Паровоз и его вагоны, шумевшие позади, словно цыганский табор, прибыли в пригород Мехико около трех часов ночи, в среду, в начале июня. Еще не рассвело, и темный воздух тепло и щедро дохнул в лицо Эмилии, которое она высунула в окошко, чтобы почувствовать рассвет на опущенных веках, легкий ветерок на волосах, росу на горных склонах. На горизонте, в темноте, вырисовывались вулканы, наблюдавшие за бедствиями, что творились на этой земле. Эмилия обвела их взглядом. Какими бы большими ни были все беды вокруг, если там стояли они, чтобы наблюдать за всем происходящим, значит, не все еще было потеряно.

Кругосветное путешествие их поезда было таким трудным и полным приключений, что его команда заслуживала всенародной торжественной встречи. Но на станции их встречали только их собственный глум да потихоньку светлеющее небо. Даниэль, иногда умевший спать как мертвый, проснулся, только когда поезд перестал убаюкивать его постукиванием колес. Он открыл глаза и увидел Эмилию возле окна, та стояла положив руки на плечи маленькой Теодоре. Они шептались, словно у них еще много осталось, что сказать друг другу.

Потом они обнялись. Эмилия расцеловала Теодору в обе щеки и расплакалась так искренне, что Даниэль, как всегда, почувствовал нетерпение и стыд. Она не очень любила плакать, но когда позволяла себе, плакала так же, как другие смеются, столько, сколько ей хотелось, не обращая внимания на окружающих. Так ее научили плакать в ее семье, и, если бы Даниэль не возмущался, когда заставал ее за этим занятием, ей бы даже в голову не пришло, что в этом есть что-то предосудительное.

Увидев, что она начинает это прощальное чествование, Даниэль встал с пола, служившего ему кроватью, провел руками по растрепанным волосам, застегнул пуговицы на куртке и покашлял, чтобы она наконец обратила на него внимание. Поезд был пуст, а вокруг уже начинали толпиться новые пассажиры. Нужно было сойти на перрон, чтобы окунуться в улицы осажденного, опасного и разгульного города, в который превратилась столица.

У выхода из вокзала они нашли коляску, запряженную парой тощих лошадей, и попросили кучера отвезти их на Сокало. Тот поинтересовался, хотят ли они остановиться где-то в районе Национального дворца или просто собрались на экскурсию. Потому что он не советовал бы им появляться там просто так. За последний год несколько раз сменились обитатели дворца, он побывал в руках и одной, и другой стороны, меняя хозяев с той же скоростью, с какой входили в город и оставляли его те, кто за него дрался. Не далее как сегодня утром прошел слух, что вильисты и сапатисты, не поделив что-то между собой, решили сменить президента. Поэтому на Сокало наверняка опять беспорядки. И вообще, сейчас город – не лучшее место для прогулок молодой пары.

Эмилии хотелось поехать прямо в дом в районе Рома. Она знала от Милагрос, что его двери всегда открыты для них. Даниэль отозвал ее в сторону и попросил не обращать внимания на бредовые слова кучера. В конце концов они уселись и объехали по кругу пустынный Сокало. Одна из дверей собора приоткрылась, чтобы выпустить двух послушниц. Продавец жареного батата подал сигнал со своей тележки. Нянька прошла мимо них в поисках какого-нибудь мертвеца, чтобы развлечь ребенка своих хозяев.

Каждый день на улицах валялись новые ничейные трупы убитых ночью просто так, из-за пустяка. Кучер не советовал им выходить, когда стемнеет, потому что в это время мятежники вели себя на улицах совсем разнузданно и были еще более пьяны, чем днем.

Взбешенный болтовней кучера, Даниэль попросил его высадить их у входа в какое-то кафе. Эмилия напомнила, что в таком виде им нигде нельзя появиться, что им срочно нужно в ванну.

– Сначала покой в душе, а потом уж гигиена. Сначала нужно поесть, – сказал Даниэль, уверяя, что никто на них не посмотрит косо, потому что мир уже принадлежит бедным и грязным, а в стране правят солдаты и крестьяне, ехавшие с ними в одном поезде.

Они вышли из коляски, заплатив ее хозяину сумму, показавшуюся им огромной в песо и смешной, когда они перевели ее в доллары.

– За десять долларов сейчас убивают, – сказал им кучер на прощание. – Постарайтесь не очень-то показывать, что они у вас есть, – посоветовал он, вздохнув напоследок.

Они вошли в кафе, уверенные, что тот их обманывает и доллар не может стоить столько песо. У Эмилии еще оставались кое-какие деньги, скопленные ею в Соединенных Штатах, где доктор Хоган не только платил ей от большой любви гонорары врача, но и ежемесячный процент от прибыли с продажи через его аптеку лекарств, изобретенных им за время переписки с Диего Саури. У Даниэля оставались доллары из тех, что Гарднер прислал ему в уплату за опубликованные статьи, но их капитала не хватило бы надолго, тем более чтобы жить на широкую ногу. Их удивило, что счет за яичницу из двух яиц, три булочки, кофе с молоком и чашку шоколада был во много раз больше, чем три года назад.

– Почти как свадебный банкет, – сказала Эмилия, узнав, сколько это будет в долларах.

Тем временем Даниэль разговорился с женщиной с ребенком на руках. Тщедушная, говорившая шепотом, она раскрыла кулак, в котором был зажат самый удивительный бриллиант, который он видел в своей жизни. Она продавала его за сумму всего в шесть раз больше, чем они заплатили за завтрак. И прежде чем Эмилия, возмущенная, что тарелка фасоли стоит два песо, поняла, что к чему, Даниэль положил деньги в руку женщины и спрятал кольцо.

В раздумьях, откроет ли им кто-нибудь дверь дома в районе Рома, они остановились и посмотрели друг на друга. Они были грязные и оборванные, как партизаны, и выглядели соответственно своему положению: как два выживших после конца света, мечтающих о рае на белых простынях и о ваннах-близнецах, которыми Эмилия пользовалась четыре года назад, не думая тогда, что они когда-либо станут ее самым большим желанием. Они полчаса звонили в дверной колокольчик, пока наконец услышали визгливый испуганный голос, спрашивающий, кто там. Эмилия узнала Консуэло, старую деву, ведущую хозяйство в доме, и перед ними открылись врата рая, спрятанного за этой дверью.

Она вошла, прося прощения за их вид – потерпевших кораблекрушение на суше, – но, сказав несколько фраз, поняла, что Консуэло утратила способность удивляться. Дом сохранял свою элегантность и торжественность, и было что-то в обивке мебели и мягком трепете ковров, что делало его более гостеприимным, так же как его изменившуюся хранительницу.

– Если бы вы знали, что тут было, вы бы не приносили извинения за свой вид, – сказала Консуэло. – В конце концов, во что бы вы ни были одеты, вы – воспитанный человек и имеете право находиться среди этих стен, где мы рады принять вас.

Потом она рассказала, что несколько месяцев дом был временно занят одним из генералов Вильи, чей главный штаб размещался в соседней резиденции. Этот человек, скорее грубиян и сквернослов, чем подлец, почувствовал потребность в большем уединении и проводил здесь каждую ночь с ноября по май, когда генерал Вилья оказал всем любезность, отправившись в другое место со своей войной. Консуэло, чтобы сохранить дом, удовлетворяла все капризы этого человека и многочисленных женщин, с которыми он спал. Они съели и выпили все припасы, даже шампанское, но ни одна книга из библиотеки, ни одна тарелка, ни одна рюмка не пропали.

Когда она закончила рассказывать эту историю, уверенная, что ничего хуже эта революция уже не могла им сделать, она перекрестилась и помолилась о душе своего племянника Элиаса, четырнадцатилетнего подростка, ушедшего вслед за генералом.

– Вам сообщили о его смерти? – спросила Эмилия.

– Для меня он умер в тот день, когда ушел из дома, – объяснила Консуэло.

– Наверное, у него были на это свои причины, – сказал Даниэль ледяным тоном.

– Его глупая идея, что все мы равны, – ответила ему Консуэло. – Нагреть вам ванну?

Даниэль посчитал нужным отложить спор о равенстве. Возможность принять ванну оказалась для него на тот момент такой же ценной, как любое из самых чистых революционных устремлений.

Ничего нет лучше горячей воды, подумала Эмилия, погружаясь в прозрачность первой ванны. Даниэль последовал за ней, чтобы отмыть почти месячную грязь. Ванна была таких размеров, что они свободно помещались вдвоем. Они намылили друг друга, обнялись в воде и играли, пока не сморщились подушечки пальцев, а у Эмилии не появилось два красных пятна, как два уголька, на лице. Тогда, устав барахтаться в супе из собственной грязи, они перебрались в соседнюю ванну, чтобы ополоснуться.

– Какой ты превосходный зверь, – сказала Эмилия Даниэлю, когда он встал в полный рост над нею, еще не решавшейся вылезти из воды. Снизу, пока она еще медлила, она пришла в восторг от вида его яичек, она погладила его ноги, поцеловала худое колено, привстала, чтобы, играя, просунуть голову в арку его бедер. – Ты крыша моего дома, – сказала она ему.

Даниэль нагнулся, чтобы поцеловать ее, и вытащил ее из воды.

– Что за глупости ты говоришь, – сказал он, повязав себе на талию полотенце, и ушел искать неизвестно что.

Эмилия плескалась в чистой воде и ждала, когда Даниэль к ней присоединится, перестав ходить туда-сюда по комнате.

– Что ты ищешь? – спросила она, играя своей темной прядью, отражавшей множество огней.

– Не знаю, – сказал Даниэль, опускаясь наконец в прозрачную воду, где она уже засыпала. Ему хотелось обхватить ее талию пальцами обеих рук коснуться языком ее пупка в центре плоского живота. Но сначала он нашел ее губы, а под ними – ее язык, остроумный и памятливый, в неизменном ладу с ее глазами.

Я давно уже не дарил тебе ни одного камня, – сказал он, оторвавшись от ее рта.

Эмилия почувствовала, как золотой холодок коснулся ее зубов, попала кончиком языка в полый круг и сжала губы. Две слезы, как две загадки, пробежали по ее вымытым щекам. Даниэль положил ей в рот кольцо, купленное этим утром.

– Не плачь, ты заставляешь меня нервничать, – сказал он. – Хочешь выйти за меня замуж?

На следующий день, наглаженные и надушенные, они вышли в безразличие города на поиски телеграфа, магазина, чтобы купить одежду, ресторана, чтобы отпраздновать событие, и кого-нибудь, у кого будет время и желание поженить их. Сначала они попали на телеграф. Эмилия отправила Саури самую длинную телеграмму за всю историю работы этого почтового отделения. Вторым по счету оказался шикарный ресторан, который, казалось, совсем не обижался на демонов дороговизны, там молодые люди забронировали два места на три часа дня и отправились искать одежду и того, кто совершит для них обряд.

Почти все магазины были закрыты, но на рынке они нашли белую индейскую рубашку, вышитую терпеливыми руками женщины из штата Оахака.

– Какое счастье – не иметь врагов, – сказала Эмилия, когда они снова пустились бродить без цели.

– Почему ты так говоришь? – спросил Даниэль.

– Потому, – вымолвила она.

Они шли куда глаза глядят, без цели и без дела, и, сами того не желая, вдруг очутились у ворот кладбища.

– Здесь похоронен Хуарес, – сказала Эмилия, узнав кладбище Сан-Фернандо. Она была здесь четыре года назад с Милагрос, когда они посетили могилы великих людей. И сейчас собиралась войти в ворота, чтобы снова обойти его.

– Ты же не хочешь пойти на кладбище? – спросил Даниэль.

В ответ Эмилия улыбнулась ему, улыбнулись даже ее темные глаза. Даниэль вспомнил, как Милагрос Вейтиа говорила, что лицо Эмилии наделено каким-то таинственным очарованием. Может быть, ее главный секрет – не быть идеальной?… На передних зубах у нее была маленькая щербинка прямо посредине; отметинка от оспы придавала особый шарм ее самоуверенному носу богини, а еще она очень забавно хмурилась, когда вопрос казался ей бесполезным, как сейчас.

Они вошли в ворота кладбища. Эмилия шла впереди и рассказывала, что раньше здесь была могила Мирамона, врага Бенито Хуареса, пока Конча, его жена, не перевезла его в другое место, узнав, что Хуарес лежит рядом. Даниэль рассмеялся, услышав эту историю, а Эмилия воспользовалась моментом, чтобы напомнить ему, как хорошо не иметь врагов и не растрачивать свою жизнь на политические драки. Единственная нужная в этой жизни вещь – это умение прощать. Единственный способ не оказаться в ответе за сход лавины – это не быть одной из песчинок этой лавины. Даниэль снова рассмеялся и обвинил ее в том, что она все упрощает. Эмилия, знавшая, с каким трудом далась ей эта простота, обняла его за талию, и дальше они пошли молча.

Как и весь город, кладбище было заброшенным и полуразрушенным. В полдень на его скамеечках сидели полупьяные и нищие. Эмилия и Даниэль шли между ними и живыми изгородями, цветущими то тут, то там, блаженные от собственного счастья. Их очень забавляла идея пожениться. Какой-то мужчина, старый, как сама старость, подошел к ним и спросил, какое сегодня число. Они назвали ему даже час, месяц и год. Затем в обмен на это попросили объявить их мужем и женой.

– Не могу, – ответил старик.

– Почему? – спросила Эмилия.

– Потому что я очень голоден, – ответил тот. – Я жду здесь, когда вернется моя дочь, которая пошла с другими женщинами громить булочную одного испанца.

– Пожените нас, пока ждете, – попросила Эмилия.

– Нет, – сказал мужчина. – Я не буду женить тех, кто расстанется.

– Откуда вы знаете, что мы расстанемся? – спросил Даниэль.

– Потому что я – ясновидящий, – ответил старик, направляясь к одной из скамеек.

Эмилия и Даниэль пошли за ним как под гипнозом.

– А по вашим предсказаниям, кто придет к власти после революции? – спросил Даниэль, которому с самого утра хотелось послушать кого-нибудь, кто знает или предвидит хоть что-нибудь в политических делах.

– Самые плохие, – сказал старик.

– А кто самые плохие?

– Теперь ваша очередь угадывать, – сказал старик.

Эмилия наклонилась к нему и сказала, что они думают не расставаться.

– А об этом никто никогда не думает, – сказал ясновидящий. – Вы расстанетесь, потому что все прямое оказывается кривым. Но если вы так хотите, я вас поженю. Встаньте там.

Он показал на ясень, растущий в полуметре от скамейки. Затем, без каких бы то ни было символов власти, лишь властью своего взгляда старика, сведущего в вопросах жизни и смерти, без лишних формальностей, спросив только их имена, дон Рефухио, как он назвался, объявил их мужем и женой. Он сорвал три листика ясеня, росшего над их головами. Прикусил все три листика за краешек и передал им, чтобы каждый последовал его примеру: Потом он осмотрел каждый лист, словно это были официальные бумаги, оставил один себе, а два другие отдал молодоженам.

– Это дерево питается светом усопших. Поэтому нам не нужно иных свидетелей, – сказал старик. А потом спросил, собираются ли они в благодарность за совершенную церемонию накормить его обедом.