Видный сербский реалист Симо Матавуль родился в Шибенике, в той самой Далмации, которая впоследствии вдохновила писателя на создание его лучших произведений. Уже в детские годы будущий писатель накопил много ярких впечатлений из жизни самых разнообразных социальных слоев югославского Приморья — края рыбаков и мореходов, последних «рыцарей» средневековой аристократии и предприимчивых дельцов нового времени, края нищеты и горя, наивных, патриархальных нравов, которые безжалостно и бесцеремонно попирал и растлевал господин Капитал.

Начальную сербско-итальянскую школу и четыре класса гимназии Матавуль закончил далеко не блестяще, и мать решила сделать его торговцем. Однако и на этом поприще он не преуспел. «Пусть идет в монахи, раз ни на что другое не годен», — решила мать и отдала сына на воспитание дяде — игумену православного монастыря в Крупе. Таким образом, писатель на собственном жизненном опыте познал среду церковников, о которой, в ее католическом варианте, он с такой жизненной правдивостью рассказал на страницах о Баконе.

Однако, в отличие от своего героя, он после четырехлетнего искуса так и не удостоился «чина ангельского» и не сделался монахом. Игумен, увидев, что племянник вместо жития святых запоем читает романы, и даже, греховного Поля де Кока, освободил его от монастырского полузатворничества, и Симо поступил в Задарскую учительскую школу. В 1871 году Матавуль становится учителем в сербских школах Северной Далмации. Перед писателем раскрывается новая сфера народной жизни — трагические судьбы и скорбный труд далматинского крестьянства.

Двадцатилетний Матавуль пробует свои силы в поэтическом творчестве и в 1873 году в задарской газете «Народни лист» выступает с поэмой «Ночь перед Иваном Купалой», опирающейся на богатейший сербский фольклор, памятливой хранительницей и замечательной исполнительницей которого была мать писателя.

В 1875 году вспыхнуло Герцеговинское восстание. Национально-освободительная борьба сербского народа против турецких поработителей, хозяйничавших в Боснии и Герцеговине, носила антифеодальный характер. Атмосфера восстания — надежды на близкое освобождение, приход в город итальянских и русских добровольцев, организация по всей Далмации комитетов помощи повстанцам — захватывает и Матавуля; он вступает в один из отрядов и участвует в Невесинском восстании. Однако очень скоро, столкнувшись с неразберихой и разбродом среди руководителей восстания, увидев, какое участие в нем принимает Австро-Венгрия, рассчитывавшая использовать движение в своих экспансионистских целях, Матавуль охладевает к восстанию.

В конце 1881 года, в канун Бокельского антиавстрийского восстания, Матавуль вынужден бежать в Черногорию. В Цетине он провел в общей сложности около десяти лет, будучи преподавателем гимназии, наставником престолонаследника Данилы, главным инспектором начальных школ и редактором газеты «Глас црногорца». Здесь Матавуль тесно сошелся с известным русским историком и этнографом П. А. Ровинским (1831—1903); под его руководством он принялся за изучение русского языка и русских писателей, произведения которых хранились в библиотеке знаменитого правителя Черногории, поэта Петра Негоша.

Находясь в Цетине, Матавуль выпустил свои первые сборники новелл — «Из Черногории и Приморья» (I, 1888; II, 1889).

Черногорию, ставшую его второй родиной, Матавуль покидает уже известным писателем и переезжает в Белград. Он зарабатывает на жизнь, служа в гимназии, затем в пресс-бюро министерства иностранных дел. Два раза его выгоняют со службы по подозрению в антидинастической деятельности. И только в конце жизни он смог наконец целиком отдаться литературному творчеству.

Симо Матавуль был одним из самых образованных писателей своего времени. Непревзойденный, наряду со Стеваном Сремацем, знаток сербского языка, всех его диалектов и наречий, он владел итальянским, французским, английским и русским. Поэт, драматург, прозаик, фельетонист, очеркист, литературный критик, он выступал и как переводчик. Ему принадлежат переводы «Холодного дома» Диккенса, ряда произведений Золя, Мопассана, Мольера и других писателей.

В югославском литературоведении распространено мнение, что на писателя более всего влияли французские новеллисты. Матавуль — глубоко оригинальный художник, но если уж говорить о наиболее плодотворном влиянии на него, то в первую очередь следует назвать Гоголя, без художественных открытий которого многое было бы невозможно в творчестве и Матавуля, и его старшего современника Сремаца. Об этом свидетельствуют и его собственные высказывания. Именно русская критическая мысль, произведения русских писателей вдохновили Матавуля на такое определение общественной миссии художника слова:

«Писатель — общественное явление, и суждение о нем надлежит основывать, во-первых, на характере и объеме его таланта, а во-вторых, на оказанном им влиянии на дальнейшее развитие общества… Искусство неодолимо, оно борется за свободу и справедливость, за человеческое достоинство — словом, за усовершенствование жизни человеческой» [1] .

В творчестве Гоголя Матавуль видел вершину социальной сатиры, называл идеальными пути, по которым шли Белинский, Тургенев, Некрасов, Добролюбов, Толстой. Отмечал он и великую роль, принадлежащую русской литературе в раскрепощении крестьян.

Произведения Матавуля — это энциклопедия народной жизни: ее традиций, обычаев, обрядов и суеверий. Романтические мотивы творчества Матавуля уходят корнями своими в народную толщу, отражают характер, обстоятельства и условия жизни народа, исторически сложившиеся на его родине.

Крупнейшие сербские писатели Я. Веселинович, Л. Лазаревич, С. Сремац, М. Глишич, не принимая капитализма, в борьбе с порожденными им явлениями идеализировали прошлое, пытались вернуть отживавшие к тому времени формы патриархальной жизни, воспевали их. Матавуль очень недолго следует этой традиции. Живя в самой гуще народной жизни, хорошо зная ее красоту и своеобразие, он в то же время не мог не видеть нищеты, отсталости, нередко дикости нравов, повальной неграмотности, и он хотел писать именно об этом. Надо иметь в виду, что в это время — в пору подъема национальной активности, неприкосновенности и святости всего народного — писать о каких-либо отрицательных сторонах жизни народа представлялось непатриотичным. Однако Матавуль пошел по этому пути — пути реалистического отражения жизни во всей ее часто противоречивой полноте.

Лучшие из его ранних новелл — «Святая месть», «На чужбину», «Островитянка». В «Святой мести» (1886) писатель еще любуется пусть безрассудной, но красивой и самоотверженной верностью молодого черногорца заветам дедов. В новелле «На чужбину» (1889) перед нами уже не воины, с детских лет не расстающиеся с винтовкой, а обездоленные люди, едущие в чужие края продавать свой труд, чтобы прокормить себя и свои семьи. Таково было настоящее Черногории.

Симпатии писателя неизменно на стороне простых тружеников, будь то неутомимая хозяйка кабачка «У веселого матроса» («Островитянка», 1887) или черногорцы-землекопы, сооружающие судоходный канал в Греции («На чужбину»), красавец рыбак Марко Пивич («Королева», 1890), выслужившийся из рядовых капитан Мичо Горчинович («Слепая сила», 1894) или бедняк Пилипенда («Пилипенда», 1901). Людям из народа писатель противопоставляет выродков из среды далматинской аристократии, некогда храбрых воинов, а ныне беспощадных ростовщиков («Последние рыцари», 1889), спесивых чиновников, ханжествующих попов, преуспевающих бизнесменов («Новый Свет в старом Розопеке», 1892).

В последней новелле «война» между двумя ресторациями — «Австрия» и «Новый Свет» — и их владельцами — супругами Бепо и Мандалиной, с одной стороны, и бывшим поваренком, а ныне бизнесменом Амрушем — с другой, происходит примерно полувеком позднее ссоры Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем и не в крепостнической России, а в конституционной Австрии. Поводом для ссоры здесь служит уже не злополучное ружьецо с поломанным замком и не «гусак», неосторожно вылетевший из уст Ивана Ивановича, а торговая конкуренция, рассчитанная на экономическую гибель соперника, что и случается в конце концов с ветхозаветным трактирщиком. Однако захватившая городок борьба двух рестораторов точно так же обнажает пустоту жизни, как поглощенность миргородских обывателей перипетиями схватки между И. И. Перерепенко и И. Н. Довгочхуном.

Разумеется, герои Матавуля вовсе не слепки с гоголевских персонажей, а живые, оригинальные и своеобразные создания, детища своего времени и своей страны. Писатель не заимствовал, не подражал, а во многом следовал художественным принципам русской «натуральной школы».

Светлым юмором окрашены многие рассказы писателя из жизни далматинского Приморья. Вера в силы народа, его моральное здоровье рождает теплую улыбку в «Островитянке», «Волке и Белянке», «Королеве» Смех писателя становится саркастическим, когда он пишет о высшем свете вымышленного Розопека, о мещанах подлинного Белграда, смех чаще всего уступает место горестным раздумьям над судьбой маленького человека, не находящего себе места в жизни большого и равнодушного города («Тайна Влайко», 1897; «Служака», 1895).

Произведения Матавуля полны глубочайшего социально-психологического смысла; они в равной мере отвергают и лицемерное церковно-феодальное мракобесие, и алчное буржуазное стяжательство, которое несет физическую и духовную гибель народу.

Матавуль был убежденным атеистом. В своих «Записках» он писал, что, проникнув за кулисы монастырской жизни и увидев подлинное лицо церковников, он не только утратил веру в бога, но и возненавидел религию. Для Далмации конца XIX века такое заявление было актом несомненного гражданского мужества.

Именно так следует оценить шедевр Матавуля — роман «Баконя фра Брне» (1892), выдержавший уже при жизни писателя три издания.

По силе антиклерикальной критики это произведение не уступает «Очеркам бурсы» Помяловского, «Соборянам» или «Мелочам архиерейской жизни» Лескова, «Люборацким» Свидницкого, «Попу Чире и попу Спире» Сремаца, рассказывающим порой страшную, порой смешную, но всегда горькую правду о мире церковников, их нравах, характерах, обычаях. Матавуль нигде не переходит от мягкого, незлобивого юмора к бичующей сатире, от тонкой иронии к гневному сарказму, он и здесь стоит как бы в позе стороннего наблюдателя — умного, сдержанного, все замечающего. Сама картина жизни, воспроизведенная им во всей ее полноте и конкретности, разоблачает фальшь и лицемерие, стяжательство и мракобесие, царящие в среде церковников.

Ирония звучит уже в самых первых строках романа, где, казалось бы, с чисто статистической объективностью перечисляются далматинские епископы и митроносные аббаты, семинарии и благочинии, приходы и капелланства, монастыри, их челядь и паства. Столь же иронично уже не статистическое, а «историческое» повествование о роде Ерковичей, названном здесь «святой лозой» за то, что род этот одному лишь францисканскому монастырю поставил ни много ни мало двадцать пять поколений фратеров, последним из которых и оказался герой романа. Перечисляя богоугодные дела, совершенные различными ответвлениями и отростками сей «святой лозы», автор начинает с фра Брне II, почившего еще в начале XVI века и прославившегося по преимуществу тем, что, наряду с весьма энергичной миссионерской деятельностью, отменно «пел под гусли и мог окликнуть человека, находящегося от него на расстоянии часа ходьбы, до того зычен был его голос».

Любопытно отметить, что из одного корня со «святой лозой» в роде Ерковичей произрастали и преуспевали отъявленные конокрады, о подвигах которых автор повествует столь же эпически, как, скажем, о переходе «из греческой веры в лоно католицизма». Столь же ироничны и портретные характеристики.

Отец героя романа Ере Йозов Еркович, по прозвищу Живоглот и Космач, в Зврлеве — этом Вифлееме фратеров из рода Ерковичей — считался богачом. В урожайные годы местному богатею Космачу хватало хлеба до рождества, то есть менее чем на полгода после страды. Не удивительно поэтому, что сытая монастырская жизнь казалась Ерковичам венцом человеческого благополучия, которое и выпадает на долю Бакони, хотя, по мнению самого Космача, его достойному отпрыску — первому зврлевскому сорванцу — «было впору стать разбойником, а не священником», ибо в нем текла кровь по меньшей мере сотни «ркачей», как презрительно именовали хорваты-католики православных сербов. Шутка ли, ведь в монастыре Баконе было суждено носить чистое белье, спать на мягкой перине в теплой комнате, есть мясо, пить вино и кофе каждый божий день. Правда, вожделенную мягкую перину Баконя обретает не сразу, ибо долгие годы возлежит в передней фра Брне XXIV, своего дяди и благодетеля, на жестковатом, а впоследствии и коротковатом войлоке, но юноша, по крайней мере, сыт, а в роду Ерковичей далеко не все и далеко не всегда могли этим похвастаться.

Самой логикой повествования, всеми его ситуациями и коллизиями автор показывает, как церковь калечит здоровые души и губит слабые, больные тела. Монастырь, в котором воспитывается Баконя, — это страшный паноптикум тупиц, лицемеров, ханжей, чревоугодников, сластолюбцев и бездельников, паразитов на теле народном, беспощадных ростовщиков, лихоимцев. Симпатии читателя завоевывают не богобоязненные фратеры, а богохульник Жбан — ловкий разбойник, прикинувшийся деревенским дурачком и дочиста ограбивший монастырь.

Матавуль не скрывает своей привязанности к Баконе, в котором его привлекает молодость, нравственное и физическое здоровье, смелость, жизнерадостность, воля. Это истинный сын народа, врожденная чистота и порядочность которого долго борются с надвигающейся со всех сторон ложью, двоедушием, моральным уродством. Незащищенная душа юноши не выдерживает этого поединка, шаг за шагом он сдает свои позиции, все глубже увязая во лжи и обмане.

Автор нигде прямо и открыто не ополчается против религии, не прибегает к публицистическим отступлениям, антирелигиозным рассуждениям. Он действует только образными средствами и достигает этим большого обличительного эффекта.

В конце своего писательского пути Матавуль в новелле «Баконя в Белграде» (1905) вернулся к образу своего героя.

«Баконя в Белграде» — своеобразный эпилог к роману, герой которого, как того и следовало ожидать, духовно пал, опустился, превратился в заурядного ханжу. Католический поп околачивается в православном Белграде, выдавая себя за торговца. Католицизм окончательно подавил в нем все естественное, человеческое, искреннее. Теперь перед нами раздобревший, потерявший здоровье настоятель того самого монастыря, куда много лет назад фра Брне привез своего юного племянника. Такова расплата за жизненное благополучие, купленное у католицизма ценой лучших человеческих качеств.

Симо Матавуль скончался более восьмидесяти лет назад. Творческое наследие писателя выдержало самую суровую и объективную проверку — проверку временем. Роман «Баконя фра Брне» по праву входит в сокровищницу югославской литературы и вызовет несомненный интерес советского читателя.

И. Дорба