Нас уволят.

Всех.

Шеф-редакторов, старших редакторов, просто редакторов, младших редакторов.

Потому что наш проект существует уже три дня, и мы уже третий день играем. В нарды. А ещё нам очень нравится игра «Бумажки». Это знаете как? Пишешь на бумажке какого-нибудь известного персонажа, клеишь на лоб соседу слева (главное, чтобы он не видел, что ты там навалял), сосед справа клеит бумажку тебе, а потом вы по очереди задаёте вопросы окружающим о своём персонаже.

– Я мужчина?

– Я в каком веке жил?

– Я вообще жил?

– Я человек, блин, вообще?

Хитом стал вопрос: «Я икона, мне молились?».

А завтра мы пойдём на экскурсию в Шереметевский дворец.

В общем, нам крышка.

А в остальном конец августа был просто прекрасен. Мы бродили по крыше нашего собственного импровизированного «пентхауса» в АСК-3, любовались на пруд и башню.

– Пройдёмся до края крыши, – предложил Кириллов таким тоном, будто мы гуляли минимум по «Беверли хиллз». – Наша башня, конечно, красивая, я её люблю. Но вот Эйфелева… Когда я был в Париже…

М-да, граф Шереметев отдыхает. Как будто это не Кириллов летом сначала сидел без работы, а потом впахивал ассистентом режиссёра на какой-то левой студии, а потом умолял взять его на должность младшего редактора.

Играли в основном у нас в комнате. Ведь нашему шефу, Антону Воронину, на работу было вообще наплевать. Зато он оказался директором школы соблазнения. Учит за бешеные деньги мальчиков, как уговорить женщину в день знакомства заняться сексом в арбатском дворике. В общем, после первого мастер-класса свободных мест в нашем кабинете не осталось даже на подоконнике. Тётки в основном интересовались, как противостоять. Антон им объяснял, что противостоять его ученикам невозможно. Мы уже почти перешли к практическим занятиям, как вдруг на нас свалились темы.

И даты съёмок на нас свалились.

Через неделю.

Бух, в общем.

А через пятнадцать минут Антону требовалось нести руководству вёрстки.

Ну я ему распечатала вёрстки. Те, что написала левой ногой, с приклеенной на лбу бумажкой с надписью «Чапаев». Но я их, понимаете, не читала.

А как читать, если Антон про метод признаний вещает?

Ну и что.

Ну и что, у других и таких-то вёрсток не было.

– Твоя красноярская история всем очень понравилась. Она должна быть железно. Ты лучшая, – Антон сиял улыбкой обожравшегося кота.

– А-а… – интересно, что там хоть за история.

О господи…

«Машина с молодожёнами сбила восьмилетнюю девочку. Катя дошла до середины дороги и закричала. Навстречу на высокой скорости летел свадебный кортеж с молодоженами. Пронзительный вопль, грохот и шокирующая картина. На асфальте вся в крови лежит маленькая девочка в ярко-розовой куртке, над ней стоит, вся в белом, невеста. Водитель несколько метров протащил Катю на капоте машины. Потом ребенка отбросило на обочину. До кафе, где молодожены собирались отпраздновать свадьбу, оставалось доехать всего 15 метров. Пока к месту трагедии ехала скорая, несколько мужчин очевидцев решили учинить над водителем кортежа самосуд. Избили его так сильно, что он потерял сознание и упал без чувств недалеко от сбитого им же ребенка. Скорая увезла обоих. Сразу в реанимацию. Девочка умерла, не приходя в сознание».

– Ищи маму Кати, – велел Антон и снова полез в «Одноклассники». – делиться тайнами соблазнения ему теперь было не с кем – редакция «Участка» пахала с тем же рвением, с каким до этого играла в бумажки. Гудели трубки, мелькали пальцы над клавишами телефонов, слишком медленные компьютеры и интернет были многократно обруганы.

Ко мне ехала из Брянска Наталья Анатольевна, в которую муж стрелял из ружья (плюс соседка, которая прятала ножи).

Ко мне ехала Нина, которую муж выставлял в ночной рубашке на мороз из Барнаула (плюс вся её семья).

Ко мне ехала пожилая учительница, которую сбил сын чиновника.

Но маму Кати Дядюра найти не получалось. Я подняла на уши Красноярск. Я нарочно просыпалась в шесть и приезжала на работу к восьми (у нас разница во времени). Но всё, что мне удалось узнать – мама Кати съехала от полуживой матери к мужу в общежитие. Муж сильно пьёт, и они не расписаны. Мобильный телефон годичной давности, любезно предоставленный мне начальником пресс-службы ГИБДД Красноярского края, равнодушно сообщал, что он более не существует.

Ночью мне позвонила руководитель программы.

– Почему у нас до сих пор нет мамы Кати Дядюра?

– Я ищу… – пролепетала я. Высокое начальство общалось со мной впервые, и сказать ему было особенно нечего.

– Наталья Терещук её зовут! Ищи через адресный стол! Звони красноярским телевизионщикам!

– Я звонила.

– Никуда ты не звонила!

И так далее, и тому подобное.

– Завтра к обеду дай мне результат!

«Или что?», – я спрашивать не стала.

Антону было всё равно.

– Ты знаешь, если нас всех уволят, я не расстроюсь. Меня бывшая жена давно назад зовет. Да и у мамы пожить можно.

Везет. Меня, в отличие от Антона, содержать некому.

Утром (в шесть, конечно) я решила прибегнуть к запрещённому приёму. Запрещённому для нормальных людей. Для телевизионных редакторов запрещённых приёмов нет. Герои им нужны любой ценой. Единственным сносным оправданием может служить внезапная смерть героя. Так было у редактора Оли Полуниной с одним из братьев Вайнеров. Через пятнадцать минут после разговора ей перезвонили и сообщили, что он умер. А то бы влетело ей…

Терещук, по моим данным, была жива.

Я позвонила начальнику отдела пропаганды ГИБДД Красноярского края Арсению Егорову.

– Если вы нам не поможете, уволят всю нашу бригаду, – искренне поверив в это, вздохнула я. – Сейчас кризис, все программы позакрывались, работу мы просто не найдём… Помогите, пожалуйста.

В классическом варианте этот приём включает двоих маленьких детей и отсутствие мужа, но я решила, что жалость к хрупкой и беззащитной молоденькой девушке сработает лучше.

Арсений оказался настоящим мужчиной. Он бросил милицейские каналы (они не помогали) и стал на время частным сыщиком. Каждый час он подкидывал мне телефоны, которые все как один оказывались нерабочими.

К вечеру этого дня мы знали, что Наталья Терещук съехала в общежитие Аграрного университета, где живёт нелегально. На следующий день Арсений запланировал встречу с ректором, которого знает лично.

Но утром мы узнали, что Терещук работает в «Пятёрочке». Вот только следующий день её выхода на работу был следующим после дня съёмки программы.

– Программа послезавтра, – шёпотом сообщила я Арсению.

Тогда он надел форму и отправился в «Пятёрочку» сам. «Я вас посажу за укрывательство человека!» – кричал он там (это мне потом Терещук рассказывала).

– Можете звонить, она ждёт, – устало сообщил Егоров.

– Я никуда не поеду! Оставьте меня в покое! Сколько можно… Дочка моя погибла…

Заведующая «Пятёрочки» вырывает трубку.

– Вы мне человека до инфаркта довели!

Короткие гудки.

Съёмки завтра.

– Я отправлю туда полковника юстиции, – обещает Арсений.

Время бежит. Редакция замолкла и ждёт от меня результата.

– Я уговорил её. Но есть одно условие, – сердце радостно запрыгало. Мы спасены.

– Какое?

– Она просит покормить её в Москве.

– Конечно! Да хоть в ресторане!

– Ну тогда заказывайте билеты. Мы летим.

– Да!!! Егоров везёт Терещук! – кричала я на всю редакцию. – Я… я его поцелую! Настоящий мужик!

Антон отвлёкся от «Одноклассников» и ревниво покосился на меня. Женя кричала со мной вместе.

– Интересно, сколько ему лет?

– Паспортные данные, – я щёлкнула мышкой, – тридцать два!

– Самый лучший возраст!

Настроение испортила координатор.

– Ася, а ты в курсе, что назад твои герои едут поездом?

Поезд Москва-Красноярск идёт трое суток.

– Как это? Им же обещали самолёт!

– Самолёт только туда. Потому что иначе они на эфир не успеют.

Ясно. А что будет с героями после эфира, всем всё равно.

– Ты им пока ничего не говори, – велел Антон. – Пусть прилетят, а до завтра выбьем Сенечке билет.

Но назавтра билета, конечно, не было. Я решила, что, если что, отдам ему свои деньги. Треть зарплаты. Всего-то.

Арсений Егоров оказался невысоким парнем в джинсах и кепке с этикеткой. С пронзительными чёрными глазами. Наталья Терещук – добродушной тёткой с выбеленными волосами и в поддельной дублёнке. Мы с ней моментально сдружились. До съёмок было ещё шесть часов.

– А где вы обычно обедаете? – спросил Арсений. Он чем-то неуловимо напоминал Сашу. Но, скорее всего, мне это просто показалось. Потому что я везде искала знакомые черты и порой даже находила – в прохожих или пассажирах метро. Хоть что-нибудь. Хоть крошечное сходство.

– Где обедаем? Ну, или в «Олимпе» – это вниз по лестнице, или в «Сосиске», – это столовая в том здании, – кивнула я в сторону АСК-3.

Не поняла вопроса. Отвыкла…

Арсений устремился к Антону.

– Я хочу пригласить вашу сотрудницу на обед.

Класс!!!

– Мы обычно обедаем все вместе, – заявил ему вредный Антон. – Если хотите, можете присоединиться.

Арсений немного помялся и уехал к другу по училищу на Рублёвку. Антон не упустил возможности съехидничать, что этот друг, должно быть, принимает экзамен на права.

Мы с Терещук пошли в «сосиску». Наш чай из пакетика и пирожки с грибами пришлись ей вполне по душе. Она рассказала мне про Катю, мужа-пьяницу, родителей и квартирантов. И я отвела её покурить во внутренний дворик.

– Ася, а как вам мой попутчик?

– Арсений? Он так мне помог…

Он сразу на вас глаз положил. Кстати, он мне ещё в самолёте сказал: «Я на грани развода».

– И что это за семейное положение такое? – пожала я плечами. И позвонила Арсению.

– У вас всё в порядке?

– Конечно. Ася, скажите, а у меня будет возможность поужинать?

Ага. Только ужинать ты со мной не захочешь. Когда узнаешь про три дня в поезде. Ну почему у нас всё так? Даже рыцарей кидают…

Когда он узнал, он был в бешенстве. Он пообещал написать рапорт руководству. Рапорт на Первый канал. Он кричал, что у нас нет совести. Он отказался подписывать проездной документ.

Антон испарился. Он позвонил и сказал мне следующее: «Ты ему понравилась как женщина. Ты должна заплакать и уговорить его подписать. Иначе нас уволят. Потом пусть что хочет делает. Когда подпишет».

И я заплакала. Но это не подействовало.

Терещук, которую Сеня умолял приехать, умоляла его подписать. Он отказался.

«Ничего не сделаешь, Ася. Такой уж он принципиальный».

Он бежал вниз по лестнице. Я в слезах бежала за ним. Терещук – за мной.

– Скажи охране, чтобы не выпускала, – командовал в трубку Антон.

Женя сунул им в нос удостоверение ГИБДД. Мы бежали уже по улице между АСК-1 и АСК-3. Он на проезжую часть – и я на проезжую. Он по поребрику – и я тоже. Я рыдала уже по-настоящему. В голос. Он не хотел меня слушать.

– Я знаю, у вас тут работают люди, которых специально четыре года обучают разговаривать. Они кого хочешь уговорят.

Это была правда. Он вообще во всём был прав.

– Стойте! Я отдам свои деньги за билет!

Арсений развернулся ко мне.

– Да не нужны мне ваши деньги!!! Почему передо мной стоит плачущая девчонка? Где ваш шеф-редактор?

Я протянула ему трубку. Всё, что осталось от моего испарившегося шефа.

– У вас тут творится бардак! Мне обещали билет! Имейте в виду, я напишу рапорт. И если… если Анастасию Земляникину уволят, я приеду и разберусь.

Какой-то незнакомый мужчина на стоянке стал меня успокаивать.

– У вас нет сердца!!! – в беспамятстве кричала я Сене.

Оказалось, мужик – тот самый друг с Рублёвки. Они сели в его машину и уехали.

Наталья Терещук обняла меня.

– Всё пройдёт, – сказала она. – Всё пройдёт, Ася.

Мне стало стыдно перед этой женщиной, потерявшей дочь, и я затихла. Мы ещё постояли, обнявшись, обещали друг другу звонить, и я посадила её на такси в аэропорт.

Потом пришла Женька. Это моя коллега, тоже редактор. Она отвела меня домой, налила чаю. Женя, как и многие телевизионщики, снимает квартиру возле телецентра. Это дороже, зато можно подольше поспать. Я иногда теперь остаюсь у нее, в тех случаях, когда ехать домой на Планерную уже слишком поздно. Ночью трамваи перестают ходить, а на такси отчаянно жалко денег. Я начала копить на первый взнос за ипотечную однушку. Но главное, в таких ситуациях у меня уже просто не остается сил на долгую дорогу к дому. Вот и сегодня уже не успеть – осталось всего несколько часов. Завтра снова съёмочный день.

Тут позвонил Арсений.

– Если вам нужна эта информация, я вылетаю завтра утром.

– Я очень за вас рада.

Я тоже за вас рад.

И положил трубку. Женя сказала:

– Он, наверное, хотел, чтобы ты его проводила.

Я снова заплакала. Иногда я ненавижу свою работу. За одиночество.

– Ну тише, – шепнула Женька, – тише.

Мы заснули. Неудивительно, что люди, впервые услышав о Женьке, думают, что это мой молодой человек.

Анастасию Земляникину, конечно, никто не уволил. Потому что никто не увольняет людей, которые пашут, как лошади.