Конечно, я хотела, чтобы меня любили. Я всю жизнь хотела, чтобы меня любили. А в вечер концерта — как никогда прежде.

Когда мы приехали, зал Галереи Изящных искусств был уже полон. Родольфо и Чофи шли впереди, отвечая на вопросы журналистов, которые так и вились вокруг. Мы подошли к президентской ложе, расположенной в центре зала. Все взгляды были прикованы к ней.

В соседних ложах расположились министры и их семьи. В партере сидели почетные гости и люди того сорта, которые издали кажутся совершенно счастливыми, сама не знаю почему.

Именно там, внизу, я сидела, когда впервые увидела Карлоса. Там я была бы ближе к нему, и он мог бы меня видеть.

Со сцены доносились звуки настраиваемых инструментов. Музыканты были в черных костюмах, начищенных до блеска ботинках, с гладко зачесанными волосами. Как они были не похожи на себя прежних, какими я увидела их впервые — растрепанными, в разноцветных рубахах, старых ботинках и лоснящихся брюках. Теперь же, такие ухоженные, но совершенно одинаковые, они казались фальшивыми. Ведь на самом деле они были столь же разными, как их инструменты. Наконец, появился Карлос — во фраке и галстуке-бабочке, с безупречно уложенными волосами и дирижерской палочкой в руке. Под гром аплодисментов он направился к пульту, затем повернулся лицом к залу и поклонился публике.

— Ну какой же клоун этот Вивес, — сказал Андрес.

Меня он растрогал. Мы сели, Карлос взмахнул руками, и полилась музыка.

Когда закончилось первое отделение, весь театр взорвался аплодисментами. Казалось, зал рукоплещет самому Богу. Я же застыла, глядя себе под ноги.

— Что с тобой происходит, Катин? — спросил Андрес. — Или тебе не нравится? Почему у тебя такое лицо, словно ты вот-вот родишь?

— Конечно, мне нравится, — сказала я. — Вивес действительно хорош.

— С чего ты взяла, что он хорош? Я вот, например, и понятия не имею. Я впервые присутствую на таком концерте. Мне всё это кажется слишком наигранным. От уличных музыкантов хотя бы не клонит в сон.

Мы вышли из ложи, чтобы выпить по бокалу вина и поговорить. Чофи прямо-таки сияла, гордая открытием, которое сделал ее муж.

— Он настоящий гений, — говорила она женам министров, сгрудившимся вокруг нее, как цыплята вокруг наседки. На ней был один из тех ужасных меховых палантинов, украшенных лисьими головами. Из-за него ее плечи казались слишком узкими, руки — короткими, а грудь — прямо-таки необъятной. Пока она на все лады расхваливала Вивеса, лисьи головы елозили по ее соскам.

От эйфории она раскраснелась. Тогда она раскрыла веер и принялась гонять ветер над своими мехами. Как будто нельзя их просто снять. Остальные женщины восхищенно закивали.

— Бесподобно! — воскликнула супруга министра внутренних дел.

— Просто грандиозно! Надеюсь, вы все со мной согласитесь, — ответила супруга министра финансов, залившись смехом. — Это та качественная музыка, которой нам всем недостает.

Остальные рассмеялись вместе с ней.

— Но эта музыка воистину великая, — закатив глаза, заявила жена министра иностранных дел. Дочь одного чиновника из прежнего правительства, сохранившего свою власть, в вопросах мировой культуры она всегда смотрела на нас, как на новичков. Ведь у нее-то отец был послом, и «всё детство она провела во Франции».

— Да, это великая музыка! — заявила Чофи, сжимая в объятиях своих лис.

К счастью, антракт наконец закончился. Просто ума не приложу, как министры Родольфо могли жениться на этих глупых курицах.

Второе отделение концерта было грустным-прегрустным и длинным-предлинным, казалось, что музыка вот-вот закончится, но когда наконец наступил финал, он выглядел будто проклятье. Та музыка, что заставляла меня подниматься по ступеням, что звучала у меня в голове, которую я не могла напеть, потому что боялась.

Первые двадцать минут Андрес отчаянно боролся с дремотой, потом начал о чем-то шептаться с Фито.

А я неотрывно смотрела на Карлоса — на его спину, взлетающие и падающие руки, на его ноги. Я смотрела на него так, словно он сам был музыкой, словно я не болтала и шутила с ним на глазах у Андреса во время обеда. Теперь это был совсем другой человек, не похожий на всех нас, словно явившийся из другого мира.

— Этому сеньору Малеру явно нужна женщина, — прошептал Андрес, наклоняясь к моей шее.

Несколько раз кто-то пытался зааплодировать, посчитав, что грохот ударных предвещает финал, но музыка начиналась снова, затихая так, что ее почти не было слышно, оставался лишь шепот, к которому чуть позже присоединялась скрипка, затем виолончель, а потом и остальные инструменты, оглушая публику. Поэтому, когда и в самом деле наступил финал, лишь я, прослушавшая симфонию много раз, знала, что пора аплодировать, и захлопала в одиночестве.

Я прервала разговор Андреса и Фито, а Чофи, клевавшая носом, встрепенулась. Они захлопали, а вместе с ними и вся публика.

Карлос опустил руки и замер перед оркестром; затем повернулся лицом к залу, и я наконец смогла увидеть его лицо с упавшей на лоб челкой, почти закрывавшей глаза. Он поклонился, сошел с подиума и исчез за кулисами.

Пока все аплодировали, мне так хотелось услышать его слова: «Кто кого угощает мороженым?». Он снова появился, указал жестом на оркестр и поклонился, согнувшись почти пополам.

Он действительно великолепен, думала я. Эти глупые курицы правы. И это они еще не разговаривали с ним, не гуляли с ним по Мадеро, и он не оскорблял их посреди улицы.

Я продолжала аплодировать, как и все остальные, как вопил Андрес 15 сентября, в День независимости.

— Всё-таки генерал Вивес произвел на свет нечто стоящее. У этого парня есть задатки политика, иначе он не сорвал бы такие аплодисменты. Вы только поглядите, похоже, это было главное выступление в его жизни. Теперь он больше тебе не принадлежит, — сказал он Фито, покатившись от хохота.

— Вивес, Вивес, Вивес, — выкрикивала публика, а музыканты аплодировали или постукивали смычками по пюпитрам.

Из боковой двери вышел Вивес, опять идеально причесанный.

И снова при его появлении аплодисменты стали громче. Он взошел на дирижерский подиум, поднял руки, чтобы музыканты встали, и повернулся к нам, снова поклонившись, так что его голова чуть не коснулась пола.

— Он точно станет хорошим политиком, — сказал Андрес. — Превосходный актер. Как жаль, что мы не можем использовать такой же подиум, это произвело бы эффект. Ты что, так не считаешь, Тюфяк? — спросил он Фито. Ты только погляди на женщин, они словно обезумели. Если пообещаешь дать женщинам право голоса, я, пожалуй, попробую порепетировать с этим подиумом. В парламенте как раз лежит проект закона, который никогда бы не подписал Агирре. Уверяю тебя, они проголосуют, а если я буду выступать с такого подиума, то стану президентом, и никто и слова не скажет, что это дурной тон, поскольку я твой кум. А как меня выдвинут, на следующий же день назначу Вивеса председателем партии, и пусть катается по всей стране со своим оркестром. Как тебе это, Катин?

Вивес скрылся и вновь появился уже в пятый раз, оркестр садился и вставал, но публика не переставала аплодировать. В особенности женщины. Дамы в соседних ложах, приятельницы Чофи, хлопали так, словно были его любовницами.

— Нам пора, — сказала я Андресу. — Поздравим его за ужином, а сейчас — это уже чересчур.

— И я о том же, он же не тореро. А выглядит так, будто только что рисковал жизнью, — отозвался Андрес.

— Не уходите, — попросил Родольфо, совершенно не умеющий приказывать. — Я не могу вести себя так грубо.

— Ты — может быть, зато мы — очень даже можем, — ответила я.

— Но вы же наши родственники, — напомнила Чофи, которая всегда относилась к родственным отношениям со всей серьезностью.

Тем временем Вивес вернулся на сцену почти бегом, поднялся на подиум и головой и руками одновременно подал знак оркестру, не обращая внимания на аплодисменты. Словно сказал им: «А теперь все одновременно, с двадцать четвертого такта». Только теперь мелодия была из тех, что я могла напевать, как будто ее заказал мой папа. Даже не знаю, сколько раз по утрам я ее слышала, иногда он останавливалась в дверях спальни и насвистывал эту мелодию, пока мы не высовывали головы из-под простыней, проклиная солнце и отца, вечно встававшего спозаранку.

Но папы здесь не было, он не мог мне спеть, и мне некому было пожаловаться по совершенные ошибки, не у кого спросить, что делать с тем желанием, которое начинало во мне разгораться.

Оркестр превратился в насвистывающего по утрам папу, я так остро почувствовала его отсутствие, будто что-то вселило в меня уверенность — его слова и объятья исчезли навсегда, не осталось ничего, кроме воспоминаний, лишь упрямая ностальгия, и я разрыдалась, всхлипывая так громко, что чуть не заглушила оркестр.

Я сползла с кресла на пол, чтобы никто не заметил, как я оскандалилась. Андрес, который никогда не знал, как поступать в таких случаях, положил руку мне на голову и погладил, как кошку. В результате, когда оркестр закончил играть, мои слезы высохли, но веки припухли, а прическа пришла в беспорядок.

— Вот черт! — ругнулся Андрес. — В недобрый час я сказал Вивесу, что ты не слышала никакой другой музыки, кроме той, которую твой папаша мурлыкал себе под нос.

Зрители аплодировали стоя; они хлопали и кричали, кричали и хлопали, как будто и в самом деле находились на арене для боя быков. Я сидела на полу. Сквозь бронзовые перила ложи я видела улыбку Карлоса, видела, как он вскинул голову, когда стихла последняя нота. Так иногда смеялся папа. Я перестала плакать.

Публика продолжала аплодировать, но Вивес больше не показывался. Тут под звуки государственного гимна начали спускать флаг, как всегда делали, когда Родольфо появлялся и покидал любое место, я бегом бросилась из ложи в уборную, чтобы привести себя в порядок. 

Прием состоялся в «Лос-Пинос» , в зале с деревянными панелями и огромными люстрами. Карлос уже был там, когда мы вошли под звуки государственного гимна вместе с Родольфо и Чофи.

— Великолепно, Вивес, — сказал Фито, пожимая ему руку.

— Маэстро, у меня нет слов, — заохала Чофи, поглаживая свои меха.

— Вивес, у тебя прирожденный талант политика. Не трать его понапрасну, — заявил Андрес.

— Спасибо, — сказала я.

— Вам спасибо, — широко улыбнулся он.

Меня била дрожь, со мной творилось что-то ужасное. Мне казалось, что все на свете это заметили.

Я взяла Андреса под руку и сказала, что мы уходим.

— Но мы же только что пришли. Еще даже не ужинали. Я умираю с голода, а ты разве нет? К тому же пришел Пончо Пенья, а мне срочно нужно с ним переговорить, — ответил он и оставил меня посреди зала и в метре от Вивеса и его поклонников. Они полностью им овладели. Даже Кордера подошел его поприветствовать. Вивес обнял его и через плечо заметил, как я молча на него уставилась. Он взял Кордеру под руку и направился с ним в мою сторону.

— Вы знакомы? — спросил он и не дал времени ответить.

— Очень приятно, — разом выпалили мы, предпочитая забыть, откуда друг друга знаем.

— Почему бы нам не пройти в сад? Тут слишком много народу, — предложил Карлос.

Он взял меня за руку и быстро повел к двери. Кордера пошел с нами. Проходя мимо Андреса, Карлос бросил ему:

— Выведу твою жену на воздух, мы здесь задыхаемся.

— Правильно, а то у нее уже и глаза слипаются, вот-вот уснет, — ответил Андрес. — Спокойной ночи, Альваро, — добавил он, увидев, кто нас сопровождает, и притянул меня к себе. — Последи за ними, послушай, о чем они говорят, — шепнул он мне на ухо, прежде, чем поцеловать. — Только недолго, — сказал он вслух, подмигивая Карлосу.

— Как твои дела в Конгрессе? — спросила я у Кордеры, когда мы остались втроем среди деревьев сада.

— Замечательно, — ответил Кордера, глядя на меня.

— Ты намерен вновь баллотироваться? — спросил Вивес.

— Это зависит не от меня, — ответил он. — Все решает ассамблея.

— Да, но кто решает за ассамблею? Только не говори, что решение ассамблеи зависит от кого-то другого.

— Почему же? Это действительно так.

— Не притворяйся, братишка.

— Что ты хочешь от меня услышать? — развел руками Кордера.

Мы прошли к центру сада. Карлос обнял меня за талию и, прежде чем я успела ответить, притянул к себе.

— Сеньора тоже знает, что ее муж — позор страны. Не позволяй ему вмешиваться, он хочет тебя надуть, это очевидно, но ты ему помешаешь. Если тебя переизберут, и ты сможешь мобилизовать рабочих, как делал уже шесть лет, то и президентом сможешь стать.

— Асенсио уже вмешался. Мы с депутатами парламента дали ему бой, но кто, по твоему, написал речь для президента, с которой он выступал утром? Кто, по твоему, заявил, что нельзя повторить один и тот же путь? И всё для того, чтобы сказать, будто его политика не отличается от политики президента Агирре, но при этом призвать пролетариат пересмотреть методы борьбы и заняться самокритикой. Пересмотреть методы — это значит пересмотреть руководство и их позиции. Нас хотят поиметь, хотят заткнуть нам рты. Это самое отвратительно соглашательство. Они присоединились к Суаресу, который занимается политикой ради прибыли.

— Но ты собирался предъявить им иск — так как же? Или ты уже передумал?

— Нет, не передумал, но это слишком сложный вопрос. Давай поговорим об этом завтра? — предложил он, подозрительно поглядев на меня.

— Ты боишься смерти? Не бойся.

— Я не боюсь смерти, но и умирать не хочу. К тому же это от меня не зависит. Завтра увидимся. Прощайте, сеньора, спасибо за то, что сохраните этот разговор в тайне.

— С чего вы взяли, что я сохраню его в тайне?

— Просто знаю, — ответил он и пошел в другую сторону.

— Что за страна! — воскликнул Карлос. — Одни боятся, а другие скучают. Ты боишься?

— Я скучала, — ответила я.

— А сейчас уже нет?

— Сейчас уже нет.

— Что собираешься делать? — спросил он.

— Когда именно?

— Сейчас.

— Все, что захочешь ты. А ты что собираешься делать?

— Трахаться.

— Со мной?

— Нет, с Чофи.

Когда я проснулась, Карлос спал рядом, губы у него припухли.

Квартира состояла из гостиной, половину которой занимал рояль, похожей на шкаф кухни и спальни с фотографиями на стенах и большим окном с видом на Галерею Изящных искусств. Мне хотелось остаться. Карлос открыл глаза и улыбнулся.

— И куда мы поедем? — прошептала я ему на ухо, словно кто-то мог услышать.

— На море, — ответил он в полусне.

— Тогда поехали.

— Который час? — спросил он, зевая и потягиваясь.

— Не знаю, — ответила я. — Почему мы не можем умереть вместе — прямо сейчас?

— Потому что у меня еще много дел. Я еще никогда не дирижировал Венским оркестром.

— Возьмешь меня с собой в Вену?

— Конечно. Когда меня пригласят.

— Значит, пока еще не приглашают?

— Нужно дождаться окончания войны и стать лучшим дирижером.

— Тогда ты меня уже не будешь любить.

— Я люблю тебя сейчас, — сказал он и стал меня целовать. Потом протянул надо мной руку, пытаясь дотянуться до часов на тумбочке с моей стороны. — Четыре часа. Думаю, мы и правда сегодня умрем. Хуан наверняка забыл.

— Что забыл?

— Что должен позвонить, когда Андрес соберется выходить из «Лос Пинос».

— Зачем?

— Чтобы ты вернулась домой раньше него.

— Но я не собираюсь возвращаться домой.

— Тебе придется. Ты не можешь здесь остаться.

— Какая же я дура! — рявкнула я, вставая, и начала собирать по всей квартире свою одежду. Я была так зла, что запуталась с застежкой платья и стала ее дергать, пока не оторвала. Я надела туфли — всё равно под пальто никто не заметит голую спину.

— Вы с Альваро просто придурки! — бросила я.

— Для провинциалки у тебя красивые волосы, — ответил он.

— Да что ты знаешь о провинциалках, — крикнула я.

В дверь позвонили. Это был Хуан.

— Сеньора, генерал не собирается уезжать из резиденции. Говорит, вы сказали ему, что будете в саду, и он должен забрать вас оттуда.

— А с кем он? Вечеринка закончилась? — поинтересовалась я.

— Он с доном Альфонсо Пеньей, — ответил Хуан.

— До сих пор? — удивилась я. — Наверное, напился вдрызг, если столько времени выносит Пенью.

— Пойдем, дорогая, — сказал Карлос, который, уже полностью одетый, стоял в дверях.

Мы приехали в «Лос-Пинос». Хуан отправился парковать машину, а мы вышли неподалеку от того места, где расстались с Кордерой.

По пути Карлос обнял меня за талию и притянул к себе. Потом мы вошли в зал. Там уже почти никого не было, только Андрес и Пенья сидели в глубине. Рядом с каждым стоял официант, а на столике между ними красовалась бутылка коньяка. Мы направились к ним.

— Ну что, уже надышались свежим воздухом? — спросил Андрес, растягивая слова.

— Мы ведь недолго отсутствовали. Когда ты успел так нализаться? — возмутилась я. — Ты же пьян в стельку, Андрес! Что с тобой случилось? Ты же никогда так не напивался.

Я и в самом деле удивилась. Я знала, что Андрес может пить несколько часов, совершенно не пьянея.

— Потому что в этой стране может выжить только безумец или пьяный. Я почти всегда безумен, но сегодня мне вдруг захотелось обрести разум. Правда, братец? — обратился он к Пенье, который был пьян еще больше, косил глазами и смотрел в пол.

— Я тебе скажу, что эти коммунисты очень опасны, — проговорил тот, заикаясь. — Тебе не следовало отпускать с ними свою жену.

— У него уже начались галлюцинации, — заметил Андрес. — Сейчас назвал Вивеса коммунистом, а через минуту скажет, что сюда вошел фиолетовый слон или Грета Гарбо в трусах. Хуан, отвези его домой, а мы еще поболтаем.

— Думаю, нам всем пора по домам, — сказала я. — Здесь уже нечего делать.

— Ах, вы только посмотрите на нее! — сказал Андрес, поднимаясь. — Как она обеспокоена соблюдением приличий! Ладно, поедем домой, но пусть Хуан привезет туда певцов из «Сироса».

— «Сирос» сейчас уже закрыт, — напомнила я.

— Ничего подобного, он работает до трех утра, еще есть время. Хуан, привези сюда трио, которое знает «Предчувствие».

— Но сначала пусть отвезет нас домой, — сказала я.

— У нас что, нет другой машины? А твоя, Вивес? — спросил Андрес.

У меня перехватило дыхание. Машина Вивеса осталась около его дома.

— Я одолжил ее Кордере, ему не на чем было ехать, — спокойно ответил Вивес.

— Вот же козел этот Кордера, пытается наложить лапу даже на автомобили моих друзей. Даже ты попался на удочку бедняги Альварито. Одолжил ему машину! Если у него нет машины, с какой стати ему давать свою? Но мы не можем больше ждать. Если останемся без певцов, я его убью, это уж точно, и дело не в политике. Он умрет за то, что испортил нам вечер, да и стране тем самым я окажу услугу.

Мы поехали домой.

— Пусть Хуан высадит нас во дворе, а до дома мы сами как-нибудь дойдем, — сказал Андрес. — Я пойду в зал, а ты, Хуан, привези сюда музыкантов — тех, кто знает «Предчувствие».

Я выскочила из машины и бросилась к окошку Хуана.

— У него остановились часы, — сказала я. — В «Сиросе» вы уже никого не найдете. Поезжайте лучше в дом маэстро Лары — я уверена, они еще продолжают праздновать. И скажите Тоне, чтобы она приехала как можно скорее.