1. Оборванный провод

Большой, просто уставленный кабинет председателя Центро-Сибири. Товарищ Яковлев работает.

Москва требует чехов разоружать, и возможно скорее продвигать на Восток. На Востоке у ворот в Тихий Океан — тоже неладно что-то: какой-то подозрительный флирт союзников с чехами, — союзники медлят с их отправкой на родину.

Входит Гейцман — комиссар иностранных дел Центро-Сибири. У него черное озабоченное лицо, он угловат, покашливает и картавит.

— Знаете, мне сообщили, что «Микасо» сегодня в ночь вошел без разрешения в бухту Золотой Рог, встал на якорь против Совета. С орудий были сняты чехлы.

— Да-а… еще одно лишнее подтверждение моих догадок.

— Каких?

— Сам не знаю точно — многих… Да вы их знаете… Но, давайте-ка, поговорим с Владивостоком.

Товарищ! — И Яковлев вызвал из соседней комнаты телеграфиста.

Та-та-та, тарр-так-так. Р. -..-…-…-…-..-

— Владивосток… товарищ Яковлев, отвечает Владивосток.

— Кто говорит?

— С-у-х-а-н-о-в…

— Костя? Хорошо!.. Спросите его, товарищ: правда-ли, пришел к ним в гости броненосец «Микасо», и что он с собою привез.

— Может быть… и Гейцман, не договорив, махнул рукой.

— Что? Ах, уж вы пессимист…

Та-та-та… роковая лента идет, телеграфист читает:

— Да, «Микасо» пришел. Настроение у японцев внешне — обычное, но броненосец вошел довольно не корректно.

— Как с чехами?

— Самое лучшее…

— Союзники?

— Обычно сдержанны, горды и…

— И что — и.

— Тр-тр-та-та… и…

— Не отвечают… как будто оборвалась линия… нет тока… трансляция может быть еще работает.

— Попробуйте, возьмите ближе.

— Пробую, не берет.

— Скорее на вокзал — попытаемся по железнодорожному проводу.

— Машину… быстро… едем.

 

2. На раз'езде

… — Ах, ты красная собака! — Удар саблей ссекает часть груди с рукой, и труп красноармейца валится. Эскадрон врывается на станцию.

— К стенке их, на столбы!

Несколько ударов сабель, несколько выстрелов, хряст позвонков, вопль, тихий стон — и все кончено.

Раз‘езд 86-й в одиннадцати верстах от китайской границы и станции Манчжурии в руках белогвардейского раз'езда.

Офицер дает еще какие-то распоряжения, сам идет смотреть, как подпиливают телеграфный столб, а после того как он спилен и валится, повисая на проводах — подбегает и рубит.

Сообщение между востоком и западом прервано!

Навсегда! Надолго, или…

Кто знает?..

Вот уже показался дымок из-за косы Чин-Гис-Хана, — это первый неприятельский броневик вышел на разведку.

— По коням!.. И банда срывается, чтобы нестись дальше, все ближе к сердцу Сибири — Иркутску. И кавалерийский раз’езд уходит в сторону Мациевской.

А вот показались и первые цепи семеновских отрядов, из-за увалов, — прикрывая броневик, они двигаются вместе с ним.

Что-то будет…

Вечером, когда броневик и цепи ушли в глубь Сибири, одиноко, на последнем от раз’езда подпиленном столбе висел человек… Этот человек был железнодорожник, — ремонтный рабочий.

Солнце уходило в монгольские степи, зажигая и расцвечивая их.

Черная фигура, повисшая на проводах, довлела над ней огромным кошмарным пятном, длинной тенью уходя на Восток.

Так вспыхнул в зареве вечера весь Дальний Восток— от легендарного разбойничьего Байкала до берегов Великого океана; там — от тихой незлобивой Кореи, до самых дальних каторжных островов и полуостровов холодного севера. — Вплоть до Берингова пролива: Сахалина — Аяна — Камчатки…

 

3. Лазо

— Ну? — смотрит на Лазо Яковлев, указывая на горный рубеж на карте, — что ты думаешь?

— Немедленно выехать на фронт, — отвечает Лазо, — а Половников пусть срочно организует здесь резервы и в первую голову — Черемхово.

— Кого берешь? И не поехать ли мне самому с тобой…

— Нет, тыл сейчас не менее важен, чем фронт.

— Чорт разберет, действительно, где теперь тыл, а где фронт.

— Везде, это — гражданская война… После этих штучек Глинской нужно ждать, что когда об этом узнают местные белогвардейцы — сорганизуют еще новые выступления.

Оба задумались.

— Наши бегут, — первым заговорил Яковлев.

— Это обычно вначале, — я беру с собой Карандашвили, он будет хорошим заслоном на первое время.

— А пехоту?

— Пока только железнодорожный батальон. А ты здесь поторопи Москву с броневиками, да с пулеметами…

— Сегодня ночью буду говорить с ней… Да, знаешь, Половников усиленно настаивает послать на фронт этого военспеца, командированного к нам оперативным штабом Петрограда.

— Не нравится мне он.

— Который?

— Да оба!.. Ну, да пока вообще нельзя — задержи… Входит ад'ютант Лазо Ильицкий.

— Я готов! Суханов…

И кобур его револьвера отстегнут.

— Карандашвильцы готовы?

— Да, и железнодорожный батальон грузится.

— Понтон разыскал?

— Волынят водники.

— Взять пулеметами!..

— Уже — есть… Карандашвильцы действуют…

— С медикаментами как у тебя, Сергей? — спрашивает Яковлев.

— Об’явил мобилизацию и конфискацию…

— Не слишком ли ты поторопился?

— Кажется, и так довольно долго церемонились… пусть боятся, как бы мы их шкур не конфисковали…

— Дождутся! — Ильицкий смеется, и глаза его сверкают: — началось, — думает он, — хорошо…

— Ты знаешь, — говорит Лазо, — у меня почти уверенность, что Семенов пройдет до Оловянной без останови.

— Нужно взорвать мост.

— Уже посланы, а через час выезжает на паровозе Ильицкий — будет руководить.

— Прекрасно.

Ноздри Ильицкого раздуваются парусами от удовольствия.

— Мне можно идти? — спрашивает он.

— Да, — захвати только двухверстки, да бикфордова шнура побольше.

— Есть!

— Поменьше разговаривай там — я тебя под утро догоню.

— Есть! До свиданья, товарищ Яковлев.

Яковлев жмет ему руку. Ильицкий по-военному делает поворот через левое плечо и легким шагом выходит из кабинета.

— Ну, мне тоже пора, — и Лазо крепко жмет Яковлеву руку. На миг у обоих в глазах загорается что-то теплое, близкое, товарищеское.

Лазо выпрямляется — высокий, стройный — он смотрит на Яковлева уверенно, улыбается по-детски, всем своим круглым, краснощеким лицом.

Яковлев отечески ласков. Он думает: настоящий офицер Коммуны.

Лазо, уходя, бросает:

— Говорить с фронта буду только с тобой и нашим шифром.

— Идет…

Дверь затворилась…

Яковлев знает — на Сергея можно положиться, хотя и молод, очень молод… Но что-то Половников с военспецами очень ему не нравится. Да и тот его не жалует — не соглашался послать Лазо командующим фронтом.

— Что-то тут есть: но что, разобрать трудно. Лазо прав — всюду фронт.

 

4. Нагайка Карандашвили

Ночь.

Оперативное совещание закончено.

Пол халупы покрыт спящими.

Сквозь здоровый храп командиров и штабников гудит монотонно тягучее ду-ду-ду. Это работает находящийся в углу халупы фонический телефон.

— Кто идет? — Из дверей раздается отрывистый возглас часового.

Ответа не слышно. С шумом раскрывается дверь, и в халупу вваливается окровавленный человек.

— Фронт прорван!

Все вскакивают.

— Где?

— Что? Что случилось?

— Спокойно! говори по порядку — и Лазо берет прибывшего под руку.

— Батальон спал, — рассказывает красноармеец. — Наскочили казаки. Изрубили. Артиллерия сдалась. Я еле добрался до вас. Скорей на помощь.

Металлический голос Лазо:

— Командиры к своим частям! Ординарец — лошадей! Марш!

Серый утренний туман. Силуэты монгольских увалов. Фронт уже восстановлен. Чернеются стрелковые цепи.

Туман рассеивается. На горизонте дымки неприятельских броневиков.

— Бух-у-ух…

Это наша артиллерия встречает броневики. В ответ на их приветствие броневики начинают нащупывать нашу цепь.

Частый шрапнельный огонь заставляет нашу артиллерию переменить место. Один из неприятельских броневиков заходит под правый фланг нашей стрелковой цепи, открывая пулеметный огонь. Цепь поднимается. Еще момент, и она обратится в бегство.

В кепи, военный какой-то, с ординарцем бросается к цепи.

— Стой! — выхватывает он из кобура браунинг. В это время падает неприятельский снаряд и вырывает из-под него лошадь.

Цепь дрогнула…

— Назад! Трусы! — неистовым голосом кричит Карандашвили и, отделившись от эскадрона, стрелой летит к цепи, нагайкой загоняя стрелков в лежаки.

Без лошади — бегом, в это время, к мадьярскому отряду, тот же в кепи, — уставил пулемет и косит надвигающуюся кавалерийскую лаву. Но через скошенные цепи мчатся другие. Не задержать лаву нашим пулеметчикам.

— С левого фланга показался неприятель, — передается по цепи.

— Не устоять нашим стрелкам, — думает.

…Бу-бух-бух.

Сзади в табуне лошадей разрывается неприятельский снаряд. Перепуганные лошади обалдело бросаются в гущу неприятеля.

От неожиданности неприятельские части обращаются в бегство.

Мадьярские пулеметы скашивают кавалерию. Карандаш- вили бросается за пехотой. Берут пленных…

Броневики отходят.

Спасены!

Уже ночь.

Неприятель далеко.

Говор… Шум.

Откуда он?.. Кто?..

К нему:

— Ты что ругался!.. Дрался!.. — со штыками к нему…

А он уже на лошади — кепи надвинул — смотрит, смеется… — Ночь, не видать…

Озлобились:

— Что молчишь? — ближе к нему.

Мадьяры заскрипели зубами:

— Слышь… там… когда стрельба — молчаль… трусиль… бежаль…

Еще озлобленнее:

— Ну?..

— Ну!.. — теперь неприятель далеко… будем говорить… Шум… — все насторожились…

С увала — две белые полосы в ночь по лощине, кругом, и прямо в отряд…

— Автомобиль!

Остановился.

— Кто начальник отряда?

Молчание.

…— Я — выходит! — лошадью к автомобилю.

— Вы, товарищ?

…— Я… отступал с ними… здесь задержались. Меня не знают… Я их не знаю, — глупо так все вышло — приказа не было…

— Чушь!.. — важно — удержали, а остальное… отдайте лошадь вашему заместителю, — есть он у вас?

— Да, назначил, вот…

— Садитесь, едем в штаб… Там оформим…

— Есть, товарищ Лазо!..

 

5. Штаб фронта

— Ну! Говори! Зачем стрелял?

— Моя деньги получай — моя стреляй.

В штабе хохот.

За столом Лазо, черный, как цыган, в рваной шинели. Несмотря на его сдержанность и спокойствие, ответы китайца вызывают на его лице улыбку. Он берет планшетную сумку и начинает что-то записывать.

— Вас, китайцев, много у Семенова?

— Моя не знай. Моя мала-мала служи…

Кто-то из штаба бросает:

— А твоя бабушка есть?

Раскосое лицо китайца начинает собираться в морщины, — это он улыбается. Страх из его глаз проходит, и он начинает отвечать более разумно.

Оказывается, все пограничные китайские войска в распоряжении семеновских банд. Китайцы — пушечное мясо белых. Управляют ими офицеры и юнкера. Ходя болтает о том, что он из Чифу, что он когда-то торговал и что он тоже был хунхуз. О Джан-Цзо-Лине он говорит:

— Шибыко большой капитана!! Хо! — и большой палец правой руки китайца энергично выставляется вверх.

Штабные смеются. Ильицкий подходит и треплет китайца за косу:

— «Шибыка большой капитана!» — подражая китайцу Ильицкий показывает на Лазо. — Больше твоего Джан-Цзо- Лина.

— Японцы есть в отрядах? — резко прерывает Лазо шутки штабных.

— Есть мала-мала…

— Твоя, что делал?

— Моя пулеметчика!

— Хочешь у нас служить?

Китаец ободряется и произносит совершенно спокойно:

— Моя игаян!

— Ну, довольно, отведите его — и два ординарца уводят китайца из халупы.

Лазо уже у трубки телефона.

— Кто говорит?.. Метелица?.. Я слушаю… Ну… 93-й раз'езд взят… Хорошо! Кавалерийским налетом?.. Так!.. Ай, да Аргунский полк, молодцы! Раз'езды идут дальше. Неприятель отступает в направлении Борзи. Где броневики?.. Ах, чорт! — Неизвестно… Товарищ Мятелица, сегодня же в ночь два эскадрона пошлите по правому флангу в обход за Борзю в стратегическую разведку. Сами приезжайте в штаб на оперативное совещание.

Во время разговора в халупу, сильно сгибаясь, стуча шашкой, входит красивый мадьяр Либкнехт. Он говорит, захлестывая слова:

— Товарищ Лазо, Иркутский интернациональный полк прибыл в ваше распоряжение.

— Здравствуйте, товарищ. Вы командир полка?

— Да!

— Фронт неприятеля сломлен. Сегодня в час ночи оперативное совещание о наступлении. Приходите.

— Есть!

 

6. История кочегара

Борзя взята.

Штаб расположен на станции.

Привели шпионов. Красноармейцы их обступили и злобно рассматривают.

В штабе бешеная работа. Подготовляются последние операции под Манчжурию.

— Товарищ Лазо! Китайцы хотят с вами говорить.

— Слушаю, — и Лазо подходит к аппарату.

— Да, здесь командующий войсками Забайкальского фронта Лазо. Что надо?

Телеграфист по ленте читает:

— Прекратите стрельбу по китайской территории… У нас паника среди гарнизона и населения… Выезжайте для переговоров о совместной ликвидации белых.

Ад‘ютант Лазо, Ильицкий, не выдерживает:

— А-а-а, сволочи!

— Введите шпионов, — приказывает Лазо.

В комнату вводят нескольких человек. Среди них один, увидев Лазо бросается к нему.

— Сергей!

— Ефим, ты! Откуда?

— Я из Петрограда. С документами оперативного штаба к тебе. Ехал на экспрессе нелегально. Белогвардейцы напали на поезд и взяли у нашего полковника портфель с документами. Полковника отравили…

— Как отравили? Но ведь к нам в Иркутск приехал один полковник из Петрограда и тоже с документами.

— А как зовут полковника?

— Его фамилия Солодовников.

— Солодовников! Тут что-то… Скажи, чтоб увели шпионов и чтоб удалились посторонние.

Когда все вышли, Лазо подвинул скамью Ефиму. Ефим в кратких словах рассказал Лазо о том, что он увидел в купе генерала Сизо. Рассказал, как потом, сорвавшись на виадуке, он еле живой пополз к станции. По дороге его подобрал кочегар Спиридоныч.

— Дальше — я очнулся уже в больнице, в Манчжурии, а по выходе из больницы меня мобилизовали семеновцы. Настоящие документы полковника все время находились при мне.

— Поезжай немедленно к Яковлеву и передай ему документы, — говорит Лазо.

— Хорошо, — Ефим собирается уходить.

— Постой, тут какая-то новость, — говорит Лазо, принимая от ординарца телеграмму.

Штаб фронта. Лазо. Чехи восстали. Яковлев.