В начале года журнал «Ридерз Дайджест» присудил мне звание «Европеец года».

— Яна Матей, у меня для вас хорошая новость! — радостно сообщила мне Анка Киторов, представительница организации в Бухаресте.

— Хорошая новость? Что ж, день неплохо начался. Рассказывайте!

Узнав, что к званию прилагается премия в 5 000 долларов, я вздохнула с облегчением. Мне дадут денег — такое бывает нечасто! Но самым невероятным было то, что Анка Киторов посчитала нужным рассыпаться в извинениях:

— Должна вам признаться, что мы чувствуем себя очень неловко… О вашей деятельности рассказала одна из немецких радиостанций, прочитав статью о вашем приюте, тогда как здесь, в Бухаресте, о вас никто не знает.

А ведь моя работа началась не вчера! Одиннадцать лет назад я стала первой румынкой, организовавшей убежище для женщин — жертв международной секс-индустрии. С тех пор я получила несколько наград. В 2006 году американский министр иностранных дел поздравил меня с присвоением звания «Героиня года». В 2007 году палата лордов Великобритании вручила мне награду «Премия аболиционисту», также составляющую 5 000 долларов. В 2009 году «Румынский женский журнал» избрал меня «Женщиной года». Даже если тебе вручают простой лист бумаги, все равно это является хорошей мотивировкой. Последнее звание, «Женщина года», присужденное в марте в Орести, тронуло меня больше всего: в этом городе я появилась на свет 30 апреля 1960 года. Ведь этот укрепленный городок, расположенный в горах Трансильвании, является бывшим историческим бастионом дакийского народа — иными словами, местом поселения сливок румынской нации. Разумеется, я шучу… Но все же это навевает воспоминания. Когда я родилась, моей матери было не больше двадцати лет. В юности она успешно занималась легкой атлетикой, добившись высоких результатов в пятиборье; мой отец, футбольный тренер по специальности, тренировал ее. Несмотря на двадцатилетнюю разницу в возрасте, они полюбили друг друга и поженились. Потом родилась я. Вскоре после этого моего отца перевели в Бухарест. Мне, трехлетней, совсем не понравился этот город. Дети во дворе без конца таскали мои игрушки, а мой велосипед постоянно куда-то исчезал. Не успела я привыкнуть к новому окружению, как отца снова перевели, на этот раз в Питешти, на юг Румынии. Именно в этом промышленном городе, расположенном у подножия Карпат, производят знаменитые «Дачии»; предприятие с 1966 года является собственностью «Рено». Работая тренером городской футбольной команды, отец получил небольшую служебную квартиру в центре города, в живописном квартале возле реки. Довольно быстро я обзавелась новыми друзьями, с которыми носилась повсюду. Я обожала бегать, лазать по деревьям и играть около реки. Я также частенько с ребятами гоняла мяч: мне хотелось стать футболистом, как отец… к великому разочарованию матери, озадаченной моими мальчишескими замашками. Когда я возвращалась домой вся в грязи, она очень расстраивалась. Напрасно я пыталась оправдаться, утверждая, например, что упала, ее невозможно было провести:

— Не надо считать меня глупой, я видела в окно, как ты играешь с мальчишками.

— …

— Знаешь, как я тебя узнала? По платью.

Моя мать была рукодельницей. Она шила, вязала спицами и крючком и одевала меня в восхитительные наряды с оригинальной вышивкой. Люди даже останавливали нас на улице и хвалили мою одежду. Ей так хотелось, чтобы я вела себя как девочка своего возраста! Она очень меня любила, но не умела это демонстрировать. Нарядами, сделанными своими руками, она выражала любовь ко мне. Когда я пошла в школу, мать, до сих пор полностью посвящавшая мне свое время, нашла себе работу в детском саду. В летние каникулы мы снова собирались все вместе, отправляясь в походы или на рыбалку, в горы или деревню. Мама не любила рыбалку, и мы ходили туда вдвоем с отцом. Это были моменты душевной близости. Он был моим лучшим другом, я могла ему полностью довериться. Отец многому научил меня в жизни, и не только ловить рыбу…

Я росла счастливым ребенком. У меня были друзья, любящие родители, и этого хватало для счастья. Вопрос о бедности в ту пору не возникал: я не знала другого образа жизни, кроме нашего. Нищета и голод были участью далеких континентов. Моя мать была верующей, а отец обычно говорил, что ему сложно верить в милостивого Бога, допускающего, чтобы в Африке дети умирали от голода. С тех пор я много путешествовала и поняла, что уровень жизни в Румынии тоже довольно невысок. Уже в подростковом возрасте я начала осознавать огромный разрыв между нашим коммунистическим строем и государствами Европы, Азии и Африки. Раньше я не задавалась вопросом, почему старенький телевизор в нашей гостиной никогда не показывает фильмы, а лишь демонстрирует образы Чаушеску в перерывах между нагоняющими сон повторами нескончаемых конференций. С течением лет мое недоумение возрастало. Дидактическое обучение в школе не позволяло нам свободно мыслить. Особое внимание уделялось только математике. Никого не интересовало, имеет ли ученик способности к живописи или литературе: для учителей значимыми были лишь сугубо научные дисциплины. К сожалению, у меня не было к ним особой предрасположенности, поэтому в колледже наша классная руководительница, преподававшая, разумеется, математику, не упускала случая подлить масла в огонь при каждой беседе с моими родителями:

— Яна может учиться гораздо лучше, — вздыхала учительница. — Проблема в том, что она этого не хочет.

А мне хотелось читать, писать и рисовать. В тринадцать лет я начала заниматься живописью. Отец, поддерживавший меня во всех начинаниях, подарил мне настоящий профессиональный холст. Он был единственным, кто восторгался моим первым произведением, что придало мне сил продолжать дальше. Вскоре я начала посвящать этому увлечению все свободное время. Я также обожала читать. Одного за другим я прочла всех крупных классиков европейской литературы, и это стало еще одной возможностью открыть для себя другую культуру, иной образ жизни. В Румынии, будь то в школе, на телевидении или где-либо еще, не было никаких связей с внешним миром. Первостепенное место занимал лишь культ «гения Карпат». И никого не волновало, что люди голодали, администрация погрязла в коррупции, а полиция держала всех в страхе — режим Чаушеску был настоящим бедствием, но все вокруг были слишком запуганы, чтобы открыто критиковать его. Дома, когда я начинала выражать свое недовольство, отец тут же меня одергивал:

— Замолчи, систему нельзя критиковать, это запрещено.

— Какое лицемерие!

— Дело не в этом. У стен есть угли, не забывай об этом. А у тебя чересчур длинный язык, с ним ты наживешь себе врагов.

— Ну и что? Если люди недовольны происходящим, почему они не выходят на улицы, чтобы во весь голос заявить об этом?

— Ты еще слишком молода и неразумна, Яна. Ты что, не понимаешь, что в Румынии все люди беспрекословно делают то, что им велят?

— Нет, я не понимаю.

— Заруби себе на носу одну вещь, Яна. Если однажды утром Чаушеску, встав с постели, решит, что следует повесить все население страны, никто не только не возмутится, но даже найдутся люди, которые услужливо предложат принести ему веревки.

Я послушалась его совета и прикусила свой длинный язык, но в глубине души возмущение осталось. Я еще больше погрузилась в мир книг, начала сочинять стихи и увлеклась изучением иностранных языков. У меня были к этому способности, думаю, от моего отца, мать которого была словенкой, а отец — чешским архитектором, эмигрировавшим в Румынию перед Второй мировой войной. Мои дедушка с бабушкой иногда рассказывали мне о Бухаресте былых времен — «маленьком европейском Париже», очаровательном и культурном городе. К сожалению, столица с тех пор сильно изменилась… Как бы то ни было, мои бабушка и дедушка разговаривали на сербском языке, и отец, говоривший на нем дома, в свою очередь, научил ему меня. В школе я старательно изучала английский язык, продолжая занятия дома; почти все время я проводила на балконе, где часами исписывала тетради своими стихами и поглощала английскую литературу, пока однажды отец не пришел поговорить со мной:

— Почему бы тебе не пойти прогуляться?

— Зачем?

— Яна, это ненормально, что ты сидишь дома одна. В твоем возрасте следует гулять с друзьями.

Его замечание немного смутило меня, но совершенно не изменило моих намерений. Внутренний мир вещей казался мне гораздо привлекательнее их внешнего облика. К тому времени я уже поняла, что не создана для офисной работы. Основываясь на моей любви к искусству, я решила учиться стенной росписи: в Румынии не было недостатка в старых памятниках, подлежащих реставрации. В университете у меня был доступ к французским книгам и газетам. В то время это был единственный способ узнать, что происходит за рубежом. Так я выучила французский язык.

Проучившись три года, я начала работать. Основными объектами были церкви, но однажды я приняла участие в реконструкции дворца Гики Тея, воздвигнутого в XIX веке в Бухаресте, который предприниматели собирались превратить в ресторан. Стройплощадка была огромной, и наша команда насчитывала несколько десятков человек. Во время работ обнаружились неплохо сохранившиеся фрески. На место прибыл ответственный чиновник из Министерства культуры в сопровождении представителя Министерства туризма. Первый утверждал, что необходимо оставить фрески, второй настаивал на том, чтобы достроить ресторан и выкрасить стены, согласно проекту. Противостояние затянулось на несколько дней. Все это время мы бездельничали, слоняясь по стройке… Однажды после обеда, когда члены бригады, не зная чем себя занять, собрались расходиться по домам, внезапно разразившаяся гроза заставила всех укрыться внутри здания. Дело было летом, стояла сильная жара. Следуя внезапному порыву, я решила не дожидаться, пока закончится ливень, и, распрощавшись с товарищами, бросилась под струи проливного дождя. За мной устремился один из коллег. Раньше мы никогда с ним не общались. Я попыталась его отговорить:

— Все в порядке, я доберусь сама. Возвращайся под навес!

— Ничего страшного! Я считаю, что это отличная идея!

Его звали Димитри. Несколько дней спустя он пригласил меня на ужин в ресторан. Там к нам подошел цыган и предложил купить розы. К моему великому удивлению, Димитри купил всю корзину. Стол оказался полностью завален цветами, я была под впечатлением. Несколько месяцев спустя мы поженились.

Димитри был гражданским инженером. После серии гостиничных комплексов ему поручили строительство плотины в Хатеге, в Трансильвании. После смерти моего отца в 1982 году муж перевелся в окрестности Питешти, поближе к моей матери. Два года спустя мы снова переехали. После Бухареста мы обосновались в Кампулунге. Здесь, в пятидесяти километрах от моего родного города, 15 января 1988 года родился мой сын Стефан. Будучи беременной, я очень хотела, чтобы была девочка. Я даже имя ей придумала — Мирона. Сразу после родов акушерка с широкой улыбкой протянула мне моего ребенка.

— У вас замечательный маленький мальчик.

— Правда? И как же его зовут?

Акушерка опешила.

— Ну… я не знаю, вы сами должны выбрать имя.

— Я выбрала — Мирона.

— Мирона?

— Ну да, ведь должна была родиться девочка!

До сих пор, когда Стефан вспоминает эту историю, которую я рассказывала ему сотню раз, он принимает оскорбленный вид и со вздохом произносит:

— Я был нежеланным ребенком. Да-да, моя мать хотела, чтобы родилась девочка.

За исключением этой маленькой детали, я была обычной матерью. Мне пришлось уйти с работы, чтобы заниматься Стефаном. Димитри строил отели в городе. Жили мы неплохо. Каждое утро соседка приносила мне парное коровье молоко. В те голодные времена так везло далеко не всем. В Питешти, где я иногда со Стефаном проводила у матери несколько дней, нужно было вставать на рассвете, чтобы отовариться в ближайшем продуктовом пункте. Отпуск товара начинался в семь утра, но очередь была длинной, и на всех продуктов не хватало. И часто, когда я наконец подходила к прилавку, мне сообщали, что молоко закончилось. И тогда меня и всех, кто стоял за мной, просили прийти завтра… Это были лишь незначительные повседневные неприятности. Более серьезные проблемы стали возникать внутри моей семьи. Мой муж был очень милым… в трезвом виде. Мама давно меня предупреждала:

— Смотри, Яна, это замужество не очень хорошая идея, Димитри слишком любит выпить.

Я отнесла это предостережение на счет материнской ревности. Димитри был очень чувствительным мужчиной, с артистической душой: под настроение он писал стихи и рисовал пейзажи. Мне нравились его картины. Проблема была в том, что после принятия алкоголя он становился агрессивным. До нашего медового месяца я ничего не замечала. Долгое время я терпела его приступы: когда он трезвел, моментально рассыпался в извинениях, обещая, что перестанет пить, и я одна могу ему в этом помочь. Однажды он сорвался при Стефане, которому я наливала суп. Слезы моего сына подействовали на меня, как удар электрошоком. На этот раз чаша терпения переполнилась. Я не могла допустить, чтобы Стефан жил в страхе. И тогда я подала на развод. В интересах ребенка суд на предварительном слушании временно оставил нашу квартиру за мной. Но мой муж не собирался переезжать. Вскоре ситуация стала невыносимой. Поэтому я оставила Стефана матери и в ожидании суда поселилась у подруги в Бухаресте. В будни я работала, а в выходные отправлялась проведать сына в Питешти, расположенном в полутора часах езды от столицы.

Поскольку муж отказывался разводиться, процедура затянулась: в случае разногласий законодательством предусматривалась отсрочка с целью подтолкнуть пару к примирению. Трижды мы представали перед судьей, и я трижды отвечала на одни и те же вопросы:

— Вам удалось урегулировать конфликт?

— Нет.

— Вы продолжаете настаивать на разводе?

— Да.

— И все же постарайтесь. Я даю вам время на раздумья, увидимся через три месяца.

Наконец, спустя почти год после начала судебной процедуры, было вынесено решение о разводе в мою пользу, и Стефан оставался со мной. В Румынии начиналась революция. Я еще не знала, насколько сильно она изменит всю мою жизнь.