Самым сложным было смотреть утром в глаза его жены. Я как-то сразу поняла, что она всё знает. Может быть, что-то слышала. Может быть, женская интуиция не позволила ей не заметить. Я знала, что не сделала ровным счётом ничего плохого. Как в том фильме: «Не виноватая я, он сам пришёл!». Но всё-таки отвела глаза.

Потом я видела в окно своей комнаты, как они гуляли по берегу моря. Владик бежал впереди, у самого края ледяной корки, совсем близко к воде, иногда останавливался, лепил снежки и бросал их в отца, изо всех сил стараясь привлечь его внимание, чтобы насладиться этим коротким отпуском. Владик знал – очень скоро папа уедет снова. И, быть может, надолго. Его родители шли рядом, усталые и задумчивые. Они не говорили друг с другом, но при этом казались вполне счастливой семьёй. Мужчина в черном пуховике с копной темно-каштановых волос и пронзительно-зелеными глазами и хрупкая, грациозная блондинка. Очевидно, в юности жена Александра была настоящей красавицей.

Не в силах больше смотреть на это, я вышла на кухню и принялась готовить обед для Хенри и Норберта. Где-то минут через десять поднялся Матвей Иванович.

– Доброе утро, Асенька. А я пришёл из Сашиной комнаты матрас забрать.

– Зачем? – из вежливости поддержала я разговор.

– Так уезжают они. После обеда.

– Как уезжают? – голос предательски дрогнул, а сердце рухнула куда-то в желудок.

Они уезжают. Ну что ж, наверное, так для всех нас будет лучше. С глаз долой и все такое… Но при мысли, что я никогда больше не увижу ни Сашу, ни Владика, хотелось реветь. Не будет долгих ночных бесед, игры в шахматы с пробкой вместо ферзя, звонков по игрушечному телефону, бега по берегу бухты наперегонки с малышом, двух пар неправдоподобно зеленых глаз. Ну что ж, все правильно. Мама у них уже есть. И она их очень любит.

Решение принято. И меня, кстати, спросили. Чего теперь-то метаться?

Владик прибегал ко мне несколько раз. Видимо, он чувствовал, что мы навсегда расстаёмся.

– А ты пойдёшь нас провожать? – с надеждой спрашивал он, заглядывая прямо в глаза.

– Я не смогу, – отвечала я, чувствуя ком в горле. – Но я буду смотреть из окна, как вы уезжаете, и махать тебе рукой. Обещаю.

Влад подошёл к окну, сжимая в руках свой ненастоящий мобильный.

– Ты врёшь, – грустно сказал он. – Из этого окна не видно подъезд. – Почему ты не хочешь меня проводить? Это из-за папы, да?

– Ну что ты. У тебя замечательные папа и мама. Просто прощание – это всегда очень грустно.

Владик вздохнул как-то по-взрослому.

– Опять ты врёшь.

Потом достал из кармана карту сокровищ и протянул мне.

– Обещай, что всегда будешь её хранить.

– Обещаю.

Я и сама не могла понять, как успела всего за несколько дней так привязаться к этому мальчишке, что мысль о том, что мы с ним никогда больше не увидимся, для меня невыносима и мучительна. Я подружилась сначала с ним, а уж потом с его папой. И вот теперь нам предстояло проститься. Они, будто бы нарочно, собирались очень долго. И вот уже стемнело, настало время ужина, и на кухне собрались все обитатели кордона.

Наконец он вышел. На нём шинель с орденами, он опирался на костыль. Зелёные глаза, мужественный профиль. Настоящий полковник. Ничего не скажешь.

Саша подошёл к Хенри, пожал ему руку и попрощался по-немецки. Потом пожал руку Норберту. И даже не взглянул в мою сторону.

Только Татьяна обернулась уже на пороге кухни. Она взглянула на меня с благодарностью и сказала:

– До свидания, Ася.

Сердце сжалось в маленький кровоточащий комок. Всё правильно. У Владика должна быть полная семья. Многие мужчины засматриваются на молодых девушек, а потом возвращаются к жёнам. У нас бы всё равно ничего с ним не получилось. Ничего. Никогда. Только почему так хочется удавиться?

Вечером Матвей Иванович предложил мне сыграть партию в шахматы. И я с благодарностью согласилась. Хенри с Норбертом опять закрылись в своей комнате, Владик уехал, и без него я никак не могла найти себе занятие.

Играл старый егерь хорошо. У меня даже сложилось ощущение, что он нарочно поддается мне, затягивая игру. Спросил разрешения закурить, и я не возражала. Курил он, кстати, трубку.

– Ни разу не видела, как это делается. Только в кино, – призналась я.

Матвей Иванович затянулся и выпустил в потолок самые настоящие колечки дыма.

– Жаль мне Сашу, – неожиданно, без всякого перехода сказал он. – Работа у него не из лёгких. Вот месяц был в Пакистане, ранение получил. А говорил всем, что в Афганистан летит.

– Зачем говорил?

– Да потому что нельзя правду сказать было. В Пакистане наших военных официально нет. Но, видно, была какая-то операция. Да он же разве расскажет подробности. Я и страну-то случайно узнал. При такой работе семья нужна, надёжный тыл. А он уж третий год один.

– Как один? – опешила я. – Саша один? У него же жена и сын, Владик.

– Да они с Таней только перед Владиком семью и изображают. А так разбежались уж давно. Только зря, я считаю, они этот цирк устраивают. Парень всё давно понимает. Смышлёный он.

– Ну, может, еще сойдутся?

– Не сойдутся. Пьет она, между нами говоря, и мужиков водит. Он давно бы сына забрал, да только куда? Сам ведь все время в командировках.

Шахматная доска поплыла у меня перед глазами. Нет, ну как такое возможно? Только я нечеловеческим усилием воли заставила себя смириться с воссоединением семьи, как мир опять перевернулся с ног на голову. Выходит, жена изменяет Саше. Ну кто бы мог подумать! И все равно это ничего не меняет…

– Но ведь если он ее бросит, Татьяна может совсем по наклонной пойти. Что тогда будет с малышом?

Да, это определенно была игра в поддавки. Мы с Матвеем Ивановичем оба прекрасно понимали, о чем идет речь. И что стоит на доске. Я отчаянно боялась вновь позволить себе на что-то надеяться. Я знала, что ни к чему хорошему это не приведет.

– Я только хотел сказать, что нет там семьи настоящей. Один обман. И человек Сашка хороший. Потомственный военный. Благородный. Сейчас таких мало. И им… трудно.

– Я понимаю. У меня папа такой, – неожиданно призналась я.

И вдруг поняла, что понравилось мне в Саше. Почему меня так влекло к нему и отчего я захлебывалась одним общением с ним, даже без всякого секса. Вот откуда все эти ассоциации с детством и штабиками в кустах сирени. У нас с полковником было одно на двоих гарнизонное детство. И схожие идеалы. Проще говоря, Саша был из моей песочницы. А Данила Воропаев – нет.