ. Г-жа Валевская также садится на лошадь, потому что ехать дальше въ карете – и думать нечего; Бернотти беретъ къ себе ребенка и, худо ли, хорошо ли, пріезжаютъ, наконецъ, на вершину горы. Войдя въ домъ и обнажая голову, Импраторъ говоритъ прибывшей: «Мадамъ, вотъ мой дворецъ» и предоставляетъ къ услугамъ двухъ дамъ четыре маленькихъ комнаты, которыя въ немъ имеются и въ которыхъ поставлены теперь постели. Самъ же онъ помещается въ палатке, въ которой спятъ два лакея. Къ концу ночи разразилась гроза съ сильнымъ ветромъ, сильнымъ дождемъ. На разсвете Императоръ, совершенно не спавшій, зоветъ Маршана. Последній разсказываетъ ему, что въ Порто-Ферайо распространились слухи, что пріехавшая – Марія-Луиза, и что ребенокъ, привезенный ею, – Римскій Король. Въ виду этихъ слуховъ, докторъ Фуро поспешилъ пріехать въ Эрмитажъ, чтобы предложить свои услуги, и ждетъ распоряженій.

Императоръ, одетый, выходитъ изъ палатки, Чудное солнце, лучи котораго пробиваются сквозь гущу каштановъ, уже высушило землю. Неподалеку таинственный ребенокъ собираетъ горные цветы. Наполеонъ подзываетъ его и, садясь на стулъ, принесенный Маршаномъ, беретъ къ себе на колени. Потомъ онъ посылаетъ за Фуро, который прогуливается неподалеку. «Ну, Фуро, – говоритъ онъ ему, – какъ вы его находите?» «Но, Ваше Величество, – отвечаетъ докторъ, – я нахожу, что Король очень выросъ». Наполеонъ весело смеется, потому что сынъ Валевской на годъ старше Римскаго Короля, «но красота его лица, его вьющіеся, белокурые волосы, въ изобиліи разсыпавшіеся по плечамъ, придаютъ ему огромное сходство» не столько съ Римскимъ Королемъ, сколько съ портретомъ, который написалъ съ него Изабей, изобразивъ его на немъ, можетъ быть, нарочно несколько постарше.

Наполеонъ шутитъ несколько минутъ съ докторомъ и отпускаетъ его, поблагодаривъ за любезность, съ которой онъ поспешилъ предложить свои услуги. Выходитъ изъ дома и г-жа Валевская. Co времени отъезда изъ Варшавы она несколько пополнела, но талія нисколько не пострадала, и открытое, сохранившее свое спокойное выраженіе, лицо по прежнему привлекателъно. У ея восемнадцатилетней сестры «ангельская головка». Это – молоденькая, белокурая девушка, словно обвеянная ароматомъ редкаго цветка. Столъ поставленъ подъ каштанами: завтракъ доставленъ совершенно готовый изъ Марсіаны и за столомъ царитъ искреннее веселье. Денъ проходитъ въ беседе и въ прогулке по окрестностямъ. Во время обеда, Императоръ выражаетъ желаніе, чтобы ребенокъ, который не завтракалъ съ нимъ, былъ посаженъ около него. Г-жа Валевская возражаетъ. говоря, что ея сынъ большой шалунъ, но Наполеонъ настаиваетъ. Онъ не боится шалостей; онъ самъ былъ очень своенравнымъ мальчикомъ – настоящимъ бесенкомъ. «Я лупилъ Жозефа и заставлялъ еще его делать за меня уроки. Иногда меня наказывали темъ, что давали черствый хлебъ; тогда я отправлялся къ пастухамъ и обменивалъ его на хлебъ изъ каштановъ, или шелъ къ кормилице, которая кормила меня молоденькими осьминогами». Ребенокъ, державшійся сначала очень смирно, скоро набирается смелости, и Императоръ говоритъ ему: «Ты не боишься, значитъ, розогъ; ну, такъ я советую тебе побаиваться ихъ. Я познакомился съ ними всего одинъ разъ, но всегда помнилъ объ этомъ». И онъ разсказываетъ, какъ это было; въ детстве Полина и онъ смеялись надъ бабушкой, и Madame, не допускавшая шутокъ, высекла ихъ. «Но я не смеюсь надъ мамой», – отвечаетъ смущенно ребенокъ и приводитъ Императора въ восторгъ. Онъ нежно целуетъ его, говоря ему: «Ты хорошо ответилъ».

Наступаетъ вечеръ, и въ 9 часовъ посетители уезжаютъ обратно на судно. Императоръ провожаетъ ихъ до берега; когда онъ обнимаетъ сына, слышно, какъ онъ шепчетъ ему: «Прощай, дорогое дитя моего сердца». Г-жа Валевская увозитъ съ собою чекъ на предъявителя, по которому можетъ получить у казначея Императора 61,000 фр. на издержки по путешествію. Ея прибытіе въ Неаполь темъ более своевремевно, что декретомъ отъ 15 сентября Король Іоахимъ Наполеонъ собирается конфисковать все земельныя пожалованія, сделанныя французскимъ правительствомъ. Только ей одной и удается добиться, по докрету отъ 30 ноября, исключенія въ пользу своего сына и новаго пожалованія на техъ же условіяхъ, которыя ставилъ раньше Императоръ. Ея пребываніе въ Неаполе продлилось довольно долго; въ конце Марта 1815 г. она находится еще тамъ.

Несмотря на все предосторожности, которыя были приняты, несмотря на то, что пріездъ и отъездъ произошли глубокой ночью, событіе не прошло незамеченнымъ, такъ какъ слишкомъ многіе были заинтересованы въ томъ, чтобы знать, какъ проводитъ время Императоръ. Островитяне решили, что незнакомка была Марія-Луиза; англійскій комиссаръ и шпіоны Бурбоновъ, лучше осведомленные, заподзрели, что пріезжала любовница Наполеона. Но они хотели видеть любовь тамъ, где были только нежная дружба и признательность. Притуствіе m-lle Лагинской устраняетъ всякую мысль объ интимной близости. Если у Императора и были любовныя приключенія на острове Эльбе, то, конечно, не съ мнимой графиней де Роганъ, – вульгарной интриганкой, пріехавшей туда, какъ разсказываютъ, съ какими-то требованіями и предложеніями услугь, – а съ другой, гораздо менее известной, дамой, съ той самой, которую онъ принималъ три или четыре раза въ апартаменте, прилегавшемъ въ Оранжерее въ Сенъ-Клу, и которая сама, по доброй воле, пріехала въ Порто-Ферайо. Была ли она уже въ этотъ моментъ женой полковника де Б… или вышла за него замужъ на острове Эльбе? Неизвестно; но и до замужества, и после она выказывала одинаковую преданность, и весьма прискобно, что о ней известно такъ мало подробностей. Она не удовлетворилась темъ, что пріехала на островъ Эльбу; въ 1815 г. она пріехала въ Рамбулье и просила, умоляла Наполеона разрешить ей следовать за нимъ и была въ великомъ отчаяніи, когда онъ отказалъ ей въ этомъ. Получивъ откуда-то три тысячи франковъ, она выехала, какъ разсказываютъ, въ Соединенные Штаты, где надеялась встретиться съ нимъ.

Никто, повидимому, и не подозревалъ, что на острове Эльбе Императоръ уделилъ несколько мгновеній этой женшине. Напротивъ, очень часто шли разговоры о мнимыхъ письмахъ Императора, которыя одинъ несчастный священникъ, продавшійся герцогу де Блака, подделалъ, чтобы при дать веру некоторымъ клеветническимъ наветамъ. Безполезно было бы на этомъ останавливаться.

Пребываніе на острове Эльбе было для Наполеона временемъ кризиса и душевнаго, и политическаго, требовавшаго отъ него величайшей осторожности. Онъ хорошо зналъ Марію-Луизу и понималъ, что малейшая неверность, которая дойдетъ до нея, умело раздутая окружающими ее людьми, ранитъ ее въ самое сердце. Онъ послалъ капитана Гюро де Собрей, мужа одной изъ «красныхъ женщинъ», поручивъ ему попытатъся увидеть Марію-Луизу въ Экссъ-ле-Бене и передатъ ей кое-что на словахъ. Онъ получилъ некоторыя указанія, позволявшія ему надеяться, что можно будетъ установить правилъныя писъменныя отношенія. Рисковать вызвать скандалъ было бы слишкомъ несвоевременно.

Но время идетъ, проходитъ весь сентябрь безь писемъ, безъ всякихъ вестей. Онъ решается 10 октября написать великому герцогу Тосканскому, на дружеское расположеніе котораго все еще разсчитываетъ, и на котораго еще 19 апреля указывалъ жене, какъ на естественнаго посредника между ними. Онъ обращается къ нему не со слезницей и по тону, которымъ онъ говоритъ съ своимъ «братомъ и дорогимъ дядей», чувствуется, что самъ онъ все помнитъ и воображаетъ, что и бывшій компьенскій паразитъ долженъ тоже все помнить: «He получая отъ моей жены известій съ 10 августа, а о моемъ сыке – уже шесть месяцевъ, я прошу Ваще Королевское Высочество сообщить мне, не будетъ ли оно столъ любезно разрешить направлять къ нему каждые восемь дней письма для Императрице и пересылать мне известія о ней, а также письма г-жи графини де Монтескью, гувернантки моего сына. Льщу себя надеждой, что, несмотря на событія, подъ вліяніемъ которыхъ изменилось столько людей, Ваше Королевское Высочество сохранило по отношенію ко мне дружескія чувства. Если Ваше Высочество пожелаетъ выказать мне ихъ, для меня это будеть большимъ утешеніемъ. Въ этомъ случае, я просилъ бы его не отказывать въ своихъ милостяхъ и этому маленькому кантону, который разделяетъ со всей Тосканой расположеніе къ его особе. Пусть Ваше Королевское Высочество не сомневается въ хорошо ему известномъ постоянстве моихъ чувствъ къ нему, какъ и въ совершенномъ почтеніи и въ высокомъ уваженіи къ нему. Пусть передастъ оно мой поклонъ своимъ детямъ».

Нетъ, это не слезница, и равенство положенія, превосходство въ прошломъ даютъ себя чувствовать, несмотря ни на что; но съ какой ловкостью, съ какимъ мастерствомъ пущено здесь въ ходъ все, что могло бы тронуть его, имей онъ сердце! Речь идетъ только о томъ, чтобы оказать родственную услугу человеку, который признаетъ себя несчастнымъ, поверженнымъ въ прахъ и, чтобы смягчитъ принца, почти что называетъ себя его подданнымъ – подданнымъ принца, который некогда былъ при немъ однимъ изъ самыхъ услужливыхъ куртизановъ.

Никакого ответа. Драма уже свершилась, и Австрійскій Императорскій домъ – достигъ своей цели, опозоривъ навсегда свою дочь, Императрицу Франціи. Наполеонъ знаетъ объ этомъ, или не знаетъ, но никто не можетъ сказать, чтобы это было ему известно. После такого письма къ такому человеку, онъ не можетъ болыпе писать. У него взяли жену, у него взяли сына. Бурбоны не платятъ денегь, выговоренныхъ имъ въ Фонтенбло. Онъ вынужденъ будетъ вскоре распустить свою стражу и даже не сможетъ оказать сопротивленіе, дать убить себя и вместе съ своими ворчунами броситъ свои жизни къ ногамъ королей, если короли прикажутъ сослать его на какой-нибудь изъ океакнческихъ острововъ, напримеръ, на Азорскіе, которые 13 октября предлагалъ избрать для этой цели Талейранъ, потому что «на пятьсотъ миль отъ нихъ, – говорилъ онъ, – нетъ никакой земли».

Ему остается либо умереть, либо дать убить себя бандитамъ, подкупленнымъ Брюляромъ, либо быть схваченнымъ по приказанію королей, которыхъ настраиваетъ противъ кего Талейранъ. Онъ предпочитаетъ поставитъ последнюю ставку вместе съ Франціей и для Франціи. Онъ решаетъ вернуться.