С Тоней Перегрина я познакомилась еще в то время, когда Андрес был губернатором. Она приехала в Пуэблу вместе с Ларой. Я пригласила ее спеть в кинотеатре «Герреро» на одном из тех благотворительных мероприятий, которые я так любила организовывать. Они собирались провести в Пуэбле два дня, но в итоге остались на пять. Я поселила их в гостевых комнатах нашего дома, свозила на ранчо в Атлиско, показала все достопримечательности. Конечно, они получили массу удовольствия, хотя мне доставляло еще большее удовольствие их развлекать. По вечерам Агустин играл на рояле, а Тоня пела.

Мы с ней подружились. Я отвела ее к Лупе, своей портнихе, которая была настоящим гением. За два дня она сшила ей три концертных платья со шлейфами и оборками, маскировавшими ее полноту. Она и так была хороша, стоило ей только запеть, но платья привлекли к ней всеобщее внимание и заставить ее почувствовать, что она ничем не хуже Нинон Севильи. А вот я, признаюсь, завидовала им обеим. Когда Лупе сшила эти платья, Тоня не желала больше выходить на сцену ни в чем другом. Поскольку ей так и не удалось уговорить Лупе переехать в Мехико, Тоня с тех пор наведывалась в Пуэблу при любой возможности.

Она всегда останавливалась в нашем доме. И все бы хорошо, но однажды к ней в комнату прокрался какой-то тип с ножом и бросился на нее с криком «Смерть Андресу Асенсио!». Андрес в те дни никогда не спал две ночи подряд в одной и той же комнате. Иногда он оставался у меня, иногда ночевал в комнате Чеко или где-нибудь еще. Накануне приезда Тони он спал в той комнате для гостей, где мы ее поселили. Так вот, этот тип бросился с ножом на Тоню, в потемках приняв ее за Андреса, а она настолько растерялась, что не нашла ничего лучше, чем пропеть:

— Есть ли на свете такие глаза — зеленые, как изумруды?

Тот тип вылетел из ее комнаты и бросился бежать. Тоня рассказала мне об этом лишь много лет спустя.

— Как тебе пришло в голову спеть? — спросила я.

— А что еще я могла сделать, если накануне ты весь вечер заставляла меня это петь, и в голове у меня вертелись то зеленые очи цвета морского прибоя, то алые губы цвета кораллов? Эта песенка мне даже во сне снилась, я уже ни о чем больше думать не могла, только о пальмах, кораллах и изумрудах.

Мы стали такими подругами, что теперь я не сомневалась: если Хуан скажет Тоне, что она мне срочно нужна, она примчится даже среди ночи, хоть в ночной сорочке.

И действительно, еще не успел растаять лед в стаканах с виски, когда за дверью послышался шум мотора. Я открыла. За дверью, как ясное солнце, стояла Тоня в сверкающем голубом платье с обнаженными плечами. Она поцеловала меня в щеку.

— Добрый вечер, добрый вечер, — произнесла она своим божественным голосом. — Кто-то здесь хотел меня видеть?

— Тоня! Спойте «Предчувствие», — попросил Андрес.

— Конечно, генерал, но сначала представьте меня господам, — ответила она, глядя на Вивеса, словно пыталась его вспомнить. — Знаю, вы дирижер симфонического оркестра. Видела вашу фотографию. Я ни одного лица не забываю, верно, сестренка? — обратилась она ко мне.

— А это депутат Альфонсо Пенья. Как видишь, мы ему уже наскучили, — ответила я, указав на Пончо, дремлющего в обнимку с бархатным креслом.

— Очень приятно, — сказала Тоня, приподняв его руку и бросив обратно. — «Предчувствие», генерал? К сожалению, я не привела с собой пианиста, так что как получится.

— С вашим-то голосом, Тоня, да как получится? — сказал Андрес.

— Вам нужен пианист? — спросил Карлос, сидящий за роялем.

— Только не говорите, что знаете эту песню, — удивилась Тоня.

Карлос ответил первыми аккордами из «Предчувствия».

— Ну надо же, вы только поглядите, — отозвалась Тоня.

— Что, годится? — поинтересовался Карлос. Тоня продолжила песню, направившись к роялю.

— Но только с самого начала, Тоня, — попросил Андрес. — «Боюсь стать счастливым с тобою рядом», — пропел он.

— «Боюсь всё потерять», — вторила я, сев в кресло и зачарованно слушая.

— Хорошо, генерал, — ответил Вивес и заиграл сначала. Карлос аккомпанировал Тоне, словно они репетировали многие месяцы.

Он не просто аккомпанировал, а после окончания одной песни сливал ее финал с началом другой, и Тоня как ни в чем ни бывало продолжала петь. Они веселились, их глаза горели.

«Для чего на небе луна, для чего в морях глубина, ты лишь слово скажи и меня позови, нет на свете препятствий для моей любви».

— «Я одержима тобой, у всех на глазах я схожу с ума», — подхватила я, понимая, что мой голос, похожий на мышиный писк, не идет ни в какое сравнение с божественным голосом Тони.

Тоня кивнула и жестом велела мне приблизиться.

Я села на стул возле рояля, рядом с Карлосом; он тут же оборвал эту песню, которую, как мне казалось, написали специально для меня, и разразился аккордами другой песни, «Какая ночь была вчера».

— «Ах, что за ночь была вчера», — вступила Тоня. — «Ах, что тогда произошло, что так меня смутило...»

— «И я теперь в смятеньи чувств, а так была спокойна. Томит меня предчувствие, что кончилась любовь», — пропела я, изо всех сил напрягая голос, наклоняясь при этом к Карлосу, который украдкой протянул руку и погладил меня по колену.

— Ну вот, ты, как всегда, все испортила, Каталина, — недовольно произнес Андрес. — Заткнись, когда поют великие мастера.

Я не обратила внимания на его слова.

— «Ах, что ты делаешь со мной? — продолжала я. — Я вся в смятеньи чувств. Такого прежде не бывало никогда...»

По сравнению с голосом Тони мой собственный казался жалким писком, но я все равно продолжала:

— «Клянусь, со мной такого не бывало никогда...»

В эти минуты мне казалось, что ее голосом поет моя собственная душа.

— «И лишь тогда я поняла, что лишь тобой всегда жила, лишь одного тебя ждала», — пропели мы вместе, и я уронила голову на рояль.

Бум — послышалось вместо финала песни «Какая ночь была вчера».

— Каталина, кончай эти глупости, — сказал Андрес. — Это ведь я пьян. Сыграй «Пепел», Вивес.

— Да, сыграй «Пепел», — поддержала я.

— А ты помолчи, Катин, — сказал Андрес.

— Хорошо, жизнь моя.

— «После стольких мук я поняла, что забыла тебя», — пропела Тоня.

— «После того, как отдала свое израненное сердце», — подхватила я, а она встала позади меня, положив руки мне на плечи.

— Каталина, не влезай, — снова одернул меня Андрес.

— Шел бы ты куда подальше со своими «не влезай»! — ответила я, и вновь запела вместе с Тоней:

— «Нет на свете горше любви, чем та, что я дарила тебе».

— Пам-пам-пам-пам, — пропела я, отстукивая такт по крышке рояля.

— «Не могу ни простить, ни дать тебе то, о чем просил меня ты», — продолжили мы.

— «Ты должен знать, что обманутая любовь обращается в ненависть», — медленно проговорил Андрес, погрозив пальцем неизвестно кому.

— «А если захочешь вернуться, найдешь ты лишь пепел, лишь пепел, которым стала моя любовь», — закончили мы.

— Вот хренотень, — буркнул Андрес.

— «Пой, если хочешь забыть свое сердце», — пела Тоня, следуя за мелодией Карлоса.

— «Пой, если хочешь забыть свою боль», — подхватил Карлос, исполняя короткие пассажи.

— «Пой, если тебя покинула любовь. Пой, чтобы завтра она вернулась».

— Пам-па-рам, пам-па-рам, пам-па-рам, — подхватила я, встала со скамейки и закружилась в танце.

Вивес рассмеялся, а Андрес заснул.

— Возроди во мне жизнь, — пропела я, танцуя в одиночку по залу.

— «Возроди во мне жизнь, возьми мое сердце», — пропела Тоня, вторя мелодии Карлоса.

— «Возроди во мне жизнь, и охватит болью сердце мое», — подхватила я и вновь села рядом с Карлосом. Андрес был прав, я лишь портила их чудесный дуэт, но в ту минуту я даже не задумывалась об этом.

— «Ты не увидишь меня, ведь твои глаза принадлежат мне», — пропела я, склоняясь к плечу Карлоса, который закончил тремя аккордами, отзвучавшими прежде, чем Тоня дотянула последнюю ноту.

— Потрясающе, Тоня, — сказал он. — Я восхищен.

— А вы? — спросила она. — Любите друг друга или собираетесь влюбиться?

Мы вышли в сад, чтобы полюбоваться восходом солнца, пока Андрес спит.

— Сеньора, я отвезу депутата домой? — спросил Хуан, стоящий в дверях прихожей.

— Буду очень признательна, Хуан, — ответила я. — И проводите генерала до постели. Вы просто святой.

— И меня отвезите тоже, — сказала Тоня. — Я не хочу оставаться на завтрак.

Солнце уже, наверное, целый час стояло над деревьями, словно огромный апельсин. В сад вышел Чеко, в пижаме и босиком.

— Мама, почему ты одета так же, как вчера? — спросил он. — Надень брюки. Или ты не собираешься сегодня кататься верхом?

— Поехали, дирижер, — сказала Тоня, хлопая Карлоса по плечу. У него под глазами пролегли круги, но всё равно он был прекрасен. — Пока, сестренка, удачно тебе прокатиться! Самое время подышать свежим воздухом.

Карлос положил руки мне на плечи и поцеловал в щеку.

— Увидимся завтра? — спросил он.

— Увидимся, — ответила я, и мы расстались.

Они с Тоней направились к машине. Мы с Чеко пошли в дом.

— Слушай! — крикнул Карлос, обернувшись в воротах. — А ведь завтра уже наступило.

Когда мы вернулись домой после верховой прогулки, у меня голова шла кругом. Я спешилась, мечтая о глоточке апельсинового сока. Лусина принесла мне его прямо в сад, где я сидела, поджав под себя ноги, отвечая невпопад на какие-то вопросы Чеко.

— Генерал велел передать, чтобы вы поднялись к нему, как только вернетесь, — доложила Лусина.

Я взбежала по лестнице, прыгая через три ступеньки, и вошла в комнату Андреса, даже не сняв на пороге испачканных в грязи сапог. Там я села на разобранную постель и принялась их отряхивать.

— Можно, я отдерну шторы? — спросила я. — А то ничего не видно.

— Закрой лучше дверь, будь так добра, — ответил Андрес, поворачиваясь в постели, чтобы удобнее было обнять меня за талию. — И расскажи, о чем вчера говорили Кордера с Вивесом, — потребовал он, поглаживая меня по спине.

— О концерте, — ответила я.

— А еще о чем?

— Вивес спросил у Кордеры насчет Конгресса, но Кордера так ничего толком и не ответил.

— Наверное, что-то он все же ответил. Долго они это обсуждали?

— Он только сказал, что руководителя избрали большинством голосов.

— Не морочь мне голову. Он сказал что-нибудь действительно важное?

— Ничего особенного. Они и говорили-то не более пяти минут.

— В таком случае, что вы делали с Вивесом все остальное время? Только не морочь мне голову. Вивес и Кордера говорили гораздо дольше, раз вы вернулись около двух.

— Мы просто гуляли, — ответила я. — В «Лос-Пинос» чудесные сады!

— Ты говоришь так, будто только вчера их обнаружила. Хочешь жить здесь? Так расскажи, о чем говорили Вивес и Кордера.

— Генерал, если я снова услышу, о чем они говорят, обещаю, что непременно перескажу тебе слово в слово всю беседу. Но вчера они говорили о четырех вещах.

— О каких именно? Вспомни как можно точнее, о чем они говорили: любое слово может оказаться тайным шифром.

— Ты все еще пьян. Какой еще шифр?

— Они договорились о встрече? — продолжал он допрашивать.

— Да, собираются встретиться на днях.

— Иными словами — в четверг, — сказал он.

— Ты спятил, — ответила я, пытаясь стащить сапог, который всегда почему-то застревал.

— Ты так и не ложилась? — спросил он.

— Немножко подремала.

— С чего вдруг такое воодушевление? Ты же обычно отсыпаешься три дня после каждого затянувшегося за полночь праздника. Почему ты вдруг решила прокатиться верхом?

— Меня попросил Чеко.

— Он просит тебя об этом каждый день.

— А сегодня мне захотелось поехать, — ответила я, стаскивая сапог и разминая пальцы ноги.

— Какая-то ты странная.

— Я вчера хорошо повеселилась. А ты разве нет?

— Даже не помню, что там было. Кажется, ты что-то пела, или мне это приснилось?

— Меня попросили спеть «Возроди во мне жить». А потом я спела ее снова — на бис.

— Замолчи. Ты словно за пятерых говоришь.

— Спи... Зачем ты вскочил так рано? Сегодня же воскресенье.

— Вот поэтому я и проснулся. Сегодня на корриде выступает Гарса.

— До четырех часов еще достаточно времени. Спи. Я разбужу тебя в два.

— У меня нет времени. В час у меня деловой обед. Не желаешь вечером составить мне компанию?

— Ты никогда меня не приглашаешь.

— А сейчас приглашаю.

— Я не люблю бой быков.

— Что еще за глупости! Пойдешь, как миленькая!

— Как скажешь, — ответила я, целуя его в голову и прижимая к себе, словно хотела окутать саваном. Потом на цыпочках прошла к двери и осторожно закрыла ее за собой, чтобы его не разбудить.

Ванная комната в Лас-Ломас была втрое больше нашей спальни; с зеркальными стенами и стеклянным потолком, полуденное солнце светило сквозь него с такой же силой, как и над садом. Вокруг огромной ванны, в которой могло разместиться пять человек, стояло множество растений в кадках. Ванная комната была моим любимым местом в доме, в ней я могла уединиться.

Этим утром я опрометью вбежала в ванную, открыла краны и сбросила одежду. Я помню, как тело погрузилось в горячую воду, как я лежала среди растений, открыв рот, с мокрыми волосами, выставив из воды одно лишь лицо, глядя сквозь стеклянный потолок на маленький кусочек неба, на котором плавали пушистые облака.

— И что же мне теперь делать? — спросила я себя, словно поверяя кому-то свои тайные помыслы. — Я должна бежать. Оставить всё генералу — и детей, и эту роскошную ванну, и эти фиалки, и счет в банке, который никогда не иссякнет. Я хочу уехать с Карлосом, — сказала я себе, намыливая голову. — Вот сейчас прямо и уйду. Никакой Лоренсо Гарса не заставит меня изо дня в день выслушивать ложь и узнавать о новых преступлениях генерала. Уже сегодня я перееду в другой дом, уже сегодня буду спать в другой постели, даже сменю имя. А что, если он не согласится? Конечно же, согласится. Он сам спросил: «Завтра?». А потом сказал, что завтра уже наступило. Но он не захотел уехать со мной на море, он вернет меня назад, у него даже в мыслях не было остаться со мной. Он меня не любит. Да, он хочет меня, я ему нравлюсь, но он не любит меня. Что, если я ему откроюсь, а он меня отвергнет? Что, если у него есть невеста — там, в Англии? Какая-нибудь конопатая сучка...

Я вылезла из ванной, замотала голову полотенцем, подошла к зеркалу и улыбнулась.