1. Смена
«В субботу, в час…»
Рука в кармане, а там — браунинг. На углу у проволки, у часового стоит Попов.
Смотрит на жирный затылок чеха. Приготовился:
…Вот — сейчас…
Заметит…
Прямо в жирный затылок.
Пулю…
Взяли дядю Володю под руки и щебечут…
А за проволочными заграждениями много — и Совет в полном составе, и ответственные работники, комиссары и «просто» большевики…
На прогулке — на свиданье.
Сегодня передача.
А вдоль проволоки чех прохаживается… Винтовочка новая, русская…
Все быстро, быстро говорят: хочется много сказать. Не знаешь, что раньше… Полчаса — такие короткие.
— Же врьемя кончи… — Разойдись!.. — из караульного помещения чех — разводящий.
— Ашж! — Японский взвод встал, винтовки с плеч. Только ножевые штыки сверкнули, да чак приклада о гальку — враз.
Чешский офицер японскому рапорт:
— Караул смэнайсь!..
Японские солдаты к арестованным — строят их по двое, считают…
Ругаются по своему… Грубо толкают… Другие — гонят посетителей также грубо…
Потом — застопорили вдруг: ищут — не хватает…
Замешательство…
Японский солдат что-то докладывает офицеру.
Маленькая Ольга по-английски ему же:
— Офицер, почему вы допускаете такое грубое обращение?!.
Японский офицер исподлобья увидел: — девушка…
— Ниц-циво…
— Разрешите уйти? — опять по-английски к нему.
— Модзно. Ниц-цево… Модзно… — рукой своим солдатам… Модзно… — Потом неожиданно улыбается:
… — Ол-райт!.. Модзно… Идит… — еще неожиданнее.
Шагают, не оглядываются — быстро за проволочную ограду — плотнее сжались трое:
— Тук-тук-тук… — сердце громом у всех.
Слышат.
Вышли. Миновали последнего часового — японца… Вон и Попов…
Скорее бы за угол.
Завернули — вниз, бегом…
2. Результаты П. И.
[11]
А ровно через три месяца — 18 ноября…
«…При попытке бежать убиты конвоирами арестанты Суханов и Мельников…
…Комендант концентрационных лагерей…Поручик Вилк».
А на самом деле было так.
Сначала:
— Главнокомандующий союзными войсками генерал О-ой интересуется судьбой бывшего председателя Владивостокского Совета Суханова. Что вы намерены дальше делать?
— Мы… Готовы…
Будущий президент Чехо-Словакской Республики господин Массарик делает карьеру.
И по телефону сейчас же ночью только три слова:
— При попытке бежать…
Вилк весит трубку. Закуривает папиросу.
Скоро утро. Скоро… Потом… Чуть утро…
Туман слизкий, холодный — пронизывает.
Высоко подняты воротники пальто…
…Костя еще обернулся.
— Смотрите, улыбается…. Машет рукой… Ушли…
Тюрьма ждет — их повели два конвоира и сам Вилк. Увели в туман. А там…
— Братрше! Шагай скорей…
Конвоиры поотстали.
Вилк сам — двумя револьверами: — Сзади тихонько, к затылкам:
— И…
… А потом конвоиры докололи.
3. Ольга и Танючка
Тырн… Тырн. Трынрррррррррынн… Открыли дверь. С туманом в дверь… высокий, здоровый…
— Чех?
Напугались…
— Что вам?
А он:
— Здесь есть малэнкая Ольга…
— Да! — вышла к нему.
… — Наши чехи…
А самого трясет…
— Сегодня утром убили Костю…
— И Мельникова… — добавил. Тут…
Не выдала себя.
А ночью — весь рабочий Владивосток уже знал.
Там, наверху, в слободках, далеко за полночь окна светили жуткими пятнами в туман…
Рабочие Владивостока были угрюмы — женщины плакали…
Плакали и еще двое.
Там, по Шестой Матроской, в маленькой комнатушке уткнувшись в подушку, тихо рыдали две: Ольга и Танючка.
4. Семь стариков
— Вот!
И он передал бинокль:
— Можно ехать! — Враштель ад‘ютанту. Тот к авангарду:
— Двигайсь…
— Модзно!.. модзно!.. — Японский офицер продолжает смотреть.
Отряд двигается. На скаку — тоже.
Вдруг он нагибается, кричит:
— Стойт!.. стойт!.. там…
— Что? — Враштель впереди, оборачиваясь.
— Смотряйт… там… бурсунка…ысс… там — ысс… Но не оканчивает фразы.
Залп Винтовочной сопочки из леска:
— Чуить… чуить… чуить… пых… пых… чак… ссс…
Несколько кавалеристов дернулось, рванулись лошади. Лошадь хорунжего мотнулась вправо, шатнулась и рухнула в канаву.
Другой грузно ткнулся в грязь дороги, молчит, убит… Кавалеристов в миг сдуло с коней: мишень.
— В цепь! — кричит Враштель, осаживая лошадь в канаву, — пулемет!
Японский офицер соскочил с лошади, тянет ее тоже к канаве…
— Цек-цек… ну… дергает он за повод. Та нейдет.
Пюик — пулька в голову лошади, — та вздыбляется, подбрасывает на поводу японца.
Потом — оба в канаву…
… — Батюшка, родной — смилостивись!.. — Женщины валяются в ногах у Враштеля, в грязи на площади и молят.
— Перед народом! срам ведь… стыд… старики… вели, чтоб там, в холодной пороли, пожалей седину… Молод ты сам и у тебя отец… вели…
— Молчать! — сволочь… Эй, там — снять штаны…
Их восемь… Все это старики села Гордеевки, самые древние в целом округе… Теперь их за сыновей, за всю деревню, за всю волость собираются пороть на площади перед всем сходом.
Стоит вся деревня — молчит. Потупились глаза у баб, угрюмо смотрят мужики.
А на козе, без штанов — голые, худые ноги стариков повисли натуженные, примотанные веревками к перекладинам.
— Срам-то какой, срам… — вздох в тишину одного старика с козы.
— Ну, живей! — там…
Принесли пучок лозы.
Вихрастый пьяный казак схватил… Взмах… Свист…
Женщины закрыли глаза, зажмурили крепко, — чтобы не видать.
А сход, а толпу кольцом окружил карательный отряд — шашки у них блестят — лезвие острое, отточенное…
Ругань… Крики…
Двоих казаков срезало… Один стонет…
Толпу не пускают, окружили, чтоб не разбежались: смотри и казнись…
— Так их… так…
Стиснули зубы старики, ни звука.
— Хлеще их!.. — кричит какой-то с седла…
И хлещут — свистят прутья…
Резко, как хлыст — вопль женщины — она валится…
— Так вам, сукины сыны! Будете скрывать своих сыновей..?
— Будете давать подати?.. Будете прикрывать партизан?..
Молчание холодное, мертвое — в ответ в толпе.
Она — застыла.
Сжала: глаза — женщины, зубы и кулаки — мужчины.
А потом — ночью их еще пытали: на каленую лопату садили, горячей водой наливали…
Духу уже не было, да и плоть умирала, едва теплилась… Тогда…
Под утро Враштель:
— Собирайсь! — скомандовал…
— Ваше благородие, а стариков куда?..
— Развесить по хатам!.. — и вытащили на коньки и повесили с крыш над окнами крайних хат.
А одного — на журавль, потом вызнали… — все на краю деревни.
И висит над колодцем старик… болтается… бородой гуляет по ветру.
Восемь повесили — всех.
Сами уехали под туман…
Только один сорвался, ожил — уполз…
Семь осталось — висят…
И выглянули сотни глаз — прильнули к окнам…
— Ой, батюшки-светы! — Иван-то, матка… Ой! — на журавле… висит…
— Родимые… Родненькие… Ой!.. — и закликала девка, забилась, заумирала — припадочная.
5. Село Ивановка
— А морозец сегодня здоровый какой! — говорит Василий, входя в хату. Он снимает полушубок, стряхивает снег, и потирает замерзшие руки.
Около весело потрескивающего огня в печке — его сосед Клим.
— Что, замерз? — говорит он встречая Василия. — Да, мороз сегодня крепкий.
Потом задумчиво прибавляет:
— Нам тут хорошо, а каково нашим ребятам в тайге!
Оба мужика садятся у печки, разматывают кисеты, набивают трубки.
— Ну, что слышно? — спрашивает Клим.
— Давеча тут приезжал Степан с Кириллом за овсом. Говорит — готовимся. Скоро, говорит, наступать будем.
— Ну, это уж зря. Мало у них еще сил?
— Ну, так что ж. Если надо будет — разве мы не поддержим. Село у нас богатое — живем, как у бога за пазухой. Пусть берут — все дадим.
— Это вестимо, как оно есть. В этом сумлеваться не приходится. Дадим и сами пойдем — всем селом — истинный господь.
— Вот оружие бы нам только. Ружьишек! Пулемета какого-нибудь: видал, как косит: та-та-та-та. Здорово!
— Ну, тебе еще пушку! — смеется Клим. — Целую автономию.
— А что же? Мы и свою антимонию можем развести. На что нам эти генералы и полковники. Слышал — давеча, одного стражника за баней застрелили — из Благовещенска.
Входит Андрей, сын Василия, только что приехавший из соседнего села.
— Говорят, японцы в Благовещенске хозяйничают во всю.
— Ну, до нас еще далеко… — говорит Клим. — А о Мухине ничего не слыхал?
— Говорят, готовится к восстанию. Отряд у него отважный — маху не даст.
— Эх! — хорошо бы прогнать всю эту свору.
— Да-Да-а… — задумчиво произносит Василий. Делишки! Ну, пойти спать, что ли.
Он стягивает валенки и, лениво раздевшись, влезает на печку.
— Эх, и ночка хорошая! — смотрит Андрей через окошко на улицу. — Звезд-то, звезд-то сколько…
— Ишь, загляделся. Спать пора. Завтра раненько нужно за дровами ехать…
Из доклада японской контр-разведки:
«… настроение среди населения отрицательное. В некоторых селах, как например Ивановка, крестьяне активно поддерживают партизан, снабжая их продуктами…»
— Ну, значит, в Ивановку — решает начальник японского карательного отряда.
— Правильно! Хоть одно село… проучить, как следует — чтоб им!..
С трех сторон к селу под'езжает японская артиллерия. Только одна сторона остается свободной — русло замерзшей реки. Но оттуда путь только один — в тайгу.
— Мы их выкурим отсюда, — грозит командир отряда. Пусть бегут в тайгу — морозец сегодня славный.
От разрывающихся снарядов уже загорелось несколько зданий.
В селе суматоха. Крики, шум, шопот. Вперемежку пулемет:
— та-та-та-та…
Бегут крестьянки, накинув поверх рубашек полушубки… Спешно на ходу укутывают детей, грудных младенцев…
О защите села и думать нечего. Но отдаться в руки японцев — верная смерть.
Единственный путь спасения — по руслу реки в тайгу.
— Идем, — распоряжается Василий среди своих. Скорей собирайтесь. Андрей запрягай лошадей.
Но это последние его слова. Снаряд разрывается в двух шагах от него, ранит осколком в грудь и он ложится плашмя наземь, смешно раскинув руки и ноги. Андрей и Климов бросаются бежать, забыв про лошадей и про добро.
В русле реки паника. Бегут крестьяне, погоняют лошадей, скот. Все смесилось в причудливую толпу, колыхающуюся, движущуюся…
Над обрывом реки, в снежном сугробе упала женщина. В ее руках трепещущее маленькое тело — ее дитя. Никому до нее нет дела. Она останется тут одна… одна… умрет со своим ребенком…
Вперед, вперед, без оглядки, в ночь, в холодную снежную тайгу…
А за спинами бегущих — зарево пожара: горит родное село.
6. Опять (Рассказ Ефима)
— Вот вам, товарищ, пакет:
Смотрю — сургучные печати, пять штук… Перевернул:
— Вот, товарищ, вы отвечаете собственной головой за целость этого пакета и его доставку адресату. Остальное — вам расскажут в Разведупре. Прощайте.
И крепко пожал мне руку.
Он меня знал еще, когда мы брали Зимний дворец: я тогда по его личным поручениям ходил в разведку. Ну, теперь вспомнил, вызвал.
Стою, работаю; только запустил стружку, — из коллектива секретарь:
— Зовут в штаб, срочно — Подвойский. Бросай работу.
Остановил станок и в штаб.
А в Разведупре мне и говорят: «Должен поехать секретно на экспрессе Петроград-Владивосток. Отходит завтра в тринадцать часов».
Поехал…
Остальное тебе известно. Спецам не доверяли, да и белогвардейцев надо было обмануть — вот и послали два пакета…
— Значит, у этого полковника был фальшивый пакет, а командировочные документы — того отравленного…
— Так оно и было…
Теперь ему все понятно…
…A-а лай-ла… у-гу… у-у-ху… тягучее однообразное… доносится точно издали… из другого мира…
Он думает…
Оба молчат — каждый про свое…
А над головой только бездонная пропасть неба.
Не хочется ворочать головой. Глазами чуть ниже — верхушка мачты, край паруса… — старый, черный, дырявый… чуть треплется…
Чуть ветром по волосам — хорошо… не жарко…
Даже не хочется думать…
Отдых…
После такой тяжелой борьбы.
Одно только — что стоило пробраться сюда…
И мысли на Аян.
А там…
АЯН
…Седьмые сутки без пищи… маленький отряд измучен: дальше не в силах идти… Остановились… Он с ординарцем поехал в разведку… Заплутались… Попали на какие-то брошенные прииски… Едут… Крик сзади… Оглянулся — пусто, тайга, болото… Ординарца нет… И коня… Назад вернулся… дыра… и ничего больше… В окно провалился… В шахту… вместе с конем…
…Потом едва нашел место, где оставил отряд… отряда не было… Только место костра, да… кости… человеческие — кого-то с'ели… Наверное гольда… А потом ушли… может быть все погибли…
…Добрался к реке… таежная, быстрая, глубокая… Опять — неделя — только морошка, да голубица… — а потом уж и ее не мог есть… тошнило…
…Под утро увидел лодку… человек в ней… Звал под‘ехать… грозил — мимо едет… Прицелился — выстрелил… Человек ткнулся в лодку…
…Разделся, поплыл за лодкой… едва не утонул… ослаб с голода… — все-таки догнал… ранил его только… Отдал ему лошадь… взял муки… спустился на лодке до устья… чуть не унесло в море… — помогли рыбаки… Добрался на японском хищнике до Николаевска.
НОЧЬЮ
Маленький город дрожит, как придет ночь.
Стук в ворота:
— Бурсуйка, отворяй… — Входят — фонарь к лицу каждого… потом к себе в книжечку — посмотрят… погоргочут по-своему…
— Бурсуйка… идзем… сворчь… — и забирают с собой…
Глухие шаги японского патруля. Жутко…
— Макаки… — шепчутся на окраинах, смотрят в щелки закрытых ставней, во тьму ночи… прислушиваются… Сидят без огня…
А потом… — залпы за городом…
Расстреливают…
Утром солнце.
— Коросо!.. — желтый квадрат маски улыбается…
— Рюцкий… барыцня…
Два дня и две ночи он не спит — настороженно смотрит, слушает… маленький чужой город не знает… Он не знает, ни его не знают… Но белогвардейцы шнырят… случайно… могут узнать… лучше скорее… С рассветом на мол — уплыть с китайцами…
Вышел — идет…
Только к молу повернул…
— Цыган, что продаешь?.. — сбоку… посмотрел:
— Ефим… — Стоит, улыбается, глазом мажет…
— Идем.
Вышли на мол…
НАШЕЛ
А теперь… на шаланде хорошо… Берега далеко… Небо, да вода… Да китайцы… Да они с Ефимом…
…А-лай… ла… уи… уи…
Поет на корме китаец… шевелит рулем… Тихо… тепло… хорошо…
Глаза зажмурил…
— Нашел… — слышит…
— А все-таки я тебя нашел, Сергей… Вот — повезло…
— А…
Но Сергей сквозь дрему — только улыбкой…
— А Ольга-то… во Владивостоке… теперь… — Ефим ему…Улыбка еще ярче, теплее…
— Ольга…
ОПЯТЬ
— …Вот мой план действий, — расскажи там, а это — передашь, как шифр и пароль… Довольно там паники и слез… Надо сейчас же приступить к организации отрядов в сопки… Заводы остановить… Взорвать, если понадобится… Дезорганизовать тыл, — вот наша задача теперь… сейчас… — передай там… Ну… прощай…
Один — спокойный, уверенный… С новыми силами. Опять — в бой…
7. Что делать?
— Стой, стой!.. Не бросай… — это что?..
— Да так, старая газета, — видишь грязная, — все равно ни чорта не разобрать…
Тот берет, разглаживает ее, присматривается.
— Смотри! — и начинает ему читать вслух:
— …Видал — миндал!.. Как они его боятся?..
— Да-а!.. А говорили — убит…
— Враки!.. Как и Москву каждый день берут… А видишь — организует отряды в Ольгинском уезде… Ну, значит, доберется и до Сучанской долины…
— Доберется, — там шахтеры…
У-уу…у-уууууууу…
— Слышишь, гудит — идем скорее, а то закроют ворота… Бегом в завод.
Мимо далмата в механическую…
Там — у станков по рукам, группами — ходит обрывок газеты… Разговор полушопотом. Подмигиванье… Тайные взгляды…
— Дело будет! — К новичку слесарю Дубровский, токарь:
— Видал?
— Пора… — только и сказал тот.
— Верно… Ша — работать! Надо собираться в сопки.
— Дело!..
Всю ночь говорили — ни до чего не договорились.
А надо бы: здесь — Сухановы, Мельниковы гибнут…
Там — Гордеевки… Ивановки…
Край стонет от расстрелов, виселиц, нагаек…
Города живут жутью.
Пора…
С чем… Как…
Кто…
— …Он… Лазо… здесь… даже белогвардейские газеты об этом трубят.
— Рабочие знают… говорят! — что мы молчим?..
— Есть, которые сами к нему собираются…
— Знают его…
— Это… — командующий…
— Да… — Игорь вошел: — Вот… читайте…
Разрушать заводы… всеобщую забастовку…
Организовать рабочие отряды — в сопки…
Дезорганизовать тыл…
— Ну!.. — десяток молодых голосов.
…Все готовы.
Хоть завтра, хоть сейчас…
А глаза — огнями.
И таинственность.
… «Старики» остались…
…Молодежь…
К Лазо…