ГЛАВА 7

Сатори

Джимбо — не настоящее твое имя, — сказал Гэндзи.

А что такое — настоящее имя? — отозвался Джимбо.

Гэндзи расхохотался.

Ты — чужеземец. Однако же ты обрил голову, надел залатанную рясу дзенского монаха и разговариваешь загадками, в точности как говорил старый настоятель Дзенгэн. Это он научил тебя говорить по-японски?

Нет, мой господин. Настоятель Дзенгэн спас меня во время эпидемии холеры. А деревенские дети, ухаживавшие за мной, пока я выздоравливал, научили меня слушать и говорить.

Как неожиданно! Я уверен, что никто из них не знает ни единого иероглифа.

И я не знаю, мой господин.

Тогда твои способности к языкам выглядят еще впечатляюще. Никто из нас, прожив год в американской деревне, среди неграмотных крестьян, не выучил бы ваш язык и вполовину так хорошо, как ты выучил наш.

Благодарю вас, господин, — от лица моих учителей. Это им по праву принадлежат все ваши похвалы.

Ткань шатра на миг затрепетала под легким порывом ветра. Гэндзи взглянул на бледное зимнее небо. Уже начало смеркаться. Прежде, чем закончится час барана, они смогут выступить в обратный путь. Они доберутся к границе к тому моменту, как стемнеет, и пересекут враждебную им провинцию Ёсино ночью. В том имелось одно явное преимущество: ночью куда меньше шансов напороться на вражеский отряд. Хватит с него одной бессмыссленной бойни за поездку.

Когда ты приехал в Японию, — сказал Гэндзи, — ты был христианским миссионером. Теперь ты дзенский монах. Тогда ты называл себя Джеймсом Боханноном. Теперь ты говоришь, что ты — Джимбо. Скажи, а как ты называл себя до того, как стал Джеймсос Боханноном?

Этан Круз, — ответил Джимбо.

А до того?

До того я был просто Этан.

Полагаю, эта смена имен никак не связана с христианской религией?

Совершенно верно, мой господин.

И с дзеном тоже.

И это верно, мой господин.

Тогда с чем же это связано?

Прежде, чем ответить, Джимбо опустил взгляд и сделал меденный глубокий вдох, прогоняя энергию через тандэн, центр сосредоточения. С выдохом он изгнал из себя страх, ненависть и страсти.

Я бежал.

От кого?

От себя.

Нелегкая затея, — сказал Гэндзи. — Многие пытались убежать от себя. Но никто из тех, кого я знал, не преуспел. А тебе это удалось?

Да, мой господин, — ответил Джимбо. — Удалось.

Он не в первый раз отправлялся в путь вместе с Томом, Пеком и Хэйлоу. Они были достаточно представительны на вид и никогда не создавали проблем. Но Этан не любил их, поскольку не доверял им. Он унаследовал эту привычку от старика. Привычка была хорошая, особенно для человека его ремесла. А промышлял Этан грабежами, кражами и угоном скота.

Доверять нельзя никому и никогда, говорил старый Круз. Неважно, каким умником ты себя считаешь. Неважно, насколько тебе кто-то понравился. Никогда не забывай держать ухо востро. А то ведь во всех этих теплых чувствах есть что-то такое, от чего теряешь бдительность. Уж не знаю, в чем тут дело. Но только стоит тебе проникнуться теплыми чувствами к человеку, которому ты не доверяешь, и вскорости ты просыпаешься ночью от того, что тебе раскроили череп топором. И тебе остается винить за все лишь собственное слюнтяйство.

Этан сильно подозревал, что Круз утверждает это все, исходя из собственного опыта, поскольку у старика на затылке красовалась вмятина, оставленная топором, и поверх этого шрама волосы не росли.

Это очень плохо — влюбляться в тех, кто не заслуживает доверия, говорил Круз. Да, парень, я говорю о женщинах. И нечего мне тут кивать и соглашаться. Я точно знаю, что все равно ты в это вляпаешься. Все мы вляпываемся. А знаешь, почему? Да потому, что нет на свете женщины, заслуживающей доверия. Все они, все до единой — лживые, вероломные шлюхи.

Несомненно, на эти воззрения повлияло еще и общество, в котором вращался Круз. В конце концов, сутенер проводит большуя часть времени среди шлюх, а ложь, жульничество и вероломство — обычные уловки любой шлюхи. Так-то.

Этан так никогда и не узнал, кому Круз был обязан тем ударом топора, мужчине или женщине. Но он предполагал, что если в это дело была замешана женщина, то и без мужчины не обошлось. Обычное дело. А Круз сваливал на рану свои приступы головокружения и дурноты, вспышки бешеной ярости, провалы в памяти и тягу к спиртному.

Даже и не помню, как это вышло, говорил Круз. Голова зажила, но кость так и осталась вдавленной. Вот она теперь и давит мне на мозги, напоминает, чтоб я больше никогда в жизни не привязывался к тому, кому нельзя доверять. Эй, малый, ты меня слышишь? Я по большей части имею в виду женщин, но за мужчинами тоже нужен глаз да глаз, особенно когда в дело замешаны женщины и деньги. И знаешь, что я тебе скажу? Они всегда замешаны, женщины и деньги. Именно потому мир превратился в юдоль воровских разборок. Из-за любви женщин к деньгам.

Но в конечном итоге Круза доконала не любовь женщин к деньгам и не топор. Это была шлюха по имени Мэри Энн. Ничем не примечательная шлюха, немолодая, с двумя дочками, которых нужно было кормить и одевать. Девчонки были слишком маленькие, чтоб торговать собой, носкольку Круз терпеть не мог педофилов. Он заявил, что в его заведении никто не будет трахать никого, кому еще не сравнялось двенадцати лет, — и твердо придерживался этой линии. В тот день, когда они познакомились с Этаном, Круз из-за этого застрелил двоих мужчин. Собственно, они как раз собирались трахнуть Этана. Они это делали не в заведении Круза, но Этану тогда еще не исполнилось двенадцати лет — точнее говоря, ему и десяти-то еще не было, — а Круз случайно проходил мимо конюшни, и крики Этана привлекли его внимание. Круз заглянул в конюшню, увидел то, что увидел, распространил действие своего правила на этих двух педофилов и вывел их из строя — на веки вечные.

«Малый, родители не для того тебя растили, — сказал Круз. — Ты бы держался поосмотрительнее. Пожалуй, я с ними поговорю на эту тему».

Этан на это ответил, что как только он выяснит, кто же были его родители, так непременно ему сообщит.

«Э, так ты сирота?»

«А что такое сирота?»

Круз тоже был сиротой. Он забрал Этана в свой бордель, велел Бетси выкупать мальчишку и приставил его убирать комнаты, драить полы, наливать виски и кормить свиней. Круз утверждал, что есть в запахе свиней что-то такое, от чего мужчину так и тянет трахаться. Свиньи полезны для нашего бизнеса. Этан же на это сказал, что ему не нравится, как пахнут свиньи. Э, малый, побудешь здесь немного — передумаешь. Что ж это у нас за мир, что мальчишке вроде тебя безопаснее работать в борделе, чем на конюшне? Только куда ж мы от него денемся…

«Как тебя зовут, малый?»

«Этан».

«Этан» — а дальше?»

«Просто Этан. А тебя?»

«Мануал Круз».

«Мануэль Круз».

«Нет, черт подери! Мануал, а не Мануэль! Я тебе что, какой-нибудь гребаный мексиканский батрак, подыхающий с голоду? Я что, похож на гребаного батрака? — Он указал на свою безукоризненно чистую одежду. — Или я похож на умирающего с голоду? — Круз похлопал себя по выпуклому брюшку. — Или, может, я похож на гребаного мексиканца?»

Ответить на последний вопрос было труднее всего, поскольку Круз действительно был мексиканцем. Но Этан решил придерживаться выбранной линии и снова покачал головой.

Круз расхохотался и весело хлопнул мальчишку по плечу. «Лучше уж я буду выглядеть как гребаный мексиканец, поскольку я и вправду мексиканец. Но зато я не голодаю и не ковыряю землю мотыгой. Мои родители здорово ради этого потрудились — да вот только умерли до срока».

Круз тоже умер до срока. Потому-то Этан Круз и сидел сейчас вместе с Томом и Пеком у костра, в холмах севернее Остина, и ждал, пока вернется Хэйлоу, вернется и сообщит, что нашел нору Мэттью Старка. И Хэйлоу вернулся.

Маленькое ранчо, милях в двадцати к северу отсюда. Может, в двадцати пяти. Только его там нету. — Хэйлоу соскочил с хрипящей лошади. Придется ему в ближайшее время красть себе новую. У этого здоровяка весом в три сотни фунтов — и к тому же неважного наездника — лошади надолго не задерживались. — Говорят, будто он побывал в Аризоне и получил от губернатора патент аризонского рейнджера. Чего у нас есть пожрать?

Я думал, что рейнджеры бывают только техасские, — заметил Том.

Я тоже так думал, — отозвался Хэйлоу, черпая бобы прямо из котелка и отправляя в рот. — Но так говорят в городе.

Чего они там, в Аризоне, нанимают в рейнджеры убийц? — удивился Пек.

А кого это в наше время волнует? — откликнулся Хэйлоу. С бобами он покончил, и теперь полез в седельную сумку за вяленым мясом. — Им только одного надо: чтоб человек был опытный.

Ну, тогда мы тоже можем съездить туда и выправить себе патенты, — сказал Том. — Мы же убийцы.

Мы убивали только по случайности, — пояснил Хэйлоу. — А там нужны профессионалы.

Кто сейчас на ранчо? — спросил Этан.

Никого, кроме шлюхи и двух ее сучонок, — ответил Хэйлоу.

Этан встал и оседлал коня. Остальные нагнали его перед рассветом, на холме у ранчо Старка.

Ну чего, подождем его? — поинтересовался Пек. — Подкараулим, когда он будет возвращаться?

А чего, неплохая идея, — согласился Хэйлоу. — В городе говорили, что он вроде должен вот-вот вернуться.

Он любит эту шлюху? — спросил Этан.

Он пришел и забрал ее, — сказал Хэйлоу. — Должно быть, чего-то она для него значит.

Он ее любит? — повторил Этан.

Да кто ж это знает, кроме него самого? — отозвался Хэйлоу.

Над трубой поднялась первая струйка дыма. На ранчо кто-то проснулся. Этан пришпорил коня и поскакал вниз по склону.

Когда все было закончено, Этан уже не чувствовал желания дожидаться Старка. Он вообще ничего не чувствовал, кроме подступающей к горлу тошноты. Возвращаться в Эль Пасо смысла не было. Бордель, конечно, остался, но теперь, со смертью Круза, он превратился в обычный бордель, а Этан так и не научился любить запах свиней.

Они перегнали небольшое стадо Старка через границу и продали в Хуаресе за полцены. Они не знали наверняка, погонится ли Старк за ними, но подозревали, что все-таки погонится.

Я так точно в этом уверен, — сказал Пек.

А я нет, — возразил Том. — Из-за какой-то шлюхи?

А как насчет тех двух сучек? — поинтересовался Хэйлоу. После того, как они побывали на ранчо Старка, Хэйлоу стал есть еще больше. Теперь его вес приближался к четырем сотням фунтов. Новая лошадь Хэйлоу, купленная в Хуаресе, уже начала хрипеть.

Том и Пек ничего на это не сказали, но оглянулись, а это уже само по себе было достаточно красноречивым ответом. Хэйлоу тоже оглянулся.

В конце концов они удостоверились, что Старк и вправду за ними гонится. Несколько раз они приезжали в какой-нибудь городишко через день-другой после того, как Старк покидал его. И Старк, и сами они петляли, вместо того, чтоб ехать по прямой.

Хватит с меня этого дерьма! — заявил Хэйлоу. — Я отправляюсь домой.

Какого хрена? — поинтересовался Пек. — Ты что, думаешь, что он тебя не отыщет в Эль Пасо?

Не в Эль Пасо. На Гавайи.

Настоящее имя Хэйлоу начиналось с «Хэелоа» и продолжалось Бог весть на какую длину.

И чего ты там забыл? — спросил Том. — Ты ж говорил, что вся твоя семья, весь город, вообще весь народ перемер от оспы.

Горы остались. Реки остались. Океан остался. Я скучаю по ним.

Они продолжали держаться вместе, пока не добрались до ла сиудад де лос Анджелес. Там Пек заявил: «Да пошло все на хрен! Если он хочет меня найти, пускай ищет меня здесь». Том остался в Сакраменто. Его дядя держал там бар и предложил Тому присматривать за шлюхами. «Я же ничего особенно плохого не сделал, — сказал Том. — Я извинюсь, Старк даст мне в морду, и на том мы разойдемся». Хэйлоу добрался с Этаном до Сан-Францисско. Он надеялся отыскать там корабль, идущий на Гавайи, но, увидев океан, передумал. Здоровяк — теперь Хэйлоу весил около пятисот фунтов и передвигался уже не верхом, а в двуконной повозке — уселся и расплакался, заслышав, как волны плещут о причал. «Слишком много могил там осталось», — сказал он.

Этан тоже остался в Сан-Францисско. Но однажды, направляясь в бар, он услышал уличного проповедника. «Я пришел призвать не праведников, — сказал проповедник, — но грешников к покаянию». Кто-то сказал «аминь». Невидимые тиски, сжимавшие сердце Этана, внезапно разжались. Он упал на колени и расплакался. Тем же вечером он переступил порог миссии Света Истинного слова пророков Господа нашего Иисуса Христа. Месяц спустя новый миссионер Джеймс Боханнон уже плыл в Японию.

Этан взял новое имя потому, что чувствовал себя переродившимся до полной неузнаваемости. Но истинное перерождение произошло лишь после того, как он вместе с дюжиной других миссионеров добрался в деревню Кобаяси в провинции Ямакава, где им надлежало создать новую миссию. В день их прибытия в тех краях вспыхнула эпидемия холеры. Через месяц из всех миссионеров в живых остался один лишь Этан. Среди крестьян тоже было много умерших, и местные жители винили во всем заезжих чужаков. Этан выжил лишь благодаря тому, что старик-настоятель монастыря Мусиндо, Дзенгэн, забрал его в монастырь и выходил. Должно быть, настоятель пользовался в этих краях определенным авторитетом; отношение крестьян к Этану изменилось. Они начали приносить ему еду, менять одежду, мыть его. Особенно часто его навещали дети; им было интересно лишний раз взглянуть на Этана — ведь они никогда прежде не видели ни единого чужеземца.

Как-то так случилось, что пока Этан валялся в бреду, барьеры рухнули. Когда жар спал, Этан обнаружил, что понимает многое из того, что говорят дети, и сам может произнести несколько слов. К тому времени, когда он начал подниматься на ноги, он уже мало-помалу беседовал с Дзенгэном.

Однажды Дзенгэн спросил его:

Каким было твое лицо до того, как родились твои родители?

Этан уже готов был сказать Дзенгэну, что никогда не знал своих родителей, но внезапно все обыденные понятия потеряли смысл.

С тех пор Джимбо стал носить вместо костюма христианского миссионера рясу буддийского монаха. Это было скорее данью уважения Дзенгэну. Одежды подобны именам. Они ничего не значат.

Джимбо был прежде Джеймсом Боханноном и Этаном Крузом, и до сих пор оставался ими. И в то же время он ими больше не был.

Джимбо не стал рассказывать все это Гэндзи. Он уже было совсем собрался рассказать, но тут князь улыбнулся и спросил:

В самом деле? Тебе и вправду удалось убежать от себя? Тогда ты, должно быть, разделил просветление с самим Буддой Гаутамой!

Я не знаю, что означает слово «просветление», — сказал Джимбо. — Я с каждым вздохом перестаю понимать смысл все новых и новых слов. Вскоре я буду знать лишь то, что я ничего не знаю.

Гэндзи рассмеялся и повернулся к Сохаку.

Из него получился куда более подходящий преемник Дзенгэна, чем из тебя. Хорошо, что вы уходите, а он остается.

Это не он — тот чужеземец, которого вы ждали, господин?

Думаю, нет. Тот сейчас находится во дворце «Тихий журавль».

Сохаку, не сдержавшись, недовольно нахмурился.

Это покойный князь Киёри предложил покровительство миссионерам Истинного слова. Я лишь продолжаю то, что начал он. — Гэндзи вновь повернулся к Джимбо. — Ведь именно потому ты очутился здесь, верно?

Да, мой господин.

Вскоре ты встретишься с ними, — сказал Гэндзи. — Они приехали, чтоб помочь построить дом миссии. Это будет нелегкая задача. Все твои товарищи умерли, а из трех новоприбывших, похоже, вскорости в живых останется лишь двое.

А что с третьим, мой господин? Он болен?

К сожалению своему должен сообщить, что в него попала пуля убийцы, предназначенная для меня. Возможно, ты знаешь этого человека. Его зовут Зефания Кромвель.

Нет, мой господин, не знаю. Должно быть, он приехал в Сан-Франциско уже после того, как я оттуда уплыл.

Как это досадно — приехать в такую даль лишь затем, чтоб встретить столь бессмысленную смерть. Тебе что-нибудь нужно, Джимбо?

Нет, мой господин. Настоятель Сохаку обеспечил храм всем необходимым.

Что ты будешь делать, когда сюда прибудут твои бывшие собратья по вере?

Помогу им построить миссию, — сказал Джимбо. — Быть может, те, кто не в силах услышать слово Будды, сумеют услышать слово Христа и тоже обретут спасение.

Здравый подход. Что ж, Джимбо, желаю тебе всего наилучшего. Или ты предпочитаешь, чтоб тебя звали Джеймсом? Или Этаном?

Имя — это всего лишь имя. Сойдет любое. Или никакое.

Гэндзи рассмеялся.

Если бы среди нас было побольше тех, кто думает так, как ты, история Японии была бы куда менее кровавой, чем была. И чем будет.

Гэндзи встал. Самураи поклонились и застыли в поклоне; выпрямились они лишь после того, как князь покинул шатер и отправился готовится к отъезду. Его сопровождал Сигеру.

Ты не против остаться здесь один? — спросил Сохаку.

Нет, настоятель, — ответил Джимбо. — И я не всегда буду один. Куда же я дену детей?

Я больше не настоятель, — сказал Сохаку. — Теперь настоятель — ты. Исполняй ритуалы. Придерживайся расписания медитаций. Заботься о духовных нуждах крестьян, проводи свадебные и похоронные обряды. Сможешь?

Да, господин. Смогу.

Тогда это воистину большая удача, что ты появился среди нас, Джимбо, и стал тем кем стал. Иначе после смерти Дзенгэна и моего отъезда храм оказался бы заброшенным. А оставлять храм в запустении нехорошо. Это порождает плохую карму.

Сохаку и Джимбо поклонились друг другу, и командир кавалерии встал.

Читай сутры и за меня. Для меня начинается опасное время, и возможность преуспеть невелика, а возможность потерпеть поражение и погибнуть огромна.

И тем, кто преуспевает, и тем, кто терпит поражение, равно предназачено умереть, — сказал Джимбо. — Но раз ты так хочешь, я каждый день буду читать сутры за тебя.

Благодарю тебя за эти мудрые слова, — сказал Сохаку. Он поклонился еще раз и вышел.

Джимбо остался сидеть. Должно быть, он, сам того не заметив, погрузился в медитацию, поскольку когда его посетила следующая осознанная мысль, он был один, и вокруг расстилалась темнота. Где-то вдали вскрикнула одинокая ночная птица.

В небе зимние звезды двигались по извечным своим путям.

Хотя все двери были открыты настежь, в комнате невозможно было дышать из-за зловония. Две служанки, Ханако и Юкико, бесстрастно сидели в углу. Два дня назад они попросили дозволения закрывать лица надушенными шарфами, но Сэйки не разрешил.

Если чужеземная женщина может это выдержать, значит, и вы можете. Вы опозорите нас, если покажете, что вы слабее ее.

Да, господин.

Интересно, когда сам Сэйки в последний раз навещал этот живой труп?

Ханако и Юкико смотрели, как чужеземка разговаривает с раненым, лежащим без сознания. Она сидела совсем рядом с источником зловония, но ничем не выказывала, что испытывает тошноту. Служанки не знали, то ли восхищаться ее самообладанием, то ли жалеть ее за столь глубокое отчаянье. У нее такая отталкивающая внешность! Должно быть, она боится, что никогда теперь не найдет себе мужа. И кто скажет, что ее страхи не имеют под собой основания? Должно быть, потому она и цепляется столь жалобно за этого человека, который уже все равно что мертв.

А как насчет второго чужеземца? — поинтересовалась Ханако. — Может, он заменит покойного?

Нет, — возразила Юкико. — Он не смотрит на женщин.

Он предпочитает мужчин?

На мужчин он тоже не смотрит. То есть, смотрит, но не так. Думаю, он настоящий монах их религии. Он ищет лишь спасения душ, а не телесного удовольствия.

Чужеземец, о котором они говорили, заглянул в комнату и посмотрел на женщину и умирающего. Подумав, Ханако поняла, что действительно ни разу не видела в его взгляде никаких чувств. Да, Юкико права. Он всецело устремлен к некой цели. Постояв несколько мгновений, чужеземец удалился — должно быть, пошел молиться или изучать священные тексты.

Хэйко присела рядом со служанками.

Ох! Этот запах — истинное испытание решимости, верно?

Да, госпожа Хэйко, — призналась Ханако. — Он ужасен!

Я бы сказала, что некоторым из наших отважных самураев не помешало бы посидеть тут, чтоб укрепить силу воли, — заметила Хэйко. — Однако же, тут сидим лишь мы, слабые женщины.

Служанки, прикрыв лица рукавами, захихикали.

Вот уж точно! — согласилась Юкико.

Вы можете пока что идти, — сказала Хэйко. — Вернетесь в конце часа.

Господин Сэйки велел нам сидеть здесь, — неохотно сказала Ханако.

Если он попробует возмутиться, скажите, что я попросила вас уйти, дабы мне легче было выполнять приказ князя Гэндзи и изучать чужеземцев.

Да, госпожа Хэйко!

Служанки с признательностью поклонились и выскользнули из комнаты.

Хэйко отключила обоняние. Она способна была это сделать, поскольку ее с раннего детства учили владеть своими чувствами. Но как это все выдерживает Эмилия? Хэйко поклонилась девушке и уселась на соседний стул. Даже если она устраивалась на самом краешке, то и тогда лишь с трудом доставала до пола кончиками пальцев.

Как он? — спросила Хэйко.

Брат Мэттью уверен, что сегодня Зефания уснет и больше не проснется.

Мне очень жаль.

Спасибо, — отозвалась Эмилия. — Мне тоже очень жаль.

Внезапно Кромвель распахнул глаза. Он смотрел куда-то мимо Эмилии, дальше потолка — куда-то вдаль. Проповедник глубоко вздохнул и привстал.

Грядут ангелы воскрешения и осуждения! — воскликнул он, и лицо его озарила блаженная улыбка. — «К кому прибегнете за помощью? И где оставите богатство ваше?»

Аминь.

Эмилия подалась вперед, чтоб помочь раненому.

И тут комнату озарила ослепительная вспышка, а вслед за нею раздался грохот.

Взрывная волна подняла Кромвеля с кровати и швырнула ввысь сквозь разваливающуюся крышу.

Как и предрекал Кромвель, он не умер от этой раны.

Он выглядит совершенно нормальным, — сказал Таро.

Три дня покоя еще ничего не доказывают, — возразил настоятель Сохаку. — Даже безумец способен сдерживаться три дня.

Небольшой отряд гуськом двигался через Эдо, направляясь ко дворцу «Тихий журавль». Таро и Сохаку были замыкающими. Хидё и Симода возглавляли отряд, а Гэндзи и Сигеру ехали в середине. У них не было ни гербов, ни знамен, и они, чтоб спрятать лица, надвинули пониже большие плетеные шляпы. Согласно принятым традициям путешествий инкогнито это означало, что они неузнаваемы, а значит, прохожие не обязаны бросать все свои дела и падать ниц, как полагалось поступать в присутствии князя.

Я никогда прежде не видел, чтоб он был так спокоен, — сказал Таро. — Возможно, присутствие князя Гэндзи воздействует на него благотворно.

Но ты не веришь в эти россказни? — поинтересовался Сохаку.

В которые? — уточнил Таро. — Россказней много.

Сохаку фыркнул.

Насчет того, что наш князь якобы владеет волшебными силами. Что он способен управлять помыслами других людей.

Может, не всех, — сказал Таро, — но вы только посмотрите на Сигеру. Не станете же вы отрицать, что он изменился, очутившись рядом с князем Гэндзи?

Три дня покоя еще ничего не доказывают, — повторил Сохаку. Он посмотрел вперед. Гэндзи и Сигеру ехали рядом, на некотором расстоянии от своих спутников, и о чем-то беседовали. Можно подумать, в их беседе есть какой-то толк! Пустая болтовня, подумал Сохаку, пустая и бесполезная болтовня!

Как ты и предсказывал, Хидё выбрал своим заместителем Симоду, — сказал Сигеру. — Кого он выберет следующим? Таро?

Это не та разновидность предсказаний, — пояснил Гэндзи. — Хидё целиком и полностью лишен воображения. Для телохранителя это не является недостатком. Я просто предположил, что он поступит наиболее естественным образом, то есть, выберет своих лучших друзей.

Не позволяй ему выбрать Таро. Таро — вассал Сохаку. Его отец сражался плечом к плечу с Сохаку во время крестьянских бунтов. Да и сам он почти все свои воинские умения получил из рук Сохаку. Ты не сможешь ему доверять.

Если Хидё доверится ему, то и я доверюсь, — сказал Гэндзи. — Нужно уметь вовремя передоверить полномочия.

Это ошибка — чересчур сильно полагаться на твое первое пророчество, — сказал Сигеру. — Ты вполне можешь пролежать без сознания десять лет в результате нападения Таро, а потом прийти в себя лишь затем, чтоб погибнуть в том месте, которое тебе привиделось.

Я понимаю.

В самом деле? Тогда почему ты так легко отказался от мысли, что Джимбо может оказаться тем самым чужеземцем, о котором тебя предупреждал князь Киёри? Возможно, именно он должен спасти тебе жизнь.

Чужеземец, которого я встретил в Новый год, уже это сделал.

Только в том случае, если мишенью действительно был ты, — сказал Сигеру. — И Новый год еще не настал.

У чужеземцев настал. Так ты сомневаешься, что намеченной жертвой был я?

Я уверен, что ты ею не был.

Да ну? Тебя же там не было — откуда же тебе знать? Может, ты это видел в своих видениях?

Нет, мой князь, — сказал Сигеру. Услышав раздраженный тон Гэндзи, он в ответ вновь принялся изъясняться церемонно. — Меня в этом убедил стиль нападения. Ты шел у всех на виду, однако же пуля ударила в паланкин, а не в кого-то из людей, шедших рядом с тобой.

Мы, японцы, пока еще недостаточно хорошо овладели огнестрельным оружием. И все же мы настаиваем на его использовании, даже там, где лук оказался бы гораздо эффективнее. Мы всегда были падки на иноземные диковинки.

Стрелявший не просто скрылся от твоих людей — он скрылся никем не замеченным.

Он стрелял с достаточно большого расстояния. К тому моменту, как мои люди добрались до этого дома, он убежал. Не вижу в этом ничего необычного.

Судя по всем признакам, тут действовал ниндзя, — сказал Сигеру. — Он выстрелил в того, в кого собирался стрелять. В главу миссионеров.

Дабы возбудить беспокойство и подогреть подозрения?

Именно.

Не исключено. Хорошо, я подумаю над этим.

Тут со стороны залива раздался грохот — как будто раскололся надвое ствол огромного дерева. А потом берег словно взорвался.

Обстрел! — воскликнул Сигеру. — Корабли стреляют по дворцам!

Гэндзи пришпорил коня и поскакал к «Тихому журавлю». Перепуганные прохожие шарахались в разные стороны.

Подождите!

Господин!

Гэндзи не обратил на крики спутников ни малейшего внимания. Сигеру, Хидё и Симода бросились следом за князем.

Таро взглянул на Сохаку, ожидая приказаний.

Неужели это наилучшее, что мы можем сделать сейчас? — спросил Сохаку. — Броситься очертя голову под дула чужеземных пушек?

Господин!

Таро с трудом сдерживал коня; тому не терпелось припустить следом за ускакавшими собратьями.

Наши вожди движутся в неправильном направлении, — сказал Сохаку.

Господин, прикажите!

Таро так же не терпелось броситься вперед, как и его коню. Шесть месяцев жизни в монастыре так и не сделали из него монаха.

Сохаку кивнул.

Таро немного ослабил поводья, и конь стрелой понесся по улице. Таро умчался — монах с двумя мечами за поясом, совершенно не вяжущиеся с его обликом, держащийся в седле как заправский кавалерист.

Сохаку остался в одиночестве. Местные жители попрятались по домам. Это было весьма разумно в те времена, когда война велась мечами и стрелами. Теперь же подобный образ действий губителен. Почти так же губителен, как скачка под обстрелом. Сохаку пришпорил коня и отправился догонять своего князя.

Старк не стрелял из револьвера около года. Присоединившись к сан-францисской миссии Истинного слова, он сказал Эмилии и Кромвелю, что выбросил свое оружие в океан. Это положило конец тренировкам. Раз стрелять было нельзя, Старк стал учиться как можно быстрее выхватывать револьвер. Он занимался этом в миссии, у себя в комнате, и во время плавания на «Вифлеемской звезде» — в своей кабине. Возможно, от его хваленой меткости уже ничего и не осталось. Есть лишь один способ сохранить ее — стрелять, и стрелять регулярно. Чувствовать, как дергается в руке пистолет, когда порох взрывается, и из дула вылетает кусочек свинца. Не позволять, чтоб это движение — равно как грохот, вспышка, запах или дым — отвлекли тебя. Старк был уверен, что и сейчас сможет с десяти шагов попасть человеку ровно в середину груди. А с двадцати — уже неизвестно. Зато скорость его возросла. Он был сейчас куда проворнее, чем в те времена, когда слава его гремела по западному Техасу.

За пять дней пребывания во дворце князя Гэндзи Старк ни разу не прикоснулся к своим пистолетам. Половина здешних стен была сделана из бумаги — в прямом смысле слова, — и вокруг постоянно кишели люди. Уединиться Старк мог лишь в одном-единственном месте — в собственном сознании. Там он и тренировался.

Достать револьвер.

Взвести курок.

Прицелиться в сердце.

Спустить курок.

При отдаче снова взвести курок.

Прицелиться в сердце.

Спустить курок.

В этом имелось определенное преимущество. Сознание Старка всегда было при нем, и он мог тренироваться где угодно и когда угодно.

Наблюдавшие за ним самураи думали, что он погружен в молитвы или в медитацию, общается с Богом или очищает разум ото всех мыслей, повторяет про себя мантры, как последователи будды Амида, или пребывает в пустоте, как последователи дзен-буддизма. Чем бы Старк ни занимался, он подолгу пребывал недвижен. Самураи никогда прежде не видели настолько спокойного чужеземца. Когда он стоял среди них в дворцовом садике, то был неподвижен, как скала.

Достать револьвер, взвести курок, прицелиться, выстрелить. Снова, снова и снова. Старк был всецело поглощен этим занятием, когда раздался пронзительный усиливающийся свист. Взрыва Старк не услышал.

Когда он открыл глаза, вокруг было тихо. Стояла ночь. Старк остановился у дверного проема и заглянул в спальню. Мэри Энн баюкала детей, прижав обоих девочек к груди. Бекки и Луиза были маленькими, но не настолько маленькими, какими их все привыкли считать. Девочкам пора было отправляться в постель, чтоб взрослые тоже могли лечь. Но сон их был столь безмятежен, что у Старка рука не поднялась будить малышек или мать. Все они были его прекрасными грезами.

Веки Мэри Энн дрогнули. Женщина открыла глаза, увидела Старка и улыбнулась.

Я люблю тебя, — тихо сказала она.

Прежде, чем Старк успел ответить, следующий взрыв привел его в сознание. Оказалось, что он лежит навзничь. Свист и взрывы следовали один за другим. Во все стороны летела шрапнель и всяческие обломки.

Рядом со Старком на землю упала капля крови. Старк поднял взгляд. Среди ветвей ивы застряла верхняя половина тела; это был один из самураев, наблюдавших за Старком. Нижняя половина так и осталась лежать на полированом деревянном полу галереи.

Разумнее всего было бы забиться в укрытие и переждать там. Бежать никакого смысла не имело. Как поймешь, где сейчас безопасно? Впрочем, Старк об этом не думал. Он просто вскочил и бросился в ту сторону, где находилась комната Кромвеля. Именно там он оставил Эмилию всего несколько минут назад, и именно туда вошла Хэйко, когда он проходил мимо. Эмилия была единственным на свете человеком, кого он хотя бы с натяжкой мог причислить к знакомым. Если она умрет, он останется совсем один. А почему вдруг Старк подумал о Хэйко, он и сам не знал.

Одно из четырех зданий, образовывавших стороны внутреннего дворика, исчезло, а второе в тот самый момент, когда Старк пробегал мимо, превратилось в охваченную пламенем груду обломков.

Он обнаружил, что все гостевое крыло дворца лежит в руинах. Его опередили: какой-то дородный мужчина уже искал среди развалин уцелевших.

Кумэ — а это именно его заметил Старк — интересовало всего четыре человека. Хэйко — чтоб спасти ее, если удастся. И трое чужеземцев — чтобы прикончить их. Артобстрел дал ему возможность проникнуть во дворец, какой ему иначе не представилось бы. Кумэ не знал, чьи пушки произвели подобное опустошение, но был уверен, что не сёгунские. Иначе Въедливый Глаз, Каваками, рассказал бы ему об этом обстреле заблаговременно. Но кто же тогда решился на столь дерзкий шаг без ведома и позволения сёгуна? Кумэ размышлял об этом между делом, копаясь в развалинах. Возможно, это начало той самой внутренней войны, о которой так долго говорили. Хотя странно: с чего бы вдруг начинать ее с удара по княжеским дворцам в Эдо, вместо того, чтобы начать с захвата замков, стратегически важных перевалов и двух главных дорог, Токайдо, идущей вдоль побережья, и Накасэндо, проходящей через центр страны? Взрывы тем временем переместились восточнее, равно разнося дворцы и сторонников, и противников сёгуна. В какое же неспокойное время мы живем!

Кумэ приподнял упавшую балку. А, вот и она!

Хэй-тян! — позвал Кумэ. Хэйко открыла глаза и моргнула. Цвет лица у нее был хороший. Быстро осмотрев девушку, Кумэ удостоверился, что переломов и кровотечений нет. Возможно, она просто оглушена. — С тобой все в порядке?

Кажется, да, — отозвалась Хэйко.

Лишь услышав эти слова и расслабившись, Кумэ осознал, сколь сильное напряжение сковывало его тело. Он присматривал за Хэйко с тех самых пор, как ее в трехлетнем возрасте отправили в деревню. Сперва Кумэ делал это по приказу Въедливого Глаза. Это была работа. Но годы шли, и постепенно работа превратилась во что-то иное. Некоторое время назад Кумэ решил, что если вдруг Въедливый Глаз прикажет ему убить Хэйко, он вместо этого убъет Въедливого Глаза. На самом деле, Кумэ готов был убить любого, кто стал бы угрожать девушке. Хоть Кудо, хоть Гэндзи, хоть самого сёгуна. Конечно, это не очень профессиональный подход, и не очень лояльный. Кумэ готов был это признать. Но что же поделаешь? Он любил эту юную женщину — орудие, которое он сам же и помог создать, — словно родную дочь.

Это ты взорвал бомбу? — спросила Хэйко.

Нет. Это пушки. По-моему, стреляли с моря.

Почему? Что, началась война?

Не знаю. Не двигайся. Сейчас я тебя освобожу.

Кумэ осторожно сдвинул тяжелую балку в сторону. Потом он заметил рядом с рукой Хэйко прядь странных светлых волос. Чужеземная женщина. Кумэ достал кинжал. Один неприметный разрез на шее — и она умрет.

Старк находился в двадцати шагах от неизвестного, когда увидел клинок. На первый взгляд можно было подумать, что мужчина хочет перерезать какую-то помеху. Потом он повернулся к Старку, и глаза их встретились. Старк узнал этот взгляд. Так смотрит человек, прицеливающийся перед выстрелом.

Завидев Старка, Кумэ выпустил нож и потянулся за сюрикеном, спрятанной в поясе метательной звездочкой. Двадцать шагов — далековато, можно и не попасть. Но если он и промажет в первый раз, то наверстает промах со второго броска. Кумэ метнулся поближе к Старку, сокращая дистанцию, и бросил сюрикен.

Но в тот же самый миг Старк потянулся за своим револьвером тридцать второго калибра, спрятанным под рубашкой. Постоянные воображаемые упражнения выработали определенную схему, и теперь тело действовало само, не отвлекаясь на размышления. Старк выстрелил за долю секунды до того, как с руки Кумэ сорвался сюрикен. Старк промазал — сказалось отсутствие тренировок. Пуля ударилась об камень справа от Кумэ.

Но внезапно грохнувший выстрел отвлек Кумэ; рука его дрогнула, и он тоже промазал. Первый сюрикен просвистел над левым плечом Старка. Продолжая двигаться к противнику, Кумэ потянулся за вторым сюрикеном.

Кумэ был в своем искусстве куда опытнее, чем Старк в своем. Но ему понадобилась целая секунда, чтоб опустить руку после первого броска, извлечь из пояса второй сюрикен и метнуть его в Старка. А Старку потребовалось всего полсекунды, чтоб снова взвести курок, прицелиться и выстрелить во второй раз.

Пуля ударила Кумэ в грудь и опрокинула его. Сюрикен взмыл вверх и упал где-то в саду, не причинив никому никакого вреда.

Старк подошел к упавшему, держа оружие наизготовку. Но, посмотрев на незнакомца, Старк понял, что еще одна пуля не понадобится. Он спрятал револьвер и принялся откапывать женщин.

Обстрел прекратился. И в наступившей тишине Старк услышал приближающиеся шаги. Он едва не набросился на двух самураев, прежде чем понял, кто это.

Гэндзи проскакал через то место, где прежде стояли главные ворота. Он спрыгнул с коня и бросился к развалинам, образовавшимся в центре дворца. Преподобный Кромвель лежал в комнате рядом с центральным садиком. Хэйко наверняка была где-нибудь поблизости.

Гэндзи сам удивился тому, что первая его мысль была о Хэйко. Ему надлежало бы думать об обороне или эвакуации. Подобный обстрел вполне мог служить предвестником высадки иноземных войск. А может, ему следовало бы беспокоиться о судьбе чужеземцев, в особенности — о судьбе Мэттью Старка. Он сказал Сохаку, что умирающий проповедник, Зефания Кромвель, и был тем самым чужеземцем, чье появление предрек его дед; но, конечно же, сам он думал иначе. Едва лишь взглянув на Старка, Гэндзи понял, что никакой он не миссионер. Так что это именно о нем предупреждал покойный князь. Но сейчас, обыскивая развалины «Тихого журавля», Гэндзи не мог думать ни о чем, кроме Хэйко.

Какой же унылой станет его жизнь без нее! Все, кто его окружал, были до ужаса предсказуемы — и пророчества деда или его собственный, еще не подтвердившийся дар предвидения были ни при чем. Взять хоть трех советников, доставшихся ему по наследству, Сэйки, Кудо и Сохаку. Они всегда будут выступать за наименее активный образ действий. Сэйки, старшему из них, еще не исполнилось и сорока, но все трое вели себя как старики. А если судить по человеку не только по его друзьям, но и по его врагам, то какой же бестолочью его можно счесть, раз ему достался в главные недруги столь несообразительный противник как Въедливый Глаз Каваками, глава сёгунской тайной службы! Неужели Каваками вправду считает, что Хэйко могла взойти на ложе Гэндзи, не возбудив наряду со страстью немалых подозрений? Гэндзи не нужно было устанавливать слежку за Хэйко, чтоб узнать, на кого она работает. Это и так было ясно. Любовь? Самая красивая гейша Эдо вряд ли влюбилась в него, не будь у нее неких тайных мотивов. Из шестидесяти князей как минимум пятьдесят были богаче и влиятельнее Гэндзи.

И вот теперь у него перехватило дыхание, сердце его застыло, а тело онемело, стоило лишь ему представить самое ужасное — мир без Хэйко. Когда же это произошло? Гэндзи и сам этого не заметил. Но самым важным для него человеком сделалсь женщина, которая наверняка была шпионкой, а помимо этого, скорее всего, еще и убийцей.

Господин! — Из полуразрушенной комнаты появился Сэйко. Лицо его было залито кровью, текущей из небольшой раны на лбу. — Вам нельзя здесь находиться! Враги могут в любую минуту возобновить обстрел!

Где Хэйко? — спросил вместо ответа Гэндзи. Грохот крови в ушах казался ему громче пушечных выстрелов. Он бросился к разрушенному гостевому крылу и перебрался через останки рухнувшей галереи как раз вовремя, чтоб увидеть, как какой-то незнакомый ему толстяк швырнул в Старка две метательные звездочки. Страк выхватил спрятанный пистолет и выстрелил быстрее, чем ниндзя бросал свои сюрикены — и со второй пули уложил толстяка.

Кто стрелял? — спросил Сэйки, взобравшись следом за Гэндзи на груду обломков.

Пойдем, — велел Гэндзи. — Кажется, Старк нашел ее.

Хэй-тян!

Услышав, что кто-то ее зовет, Хэйко открыла глаза. Над ней склонился Кумэ. За ним виднелось небо.

С тобой все в порядке?

Кажется, да, — отозвалась Хэйко.

Кумэ улыбнулся и начал убирать завалившие ее обломки.

Это ты взорвал бомбу? — спросила Хэйко.

Взгляд Кумэ сделался жестким. Улыбка исчезла с его лица, и он извлек кинжал.

Хэйко правильно поняла его намерения. Она чувствовала рядом со своим плечом голову Эмилии.

Нет, Кумэ! Не надо!

Вдруг Кумэ оглянулся, бросил кинжал и вскочил, исчезнув из поля зрения Хэйко. Один за другим грохнули два выстрела, и наступила тишина. Потом вместо Кумэ появился Мэттью Старк. Не сказав ни единого слова, он начал откапывать Хэйко. Внезапно он остановился, и рука его метнулась к левому боку. Так значит, это он стрелял, — поняла Хэйко. А револьвер спрятан у него под рубашкой. Должно быть, Старк узнал появившихся людей, поскольку не стал извлекать револьвер, а проволжил возиться с обломками.

Не трогай ее, — сказал Гэндзи. — Вдруг она ранена? Подожди, пока прибудет доктор Одзава.

Хэйко села.

Я думаю, господин, у меня нет ничего серьезнее ушибов. Когда доктор прибудет, он понадобится другим.

Она слышала доносящиеся отовсюду крики боли. Должно быть, Кумэ поставил несколько бомб. Почему он ее не предупредил? Это было совсем не похоже на него. Впрочем, раз это настолько не похоже на Кумэ, значит, это дело рук кого-то другого. Кумэ никогда бы не стал рисковать ее жизнью. Возможно, это и вправду стреляли пушки — как это ни странно. Кумэ не стеснялся врать, но врать ей он бы не стал. Хэйко встала и сделала для пробы несколько шагов.

Пожалуйста, осторожнее! — Гэндзи обнял ее за талию. — Ты могла серьезно пострадать и сама этого не заметить.

На лице князя, обычно столь невозмутимом, сейчас читалось живейшее беспокойство. Брови его были сдвинуты, а на лбу проступили морщины. Даже легкая надменная улыбка, и та исчезла.

Неприкрытое волнение Гэндзи поразило Хэйко сильнее, чем взрыв, разнесший их комнату. Внезапно сердце девушки исполнилось такой радости, что Хэйко улыбнулась, позабыв обо всем. А потом Гэндзи удивил ее еще сильнее. Он обнял ее и крепко прижал к себе.

Столь вопиющее проявление чувств со стороны князя потрясло Сэйки. Смутившись, он отвел взгляд от Гэндзи и Хэйко, и увидел, что Хидё и Симода стоят и глазеют на все это, разинув рот.

Что вы стоите, как два идиота?! — прикрикнул на них Сэйки. — Проверьте границы владения! Приготовьтесь к нападению!

Корабли уплывают, — сказал Хидё. — Они не высадили никаких войск.

Корабли?

Да, господин. Корабли в заливе. Три военных корабля под трехцветными флагами: красное, белое и синее. Они разрушили весь район Цукидзи.

Это сделали чужеземцы?! — голос Сэйки дрогнул от негодования.

Да, господин, — ответил Хидё.

Какой был рисунок на флаге? Эти три цвета есть у всех — и у голландцев, и у французов, и у англичан, и у американцев.

Кажется, там было что-то посложнее трех полос, да? — спросил Хидё.

Может, и так… — уклончиво отозвался Симода.

Редкостная наблюдательность! — съязвил Сэйки. — Значит, все, что нам известно, — что русские и немцы в этом не замешаны. На голландцев тоже не очень похоже. Значит, это либо французы, либо англичане, либо американцы.

Либо все трое, — сказал Симода. — Там могли быть и разные флаги.

Помогите! — попросил Старк.

Хидё и Симода без перевода поняли, что ему нужно. Они поклонились Сэйки и отправились на помощь чужеземцу.

Осторожно! — сказал Старк. Вместе с двумя самураями он сдвинул тяжелую балку, придавившую спину Эмилии. Большая часть веса балки приходилась на полуразрушенную стену. Должно быть, балка сперва рухнула на стену, а потом уже на Эмилию, так что вряд ли девушка сильно пострадала. Но точно Старк сказать не мог, поскольку Эмилия лежала ничком и до сих пор была без сознания. Старк опустился на колени и медленно провел рукой по спине Эмилии, проверяя, нет ли переломов. Когда он уже добрался почти до самого низа спины, глаза девушки внезапно распахнулись. Эмилия судорожно вздохнула, развернулась и пнула Старка в живот, да так, что он упал на спину. Девушка же вскочила; она с безумным видом озиралась по сторонам, явно выискивая, куда бы убежать.

Эмилия, нам ничего не грозит! — Хэйко выскользнула из объятий Гэндзи и медленно приблизилась к перепуганной девушке. — Князь Гэндзи и его самураи уже здесь. Никто не сделает нам ничего плохого.

Хэйко!

Взгляд Эмилии сделася осмысленным. Напряжение покинуло ее. Она упала в объятия Хэйко и разрыдалась.

Я думала…

Она не договорила, но Хэйко и так все поняла. Эмилию терзало прошлое. Такое случается со многими женщинами. Прошлое, вечно это прошлое! То, что случилось, и чего уже не исправишь.

Должно быть, все будды и все боги спасли нас, — пробормотал Сэйки. Он отвернулся, чтоб только не видеть еще одного неподобающего открытого проявления чувств. Поведение чужеземной женщины значения не имело. Все чужеземцы — варвары. Но уж Хэйко следовало бы понимать, как надлежит себя вести! Безукоризненное выражение уместных чувств — вот в чем суть гейши! Теперь Сэйки окончательно осознал то, о чем прежде лишь смутно догадывался: чужеземцы смертельно опасны. Они извращают все, к чему прикасаются. Их следует изгнать, и чем быстрее, тем лучше. Само их присутствие с ужасающей скоростью разрушает древние обычаи. Он, Сэйки, видел это собственными глазами. Его князь, наследник достойнейшего клана, хватает женщину, словно какой-нибудь пьяный мужлан в веселом квартале Ёсивары! Самая известная в Эдо гейша обнимает чужеземную женщину, словно они состоят в неестественной любовной связи!

Возможно, даже все будды и все боги не смогут нас спасти, — подумал Сэйки. Нам полагалось быть нацией воинов. А мы обленились и ослабели. Чужеземцы превращают княжеские дворцы в сёгунской столице в груды обломков, а мы даже не пытаемся защищаться. Сэйки в бессильной ярости потянулся к мечу. Но не стал извлекать его из ножен. Против кого здесь его применишь?

Вот не знал, что вы, Эмилия, можете так здорово врезать! — с улыбкой произнес Старк.

Простите, пожалуйста, Мэттью. Я была не в себе.

Ничего страшного.

Он наклонился и подобрал брошенный Кумэ кинжал.

Сэйки мгновенно выхватил меч.

Это излишне, — сказал ему Гэндзи и поинтересовался у Старка. — Кого он собирался убить? Хэйко или Эмилию?

Они посмотрели на валяющийся труп. Старк пожал плечами.

Вы его знали?

Нет, — отозвался Гэндзи. Он повернулся к Хэйко. — А ты?

Услышав два выстрела — и ничего больше, — Хэйко предположила, что Кумэ скрылся. Он всегда так делал. Всегда, сколько она его знала. И теперь при виде его мертвого тела Хэйко лишилась самообладания. Она упала бы, если б не объятия Гэндзи. Хэйко зажмурилась и прижалась к князю, пытаясь за меньшей слабостью скрыть большую. Кумэ мертв!

Нет, мой господин, — сказала Хэйко.

Несомненно, даже советники сёгуна, сколь бы слабы они не были, не оставят подобное оскорбление безнаказанным, — заметил Сэйки.

Гэндзи оглядел руины дворца «Тихий журавль».

Здесь нет никакого оскорбления. Мы спали три столетия и видели сны о древней воинской доблести. Теперь мы проснулись. Только и всего.

 

ГЛАВА 8

Маккё

Преподобный настоятель, — сказал Сэйки, — вы совершили оплошность, не привезя с собой вашего чужеземца. Согласно пророчеству, на Новый год некий чужеземец спасет жизнь князю. И мы до сих пор не знаем, кто именно это будет.

Сохаку предпочел пропустить мимо ушей сарказм, с которым Сэйки произнес его бывший духовный титул.

Я настойчиво предлагал князю Гэндзи именно так и поступить. Он отказался, сказав, что чужеземец, о котором шла речь в пророчестве, уже найден, и его жизнь уже спасена.

Покойный князь Киёри доверил нам троим оберегать его внука, — сказал Кудо. — Это означает, что в некоторых случаях мы должны быть непреклонны, и даже идти против воли молодого князя. Сохранить его жизнь важнее, чем приобрести или потерять его благосклонность.

Я прекрасно это осознаю, — сказал Сохаку. — Но я не мог действовать вопреки прямому приказу князя.

Слабый довод, — сказал Сэйки. — Вы могли устроить так, чтоб чужеземец прибыл в Эдо самостоятельно — возможно, в результате «недоразумения». Князю пришлось бы тогда принять все как есть.

Благодарю вас за ценное наставление, — сказал Сохаку. Чувствуя, что начинает злиться, он поклонился с преувеличенной почтительностью. — Прошу вас, объясните мне еще, каким «недоразумением» я должен был воспользоваться, чтоб помешать князю назначить господина Сигеру на прежнюю должность?

Благодарю вас за то, что вы подняли еще один важный вопрос, — сказал Сэйки, поклонившись Сохаку с не меньшим раздражением. — Не будете ли вы столь добры поведать нам во всех подробностях, что же именно произошло. В моем ничтожном разуме не укладывается, как же могли произойти столь опасные и абсурдные события.

Я бы предложил всем нам говорить потише, — вмешался Кудо. — Наши голоса разносятся далеко.

На самом деле и Сэйки, и Сохаку говорили приглушенно. Однако же, преувеличенная вежливость была опасным признаком. Так начинался не один внезапный поединок. И Кудо вмешался лишь затем, чтобы снять напряжение.

Трое самураев сидели среди развалин, на месте одной из комнат, прежде смотревших на центральный садик. Что любопытно, садик нимало не пострадал от обстрела. Даже узоры, прочерченные на песчаных дорожках, остались целы. Чего нельзя было сказать о комнате, в которой находились собеседники. Крыша, стеня и большая часть пола исчезли. Сэйки, Сохаку и Кудо сидели в единственном уцелевшем углу. Их спутники остались на страже в коридоре — точнее, в том месте, где был когда-то коридор. Окружающая обстановка никак не отразилась ни на позах, ни на манерах, ни на церемонности самураев.

Здесь царит замешательство, страх и домыслы, — сказал Кудо. — Никому не ведомо, кто совершил это нападение и почему. Мы — командиры. Все будут смотреть на нас, ожидая объяснений. Не лучше ли нам занятся поиском ответов, вместо того, чтобы обмениваться упреками?

Ответы не имеют значения, — сказал Сэйки. — Важно лишь то, как мы себя ведем. Если мы спокойны и уверены, наши подчиненные тоже будут спокойными и уверенными, вне зависимости от того, знают ли они — или мы, если уж на то пошло, — что-нибудь, или нет.

Сохаку подался вперед.

Нам не следует отвлекаться от сути и говорить о таких незначительных подробностях, как чужеземец и Сигеру. Истинный вопрос заключается совсем в другом.

Я согласен, — сказал Кудо. — Нам следует принять решение по главному вопросу.

Я полагаю, что ответ очевиден, — сказал Сэйки.

Сохаку и Кудо удивленно переглянулись.

Неужто я что-то упустил? — спросил Сохаку. — Когда мы виделись в последний раз, вы настойчивее всех нас размышляли, не ввести ли пост регента, который будет реально править княжеством. Если память мне не изменяет, вы сказали, что молодой князь ни на что не годен и приведет наш клан к гибели.

Возможно, мне следовало сказать не «ни на что не годен», а «несколько чрезмерно утончен».

А это его безрассудное увлечение чужеземцами-христианами? — поинтересовался Кудо. — Неужели и по этому вопросу ваше мнение изменилось?

Нет, я продолжаю считать это опасным, — сказал Сэйки. Ему вспомнилось то неприкрытое проявление чувств, которому он стал свидетелем совсем недавно. — Я бы даже сказал, что эта опасность сделалась еще сильнее. Против них можно будет предпринять определенные действия в будущем, если придется — втайне, без дозволения молодого князя.

Успокоенный Кудо кивнул.

Вкупе со всем прочим, его поведение в отношении дяди может служит решающим доводом.

Вот в этом я бы усомнился, — возразил Сэйки. — Согласен, на первый взгляд оно выглядит очень спорным. Однако же, если вспомнить о пророческих видениях, может оказаться, что это был чрезвычайно мудрый шаг.

Пророческих видениях?! — Сохаку был взбешен. — С каких это пор вы верите в подобные сказочки? Я ни раду не видел ни единого доказательства того, что князь Киёри мог предсказывать будущее, а я служил ему двадцать лет! Что же касается князя Гэндзи, единственное, что из будущего его интересует, так это с какой гейшей он будет спать сегодня ночью и какое сакэ он приобретет для следующей своей вечеринки под луной.

Сигеру — законченный безумец, — сказал Кудо. — Я был среди тех, кто брал его под стражу. Если б вы были там, вы б не говорили сейчас так снисходительно. Он сидел и смеялся, а с головы до ног его покрывала кровь родичей, и рядом с ним лежали бездыханные тела его жены, дочерей и единственного сына. Я никогда не забуду этой картины. Хотя и хотел бы.

Слышу и понимаю, — сказал Сэйки.

Сохаку и Кудо вновь переглянулись; на этот раз на их лицах читалась покорность судьбе. Это было одно из любимых выражений Сэйки, и означало оно, что Сэйки принял решение, и его не переубедить.

Сэйки тем временем продолжал.

Несомненно, ваши доказательства неоспоримы. Однако же, мое отношение к молодому князю несколько изменилось. Хотя я и не уверен до конца в его провидческом даре, теперь я допускаю такую возможность.

Он указал на восточную часть сада, туда, где прежде располагались внутренние покои дворца.

Сохаку взглянул в указанном направлении.

Я не вижу ничего, кроме руин. Несомненный довод в пользу решительных перемен.

И я тоже вижу руины, — согласился Сэйки. — Но я вижу также нечто такое, чего вы не видите.

И что же это?

Развалины личных покоев князя Гэндзи.

Да, это я тоже вижу. И что же?

Если б он не настоял на поездке в монастырь Мусиндо, во время обстрела он находился бы там.

Сэйки был вознагражден: на лицах его товарищей проступило понимание.

Он не мог этого знать! — воскликнул Кудо. Но голос самурая дрогнул.

Однако же знал, похоже, — сказал Сэйки.

Ничего не доказано, — сказал Сохаку.

Но и не опровергнуто, — сказал Сэйки.

Если он знал, то почему же не предупредил нас? — спросил Сохаку.

Я не утверждаю, что понимаю, каким образом действует волшебное предвидение, — сказал Сэйки. — Ясно одно: нам следует на некоторое время отложить решение этого вопроса. А пока что приготовьтесь к путешествию. Оставаться здесь небезопасно.

Вы хотите сказать, что рекомендуете отступить в «Воробьиную тучу»? — уточнил Сохаку.

Да.

Эту рекомендацию чрезвычайно трудно исполнить, — сказал Сохаку. — Большинство провинций, лежащих между Эдо и Акаокой, враждебны нам. Внутреннее море не представляет из себя особого препятствия. Но его патрулируют корабли сёгуна. В таких условиях дорога на наш родной остров делается весьма опасной.

Я предпочитаю опасность смертельной угрозе, — сказал Сэйки. — Мы не можем оставаться здесь.

Есть и еще одно соображение, — вмешался Кудо. — Сёгун никому не давал дозволения покинуть Эдо.

Моя верность принадлежит Окумити-но ками Гэндзи, князю Акаоки, — отрезал Сэйко, — а не узурпатору, присвоившему титул сёгуна и захватившему сёгунский дворец.

Он поклонился собеседникам и встал.

Если мой князь прикажет мне повиноваться этому человеку, я буду повиноваться. Если он прикажет мне убить этого человека, лишь смерть помешает мне выполнить приказ. Я знаю, кто я. Уверен, что и вы знаете.

И, не дожидаясь ответа, Сэйки развернулся и зашагал к развалинам княжеских покоев.

Старый упрямец! — бросил Кудо.

Сохаку фыркнул.

Он и в молодости был упрямцем. С чего бы годам лишить его этого примечательного свойства?

Совершенно ясно, что теперь он не согласится на введение регенства. Он убедил себя в том, что Гэндзи видит будущее.

На том беседа и завершилась. После продолжительного молчания Сохаку и Кудо взглянули друг другу в глаза, поклонились и встали.

Мне очень жаль, Эмилия, — сказал Старк. — Я не нашел никаких останков мистера Кромвеля.

Быть может, ангелы и вправду вознесли его на небо, как ему казалось, — отозвалась Эмилия, но печальная улыбка показывала, что сама девушка в это не верит.

И что вы теперь будете делать? — спросил Старк.

То, что должна. Соберу вещи, какие смогу найти, уложу и буду ждать корабля, плывущего в Америку.

При одной лишь мысли об этом у Эмилии противно заныло под ложечкой, и на глаза навернулись слезы. Она уселась прямо на землю, рядом с развалинами своей комнаты, и разрыдалась, не стыдясь слез. Она нашла убежище, в которое не смела верить, рай, в котором она скрылась от своей красоты. Нашла — и потеряла, из-за одного-единственного выстрела. Этого Эмилия вынести уже не могла. Она была сильной — но не настолько сильной.

Старк опустился на колени рядом с девушкой, обнял ее и прижал к груди. Он неверно понял, в чем источник ее печали, и попытался утешить Эмилию.

Когда вы вернетесь домой, вам станет получше, — сказал он, и лишь причинил этим лишнюю боль. Старк держал Эмилию в объятиях, не зная, чем тут можно помочь, а девушка, уцепившись за него, плакала. — Вы молоды, Эмилия. Ваша жизнь только начинается. Небеса еще улыбнутся вам. Вы встретите новую любовь. Я в этом уверен.

Эмилия хотела было сказать Старку, что она жаждет найти не любовь, а покой. Но печаль ее была столь глубока и сокрушительна, что девушка не нашла нужных слов.

Как только обстрел прекратился, Сигеру отправился обходить границы дворца и расставлять стражу вдоль обрушенных стен. Внутри никакой опасности не было. Но если бы кто-нибудь пожелал покуситься на жизнь Гэндзи, сейчас для этого был самый удобный момент. Сигеру был уверен, что Сохаку еще не готов перейти к действиям. Он сперва должен выслушать, что скажут Кудо и Сэйки. Так что сейчас единственной заботой были внешние враги. Сигеру надеялся на их появление. Это было бы неплохой тренировкой. О Сохаку он позаботится потом, как и о Сэйки с Кудо, — если придется. Какая, однако, досада: момент и без того тяжелый, опасность грозит отовсюду, а тут еще, возможно, придется убить трех старших военачальников клана. Даже если Кудо и Сэйки останутся верны князю, потеря Сохаку нанесет клану серьезный ущерб. Сохаку — их лучший стратег и лучший после самого Сигеру боец.

Тут внимание Сигеру привлек приближающийся цокот копыт. Две лошади. И сорок-пятьдесят пеших. По ровному, размеренному ритму шагов ясно было, что это самураи. Сигеру расслабился и замедлил дыхание. Он был готов.

Мгновение спустя на улицу перед дворцом выехал на вороном коне Въедливый Глаз Каваками, глава сёгунской тайной полиции. Рядом с ним ехал его помощник, Мукаи, — на серой кобыле, как и подобает подчиненному. За ними двигался отряд из сорока самураев. Каваками натянул поводья, останавливая коня. На лице его промелькнуло удивление. Он узнал Сигеру.

Господин Сигеру! Я и не знал, что вы в Эдо.

Я только что прибыл, господин Каваками, и еще не имел возможности сообщить вам о моем местонахождении.

Откровенно говоря, где вы находились до этого, мне также совершенно неизвестно.

В самом деле? Чудовищный промах со стороны моих подчиненных. — Сигеру поклонился, не спуская глаз с Каваками. — Я прослежу, чтоб виновные понесли наказание.

Не сомневаюсь, — отозвался Каваками. — А пока что будьте так добры, пропустите нас во дворец — для инспекции.

Нам не сообщали о готовящейся инспекции. А потому я вынужден с сожалением отклонить ваше предложение.

Я ничего вам не предлагаю! — Каваками послал коня вперед, и его самураи двинулись следом. — По приказу сёгуна я должен осмотреть все разрушенные дворцы и побеседовать с каждым выжившим князем. Так что отойдите, пожалуйста, с дороги, господин Сигеру.

Мечи Сигеру выпорхнули из ножен одним изящным, плавным движением — так журавль расправляет крылья. Вот только что руки Сигеру были пусты, а в следующее мгновение в правой его руке оказалась катана, а в левой — вакидзаси. Он держал оружие опущенным; стойку его нельзя было назвать защитной, да и на готовность к атаке она тоже не указывала. Неопытный наблюдатель решил бы, что Сигеру собрался сдаваться — настолько не готовым к бою он казался.

Но Каваками знал, что думать так было бы ошибкой. Как и всякий самурай, Каваками изучал в свое время «Го-рин-но-сё», «Книгу пяти колец», классический трактат Миямото Мусаси, посвященный исскусству фехтования. Стойка Сигеру была основной, предшествующей бою, — му, пустота. Это никак нельзя было счесть неготовностью. Сигеру был открыт всему, ничего не предугадывая и все принимая. В былые времена лишь один-единственный человек смел использовать эту стойку, и это был сам Мусаси. После него на это тоже осмеливался всего один-единственный человек. И это был Сигеру.

Каваками подал сигнал, и сорок клинков покинули ножны. Его самураи быстро перестроились, приготовившись напасть на Сигеру с трех сторон. Зайти ему за спину они не решились. Для этого потребовалось бы пересечь границу, разделяющую улицу Эдо и территорию дворца, принадлежащую клану Окумити. А такого приказа они пока что не получили.

Сам Каваками не стал браться за оружие. Наоборот — он заставил коня отступить на расстояние, которое счел безопасным.

Вы что, настолько оторвались от реальности, что смеете препятствовать исполнению приказов сёгуна?

Как вам известно, я не имею чести служить сёгуну, — ответил Сигеру. — До тех пор, пока эти приказы не подтвердил мой князь, для меня они ничего не значат.

По тому, как Каваками держался в седле, Сигеру понял, что главу тайной полиции нельзя назвать искусным наездником. А значит, он сможет добраться до Каваками раньше, чем тот успеет развернуть коня и сбежать. По оценке Сигеру, их разделяло расстояние протяженностью в пять ударов сердца. Правда, придется прорубиться через десяток самураев, но с этим особых трудностей не будет. Все его вероятные противники напряжены от страха. Они уже все равно что покойники.

Господин Каваками! Какая неожиданность!

К недвижно застывшим противникам небрежным шагом приблизился Сэйки. Он словно бы не заметил обнаженных мечей.

Мне бы следовало пригласить вас выпить чего-нибудь освежающего. Но сейчас, как вы сами видите, мы не вполне готовы принимать гостей. Может, в другой раз?

Сэйки, приведите господина Сигеру в чувство, — если можете, конечно. — Каваками похлопал нервничающего скакуна по шее. — Мы исполняем приказ сёгуна, а он мешает нам войти.

Прошу прощения за дерзость, господин Каваками, — сказал Сэйки, вступив в полукруг, очерченный сверкающими клинками, — но я считаю, что господин Сигеру совершенно прав.

Что?!

Осакское соглашение гласит, что сёгун должен извещать князя о готовящейся инспекции по меньшей мере за две недели до таковой. Как главный распорядитель княжества Акаока, я вынужден сообщить вам, что мой господин не получал такого сообщения.

Осакскому соглашению двести пятьдестя лет!

И тем не менее, — возразил Сэйки, низко поклонившись, — оно по-прежнему действует.

Судя по выражению лица Каваками, ему в голову пришла какая-то удачная мысль.

Насколько я помню, на время войны действие этого соглашения приостанавливается.

Совершенно верно. Но мы не находимся в состоянии войны.

За спиной у Каваками обрушился горящий дом, и конь, испугавшись, поднялся на дыбы. Каваками потребовалось несколько секунд, чтоб вновь обуздать жеребца.

Если это не война, то как же тогда выглядит война? — поинтересовался Каваками.

В соглашении указывается, что война должна быть официально объявлена, — сказал Сэйки. — Сёгун объявлял кому-нибудь войну?

Каваками нахмурился.

Нет, не объявлял.

Он развернул коня и ускакал, оставив Мукаи разбираться. Тот приказал самураям вложить мечи в ножны и увел их.

Дипломатичен, как всегда, — сказал Сигеру, пряча оружие.

Благодарю вас, — сказал Сэйки, хотя и знал, что в устах Сигеру это не похвала. — Кажется, господин Сигеру, вы снова пришли в себя. Очень, очень своевременно.

Господин, — сказал Хидё, — Старк тайком носит при себе огнестрельное оружие.

Да, я знаю, — отозвался Гэндзи. — Можешь не беспокоиться. Он для меня не опасен.

Господин, вы уверены?

Да.

Хидё расслабился. Раз дело касается предвидения, то оно выходит за пределы его должностных обязанностей.

Гэндзи улыбнулся. Как это удобно — иметь в качестве командира телохранителей человека, чьи мысли так легко читать, словно они и вправду написаны у него на лице.

С Ханако все в порядке? — поинтересовался он.

Не знаю, господин.

Ты что, не нашел ее?

Я ее не искал.

Почему же?

Я обязан обеспечить вашу безопасность. Я не могу отвлекаться ради личных дел.

Хидё, речь идет о твоей невесте, будущей матери твоего сына и наследника, твоей подруге жизни.

Да, господин.

Ну так иди и разыщи ее. В твое отсутствие меня будет охранять Симода. Я верно говорю, Симода?

Да, господин.

Хидё низко поклонился.

Я скоро вернусь, господин.

Ты вернешься завтра утром, — сказал Гэндзи, — после завтрака. И еще. Не кланяйся больше так низко. Как глава телохранителей, ты не должен ничего упускать из виду, даже на мгновение.

Слушаю и повинуюсь, господин.

Отлично. Желаю тебе поскорее отыскать невесту.

Хэйко подождала, пока Хидё уйдет, а Симода отступит на некоторое расстояние. Они сидели на подушках, в большом шатре, установленном у единственной уцелевшей стены. Дул легкий ветерок, и нес с собою запах моря.

Как вы изменились за столь краткое время, — сказала Хэйко. Она потрогала фляжку с сакэ. Убедившись, что напиток имеет нужную температуру, Хэйко наполнила чашку Гэндзи.

О чем это ты?

Всего неделю назад вы были всего лишь номинальным главой клана. Ничтожеством, которое едва терпят собственные вассалы. Теперь вы — на самом деле их господин. Чрезвычайно примечательное преображение.

Критические моменты меняют людей, — сказал Гэндзи, наполняя, в свою очередь, чашку Хэйко. — Если им везет, то в такие моменты они узнают, чего стоят на самом деле.

Хэйко отвернулась. Открытый взгляд Гэндзи вызвал смятение в ее душе. Как же это было трудно — любить его! И насколько же труднее это стало теперь, когда он ответил любовью на любовь… О, если бы они были крестьянами, или торговцами, или рыбаками — они могли бы без оглядки отдаться своим чувствам, не думая о тайном подтексте и возможных последствиях!

Вас сейчас переполняют чувства, порожденные необычностью происходящего, — сказала Хэйко. — Я забуду все, что вы мне сегодня говорили.

Ты никогда об этом не забудешь, — возразил Гэндзи. — И я тоже. Мои чувства вызваны не необычностью момента. Они принадлежат тебе, Хэйко. Тебе одной.

Вы вовсе не должны расточать мне любезности, — сказала Хэйко. По щекам ее текли слезы, но на губах ее играла нежная улыбка, и дыхание ее оставалось ровным. — Я люблю вас. Я полюбила вас в тот самый миг, когда впервые увидела. Я буду любить вас до последнего вздоха. А вы вовсе не обязаны любить меня.

Гэндзи улыбнулся; при виде этой беззаботной улыбки сердце Хэйко таяло.

Я понимаю, если я буду любить тебя столь же страстно, это может показаться надоедливо симметричным. Возможно, со временем я научусь любить тебя меньше. Это тебя устроит?

Рассмеявшись, Хэйко упала в объятия князя.

С моим-то очарованием? Боюсь, вы обречены со временем полюбить меня еще сильнее!

Так ты уверена в себе?

Нет, Гэн-тян, — отозвалась Хэйко. — Я ни в чем не уверена. Любовь — слабость женщины, а не ее сила. Какой бы прекрасной ни была женщина, час ее расцвета краток. Я не жду, что вы будете любить меня вечно. Но пожалуйста, если только можете, будьте добры ко мне. Пожалуйста!

Гэндзи захотелось запустить руку в широкий рукав кимоно Хэйки и поласкать ее. Но день выдался морозным, и руки у него были холодными. Гэндзи решил, что ей это вряд ли будет приятно, и отказался от своего намерения. Но в тот же миг Хэйки придвинулась к нему, и каким-то непостижимым образом ее руки оказались у него под одеждой, а руки Гэндзи — под одеждой у нее. Гэндзи ощутил тепло ее тела, и одновременно с этим — обжигающий холод от прикосновения ее пальцев. Тепло и холод слились воедино. «Ну и кто же здесь на самом деле читает мысли?» — подумал Гэндзи.

Как я могу не быть добрым? Стоит мне увидеть тебя, или даже просто подумать о тебе, и вся жестокость этого мира исчезает, и мое сердце, и само мое существо делается добрым и нежным.

Нет, не все ваше существо.

Ну хорошо, не все.

Им даже в голову не пришло раздеться. Даже если б они находились в покоях Гэндзи, они и то бы на это не решились — во всяком случае, во время дневного свидания. Слишком уж сложно им было бы потом одеваться — особенно Хэйко.

Ее кимоно фасона «омэси» было пошито из шелка. Под ним было надето теплое зимнее хаори. Кимоно перехватывал широкий вышитый пояс оби, завязанный узлом «фукура судзумэ»; из-под верхнего его края выглядывал пояс оби-агэ.

Существовало триста различных способов завязывать оби, и Хэйко каждый день тратила немалое время, размышляя, что же ей выбрать на сегодня. Она выбрала узел «фукура судзумэ» — «сливовый воробей», — потому что предположила, что Гэндзи вернется именно сегодня, и ей захотелось отметить этот день тонким намеком на тотем клана. Получилось так, что Хэйко верно угадала день возвращения князя. Но если б она ошиблась, она не стала бы снова завязывать узел «фукура судзумэ». Это было бы признаком дурного вкуса. Пришлось бы просто признать, что она упустила хорошую возможность, и смириться с этим фактом.

Шнурок оби-дзимэ удерживал оби в должном положении. Между кимоно и оби был надет корсет оби-ита, чтоб кимоно вдоль линии оби не шло морщинами. Под узел пояса подкладывалась специальная подушечка, макура, дабы он сохранял форму. Переднюю часть оби украшала брошь оби-домё; к ней пристегивался специальный шнур, чуть тоньше шнура оби-дзимэ.

Под кимоно, оби, макура, оби-агэ, оби-дзимэ и оби-домэ у Хэйко было надето длинное нижнее кимоно, нагадзюбан, тоже шелковое. Шнурки, пришитые к концам воротника, проходили сквозь петли воротника тикара нуно и завязывались, так, чтоб образовать у задней части шеи отверстие подобающего размера. Нагадзюбан подпоясывалось нижним поясом, датэ-маки.

Под нагадзюбан надевалась нижняя рубашка хададзюбан и нижняя юбка сусоёкэ. Под ними располагались специальные мягкие прокладки, накладывавшиеся на ключицы, живот и талию. Поскольку кимоно кроилось по прямой линии, эти прокладки требовались, чтоб придать телу нужную форму — дабы одеяние ложилось красиво и естественно. Обычно Хэйко носила также специальную ленту, стягивающую грудь и скрывающую ее очертания. Но сегодня утром девушка не стала ее надевать, поскольку ожидала возвращения Гэндзи.

Хотя ни Гэндзи, ни Хэйко раздеваться не стали, в их одеяниях было достаточно отверстий, чтоб доставить друг другу наслаждение. На самом деле, как тепло и холод — единое целое, так и состояние наготы сливается с состоянием одетого человека.

Если любовь — твоя слабость, то я и думать боюсь, какова же твоя сила, — тяжело дыша, промолвил Гэндзи.

Хэйко, с трудом сдерживаясь, чтоб не дышать учащенно, отозвалась:

Я думаю, мой господин, что вас ничем не испугать.

Вежливо отведя взгляд, Симода бесшумно опустил полог шатра. Он все-таки не удержался и улыбнулся.

Лишь начав разыскивать Ханако, Хидё до конца осознал объем разрушений — и был поражен. Ему вспомнилось ужасное землетрясение, опустошившее Эдо в годы его детства; тогда вслед за землетрясением вспыхнул пожар, и истребил половину города. Дворец «Тихий журавль» невольно напоминал о том землетрясении: дымящиеся развалины, валяющиеся повсюду изуродованные мертвые тела, витающий в воздухе запах горелой человеческой плоти. Хидё сообразил, что может означать этот запах, и его замутило. Он даже не мог бы сказать, что ему оказалось труднее сдержать, тошноту или слезы.

Среди обломков комнаты, отведенной чужеземцам, он увидел яркий лоскут от женского кимоно, придавленный упавшей балкой. Опустившись на колени, Хидё осторожно подобрал этот лоскут. Кому он принадлежал? Уж не Ханако ли? Хидё казалось, что когда они виделись в последний раз, на Ханако было кимоно из такой ткани, — но точно он сказать не мог. Ну почему, почему он был столь ненаблюдателен? Как он может исполнять обязанности главы телохранителей, если он даже не в состоянии узнать кимоно будущей жены?

Но Хидё изгнал эту мысль, едва лишь она пришла ему на ум. Он не имеет больше права прятаться за подобными сомнениями. Его князь назначил его на эту должность. Сомневаться в своих способностях исполнять эти обязанности означает сомневаться в своем князе. Верность требовала, чтобы Хидё верил в себя, поскольку князь верил в него. И значит, вспоминая о своих многочисленных недостатках, он, Хидё, должен стараться их исправить, чтоб стать тем человеком, которого узрел в нем его князь. Таков его долг. Хидё встал. Он держался прямо и уверенно.

Но он по-прежнему сжимал в руке шелковый лоскут, и по лицу его текли слезы. Какой смысл в высоком положении и почестях, если не с кем это разделить? Кто придаст сладость победе, утешит в поражении, оплачет гибель?

Хидё было шестнадцать лет, когда он впервые встретил Ханако; он как раз только что получил свою первую взрослую катану. А Ханако была девятилетней девочкой-сироткой; ее взяли во дворец князя Киёри по рекомендации старого настоятеля Дзенгэна. Хидё вспомнил их первый разговор и покраснел.

Эй, ты! Принеси мне чаю!

Девочка в выцветшем хлопчатобумажном кимоно вздернула подбородок и дерзко отозвалась:

Сам принеси!

А я говорю, ты принесешь мне чай, девчонка!

Не принесу!

Ты — служанка. А я — самурай. Ты будешь делать, как я велю!

Девочка расхохоталась.

Князь Киёри — самурай, — сказала она. — Господин Сигеру, господин Сэйки, господин Кудо, господин Танака — самураи. А ты — всего-навсего мальчишка с мечом, не знающим крови.

Разозленный Хидё вскочил на ноги и схватился за рукоять катаны.

Я — самурай! Я могу зарубить тебя прямо тут, на месте!

Нет, не можешь.

Что?! — Столь наглый и неожиданный ответ потряс Хидё. — Самурай властен над жизнь и смертью любого крестьянина, и крестьянки вроде тебя — тоже.

А ты — нет.

Это почему еще?

Потому что я — служанка в твоем клане. И ты обязан меня защищать. Если придется — даже ценой жизни.

И заявив это, девочка удалилась, а онемевший, пристыженный Хидё так и остался стоять, разинув рот.

Хидё оглядел развалины дворца. Уж не на этом ли самом месте состоялся тот давний разговор? Хидё потупил взгляд, как и тогда. Ханако была тогда ребенком, и все же она напомнила ему о том, о чем он не имел права забывать. Самурай — защитник, а не заносчивый задира.

Та дерзкая девочка выросла и превратилась в достойную, добродетельную женщину; неудивительно, что все эти годы, пока он пьянствовал и прожигал жизнь впустую, она старалась держаться подальше от него, Хидё.

Какую замечательную жену выбрал для него князь Гэндзи! И вот отныне она для него потеряна…

Хидё! — донесся откуда-то изумленный голос Ханако.

Хидё обернулся.

Ханако стояла в коридоре — то есть, в том, что осталось от коридора, — и держала в руках чайный поднос.

Переполненный внезапно обрушившимся счастьем Хидё бросился было, чтоб обнять ее, но вовремя спохватился. Вместо этого он учтиво поклонился.

Я искренне рад видеть вас целой и невредимой.

Ханако поклонилась в ответ.

Ваша забота о столь незначительной особе — большая честь для меня.

Для меня вы значите очень много, — сказал Хидё.

Хотя трудно было решить, кого эти слова поразили больше, Ханако или самого Хидё, Ханако отреагировала на них более живо. Ошеломленная их прямотой, девушка пошатнулась и едва не уронила поднос. И уронила бы, если б Хидё не ринулся на помощь. Он подхватил поднос, и при этом, сам того не заметив, коснулся руки девушки. И неожиданно Ханако почувствовала, как от этого прикосновения что-то смягчилось в ее душе.

Князь Гэндзи велел, чтоб я вернулся только завтра утром, — сказал Хидё. — После завтрака.

Ханако, поняв, что кроется за этими словами, зарделась.

Наш господин очень великодушен, — сказала она, скромно отведя взгляд.

Хидё так много нужно было сказать, что он не мог больше сдерживаться.

Ханако, по дороге в монастырь Мусиндо у нас произошла схватка с отрядом князя Гэйхо. И после нее князь Гэндзи назначил меня главой своих телохранителей.

Я очень рада за вас, — сказала Ханако. — Я уверена, что вы проявите себя на этом посту с наилучшей стороны. — И она снова поклонилась. — Прошу простить меня. Сейчас я должна прислуживать господину Сигеру и господину Сэйки. Я вернусь к вам, мой господин, сразу же, как только смогу.

И лишь глядя ей вслед — Ханако шла не кратчайшим путем среди развалин, а в точности там, где прежде находились коридоры, как будто ничего и не изменилось, — Хидё понял, что девушка назвала его «мой господин», и что теперь именно так к нему и положено обращаться. Ведь главе телохранителей полагался земельный надел. Правда, князь Гэндзи ничего не сказал по этому поводу, — но наверняка скажет на Новый год, во время официального назначения Хидё на должность.

Хидё вспомнил тепло руки, которой он коснулся несколько мгновений назад. Это было их первое касание. Он осознал, что давно уже полюбил Ханако, хотя и сам этого не понимал. А князь Гэндзи понял. И снова на глаза Хидё навернулись слезы благодарности. Какое же ему — и всем им — выпало счастье: служить господину, наделенному даром предвидения!

Он отправился взглянуть, осталось ли что-нибудь от его комнаты. Он очень надеялся, что хоть одна стена уцелела, и он с невестой обретет ночью хотя бы подобие уединения.

Ханако изо всех сил старалась сосредоточиться на том, куда она ступает. В этих развалинах так легко споткнуться! Не хватало еще оступиться и упасть на глазах у будущего мужа, в преддверии их первой близости, — что может быть унизительнее! Но все ее попытки сосредоточиться пропали впустую. Она вернулась мыслями на двенадцать лет назад и вновь услышала голос князя Киёри.

Ханако.

Мой господин.

Девочка опустилась на колени и прижалась лбом к земле, трепеща от страха. Она была так довольна, что уела этого самоуверенного красивого мальчишку, так горделиво вышагивала, так задирала нос, что не заметила самого князя.

Пойдем со мной.

Светило нежное весеннее солнышко, но девочку била дрожь. Ханако шла, опустив глаза. Она была уверена, что идет навстречу гибели. Иначе зачем бы сам князь снизошел до разговора с ней, сиротой, попавшей в этот чудный дворец лишь благодаря доброте старого Дзенгэна, их деревенского священника…

Может, этот мальчишка — родственник князя, любимый племянник? Неужто она по глупости своей сразу после появления во дворце оскорбила того, кого нельзя было оскорблять? Слезы навернулись на глаза Ханако и потекли по щекам. Подумать только — какой позор она навлечет на Дзенгэна! Он сошел со своего пути, чтоб после смерти родителей помочь Ханако, а она упустила такой волшебный случай! И все из-за своей гордости! А ведь Дзенгэн не раз ей говорил: «Не будь о себе столь высокого мнения, Ханако. Человеческое «я» — не более чем иллюзия». И она каждый раз послушно отвечала: «Да, настоятель Дзенгэн». Но не воспринимала его наставления близко к сердцу. А теперь уже поздно.

Ханако услышала лязг оружия. Они приближались к площадке, на которой тренировались самураи. Сомнений не было. Ее казнят. Как она посмотрит в глаза своим родителям, когда встретится с ними в Чистой земле? Хотя нет, об этом можно не беспокоиться. Она не заслужила, чтоб будда Амида ее спасал. Она попадет в какую-нибудь преисподнюю, и ее там будут мучать ведьма Кити, насильник Гонбэ и прокаженный Исо. Ее даже могут сделать рабыней Кити или женой Исо.

Яростные боевые вопли внушали девочке такой страх, что она шла, не смея поднять глаз, — и потому налетела на князя Киёри, который не стал входить на площадку, а остановился у ее края. Ханако поспешно отступила, но Киёри, казалось, вообще этого не заметил.

Мой господин!

Самурай, первым заметивший князя, опустился на одно колено и согнулся в неполном поклоне — так принято было кланяться на поле боя. Прочие поспешно последовали его примеру.

Продолжайте, — велел князь Киёри.

Самураи поднялись и вновь вступили в учебную схватку. Поначалу Ханако никак не могла понять, почему никто из них не падает мертвым. Лишь потом она заметила, что мечи в руках у самураев сделаны не из стали, а из тяжелого черного дуба.

Другие кланы используют для тренировок бамбуковые синаи, — сказал князь Киёри. — Синаи не причиняет никакого вреда, и потому он бесполезен. Черный дуб в руках опытного фехтовальщика может сломать кость, а иногда — и убить, даже если удар придется по доспеху. Мы тренируемся так, чтобы чувствовать дыхание опасности. Тренировка, не сопряженная с опасностью, — не тренировка.

Он взглянул на девочку сверху вниз.

Почему мы тренируемся?

Потому, что вы — самураи, мой господин.

Что такое самурай?

Ханако была искренне удивлена тем, что князь разговаривает с ней, вместо того, чтоб приказать тут же убить ее. Она была признательна князю за эту отсрочку. Стоило ей представить, как прокаженный Исо потащит ее к себе в постель, девочку начинало мутить.

Воин, мой господин.

А когда произошла последняя война?

Больше двух сотен лет назад, мой господин.

Зачем же тогда изучать столь жестокое искусство? Мы живем в мирное время.

Потому, что война может начаться в любой момент, мой господин. Самураи должны быть готовы.

Готовы к чему?

Вот. Момент настал. Ритуал завершился. Сейчас она умрет.

Стлонив голову, Ханако произнесла:

Готовы убивать, мой господин.

Вот сейчас ее голова покатится с плеч…

Но князь Киёри снова удивил ее. Он сказал:

Нет, Ханако. Это неверно. Чтоб убивать, не нужно так много тренироваться. Посмотри повнимательнее.

Девочка подняла взгляд. Мужчины били друг друга изо всех сил. Вот все, что она смогла разглядеть. Во всяком случае, сперва. Но чем дольше она смотрела, тем заметнее становилось, что самураи ведут себя в схватке по-разному. Одни двигались с сосредоточенной решимостью, даже если на них градом сыпались удары. Другие уворачивались и отпрыгивали, силясь уберечься, — и все равно получали удар. Площадка была такой маленькой, а людей — так много, что полностью избежать ударов не мог никто, как бы он ни старался. Будь эта схватка настоящей, а мечи — стальными, мало кто остался бы в живых. И когда Ханако поняла это, ответ сам пришел к ней.

Они должны быть готовы умереть, мой господин.

Князь Киёри улыбнулся девочке.

Такова участь самурая, Ханако. Это нелегко — жить в постоянном страхе.

Но ведь настоящий самурай не чувствует страха! Разве не так, мой господин?

У Ханако просто в голове не укладывалось, чтобы сам князь мог чего-то бояться.

Отсутствие страха — не признак храбрости. Это — признак идиотизма. Храбрец — это тот, кто боится, но превозмогает страх. — Князь Киёри погладил Ханако по голове. — Иногда — особенно если он молод — самурай прячет свой страх за высокомерием. Добродетельная женщина не будет ставить это ему в вину. Она сделает все, что сможет, чтобы он стал сильнее. Она не станет делать ничего такого, что ослабит его. Ты меня поняла?

Да, мой господин.

Тогда иди.

И Ханако поспешила на кухню. А оттуда вновь направилась в тот дворик, где произошла ее перебранка с заносчивым юношей. К огромному ее облегчению, Ханако увидела, что он по-прежнему там, сидит все на том же месте. Показалось ей, или вправду плечи его поникли? Щеки Ханако залил жаркий румянец стыда.

Ханако подошла к юноше, поклонилась и опустилась на колени.

Ваш чай, господин самурай.

У молодого самурая вырвался удивленный возглас. Но он тут же взял себя в руки и сказал:

Спасибо.

Ханако показалось, что когда юноша взял чашку, плечи его распрямились. Она была рада. Очень, очень рада.

Сигеру и Сэйко сидели на плетеных циновках-татами, постеленных там, где некогда находилась комната Сэйко. Татами, устилавшие эту комнату, канули в вечность во время обстрела. Эти же уцелели, хотя и были слегка опалены. Сигеру сидел недвижно, опустив веки. Когда Ханако опустилась на колени у дверного проема, поклонилась и вошла, Сигеру даже не шелохнулся.

Я рад видеть тебя живой и невредимой, Ханако, — вежливо сказал Сэйки.

Спасибо, господин.

Девушка приблизилась к Сигеру, чтоб налить ему чаю. Ей было не по себе — до нее ведь тоже доходили ужасные слухи, — но Ханако заставила себя держаться со спокойной учтивостью.

Ты уже успела поговорить с Хидё? — спросил Сэйки.

Да, господин.

Тогда ты знаешь, что у него хорошие новости. Несомненно, он вскорости добъется успеха.

Ханако низко поклонилась.

Лишь благодаря доброте князя Гэндзи, — сказала она. — Хидё не заслужил такой великой чести.

Раз жених ее отсутствовал, проявить скромность следовало ей самой.

Доброта нашего князя несомненна. Но раз он верит в Хидё, то и я в него верю. — Сэйки не смотрел на Сигеру, но слова эти предназначались скорее ему, чем Ханако. — Вы уже решили, где будете устраивать дом?

Нет, господин. Я совсем недавно узнала об его назначении.

На самом деле, Ханако уже успела представить себе пустующие покои в западном крыле дворца, обставленные скромно, но со вкусом. Там даже хватит места, чтоб устроить детскую. Конечно же, поскольку это крыло всего несколько часов назад превратилось в руины, с перездом придется подождать, пока дворец не отстроят заново. Есть и более важное дело, не терпящее отлагательств. Раз Хидё теперь — ее муж и глава телохранителей князя, она должна как можно быстрее подарить ему наследника.

Тогда обсуди это с Хидё. Можешь нам не прислуживать. Иди к мужу. Он явно обрадуется тебе куда больше, чем мы.

Благодарю вас, господин.

И Ханако удалилась.

Сэйки улыбнулся. Как прекрасна жизнь, когда ты молод и влюблен! Даже трагические события не умаляют ее сладости. Возможно, они даже придают дополнительную остроту чувствам. И Сэйки, терпеливо ожидавший, пока Сигеру вернется к беседе, ненадолго погрузился в грезы, вспоминая свою юность и давно минувшие времена.

Если он верит Хидё, то и я ему верю, — сказал Сигеру, повторив слова Сэйки.

Сэйки поклонился.

Я думал, вы слишком глубоко погрузились в медитацию и не слышали меня.

Я пребывал в медитации, Сэйки, а не в обмороке.

Рад это слышать, господин Сигеру. Сейчас не время для обмороков.

Согласен. — Сигеру пригубил чай. — Близится последний этап сражения под Сэкигахарой.

Сэйки задумался над глубинным смыслом этих слов. Двести шестьдесят один год проигравшие отказывались признать свое поражение. Отказывались, невзирая на падение Западного регентства, полное уничтожение правившего там клана Тоётоми, на гибель ста тысяч воинов и на возвышение дома Токугава, казавшееся вечным. Отказывались, поскольку самурай не в силах смириться с поражением, пока он жив. Что же было несомненным? Одна лишь смерть. Вся эта ситуация, если взглянуть на нее бесстрастно, выглядела безумной. Однако же Сэйки всецело разделял взгляды побежденных, невзирая на всю их нелепость. В конце концов, он — тоже самурай, и он жив.

Я бесконечно счастлив тому, что это происходит при моей жизни, — сказал Сэйки. Глаза его увлажнились — от избытка чувств. Сколь благосклонна судьба, пославшая ему войну! Его отец и дед, куда более достойные воины, чем он сам, жили и умерли в мирное время. А вот ему выпала возможность восстановить честь предков.

Я тоже, — отозвался Сигеру.

Некоторое время они молчали. Сэйки налил чаю Сигеру, Сигеру — Сэйки.

День выдался необычайно теплым для зимы. Сэйки устремил взор в небо. По бледно-синему небу бежали белоснежные облака, — и на мгновение Сэйки с особой остротой ощутил полноту бытия.

Сигеру тем временем погрузился в воспоминания; он вспоминал ощущения, испытанные в тот момент, когда в руках у него оказались древние мечи. Несвоевременное вмешательство Сэйки помешало Сигеру испробовать их остроту на этом идиоте Каваками. Но даже просто извлечь их из ножен — это уже было неповторимым ощущением, ведущим к просветлению. В тот самый миг, когда он выхватил мечи, Сигеру осознал, что будет последним Окумити, который будет сражаться этими мечами. Он не знал, когда это произойдет. Не видел он также ни лица своего последнего противника, ни исхода этой схватки. Единственное, что знал Сигеру, — что он будет последним, и это наполняло его сердце скорбью.

В годы изнурительного мира, последовавшего за Сэкигахарой, сёгун Токугава велел составить список самых прославленных мечей, именуемых мэйто, записав, кому они принадлежат и в каком состоянии находятся. «Воробьиные когти», ныне принадлежащие Сигеру, не были занесены в этот список, поскольку тогдашний князь Акаоки, Уэномацу, отказался участвовать в какой бы то ни было затее Токугавы, затрагивающей мечи, душу самурая. Воробьи не имеют когтей, достойных упоминания, — потому это имя одновременно и было ироническим, и указывало на то, что у воробьев Акаоки имелись когти — мечи его воинов. Каждый Окумити знал, что сказал по этому поводу Уэномацу: его слова были должным образом занесены в тайные свитки клана.

«Пусть те, кто предпочитает схватке чаепитие, — сказал князь, — составят список знаменитых чайных чашечек».

Хотя ничего существенного так и не прозвучало, главный вопрос этой встречи уже был решен. Сигеру и Сэйки дали друг другу понять, что признают Гэндзи истинным князем Акаоки, и что готовы помочь ему ниспровергнуть сёгуна Токугаву, даже если это будет стоить им жизни. Они согласились отложить на время возможные разногласия — скажем, вопрос об отношении к миссионерам, — до тех пор, пока не будут решены более важные дела. Они не говорили об этом впрямую. Все и так было ясно.

Положение дел в монастыре Мусиндо было не таким, каким ему надлежало быть, — сказал Сигеру.

Сэйки знал, что Сигеру говорит не о своем недавнем содержании под стражей, а о надежности Сохаку, одного из самых значительных вассалов князя Гэндзи.

Равно как и положение дел в «Тихом журавле».

Сигеру кивнул. Значит, помимо Сохаку, придется устранить еще и Кудо. Вопрос не требовал дальнейшего обсуждения. Но время действовать еще не настало. Обстоятельства должны созреть, а тогда уже все произойдет своим чередом. Если Сохаку и Кудо попытаются убить Гэндзи исподтишка, то собственные вассалы покинут их. Подобному позору нет прощения. Они могут восторжествовать лишь одним способом: поднять открытый мятеж и одержать победу на поле битвы. Конечно же, они постараются выбрать наиболее выгодный для себя момент. И один из таких моментов настанет в самом скором времени.

Вы посоветуете отступить из Эдо?

Иного выхода нет, — сказал Сэйки.

Сигеру принялся обдумывать возможные маршруты отступления. Отправиться морем невозможно. Раз чужеземная эскадра обстреляла Эдо, она с тем же успехом может без предупреждения потопить любое японское судно. А кроме этого, не следует забывать о сёгунском флоте. По сравнению с кораблями чужеземцев он не так уж силен, но его хватит, чтоб уничтожить все морские силы Акаоки. Ближайший наземный маршрут пролегал по побережью Внутреннего моря. К несчастью, расположенные по пути княжества верны сёгуну. Значит, остаются лишь горные тропы.

Путь домой долог и полон опасностей, — сказал Сигеру.

Через час после обстрела я отправил гонца в «Воробьиную тучу», — сообщил Сэйки. — Через две недели пять тысяч человек выдвинутся к восточной границе княжества и будут готовы при необходимости нанести удар, что помочь нам прорваться.

Это будет означать начало войны.

Да.

Сигеру кивнул.

Прекрасно. Думаю, мы начнем завтра утром.

С разрешения нашего князя.

Хэйко говорила, что миссионеры Истинного слова год назад отправились в некий монастырь Мусиндо, находящийся севернее столицы, уже в другой провинции. Вскоре после их приезда по тем местам прокатился мор. Хэйко не знала, уцелел ли кто-то из чужеземцев, и если да, то кто именно.

«Среди них были ваши друзья?»

«Один человек, с которым мне нужно повидаться».

«Тогда я надеюсь, что этот человек по-прежнему пребывает в мире живых».

«Я тоже надеюсь».

«А если нет, что об этом говорит ваша религия?»

«Не понимаю, о чем вы».

«Если дорогой вам человек умирает, есть ли у вас надежда свидеться с ним? Что говорит ваша религия?»

«Христиане верят, что жизнь после смерти есть жизнь вечная. Хорошие люди идут на небеса, плохие — в ад. Куда вы попадете, тех и увидите».

Старк даже прикидывал, не украсть ли ему лошадь и не поехать ли в это Мусиндо в одиночку.

Но Хэйко сказала, что князю Гэндзи понадобилось три дня, чтоб добраться туда. И это при том, что он находился в своей стране, знал дорогу и был князем. Несмотря на все эти преимущества, ему пришлось пробиваться туда с боем. Старк понял, что вряд ли туда доберется.

Он долго ждал — подождет и еще чуть-чуть. Правда, может получиться так, что из-за этого обстрела сёгун прикажет выслать всех иностранцев. Тогда придется рискнуть и все-таки поехать одному. Эх, надо было слушать внимательнее, когда Кромвель во время плавания рассказывал про Японию. Старк помнил, что Япония состоит из четырех больших островов, и самый большой, тот, на котором они сейчас находятся, называется Хонсю. И именно на Хонсю планировалось построить миссию Истинного слова. По крайней мере, он на нужном острове. Что ж, для начала неплохо.

Некоторое время назад Хэйко извинилась и ушла к князю, так что Старку предоставилась возможность порыться в развалинах, поискать свое имущество. Он как раз извлек свой револьвер сорок четвертого калибра из-под груды Библий — к счастью, тот был целехонек, — когда внезапное появление Эмилии застало его врасплох. Старк поспешно сунул револьвер обратно. Он боялся, что Эмилия заметила оружие, но девушка ничего не сказала.

Мэттью, можем мы поговорить начистоту?

Конечно.

Старк огляделся по сторонам, но здесь не было стула, чтоб предложить Эмилии присесть.

Спасибо, я постою. — Эмилия умолкла и опустила взгляд. Она стояла, крепко сцепив руки и сжав губы. Потом девушка глубоко вздохнула и заговорила — словно ринулась с обрыва. — Я должна остаться в Японии. Я должна закончить постройку миссии, как планировали мы с Зефанией и с вами. Но для этого мне необходима ваша помощь.

Горячность Эмилии поразила Старка. Эта девушка была такой же одержимой, как и он сам. Но ее решимость основывалась на вере, а его — на отсутствии веры.

Я с радостью помогу вам, Эмилия, — всем, чем смогу. Но может получиться так, что ваша просьба окажется невыполнима. Этот обстрел наверняка навлечет на нас гнев японцев — ведь мы тоже иностранцы. И тогда нам будет угрожать опасность. А может, у нас вообще не будет выбора. Возможно, японское правительство прикажет нам уехать.

И вы уедете?

Нет, — признал Старк. — Не уеду. Я приехал в Японию с определенной целью. И не уеду, пока не выполню ее.

Тогда вы должны меня понять, поскольку я испытываю те же самые чувства.

Старк покачал головой. Ну как ей это объяснить? Он не знал. И сказал первое, что пришло в голову:

Думаю, я умру здесь.

Я готова поступить точно так же.

«Нет, — хотел сказать ей Старк, — не так. Вы пришли, чтоб нести слово Божье. Я пришел, чтоб отнять жизнь у человека».

На последнем привале Старк достал и приколол к куртке блестящую оловянную звездочку с вычеканенными в центре словами «Аризонский рейнджер». В седельной сумке у него лежал подписанный губернатором патент и десять золотых монет, которые губернатор назвал вознаграждением добровольца. Старк не понимал, с чего вдруг губернатору вздумалось платить ему авансом, но спорить он не стал. Он просто забрал деньги вместе со звездочкой и патентом и сказал «спасибо». Возможно, у штата было даже больше проблем с апачами, бандитами и всяческими нарушителями спокойствия, чем он слыхал — а слыхал он немало. Возможно, кстати, что большую часть этих проблем он же и создал.

Старк решил надеть звездочку прямо сейчас, потому что иногда — особенно когда выдавалась такая славная погодка — Бекки с Луизой выбирались поиграть на лужайке, а Старку хотелось, чтоб они сразу же увидели звездочку. Когда он собирался в дорогу, у девочек только и разговоров было о том, что их приемный папа станет рейнджером. Конечно, аризонские рейнджеры не так знамениты, как техасские, но все равно, рейнджер есть рейнджер.

Девочкам нужно общество сверстников и нужна школа, а в Тусконе есть и то, и другое. Им было хорошо на этом ранчо — ему, Мэри Энн и девочкам. Да чего там хорошо — замечательно! Хороший был год. Ну, ничего. В Аризоне будет еще лучше.

Старк сам не знал, что заставило его остановиться на середине холма. Так, царапнуло что-то. Он извлек из тюка карабин и прислушался. Тишина. Ничего не слышно. Ничего! Стадо у них было маленькое — не то, что потоки скота, текущие по просторам Далласа или Хьюстона. Но все равно его можно было услышать с довольно значительного расстояния — негромкое бурчание, которое издают множество животов, не обремененных мозгами. Старк знал, что эта тишина может означать лишь одно: скот угнали. А потому он не удивился, когда поднялся на гребень холма и не увидел своего стада.

Но он не увидел не только стада — и кровь отхлынула от его лица. Он не увидел ничего, кроме пыли, кустов и качающихся под ветром деревьев. А из хижины не доносилось ни звука.

Старк пришпорил коня и галопом поскакал вниз по склону. Его переполняло пугающее ощущение пустоты. С середины склона он увидел у ограды раздувшиеся трупы двух своих псов. Стервятники их не тронули. Тому могло быть лишь одно объяснение: где-то поблизости у стервятников нашлась более привлекательная добыча.

Старк соскочил с коня, перебросил карабин в левую руку, а правой извлек из кобуры револьвер. Прежде, чем двинуться к дому, он долго стоял на месте и слушал, держа оружие наизготовку. Он знал: против того, с чем ему предстоит встретиться, оружие бесполезно. Но Старк просто не мог вести себя иначе.

До хижины оставалось еще с дюжину шагов, когда ветер изменился, и до Старка донеслось зловоние. Сознание Старка было сейчас полностью сосредоточено на одном: держать оружие и целиться в надлежащую сторону. Он почти не заметил спазма, скрутившего внутренности, и горечи, заполнившей рот; он даже почти не заметил, что ноги у него начали подгибаться.

Мэри Энн!

Старк подумал, что тут есть кто-то еще, и этот кто-то и позвал Мэри Энн — и лишь потом узнал собственный голос.

Он подошел к двери, перешагнул через порог и не понял, что предстало его глазам. Они живы. Они должны быть живы — ведь они шевелятся; ну, или одеяла, которыми они укрыты. Должно быть, Мэри Энн купила эти одеяла у торговцев-мексиканцев уже после его отъезда. Одеяла были украшены геометрическим узором — такие узоры любят в Мексике. Но зачем в теплый весенний день столько одеял? Может, они простудились?

Даже услышав этот звук, Старк понял, что именно слышит, лишь тогда, когда едва не стало слишком поздно. Впоследствии этот звук долго мерещился ему, такой же отчетливый, как и в первый раз, и всякий раз Старк жалел, что не умер там, среди гремучих змей. Он никогда не видел столько змей сразу и никогда не слышал такого потрескивания — как будто мертвые гремели костями. Змеи приползли на пир и так обожрались разложившейся плотью, что уже не могли свиться в кольцо.

Они могли сжечь хижину. Большинство бандитов так бы и поступило. Но они ее не сожгли, и на то могла быть всего одна причина. Они хотели, чтобы он, Старк, это увидел. Но этого не случилось — спасибо змеям. Старку пришлось самому домыслить, что же случилось с Мэри Энн и девочками — единственными людьми, которых он любил в своей жизни.

Старк медленно попятился. Возбудившись от грохота собственных трещоток, змеи принялись драться друг с дружкой. Старк запер дверь и разбил окна. Сперва он поджег крышу. Когда крыша рухнула, Старк швырнул факел в тюки сена, которые он навалил под стены. Весь остаток дня и всю ночь он бродил вокруг пожарища с лопатой в руках, готовый разрубить надвое любую змею, какая только попадется ему на глаза. Но ни одной из них не удалось выбраться из огня.

К следующему утру на месте хижины осталась лишь груда камней и обуглившихся бревен.

И в этой груде ничего не шевелилось.

Старк сел на коня и отправился в Эль Пасо — за Этаном Крузом.

Эмилия видела, как Мэттью спрятал револьвер под грудой Библий. Револьвер был большой — в точности как тот, который был при нем, когда Старк впервые перешагнул порог миссии Истинного слова. Судя по всему, это был тот же самый револьвер, хотя Старк и сказал тогда, что выбросил его в море. Но Эмилия промолчала. Не ей судить Старка. О таких вещах должен был заботиться Зефания, но он умер. А у нее сейчас осталась лишь одна забота: она должна остаться в Японии. Любой ценой.

А кроме того, — сказал Мэттью, — я не знаю, чем могу помочь. Я не обладаю никакой властью.

Эмилия поняла, что придется сказать обо всем напрямик. И она сказала.

Одинокая женщина, у которой ни мужа, ни семьи, не может оставаться в чужой стране. Я могу остаться здесь лишь в том случае, если вы станете моей семьей.

Стать вашей семьей?

Да. Моим женихом.

Эмилия думала, что ее предложение порясет Мэттью. Что ж, если он и поразился, то никак этого не выказал.

Сестра Эмилия, а вам не рано думать об этом?

Эмилия почувствовала, что краснеет.

Нам нужно лишь сказать об этом. Жениться вовсе не обязательно.

Мэттью улыбнулся.

Вы предлагаете мне солгать нашим гостеприимным хозяевам?

Эмилия вскинула голову.

Да.

Теперь он спросит ее: «Почему?» И что она ему ответит? Правду? Ответит, что из-за своей проклятой красоты она не может вернуться в родную страну? Что здесь ее считают редкостной уродиной, и потому она никогда, никогда не покинет Японию? Нет. Если сказать так, Мэттью сочтет ее самой тщеславной женщиной на свете. Или самой безумной. Вера. Надо сказать ему, что вера велит ей пойти на маленькую ложь, чтоб обрести возможность нести великую правду, правду о вечном спасении именем Христовым. Да, это богохульство — но сейчас ей все равно. Она не вернется в Америку. Ни за что. Даже если Мэттью не захочет ей помочь, она все равно что-нибудь придумает и останется здесь.

Это покажется им странным, — сказал Мэттью. — Только что вы плакали о Зефании — и вдруг собираетесь замуж за меня. Хотя, может и ничего. Мы кажемся им странными — такими же странными, как они нам. Так что они поверят любому объяснению.

Теперь уже Эмилия была потрясена.

Так вы согласны?

Да. — Старк извлек из-под Библий свой револьвер и посмотрел Эмилии в глаза. Она не отвела взгляда. — Но, боюсь, мне тоже недолго осталось ходить по земле. Вскорости вы действительно окажетесь совсем одни в этой чужой, опасной стране. Вы к этому готовы?

Да.

Эмилия молча смотрела, как Старк завернул револьвер и какую-то коробку — должно быть, с патронами, — в свой свитер.

Хорошо, я согласен. Но объяснять это вы будете сами.

Он передвинул обломок стены и вытащил свой огромный нож.

Я скажу им, что этот брак будет основан на вере — так же, как и с Зефанией, — а не на земной любви. У японцев тоже есть религия, как и у нас, хоть она и отличается от нашей. Так что они поймут.

Хорошо. Значит, мы — партнеры, — сказал Старк.

Спасибо, Мэттью.

Он не стал ни о чем спрашивать. Она не стала упоминать об револьвере. Да, они действительно партнеры.

Гэндзи, Сигеру, Сэйки, Сохаку, Кудо и Хидё расселись квадратом в главной комнате покоев прислуги. Это была единственная часть дворца, не пострадавшая от обстрела. Хэйко и Ханако подали чай. Все ждали, что скажет Сэйки. В конце концов, он был главным управляющим. И, согласно этикету, именно ему надлежало обрисовать ситуацию, исходя из которой нужно было принять решение.

Сэйко предпочел бы, чтобы при обсуждении тайных дел женщины не присутствовали. Но Гэндзи отверг его возражение, заметив, что если они не могут доверять жене Хидё и его собственной возлюбленной, они уже обречены. Сэйки сдержался и не стал указывать, что еще не поздно предать ненадежных лиц мечу. Гэндзи явно не беспокоили неясности, связанные с Хэйко. Что ж, если понадобится, он примет меры сам, без дозволения молодого князя. Нужно будет заняться этим по пути из Эдо, если возникнут благоприятные условия.

Дворец князя Сэнрю не пострадал, — сообщил Сэйки. — Он согласен оставить у себя наших тяжелораненых до тех пор, пока появится возможность вывезти их. О сожжении покойников уже позаботились. Легкораненые поедут с главным отрядом.

Это подтолкнет сёгуна к ответным действиям, — возразил Кудо. — Даже при том, что его положение неустойчиво — а точнее, именно в силу этого, — он не потерпит столь вопиющего неповиновения.

Согласен, — кивнул Сэйки. — Но у нас нет выбора. Что чужеземцы станут делать дальше? Мы не знаем. Они могут вернуться и снова обстрелять город. Они могут высадить армию. Возможно, это был канун вторжения. Помимо этих предполагаемых опасностей есть и одна несомненная. Теперь, когда стены дворца разрушены, мы чрезвычайно уязвимы — а врагов у нас хватает и в Японии. Два покушения уже состоялись: одно — на нашего князя, еще до обстрела, и второе — на госпожу Хэйко, — или, быть может, на чужеземную женщину, — сразу после обстрела. Нападавший убит. Кто он такой и кто его послал — неизвестно. В наше смутное время трудно понять, что движет людьми и к какой цели они стремятся. А это увеличивает опасность.

Я согласен: отъезд необходим, — сказал Сохаку. — И я тоже считаю, что сёгун предпримет ответные действия. И нам необходимо к этому подготовиться. Следует немедленно раздать воинам припрятанное огнестрельное оружие. Следует проверить все пути, ведущие от Эдо к Акаоке. Особое внимание надлежит уделить местам, где нас может поджидать засада. Поскольку мы оказались впустить Каваками во дворец, за нами наверняка следят, а это означает, что многочисленный вражеский отряд может поджидать нас прямо на выезде из Эдо.

Здесь может пригодиться отвлекающий маневр, — сказал Кудо. — Если десяток добровольцев нападут на замок Эдо, они отвлекут внимание на себя.

Десяток человек против цитадели сёгуна? — переспросил Сэйки. — Их перебьют за несколько секунд.

Нет, если они будут атаковать поодиночке и в разных местах, — сказал Кудо, — в разное время и с разных сторон. Гарнизон крепости некоторое время вынужден будет держаться настороже. Можно также дать нашим людям флажки с надписями, осуждающими бездействие сёгуна, не принимающего никаких мер против чужеземцев. Это усилит неразбериху.

Гэндзи повернулся к Сигеру.

А вы что думаете?

Сигеру не прислушивался к разговору. Он размышлял о древних мечах, ныне принадлежащих ему. Точнее, он размышлял о своем последнем видении, гласящем, что он будет последним Окумити, сражавшимся этими мечами. Видение было ясным и понятным, и не сопровождалось никакими невразумительными картинами. Такого с Сигеру еще не случалось. Что это — признак неких изменений в нем самом или еще одно последствие пребывания рядом с Гэндзи? Или это очередная разновидность маккё — иллюзий, насылаемых демонами? Поскольку точно Сигеру не знал, то и не видел смысла что-либо рассказывать племяннику.

Эти планы обладают множеством достоинств, — сказал Сигеру. Он и не слушая знал, что участники совещания предложили самые очевидные варианты. Открытый отъезд всех слуг и домочадцев. Отвлекающая атака — и бегство молодого князя в сопровождении лучших кавалеристов. Раздача огнестрельного оружия. — Дабы обеспечить нашему господину безопасный отъезд, следует подойти к этому вопросу с разных сторон. Так мы получим больше преимуществ и уменьшим риск. Где будет происходить сожжение наших покойников?

В храме Накауми, — сказал Сэйки.

Продолжайте перевозить тела.

Сэйки нетерпеливо заерзал на месте.

Эта работа продолжается и без дополнительных указаний, господин Сигеру. Она уже почти завершена.

Продолжайте перевозить тела, — повторил Сигеру. — Живые носили мертвых. Теперь пусть живые носят живых. Продолжайте до тех пор, пока половина наших людей не окажется в храме. А тем временем князь Гэндзи в сопровождении нескольких спутников поедет в восточные болота, полюбоваться на журавлей в зимнем оперении. Это поможет ему восстановить душевный покой, нарушенный недавним обстрелом. Добравшись до болот, он свернет в горы и нехожеными тропами отправится в княжество Акаока. Те, кто останется во дворце, подождут наступления темноты. Затем лучшие наши разведчики уничтожат шпионов сёгуна и втайне выведут наших людей.

По мере того, как Сигеру излагал свое предложение, Сэйки хмурился все сильнее и сильнее.

Да, наш князь и вправду пользуется репутацией утонченного аристократа. Но любоваться на журавлей? После того, как его дворец был превращен в развалины? Когда десятки его вассалов погибли или получили раны? Это нестерпимо!

Но я же не буду на самом деле любоваться на журавлей, — мягко заметил Гэндзи.

Нет, мой господин. Конечно же, нет, — сказал Сэйки. — Но в это поверят — пусть даже и ненадолго, — и это нанесет ущерб вашему достоинству. Вы — двадцать шестой князь Акаоки. Ваши предки свергали сёгунов и возводили их на этот пост, — и то же самое будете делать вы и ваши потомки. Вам даже в голову не может прийти в такой момент отправиться любоваться на журавлей.

Однако же меня вдруг охватило неудержимое желание именно это и сделать, — заявил Гэндзи и улыбнулся Хэйко. — Говорят, некоторые журавли даже спариваются зимой.

Сэйки на миг прикрыл глаза. А когда открыл, обнаружил, что ничего так и не изменилось.

Господин, прошу вас, подумайте! Этот план несет с собой непредсказуемые опасности!

Насколько велика вероятность вооруженных столкновений, если мы им не воспользуемся?

Весьма высока.

Если любование журавлями пройдет успешно, мой отъезд не будет сопровождаться стычками. Не так ли?

Только если все пройдет успешно, мой господин.

Когда дело касалось птиц, моей семье всегда сопутствовало счастье, — сказал Гэндзи.

В этом замысле есть и другие сомнительные моменты, — вмешался Сохаку. — Вы предлагаете нам разделиться на три группы?

Совершенно верно, — кивнул Сигеру.

Но нас и так немного. Если мы разделимся, то станем еще более уязвимы. И вы предлагаете отправить наименьшее число людей, почти безоружных, с нашим князем, дабы они добирались домой по самому длинному и самому опасному пути.

Да, — подтвердил Сигеру. — Более того, я полагаю, что миссионеры должны отправиться именно с этим отрядом.

Что?! — вырвалось одновременно у Сэйки, Кудо и Сохаку.

Если наш господин пожелает показать своим гостям красоты нашей страны — это вполне понятно. Иначе же трудно будет объяснить, почему чужеземцы покидают дом в такой момент.

Зачем нам взваливать на себя еще и эту обузу? — спросил Кудо. — Пускай просят защиты у Гарриса, американского консула.

Вам известно пророчество, — сказал Сигеру. — Чужеземец спасет жизнь князю Гэндзи. Мы не знаем, кто именно это будет. Потому, ради блага нашего господина, мы должны защищать этих чужеземцев столь же ревностно, как защищали бы самого князя.

Чужеземец уже послужил исполнению этого пророчества. Он получил пулю и умер. Остальные для нас бесполезны, — сказал Кудо.

Сэйки вздохнул.

Мы не можем утверждать этого наверняка. — Как ни тяжело ему было это признать, Сэйки теперь все более склонялся ко мнению Сигеру: пуля досталась именно тому, кому и предназначалась — предводителю миссионеров. — Я согласен с господином Сигеру. Чужеземцев следует оберегать.

Кудо взглянул на Сохаку. Тот притворился, будто не заметил этого взгляда. Он мысленно проклинал суеверность своего соучастника. Неизвестно, сумеют они убить Гэндзи или потерпят неудачу, — но в любом случае, это зависит от их собственной судьбы, а не от какого-то дурацкого пророчества о чужеземцах!

Кто возглавит эти три отряда? — спросил Сохаку. Он надеялся по ответу Сигеру понять, заподозрил ли тот что-либо или нет.

Вы — командир кавалерии, — ответил Сигеру. — Очевидным образом, вам надлежит командовать главным отрядом. Можете вступать в мелкие стычки, если придется, но не позволяйте втянуть себя в серьезное сражение. До отъезда мы с вами еще посовещаемся и наметим места, в которых мы, быть может, присоединимся к вам.

Хорошо, господин Сигеру, — с поклоном отозвался Сохаку. Значит, ему все еще доверяют — иначе не поставили бы командовать главным отрядом.

Кудо, лучшие убийцы нашего клана входят в число ваших вассалов, — Сигеру ненадолго умолк. Выражение его лица не изменилось, но внимательный наблюдатель мог бы заметить, как сузились зрачки Сигеру, когда он перевел взгляд на Кудо. — Следовательно, именно вам надлежит заняться людьми, которые останутся здесь. Первым делом обезвредьте приставленных к нам соглядатаев — и как можно быстрее присоединяйтесь к Сохаку.

Да, господин.

Кудо, получив важное поручение, тоже вздохнул с облегчением. Когда Сигеру заговорил об убийцах, Кудо сделалось несколько не по себе. Но, похоже, Сигеру не имел в виду ничего плохого. Если бы он хоть что-то заподозрил, они с Сохаку не были бы назначены на эти посты — и уж конечно, им не велели бы соединить свои силы.

Сэйки слушал этот разговор в полнейшем ужасе. Сигеру отдал все имеющиеся у них под рукой силы двум людям, которые замыслили заговор против князя! Нет, он точно безумец, хотя и кажется нормальным! Сохаку и Кудо понадобится всего несколько дней, чтоб разыскать Гэндзи в горах и убить его! Разум Сэйки лихорадочно трудился в поисках приемлемого выхода — но безуспешно.

Господин управляющий, — сказал Сигеру, — вы сегодня же ночью выедете в Акаоку, со всей возможной скоростью. С вами отправятся Таро и Симода. Как только доберетесь домой, сразу же начинайте готовить нашу армию к войне. Через три недели она должна быть готова к выступлению.

Да, господин, — поклонился Сэйки. В этот миг он понял план Сигеру. Пока Сохаку и Кудо будут прикованы к своим отрядам, он, Сэйки, без помех домчится до Акаоки и соберет верные войска, безжалостно очистив их ото всех, кто внушает сомнение. Сигеру же тем временем поведет Гэндзи по самым тайным, самым глухим тропам, чтоб оторваться от погони, которую наверняка снарядит сёгун и эти два предателя. Это было бы форменным самоубийством — для всякого, кроме Сигеру. С ним князю Гэндзи наверняка удастся выжить.

Сколько человек возьмет с собой князь Гэндзи? — спросил Сохаку.

Меня, — сказал Сигеру, — и Хидё. Конечно же, князю Гэндзи никогда и в голову не прдет любоваться на журавлей без госпожи Хэйко. И два миссионера. Этого довольно.

Мой господин! — Новость была великолепна. Но Кудо решил возразить, дабы показать, как он заботится о безопасности князя. — Ваша доблесть бесспорна, и Хидё тоже показал, что на него можно положиться. Но два человека? Чтоб защищать нашего князя в поездке через княжества, принадлежащие его исконным врагам? Вам необходимо взять с собой отряд! Если на вас нападут, эти люди ценой своей жизни дадут нашему князю возможность спастись.

Наша единственная надежда выжить заключается в уклонении от стычек, — сказал Сигеру. — Стоит нам ввязаться хоть в одну, и мы обречены, сколько бы воинов мы с собою ни взяли.

Я тоже полагаю, что риск слишком велик, — вмешался Сохаку. — Не разумнее ли будет князю поехать со мной или Кудо? У нас будет достаточно сил, чтоб защитить князя от всего, кроме большой армии, — а большая армия не может передвигаться столь же быстро, как кавалерийский отряд.

Тут к Сохаку пришла новая идея, обещающая значительно облегчить исполнение их планов, и Сохаку поспешил ее высказать.

Князь может ехать с нами инкогнито. А вы тем временем отправитесь в горы, как и собирались, — но с поддельным князем Гэндзи, дабы отвлечь внимание врагов. Тем самым мы вдвойне обеспечим безопасность князя.

Если удастся заполучить Гэндзи в свои руки и убрать Сигеру с дороги, победа обеспечена.

Чрезвычайно интересное предложение, — сказал Сигеру, — и обладающее множеством достоинств. Как вы думаете, мой господин? — обратился он к Гэндзи — не для того, чтоб узнать мнение князя, а чтобы скрыть обуревающие его чувства. Он едва удержался, чтоб не зарубить Сохаку и Кудо на месте. Заносчивые вероломные глупцы! Но если он убъет их сейчас, все усилия его племянника доказать, что он, Сигеру, не безумец, пойдут прахом. И клан расколется. Спокойствие. Он должен отыскать уголок спокойствия в своей душе. Если оно еще существует.

Великолепная мысль, преподобный настоятель, — сказал Гэндзи. — Двойная хитрость, которую вы предлагаете, просто великолепна.

Гэндзи и Сигеру еще до совещания решили, как будут действовать. И теперь, притворяясь, будто всерьез обдумывает предложение Сохаку, Сигеру лишь демонстрировал ему свое уважение. Раз дядя способен быть вежливым по расчету, то, возможно, безумие и вправду оставило его. Чем не повод для радости? Гэндзи одарил Хэйко улыбкой.

Чем больше я об этом думаю, тем забавнее мне кажется идея все-таки покинуть Эдо. Что скажешь, Хэйко?

Может, она и забавна. — Хэйко искренне надеялась, что Сигеру не собирается и вправду отдать Гэндзи в руки Сохаку. Сегодня утром, в час зайца, еще до рассвета, служанка Хэйто, Сатико, заметила, как из дворца тайком выскользнул гонец. И вышел он из покоев Сохаку. Сатико следила за ним достаточно долго, чтоб понять, куда он направляется. А направлялся он в замок Эдо. — Но что она влечет с собою одиночество — это бесспорно.

Одиночество? Неужто нам не хватит общества друг друга?

Хватило бы, будь мы вместе, — отозвалась Хэйко. — Но ведь мне необходимо будет сопровождать поддельного князя Гэндзи. Иначе обман раскроется сразу же.

Гэндзи рассмеялся.

Чепуха! Мы оба замаскируемся, а с поддельным Гэндзи поедет поддельная Хэйко. Как это будет забавно! — Он искренне наслаждался, играя с этим нелепым предложением. Все равно через некоторое время Сэйки или Сигеру не выдержат и отвергнут его, так что можно не бояться, что этот план будет претворен в жизнь. — Ты замечательно изображала крестьянку. А уж служанку изобразишь и подавно.

Благодарю вас, господин. — При напоминании о том случае в душе Хэйко вспыхнуло прежнее раздражение. — Прошу меня извинить. Я начну подготовку с того, что обрежу волосы.

Она поклонилась и попятилась к выходу. Хэйко надеялась, что Гэндзи все-таки опомнится раньше, чем она успеет срезать первую прядь.

Госпожа Хэйко, прошу вас, останьтесь с нами, — вмешался Сэйки. Благодаря словам Хэйко он увидел бесспорный недочет плана, предложенного Сохаку. — Это непростительный грех — ради столь нелепого плана портить вашу красоту.

В наше трудное время, — сказал Сохаку, — чтоб добиться успеха, мы должны отринуть страх и не бояться нарушать границы обыденного. Не следует честить «нелепой» всякий план, не позаимствованный непосредственно из «Искусства войны».

Успех готов был вот-вот упасть ему в руки. Нужно лишь убрать с дороги этого упрямого старого дурня.

Должен признаться, я не вижу изьянов в плане преподобного настоятеля, — сказал Гэндзи. — А вы?

Ни малейших, — ответил Сэйки. — Если, конечно, лже-Гэндзи действительно будет сопровождать сама госпожа Хэйко.

Нет, это недопустимо, — сказал Гэндзи. — Здесь весь интерес в том, чтоб мы выдавали себя за других людей. Ведь в обыденной жизни для нас это немыслимо. — Несмотря на очевидную иронию его слов, никто из присутствующих никак не выказал, что понял ее. Да, у самураев воистину железная выдержка. — Мы можем подыскать замену и для Хэйко.

Мой господин, — сказал Сэйки, — возможно, вы сумеете выдать себя за самурая низкого ранга. Возможно, и госпожа Хэйко сможет при помощи своего искусства скрыть свою внешность и сыграть роль домашней служанки. Возможно, кто-нибудь из наших людей сумеет притвориться вами. Но кому под силу изобразить госпожу Хэйко?

Все мужчины посмотрели в сторону гейши.

Хэйко скромно поклонилась.

Я уверена, что найти замену не составит труда.

Сохаку взглянул на нее. Удлинненые глаза, мечтательные и в то же время живые. Безукоризненная линия носа и подбородка. Соблазнительные очертания маленьких губ. Нежные, изящные руки. Тело, обрисованное струящимися складками кимоно. Сердце его упало. Да, правда. Подделать Хэйко невозможно.

Сэйки прав, — признал Сохаку. — Хватит одного взгляда — даже издалека, — чтоб обнаружить правду. Если госпожа Хэйко не будет сопровождать лже-Гэндзи, план не сработает.

Госпожа Хэйко не будет сопровождать никого, кроме меня самого, — решительно заявил Гэндзи. — Я не собираюсь провести три недели в глуши без нее. Что мне там делать? Охотиться, что ли?

Нет, мой господин, — сказал Сэйки. Он был счастлив: ему удалось предотвратить беду. — Всем нам известно, что охота не входит в число ваших любимых занятий.

Итак, все решено? — спросил Сигеру.

Присутствующие поклонились в знак согласия.

Гнев Сигеру утих. «Воробьные когти» останутся в ножнах до более подобающего случая. Да пошлют ему боги этот случай, и поскорее!

Каваками, Въедливый Глаз сёгуна, пребывал в прекрасном настроении — как и всегда, когда ему удавалось разузнать нечто такое, чего не знал больше никто. А поскольку в силу самой природы его деятельности Каваками всегда знал больше других, можно было сказать, что он постоянно находился в состоянии блаженства. Но сегодня утром он был особенно счастлив. Еще и солнце не встало, а он уже переговорил со вторым за сегодня гонцом. Сохаку, настоятель монастыря Мусиндо и бывший командир кавалерии клана Окумити, просил о срочной встрече. «С наибольшей осторожностью», как сказал посланец. Это могло означать лишь одно. Сохаку готов предать своего князя. Каваками пока не знал, участвуют ли в заговоре Кудо и Сэйки, еще два из трех главных военачальников клана. Но это неважно. Сохаку не стал бы не предпринимать ничего, не приняв их в расчет. Либо Кудо и Сэйки на его стороне, либо Сохаку уже придумал, как их обезвредить.

Мой господин… — в дверях показался помощник Каваками, Мукаи.

Входи.

Гонец по-прежнему не отвечает на вопросы.

Мукаи имел в виду не посланца Сохаку, а первого гонца. Этот гонец находился сейчас в камере пыток, а оттуда ему предстояло вскорости перейти в безымянную могилу. Его перехватили вскорости после обстрела, когда он пытался покинуть Эдо. Каваками знал, что этот человек из числа подчиненных Сэйки.

Возможно, вы спрашиваете недостаточно настойчиво, — сказал Каваками.

Мы сломали ему руки и ноги, мой господин, и отрезали…

Хорошо, — прервал его Каваками, вовсе не желавший выслушивать подробное описание. — Я поговорю с ним еще раз. Быть может, теперь он окажется посговорчивее. Приведи его в пристойный вид.

Уже исполнено, мой господин.

Каваками кивнул. Во многих отношениях Мукаи являлся идеальным помощником. Он был достаточно умен, чтоб предугадывать желание Каваками, но не настолько умен, чтобы плести интриги против своего господина. Он был достаточно высокороден, чтоб соответствовать статусу Каваками, но не настолько высокороден, чтоб стремиться занять его место. Он приходился Каваками родней — жена Мукаи была дочерью тетки мужа сестры Каваками. Кроме того, предки Мукаи на протяжении почти трех сотен лет были наследственными вассалами клана Каваками. К тому же, играли роль и более тонкие факторы личного плана. Мукаи был физически силен, но его никак нельзя было назвать яркой индивидуальностью. Он всегда одевался соответственно случаю, но наряд, который на другом человеке выглядел бы мужественно и в меру традиционно, на Мукаи делался тусклым и невыразительным. Возможно, причиной тому было лицо Мукаи, на редкость невзрачное, его большой круглый нос, крохотные, слишком близко посаженные глазки, большой рот с очень тонкими губами и срезанный подбородок. Именно внешность Мукаи — больше, чем что-либо иное, — и убеждала Каваками в его верности. Человеку наподобие Мукаи просто необходим такой человек как он, Каваками, самурай, наделенный прекрасной внешностью, утонченностью и обаянием — чтоб наслаждаться духовным светом, которого сам он лишен.

Спасибо, Мукаи. Ты, как всегда, действуешь безукоризненно.

Похвала стоит недорого, а ответные чувства себя оправдывают.

Мукаи низко поклонился.

— Я недостоин таких похвал, мой господин.

До камеры пыток они дошли в молчании. Как обычно, Каваками сосредоточненно размышлял о собственных достоинствах. Кто упрекнул бы его за это? Его виды на будущее казались столь блестящими, что превосходили даже самые смелые мечты самого Каваками. Каваками вдруг стало любопытно: а о чем сейчас думает Мукаи? Если, конечно, он вообще о чем-нибудь думает… Не то, чтоб Каваками это и вправду интересовало. Ему часто — как и сейчас — казалось, будто Мукаи просто присутствует где-то, бездумно и бездеятельно. Одним лишь богам и буддам ведомо, что творится у него в голове, — если, конечно, они дают себе труд туда заглянуть. Возможно, и не дают. Какое же это несчастье — быть таким ничтожеством! Ну что ж, по крайней мере, Мукаи повезло с господином.

Все слишком явные следы насилия исчезли. Гонца, самурая средних лет — его звали Годзиро — аккуратно одели в тот самый наряд, что был на нем, когда его схватили. Он сидел на полу в обычной позе, подогнув ноги. За спину ему подсунули деревянную подпорку — иначе гонец просто не смог бы сидеть, ведь ноги у него были сломаны. Лицо гонца было искажено от боли и усеяно капельками пота; дышал он хрипло и прерывисто. Каваками невольно скользнул взглядом по рукам самурая, ожидая увидеть недостающие пальцы. Однако все пальцы были на месте. Значит, ему отрубили что-то другое.

Тебе нет никакого смысла хранить молчание, — сказал Каваками. — Мы и так знаем, что тебе было поручено. Передать войску княжества Акакока приказ о переходе в боевую готовность. Мы спрашиваем тебя лишь ради подтверждения.

Меня не волнует, что вы знаете, — отозвался Годзиро.

А зря, — заметил Каваками. — Поскольку мое знание приведет к смерти твоего князя, к уничтожению его дома и к гибели всех твоих родных.

Тело Годзиро затряслось, лицо исказилось, и с губ сорвались странные сдавленные звуки. Каваками подумал было, что с пленником случился припадок, — и лишь потом понял, что на самом деле самурай смеялся.

Ты — Въедливый Глаз, — сказал Годзиро. — Ты можешь узнать все про всех. Все, кроме самого важного.

И что же это?

Будущее, — сказал Годзиро. — Будущее знает лишь один человек — князь Гэндзи.

Дурак! — Хоть это было и нелегко, Каваками сумел сдержаться. Какой смысл бить искалеченного пленника? — Ты хочешь умереть в мучениях ради детских сказочек?

Да, Въедливый Глаз, я умру здесь. Но мои сыновья будут жить и служить господину, наделенному даром предвидения. Они еще помочатся на твой гниющий труп. — Он снова рассмеялся, преодолевая боль. — Если кто из нас и обречен, так это ты.

Каваками встал и вышел, не сказав более ни единого слова. Он был слишком взбешен, чтоб говорить. Мукаи поспешил следом за начальником.

Следует ли мне предать его смерти, господин?

Нет. Пока не надо. Продолжай допрос.

Он не заговорит, господин. Я в этом уверен.

И все-таки продолжай. Со всем тщанием, не упуская никаких способов.

Мукаи поклонился.

Слушаюсь, мой господин.

Каваками отправился в чайный домик.

А Мукаи вернулся в камеру пыток. Как он и предсказал, Годзиро не выдал никаких сведений, хотя ему поочередно ломали, дробили или удаляли различные части тела, а затем стали поочередно демонстрировать его же внутренние органы. Он кричал и плакал. Никакой герой на его месте не смог бы удержаться от этого. Но он ничего не говорил.

Уже глубокой ночью, в час быка сердце Годзиро содрогнулось в последний раз. Мукаи поклонился мертвому и мысленно попросил прощения. Он был уверен, что дух Годзиро простит его. Они оба — самураи. И каждый служил своему господину, как мог. Мукаи распорядился, чтоб тело захоронили с почестями, хотя и втайне.

Покинув камеру, Мукаи направился в сторону своих покоев, но не дошел туда. Убедившись, что за ним никто не следит, Мукаи скользнул в потайную дверь. Через несколько минут он уже очутился за стенами замка Эдо и быстро зашагал в сторону района Цукидзи, к княжеским дворцам.

 

ГЛАВА 9

Битоку

Хэйко проснулась от того, что кто-то крался в темноте. Кто бы это ни был, он старался идти как можно тише. Возможно, он имел право находиться здесь. Но ведь стен теперь не было. Так что разумнее было предполагать, что гость явился с недобрыми целями. В изголовье стояла подставка с двумя мечами Гэндзи. Хэйко уже собралась было схватить вакидзаси, когда Гэндзи потянулся к катане. Лишь тогда Хэйко поняла, что князь тоже проснулся.

Господин! — донесся из-за двери голос Хидё.

В чем дело?

Прошу прощения за беспокойство, но некий человек настойчиво просит дозволения незамедлительно повидаться с вами.

Что это за человек?

Он не назвался, и лицо его скрыто. Но он дал мне знак и сказал, что вы его узнаете.

Покажи мне знак.

Дверь скользнула в сторону, и Хидё вполз в комнату. Он поклонился, подполз поближе и вручил Гэнзди плоский круглый металлический предмет размером с крупную сливу. Это была старинная цуба — гарда меча — с изображением стаи воробьев, летящих над волнами.

Я приму его. Через надлежащее время проведи его сюда.

Хидё заколебался.

Не будет ли разумнее потребовать, чтобы он сперва открыл лицо?

Разумно, но не обязательно.

Да, господин.

Хидё, не вставая с колен, попятился, вышел и закрыл за собою дверь.

Хэйко натянула нижнее кимоно и встала с постели.

Я выйду.

Куда?

Хэйко опомнилась. Ну, конечно! Это покои для слуг, единственная уцелевшая часть дворца. Они с Гэндзи заняли главную комнату. Во всех прочих устроилось по несколько человек. Свободной комнаты, куда она могла бы удалиться, просто нет.

Я подожду снаружи.

Сейчас слишком холодно. Кроме того, я предпочитаю, чтоб ты осталась.

Мой господин, я сейчас не в том виде, чтоб показываться на глаза кому-то кроме вас.

Распущенные волосы гейши струились по плечам и спускались до бедер. Хэйко была почти что голой. На лице у нее не было ни капли краски. В последнее время Гэндзи нравилось видеть ее ненакрашенной. Ей потребуется не меньше часа, чтоб привести себя хоть в сколько-то приличный вид, да и то при условии, что ей будет помогать Сатико.

Сейчас настали странные времена. Обычные правила неприменимы к ним. Приведи себя в порядок, насколько сумеешь.

Хэйко уложила волосы в подобие простой прически в хэйанском стиле: сделала пробор посередине и перехватила распущенные пряди лентой. Несколько кимоно, надетых одно поверх другого и красиво уложенных, изображали просторный наряд той эпохи. Гейша едва коснулась лица пуховкой, но хотя пудра и румяна были совершенно незаметны, они подчеркнули блеск глаз Хэйко и очертания губ.

Ты меня поражаешь, — сказал Гэндзи, когда Хэйко вернулась с чайным подносом в руках.

А что такое, мой господин?

Ты выглядишь так, словно мгновение назад сошла с картины времен Блистательного Принца. — Он указал на свое наспех подпоясанное кимоно. — А я выгляжу в точности как тот, кем я и являюсь. Как человек, разбуженный посреди ночи.

Появление гостя избавило Хэйки от необходимости скромно возражать Гэндзи. Гость оказался рослым мужчиной, закутанным в длинный плащ. Неуклюжесть его движений показалась Хэйко смутно знакомой. Она уже где-то видела этого человека. Но где?

За спиной у гостя, вплотную к нему, стояли Хидё и Симода. Малейшее подозрительное движение стоило бы ему жизни. Судя по тому, как медленно и плавно двигался гость, он это прекрасно осознавал. Даже поклон его был неспешным и осторожным.

Прошу прощения за вторжение в столь неурочное время, князь Гэндзи.

Лицо его тоже было скрыто плащом — выглядывали лишь глаза, маленькие, близко посаженные. И в глазах этих плеснулось удивление, когда гость заметил Хэйко.

Мне нужно поговорить с вами наедине.

Гэндзи махнул рукой Хидё и Симоде. Самураи взглянули на него с еще большим беспокойством и не тронулись с места.

Можете подождать снаружи, — велел Гэндзи.

Да, господин.

Хидё и Симода поклонились, не спуская глаз с гостя, который мог оказаться убийцей, и все так же не отрывая взгляда от его спины, пятясь вышли из комнаты.

Но даже когда дверь закрылась, Гэндзи готов был поклясться, что видит своих самураев через дерево и бумагу. Вот они сидят по сторонам от двери, сжимая рукояти мечей, готовые в любое мгновение ворваться обратно…

Гость снова взглянул на Хэйко.

Мы все еще не одни, мой господин.

Если вы не можете доверять госпоже Хэйко, то я не могу доверять вам, — отозвался Гэндзи. Он кивнул Хэйко. Гейша поклонилась и приблизилась, держа в руках поднос.

Мукаи столкнулся с неожиданной трудностью. Чтобы выпить чай, ему придется открыть лицо. Если же он откажется от чая, разговор не состоится. Поскольку Гэндзи уже знал, кто он такой — это была их вторая встреча, — тому могло быть лишь одно объяснение: князь хотел, чтобы его увидела Хэйко. Хотел посмотреть, как они отреагируют друг на друга. Означает ли это, что Гэндзи подозревает ее? Или его? Или их обоих? Или просто затеял игру с гейшей, которую считает своей? Конечно же, с этим была сопряжена еще большая трудность. Если он откроет лицо, Хэйко, несомненно, сообщит об его визите Каваками. И тогда Мукаи окажется на месте Годзиро, в камере пыток, а потом, как и он, ляжет в безымянную яму. А может, разоблачить Хэйко, сказать, что она шпионка и убийца? Нет, не получится. Гэндзи не поверит ему на слово, а доказательств у Мукаи нет. Как он не подумал, что Хэйко может оказаться здесь?! Ему и в голову не пришло, что она может остаться в разрушенном дворце. Неисчислимое множество вариантов, промелькнувших в голове в мгновение ока, так измотали Мукаи, что он решил отказаться от всех. Он сбросил плащ и принял предложенный чай.

Хэйко не выказала ни малейшего удивления и ничем не дала понять, что узнала Мукаи. На самом деле, она узнала его мгновением раньше — по крохотным глазкам и носу, выступающему из-под плаща. Должно быть, Каваками прислал его сюда с какой-то хитростью. Странно только, что он выбрал для этого Мукаи. Второго такого тупицу еще поискать.

Насколько мог видеть Гэндзи, на лице Хэйко не отразилось никаких чувств. Но это еще ни о чем не говорило. Он знал, что Хэйко отличается редкостным самообладанием. Но забегавшие глаза Мукаи ответили по меньшей мере на один вопрос. Они почти наверняка свидетельствовали об измене. А вот кто и кому изменил, требовалось еще выяснить.

Мукаи низко поклонился Гэндзи.

Вынужден с глубоким прискорбием сообщить, что люди сёгуна схватили вашего гонца, Годзиро, когда он пытался покинуть Эдо.

Это воистину прискорбная весть, — произнес Гэндзи. — Он что-нибудь сказал?

Нет, мой господин. Ничего.

В честь его верности и мужества я дам всем трем его сыновьям звание самурая, — сказал Гэндзи. — Есть ли возможность получить его тело?

Нет, мой господин, это невозможно.

Конечно, гибель доверенного вассала опечалила Гэндзи, но известие о том, что Годзиро не удалось выбраться из Эдо, не слишком его опечалило. Годзиро добровольно вызвался отнести это послание, зная, что его могут схватить и замучать. А Сэйки отправил одновременно с ним еще одного гонца, и он, возможно, уже добрался до Акаоки.

Благодарю вас за эти ценные известия.

Это еще не все. Второй ваш посланец тоже схвачен.

Вы уверены? — поинтересовался Гэндзи, осторожно подбирая слова. Он не хотел давать Мукаи никаких подсказок. В конце концов, вполне возможно, что кажущееся предательство Мукаи задумано самим Въедливым Глазом.

Во всех важнейших точках от Эдо до Акаоки расставлены охотники с обученными соколами. Господин Каваками знал о пристрастии вашего покойного дедушки к почтовым голубям, и заподозрил, что вы тоже ими пользуетесь. Так что ваше войско не получило приказа перейти в боевую готовность.

Тогда наше положение воистину мрачно.

Значит, никакой помощи не будет, пока Сэйки не доберется до Акаоки. Если он вообще сумеет туда добраться.

А не может ли кто-либо из ваших военачальников по собственной инициативе отдать приказ о мобилизации?

Мои военачальники — японцы, — сказал Гэндзи, — а не чужеземцы. А инициатива — это губительная иноземная привычка. Вы что, не знали? Они будут ожидать приказа, как им и было велено.

И тем не менее, мой господин, вам необходимо покинуть Эдо. Даже если господин Каваками и не прикажет вас убить, весьма вероятно, что в дело захотят вмешаться ярые противники чужеземцев. Из-за обстрела общественные настроения опасно накалились. — Мукаи ненадолго умолк. Ему пришлось сделать глубокий вдох и набраться решимости, прежде чем он смог заговорить снова. — Хотя мое семейство — наследственные вассалы клана Каваками, наш замок расположен в довольно уединенном месте, в снежном краю, на высоком утесе, поднимающемся над Японским морем. Его никому еще не удавалось взять штурмом — даже самом Ода Нобунага вынужден был отступить. Никто не ожидает, что вы можете отправиться в ту сторону. Возможно, это наилучший выход для вас. Вы получите отсрочку и сможете отправить в Акаоку других гонцов. В конце концов хотя бы один из них доберется. А до тех пор, думаю, я смогу обеспечить вашу безопасность.

Вы поразительно великодушны, — сказал Гэндзи. Он и вправду был поражен. — Ведь подобный шаг превратит вас в мятежника — и не только по отношению к клану Каваками, но и по отношению к самому сёгуну.

Я готов к последствиям, мой господин.

Я принимаю ваше предложение, — сказал Гэндзи, хотя на самом деле вовсе не собирался следовать совету Мукаи. — Однако же я должен посоветовать вам действовать осторожнее, чтобы вы могли при необходимости восстановить прежние вассальные связи.

Никогда! — с необычайно для него живостью отозвался Мукаи. — Как мои предки стояли рядом с вашими предками под Сэкигахарой, так и я встану рядом с вами.

Даже если исход окажется в точности таким же?

Этого не будет, — возразил Мукаи. — Все предзнаменования свидетельствуют о том, что боги благоволят к вам.

Мукаи был человеком серьезным и не понимал смеха, и потому Гэндзи не засмеялся, хотя его так и подмывало расхохотаться. Люди, верившие в его пророческий дар, видели знамения во всем. И только он сам мучался от неопределенности.

Гэндзи вернул гарду Мукаи, чтоб тот снова использовал ее в качестве условного знака, если возникнет такая нужда.

Так значит, эта цуба все эти годы тайно хранилсь в вашей семье?

Да, мой господин. — Мукаи низко поклонился и почтительно принял изукрашенную металлическую пластинку. — Еще со времени битвы. Чтоб мы не забывали, кому на самом деле принадлежит наша верность.

Удастся ли им хоть когда-нибудь избавиться от Сэкигахары? Даже если свергнуть клан Токугава, не примутся ли их родичи и сторонники, затаившись, ожидать уже своей очереди вновь вступить в «решающее сражение»? Через сто лет, когда чужеземцы завоюют Японию наряду со всем прочим миром, забудем ли мы наконец о Сэкагихире?

Когда Мукаи удалился, Гэндзи небрежно задал этот вовпрос Хэйки.

Не знаю, мой господин. Я знаю лишь, что привязанность этого господина к вам никак не связана с Сэкигахарой.

То есть как — не связана? — удивился Гэндзи. — А чем же еще он может руководствоваться?

Любовью, — ответила Хэйко.

Любовью? — Гэндзи был изумлен. Насколько он мог видеть, Мукаи и Хэйко не обменялись ни единым словом или жестом. — Ты хочешь сказать, что он тоже влюблен в тебя?

Нет, мой господин. — Не сдержавшись, Хэйко улыбнулась. — Не в меня.

Двадцать пять самураев шли от старого, заброшенного охотничьего домика в холмах Канто. Ни один из них не был снаряжен для охоты. Один из двух мужчин, шагавших впереди, повернулся к своему спутнику.

Встреча ничего не решила.

Вы ожидали иного?

Нет. Но надеялся на лучшее.

Уже само то, что встреча состоялась, можно считать победой. — Обернувшись, он жестом указал на прочих самураев, идущих в сторону Эдо. — Взгляните на нас. Двадцать пять человек с гербами доброго десятка князей. Не так давно немыслимо было бы представить, чтоб они вообще сошлись вместе. Мы перешагнули древние границы, друг мой. Наше поколение создаст новые идеалы. Благодаря нашей искренней решимости мы принесем японской нации возрождение добродетелей.

Первый самурай взглянул на своего товарища с нескрываемым восхищением. Праведность их дела наполняла его душу восторгом. Воистину, они — Люди Добродетели!

Тем временем прочие их спутники лениво переговаривались между собой.

Вы слыхали, какое кимоно надела Хэйки две недели назад?

Я не просто слыхал — я его видел!

Нет!

Да. Ее наряд был расшит нелепыми и безвкусными изображениями чужеземных роз. Хуже того, это были розы того сорта, который некоторые глупцы именуют «Американской красавицей». Как будто это возможно — ставить рядом понятия «американский» и «красота».

Неужто мы выродились настолько, что даже в царстве роз должны восхищаться чужеземными цветами?

Для этих предателей, поклоняющихся всему чужеземному, наши розы слишком ничтожны, чтоб обращать на них внимание.

Все розы — чужеземные, — вмешался в беседу еще один самурай. — Их завезли в древние времена из Китая и Кореи.

Когда у нас появится собственная наука, мы узнаем, какие цветы являются исконно японскими, и будем восхищаться только ими.

Наука — это чужеземная гнусость.

Не обязательно. Пушка может стрелять в разные стороны. Точно так же и наука может стать орудием в наших руках, равно как и в руках чужеземцев. Науку можно использовать для усиления Японии, и потому я считаю своим долгом понять науку. В это нет ничего непатриотичного.

Воистину, ваши намерения достойны хвалы. Вы готовы пожертвовать собой и даже рискнуть подвергнуть себя осквернению, лишь бы поддержать наше дело. Я с благодарностью склоняюсь перед вами.

Но хризантема — уж точно японский цветок.

Конечно! Сомнений быть не может!

Хризантема служила священным символом императорского рода. И сомневаться в ней было бы недобродетельно.

Когда у нас будет наука, мы сможем доказать, что хризантема — истинно японский цветок.

Через несколько мгновений на тропе появился всадник. За ним показались еще пять человек — трое мужчин и две особы слабого пола.

Сигеру нахмурился.

Разумно ли это — вести себя столь легкомысленно?

Легкомысленность — наша единственная возможность бежать из Эдо, — сказал Гэндзи. — Стоит нам выказать хоть малейшее беспокойство, и нас тут же заподозрят. Мы же уже успели благополучно полюбоваться журавлями в зимнем оперении и спокойно добрались до холмов. И все благодаря легкомыслию.

Сигеру не понимал, зачем непременно нужно проехать через группу неизвестных самураев, явно старающихся остаться незамеченными, и при этом даже не приготовиться к схватке. Однако же, он знал, что с его племянником спорить бессмыссленно. Несмотря на всю его молодость, кажущиеся мягкость и податливость Гэндзи были сплошной видимостью. Гэндзи был не менее упрям и неуступчив, чем покойный князь Киёри, хотя и на свой лад. Сигеру передвинулся в хвост отряда. Это было самое опасное место. Сигеру надеялся, что нападение, если оно все-таки произойдет, начнется именно отсюда.

Прошу прощения, господин, — сказал Хидё, — но я вынужден согласиться с господином Сигеру. Я вижу два десятка человек, но их там может быть больше, причем намного. А вдруг это посланные за вами убийцы?

С тем же успехом это могут быть друзья, возвращающиеся с невинной вечерней прогулки. Едем. И, пожалуйста, не предпринимайте никаких действий, пока я не прикажу.

Слушаюсь, господин.

И Хидё, так и не избавившийся от беспокойства, пришпорил коня и выехал вперед. Если это и вправду убийцы, возможно, они нападут сперва на него, а князь тем временем успеет отступить.

Эмили вопросительно взглянула на князя Гэндзи. Князь улыбнулся и сказал:

На тропе появились несколько человек. Но никаких причин для беспокойства нет.

И он послал коня вперед.

Я уверена, что вы правы, господин, — сказала Эмилия, стараясь держаться рядом с Гэндзи, — ибо мы едем с миром, безо всяких дурных намерений, и, конечно, к нам никто не должен испытывать дурных намерений.

Это часть христианской веры? — поинтересовался Гэндзи. — Нечто вроде равновесия намерений?

«Что посеешь, то и пожнешь». Думаю, да.

А вы тоже так считаете? — спросила Хэйко у Старка.

Опыт приучил меня считать иначе, — отозвался Старк и осторожно нащупал пистолет тридцать второго калибра, спрятанный под курткой.

Когда путники доехали до места, где тропа немного расширялась, самураи внезапно окружили их со всех сторон. Они не обнажили мечей, но чувствовалось, что они готовы перейти к действиям.

Чужеземцам запрещено здесь появляться, — сказал один из самураев, стоявший чуть впереди прочих. — Эта часть Японии пока еще не заражена их гнусным присутствием.

Прочь с дороги! — потребовал Хидё. — Князь удостоил вас чести, пожелав проехать мимо.

Мы бы оценили эту честь, — сказал второй самурай. Он тоже выступил вперед и остановился рядом с первым, — если б князь сам заслуживал чести. Но тот, о котором ты говоришь, опозорил себя, пресмыкаясь перед чужеземцами. Я не намерен уступать дорогу такому князю.

Хидё потянулся за катаной. Но прежде, чем он успел извлечь оружие, в разговор вмешался Гэндзи.

Мы не настаиваем на церемониях, — сказал он. — Уже вечереет. Всем нам хочется поскорее добраться туда, куда мы направляемся, разве не так? Ну так позвольте нам проехать. Никто не должен ничего уступать. Выберите себе часть тропы, а мы проедем по другой стороне.

Вот речь тряпки, — сказал первый самурай. — Да ты и есть тряпка! Твой дед был воином, достойным уважения. А ты — вырождающийся потомок захиревшего рода.

Хидё.

Дерзкий самурай сохранил голову на плечах лишь благодаря предостережению, прозвучавшему в голосе князя. Хидё медленно разжал пальцы, впившиеся в рукоять меча, и глубоко вздохнул, стараясь успокоиться — но не слишком в этом преуспел.

Но в таком случае, — сказал Гэндзи, — я, конечно же, недостоин внимания столь добродетельных людей, как вы. Ну так пропустите нас, и на том расстанемся.

Возможно, нам так и следует поступить, — сказал первый самурай второму. — Было бы жестоко лишать его удовольствий, к которым он привык.

Да, пожалуй, — согласился второй самурай. Он взглянул на Гэндзи и глумливо ухмыльнулся. — Говорят, ты каждую ночь визжишь от удовольствия, когда эти варвары суют тебе в задницу свою вонючие члены, раздирая ее в кровь.

А днем чмокаешь, как младенец, когда сосешь их.

Увы, вас ввели в заблуждение, — сказал Гэндзи. — Из всех чужеземцев я делил ложе лишь с той, что едет сейчас рядом со мной.

Несколько самураев издевательски рассмеялись.

Она — сокровище удовольствий, каких вы даже представить себе не можете, — сказал Гэндзи.

Ты либо дурак, либо безумец. А может, и то, и другое вместе, — сказал первый самурай. — Или, возможно, слепец. Посмотри на нее! Да твоя лошадь, и та больше похожа на женщину. Они, правда, почти одной величины, и нос у них одинаковой длины. Однако же, масть у лошади намного красивее, чем этот призрачный оттенок волос.

А ее запах! Неописуемое зловоние!

Гэндзи кротко улыбнулся.

Очевидно, вы стоите слишком далеко, чтоб почувствовать ее истинный запах. Когда она возбуждена, то из ее сокровенных частей исходит благоухание, подобное аромату опиума, дарующее истинный восторг. Взгляните, какие у нее изящные руки! Какая кожа — почти прозрачная! Когда она возбуждена, в ней возникает сила, подобная молнии, и если прикоснуться к ней в этот момент, почувствуешь легкий удар. Вот почему у нее такой странный цвет волос. Сама ее суть преображена.

Пока Гэндзи отвлекал внимание противников, Хидё и Сигеру постепенно перемещались. Теперь, если столкновение окажется неизбежным, они смогут атаковать наиболее успешным образом. В первые же мгновения схватки половина противников поляжет под их мечами и копытами их коней. С теми же, кто останется, уже можно будет справиться. Хидё припомнил одно из утверждений, считавшихся в их клане непререкаемой истиной: один кавалерист из клана Окумити равен десяти пешим самураям. Если согласиться с ним — а сомневаться у Хидё не было причин, — то преимущество на самом деле на их стороне, а вовсе не на стороне так называемых Людей Добродетели. Хидё и Сигеру быстро переглянулись, давая понять, что готовы к схватке.

А видите ее груди? — продолжал тем временем Гэндзи. — Такие неестественно полные, такие выпуклые!

Под предлогом рассказа об Эмилии он продвинулся вперед на пару шагов, так, чтоб оказаться между девушкой и враждебно настроенными самураями. Пожалуй, он сможет зарубить ближайших, прежде чем они успеют что-либо сделать. — Каждый месяц ее груди созревают. На самом деле, они зреют прямо сейчас, пока мы с вами разговариваем. Они полнятся, словно молоком, огненной восхитительной росой. Прикоснуться к ней — все равно что прикоснуться ко льду, ибо весь ее внутренний жар сосредоточен в трех местах: груди, уста и влагалище.

Эмилии стало любопытно, о чем же Гэндзи разговаривает с новыми знакомыми. Похоже, он говорил о чем-то необычайно увлекательном: большинство японцев стояли, приоткрыв рты, а некоторые даже смотрели в ее сторону. Эмилия улыбнулась им, надеясь, что ее дружелюбие согласуется со словами Гэндзи.

Старк тоже не знал, о чем говорит Гэндзи, но зато знал, что следует делать. Все три самурая Окумити передвигались так, чтоб занять наиболее выгодную для боя позицию. Очевидно, назревала схватка.

Старк сосчитал противников. Двадцать пять человек, все при мечах. Огнестрельного оружия ни у кого не было — по крайней мере, на виду. Двадцать пять фехтовальщиков — против Гэндзи, Хидё и Сигеру. Даже с учетом того, что они верхом, а их противники пешие, расклад неважный. У Старка под рукой был лишь его маленький револьвер тридцать второго калибра. Шесть пуль. Запасные патроны далеко. Был бы у него сейчас нож, он бы добавил к этим шести еще пару человек — но и нож упрятан. В самом лучшем случае, им удастся справиться с половиной противников. А вторая половина прикончит их всех. Если не придумает чего похуже. Старк взглянул на Эмилию. Она была рядом с Гэндзи. А Хэйко — чуть позади. Пожалуй, ему следует убить Эмилию первым выстрелом, а Хэйко — вторым, чтоб избавить их от мучений. Потом он застрелит ближайших четверых противников и затопчет конем столько, сколько успеет, прежде чем его самого стащат с седла. Старк был готов. Он расслабился, и мысли покинули его.

К первому самураю, опешившему на мгновение от безумной речи Гэндзи, наконец-то вернулся дар речи.

Оставь свои извращенные фантазии при себе! — рявкнул он. — Хватит с нас и вашего зловония!

Трудно понять, от кого так воняет — от ваших нечищенных лошадей, от этого животного, с которым ты спишь, или от тебя самого — настолько ты выродился!

Довольно! — не выдержал Сигеру. Он пришпорил коня и выехал вперед. Люди Добродетели выхватили мечи. — А теперь просите прощения у ваших предков, ибо после того, как мы покончим с вами, мы разрушим их алтари, выкопаем их останки и выбросим в мусорные ямы неприкасаемых!

Кольцо сомкнулось — самураи шагнули к нему и тут же попятились.

Сигеру!

Не может быть! Он же умер!

И после секундного оцепенения самураи пустились наутек, кто куда, не разбирая дороги. Лишь те двое, что вели разговор, не сдвинулись с места. Они рухнули на колени и уткнулись лбом в землю.

Прошу, примите мои извинения, — сказал первый самурай, — и пощадите моих престарелых родителей.

Мои дети — невинные младенцы. Пусть моя кровь очистит их, — сказал второй.

Они принялись действовать одновременно. Первый схватился руками за клинок своей катаны — по мечу тут же заструилась кровь из рассеченных ладоней — и вонзил его себе в горло. Самурай свалился набок. Кровь хлынула толчками — из раны, изо рта, из ноздрей, а с нею тело покинула и жизнь. Второй самурай сунул клинок в рот и с силой подался вперед. Рукоять воткнулась в землю, а клинок на половину длины вышел из черепа. Вышло так, что меч помешал самураю упасть — катана и коленопреклоненный человек образовали чудовищный треугольник, — и он умер в мучительных конвульсиях.

От этого зрелища Эмилия потеряла сознание и упала бы, не успей Гэндзи подхватить ее. Князь опасался, что сам рухнет с седла под ее тяжестью. Но, к его удивлению, девушка оказалась совсем не такой тяжелой, какой казалась на вид. Да и не такой уж крупной — если взглянуть на нее вблизи. Просто ее чрезмерно пышные формы и странная внешность искажали восприятие, потому он и оценил ее истинные пропорции неправильно.

Сигеру собрался спешиться.

Не нужно, — сказал Гэндзи.

Я должен опознать их, — отозвался Сигеру. Лицо его горело. Лишь кровь охладит его гнев.

Оставь, — велел Гэндзи. — Сейчас для всех настало время испытаний. Эти люди ошибались, но искренность их несомненна. Давайте же почтим их искренность и забудем о прочем.

Сигеру поклонился. Но когда Гэндзи двинулся вперед, он все-таки соскочил с коня. Он изучил гербы на кимоно мертвецов и запомнил их лица. Гэндзи чересчур сострадателен. Существуют слова, которые нельзя ни забыть, ни простить.

Один из покойников упомянул родителей, второй — детей. Когда нынешний кризис минует, он разыщет их и сделает то, что надлежит сделать.

Сигеру вновь вскочил в седло и пришпорил коня.

Я не понимаю! — сказала Эмилия. — Вот только что все разговаривали. Князь Гэндзи даже, кажется, шутил. А потом вдруг…

Девушку била дрожь, и она никак не могла совладать с этой дрожью. Эмилия прижалась к Старку, надеясь, что он тоже обнимет ее покрепче. Он обнял. Но это не помогло. Эмилию все равно продолжало трясти. Ей никогда и в голову не приходило, что она может оказаться свидетельницей столь ужасного и столь бессмысленного насилия. А от того, что насилие это обернулось самоубийством, становилось еще страшнее. Люди стоят и разговаривают — а в следующее мгновение вдруг кончают с собой и тем самым навлекают на свои бессмертные души вечное проклятие. Но ради чего? Эти ужасные раны, это бульканье крови! Сможет ли она когда-нибудь это позабыть? Эмилия подумала, что вряд ли, и задрожала еще сильнее.

Они думают совсем не так, как мы, — сказал Старк. Впрочем, он сам понимал, что эти слова ничего не объясняют. У враждебно настроенных самураев имелся огромный перевес в численности. Однако же стоило Сигеру произнести несколько слов, и они разбежались кто куда. Почему? Этого Старк не знал. Двое из них убили себя, причем весьма мучительным способом. Раз уж они решились на такую смерть, значит, храбрости им было не занимать. Почему же они тогда не напали, вместо того, чтоб кончать с собой? Этого Старк тоже не знал.

Князь сидел неподалеку и о чем-то совещался с дядей. Хэйко преспокойно трудилась вместе с Хидё: самурай рубил бамбук, а девушка сооружала из него шалаш. Хоть Хэйко и казалась хрупкой и утонченной, недавнее дикое происшествие явно не произвело на нее ни малейшего впечатления.

Старк понимал в произошедшем не больше Эмилии.

Я вот думаю: может, мы для них — такая же загадка, как они для нас?

Не может такого быть, — сказала Эмилия. — Наши поступки продиктованы разумом, как и предназначено Господом.

Было бы разумнее не останавливаться на ночь, — сказал Сигеру. — Те, кто разбежались, уже вряд ли вернутся. Однако же, не исключено, что нас могут нагонять другие преследователи.

Да, это было бы разумнее, — согласился Гэндзи. — Но это невозможно. Эмилия не в состоянии сейчас продолжить путь. Потрясение оказалось чересчур велико для нее.

Потрясение? — Сигеру взглянул туда, где сидела чужеземная женщина. — С чего бы вдруг ей испытывать потрясение? Она должна бы радоваться. Ведь схватка казалась соверешенно неизбежной.

Она не привыкла видеть, как люди лишают себя жизни, — пояснил Гэндзи. — Во всяком случае, при помощи мечей. Возможно, смерть от огнестрельного оружия не подействовала бы на нее так сильно.

У Сигеру не хватило терпения продолжать этот спор. Вместо этого он перешел к другому, более важному вопросу.

Некоторые из этих самураев носили герб князя Ёсино. Это означает, что вскорости он узнает о нашем местонахождении, а возможно, и о направлении, в котором мы движемся. А значит, в самое ближайшее время об этом узнает и сёгун, поскольку Ёсино всегда было в союзе с родом Токугава.

Не обязательно, — возразил Гэндзи. — Я очень сомневаюсь, что эти самураи встретились с ведома и согласия своих сеньоров. Они действовали по собственной воле. Тем самым они, формально говоря, совершили измену. А может, не формально, а на самом деле. Они не станут рассказывать о встрече с нами — ведь тогда им придется также сознаться в преступлении, которое обернется смертью и для них самих, и для их семей. Так что нам ничего не грозит.

И тем не менее, — сказал Сигеру, — нам следует, хотя бы из предосторожности, сделать петлю: проехать дальше на север, а у монастыря Мусиндо свернуть на запад. Так нам придется провести в пути лишних два дня, но зато нас труднее будет перехватить.

Тут к ним подошли Хидё и Хэйко.

Господин, шалаши готовы, — доложил Хидё.

Спасибо. Я буду нести стражу первым, Сигеру — вторым, а ты — третьим.

Но, мой господин, вам вовсе не нужно исполнять столь низкие обязанности, — попытался было возразить Хидё.

Нас всего трое. Если я не возьму на себя свою часть обязанностей, вскорости вы с Сигеру устанете настолько, что будете ни к чему не пригодны. Я буду нести стражу первым.

Да, мой господин.

Хэйко улыбнулась Гэндзи.

Что тебя развеселило?

Всего лишь праздная мысль, мой господин.

И что это за праздная мысль?

Мы ведь поедем дальше на север, верно?

Да, на расстояние еще двух дней пути. И что?

А не на севере ли расположен знаменитый неприступный замок семейства Мукаи?

Гэндзи попытался схватить Хэйко, но не сумел. Гейша со смехом увернулась.

Вернись!

Одну минутку, мой господин.

Хэйко подошла к чужеземцам и поклонилась.

Эмилия, Мэттью. — Она указала на один из шалашей. — Мы остаемся здесь на ночь. Пожалуйста, постарайтесь отдохнуть. Возможно, нам не представится больше такой возможности до тех самых пор, пока мы не доберемся до замка князя Гэндзи.

Спасибо, Хэйко, — отозвалась Эмилия.

Девушка улеглась и укрылась несколькими одеялами. Старк и Хэйко сидели рядом с ней до тех пор, пока она наконец не заснула. Когда же Хэйко поднялась, чтоб уйти, Старк остановил ее.

Кто были эти люди?

Хэйко покопалась в памяти, выискивая подходящее слово.

Преступники.

Почему они убежали, вместо того, чтобы наброситься на нас?

Они узнали господина Сигеру.

Но их было две дюжины, а у нас — всего четверо мужчин.

Да, — кивнула Хэйко. — Их было слишком мало, и они об этом знали. Потому и разбежались.

Старк решил, что Хэйко не поняла его вопроса. Иначе почему ее ответы были лишены всякого смысла? Не бывает такого, чтоб две дюжины человек удирали от четверых.

А почему те двое покончили с собой?

Они извинялись за свои грубые слова.

Извинялись, значит. Проткнув себя собственными мечами.

Да.

А что они такого сказали, что им пришлось так извиняться.

Непочтительные слова, — ответила Хэйко. — И с моей стороны было бы очень непочтительно их повторять. — Она поклонилась. — Спокойной ночи, Мэттью.

Спокойной ночи, Хэйко.

Старк не спал почти всю ночь. Он слышал приглушенный смех Хэйко. Потом проснулся дядя князя и исчез в лесу. Несколько часов спустя он вернулся, и на стражу встал Хидё. Старк хотел было предложить свою помощь, но не стал. Не хватало еще случайно кого-нибудь оскорбить, а потом извиняться посредством самоубийства. Он должен жить — до тех пор, пока не умрет Этан Круз.

Ты вправду веришь в то, что сказала? Насчет Мукаи?

Верю. Вспомни, как он смотрел на тебя. Как произносил «мой господин». И как часто это повторял. «Мой господин». При каждой возможности — как будто, произнося эти слова, он обладал тобою.

Предки Мукаи бились рядом с моими предками в сражении под Сэкигахарой. Этим и объясняется его верность.

Если ты и вправду так считаешь, значит, ты наивен, как едва-едва созревшая девочка-крестьянка.

Гарда с воробьями хранилась в его семье на протяжении поколений.

Это он так сказал. Но он с тем же успехом мог купить ее в какой-нибудь лавке. Сэкигахара — повод, а не причина. Любовь всегда изыщет путь.

Чушь какая. И ничего смешного тут нет! Прекрати хихикать.

Ты прав. Я не должна смеяться. Мне следовало бы сердиться.

Это почему еще?

Да потому, что тебя считают более красивым, чем меня. По крайней мере, некоторые.

Мукаи не влюблен в меня.

Когда-нибудь, когда ты будешь жить в холе и неге в этом его замке, стоящем над бушующим северным морем, ты поймешь истину.

Нет, мир настолько не выродится. Во всяком случае, при моей жизни.

Это пророчество, мой господин?

Ночью прошел сильный снег, и поутру равнину Канто укрыло толстое снежное одеяло. Сидя в своем кабинете в замке Эдо, Мукаи смотрел, как мир делается белым. Гэндзи был где-то там, среди этих равнин — преследуемый беглец. Мукаи представил, как молодой князь страдает от непогоды, и у него сжалось сердце.

Он пытался добиться, чтоб именно ему поручили перехватить Гэндзи, но Каваками взял это на себя. И вот теперь он сидит в Эдо и ничем не может помочь тому, кого любит больше жизни. Есть ли судьба ужаснее?

Мукаи взглянул на гарду, которую держал в руке. Воробьи, летящие над волнами. Некогда, именно увидев в лавочке Сэами эту цубу, Мукаи осознал природу чувств, которые он испытывал к Гэндзи. До того момента он не понимал сути непрестанного беспокойства, терзавшего его с прошлой весны. Мукаи думал, что он, как и все вокруг, беспокоится из-за усиливающегося влияния чужеземцев в Японии. А на самом деле он той весной впервые увидел Гэндзи.

А вот следующий князь Акаоки, — сказал Каваками, указав на группу людей, стоящих перед сёгуном. — Когда старик умрет, их род можно считать прервавшимся.

Мукаи взглянул туда, куда указывал Каваками, и увидел юношу, столь прекрасного, что эта красота лишила его дара речи. Он понимал, что должен что-то сказать, как-то дать понять, что разделяет мнение Каваками, но язык отказался ему повиноваться.

Вот так оно все и произошло. Казалось бы, ну что такого случилось? Но в тот вечер, пока Мукаи прислушивался к спору о пагубных ценностях чужеземцев, жизнь его впервые начала обретать смысл.

Главная цель чужеземцев — счастье, — сказал Каваками.

Трудно в это поверить, — заметил князь Нода. — Никакое общество, основанное на столь ограниченной, столь эгоистичной идее, не просуществует дольше нескольких поколений — да и то вряд ли.

Мне неведомо, сколько они просуществуют, — сказал Каваками. — И, тем не менее, это правда.

Конечно, чужеземцы странны, — сказал князь Кубота, — но не могут же они быть

странными настолько!

Так записано в их верховном законе, — сказал Каваками. — Счастье объявляется правом, обещанным каждому.

Каждому лично? — спросил Мукаи.

Каваками раздраженно взглянул на своего помощника. Ему полагалось слушать и восхищаться, а не задавать вопросы. Мукаи виновато поклонился. Успокоившись, Каваками — тем вечером он чувствовал себя особенно великодушным — ответил:

Да, каждому лично.

Какое извращение! — заметил князь Нода.

Мукаи мысленно согласился с ним. Несомненно, иначе как извращением эту идею не назовешь. Цель существования общества — порядок, а единственный способ достичь его — подобающее устройство общества. Без этого нет цивилизации. Каждый должен знать свое место, принимать его, и вести себя в соответствии со своим положением. Счастье. Ну и идея! Мукаи охватило возбуждение — но тогда он счел его праведным негодованием, ибо именно такое чувство предписывалось его положением.

А потом он увидел эту гарду, и что-то в нем сломалось, и что-то вырвалось на волю. И не успев осознать, что же это было, Мукаи заплакал.

Мой господин, — забеспокоился лавочник Сэами, — вам нехорошо?

Летящие воробьи. Филигранное изображение на стали. Но эти воробьи были свободны — Мукаи за всю свою жизнь не изведал такой свободы.

Красота Гэндзи.

Его собственное уродство.

Бессмысленность порядка.

Счастье. Незамутненное, личное, эгоистическое счастье. Думать о себе и забыть обо всем остальном. Нет, даже лучше: раствориться в блаженстве необузданной любви. Если он будет вместе с Гэндзи, он исчезнет, и останется один лишь Гэндзи, бесконечно прекрасный.

Мукаи плакал, а Сэами стоял рядом, беспомощно заламывая руки.

Мукаи спросил, сколько стоит цуба, и заплатил, не торгуясь. Он с радостью заплатил бы и вдвое больше. Цуба навела его на мысль. Он придумал себе предка, сражавшегося под Сэкигахарой вместе с кланом Окумити. Так у него появился повод встретиться с Гэндзи наедине.

И вот теперь, глядя на падающий снег и крепко сжимая в грубоватой ладони гарду с воробьями, Мукаи принял важнейшее в своей жизни решение.

Час спустя он покинул замок Эдо и направился в свои владения, лежавшие на берегу Японского моря. Род Мукаи не входил в число знатнейших, и у него было всего две сотни вооруженных вассалов. Но это неважно. Он соберет их всех и поднимет знамя клана Окумити, с воробьем и стрелами. Если молодой князь умрет, то и ему незачем жить.

Мукаи подумал, что они могли бы погибнуть вместе, и в сознании у него возникла картина, исполненная почти непереносимой красоты. Он не смел и надеяться на подобное счастье. И все же такая возможность существовала. Они могут умереть в объятиях друг друга, и кровь любви сделает их обоих прекрасными в возвышенный миг смерти.

Сердце Мукаи исполнилось радостного жара. Он даже позабыл о зиме.

Отринув стыд, Мукаи признал истину, котрую ощущал теперь в самой глубине души.

Чужеземцы правы. На свете нет ничего важнее счастья.

Сохаку и Кудо ехали прямо по снежной целине.

Вот они, — сказал Кудо.

Впереди показалась большая поляна; не ней встали лагерем две тысячи самураев. Посреди лагеря возвышался шатер командира. Примерно четвертая часть отряда помимо обычных мечей и копий была вооружена еще и мушкетами.

Они не выставили часовых, — заметил Кудо. — Непростительная беспечность.

Но сейчас нет войны, — возразил Сохаку. — И кроме того, кто посмеет напасть на войско сёгуна совсем рядом с Эдо?

Едва лишь они вошли в шатер, их бурно приветствовал Каваками, красовавшийся в полном доспехе.

Господин Кудо, преподобный настоятель Сохаку — добро пожаловать!

Благодарим вас за то, что вы согласились встретиться с нами при столь необычайных обстоятельствах, господин Каваками, — сказал Сохаку.

Пустяки! Не хотите ли выпить сакэ, согреться?

Спасибо, с удовольствием.

Надеюсь, вам удалось покинуть Эдо без особых затруднений?

Да, благодарю вас. — Сохаку осушил предложенную чашку. Слуга немедленно наполнил ее вновь. — К сожалению, мы вынуждены были убить людей, которых вы приставили следить за дворцом. Иначе наш отъезд прошел бы слишком гладко, и это неизбежно вызвало бы подозрения. Мы пока что не можем поручиться за верность всех наших людей.

Понимаю, — кивнул Каваками. — Именно этого я и ожидал. И потому приставил к слежке наименее ценных своих людей. Следовательно, можно сказать, что мы обменялись услугами. — Он поклонился, и Кудо с Сохаку поклонились в ответ, как равные равному. — Какими силами вы располагаете?

Это было второе испытание. Первое они прошли, явившись в лагерь к Каваками в одиночестве, без телохранителей. Теперь им предлагалось назвать численность и вооружение их отряда.

Сто двадцать самураев, — без колебаний отозвался Сохаку. — Все верхом, все вооружены мушкетами, у каждого по двадцать зарядов.

И все они — ваши наследственные вассалы?

По большей части — да, мои или Кудо. Около дюжины — прямые вассалы клана Окумити.

Каваками нахмурился.

Не будет ли разумнее устранить их без промедления?

Видите ли, сложилась щекотливая ситуация, — пояснил Сохаку. — Наши люди — самураи старой закалки, приверженцы традиций. Если они заподозрят меня в трусости или тайных происках, это непоправимо подорвет их отношение ко мне. И в этом смысле убийство дюжины человек, преданных своему господину, отнюдь не пойдет на пользу.

Но их присутствие в ваших рядах таит в себе огромную опасность, — настаивал Каваками.

Совершенно с вами согласен. Сегодня днем я объявлю, что отныне моя верность принадлежит сёгуну, и обосную это необходимостью объединить все силы страны против угрозы чужеземного вторжения. Я скажу, что мы должны позабыть обо всех прежних распрях и союзах, как это сделали наши предки шесть веков назад, когда над Японией нависла угроза монгольского нашествия. Я скажу, что мы с господином Кудо, к глубокому нашему прискорбию, убедились, что князь Гэндзи никакой не пророк, а обычный безумец, как и его дядя, господин Сигеру, чьи чудовищные преступления прекрасно известны нашим людям. Слепое подчинение им — не верность, а трусость. Истинная верность заключается в приверженности идеалам древности, воплощавшимся в нашем покойном князе, господине Киёри. Мы должны спасти честь дому Окумити, введя регентское правление. Необходимо взять князя Гэндзи под охрану и опеку, и впредь действовать от его имени.

Ваше красноречие неподражаемо, преподобный настоятель. Не покинь вы духовную стезю, вы, несомненно, привели бы многих своих прихожан к битоку.

Вы слишком добры, господин Каваками. Я уверен, что вы, как истинный самурай, ничуть не хуже меня могли бы раскрыть суть наиглавнейших добродетелей.

Что же будет с теми, чьи сомнения не рассеются, несмотря на ваши блестящие объяснения?

Мы с почтением отнесемся к их преданности, хоть они и отдали ее недостойному князю. Им будет позволено отбыть в Акаоку. — Сохаку принял из рук слуги очередную чашечку сакэ. — Как вы думаете, удастся ли хоть кому-нибудь из них ускользнуть от ваших людей?

Глубоко в этом сомневаюсь.

Вот и я тоже.

Остается решить, что делать с господином Сигеру, — сказал Каваками.

Он убил князя Киёри. Мы поступим с ним так, как надлежит поступать с убийцами.

Каваками кивнул.

Великолепно. Однако же, меня все-таки беспокоит одна из частей вашего плана.

Пожалуйста, поделитесь со мной своим беспокойством.

Живой князь Гэндзи будет представлять из себя серьезную опасность, даже находясь под стражей. Его репутация провидца, какой бы обманчивой она ни была, глубоко укоренилась в общественном сознании.

Сохаку улыбнулся.

К несчастью, хоть мы и будем пытаться спасти ему жизнь, князь Гэндзи погибнет в результате недоразумения. Мы отвезем его останки в «Воробьиную тучу», дабы там с почетом захоронить.

А вскоре после этого, — сказал Каваками, — сёгун объявит о присвоении вашему дому княжеского достоинства и передаст вам власть над Акаокой. Господин Кудо, как самый доверенный ваш вассал, получит надлежащие земельные владения и денежное содержание.

Благодарим вас, господин Каваками.

Они снова обменялись поклонами, но на этот раз Сохаку и Кудо поклонились значительно ниже.

Отсюда мое войско двинется маршем по прибрежной дороге. Вероятно, князь Гэндзи попытается пересечь Внутреннее море где-нибудь западнее Кобэ. Я буду ждать его там.

Он очутится там только в том случае, если сумеет ускользнуть от моих кавалеристов, — сказал Сохаку. — Я перехвачу его в горах, у деревни Яманака. Прежде, чем отправиться любоваться журавлями он сказал, что постарается присоединиться к нам у этой деревни.

Я отправлю двадцать лучших наших стрелков по следу князя Гэндзи, — сказал Кудо. — Мы сделаем все, что только сможем, чтоб застрелить господина Сигеру прежде, чем он покинет горы.

Каваками приподнял чашечку с сакэ.

И пусть боги будут благосклонны к тем, кто воистину обладает добродетелью.

Не обращая внимания на подступающую к горлу тошноту, Таро и Симода решительно работали веслами. Они то рушились вниз с гребня волны, то следующая волна нависала прямо у них над головой. Во всяком случае, так им казалось. Если их крохотную лодчонку захлестнет — а похоже было, что это может произойти в любое мгновение, — они обречены. Вокруг, насколько хватало взгляда, раскинулось бесконечное море.

Впрочем, если бы где-то на горизонте и виднелась земля, они все равно не смогли бы ее разглядеть. Они почти ослепли от беспрестанно летящих в лицо соленых брызг.

Таро наклонился к Симоде.

В какой стороне Акаока?

Что? — переспросил Симода, не расслышав вопрос за неумолчным грохотом волн.

Мы правильно плывем?

Понятия не имею. Как ты думаешь, он сам это знает?

Сидящий за рулем Сэйки являл собою воплощение уверенности.

Надеюсь, что да.

Боги погоды, морей и бурь милостивы к нам, — сказал Сэйки. Волна ударила в борт и окатила сидящих в лодке людей. Они уже промокли, несмотря на промасленные плащи поверх обычной одежды. Сэйки, не выпуская руля, принялся второй рукой вычерпывать воду. Время от времени он подтягивал парус.

Таро — промокший, замерзший, измученный морской болезнью — никак не мог совладать с терзавшей его дрожью.

Значит, боги как-то очень странно выражают свою благосклонность. Похоже, мы на волосок от смерти.

Но верно и другое, — сказал Сэйки. — В таком бурном море нас никто не заметит. Патрульные суда сёгуна не смогут нас найти.

Сэйки вырос на море. В беззаботные дни юности, когда он еще был всего лишь самураем низкого ранга, не отягченным особой ответственностью, он провел множество счастливых часов в бурных водах у мыса Мурото, охотясь на китов вместе с местными рыбаками, товарищами его детских игр. Когда гигантские животные огибали мыс, рыбаки подплывали на баркасах к какому-нибудь киту, запрыгивали к нему на спину и всаживали копье в мозг. Если удар был хорош, кит доставался им. Если плох — они доставались киту. Копейщик падал в океан и тонул, а раненый кит устремлялся в открытое море и увлекал баркас за собой. Обычно рыбакам удавалось обрезать веревку, привязанную к копью, и вернуться домой. Но некоторые исчезали навеки.

Гребите сильнее, — велел Сэйки. — Держитесь под углом к волне.

Если им повезет и восточный ветер продержится еще некоторое время, не превращаясь в бурю, через три дня они доберутся до Акаоки. Пятсот человек будут готовы к выступлению немедленно. А через две недели все войско будет готово к войне. Сэйки надеялся, что князь Гэндзи сумеет продержаться до этого момента.

Еще одна огромная волна ударила в борт лодки.

Сэйки выбросил из головы все мысли и принялся следить за морем.

 

ГЛАВА 10

Иайдо

Луг и воздвинутый на лугу невысокий помост были очищены от снега. Вокруг помоста были устроены небольшие навесы для зрителей. Все было готово.

Воздух сейчас бодрящий, но не холодный. Ветер достаточно силен, чтоб наши знамена красиво развевались. Благодаря пасмурному небу, свет не слишком ярок. Превосходные условия, мой господин.

Хиромицу, князь Ямакавы, радостно кивнул.

Да, пора начинать.

И он занял место главного судьи под восточным навесом. Главный управляющий двора уселся на место второго судьи, под западным навесом, а командир кавалерии и командир пехоты расположились к северу и к югу от помоста.

Такова была одна из традиций княжества Ямакава: в начале каждого года князь, самые значительные его вассалы и лучшие фехтовальщики княжества покидали замок и на два дня отправлялись в расположенный неподалеку лес, чтоб провести состязания по иайдо. Женщины и дети на эти состязания не допускались. Это правило было установлено давным-давно, чтоб избавить семьи самураев, принимающих участие в турнире, от ненужных страданий. В былые времена все состязания проводились на настоящих катанах, с заточенными клинками. И хотя удар полагалось фиксировать, чуть-чуть не доводя до тела, возбуждение, старые обиды, стремление заполучить награду или показать себя с наилучшей стороны в присутствии князя зачастую приводили к кровопролитию, увечьям и даже смерти.

Конечно же, катаны в этом состязании больше не использовались. Их давно сменили синаи, тренировочные мечи из расщепленного бамбука. Двести пятьдесят лет мира нанесли тяжкий урон боевому духу. Таково было одно из ныне принятых мнений. Другое, которого придерживался и Хиромицу, гласило, что мирные годы сохранили все, что было ценного, и отсеяли ненужное.

На этот раз в состязании собирались участвовать тридцать два самурая. Проигравший выбывал, а победитель переходил в следующий круг. Значит, до второго круга дойдут шестнадцать человек, до третьего — восемь, до четвертого — четыре, и в конце концов двое оставшихся определят, кто из них станет победителем и получит в награду боевого коня, великолепного жеребца-трехлетку.

Хиромицу уже совсем было собрался подать сигнал к началу состязаний, когда к нему подбежал один из часовых.

Мой господин, — тяжело дыша, произнес он, — князь Гэндзи с отрядом просит у вас дозволения проследовать через ваши владения.

Князь Гэндзи? Разве он не в своем дворце в Эдо?

Очевидно, уже нет.

Пригласите князя сюда. Для меня он — всегда желанный гость.

Либо Гэндзи покинул Эдо с дозволения сёгуна, либо без такового. Если он уехал без дозволения, Хиромитцу выгоднее было не знать об этом, а потому он и спрашивать не стал. В любом случае, о том, чтоб он отказался встретиться с Гэндзи или запретил ему проехать через свои владения, не могло быть и речи — ведь они были давними союзниками. Не то, чтоб они были так уж хорошо знакомы. Вовсе нет. Но их предки вместе сражались под Сэкигахарой. Во всяком случае, предки Хиромицу по отцовской линии оказались среди побежденных. А родственники со стороны матери входили в число победителей, самыми видными из которых были предки нынешнего сёгуна. Тем самым Хиромицу, строго говоря, являлся также союзником семейства Токугава. Такое положение вполне устраивало мягкого, не страдающего излишним честолюбием князя Ямакавы. История его клана требовала от Хиромицу относиться с величайшим почтением к обоим сторонам, и в то же самое время давала ему основания отказаться от участия в междуусобной войне, приближение которой с каждым днем казалось все более вероятным. К счастью, его княжество было небольшим, не располагало особыми богатствами, было расположено в стороне от вероятных полей сражения и не контролировало никаких важных дорог. А значит, его нейтралитет не ущемит ничих интересов.

Широко улыбаясь, Хиромицу вежливо вышел навстречу гостям. И сразу увидел много такого, что его удивило. Прежде всего князь удивился тому, что отряд состоял всего из шести человек. Слишком маленькая свита для князя, отъехавшего так далеко от дома. Во-вторых, из этих шести человек лишь трое были самураями. Еще там было два чужеземца, мужчина и женщина, нелепые на вид — впрочем, в этом они ничем не отличались от прочих чужеземцев. Но как они очутились здесь, в глубине страны, вдали от тех районов, где им разрешалось бывать? Пожалуй, они бы заинтересовали Хиромицу сильнее всего, — если бы не последний член отряда. Это была женщина такой невероятной красоты, что Хиромицу не мог поверить своим глазам. Разве может существовать на этом свете подобное совершенство?

Добро пожаловать, князь Гэндзи!

Хоть Хиромицу и не знал князя Акаоки в лицо, он без труда угадал, к кому ему следует обращаться. Гэндзи ехал первым, а по бокам от него ехали два самурая, и одним из этих самураев был Сигеру. Хиромицу недавно доложили, что прославленный дуэлянт был убит собственными родичами при неких скандальных обстоятельствах, но, очевидно, этот доклад не соответствовал истине.

Добро пожаловать, господин Сигеру. Вы прибыли как раз вовремя — прямо к началу нашего ежегодного состязания по иайдо.

Мне очень жаль, что наше появление нарушило ваши планы, — сказал Гэндзи. — Но мы не станем вам мешать и сразу же отправимся дальше.

О, прошу вас, не спешите так! Останьтесь и полюбуйтесь на состязания. Конечно, моим людям далеко до ваших прославленных воинов. Однако же, они сделают все, что в их силах, а большего ни от кого и требовать нельзя.

Благодарю вас, князь Хиромицу, — отозвался Гэндзи. — Мы с радостью воспользуемся вашим гостеприимством.

Разумно ли это? — спросил Сигеру.

Мы намного оторвались от погони, — ответил Гэндзи. — Некоторым из нас очень не помешает отдохнуть.

Он повернулся к женщине, остановившейся у него за спиной. Женщина низко поклонилась.

Разрешите представить вам госпожу Майонака-но Хэйко.

Знакомство с вами — честь для меня, госпожа Хэйко. — Вот уж целый год всякий, кто приежал из Эдо, непременно рассказывал о новой знаменитой гейше. Но действительность превзошла все описания. — Ваша слава проникла даже в нашу глушь.

Я недостойна подобной славы, мой господин.

Голос ее был мелодичен, словно перезвон колокольчиков. Хиромицу в онемении уставился на гейшу, и лишь через пару секунд сообразил, что стоит, разинув рот. Смутившись, князь повернулся к своему управляющему и увидел, что тот потрясен не меньше него самого.

Этот чужеземный господин — Мэттью Старк. Госпожа — Эмилия Гибсон. Они приехали, чтоб помочь построить здание миссии неподалеку от монастыря Мусиндо.

Хиромицу вежливо поклонился чужеземцам.

Добро пожаловать. Приготовь места для наших гостей, — велел он управляющему.

Слушаюсь, мой господин. И для чужеземцев тоже?

Для всех спутников князя Гэндзи.

Мой господин, а как же быть с правилом, запрещающим присутствие женщин?

Считайте его временно отмененным, — сказал Хиромицу, помогая Хэйко сойти на землю. — Князь Гэндзи, прошу вас, станьте вместо меня главным судьей. А господина Сигеру я попрошу занять место западного судьи, взамен моего управляющего.

Вы чрезвычайно любезны, князь Хиромицу, — сказал Гэндзи. — Но нам хотелось бы просто полюбоваться на состязания, не принимая на себя груз ответственности. Если я правильно понимаю, у вас принято биться об заклад, споря, кто станет победителем?

Хиромицу весело рассмеялся.

Истинная правда! Но вы находитесь в чрезвычайно невыгодном положении. Вы не знаете, кто из моих людей на что способен, а потому вряд ли сумеете угадать, на кого ставить.

Он и без того находился в превосходном расположении духа, а присутствие Хэйко привело князя в еще более приподнятое настроение. Хэйко взяла у слуги чайничек с сакэ и наполнила чашечку Хиромицу. Одного лишь изящества ее движений хватило бы, чтоб опьянеть без вина.

Я хотел поставить на одного из моих спутников, — сказал Гэндзи, — если, конечно, вы разрешите ему участвовать. Думаю, это было бы чрезвычайно занятно.

Все веселье мгновенно покинуло Хиромицу.

Если господин Сигеру пожелает участвовать в состязаниях, я могу сразу объявлять победителя. Мои люди ему не соперники.

Мой дядя терпеть не может бамбуковые мечи, — сказал Гэндзи. — Не думаю, чтоб он согласился пользоваться ими.

Совершенно верно, — кивнул Сигеру. — Лишь стальной клинок способен прорубиться к истине.

Князь Гэндзи, я не могу этого допустить! — сказал Хиромицу, намеренно не стараясь скрывать свои чувства. — Я не хочу начинать новый год, развозя трупы вдовам и сиротам!

Вам и не придется этого делать, — сказал Гэндзи. — Ибо я и не предлагаю вам ничего подобного. Несомненно, небеса сурово покарали бы нас за подобную жестокость. Я имел в виду вовсе не моего дядю, а этого чужеземца, Старка.

Что? Вы, должно быть, шутите?

Ничуть.

Князь Гэндзи, мои люди сочтут это вопиющим оскорблением. Пусть они не так прославлены, как ваши самураи, но все же они самураи. Как я могу просить их испытывать свое искусство в споре с подобным человеком?

Я не стал бы обращаться к вам с таким предложением, если б не считал возможным поставить на чужеземца, — сказал Гэндзи. — Я обещаю сто рё золотом тому, кто победит Старка. Более того, я готов предложить вам любой заклад на ваше усмотрение. Я уверен, что Старк выиграет состязание.

Никогда прежде Хиромицу не испытывал подобного потрясения. Очевидно, в роду Окумити безумие сделалось наследственным. И что же ему делать? Нельзя же пользоваться тем, что Гэндзи сошел с ума! Ведь приз, который он предлагает, сто рё — это в десять раз больше годового жалования рядового вассала. Но если отказаться, Гэндзи может воспринять это как оскорбление, а Хиромицу вовсе не хотелось его оскорблять — особенно когда рядом с Гэндзи мрачный, смертоносный и столь же безумный Сигеру. Сложное положение!

Если Старк не сумеет победить всех, кого вы против него выставите, то в следующий раз, когда вы приедете в Эдо, вы сможете провести неделю с госпожой Хэйко. За мой счет. Вы согласны, госпожа?

Хэйко улыбнулась Хиромицу, потом скромно потупилась и поклонилась.

Получить плату за время, проведенное с князем Хиромицу — значит получить двойное вознаграждение.

Э-э… Ну что ж… — протянул Хиромицу. Неделя с Хэйко. Конечно, надеяться на то, что за это время меж ними расцветет обоюдная привязанность, ведущая к более прочным узам, — это слишком смело с его стороны. Слишком. Однако же, и такое возможно. — Если не возражаете, я хотел бы поговорить с моими людьми. Все равно нам не обойтись без их согласия.

Конечно-конечно. А тем временем, поскольку я всегда уверен в лучшем и не сомневаюсь, что они согласятся, я займусь подготовкой моего бойца. Вы не одолжите мне пару синаи? И позвольте мне предложить дополнительное поощрение для ваших людей. Всякий, кто согласится состязаться со Старком, получит десять рё, вне зависимости от того, выиграет он или проиграет.

И Хиромицу, одолеваемый мечтами о Хэйко, отправился к своим самураям. Поначалу им совершенно не хотелось участвовать в столь нелепой, смехотворной затее, даже за небольшое состояние золотом. Но ставка, которую Гэндзи предложил их князю, заставила самураев заколебаться.

Неделя с госпожой Хэйко?

Да, — сказал Хиромицу. — Неделя в Эдо с госпожой Хэйко.

Его верные вассалы поклонились.

Мы не можем лишить вас подобного приза, господин, даже если для этого нам придется поступиться достоинством.

Верность и достоинство неразрывны, — сказал довольный Хиромицу.

Мой господин! — Появился часовой, приставленный наблюдать за гостями. — Князь Гэндзи, господин Сигеру и чужеземец отправились в бамбуковую рощу. Тренироваться.

Среди людей Хиромцу прокатился сдавленный смех. Но часовой не смеялся.

Чужеземец очень быстр, — сказал он.

Он владеет мечом?

Похоже, будто князь Гэндзи дает ему первый урок.

Иайдо требует многих лет совершенствования! — не выдержал управляющий. — Если князь Гэндзи надеется обучить чужеземца этому искусству за несколько минут, то он — величайший безумец из всех Окумити.

Ты сказал, что он очень быстр, — повернулся к часовому Хиромицу.

Сперва он был не очень ловок, мой господин. Но извлекая меч в пятый раз, он уже двигался быстро. Очень быстро. И очень точно.

Итиро, ты, случайно, не выпил лишнего? — поинтересовался один из самураев. — Как можно научиться пользоваться мечом с пяти попыток?

Тихо! — одернул его князь Хиромицу. — Ты слышал их разговор?

Да, мой господин, но князь Гэндзи и чужеземец разговаривали по-английски. Я разобрал только то, о чем они говорили с господином Сигеру.

И о чем же?

Он вошел следом за двумя безумными князьями и чужеземцем в бамбуковую рощу, стараясь ступать как можно тише.

Я уверен, что у тебя имеется серьезная причина для того, чтоб поставить нас в столь дурацкое положение, — сказал Сигеру.

Старк выиграет, — отозвался Гэндзи.

Это пророчество?

Гэндзи рассмеялся и не ответил.

Чужеземец сказал что-то на своем варварском наречии. Гэндзи ответил на том же языке. Лишь одно слово было японским. Иайдо. Чужеземец произнес еще что-то — судя по тону, вопрос. Он тоже произнес слово «иайдо». Гэндзи остановился в пяти шагах от растущего в стороне от других ствола бамбука в десять футов высотой и четыре дюйма толщиной. Внезапно рука его легла на рукоять меча, вспыхнула сталь, и лезвие рассекло бамбук. Мгновение спустя верхняя часть ствола покачнулась и упала на землю.

Князь Гэндзи на удивление хорош, — заметил часовой.

Значит, все эти годы его интересовали не только поэзия, женщины и сакэ, — сказал Хиромицу. — Это было лишь маскировкой. В конце концов, его деду, князю Киёри, хитрости было не занимать. Должно быть, он втайне тренировал внука.

Когда бамбук упал на снег, Гэндзи сказал еще что-то на языке чужеземцев. Чужеземец задал другой вопрос. На этот раз в нем прозвучало имя Сигеру. Гэндзи ответил.

Что он говорит? — спросил Сигеру.

Он спрашивает, почему бы тебе не поучаствовать в этом состязании. Я сказал, что ты не играешь в сражение.

Сигеру проворчал нечто неразборчивое, потом сказал:

Неплохой удар. Ствол простоял удар сердца, прежде чем упасть.

Когда удар наносил дедушка, — сказал Гэндзи, — он рубил так чисто, что ствол стоял пять ударов сердца.

Тут заговорил чужеземец, и в речи его снова мелькнуло слово «иайдо». Похоже было, будто он возражает. В ответ Гэндзи подошел к другому стволу. Рука князя метнулась к рукояти катаны; меч вылетел из ножен и прошел сквозь ствол. На этот раз бамбук простоял два удара сердца, прежде чем упасть. Князь повернулся к чужеземцу и снова заговорил, а потом сделал странное движение, как будто выхватил совсем короткий клинок.

Между револьвером и мечом нет ничего общего, — сказал Старк.

Нет, есть, — возразил Гэндзи. — И то, и другое — всего лишь продолжение человека, который их держит.

Гэндзи вынул мечи из-за пояса и вместо них сунул один из позаимствованных синаи. Второй синаи он отдал чужеземцу. Потом князь произнес еще несколько непонятных слов, и они с чужеземцем встали лицом друг к другу.

Как только чужеземец шевельнул рукой, Гэндзи выхватил синаи и нанес чужеземцу удар в правый висок.

Во второй раз Гэндзи начал двигаться первым. Прежде, чем чужеземец смог ответить, он получил очередной удар, на этот раз — в правое плечо.

В третий раз они начали двигаться почти одновременно, но результат оказался тем же самым. Синаи Гэндзи очутился у лба чужеземца раньше, чем синаи чужеземца — у шеи Гэндзи.

В четвертый раз чужеземец одержал первую победу, проведя чистый удар в висок.

В пятый раз он нанес удар Гэндзи прежде, чем князь успел полностью извлечь свой синаи из-за пояса.

Это еще ничего не доказывает, — сказал один из самураев. — Много ли надо, чтоб одолеть такого бойца, как князь Гэндзи?

И кроме того, — добавил другой самурай, — он мог поддаться нарочно, чтоб внушить чужеземцу уверенность в себе.

Возможно, — согласился часовой. Но по его лицу и голосу ясно было, что сам он думает иначе.

Они направились обратно к лугу, где стоял помост. Часовой поспешил ускользнуть. Но перед этим он успел услышать еще несколько слов.

Он знает, зачем ты это делаешь? — поинтересовался Сигеру.

Нет. Но он мне доверяет.

Какая заносчивость! — возмутился один из самураев. — Похоже, он собрался унизить нас всех развлечения ради.

Не думаю, — возразил Хиромицу.

Чем же еще он может руководствоваться? — спросил управляющий.

Возможно, он исполняет пророчество.

Мой господин, но это же полная чушь! — воскликнул управляющий. — Он такой же пророк, как мы с вами!

Ты знаешь это в точности? — поинтересовался Хиромицу. — Нет. И я не знаю. Так что пусть все идет своим чередом. Тосё! Ты первым встретишься с чужеземцем. Будь внимателен.

Слушаюсь, мой господин.

В иайдо обычно начинают действовать из положения сидя. Соперники опускаются на колени на противоположных концах помоста, кланяются друг другу и, не поднимаясь, неспешно движутся вперед. Когда разделяющее их расстояние сокращается до пяти-десяти шагов, они выхватывают мечи и одним плавным движением наносят удар. Эти удары не блокируются. И второй попытки не получает никто. Выигрывает тот, кому удается быстрее выхватить меч и точнее нанести удар.

Из уважения к чужеземцу, не умеющему правильно сидеть на коленях, правила изменили и разрешили состязающимся действовать стоя. Кроме того, чтоб сохранить удобное число, одного из самураев — его выбрали по жребию — исключили из числа участников.

Несмотря на рассказ часового, Тосё был целиком и полностью уверен в себе. Он с презрением уставился на Старка — и получил удар в шею прежде, чем извлек свой синаи из-за пояса. Второй противник Старка держался уже более настороженно, но тоже не преуспел. Чужеземец ударил его по руке, когда тот только тянулся за оружием. Третьего сняли с состязаний за то, что он выхватил оружие слишком быстро и сделал выпад, вместо того, чтобы извлечь меч и нанести удар одним неразрывным движением, как того требуют правила. Наказанный самурай долго извинялся.

Я поддался порыву, — говорил он, прижимаясь лбом к помосту и не скрывая слез. — Я утратил всякую дисциплину. Мне нет прощения.

Отнюдь, — возразил Хиромицу. — Ты просто был потрясен, как и все мы. Князь Гэндзи, давно ли этот чужеземец приехал в Японию?

Три недели назад.

Он овладел иайдо за три недели?

За пять минут, — ответил Гэндзи. — Сегодня он впервые взял в руки меч.

Не подумайте, пожалуйста, будто я сомневаюсь в ваших словах, — но, право же, поверить в это трудно.

У чужеземцев существует сходное искусство. Только вместо мечей они используют пистолеты. Старк — мастер этого искусства.

А! Мы были неправы, когда решили не принимать его всерьез лишь потому, что он — чужеземец.

Когда мы позволяем себе видеть лишь то, что желаем видеть, — сказал Гэндзи, — мы видим лишь образы, возникающие в нашем сознании, и упускаем то, что на самом деле происходит вокруг.

Уж не намекает ли Гэндзи на свою способность видеть будущее? Хиромицу показалось, что так оно и есть. На самом деле, Гэндзи ведь почти в открытую признал это, когда сказал, что знает исход состязания еще до его начала. Если он способен узреть даже такие мелочи, не значит ли это, что он может увидеть исход более важных дел — в том числе и наиважнейшего из всех, надвигающейся междуусобной войны? Непременно нужно будет при первой же возможности обсудить это с соседними князьями. Здесь происходит нечто примечательное. Возможно, это куда важнее обычного состязания по иайдо.

Поскольку вы не знали о его способностях, нечестным было бы заставлять вас платить за проигрыш, — сказал Гэндзи. — Я снимаю Старка с состязаний.

Нет-нет, князь Гэндзи! Давайте продолжим! Все это чрезвычайно увлекательно. Кроме того, рискуете здесь только вы. Я ведь не делал никакой ставки.

Я тоже ничем не рискую, — сказал Гэндзи, — поскольку исход совершенно ясен.

Гэндзи определенно заявлял о предвидении. Ну что ж, вот и возможность испытать его.

Если вы не против, — сказал Хиромицу, — я хотел бы заменить участников последних двух кругов.

Как вам будет угодно.

Хиромицу решил выставить против чужеземца своего командира пехоты, Акети. Если чужеземец одолеет, ему придется встретиться с командиром кавалерии, Масаюки. Акети ударил чужеземца в правый бок, точно и аккуратно — но лишь через мгновение после того, как чужеземец дотянулся до его шеи.

Масаюки был лучшим фехтовальщиком княжества Ямакава, и мог поспорить с любым бойцом страны, кроме одного лишь Сигеру. Если и ему не удастся превзойти чужеземца, значит, в дело точно замешаны какие-то сверхъестественные силы. Воистину, лишь прозрение могло подсказать подобный исход.

Масаюки и чужеземец извлекли мечи в один и тот же миг. Оба удара были четкими и правильными. Масаюки ударил чужеземца в лоб, а чужеземец его — в правый висок.

Удары нанесены одновременно, — провозгласил управляющий, занимавший место главного судьи.

Вот и мне тоже так показалось, — сказал Хиромицу. — Князь Гэндзи, господин Сигеру — каково ваше мнение?

Удары нанесены одновременно, — подтвердил Сигеру.

Значит, я проиграл заклад, — сказал Гэндзи.

Никто из нас не проиграл. Это ничья.

Я проиграл, поскольку сказал, что Старк победит, — сказал Гэндзи. — А он не победил.

Масаюки поклонился чужеземцу. Тот протянул руку.

У них принято вместо поклонов пожимать друг другу руку, — пояснил Гэндзи. — Он признает вашу победу.

Чужеземец и самурай обменялись рукопожатием.

Прекрасный удар, Масаюки, — сказал Гэндзи. — Ты выиграл прекрасного боевого коня и сто рё золотом для себя, и незабываемую неделю для своего князя.

Масаюки склонился в глубоком поклоне.

Я не могу принять эти награды, князь Гэндзи. Чужеземец довел удар раньше меня. Победитель — он.

Ты уверен? — переспросил Хиромицу.

Да, мой господин, — с поклоном ответил Масаюки. Гордость не позволила ему присвоить незаслуженную победу. — Я глубоко сожалею о своей оплошности.

Вы сделали все, что в ваших силах, и честно признали результат, — сказал Гэндзи, — а это никак нельзя назвать оплошностью.

Сколь удивительный исход! — заметил Хиромицу. — Если не для вас — то для меня точно.

Мой племянник редко бывает удивлен, — отозвался Сигеру.

Да, я об этом слыхал, — сказал Хиромицу.

Куда нам следует доставить главный приз? — поинтересовался управляющий.

А зачем его куда-то доставлять? — удивился Гэндзи. — Старк поедет на нем.

Но, господин! — не удержался управляющий. — Это же боевой конь, а не обычный скакун! С ним справится лишь опытный воин — любого другого наездника он просто убъет!

Гэндзи улыбнулся.

Может, вы хотите побиться об заклад?

Гости отклонили предложение Хиромицу заночевать у него в замке. Хиромицу не стал спрашивать, ни почему они так торопятся вновь отправиться в путь, ни куда они направляются. Он был уверен, что Гэндзи, провидя будущее, сам знает, что ему делать.

Ты искусно воспользовался своей репутацией, — сказал Сигеру.

Ты о состязании и споре?

О предвидении и таинственных силах. Хиромицу теперь уверен, что ты каким-то образом за несколько минут превратил чужеземца в мастера иайдо. Или что ты, благодаря своему дару предвидения, знал, что случится невозможное, и чужеземец выиграет. Блестящая стратегия.

Всего лишь обычный спор, — сказал Гэндзи. — Я подумал, что умение Старка обращаться с револьвером можно применить и к мечу — по крайней мере, в этой ограниченной области. Я предполагал, а не знал наверняка.

Значит, в дополнение ко всему прочему, ты еще и удачлив. С чем я тебя и поздравляю. Если ты достаточно удачлив, удача усилит все прочие твои полезные свойства.

Так или иначе, на этот раз нам вправду повезло, — сказал Гэндзи. — Не думаю, чтоб Хиромицу захотел помогать тем, кто за нами гонится. А позднее, если вдруг сёгун попытается поднять против нас весь север, думаю, все князья из окружения Хиромицу будут действовать очень, очень неспешно.

Он огляделся по сторонам.

Мне кажется, или мы уже неподалеку от монастыря Мусиндо?

Джимбо с благодарностью поклонился горячему источнику, согревающему землю: именно благодаря ему растения здесь были не по-зимнему зеленые. Он поклонился старой сосне за то, что та укрыла своей тенью грибы сиитакэ от солнечного света. Он кланялся каждому грибу, прежде чем сорвать его, и благодарил за то, что они отдают свою жизнь, дабы продлить жизнь людей. Здесь было достаточно сочных, мясистых фунги, чтоб устроить настоящее пиршество. Но Джимбо взял ровно столько, сколько было нужно, чтоб приправить немудреную трапезу — он собирался покормить деревенских детей. Сиитакэ — очень вкусные грибы. Дети обрадуются. Джимбо прошелся вокруг источника, собирая пряные травы и съедобные цветы. Дурачок Горо любит есть цветы.

Подумав о детях, Джимбо остановился, а когда он остановился, его затопили печаль и сожаление. Он поклонился, прося прощения у двоих детей, жизнь которых он так жестоко оборвал. Он вспоминал о них ежедневно, и всякий раз представлял их в раю или в Чистой земле, в объятьях Господа нашего Иисуса Христа или богини милосердия Каннон. Он просил Христа спасти его душу и просил Каннон омыть его своей всепрощающей любовью.

Возвращаясь в Мусиндо, Джимбо встретил одну из деревенских девочек, Кими.

Джимбо, сюда кто-то едет! Чужеземцы!

Джимбо взглянул туда, куда указывала Кими. И действительно, на противоположной стороне долины по узенькой горной тропке спускались шесть всадников. Они находились слишком далеко, чтоб их можно было хорошенько рассмотреть. Но среди них и вправду было двое чужеземцев, мужчина и женщина. Быть может, это те два миссионера Истинного слова, о которых упоминал князь Гэндзи?

Кими вышла на поляну и завопила что есть мочи:

Эй! Э-ге-гей! — И замахала ручонками, стараясь, чтоб ее заметили.

Третий по счету всадник помахал ей в ответ. Это движение напомнило Джимбо князя Гэндзи.

Они нас увидели! Джимбо, пойдем с ними поздороваемся!

Они едут не сюда, Кими. Они просто проезжают мимо.

Что, вправду? Как обидно! А я хотела посмотреть на других чужеземцев.

И ты, несомненно, на них посмотришь, — сказал Джимбо. — В должный час.

Тут по долине эхом разнесся громкий голос Горо.

Джимбо! Джимбо! Джимбо!

Горо, мы здесь! — Кими принялась выбираться на тропу. — Пожалуй, я лучше пойду разыщу его. А то он может заблудиться.

Джимбо смотрел вслед всадникам, пока они не скрылись в следующей долине.

Тропа разветвилась натрое.

Здесь мы разделимся, — сказал Гэндзи. — Хэйко, ты поведешь Старка по тропам с наветренной стороны гряды. Я с Эмилией поеду через долины. Сигеру вернется назад и проредит ряды наших преследователей. Скорее всего, за нами движется Кудо со своими людьми. Он любит стрелков, так что будь осторожен. Хидё, ты останешься здесь. Подыщи несколько мест, пригодных для засады. Если они все-таки доберутся сюда, постарайся продержать их здесь как можно дольше.

Пусть женщины едут вместе, — предложил Сигеру. — Старку следует отправиться с вами.

Я согласен, — поддержал его Хидё. — Пророчество гласит, что на Новый год некий чужеземец спасет вам жизнь. После того, как Старк за несколько минут научился владеть синаи, сомнений быть не может — речь шла о нем. Но если его не будет рядом с вами, он никак не сумеет исполнить пророчество.

В этих глухих местах полно разбойников и дезертиров, — возразил Гэндзи. — Две беззащитные женщины далеко не уедут.

Я не так уж беспомощна, мой господин, — подала голос Хэйко. — Дайте мне ваш короткий меч, и я доеду туда, куда нужно. Обещаю.

Ты доедешь туда, куда нужно, потому что Старк тебя довезет, — сказал Гэндзи. — Не спорьте. Я так решил. Новый год долог. Кто может сказать, где именно произойдет это спасение? И кто возьмется твердо назвать имя спасителя? Возможно, это будет Эмилия, а не Старк. Пророчества всегда нелегко истолковать.

Сейчас не время для шуток, — сказал Хидё. — Старк будет хорошим помощником, если вам придется с кем-то столкнуться. Эмилия же превратится в обузу, и вам придется заботиться еще и о ней.

Я — самурай, — отрезал Гэндзи. — И при мне — два меча и лук. Ты хочешь сказать, что я не в состоянии защитить себя и своего спутника?

Конечно же, нет, мой господин. Просто разумнее было бы рисковать как можно меньше.

Несомненно. Итак, мы встретимся в Акаоке.

Гэндзи объяснил свой план Старку и Эмилии.

Могу я поговорить с Эмилией наедине? — спросил Старк.

Пожалуйста.

Старк и Эмилия отъехали немного в сторону. Старк достал из-под куртки свой небольшой револьвер тридцать второго калибра и протянул девушке.

Вот, это может вам пригодиться.

Но в ваших руках он будет куда полезнее. Или отдайте его князю Гэндзи.

Может случиться так, что князь окажется не в состоянии вас защитить.

Но если он окажется не в состоянии, что же смогу сделать я? Я никогда в жизни не стреляла из револьвера.

Нужно взять его вот так, — показал Старк, — вот так взвести курок и вот так нажать. Это несложно.

Но ведь нужно еще прицелиться!

Прижмите его прямо к цели. — Старк поднес револьвер к собственному виску. — Вам не придется целиться.

Эмилия поняла, что он хотел сказать. Мэттью пытался подготовить ее к самому худшему. Он хотел предоставить ей возможность избежать судьбы, которая хуже смерти. Он не знал, что Эмилии уже пришлось это пережить. И ведь она — христианка. Не такая хорошая, как ее покойный жених, но все-таки христианка. Она не может собственными руками лишить себя жизни.

Спасибо, что беспокоитесь обо мне, Мэттью. Но как же госпожа Хэйко? Разве мы не должны думать сперва о других людях, особенно о тех, кому мы обязались нести слово Господне, а потом уже о себе? Как же вы сможете защитить ее, если отдадите мне свой револьвер?

Старк спешился и развязал седельную сумку. Он извлек из сумки свернутый свитер и, развернув его, достал револьвер сорок четвертого калибра — тот самый, который выкопал тогда из-под руин дворца. Затем на свет Божий появилась кобура. Старк надел ее, затянул кожаные ремешки на бедре и вложил больший револьвер в кобуру. Потом он несколько раз медленно достал его и положил обратно, проверяя, как металл скользит по коже кобуры.

Меньший же револьвер Старк снова предложил Эмилии, и на этот раз девушка его приняла — не потому, что решилась им воспользоваться, а просто затем, чтоб Старку было спокойнее. Им обоим предстоял долгий путь. Если Мэттью в своем опасном путешествии будет беспокоиться еще и о ней, это не пойдет ему на пользу.

Увидев револьвер, Хидё сказал:

Если у него два револьвера, нам следовало бы попросить его отдать второй князю Гэндзи.

Никого — даже чужеземца — нельзя просить отдать свое оружие другому, — сказал Сигеру. — Если он захочет, то отдаст сам. Если же нет, не нам о том говорить.

Он поклонился Гэндзи, не сходя с седла.

Да хранят тебя наши предки! Пусть сберегут они тебя и благополучно приведут домой!

Сигеру повернулся и пришпорил коня. Всего лишь несколько секунд — и он уже скрылся из глаз.

Я обещал показать вам мой замок, госпожа Хэйко, и вскоре исполню свое обещание.

Я буду с нетерпением ожидать этого, мой господин. Счастливого вам пути.

И Хэйко со Старком двинулись по тропе, уходящей на север.

Никто не пройдет мимо меня, пока я жив, — сказал Хидё.

Довольно будет, если ты просто задержишь их, не жертвуя своей жизнью. У меня не так уж много людей, которым я могу доверять безоговорочно. И ты — один из них. Постарайся присоединиться ко мне в «Воробьиной туче».

Господин… — только и смог сказать тронутый до глубины души Хидё.

Гэндзи повез Эмилию прочь, чтоб не видеть слез, выступивших на глазах его сентиментального старшего телохранителя.

Буря затянулась на куда более долгий срок, чем рассчитывал Сэйки. Прошло уже пять дней, а их все еще носило по морю.

Мы увидим землю часа через два, — сказал Сэйки.

Вы это уже говорили два часа назад, — сказал Таро. Они с Симодой окончательно вымотались и стерли руки в кровь — ведь им приходилось непрестанно грести, дабы удержать лодку носом к волне.

Сэйки присмотрелся. Впереди виднелось какое-то непонятное бурление. Так далеко от берега водовороты встречались редко. Может, здесь риф, не нанесенный на карту.

Возможно, впереди опасность, — сказал он. — Приготовьтесь. Быть может, нам придется резко свернуть в сторону.

Вода под лодкой начала двигаться вперед. И в тот самый миг, когда Сэйки уразумел, что происходит, в двадцати шагах от них показалась огромная туша.

Морские чудовища! — вскрикнул Таро.

Киты, — сказал Сэйки.

Еще двое китов всплыли неподалеку от лодки. Это были мать с детенышем. Сэйки никогда прежде не видел китов у Акаоки посреди зимы. Быть может, эта стая задержалась на севере из-за необычно теплой погоды. Сэйки приветственно поклонился китам. Когда-то он охотился на них. Теперь же ему остается лишь смотреть, как они проплывают мимо.

Внезапно вода под ними вскипела; лодка развалилась, и трое мужчин полетели в море. Мощный водоворот, поднятый проплывающим китом, затянул Сэйки глубоко под воду. Ему все-таки удалось прорваться к поверхности — в тот самый миг, когда горящие легкие уже вынудили его раскрыть рот. У воды был какой-то странный привкус. Сэйки осмотрел себя, проверяя, нет ли раны. Раны не было, но была кровь — множество крови. Столько не нашлось бы во всем его теле. И она продолжала бить ключом откуда-то снизу. Темно-алый поток омыл Сэйки теплом, и в этот миг не более чем в десяти шагах от него вынырнул кит с гарпуном в спине. Его огромный мрачный глаз уставился на Сэйки.

Что это было: обычный кит или призрачное воплощение одного из китов, убитых им в давние годы? Быть может, его дух явился требовать возмездия? От кармы не уйдешь. Теперь ему предстоит расплатиться за преступления против равных ему разумных существ. Ведь Будда говорил, что вся жизнь суть одно. Он умрет, захлебнувшись призрачной кровью, и с ним умрут надежды его князя на спасение. Ему осталось жить каких-нибудь несколько минут. Больше он в этой ледяной воде не протянет.

Потом Сэйки увидел рассекающий волны спинной плавник. Акулы. Призраки убитых им китов могут быть довольны. Как он убивал и съедал их, так теперь он сам будет убит и съеден хищниками, которых привлекла разлившаяся в воде кровь.

Вон! — раздался чей-то крик. — Вон еще один!

Сэйки повернулся в ту сторону, откуда донесся этот возглас, и увидел, что к нему быстро приближается баркас.

Баркас был из Кагэсимы, той самой деревни, в которой Сэйки так часто бывал в молодости. Раненый кит, разнесший лодку Сэйки, пытался скрыться от охотников. Так что карма тут была ни при чем.

Симода сильно пострадал, — сказал Таро. Его вытащили из воды первым. — У него сломаны несколько ребер и левая нога.

Он выздоровеет, — сказал один из рыбаков. — Моему двоюродному брату раздробило обе ноги, и ничего, выжил. Правда, ходит он теперь не очень хорошо, но что ж поделать.

Что вы делали так далеко от берега в такой крохотной лодчонке? — спросил другой рыбак.

Мы служим Гэндзи, князю Акаоки, — сказал Сэйки. — Нам необходимо как можно быстрее добраться до «Воробьиной тучи». Это вопрос жизни и смерти. Вы сможете доставить нас туда?

По такой буре — нет, — сказал человек, сидевший за рулем. — Если вы самураи, где же ваши мечи?

Не дерзи, — одернул его Сэйки. — Как нетрудно догадаться, мы потеряли мечи, когда кит швырнул нас в море.

Самураям не полагается терять свои мечи.

Тихо! Веди себя, как подобает человеку твоего ранга!

Рыбак поклонился, но не слишком низко. Сэйки решил, что разберется с ним, как только они доберутся до берега.

Один из рыбаков некоторое время присматривался к Таро, потом поинтересовался:

Вы, случайно, не из людей настоятеля Сохаку?

Откуда ты меня знаешь?

Я три месяца назад привозил в монастырь сушеную рыбу. Вы работали на кухне.

А, теперь припоминаю. Какое удивительное совпадение — на этот раз мы встретились посреди моря.

Вы по прежнему остаетесь вассалом настоятеля? — спросил капитан.

Конечно! Как и мой отец до меня.

Какое рыбаку может быть дело до того, кого называет своим господином самурай? — спросил Сэйки.

Взять его, — приказал капитан.

Несколько рыбаков навалились на Сэйки и быстро связали его веревкой от гарпуна. Таро они схватили, но связывать не стали.

Капитан сказал:

Настоятель Сохаку объявил о введении регентского правления. Наш господин, Фумё, последовал за Сохаку. Ты сказал, что по-прежнему остаешься его вассалом. Это так?

Таро посмотрел на Сэйки.

Мне очень жаль, господин управляющий, но я должен следовать своей клятве. Да, я по-прежнему остаюсь вассалом настоятеля Сохаку.

Рыбаки отпустили Таро.

Капитан кивком указал на Симоду.

Свяжите и его тоже.

Не стоит, — сказал Таро. — Он уже связан — своими ранами.

И все-таки свяжите. С самураями ничего нельзя знать наверняка. Они опасны, даже когда находятся при смерти.

К берегу они добрались уже затемно. Таро позволили вымыться и переодеться. Сэйки и Симоду без всяких церемоний загнали в угол хижины; их сторожили два рыбака с гарпунами.

Княжество на грани междуусобной войны, — сказал капитан. Он был одним из старейшин деревни. — Треть вассалов до сих пор не решили, чью же сторону им принять. Остальные разделились поровну между Гэндзи и Сохаку.

Может, позволим и этим двоим выкупаться? — спросил какой-то человек. Сэйки узнал его. Двадцать пять лет назад он помог Сэйки добыть его первого кита.

Зачем? — удивился старейшина. — Все равно они скоро умрут.

Как вы могли выступить против князя, знающего о будущем больше, чем вы знаете о дне вчерашнем? — спросил Сэйки.

Может, вы, господин самурай, и считаете нас, крестьян, глупцами, но все же мы не настолько глупы.

Я собственными глазами видел, как исполняются его предсказания.

Что, правда? Тогда скажите нам, что будет с вами дальше.

Сэйки презрительно взглянул на собеседника.

Даром предвидения наделен мой князь, а не я.

И он никогда не рассказывал вам о вашем будущем?

Я служу ему, а остальное меня не интересует.

Очень удобная позиция.

Он предсказал предательство Сохаку и Кудо, и потому отправил меня сюда, собирать войско. А господин Сигеру тем временем разберется с предателями.

Господин Сигеру мертв.

Можешь так считать, если тебе это больше нравится. Мне надоело слушать ваши глупости.

И Сэйки закрыл глаза, выражая всем видом безразличие к собственной судьбе.

Старейшина взглянул на Таро.

Господин, это ведь неправда?

Правда, — сказал Таро. — Я ехал вместе с господином Сигеру из монастыря Мусиндо в Эдо. Всего лишь пять дней назад он находился при князе Гэндзи.

Рыбаки принялись встревоженно переговариваться.

Надо послать гонца к господину Фумё и спросить, что делать дальше. Если господин Сигеру жив, это очень опасно — сражаться с его племянником.

А кого пошлем?

Кого-нибудь из старейшин.

Пойду я, — заявил Таро. — Это было бы непочтительно с вашей стороны: отправлять вашему господину столь важную весть с крестьянином, когда это может сделать самурай. А вы пока что присмотрите за пленниками и проследите, чтобы с ними ничего не случилось.

Благодарим вас, господин. Мы не станем ничего делать, пока вы не принесете приказ нашего господина.

Шесть часов спустя деревня уснула. Даже двое охранников, приставленные к пленным, задремали. Таро бесшумно проскользнул в хижину. Он свернул шею первому охраннику, взял его гарпун и всадил в сердце второму охраннику. Оба умерли, не успев даже вскрикнуть.

Я давал клятву Сохаку, — сказал Таро, развязывая Сэйки и Симоду. — Но я также поклялся Хидё, что буду помогать ему охранять князя Гэндзи — даже ценой жизни. И эта клятва важнее.

Я не смогу идти, — сказал Симода. Он уже успел подобрать гарпун. — Но это ничего. Я еще многих прихвачу с собой, прежде чем умереть.

У кромки леса Сэйки на миг задержался и в последний раз взглянул на деревню. Он знал, что никогда больше не увидит ее такой. Когда мятеж будет подавлен, он вернется сюда с отрядом и лично уничтожит Кагесиму. И с нею умрет часть его счастливой юности. Сэйки плакал, даже не стараясь сдержаться.

Воистину, киты будут отомщены сполна.

Вскоре после того, как они расстались с князем Гэндзи, Хэйко извинилась и сказала, что ей нужно переодеться. Она не стала спрашивать Старка ни о его револьвере, ни о том, как он умудрился победить пятерых опытных самураев при помощи оружия, которого он никогда прежде не брал в руки. Впрочем, быть может, Старк и сам этого не знал. Это Гэндзи знал, что он выиграет. Гэндзи однажды увидел, как Старк выхватывает пистолет, и понял, что он может так же быстро выхватывать меч. Хотя с Гэндзи сталось бы рискнуть, даже если бы он этого не знал.

Новый конь Старка нетерпеливо рыл копытом снег; ему не нравилось стоять на месте. Старк похлопал жеребца по шее, пробормотал что-то ласковое, и конь успокоился.

Когда Хэйко вернулась, оказалось, что она преобразилась до неузнаваемости. Яркое кимоно куда-то исчезло, а с ним и причудливая прическа. Теперь на ней была простая куртка и свободные шаровары наподобие тех, что носили самураи, а из-за пояса торчал короткий меч. Волосы Хэйко заплела в косу и спрятала под круглую широкополую шляпу. Она не стала спрашивать Старка ни об его револьвере, ни об иайдо, а он не стал спрашивать Хэйко ни о ее наряде, ни о ее мече.

Этой тропой редко пользуются, — сказала Хэйко. — Вряд ли мы встретим разбойников. Они предпочитают сидеть там, где больше проезжих. А вот Сохаку опасен. Он тоже знает эти горы. Он может послать своих людей нам наперехват.

Я готов.

Хэйко улыбнулась.

Я знаю, Мэттью. Потому я ничуть не сомневаюсь, что мы благополучно доберемся до конца пути.

Два дня они ехали без приключений. На третий день Хэйко остановила коня и поднесла палец к губам, призывая к молчанию. Она спешилась, вручила Старку поводья своего коня и исчезла среди деревьев. Вернулась она через час. Двигаясь все так же бесшумно, Хэйко жестом велела Старку оставить лошадей и идти за ней.

Они вышли на гребень следующей горы и увидели у поворота тропы три десятка самураев, вооруженных мушкетами. Тропа была перегорожена завалом из бревен, достигающим в высоту пяти футов. Убедившись, что Старк все как следует рассмотрел, Хэйко отвела его обратно к лошадям.

Сохаку, — сказала она.

Я его не видел.

Он хочет, чтоб мы подумали, будто он увел остальных своих людей куда-то в другое место.

А что, это не так?

Увел, но недалеко. Если бы вы хотели миновать этот завал без боя, что бы вы стали делать?

Вдоль склона проходит узкая тропка. От завала ее не видать. Ночью я там пройду. — Старк на мгновение задумался. — Но лошадей нам придется оставить. Эта тропа не для всадника.

Именно этого от нас и хочет Сохаку, — сказала Хэйко. — Вдоль этой тропки в лесу прячутся его люди. Даже если нам удастся пробраться мимо них, пешими мы далеко не уйдем. Они схватят нас, прежде чем мы успеем добраться до безопасного места.

Старк хорошенько припомнить все, что он успел рассмотреть. Он не заметил, чтоб там кто-нибудь прятался, — да, впрочем, и не мог заметить, если они спрятались хорошо.

И что же нам в таком случае делать?

Я видела, как вы держитесь в седле. Вы — хороший наездник.

Спасибо. Вы тоже.

Хэйко учтиво поклонилась в ответ на похвалу.

Хорошо ли вы управляетесь с ним? — поинтересовалась она, указав на револьвер.

Хорошо.

Старк решил, что сейчас не время для ложной скромности. Если Хэйко спрашивает, значит, ей действительно нужно это знать.

А метко ли вы стреляете на скаку?

Не настолько метко, как тогда, когда стою на земле.

Старк не удержался от усмешки. Эта хрупкая маленькая женщина всерьез вознамерилась прорваться через заслон.

Не спать! — приказал командир заслона. — Если они попытаются пробраться здесь, то это будет ночью.

Да никто сюда не пойдет, — возразил один из самураев. — Они увидят завал и отправятся по другой тропе, как и говорил Сохаку.

Если они увидят, что ты спишь, то могут и передумать. Так что давай-ка, поднимайся и смотри в оба.

Командир сердито взглянул на соседнего самурая.

Ты что, оглох? Вставай!

И он отвесил соне подзатыльник. Тот повалился замертво. Командир взглянул на руку. Ладонь была в крови.

Тревога! Враги! — завопил командир и принялся озираться по сторонам. Кто же эти таинственные враги и где они?

Что-то покатилось вниз по склону. Командир вскинул мушкет к плечу. К его ногам подкатилось мертвое тело. Это был еще один из их людей. Кто-то перерезал ему горло.

Ниндзя! — раздался чей-то отчаянный вопль.

Что за придурок сеет панику?! Ну, пусть только все уляжется — уж он разберется с этим крикуном! Кстати, а кто кричал? У кого такой почти девчоночий голос?

Командир повернулся, чтоб отдать приказ, и обнаружил, что вплотную к нему стоит человек в плаще — видны были одни лишь глаза. Очень красивые глаза. Командир почувствовал, как по груди у него что-то течет. Он открыл было рот, но вместо слов изо рта хлынула кровь. Падая, командир услышал выстрел. Странно. Выстрел из мушкета звучит иначе. Когда командир уже лежал на земле, до него донесся стук копыт. Мгновение спустя две лошади перемахнули через завал неподалеку от командира. Первый всадник на скаку стрелял из большого пистолета. Вторая лошадь была без седока. Это хорошо. Значит, хотя бы одного они уничтожили.

Но прежде, чем командир успел прикинуть, кого же именно они обезвредили, кровь перестала поступать к его мозгу.

Старк ждал у ручья. Все прошло в точности так, как предсказала Хэйко. Когда Старк скакал к завалу, ведя коня Хэйко в поводу, он ждал, что его встретит залп из мушкетов. И действтельно, стрельба поднялась — только вот стреляли люди Сохаку куда-то совсем в другую сторону. И когда Старк перемахнул через препятствие, несколько тел уже валялось на земле.

Из-за деревьев бесшумно выскользнула Хэйко. Как она умудрилась добраться сюда так быстро?

С вами все в порядке? — спросила Хэйко.

Да. А с вами?

Пуля оцарапала руку. — Девушка присела у ручья, промыла рану и туго перебинтовала. — Пустяки.

Конь Хэйко заржал, но вместе со ржанием из груди его вырвался какой-то странный булькающий звук. Он заржал снова, — на этот раз уже потише, — и рухнул на землю.

Старк и Хэйко поспешили к упавшему животному. Лошадь еще дышала, но ясно было, что скоро она дышать перестанет. Пуля разорвала ей шейную артерию. Снег сделался темным от крови.

У вас сильный конь, — сказала Хэйко. — Он сможет везти нас обоих, пока мы не добудем еще одну лошадь.

И она устроилась на крупе коня, позади Старка. Хэйко была такой легкой, что вряд ли жеребец вообще заметил эту лишнюю ношу.

Интересно, кто убил больше врагов в засаде, он или Хэйко?

И все ли гейши обладают столь разнообразными талантами?

Едва лишь Сохаку услышал первые выстрелы, как тут же погнал свои основные силы к завалу. И обнаружил, что восемнадцать из тридцати оставленных там людей убиты или серьезно ранены.

На нас напали ниндзя, — сказал один из уцелевших. — Они набросились со всех сторон одновременно.

Сколько их было?

Нам не удалось толком их рассмотреть. С ниндзя всегда так и бывает.

Князь Гэндзи был с ними?

Я его не видел. Но он мог находиться среди тех всадников, которые перескочили через завал. Они промчались очень быстро, и стреляли на ходу.

Стреляли?

Хидё и Сигеру, покидая Эдо вместе с Гэндзи, прихватили с собой мушкеты. Раз здесь велась стрельба, значит, Гэндзи был с ними. Если они и вправду разделились на две или три группы, как советовал им сам Сохаку, стрелки должны были отправиться сопровождать князя.

Вы их сосчитали?

Да, преподобный настоятель. Их было самое меньшее пять. А может, даже десять.

Сохаку нахмурился. Пять или десять стрелков. Плюс к этому неизвестное количество ниндзя. Это означало, что Гэндзи получил откуда-то подкрепление. Но откуда? От кого? Неужто его союзники уже отправились ему на помощь?

Отправь гонца к Кудо. Пусть он присоединяется к нам.

Слушаюсь, преподобный настоятель. Следует ли отправлять гонца немедленно?

Сохаку услышал в голосе самурая нерешительность и разозлился. Неужто его люди так слабы, что одна-единственная стычка настолько подорвала их дух?

Когда же, если не сейчас?

Прошу прощения, господин, что высказываю непрошенные предположения, но не разумнее ли будет подождать до утра?

Сохаку взглянул на тропу. В небе висел молодой месяц, и его тусклого света хватало лишь на то, чтоб человеку начали мерещиться тени среди теней. Когда у человека разыгрывается воображение, он становится уязвим, а ниндзя умело этим пользуются. И некоторые из них поддерживают Гэндзи. Быть может, какой-нибудь ниндзя следит сейчас за ними — именно затем, чтоб помешать Сохаку связаться с союзниками?

Гнев Сохаку утих.

Хорошо, отправьте его утром.

Но на рассвете к ним самим явился гонец.

Каваками ожидал, что Гэндзи спустится с гор к берегу Внутреннего моря. Интересно, удалось ли Кудо подстрелить Сигеру? Хотя на самом деле это не так уж и важно. Даже если Сигеру все еще жив, ему недолго оставаться в живых. Среди двухтысячного войска Каваками было пятьсот стрелков с мушкетами. Ни один фехтовальщик не выстоит против пяти сотен мушкетов — даже Сигеру.

Гэндзи придется куда хуже. Да, он князь и пользуется множеством привилегий — но он покинул Эдо без дозволения сёгуна и поплатится за это. Столь вопиющее нарушение Закона о смене места пребывания уже само по себе заставляет заподозрить в Гэндзи мятежника. А сёгун не любит мятежников. Гэндзи ожидают арест, суд и суровый приговор. Ему придется ответить на множество вопросов. Множество тайн выплывет на поверхность. Предстоит разобраться, кто о чем знал, а кто не знал. Прежде, чем Гэндзи получит приказ совершить ритуальное самоубийство, он будет унижен и опозорен. Почти двадцать лет назад Каваками соорудил искусную ловушку — и теперь она готова была захлопнуться. Тогда Каваками еще не знал, что его жертвой станет Гэндзи. Князем Акаоки в то время был дед Гэндзи, Киёри, и наследником его считался никчемный отец Гэндзи, Ёримаса. Именно его и держал на примете Каваками, когда его осенила столь блестящая идея. Но она была столь великолепна, что замысел Каваками не пострадал, хоть одна жертва и сменилась другой. Осознание собственной мудрости доставляло Каваками глубокое удовольствие. Да и кто на его месте не гордился бы собою?

Господин, прибыл гонец от сёгуна.

Веди. Нет, погоди. Есть какие-нибудь известия от Мукаи?

Нет, мой господин. Кажется, он покинул Эдо. Но никто не знает, куда и почему он уехал.

Столь тревожной новости Каваками не слышал уже давно. Сам Мукаи особого значения не имел. Но он всегда был таким флегматичным, таким скучным, таким предсказуемым… Это было его главным — а возможно, и единственным — достоинством. И то, что Мукаи вдруг повел себя столь нехарактерным образом, внушало беспокойство — особенно сейчас, когда само время было беспокойным. Каваками решил, что в следующий раз, когда увидит Мукаи, выразит ему свое глубокое неудовольствие.

Господин Каваками. — Гонец опустился на одно колено и согнулся в поклоне, подобающем самураю во время военных действий. — Господин Ёсинобу шлет вам свои приветствия.

Ёсинобу был главой сёгунского Совета. Каваками забрал у гонца письмо и поспешно распечатал его. Возможно, обстановка в столице сделалась столь напряженной, что Совет решил применить к Гэндзи более решительные меры. Быть может, отдан приказ немедленно уничтожить клан Окумити. Если это и вправду так, войско сёгуна должно без отлагательств двинуться к прославленной крепости княжества Акаока, замку «Воробьиная туча». Поскольку отряд Каваками и так уже находится на полпути к Акаоке, неудивительно будет, если этот приказ отдадут именно ему.

Но все оказалось совсем иначе.

Разочарование, постигшее Каваками, оказалось столь велико, что у него заныло в груди. Совет задним числом одобрил отъезд князей и их семейств из Эдо. А кроме того, действие Закона о смене места пребывания было временно приостановлено — до дальнейших распоряжений. Итак, Гэндзи больше не предатель. Он — законопослушный князь, подчиняющийся распоряжениям сёгуна.

Сёгун тоже покинул Эдо?

Нет, мой господин.

Гонец вручил Каваками еще одно письмо.

Сёгунский Совет приказывал всем князьям-союзникам сёгуна подготовить свои войска к выступлению на равнины Канто и Кансаи — на тот случай, если придется останавливать чужеземное вторжение и предотвращать попытку захвата императорской столицы, Киото или сёгунской столицы, Эдо. В Канто войска выступят от замка Эдо и поведет их сам сёгун. Как писал Ёсинобу, сто тысяч самураев уже готовы сражаться с захватчиками не на жизнь, а на смерть.

Каваками едва сдержался, чтоб не расхохотаться. Сто тысяч самураев с мечами, немногочисленными устаревшими мушкетами и еще более устаревшими пушками в случае вторжения чужеземцев очень быстро превратятся в сто тысяч трупов!

Эскадра военных кораблей успешно обстреляла Эдо, — сказал Каваками, — и не понесла никаких потерь. Что, если чужеземцы и в дальнейшем будут придерживаться подобной тактики?

Им не удастся завоевать Японию при помощи одних лишь военных кораблей, — ответил гонец. — Рано или поздно, но им придется сойти на берег. И тогда мы перебьем их, как наши предки перебили монголов хана Хубилая.

Гонец был всего лишь одним из множества ему подобных самураев, всецело полагающихся на меч и живущих прошлым. Осадные орудия чужеземцев швыряют снаряды ростом с человека на пять миль. Их новые многоствольные пушки выплевывают пулю за пулей, с перерывом в секунду. У одной такой пушки огневая мощь больше, чем у целого отряда стрелков с мушкетами — а таких пушек у чужеземцев множество. Их ружья и пистолеты заряжаются патронами — чужеземцам не нужно возиться с порохом и пулями по отдельности. И что самое важное — пока стараниями рода Токугава японские самураи двести пятьдесят лет пребывали в дремоте, чужеземцы воевали друг с другом.

Мы противопоставим их боевым машинам наши мечи и наш воинский дух, — сказал Каваками, — и покажем чужеземцам, из чего мы сделаны.

Из плоти. Из костей. Из крови.

Да, господин Каваками, — откликнулся гонец, гордо выпятив грудь, — мы им покажем!

Хидё хорошо подготовил свою засаду. Он разыскал вокруг перекрестка добрую дюжину подходящих мест. У него было два мушкета — его собственный и Сигеру. Он выстрелит с одного места, потом перебежит на другое и оттуда пустит стрелу. Потом он доберется до следующего подготовленного места, перезарядит мушкеты и выстрелит еще раз. Конечно, Сохаку и Кудо не дураки, но все-таки они засомневаются, и неуверенность заставит их двигаться медленнее.

Но пока что никто не шел. Три ночи назад Хидё послышалось, что ветер донес до него звуки выстрелов. Стреляли в той стороне, куда уехали госпожа Хэйко и Старк. Хидё почему-то казалось, что они благополучно ускользнули от врагов. После турнира по иайдо Хидё был очень высокого мнения о Старке. Госпожа Хэйко сейчас под надежной защитой.

А вот о князе Гэндзи Хидё беспокоился. Конечно, знание будущего поможет ему уберечься от опасности. Однако же князь сам говорил, что пророчества не всегда легко понять. Хидё чувствовал бы себя куда спокойнее, если бы Старк все-таки сопровождал князя.

Потом Хидё перестал размышлять о пророчествах и сосредоточил все свое внимание на том, что творится вокруг. Сзади кто-то приближался. Неужто он, Хидё, оказался столь глуп, что враг зашел ему в тыл, а он этого даже не заметил? Хидё поднял мушкет и приготовился стрелять. Но оказалось, что в его сторону движется один-единственный человек. Человек вел под уздцы коня, волокущего за собой самодельные сани. На санях лежало два тюка — судя по виду, тела, завернутые в одеяла.

Хидё опустил мушкет. Он узнал Сигеру.

И его пробрал холод.

Чьи тела лежали на санях?

 

ГЛАВА 11

Юки-то-Ти

Когда второй разведчик не вернулся, Кудо забеспоспокоился. Когда же и третий пропал бесследно, Кудо приказал отступать. Впоследствии он понял, что это было ошибкой. Отступающие самураи куда меньше уверены в себе, чем самураи, идущие вперед.

Кудо увидел, что в их сторону скачет один из воинов тыльного охранения.

Господин, остальные исчезли!

Что значит «исчезли»?

Вот только что они были, а мгновение спустя их не стало! — Самурай испуганно оглянулся через плечо. — Кто-то охотится на нас.

Сигеру! — вырвалось у другого самурая.

Возвращайся назад, — велел Кудо. — Ты, ты и ты — пойдете с ним. Люди так просто не исчезают. Найдите их.

Самураи, на которых указал Кудо, переглянулись. Никто из них не спешил выполнять приказ.

Кудо уже готов был строго наказать их, когда всадник, ехавший в голове колонны, вскрикнул и судорожно вцепился в древко стрелы, вошедшей ему в правую глазницу.

Сигеру предпочел бы, чтобы Кудо со своими людьми еще хоть некоторое время продолжали погоню. Тогда он убил бы половину этих предателей, пока они наступали, и вторую половину — когда они принялись бы отступать. В этом содержалась некая приятная симметрия. К несчастью, он не имел сейчас возможности считаться с подобными эстетическими соображениями.

Сигеру посмотрел на огромную каменную постройку, видневшуюся среди деревьев. Огромные трубы извергали в небо потоки зловонного дыма. Темные хлопья пепла падали с неба, словно тени мертвых снежинок, и укрывали все вокруг черным покровом. Жалкие, робкие люди в одинаковой бесформенной серой одежде, стриженые почти что налысо, толкали самодвижущиеся повозки прочь от здания и выстраивали их аккуратными рядами. Земля дрожала — быть может, от смеха демонов?

Видения пока что были мимолетными и полупрозрачными, и потому их можно было терпеть. Но они быстро становились все более живыми и все более абсурдными. Они являлись все чаще и становились все более убедительными — и это было хуже всего. Пока что Сигеру еще способен был различать видения и реальность. Но это долго не протянется. С того момента, как он расстался с Гэндзи, прошло всего два дня. Если все и дальше пойдет с такой скоростью, еще через два дня он снова превратится в законченного безумца — такого же, каким он был во время пребывания в монастыре Мусиндо. В подобных обстоятельствах следовало считать добродетелью не терпение, а поспешность.

Конь Сигеру почти бесшумно ступал по заснеженному лугу. Вчера Сигеру доверился инстинкту животного и проехал прямо сквозь огненную тюрьму, в которой сидели сломленные люди. Сегодня у Сигеру уже не хватало силы воли поступать так, и он объезжал возникающие видения.

У Кудо было шестнадцать человек. Должно быть, он взял с собой лучших стрелков, каких только сумел найти. Возможно, они бы и вправду неплохо стреляли — если бы успевали увидеть цель. Но они не обладали ни дисциплиной, ни мужеством. Стоило убить четверых, и остальные обратились в бегство, спасаясь от одного-единственного невидимого врага. Сигеру порадовался, что среди этих самураев нет его учеников. Ему было бы неприятно.

Сигеру пустил стрелу в горло очередному всаднику. Он не стал дожидаться и смотреть, достигла ли стрела цели. Сдавленный вскрик и пальба стали достаточно красноречивым ответом. Пули били в стволы деревьев и со свистом проносились сквозь листву, но свистели вдалеке. Никто не стрелял в ту сторону, куда на самом деле скрылся Сигеру. Жалкая картина. Возможно, чужеземцам на завоевание Японии понадобится куда меньше времени, чем он предполагал. И они ее, несомненно, завоюют, если нынешние самураи таковы.

Сигеру некоторое время наблюдал, как Кудо пытается заставить своих людей занять оборону под прикрытием нескольких могучих сосен. А потом, пока предатели продолжали палить куда-то в белый свет, зашел им в тыл.

Кудо кипел от злости. Ситуация делалась все более нелепой. Пянадцать человек с мушкетами окружены одним-единственным противником. То, что этот противник — Сигеру, роли не играло. Если б дело решали мечи, это, конечно, было бы очень важно — кто именно им противостоит. Но ведь сейчас современные стрелки противостояли одному отжившему свое безумцу. Они вполне могли застрелить его, прежде чем он приблизится к кому-либо из них на расстояние удара мечом. Да, правда, Сигеру вдобавок ко всему мастерски владел луком. Пять трупов служили тому подтверждением. Однако же если бы его люди не забыли о дисциплине, они смогли бы по полету стрелы определить, где именно находится Сигеру.

Кудо почти час оставался на прежнем месте, хотя непосредственная угроза уже миновала. Он знал, что Сигеру давно ушел — возможно, для того, чтоб подготовить очередную засаду. Но он не двигался с места, чтоб дать своим людям возможность успокоиться. Если они не преодолеют страха и не вспомнят, что превосходят врага и по численности, и по вооружению, то всем им действительно грозит серьезная опасность.

Не следует ли нам сдаться? — спокойно поинтересовался Кудо. — Думаю, стоит. В конце концов, нас всего лишь в пятнадцать раз больше, у нас лишь мушкеты — против его лука, и мы окружены. Или, по крайней мере, мне так кажется. Только вот я никак не пойму: как это один человек может окружить пятнадцатерых? Прошу, поведайте мне эту тайну.

Самураи пристыженно переглянулись.

Простите нас, господин Кудо. Мы допустили, чтоб слава Сигеру застила нам глаза. Вы, несомненно, правы. Нам вовсе незачем жаться друг к другу, словно перепуганные дети.

Так что, вы готовы снова вести себя как самураи?

Господин!

Все поклонились.

Кудо разбил своих людей на три пятерки. Они должны были ехать по отдельности, но в пределах видимости друг друга. Тогда расстояние будет достаточно велико, и Сигеру сможет обстреливать лишь одну группу, а другие тем временем вычислят, где он находится, и тогда в ход пойдут все пятнадцать мушкетов.

Даже если мы не подстрелим его с первого раза, — сказал Кудо, — мы его засечем. И тогда три наши группы играючи догонят его, окружат и расстреляют.

Да, господин.

Кудо повел одну из групп по левому склону горы, по наиболее открытому пространству. Хоть бы Сигеру напал сперва на них! С каким удовольствием он всадит пулю в лоб этому сумасшедшему! Но поскольку Сигеру всегда действовал не так, как от него ожидают, скорее всего, сперва он нанесет удар по средней группе, где на него обрушится наиболее плотный огонь. А значит, он нападет сзади. Кудо смотрел вперед. Но внимание его было сосредоточено на том, что происходит сзади. Он мог себе позволить полагаться не на зрение, а на ощущения. Сигеру — не единственный истинный самурай в их клане.

Справа из-за деревьев стрелой вылетела лошадь без седока.

Ни один из людей Кудо не выстрелил.

Что произошло? Лошадь убежала или Сигеру намеренно отпустил ее, чтоб отвлечь их внимание? Неважно. Если такова была его тактика, то она не сработала. Никто не запаниковал. А Сигеру теперь без лошади. То есть, его скорость передвижения значительно уменьшилась. Кудо почувствовал себя значительно увереннее.

Неяркое зимнее солнце уже двинулось по пологой дуге к краю небосклона, а нападения все не было. Сигеру дожидался темноты, чтоб уменьшить преимущество, которым обладал Кудо благодаря перевесу в численности. В темноте они, разбитые на три группы, станут легкой добычей. Но лишь в том случае, если они и дальше будут придерживаться той же тактики. А Кудо отнюдь не собирался так поступать.

Он внимательно огляделся по сторонам. Давно известно: кто выбирает поле боя, у того и ключ к победе. Долина расширялась. Посреди долины возвышался небольшой холм, заснеженный островок, над которым вздымались семь сосен. Если устроиться здесь на ночь, то они смогут беспрепятственно наблюдать за всеми подходами к стоянке. Даже при молодой луне нельзя не заметить человека на фоне недавно выпавшего снега. Сигеру лишится незаметности, своего главного преимущества. Прекрасно.

Именно идеальность условий и заставила Кудо насторожиться. Что видит он, то видит и Сигеру. Там наверняка ловушка.

Двигайтесь осторожно. Внимательно следите за кронами деревьев. Возможно, он захочет спрыгнуть нам на головы.

Отряд двинулся вперед, держа мушкеты наизготовку. Когда они добрались до подножия холма, Кудо отправил наверх семерых, по одному на каждое дерево, чтоб проверить их.

Здесь никого нет, господин.

Что-то здесь было не так. Все инстинкты воина твердили Кудо об этом. Он медленно обошел вокруг холма. Здесь негде было спрятаться, даже столь искусному человеку как Сигеру. И все равно Кудо было не по себе.

Господин?

Возможно, увидев, насколько это место удобно и для засады, и для обороны, Сигеру двинулся дальше. Впереди на тропе есть узкий проход — там один человек с легкостью задержит отряд. Быть может, Сигеру ждет их там. Быть может.

В конце концов, решив, что тянуть дальше смысла нет, Кудо сказал:

Останавливаемся на ночь здесь. Стражу будем нести поочередно, по пятеркам.

Да, господин.

У подножия холма, где запах сосен усилился, Кудо вдруг остановился.

Назад!

Вы его видите, господин?

Кудо никого не видел. Но он совершил ошибку, и уразумел это лишь сейчас. Он смотрел вверх. Вниз он не смотрел. С сосен опало множество игл, и три ложбинки были засыпаны этими иглами.

Кудо извлек меч из ножен.

Прикройте меня.

Он приблизился к ближайшей ложбине и с размаху вонзил катану в мягкий хвойный покров. Ничего. Вторая и третья ложбинки тоже были пусты.

Сигеру не было наверху. Его не было внизу. Больше ему негде было находиться. Значит, он не стал устраивать здесь ловушку. Сигеру безумен, но все-таки по-своему он очень, очень умен. И терпелив. Скрытность и терпение неразрывны.

Привяжите лошадей здесь. Ты — лезь на сосну. Будешь наблюдать.

Сигеру ждет их где-то в другом месте. Возможно, этой ночью им ничего не грозит. По крайней мере, так говорил здравый смысл.

Но Кудо не мог уснуть. Он еще раз сходил к ложбинкам и потыкал в них мечом.

Тут его окликнул часовой, сидевший на дереве:

Господин, сюда движется лошадь. Всадника не видно.

Это был боевой конь Сигеру. Он приблизился на некоторое расстояние, заржал, потом отскочил в сторону, как будто хотел подойти поближе, да не решался.

Он хочет присоединиться к нашим лошадям, — сказал часовой.

Нерешительность жеребца была вполне понятна. Боевых коней приучают не доверять никому, кроме хозяина.

Но вот почему он вообще сюда явился? Действительно ли он ищет общества себе подобных? Или что его гонит?

Тревога, снедавшая Кудо, усилилась. Тут явно крылась какая-то хитрость. Кудо выглянул из-за сосны.

Ты уверен, что на лошади никого нет?

В седле — никого, господин, и на боках тоже.

А под животом?

Часовой присмотрелся повнимательнее.

Не думаю, господин. Силуэт кажется совершенно нормальным.

Ты готов поручиться за это жизнью?

Нет, господин, — быстро откликнулся часовой.

Застрели коня.

Слушаюсь, господин.

Кудо отнял руку от ствола и обнаружил, что испачкал ладонь в смоле. Ствол сосны расщепился, и по коре протянулась необычно широкая и густая полоса смолы. Древняя сосна была источена возрастом, болезнью, бурей — вот и растрескалась. Когда часовой наверху пошевелился, устраиваясь поудобнее, дерево угрожающе заскрипело. Этот звук породил отклик в душе Кудо. Все-таки деревья и люди похожи…

Лучше спустись и залезь на другое дерево, — велел Кудо. Древнее дерево может и не выдержать отдачи при выстреле из мушкета.

Слушаюсь, господин.

Кудо повнимательнее присмотрелся к линии, по которой расщепилось дерево. Она образовывала необычный узор, как будто здесь была… дверь!

И внезапно сосновый ствол распахнулся.

Кудо узнал безумное, измазанное смолой лицо, но в тот же миг клинок вошел ему в грудь, пронзил сердце и вышел из спины. Интуиция не подвела Кудо. Он был прав, подозревая что-то неладное — но уже не успел порадоваться своей прозорливости.

Сигеру, залитый кровью предаталей, рубил одновременно и людей, и демонов. Он слышал крики и выстрелы — но они были приглушенными, словно доносились издалека. Все это перекрывал рев огромных металлических стрекоз, нависающих у него над головой.

Из глаз стрекоз били слепящие лучи света.

Круглые крылья стрекоз непостижимым образом вращались над спинами.

Детеныши стрекоз — уродливо вытянутые металлические червячки — с огромной скоростью проносились мимо Сигеру, словно шли по следу. И сквозь отверстия в них виднелись тела тысяч обреченных, сбившихся в груду.

Сверкающие клинки описывали дуги и окружности.

Кровь била фонтаном.

На снег падали тела и части тел.

Люди кричали и умирали, и в конце концов остался лишь один кричащий человек.

Сигеру кричал до тех пор, пока воздух в легких не закончился и сознание не покинуло его.

Лишь после этого стрекозы исчезли.

Он пробудился от видения бессчетных миллионов. Повсюду, насколько хватало глаз, кишели люди — словно насекомые. Столпы из камня, стекла и стали возносились к облакам. Внутри этих столпов было еще больше народу; люди набивались туда, словно трутни в улей. Множество гнезд располагалось под землей — толпы людей с безжизненным, тусклым взглядом проходили сквозь врата и исчезали под землей.

Он споткнулся и упал на труп лошади. Холм был усыпан трупами людей и лошадей. Его собственный конь стоял неподалеку и с подозрением наблюдал за ним.

Когда Сигеру поднял взгляд, видение развеялось. Надолго ли?

Он принялся осматривать мертвых. Кудо лежал лицом вниз рядом с расщепленным стволом упавшей сосны. Сигеру ухватил покойника за волосы и отсек ему голову. Когда он вернется в «Воробьиную тучу», то насадит эту голову на копье и оставит гнить у вьезда в замок.

Тебе не придется скучать в одиночестве, — сказал Сигеру, обращаясь к отрубленной голове. — С тобой будут твоя жена и дети.

Ему пришлось два часа улещивать коня, прежде чем жеребец вновь позволил сесть на себя. Сигеру поскакал на север. Только бы не опоздать!

Все вокруг было в огне. Он находился в Эдо, и Эдо горел. Небо было усеяно не облаками — крылатыми цилиндрами. Из этих цилиндров сыпались бочки; падая, они рассыпались на пышущие жаром угли, а те взрывались, поджигая все вокруг.

Вокруг бушевала огненная буря, и нечем было дышать.

Среди руин виднелись обгорелые останки людей, застигнутых в момент совокупления.

Сигеру сжал поводья и позволил коню самому выбирать путь.

Если он проведет еще сутки вдали от своего племянника, то станет поздно.

Увидев вдали всадников, семь человек в лохмотьях бросились в ближайшие кусты и затаились. Они были вооружены разношерстным оружием: три пики, четыре копья, старинный длинный меч с обоюдоострой заточкой и два кремневых пистолета — без кремней, пороха и пуль. Это были скорее мальчишки, чем мужчины, но страх и лишения оставили след на их лицах и состарили их до срока. Семь пар запавших глаз, выступающие челюсти и вырисовывающиеся под кожей зубы. Их лица превратились в черепа, едва покрытые плотью.

Если мы убъем его, то сможем съесть его лошадь, — мечтательно сказал один.

Его сосед насмешливо фыркнул.

Точно так же, как мы съели тех двух лошадей?

Откуда нам было знать, что у них пистолет?

И какой пистолет! — вмешался в разговор третий. — Он выстрелил много раз подряд, и его ни разу не перезаряжали!

Я уверен, что Итиро и Сансиро он тоже потряс — только вот не знаю, где они теперь, в Чистой земле или в царстве демонов.

У первого вырвалось сдавленное рыдание.

Мы были из одной деревни. Мы вместе выросли. Как я теперь посмотрю в глаза их родителям? Или родителям Синити?

Синити уже месяц как мертв. С чего вдруг ты о нем вспомнил?

Ему следовало вместе с нами кинуться в лес. А он, как дурак, побежал вдоль дороги.

Ему отсекли руку.

Ему развалили голову надвое.

Хотя уже миновал месяц, все они до сих пор помнили то происшествие в мельчайших подробностях. Ведь именно с него началось преследующее их сплошное невезение. Их забрали из родных деревень и вели к берегу Внутреннего моря, где расположилось основная часть войска князя Гэйхо. И тут их отряд повстречался с самураями из другой провинции. Их было немного, но они были яростны и беспощадны. В короткой схватке десятеро из их отряда погибли, а остальные разбежались. Все их командиры были убиты, и они не знали, что делать дальше. А потому пошли, куда глаза глядят. Они жили на подножном корму, подобно оленям и кроликам. Они были крестьянами, а не охотниками. Они пытались выследить какую-нибудь дичь, но у них ничего не получалось. Два дня назад, обезумев от голода, они напали на самурая, выглядевшего хрупким и изящным, словно девушка, и его спутницу-чужеземку, — а в результате Итиро и Сансиро погибли от пуль.

Первый парень коснулся деревянных четок, висящих у него на шее.

Наверное, мне следует вернуть эти четки его матери и попросить прощения за то, что он умер, а я жив.

Да брось! Ты хочешь повидаться не с его матерью, а с его сестрой. Она такая красотка!

Мы больше не увидим ничьих матерей и сестер — даже собственных. Вы что, забыли? Мы же дезертиры! Дурачье! Их казнят за наше преступление, вместе с остальными нашими родичами, или продадут в рабство. А может, уже продали или казнили.

Ну, спасибо. Ты утешишь…

Может, у этого самурая нет пистолета.

Зато есть два меча. Тоже не порадуешься.

А может, и нет. Смотри! Он ранен.

И вправду, на одежде приближающегося путника темнели пятна крови. Лицо и волосы тоже были покрыты коркой засохшей крови. Внезапно он натянул поводья и заставил коня остановиться.

Нет-нет, — сказал самурай. — Не сюда. Здесь их слишком много.

Что он увидел?

Что-то, чего нет. Он потерял много крови. Наверное, он умирает.

Тогда нам наконец-то повезло. Давайте нападем на него.

Подожди. Он движется сюда. Мы захватим его врасплох.

Вот сюда, за башни, — сказал самурай. — Мы прокрадемся за ними.

И он заставил коня свернуть с тропы. Настороженно оглядываясь через плечо, он поехал к каменистому склону, на котором прятались семеро дезертиров.

Я уже чувствую запах конины, — сказал один из дезертиров и облизнулся.

Тише. Не шевелитесь. А теперь — все вместе. Давай!

Он был привязан к сиденью, и не мог сбежать. Неведомая сила прижала его к спинке сиденья. Уши заполнил слабый непрерывный вой, какой бывает при очень сильном ветре — только этот ветер был не живым, а мертвым. Стены изгибались, образуя небольшую камеру высотой чуть больше человеческого роста. Комната была узкой и очень длинной. Впереди, позади и справа стояли такие же сиденья, и в них тоже сидели привязанные пленники. Слева располагалось маленькое круглое окно. Сигеру не хотел смотреть в него, но чья-то воля, превосходящая его собственную, вынудила его повернуть голову.

Он увидел огромный город, сверкающий огнями. Город стремительно уходил куда-то вниз. То ли город проваливался в преисподнюю, то ли комната, в которой сидел Сигеру, отрывалась от земли. И то, и другое казалось равно невозможным.

Он пока еще не превратился в раба. Но вскоре превратится. Разум его находился в когтях у демонов, и эти когти сжимались.

Сигеру видел все вокруг через кровавую дымку. Он бросил поводья и выхватил мечи. Пусть конь делает, что хочет. А сам он будет убивать демонов, пока у него будут оставаться силы. А потом умрет.

Сигеру больше не осознавал, где он находится. Со всех сторон его окружали камень и сталь. Лишь изредка где-то виднелись деревья и кусты, чахлые, словно непрошенная поросль сорняков. В отдалении гигантские трубы извергали в небо дурно пахнущий дым. Улицы бескрайнего города заполняли печальные люди, сломленные рабы незримых господ. Во все стороны убегали дороги, вымощенные необыкновенно ровным камнем. По ним двигались бесчисленные металлические повозки. Они еле ползли, выплевывая из торчащих сзади трубок клубы вонючего газа. Люди здесь не жили, а медленно умирали. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь серый туман. Даже горящие трупы — и те так не воняют.

Казалось, будто никто ничего не замечает. Люди сидели в своих повозках или бродили по улицам, на каждом шагу вдыхая яд. Они выстраивались аккуратными рядами на помостах и терпеливо ожидали, пока их сожрут металлические черви.

Сигеру остановился. Он стоял по пояс в снегу. Рядом кто-то фыркнул. Сигеру стремительно развернулся, вскинув мечи и приготовившись отразить очередное нападение демонов. Но это был всего лишь его собственный конь. Он брел через снег по проложенной Сигеру тропе. Сигеру огляделся по сторонам. Он выбирался из лощины. Вокруг были лишь сугробы и деревья, да и все. Неужто видения ушли? Он не смел надеяться на такое счастье. Однако же, было похоже на то.

Стоп!

Что-то свисало у него с плеча.

Человеческая голова. Нет, не одна. Восемь.

Сигеру с гневным возгласом отсек лишние головы, внезапно выросшие у него на теле. Одержимость демонами превратила его в чудовищную насмешку над человеческой жизнью. Оставался единственный путь к спасению — смерть. Сигеру бросил катану и повернул вакидзаси острием к себе, метя в сердце.

Последняя голова подкатилась к небольшой груде валежника, усыпанной снегом. Мертвое лицо смотрело прямо на Сигеру. Это был Кудо. Сигеру опустил меч. Он помнил, что обезглавив Кудо, он привязал голову к седлу. Когда же он успел перевесить ее на плечо? Сигеру осмотрел себя. Несколько неглубоких ран, да и те он нанес сам, когда отсекал головы. Ничего серьезного. Значит, он не переродился. Сигеру поднял одну из голов за волосы. Узла волос на макушке не было. Не самурай. Незнакомое истощенное лицо. Когда же он его убил? Прочие головы тоже ничего ему не подсказали.

Сигеру взглянул в небо. Небо сияло чистейшей голубизной. Такое небо можно увидеть лишь зимой и лишь вдали от людских селений. Он не видел никаких чудовищных стрекоз. Он не слышал завывания демонов. Видения ушли. Впервые он самостоятельно пришел в себя после столь тяжкого приступа. Быть может, в последнее время он был вменяем вовсе не благодаря Гэндзи. Быть может, некий загадочный механизм временами избавляет его от мучений, если ему удается пережить следующий приступ безумия. Видения, засосавшие его сейчас, были подобны тем, что привели его к заточению в монастыре Мусиндо. Возможно, они вскоре прекратятся сами собою.

Сигеру спустился вниз по склону, туда, где валялась голова Кудо.

Вблизи снежный холмик, возле которого остановилась голова, показался ему каким-то странным. Ветви лежали слишком правильно. Они не попадали сами — их кто-то уложил.

Сигеру отложил голову в сторону, извлек меч и подошел к подозрительному сугробу. Ветви образовывали треугольник. Такой шалаш мог бы соорудить стрелок, сидящий в засаде. Но почему именно здесь? Сигеру встал так, чтоб не оказаться на линии огня, и поскреб снег острием меча. Ком снега провалился внутрь, и образовалось отверстие.

Сугроб оказался полым.

Внутри лежали два тела.

 

ГЛАВА 12

Судзумэ-но-кумо

Эмилия все тщательно продумала. Она готова была сказать князю Гэндзи, что теперь они с Мэттью помолвлены. Что таков обычай ее единоверцев: если один умирает, другой занимает его место. Что ее грядущий брак с Зефанией основывался на вере, а не на любви, — так же, как и брак с Мэттью.

Все это, конечно, было притянуто за уши, но Эмилия надеялась на разницу культур; авось ее объяснение все-таки покажется японцам правдоподобным! Ведь множество японских обычаев просто не укладывались у нее в голове. Наверное, должно быть справедливым и обратное. Тогда ее слова не вызовут особого подозрения. Мэттью согласился сказать, что они и вправду помолвлены. Это хорошо. А со временем она уж как-нибудь отыщет другую причину, которая позволила бы ей остаться в Японии — ведь на самом деле Мэттью не собирается на ней жениться, да и она не желает выходить за него замуж. Ничего. Настанет срок, и она что-нибудь придумает. Обязательно придумает — ведь у нее просто нет другого выхода. Она никогда не вернется в Америку. Никогда и ни за что.

К огромному облегчению Эмилии — она никогда толком не умела врать, — ей не пришлось обосновывать свое право остаться в Японии. Когда князь Гэндзи объявил, что они переезжают из Эдо в Акаоку, его княжество, находящееся на острове Сикоку, он просто счел само собой разумеющимся, что Эмилия и Мэттью едут с ним.

И вот теперь она путешествовала вместе с утонченным молодым князем. Мэттью и госпожа Хэйко уехали в другую сторону. Дядя князя, Сигеру, вернулся по их следам. Хидё остался у перекрестья. Хотя никто об этом не говорил, ясно было, что японцев беспокоит возможная погоня. А что означал обстрел с моря? Неужто кто-то из империй-преступников — Британия или Франция, или даже Россия — напали на Японию, чтоб сделать ее своей колонией? Эмилия была уверена, что Соединенные Штаты не могут быть причастны к столь аморальным действиям. Америка сама некогда была колонией и терпеть не могла, когда кто-то пытается подчинить независимые народы. Да, Америка одобрила политику открытых дверей, позволяющую всем народам беспрепятственно общаться меж собой, и не признавала притязаний империй на якобы законно принадлежащие им сферы влияния. Эмилия хорошо помнила, как это объяснял Зефания. Наверно, теперь ей следует снова называть его не Зефанией, а мистером Кромвелем. Царствие ему Небесное.

В долине было не так холодно, как наверху, в горах. Утром они свернули на юго-запад. Эмилия определила это по солнцу. Они ехали по тропе вдоль мелкого ручья; течение было таким быстрым, что ручей не замерзал до конца. Снег местами слежался в плотную корку, и теперь эта корка похрустывала под копытами лошадей.

А как по-вашему будет снег? — поинтересовалась Эмилия.

Юки.

Юки. Красивое слово.

Если нам придется задержаться здесь, оно перестанет казаться вам красивым, — сказал князь Гэндзи. — Здесь неподалеку есть небольшая хижина. Скромный приют — но все лучше ночевки под открытым небом.

Я выросла на ферме; я привычна к скромности и простоте.

Гэндзи весело улыбнулся.

Представляю себе! А что вы выращивали? Думаю, не рис!

Мы выращивали яблоки. — Эмилия ненадолго умолкла, вспоминая счастливые годы детства, своего красивого отца, красавицу-мать, милых младших братьев… А больше она ничего не стала вспоминать, чтоб не позволить недавнему прошлому отравить ее былое счастье. — Рисовые плантации и сад ничуть не схожи между собою. Однако же, мне кажется, что самая суть работы земледельца повсюду одинакова, что бы он ни выращивал. Он всегда зависит от времен года и превратностей погоды, и это главное.

Превратностей?

Превратности — неожиданные изменения. Единственное число — превратность.

Ага. Превратность. Спасибо.

Он запомнит это слово. До сих пор он запоминал каждое новое слово, которое сообщала ему Эмилия. Его способности произвели на девушку глубокое впечатление.

Вы быстро учитесь, князь Гэндзи. За эти три недели ваше произношение заметно улучшилось и словарь расширился.

Это всецело ваша заслуга, Эмилия. Вы — необыкновенно терпеливый наставник.

С хорошим учеником всякий учитель покажется хорошим, — сказала Эмилия. — И, конечно же, если хвалить наставника за успехи ученика, то следует похвалить и Мэттью.

За успехи госпожи Хэйко — несомненно. А своими успехами я обязан исключительно вам. Мэттью я понимаю гораздо хуже. Мне кажется, или ваше произношение действительно несколько отличается?

Вы совершенно правы.

Вы произносите слова четко, без растягивания — это чем-то напоминает речь японцев. А он говорит — будто напевает, вот так вот…

И Гэндзи столь похоже воспроизвел ленивый, тягучий выговор Мэттью, что Эмилия расхохоталась.

Прошу прощения, князь. Вы так похоже его передразнили!..

Вам не за что извиняться. Однако же, ваш смех вызвал у меня некоторое беспокойство.

В самом деле?

Да. В Японии мужчины и женщины говорят по-разному. Если какой-нибудь мужчина вдруг заговорит как женщина, то все станут насмехаться над ним. Надеюсь, я не совершил подобной ошибки с вашим языком.

О, нет, князь Гэндзи! Уверяю вас, вы говорите как настоящий мужчина! — выпалила Эмилия и покраснела. Она ведь совсем не то хотела сказать! — Мы с Мэттью говорим по-разному вовсе не потому, что он — мужчина, а я — женщина. Просто он из Техаса — это на юге нашей страны. А я из Нью-Йорка. Это на севере. И произношение в этих краях довольно сильно отличается.

Очень рад это слышать. В Японии насмешка — могущественное оружие. Многие умирали из-за нее, и многие убивали.

Да, Зефания говорил, что японцы невысоко ценят жизнь. Они убивают и умирают по самым нелепым поводам. Если два самурая на улице вдруг случайно зацепятся друг за друга ножнами, тут же последует поединок. И прекратится он лишь со смертью одного из участников.

«Это наверняка преувеличение».

«Ты когда-нибудь слышала, чтобы я что-нибудь приукрашивал?»

«Нет, сэр».

«Не сэр, а Зефания. Не забывай: я теперь твой нареченный жених».

«Да, Зефания».

«Их обостренное чувство чести приводит к неслыханным крайностям. Если заговорить с самураем недостаточно вежливо, он воспримет это как оскорбление и решит, что собеседник насмехается над ним. Если заговорить с ним слишком вежливо, результат будет тот же самый. «Погибели предшествует гордость, и падению надменность».

«Аминь», — сказала Эмилия.

«Мы должны на собственном примере научить их смирению и тем самым привести к спасению».

«Да, Зефания».

Значит, когда в Японии заговорят по-английски, я могу быть уверен, что у меня правильное произношение? — спросил князь Гэндзи.

Несомненно.

Спасибо, Эмилия.

Не за что, князь Гэндзи. Можно, я поправлю построение фразы?

Пожалуйста.

Вы сказали «когда в Японии заговорят по-английски». Слово «когда» предполагает, что речь идет о чем-то неизбежном. Здесь же уместнее употребить слово «если».

Я и говорил о неизбежном, — откликнулся Гэндзи. — Мой дед предсказал, что так будет.

Предсказал? Простите, что я так говорю, князь, но в это трудно поверить. С чего бы вдруг вашим соотечественникам вздумалось учить наш язык?

Он не сказал, почему так произойдет. Он предвидел лишь результат — не причину.

Эмилия решила, что князь неправильно выбрал слово.

Предвидеть — это значит знать что-то заранее.

Да.

Но ведь не мог же он знать о чем-то прежде, чем это произойдет?

Он это знал.

От этих слов Эмилию пробрал озноб. Гэндзи утверждал, будто его дед обладал силой, даруемой лишь избранникам Божьим. Это богохульство. Надо попытаться уговорить его не совершать столь ужасного греха.

Князь Гэндзи, лишь Иисус Христос и пророки Ветхого завета знали грядущее. Мы же должны теперь стараться понять их слова. Иных пророчеств быть не может. Христианам не полагается верить в такое.

Вера тут ни при чем. Если б это был вопрос веры, я мог бы выбирать, верить мне или не верить. И мне было бы намного проще жить.

Иногда люди строят предположения, и если предположения по какой-то случайности оправдываются, их называют пророчествами. Но сходство здесь лишь внешнее. Одни лишь пророки могли милостью Божьей прозревать будущее.

Я бы не назвал это милостью. Это куда больше похоже на фамильное проклятие. У нас нет выбора — мы рождаемся такими. Только и всего.

Эмилия ничего не ответила. Что тут можно было сказать? Гэндзи говорил так, будто верил, что и сам он обладает подобным даром. Если он будет упорствовать в этом мнении, то не просто окажется проклят за богохульство, — он рискует лишиться рассудка. Иллюзии заставят его во всем видеть несуществующие знаки и предзнаменования, а воображение восполнит все остальное. Ей нужно быть терпеливой. Терпеливой и старательной. Заблуждения, укоренявшиеся столетиями, не изживешь ни за день, ни за неделю, ни за месяц.

От осознания собственной праведности у Эмилии потеплело на душе. Господь недаром направил ее сюда. И теперь она поняла, в чем заключалась ее миссия. Эмилия мысленно дала обет Богу. Она спасет душу князя Гэндзи, даже если это будет стоить ей жизни. Быть может, Господь явит им обоим свое безграничное милосердие.

Некоторое время они ехали в молчании.

Когда тень гор наползла на долину, князь Гэндзи сказал:

Если мы поедем по тропе, то не успеем добраться к хижине до наступления ночи. Давайте попробуем пройти здесь. Правда, нам придется вести лошадей, а не ехать на них. Как вы полагаете, вам это под силу? Здесь гораздо ближе.

Да, я справлюсь.

Они свернули и вместо того, чтоб ехать вдоль ручья, направились вверх по пологому склону. Неподалеку от вершины им встретилась небольшая заснеженная луговина. При ее виде Эмилию захлестнули воспоминания. У них в Яблоневой долине была очень похожая луговина. И даже снежный покров на ней был похож. Действительно ли она по чистой случайности набрела на пейзаж, столь живо воскрешающий в ее памяти давно минувшие дни? Или просто ее тоска придала чужеземному пейзажу сходство с тем, родным и знакомым?

Какое чудное место для снежных ангелов, — невольно вырвалось у девушки.

Что такое снежные ангелы?

А вы никогда их не делали?

Никогда.

Тогда давайте я вам покажу. Это быстро — буквально одна минутка.

Эмилия присела на снег, стараясь двигаться так, как подобает леди. Она откинулась на спину и раскинула руки и ноги, но при этом постаралась, чтоб подол юбки не поднялся выше щиколоток, а потом энергично замахала конечностями. И рассмеялась, сообразив вдруг, как глупо она сейчас выглядит. Закончив, она поднялась, не смазав отпечатка на снегу.

Вот, видите?

Возможно, чтоб различить ангела в этом изображении, нужно сперва хорошенько его себе представить.

Эмилия искренне огорчилась. Ведь у нее и вправду получился замечательный снежный ангел!

Возможно.

Эмилия!

Что?

Могу я полюбопытствовать: а сколько вам лет?

Через месяц будет семнадцать.

А! — сказал Гэндзи таким тоном, словно ему все стало ясно. Так, как говорят дети о взрослых.

А вам сколько? — поинтересовалась Эмилия. Вообще-то она, конечно, поддалась раздражению. Иначе она никогда не стала бы вести себя так грубо.

Но князь Гэндзи не успел ответить на ее вопрос.

Из-за деревьев выскочили несколько человек. Издавая громкие боевые кличи, они накинулись на Гэндзи, метя в него своими копьями и пиками. Гэндзи успел выхватить меч и отразить удар первого нападающего, но в тот же миг две пики ударили его в спину. Круг нападавших сомкнулся.

Потрясенная Эмилия застыла, не в силах даже шелохнуться.

Гэндзи упал, и нападающие разразились победными воплями. Снег окрасился кровью.

Гэндзи! — вскрикнула Эмилия.

Это имя заставило их остановиться. Неизвестные — их было девять человек — отскочили, и на лицах их отразился страх. Эмилия слышала, как они несколько раз со страхом повторили имя Гэндзи. А потом до нее донеслось еще одно знакомое имя.

О, нет! Это же племянник Сигеру!

Какой ужас! Нам посчастливилось застать врасплох самурая — и это оказался князь Гэндзи!

Лошадь князя на вкус ничуть не хуже любой другой.

Сигеру явится по наши души. И он не станет убивать нас быстро. Я слыхал, он любит сперва помучать.

Нам нужны эти лошади. Их можно съесть. Я не хочу больше голодать.

Лучше я буду голодным, чем мертвым!

Я согласен. Давайте извинимся и уйдем.

Смотрите!

Князь лежал неподвижно. Уродливая чужеземная женщина склонилась над ним и что-то бормотала на своем грубом наречии. Вокруг князя расплывалось алое пятно.

Теперь мы не можем остановиться. Слишком поздно.

Давайте сперва попользуемся женщиной, а уже потом убъем.

Что ты такое говоришь? Мы же не преступники!

Нет, преступники. Что нам мешает так сделать? Все равно больше одного раза нам головы не отрубят.

Тебе что, не интересно посмотреть, какая она? Я слыхал, будто у чужеземцев тело покрыто шерстью, как у дикого кабана.

А я слыхал, будто это больше похоже на мех норки — во всяком случае здесь, внизу.

Мужчины уставились на Эмилию.

Погодите. Сперва надо убедиться, что князь вправду мертв. Самураи — странные существа. До тех пор, пока он дышит, он способен убивать — даже если для этого ему придется подняться со смертного ложа.

Да умер он! Видишь! Она разговаривает с ним, а он не отвечает.

Не будем рисковать. Перережьте ему горло.

Эмилия не знала, что ей делать. Она чувствовала как теплая кровь Гэндзи пропитывает его и ее одежду — и мгновенно застывает. Князь был ранен в грудь и в спину. Нужно как можно быстрее остановить кровотечение, или он умрет. Эмилия сквозь одежду не могла разобрать, ни куда именно он ранен, ни насколько эти раны серьезны. Прежде всего надо снять с него одежду. Но вдруг она, раздевая князя, потревожит раны, и он умрет еще быстрее? Положение было ужасное. Но если ничего не предпринять, он точно умрет!

Когда у нее вырвалось имя Гэндзи, бандиты на миг остановились и попятились.

Теперь они стояли и о чем-то спорили, время от времени поглядывая в сторону Гэндзи. Несколько раз в их речи проскользнуло имя Сигеру. Потом четверо вроде бы собрались уходить, но их главарь указал на Гэндзи и произнес несколько слов. Должно быть, он переубедил своих людей, поскольку все остались на месте.

Быть может, они раскаялись в своих деяниях, — сказала Эмилия, — и теперь помогут нам, чтоб загладить свою вину.

Гэндзи дышал, но не отвечал.

Все мы в воле Господней.

Тем временем разбойники перестали спорить и снова приблизились к ним. Эмилия подумала, что они хотят им помочь. В конце концов, они ведь остановились. И они упоминали имя Сигеру. Это внушало ей надежду. А потом Эмилия увидела у них в руках ножи.

Эмилия прижала Гэндзи к себе и закрыла его своим телом. Бандиты принялись громко кричать — то ли на нее, то ли друг на друга, точно она не знала. Один из них схватил Эмилию за запястья. Остальные вырвали Гэндзи у нее из рук. Бандит, державший Эмилию, повалил ее на снег и попытался задрать ей юбку. Главарь прикрикнул на него. Бандит обернулся и что-то проорал в ответ.

Тут Эмилия вспомнила о револьвере, который дал ей Мэттью.

Воспользовавшись тем, что державший ее бандит отвлекся, Эмилия достала револьвер из кармана, взвела курок, как показывал Мэттью, прижала дуло к груди бандита и спустила курок.

Громыхнул выстрел, и на людей, державших Гэндзи, брызнула кровь и ошметки плоти их незадачливого сотоварища.

Эмилия взвела курок, приставила дуло к груди бандита, оказавшегося ближе всего к ней, и снова спустила курок. Потом она еще два раза выстрелила в удирающих бандитов, но оба раза промахнулась.

И что же ей делать дальше?

У нее на руках тяжело раненый человек, а все, что у нее есть, это револьвер с двумя патронами и две лошади. А где-то поблизости бродят бандиты, и они могут вернуться, чтоб завершить начатое дело. Эмилия не знала, ни где она находится, ни в какой стороне хижина, о которой говорил Гэндзи. Она не сможет ни вернуться к перекрестку, у которого остался Хидё, ни добраться до Акаоки. А даже если б и могла — Гэндзи не выдержит дороги. Но если она что-нибудь не придумает, за ночь они тут замерзнут насмерть.

Эмилия оттащила Гэндзи под деревья. Но рощица была редкой и не смогла бы защитить их ни от поднимающегося ветра, ни от снега, который как раз начал падать с неба. Им нужно что-нибудь получше.

Девушка отыскала в соседней лощине подходящее углубление. Ей едва хватило сил, чтоб перетащить Гэндзи туда. Эмилия поняла, что больше не сможет сдвинуть его с места. Придется сооружать укрытие прямо над ним. В первый вечер после того, как они покинули Эдо, Хэйко и Хидё соорудили из ветвей шалаши. Нужно и ей сделать что-нибудь в этом роде.

Когда-то под Рождество, когда маленькая Эмилия пожаловалась на холод, мама рассказала ей про эскимосов, живущих далеко на севере, в стране вечной зимы. Их дома построены изо льда, но внутри там тепло. Холодные стены не пропускают внутрь холодный воздух снаружи и удерживают внутри теплый воздух, согретый людьми. Так

сказала мама, и даже нарисовала картинку: круглый домик, построенный из ледяных кирпичиков, а рядом с ним довольные круглолицые эскимосики лепят снеговика. Что это было, правда или выдумки? Скоро она узнает это на собственном опыте.

Эмилия составила ветви так, как это делал Хидё. Самурай просто нарубил тогда жерди нужной длины. Эмилия попыталась, но у нее ничего не вышло. Чтоб так рубить, нужно уметь обращаться с мечом, а она не умела. Потому Эмилия просто подыскала более-менее подходящие ветви среди валежника. Потом девушка накрыла шалаш своей шалью и засыпала ее снегом; получилась крыша. Оставшиеся внизу щели она просто залепила снегом. Хижина получилась не круглой, как у мамы на картинке, а довольно-таки корявой. Но зато это был настоящий ледяной домик.

Эмилия забралась внутрь и завалила снегом вход, оставив лишь небольшое отверстие — чтоб было чем дышать. Стало ли внутри теплее, чем снаружи? Эмилии казалось, что да. Если хижина и не отличалась особым уютом, она, по крайней мере, защищала от снега.

Эмилия совершенно не разбиралась в ранах. Но раны Гэндзи выглядели ужасно. Сквозь ту, которая была на груди, виднелись ребра. Две раны на спине были глубокими, и с каждым ударом сердца из них толчками выходила кровь. Эмилия сняла нижнюю юбку, порвала ее на полосы и перебинтовала князя как сумела. Когда она взялась за одежду Гэндзи, чтоб снова его одеть, одежда захрустела от заледеневшей крови. Эмилия вспомнила, что в тюках, притороченных к седлам, есть одеяла. Она укрыла Гэндзи своим жакетом и выбралась наружу.

Лошадей не было видно. Эмилия заметила на снегу следы, похожие на отпечатки копыт. Но она не была точно уверена, что это и вправду отпечатки копыт — падающий снег уже наполовину их занес. И все-таки Эмилия, вознеся безмолвную молитву, двинулась по этим следам. Да. Вот и лошадь. Эмилия облегченно вздохнула, увидев, что это ее смирная кобылка, а не бешеный жеребец, на котором ездил Гэндзи.

Корица, иди сюда.

Корицей звали ее лошадку, оставшуюся в Яблоневой долине. Она была рыжевато-коричневой, как и эта. Эмилия пощелкала языком и протянула ладонь. Лошадям это нравится.

Кобылка фыркнула и испуганно отскочила. Может, она чует кровь?

Ну не бойся. Все хорошо. Все замечательно. — Ласково приговаривая, Эмилия медленно двинулась к лошади. Та продолжала пятитьтся. Но постепенно расстояние между ними стало сокращаться. — Хорошая девочка… Корица — хорошая девочка…

Эмилия уже подошла к кобыле на расстояние вытянутой руки, когда сзади послышался какое-то странное рычание. Эмилия потянулась было за револьвером, но увы — револьвер был в кармане жакета, а жакет остался в хижине. Эмилия обернулась, думая, что сейчас увидит волка. Но это был жеребец Гэндзи. Он стоял, опустив голову, и бил копытом. Кобыла снова отскочила в сторону.

Эмилия медленно попятилась. Ей вовсе не хотелось, чтоб жеребец на нее набросился. Она даже не стала пытаться разговаривать с конем; ей не верилось, чтоб эта зверюга откликнулась на ласковое слово. Эмилия отошла на каких-нибудь десять ярдов, когда жеребец внезапно припустил с места в галоп — но, к счастью, не в ее сторону. Оказалось, что кобыла не спеша затрусила вниз по склону, а жеребец погнался за ней.

Эмилия облегченно вздохнула. Но радость ее была недолгой. Пока Эмилия шла за кобылой, она почти не глядела по сторонам. А теперь она огляделась и не увидела шалаша. Даже ложбины — и той не увидела. Она заблудилась.

Снегопад делался все сильнее, как будто снежные тучи решили просто улечься на землю.

Снежинки падали на Эмилию и таяли; ледяная вода текла под одежду. У девушки уже начали неметь руки и ноги. Скоро они с Гэндзи умрут. Слезы замерзли у нее на щеках. Нет, она не боялась смерти. Но у нее болело сердце за Гэндзи. Умереть вдали от дома, в глуши, в одиночестве, где некому его поддержать, некому сказать слова утешения… А душа его пойдет в чистилище — такова участь всех некрещеных. Она пообещала Богу, что спасет душу Гэндзи, и не исполнила обещания…

Эмилия села прямо в снег и расплакалась.

Нет, она этого не допустит!

Девушка подавила рыдания. Она пообещала Богу. А значит, пока она жива, она должна стараться сдержать слово. А то, что она сейчас чувствует, не скорбь, а жалость к себе — худшая сторона гордыни.

Думай!

Все вокруг скрывала пелена снегопада; видно было не дальше, чем на каких-нибудь несколько шагов. Но это и не важно — все равно она не помнит никаких примет пути. Надо вспомнить, поднималась ли она, когда шла за кобылой, или спускалась, и тогда, быть может, ей удастся отыскать обратную дорогу.

Вниз.

Кажется, кобыла отступала вниз по склону. А значит, шалаш где-то выше. И где-то недалеко. Она шла очень медленно и просто не успела бы уйти далеко. Эмилия осторожно ступила в глубокий снег. Потом сделала еще шаг. И еще. На четвертом шаге ее нога провалилась куда-то вниз. Под снегом оказался обрыв, и Эмилия туда полетела. Она прокатилась по склону и остановилась, лишь врезавшись во что-то твердое.

Это оказался навес.

Она шла не в ту сторону. Если б она не сорвалась с обрыва, то так и шла бы куда-то сквозь метель, пока не уснула бы вечным сном. Метель успела покрыть шалаш новым слоем снега и скруглить его силуэт. Теперь шалаш куда больше походил на эскимосскую хижину с маминого рисунка. Эмилия прокопалась сквозь снег и забралась внутрь.

Гэндзи был жив. Точнее, еле жив. Дыхание его сделалось прерывистым и неглубоким. Холодная кожа приобрела синеватый оттенок. А укрыть его было нечем — лошадь ускакала вместе с одеялами. И огонь развести нечем. Мама рассказывала, что индейцы добывали огонь трением — терли два куска дерева друг об друга. Но для этого наверняка нужно знать какую-нибудь хитрость. Нет, единственный источник тепла, которым она располагает — это тепло ее собственного тела.

Что будет большим грехом — лечь с мужчиной, который ей не муж, или сидеть и смотреть, как он умирает? Первая заповедь гласит: «Не убий». Значит, надо на нее и опираться. И кроме того, она же ляжет с ним вовсе не в том смысле, который подразумевается в Библии. Она хочет спасти его, а не предаться с ним похоти или прелюбодеянию.

Эмилия зажмурилась и принялась молиться. Она просила Бога заглянуть в ее сердце и убедиться в чистоте ее побуждений. Она просила Господа простить ее, если она все-таки ошибается. Если Господь может спасти лишь одного из них, пусть это будет Гэндзи. Ведь она крещена, а он — нет.

Эмилия быстро стянула с себя всю одежду, кроме панталон. Потом она раздела Гэндзи, оставив лишь набедренную повязку. Она изо всех сил старалась не смотреть куда не следует. Девушка постелила окровавленную одежду Гэндзи поверх слоя сосновых иголок, накрыла ее своим жакетом, а потом уложила Гэндзи на эту импровизированную подстилку. Потом она улеглась сама, так, чтоб укрывать раненого своим телом, но не придавливать его слишком сильно. Кровотечение вроде бы остановилось, но если потревожить раны, они могут вновь начать кровоточить. А из оставшейся одежды ей удалось соорудить для них вполне приличный кокон.

Кожа Гэндзи утратила тепло и мягкость. Он даже уже не дрожал. Обнимать его было все равно что обнимать ледяную статую. Казалось, что скорее уж он заморозит Эмилию, чем она его отогреет. Но жар ее тела оказался сильнее холода.

Над губой Гэндзи выступила единственная капелька пота.

Постепенно князь стал дышать глубже.

Эмилия уснула со счастливой улыбкой на губах.

Очнувшись, Гэндзи обнаружил, что он ничего не видит. Его лихорадило, спина и грудь болели. Он был связан каким-то таким образом, что не мог даже пошевельнуться. Кто-то лежал на нем, прижимая его к земле.

Гэндзи рванулся с громким воплем, извернулся и оказался сверху.

Где мы?

Он — пленник. По крайней мере это Гэндзи знал. Но чей?

В ответ послышался странный голос, бормочущий бессмысленные, неразборчивые слова. Голос был женским. Он уже где-то его слыхал. Наверное, во сне. Или в видении.

Госпожа Сидзукэ?

Она что, тоже пленница?

Женщина заговорила снова. Она попыталась освободиться из захвата. Гэндзи покрепче сжал ее запястья, и она тут же прекратила вырываться. Голос ее звучал успокаивающе. Она пыталась что-то объяснить.

Я вас не понимаю, — сказал Гэндзи.

Госпожа Сидзукэ — если, конечно, это и вправду была она, — продолжала что-то бормотать на своем тайном языке.

Почему он ничего не видит? Его что, ослепили? Или его держат в подземелье, куда не проникает ни лучика света? И кто эта женщина — орудие его мучений? Каваками. Въедливый Глаз сёгуна. Это в его духе — использовать женщину. Гэндзи подумал о Хэйко. Но эта женщина — не Хэйко. Или все-таки Хэйко? Нет. Хэйко он бы понял. Или нет?

Хэйко!

Женщина заговорила опять, на этот раз более взволнованно, но все так же непонятно. В ее речи слышалось лишь два знакомых слова: «Гэндзи» и «Хэйко». Кто бы ни была эта женщина, она его знала. Голос ее был знакомым, а тело — нет. Оно крупнее, чем у Хэйко. Во всяком случае, так ему казалось. Сейчас Гэндзи ни в чем не был уверен.

Князь то терял сознание, то вновь приходил в себя. И с каждым разом он видел чуть лучше. Стены начали источать мягкий рассеяный свет. Голову женщины вместо волос покрывали золотые нити. Глаза у нее были голубыми, словно небо. Что-то поблескивало у нее на шее. Эту вещь он уже видел прежде — в другом видении.

Юноша всадил меч в живот Гэндзи…

Гэндзи чувствовал, как кровь толчками вытекает у него из груди…

Невероятно прекрасная женщина сказала: «Ты всегда будешь моим Блистательным Принцем».

Ее красота была не вполне японской. Гэндзи не узнал ее, но в глубине сердца чувствовал, что она ему очень дорога. Он знает ее. Или будет знать. Эта женщина — госпожа Сидзукэ.

Женщина улыбнулась ему сквозь слезы. Она сказала:

Сегодня утром я закончила перевод. Я только не знаю, что лучше: оставить японское название или все-таки перевести заголовок на английский. Как ты думаешь?

Английский, — сказал Гэндзи. Он хотел попросить, чтоб она все-таки перевела название на английский, но ему хватило сил лишь на одно слово.

Но госпожа Сиздукэ поняла его.

Хорошо, пусть будет английский… Она бы так нами гордилась!

Гэндзи хотелось спросить, кто будет ими гордиться и почему, но у него пропал голос. На изящной шее женщины что-то блестело.

И вот теперь он увидел ту же самую вещь на шее этой женщины.

Маленький серебряный медальон, размером не больше ногтя большого пальца, с изображением креста и стилизованного цветка, скорее всего, лилии.

Князь Гэндзи!

Но он снова провалился в забытье.

Эмилия осторожно спрятала его руку под покрывало и подоткнула кокон поплотнее. Ничего, снизу она может согревать его не хуже, чем сверху. Из раны на его груди сочилась кровь и капала на грудь Эмилии. Повязки на спине тоже пропитались кровью. От напряжения раны открылись. Если она сейчас попытается переложить Гэндзи, он может очнуться и снова начать сражаться с кем-то в горячечном бреду, и еще больше повредит себе.

Однако же, в новом их положении было нечто, порождающее неловкость и смущение. Пока князь спал, все было нормально. Когда же Гэндзи очнулся, Эмилию охватило смятение. Под ним не было никаких разумных оснований. Ни она сама, ни Гэндзи не делали ничего дурного и не проявляли никаких грешных намерений. И все-таки сам тот факт, что сейчас Гэндзи лежал на ней, очень беспокоил Эмилию. Теперь ситуация стала выглядеть двусмысленно — хотя, конечно, их все равно никто не мог увидеть, а значит, и не мог сделать ошибочный вывод.

Передвигать его слишком рискованно. Уж лучше выглядеть дурно, чем дурно поступать. А доводить горячечного больного до того, чтоб он причинил себе вред — это, несомненно, дурно.

Сквозь снежный покров пробивался рассвет, а Эмилию постепенно охватила дремота. Вскоре девушка тоже уснула.

Снег продолжал идти весь день.

Еще час — и они бы умерли, — сказал Сигеру. — Она проделала отверстие для воздуха, но его занесло снегом. Они медленно задыхались.

Хидё взглянул в сторону костра, у которого спали князь Гэндзи и Эмилия. Он уже перевязал князя и накормил их обоих. Они будут жить.

Сигеру показал Хидё маленький револьвер.

В нем осталось всего две пули. Четыре выпущено. Думаю, она прогнала тех, кто напал на Гэндзи. Кто знает? Возможно, где-нибудь там валялись трупы, но их занесло снегом.

Сигеру не стал говорить, в каком виде он их нашел. Гэндзи и эта женщина были почти обнажены и лежали, прижимаясь друг к другу и укрываясь одеждой. Сигеру не знал, действительно ли женщина выстрелила в кого-то и тем самым спасла Гэндзи. Но он твердо знал, что она спасла князя теплом своего тела. Без нее с такими ранами, с такой потерей крови Гэндзи просто замерз бы насмерть.

Господин Сигеру, — сказал Хидё. От удивления глаза его расширились. — Вы понимаете, что произошло?

Да. Пророчество исполнилось. Чужеземец, встреченный под Новый год, спас князя Гэндзи от смерти.